В      художественно-литературной форме  автор сквозь   призму своего мировоззрения повествует обо всём виденном,   слышанном  и пережитом.

                             THE  OLD  SPARROW*

 

Тегеранская конференция глав правительств стран антигитлеровской коалиции проходила в советском посольстве в столице Ирана с 28 ноября по 1 декабря 1943 года. Советскую делегацию, в которую входили Молотов, Ворошилов и другие представители дипломатического корпуса, возглавлял маршал Советского Союза Иосиф Сталин. Американскую делегацию возглавлял президент США Франклин Делано Рузвельт, сопровождаемый  своим неизменным специальным помощником и советником Гарри Гопкинсом. Делегацию Великобритании возглавлял премьер-министр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль.

Конференция проходила в обстановке выдающихся побед Советских Вооруженных сил, приведших к завершению коренного перелома в ходе не только Отечественной войны Советского Союза, но и всей Второй мировой войны. Гитлеровцы уже были изгнаны из Донбасса и Левобережной Украины, 6 ноября 1943 года был освобожден Киев. К концу 1943 года было освобождено более половины захваченной врагом территории СССР. Итог войны был уже предрешён. Однако фашистская Германия ещё оставалась сильным противником. Она по-прежнему располагала ресурсами почти всей Европы. В этой связи детальному рассмотрению на конференции подвергался вопрос о создании против Германии второго фронта в Европе, открытие которого должно было начаться с операции по высадке англо-американских войск на северо-западе Франции, получившей кодовое название “Оверлорд”, словом, по-английски означающем “сюзерен”, то есть верховный господин своих вассалов. Именно в Северо-Западной Франции удар по врагу дал бы наилучший результат, ибо, по мнению Сталина, этот участок является наиболее слабым местом Германии.

Стремясь завершить войну на равных с Советским Союзом условиях,                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                  необходимость открытия второго фронта хорошо понимал президент США Рузвельт, который накануне Тегеранской конференции говорил своему сыну, что ”если дела в России пойдут дальше так же, как и сейчас, то, возможно, будущей весной второй фронт и не понадобится”.

Понимал это и премьер-министр Великобритании Черчилль. Ход войны, при котором честь почти всех побед принадлежит русским, тревожил его. Если Англия, считал он, тоже не выйдет из войны на равных условиях с СССР, её положение на международной арене резко ухудшится, и Россия станет дипломатическим хозяином мира.

Тем не менее, вопрос об открытии второго фронта продвигался очень медленно. Советская делегация, стремясь быстрее завершить разгром фашистской Германии, настаивала на скорейшем открытии второго фронта. Черчилль же всячески оттягивал его открытие, возлагая, тем самым, всю тяжесть борьбы на Советский Союз. Антисоветская направленность английской делегации становилась всё более явной по мере того, как приближалась перспектива освобождения от гитлеризма европейских стран советскими войсками. Всем было совершенно ясно, что всякий раз, когда премьер-министр настаивает на вторжении не во Франции, а через Балканы, он хочет, прежде всего, врезаться клином в Центральную Европу, чтобы не допустить Красную Армию в Австрию и Румынию и даже, если возможно, в Венгрию. Именно поэтому Черчилль так отчаянно защищал свои итало – балканские планы. Для ведения дискуссии он избрал испытанный им метод. Он не высказывался прямо против открытия второго фронта во Франции, а, наоборот, говорил об этом, как о деле, давно решенном, но, тем не менее, заявлял, что не может пожертвовать операциями в Средиземном море и поэтому не может гарантировать, что операция “Оверлорд” будет осуществлена в установленный срок, который он считает большой ошибкой.

Таким образом, открытие против нацистской Германии действенного второго фронта постоянно оказывалось под угрозой срыва, благодаря чему Германия могла свободно осуществлять перегруппировку сил и маневрировать резервами.

