Рукописи   не  горят

КОМУ ВСЁ ЭТО НУЖНО?

А, действительно, кому всё это нужно?   Кто  будет читать эту повесть?  Почему так названо введение?

Такое название введению автор дал потому, что научно-технический прогресс нашего времени отлучил большую часть населения планеты, особенно молодёжь, от чтения книг. Телевидение и компьютеризация, заполонившие мир, оторвали молодежь от чтения даже классиков мировой литературы, которые, кстати, писали всего лишь  пером, без применения компьютеров и даже пишущих машинок, и, тем не менее, создали шедевры. В этом-то отторжении людей от чтения книг и заключается отрицательная сторона научно-технического прогресса.

Согласно диалектике любая вещь и любое явление имеют две стороны – положительную и отрицательную. Одна из этих сторон меркнет по сравнению с другой, но, тем не менее, она существует. Так, например, по Льву Толстому даже у такого “противного человеческому разуму и всей человеческой природе события” , как война, есть и положительный фактор. Взять, к примеру, Вторую мировую войну. В результате этой войны налицо усматривается резкий всплеск развития науки и техники. А что касается Отечественной войны Советского Союза против гитлеровской Германии, то надо сказать, что именно война способствовала более правильному территориальному размещению промышленности страны. До войны она почти вся размещалась в западных её районах, а с началом войны была передислоцирована на восток, в Заволжье, на Урал и в Сибирь, где и осталась до сего дня.  Подъём патриотических чувств народа – это тоже положительный фактор, вы

   е положение усматривается при рассмотрении научно-технического прогресса. При всем его несомненном положительном значении, у него есть и отрицательные стороны, к которым кроме экологических проблем, истощения природных ресурсов, транспортных пробок в мегаполисах и других негативных факторов, несомненно, являвшихся его следствием, следует отнести и исчезновение у молодёжи интереса к чтению книг. Зачем читать такие произведения, как “Война и мир” Льва Толстого, “Преступление и наказание”  Достоевского  и  других  классиков  мировой  литературы, рассуждает молодёжь, если всё это можно увидеть на телевизионных экранах или в кинотеатрах, забывая о том, что чтение книги – это беседа, разговор с автором, которого никогда не смогут заменить кинофильмы, поставленные в соответствии с мировоззрением их постановщиков, а подчас,  в соответствии с конъюнктурой.

Кроме указанного, я не могу рассчитывать на то, что мои записки получат  признание читателей по целому ряду причин:

Во-первых, я никогда не являлся лицом, вхожим в кабинеты, где решались “судьбы мира”, а, следовательно, не могу гарантировать достаточную информированность,   чтобы    заинтересовать    читателя    полным   освещением   событий.  Я являюсь рядовым членом общества, излагающим события и дающим оценку им сквозь призму своего собственного мировоззрения   и  своих   личных   переживаний.  При чтении    мемуарной  литературы я предпочитаю  не воспоминания рядовых (хотя бы и заслуженных) членов общества, но не владеющих достаточной информацией, а записки должностных лиц, каким-то образом влияющих на ход истории, понимая, однако, что подлинным творцом истории является народ, а “сильные  мира  сего” всего лишь ярлыками событий. Так  “Наполеоновские войны”  названы именем Наполеона,  но вызваны они были не   Наполеоном, а всем ходом исторического развития Европы. Или сталинская эпоха всё равно была бы, если бы не было Сталина. Пусть это были бы Троцкий или Ленин. Какая разница в её названии?

Во-вторых, я не являюсь профессиональным писателем, обладающим сколь-нибудь значительным литературным талантом, завораживающим читателя изяществом слога.

В-третьих, наконец, я не рассчитываю на возможность публикации своего труда, а стало быть, и на  то, что он будет предложен вниманию широкой читательской аудитории. Именно этим объясняется эпиграф «РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ», пологая, что когда-то и кто-то возможно и прочитает мои записки.

И всё же, невзирая на сказанное, я решил писать свои воспоминания, зная заведомо, что они никому не нужны, и вряд ли кто-нибудь будет их читать.

На одном приёме у врача я как-то посетовал, что меня очень угнетает тот факт, что я не работаю. Работая до семидесятилетнего возраста, я вдруг остался не у дел. Я не привык жить без работы, без общественно полезного труда. Выслушав меня, врач (это была немолодая женщина) посоветовала мне писать мемуары. Я ответил, что заняться этим можно, но зачем? Кто их издаст? Кто прочитает? На это она сказала: “А вы пишите для себя. Может быть, когда-нибудь внуки прочитают, или сами почитаете. Это будет для вас достойным занятием”. И я послушал врача. Так появились на свет настоящие записки.

Но есть ещё одна причина, почему я взялся за перо.

Несовершенство нашей законодательной системы, повальная коррупция в правоохранительных органах, взяточничество, произвол властных и силовых структур и прочие наследия социалистической системы (“родимые пятна социализма”), в которой человек, гражданин страны, был унижен до положения бесправного раба, понуждают восстать против этих пороков социалистической системы, её наследия и порождения. Но как? Да вот этими записками, в которых хоть как-то можно выразить свою неприязнь ко всем безобразиям социалистической системы. Остаётся только сожалеть, что жизнь прошла в этой человеконенавистнической системе социализма, являющейся, по своей сущности, аналогом фашизма. И ни о каком социализме с человеческим лицом не может быть и речи, ибо у социализма нет лица. У  него морда.

Разумеется, что не все согласны с моей точкой зрения, с моей оценкой системы и событий, но бросается в глаза, что по системе социализма сожалеют в основном только те, кто имел значительные привилегии, те, кто не стоял в очереди за куском варёной колбасы, продававшейся по талонам и привозимой в магазины по расписанию, да разве ещё те, кто подвержен принципу, метко подмеченному А.С. Пушкиным словами Бориса Годунова:  “Живая власть для черни ненавистна, они любить умеют только мёртвых”.

_______________________

*Л.Н.Толстой,  «Война и мир», том 3, часть 1

   

 

                                                        РАННЕЕ  ДЕТСТВО

 

Родиться и провести самое раннее детство до советско-финляндской войны мне довелось в Самаре, в старинном здании, в котором до революции было реальное училище. В этом училище когда-то   учились писатель Алексей Николаевич Толстой и автор плана ГОЭЛРО Глеб Максимилианович Кржижановский, о чем свидетельствовали две мемориальные доски на фасаде здания. В двадцатых и  тридцатых годах прошлого века в этом здании была средняя школа. Здание это находилось на улице Обороны, которая уже после Отечественной войны была переименована в улицу Алексея Толстого.

В своих произведениях Алексей Толстой неоднократно вспоминает Самару, где он провёл свои юные годы. В том доме, где он       когда-о жил (на улице Фрунзе), после Отечественной войны  был открыт музей его имени. Интересно отметить, что в этом музее целый зал был посвящен  сказке “Золотой ключик”. Всевозможные куклы, театральные афиши, связанные с этой сказкой, книги различных лет и издательств на многочисленных стендах размещались в этом зале. Сказка эта, конечно, является очень хорошим литературным произведением, но мне представляется, что достаточно было бы уделить ей не целый зал, а один стенд, тем более, что она, при всех своих достоинствах, является всё же переводным произведением, а у Алексея Толстого есть и более значимые труды.

Надо сказать, что талант Алексея Толстого был просто куплен большевистским режимом. Именно в его романе “Хлеб” (“Оборона Царицына”) впервые в советской литературе прославляется Сталин. А уж за ним пошло восхваление Сталина в произведениях других авторов. И даже самые его эпохальные произведения “Хождения по мукам” и “Пётр 1-й” не освобождены от влияния идеологии сталинского режима.

В начале Отечественной войны, когда немцы подходили к Москве, Алексей Толстой был эвакуирован в Куйбышев (так называлась Самара в период с 1935 года до 1993 года). Время было тревожное, военное, голодное. Ему захотелось посмотреть на ту квартиру, в которой прошла его юность. Когда он постучал в дверь своей бывшей квартиры, хозяева её, жившие в 1941 году в ней, не пустили его на порог. Такова была обстановка: не до гостей.

Глеб Максимилианович Кржижановский, учившийся до революции в этом же реальном училище, известен не только как председатель комиссии ГОЭЛРО и руководитель Энергетического института Академии Наук СССР, но и как автор песен “Варшавянка” (“Вихри враждебные”), ”Беснуйтесь, тираны” и других.

Вот в этом здании мне и довелось жить первые семь лет моей жизни. Помню его широкую парадную лестницу, ведущую прямо к большому актовому залу, в котором по выходным дням часто демонстрировались кинофильмы. Кино в то время было ещё немое, надо было читать титры на экране, и демонстрировалось оно по частям. Кончается часть, и в зале зажигается свет. В аппарате механик меняет бобину, гасится свет и продолжается демонстрация, во время которой киномеханик непрерывно  крутил ручку киноаппарата.

Я рано научился читать. В пятилетнем возрасте я уже читал по слогам, поэтому не успевал прочитать титры на киноэкране. По-детски наивно я считал, что если крутить ручку киноаппарата медленнее, то я буду успевать прочитать титры. Во время перезарядки бобин я подходил к киномеханику и просил его крутить ручку аппарата медленнее, на что он мне каждый раз с серьёзным видом обещал выполнять мою просьбу.

Помню, что здесь я смотрел “Закройщик из Торжка”, американские фильмы Чарльза Чаплина  “Огни большого города”,  “Новые времена” и другие немые фильмы.

Наивные детские представления сопровождали меня и в других случаях. Помню, как-то раз отец, придя домой с работы, прямо в прихожей, даже ещё не сняв пальто, говорит матери: “Береги детей. По городу ходит скарлатина”. Я это услышал и стал бояться выходить на улицу. В моем представлении скарлатиной был какой-то страшный большой зверь, который свободно ходит по городу, выискивая и пожирая маленьких детей.

А чтобы научиться читать, родители купили мне  букварь для дошкольников, но кто-то из педагогов им сказал, что если ребёнка научить читать до школы, то он не будет проявлять интереса к школьным занятиям, поэтому учить читать до школы не рекомендуется. Букварь у меня был отобран и спрятан. Однако родителям так и не удалось уберечь меня от грамоты. С помощью бабушки, по газетам и детским книжкам, я все же научился читать. Сперва, конечно, медленно, по слогам.  Как-то отец, уже видя, что я всё-таки могу что-то прочесть, дал мне газету  “Волжская коммуна”, издававшуюся в то время в Куйбышеве,  и дал прочесть слова «СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ»,  напечатанные  крупными  буквами в заголовке газеты.

И я медленно, водя пальцем по буквам, по слогам прочитал, сделав ударение на первой букве “Е” в слове “номере”. Восторг у всех был неописуемый.

А когда я уже стал читать немного получше, отец посадил меня за стол, открыл передо мной книгу Тургенева на рассказе “Муму”, и сказал:

– Вот, сынок, раз уж ты читаешь, то читай хорошие книги. Начни с этой.

Это была первая книга, которую я прочитал в своей жизни.

Здесь, живя в этом здании на улице Обороны, я слышал гудки близлежащей фабрики, призывающие к началу рабочей смены. Гудели ещё в то время фабрики и заводы. Гудели. И не сказать, что это была плохая традиция. Что-то ностальгическое есть в воспоминаниях этих заводских гудков.

В 1939 году, когда началась советско-финляндская война, школа в этом здании временно  была закрыта, и в нем разместился военный госпиталь. Семилетним мальчишкой я часто смотрел, как в госпиталь привозили раненых бойцов. В основном это были обмороженные. Морозы в ту зиму стояли лютые. Финская армия была лучше подготовлена к ведению боевых действий зимой, чем наша. Сильно досаждали нашим войскам финские “кукушки”, снайперы, маскирующиеся в лесу на деревьях. Вообще, эта война показала несостоятельность Красной Армии к войне и бездарность её генералитета во главе с наркомом обороны Ворошиловым. Маленькая Финляндия оказала яростное сопротивление, и Красной Армии понадобилось три с половиной месяца, чтобы прорвать линию Маннергейма. Эта линия, названная в честь барона фельдмаршала Карла Густава Маннергейма, главнокомандующего финской армией, представляла собой глубоко эшелонированную (глубиной до 95 километров) систему железобетонных и земляных укреплений на Карельском перешейке вдоль границы с СССР (шириной по фронту 135 километров), сооружавшуюся в течение двенадцати  лет (с 1927 по 1939 г.) и воздвигнутую финнами с целью защиты своего государства от агрессии большевиков. И не зря, так как агрессия всё же свершилась.

Прорыв линии Маннергейма достался Красной Армии достаточно дорогой ценой. Отдавая должное героизму бойцов Красной Армии, надо сказать, что на прорыв линии Маннергейма  большевистское правительство бросало людей, не считаясь ни с чем, следуя принципу “бабы других нарожают”.

Именно этот варварский, по своей сущности, принцип заложил Ленин в словах “Пусть хоть девяносто процентов русского народа погибнет, лишь бы десять дожило до мировой революции”.   Но себя и своё большевистское окружение Ленин относил, конечно, не к девяноста процентам, обреченным на гибель, а к десяти. Следуя этому изуверскому принципу, большевики поступали всегда, бросая на достижение своих целей живой человеческий материал несчитано. Никогда народ для большевиков не был целью, он был для них только средством.

Агрессивная сущность Советского Союза проявлялась во все времена его существования. Доказательством этого служит и никому не нужная война в Афганистане. Да и присоединение к СССР стран Балтии в 1940 году произошло тоже не без применения военной силы. Уже в шестидесятых и семидесятых годах, когда я жил в Эстонии, пожилые эстонцы мне рассказывали, что в день подписания акта присоединения Эстонии к Советскому Союзу весь день над Таллинном барражировали советские тяжелые бомбардировщики, нагнетая страх и ужас населению города. Стоило только самолетам сбросить свой смертоносный груз, и Таллинн пришлось бы стереть с географической карты. Так происходило “добровольное” вхождение стран Балтии в состав Советского Союза.

Здесь уместно отметить, что если бы не большевизм, то и не пришлось бы “присоединять” Эстонию к Советскому Союзу. Эстония вошла в состав Российской империи ещё до Ништадтского мира 1721 года,  и двести лет народ Эстонии  мирно сосуществовал с русским народом в составе России, сохранив при этом свой язык и свою культуру. Отмена крепостного права в Эстонии в 1816 году, т.е. почти на полвека раньше, чем в России, ускорило развитие капитализма в ней. И только по предательскому Брестскому миру, которым Ленин расплачивался с немцами за финансирование революции,  нужному ему для удержания своей власти, огромная часть Российской империи, в том числе и страны Балтии, была отторгнута от России. Даже адмирал Александр Васильевич Колчак, будучи верховным правителем России, в ответ на предложение барона Маннергейма помощи в борьбе с большевиками взамен на предоставление Финляндии самостоятельности, ответил: “Я Россией не торгую”

 

Запомнилась мне и   ёлка на встрече 1937 года, где я, стоя на стуле, декламировал “У лукоморья дуб зелёный…” А через тридцать лет, побывав в пушкинских местах, в селах Михайловское и Тригорское я увидел этот знаменитый дуб, гением пушкинской поэзии перенесённый к сказочному лукоморью.

Хорошо запомнился мне и сам 1937 год. Неоднократно поздними вечерами, когда все уже легли спать, в двери нашей квартиры раздавался стук, входил милиционер в сопровождении председателя домового комитета, и шла проверка документов всех, находившихся в этот момент в квартире. Запомнился мне и случай, когда мой отец всю ночь просидел в качестве понятого в соседней квартире, где шёл обыск. Хозяин этой квартиры, занимая должность бухгалтера какой-то малозначащей конторы, был арестован и под утро уведён. С тех пор  о нём никто, включая членов его семьи, ничего не слышал. Куда увели, где он, жив или нет,  так и осталось неизвестным.

Помню и гражданскую войну в Испании. В то время были в моде детские шапочки-панамки с кисточкой, которые назывались испанками. Я любил носить такую шапочку.

А 12 декабря 1937 год запомнилось мне ещё и потому, что в этот день были выборы в Верховный Совет СССР. Обставлены они были весьма помпезно. За моей бабушкой, которой в этом году исполнилось девяносто лет, с избирательного участка приезжала легковая машина, «Эмка», как мы её называли, что по тем временам было исключительной редкостью. В ходу ещё было очень много лошадей. Бабушку на машине отвезли на избирательный участок, который был-то всего в одном квартале от дома, и на машине привезли домой. А на избирательном участке была организована детская комната, где было много интересных игрушек. Мать меня взяла с собой, когда пошла голосовать, и я играл в этой комнате. Помню, что я был очень огорчён, когда мать забирала меня из этой комнаты: очень мало времени ушло на то, чтобы она проголосовала, и я не успел наиграться хорошими игрушками.

