Работаю я строителем, вернее даже не строителем, а на стройке, мы с бригадой рабочих ломаем дома на снос. И однажды, в одном из таких старых домов, а мы ломали четырёхэтажное здание, я спустился в подвал. Подчас в подвалах можно найти интересные, раритетные вещи, которые по тем или иным причинам выбрасывают жильцы домов, сносят их в подвал. Так, я однажды нашёл статуэтку, которую за хорошие деньги продал коллекционеру. Даже икону находил, но продавать я её не стал, отнёс в церковь, а оказалось, что икона та была семнадцатого века и создал её иконописец того времени. Вот так, люди часто выбрасывают вещи, которые имеют историческую и духовную ценность. Батюшка был мне очень благодарен за неё и даже деньги предложил, но я отказался. Человек я верующий, а потому подумал, что это мне зачтётся в этой или в той, загробной жизни.

Так вот, в тот дом мы приехали ранним утром весеннего дня и я со своим помощником, как обычно, сразу спустился в подвал. Мы стали разбирать разный хлам, было видно, что в этом подвале кто-то долгое время жил. Самодельное ложе, из груды разобранных коробок, старое одеяло, небрежно брошенное на этот подстил, пустые консервные банки из-под тушёнки и рыбы, из ящика сооружён стол и тусклая лампочка, освещающая небольшое пространство. В подвале было тепло от проходящих труб отопления, может поэтому это место и было выбрано для жилья. Впрочем, в похожих подвалах и живут бомжы. Надо же, слово-то какое. Раньше такие слова и не употребляли, может потому, что бездомных не было, чего не скажешь о нынешнем времени. Сейчас даже малолетние дети снуют по улицам, попрошайничая и воруя.

В подвале, я ничего ценного не нашёл, может быть жильцы, или жилец этого подвала и продавал всё, что тут находил, не знаю. Но разбирая настил из коробок, под ними я нашёл исписанные листы бумаги, правда сложены они были аккуратно и в нужном порядке, чтобы можно было без труда прочитать то, что было написано. Видимо, это было сделано не случайно, потому что листы были склеены в том порядке, в котором их следовало читать. Я свернул бумагу и отложил её в сторону с тем, чтобы почитать текст дома.

Сделав свою обычную работу, я забрал бумаги и вечером приехал домой. Жена приготовила ужин, сынишка уже спал. Поев, я взял бумаги и сел на диван, чтобы всё-таки почитать.

Интерес вызвал даже почерк. Для бомжа, текст был написан ровным и правильным почерком. Дословно хочу передать написанное, как я узнал из своей находки, Степановым Сергеем Константиновичем. И вот, что дословно было написано в найденных бумагах.

Я прожил долгую жизнь и решился написать о ней, хотя не знаю, прочтёт ли кто-нибудь мою, так сказать, исповедь или она так и останется никем не прочтённой. Но не в этом дело, быть может я пишу её скорее для себя, нежели для кого-то.

Родился я в начале двадцатых годов (надо же, никогда бы не мог подумать, что доживу до двадцать первого века) в семье инженера-строителя. Мой отец строил дома, вернее, проектировал их, мама работала директором школы и по совместительству, преподавала русский язык и литературу, закончив педагогический институт.

Мой брат был на два года старше меня, с ним мы никогда не ладили. Даже будучи маленьким, я чувствовал эту вражду, он ревновал родителей ко мне, ему казалось, что они уделяют мне больше внимания, чем ему. А ведь игрушки нам всегда дарили одинаковые, но он долго их рассматривал и наконец, одну из них отдавал мне. Только на следующий день я находил игрушку поломанной. А он смеялся и показывал мне свою игрушку, мол на, полюбуйся, моя вот целая, а тебе и играть будет не с чем. Но по этому поводу я на брата не обижался, мне нравилось чинить игрушки. Может быть с детства мне и привился этот интерес и в будущем я стал конструктором, не знаю.

Но это потом, а пока у меня было счастливое детство. В школу пошёл в семь лет, учиться сразу стал хорошо. Мне нравилось читать, писать, решать задачки, чего не скажешь про брата Дмитрия. Отец всегда выговаривал ему по этому поводу и ставил меня ему в пример.

Знаменательным днём для меня был день, когда в третьем классе меня приняли в пионеры. Я гордо стоял на линейке, когда старшеклассники повязывали нам на шею алые галстуки. Мне казалось, что я наполовину герой и я готов был к подвигам. Но подвиги не подворачивались, только нудные собрания да пионерские сборы и всё.

Что касается брата… он не был глупым, но иногда мне казалось, что он специально это делает, ведь мог бы учиться хорошо. Но время шло, наконец повзрослев, Димка успокоился, в институт поступать отказался и устроился работать на завод, учеником токаря.

Когда ему исполнилось восемнадцать, а мне шестнадцать лет, началась война. Не раздумывая, Димка написал в комитет комсомола заявление и ушёл воевать. Мама долго плакала, но через месяц, ушёл воевать и отец. Мы с друзьями, из-за войны ещё не закончившие школу, тоже ходили, обивая пороги комитета комсомола, райкомов и парткомов. Но нас не брали. Хитро поступил Ванька Скворцов, мой одноклассник, уж не знаю, каким образом, но он исправил дату рождения. И в заявлении написал, что он родился не в двадцать четвёртом году, как и мы, а в двадцать втором. Мы ему очень завидовали.

Мы, здоровые ребята, комсомольцы, тоже могли бы воевать с фашистами, а вместо этого… ну да, мы работали в три смены на заводе, который с начала войны переоборудовали и он стал выпускать не детали, а оружие и снаряды. В каждом цеху висели плакаты “Всё для фронта”. Люди работали до истощения, бывали случаи, когда умирали прямо у станков, особенно люди старшего поколения. Вскоре, на отца пришла похоронка. На мать было больно смотреть. Ночами я слышал её всхлипывания и было очень жаль её. А через год и я стал проситься на фронт, правда на заводе, тем, кто работал, давали бронь, нам говорили, что и здесь фронт и не менее важный, чем там, где воюют с немцами. Да и мать умоляла, чтобы я остался.

– Отца убили, от брата известий нет. Хочешь меня разом убить? Как же я одна-то буду? – говорила мне мать.

– Мамочка, война ведь. Как же я потом людям в глаза смотреть буду? Здоровый лоб и сижу в тылу. Не отпустят – убегу, – твёрдо заявил я.

Аргумент кажется подействовал, меня отпустили. Провожая, мать всё время плакала, у меня сжималось сердце, глядя на неё.

– Пиши мне чаще, сынок. Вот и от брата наконец письмо получила. Жив, слава Богу. Береги себя, родной, – целуя меня на прощанье, говорила мама.

Война… описать то, что мы, молодые парни, там видели, наверное будет трудно. Сначала нас учили стрелять и брать на штыки, потом был первый бой. Убивать впервые, молодому парню было страшно, но фашистов мы в гости не звали, они напали без объявления войны и жестоко убивали сами и вели себя, как хозяева. Поэтому жалости к ним не было, или они тебя, или ты их.

Только в первом же бою меня ранили и я оказался в полевом госпитале. Физическую боль я ощутил впервые, не считая драк в юности, разбитого носа или подбитого глаза. Пуля застряла, как сказал военный хирург, делавший мне операцию не в очень хороших условиях, в мягких тканях плеча. Провалявшись в госпитале две недели, я вернулся в строй.

В рукопашном бою я опять получил ранение, штыком проткнули живот, но я остался жить, хотя и опять попал в госпиталь. Было обидно, лежать не хотелось и не до конца вылечившись, я попросился на фронт. Надо было догонять своих, скучал по ребятам своего пехотно-стрелкового полка. Рядом, совсем молодые ребята гибли от пуль, от взрывов снарядов, потом, после боя, собирали их тела, брали комсомольские билеты, измазанные кровью и пробитые пулями и отправляли родным похоронки.

В конце сорок третьего года я попал в танковую дивизию. Правда танкистом я не был, но подавать снаряды, дело не хитрое. Танком управлял тридцатилетний казах из Казахстана и имя у него было Булат. Смелый был вояка, рассказывал, как они живут на своих землях, о семье своей рассказывал.

– Мать и отец у меня уже старые, семья большая, нас девять детей, все уже взрослые. Сёстры замужем, да и братья женаты. У меня жена и двое детей. Вот вернусь домой, ещё пятерых родим, я детей люблю. А ты после войны приезжай к нам, работы у нас много. Красиво у нас, а знаешь, какие яблоки растут в Казахстане? Вот, как два моих кулака, точно говорю, – рассказывал Булат, когда была передышка между боями.

А в деле зверь был, на своём языке шибко ругался, не понять было, но по выражению лица было понятно, пощады враг не дождётся. Только в одном из боёв, когда наш взвод выдвигался из Польши, он погиб. В очередной раз, когда горел наш танк, он велел мне вылезти из танка, а сам пошёл в атаку. Я отказывался, а он сказал:

– Знаешь, что бывает за невыполнение приказа? Быстро из танка, сообщи нашим о численности врага.

И всё, в танке сгорел, когда снаряд прямым ударом угодил в его танк. А сколько таких ребят, оставив свои семьи, погибли на полях сражений… и не пересчитать.

В сорок пятом, проходя с боями через разрушенные города, мы дошли до Польши. За освобождение города Кракова, меня наградили Медалью за Отвагу, бой был тяжёлый.

Победу мы встретили в Берлине, у стен разрушенной ратуши. Но ещё долго шли бои, никому не хотелось умирать, когда война была почти закончена.

Матери я старался писать как можно чаще, знал, что ждёт от нас с братом весточку. Жив ли был Димка, я не знал, вестей от него не было, хотя мать писала, что получила от него всего два письма. Так, пересаживаясь из поезда в поезд, из грузовика в грузовик, в начале июля я добрался до дома.

К своей радости, я нашёл мать в здравии и брат был уже дома. Пришёл с войны весь в орденах и медалях. Как воевал, он рассказывать не любил, да и я не не стал об этом говорить. Отца было жаль, погиб в неполных сорок пять лет.

Но надо было жить дальше, устраивать жизнь, которую будто затормозила война. Брат вернулся на завод и стал быстро продвигаться по партийной линии, дойдя до заместителя секретаря райкома.

Через год после войны, Димка женился и в наш дом пришёл новый человек. А ещё через год, Дмитрию с женой дали отдельную квартиру из старого фонда, они переехали и мы с матерью остались вдвоём.

Я поступил в вечернюю школу, надо было её закончить, чтобы потом поступить в институт. Днём работал на заводе, вечером едва успевал в школу.

Как-то поздно вечером, возвращаясь после учёбы домой, я услышал крик девушки. Крик был о помощи. Я сразу и не понял, откуда раздавался этот душераздирающий крик, минуту прислушавшись, я ринулся в подворотню, недалеко от нашего дома. Там двое ребят возились с девушкой, уже наполовину раздев её. Бедная брыкалась ногами изо всех сил и истошно вопила, но парней было двое и довольно-таки крепких.

Не раздумывая, я бросился на помощь. Одного я смог оттащить от девушки и ударом кулака, свалил его на землю, а девушка, приподнявшись, прижалась к стене и поджав под себя ноги, пыталась прикрыться порванным платьем. Она испуганно смотрела на ребят и плакала, зажав рот рукой. С парнями я справился быстро. Вспомнил, на войне, когда ходили в рукопашную, с немцами мы не церемонились, били прикладами автомата, били кулаками. Ведь промедление было равно смерти. Тут автомата у меня не было, но были сильные кулаки и крепкие ноги. Разобравшись с парнями, я подошёл к испуганной и плачущей девушке.

– Ты в порядке? Можешь идти? – нагнувшись над ней, спросил я.

Она лишь закивала головой, но платье было порвано и надеть его оказалось невозможным. Сняв с себя пиджак, я набросил его ей на плечи и подал руку, помогая ей встать.

– Спасибо Вам. Если бы не Вы… – пробормотала она, опуская голову.

Я старался не смотреть на неё, чтобы не смущать. На земле лежала сумка, подобрав, я отдал её ей.

– Далеко живёшь? Я провожу. Чего так поздно разгуливаешь? – спросил я.

– От подруги шла, у неё был день рождения. А тут эти… я очень испугалась и стала кричать, – ответила девушка.

– Вот и хорошо, что стала кричать, иначе, эти уроды, сделав своё дело, могли и убить, чтобы не оставлять свидетеля, – сказал я, хотя не думал, что эти парни решились бы на убийство.

Девушка испуганно на меня посмотрела.

– Если бы они… это… я сама бы себя убила, – ответила она.

– Как тебя зовут? Где живёшь? – спросил я, потому, что она стояла в нерешительности.

– Меня Маша зовут. Живу в общежитии профучилища. Я из деревни приехала, только поступила, – ответила Маша.

– Ясно. Меня Сергей зовут. А в общежитие тебя пустят? Время почти полночь. Да и вид у тебя ужасающий, – сказал я.

– Не пустят, комендант у нас строгая. После десяти двери закрывает и всё, хоть на улице ночуй, – выдохнула Маша.

– Ладно, пошли ко мне, я тут недалеко живу, – уверенно сказал я.

Маша округлила глаза.

– Нет! К Вам не пойду. Я лучше на скамейке посижу, а рано утром в общежитие пойду, переоденусь и на занятия, – испуганно ответила девушка.

– Да не бойся ты. Не насильник же я и не бандит. И потом, я живу с мамой, она у меня понятливая. Пошли, – улыбнувшись, сказал я.

– Ну… если с мамой… только мне так стыдно. Я в таком виде… что она подумает… – бормотала Маша, идя рядом со мной.

 

Я шёл рядом с этой хрупкой, испуганной девушкой, которой и было то всего лет семнадцать и думал:

– Что же за люди такие? Как можно нападать вдвоём на одну девушку, два здоровых лба. Что за удовольствие? Не понимаю… Хорошо, хоть подол платья целый, только верх порвали, хоть пиджаком моим прикрылась. А испугалась-то как, до сих пор дрожит. Ещё бы. Тёмной ночью, бедная.

Мама с удивлением посмотрела на Машу, но ничего не сказав, пригласила в дом, а потом перевела взгляд на меня, как бы спрашивая:

– И что это значит? Кто это чудо?

– Маша, зайди в ванную, умойся и переоденься. Мамочка, дай ей какое-нибудь платье, пожалуйста. На улице на неё два хулигана напали, платье порвали, – попросил я мать.

– О, Господи. Да что же это за люди такие? А что делала молодая девушка так поздно на улице? – спросила мама.

Маша стояла, виновато опустив голову и молчала.

– Мамочка, всё потом. Поздно уже, Маша останется у нас, ей просто нельзя идти в общежитие. Сама понимаешь, поздно уже, да и общежитие уже давно закрыто, – более настойчиво сказал я.

– Хорошо. Машенька, ты иди в ванную, я подберу для тебя что-нибудь из своих платьев. Постелю в своей спальне, там две кровати стоят, одна отца Сергея, – многозначительно посмотрев на меня, громко сказала мама.

– Мамочка, ты у меня самая лучшая, – поняв, о чём она говорит, сказал я.

Платье Маше оказалось немного большим, но всё лучше, чем её порванное. Мама вроде тоже была худой, а после войны и гибели отца, ещё больше похудела, но платье Маши было почти на два размера меньше. Смущаясь, Маша вышла из ванной и потешно встала перед нами.

– Ты не голодна? Может есть хочешь? – участливо спросил я.

– Нет, спасибо. Я же на дне рождении подруги была, – чувствуя неловкость, ответила Маша.

– Вот тебе нитка с иголкой, думаю, платье можно зашить, – сказала мама, отдавая девушке катушку ниток и иголку.

– Спасибо. Вы простите, что доставляю Вам столько хлопот, – впервые за весь вечер улыбнувшись, сказала Маша.

– Да разве это хлопоты? Хлопоты с войной ушли. Серёжа, тебе спать пора, утром рано на работу вставать, – сказала мама и оставив нас с Машей, ушла в свою комнату.

При свете лампы, я разглядывал симпатичное лицо девушки. Красавицей она не была, но выражение глаз поразили меня. В них будто раскрывалась истинная красота, внутренняя, что ли.

– Я пойду? – нерешительно спросила девушка.

– А, да, конечно. Спокойной ночи, – ответил я и хотел уже идти спать.

– А можно, я завтра приду к тебе в общежитие? – спросил я, будто вспомнив что-то важное.

Я понимал, утром уйду на работу и может быть больше никогда не увижу Машу. От слова “никогда”, мне стало не по себе.

– А зачем? – наивно спросила девушка.

– Да, зачем… просто хотелось бы увидеть тебя снова, – растерялся я от её вопроса.

– Но Вы же даже не знаете, где моё общежитие находится, – улыбнулась Маша.

– Ты скажи, от какого ПТУ и я найду.

– От медицинского. Я медсестрой хочу стать. Вдруг опять война, хоть полезной буду, – ответила Маша.

– Войны больше не будет. Никто не посмеет больше на нас напасть. Весь мир понял, что против нас воевать бесполезно. Если Гитлер, вооружённый до зубов и завоевавший столько стран, не смог нам противостоять, что говорить о других? Так что и медсестра теперь будет мирной профессией. Верь мне, – уверенно сказал я.

– Ну, я пойду? Спасибо Вам ещё раз. Что бы я делала, если бы не Вы? – сказала Маша, в ожидании, будто ждала моего разрешения уйти уже спать.

– Хватит меня благодарить. Что, я должен был мимо пройти? Ладно, спокойной ночи, Маша. Я завтра зайду к тебе в общежитие. Кстати… как твоя фамилия? Кого мне спросить? – спросил я.

– Иванова. Очень распространённая фамилия, – улыбнулась Маша.

Утром рано я ушёл на работу, но стоя за станком, мысли мои всё время возвращались к Маше. Ничего не мог с собой поделать. Я с нетерпением ждал вечера, чтобы скорее увидеть её.

После работы, я поехал к ней в общежитие и попросил вызвать Иванову Машу. Кажется, она тоже ждала меня, может в окно увидела, но она появилась в фойе, быстро спускаясь с лестницы.

