Начать это надо с того, что мысль во мне имела всегда мечтательный, грёзный, фантастический характер, обдумывая скорую встречу с человеком, ожидая события, я всегда думал о том, как все хорошо пройдет. В моих мечтах я просто возносился над простым миром и потрясал всех своей удачливостью и обаятельностью, а люди, к которым я благоволил, падали к моим ногам. Признаюсь, сейчас, копаясь в своих мыслях я думаю о том, что мечты эти были всегда, так или иначе жестоки к окружающим меня людям, а также к Случаю, который, увы, облюбовал меня, и повадился делать все ровно противоположно моим мечтам и планам. Пусть даже в мелочах, даже обиняками, я всё-ж таки прочувствовал на себе его тяжкую руку, и история эта, основанная на совокупности этих проявлений Случая, и ложится в основу рассказа, который вы изволите ныне читать.

Возможно, я надоел уже вам своими краткими, но все же оттягивающими момент начала, предисловиями, но они одинаково важны как для меня, так и для вас, для понимания смысла, написанного ниже. Ведь сейчас перед этими строками я безумно, просто безумно, отдавая все, молю себя о том, что, перенеся эту историю на бумагу, я позволю ей умереть. Умереть, и мирно уйти из моей жизни.

Итак, началось все довольно заурядно, но мне кажется, что заурядным это покажется только человеку, кто мог наблюдать всю эту ситуацию со стороны.  Для меня же и вечер, плавно, перетекающий из моей короткой поездки в вечернее собрание, так и само собрание имело свой сакральный, но и прозаический смысл. Посещал эти собрания я довольно часто, около двух раз в неделю и оставался в кругу уже примелькавшихся и знакомых лиц, а именно четырех моих, более молодых, друзей, и куда более старшего нашего наставника, которого, впрочем, для описания всей ситуации можно списать со счетов, и выкинуть из головы.

Так вот. Собрания эти повторялись два раза в неделю, множество недель кряду, и они редко отличались друг от друга хоть чем-то, кроме, может быть, отсутствия некоторых моих друзей. Но вот однажды, в вечер, который я смею описать как довольно темный и прохладный произошло некое изменение, не столь важное для моих товарищей, лишь развлекавшихся этим, нежели мне. По обыкновению, зайдя в залу, предназначенную для наших собраний, я мог увидеть, что помимо обычного списка моих товарищей, составлявших нашу компанию, включая меня, одно место, свободное и до сих пор, было занято благовидной девицей, знать которую я не имел чести. Мой взгляд остановился на ее прическе. Сделана она была если и не под мальчика, то подражая мужской стрижке, из-за чего ее каштановые волосы выгодно подчеркивали и не слишком высокий лоб, и аккуратные, чуть заострённые уши. Одета она тоже была не совсем обычно, костюм, более подходящий для юноши, нежели чем для девушки, по-видимому, ничем не смущал ни движений, ни эмоций этой девушки. Она носила белую блузку, не прозрачную, и легкую, какую можно увидеть на некоторых девушках, а плотную и непроницаемую, более похожую на мужскую рубашку, с поставленным и накрахмаленным воротничком. Брюки же, тоже похожие на мужские, но приталенные и зауженные, чрезвычайно хорошо дополняли весь ее облик.  Глаза ее смотрели чрезвычайно весело и живо, она будто бы ощупывала каждого из нас цепким взглядом, избегая только наставника. Цвета глаз ее я не смог бы вспомнить даже под пытками, и они манили к себе, но, когда она обращала их ко мне, мне хотелось отвести свой взгляд куда-то в сторону, не дав ей вторгнуться в мои мысли, мои чаяния, всегда выходившие на поверхность в отражениях моих глаз.

Манеры ее тоже не отличались холодностью или хотя бы сдержанностью, во время разговора она часто вскакивала от возбуждения, или от жара спора, и тогда ее плавный силуэт четко вырисовывался для меня в очертаниях ее блузки и брюк.