Помпезность избирательной кампании была и в первые послевоенные годы. На избирательных участках почти каждый день демонстрировались кинофильмы или шли эстрадные концерты, Большевики умели пустить “пыль в глаза”, будто и в самом деле выборы были демократичными. На самом же деле никаких выборов не было, так как выбирать-то не было из кого.

Но о выборной системе в период правления большевистского режима я расскажу позже, когда мне самому привелось быть председателем участковой избирательной комиссии по выборам депутатов в Верховный Совет СССР.

Помню я и гибель Чкалова, известного советского лётчика. Шёл 1938 год. Радио в то время было  ещё  далеко  не  в  каждой  квартире. Не было его и у  нас.  И  вот, как–то  наша соседка, Мария Фирсовна Желунова, в квартире которой радио было, заходит к нам и говорит матери:

– Чкалов разбился!

Мать всплеснула руками. Весь народ гибель Чкалова воспринял как трагедию. И только сейчас, спустя более полувека, приоткрывается завеса тайны, ибо самолет, на котором Чкалов свершил свой последний трагический полёт, был в техническом отношении совершенно не пригоден к полёту. К тому же выясняется, что незадолго до этого рокового события Сталин предлагал Чкалову занять должность наркома внутренних дел СССР вместо Ежова, на что Валерий Павлович категорически отказался. Не с этим ли фактом связано предоставление Чкалову неисправного самолёта? Сталин не любил, когда его не слушаются. После гибели Чкалова много голов, причастных к выпуску в полёт обречённого самолёта, было снесено. Да что Сталину с его неуёмной жаждой к интригам и убийствам человеческие жизни?

В 1973 году я, будучи в отпуске в Куйбышеве, как-то пошел  в оперный театр на оперу “Риголетто”. После спектакля я прохаживался в фойе театра, ожидая, когда спадёт очередь в гардеробе, чтобы получить пальто. Жил я у матери не далеко от театра, поэтому я не спешил и не толкался в очереди. Вдруг ко мне подходит интеллигентного вида пожилой гражданин, который был уже в пальто, и говорит:

– Скажите, пожалуйста, какое у вас сложилось впечатление от оперы?

– Не знаю, с кем имею удовольствие беседовать, – ответил я, – но должен сказать, что если вас интересует мое мнение об опере, то эту известную оперу Верди оценили еще до меня, как прекрасную оперу. Ну, а если говорить о спектакле, а не об опере, то я бы сказал, что спектакль посредственный.

– Это не посредственный, это безобразный спектакль, – взорвался мой собеседник. – Я не слышал более отвратительной постановки.

И далее он на чем свет стоит начал ругать постановку оперы. Завязался разговор, в ходе которого мой собеседник сказал, что он сам бывший оперный певец, учился в Милане, а сейчас в связи с пенсионным возрастом не поёт и работает в отделе культуры облисполкома. Далее он сказал, что не мог слушать “это безобразие”, как он выразился,  и после первого же действия ушел. А сейчас он пришел за своей женой, которая стоит в гардеробе в очереди за пальто. Мы продолжали разговаривать об опере, как он вдруг спросил:

– Вы помните, с кем Чкалов летал через Северный полюс?

– Как же, конечно, помню, – ответил я. – Это были Байдуков и Беляков.

– Так вот, – продолжил он, – моя фамилия Беляков. Я родной брат того Белякова, который с Валерием Павловичем Чкаловым летал через Северный полюс в Америку.

В ходе нашей беседы он предложил мне обращаться к нему, если у меня когда-нибудь  возникнет желание достать билеты на какой-либо концерт с аншлагом. Но я вскоре уехал, поэтому ни разу его предложением не воспользовался.

А ещё из раннего детства мне запомнился несколько курьёзный случай, связанный с переименованием в 1940 году города Пермь в город Молотов. Совершенно непонятно, правда, почему Пермь была переименована в Молотов. Что Вячеслава Михайловича Молотова связывало с Пермью? Он в этом городе и не был никогда, и вдруг Пермь стала носить его имя. Почему? Да просто так! Любили большевики восхвалять себя, даже извращая историю и топонимику. И началось это извращение с самых первых лет их власти. Началось с того, что город под Ленинградом Гатчина с 1923 года до 1929 года назывался Троцком. Это было первое переименование города в честь большевистского лидера. И началось. Дошло до такого безобразия, что Набережные Челны были переименованы в Брежнев, Рыбинск в Андропов, Ижевск в Устинов и так далее.

Однако, о курьёзном случае. О переименовании города Пермь в город Молотов в 1940 году в нашей семье узнали не сразу. Квартирные телефоны были исключительной редкостью, и телефонные переговоры с родственниками из других городов велись на междугородных телефонных станциях. Вызываемому абоненту приходила повестка с приглашением в такой-то день, к такому-то часу на переговоры с таким-то городом.  И вот мои родители получили повестку, что их на телефонный разговор вызывает Молотов. Что тут было! Ещё хорошо памятен 37-ой год. Родители ничего не могут понять. Родственники были в Перми, но кто же мог подумать, что вызывает на переговоры город Молотов, а не Вячеслав Михайлович Молотов?! Помню тревожный вечер накануне переговоров. Между моими родителями состоялся, примерно,  такой диалог:

– Ты когда-нибудь его знал? Знаком с ним?

– С кем? С Молотовым? Да нет, никогда не встречались! Сам удивляюсь, чего ему от меня надо!

И только утром на другой день выяснилось, что на переговорный пункт вызывает город Молотов, а не председатель Совнаркома.

Зимой 1939 года, когда еще шла война с Финляндией, из этого старинного здания Самары, стоявшего не далеко от Волги, нам пришлось переехать в другой дом, весь первый этаж которого занимал самый по тем временам большой универмаг города на улице Кооперативной, переименованной уже после Отечественной войны в Молодогвардейскую.

А в здании бывшего реального училища  в конце Отечественной войны, когда были учреждены военные суворовские и нахимовские училища, разместилось Куйбышевское суворовское училище. В дальнейшем, после закрытия суворовского училища, в нём был открыт военный факультет Куйбышевского медицинского института.

 

Квартира, в которой мы жили в доме над универмагом, была многосемейной с длинным коридором и комнатами по обе стороны. Она представляла собой обыкновенное “величайшее изобретение” большевиков, коммуналку, в которую было загнано почти всё население Советского Союза, за исключением, разве что, партийной элиты.

В Европе уже полыхала война, гитлеровский солдат, откормленный нашим хлебом,  уже топтал Европу своим сапогом, а я, семилетний мальчишка, часами простаивал в очереди за хлебом в то время, когда эшелоны с зерном шли на запад, в Германию. И не только с зерном.  В Германию шли металл, лес, нефть, хлопок и прочие сырьевые материалы. Задабривал Сталин Гитлера и навязывал ему сою дружбу в надежде, что капиталистические государства Европы в войне с Гитлером истощатся, ослабеют и будут подвластны ему, Сталину.

А у нас дефицит ощущался не только в хлебе. Не было самых элементарных промтоваров, необходимых населению. Прямо напротив наших окон, выходивших на улицу, был магазин, в котором продавались ткани. Очереди в него стояли огромные. Люди записывались, дежурили ночами, чтобы не пропустить свою очередь. И так было всегда, во все времена, когда у власти стояли большевики.

В 1940 году в восьмилетнем возрасте я пошел в школу.

Мою первую учительницу звали Ольга Леонидовна. Она была молодой и очень внимательной, ласковой и умной женщиной.

В нашем классе было сорок человек, сорок мальчишек и девчонок.

Рассадив нас, первоклашек, по партам с учетом роста каждого и других индивидуальных особенностей, Ольга Леонидовна начала урок с того, что стала объяснять нам правила поведения в школе и как пользоваться школьными и ученическими принадлежностями.

На каждой парте перед каждым учеником лежал пенал с ручкой-вставочкой, с ластиком, с карандашом, и небольшая коробочка цветных карандашей. Ольга Леонидовна сказала, что это Сталин прислал нам в подарок. И только спустя некоторое время я узнал, что за этот сталинский “подарок” с родителей были взяты деньги.

Из всех сорока учеников в классе только я один  умел бегло читать.

С окончанием первого класса закончилось моё раннее детство, и начиналось…     

 

 

 

 

                         

                                              ВОЕННОЕ  ЛИХОЛЕТЬЕ

 

   Воскресный день 22 июня 1941 года в городе Куйбышеве выдался прекрасным, солнечным. В парке, что раскинулся на спускающемся к Волге склоне горы, было много отдыхающей после трудовой недели публики. Официально парк назывался ЦПКиО имени Горького, но местное население называло этот парк Струковским садом в честь его дореволюционного хозяина Струкова, а на молодёжном сленге – Струкачами. Жители города любили посещать этот парк, отдыхать в нем и пить  фирменное жигулевское пиво, которое варилось на Жигулевском пивоваренном заводе, расположенном на берегу Волги рядом с парком. Разбросанность тенистых аллей по склону горы придавала парку особенный привлекательный шарм. Внизу, на ровной площадке парка стояла арка деревянной эстрады. Слева и справа от этой эстрады на столбах укреплены большие раструбы уличных радиорупоров, из которых слышны звуки то «Пионерской зорьки», то «Вести с полей», то льется задорная музыка “Утро красит нежным светом стены древнего кремля…”  Ни что не предвещало грозы. Полдень. Жарко. Самый продолжительный день года, день летнего солнцестояния, когда Солнце в своём движении по эклиптике проходит тропик Рака и поворачивает к экватору, на осень.

Недавно опубликованное во всех газетах сообщение ТАСС о недостоверности слухов о возможном военном противостоянии СССР и Германии, о прочности пакта о ненападении между этими странами, успокаивающе действовало на советских людей. Однако разговоры о скорой  войне в народе не умолкали.

В парке почувствовалось какое-то оживление, всё пришло в движение, люди куда-то побежали. Куда? Мне, девятилетнему пареньку было непонятно, но я побежал вместе со всеми.  Прибежал к эстрадной арке, возле которой уже стояла большая толпа народа. Все стояли молча.  Не понимая в чем дело, остановился и я. Я и не обратил внимания, что из радиорупора кто-то что-то говорил взволнованным голосом.

– Чего все стоят? – спросил я стоящего рядом мужчину.

– Тихо! – отвечает тот. – Слушай!

И я прислушался к взволнованному голосу, несущему из радиорупора страшную весть. Говорил Молотов, председатель Совета Народных Комиссаров СССР. Он сказал, что сегодня ночью без объявления войны и без предъявления каких-либо претензий германские войска атаковали нашу границу по всей её протяженности и бомбили наши города Киев, Брест, Севастополь и другие. В заключение своей речи Молотов сказал, что “наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!”

Началась Великая Отечественная война.

Сразу же по окончании речи Молотова, я побежал домой. В то время телевидения не было вообще, но и радио было далеко не в каждой квартире. Вбегая по лестнице на второй этаж, я встретил мать и сказал ей, что началась война. Она всплеснула руками, а я тут же добавил:

– Ты, мама, не беспокойся! Молотов сказал, что наше дело правое, враг будет разбит, и победа будет за нами!

Такова уж детская наивная непосредственность!

Так я встретил Великую Отечественную войну, самую страшную и самую разрушительную войну за всю историю человечества.

Описывать все ужасы военного времени нет нужды. Всё это уже много раз описано маститыми литераторами, известными писателями. Достаточно сказать, что с момента введения карточной системы на хлеб и прочие продукты я ни разу не был сыт вплоть до отмены карточек в 1947 году. Был даже случай, когда меня из школы привели домой под руки, когда я падал от голода. Сильно кружилась голова, а температура тела была много ниже нормальной. Придя в таком состоянии домой, я лёг и лежал до прихода матери. Придя домой с работы, она принесла выкупленный по карточкам хлеб и дала мне его маленький кусочек. Стоило мне съесть этот маленький кусочек хлеба, как тут же температура стала нормальной, и перестала кружиться голова. Я вскочил с дивана, верёвками привязал к валенкам коньки и пошел гонять на них по улице. С тех пор я уверовал в силу хлеба. И какая же мудрая мысль заложена народом в слова “Хлеб – всему голова!”  Нет на земле более ценного продукта, чем хлеб! И как бы экономисты всех стран ни говорили о том, что экономику государства главным образом определяют энергоносители, я остаюсь убежденным сторонником того, что экономику государства определяет хлеб, зерновые культуры.

Но не только голод ассоциируется с войной. Почти каждый день в школе  вывешивались сообщения о гибели кого-либо из отцов  учеников школы, моих товарищей.

В первый период войны неоднократно были случаи, когда по приходу в школу мы узнавали, что сегодня занятий не будет, так как во всех помещениях школы, в классах, в коридорах и даже на лестнице расположились беженцы из западных районов страны. Прибывшие ночью  эшелоном, женщины с малолетними детьми лежали прямо на полу.

Когда немецко-фашистские войска уже подходили к Сталинграду, у нас в городе во многих дворах были вырыты траншеи, куда жителям города можно было спрятаться при возможной бомбёжке. На окнах были наклеены бумажные полоски, чтобы как-то при этом предохранить стекла от  разброса.

Немецкие самолеты Куйбышев не бомбили, но их самолеты-разведчики летали над городом несколько раз. И каждый раз их встречал плотный огонь зениток. В городе объявлялись воздушные тревоги. Было очень страшно мне, десятилетнему мальчишке, слышать завывание сирены и голос диктора по радио: “Воздушная тревога! Воздушная тревога!” В самый первый раз объявления воздушной тревоги я подошел к лежащей в постели больной и очень старой моей бабушке и стал звать её в бомбоубежище. Она отказалась куда-либо идти,  да и не могла в силу старости  и болезни.  Я вышел на улицу и наблюдал, как зенитные снаряды разрываются вокруг немецкого самолета-разведчика, но он оторвался от зениток и улетел в сторону юго-запада, в сторону Сталинграда.

Летом я и мой хороший приятель Борис Попов часто ночами спали в сарае-дровянике во дворе дома. Дверь сарая была из толстых досок, сороковок. И вот как-то под утро случился налет немецких самолетов. Мы с Борисом открыли дверь сарая, высунули головы и смотрели в небо, где вокруг немецкого самолета белыми облачками рвались зенитные снаряды. Надоев смотреть, мы закрыли дверь. Только мы её закрыли, как крупный осколок зенитного снаряда угодил в толстую доску двери, от чего доска переломилась. Когда мы взяли осколок в руки, он был ещё горячим. Как же нам повезло! Если бы мы не закрыли дверь, этот осколок убил бы кого-нибудь из нас.

А зимой, в самый разгар сражения под Сталинградом, со мной произошел такой эпизод. Прихожу я утром в школу и вижу, что во всей школе, включая лестницы, спят на своих шинелях красноармейцы. В то время погоны ещё не были введены в Красной армии, их ввели сразу же после Сталинградской битвы. Уставшие, измученные длительным перегоном, красноармейцы спали так тесно, что пройти между ними было невозможно. А около школы стояли крупные артиллерийские установки на конной тяге. Около них стояли дневальные красноармейцы с винтовками. Мы, школьники-мальчишки, стали бегать вокруг этих пушек и снаряженных в добротные сбруи лошадей. Нам было интересно смотреть на всё это военное оборудование. Мне в это время было десять лет, и мне очень хотелось посидеть в седле на лошади. Я подошел к дневальному красноармейцу и попросил его посадить меня на какую-нибудь лошадь, на что он ответил:

– Дай кусок хлеба, посажу.

Так и не удалось мне посидеть в седле. Для себя я только сделал вывод: красноармейцы были не только до предела уставшими, но и очень голодными. Как иначе можно расценить такой ответ ребёнку?

Не прошло и часа, как командиры и старшины окриком “подъём” стали поднимать красноармейцев, и вся эта воинская часть со всеми своими пушками, грубо понукаемая старшинами, помчалась в сторону наплавного моста через реку Самарку, то есть в сторону Сталинграда.

Заниматься в школе в период войны приходилось в разные смены и часто в разных зданиях, так как нашу школу занимали либо беженцы, либо красноармейцы на марше.  Приходилось даже в третью смену, то есть уже вечером. Зима. На улице уже темно, а мы ещё только идем в школу. В школе холодно, на уроках сидели в пальто. С собой приносили чернила в пузырьках.

До четвертого класса мы учились в смешанных школах, совместно с девочками. Помню, что одну девочку, еврейку по национальности, Веру по фамилии Берлин (с ударением на первом слоге), мальчишки часто донимали глупой детской шуткой потому, что её фамилия только ударением на другом слоге отличается от названия столицы Германии Берлина. Ладонью  изображая полет самолета, сопровождающегося рычанием, со словами “лечу бомбить Берлин”,  легонько ударяли её по голове.

А с четвертого класса произошло разделение мальчиков и девочек, и я учился уже в мужской школе. Учительницей в четвертом классе была замечательная, уже немолодая женщина, Мария Сафроновна, татарка по национальности, очень любившая нас, детей.