– Вы пришли? Здравствуйте! – радостно сказала она, подходя ко мне.

И я увидел такую радость в её глаза, что на сердце потеплело.

– Пришёл. Пошли погуляем, – предложил я.

Маша кивнула головой и мы вышли на улицу.

– Расскажи мне о себе, Маша. Где жила, с кем? – спросил я.

– А нечего рассказывать. В деревне, где я жила, у меня никого не осталось. Папа с фронта не вернулся, а когда на него пришла похоронка, мама сразу как-то постарела, желания жить в ней разом пропало. В нашу деревню пришли немцы, многие тогда погибли. Брат младший был, от голода умер, сразу после смерти матери. Мы же даже картофельную кожуру ели, а зимой так вообще туго было. Может брат и отравился тогда, у него очень живот болел перед смертью. Тяжело умирал, от боли кричал и жар у него был. Я с бабушкой осталась, старенькая она была. Умерла перед моим отъездом в город. Так я и осталась совсем одна. Но таких как я, было много. Помню, был у нас в деревне староста, злой и жестокий. Так его партизаны повесили, когда немцы ушли, – с грустью рассказывала Маша.

И в этот момент я вдруг ощутил, насколько она была беззащитна, хотелось обнять её, прижать к себе и уже никогда не отпускать. Я взял Машу за руку, но она испуганно отдёрнула её.

– А Вы воевали? Может расскажете, как там на фронте было? – спросила Маша, стесняясь на меня смотреть.

– Да что ты мне всё выкаешь? Я что, старик какой? Мне же всего двадцать второй год, – возмутился я.

– Правда? И уже воевал… – задумчиво ответила Маша.

– Многие ребята воевали, моложе меня были. А сколько их полегло на полях сражений! – согласился я.

– Вот и расскажите, то есть, расскажи об этом, – попросила Маша.

– О войне можно рассказывать бесконечно. Всякое бывало. Но забыть, как от взрывов и пуль умирали однополчане, наверное уже не получится. Давай лучше о чём-нибудь другом поговорим. Война год, как кончилась. Жизнь налаживается, вон, по всей стране строительство идёт. Немного осталось, закончу школу, в институт поступлю, – сказал я.

– А кем стать хочешь, Сергей? – спросила Маша.

– Конструктором хочу стать. Но вот думаю и профессию строителя освоить. Отец у меня был инженером-строителем. Тоже на фронте погиб. Брат воевал, весь в орденах пришёл. Женился, с женой отдельно живёт, квартиру им дали. Мать в школе работает, директором и преподаёт русский язык и литературу. А о войне говорить не нужно, но и забывать про то, что столько людей погибло, в память о них, забывать нельзя, – помрачнев, сказал я.

Так, разговаривая, мы шли по дороге, вокруг чернели разрушенные от бомбёжок здания. Жуткое зрелище, но успокаивало то, что в недалёком будущем, города отстроят и они станут ещё краше, чем были.

Часа через два, я проводил Машу до её общежития и пошёл домой. Мы встречались с ней часто, каждый день не получалось, но в дни, когда мы были вместе, я всё больше привязывался к ней. Закончив вечернюю школу, я стал готовиться к экзаменам в институт. Поступил я без особых усилий, фронтовикам предоставлялись льготы.

– Вот ты и студент, Серёженька. Я рада за тебя. В общем, тебе костюм нужен. Покупать новый не будем, отцовский почти новый… он раза два его и надевал к начальству, – всхлипнув, сказала мама.

– Мамочка, не надо плакать. Может не следует надевать отцовский костюм? – спросил я, хотя знал, что она всё равно будет настаивать.

А ведь мать могла его продать, когда во время войны голод подпирал. Эх, мама, не смогла отцовскую вещь продать. Продала свои золотые серёжки, единственное, что у неё было и свою каракулевую шубу. Да кое-что из домашних вещей, что было более ценным.

Костюм оказался мне впору, я даже запах отца ощутил. Тёмно серого цвета, костюм сел, как влитой.

– Как ты на своего отца похож, Серёжа, – вытирая глаза от слёз, сказала мама.

– И я горжусь этим, мамочка. Папа был достойным гражданином своей страны, – гордо ответил я.

Начались дни учёбы, многое приходилось изучать заново, но черчение давалось легко.

Шли дни, недели, месяцы, мы с Машей продолжали встречаться, правда времени для встреч оставалось совсем мало. У неё началась практика, были и ночные дежурства, а я до позднего вечера занимался дома. Заданий было много. Но раз в неделю, а если повезёт и два раза, мы встречались и иногда ходили в кино.

Прошло два года, к тому времени, в семье брата родилась дочь. Они и так редко к нам захаживали, а с рождением ребёнка и вовсе могли прийти раз в два месяца. Но мама не расстраивалась и сама часто ходила к ним, по внучке скучала, первая всё-таки.

Брата назначили секретарём райкома, даже машину дали с шофёром. Теперь он был уважаемым человеком в нашем районе. Как-то, придя домой с института, я решил поговорить с матерью, приняв окончательное решение. Я перешёл на третий курс, вечерами работал грузчиком на товарном дворе. Так что содержать семью, я наверняка бы смог. Маша заканчивала учёбу и уже работала в больнице пока на полставки. Придя домой, я подошёл к матери.

– Послушай, мам… я хотел тебе сказать…в общем, хочу Маше предложение сделать. Что скажешь? – сходу спросил я.

Мама видимо совсем не ожидала такого разговора, опешив, она минуту молча смотрела на меня.

– А не рано вы собрались жениться? Может для начала надо учёбу закончить? Куда торопитесь? – спросила она.

– Я работаю, Маша тоже, что нам мешает пожениться? Ей девятнадцать, мне двадцать четыре, думаю, пора и семью создать. А ты против? Может тебе Маша не нравится? – спросил я.

– Нет, что ты, Маша хорошая девушка. Против неё я ничего не имею. И если вы решили, что я могу сказать? Родных у неё нет, спрашивать не у кого, – ответила мама.

– Я знал, что ты не будешь против. Завтра воскресенье, хочу пригласить её к нам в гости и официально сделать ей предложение, – сказал я.

На следующее утро я искупался, надел отцовский костюм и даже галстук повязал, чтобы солиднее выглядеть и поехал к Маше в общежитие. Пока ничего говорить ей не стал. Мы приехали к нам домой, мама накрыла стол, мы поели и я, посмотрев на маму, обернулся к Маше.

– Машенька… в общем, я делаю тебе официальное предложение, как говорится, руки и сердца, вот. Выходи за меня замуж, – заявил я ей.

Маша побледнела и оторопело посмотрела на меня, потом на маму.

– Как предложение? Я… даже не знаю, что тебе сказать… – неуверенно пролепетала она.

– Не любишь, что ли? – с удивлением спросил я.

Такой реакции от Маши я точно не ожидал, думал, она обрадуется. Может она матери постеснялась? Нет, конечно, я знал, что она не бросится мне на шею, с радостным возгласом:

– Я согласна!

Но хотя бы моментального согласия, я конечно ждал. Мы уже столько времени встречались, правда, за все эти почти два с лишним года, я ни разу её даже не поцеловал, но это было не столь важно. Такое желание у меня возникало, но Маша наверное не позволила бы. Всегда держала меня на расстоянии.

Маша молча смотрела себе под ноги.

– Маш, ну ты чего? Скажи что-нибудь, – нетерпеливо воскликнул я.

Маша подняла наконец голову и улыбнулась.

– Конечно я согласна, Серёжа, – тихо ответила она.

Мама встала и вышла на кухню, краем глаза я видел, как она утирала слёзы. Провожая Машу в общежитие, я впервые поцеловал её. Наверное, этот поцелуй был для неё первым, как и для меня, да и не наверное, а точно. Неумелый, осторожный, даже стыдно было и ей, и мне. Но проводив Машу, возвращался я счастливым.

 

Долгое время, мне ночами снилась война. Погибшие однополчане, взрывы снарядов, крики и стоны. Я просыпался и уходил на кухню, закурив папиросу, долго смотрел в окно, будто там, в темноте улицы, были ответы на мои вопросы.

Думаю, я был не единственным, которым снилась война, пройти через все эти ужасы и остаться в живых, было чудом. Но жертвы были не напрасны, умерли за Родину, за матерей, за свою землю.

Шли дни, оставалась неделя до свадьбы. В этот же день, мы с Машей должны были расписаться. Настроение было хорошее, свадьба, конечно, громко сказано. Это сейчас делают большие и торжественные свадьбы, с множеством гостей, зачастую и не зная, кто на ней присутствовал. А тогда, в конце сороковых, накрывали скромный стол в своей квартире, приходили родственники и самые близкие друзья. Да и невеста с женихом надевали то, что было в доме и свадебных салонов не было, правда, цветы старушки продавали.

За неделю до свадьбы, я купил небольшой букетик и решил пойти к Маше в больницу. У неё было ночное дежурство, обычно, ночами было спокойнее и можно было посидеть с ней в процедурном кабинете, выпить по чашке чая и поболтать. Но тот вечер мне не забыть никогда.

Когда я, такой счастливый, с улыбкой на лице, бегом поднялся по лестнице на второй этаж и вбежал в процедурную, я обомлел… Маша лежала на кушетке, а над ней склонился врач и рядом стояла молодая медсестра, близкая подруга Маши, Вера и плакала. Ничего не понимая, я подошёл ближе и с каким-то непониманием посмотрел на бледное, нет, совсем белое лицо Маши. Вера подняла голову и посмотрела на меня.

– Сережа… Маша… Она… её больше нет… нет… нашей Маши больше нет… –  произнесла Вера и уткнувшись мне в грудь, зарыдала.

– Как нет? Что ты такое говоришь, Вера? Почему нет? Только вчера вечером мы были вместе, она была совершенно здорова, весела… как нет? – бормотал я, ничего не понимая.

– Остановка сердца. Видимо, оторвался тромб, или… только вскрытие покажет, – выдохнул с грустью врач Владимир Иванович, заведующий терапевтическим отделением, где и работала Маша.

– Этого быть не может. Доктор! Этого быть не может! – вскрикнул я, оттолкнув Веру и упав перед Машей на колени.

– Видимо последствия войны. Стрессы, переживания, истощение от голода. К сожалению, это не проходит бесследно. Жаль… девочка совсем… – произнёс Владимир Иванович.

Я тупо смотрел на бездыханное тело своей невесты и поверить не мог, что всё происходит на самом деле. Но Маша была мертва и это было правдой.

– С утра она была вялой, я просто подумала, что перед свадьбой переживает. И в обед почти ничего не ела, говорила, что ты должен вечером прийти, а в глазах была такая грусть. Я спросила, что это с ней? Ведь свадьба, радоваться надо. А она так печально улыбнулась и ответила, что очень рада и что очень тебя любит. А за час до твоего прихода, она набирала лекарство в шприц и вдруг так внезапно глубоко вздохнула и рухнула прямо возле шкафчика. Я очень испугалась и побежала за Владимиром Ивановичем. Но когда мы пришли, она уже не дышала, – плача, рассказывала Вера.

Я смотрел на лицо своей невесты, с которой только вечером мы строили планы на будущее… и я представить себе не мог, что сегодня я её уже не увижу… живой. Цветы, которые я принёс Маше, валялись под моими ногами, поднявшись с колен, я тупо огляделся и побрёл прочь.

На улице, смеясь, гуляли молодые пары, проходили пожилые люди, люди шли по своим делам, жизнь вроде шла своим чередом, но для меня она будто остановилась. Я никак не мог понять, как? Как в мирное время, девушка, которой не было и двадцати лет, могла вдруг внезапно умереть? Это было выше моего понимания. На автобус я не сел, шёл по тротуару, не видя, куда иду.  Почувствовал невольные слёзы на щеках. Оглядевшись, я быстро вытер лицо и прибавил шаг. До дома идти было далеко, мне всё-таки пришлось сесть в автобус и доехать до дома.

Мама приготовила обед и ждала меня, но посмотрев в мою сторону, она очень испугалась, видимо выражение моего лица, вернее написанные на нём отрешённость и отчаяние, её испугали.

– Сережа? Что с тобой, сынок, на тебе лица нет. Ты часом не заболел? -взволнованно спросила она.

Минуту я стоял в дверях и смотрел на неё.

– Серёженька, не пугай меня, что ты молчишь? Что случилось? – повторила мама.

– Маша умерла, – еле выговорил я.

Мама оторопело посмотрела на меня и пошатнувшись, тяжело опустилась на стул.

– Господи… что ты такое говоришь? Как умерла? Почему? – хрипло проговорила она.

– Не знаю. Я пришёл к ней в больницу, а она лежит в процедурным кабинете, на кушетке. Вся белая такая и не дышит. Врач сказал, что сердце не выдержало. Понимаешь, мама? Молодая девушка и сердце не выдержало! Как такое возможно? – вскричал я и дав волю чувствам, заплакал.

– Господи… Бедная девочка. Беда-то какая. Ей бы жить и жить ещё лет пятьдесят. Поверить не могу, что не увижу её больше, не услышу её звонкий смех. Это невозможно… – заплакав, проговорила мать.

– Что делать-то, мама? Что мне теперь делать? Кто скажет? – спросил я, сев перед ней на корточки.

– Серёженька, сыночек… ну что тут сделаешь? Смирись, родной. Надо как-то с этим жить. Бедная девочка… – успокаивала меня мама.

Она никогда не видела моих слёз и увидев, как я плачу, даже сама перестала плакать. Она гладила меня по голове и всё время повторяла:

– Бедная девочка, как же это…

Выяснять, почему умерла Маша, я не стал, было тяжело спрашивать об этом. Но много месяцев спустя, я встретил Веру и тогда она мне сказала, что Маша умерла от разрыва сердца.

– Видимо, как и говорил наш Владимир Иванович, в жизни Маша была слишком нежной и впечатлительной. И война, потеря близких и неизвестно ещё, что она перенесла, когда немцы были в её деревне, страх, переживания, сказались на её здоровье. Я сама всегда удивлялась её бледности и слабости, – сказала мне Вера.

Хоронили её скромно и тихо, всем терапевтическим отделением, где работала Маша. Пришли и однокурсники, многие плакали, но у многих на лицах было и выражение недоумения. Никто не мог понять, почему она умерла такой молодой, за неделю до своей свадьбы. Мне казалось, что все сочувственно смотрят на меня. Хотелось скорее уйти с кладбища и просто оставить в своей памяти Машу, как она улыбалась и как строила планы на будущее.

После смерти Маши, я несколько месяцев ходил мрачнее тучи, а тут, однажды ночью, к нам в квартиру постучались. В то время каждый боялся ночного стука в дверь. Я выглянул в окно и сердце моё сжалось. Внизу, перед подъездом, стояла чёрная машина, “воронок”, как её называли, в которой обычно приезжали, чтобы арестовать и увезти. Стучали бесцеремонно, кулаками, конечно же пришлось открыть дверь. На пороге стояли четыре человека в мундирах. Никто из них не спросил, можно ли войти, они просто прошли в комнату, мама, бледная, стояла в халате, накинув на плечи пуховый платок.

– Степанова Зинаида Андреевна? – грубо спросил старший из них.

– Да, это я. А что случилось? – стараясь быть спокойной, спросила мама.

– Прошу вопросы не задавать. Приступайте, – приказал он двоим подчинённым.

Те стали буквально переворачивать всё в доме вверх дном. В основном перелистывали книги в шкафу, в письменном столе выдвинули все ящики, открыли шифоньер, шаря в карманах наших вещей… в общем, это продолжалось минут сорок. Я понимал, что задавать вопросы бесполезно, меня просто колотило от неизвестности, хотя понимал, раз назвали фамилию матери, значит её могут забрать.

– Товарищ старший лейтенант, ничего не найдено, – тихо произнёс тот, что делал обыск.

– В спальне смотрели? – закурив папиросу, невозмутимо спросил старший лейтенант, сев на диван.

Причём, пепел с папиросы он стряхивал прямо на ковёр, постеленный на полу.

– Так точно. Искали. И там ничего, – доложил подчинённый.

– Странно… должно быть… – разочарованно произнёс старший лейтенант.

Потом, поднявшись с дивана и дымя папиросой, он подошёл к матери.

– Что ж… одевайтесь, гражданка Степанова… Зинаида Андреевна, поедете с нами, – привыкший часто говорить такие фразы, сказал старший лейтенант.

– Мама, в чём дело? Почему вы её уводите? – вскрикнул я.

– Не надо, сын. Я сейчас оденусь, – спокойно сказала мама и прошла в свою спальню.

– Но она ни в чём не виновата. Она просто педагог. Понимаете? Она мать секретаря обкома, Степанова Дмитрия Константиновича. Прошу Вас, мама ни в чём не виновата, – умоляюще просил я, глядя в безразличное лицо старшего лейтенанта.

– Разберёмся, – только и ответили мне.

Я беспомощно опустился на стул, но когда мама вышла, я подбежал к ней.

– Мамочка, что же теперь будет? – обняв её, спросил я.

– Серёжа, сынок… ты уже взрослый. Я ни в чем не виновата, верь мне, – тихо ответила мне мама.

– Я верю тебе, верю. Ты всегда говорила, как предана делу партии, как любишь свою Родину и своих учеников учила этому. Там разберутся, не волнуйся, мамочка. Вот увидишь, это просто недоразумение и тебя завтра же отпустят, – говорил я и сам в это верил.

На следующий день, после работы я поехал к брату, хотел просить его о помощи. Рассказав ему о том, что произошло, я сказал, чтобы он поговорил с нужными людьми и помог матери.

– Это недоразумение, понимаешь? Мама ни в чём не виновата, ты же сам это понимаешь, – горячо говорил я.

– Я знаю. На мать написали, что вроде на уроках она ведёт среди учеников  антисоветскую пропаганду. Читает стихи Анны Ахматовой, которую ещё в сорок шестом году исключили из союза писателей, называя её стихи пустыми и безыдейными. Это ты понимаешь? Я ничего не могу сделать. Боюсь, теперь и меня не оставят в покое, – ответил мне Дмитрий.