Странное дело, но, до половины вечера я так и не услышал имени моей собеседницы, и когда оно неожиданно прозвучало, я, навострив уши, наверное, чуть не выпрыгнул из штанов. Уже тогда я чувствовал к ней странные, и чрезмерно горячие чувства. Мне хотелось смотреть на нее, мне хотелось видеть ее одобрение, я желал быть с ней рядом. Товарищи мои, между тем, не выказывали чрезмерного интереса к ней, как я мог заметить, и тогда это вызвало во мне недоумение. Да. Имя ее прозвучало внезапно – “Германика…”. Как поток воздуха, плавно описавший замысловатый узор рядом со мной. Внутренне я уже соглашался что здесь и сейчас, нет ничего лучше, чем сидеть рядом с ней, слушать ее голос и ловить аромат ее духов, почти не слышный, но завораживающе приятный. Видимо именно тогда я и попал в эти сети.

По окончанию этого собрания, распрощавшись со своими товарищами, я предложил Германике место в своем ландо, приспособленном как раз для коротких поездок по ночному, или дневному городу. Она милостиво согласилась на это. Я теряюсь в догадках было ли то, с ее стороны, простая вежливость, или нежелание обидеть меня, но в этот момент я был счастлив. Я был рядом с ней, и тогда мне это казалось прекрасным, безумно располагающим обстоятельством.

Эта поездка пролетела быстро, как любое действие, происходящее под воздействием или влиянием же яркой увлеченности. И вот уже стоим мы вместе с ней, рядом с ее домом, я понимаю, что должен как-то завершить наше это знакомство, чтобы отпустить ее. Но слова скрипят на зубах, противятся и не собираются мне помогать. Я пытаюсь хоть что-то промолвить, но только больше краснею. Она улыбается, глядя на это, но не вмешивается, ждет итога моих напряжений и стараний. Сказав, что напишу ей вскорости письмо, я скоро произношу слова прощания и уже собираясь откланяться, оказываюсь в ее объятьях. Отряхнувшись, она произносит слова прощания, по-мужски жмет мне руку своей небольшой ладошкой и забегает в дом.

Так и прошло первое наше с ней знакомство, и кто бы мог сказать, что будет оно для меня роковым. Хотя, признаюсь, в глубине души я уже тогда знал об этом, в моей голове уже разгоралось мечтательное продолжение нашего знакомства, и уж не знаю, что я тогда себе придумал и пообещал, но можно было точно сказать, что вляпался я туда по самую макушку, и увы, я не был бароном Мюнхгаузеном, чтобы помочь самому себе в этом.

Этим же вечером, я совершал глупость за глупостью, раз за разом вспоминая ее, закрепляя все свои впечатления и воспоминания этого вечера. Ее образ, столь желанный, надолго впился мне в голову, и порой мне казалось, что совсем рядом, буквально в паре шагов от меня, опять прошелестела легкими шагами она. Нет более мерзкого зрелища чем влюбленный молодой человек, но тогда я не обращал на это ровным счетом никакого внимания, для меня не было ничего романтичнее этих переживаний и чувств.

Не решившись тогда написать ей письмо, я вернулся в кутерьму повседневной жизни, сразу же поглотившей меня, и отвлекшей от столь гибельных настроений. Но проходившие раз за разом наши вечерние собрания, не освещенные ее присутствием, все ж таки возвращали меня мыслями к тому случаю, возвращали меня к ней. А я не противился этому, с каждым днем укрепляясь в своем желании написать ей.

И вот, после очередного подобного вечера, засев за письмо в своем кабинете, я, с биением груди и трепетом души, стал сочинять послание к ней.

Все с тем же трепетом я отдал его посыльному. Теперь я не мог влиться в рутину, как бы я ни старался, ожидание подтачивало меня, подгоняло во всех делах, а каждодневная, почти что ежечасная, проверка почтового ящика вызывала недоумение моих соседей и знакомых. Отвлекало меня только чтение, но английские романы, так любимые мной тогда, только разжигали во мне странные чувства.