Мария Сафроновна так интересно вела уроки, что уходить из школы не хотелось, тем более, что дома было не лучше. В холодной квартире тоже приходилось сидеть в пальто. Голодно. Почти всю войну в доме не было света. Электричество было отключено. В короткие зимние дни вечерами сидели при коптилках. В городе была установлена строжайшая светомаскировка. Даже при свете от коптилки окна должны быть наглухо завешаны не пропускающими свет шторами. Автомашины вечерами двигались по улицам города с фарами, закрытыми специально сделанными шторками, через щели в которых пробивалась лишь узкая полоска света.

Ко всему этому ужасу можно добавить, что в первый период войны, особенно в напряженные дни Сталинградской битвы, удручающе действовал голос диктора радио. Каждое утро слушали радиопередачу “От советского информбюро”. Зычным, трагическим голосом Левитан говорил: “Сегодня наши войска, ведя ожесточённые бои, изматывая и уничтожая  противника (и прочее, и прочее) … оставили два квартала города”.

И каково же было радостное чувство, когда, наконец-то, Левитан торжественным и хорошо поставленным голосом стал говорить: “… Наши войска перешли в наступление. Под натиском наших войск враг бежит, бросая технику и неся огромные потери!…”

А 5-го августа 1943 года после победоносного завершения Курской битвы в Москве впервые был произведен салют в честь войск Советской Армии, освободивших города  Орел и Белгород. Настроение у всех заметно поднялось. Фашистские войска были далеко отброшены от Волги, и в городе Куйбышеве была отменена светомаскировка.

Вот в такой-то тревожной военной атмосфере я часто посещал детскую библиотеку и её читальный зал, которые размещались на первом этаже деревянного дома на углу улиц Рабочей и Ворошиловской. Последняя уже после войны была переименована в Ленинскую, потому что на втором этаже того дома, где была детская библиотека, был музей-квартира Ленина, где он жил в Самаре, работая в городском суде адвокатом по крестьянским вопросам. На стене здания самарского областного суда висит мемориальная доска, вещающая о деятельности Ленина в этом здании в дореволюционной Самаре.

Именно в читальном зале этой детской библиотеки я прочитал много книг Ж. Верна, Майн Рида, Ф. Купера и других авторов.

Посещение этой детской библиотеки мне запомнилось ещё и потому, что здесь в 1942 году я видел младшего брата В.И. Ленина Ульянова Дмитрия Ильича. Будучи уже в довольно преклонном возрасте (68 лет), он  в начале войны был эвакуирован в Куйбышев, и иногда посещал музей-квартиру, в которой он когда-то проживал вместе с братом Владимиром Ильичом. Впоследствии, уже после войны, когда музей Ленина стал занимать не только второй этаж, но и первый, на одном стенде была выставлена фотография, на которой Дмитрий Ильич сфотографирован в окружении детей, посетителей этой библиотеки.

 

Чем дальше продвигалась наша армия на запад, тем чаще Москва салютовала войскам, освобождавшим наши города, а затем бравшим немецкие. После взятия какого-либо города, диктор радио Левитан торжественно передавал “важное правительственное сообщение”, в котором зачитывал Приказ Верховного Главнокомандующего. В этих приказах говорилось, что такого-то числа наши войска штурмом овладели таким-то городом, при взятии города отличились войска генерала такого-то, полковника такого-то и так далее. Перечислялись все части, участвующие в данном штурме. В приказе говорилось о том, что в ознаменовании взятия такого-то города такого-то числа во столько-то часов в Москве произвести салют из 124-х орудий. Каждый такой приказ заканчивался словами: “Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины. Смерть немецким оккупантам! Верховный Главнокомандующий маршал Советского Союза И. Сталин”.

Все эти приказы, помимо того, что читались Левитаном по радио, печатались во всех газетах. И вот произошел такой инцидент. Поскольку такие приказы в конце войны появлялись всё чаще и чаще, а где-то с марта 1945 года даже по два приказа в день, то в газетных типографиях они уже были набраны, и только вставлялись новые названия городов и фамилии командиров воинских частей, участвующих в штурме. И надо же было случиться, что в одной армейской газете в типографском  наборе этого приказа случайно выпала буква “л” из слова “главнокомандующий”. Что тут было! Даже говорить об этом не надо. Под расстрельную статью попали несколько человек.

Ещё одно воспоминание связано у меня с этими приказами Верховного. Мой старший брат Юрий, закончив в начале войны военное училище авиатехников в городе Вольске Саратовской области, с 1942 года был на фронте. Обслуживал штурмовики “Ил-2”. А эти самолеты делались в Куйбышеве. Очень мощные по тому времени самолеты.  Недаром же их называли летающими танками. Бронированные, вооруженные пушками и реактивными снарядами – эрэсами, предназначенные для нанесения штурмовых ударов по наземным целям, а потому низко высотные, самолёты “Ил-2” в годы войны часто на небольшой высоте барражировали над городом, ревя мощными моторами. Голову хотелось втянуть в плечи, когда пролетал “Ил-2” А поэт Вениамин Жак назвал эти самолёты «Крылатым Куйбышевым» в своем стихотворении, опубликованном 26 декабря 1942 года в областной газете «Волжская коммуна». Вот это стихотворение:

 

Гнев, лети на крыльях эскадрильи,

Бомбами обрушься на врагов

За грабёж кровавый и насилья

И за пепел наших городов

 

Погляди: лежат, прикрыты рубищем,

Беларусь, Украйна и Донбасс.

Отомсти врагу, «крылатый Куйбышев»,

Отомсти за каждого из нас.

 

И когда над волжскими затонами

Грозный гром моторов загремит,

С гордостью, хозяева законные,

Скажем: «Вот наш «Куйбышев» летит!»

 

И не случайно при въезде в город Самару по Московскому шоссе можно видеть установленный на специальном пьедестале как бы готовый к взлёту настоящий штурмовик Ил-2 с подвешенными под крыльями эрэсами. Почти во всех других городах стоят либо пушки, либо танки, а в Самаре штурмовик “Ил-2”, найденный после войны где-то в лесах Карелии, доставленный в Самару, любовно отремонтированный сделавшими его руками  и установленный на пьедестал.

Для пополнения своей воинской авиационной части этими самолётами, в Куйбышев с фронта несколько раз за войну приезжали лётчики и авиатехники для приёмки их с завода. Несколько недель длилась приёмка. Приняв самолёты, на них же и улетали на фронт.

И вот однажды, приехав в такую командировку, мой брат Юрий как-то вечером был дома. По радио Левитан читал Приказ Верховного Главнокомандующего в связи с взятием нашими войсками города Будапешта. Мы внимательно слушали Левитана, и когда он перечислял командиров воинских частей, отличившихся при штурме Будапешта, Юрий  воскликнул:

– Вот! И наши там!

Вместе со всеми участниками штурма Юрий получил медаль “За взятие Будапешта”.

За что?  Он же в это время был в тылу и участия в штурме не принимал.

Я бы не вспоминал об этом случае, считая это нормальным (воинская часть, в которой служил мой брат, штурмовала Будапешт), если бы мне не пришлось столкнуться с подобным инцидентом уже в 90-х годах.

В 1955-1957 гг. я служил штурманом в 94-ой Краснознаменной бригаде траления дивизии ОВРа (Охрана Водного Района)  Балтийского флота. Корабли этой бригады занимались боевым тралением.  Два  года  из  этих трех лет я непосредственно участвовал в боевом тралении,  а один год мой корабль стоял на ремонте и мне засчитали, что я участвовал в боевом тралении только два года,    между тем,    как  мой ремонтирующийся корабль входил в  состав действующего соединения кораблей, занимающегося боевым тралением все эти три года.

Где же справедливость?

Но добиться чего-либо в нашей бюрократической системе  невозможно. Правда, я и не очень добивался, так как два-то года боевого траления мне засчитали, и согласно пункту 1 статьи 16 закона “О ветеранах”, я являюсь ветераном боевых действий. А уж два года, или три – не имеет значения.

 

Близился конец войны, но жизнь в тылу не становилась лучше. Голод не прекращался. Всё меньше и меньше становилась норма отпуска хлеба по карточкам.

Сначала я получал 400 граммов хлеба, затем 300, а потом норма дошла до 250 граммов. Учитывая, что кроме хлеба не было ровным счётом ничего, можно представить, какой я испытывал голод. Но всё же приближающийся конец войны положительно сказывался на настроении.

И вот он, наконец, наступил. Утром 9-го мая меня разбудила мать и сказала, что война кончилась. Радости не было предела. В городе шел мелкий теплый весенний дождь, но это не омрачало радости. Народ ликовал.  В этот день на  улице я видел одного выпившего мужичка, который в одной руке держал стакан, в другой начатую бутылку водки, и предлагал всем, кто хочет, выпить за победу. Кое-кто к нему подходил, выпивал, и они оба обнимались и поздравляли друг друга.  И это в то время, когда достать водку было совершенно невозможно.

Как-то  мой  брат Борис, работая в годы войны подростком на заводе, достал по талонам  пол-литра  водки, принес её домой и сказал мне:

– Давай поставим бутылку на стол и  накроем её салфеткой. Мать придёт с работы (она работала в ночную смену на заводе), откроет салфетку, а там бутылка водки. Вот будет радость!

И дело  совершенно  не  в  том,   что  ей    нужна  была водка,  а в том, что с этой бутылкой можно было поехать в какую-нибудь деревню и  обменять её на ведро картошки. В этом и была радость для матери.  Да и для нас тоже.

Мы горды сознанием того, что в Великую Отечественную войну Советский Союз одержал победу, хотя победа эта была воистину пиррова. Как же иначе можно рассуждать, если  Советский  Союз,  провоевав  четыре  года,  потерял в этой войне около тридцати миллионов своих граждан, в то время как Германия, воевав шесть лет, потеряла около десяти миллионов.  Следуя этой арифметической логике,  легко видеть,  что если бы  СССР  воевал тоже шесть лет, то он потерял бы сорок миллионов человек,  то есть  в четыре раза больше Германии.  Этот подсчёт и говорит о том,  что победа наша была пиррова.   Не жалел человеческого материала большевизм, ибо его было много в стране. Вот и победили, следуя человеконенавистническому принципу: “Зачем жалеть солдат? Бабы других нарожают!” И этому принципу прежде всего неуклонно следовал  наш маршал победы Г.К. Жуков.

А Кутузов в 1812 году разве не верил в стойкость русского солдата? Разве поэтому он сдал Москву?   Нет!   Ему  нужно  было  сохранить  армию,   солдат,   собраться  с  силами, изматывая врага,  минимальными потерями победить.

Кроме того, если внимательно разобраться в истории, то увидим, что сама Отечественная война была спровоцирована большевистским переворотом 1917 года. Не было бы 1917 года – не было бы и 1941 года. Не было бы финской войны, не было бы

Гражданской войны, не было бы репрессий, искусственного голода и много-много другого, принесшего моей Родине кучу страданий и отбросившего её в социально-экономическом плане на несколько десятилетий назад.

Но победа в этой самой жестокой войне в истории одержана. Я иногда думаю, что было бы с нами, со страной, если бы Гитлер и его окружение были немножко умнее и в своём авантюризме не допустили бы тех очевидных ошибок, которые, на мой взгляд, привели их к поражению. Стратегические ошибки Гитлера я вижу вот в чем.

Во-первых, зарвавшись  от своих военных успехов в Европе, Гитлер напал на Советский Союз, не покончив с Англией, которая уже стояла на коленях и не имела ни одного шанса на победу, что и вынудило непримиримого борца с большевизмом Черчилля искать союз со своими врагами, с большевиками. А если бы Гитлер сначала покончил с Англией, у нас не было бы союзника в этой войне со всеми вытекающими из этого последствиями. Не было бы не только воюющей с Германией Великобритании, но не было бы и военной помощи нам, поставляемой по ленд-лизу. А если бы даже эта помощь и была только от одних Соединённых Штатов Америки, то поставки её через Северную Атлантику, находящуюся под полным контролем гитлеровской Германии, были бы абсолютно невозможны.

Во-вторых. Япония была в союзе с Гитлером. Она входила в тройственную ось Берлин – Рим – Токио. Так почему же Гитлер не склонил Японию напасть в декабре 1941 года на Советский Союз и позволил ей напасть на Соединенные Штаты Америки? Ведь именно благодаря нападению Японии на Америку, Советский Союз заполучил ещё одного серьёзного союзника в лице Соединенных Штатов. Трудно представить, что было бы с СССР  в декабре сорок первого, когда немцы стояли у стен Москвы, если бы японцы нанесли удар в спину в самый критический момент битвы за Москву. А одержав победу над Англией и СССР, Гитлер мог бы совместно с Японией заняться и Америкой.

В-третьих, наконец,  ошибка Гитлера заключалась и в его национальной политике. Ни один народ, ни одна нация  в мире не согласится быть нацией второго сорта и быть уничтоженной. Это-то и восстановило народы всего мира против гитлеровского фашизма.

А что было бы с нами, если бы Гитлер все-таки оказался победителем?  Мне ясно одно: фашизм долго не продержался бы. Конечно, много пролилось бы крови, но в конечном итоге под давлением народных масс фашизм рухнул бы. Весь ход истории подтверждает это. Рухнуло рабство в Америке, рухнул крепостной строй в России. Рухнул бы и фашизм, как рухнул и большевизм, аналог фашизма. Не может в конце двадцатого века существовать человеконенавистнический общественный строй.

 

В Самаре в годы войны был сооружен  подземный  бункер для  Сталина,  открытый  уже  в 80-х годах двадцатого века был открыт для посещения туристами.  Я побывал в нём с группой  иногородних  туристов.   Бункер  представляет  собой  многоэтажное подземное сооружение со многими залами, комнатами, оборудованиями жизнеобеспечения и прочими коммуникациями. Находится он под зданием бывшего областного комитета КПСС, (в годы войны эта партия именовалась ВКП/б/), на театральной площади, как раз напротив памятника Чапаеву. Здесь же, рядом, размещался и штаб ПРИВО (Приволжского военного округа), где в 1937 году  был арестован маршал Михаил Николаевич Тухачевский. Вход в бункер из здания бывшего  обкома КПСС. Несколько этажей вниз можно спуститься на лифте, но экскурсанты спускаются по лестнице. В бункере имеется несколько залов, один из которых представляет собой круглую комнату с несколькими абсолютно одинаковыми дверями, причем только одна дверь настоящая, а остальные – муляжи. Эта комната предназначалась для приёма Сталиным своих “вассалов”. Находясь в этой комнате в ожидании Сталина, посетитель не мог знать, через какую дверь войдет “хозяин”, чем взвинчивал себе нервы. Вот каким психологическим пыткам подвергал Сталин своих приближенных.

Есть там и зал для заседаний с длинным столом для заседавших, во главе которого должен был сидеть сам Сталин, а в стороне стоит стол для стенографисток, которые должны были сидеть спиной к заседавшим, и поворачиваться им запрещалось.

При посещении этого бункера экскурсиями экскурсовод рассказывает, что его  строительство в годы войны велось в строжайшей тайне, и никто в городе не догадывался, что под землёй идёт такая огромная стройка, с чем я согласиться не могу. Я жил близко от этого места на Садовой улице между  улиц Красноармейской и Льва Толстого и видел, что близлежащая площадь была обнесена забором, и за забором шли какие-то подземные работы. Около забора лежали трубы, по которым мы, мальчишки, постоянно бегали, а из-за забора выходили рабочие в метростроечных касках. По городу ползли слухи, что строят метро. И это в то время, когда немцы стояли под Сталинградом, а в Куйбышеве, видите ли, метро строят. Больше заняться нечем! Но, конечно же, мы и не догадывались, что идет строительство бункера.

Но Сталин в этом бункере никогда не был. Известно, что он оставался в Москве даже в самые критические дни обороны столицы. Почти все министерства страны, все члены правительства и иностранные посольства  были эвакуированы в Куйбышев. Сталин же Москву не оставил, что, несомненно, можно занести в актив его ума.

В то тревожное время в трех городах страны 7-го ноября 1941 года состоялись военные парады. Этими городами были Москва, Воронеж и Куйбышев. А после парада, как обычно, состоялась демонстрация, и я видел в этот день на трибуне главной площади города Ворошилова и Калинина.

Трибуна стояла на центральной площади города у памятника Валериану Владимировичу Куйбышеву. Скульптор этого памятника М.Г. Манизер создал в городе ещё два интересных памятника. Это памятник В.И. Ленину, установленный в сквере на улице Куйбышева (до революции она называлась Дворянской) и памятник В.И. Чапаеву на театральной площади. Памятник Ленину представляет собой стоящую в рост фигуру Владимира Ильича, которую Манизер скопировал с известной фотографии, где Ленин стоит рядом с Бонч-Бруевичем на территории Кремля, когда он впервые вышел на прогулку после болезни, и поместил эту фигуру на старинный гранитный пьедестал, на котором до революции стоял памятник императору Александру Второму.