Я был обескуражен. В данный момент он думал не о матери, а о себе. Это повергло меня в шок. Потом уже, спустя месяц, я узнал, что Дмитрия то ли заставили, то ли поставили перед фактом, но он написал заявление, что отказывается от матери и даже взял фамилию жены, став Прокофьевым. На этом, моя связь с единственным мне родным человек, оборвалась.

Я сам ходил по всем инстанциям, чтобы доказать, что мать не виновна, что её просто оболгали. Но меня никто не хотел слушать. А когда я стал выеснять, где находится мама и можно ли ей хотя бы передать передачу, мне коротко ответили:

– Не положено.

Только много лет спустя, по чистой случайности, из архивов я узнал, что мать сослали в Сибирь и через семь лет, видимо не выдержав условий, она умерла, как было написано, от тифа.

Примерно через полгода я решил вступить в партию, но меня попросили написать заявление, чтобы я письменно отказался от матери, Степановой Зинаиды Андреевны. Разумеется, я отказался. И когда мать назвали врагом народа, я не выдержал и врезал тому по морде. За хулиганство, мне пришлось три месяца чистить улицы под присмотром милиционера. Но лучше так, я бы никогда не написал такого заявления. В партию, конечно, меня не приняли.

Итак, я остался совсем один, не считая брата, с которым я больше не общался. Слышал только, что его перевели в другой город и повысили в должности. Я твёрдо решил закрыть эту страницу своей жизни, оставив в памяти лишь любимых мною людей: отца, мать и Машу.

Закончив институт, я устроился работать в конструкторское бюро, заодно стал учиться на инженера-строителя. Пятьдесят третий год, умер товарищ Сталин, по всей стране был объявлен траур. Не могу сказать, что я очень горевал, наоборот, я подумал, что быть может в связи с этим и маму освободят. Но вестей о матери я так и не получил.

 

Говорили, что в СССР нет секса. Слово-то какое звучное, с двумя “С”.

Откуда тогда дети рождались? Были конечно и секс, и воровство, и разбои, и много ещё чего. И я монахом не был, правда, первый опыт близости с женщиной у меня был позже, чем у других моих сверстников. Часто ребята рассказывали о том, как провели ночь с красивой женщиной, а я молчал в тряпочку, потому что рассказывать было нечего. Не могу сказать, что я был красавцем, нет. Но симпатичным был, это могу сказать с уверенностью. Русые волосы, постриженные по моде пятидесятых, карие глаза, чёрные брови, не атлет, но крепкий, мускулистый и высокий.

Первый опыт в этом не простом для меня деле, пришёл, как мне казалось, неожиданно. Это уже потом я узнал, что здесь друзья мне подсобили. Всё подсмеивались надо мной, правда слов, какие применяют сейчас, типа голубой или неправильной ориентации, не применяли. Просто говорили, что ещё девственник. Впрочем, этого не стыдились. Может тогда люди попроще были, не знаю.

В нашем отделе работала симпатичная женщина, правда была она замужем и даже имела дочь десяти лет, да и была много старше меня. Мне тогда двадцать шесть лет было, а ей под сорок. Звали её Галина Викторовна, кстати, я её так и называл. Она мне мило улыбалась и так сладко говорила:

– Ну что ты меня по имени отчеству называешь, Серёженька? Я ведь ещё очень молодая. Можешь называть меня Галочкой.

И так, проходя мимо, будто невзначай касалась моего плеча или руки, от чего у меня по телу пробегали мурашки. Однажды она сказала, что у неё день рождения и пригласила меня к себе в гости. Думая, что будет много гостей, я купил букет цветов, взял из дома книгу, завернул, как полагается, в газету и пошёл к ней. К своему удивлению я увидел, что в квартире никого не было, ни гостей, ни её мужа, ни дочери.

– А гости где? Муж, дочь? – чувствуя неловкость, с удивлением спросил я, нерешительно стоя на пороге комнаты, куда она меня провела.

Загадочно улыбнувшись, Галочка обвила мою шею руками и замурлыкала.

– Я никого не приглашала, Серёженька, только ты и я. Дочь к матери отправила, муж в командировке, приедет только завтра.

От её объятий, сердце у меня чуть не остановилось. Взяв меня за руку, она сразу повела меня в спальню и стала раздеваться.

– Галина Викторовна, что Вы делаете? – опешил я, упираясь изо всех сил,

ведь я никогда не видел полуголых женщин.

Ничего не отвечая, Галочка стала снимать с себя кофточку, под которой ничего не оказалось. У меня округлились глаза и отвисла челюсть. А она, с каким-то притягивающим взглядом, загадочно улыбалась.

– Мальчик мой… ты ещё не всё видел. Я покажу тебе все прелести женской красоты. Научу тебя, как надо любить. Тебе понравится, вот увидишь, – сладко, полушёпотом говорила она, снимая юбку.

Что было дальше, я помню смутно, я был будто во сне. Но потом, мне было очень стыдно, первый опыт общения с женщиной, был до смешного неловким. Я быстро надел штаны и сидел, словно потерянный. А Галочка, не прикрывшись, бесстыдно лежала на кровати и мне улыбалась.

– Тебе понравилось, Серёженька? – проведя рукой по моей спине, спросила она.

Ничего не говоря, я быстро встал и одевшись, как ошпаренный выскочил из квартиры. Прибежав домой, я разделся и встал под душ. Было стыдно смотреться в зеркало, казалось, даже взгляд мой напоминал о том, что было. Но забыть тот вечер, у меня не получалось, перед глазами стояла Галочка, с милой улыбкой, обнажённая лежавшая на кровати. Я поймал себя на мысли, что опять хочу быть с ней. Не знаю, догадывались в нашем отделе о наших отношениях с Галочкой или нет, но кажется, никто не смотрел на меня с укором или ухмылкой.

Встреча повторилась, когда Галочка снова меня пригласила. В этот раз я был более уверенным и умелым, что ли. В общем, я стал часто встречаться с ней, правда, теперь уже у меня дома.

– Ко мне нельзя, муж дома, – говорила она и мы шли ко мне.

Жил я один и препятствий для наших встреч не было. В первое время меня мучила совесть, ведь Галочка была замужем и у неё даже дочка была. Но желание было сильнее. Все мы живые люди и ничто человеческое нам не чуждо.

– Если Галочка изменяет своему мужу со мной, она это может делать и с другим, так почему не я? – оправдывая себя, рассуждал я.

Но однажды эти встречи закончились. Не знаю как, но муж Галочки узнал о том, что жена ему изменяет. Поздним вечером он ворвался в мою квартиру, весь взъерошенный, с пистолетом в руках. Ужасающий крик Галочки, выстрелы… и всё, больше ничего не помню. Очнулся я в больнице.

Как я потом узнал, мужу Галочки прислали анонимное письмо, с указанием моего адреса и времени нашей встречи. Мужчина был в бешенстве, не знаю, может быть в такие минуты человек не соображает, что делает. Но Галочка была мертва, я ранен двумя пулями в плечо и руку. В порыве ревности мужчина выстрелил и думая, что убил нас обоих, сам вызвал милицию.

Вот так закончилась эта чёрная полоса в моей жизни. Я понимал мужа Галочки, которого осудили на четырнадцать лет, хотя могли дать и высшую меру. Но его оправдало то, что он действовал в порыве ревности. Вот так, я своим легкомыслием разрушил семью, жизнь человека, который не заслуживал такого, смерть женщины, которую я, сказать по совести, не любил и осиротевшую девочку.

Галочку похоронили, её дочь забрала бабушка, а муж сел в тюрьму. Долгие годы я не мог себе этого простить. И оставаться работать в отделе, я тоже не мог. Мне казалось, все на меня смотрят и обвиняют в смерти Галочки. Хотя были и такие, которые говорили, что женщина сама во всём виновата. Мол, её никто не заставлял изменять мужу, сама, добровольно, легла под Сергея. Но это ещё больше обостряло во мне чувство вины. Написав заявление по собственному желанию, я уволился.

Закончив строительный институт, я устроился бригадиром на стройку. Работы было много, строились новые дома, административные здания, некоторые из которых я проектировал. О женщинах я старался не думать, слишком больным было то, что произошло с Галочкой и долгие годы меня не покидало чувство вины.

Работа занимала всё моё время, а вечерами я до поздна засиживался над чертежами. Так прошло два года, думал проживу всю жизнь один. Однажды, мы с ребятами задержались позже обычного. Узнав, что у меня день рождения, они настояли на том, чтобы его отпраздновать и после рабочего дня мы зашли в пивную. Весело болтая, мы попивали пиво, меня поздравляли и желали наконец жениться. Почти все ребята моей бригады были женаты и у многих были дети. Но я просто улыбался, о семье даже не задумывался. Попрощавшись со всеми, я поехал домой. Жил я недалеко от вокзала и ночами часто прислушивался к привокзальному шуму, к стуку равномерно идущих мимо поездов.

Вдруг на скамейке я увидел молодую девушку. Было темно, я мог, не заметив её, пройти мимо, но я услышал, как она плакала. Конечно же я остановился и подошёл к ней.

– Что с Вами, девушка? Почему так плачете? – спросил я.

– А Вам то что? Шли и идите дальше, – всхлипывая и вытирая слёзы, довольно-таки грубо ответила она.

– Но поздно уже, а Вы тут одна сидите. Как же я уйду, оставив Вас одну? – спросил я.

– У меня чемодан украли. А там все мои вещи, деньги, документы… Что делать, ума не приложу, – наконец ответила она.

– Ничего себе! Как же это? Что же Вы так невнимательны? Документы и деньги в карман надо было положить. И что теперь делать собираетесь? Может в милицию надо пойти? – сев рядом с ней, спросил я.

– Господи! Ну какая милиция? Кому надо искать вора и мой чемодан? О чём Вы говорите? – опять заплакав, с отчаянием произнесла девушка.

– Так… слезами дело не исправишь. Вставайте, я тут недалеко живу, пошли ко мне, – встав со скамьи, твёрдо заявил я.

– Как это? Вы же меня совсем не знаете? Да и я Вас тоже… нет, я не пойду, – неуверенно ответила девушка.

– Ну не собираетесь же Вы на ночь оставаться здесь, на скамейке. Не бойтесь, я Вам ничего плохого не сделаю. Пошли, – сказал я.

Немного подумав, девушка встала и молча пошла за мной.

– Вы простите, квартира холостяцкая, живу один, не убрано у меня, – открывая входную дверь своей квартиры, сказал я.

Девушка отпрянула от двери.

– Как один? Совсем? – опешила она.

– Совсем. Да не бойтесь Вы, сказал же, ничего я Вам не сделаю. Не бандит же я. Простой рабочий. Заходите, – улыбнувшись, чтобы расположить её к себе, ответил я и зашёл первым.

Наверное, другого выхода у неё не было, тяжело вздохнув, она наконец вошла и огляделась.

– Вы наверное есть хотите? Проходите на кухню, я сейчас, только умоюсь и переоденусь. А Вы чайник на плиту поставьте, пожалуйста, – попросил я её.

Кивнув, девушка  молча пошла на кухню, куда я ей указал. Пока я умывался и переодевался, девушка вымыла посуду, что я делал крайне редко, потому что дома почти не бывал и поставила чайник.

– Ну зачем Вы утруждаетесь? Я бы и сам вымыл, – чувствуя неловкость, сказал я.

При свете лампы, я смог разглядеть её. Это была симпатичная, молодая девушка лет девятнадцати-двадцати, с тёмными волосами и большими карими глазами. Прямой нос и пухловатые губы, делали её лицо по-детски капризным. Красивая фигурка, насколько я мог в этом разбираться, стройные ноги. На ней было ситцевое платье в мелкий цветочек, светло голубого цвета и платочек на шее. Видно было, девушка не городская, даже простецкий говор это выдавал.

– Меня Сергей зовут, а Вас? – спросил я, доставая из кастрюли хлеб, прикрытый салфеткой.

Холодильника у меня не было, поэтому продукты я покупал по надобности, свежие.

– Меня Натальей зовут. Я сегодня из деревни приехала. Хотела учиться поступать, в сельскохозяйственный.  У нас в области я ПТУ закончила, но хочется учиться дальше. Приехала вот… и чемодан украли. Теперь ни денег тебе, ни документов, ни вещей. Что зимой делать буду, ума не приложу, – говорила Наталья, отпивая из блюдца горячий чай, который она налила из чашки и с хрустом откусывая кусочек сахара.

– До зимы время есть, что-нибудь придумаем. А документы… завтра с утра иди в милицию и напиши заявление о пропаже. Там дадут запрос в твою деревню и документы восстановят, – уверенно сказал я, почему то переходя с ней на ты.

Просто разница в возрасте между нами была большая, почти десять лет.

– Что значит придумаем? А Вы то тут при чём? Я завтра на вокзале переночую, не хочу Вас стеснять. Нет, спасибо Вам конечно, что не бросили меня ночью на улице. Но и совесть иметь надо, – ответила Наталья, почему-то с укоризной посмотрев на меня.

– Глупости не говори. Или тебе обратно, в свою деревню, домой ехать надо, или оставайся. У меня, две комнаты, места хватит. Я дома почти не бываю. Вот поступишь в институт, переедешь в общежитие. А пока, куда пойдёшь? – стараясь быть убедительным, говорил я.

– Негоже это, молодая девка и молодой мужчина в одном доме живут. Вы мне кто? Брат, сват, муж? Не… я так не могу. Утром уйду, – с шумом отхлёбывая чай, ответила она.

Щёчки её порозовели от горячего чая, глаза сверкали лукавым огоньком и такая она мне показалась красивая и простая.

– Чем мне не жена? Деревенские девушки, хорошими жёнами бывают, работящие и верные, что немаловажно, – подумал я, с восхищением посматривая на неё.

– Слушай, Наталья… а давай поженимся, – сказал я, сам не понимая, с чего это я вдруг брякнул.

Наталья, поперхнувшись чаем, закашляла. Потом широко раскрыв свои и так большие глаза, с испугом посмотрела на меня.

– Сергей… уж не знаю, как Вас по батюшке… Вы это так шутить изволите? – наконец придя в себя от моего неожиданного предложения, сказала Наталья.

Но в тот момент, я твёрдо решил, женюсь и всё. Хватит бобылём ходить. А там, будь что будет.

– Не шучу я, Наталья. Ты девка красивая, да и я ничего так. Вижу работящая, вон, как зашла, сразу посуду помыла. Искренняя и думаю, верной женой мне будешь. У тебя хоть родные-то есть? – спросил я.

– Посуду вымыть, дело нехитрое. Я и на поле работала, и на ферме с коровами да свиньями. Правда, хозяйство ещё маленькое, но государство обещало подсобить. Председатель у нас, хороший мужик. Войну прошёл, правда без ноги вернулся, но деловитый, – без умолку говорила Наталья.

– Понятно… ну а родные у тебя есть? – переспросил я, видя, что она забралась совсем в другую степь.

– А как же, есть. Отец с матерью и двумя моими сёстрами, тётка в деревне живёт, муж тётки, сыновья ихние, все в колхозе работают. А что? Вам зачем мои родственники? – наивно спросила Наталья.

– Да так… знать, к кому ехать свататься, – улыбнувшись, ответил я.

 

– Ааа… поняла. Это Вы так шутите, да? – засмеявшись, сказала Наталья.

– Почему шучу? Я абсолютно серьёзен, – ответил я, отпивая горячий чай.

Наталья, у которой рука с блюдцем повисла в воздухе, оторопело посмотрела на меня.

– Да разве ж так можно? Сходу и замуж? Вы же меня совсем не знаете. Может я воровка или того хуже, убивица. А? Что тогда? – хитро улыбнувшись, сказала она.

– Так уж и убивица? И кого же ты убила? – спросил я, понимая, что она так шутит.

– Да не, шучу я, шучу. И Вас я совсем не знаю. Когда женятся, гуляют много дней, а то и месяцев. А мы только встретились, – продолжив пить чай, сказала Наталья.

– Так ты что… не согласна, что ли? Смотри, у меня своя квартира в городе. Я работаю на хорошей работе, зарплату домой буду приносить, всё, как полагается. Некогда мне гулять, понимаешь? Детишек, опять-таки, пора иметь. Давай, соглашайся, – сказал я.

– Ммм… не думала, что так предложение делают. А родственники мои… у них я спрашивать не буду. Я уже взрослая, сама за себя решаю. Они только рады будут, что так легко от меня избавились. Я же, когда уезжала, так и сказала, что в деревню больше не возвернусь. Там и работы стоящей нет, ежели я институт закончу. Так что, мне соглашаться, что ли? – думая, что весь этот разговор не более, чем шутка, сказала Наталья.

– Угу, соглашайся. Я ведь два раза просить не буду, – моргнув глазом, ответил я, соображая, что может делаю глупость всей моей жизни.

– А что? Вот возьму и соглашусь! Что тогда делать будете, а? – засмеявшись так звонко, что казалось и стёкла на окнах задрожали, сказала Наталья.

– Вот и хорошо. Завтра же заявление подадим, потом оформим брак и будем жить. С утра документы твои начнём восстанавливать. А то ведь ни паспорта, ни бумаг об окончании ПТУ, у тебя нет. Поздно уже, спать пора, – вставая, сказал я.

– Надо же… а Вы хороший, значит. Другой бы сразу с глупостями под юбку полез, а Вы… замуж позвали, – задумчиво сказала Наталья.

– Под юбку полезу после того, как поженимся, пошли, я тебе спальню покажу. Спать будешь на кровати моей матери. Там удобно, – сказал я, направляясь к двери.

Наталья прибрала со стола, ополоснула блюдца и чашки, вытерла их и сложила, только потом пошла за мной. Я смотрел, как она ловко всё делает и подумал, что ведь она мне хорошей женой будет. А любовь… может позже и придёт. Какая сейчас любовь? Я Машу очень любил, что лукавить… и Галину тоже, она была такая страстная, первая у меня, вот и чувствовал к ней влечение. Жаль, так нелепо всё получилось.

