Оранжевые искры костра падают в высокое небо, растворяясь в пустоте между звёзд. По деревьям, окружающим поляну, метаются причудливые тени. От нависших над костром ветвей тянет сыростью, звенят в темноте комары и шепчет над обрывом слабый ветер.

Разговор снова стих. Максим молча наблюдает, как переливаются призрачными огоньками раскалённые угли. Костер будто бы обозначает границу реальности: лица людей, сидящих на поляне, ярко освещены, но уже в двух шагах от жаркого пламени предметы теряются в дымных сумерках, цвета растворяются в темноте, и ночь рисует оттенками черного таинственный лесной пейзаж – деревья с потрескавшейся корой, холмы палаток, ломаную границу обрыва. Всё это движется вместе с вспышками пламени, меняет форму и будоражит воображение.

Самый взрослый из сидящих у костра мужчин одет в потертый охотничий костюм с рисунком из веток и листьев. Он расположился близко к огню, удобно облокотившись на камуфляжный рюкзак. Весь его вид излучает уверенность и спокойствие. Это Игорь, бывший военный. Он скупым и точным движением смахивает комара с щеки и продолжает затихший разговор:

– Не стоит волноваться. Машина у Мишки в отличном состоянии. На дороге сюрпризов нет. Я думаю, что он просто решил заночевать в городе и с рассветом вернётся.
– Меня другое беспокоит, – говорит сидящий напротив Дед. – Мих любитель выпить по пятницам. А если женщину встретит – так и через пару дней заявиться может.
Он задумчиво копается в костре обструганной палочкой с выжжеными узорами. Дед единственный из всех сидит без куртки. Его куртка – на Максиме. Максим вспоминает об этом и зябко поводит плечами. Ему стыдно.

Тут начинает орать Дрю, который до этого мирно дремал, облокотившись на сухое дерево.
– Бабу? Я ему покажу бабу! Чтоб он провалился с бабами своими!
Дед усмехается в бороду. Максим тоже тихо хихикает. Сначала Дрю показался ему страшным гопником, но теперь он уже понимает, что вся эта агрессия – просто болтовня. Своих товарищей Дрю, он же Андрей, ни за что на свете не обидит и не предаст.
– Бабу нахрен, – продолжает кипятиться Дрю. – Нам работать надо. Мы же не на отдых приехали. Воды в овраге полон бродень, а помпа сдохла. На Михея вся надежда: нет запчастей – нет и раскопок.

Он встает и делает несколько шагов по поляне, лезет в карман за сигаретами, обиженно смотрит в сторону заросшей лесной просеки.
– Застряли здесь, как те немцы. Ни залезть, ни вылезти – только дёрном накрыться и сдохнуть.

Разговор опять затихает. Максим прихлопывает очередного комара и чувствует, как тяжёлый и испачканный землей рукав куртки Деда трётся об его запястье. С тех пор, как Михей уехал в город на единственной машине, Максим особенно остро ощущает многие километры безлюдья вокруг. Костер стреляет в темноту жаркими искрами, кипит на углях раскаленная смола. Ночные мотыльки щекочут крылышками кожу на шее и падают за шиворот частичками пепла. Длинные тени прыгают по сплетенным веткам, похожие на невиданных таинственных зверей.

«Позорище, – думает Максим. – Так долго упрашивал взять меня с собой, уговаривал, доказывал, что справлюсь с походной жизнью. В первый же день свалился в болото и сжёг куртку на костре, неумело пытаясь высушить. Хорошо хоть вместе с Михой назад не отправили». Он показывает Деду на куртку, прижимает ладонь к груди и кивает в знак благодарности. Тот улыбается в ответ уголком губ.

– Может, всё-таки начнём без помпы? – Спрашивает Максим с надеждой.
– Никак, малой, – отвечает Дрю. – Тут никаким ведром не начерпаешься. Это тебе не одиночную ячейку расковырять, здесь целая дивизионная позиция.
– А по кромке оврага пройтись, по сухому?
– Нет смысла, – отвечает мужчина в охотничьем костюме. – Там одни гильзы и осколки, даже тебе надоест их откапывать.
– Правильно, Игорь, – поддерживает Дрю. – Слушай Игоря, малой, избежишь ошибок молодости.
Дед тоже смотрит на Максима и молча кивает. Максим с досадой поджимает губы.

