Собирался народ. Намечалось чествование год назад умершего, всеми уважаемого поэта. Ерзали стулья. Звучали приглушенно голоса, заполнившей небольшой зал, публики. Многие передвигались очень осторожно, как бы опасаясь, чтобы случайно не задеть за стул, а не упаси Боже еще наступить кому-то на ногу. Некоторые входили с благоговейным трепетом, стараясь не нарушить выработанных правил приличия, может кто не так истолкует и передаст кому не надо. Громко заговорить, а то еще случай и поспорить, обращая на себя всеобщее внимание, считалось святотатством, тем более в такой особый день. Некоторые поэтессы, вхожие к «великим», важно восседали в передних рядах, ощущая свою близкую причастность к происходящему, будто вечер был посвящен одной из них.

Кто зашел мимоходом, после работы, в простом, неказистом

костюмчике или рубашке, кто решил продемонстрировать, что он

чего-то стоит и ему есть в чем показать себя в день столь большого

события. На отдельных столиках лежали книжки чествуемого автора,

которые перелистывались и приобретались доверчивой публикой.

В содержание написанного мало кто вникал. Да и зачем? Реклама

сделала свое дело, а народ у нас сознательный, готов принять все

за чистую монету. Раз говорят, значит надо прислушиваться.

Да и почему бы не показать, что ты тоже не лыком шит, не какой-то

профан, а причастен к художественному слову, кое в чем тоже

смыслишь. В книги других авторов, разложенные рядом с книгами

виновника торжества, почти никто не заглядывал. Раз реклама

не нашла нужным упомянуть их имена, значит и не стоит переводить

даром деньги. Порядочный, законопослушный мещанин должен

доверять рекламе. Раз так решили, значит они знают, что делают…

Чужаки, «непосвященные», скромно сидели, сжавшись в комочек,

будто бы стиснутые прибывающей, уплотняющей массой.

Заранее был составлен список выступающих. Незнакомым или тем,

кто «со стороны» слова никто не давал. Это считалось признаком

дурного тона. Все было учтено до мелочей. Средней величины зал

со старой, громоздкой мебелью, был скудно освещен огромными

люстрами. Кто-то берег электроэнергию. Ощущался деловой подход

организаторов: вечер вечером, а лишние расходы ни к чему!

Сазонов сделал небольшой круг по залу, по ходу обмениваясь

приветствиями со знакомыми и занял место в задних рядах.

Если затянется, легче смыться… Мимо проползла улиткой одна

притершаяся физиономия: напудренная старая калоша, с которой

давно уже сыпалась штукатурка. Выражение лица ее было

надменным и отстраненным. Сазонов кивнул ей для приличия,

как постоянной посетительнице таких мероприятий. Она не нашла

нужным ответить, сделала вид, что у нее плохо со зрением.

Ее уже ждала небольшая группа «своих», которые церемонно

с ней раскланивались, рассыпая ничего не стоящие комплименты.

Кто-то даже поцеловал ей ручку, если так еще можно было назвать

связку костей, обтянутых кожей. Впервые на ее лице появилось

что-то наподобие натянутой полуулыбки. Время начала церемонии

поджимало. Ведущий попросил всех занять свои места.

«Друзья мои!» – начал он. «Сегодня мы собрались почтить память,

недавно покинувшего наши ряды, Вербицкого Семена Яковлевича,

талантливого представителя нашей современной литературы.

Человека, которого знают, уважают и любят наши уважаемые

читатели. Человека, который до преклонного возраста был образцом

духовности, поэта с большой буквы. Мы можем гордиться тем, что

его стихи, публиковавшиеся во многих литературных изданиях, стали

в одном ряду с именами корифеев нашей отечественной литературы.

Мы знаем его не только как поэта, но и как человека высокопорядочного, достойного всеобщего уважения.

Удивительно, что Семен Яковлевич, несмотря на свой возраст,

имел великолепную память, мог цитировать не только Пушкина, Фета, Блока и других, но и хорошо знал стихи многих своих друзей

поэтов, мог цитировать строки из их стихов, так же, как и свои.

Человек большой интеллигентности, большой культуры.