Хотя премьер-министру и не удалось в Тегеране добиться своих целей, и Сталин настоял на открытии второго фронта во Франции, что соответствовало интересам всей антигитлеровской коалиции, все же борьба за его открытие велась очень напряженно, тем более, что Рузвельт, хотя и поддерживал Сталина, все же допускал некоторые колебания.

Вот в такой-то обстановке острой дипломатической борьбы на Тегеранской конференции и произошел следующий инцидент.

Заседания участников конференции происходили за круглым столом. Рядом со Сталиным сидел переводчик. Переводчики сидели и рядом с Рузвельтом и Черчиллем. Но у них язык один – английский. Сталин же английским языком не владел. Во время беседы Сталин все время заученным движением руки рисовал в своем блокноте волчьи головы. Черчилль постоянно курил, и перед ним, кроме блокнота, лежала коробка дорогих сигар.

В начале одного заседания президент Рузвельт, ни на секунду не прекращая разговор, что-то написал в своем блокноте, вырвал листок и передал его Черчиллю. Черчилль прочитал, сложил листок и положил его в свой нагрудный карман, никак не отреагировав на записку.

Это видели все участники заседания. Видел это и Сталин, но он и ”глазом не моргнул”, продолжая спокойно вести беседу и рисовать волчьи головы.

Через одну-две минуты Черчилль что-то написал в своем блокноте, оторвал листок и передал его Рузвельту. Рузвельт прочитал, улыбнулся и, разорвав листок пополам, выбросил его в корзину.

И это тоже все видели, и никто никак не отреагировал.

После заседания, когда все вышли из зала, записка Черчилля по указанию Сталина из корзины была извлечена, склеена и прочитана. На ней было написано: “The old sparrow will not fly out of the nest”.

Записку тут же перевели. По-русски это значит: ”Cтарый воробей из гнезда не вылетит”.

– Какой воробей? – вслух задумался Сталин. – Кого он считает воробьем? Меня? Или себя? А что за гнездо? Расшифровать!!! Немедленно!!!

Но как ни старались, записка расшифровке не поддавалась. По дипломатической почте были привлечены лучшие шифровальщики и дешифровальщики страны, но… безрезультатно.

– Проклятье!- свирепствовал Сталин.

Но все было напрасно. Записку не расшифровали. Так и осталась она нерасшифрованной. Нерасшифрованной она и получила свой инвентарный номер, и легла на полку архивного хранилища КГБ.

 

* * *

Прошли годы. В самом конце войны умер Рузвельт. В марте 1953 года умер Сталин. Во главе Советского государства стал Никита Сергеевич Хрущёв.

В 1956 году Хрущёв совершил визит в Великобританию на крейсере Балтийского флота “Орджоникидзе”. Во время этого визита он встречался со многими видными деятелями этой страны, в том числе и с Черчиллем.

В одной из приватных бесед с Черчиллем Хрущёв обратился к нему со словами:

– Господин премьер-министр, – так назвал Хрущёв Черчилля, два года назад ушедшего в отставку с этого поста. – Разрешите задать вам один вопрос, касающийся Второй мировой войны, а именно Тегеранской конференции, непосредственным участником которой вы были. Давно повержен гитлеровский фашизм, давно умерли Рузвельт и Сталин. Стоит ли спустя много лет хранить тайну, до сих пор будоражившую наше сознание? Что за переписку вы с Рузвельтом вели во время одного из заседаний на этой конференции?

И Хрущёв напомнил Черчиллю об упомянутом выше инциденте.

Черчилль задумался, напрягая память, и, спустя некоторое время, ответил:

– Вы что-то путаете, господин Хрущёв. Этого не было.

Хрущёв стал настаивать, на что Черчилль сказал:

– В конце концов, господин Хрущёв, мы воспитанные люди, и поэтому вести какую-то переписку на глазах у Сталина мы не могли. Я не отрицаю, что у нас могли быть какие-то тайны от Сталина, но мы с Рузвельтом встречались не только за столом переговоров, но и в перерывах между заседаниями, и могли обговорить свои конфиденциальные вопросы где-то в кулуарах, что мы, несомненно, и делали. А так, чтобы на глазах у дядюшки Джо?!** Нет, этого не было, и быть не могло Вы, господин Хрущёв, что-то путаете.