Другое изваяние скульптора Манизера, установленное на театральной площади, представляет собой скульптурную композицию, в которой Чапаев с шашкой наголо сидит на вздыбленном коне в окружении своих сподвижников. Здесь и ординарец Чапаева  Петька, здесь и Анка-пулеметчица, и другие бойцы. Памятник очень удачный и хорошо вписался в архитектурный ансамбль площади. За этот памятник Матвей Генрихович Манизер заслуженно удостоен звания академика.  Интересно отметить, что авторское повторение этой скульптурной композиции установлено в Санкт-Петербурге перед зданием Академии связи на Тихорецком проспекте. Непонятно, какое отношение Чапаев имел к Ленинграду, тем более, что, как это утверждает путеводитель по Ленинграду (ЛЕНИНГРАД, путеводитель. Лениздат, 1988, стр. 341), памятник установлен в 1943 году, в самый разгар ленинградской блокады. До этого ли памятника было в ту пору?

И все три  памятника (Ленину, Чапаеву, и В.В. Куйбышеву), несомненно, имеют  большую художественную ценность, хотя памятник В.В. Куйбышеву  представляет собой излишне громадную фигуру шагающего человека в пальто и в сапогах. Этот памятник установлен перед зданием дворца Культуры, в котором размещаются оперный театр, областная библиотека, художественная галерея и другие культурно-просветительные и административные организации. А само здание дворца Культуры стоит на том месте, где до революции возвышался величественный православный собор, видимый, как мне рассказывали люди старшего поколения, далеко с Волги. Но сам я этот собор уже не застал и видел его только на открытке. Очень жаль, что  уничтожили этот замечательный памятник культуры. Не знаю насколько это верно, но мне рассказывали, что из камня этого собора построено несколько крупных зданий в городе, в том числе сам дворец Культуры, дом Сельского хозяйства на Ново-Садовой улице и дом Промышленности на улице Куйбышева.

Вместе с тем, что по непонятным причинам в 1943 году в Ленинграде был поставлен памятник Чапаеву, непонятен ещё и тот факт, что в Самаре на одном доме по улице Фрунзе спустя много лет после Отечественной войны появилась мемориальная доска,  повествующая о том, что в этом доме в 1944 году жил герой Советского Союза Николай Александрович Лунин, командир подводного крейсера “К-21”. Тот самый Лунин, который в 1942 году торпедировал самый мощный линкор фашистской Германии “Тирпиц”, чем и принудил его отказаться от перехвата союзного конвоя с грузом для Советского Союза и вернуться в базу. Как мог Н.А. Лунин жить в 1944 году в Куйбышеве, если он в это время воевал на Северном флоте? Непонятно! Может быть, семья его жила здесь, а сам он только навещал когда-нибудь свою семью.

В годы войны, особенно в её первую половину, нередко можно было видеть в городе машины с американскими или английскими флажками, так как посольства этих стран тоже были в Куйбышеве. В Куйбышев из Москвы был эвакуирован и Большой театр. Его представления шли на сцене куйбышевского театра оперы и балета в том же здании дворца Культуры.

Голоса великих артистов Большого театра часто звучали по куйбышевскому радио. С каким удовольствием слушали мы дуэт Ивана Семеновича Козловского и Максима Дормидонтовича Михайлова:

 

“…Смело, братья. Бурей полный

Парус свой направил я.

Полетит по скользким волнам

Быстрокрылая ладья”.

 

Среди многих знаменитостей Большого театра в Куйбышеве не было только известнейшего певца, лирического тенора С. Я. Лемешева. В своей мемуарной книге “Путь в искусство” Сергей Яковлевич объясняет это тем, что он в это время тяжело заболел и не мог выехать из Москвы вместе с театром.

 

Трудно было в годы Отечественной войны в тылу, очень трудно. И не только взрослым, но и детям. Даже занятия в школах в годы войны начинались не с сентября, а с октября, ибо школьники осенью работали на уборке урожая. А сколько школьников, даже младших классов, ушли из школы работать на завод!

 

Будучи  в годы войны школьником, я увлекся занятиями в клубе служебного собаководства. Да так увлекся, что стал плохо учиться, за что мою мать вызывали в школу. Мне говорили, что если я не подтянусь в учёбе, то мне запретят заниматься в клубе. Пришлось поменьше “крутить хвосты” собакам и взяться за учёбу. Но в клубе мы не “хвосты крутили” собакам, а серьёзно занимались с ними под руководством инструкторов, готовя собак подрывать немецкие танки.

Собаки сдавали зачет, и за ними приезжали  специалисты, принимали собак и увозили на фронт.  Подбивая танки, собаки, конечно, гибли. Жалко собак, но что поделаешь? На войне гибнут не только собаки, гибнут и люди. И не каждой собаке удавалось подбить танк. Не так-то просто подползти к ощетинившемуся пулемётами танку. Хорошо об этом сказал Твардовский в своей поэме «Василий Тёркин»:

 

Что ж, в газетке лозунг точен;

Не беги в кусты да в хлеб.

Танк – он с виду грозен очень,

А на деле глух и слеп.

– То-то слеп. Лежишь в канаве,

А на сердце маята:

Вдруг как сослепу задавит,

Ведь не видит ни черта.

 

Одна моя “воспитанница, европейская овчарка по кличке Астра,  подбила-таки танк ценой своей жизни. Об этом с фронта в клуб пришло сообщение.

А вспоминаю я об этом ещё и потому, что в то страшно голодное время Астра меня подкармливала. На кормление европейской овчарки в клубе выдавали шестнадцать килограмм крупы в месяц. Конечно, низкосортной крупы, сечки какой-нибудь, но в то время жиденькая кашка из этой сечки была просто манной небесной. И собака со мной этой крупкой “делилась”.

 

В конце августа 1944 года довелось мне одному добираться до города из деревни, чтобы успеть в школу, в следующий класс. В этой деревне я был вместе с матерью, откомандированной с группой рабочих завода, на котором она работала, на уборке проса, выращенного в подсобном хозяйстве завода. Деревня эта находилась в Куйбышевской области, но где-то далеко от города и от Волги. Чтобы добраться до города, сначала надо было как-то добраться до Волги  и ждать парохода, идущего вниз. Пока я попал на пароход, прошло несколько суток. У меня кончился хлеб, и  совершенно нечего было есть. Вот  в этих-то мытарствах я встретил одну цыганскую семью, искавшую цыганский табор, и примкнул к ней. Эта семья состояла из одного цыгана, его жены и дочери. Они кочевали с лошадью в открытой телеге. Их дочь, девушка-цыганка, была года на три-четыре старше меня. Мы с ней как-то подружились и вместе бегали по степи. Все трое очень дружелюбно меня приняли и кормили картошкой, сваренной на костре. Они мне говорили, чтобы я сам брал из котелка картошку в мундире и сам бы её чистил, своими руками. Их великодушие ошеломило меня. Когда наступала ночь, они выпрягали лошадь, и  телега служила кроватью для взрослых цыган, а мы с девушкой спали под телегой. Не знаю, как бы я выжил, если бы не эта цыганская семья: кроме их картошки в мундире у меня совершенно нечего было есть. Относились они ко мне очень хорошо. И кормили.

Трое суток я кочевал с этой цыганской семьёй, пока не добрались до берега Волги. Здесь мы и расстались. Они пошли дальше в поисках цыганского табора, а я остался ждать пароход, идущий в Куйбышев.

Наконец-то, я сел на пароход, идущий вниз по Волге. Это был двухпалубный пассажирский колёсный пароход.

Пробравшись на пароход, я спустился в трюм, набитый пассажирами. Воздух в этом трюме был настолько тяжел, настолько насыщен человеческими испарениями и кишечными испражнениями, что более  трех минут  выдержать  я  был не в состоянии. Я вышел на открытую палубу.

Из-за отсутствия топлива пароход шёл очень медленно, со скоростью течения реки, лениво шлёпая плицами колёс только для того, чтобы удержаться на курсе. В те годы Волга ещё не была перекрыта каскадом плотин гидроэлектростанций, и течение на ней было заметным. Несколько раз, пока добирались до Куйбышева, пароход вплотную подходил к берегу, покрытому лесом, и пассажиры, по призыву пароходной команды,  выходили на берег, валили деревья и носили их в пароходную топку. Но разве можно было на таком сыром топливе поднять пар в пароходных котлах до марки? Вот и шли только со скоростью течения.

Сейчас трудно представить, насколько была тяжела жизнь в годы войны. Вот в таких суровых  условиях и проходило моё детство в военное время.

Сейчас, когда я бываю в Самаре, я обязательно прихожу в сквер на Ново-Садовой улице с мемориалом, посвященным детям, которые в годы Великой Отечественной войны трудились наравне с взрослыми для победы над фашизмом.  В этом сквере широкие аллеи, обсаженные красивыми декоративными деревьями, фонтаны, потоки воды которых трёхступенчатым каскадом низвергаются вниз, а в центре скульптурная группа: подростки – мальчик и девочка  –  в рабочих спецовках и в грубых ботиночках, с инструментами в слабых ручонках, протягивают друг другу ладошки. Под ними выбитое в камне посвящение: “Детям – труженикам тыла – благодарная Самара”. И ниже стихи:

 

Среди разрухи и смертей

Вам выпала своя дорога.

Война вас не считала за детей,

А Родина с вас спрашивала строго!

 

Комок слёз подкатывается к горлу, когда я стою возле этого памятника детям войны. Стою и думаю: это памятник моему детству

                         

 

                                  

                                           Л Н В М У

 

Кончилась война. Кончилась победно. Ликование народа было неописуемо. Конечно же, день 9-го мая был объявлен в стране праздничным, выходным.  Прямо на улицах города шли импровизированные концерты профессиональными театральными коллективами. Откидывались борта грузовой машины, кузов застилался материей, и в нём выступали артисты.

К сожалению, это было только в 1945 и 1946 годах, а уже с 1947 года 9-е мая стал рабочим днём, которым оставался до 1965 года. В двадцатилетие великой Победы ему был возвращён статус выходного дня. Между прочим, Международный женский день тоже стал выходным только с 1965 года.

Итак, война кончилась. Но победа не принесла облегчения народу. Своему, советскому народу. Голод в стране продолжался до конца 1947 года, до отмены карточной системы на хлеб. Но это не значит, что началась хорошая жизнь. Нет, просто голод кончился в прямом его понимании, то есть хлеба стало можно купить не по карточкам и сколько надо, но других продуктов по-прежнему не было. А до отмены хлебных карточек в 1947 году, то есть 1945-й и 1946-й года были ещё голоднее, чем годы войны.

Справедливости ради надо сказать, что каждой весной первых послевоенных лет в стране проводилось снижение цен на продукты. Не очень большое, но всё же снижение. И обставлялось оно помпезно.  На перекрёстках, где были установлены уличные рупоры-репродукторы, собирались толпы людей, слушающих постановления правительства об этих снижениях, воспринимающихся измучившимся за годы войны народом с радостной благодарностью. Незначительные снижения цен на продукты питания в изголодавшейся стране были вынужденным шагом правительства. Но проводилось оно за счёт жесточайшей эксплуатации крестьянства, обкладываемого непосильными налогами.

В этой связи можно вспомнить, что во все последующие годы советской власти, несмотря на торжественные обещания перехода к коммунизму (в 1961 году был широко распространён лозунг, взятый из программы партии: “Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме”) и объявления построенного “развитого социализма”, в стране регулярно шли повышения цен на все товары первой необходимости. И, конечно же, эти повышения не рекламировались, а, наоборот, всячески завуалировались, порой методами до смешного наивными. Так, однажды, когда в народе шли разговоры об ожидаемом очередном повышении цен на продукты питания, по центральному телевидению давал интервью один какой-то крупный чиновник из Госплана, имя которого я, к сожалению, не запомнил. Но хорошо запомнил его ответ на вопрос телеведущего программы. Когда последний спросил этого чиновника, правда ли, что в ближайшее время ожидается повышение цен на продукты, тот очень спокойно, не дёрнув ни одним мускулом лица, даже с некоторой ленцой,  ответил: “Да что вы? Я впервые об этом слышу. Никакого повышения цен не планируется. И не будет.  А вот некоторое регулирование цен, действительно, сейчас рассматривается. Именно, регулирование. Вот посмотрите. Цены на барабаны пионерские, ну уж очень высоки сейчас. Их надо снизить, примерно, на 2-3 %. И это будет справедливо. А какие сейчас высокие цены на балалайки трёхструнные! Их тоже надо снизить процентов на 5! В компенсацию же этого снижения чуть-чуть (!) цены повысятся на некоторые товары. Например, на масло животное всего процентов на 15-20, на мясомолочные продукты – всего на 25 %. Так что ни о каком повышении цен говорить не приходится ”.

Я слушал это, с позволения сказать, интервью, и думал: “Кого этот полномочный представитель Госплана считает дураком?  Себя или народ? ”

Но вернёмся к послевоенному периоду 1946-47 годов. Не зная, куда деться от этого страшного голода, я осенью 1947-го года поступил в Подготовительное Военно-Морское Авиационное училище (ПВМАУ), которое вот уже несколько лет дислоцировалось в Куйбышеве. И не по призванию, а чтобы убежать от голода. Правда, забегая вперёд, скажу, что впоследствии я ни разу не пожалел об этом и, благодаря этому, получил неплохое образование.

ПВМАУ давало только среднее десятиклассное образование, по окончании которого курсанты направлялись учиться на лётчиков авиации военно-морского флота в города  Ейск и Николаев. В Ейске готовили лётчиков истребительной авиации, а в Николаеве бомбардировочной и торпедоносной.

Но ни в то, ни в другое мне попасть не довелось. В ПВМАУ я проучился один год, и оно было расформировано. Курсанты были распределены по разным средним военно-морским училищам. Я в числе тридцати человек был направлен продолжать учёбу в Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище (ЛНВМУ).

Но ещё перед поступлением в ПВМАУ со мной было одно трагикомическое происшествие.

Было это летом 1947 года, когда я поехал в Ленинград поступать в подготовительное военно-морское училище, что было расположено на Лермонтовском проспекте Ленинграда.  На базе этого училища впоследствии было сформировано высшее военно-морское училище подплава,  получившее имя Ленинского Комсомола. Мне было тогда 15 лет. Требование для приобретения билета для проезда до Ленинграда мне выдал военкомат, в который я обратился с заявлением о поступлении в подготовительное военно-морское училище.  Во время сдачи  вступительных экзаменов я сильно захандрил, заскучал по дому, по маме, и решил вернуться домой. Но я полагал, что если я просто откажусь от поступления, то мне откажут в бесплатных проездных документах, а денег на билет у меня не было. Как быть? И я решил завалить экзамен, пологая, что в таком случае мне, как не сдавшему вступительные экзамены, дадут проездные документы. И я начал заваливать математику. Помню, что я очень хорошо знал ответ на доставшийся билет, очень легко решил задачу, но… стал путаться, неверно отвечать, молчать на дополнительные вопросы, ответы на которые хорошо знал, и очень хотелось уверенно и без запинки ответить на них. А принимающий экзамен преподаватель стал тянуть из меня, подсказывать мне, а я сопротивлялся, молчал, что было для меня мучительно, так как с лёгкостью мог бы ответить на все вопросы. Таким образом, я искусственно завалил экзамен и вернулся домой. Это было моё первое знакомство с Ленинградом.

Может быть и не стоило бы рассказывать об этом. Мне самому вспоминать об этом стыдно. Впрочем, много есть в моей биографии случаев, о которых я вспоминаю со  жгучим стыдом.

Но как бы там ни было, я всё же этой же осенью поступил в ПВМАУ, как я уже сказал, для того, чтобы убежать от голода. И в дальнейшем, когда я учился в Ленинграде, то уже не тосковал по дому.

Время учёбы в ПВМАУ ничем особенным не запомнилось. Разве что именно там я впервые стал постигать основы военной службы. Присягу мы там не принимали, тем не менее, несли караульную службу. Именно там я понял, в чём заключаются тяготы военной службы. Понял. Но ещё не всё прочувствовал.

Летом 1948 года группа в количестве тридцати человек, среди которых был и я, приехала в Ленинград. Начался очень интересный период в моей жизни.

 

Нахимовское училище размещено на Петроградской набережной в бывшем училищном доме имени Петра Великого, возведённом в 1911 году по проекту архитектора А.И. Дмитриева. Его фасад украшен рельефными композициями и бюстом Петра 1, созданными скульптором В.В. Кузнецовым по эскизам художника А.Н. Бенуа. Высокая живописная кровля здания увенчана лёгким шпилем-мачтой.  В этом училищном доме в молодости учился  Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин.

По прибытии в Ленинград нас сразу же отправили в лагерь, расположенный на Карельском перешейке, на берегу большого озера Сулоярви. Здесь, на этом озере, которое сейчас называется Нахимовским, я начал постигать азы моряцкого ремесла. Здесь мы получили богатую шлюпочную практику, изучали устройство шлюпки, флажный семафор, учились гребле и управлению шлюпкой под парусом.