Любивший молодежь и любимый ею. Воспитавший новую смену

поэтов, с частью из которых вы уже знакомы по их книгам

и положительным отзывам авторитетных людей. Кропотливая

и бескорыстная работа дала свои результаты. Мы всегда будем

с благодарностью вспоминать» …  Здесь Сазонов мысленно остановил докладчика. Он вспомнил свое первое появление в студии

Вербицкого. Это был мужчина лет семидесяти трех, с седой,

курчавой копной волос, карими нагловатыми, навыкат глазами,

толстыми надменными губами, упитанной самодовольной

физиономией и выразительно выступающим носом…

Вспомнил как какие-то расфуфыренные девицы читали абсолютно

бездарные стихи, высосанные буквально из пальца. Бесполезно было

искать в них хоть что-то похожее на содержание. Это был набор

фраз, так ни о чем, приправленных вычурными художественными

образами, совсем зачастую неуместными, которые делали сюжет

еще более запутанным и непонятным. Сазонов не вписался

в состав студии. После того, как он намекнул на то, что надо

вначале увидеть жизнь, а потом уже пытаться как-то ее отобразить,

его встретили с холодком. Дали понять, что нравоучений не потерпят.

Одна из девиц высказала мнение, что два стиха, предложенные

Сазоновым на общее рассмотрение, назидательные и банальные.

Мол, ничего нового в них нет. Что надо идти в ногу со временем.

А классика уже давно устарела и в новое время выглядит банально.

Современному поэту пора от нее избавляться. Руководитель студии,

казалось, был доволен выступлением своих чад.

Сазонов не мог понять, чему их учат и какой смысл в такой учебе.

Кому нужна пустая игра в образы, шлифовка техники, если люди

не знают, о чем писать? На одной технике далеко не уедешь.

Он предпочел бы стихи, пусть даже малограмотные, но в которых

есть дыхание жизни, что-то интересное, свое, чисто авторское,

свой взгляд на окружающий мир. Неужели техника нужна только

для пустой игры слов? А Вербицкого, видимо, больше интересовал

собственный имидж наставника, чем тщетное барахтанье своих

чад в глубинах поэтического омута. Да, сам наставник писал, вроде бы, на должном уровне, но сами стихи были мертворожденными.

Была малая вероятность того, что они переживут самого автора.

Он освоил технику стихосложения, но забыл о том, что существует

еще душа автора. Это бездушие он преподносил и своим

воспитанникам. Можно ли было ставить Вербицкого в один ряд

с известными современными поэтами? Наверно, нет. Ведущий

явно перехватил. И зачем раздувать среднего, даже технически

грамотного поэта? Все-равно, со временем, все станет на свои

места.

«Отдавал свое свободное время студийцам» – шел из какой-то

Бездонной глубины голос докладчика. «Любил и уважал женщин.

Был галантным и обходительным. Тактичным и отзывчивым.

Помогал каждому студийцу своим советом, а когда и опубликовать

стихи…»

«Дудки!» – подумал Сазонов. «Не помог никому. Даже если кого-то

и отмечал, то и к тем был абсолютно равнодушен. Больше приглашал

студийцев на свои творческие вечера, хотел узнать какое впечатление произвело на других его очередное выступление, как он выглядел. Если у него и было что-то «положительное», то в первую очередь его самовлюбленность, эгоизм. И если хвалил кого-то за его талант, то только в пределах своей студии. За ее пределами старался этого не делать. А, вдруг, его неправильно поймут и у кого-то окажется другое

мнение? На всякий случай надо перестраховаться. Как бы не попасть

впросак! «Писал гражданские стихи» – продолжал докладчик». «Как редактор популярного, в свое время, журнала, попал в немилость у власти за то, что поместил некоторые свои стихи, которые считались тогда крамольными» …

«Да. Как раз тот случай!» – заметил себе Сазонов. «Поместит он

на гражданские мотивы! Было как-то… принес показать два, три

своих стиха, написанные уже позже, в наши дни.

Тоже перестраховщик! Тогда, в те годы, кое-кто из ребят пострадал.

А таких не трогают. Свой человек при каждом режиме…

Интересно, какой национальности Семен Яковлевич? Пишет

на нескольких языках. Хотя считает себя русскоязычным поэтом. Как непритязательная птица, высиживающая заодно свои и кукушкины яйца.

А у настоящего поэта должна быть одна Родина и один язык.

Как говорится – вопрос остается открытым» …

«У нас есть выступающие» – прервал размышления Сазонова ведущий.  «Анна Сергеевна прочтет несколько стихотворений

Семена Яковлевича, а Лилия Анабекова споет несколько песен

на слова поэта, под аккомпанемент рояля. Анна Сергеевна

с пафосом, и придерживаясь артистической манеры чтения,

начала декламировать «ее любимые стихи» из последней вышедшей

книги Вербицкого.