Наталья уснула сразу, как только легла, видимо устала от переживаний или просто успокоилась.

Утром я проснулся от шума на кухне. Наталья жарила яйца и готовила завтрак. На столе стояли свежий хлеб, сливочное масло и даже ещё горячие булочки.

– Хм… откуда это всё? – с удивлением спросил я.

– Так внизу булочная и магазин, я вчера вечером, когда к Вам шли, заметила, работает с шести утра, там на стекле было написано. А на комоде деньги лежали, Вы уж простите, что не спросясь взяла, так ведь завтракать надо было, – виновато опустив голову, ответила Наталья.

– Да нет, ты всё правильно сделала. Только мне давно никто завтраки не готовил. Как в пятьдесят третьем маму арестовали, так я и не завтракаю дома, – тяжело выдохнув, ответил я.

– Жаль Вашу маму, конечно… но так и желудок испортить можно. Надо вовремя и правильно кушать, – сказала Наталья.

– Не кушать, а есть, – уходя умываться, сказал я.

После завтрака, я заехал на работу и отпросился на полдня, до обеда, сказав, по семейным обстоятельствам.

– Так ты вроде один живёшь, а, Сергей? Какая семья? Ну ладно, ты работаешь без отпуска и никогда не отпрашивался. Иди, – согласился начальник.

Наталья ждала меня на улице и мы отправились в районный участок милиции. Написав заявление о восстановлении документов, мы зашли в институт, чтобы объяснить обстоятельства и попросить подождать, сказав, что как только придут документы, Наталья их сдаст, но там сказали, что в запасе есть ещё десять дней, так что успокоившись, мы пришли домой.

– Ладно, ничего не остаётся, как ждать. До сдачи документов в институт, время ещё есть, так что будем ждать. Мне на работу пора, а ты никуда не выходи, дома будь. Я уж дверь на ключ закрою, для пущей верности и чтоб мне спокойнее было, – уходя, сказал я.

Вечером, я вышел с работы и по дороге домой, зашёл в магазин. Надо было продукты купить, ведь я теперь жил не один, а есть надо было. Купив всё необходимое, я пошёл домой.

В доме всё блестело чистотой, даже окна были вымыты и занавески постираны, и скатерть, и постельное бельё, и даже мои вещи, которые небрежно лежали на стуле в спальне.

– Ух ты! Это куда я забрёл? Вроде и моя квартира, и не моя… чистота и порядок везде. А я продукты принёс и жутко есть хочу, – сказал я, стоя на пороге и оглядываясь.

– А я макароны с яйцами пожарила, ужин ещё горячий. Вы руки мойте и на кухню идите. Всё готово, – смущенно улыбаясь от похвалы, сказала Наталья.

Так прошла неделя, Наталья всё это время оставалась у меня дома, выходить я ей не запрещал, но она и сама не хотела никуда выходить.

– Города я не знаю, документов у меня нет, ещё патруль остановит, зачем неприятности навлекать. Мне и дома хорошо, здесь у Вас уютно, спокойно, – ответила она, когда я предложил ей прогуляться.

– Домашняя девка, это хорошо, – подумал я.

На запрос из города, насчёт документов Натальи, прислали дубликаты документов. Она написала заявление на поступление в институт и сдала необходимые бумаги. Оставалось ждать начало экзаменов. Но и в ЗАГС мы тоже подали заявление, за неделю я успел узнать её получше. Простая, искренняя, говорила то, что думает, работящая и по-своему красивая, она мне нравилась всё больше и больше.

Домой, о своём замужестве, Наталья сообщать не стала, да и свадьбу мы решили отметить дома. Позвать только соседей по площадке, своего начальника с женой и ребят из своей бригады. Набралось шестнадцать человек, стол был скромным, но по тем временам, достойным. Так мы с Натальей и поженились.

Странная жизнь, его величество случай. Если бы я тогда вечером прошёл раньше, или сядь Наталья в другом месте, или даже не укради вор её чемодан, моя судьба, быть может, была бы совсем другой. Но знаю, случайностей в жизни не бывает. Так должно было случиться и Наталья была предопределена мне судьбой. И тем не менее, думаю, мне очень повезло с ней.

Брачная ночь, мы волновались, словно подростки, хотя для меня это было не впервой, Галина научила меня любить, но Наталья дрожала, как осиновый лист. И когда я выключил свет, чтобы меньше её стеснять, она забралась под одеяло, которое я с трудом отдёрнул. Потом мы конечно вместе смеялись, но в ту ночь, нам точно было не до смеха. Не ожидал, что Наталья окажется такой темпераментной и горячей женщиной.

А через месяц после свадьбы, из её деревни приехали родственники, мать со своей сестрой и сестра Натальи. Как оказалось, после свадьбы, моя жена написала родным письмо, мол, замуж вышла, в институт поступила, расхвалила меня и наш адрес написала. А жили мы недалеко от вокзала, так что вышли из поезда и к нам, пешком. Гостили они дней пять, гостинцев привезли, всё со своего огорода, почти сами всё и съели. Провожали мы их с лёгким сердцем, радуясь, что они наконец уезжают.

Шло время, я работал, Наталья училась. Моей зарплаты едва хватало, но я запретил Наталье работать.

– С учёбой справляйся, вот закончишь институт, тогда работать будешь, – сказал я ей.

Она была послушной женой, никогда мне не перечила и по дому всё исправно делала. Сердце радовалось, в доме всегда чистота и порядок, на плите горячий обед и ужин. Что значит, деревенская девушка, воспитанием они отличались от городских девушек. Неженкой она не была, трудолюбивая, да. Детей я конечно очень хотел, ведь мне было уже почти тридцать лет, но Наталье нужно было учиться.

Лишь на третьем курсе института, она наконец забеременела. Моей радости не было границ. И что странно, никакого токсикоза, тошноты или недомогания она не испытывала. Ела всё подряд, даже аппетит стал лучше. Стала ещё красивее, превратившись из худенькой девушки, в полненькую, розовощёкую, здоровую женщину.

И закончив третий курс института, родила Наталья здорового мальчика. Назвали мы ребёнка Костей, в честь моего отца. Прослышав, что Наталья родила, из деревни опять приехали её родственники, на этот раз родители и конечно тётка. Малышу привезли пелёнки, распашонки штанишки и игрушки. Отец Натальи смастерил деревянную люльку, на двух крепких ножках, прикреплённая к ножкам, люлька висела и качалась. Кстати, в своей деревне он работал плотником. Они настояли на том, чтобы Наталья с ребёнком на лето поехала к ним, в деревню. Я колебался.

– Ну посуди сам, Сергей, воздух у нас свежий и для внука хорошо. Все овощи и фрукты свои, натуральные. Молоко от своей коровы, творог, ряженка, это же всё полезно. Если бы не твоя работа и ты мог бы поехать. У нас хорошо, речка, лес, хош на рыбалку иди, а хош на охоту. Красотень! – говорил мой тесть, Николай Васильевич.

– Уговорили. Возьму отпуск на пару недель и поеду с Вами. Уж очень Вы, Николай Васильевич, красочно всё описали, – наконец согласился я.

С работы меня отпустили с трудом, я аргументировал свой отпуск, сказав, что уже четыре года не отдыхал.

Да, Николай Васильевич не преувеличивал. Правда, деревня была небольшая, сотня однобоких домов, часовня, погост на окраине, да маленький сельский магазин. В школу детям приходилось ходить в область, за шесть километров от дома, да и больница тоже находилась там. Правда, при сельсовете фельдшер был, как говорили, первая помощь при недомогании. Но речка была и лес был, даже ружья у тестя и его свояка были. Так что отдых обещал быть превосходным.

Малышу шёл на пользу чистый воздух, его даже купали во дворе, в деревянном корыте, который смастерил Николай Васильевич, как и многое другое в доме. Золотые руки были у него. Окна резные, потолок такой же, стол, скамьи и даже кровати и табуретки. Всё в доме было сделано своими руками, вернее руками тестя. Любо-дорого смотреть. Опять же и жене моей, Наталье, как кормящей матери, натуральные продукты только добавляли здоровья. В общем, я совсем не пожалел, что мы сюда приехали. Тесть и тёща нахваливали соседям жизнь Натальи в городе.

– Вот повезло нам с зятем. На хорошей работе работает, не пьёт, курит правда, но не без этого. Зарплату в дом приносит, хозяйственный, главное, жену не бьёт, – говорила тёща тем, кто из любопытства заходил в дом. Тесть, даже в магазине рассказывал, какой я весь хороший и ладный. Потом приходил и мне передавал эти разговоры, а мне смешно было слушать всё это.

– Как же мало им надо для счастья… – думал я и радовался, глядя на них.

Совершенно простые люди, нет в них ни зависти, ни злости.

Взяв удочки и накопав червей, ранним утром мы уходили на рыбалку. Видеть, как за лесом восходит солнце, едва касаясь лучами верхушек деревьев, это нечто. Я не поэт, но такая красота заставляла остановиться и смотреть, как плавно двигается солнце. А у реки, мы часами сидели и смотрели на протекающий поток воды. А как передать это ощущение восторга, когда на крючок ловилась  рыба, не знаю. Вечером, конечно, жарили рыбу и варили уху. На охоту мы сходили лишь два раза, официально охотиться не запрещалось, но в лесу, если повезёт, можно было подстрелить только заблудившегося зайца или пролетающую утку. Но тесть рассказывал, что и кабана можно завалить, особенно зимой. Но мне не повезло, пару выстрелов мимо дичи, а заяц так и не появился. Но удовольствие я всё-таки получил огромное.

– Всё, Николай Васильевич, в отпуск будем приезжать только сюда. Хорошо тут у Вас, – лёжа на траве возле реки, размечтавшись, сказал я.

– Да, места у нас красивые. Немец, правда, потоптал тут, но ничего, общими усилиями перестроились, поправили, обновили. Зимы конечно у нас суровые, но мы привыкшие к морозам, – ответил Николай Васильевич, сев рядом со мной.

Время отдыха быстро прошло, надо было возвращаться домой, но тёща взмолилась, чтобы Наталья с малышом остались.

– Лето в разгаре, ну что они будут в городе делать? Пусть до конца августа остаются. А в город сам Николай и отвезёт. Не переживай за них, им тут хорошо буде,. – говорила тёща.

Тесть с надеждой смотрел на меня и ждал, что я отвечу. Надо же. А ведь Наталья могла просто заявить, что останется и всё. Но слово мужчины в этом доме, было решающим. Конечно же, я согласился и Наталья с сыном остались до конца августа в деревне, с родителями. До вокзала, на маленькую станцию в области, меня довёз свояк тестя, у которого была телега с лошадью. И я один вернулся домой.

 

Приехав домой, на следующий же день я вышел на работу. Шли дни, домой возвращаться не хотелось, без Натальи и сына, дом опустел. А до их приезда оставалось ещё больше месяца.

Чёрт, стыдно писать, но если я пишу эту исповедь, то не должен ничего скрывать. Я здоровый мужик, наверное, естественная потребность в женском внимании и ласке, берут своё, а я не исключение. Сначала всё произошло совершенно случайно. У меня и в мыслях не было изменять своей жене. А Ольга, это наша сотрудница, вечно строила мне глазки, ласково так смотрела и даже делала неоднозначные намёки, а я делал вид, что не понимаю её. Жаль было женщину, мужа нет, живёт одна. И однажды, она попросила меня проводить её после работы. Ну как я мог отказаться?

– Серёжа, может в кино сходим? Фильм хороший, с Любовью Орловой, – предложила Ольга.

– Почему бы и не пойти. Пошли, сходим, – согласился я, не видя в этом ничего предосудительного.

Она сразу повела меня между рядами на последний ряд. Я понимал, что за этим последует. Поначалу, мы сидели спокойно, потом я почувствовал её руку на своём колене, это волновало. Я обнял её за плечи. Какое кино, с половины сеанса мы вышли из кинотеатра и поехали к ней домой. В ней было столько страсти, я и не ожидал, что женщина может быть такой. Видимо, она истосковалась без мужчины. И всё завертелось. Почти каждый день после работы мы шли к ней и ведь не надоедало. Она была ласковой и нежной, признаваясь мне в любви.

– Ты же понимаешь, у меня жена, маленький сын. Будущего у нас нет и быть не может, – говорил я ей.

Любил ли я Наталью, не знаю. Она была хорошей женой, как я и писал ранее, трудолюбивой и никогда мне не перечила. Но такой страсти, как с Ольгой, у нас не было. Я понимал, что по отношению к Наталье, поступаю нечестно, но ничего не мог с собой поделать. Меня тянуло к Ольге.

– Серёженька, милый мой, я ведь не требую, чтобы ты женился на мне. Просто иногда будешь приходить ко мне и всё, мне этого будет достаточно, – ласково целуя меня, говорила Ольга.

И я приходил снова и снова. Наталья должна была уже приехать и я в очередной раз пришёл к Ольге, но на ночь решил не оставаться, сказав, что приезжает жена.

Когда ушёл от неё, было очень поздно, но трамваи ещё ходили. А от трамвайной остановки, надо было пройти пешком до дома ещё пару километров. Тёмные переулки, вдруг прямо передо мной возникли два силуэта. У одного в руке сверкнул нож. Я то не из пугливых, всё-таки войну прошёл, но их было двое и неизвестно, что у них было на уме.

– Кошелёк давай, – потребовал один из них, пряча лицо под шапкой.

А я только сегодня зарплату получил и невольно нащупал в кармане брюк пачку денег.

– Да? Больше ничего тебе не нужно? – спросил я, примериваясь, как дальше действовать.

– Тебе сказано, деньги давай! – грозно крикнул второй.

Они будто знали, что сегодня была зарплата, но скорее всего, это было случайностью, поздний вечер, одиноко идущий парень, у которого непременно должны были быть деньги. Но отдавать деньги, я не намеревался, поэтому размахнувшись, с силой двинул одному в челюсть. Тот отлетел, а второй с ножом ринулся на меня. Хотел и его ударить, но он оказался ловчее меня и я, почувствовав боль в боку, ухватился рукой за рану. Горячая струя потекла по руке, между пальцев и я стал оседать на землю. Меня спасло то, что раздался милицейский свисток и тот, которого я ударил, быстро поднялся с земли.

– Атас! Валим отсюда! – крикнул он своему дружку и побежал в темноту.

Второго, уж не знаю, откуда силы взялись, я цепко схватил за ногу и не отпускал.

– Пусти, гад! Пусти говорю! – кричал бандит, пиная меня второй ногой.

Было очень больно, но отпускать его я не собирался.

Ко мне подошёл молодой человек в милицейской форме и нагнулся надо мной. Потом схватил бандита и скрутив ему руки за спиной, повалил на землю и надел на него наручники. Увидев при тусклом свете уличного фонаря кровь, текущую у меня между пальцами, он позвал своего напарника. В общем, с ножевым ранением меня отвезли в больницу, а бандита забрали в милицию. Деньги я смог сохранить, ведь должны была приехать Наталья с сыном, а нам жить целый месяц.

Утром, вся в слезах, Наталья прибежала в больницу, видимо ей сообщили, ведь милиционер записал мой адрес. На работу, видимо, тоже сообщили. И я оказался героем.

– Да что же это? В мирное время бесчинствуют. Вот ироды, – плакала Наталья.

Только она ушла, как прибежала Ольга. Я был рад, что Наталья и Ольга разминулись. Неизвестно, что бы жена подумала, а я бы точно выдал себя.

– В общем, Ольга… жена вернулась, прошу тебя, давай закончим наши свидания и просто останемся друзьями, – предложил я Ольге.

Но не тут то было.

– Но я люблю тебя, Серёжа. И ни за что не откажусь от тебя, – ответила она с таким отчаянием, что мне стало не по себе.

– Кажется, я попался… – подумал я тогда.

– Ты же понимаешь, что просишь невозможного. Я не собираюсь бросать жену и сына, – твёрдо сказал я.

– Я и не прошу этого. Просто не оставляй меня. Мне много не надо. Только видеть у себя и любить тебя, – приблизившись к самому моему лицу, сказала Ольга.

Я чувствовал тепло её рук на своей груди, запах её волос дурманил. Я готов был обнять её и поцеловать, но лишь скорчился от боли.

Провалявшись целую неделю на больничной койке, я наконец вышел из больницы. И всю неделю так получалось, что Наталья приходила утром, а Ольга заходила вечером, после работы. И ни разу они не встретились, чего я очень опасался и каждый раз, пока Наталья была рядом со мной, волновался и смотрел на дверь, не дай Бог, вот сейчас войдёт Ольга. Но пронесло.

Только через месяц, Наталья мне вдруг сказала, что по отношению к ней я изменился.

– С чего ты взяла, дорогая? Я отношусь к тебе по-прежнему. Не выдумывай, – ответил я жене.

– Женщину не обманешь, Серёженька. У тебя есть кто-то на стороне? – спросила Наталья в лоб.

Я растерялся и неуверенно стал оправдываться,отрицая её догадки.

– Не бойся, дорогой, скандалить я не буду. Только ведь насильно мил не будешь. Вижу, что ты охладел ко мне. Хочешь, я уеду домой, к родителям? Мне и работу по специальности предлагают, я же всё-таки сельскохозяйственный закончиваю. Переведусь на заочный, год только остался. За Костиком мама будет смотреть, – почему-то очень спокойно, сказала Наталья.

К своему удивлению, я не стал возражать и согласился, чтобы она уехала в свою деревню.

– Что значит, нельзя мужа надолго оставлять, – с грустью пробормотала она и прошла в спальню, собирать вещи.

Разводиться я с Натальей не думал, просто хотел, чтобы мы отдохнули друг от друга, да и должен был разобраться в своих чувствах. Утром она ушла в институт и написала заявление о переводе на заочный, Костика носила на руках, это и было в институте причиной перевода. По семейным обстоятельствам, так сказать. Но только Наталья и я знали, какие это обстоятельства. Я сам проводил Наталью на вокзал, поцеловав на прощанье сына.