Жили мы по лагерному в брезентовых палатках.  Вокруг лес, ягоды. Каждую свободную минуту  бегали в лес, и рты у всех были перепачканы черникой. Лагерь располагался в том месте, через которое совсем недавно прокатились две войны, где находились разбитые укрепления знаменитой финской оборонительной линии Маннергейма. Ползая по разбитым ДОТам и ДЗОТам,  мы не редко находили оставшееся финское и немецкое стрелковое оружие, и даже гранаты. Просто удивительно, что никто из нас не подорвался. Впрочем, при разборке какого-то патрона одному мальчишке все-таки оторвало пальцы.

Но самым  главным  в этом лагере для нас была великолепная шлюпочная практика. Уже учась на втором курсе высшего военно-морского учебного заведения, я получил спортивный разряд по гребле. Но основы в гребле и управлении шлюпкой я, всё-таки, получил в этом лагере на озере Сулоярви.

Летняя лагерная жизнь закончилась, и впереди нас ждала учёба в Ленинградском Нахимовском Военно-Морском училище.

 

Преподавали в Нахимовском училище в то время лучшие педагоги Ленинграда. Достаточно сказать, что некоторые из них были авторами художественных книг или учебников. Так преподавателем истории был Ф.Криницын, автор художественной книги “Чесма” на историческую тему о Чесменском сражении в 1770 году, где русский флот под командованием адмирала Г.А. Спиридова уничтожил турецкий флот, чем обеспечил свое господство в Эгейском море и блокаду Дарданелл.

Криницын рассказывал нам о своих встречах с генерал-лейтенантом в отставке Игнатьевым, автором мемуаров “50 лет в строю”, с которым он был знаком. Описывая высокий аристократизм Игнатьева, Криницын говорил нам, что генерал всегда, где бы он ни находился, был аккуратно и опрятно одет, застегнутым на все пуговицы, даже работая за письменным столом у себя дома. И только когда подходил в своей спальне к кровати, расстегивал первую пуговицу кителя.

Осажденная  Москва 1941 года. Осень. Обстановка тревожная донельзя. В одном из продовольственных магазинов стоит огромная очередь. Всем некогда, все нервно-возбуждены. И не удивительно: враг у ворот Москвы..

Вдруг в магазин вбегает красноармеец, выписавшийся из напротив расположенного госпиталя, и просит пропустить его вне очереди, так как он прямо сейчас отбывает на фронт и стоять в очереди не может.  Стоящие в очереди зло отказывают ему, говоря, что у всех сейчас важные дела, ждать никто не может, вечереет и скоро налетят фашистские бомбардировщики. Неожиданно из впередистоящих выходит пожилой гражданин и предлагает красноармейцу встать на его место, а сам пошел в хвост очереди. Стоящие в очереди  узнают в этом гражданине автора мемуаров “50 лет в строю”, генерала Игнатьева. Вся очередь заволновалась, послышались голоса: “Товарищи! Это же генерал Игнатьев! Пропустим!”, “Товарищ генерал, как можно! Стойте на своем месте. Красноармейца мы пропустим” и тому подобное.  Генерал отвечает:

– Нет! Сейчас все заняты, всем некогда, всем трудно. Я пенсионер, не у дел, мне спешить некуда. Выстою ещё одну очередь. И хотя бы такой мелочью послужу Родине! Товарищ красноармеец, проходите на мое место.

Не в этом ли поступке подлинный аристократизм патриота?

Интересный случай рассказал Криницын о его случайной встрече с всемирно известным академиком и лауреатом Нобелевской премии Иваном Петровичем Павловым. Как-то в начале тридцатых годов Криницын ехал по Ленинграду в трамвае. Случайно в этом же вагоне ехал домой и Иван Петрович Павлов, который жил на Васильевском острове. Известно, что И.П. Павлов был искренно верующим человеком. Когда трамвай проезжал мимо Исаакиевского собора, Павлов, глядя на собор, снял шляпу и перекрестился. Это видели все, кто ехал в трамвае. Видела это и молодая женщина, кондуктор трамвая. Глядя на перекрестившегося старичка, коим был великий ученый И.П. Павлов, она громко произнесла: “Эх! Необразованность!”

Литературу и русский язык преподавал автор-составитель сборника диктантов Владимир Васильевич Клитин. Именно он, Владимир Васильевич Клитин, научил меня любить поэзию.

По заведенному порядку дежурный по классу на каждом уроке заполнял рапортичку, в которой были графы, указывающие наименование учебного предмета, фамилию преподавателя, количество и причины отсутствующих. В конце урока рапортичка подписывалась преподавателем, и после занятий дежурный по классу сдавал её в учебную часть.

1-го сентября 1948 года третьим  уроком у нас была литература. Я дежурил по классу. Клитина я ещё не знал, но те, кто его уже видел, с ребяческим баловством называли его между собой Троцким. Очевидно, этому детскому воображению способствовала внешность Владимира Васильевича, внешность интеллигента с хорошей, но уже начинающей редеть, шевелюрой. К тому же внешность самого Льва Давидовича Троцкого мы в то время знали только по карикатурным изображениям в художественных фильмах. И мне взбрело в голову, что Троцкий – это фамилия преподавателя литературы. В конце концов, это фамилия реального человека, которую Бронштейн взял себе псевдонимом. Почему, рассуждал я, это не может быть фамилией другого человека, нашего преподавателя литературы? И я, со своей детской наивностью, в графе рапортички, где следовало указать фамилию преподавателя,  написал Троцкий. Владимир Васильевич взял в руки рапортичку, прочитал, улыбнулся и, похлопав меня по плечу, с достоинством сказал: “Я не Троцкий, друг мой. Я Клитин!”

Если бы кто знал, как мне было стыдно!

Математику в Нахимовском училище в то время преподавал майор Базилевич по прозвищу  “Батенька” за его постоянное восклицание по поводу и без повода “батенька мой”.  “Батенька” был влюблён в математику и считал её поэзией мироздания. Огромное значение он придавал логике, пологая, что без неё математика невозможна. Он даже неоднократно говорил, что отсутствие изучения логики в математических ВУЗах  объясняется тем, что её знание уже подразумевается

“Батенька” научил нас мнемоническому правилу запоминания математического числа “Пи” до десятого знака после запятой. Для этого надо написать фразу “Кто и лихо и легко пожелаетъ Пи узнать число, ужъ знаетъ”. Сколько букв в словах этой фразы, такую цифру и надо ставить, но писать надо по-старинному, по дореволюционному, с ”Ъ” на конце слов, оканчивающихся  на  согласную  букву.  Таким образом , число  Пи  равно 3, 141592653

 

Во всех школах страны шли зимние каникулы, новогодние балы. Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище встречало 1949 год новогодним балом, которым руководил наш преподаватель танцев Владимир Васильевич Хавский со своей неизменной партнершей Аллой Васильевной. В то время мы не знали современных танцев, таких как “шейк”, “твист”, и прочих трясок. Танцевали бальные танцы: “па-де-де”, “краковяк”, “па-зефир”, “полонез-мазурку”, “русский бальный”, “польку”, “польку-бабочку” и, конечно же, “медленный танец” (“танго”), “вальс” и прочие бальные танцы. Именно этим танцам и обучал нас на своих занятиях В.В. Хавский. А на училищных балах он с небольшим никелированным рупором и стеком в руках руководил танцами, и из его рупора часто разносилось: ”Кавалеры! Приглашайте дам на вальс! Кавалеры! Приглашайте дам на полонез!”  А сам Хавский в паре с Аллой Васильевной вёл полонез, или первой парой они танцевали какой-нибудь бальный танец. Заметив, что кто-нибудь неправильно держит даму или какой-либо другой изъян в танце, он подходил и тактично поправлял, делал замечание. На своих занятиях по танцам он иногда говорил: “Если вы совсем не умеете танцевать – это хорошо. Я научу вас. Но если вы уже танцуете и  танцуете неправильно – это плохо. Как легче сшить хороший костюм из нетронутого отреза материи, чем исправить испорченный костюм, так легче научить правильно и красиво танцевать совсем неумеющего, чем выправить неправильно танцующего человека.

Итак, новогодний бал в Нахимовском училище. Мне 16 лет. Я пригласил девушку и танцую с ней. Прямо во время танца Хавский подходит к нам и, обращаясь ко мне, говорит:

– Ты хочешь пойти на бал в хореографическое училище?

Я как-то сразу испугался. В знаменитое Ленинградское хореографическое училище? Да там же балерины! Я только опозорюсь на их фоне. И я ответил:

– Спасибо, но я не могу. Я еще плохо танцую, даже не все танцы. Нет, не пойду.

Хавский отошел от меня.

Прошло несколько танцев. Я продолжал танцевать с другими девушками, как вдруг Хавский во время очередного танца подошел ко мне и, протягивая пригласительный билет, говорит:

– Ты всё-таки пойдёшь на бал в хореографическое училище. Ты прямой и стройный.

Так я единственный раз в своей жизни побывал в Ленинградском хореографическом училище. Впечатление от этого у меня осталось неизгладимое. Танцевали на балу  в зале, оборудованном для занятий танцами. Вдоль стен укреплены специальные станки. Посредине  зала стояла  ёлка. А что меня более всего удивило, так это то, что пол в зале  был с заметным наклоном. Было непривычно, а потому трудно танцевать на наклонном полу. Вальсировать вокруг ёлки вниз по полу ещё как-то можно, а вверх было очень трудно. Я спросил у одной учащейся девушки, почему такой пол, на что она ответила, что это сделано специально для того, чтобы будущие балерины и танцовщики привыкали танцевать на наклонной плоскости, так как сцены в крупных театрах мира наклонные.

 

 

                                  

                                           Л Н В М У

 

Кончилась война. Кончилась победно. Ликование народа было неописуемо. Конечно же, день 9-го мая был объявлен в стране праздничным, выходным.  Прямо на улицах города шли импровизированные концерты профессиональными театральными коллективами. Откидывались борта грузовой машины, кузов застилался материей, и в нём выступали артисты.

К сожалению, это было только в 1945 и 1946 годах, а уже с 1947 года 9-е мая стал рабочим днём, которым оставался до 1965 года. В двадцатилетие великой Победы ему был возвращён статус выходного дня. Между прочим, Международный женский день тоже стал выходным только с 1965 года.

Итак, война кончилась. Но победа не принесла облегчения народу. Своему, советскому народу. Голод в стране продолжался до конца 1947 года, до отмены карточной системы на хлеб. Но это не значит, что началась хорошая жизнь. Нет, просто голод кончился в прямом его понимании, то есть хлеба стало можно купить не по карточкам и сколько надо, но других продуктов по-прежнему не было. А до отмены хлебных карточек в 1947 году, то есть 1945-й и 1946-й года были ещё голоднее, чем годы войны.

Справедливости ради надо сказать, что каждой весной первых послевоенных лет в стране проводилось снижение цен на продукты. Не очень большое, но всё же снижение. И обставлялось оно помпезно.  На перекрёстках, где были установлены уличные рупоры-репродукторы, собирались толпы людей, слушающих постановления правительства об этих снижениях, воспринимающихся измучившимся за годы войны народом с радостной благодарностью. Незначительные снижения цен на продукты питания в изголодавшейся стране были вынужденным шагом правительства. Но проводилось оно за счёт жесточайшей эксплуатации крестьянства, обкладываемого непосильными налогами.

В этой связи можно вспомнить, что во все последующие годы советской власти, несмотря на торжественные обещания перехода к коммунизму (в 1961 году был широко распространён лозунг, взятый из программы партии: “Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме”) и объявления построенного “развитого социализма”, в стране регулярно шли повышения цен на все товары первой необходимости. И, конечно же, эти повышения не рекламировались, а, наоборот, всячески завуалировались, порой методами до смешного наивными. Так, однажды, когда в народе шли разговоры об ожидаемом очередном повышении цен на продукты питания, по центральному телевидению давал интервью один какой-то крупный чиновник из Госплана, имя которого я, к сожалению, не запомнил. Но хорошо запомнил его ответ на вопрос телеведущего программы. Когда последний спросил этого чиновника, правда ли, что в ближайшее время ожидается повышение цен на продукты, тот очень спокойно, не дёрнув ни одним мускулом лица, даже с некоторой ленцой,  ответил: “Да что вы? Я впервые об этом слышу. Никакого повышения цен не планируется. И не будет.  А вот некоторое регулирование цен, действительно, сейчас рассматривается. Именно, регулирование. Вот посмотрите. Цены на барабаны пионерские, ну уж очень высоки сейчас. Их надо снизить, примерно, на 2-3 %. И это будет справедливо. А какие сейчас высокие цены на балалайки трёхструнные! Их тоже надо снизить процентов на 5! В компенсацию же этого снижения чуть-чуть (!) цены повысятся на некоторые товары. Например, на масло животное всего процентов на 15-20, на мясомолочные продукты – всего на 25 %. Так что ни о каком повышении цен говорить не приходится ”.

Я слушал это, с позволения сказать, интервью, и думал: “Кого этот полномочный представитель Госплана считает дураком?  Себя или народ? ”

Но вернёмся к послевоенному периоду 1946-47 годов. Не зная, куда деться от этого страшного голода, я осенью 1947-го года поступил в Подготовительное Военно-Морское Авиационное училище (ПВМАУ), которое вот уже несколько лет дислоцировалось в Куйбышеве. И не по призванию, а чтобы убежать от голода. Правда, забегая вперёд, скажу, что впоследствии я ни разу не пожалел об этом и, благодаря этому, получил неплохое образование.

ПВМАУ давало только среднее десятиклассное образование, по окончании которого курсанты направлялись учиться на лётчиков авиации военно-морского флота в города  Ейск и Николаев. В Ейске готовили лётчиков истребительной авиации, а в Николаеве бомбардировочной и торпедоносной.

Но ни в то, ни в другое мне попасть не довелось. В ПВМАУ я проучился один год, и оно было расформировано. Курсанты были распределены по разным средним военно-морским училищам. Я в числе тридцати человек был направлен продолжать учёбу в Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище (ЛНВМУ).

Но ещё перед поступлением в ПВМАУ со мной было одно трагикомическое происшествие.

Было это летом 1947 года, когда я поехал в Ленинград поступать в подготовительное военно-морское училище, что было расположено на Лермонтовском проспекте Ленинграда.  На базе этого училища впоследствии было сформировано высшее военно-морское училище подплава,  получившее имя Ленинского Комсомола. Мне было тогда 15 лет. Требование для приобретения билета для проезда до Ленинграда мне выдал военкомат, в который я обратился с заявлением о поступлении в подготовительное военно-морское училище.  Во время сдачи  вступительных экзаменов я сильно захандрил, заскучал по дому, по маме, и решил вернуться домой. Но я полагал, что если я просто откажусь от поступления, то мне откажут в бесплатных проездных документах, а денег на билет у меня не было. Как быть? И я решил завалить экзамен, пологая, что в таком случае мне, как не сдавшему вступительные экзамены, дадут проездные документы. И я начал заваливать математику. Помню, что я очень хорошо знал ответ на доставшийся билет, очень легко решил задачу, но… стал путаться, неверно отвечать, молчать на дополнительные вопросы, ответы на которые хорошо знал, и очень хотелось уверенно и без запинки ответить на них. А принимающий экзамен преподаватель стал тянуть из меня, подсказывать мне, а я сопротивлялся, молчал, что было для меня мучительно, так как с лёгкостью мог бы ответить на все вопросы. Таким образом, я искусственно завалил экзамен и вернулся домой. Это было моё первое знакомство с Ленинградом.

Может быть и не стоило бы рассказывать об этом. Мне самому вспоминать об этом стыдно. Впрочем, много есть в моей биографии случаев, о которых я вспоминаю со  жгучим стыдом.

Но как бы там ни было, я всё же этой же осенью поступил в ПВМАУ, как я уже сказал, для того, чтобы убежать от голода. И в дальнейшем, когда я учился в Ленинграде, то уже не тосковал по дому.

Время учёбы в ПВМАУ ничем особенным не запомнилось. Разве что именно там я впервые стал постигать основы военной службы. Присягу мы там не принимали, тем не менее, несли караульную службу. Именно там я понял, в чём заключаются тяготы военной службы. Понял. Но ещё не всё прочувствовал.

Летом 1948 года группа в количестве тридцати человек, среди которых был и я, приехала в Ленинград. Начался очень интересный период в моей жизни.

 

Нахимовское училище размещено на Петроградской набережной в бывшем училищном доме имени Петра Великого, возведённом в 1911 году по проекту архитектора А.И. Дмитриева. Его фасад украшен рельефными композициями и бюстом Петра 1, созданными скульптором В.В. Кузнецовым по эскизам художника А.Н. Бенуа. Высокая живописная кровля здания увенчана лёгким шпилем-мачтой.  В этом училищном доме в молодости учился  Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин.