Ведущий, хорошо попотев и спихнув с себя всю тяжесть ответственности, с огромным удовольствием опустился на успевшее

уже остыть сидение стула. Он расслабился и был рад, что теперь

отдуваться придется другим.

Публика тоже, вздохнув, почувствовала себя свободнее, стресс

был снят. Кое-кто начал перешептываться, обмениваясь впечатлениями. Стихи прошли на «ура». Все были довольны.

Выступили еще несколько человек «близко знавших» виновника

торжества. Были и такие, кто знал его весьма отдаленно, может быть

даже, понаслышке, но тем не менее, демонстрировал свою

неоспоримую осведомленность и причастность к такому событию.

А зал был настолько введен в заблуждение, что всему безоговорочно

верил. Сазонов отлично знал эту публику. В основном, одни и те же

примелькавшиеся лица, люди или плохо разбиравшиеся в стихах,

или готовые, при случае, покривить душой. Достаточно им было

узнать, что выступает такой-то и, такой-то «известный поэт».

Реклама делала свое дело. Хотя известность некоторых была

довольно сомнительной, просто кое-кто хорошо за них постарался…

И каждый стих сопровождался взрывами аплодисментов, будто

вместо обыкновенных бутербродов к столу подали, нежданно-нагадано, красную икру. Качество преподносимого материала

не имело значения. Прошли те золотые времена, когда зал еще

думал. Теперь это было ни к чему. У толпы всегда есть тот, кто

будет за нее думать. Если выступал неизвестный автор, его обычно

встречали с холодком и непониманием.

Теперь уже не освистывали тех, кто предлагал явную халтуру. Публика глотала целиком любой предложенный ей кусок, пусть даже этот кусок с трудом проходил в горло.

Казалось, какой-то невидимый дирижер руководил оркестром,

следившим за каждым движением его палочки. Оркестром,

старавшимся не сбиться с принятой тональности.

«Теперь выступит Раиса Марковна, хорошо знавшая поэта.

Раиса Марковна расскажет о малоизвестных фактах из жизни

Семена Яковлевича и прочтет кое-что из неопубликованного поэтом».

«Раиса Марковна! Пожалуйста!»

Раиса Марковна, взяв приготовленные заранее листки, чинно

поднялась и направилась к столику ведущего. Повернувшись

лицом к залу, она начала вспоминать кое-какие эпизоды

из незабываемых встреч. О демократичности, доступности,

благородстве покинувшего преждевременно этот мир, кто мог

еще пожить и одарить всех собравшихся своими бессмертными

произведениями. Вербицкий, как поэт, рос у всех присутствующих

на глазах, превращаясь в пока-что еще не полностью оцененного,

будущего классика. Всем присутствующим становилось ясно,

что современная литература понесла, в его лице, невосполнимую

потерю. Заканчивая свое выступление, Раиса Марковна принялась

искать, приготовленные по такому случаю, кое-какие из последних

стихов поэта. Она лихорадочно перебирала пальцами десятка два

отпечатанных листов, но стихи куда-то запропастились.

Как говорят в народе – как корова языком слизала!

«Я же вложила их в сумку вместе с остальными бумагами» –

принялась она рассуждать вслух. Куда они могли деться?

Неужели я положила их не в ту сумку? Готовила же, помню!

Не могла же я вложить их в свою статью для газеты!»

Выступавшая была в растерянности. В дальних рядах послышался

приглушенный смешок и чье-то язвительное замечание: «На первый

раз мы вас прощаем!» Все повернули головы, чтобы увидеть того,

кто посмел произнести эти кощунственные слова.

Но, в рядах стояла полная тишина. Никто не хотел брать на себя вину.

Виновный где-то затаился и молчал, ждал что последует дальше.

Пришлось вмешаться ведущему.

«Кто это сказал? Пусть встанет, чтобы его все видели!»

В зале полная тишина. Сверчок подал звук и надежно спрятался.

Попробуй теперь его найди! Сидевшие рядом с виновником, молчали. Никто не хотел быть свидетелем инцидента.

А, может, кто-то таким путем проявлял свою солидарность.

Да и зачем вмешиваться? Разберутся и без меня.

Солидарность бывает непредсказуема.

«Садитесь, Раиса Марковна! Спасибо за интересный рассказ».

«Что-то пошло не так» – подумал ведущий. «А как все хорошо начиналось! Теперь жди еще чего-то. Первая ласточка!