К удивлению, создавалось впечатление, что всё происходящее – спектакль и всё это происходит понарошку. Но Наталья, даже не попрощавшись, села в вагон и я проводил взглядом уходящий поезд. Так, к радости Ольги, я опять остался один. Узнав, что моя жена уехала, она ликовала.

– Не радуйся так. Разводиться с Натальей я не собираюсь, у меня сын всё- таки, – сказал я ей.

– Кто знает, Серёженька, что будет с нами завтра? А сегодня пойдём ко мне, милый, – промяукала она мне в самое ухо, от чего у меня даже коленки задрожали.

– Вот ведь бестия. И отказать ей не могу, да и не хочу, – подумал я и мы вместе вышли на улицу.

Ольга держала меня под руку и ласково заглядывала в глаза.

– Как же я люблю тебя, Серёженька… Так мне хорошо с тобой, – ворковала она.

А мне было приятно это слышать, ведь Наталья о своей любви мне никогда и не говорила. А какому мужику не хочется быть любимым и обласканным?

Так прошёл год, от Натальи вестей не было, только Ольга однажды вдруг заявила, что устала так жить.

– То ли замужем я, то ли нет… Сама не пойму. Устала я, Серёженька. Мне предложение сделали. Работает в органах, не молодой правда, вдовец, но так надёжнее, верно? Говорит, любит меня очень, цветы и конфеты мне приносит. Замуж я выхожу, Серёжа, всё. Кончилась наша любовь, – заявила она мне.

Я отнёсся к этому спокойно, вернее, сделал вид, что мне всё равно, но кошки на душе скребли. Я понял, что ревную Ольгу и понял, что теряю её. Только отговаривать её, я не стал, просто поздравил и пожелал ей счастья. Она была удивлена.

– Надо же… Значит тебе всё равно? Это конец, Серёжа, понимаешь? – повторила Ольга и посмотрела на меня, будто ждала, что я буду возражать.

Но я не был ещё разведён, да и не хотел этого. Ещё я знал, что если начну её отговаривать, она будет настаивать, чтобы мы поженились. Только тогда, на тех, с кем спали, не женились. Я развернулся и ушёл.

Выйдя замуж, Ольга уволилась с работы и переехала к мужу, в другой район. Лишь однажды, спустя много лет, я её встретил. Она была хорошо одета и кажется, вполне довольна жизнью. Сказала, что так и не родила, хотя очень хотела ребёнка, так что живёт в своё удовольствие. Я лишь порадовался за неё.

Это я забежал вперёд. А в конце мая, приехала Наталья, она заканчивала институт, защитила диплом и опять уехала. Предложил ей на время защиты остановиться у меня, но она отказалась, сказав, что остановилась у подруги, с которой училась на одном курсе. Спросил у неё о Костике.

– А что с ним сделается? Растёт помаленьку, бегает, играется, мама рада и отец тоже. Правда понять не могут, почему мы не вместе. Что им было сказать? Сказала, что ты нашёл другую, – сказала мне Наталья.

Вернуться ко мне, я её не просил, чувства прошли, хотя… были ли они? уж теперь и не знаю. Получив диплом, Наталья уехала в деревню. Правда, я скучал по сыну и подумывал летом съездить к ним в деревню, но расспросы пугали меня и я всё откладывал поездку.

Шли годы, отшельником я конечно не был, но и длительных связей с женщинами тоже не имел. А в шестьдесят шестом году, нас с бригадой строителей направили в Ташкент, где произошло мощное землетрясение. На разрушенные стихией дома, было страшно смотреть. Хорошо ещё, погода стояла тёплая и люди жили в палатках, готовя обед или ужин прямо на улице, поставив самодельные очаги и казаны.

В Ташкенте я проработал два года и вернулся домой. Деньги заработал неплохие и возникло желание поехать в деревню и увидеть сына, к тому времени, Костику шёл уже четырнадцатый год. Лучше бы я этого не делал…

 

Долго собираться я не стал, сел на поезд и ранним утром прибыл в знакомую уже деревню. От станции до самой деревни, больше шести километров, погода была прекрасная, захотелось пройтись пешком. Солнце едва выглядывало из-за леса. Мыслей никаких не было, я просто любовался местностью, красотой природы. Река протекала, виднелся лес, поля и холмы, отделявшие меня от деревни. Я и пошёл напрямик, через поле, чтобы сократить путь.

Несмотря на рань, жители в деревне уже проснулись и каждый занимался своим делом. Было воскресенье июньского дня. Новый человек в деревне, всегда вызывает любопытство. Отвлекаясь от дел, на меня и смотрели любопытные глаза жителей. На заборах домов, дном вверх, примостились пустые горшки и банки, во дворах грядки, засаженные картофелем, луком, капустой, огурцами и зеленью. Фруктовые деревья отцветали, бросая на землю бело-розовые лепестки. Жизнь шла размеренно и тихо.

Я медленно подошёл к дому Натальи и её родителей, под окном готовили завтрак, ставя на стол сметану, горячее молоко, творог, хлеб и масло, всё собственного приготовления, как говорила моя тёща, натуральное. Жутко захотелось есть. Первой меня увидела Наталья и с удивлением подняв свои красивые брови, посмотрела на меня.

– Сергей? Ты? Откуда? А, да… что стоишь, заходи, коли пришёл, – идя мне навстречу, громко сказала она.

Открыв деревянную калитку, я уверенно вошёл, может с маленькой надеждой, что меня тут ждали.

– Здравствуй, Наталья, – только и смог я сказать.

– Ну здравствуй, Серёжа. Снизошёл, значит? Столько лет не появлялся и чего это вдруг? – спросила Наталья.

Она почти не изменилась, только пополнела, а щёки такие же румяные и в глазах остался лукавый задор.

– Да вот… сына повидать приехал, – ответил я.

– Ааа… ну конечно. Ладно, заходи. Чего уж теперь, не выгонять же тебя, – сказала она, возвращаясь к столу.

Тесть сидел на скамье перед столом и с каким-то безразличием посмотрел на меня.

– Здравствуйте, Николай Васильевич, – сказал я, протягивая руку для пожатия.

– И тебе не хворать, – ответил он, не подавая в ответ руки и отворачиваясь от меня.

Я понял, меня тут не ждали. Из дома, потягиваясь, вышел Костик. Его было не узнать, высокий, с красивыми чертами лица, очень походил на моего отца, даже вьющиеся волосы тёмного цвета. Наталья, увидев сына, застыла в ожидании. Следом за Костиком вышла девчушка лет десяти, светленькая, сероглазая, с кудряшками. Я с удивлением смотрел на детей, но сесть всё же не решался.

– Что стоишь? Сядь уже, – потребовала Наталья и я тяжело опустился на скамью.

С ведром молока, из коровника вышла тёща, видимо только подоила корову и остановившись на полдороги, тоже с удивлением посмотрела на меня.

– Сергей? Ты, что ли? – спросила она, продолжив идти.

– Я. Здравствуйте, Татьяна Степановна, – ответил я виновато.

– Так сын-то уже вырос. Зря ты приехал, хотя, оно конечно, отец и сын должны хоть раз в жизни увидеться, – проговорила Татьяна Степановна и вошла в дом, чтобы процедить молоко через слой марли.

Вдруг из дома, так же потягиваясь на пороге, вышел молодой мужчина лет сорока. Короткая стрижка светлых волос, серые глаза казались бесцветными, крепкий и упитанный, с полотенцем на плечах. Он тоже с удивлением посмотрел на меня.

– Это отец Костика… – смущённо, будто оправдываясь, сказала Наталья.

– Значит замуж вышла… ну правильно, чего молодой бабе одной куковать, – подумал я, посмотрев на молодого человека.

Тот молча прошёл к умывальнику и шумно умылся. Потом вытерся и сел на скамью.

– Виктор. Муж Натальи, – протягивая мне руку, так запросто сказал мужчина.

– Сергей, отец Костика, – ответил я, пожимая крепкую руку Виктора.

Все смотрели на меня, от чего становилось не по себе. Костик, сев рядом с дедом, с любопытством меня разглядывал.

– Костик, сынок… это папка твой. Вот значит, приехал с тобой увидеться. Я тебе рассказывала о нём, помнишь? – чувствуя неловкость, сказала Наталья, так и не сев за стол.

– Помню. Только мой батя вот сидит, а этого я не знаю. Да и знать не хочу, – высокомерно ответил Костик, от чего у меня сжалось сердце.

Кажется, я начинал понимать, что я потерял, расставшись с Натальей.

– Костя, сынок. Так нельзя. Он всё же отец твой, – укоризненно сказала Наталья.

– Да? А я впервые его вижу и знать не знаю, – грубо сказал Костик и встав из-за стола, ушёл в дом.

– Ты не обижайся, Сергей. Мал ещё, не ведает, что говорит, – оправдываясь, сказала Наталья.

– Да нет, всё верно. Не ко двору я пришёлся. Ладно, поеду я, – сказал я.

– Подожди, тебе надо подписать решение суда. Я же развод оформила, с Виктором вот поженились. Он трактарист в нашей деревне, а я агрономом работаю, – сказала Наталья и пошла в дом за бумагой.

Я не был удивлён, времени прошло много. Подписав бумагу, я попрощался и вышел на улицу.

– Что ж, даже не позавтракаешь? – спросила Наталья, провожая меня до калитки.

– Ты прости меня за всё, Наталья. И будь счастлива. Да… я ведь деньги привёз… для сына. Ты возьми, пожалуйста, купишь ему чего-нибудь. Велосипед, что ли… – сказал я, сунув ей в руку деньги и не отвечая на её вопрос.

– А я и так счастлива. И ты будь счастлив. Если для сына деньги, возьму, отчего не взять, коли отец даёт? Не женился, что ли? – спросила она.

– Нет, не женился. Прощай, – сказал я и быстро зашагал прочь.

Позавтракав на станции, я без аппетита съел варёные сосиски с баклажанной икрой и попил кофе. Купил билет и сел на скамью, в ожидании  поезда. Перед глазами стояло лицо сына, отчуждённый, полный недоверия взгляд. Я понимал, что во всём виноват сам, но упущенного не воротишь, с этим чувством вины надо жить дальше.

Приехав домой, я выпил водки и крепко заснул. К тому времени, я работал начальником стройки, работы было много и на личную жизнь времени почти не оставалось.

Семидесятые годы, мне уже почти сорок пять лет. Ни семьи, ни родных, если не считать, что где-то живёт сын, который и знать меня не хочет, да брат, о котором я и думать забыл. Голову уже задела седина, а семьи-то и нет.

Однажды, в воскресный день, я решил пойти в кино, один. Уже и не помню, какой шёл фильм, кажется итальянский, но дело не в этом. Рядом сидела молодая женщина, лет тридцати пяти, симпатичная такая, с длинными волнистыми волосами до плеч, с большими карими глазами, в общем, всё при ней и лицо, и фигура. Решил познакомиться, хотя и возраст был не молодой. И когда после окончания фильма мы вышли из кинотеатра, я, стараясь не упустить её из виду, быстро пошёл за ней.

– Девушка! Простите… не подскажете, который сейчас час? – задал я нелепый вопрос, хотя у меня на руках были часы.

Она многозначительно посмотрела на мою руку и улыбнулась.

– Так у Вас часы на руке, – красивым голосом сказала она.

– Да, простите. Больше ничего умного не придумал, что спросить. Меня Сергей зовут, темно уже, позвольте, я Вас провожу, – улыбнувшись в ответ, предложил я.

– Хорошо, спасибо. Меня Люба зовут. Я здесь недалеко живу, – ответила Люба и мы медленно пошли по тротуару.

– Вы одна живёте? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

– Нет конечно. С мамой и дочкой. Муж оставил нас, уехав в другой город на большую стройку. Оттуда прислал мне бумагу с разводом. Но я не жалуюсь, он мне сокровище подарил, мою Леночку. Отец не вернулся с фронта, под Брянском погиб, мать к нему на могилу ездила. Вот почти всё о себе и рассказала, – грустно улыбнувшись, сказала Люба.

– Да, война многих забрала… мой отец тоже на этой войне погиб, а мне вот повезло. Вернулся, – ответил я.

– Значит воевали… А кем Вы работаете? – спросила Люба, с любопытством поглядывая на меня.

– Я закончил строительный институт и сейчас работаю начальником стройки. А Вы, кто Вы по профессии? – спросил я.

– У меня профессия скромнее, я работаю паспортисткой в паспортом столе при РОВД, – ответила Люба.

Так, прогуливаясь, мы дошли до её дома.

– Вот мы и пришли. Спасибо, что проводили, приятно было познакомиться с Вами. Вон мои окна, крайние, на третьем этаже. Свет горит, мои ещё не спят, меня ждут. Я должна Леночке на ночь сказку рассказать, иначе не заснёт. Ей ведь всего семь лет, в этом году уже в школу пойдёт, а всё сказки любит. Я пойду? До свидания, – протянув свою руку, сказала Люба.

– Может увидимся с Вами завтра? Погуляли бы… или в кафе сходили, – пожимая и не отпуская нежную руку женщины, спросил я.

– Если Вы так хотите… я завтра до шести работаю, в этом районе, – ответила она, пытаясь отнять руку.

– Я знаю, где это. Ровно в шесть, буду ждать Вас у ворот РОВД, – сказал я, наконец отпустив её руку.

– Нет, у ворот не нужно, слева от ворот находится паспортный стол, там и скамейка есть, для посетителей, – сказала Люба, открывая дверь в подъезд своего дома.

– Хорошо, как скажете. До свидания, Люба, – махнув на прощанье рукой, сказал я и быстрыми шагами пошёл к остановке.

На работе, все мои мысли были о ней, о Любе. Она мне сразу понравилась. Скромная, тихая, вежливая такая. И вечером я пораньше ушёл с работы и приехав домой, побрился, искупался, надел белую рубашку и пуловер. Посмотрев на себя в зеркало, я расчесался и остался собой доволен. Ровно без пяти шесть, я стоял у дверей РОВД и ждал Любу. Она тоже была нарядно одета, собрав свои красивые волосы в причёску, накрасив глазки и губки, она стояла возле меня и улыбалась.

– Здравствуйте, Любочка, – сказал я, назвав её ласково и подав ей руку.

– Здравствуйте, Сергей, – улыбаясь, ответила она.

– Ну что… может в кафе пойдём? Мы соответственно одеты, – предложил я.

– Сто лет в кафе не была, всё недосуг было. Я с удовольствием, – ответила Люба и мы вместе пошли к дороге, чтобы поймать такси и доехать до центра.

В городе было несколько кафе и ресторанов, долго мы не выбирали и зашли в первый попавшийся нам по дороге, под названием “Космос”. Звучала лёгкая музыка, за столами сидели молодые люди и я под руку провёл Любу за свободный столик. Подошёл официант и подал нам меню.

– Что будем заказывать, Любочка? Какое вино будем пить? – спросил я.

– Я вообще-то и не пью, но по такому случаю, красное полусладкое, – ответила Люба, оглядывая зал.

– Хорошо, значит бутылочку хорошего вина, как дама заказывает, фрукты, котлеты по-киевски, давно не ел, ну и салат на Ваше усмотрение, – заказал я официанту.

Тот быстро ушёл и через пять минут вернулся, на подносе он держал вазу с фруктами, бутылку красного вина и бокалы. Поставив всё на стол, он молча ушёл. Я сам открыл вино и разлил по бокалам. При свете люстр, глаза Любы сияли огоньком, казалось сегодня, она была ещё красивее.

– Давайте выпьем за наше удачное знакомство, – предложил я.

– Надеюсь, оно и правда окажется удачным, – поднимая свой бокал, ответила Люба.

Мы выпили, я пригласил её танцевать и повел в середину зала, где уже танцевали несколько пар. Обняв Любу за талию, я почувствовал какое-то напряжение и осознавал, что она мне нравится всё больше. Ощущая аромат её пышных волос, я вдыхал чудный запах духов. Казалось и она волнуется в моих объятиях, я чувствовал, что тело её напряглось.

– Чёрт, как мальчишка. Может я наконец влюбился? – думал я, водя её в танце.

Потом танец закончился и мы сели за свой столик. Нам принесли горячее и салаты.

– Любочка, а давайте выпьем на брудершафт и перейдём уже на ты. Думаю, время настало, – предложил я.

Лицо Любы покрылось румянцем и она смущённо опустила голову.

– Может быть просто перейдём на ты и всё? – осторожно спросила Люба.

– Но так романтичнее, чего Вы боитесь? – спросил я.

Люба молча кивнула головой. Я налил вина в бокалы и пересел к ней, чтобы не тянуться через весь стол. Мы скрестили руки и выпили вино и тут я посмотрел в её глаза. У меня дух захватило. Она в ожидании смотрела на меня и ресницы её красивых глаз чуть подрагивали. Нагнувшись, я прильнул к её чувственным губам, ощущая на своих губах их сладкий привкус. До сих пор помню, что я тогда почувствовал. Дрожь прошла по всему моему телу и я подумал, что эта женщина будет моей. А Люба, держа в руках бокал и закрыв глаза, с наслаждением ощущала мой поцелуй.

Я пересел на своё место и долгим взглядом посмотрел в её глаза.

– Ты очень красивая, Любочка, – сказал я, трогая за её руку.

– Спасибо. И ты очень симпатичный, – ответила она.

– Остынет, давай есть, я жутко голоден, прямо с работы к тебе пришёл, – сказал я, беря в руки вилку.

Котлеты оказались очень вкусными, видимо и Люба была голодна, мы разговаривали и ели, попивая вино. Потом я опять пригласил её танцевать. Не знаю, то ли вино действовало на нас, то ли чувства обострялись, но на этот раз я обнял Любу крепче и прижал к себе. Казалось, я слышал биение её сердца, а может это так колотилось моё сердце. И я поймал себя на мысли, что хочу быть с этой женщиной всю жизнь.

Из ресторана мы вышли около полуночи и поймав такси, сели в машину.

– Леночка уже спит, да и мама наверное тоже. Я сказала ей, что приду поздно, – сказала Люба.

Чёрт меня дёрнул, я подумал, что она намекает на то, чтобы я пригласил её к себе, наверное не хочет со мной расставаться. Может хмель от вина, или с женщиной давно не был, а тут вот, совсем рядом сидит.