Хрущёв продолжал настаивать, на что Черчилль сказал:

– Утверждаю, что этого не было. Вы, коммунисты-большевики, вечно что-нибудь выдумываете и сваливаете на других.

– А что мы выдумываем? Вы можете привести пример? – сказал Хрущёв.

– Могу, – ответил Черчилль. – Вот вы во всех своих учебниках истории пишите, что Керенский в 1917 году бежал из Зимнего дворца в женском платье. А мне Александр Фёдорович при встрече рассказывал, что это чистой воды выдумка большевиков, и когда он выходил из дворца, то ему ваши солдаты отдавали честь. А вы придумали какое-то женское платье. Вот и здесь, за совещательным столом в Тегеране мы с Рузвельтом не секретничали от Сталина. Не секретничали!

Чтобы решить спор, Хрущёв дает команду в Москву найти и самолетом доставить злополучную записку в Лондон, что и было незамедлительно сделано.

При очередной встрече с Черчиллем Хрущёв гордо предъявляет ему записку со словами:

– Ну!? Что Вы на это скажете, господин премьер-министр?!

Черчилль взял в руки записку и задумчиво произнес:

– Да-а! Чудеса!.. Моя рука. Узнаю свой почерк. Чтобы это могло значить?!

Хрущёв, в ожидании ответа, торжествующе смотрел на Черчилля.

Вдруг Черчилль, хлопнув себя по лбу, громко воскликнул, да так громко, что переводчик вздрогнул:

– Вспомнил, господин Хрущёв! Вспомнил! Рузвельт, как настоящий воспитанный джентльмен, чтобы не привлекать внимание посторонних, написал мне, чтобы я застегнул расстегнутую на моих брюках ширинку. Вот я ему этой запиской и ответил.

И, улыбаясь, с иронией добавил:

– А вы эту записку сохраните. Для истории!

______________________

* Старый воробей (англ)

** Прозвище Сталина в странах антигитлеровской коалиции в годы войны

 

 

 

                        КЛЯТВА   ГИППОКРАТА

 

                                                                   Война всё спишет

 

Эту реальную историю мне рассказал один фронтовик, которого сейчас уже нет в живых, а в то тревожное военное лихолетье ему всего-то было девятнадцать лет. Уже после войны он закончил факультет журналистики Московского университета и до самой пенсии работал в газете. Когда он рассказал мне эту историю, я порекомендовал ему опубликовать её в прессе, на что он ответил, что в условиях социалистической действительности никакая цензура её не пропустит, а если изменить конец и сделать его благоприятным, то теряется весь смысл истории.

Так и осталась она неведомой миру. Я же расскажу её с его слов, а поэтому буду рассказывать от первого лица.

 

Война всё дальше и дальше катилась туда, откуда пришла, на Запад. Вот уже несколько часов я слушал, как канонада боя удаляется от меня в западную часть горизонта. Совсем недавно бой был здесь, в поле, на котором я сейчас стою в ожидании тягача. Тягач должен оттащить два наших танка, две наших Т-тридцатьчетверки на ремонтную базу. Эти два танка получили в бою незначительные повреждения, и после ремонта могут ещё войти в строй боевых машин. Мне, рядовому бойцу, заряжающему одного из них, было приказано остаться и охранять их. Изрытое траншеями и окопами поле, на котором я нес свою “караульную службу”, было совершенно пустынным. Только невесть откуда взявшиеся грачи, которым до войны не было никакого дела, беспечно щебетали в весеннем воздухе. Ранняя весна 1945 года! Близился победный конец войны. Фронт все дальше и дальше катился на Запад. Там, в той стороне горизонта, гремел бой. Конвульсирующий враг ещё не сдавался, но уже ничто не могло остановить победную поступь наших войск. Отсюда и настроение у меня, как и у всех наших бойцов, было хорошее, даже приподнятое. Думалось о чем-то прекрасном, о будущей жизни, об учёбе после войны…

Закинув за спину свой ППШ*, я ходил вокруг подбитых машин, и в голове у меня звучала торжественная музыка Богатырской симфонии Бородина.