Костер понемногу теряет силы. Искры уже не летят высоко в небо, но от углей всё ещё идёт жар. Ветер успокоился, и лишь иногда в безмолвной темноте раздается похожий на вздох шелест. Темнота приблизилась, обхватила сидящих мохнатыми лапами, и по спине мурашками крадется холод. Клубы дыма от догорающего костра ползут по поляне, скрадывают детали, и Максиму кажется, что прошла уже не одна ночь, а десятки одинаковых, похожих друг на друга…

Дед, кажется, тоже думает о чём-то подобном, потому что вдруг бросает свою палочку в костёр и совершенно серьезно спрашивает:
– Напомните, достопочтенные сэры, а чем мы занимались позавчера?
– Ну ты даёшь, Вовка – смеётся Дрю. – Ты опять, что ли, таблеток наглотался? Или от безделья мозги начали усыхать?
Другой бы уже давно обиделся на шуточки Андрея, но Дед молча ждёт ответа. Для Максима он – самый непонятный из всех. То грустит, то невпопад хихикает, то вот так как сейчас – с совершенно серьезным лицом говорит всякие чудные вещи.

Игорь смотрит на огонь, прищурив глаза, и казалось бы, полностью погружен в свои мысли. Но на вопрос, повисший в воздухе, отвечает именно он:
– А ты сам нам расскажи, Андрей. Проверим, не усыхают ли твои мозги.
– Не усыхают! – ворчит Дрю. – Позавчера мы приехали, малой показал нам места, мы покопали на пробу, а потом вдруг помпа накрылась. Мих прыгнул в машину и уехал. Мы ещё ему в дорогу полкотелка каши насыпали, чтобы перекусил, когда на трассу выберется.
Максим подумал, что Дрю всё перепутал, смешав два дня в один. И тут же оживился Дед:
– Неправильно! Копали на пробу мы уже вчера, а позавчера малой в болоте чуть не укоренился, когда нам места показывал.
– Да нет же, – сказал Игорь. – Кашу мы вчера варили. В первый день сухомятку ели.
Все опять замолчали, глядя на затухающий костёр. Максим зябко пошевелил плечами, запахнулся поплотнее в куртку Деда и пошёл искать дрова.

Стоило отойти на пару шагов, как всё вокруг растворилось в темноте. Она обволокла Максима, дохнула в лицо холодным болотным туманом. Ночной лес застыл в сонном оцепенении: в судорожном сплетении веток спрятались таинственные тени. Стоило задержать взгляд на одной из них, как сразу начинало казаться, что в этот миг за спиной оживает другая, крадётся, ускользает прочь, в темноту.
«Это игра света и тени, – шепчет Максим. – Игра света и тени, моё разыгравшееся воображение и ничего больше».
Он вдруг вспомнил, кто лежит там, в овраге. Сердце гулко застучало, дыхание сбилось, и ноги сами понесли Максима прочь от мшистых зарослей, обратно к догорающему огню, к людям, к свету.

Он бухнулся на разложенную у костра плащ-палатку так поспешно, что Игорь вопросительно поднял на него глаза, а Дед перестал набивать в трубку табак и спросил:
– Что, малой? Испугался? Пацаном небось не страшно было ягоды собирать?
Максим зябко повёл плечами, пряча подбородок в воротнике куртки:
– Я же не знал тогда. Мне бабка только прошлым летом рассказала о том, что здесь немцы.
– Хорошо, что раньше не рассказала. А то пришёл бы кто-нибудь до нас и все трофеи собрал бы, – проворчал Дрю.
– А мне, наоборот, спокойно здесь, – неожиданно сказал Дед. Он поднял голову и посмотрел поверх головы Максима, на расстилающийся по поляне сизый дым, плавно стекающий в овраг. – Мёртвые – они ведь мертвые. С них уже не спросишь, зато и вреда от них нет. Сказки всё это.
Максим растерянно взглянул на него. Он никак не мог успокоиться. Игорь положил ему руку на плечо, сжал пальцы. В его глазах отражались отблески пламени.
– Не переживай. Вместе не страшно.
– Я слышал, что призраки возникают из-за сильных эмоций, которые человек испытывал перед смертью, – сказал Максим. – Что они не могут успокоиться, сливаются с окружающим миром, и их можно почувствовать… или увидеть. А эти… бабка рассказала, что их накрыло артиллерией, спящих. Они и сделать ничего не успели.