По прибытии в Ленинград нас сразу же отправили в лагерь, расположенный на Карельском перешейке, на берегу большого озера Сулоярви. Здесь, на этом озере, которое сейчас называется Нахимовским, я начал постигать азы моряцкого ремесла. Здесь мы получили богатую шлюпочную практику, изучали устройство шлюпки, флажный семафор, учились гребле и управлению шлюпкой под парусом.

Жили мы по лагерному в брезентовых палатках.  Вокруг лес, ягоды. Каждую свободную минуту  бегали в лес, и рты у всех были перепачканы черникой. Лагерь располагался в том месте, через которое совсем недавно прокатились две войны, где находились разбитые укрепления знаменитой финской оборонительной линии Маннергейма. Ползая по разбитым ДОТам и ДЗОТам,  мы не редко находили оставшееся финское и немецкое стрелковое оружие, и даже гранаты. Просто удивительно, что никто из нас не подорвался. Впрочем, при разборке какого-то патрона одному мальчишке все-таки оторвало пальцы.

Но самым  главным  в этом лагере для нас была великолепная шлюпочная практика. Уже учась на втором курсе высшего военно-морского учебного заведения, я получил спортивный разряд по гребле. Но основы в гребле и управлении шлюпкой я, всё-таки, получил в этом лагере на озере Сулоярви.

Летняя лагерная жизнь закончилась, и впереди нас ждала учёба в Ленинградском Нахимовском Военно-Морском училище.

 

Преподавали в Нахимовском училище в то время лучшие педагоги Ленинграда. Достаточно сказать, что некоторые из них были авторами художественных книг или учебников. Так преподавателем истории был Ф.Криницын, автор художественной книги “Чесма” на историческую тему о Чесменском сражении в 1770 году, где русский флот под командованием адмирала Г.А. Спиридова уничтожил турецкий флот, чем обеспечил свое господство в Эгейском море и блокаду Дарданелл.

Криницын рассказывал нам о своих встречах с генерал-лейтенантом в отставке Игнатьевым, автором мемуаров “50 лет в строю”, с которым он был знаком. Описывая высокий аристократизм Игнатьева, Криницын говорил нам, что генерал всегда, где бы он ни находился, был аккуратно и опрятно одет, застегнутым на все пуговицы, даже работая за письменным столом у себя дома. И только когда подходил в своей спальне к кровати, расстегивал первую пуговицу кителя.

Осажденная  Москва 1941 года. Осень. Обстановка тревожная донельзя. В одном из продовольственных магазинов стоит огромная очередь. Всем некогда, все нервно-возбуждены. И не удивительно: враг у ворот Москвы..

Вдруг в магазин вбегает красноармеец, выписавшийся из напротив расположенного госпиталя, и просит пропустить его вне очереди, так как он прямо сейчас отбывает на фронт и стоять в очереди не может.  Стоящие в очереди зло отказывают ему, говоря, что у всех сейчас важные дела, ждать никто не может, вечереет и скоро налетят фашистские бомбардировщики. Неожиданно из впередистоящих выходит пожилой гражданин и предлагает красноармейцу встать на его место, а сам пошел в хвост очереди. Стоящие в очереди  узнают в этом гражданине автора мемуаров “50 лет в строю”, генерала Игнатьева. Вся очередь заволновалась, послышались голоса: “Товарищи! Это же генерал Игнатьев! Пропустим!”, “Товарищ генерал, как можно! Стойте на своем месте. Красноармейца мы пропустим” и тому подобное.  Генерал отвечает:

– Нет! Сейчас все заняты, всем некогда, всем трудно. Я пенсионер, не у дел, мне спешить некуда. Выстою ещё одну очередь. И хотя бы такой мелочью послужу Родине! Товарищ красноармеец, проходите на мое место.

Не в этом ли поступке подлинный аристократизм патриота?

Интересный случай рассказал Криницын о его случайной встрече с всемирно известным академиком и лауреатом Нобелевской премии Иваном Петровичем Павловым. Как-то в начале тридцатых годов Криницын ехал по Ленинграду в трамвае. Случайно в этом же вагоне ехал домой и Иван Петрович Павлов, который жил на Васильевском острове. Известно, что И.П. Павлов был искренно верующим человеком. Когда трамвай проезжал мимо Исаакиевского собора, Павлов, глядя на собор, снял шляпу и перекрестился. Это видели все, кто ехал в трамвае. Видела это и молодая женщина, кондуктор трамвая. Глядя на перекрестившегося старичка, коим был великий ученый И.П. Павлов, она громко произнесла: “Эх! Необразованность!”

Литературу и русский язык преподавал автор-составитель сборника диктантов Владимир Васильевич Клитин. Именно он, Владимир Васильевич Клитин, научил меня любить поэзию.

По заведенному порядку дежурный по классу на каждом уроке заполнял рапортичку, в которой были графы, указывающие наименование учебного предмета, фамилию преподавателя, количество и причины отсутствующих. В конце урока рапортичка подписывалась преподавателем, и после занятий дежурный по классу сдавал её в учебную часть.

1-го сентября 1948 года третьим  уроком у нас была литература. Я дежурил по классу. Клитина я ещё не знал, но те, кто его уже видел, с ребяческим баловством называли его между собой Троцким. Очевидно, этому детскому воображению способствовала внешность Владимира Васильевича, внешность интеллигента с хорошей, но уже начинающей редеть, шевелюрой. К тому же внешность самого Льва Давидовича Троцкого мы в то время знали только по карикатурным изображениям в художественных фильмах. И мне взбрело в голову, что Троцкий – это фамилия преподавателя литературы. В конце концов, это фамилия реального человека, которую Бронштейн взял себе псевдонимом. Почему, рассуждал я, это не может быть фамилией другого человека, нашего преподавателя литературы? И я, со своей детской наивностью, в графе рапортички, где следовало указать фамилию преподавателя,  написал Троцкий. Владимир Васильевич взял в руки рапортичку, прочитал, улыбнулся и, похлопав меня по плечу, с достоинством сказал: “Я не Троцкий, друг мой. Я Клитин!”

Если бы кто знал, как мне было стыдно!

Математику в Нахимовском училище в то время преподавал майор Базилевич по прозвищу  “Батенька” за его постоянное восклицание по поводу и без повода “батенька мой”.  “Батенька” был влюблён в математику и считал её поэзией мироздания. Огромное значение он придавал логике, пологая, что без неё математика невозможна. Он даже неоднократно говорил, что отсутствие изучения логики в математических ВУЗах  объясняется тем, что её знание уже подразумевается

“Батенька” научил нас мнемоническому правилу запоминания математического числа “Пи” до десятого знака после запятой. Для этого надо написать фразу “Кто и лихо и легко пожелаетъ Пи узнать число, ужъ знаетъ”. Сколько букв в словах этой фразы, такую цифру и надо ставить, но писать надо по-старинному, по дореволюционному, с ”Ъ” на конце слов, оканчивающихся  на  согласную  букву.  Таким образом , число  Пи  равно 3, 141592653

 

Во всех школах страны шли зимние каникулы, новогодние балы. Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище встречало 1949 год новогодним балом, которым руководил наш преподаватель танцев Владимир Васильевич Хавский со своей неизменной партнершей Аллой Васильевной. В то время мы не знали современных танцев, таких как “шейк”, “твист”, и прочих трясок. Танцевали бальные танцы: “па-де-де”, “краковяк”, “па-зефир”, “полонез-мазурку”, “русский бальный”, “польку”, “польку-бабочку” и, конечно же, “медленный танец” (“танго”), “вальс” и прочие бальные танцы. Именно этим танцам и обучал нас на своих занятиях В.В. Хавский. А на училищных балах он с небольшим никелированным рупором и стеком в руках руководил танцами, и из его рупора часто разносилось: ”Кавалеры! Приглашайте дам на вальс! Кавалеры! Приглашайте дам на полонез!”  А сам Хавский в паре с Аллой Васильевной вёл полонез, или первой парой они танцевали какой-нибудь бальный танец. Заметив, что кто-нибудь неправильно держит даму или какой-либо другой изъян в танце, он подходил и тактично поправлял, делал замечание. На своих занятиях по танцам он иногда говорил: “Если вы совсем не умеете танцевать – это хорошо. Я научу вас. Но если вы уже танцуете и  танцуете неправильно – это плохо. Как легче сшить хороший костюм из нетронутого отреза материи, чем исправить испорченный костюм, так легче научить правильно и красиво танцевать совсем неумеющего, чем выправить неправильно танцующего человека.

Итак, новогодний бал в Нахимовском училище. Мне 16 лет. Я пригласил девушку и танцую с ней. Прямо во время танца Хавский подходит к нам и, обращаясь ко мне, говорит:

– Ты хочешь пойти на бал в хореографическое училище?

Я как-то сразу испугался. В знаменитое Ленинградское хореографическое училище? Да там же балерины! Я только опозорюсь на их фоне. И я ответил:

– Спасибо, но я не могу. Я еще плохо танцую, даже не все танцы. Нет, не пойду.

Хавский отошел от меня.

Прошло несколько танцев. Я продолжал танцевать с другими девушками, как вдруг Хавский во время очередного танца подошел ко мне и, протягивая пригласительный билет, говорит:

– Ты всё-таки пойдёшь на бал в хореографическое училище. Ты прямой и стройный.

Так я единственный раз в своей жизни побывал в Ленинградском хореографическом училище. Впечатление от этого у меня осталось неизгладимое. Танцевали на балу  в зале, оборудованном для занятий танцами. Вдоль стен укреплены специальные станки. Посредине  зала стояла  ёлка. А что меня более всего удивило, так это то, что пол в зале  был с заметным наклоном. Было непривычно, а потому трудно танцевать на наклонном полу. Вальсировать вокруг ёлки вниз по полу ещё как-то можно, а вверх было очень трудно. Я спросил у одной учащейся девушки, почему такой пол, на что она ответила, что это сделано специально для того, чтобы будущие балерины и танцовщики привыкали танцевать на наклонной плоскости, так как сцены в крупных театрах мира наклонные.

 

Нахимовское училище давало среднее образование. Выпускники училища получали обыкновенный аттестат зрелости, точно такой, какой выдавали выпускникам средних школ. Но в отличие от обыкновенной школы была кое-какая специфика, выражающаяся, конечно, в ношении морской формы, в военной дисциплине и приобщении воспитанников к несению морской службы. Мы изучали флажный семафор, азбуку Морзе, устройство катеров, шлюпок и прочее. А с 1948 года выпускники последнего класса даже жили на корабле, коим был крейсер 1 ранга “Аврора,  поставленный у Петроградской набережной у самого Нахимовского училища.

Облик этого корабля так вписался в архитектурный ансамбль Петербурга, что стало трудно представить город без него. А, между тем, крейсер был поставлен на это место только осенью 1948 года. Его постановку я наблюдал из окна училища. Я смотрел, как буксиры разворачивали корабль на Неве, подводили его к набережной и швартовали. На эту операцию я смотрел с несколько гнетущим настроением. Дело в том, что “Аврора” приписывалась к Нахимовскому училищу, и нам, воспитанникам этого училища, весь последний год обучения, то есть десятый класс, предстояло жить на самом корабле, а значит, как мне представлялось, даже на берег будет нельзя сойти.

Как же я ошибался! Действительно, весь год учёбы в 10 классе мы жили на “Авроре”, в её кубриках. Некоторые помещения корабля были оборудованы под классы, где проходили занятия по литературе, математике, иностранному языку и некоторым другим предметам, а такие, как физика, химия, труд, основы дарвинизма (был такой предмет в школах), география и некоторые другие дисциплины, требующие специальных кабинетов и лабораторий, нами изучались в здании самого училища. Таким образом, был совершенно свободным сход с корабля и вход на него обратно, чем мы и пользовались, ежедневно гуляя по набережной и в сквере вблизи училища.

В мае 1950 года исполнилось 50 лет спуска на воду крейсера “Аврора” со стапелей петербургского завода. К этой дате на корабле был открыт музей, который разместился в корабельном клубе под полубаком, где мы обычно смотрели художественные фильмы. Конечно, ко “дню рождения” корабля были приглашены матросы и офицеры, когда-то служившие на “Авроре”. Среди них довелось мне видеть и бывшего в октябрьские дни 1917 года комиссара “Авроры” матроса Белышева. Все они были, конечно, не молоды, но довольно бодры. Остается только удивляться, как Александр Викторович Белышев, комиссар Петроградского ВРК на крейсере “Аврора” в 1917 году, остался невредим в годы сталинских репрессий. Видимо, это можно объяснить только тем, что он после октябрьского переворота не занимал никаких руководящих постов. Был, что называется, “в тени”.

В корабельном музее были выставлены кое-какие экспонаты, относящиеся к кораблю. Запомнился мне один экспонат, представляющий собой кусок бревна длиной около двух метров. На нём была табличка, повествующая о том, что это кусок стеньги (верхний надставленный кусок корабельной мачты) фок-мачты “Авроры”, сбитый японским снарядом в Цусимском бою. У меня возникло сомнение: где же этот кусок бревна, громко именуемый стеньгой,  хранился с 14 мая 1905 года до сих пор, то есть сорок пять лет?  И почему его в течение этого срока нигде не было, даже в Центральном военно-морском музее? Откуда он вдруг взялся?   Я  спросил  об  этом  у кого-то из организаторов  музея.  Ответ был таков.   Все  эти  сорок  пять  лет  его  хранил  у  себя  дома  Лев  Андреевич Поленов, капитан 1 ранга в отставке,  живший сейчас в Ленинграде.

Не знаю, как отнесутся к этому читатели, но я этому не верю. Это же надо, после такого тяжелого боя не выкинуть за борт, а через весь земной шар везти в Петербург и сорок пять лет хранить обрубок бревна в городской квартире!

“Аврора” действительно участвовала в Цусимском сражении. И ей действительно не мало досталось и от японских снарядов, и от снарядов своих же кораблей ещё на переходе в, так называемом,  Гульском инциденте,  когда  в  Северном море в неразберихе рыбацкие  судёнышки приняли за японские миноносцы.

Участвовала “Аврора” и в обороне Ленинграда в Отечественную войну. Собственно, не сам корабль, а его пушки.  Сама “Аврора” в годы войны была потоплена в гавани Ораниенбаума, но из-за мелководья её палуба была над водой. Все пушки с неё вместе с артиллерийской прислугой были сняты и установлены на Пулковских высотах, откуда и стреляли по осаждавшим город немецко-фашистским войскам. Это даёт справедливое право считать, что “Аврора” тоже защищала Ленинград. А вот после войны, когда пушки  возвращали  на  корабль,  их  техническая  документация  была  утеряна,  и нет гарантии, что на полубаке было установлено именно то  орудие,  из  которого  был  сделан  «исторический» выстрел, подавший сигнал к штурму Зимнего дворца. Это орудие, несомненно, стоит на “Авроре”, но, возможно, не на своем месте, то есть не на полубаке.

Крейсер “Аврора” ассоциируется с октябрьским переворотом  1917 года, довольно скромным участником которого был Сталин, один из самых жестоких и злостных правителей, каких знала история. Однако он сам не поверил бы, если бы ему в то время сказали, что он  будет  полновластным  хозяином   великой   страны.   Настолько  скромна  была  его  роль  в  этом

перевороте. Но случило так, что он, великий мастер интриги, тридцать лет безраздельно тиранил страну.

 

 

 

 

 

 

 

                                  

                                           Л Н В М У

 

Кончилась война. Кончилась победно. Ликование народа было неописуемо. Конечно же, день 9-го мая был объявлен в стране праздничным, выходным.  Прямо на улицах города шли импровизированные концерты профессиональными театральными коллективами. Откидывались борта грузовой машины, кузов застилался материей, и в нём выступали артисты.

К сожалению, это было только в 1945 и 1946 годах, а уже с 1947 года 9-е мая стал рабочим днём, которым оставался до 1965 года. В двадцатилетие великой Победы ему был возвращён статус выходного дня. Между прочим, Международный женский день тоже стал выходным только с 1965 года.

Итак, война кончилась. Но победа не принесла облегчения народу. Своему, советскому народу. Голод в стране продолжался до конца 1947 года, до отмены карточной системы на хлеб. Но это не значит, что началась хорошая жизнь. Нет, просто голод кончился в прямом его понимании, то есть хлеба стало можно купить не по карточкам и сколько надо, но других продуктов по-прежнему не было. А до отмены хлебных карточек в 1947 году, то есть 1945-й и 1946-й года были ещё голоднее, чем годы войны.

Справедливости ради надо сказать, что каждой весной первых послевоенных лет в стране проводилось снижение цен на продукты. Не очень большое, но всё же снижение. И обставлялось оно помпезно.  На перекрёстках, где были установлены уличные рупоры-репродукторы, собирались толпы людей, слушающих постановления правительства об этих снижениях, воспринимающихся измучившимся за годы войны народом с радостной благодарностью. Незначительные снижения цен на продукты питания в изголодавшейся стране были вынужденным шагом правительства. Но проводилось оно за счёт жесточайшей эксплуатации крестьянства, обкладываемого непосильными налогами.