Прошло несколько часов, а тягачей всё не было. Да  и  когда  они  придут?   Но…  я выполнял приказ и охранял подбитые танки. А от кого охранял? В поле не было ни души, кроме щебечущих грачей. Мне стало зябко.

Вдруг я услышал скрип телеги и понукающий голос нашего “кашевара”, как мы его называли, Ивана  Лубкина,  развозившего  на  своей  подводе  полковое  имущество.  В  этот  раз  он  вёз несколько термосов каши на передовую, чтобы покормить солдат. Подъехав ко мне, он остановил свою клячу, весело приветствовал меня и зачерпнул мне в  котелок  большую  порцию  наваристой  горячей  каши.   Ах!  С  каким  аппетитом  я уплетал эту кашу! Иван, свернув самокрутку, закурил и присел рядом.

– А что, не холодно тебе? Не озяб здесь? – спросил он меня.

– Конечно, холодно, – ответил я. – Не лето ведь ещё. Видишь, снег кое-где лежит.

– Так чего ты здесь маешься? – говорит Иван. – Кому нужны твои подбитые танки? Кто их украдёт? Вон сколько окопов! Залезай в любой и спи там. Тягачи придут – услышишь.

Сказав это, Иван повёл свою клячу дальше, на передовую.

– А что? – подумал я. – Иван прав. Не посидеть ли в окопе? Хоть от ветра укроюсь. Да и наблюдать из окопа за подбитыми танками можно нисколько не хуже, чем на открытом месте.

И, проводив Ивана, я решительно направился к ближайшему крытому бревнами и ветками окопу. После котелка вкусной, густой каши я был сыт и намеревался отдохнуть.

Спустившись в окоп, я тут же в ужасе отпрянул назад.   Прямо   на   меня   широко   открытыми глазами смотрел живой немецкий солдат. Он лежал на полу окопа с искаженным от страха и боли лицом. Мне потребовалась секунда, чтобы совладать с собой и вскинуть для выстрела автомат. Ещё бы миг и я выпустил бы по нему очередь из своего ППШ, но немец опередил меня криком по-русски:

– Не стреляй! Не стреляй! – и вскинул вверх руки, как это может сделать лежащий на земле человек.

Что-то остановило меня от выстрела, но я продолжал держать немца под прицелом. Немец,  хоть  и  с заметным акцентом, но довольно чисто заговорил по-русски:

– Не надо стрелять! Я сдаюсь! Вот мое оружие! – И он указал на свой автомат, лежащий неподалеку. – Это всё. Больше у меня оружия нет.

Я взял его автомат, не выпуская из-под прицела своего, и строго спросил:

– Кто такой? Почему здесь прячешься?

– Я ранен, – ответил немец. – У меня перебиты обе ноги. Не могу даже ползти. Я вот уже сутки лежу здесь и несколько часов наблюдаю за тобой. Если бы я хотел тебя убить, давно бы сделал это без труда. Поверь мне. Я не хотел тебя убивать. И не только тебя. Я никого не хотел убивать.

В голосе немца чувствовалась какая-то интеллигентность и искренность, и я решил при первой возможности сдать его, как пленного, тем более, что с перебитыми ногами и без оружия он мне был не опасен. О своём решении я сказал ему. Он обрадовался и сказал, что именно этого он и хочет.

Мало-помалу я успокоился, присел поодаль от немца, но свой автомат всё же держал на изготовке: всё-таки передо мной был враг.