Игорь грустно улыбнулся, достал из-за пазухи небольшую флягу и положил на колени. Его руки и куртка были покрыты тонким слоем сизого пепла.
– Я был на уничтоженных артобстрелом позициях – сказал он вполголоса. – Раньше… во время командировок. Но ни разу не почувствовал и не увидел там призраков. Даже когда находил останки моих товарищей.
Он отвернул колпачок и сделал несколько глотков, спокойно, будто пил лекарство. Максим вдруг заметил на безымянном пальце Игоря след от снятого обручального кольца.

– Человек с давних времен боялся ночи, – задумчиво проговорил Дед. – Раньше из темноты приходили хищники – кровожадные чудовища, которые убивали твоих соплеменников. Отсюда и пошли страхи. Но никаких чудовищ на самом деле давно нет.
Максим спросил:
– А как же тогда все эти истории о неупокоенных духах?
– Это ты фильмов насмотрелся, – ласково ответил Дед. – На самом деле, на кладбищах порой спокойнее, чем где бы то ни было. Мёртвые не умеют злиться. Верно я говорю?
– Мы-то откуда знаем? Это ты у них спроси, – проворчал Дрю. – А заодно расскажи малому, как ты по кладбищам ходишь и с могилами разговариваешь.
– Я не разговариваю… – начал Дед, – я выговариваюсь…
– Погоди! – Перебил Дрю. – Дай, я расскажу. Прикинь, малой, Дед у нас год назад встречался с одной мадам, та была повёрнута на готике. Корсеты, чулки и все дела. И водила она Вовку на прогулки на кладбища…
– Хватит, Дрю!
– А потом бросила его и он сдуру наелся таблеток…
– Хватит!!!
Дед странно съежился, и смотрел на Дрю пронзительными глазами. Его рот разъехался в гримасе, тень упала на лицо, и казалось, что в глазницах пустота, и оттуда сочится на колени густой чёрный дым. На мгновение все застыли, потом Дед вздохнул, вытер рукавом глаза и встал.
– Дед!
– Нормально всё, Андрей. Я в порядке.
– Извини, переборщил… – Дрю, секунду назад ещё весело ухмылявшийся, на глазах посерьёзнел и выглядел растерянным.
– Пойду в темноту, выкурю трубочку, – сказал Дед. – Спокойной ночи всем.
– Спокойной ночи, – откликнулись Максим и Игорь. Дрю промолчал.

Максим подумал, что Дед, уходя от костра, забрал с собой свет. Угли тускло переливались красным, дым смешался с туманом, выползающим из оврага. Тьма укутала сидящих, сочилась сквозь нависающую над ними паутину веток. Теперь Максим уже не мог различить глаза товарищей – их лица превратились в одинаковые ничего не выражающие маски, и от этого стало тревожно.

– Кстати, про чудовищ, – внезапно сказал Андрей. – В детстве я боялся оставаться один дома. Боялся, что вдруг вылезет из пустой комнаты чудовище с ножом.
– Разве чудовищу было мало острых зубов? – спросил Игорь.
– Не в этом дело. Когда меня действительно пырнули ножом, я понял, что дело тут было не в чудовищах. Просто я боялся пустой комнаты. Даже когда я вырос настолько, что стал водить домой девчонок – я просто закрывал плотно дверь.
– Боялся, что там кто-то прячется?
– Нет. – ответил Дрю. – Я боялся пустоты за дверью. Она была полуоткрыта, и в дверном проёме было что-то… вроде трясины. Пустота за ней притягивала взгляд, высасывала эмоции. Я боялся отвести глаза от этого проёма.
Максиму стало не по себе.
– А почему ты вспомнил про чудовищ? – спросил он.
– Потому. Дело ведь было не в чудовищах. И не в темноте. Просто темнота – это место, где отсутствует свет. И именно его отсутствие заставляет нас бояться.

Максим вдруг почувствовал, как ужас схватил его за затылок холодными мохнатыми пальцами. Андрей был прав. Догоревший костёр, таинственные шорохи, мерцающие тени вокруг поляны, жуткие кривые деревья и даже призрачный туман – всё это больше не казалось страшным. И тогда Максиму стало ясно, что прежний страх был всего лишь защитной реакцией, попыткой замаскировать под знакомыми вещами настоящую тревогу.
«Ты пытаешься объяснить это чем-то привычным, пусть даже злым и жестоким. Призраки. Жестокое убийство, нереализованная месть. Застывшая в стылом ветру осени последняя эмоция – желание жить, тоска по любимой, предсмертная обида на врага. Но нет.»
Самообман закончился, и тогда Максим ощутил на себе тяжёлый взгляд, проникающий прямо в душу.