Но вот, однажды возвращаясь из деловой поездки, я, с безумной радостью, обнаружил письмо, аккуратно запечатанное, и подписанное рукой моей визави. В первый миг обрадовавшись, и принеся его в кабинет я побоялся его распечатывать, боясь узнать, что написала она мне. Но признав боязнь эту глупостью, я сломал печать багрового сургуча, и увидел ровные строчки ее аккуратного почерка. Несколько минут я просто сидел, раз за разом пробегая глазами по тексту, любуясь, но не понимая даже толики написанного. Собравшись, я прочитал текст полностью. К своему удовлетворению я увидел там лишь благодарность за письмо, недоумение долгим отсутствием каких-либо вестей от меня, приглашение на прогулку, и наилучшие пожелания. Откинувшись на спинку стула, я расслабленно расхохотался, смеясь над своими глупыми чувствами страха и нервозности.

Перечитав письмо, и остановившись на предложении о прогулке я опять сел за перо. В новом письме я посетовал на загруженность в учебе, я тогда учился на факультете Права в местном университете, подивился красоте ее языка в письме, и радостно согласился на прогулку, назначив встречу у сквера рядом с моим домом, через два дня, через четыре часа после полудня.

Пролетевшие два дня я даже не заметил, отдавшись рутине, стараясь позабыть ощущение томительного ожидания. Но именно это стало самым сложным. Когда у тебя горят пятки от молодой, горячечной любви сложно оставаться спокойным и невозмутимым как мул. Об этом мне напоминало сердце, отбивая каждый раз чечетку как я видел ее письмо. Хотя, с этим чувством мало что может сравниться. Прочь от пустой болтовни! Развязка.

В освежающей прохладе зеленого парка я старательно противостоял своим глупым чувствам, толкавшим меня снизу-вверх, заставляя подпрыгивать на месте от нетерпения. В конце концов я полностью ощутил глупость своего положения и строгим внутренним приказом угомонил оркестр нервов. Как раз тогда и явилась она.

Легкость. Вот как можно было описать ее образ, и мое чувство, возникавшее рядом с ней. Блузка, цвета сирени или лаванды, и складчатая белая юбка. Никаких украшений или дополнительных глупых безделушек кроме резной заколки из кости, придававшей короткой прическе форму и объем. Наряд этот выглядел просто, и безупречно чисто.

Мои глаза встретились с этими зеркалами, я видел в них себя. Я открыл рот, но не нашел что сказать, и вместо этого просто помахал рукой, в приветствии, улыбаясь во всю ширину своей глупой улыбки. Она, замерев в нескольких шагах от меня, улыбнулась и неуверенно подняв руку помахала мне. Ох, вот эту улыбку я бы ни за что не назвал глупой. В тот момент, казалось, она прожигает меня насквозь этой улыбкой, даже не зная об этом, не со зла, а своей природной солнечностью и теплотой.

Она все-таки подошла ко мне. Я чувствовал себя идиотом, и как будто предлагая идти, повернулся к парковой дорожке. Я не видел ее лица, но могу поклясться, что на нем была милая улыбка. Она двинулась за мной, шелестя юбкой в полушаге от меня справа. Руки ее, казалось, всегда находились в движении, они то поправляли прическу, то оправляли юбку, то касались случайного листа дерева. Только одно они неизменно обходили, будто бы страшась. Меня. Между нами словно бы встала стена, и ее руки даже на десяток сантиметров не приближались ко мне.

Я шел спокойно, опустив руки в карманы и пытался сохранить спокойное выражение лица, без моего ведома вспыхивающего краской, или выводящего очередную улыбку. Рядом с ней я никак не мог перестать улыбаться, как будто при виде чего-то радостного. Я сиял как начищенная медная турка из моего кофейного набора.

Мы так и шли в тишине, я, с улыбкой на лице, и она, с ее живыми руками и спокойным лицом. Я думал о том, что это молчание, сейчас, в тысячу, а может быть и больше раз приятно мне, чем сотня пустых разговоров с друзьями, или джентльменами в клубе. Казалось, что вот-вот, и кто-нибудь из нас да нарушит эту благоговейную тишину. Но нет, она оставалась непоколебимой. От улыбки уже сводило зубы, но она все равно оставалась такой же широкой, искренней. Пожалуй, со стороны это действительно выглядело странно, но я не имел возможности видеть себя со стороны, и не замечал этого.