Прошло какое-то время. Я периодически выходил из окопа, осматривал поле и возвращался назад. Немец всё это время лежал на земле.

Наконец, он попросил меня помочь ему сесть, прислонившись спиной к стенке окопа. Самостоятельно он этого сделать не мог из-за изуродованных ног. Я помог ему и сел рядом. Мы стали разговаривать. Немец говорил на очень правильном русском языке. С виду ему можно было дать лет 50-55. Из разговора с ним я узнал, что он был не последней скрипкой Гамбургского оперного театра, жил в Гамбурге, и у него там осталась семья. Кроме жены у него два сына, которые, по его словам, были не на много младше меня. А на фронт он попал по тотальной мобилизации. Германия катилась к неминуемому краху, и Гитлер гнал на фронт всех, не считаясь ни с возрастом, ни с профессией. Сам он в армии никогда не служил, воевать не умеет и не хочет. А сейчас он очень обеспокоен за своих сыновей, которых уже тоже, вероятно, угнали на фронт. Самой заветной его мечтой было дождаться конца войны и увидеть своих детей.

Так мы сидели и разговаривали. Тяжело было смотреть, как его мучила боль в ногах, но помочь ему я был не в состоянии. Оставалось сидеть и ждать. В разговоре я спросил, откуда он так хорошо знает русский язык. Он ответил, что несколько раз был в Москве, в Ленинграде и в Киеве с концертами, что он вообще любил русскую культуру, а русских композиторов Глинку, Чайковского, Римского-Корсакова, Мусоргского и других ставит в один ряд с Бетховеном и Вагнером.

– Я всегда с наслаждением и слушал, и исполнял симфонические концерты этих великих композиторов, – сказал он. – А что касается русского языка, то я с таким же успехом могу разговаривать с тобой и на английском языке.

– Как же вы, такие интеллигентные и образованные люди решились пойти на нас войной? – с детской наивностью, которую можно объяснить только моей молодостью, спросил я. – Столько горя нам принесли!

– Что ты, мальчик! Да разве я хотел с тобой воевать?! Да разве я хотел уничтожить тебя и твоих близких?! – с горечью ответил он.- Трагедия, случившаяся в Германии – это беда не только одного вашего народа, это трагедия всего человечества и, прежде всего, самого немецкого народа. Я же тебе уже говорил, что двоих таких, как ты, я оставил в Гамбурге. Где они сейчас? Что с ними?

И он застонал ни то от боли, ни то от воспоминаний о своих сыновьях.

Прошло несколько томительных часов. Тягачи всё не приходили. Я выглянул из окопа и увидел возвращающегося с передовой Ивана Лубкина. На телеге лежали три наших раненых бойца, среди которых был командир моей танковой роты майор Звонарёв. Он лежал с раздробленной правой ногой и тяжело дышал. Именно он, майор Звонарёв, приказал мне остаться и охранять танки до прихода тягачей.

– Всё, сынок! Я, кажется, отвоевался! – сказал он мне, как только я подошел к телеге. – Как бы хотелось встретить конец войны в Берлине, да видно не судьба!

– Я стал ему говорить что-то ободряющее, но в душе мне самому было очень тяжело видеть своего командира в таком бедственном положении.

Я рассказал о своем пленном немце и посетовал, что не знаю, куда мне его сдать, на что Иван быстро среагировал:

– Давай его мне. Я ведь везу раненых в медчасть, а по дороге буду проезжать приёмный пункт пленных. Он сейчас как раз ближе к передовой, так что я обязательно мимо него проезжать буду. Там и сдам твоего немца.

Я даже обрадовался такому обороту дела.

– Идём, – говорю, – в окоп. Он там сидит.

И мы вместе пошли в окоп.