Что-то смотрело на него из-за сумрачных стволов, из чёрной пустоты между ними. Медленно и угрюмо, и по-настоящему страшно, вытягивая из глубины души все мысли и чувства. Что-то, у чего нет и никогда не было глаз – но зато был уходящий во мглу покрытый изморосью папоротник, тени и шорохи, сонные топи, залитые ледяной тьмой, и среди них потаённые поляны с живой и мертвой водой. От этого взгляда сердце застыло в груди острой холодной ледышкой. Ещё миг – и оно разлетится на куски, потому что он забыл, как дышать.

– Наверное, именно об этом говорила твоя бабка, когда рассказала про гиблое место, – монотонно произносит Игорь. – Что если все эти «гиблые места» – это просто такой проём в двери? Места, где отсутствует всё?

«Так и есть, – понял Максим. – Оно здесь. В этом лесу.» Оно пульсирует, стремится заполнить пустоту в себе, пытается стать явью, вытаскивая у случайных путников страхи и сны, забирая свет из их душ.

Костёр погас, и от него тянется по поляне призрачный белый дымок. Туман, смешанный с пеплом, скрыл землю, деревья, цвета и краски, оставив только серые силуэты и очертания. Максим чувствует, как мохнатые холодные капли стекают с воротника, заползают под майку. Это туман? Тьма? Или это сама пустота, сгустившаяся настолько, что стала явью?

Уже давно никто не произносит ни слова. Товарищи сидят недвижимы, их лица пусты и похожи кору деревьев. В глазах мрак, не поймешь даже, закрыты они или открыты. Руки и ноги сливаются с туловищем, врастают в землю как невиданные узловатые корни.

И тогда в тумане, застилающем всё вокруг, проступают призрачные силуэты. Они выходят из темноты, подсаживаются к мертвому огню. От них веет холодом. Солдаты в потертых шинелях, грязных настолько, что сложно рассмотреть какие-то знаки различия. У одного в руках пистолет. У другого – сабля, он пришёл прямиком из горького сумрака 1812 года, из тянущегося над перелеском чёрного дыма, от которого слезятся глаза. Вдалеке звенит колокольчик – это плетется по лесной тропке купец из заброшенной два века назад деревни, крестьянин, который решил срезать дорогу через ельник, да так никогда больше и не вернулся к родному очагу. Пустота и тишина смешали время, пустили его по кругу, питают сами собой свою вековую нужду.

Озноб проходит по телу обжигающе холодными волнами. Тишина. Тьма. Сознание ускользает, сворачивается в точку.

Ты понимаешь, что уже мёртв. Это длится лишь несколько мгновений, каждое из которых как застрявшая песчинка в часах – никогда не проходит. Что бы ни случилось, эти секунды останутся с тобой навсегда. И этот же миг ты понимаешь, что это ощущение приходило к тебе и раньше. У потухшего костра сидят мертвецы.

Но в следующую секунду морок развеивается. Проснувшийся ветер рвёт в клочья туман, раскачивает ветки деревьев. Костер, почувствовав свежий воздух, вспыхивает языками пламени, оно поднимается вверх маленькой свечой и озаряет лица Андрея и Игоря оранжево-красными отблесками. По сидящим у костра будто проходит волна, каждый из них старается пошевелиться – прикасается ко лбу, застегивает молнию на куртке, стряхивает с колен осевший пепел.
Дрю потягивается и зевает.
– Давайте спать укладываться, – говорит он. – время позднее.

Они отворачиваются от костра и исчезают в сизых дымных лучах, отступая к едва различимым на границе сумерек силуэтам палаток.

Максим расстегивает покрытую каплями росы «молнию», ныряет в убаюкивающую темноту. Внутри пахнет сухими листьями и землёй. Максим ложится навзничь на спальный мешок и закрывает глаза.

На поляне остаётся Андрей – он приложил ладонь к глазам и вглядывается в лес.
– Наверное, надо оставить Деду огонь, – бормочет он задумчиво. – Обратно как вернётся, без света?
Он наклоняется, подбрасывает в костер ветки. Кричит:
– Вовка! Куда ты там запропастился? Де-е-е-ед!
Молчание. Андрей внимательно, как в шёпот умирающего, вслушивается в шелест листвы, а затем снова зовёт, но уже тише:
– Дед? – но ответа нет.

Андрей поворачивается и молча залезает в свою палатку. Максим слышит, как он снимает ботинки, расстегивает спальник.

А дальше, до следующей ночи, на поляне не слышно ни единого звука.