В этой связи можно вспомнить, что во все последующие годы советской власти, несмотря на торжественные обещания перехода к коммунизму (в 1961 году был широко распространён лозунг, взятый из программы партии: “Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме”) и объявления построенного “развитого социализма”, в стране регулярно шли повышения цен на все товары первой необходимости. И, конечно же, эти повышения не рекламировались, а, наоборот, всячески завуалировались, порой методами до смешного наивными. Так, однажды, когда в народе шли разговоры об ожидаемом очередном повышении цен на продукты питания, по центральному телевидению давал интервью один какой-то крупный чиновник из Госплана, имя которого я, к сожалению, не запомнил. Но хорошо запомнил его ответ на вопрос телеведущего программы. Когда последний спросил этого чиновника, правда ли, что в ближайшее время ожидается повышение цен на продукты, тот очень спокойно, не дёрнув ни одним мускулом лица, даже с некоторой ленцой,  ответил: “Да что вы? Я впервые об этом слышу. Никакого повышения цен не планируется. И не будет.  А вот некоторое регулирование цен, действительно, сейчас рассматривается. Именно, регулирование. Вот посмотрите. Цены на барабаны пионерские, ну уж очень высоки сейчас. Их надо снизить, примерно, на 2-3 %. И это будет справедливо. А какие сейчас высокие цены на балалайки трёхструнные! Их тоже надо снизить процентов на 5! В компенсацию же этого снижения чуть-чуть (!) цены повысятся на некоторые товары. Например, на масло животное всего процентов на 15-20, на мясомолочные продукты – всего на 25 %. Так что ни о каком повышении цен говорить не приходится ”.

Я слушал это, с позволения сказать, интервью, и думал: “Кого этот полномочный представитель Госплана считает дураком?  Себя или народ? ”

Но вернёмся к послевоенному периоду 1946-47 годов. Не зная, куда деться от этого страшного голода, я осенью 1947-го года поступил в Подготовительное Военно-Морское Авиационное училище (ПВМАУ), которое вот уже несколько лет дислоцировалось в Куйбышеве. И не по призванию, а чтобы убежать от голода. Правда, забегая вперёд, скажу, что впоследствии я ни разу не пожалел об этом и, благодаря этому, получил неплохое образование.

ПВМАУ давало только среднее десятиклассное образование, по окончании которого курсанты направлялись учиться на лётчиков авиации военно-морского флота в города  Ейск и Николаев. В Ейске готовили лётчиков истребительной авиации, а в Николаеве бомбардировочной и торпедоносной.

Но ни в то, ни в другое мне попасть не довелось. В ПВМАУ я проучился один год, и оно было расформировано. Курсанты были распределены по разным средним военно-морским училищам. Я в числе тридцати человек был направлен продолжать учёбу в Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище (ЛНВМУ).

Но ещё перед поступлением в ПВМАУ со мной было одно трагикомическое происшествие.

Было это летом 1947 года, когда я поехал в Ленинград поступать в подготовительное военно-морское училище, что было расположено на Лермонтовском проспекте Ленинграда.  На базе этого училища впоследствии было сформировано высшее военно-морское училище подплава,  получившее имя Ленинского Комсомола. Мне было тогда 15 лет. Требование для приобретения билета для проезда до Ленинграда мне выдал военкомат, в который я обратился с заявлением о поступлении в подготовительное военно-морское училище.  Во время сдачи  вступительных экзаменов я сильно захандрил, заскучал по дому, по маме, и решил вернуться домой. Но я полагал, что если я просто откажусь от поступления, то мне откажут в бесплатных проездных документах, а денег на билет у меня не было. Как быть? И я решил завалить экзамен, пологая, что в таком случае мне, как не сдавшему вступительные экзамены, дадут проездные документы. И я начал заваливать математику. Помню, что я очень хорошо знал ответ на доставшийся билет, очень легко решил задачу, но… стал путаться, неверно отвечать, молчать на дополнительные вопросы, ответы на которые хорошо знал, и очень хотелось уверенно и без запинки ответить на них. А принимающий экзамен преподаватель стал тянуть из меня, подсказывать мне, а я сопротивлялся, молчал, что было для меня мучительно, так как с лёгкостью мог бы ответить на все вопросы. Таким образом, я искусственно завалил экзамен и вернулся домой. Это было моё первое знакомство с Ленинградом.

Может быть и не стоило бы рассказывать об этом. Мне самому вспоминать об этом стыдно. Впрочем, много есть в моей биографии случаев, о которых я вспоминаю со  жгучим стыдом.

Но как бы там ни было, я всё же этой же осенью поступил в ПВМАУ, как я уже сказал, для того, чтобы убежать от голода. И в дальнейшем, когда я учился в Ленинграде, то уже не тосковал по дому.

Время учёбы в ПВМАУ ничем особенным не запомнилось. Разве что именно там я впервые стал постигать основы военной службы. Присягу мы там не принимали, тем не менее, несли караульную службу. Именно там я понял, в чём заключаются тяготы военной службы. Понял. Но ещё не всё прочувствовал.

Летом 1948 года группа в количестве тридцати человек, среди которых был и я, приехала в Ленинград. Начался очень интересный период в моей жизни.

 

Нахимовское училище размещено на Петроградской набережной в бывшем училищном доме имени Петра Великого, возведённом в 1911 году по проекту архитектора А.И. Дмитриева. Его фасад украшен рельефными композициями и бюстом Петра 1, созданными скульптором В.В. Кузнецовым по эскизам художника А.Н. Бенуа. Высокая живописная кровля здания увенчана лёгким шпилем-мачтой.  В этом училищном доме в молодости учился  Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин.

По прибытии в Ленинград нас сразу же отправили в лагерь, расположенный на Карельском перешейке, на берегу большого озера Сулоярви. Здесь, на этом озере, которое сейчас называется Нахимовским, я начал постигать азы моряцкого ремесла. Здесь мы получили богатую шлюпочную практику, изучали устройство шлюпки, флажный семафор, учились гребле и управлению шлюпкой под парусом.

Жили мы по лагерному в брезентовых палатках.  Вокруг лес, ягоды. Каждую свободную минуту  бегали в лес, и рты у всех были перепачканы черникой. Лагерь располагался в том месте, через которое совсем недавно прокатились две войны, где находились разбитые укрепления знаменитой финской оборонительной линии Маннергейма. Ползая по разбитым ДОТам и ДЗОТам,  мы не редко находили оставшееся финское и немецкое стрелковое оружие, и даже гранаты. Просто удивительно, что никто из нас не подорвался. Впрочем, при разборке какого-то патрона одному мальчишке все-таки оторвало пальцы.

Но самым  главным  в этом лагере для нас была великолепная шлюпочная практика. Уже учась на втором курсе высшего военно-морского учебного заведения, я получил спортивный разряд по гребле. Но основы в гребле и управлении шлюпкой я, всё-таки, получил в этом лагере на озере Сулоярви.

Летняя лагерная жизнь закончилась, и впереди нас ждала учёба в Ленинградском Нахимовском Военно-Морском училище.

 

Преподавали в Нахимовском училище в то время лучшие педагоги Ленинграда. Достаточно сказать, что некоторые из них были авторами художественных книг или учебников. Так преподавателем истории был Ф.Криницын, автор художественной книги “Чесма” на историческую тему о Чесменском сражении в 1770 году, где русский флот под командованием адмирала Г.А. Спиридова уничтожил турецкий флот, чем обеспечил свое господство в Эгейском море и блокаду Дарданелл.

Криницын рассказывал нам о своих встречах с генерал-лейтенантом в отставке Игнатьевым, автором мемуаров “50 лет в строю”, с которым он был знаком. Описывая высокий аристократизм Игнатьева, Криницын говорил нам, что генерал всегда, где бы он ни находился, был аккуратно и опрятно одет, застегнутым на все пуговицы, даже работая за письменным столом у себя дома. И только когда подходил в своей спальне к кровати, расстегивал первую пуговицу кителя.

Осажденная  Москва 1941 года. Осень. Обстановка тревожная донельзя. В одном из продовольственных магазинов стоит огромная очередь. Всем некогда, все нервно-возбуждены. И не удивительно: враг у ворот Москвы..

Вдруг в магазин вбегает красноармеец, выписавшийся из напротив расположенного госпиталя, и просит пропустить его вне очереди, так как он прямо сейчас отбывает на фронт и стоять в очереди не может.  Стоящие в очереди зло отказывают ему, говоря, что у всех сейчас важные дела, ждать никто не может, вечереет и скоро налетят фашистские бомбардировщики. Неожиданно из впередистоящих выходит пожилой гражданин и предлагает красноармейцу встать на его место, а сам пошел в хвост очереди. Стоящие в очереди  узнают в этом гражданине автора мемуаров “50 лет в строю”, генерала Игнатьева. Вся очередь заволновалась, послышались голоса: “Товарищи! Это же генерал Игнатьев! Пропустим!”, “Товарищ генерал, как можно! Стойте на своем месте. Красноармейца мы пропустим” и тому подобное.  Генерал отвечает:

– Нет! Сейчас все заняты, всем некогда, всем трудно. Я пенсионер, не у дел, мне спешить некуда. Выстою ещё одну очередь. И хотя бы такой мелочью послужу Родине! Товарищ красноармеец, проходите на мое место.

Не в этом ли поступке подлинный аристократизм патриота?

Интересный случай рассказал Криницын о его случайной встрече с всемирно известным академиком и лауреатом Нобелевской премии Иваном Петровичем Павловым. Как-то в начале тридцатых годов Криницын ехал по Ленинграду в трамвае. Случайно в этом же вагоне ехал домой и Иван Петрович Павлов, который жил на Васильевском острове. Известно, что И.П. Павлов был искренно верующим человеком. Когда трамвай проезжал мимо Исаакиевского собора, Павлов, глядя на собор, снял шляпу и перекрестился. Это видели все, кто ехал в трамвае. Видела это и молодая женщина, кондуктор трамвая. Глядя на перекрестившегося старичка, коим был великий ученый И.П. Павлов, она громко произнесла: “Эх! Необразованность!”

Литературу и русский язык преподавал автор-составитель сборника диктантов Владимир Васильевич Клитин. Именно он, Владимир Васильевич Клитин, научил меня любить поэзию.

По заведенному порядку дежурный по классу на каждом уроке заполнял рапортичку, в которой были графы, указывающие наименование учебного предмета, фамилию преподавателя, количество и причины отсутствующих. В конце урока рапортичка подписывалась преподавателем, и после занятий дежурный по классу сдавал её в учебную часть.

1-го сентября 1948 года третьим  уроком у нас была литература. Я дежурил по классу. Клитина я ещё не знал, но те, кто его уже видел, с ребяческим баловством называли его между собой Троцким. Очевидно, этому детскому воображению способствовала внешность Владимира Васильевича, внешность интеллигента с хорошей, но уже начинающей редеть, шевелюрой. К тому же внешность самого Льва Давидовича Троцкого мы в то время знали только по карикатурным изображениям в художественных фильмах. И мне взбрело в голову, что Троцкий – это фамилия преподавателя литературы. В конце концов, это фамилия реального человека, которую Бронштейн взял себе псевдонимом. Почему, рассуждал я, это не может быть фамилией другого человека, нашего преподавателя литературы? И я, со своей детской наивностью, в графе рапортички, где следовало указать фамилию преподавателя,  написал Троцкий. Владимир Васильевич взял в руки рапортичку, прочитал, улыбнулся и, похлопав меня по плечу, с достоинством сказал: “Я не Троцкий, друг мой. Я Клитин!”

Если бы кто знал, как мне было стыдно!

Математику в Нахимовском училище в то время преподавал майор Базилевич по прозвищу  “Батенька” за его постоянное восклицание по поводу и без повода “батенька мой”.  “Батенька” был влюблён в математику и считал её поэзией мироздания. Огромное значение он придавал логике, пологая, что без неё математика невозможна. Он даже неоднократно говорил, что отсутствие изучения логики в математических ВУЗах  объясняется тем, что её знание уже подразумевается

“Батенька” научил нас мнемоническому правилу запоминания математического числа “Пи” до десятого знака после запятой. Для этого надо написать фразу “Кто и лихо и легко пожелаетъ Пи узнать число, ужъ знаетъ”. Сколько букв в словах этой фразы, такую цифру и надо ставить, но писать надо по-старинному, по дореволюционному, с ”Ъ” на конце слов, оканчивающихся  на  согласную  букву.  Таким образом , число  Пи  равно 3, 141592653

 

Во всех школах страны шли зимние каникулы, новогодние балы. Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище встречало 1949 год новогодним балом, которым руководил наш преподаватель танцев Владимир Васильевич Хавский со своей неизменной партнершей Аллой Васильевной. В то время мы не знали современных танцев, таких как “шейк”, “твист”, и прочих трясок. Танцевали бальные танцы: “па-де-де”, “краковяк”, “па-зефир”, “полонез-мазурку”, “русский бальный”, “польку”, “польку-бабочку” и, конечно же, “медленный танец” (“танго”), “вальс” и прочие бальные танцы. Именно этим танцам и обучал нас на своих занятиях В.В. Хавский. А на училищных балах он с небольшим никелированным рупором и стеком в руках руководил танцами, и из его рупора часто разносилось: ”Кавалеры! Приглашайте дам на вальс! Кавалеры! Приглашайте дам на полонез!”  А сам Хавский в паре с Аллой Васильевной вёл полонез, или первой парой они танцевали какой-нибудь бальный танец. Заметив, что кто-нибудь неправильно держит даму или какой-либо другой изъян в танце, он подходил и тактично поправлял, делал замечание. На своих занятиях по танцам он иногда говорил: “Если вы совсем не умеете танцевать – это хорошо. Я научу вас. Но если вы уже танцуете и  танцуете неправильно – это плохо. Как легче сшить хороший костюм из нетронутого отреза материи, чем исправить испорченный костюм, так легче научить правильно и красиво танцевать совсем неумеющего, чем выправить неправильно танцующего человека.

Итак, новогодний бал в Нахимовском училище. Мне 16 лет. Я пригласил девушку и танцую с ней. Прямо во время танца Хавский подходит к нам и, обращаясь ко мне, говорит:

– Ты хочешь пойти на бал в хореографическое училище?

Я как-то сразу испугался. В знаменитое Ленинградское хореографическое училище? Да там же балерины! Я только опозорюсь на их фоне. И я ответил:

– Спасибо, но я не могу. Я еще плохо танцую, даже не все танцы. Нет, не пойду.

Хавский отошел от меня.

Прошло несколько танцев. Я продолжал танцевать с другими девушками, как вдруг Хавский во время очередного танца подошел ко мне и, протягивая пригласительный билет, говорит:

– Ты всё-таки пойдёшь на бал в хореографическое училище. Ты прямой и стройный.

Так я единственный раз в своей жизни побывал в Ленинградском хореографическом училище. Впечатление от этого у меня осталось неизгладимое. Танцевали на балу  в зале, оборудованном для занятий танцами. Вдоль стен укреплены специальные станки. Посредине  зала стояла  ёлка. А что меня более всего удивило, так это то, что пол в зале  был с заметным наклоном. Было непривычно, а потому трудно танцевать на наклонном полу. Вальсировать вокруг ёлки вниз по полу ещё как-то можно, а вверх было очень трудно. Я спросил у одной учащейся девушки, почему такой пол, на что она ответила, что это сделано специально для того, чтобы будущие балерины и танцовщики привыкали танцевать на наклонной плоскости, так как сцены в крупных театрах мира наклонные.

 

Нахимовское училище давало среднее образование. Выпускники училища получали обыкновенный аттестат зрелости, точно такой, какой выдавали выпускникам средних школ. Но в отличие от обыкновенной школы была кое-какая специфика, выражающаяся, конечно, в ношении морской формы, в военной дисциплине и приобщении воспитанников к несению морской службы. Мы изучали флажный семафор, азбуку Морзе, устройство катеров, шлюпок и прочее. А с 1948 года выпускники последнего класса даже жили на корабле, коим был крейсер 1 ранга “Аврора,  поставленный у Петроградской набережной у самого Нахимовского училища.

Облик этого корабля так вписался в архитектурный ансамбль Петербурга, что стало трудно представить город без него. А, между тем, крейсер был поставлен на это место только осенью 1948 года. Его постановку я наблюдал из окна училища. Я смотрел, как буксиры разворачивали корабль на Неве, подводили его к набережной и швартовали. На эту операцию я смотрел с несколько гнетущим настроением. Дело в том, что “Аврора” приписывалась к Нахимовскому училищу, и нам, воспитанникам этого училища, весь последний год обучения, то есть десятый класс, предстояло жить на самом корабле, а значит, как мне представлялось, даже на берег будет нельзя сойти.