Когда мы в него вошли, то застали немца в том же сидячем положении, в каком я его оставил. Без посторонней помощи он даже позу поменять не мог. А на Ивана вдруг нашло какое-то баловство. Иначе и не назовёшь. Вскинув автомат и направив его на немца, Иван закричал:

– Что, фашист?! Довоевался?! Вот я тебя сейчас!.. За кровь детей, за слёзы матерей!..

Надо было видеть, какой испуг отразился на небритом и измученном лице немца.

– Брось, Иван, – говорю я.– Он без оружия и тяжело ранен. Кошке – игрушки, а мышке – слёзки. Оставь немца в покое. Давай отнесём его к телеге.

– Нет, – заерепенился Иван, – пусть сам ползёт. А не доползёт, пристрелю!

И немец пополз. Но уже через пару метров силы оставили его, и он замер недвижимым. Только тяжелый стон вырывался из его груди.

– Ладно, Иван, не дури, – сказал я. – Давай отнесём немца.

Мы донесли его до телеги и положили на землю. Здесь Иван опять стал куражиться над ним, сказав, что если немец сам не залезет в телегу, то он фашиста пристрелит. Услышав это, вмешался раненый майор Звонарёв:

– Без глупостей, ребята, – сказал он. – Поверженный и сдавшийся враг – уже не враг, а пленный, заслуживающий снисхождения. На телеге место есть. Кладите его. Я подвинусь.

Мы положили немца на телегу, и Иван, понукая лошадь, повёл её дальше, в тыл наших войск. Я долго смотрел им вслед, удрученный тяжелыми мыслями о жестокостях войны.

 

* * *

Старшие возраста были демобилизованы сразу же по окончанию войны. Мы же, мальчишки, ещё несколько лет тянули солдатскую лямку уже в мирное время. В 1948 году с моего согласия и по моему желанию я был направлен учиться на курсы военных журналистов в город Львов.

Однажды, в один из выходных дней, я, курсант этих курсов, с                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                          увольнительной запиской в кармане, шёл по одной из оживленных улиц Львова. Впереди меня, опираясь на клюку, неторопливо шел человек с протезом правой ноги. Что-то знакомое показалось мне в его облике. Как будто                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                             почувствовав мой взгляд, он обернулся. Так и есть! Это же бывший командир моей танковой роты майор Звонарёв. Он тут же узнал меня. Как мы обрадовались встрече! Оказалось, что он по ранению демобилизован и живёт со своей семьёй здесь, в Львове, работает в какой-то мастерской. Он сразу же, не допуская никаких возражений, пригласил меня к себе домой. Всё-таки, встретились два однополчанина-фронтовика. Нас очень приветливо встретила его жена, накрыла на стол и поставила бутылку водки. Чего только мы с ним не вспоминали?! Всех перебрали из нашей роты, да и из нашего полка. Он рассказывал о себе и живо интересовался моей судьбой. Одобрил мой выбор учёбы на курсах, на что я сказал:

– Никак не демобилизуюсь, иначе я пошел бы учиться на факультет журналистики какого-нибудь университета.

– Ты еще молодой, ответил он. – Сначала окончи курсы, а университет от тебя не уйдёт. Молодец! А я, вот видишь, инвалид. Ногу мне ампутировали сразу же, как Иван Лубкин доставил меня на своей телеге в медчасть.

– А помните, Николай Алексеевич, – назвал я его по имени-отчеству, – того немца. Вот повезло-то ему! Сейчас, наверное, он уже со своими детьми в Гамбурге.

– Какого немца? Уж не того ли, что вы с Иваном положили на телегу рядом со мной?- с какой-то грустью в голосе спросил он.

– Да, да! Того, того! Он ведь музыкант, скрипач из оперного театра Гамбурга. Я с ним долго разговаривал до вашего приезда. По-русски чисто говорит. Интеллигент, одним словом!

– А ему вовсе и не повезло!

– Как не повезло?! – воскликнул я. – Что случилось?

– А случилось вот что. Видно, не все врачи дают клятву Гиппократа. А если и все, то есть среди них и клятвопреступники.