Вы еще не забыли моего спутника? О, если вы думаете, что мы тогда прогуливались вдвоём, вы глубоко ошибаетесь! Рядом со мной, наблюдая за моей улыбкой и потешаясь над ней, все время находился Случай. Вы скажете, что это обычная мистификация горяченного молодого ума, а я отвечу, что я отчетливо чувствовал его самыми мелкими волосками на руке, ощущал его дыхание у себя на лице, и совсем-совсем не замечал его. А он забавлялся этим и строил мне сюрприз, о котором я вспоминаю с далеко не теплыми чувствами, до сих пор.

Выходя на небольшую, искусственную полянку со скамейками, мы столкнулись с двумя молодыми людьми, вынырнувшими из-за ближайших кустов. Одеты они были богато, и при том безумно неряшливо, создавалось чувство, что кто-то одевает их, а самим им при этом на это было наплевать. Идеально отполированные туфли их были зашнурованы чудовищным образом. Фрачный платок у одного из них отсутствовал, у другого был виден лишь один, малый его конец.

Молодые люди активно о чем-то друг с другом разговаривали. Голос одного, хрипло-кашляющий поразил меня до глубины души. Голос второго был тихим и вкрадчивым. Первый говорил много, но, когда заговаривал второй, замолкал насовсем. Внезапно, второй повернулся к нам, и с удивленным узнаванием пошел к нам. Первый, не сразу сообразив перемену в движении прошел еще несколько шагов, заканчивая предложение, а потом торопливо направился за вторым.

Мы остановились, я, несколько удивленный взглянул на Германику. По ее лицу ничего нельзя было понять. Признаться, когда этот, второй, остановился перед нами, и своим вкрадчивым голосом обратился к моей спутнице я вздрогнул.

– Вечно ты, Герми, разгуливаешь со всякими халдеями. – его лицо отображало такие будничные эмоции, как будто он репетировал их пока шел к нам. – Представь нам молодого человека. – Он кивком показал на меня.

– За что ты так с бедным молодым человеком? – она с укоризной посмотрела на него – Это всего лишь тот юноша, с которым я познакомилась на одной из встреч в В.-евской усадьбе. Он так мило играет в свою влюбленность…

Я, ошарашенный подобным откровением ошарашенно смотрел на мою спутницу и этого ужасного человека. Видя, что мне нечего сказать, он снова открыл рот:

– Герми, что-то не торопится представлять меня, но мы не гордые, сами справимся. – голос его звенел от смеха, но он казался мне притворным, что-то скрывалось за ним – Макар Иннокентьевич П. к вашим услугам. Боюсь знать я вас не знаю, но смею считать себя женихом прекрасной дамы, чьим спутником вы сейчас являетесь. – его голос продолжал быть насмешливым, но его коричневые глаза блестели сталью, что также проявлялось в его позе. – Так что я прошу вас пойти к черту. И освободить мою невесту от своего общества. – интонация его голоса не менялась, но я четко чувствовал все что он думает обо мне.

Германика, перешла к нему, и смотрела на мое ошеломление со своей улыбкой. Сердце мое, через штаны упавшее ко мне в ботинки, тоненьким голосом говорило мне о том, что это было лицемерие века.

Я, не говоря ни слова, развернулся на одной пятке, и переполненный странных чувств, быстрым шагом направился через парк к своему дому. Взлетев на свой второй этаж, я пытался перевести дыхание. Взгляд мой был прикован к письму, все еще лежащему на почетном месте на моем столе.

Я схватил его, и быстрыми движениями разрывая бумагу превратил его в совсем мелкие клочки. Я подошел к окну, и распахнув ставни, отправил эти клочки вон из моего дома. Ветер, подхватив их, понес вместе с ними мою первую любовь по улицам и улочкам, разбрасывая их по канавам и закоулкам.

Так завершилась эта история, накрепко однажды засевшая в моем юном мозгу. Ветру тогда не удалось лишить меня воспоминаний навсегда, но надеюсь этот способ будет надежнее.