Будет и вторая. Проверено. Недаром снился сон. Наводнение.

Заливает квартиру. Потоком уносит подаренные, с подписью

автора, книги Вербицкого и ты бессилен что-то сделать, спасти их.

Вот и продолжение сна наяву. Как же тут не стать суеверным!»

«Валерий Николаевич! Теперь вы» – голос ведущего вывел из

оцепенения новое лицо, которое преспокойно дремало,

пригревшись возле батареи. Тот. к кому обратились, проснулся

и удивленно посмотрел вокруг, пытаясь сориентироваться где он

и как здесь оказался. Начиная постепенно осознавать куда он попал

и что от него требуется, он подхватил со стула сборник стихов

Вербицкого, поднялся и сделал два неуверенных шага вперед.

Книжка выскользнула у него из рук, грохнулась на пол, рассыпав подготовленные закладки, и разбудила тех, кто еще не успел

проснуться. Валерий Николаевич с трудом, справившись с одышкой, нагнулся, поднял сборник и на минуту задумался. Он не мог найти отмеченные заранее места и пребывал в полной растерянности.

Наконец, поколебавшись и видимо решив, что все это не имеет существенного значения, открыл наугад первую, попавшуюся на глаза, страницу. Назвав ушедшего своим близким знакомым, вспомнив несколько забавных эпизодов из «незабываемых встреч», начал читать. Стихотворение оказалось явно неудачным.

На лицах слушателей застыло недоумение: кто-то подумал, что по ошибке выступающий захватил сборник не того автора, а может забыл зачем пришел и начал читать свои стихи. А кто-то прятал улыбку за спинами впереди сидящих. Ведущий нетерпеливо заерзал на стуле. Такого поворота он не ожидал. Но, остановить выступавшего было уже поздно. Пришлось терпеливо выслушать все, от начала и до конца. Когда Валерий Николаевич перевернул еще несколько страниц, ведущий посмотрел на него с некоторой опаской.

По спине у него прошел холодок. Только сейчас, почему-то он ощутил, что проголодался и надо было предварительно перекусить в буфете. А события начинали выходить из-под контроля. Ведущий чувствовал, что если найдется еще, хотя бы одно, такое стихотворение, ему трудно будет закончить на нужной ноте.

И все его усилия по подготовке вечера (а сколько пришлось попотеть!) окажутся напрасными. А Валерий Яковлевич, как ни в чем не бывало, нашел такое же слабое стихотворение.

«Он что, издевается?» – с обидой подумал ведущий.

«Зачем я его включил в список? И где он такое находит? Наверное, специально сидел, отбирал! Что он читает? Это же надо! У такого поэта найти такие стихи! В следующий раз надо быть осмотрительнее. Ему то что! Отчитал и ушел. А мне потом расхлебывать! А Валерий Николаевич совсем не собирался заканчивать. Он вошел в роль чтеца и ему очень даже понравилось. Ему не хотелось ни с кем делиться таким удовольствием.

Не всегда же есть шанс выступить и показать себя. Нет, он никому не уступит и минуты! Такой возможности может больше не быть!

Вечер был явно испорчен. Неприятный осадок остался у близко знавших виновника события.

«Надо потихоньку сворачиваться» – решил ведущий. «Шишек уже

все-равно не избежать. Косых взглядов тоже. А может кто

и здороваться перестанет. В следующий раз пусть находят кого-то другого.

«Друзья мои!» – обратился ведущий к залу. «К сожалению, выделенное время подошло к концу. Скоро надо освободить помещение. Так-что, к большому сожалению, пора заканчивать.

Я рад был видеть ваши милые, знакомые лица. Спасибо тем, кто пришел почтить память нашего замечательного поэта. Надеюсь увидеть вас на следующей нашей встрече. Еще раз спасибо вам» …

Муравейник рассасывался, каждый торопился: кто-то домой, вспомнив что дома ждут более неотложные дела, сытный ужин, телевизор, а кто боясь получить от супруги по шее за неизвестно где и с кем проведенное время… Кто-то уходил с удовлетворением, что отбыл свою повинность, кто довольный, что наконец-то вырвался

в большой мир – на других посмотреть и себя показать, кто из знакомых ушедшего с сожалением о скомканной, неудачной концовке вечера. Кому-то не дали доспать, и он больше, чем кто-либо был искренне огорчен, тем, что все так быстро закончилось.

А кто и со злорадством перемалывал последнее выступление:

тоже мол нашли поэта! Два последних стиха просто позор!