– Да что же произошло? Расскажите!

И он рассказал следующее.

Пленного раненого немца по нашему общему замыслу Иван должен был сдать в пункт приёма пленных и далее везти наших раненых бойцов в медчасть, которая находилась два-три километра дальше в тылу. За время, пока Иван ездил на передовую, произошла дислокация, связанная со стремительным наступлением наших войск, и медчасть оказалась ближе к передовой, чем та часть, где можно было сдать немца. Немец был тяжело ранен, самостоятельно идти не мог. Значит, его надо было везти

И тогда начальник медико-санитарной службы полка, врач по профессии, полковник медицинской службы и член Коммунистической партии сказал:

– Буду я ещё каждому фашисту подводу давать.

И с этими словами он достал из кобуры пистолет и тут же, прямо на телеге и на глазах у всех, тремя выстрелами пристрелил пленного.

___________________________

* пистолет–пулемет Шпагина

 

 

 

                              

                                   ТРАГЕДИЯ  В  ПРОЛИВЕ

 

В 2005 году в тихоокеанских глубинах потерпел аварию российский глубоководный аппарат с экипажем из трёх человек. Запутавшись в рыболовецких сетях, аппарат погрузился на глубину несколько сот метров, и лишился возможности всплыть. Никакие спасательные службы России оказались не в состоянии оказать помощь обреченным людям. И тогда правительство страны обратилось за помощью к иностранным спасателям. На призыв о помощи откликнулась спасательная служба королевства Великобритании. С берегов туманного Альбиона в район аварии срочно на самолете были доставлены необходимое оборудование и специалисты, и в результате проведённой уникальной и исключительно сложной операции российский экипаж глубоководного батискафа был спасен.

Но так было не всегда. В 1957 году, в эпоху безраздельно царствующего в Советском Союзе коммунистического режима, было по-другому.

 

 

Остров Нарген (Найсаар) в Финском заливе отделён от полуострова Пальясаар, принадлежащего Эстонии, Суурупским проливом, шириной не более трех миль. Суда, выходящие из Таллинна и идущие на Запад, с таллиннских Екатиринтальских створов поворачивают влево на створы Виимси и по ним через Суурупский пролив выходят в Финский залив, оставляя слева маяк Пакри и порт-пункт Палдиски, базу подводных лодок Балтийского флота.

Дизельная подводная лодка (подводный корабль литера “С”) проходила необходимые измерения на КИМС* у восточного берега Таллиннского залива.

Закончив все необходимые работы, подводная лодка легла на курс, ведущий по створам Виимси, для следования в свою базу и вошла в Суурупский пролив. Корабль шёл в надводном положении. На мостике находились командир корабля, вахтенный офицер, сигнальщик и курсант выпускного курса военно-морского училища, проходивший на корабле плавательскую стажировку и поднявшийся на открытый мостик покурить. Время было обеденное, поэтому горловины всех отсеков корабля были открыты, и бачковые, по общефлотскому порядку, разносили по отсекам обед. Навстречу подводной лодке по Суурупскому проливу на большой скорости шел эсминец. Море было спокойным.

В результате неправильного маневрирования обоих кораблей произошло их столкновение. Удар был настолько мощным, что все четверо, находившиеся на открытом мостике подводной лодки, были сброшены в море. Они были подняты на борт эсминца. Подводная лодка получила большую пробоину, и через неё и открытые горловины вода моментально стала заполнять все отсеки корабля. Лодка пошла ко дну. Несколько человек успели забежать в кормовой отсек и задраить горловину. Остальные члены экипажа лодки погибли сразу.  В кормовом отсеке, вместе с забежавшими и находившимися в нем до столкновения,   в  живых  осталось  двадцать  восемь  человек  из  всего  многочисленного экипажа. Среди них был и начальник штаба бригады подводных лодок капитан 2 ранга Смирнов, находившийся на корабле для обеспечения перехода.