– Может ко мне поедем? Зачем беспокоить маму и дочь? – спросил я.

Люба как-то странно на меня посмотрела и загадочно улыбнулась.

– Ты мне этого не говорил, Серёжа, а я не слышала. Мы едва знакомы. Может ты думаешь, что я женщина лёгкого поведения? Но я не такая,- ответила она.

Мне стало стыдно.

– Что ты, Любочка! Ты не подумай плохого. У меня две комнаты, постелю тебе в спальне, сам в зале на диване лягу. У меня и в мыслях ничего такого не было, – взяв её за руку, наклонившись к ней, тихо сказал я прямо ей в ушко.

Но аромат её волос, запах тела сводил меня с ума.

– Может в другой раз. Мы приехали, остановите, пожалуйста, возле этого дома, – попросила Люба таксиста.

Завернув к дому, машина остановилась. Попросив таксиста подождать, я вышел её проводить.

– Ты ведь на меня не сердишься, нет? Когда увидимся, Любочка? Я ещё не ушёл, а уже скучаю по тебе, – приближаясь к её лицу, чтобы поцеловать, тихо произнёс я.

Люба отклонила голову и внимательно посмотрела мне прямо в глаза.

– Мы сегодня выпили, Серёжа. Захочешь опять меня увидеть, ты знаешь, где меня найти. До свидания, – ответила она и быстро пошла к своему подъезду и скрылась за дверью.

Я сел в машину и назвал адрес.

– Не согласилась? – спросил водитель такси.

– Что, простите? Не понял Вас, – сказал я, хотя отчётливо его услышал.

Таксист промолчал и завёл машину. Ночью я не мог уснуть, все мысли занимала Люба. Я вспоминал, как целовал её на брудершафт, как нежно обнимал в танце и чувствовал запах духов. Я не мог вспомнить, к кому ещё из женщин, с которыми я общался, я чувствовал нечто подобное. Даже к Ольге, которая была искусна в любви и Наталье, с которой я прожил, хотя и немного.

– Чёрт… Может я влюбился? В моём возрасте, возможно ли такое? – наконец засыпая, прошептал я сам себе.

На следующий день, после работы, я поехал к Любе. Ловил себя на мысли, что меня тянет к ней и я хочу её видеть. Но в шесть часов она с работы не вышла, подождав пятнадцать минут, мало ли что, задержалась с делами, я прошёл в здание и зашёл в первую же открытую дверь. Там, за столом сидел пожилой мужчина, у него я и спросил, где мне можно найти Любу.

– Она сегодня на работу не вышла, утром позвонила и сказала, что дочка заболела, всю ночь температурила, – ответил мне мужчина.

Начиная волноваться, я поехал к ней доой. Дверь открыла, как я понял, мать Любы. Приятная женщина лет шестидесяти, с собранными на затылке, покрашенными волосами, полноватая, среднего роста, с добрым лицом.

– Здравствуйте. Мне бы Любу увидеть, – сказал я.

– Здравствуйте. Проходите, она в детской, с дочерью, – ответила женщина, пропуская меня в квартиру.

Разувшись, я прошёл туда, куда мне указали. Люба кормила ребёнка, девочка сидела на кровати и ела кашу.

– Здравствуй, Люба, – громко сказал я.

Люба обернулась и с удивлением посмотрела на меня.

– Ты? А как ты нашёл… ну да, я же сама тебе показала. Вот, Леночка заболела, всю ночь температура была. Хорошо, воспаления нет, я ночью скорую вызывала, сказали простуда. А ты зачем пришёл? – спросила она.

– Увидеть тебя захотел. Нельзя? – спросил я.

– Леночка, ложись, солнышко. Мне с дядей поговорить надо, – сказала Люба, укладывая дочь.

Девочка послушно легла, но смотрела на меня с любопытством. Мы вышли из комнаты и Люба прикрыла дверь.

– Пойдём на кухню, там нам удобнее будет, – сказала она.

На ней был короткий домашний халатик и нижней пуговицы не было, видимо оторвалась, обнажая её красивые, стройные ноги выше колен. Небрежно собранные волосы, непослушная прядь, свисающая на лоб… молодая женщина и в домашней обстановке, была очень привлекательна. Видимо она заметила, что я смотрю на её ноги и небрежным движением руки запахнула подол халата и села на стул.

– Садись, хотя зря ты пришёл. Мне сегодня некогда, сам видел, – сказала она.

Вошла её мама.

– Может познакомишь нас, а Люба? – спросила она.

– Это Сергей, мой знакомый. Это моя мама, Евдокия Павловна, – представила нас Люба.

– Мне очень приятно. Может поужинаете с нами? – вежливо спросила Евдокия Павловна.

Обычно, матери хотят устроить жизнь дочерей, это естественно, каждая мать хочет видеть свою дочь счастливой. Женщина была не исключением и очень вежливо со мной говорила.

– Ему наверное пора уходить, мамочка, – ответила за меня Люба.

– Да нет, я не тороплюсь. И кстати, очень голоден. Я ведь сразу после работы и пришёл, – сказал я, посмотрев на Любу.

Она вздохнула и поднялась, чтобы накрыть на стол.

– Вот и хорошо. А я сегодня такой борщ сварила и котлет нажарила, Вам понравится, – захлопотала Евдокия Павловна.

– Сто лет не ел домашнюю еду, – ответил я и поудобнее сел за стол.

Борщ и правда оказался отменный и котлеты тоже. Я ел с большим удовольствием, а Евдокия Павловна с восхищением посматривала на меня.

– Ну, Евдокия Павловна, спасибо. Очень вкусно. Любочка, ты ведь тоже так вкусно готовишь, верно? – улыбнувшись, спросил я.

– Нет, Серёженька, вот готовить я совсем не умею, – усмехнувшись, съязвила Люба.

– Ой, да не слушайте Вы её, Серёжа, она на себя клевещет. Она очень вкусно готовит, – нахваливая дочь, сказала Евдокия Павловна.

– Мамочка, ты никак меня сватаешь, а? – укоризненно посмотрев на мать, сказала Люба.

Евдокия Павловна смутилась и встала из-за стола, чтобы заварить чай. От слов дочери, ей стало неловко.

– А что? Может я и правда свататься пришёл? Расскажите ещё что-нибудь про дочь, Евдокия Павловна. Надо же мне знать, кого я в жёны беру, – полушутя сказал я.

Но по своей простоте, Евдокия Павловна поняла мои слова буквально. Она взбодрилась и повернувшись ко мне, заулыбалась.

– Да что тут рассказывать, Серёжа? Умница, красавица. И шьёт, и печёт, и готовит хорошо, пальчики оближешь, – начала разглагольствовать она.

Но Люба, строго посмотрев на мать, оборвала её на полуслове.

– Мама! Перестань, прошу тебя. Он же шутит, не видишь? – сказала она.

– Да разве такими вещами шутят? Мужчина он серьёзный, видать положительный, чего ты ломаешься? – простодушно сказала Евдокия Павловна.

– Мы с ним едва знакомы. Мамочка, ты иди к Леночке, я сама чай заварю. Нам поговорить надо, – ласково обняв мать за плечи, сказала Люба.

– Ладно, поговорите. Что ж я, не понимаю, что ли… – выходя из кухни, сказала женщина.

– Кто тебя за язык тянул? Ты же видишь, мама всё всерьёз принимает, – строго посмотрев на меня, сказала Люба.

Я встал и обняв Любу, привлёк к себе, не сопротивляясь, она опустила руки и положила голову мне на плечо.

– Я не шучу, дорогая. Кажется я влюбился и всегда хочу быть рядом с тобой. Понимаешь? – сказал я.

– Тебе только кажется? – спросила она, подняв голову и посмотрев мне в глаза.

Ничего не отвечая, я поцеловал её в губы, она подняла руки и обняла меня за шею. Мы целовались ещё и ещё и нам это нравилось. Я вновь ощущал себя молодым и это было здорово. Наконец Люба отпустила меня и села на стул.

– Тебе домой не пора? – спросила она.

– А кто меня дома ждёт? Ты же знаешь, у меня никого нет, – ответил я.

– Не собираешься же ты остаться здесь. Тебе и правда пора, Серёжа, – сказала Люба.

– Хорошо, ты права, мне пора. Завтра увидимся? Ты на работу выйдешь? – спросил я.

– Да, выйду. Я же только на сегодня отпросилась. Мама с Леночкой посидит, – ответила Люба.

Я собрался уходить, следом вышла Евдокия Павловна.

– До свидания, Евдокия Павловна. И спасибо за вкусный ужин, – сказал я ей.

– Да пожалуйста. Заходите ещё, – ответила женщина.

– Я теперь часто буду приходить, если не выгоните, – сказал я уже в дверях.

– Иди уже. Жених… – улыбнувшись, сказала Люба.

Я шёл по улице и невольно улыбался. В этот день я принял решение жениться на Любе. Я испытывал к ней чувства, доселе мне неведомые. Всё время думал о ней, с нежностью и кажется, с любовью.

Так, мы с Любой встречались больше месяца, Евдокия Павловна была довольна и всегда радовалась, когда я приходил к ним на ужин, стараясь приготовить что-нибудь вкусное. И с Леночкой мы тоже подружились. Я часто приносил ей игрушки, от которых она была в восторге. А однажды, я зашёл в её комнату и сел рядом. Девочка усердно рисовала в альбоме красками, которые я ей принёс.

– А ты красиво рисуешь. Может художником хочешь стать? – спросил я, чтобы разговорить девочку и расположить к себе.

– Нет, это я просто так рисую. Мне нравится, но я хочу быть врачом, детей лечить, – по-взрослому ответила Леночка.

– Хорошо. Профессия педиатра очень полезная, – ответил я.

– Дядя Серёжа, я же сказала, что врачом хочу быть, а не пе… а не пи…датром, – недовольно выговорила она.

– Ну прости, не понял. Послушай, Леночка… а ты бы не возражала, если бы мы с твоей мамой поженились? – осторожно спросил я.

Перестав рисовать, Леночка с серьёзным личиком посмотрела на меня.

– Как это? Мама уедет, что ли? Она оставит меня, что ли? – чуть не плача, спросила Леночка.

– Нет, что ты! Мама тебя никогда не оставит. Наоборот… и я хочу жить вместе с вами. Мы все будем жить вместе, понимаешь? – опять спросил я.

Леночка по-взрослому задумалась, будто взвешивая всё за и против. Потом внимательно на меня посмотрела и вздохнула.

– Дядя Серёжа, ты мне нравишься, ты добрый, подарки мне даришь. И папы у меня нет. Я согласна, женитесь. Значит, ты будешь моим папой, что ли? – с наивностью ребёнка спросила малышка.

– Конечно буду твоим папой. Вот сегодня твоей маме и сделаю предложение. И будем мы все вместе жить, – пообещал я ей.

Этим вечером, Люба наконец согласилась поехать ко мне. Евдокия Павловна кажется поняла, что у меня серьёзные намерения и не возражала.

Эта была ночь любви. Сначала, чувствуя неловкость, я стал раздевать Любу, она была не против, смотрела на меня и лишь податливо поднимала руки, когда я снимал с неё платье. Потом обвила своими нежными руками мою шею и я стал целовать её плечи, лицо и шею, лаская упругую грудь. Может от того, что ни она, ни я давно не занимались любовью, но ночь была страстной, чего я очень давно не испытывал. А может это возбуждение и непреодолимое желание обладать Любой было потому, что я любил её? Да, впервые я осознал, что люблю. По-настоящему, телом и душой, чувствовал, что жить без неё не смогу. И понимал, что и она чувствует то же самое, это было во всех её движениях, во всей страсти той ночи.

Утром мы отправились подавать заявление в ЗАГС. К тому времени, я получил развод, который Наталья оформила без меня. Евдокия Павловна была счастлива.

– Очень рада за вас, будьте счастливы, мои дорогие. Моя Любочка заслужила это счастье. За Леночку не переживайте, пусть живёт у меня и мне не будет так тоскливо, – прослезившись, сказала она.

Но Люба решила, что Леночка будет жить с нами.

– Она моя дочь и будет жить со мной, – твёрдо сказала она.

– Милые женщины, не спорьте. Мы поменяем две двухкомнатные квартиры на одну большую, четырёхкомнатную, если повезёт и будем жить все вместе. Я ведь уже не смогу без Ваших борщей и котлет, Евдокия Павловна, – заявил я, чем привёл женщину в полнейший восторг.

Вот это зять! Спасибо, Серёженька. А то, как же я одна-то буду жить? Стара стала, а вдруг заболею, воды подать будет некому, – радостно говорила женщина.

Месяц мы занимались обменом, пока ждали, когда нас распишут. Вариантов было много, не думал, что столько семей хотят разъехаться. Вариант мы подобрали, обменяв две квартиры на одну большую и когда пошли смотреть, всем понравилось. Оставалось только переехать и расписаться.

Слышал где-то поговорку: “Если ты беден, попробуй переехать”. Как точно сказано. Вроде вещей не так и много, но когда переезжали, оказалось, что кое-что можно было и выбросить, но… как говорится, вроде не нужно, а выбросить жалко. Особенно, когда перевозили вещи из дома Любы. Я стал откладывать разный хлам, но Евдокия Павловна категорически отказывалась его выбрасывать.

– Ты, Серёжа, непрактичный. В хозяйстве всё пригодится. Выбросить всегда успеем, ведь всё это может пригодиться, – говорила она, возвращая обратно ту или иную вещь.

– Ну как хотите, Евдокия Павловна. Только не вижу надобности в этих вещах, – отвечал я.

– Ой, да оставь маму, ей бесполезно говорить. Пусть забирает, – сказала

Люба, раздражённо посмотрев на мать.

А та виновато отворачивалась, но так ничего и не дала выбросить. Потом, целую неделю мы расставляли вещи в новой для нас квартире.

Решили, что Леночка уже взрослая и ей нужна отдельная комната. Правда первое время девочка отказывалась спать одна, говоря, что ей страшно. Ещё одну комнату, поменьше, заняла моя будущая тёща. Почему будущая? Нас с Любой пока не расписали, до этого события оставалась неделя. Одну из комнат, побольше, заняли мы, ну и общий зал, куда поставили диван с креслами, стенку с посудой и книгами, стол и четыре стула, ну и… старую, почти антикварную этажерку тёщи, которую она отказалась выбросить и поставив её в угол комнаты, расставила на её полках многочисленные статуэтки. Не спорю, этажерка была необычная, из резного дерева, покрытая тёмным лаком, но среди современных вещей, она точно не смотрелась. Но ничего не сказав, я разрешил тёще делать так, как ей хочется. Ещё у неё был столик, на одной причудливой стойке, расходящейся внизу тремя выгнутыми ножками, сделанный из того же дерева, что и этажерка. Потом я уже узнал от Любы, эти вещи маме достались от её деда, богатого чиновника своего времени. Так, понемногу, квартира приняла уютный вид.

Через день, мы с Любой расписались. Отмечать свадьбу не стали, просто вдвоём пошли в ресторан, посидели, вкусно поели и потанцевали. Не молодые уже, но и не старые, нам этого хватило. Жили мы с ней хорошо, тёща в наши отношения не вмешивалась, да и Леночка меня называла папой, а я стал к ней относиться, как к дочери, забывая о том, что она родилась не от меня. Так прошло семь лет, наверное, это были самые счастливые годы в моей жизни, которые я до конца свое жизни буду вспоминать с теплотой.

Всё началось с приезда ко мне Кости, моего сйына. Он приехал в город, зная адрес моей старой квартиры, который, видимо, написала ему Наталья. Там ему дали мой новый адрес, куда поздним вечером он однажды и пришёл.

Поначалу, я его и не узнал, ведь видел его всего несколько минут, когда ему было чуть больше тринадцати лет. А сейчас, он вырос в красивого юношу и был очень похож на моего отца. Те же черты лица, та же статная фигура, с широкими плечами и мускулистыми руками. Только вот характер у него был совсем не отцовский.

На звонок, я сам открыл дверь и с удивлением посмотрел на него. Вроде и знакомые черты и совсем чужие.

– Ну здравствуй… папа… Я к тебе приехал, – сказал он, усмехнувшись.

– Ну вот, а когда-то говорил, что ему такой отец не нужен, – подумал я тогда.

– Костик? Ты? Приехал, значит. Заходи. Как я рад тебя видеть, сынок, – искренне воскликнул я и хотел было обнять его, но он, уклонившись от меня, прошёл в комнату.

Мне стало не по себе от холода, который шёл от него.

– Любаша, Евдокия Павловна, Леночка, познакомьтесь… вот, Костик, мой сын. Да… такой вот взрослый у меня сын… – виновато бормотал я, поглядывая на жену, тёщу и дочь.

– Не Костик, а Константин, можно и без Сергеевича. Приехал поступать на учёбу, в институт, значит, – беспардонно развалившись в кресле, сказал Костик.

Люба и Евдокия Павловна с удивлением смотрели то на меня, то на Костю.

– А я Лена, твоя сестра, – вдруг сказала Леночка и подошла к Косте, протянув ему руку для пожатия.

– Сводная сестра, значит не родная, – рассматривая Леночку и подав ей руку, ответил Костя.

– Очень хорошо, что приехал. Если ты сын моего мужа, значит и мой сын, – улыбнувшись, сказала Люба.

– Да нет. Мать у меня своя есть, она у меня классная. А я вобще-то с дороги и кушать хочу, – по-деревенски, запросто, сказал Костя, чем совсем обескуражил Любу, да и тёщу тоже.

– Надо говорить есть хочу, а не кушать, – поправила Леночка.

– А мы деревенские, городским словам не обучены, нам и так пойдёт, – с ухмылкой ответил Костя.

Я стоял, словно побитый, не зная, что и говорить. Вроде и стыдно было за такого сына, вроде сын мой, которому я не дал воспитания.

– Руки мой, коли ты с дороги, на кухню иди, там поешь, – видя, что парень ведёт себя нагло, строго сказала Евдокия Павловна.