Как же я ошибался! Действительно, весь год учёбы в 10 классе мы жили на “Авроре”, в её кубриках. Некоторые помещения корабля были оборудованы под классы, где проходили занятия по литературе, математике, иностранному языку и некоторым другим предметам, а такие, как физика, химия, труд, основы дарвинизма (был такой предмет в школах), география и некоторые другие дисциплины, требующие специальных кабинетов и лабораторий, нами изучались в здании самого училища. Таким образом, был совершенно свободным сход с корабля и вход на него обратно, чем мы и пользовались, ежедневно гуляя по набережной и в сквере вблизи училища.

В мае 1950 года исполнилось 50 лет спуска на воду крейсера “Аврора” со стапелей петербургского завода. К этой дате на корабле был открыт музей, который разместился в корабельном клубе под полубаком, где мы обычно смотрели художественные фильмы. Конечно, ко “дню рождения” корабля были приглашены матросы и офицеры, когда-то служившие на “Авроре”. Среди них довелось мне видеть и бывшего в октябрьские дни 1917 года комиссара “Авроры” матроса Белышева. Все они были, конечно, не молоды, но довольно бодры. Остается только удивляться, как Александр Викторович Белышев, комиссар Петроградского ВРК на крейсере “Аврора” в 1917 году, остался невредим в годы сталинских репрессий. Видимо, это можно объяснить только тем, что он после октябрьского переворота не занимал никаких руководящих постов. Был, что называется, “в тени”.

В корабельном музее были выставлены кое-какие экспонаты, относящиеся к кораблю. Запомнился мне один экспонат, представляющий собой кусок бревна длиной около двух метров. На нём была табличка, повествующая о том, что это кусок стеньги (верхний надставленный кусок корабельной мачты) фок-мачты “Авроры”, сбитый японским снарядом в Цусимском бою. У меня возникло сомнение: где же этот кусок бревна, громко именуемый стеньгой,  хранился с 14 мая 1905 года до сих пор, то есть сорок пять лет?  И почему его в течение этого срока нигде не было, даже в Центральном военно-морском музее? Откуда он вдруг взялся?   Я  спросил  об  этом  у кого-то из организаторов  музея.  Ответ был таков.   Все  эти  сорок  пять  лет  его  хранил  у  себя  дома  Лев  Андреевич Поленов, капитан 1 ранга в отставке,  живший сейчас в Ленинграде.

Не знаю, как отнесутся к этому читатели, но я этому не верю. Это же надо, после такого тяжелого боя не выкинуть за борт, а через весь земной шар везти в Петербург и сорок пять лет хранить обрубок бревна в городской квартире!

“Аврора” действительно участвовала в Цусимском сражении. И ей действительно не мало досталось и от японских снарядов, и от снарядов своих же кораблей ещё на переходе в, так называемом,  Гульском инциденте,  когда  в  Северном море в неразберихе рыбацкие  судёнышки приняли за японские миноносцы.

Участвовала “Аврора” и в обороне Ленинграда в Отечественную войну. Собственно, не сам корабль, а его пушки.  Сама “Аврора” в годы войны была потоплена в гавани Ораниенбаума, но из-за мелководья её палуба была над водой. Все пушки с неё вместе с артиллерийской прислугой были сняты и установлены на Пулковских высотах, откуда и стреляли по осаждавшим город немецко-фашистским войскам. Это даёт справедливое право считать, что “Аврора” тоже защищала Ленинград. А вот после войны, когда пушки  возвращали  на  корабль,  их  техническая  документация  была  утеряна,  и нет гарантии, что на полубаке было установлено именно то  орудие,  из  которого  был  сделан  «исторический» выстрел, подавший сигнал к штурму Зимнего дворца. Это орудие, несомненно, стоит на “Авроре”, но, возможно, не на своем месте, то есть не на полубаке.

Крейсер “Аврора” ассоциируется с октябрьским переворотом  1917 года, довольно скромным участником которого был Сталин, один из самых жестоких и злостных правителей, каких знала история. Однако он сам не поверил бы, если бы ему в то время сказали, что он  будет  полновластным  хозяином   великой   страны.   Настолько  скромна  была  его  роль  в  этом

перевороте. Но случило так, что он, великий мастер интриги, тридцать лет безраздельно тиранил страну.

 

Я часто задаю себе вопрос: что было бы с нами и со страной, если бы в интриге с Троцким победил бы не он, а Троцкий, или если бы Ленин был бы у власти ещё тридцать лет.  И сам себе отвечаю:  да лучше бы не было.  Ну,  было бы  что-нибудь  по-другому. Например,  лучшим  поэтом  нашей эпохи был бы не Маяковский, а Есенин (Троцкий любил Есенина), расстреляны были бы не Тухачевский и Блюхер, а Ворошилов и Будённый. Только и всего. Всё равно в стране царили бы ложь и террор против своего народа. Такова природа большевизма.

 

 

В первые послевоенные годы на экраны страны вышел художественный фильм “Варяг”. В этом фильме вместо   крейсера    “Варяг”   снималась   “Аврора”.  Но у “Варяга” четыре трубы, а у “Авроры” три. Поэтому на съемках фильма на “Авроре” ставили четвёртую, бутафорную трубу.

Интересна судьба самого крейсера «Варяг» и его командира Всеволода Федоровича Руднева.   История этого прославленного корабля  началась в Соединенных Штатах Америки, в Филадельфии, где этот корабль был построен по заказу русского морского министерства. Но многое из оборудования на корабле было установлено российского производства. Так все артиллерийские установки были российскими, изготовленными на Обуховском заводе, торпедные аппараты – на Петербургском металлическом.   Оборудование  для  камбуза  было  изготовлено  на  Ижорском  заводе. Российскими были и телефонные аппараты, как более совершенные, чем американские. На «Варяге» впервые в Российском флоте телефонные аппараты были установлены у всех артиллерийских орудиях корабля. Иконы для корабельной церкви были написаны в Петербургском Новодевичьем монастыре. Якоря были отлиты в Англии.

В отличие от других кораблей, на «Варяге» было много технических новинок. Большинство приборов работало на электричестве. На электричестве работали шлюпочные лебёдки, брашпили, элеваторы для подачи снарядов и даже тестомешалка на камбузе. Вся корабельная мебель в служебных и жилых помещениях была изготовлена из металла и покрашена под дерево. Это повышало жизнеспособность корабля в бою и при пожаре.

После освящения и молебна в 1899 году корабль был спущен на воду, и после устранения недоделок в начале 1901 года сдан в эксплуатацию.

Одновременно с «Варягом» в Филадельфии на соседнем стапеле строился для российского Тихоокеанского флота и броненосец «Ретвизан». Благодаря русским военным морякам «Варяга» и «Ретвизана» на 5-ой улице Филадельфии появился первый православный храм, построенный на пожертвования матросов и офицеров этих кораблей, и названный храмом Андрея Первозванного. В церковном музее до сих пор хранится поимённый список моряков, внесших пожертвования на строительство храма.

Андреевский флаг на «Варяге» был поднят 2 января 1901 года, и в марте этого года крейсер покинул Филадельфию.

3 мая 1901 года «Варяг» бросил якорь на Кронштадтском рейде. Через две недели состоялся высочайший смотр корабля. Корабль так понравился императору Николаю II-му, что он был включен в эскорт императорской яхты «Штандарт», отправлявшейся в Европу.

После визитов в порты Дании, Германии и Франции, крейсер направился к месту постоянной службы на Дальний Восток. В Порт-Артур «Варяг» прибыл 25 февраля 1902 года, побывав до этого в Персидском заливе, Гонконге, Сингапуре и Нагасаки.

В это время на Дальневосточном регионе уже нагнеталась военная обстановка. Боясь усиления русского влияния на Дальнем Востоке, Япония готовилась к войне. 27 декабря по старому стилю командир «Варяга» Всеволод Фёдорович Руднев получил приказ русского наместника выйти в международный порт Чемульпо (ныне Инчхон) для обеспечения надёжной связи русского посланника в Корее с Порт-Артуром и для обозначения в Корее российского военного присутствия. В Чемульпо крейсер прибыл 11 января 1904 года. Вскоре к нему присоединилась канонерская лодка «Кореец». Перед боем командир канлодки «Кореец» Беляев укоротил все мачты своего корабля, и это затруднило японцам вести по нему прицельный огонь. За всё время боя «Кореец» не получил ни одного прямого попадания японских снарядов.

Бой крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» с японской эскадрой произошел 4 февраля 1904 года (по новому стилю). Перед боем командир «Варяга» В.Ф. Руднев обратился к команде со словами: «Братцы! Я получил от японского адмирала предложение уйти с рейда до полудня и сдаться. Иначе он атакует нас прямо здесь. Численность вражеской эскадры мне неизвестна, да нам и не надо знать. Мы всё равно пойдём в бой и не посрамим честь русского  Андреевского флага. Никаких вопросов о сдаче быть не может. Осенив себя крестным знамением,  мы смело пойдём в бой за Веру, Царя и Отечество!».

Когда «Варяг» уходил с рейда Чемульпо, чтобы вступить в бой с целой японской эскадрой, состоявшей из восьми кораблей, на иностранных кораблях, стоявших на рейде, играли российский гимн. Бой продолжался около часа. За это время «Варяг» выпустил 1105 снарядов, потопил японский эсминец и повредил несколько японских крейсеров. Сильно повреждённым, он вернулся на рейд и, чтобы не достаться врагу, был затоплен своей командой.  Однако рейд был не глубоким, и во время отлива борт корабля оголялся.

После войны японцы подняли крейсер и дали ему название  «Сойя», но из уважения к его подвигу, на корме крейсера японцы оставили приваренные буквы «ВАРЯГЪ». В японском флоте он был учебным кораблём, на котором японцы учили молодежь, ставя в пример верность присяге и воинскому долгу его российский экипаж.

В 1954 году наша страна широко отмечала пятидесятилетие подвига “Варяга”. Нашлись четыре старика, которые в 1904 году служили матросами на “Варяге” и участвовали в этом бою. Они были рядовыми матросами, котельными машинистами (кочегарами, по терминологии того времени). Их собрали вместе, и в актовом зале Высшего Военно-Морского орденов Ленина и Ушакова Краснознаменного училища с ними была организована встреча.

Там был и сын командира  “Варяга” капитана 1-го ранга Всеволода Фёдоровича Руднева. Ему (сыну) было уже за шестьдесят лет. Все пятеро выступали. По их выступлению чувствовалось, что с ними изрядно поработали, научив, что и как говорить.  Ну, как ещё можно расценивать их  “воспоминания” о дипломатических переговорах командира корабля с представителями иностранных держав.  Они, будучи матросами-кочегарами, не знали, где находится каюта командира корабля, но очень шустро рассказывали не только о дипломатических переговорах, но и о дипломатической переписке.

Но много и интересного они рассказали. В частности, они рассказали, что у них на корабле был пёс, любимец команды, благодаря которому была спасена жизнь одного тяжело раненого в этом бою матроса. Он в бессознательном состоянии лежал в ванне корабельного лазарета и в пылу боя был завален окровавленными тряпками. Когда же команда покидала корабль перед его затоплением, этот пёс не хотел уходить с корабля, скулил  и  норовил попасть  в  лазарет,  чем привлёк внимание людей.   А  когда  за  ним спустились в лазарет, он стал рыться в окровавленных тряпках, где и нашли живого человека. Таким образом, жизнь этого матроса была спасена, и впоследствии он выздоровел и вернулся на родину.

Из их рассказов мы узнали, что по прибытии участников боя в Петербург, им был оказан приём императором, который каждому участнику боя подарил массивные карманные часы с дарственной гравировкой на внутренней стороне крышки. Но только один из них показал эти часы. Остальные же сказали, что за пятьдесят лет кто эти часы продал в голодное лихолетье, а у кого их украли. “Спёрли”, как выразился один из них.

Все четыре старика и сын Руднева были награждены в 1954 году медалями “За отвагу”.

Мне непонятно, за что был награждён сын Руднева. Ведь он в бою не участвовал. Он только сын командира героического корабля, и высокой правительственной награды заслуживает его отец. И не медали, а  звания героя. А сын тут при чём? Он был-то в 1904 году несовершеннолетним пацаном.

Да разве мало нелепостей допускало правительство СССР? Взять хотя бы такой пример. В 1985 году, когда генсеком КПСС был К.У. Черненко, к 40-летию победы в Великой Отечественной войне вышел указ о награждении всех участников этой войны орденом “Отечественная война”. И ни кому не пришло в голову, что любой орден имеет свой статут, который определяет, кто и за что им награждается. И нигде не сказано, что орден может быть выдан лишь за участие. За участие выдаются юбилейные медали, либо значки. Подобными же указами только обесцениваются правительственные награды.

Другой пример. Прошедшая война нашей Родины с гитлеровским фашизмом называется войной Отечественной. А что значит война отечественная? В первую очередь статус войны отечественной предполагает, что воюет не только армия, но воюет весь народ. Так как же можно делить людей, переживших эту войну, на участников и не участников? По логике статуса войны все являются её участниками (конечно, те, кто жил в войну и любым способом ковал победу). И порой трудно определить, где было труднее. В напряженный период войны люди на заводах, падая от голода, работали по двенадцать (а порой, и по восемнадцать) часов в сутки без выходных, не говоря уж об отпусках. И эти люди не отнесены к участникам и не имеют тех льгот, которые есть у фронтовиков. Это не значит, что на фронте было легко. Но в тылу было нисколько не легче. А если уж делить людей на участников и не участников, то следует снять с войны статус Отечественной и  называть её просто кампанией. Но этого делать нельзя, потому что война действительно была Отечественной, и воевал весь народ, а не только армия. Допускаю, что многие со мной не согласятся, но я имею право на собственное мнение.

Дальнейшая судьба крейсера «Варяг» такова.

В 1916 году российское правительство выкупило его у японцев вместе с другими кораблями, и 21 марта 1916 года корабли «Варяг», «Полтава» и «Пересвет» под японскими флагами вошли во Владивостокский порт. Здесь они спустили японские флаги и были переданы России. Второй раз над крейсером взвился Андреевский флаг.

В этом же году в связи с основанием города Мурманск в Кольском заливе крейсер «Варяг» перешёл на Север для укрепления флотилии Северного Ледовитого океана, В марте 1917 года он был направлен в английский порт Ливерпуль на ремонт.

После свершения в России Октябрьского переворота, когда выяснилось, что большевистское правительство отказывается платить долги и оплачивать ремонт крейсера, «Варяг» был продан на металлолом. При следовании Ирландским морем на буксире в Глазго на слом «Варяг» попал в жестокий шторм, был снесён на камни и затонул, но опять на небольшой глубине. Корпус его возвышался над водой, поэтому его стали разбирать прямо на месте гибели. В 1925 году работы по разборке корабля были закончены. С тех пор 79 лет считалось, что от «Варяга» не осталось никаких останков. Однако в 2004 году российскими энтузиастами на месте его гибели были найдены кое-какие детали его корпуса и оборудования, которые были переданы в музей Руднева, основанный в Туле.

Всеволод Фёдорович Руднев после Русско-Японской войны в звании контр-адмирала вышел в отставку и умер в 1913 году в своём имении под Тулой. Его вдова с тремя сыновьями после Октябрьского переворота бежала от красного террора во Францию.

Род Рудневых известен с ХV1 века и дал России трёх адмиралов и одного генерал-майора по адмиралтейству. Всего из рода Рудневых служили России под Андреевским флагом 15 человек.

В 30-е годы двадцатого века кладбище, где был похоронен Руднев, большевиками, со свойственным им варварством, было снесено, и могила Всеволода Фёдоровича затерялась. Имение Рудневых было разграблено и уничтожено. Каким-то чудом до сих пор сохранилась вековая лиственница, посаженная самим Всеволодом Фёдоровичем. И только после Отечественной войны приблизительно было установлено место, где должна быть его могила. В 1992 году ему был поставлен бюст.

Подвиг этого прославленного корабля послужил причиной написания около пятидесяти песен, в том числе и известным русским композитором Цезарем Кюи. Но только две из них получили широкое распространение в народе: «Наверх, вы, товарищи, все по местам…» и «Плещут холодные волны…».

Слова самой распространенной песни «Наверх, вы, товарищи…» были написаны одним иностранцем (немцем), впечатлившимся подвигом корабля,  и переведены на русский язык.  Музыка написана Алексеем Турищевым.

 

Петербург всегда “славился” наводнениями. За всю трехсотлетнюю историю города наблюдалось более 250 подъемов уровня воды от 150 см и выше над ординаром у Горного института. Конечно, не все подъёмы уровня воды можно назвать наводнениями, тем более, катастрофическими. Самое крупное и самое катастрофическое наводнение в Петербурге с подъёмом уровня воды над ординаром в 410 см случилось 7-го (19-го) ноября 1824 года, гениально воспетое А.С. Пушкиным:

 

Погода пуще свирепела,

Нева вздувалась и ревела,

Котлом, клокоча и клубясь,

И вдруг, как зверь, остервенясь,

На город кинулась