К моему удивлению, Костя молча поднялся и прошёл в ванную. А Евдокия Павловна зашла на кухню, чтобы согреть давно остывший ужин. Леночке пришлось перебираться в комнату Евдокии Павловны и освободить комнату для Кости. Леночка не сетовала, она молча перенесла свои вещи и Люба застелила чистую постель, для Кости.

– Ох, чувствую я, Любаня, натерпимся мы от этого парня. Смотри, как зверем на нас смотрит. Конечно, мы же вроде как его отца у него отобрали, – тихо говорила Евдокия Павловна, сидя на кухне и вытирая вымытую Любой посуду.

– Парень этот – его сын, мама. И просто взять и выгнать его, мы не сможем. Юридически, Костя имеет право на жилплощадь в этой квартире и ничего тут не поделаешь, – так же тихо отвечала Люба.

Костик уже спал в своей теперь уже комнате и я понимал, что покоя нам теперь не будет. Видел я в глазах сына и ненависть, и обиду, кажется, не только на меня, но и на мою семью.

Первые дни, Костя вёл себя, более-менее нармально и всё же я не доверял ему. Чутьё, что ли было, что вот-вот грянет гром. И я не ошибся. Делая вид, что уходит в институт, сначала, чтобы сдать документы, потом на консультации, он выходил из дома и возвращался поздно вечером. Глаза блестели особым блеском, он развязно садился на диван и даже приставал к Леночка, которой на тот момент было четырнадцать лет, бросая ей неоднозначные реплики.

Светловолосая, с красивыми чертами лица, она выросла в привлекательную девушку, хотя для меня была ещё ребёнком. Я стал опасаться за неё, кто знал, что на уме у Кости.

– Серёжа, ты меня конечно извини, но твой сын ведёт себя странно. Я боюсь его и за дочь боюсь, – как-то ночью, лёжа в постели, сказала Люба.

– Ну что я могу поделать, дорогая? Не могу же я его выставить за дверь. Я и так виноват перед ним, он вырос без отца. Он попривыкнет, вот учиться начнёт, он изменится и всё будет хорошо. Не волнуйся напрасно, – сложив руки под голову, ответил я тихо, будто боялся, что сын меня услышит.

– Дай то Бог. А то ведь мало ли что может случиться, – произнесла Люба, закрывая глаза.

– Бедная моя, измучилась ты совсем. Но что я могу? – подумал я, обнимая её и прижимая к себе.

Как-то, придя так же поздно домой, Костик сказал, что поступил в институт и будет учиться на строительном факультете.

– Строителем стану, как ты, папа, – сказал он.

Мы все, конечно, были очень рады и поздравили его. Только Евдокия Павловна с недоверием к нему относилась. И чутьё её не обмануло. Прошло месяца три-четыре, Костик уходил на учёбу, как он нам говорил, мы с Любой работали, Леночка тоже училась. Евдокия Павловна сидела дома, готовила обеды, ужины, прибиралась в квартире, шила, читала книги и смотрела телевизор.

Беда случилась совсем неожиданно. Сначала стали понемногу пропадать деньги, то я не досчитаюсь рублей пяти-десяти, то Люба обнаружит пропажу некой суммы, даже Евдокия Павловна заметила, что из её пенсии украдены деньги. То, что это делал Костик, никто не сомневался, хотя я каждый день давал ему деньги, когда он якобы уходил на учёбу. Но прямо сказать мне об этом, никто не осмелился, чтобы меня не обидеть. Но я и сам знал, что Костик ворует деньги.

– Тебе что, не хватает тех денег, что я тебе даю? Зачем воровать-то? Скажи, я и так дам, – сказал я однажды Косте, когда уже стало невмоготу от пропажи денег.

– Ты что? Думаешь это я ворую? Мне что, делать нечего, что ли? Может это твоя жена или тёща прячут деньги, чтобы очернить меня? Ты не думал об этом, а? – дерзко ответил Костик.

– Зачем им это? Ты что такое говоришь? – опешил я.

– Вот видишь. Им ты веришь, а мне, своему родному сыну, нет, – обиделся Костя.

Тогда я вроде поверил ему и грешным делом подумал, что мои женщины и правда сами прачут деньги и валят на Костю. Но Любе я этого говорить не стал, только Евдокия Павловна слышала наш разговор и когда мы все легли спать, она просто проверила карманы Костика и нашла в них деньги, много больше, чем я ему даю. Дожидаться утра, женщина не стала, она включила свет и созвав нас, показала деньги.

– Вот это я нашла в карманах твоего сына, Сергей. Надеюсь, теперь ты веришь, что он просто вор, – сказала Евдокия Павловна, строго посмотрев на Костю, который спросонья сначала и не понял, что происходит.

– Это Вы мне подбросили, Вы! Да Вы просто хотите выжить меня из этой квартиры, я знаю, – истошно закричал Костя.

– Да как ты смеешь? Я старая женщина, зачем мне это? – не ожидая такого поворота, воскликнула Евдокия Павловна.

– Выйдите, пожалуйста, оставьте нас одних, я хочу поговорить с сыном, – спокойно попросил я.

Женщины тут же вышли, оставив меня с сыном наедине. Я сел на край его кровати и погладил сына по голове.

– Зачем ты это делаешь, Костя? Чего тебе не хватает? Ешь и одеваешься не хуже других. Вот, в институт поступил. Если нужно что, скажи, ты ведь знаешь, я всегда смогу дать тебе денег, – стараясь быть ласковым и спокойным, говорил я.

– Да, это я брал деньги. Надоело клянчить у тебя каждый день. Работать пойти не могу, учёба. Что мне оставалось делать? – грубовато ответил Костя.

– Я не миллионер, даю по возможности. А ты умерь свои потребности, не маленький уже. И чтобы я больше такого не слышал, понял?  – более строго сказал я.

– Да понял я, понял. Иди, спать хочу, – отворачиваясь к стенке, буркнул он.

Тяжело вздохнув, поняв, что мои слова повисли в воздухе и до него не дошли, я встал, выключил свет и ушёл к себе, где не засыпая, меня ждала Люба.

Я лишь безнадёжно покачал головой.

– Ума не приложу, что мне с ним делать, – ложась рядом с женой, произнёс я.

– Да не переживай ты так, милый. Вот увидишь, всё образуется. Надеюсь, парень поймёт, что поступает нехорошо и больше это не повторится, – погладив меня по плечу, сказала Люба.

– Он никогда не поймёт, Люба… никогда. Это моя вина, бросил его в младенчестве, вот и результат его воспитания, озлобленность на всех и вся, – тяжело вздыхая, с чувством вины сказал я.

Но на некоторое время пропажа денег прекратилась и мы успокоились, подумав, что Костя понял свою ошибку и исправился. Но однажды случилось то, чего так боялась Люба. Мы с ней пришли домой с работы и увидели, как Евдокия Павловна успокаивает Леночку, которая просто билась в истерике. Ничего не понимая, мы подбежали к ней и стали спрашивать, что случилось. Но Леночка молчала, укутавшись в покрывало и без конца только плакала.

– Этот ирод пытался надругаться над Леночкой. Я ведь только на полчасика и вышла в магазин, его не было, Лена одна оставалась дома. Как чувствовала,  не успела всё купить, прибежала, а тут крик и твой сын вот, посмотри, порвал на ней платье. Хорошо, не успел сделать своё чёрное дело! А не подоспей я вовремя, представить страшно, что могло случиться. Она же ещё ребёнок, я в милицию пойду. Этот подонок должен сидеть в тюрьме, – вне себя кричала Евдокия Павловна, отдёрнув покрывало, которое прикрывало наготу Леночки.

Девочка опять судорожно прикрылась.

Люба была в шоке. Не в силах ничего сказать, она лишь обняла дочь и плакала вместе с ней. Этим вечером Костя не пришёл домой, конечно же, я за него волновался и было стыдно, что эдакий мерзавец – мой сын. Но он был моим сыном и с этим ничего не поделаешь.

Утром я пошёл к нему в институт, надеясь найти его там и поговорить, хотя и не знал, что можно было сказать. Но к моему удивлению, мне сказали, что такого студента у них нет и никогда не было. Получается, он и в институт не поступил или вообще не поступал. Где же он шлялся целыми днями, говоря мне, что учится. И где его искать, я тоже не знал. Никому ничего не сказав, я отпросился на работе и поехал в деревню к Наталье, в надежде, что Костя, со стыда, может и уехал домой.

Наталья встретила меня с тревогой в глазах. Она пополнела ещё больше, неухоженная, с небрежно повязанным на голову платком, в платье из фланели, она казалась старше своих лет. А ведь была много младше меня.

– Серёжа? Что-то с Костей? Почему ты один? Где сын? – спросила она, когда я вошёл в дом.

– Я думал, что он приехал сюда, домой. Значит его нет? – ответил я.

– Господи! И в кого он такой уродился? Сладу с ним нет. Уж и соседи на него жалуются, думала, к тебе отправлю, тебя послушает, учиться будет… – заплакала Наталья, тяжело опускаясь на стул.

– Он и не поступал в институт. Ты не знаешь… у меня семья, я ведь женился. Переехал, дочь четырнадцати лет и этот паршивец, когда дома никого не было, чуть её не изнасиловал. Чего ему не хватало? Я ему и деньги каждый день давал, думал в институт ездит, а ему мало оказалось, воровать стал, – сказал я гневно.

– Господи! Сводную сестру? Он что, совсем с ума сошёл? А чего ты хотел, Серёжа? Рос без отцовской твёрдой руки, вот и вырос паршивцем. Нас совсем не слушает. Где же его носит? – беспокойно посмотрев на меня, спросила Наталья.

– Лена дочь моей жены, но я отношусь к ней, как к родной дочери. И Костя это знал, – сказал я Наталье.

– Всё. Человеком он уже не будет. У соседей тоже воровал, нам стыд какой, а ему, как с гуся вода, – сказала Татьяна Степановна, выходя из другой комнаты.

– Здравствуйте, Татьяна Степановна. Как Николай Васильевич? – поднимаясь при виде бывшей тёщи, спросил я.

– Да что с ним станет? Постарел, болеет часто. А сам то тоже седой стал, сколько годков не виделись? Семь лет, что ли? – спросила Татьяна Степановна.

– Да, семь лет прошло, как я был у вас в последний раз, – ответил я.

– Да… время быстро летит… – произнесла Татьяна Степановна.

– Ладно, поеду я. Поищу Костю в городе. Ему всё равно некуда идти, думаю, ко мне домой вернётся, – сказал я, направляясь к двери.

– Я с тобой поеду, назад его заберу, пропадёт ведь, – сказала Наталья, посмотрев на мать, будто ждала разрешения.

– Куда ты поедешь? Думаешь, он так тебя и послушает? Вырос твой Костик, не управишься ты с ним более. Пусть уже живёт, как хочет. А пропадёт, видать судьба у парня такая, – безразлично произнесла Татьяна Степановна.

– Мама? Что же Вы такое говорите? Ведь сын он мне, какой-никакой. Поеду я. Душа не на месте, – более уверенно заявила Наталья.

Мать ей перечить не стала, лишь пробурчала:

– Ааа, поступай, как знаешь. Хоть Виктору скажи, что уезжаешь.

– Да ему всё равно, куда и зачем я еду. Ему бы только бутылку с утра обнять, большего и не надо. Пить шибко стал, – с грустью проговорила Наталья, стыдливо отворачиваясь от меня.

– Ладно, коль решила ехать, собирайся, поехали, – сказал я и сел обратно, чтобы подождать Наталью, пока она переоденется.

 

 

– И куда собралась? – вдруг услышал я полупьяный голос Виктора, который вышел на террасу из комнаты и сев у окна, открыл бутылку.

Налив в стакан, он залпом выпил, от чего я поморщился, а он, понюхав чёрный хлеб, откусил от него кусок. Разжёвывая хлеб, он недовольно смотрел на Наталью.

– В город еду, Костя пропал, – ответила Наталья, надевая на голову пуховый платок, декабрь был холодным.

– Ааа… всё равно этот щенок человеком не будет. Тюрьма по нему плачет. Зверем на меня смотрит, будто я виноват в том, что его отец бросил, – сказал Виктор, зло посмотрев на меня.

– Чего болтаешь? Спать ложись, коли выпил, – строго сказала Наталья.

– А ты меня жизни не учи. Я зарплату тебе приношу? Приношу. Работаю в поле, как волк, чего ещё надо? А вот твой сучонок, никогда не работал, на шее сидел. Был бы моим сыном, удавил бы вот этими руками, – показывая свои мозолистые руки, со злостью сказал Виктор.

Я напрягся, очень хотелось врезать ему по морде, видимо Наталья почувствовала, что я начинаю злиться.

– Не обращай на него внимания, Сергей, что с пьяного возьмешь? Не ведает, что болтает. Пошли. Я готова, – сказала Наталья, схватив меня за руку, за мой сжатый кулак.

– Кто тут пьяный? Я, что ли? Дура ты баба! Дура и есть… – опуская голову на руки, сложенные на столе, пробормотал Виктор.

– Идите уже. Только возвращайся быстрее, дочка. Я ж от волнения места себе не найду, – провожая нас до двери, сказала Татьяна Степановна.

Всю дорогу Наталья молчала, наверное стыдно было за мужа. Только в поезде она вдруг заплакала и разговорилась.

– Вот ведь жизнь… думала, счастливой буду, а вон как всё обернулось. Сын вырос и что из него выйдет, неизвестно, Виктор почти каждый день пьёт. Ты то хоть счастлив, Серёжа? – спросила она, вытирая платком нос и глаза.

– В том, что с тобой произошло и моя вина есть. Может тебе надо было настоять, чтобы мы тогда не разошлись? Сын всё-таки у нас уже был. Чёрт, ты прости меня, Наталья, – ответил я, положив свою руку на её руку.

– Ты ни в чём не виноват, Серёжа. Просто не любил, верно? А как без любви жить-то? Вот и я Виктора не люблю. Всё думаем, а что соседи скажут, если опять разойтись, уже со вторым мужем. И терпим, терпим… так и жизнь мимо проходит, – опять заплакав, произнесла Наталья.

– Нельзя терпеть, понимаешь? Нельзя. Гони его в шею. Ну какой он тебе муж? – жалея Наталью, сказал я.

– Да что ты о нем знаешь? Гони. Легко сказать, гони. Пропадёт он без меня совсем. Так хоть обстиран да накормлен. Да и дочь у нас, уже взрослая, семнадцать лет. Ладно, хватит обо мне. От судьбы не уйдёшь. Сам то как живёшь? – перестав плакать и тяжело выдохнув, спросила Наталья.

– Хорошо живу. Очень хорошо… жил… пока Костя не приехал. И что ему неймётся… И деньги ему каждый день давал, а он врал и воровал. Ладно бы только это, чуть дочь мою не изнасиловал. Гад! – вспомнив, что случилось, со злостью выговорил я.

– Этот гад твой сын, Серёжа. Не смей его так называть. Вот чужую девочку дочерью называешь, а родного сына – гадом, – обиделась Наталья.

– Лена мне не чужая. Я вырастил её. Ладно, прости. Волнуюсь я просто, – виновато сказал я.

– Ничего. Мы просто оба на взводе. Вот где его искать, а? – опять заплакав, сказала Наталья.

Выйдя из вагона, мы с Натальей пешком прошли к моему дому.

– Серёжа? Господи! Да где же ты был? Я же волновалась, – открыв на звонок дверь, воскликнула Люба.

Из-за моей спины появилась Наталья и Люба сразу замолчала.

– Прости, дорогая, пришлось срочно уехать. Костя не появлялся? – спросил я и приглашая Наталью в квартиру, зашёл следом за ней.

– Нет, не появлялся. А появился бы, не впустила, – заявила Люба.

– Люба, это мама Кости, Наталья, – укоризненно сказал я, кивая головой в сторону Натальи.

– И что теперь? Может ты всю её семью сюда перевезёшь, а? – спросила Люба.

– А что это ты вдруг Костю не впустила бы? Он, между прочим, сын Сергея и имеет на эту квартиру такие же права, что и ты, – ответила Наталья.

Ссора переходила в крик.

– Надо же, о правах вспомнила. Сына правильно воспитывать надо было. Вырос насильник и вор, – громко отвечала Люба.

– Что это вы так кричите? Соседи сейчас сбегутся, – выходя к нам в прихожую, сказала Евдокия Павловна.

– Вот, мама, полюбуйся. Приехала мама этого негодяя, – воскликнула Люба.

Я никогда не видел свою жену такой. Всегда такая спокойная, она вдруг кричала и не успокаивалась.

– Я не к тебе приехала. За сына переживала, вот и приехала! – кричала в ответ Наталья.

– Надо было раньше переживать, поздно уже. Вырос твой сын и вырос негодяем, – отвечала Люба.

– Перестаньте кричать. Криком мы ничего не добьёмся, – попытался я успокоить женщин.

– Не смей моего сына называть негодяем! – крикнула Наталья.

– А ты прав. Криком мы ничего не добьёмся. Я просто утром пойду в милицию и напишу заявление на твоего сына, за попытку изнасилования несовершеннолетней. Вот и всё. Посидит, подумает, может и осознает, что натворил. Хотя навряд ли осознает… – уходя в комнату, сказала Люба более спокойным голосом.

От этих слов Любы, Наталья сразу успокоилась и пошла следом за ней.

– Простите нас, Люба. Сами понимаете, сын всё-таки, переживаю за него. Не надо ничего писать, найду его и домой увезу, – сказала Наталья.

– Аха, он так и уехал. Что ему в деревне-то делать? Там наверное и воровать нечего, – садясь на диван, сказала Люба.

– Ну зачем Вы так? Так то, Костя мальчик неплохой, не знаю, где я его упустила… – заплакав, ответила Наталья.

– Поймите, Наталья, Костя уже не мальчик. Он взрослый парень и должен отвечать за свои поступки. Как мать, я могу Вас понять, но Костя уже не изменится, – ответила Люба.

Было довольно поздно, когда все разговоры прервал звонок в дверь.

– Костя! Это Костя! – вскочив на ноги, воскликнула Наталья.

Я пошёл к двери, открывать. За дверью и правда стоял Костя.

– Явился, значит? И где тебя носило два дня? Мать совсем извелась, – сказал я, думая, что мои слова о матери его проймут.

Но парень меня не слушал, даже не здороваясь, он прошёл мимо меня.

– Мне деньги нужны, – заявил Костя, оглядывая всех и наконец внимательно посмотрев на мать.

– Костя, сынок? Где же ты был? – кинулась к нему Наталья.

– Я что, непонятно говорю? Мне нужны деньги, – убирая руки матери, которая его обняла, со своей шеи, повторил Костя.

– Ты что, пьян? – спросил я и подошёл к нему.

Но алкоголем от него не пахло, только глаза беспокойно сверкали каким-то нервным блеском.

– Мама, объясни ты ему наконец, мне деньги нужны! – уже приказным тоном, громче повторил Костя.

– А денег нет. Тебе же не рубль нужен и не пять. Сто, двести? Сколько тебе нужно? – спросил я.

– Сколько есть? Да, хотя бы триста рублей дай, – сказал он.

– Костя, сынок? Зачем тебе столько денег? Ты что опять натворил? – в панике спросила Наталья.

– А ты не поняла? Думаю, он принимает наркотики, иначе как объяснить блеск его глаз? Алкоголем от него не пахнет, значит или проигрался, или наркотики, – сказал я.

– Ужас… Ну и сыночек у Вас, – тяжело опускаясь на диван, сказала Евдокия Павловна.

– Да уж, точно не позавидуешь. Хорошо, что мы с тобой не родили детей, Сергей. Бог миловал, – качая головой, сказала Люба.

– Копейки ты не получишь. Собирайся, с матерью в деревню поедешь, – строго заявил я.

– А ты кто такой, чтобы мне приказывать? То же мне, папаша, – истерично засмеявшись, крикнул Костя.

– Зачем же ты сюда приехал, если не считаешь меня своим отцом? – обидевшись, спросил я.

Впрочем, я понимал, что он прав. Но и денег давать ему, я был не намерен.

– А что мне в деревне было делать? Скукота одна, – безразлично ответил Костя.

– Костя, прошу тебя, сынок, поехали домой. Оставь семью отца в покое, – взмолилась Наталья.

– А зачем? Чтобы смотреть на пьяную рожу твоего Виктора? Или выслушивать вечные упрёки деда с бабкой? – спросил Костя.

– Не смей так о них говорить, неблагодарный. Что ты за человек? Собирайся, поедешь домой, – строго заявила Наталья.

– Значит денег вы мне не дадите? Ладно. Сам найду, – сказал Костя и стал открывать ящики в стенке, ящики комода…

– Да что ты делаешь? Ох, негодяй! – завопила Евдокия Павловна.

Люба стояла в оцепении, ничего не соображая. Я не выдержал и схватив Костю, оттолкнул от комода. Не удержавшись, он упал на пол, но тут же вскочив, подскочил ко мне и ударил кулаком мне в лицо. В глазах у меня потемнело и я с силой ударил его в челюсть. Раздались крики женщин, начался переполох, мы схватились с Костей и я смог прижать его к полу, он буквально рычал:

– Отпусти гад! Отпусти меня!

Не выдержав, я схватил его за шиворот и поволок к двери. Не соображая, что делаю, я просто вытолкнул его за дверь. Наталья выскочила за ним.

– Господи! Что же мне с тобой делать? Костя! – кричала Наталья.

Но Костя её не слышал, он был в бешенстве и бежал по лестнице вниз. Наталья едва поспевала за ним. Мне стала жаль её. Я понимал, что Костя, как сын, потерян и для меня, и для неё. Конечно же, она его не догнала и часа через два, вернулась к нам. На дворе была глубокая ночь. Евдокия Павловна, выпив сердечные капли, уже спала, а мы с Любой сидели в зале и тихо разговаривали.

– Не вини себя, Сергей, ты ни в чём не виноват. Поверь мне, если этот парень такой, он бы и с тобой таким бы вырос, – говорила Люба, держа меня за руку.

– Кто знает? Может и нет. Что с ним теперь будет? Может его лечить надо? – скорее себе, говорил я, когда вернулась Наталья.

– Я не догнала его, скрылся в темноте. Я искала везде, но его нет. Вы простите меня, что пришлось вернуться. На ночь глядя, мне некуда идти. Утром рано уеду, – устало сказала она.

– Хорошо, что вернулась. Я тебе на диване постелю, отдохни, вымоталась ты с сыном. Большой он уже, это его жизнь. Оставьте вы его в покое, его уже не исправить, – сказала Люба, поднимаясь с дивана.

Наталья и я промолчали, да и что мы могли сказать, ведь Люба была права. Упустили мы с Натальей Костю.

Рано утром, когда проснувшись, я вышел из спальни, Натальи уже не было. Видимо уехала, когда все в доме спали.

Через два дня, ко мне на работу пришёл мужчина средних лет, в милицейской форме, в звании капитана. Я сразу понял, с Костей что-то случилось и я не ошибся. Капитан сообщил мне, что Костю арестовали, его обвиняют в разбойном нападении.

– Ваш сын вчера избил, потом ударил ножом мужчину, забрав у него деньги, – сообщил мне капитан.

– Мужчина жив? – потухшим голосом спросил я.

– Жив. Ему повезло, но он в больнице и пока в тяжёлом состоянии. Захотите его проведать, он в центральной клинической больнице, Ушаков Андрей Семёнович, – сказал капитан.

– А сын… что ему грозит? – спросил я, не смея смотреть в глаза капитану.

– Потерпевший пока заявление не написал, Вашего сына на месте преступления скрутили двое ребят. Они и вызвали скорую и милицию. Вы знали, что Ваш сын употребляет наркотики? Их в его крови обнаружили и это уже не шутки. Вашему сыну светят три статьи, – сказал капитан.

– Можно мне его увидеть? – спросил я.

– Можно, я следователь по его делу, Вавилов Олег Григорьевич, выпишу Вам разрешение на свидание. Но Константин ничего не отрицает и чистосердечно во всём признался, конечно, это ему зачтётся на суде, но не умалит его вины. Думаю, лет семь ему обеспечено, это самое меньшее, что ему грозит, – сказал капитан.

Когда я зашёл в отделение и прошёл на свидание с сыном, мне стало не по себе от его вида. Злости в глазах не было. Безразличие к происходящему и мольба о помощи.

– Папа, вытащи меня отсюда. Я не могу здесь оставаться, – просил Костя.

– Я не смогу этого сделать, сын. Тебя обвиняют в употреблении наркотиков, ограблении и нанесении тяжких. Скажи спасибо, что потерпевший остался жив, – ответил я, сев напротив Кости.

– Зачем же ты пришёл? Чтобы читать мне нотации? Не можешь помочь, уходи. Я тебя не звал. Если ты не можешь помочь, мать тем более не сможет. Прощай. Рад, небось, что избавился от меня? – с какой-то ненавистью и горечью спросил Костя.

– Дурак ты, сын. Так ничего и не понял. Жаль… прощай, – сказал я и встав, вышел в коридор.

Я подумал, что наверное придётся опять ехать в деревню, надо было сообщить Наталье, мать ведь, волнуется. Пожалел, что не записал телефон, хотя бы конторы, где она работала. В голову не пришло. Но потом вспомнил, что можно узнать в справочной. Короче, никуда я не поехал, нашёл номер телефона и позвонил Наталье на работу. В трубку слышал её плач.

– Видимо, судьба у нашего сына такая. Когда суд? Я приеду. Ты уж объясни своей жене, ведь мне больше не к кому пойти, – глухим голосом говорила Наталья.

– Пока идёт следствие, узнаю, когда будет суд, позвоню. Ты уж береги себя, Наталья. Как говорится, от сумы и от тюрьмы… сама понимаешь. У тебя дочь, о ней подумай, – успокаивал я её.

Не таким образом я хотел избавиться от сына, нет. Сознаюсь, не хотел, чтобы он жил со мной, но чтобы сел в тюрьму, я тоже не хотел.

 

Следствие по делу Константина шло почти четыре месяца. Видеться с ним до суда не разрешали, даже матери. А у меня особого желание видеться с сыном, не было. На суде Косте дали бесплатного адвоката, от государства и надо отдать ему должное, адвокат защищал хорошо, предоставляя аргументы в защиту своего подзащитного. Прокурор запросил одиннадцать, но судья дал восемь лет. Потерпевший остался жив, но на суд пришёл только один раз и рассказал, как на него произошло нападение. В общем, только и увидели мы с Натальей сына на суде. И меня очень удивило его безразличие к происходящему вокруг него. А когда ему дали последнее слово, он только и сказал, что ему нечего сказать. А на крик Натальи:

– Костя? Сынок!

Константин лишь усмехнулся.

– Не жди меня, долго очень, – только лишь он и сказал.

А на меня он даже ни разу не посмотрел. Любил ли я его? Я и сам не знал. Да, парень родился от меня, но и всё. Вырос без моего участия, да и относился ко мне, как к чужому, даже руку на меня поднял. Что уж теперь. Не дожидаясь, когда его уведут, я покинул зал заседаний суда и подождал, когда выйдет Наталья. Она плакала, мне стало жаль её. За эти месяцы, она будто постарела лет на десять.

– Поехали ко мне. Отдохнёшь, поешь, домой завтра поедешь, – предложил я.

Она не ответила мне ни согласием, ни отказом и я, взяв её под руку, повёл к остановке.

Люба, когда вечером пришла с работы, ничего не сказала. А Евдокия Павловна участливо готовила на стол и тихо говорила:

– Что же тут поделаешь, Наталья? Главное, жив твой сын, выйдет, может изменится парень. Эх, ну почему так себе жизнь-то ломают? Глупый. А ты не убивайся так. Чай не умер, выйдет.

– Спасибо Евдокия Павловна. Какой-никакой, сын мой, – только и ответила Наталья.

– Ну что? Сколько дали Косте? – спросила Люба, войдя в комнату.

– Восемь лет дали, – ответил я.

Наталья так ничего и не поела, всё время плакала.

– Наталья, хватит плакать, себя изведёшь, а у тебя дочь на руках, её ещё вырастить надо. Будешь ездить к нему, кажется, в три месяца один раз разрешается свидание, – сказала Люба.

Евдокия Павловна заставила Наталью выпить горячего бульона, с трудом, но Наталья выпила и легла спать. Уснула она сразу, видимо последние дни вымотали её окончательно.

– Жаль её, вот ведь вырос оболтус. Знал бы, сколько горя матери приносит, – сказала Люба, с сожалением посмотрев на спящую Наталью.

Утром я проводил её до поезда и она уехала.

Много лет я не видел Наталью, к сыну я не ездил, знал, что мне он рад не будет. Но и с Любой отношения стали натянутыми. Видимо, Костя что-то надломил, а может просто притёрлись друг к другу, но тем не менее, я чувствовал, что Люба по отношению ко мне изменилась. Правда, о разводе речи не было, жили вместе под одной крышей и всё.

Лена выросла, стала очень красивой девушкой, со светлыми волнистыми волосами, нежной кожей и прекрасной фигуркой. Она закончила школу, поступила в институт, хотя желания учиться, у неё не было. Познакомилась с парнем, иностранцем, кажется девочка влюбилась и заявила, что бросает учёбу, выходит замуж за иностранца и уезжает с ним в Америку. Мы были в шоке, особенно Люба, единственная дочь уезжает, но решение Лены было твёрдым. Со слезами собирая Лену в дорогу, Люба вроде смирилась с этим после того, как дочь сказала ей, что через год она может вызвать мать к себе.

Евдокия Павловна часто болела, а после отъезда любимой внучки и вовсе слегла. Правда, Лена звонила часто, рассказывала, как хорошо и богато живёт во Флориде. До сих пор не могу понять, как ей вобще удалось уехать за границу, может у её жениха связи были, вроде отец его в Москве, в посольстве работал и сам всё организовал. Но как бы то ни было, Лена уехала и кажется, жила неплохо.

После смерти Евдокии Павловны, Люба стала настаивать на том, чтобы мы продали квартиру.

– Ну зачем нам четырёхкомнатная квартира, Серёжа? Мамы больше нет, Лена в Америке, да и я скоро поеду к ней, мне деньги нужны, – говорила она.

– А как же я, Люба? Ты хочешь меня одного оставить? – спросил я.

– Но ты не являешься отцом Лены и тебя не выпустят из страны, пойми. А я, как мать, имею право поехать к дочери. И потом… возвращаться назад, я не собираюсь, Серёжа. Ничего меня здесь не держит, – ответила Люба.

– Понятно. Значит и я уже не держу… жаль. Оно конечно, стар я уже, стал никому не нужным. Конечно, находи людей, продавай квартиру. Мне и однокомнатной хватит. Много ли старику надо? – со вздохом сожаления сказал я.

– Ты всё и сам понимаешь. Между нами давно нет никаких чувств и даже привязанности. А дочь у меня одна, кроме неё, у меня никого нет. Скоро она родит, понимаешь? У меня внук или внучка родится, я им нужна. Прости… – ответила Люба.

Продавали квартиру месяца два, пока клиента нашли, пока квартиру мне отыскали, в общем, переехал я в новую квартиру из старого фонда, перевёз только самое необходимое. Почему-то, захотелось взять с собой этажерку Евдокии Павловны и её старинный столик. Казалось, только она и относилась ко мне хорошо.

Люба уехала, забрав деньги, с тем, чтобы уже никогда не возвращаться в страну советов. Я остался один и часто стал задумываться, а для чего я вобще жил? Ни семьи, ни детей, если не считать Костю, который и не признавал во мне отца.

Пару раз приезжала Наталья, очень постаревшая, пополневщая от тревог и тягот жизни. Родителей она похоронила, ушли в один год. Муж её, Виктор, тоже умер, пил много и заработал цирроз печени. Дочь уехала в Новосибирск, там вышла замуж, к матери приезжала редко. Получалось и Наталья осталась одна. Вот я и думал, не разошлись бы мы с ней тогда, как бы сложилась наша жизнь?

В начале девяностых я узнал, что Костя вышел из тюрьмы, Наталья, конечно, была очень рада. Но от прежнего Кости ничего не осталось. Озлобленный, жестокий, обиженный на всех и вся, он даже говорил сквозь зубы. В деревне он оставаться не хотел и заявился ко мне.

– Ну что, батя, здравствуй, что ли, – сказал Костя, вваливаясь в квартиру и оглядываясь.

– Вернулся, значит… Мать как? Что же она с тобой не приехала? – спросил я.

– Болеет она, постарела совсем. А ты тоже, смотрю, постарел. Один живёшь? А где же бабка, жена, дочь? – спросил Костя и беспардонно открыл холодильник.

– Евдокия Павловна умерла четыре года назад. Лена замуж вышла, в Америку с мужем уехала, Люба к ней поехала, – ответил я и поставил на плиту чайник.

– В Америку? Надо же. Красивая девка была, – сказал Костя, нарезая хлеб и колбасу.

– Что собираешься делать? Чем заниматься будешь? – спросил я.

– Хм… чем я могу заниматься? Образования у меня нет, заводы не работают. Посмотрим… поживу у тебя, осмотрюсь, может и найду подходящую работу, – ответил Костя.

И остался. Только работать он не хотел, вымогал мою пенсию. Много пил, стал приводить в квартиру дружков, а то приводил и женщин. В такие дни, он просто выгонял меня из квартиры. Одна комната, мне там места не было. Да я и сам не хотел с ним оставаться, честно говоря, боялся. В пьяном угаре, Костя был ещё злее и беспощаднее.

Однажды он пришёл один, грустный такой и сообщил, что умерла Наталья, мать его. Соседи её похоронили, на похороны вроде дочь приезжала, а Костя поехал в деревню уже после похорон. Со своей сводной сестрой, Костя не имел особого желания общаться. Недолго думая, через полгода, он почти за копейки продал дом, деньги промотал.

А я то, грешным делом, подумал, что может быть поехать к ней, к Наталье и уже с ней доживать свою старость. А оно вон как вышло. Только и дома я оставаться не хотел, собрал свои пожитки и ушёл… куда и сам не знаю. Только бы не оставаться с ним, с единственным своим сыном. Зверем он стал, часто без причины руку на меня поднимал, вот я и не выдержал. Из этого района подальше, чтобы не дай Бог, не встретиться с ним ненароком.

Вот и поселился в подвале, с двумя такими же, как я. Грустная история жизни, думаю и читать то, что я написал, никому будет неинтересно. Это я так, от нечего делать написал. А может и уроком кому-нибудь будет. Жизнь то, она очень короткая, время вспять не воротишь. Ошибки-то каждый совершает, да только не каждому эти ошибки исправить можно. Сейчас я чувствую, немного мне осталось и оборачиваясь на свою жизнь, думаю… что самые лучшие мои годы прошли на войне. Именно на войне. Там я прожил не зря. Что стало с Костей, я не знаю, но думаю, он тоже закончит свою жизнь невесело. Но это его жизнь, в которой меня нет и не было. А был ли я вообще?

На этих строках, записи заканчивались.

Дочитав последние строки, мне очень захотелось узнать, как умер этот человек и я с утра пошёл к дому, в подвале которого и нашёл эти бумаги. Расспросив жителей, я узнал, что да, жил тут старик, обросший и грязный такой, побирался у церкви, иногда его кормили соседи. Месяц назад нашли его мёртвым, куда увезли и где похоронили, никто не знал.

Вот так, в нескольких бумагах описана вся жизнь данного человека. Только после того, как я почитал его исповедь, я и к своей семье стал относиться бережнее, и переосмыслив свою жизнь, понял, ведь старик был прав, жизнь слишком коротка и быстротечна, чтобы мы могли растрачивать её попусту.

Сжигать записи я не стал, подумал, может ещё кто захочет почитать. Отнёс в библиотеку, там от старой папки сделал обложку и подписал крупными буквами: “Исповедь бомжа”.

А вдруг, кто-то и почитать захочет? Поучительно, вроде.

 

Конец