Не трудно представит себе весь ужас положения, в котором оказались оставшиеся в живых моряки в полузатопленном кормовом отсеке. Холод и страх сковал людей. Погас  свет, и  отсек  погрузился  в  абсолютную  темноту.   Люди  в  нём  лишились возможности хоть что-то предпринять для своего спасения. А над головой двадцатиметровая толща воды.

Для подобных случаев на подводных лодках имеются аварийные буи яркой окраски, соединенные тросом с корпусом лодки, крепления  которых  можно  отдать  изнутри.   Буй всплывает, показывая, тем самым, место затонувшего корабля на морском дне. В специальном отсеке аварийного буя имеется телефонная трубка, соединенная кабелем с лодкой. Открыв горловину отсека и взяв трубку, можно разговаривать с людьми внутри лодки.

В невероятно трудных условиях капитан 2-го ранга Смирнов сумел отдать крепления, и буй всплыл. Связь с лодкой установилась. У обреченных людей, находившихся в замкнутом от всего мира пространстве, появилась какая-то надежда.  Они, по крайней мере, узнали, что на верху идут работы по их спасению.

Капитан   2-го   ранга   Смирнов   сообщил,   что   в   отсеке   паника,   трудно   держать дисциплину и приходиться  применять  грубую  физическую  силу.   Кроме  того,  он  сообщил,  что  в  отсеке становится трудно дышать, кислород на исходе.

Чтобы как-то облегчить положение людей, было решено подключить к специальному клапану в борту лодки шланг, и через него насосом подавать в затопленный отсек воздух.

Как раз,  незадолго  до  этого  приказом  министра  обороны  маршала Жукова,  который  при  всём  своем полководческом таланте мало разбирался (или не хотел разбираться) во флотских вопросах, почти вдвое было  сокращено  денежное  содержание  сверхсрочнослужащих.   Результат  сказался  немедленно.   Весь золотой фонд специалистов-сверхсрочников уволился.   На  всём  Балтийском флоте не нашлось водолаза, знающего устройство подводных лодок и способного подсоединить шланг к нужному клапану лодки. Молодые малоопытные срочнослужащие водолазы этого делать не умели. Только через несколько дней такой опытный водолаз сверхсрочнослужащий мичман был найден на Черноморском флоте и самолетом  доставлен к месту аварии.

Шланг был присоединён. В отсек стали подавать воздух. Капитан 2-го ранга Смирнов с большим трудом голосом умирающего человека сообщил, что воздух в отсек поступает, но растёт давление. Стравить излишек давления не удается. Несколько человек уже скончались.

Над погибшей лодкой скопилось большое количество кораблей. Прибыли большие флотские чины. Всё решали и решали что делать, как спасти людей. Между тем время шло, а дело не продвигалось.

Сохранить в тайне такую грандиозную операцию вблизи берега было невозможно.  Узнали  о  гибели советской подводной лодки и в Швеции. Правительство Швеции предложило помощь, заявив, что у них есть необходимое оборудование и гарантировало быстро поднять лодку. Но где там коммунистам принять помощь иностранной, да ещё капиталистической, державы?! От помощи отказались. Побоялись, что шведы могут обнаружить какие-то секреты на этой старой, довоенной постройки лодке.

Штурман эсминца предложил водолазами закрепить на лодке буксирный трос и мощными буксирами волоком по дну моря отбуксировать лодку на мелководье так, чтобы оголилась её рубка. Затем на пробоину наложить пластырь и через рубку откачать воду. Люди в лодке смогут отдраить свой отсек и спастись. Но и это предложение было отвергнуто, так как скоро должны были подойти плавучие краны и, застропив лодку, поднять её на поверхность. Скоро! Но как скоро? Краны буксируют из Кронштадта и Либавы, а мощные буксиры, способные оттащить лодку по грунту на мелководье, есть здесь, в Таллинне.

Но на этом безобразия не кончаются. В целях предохранения обрыва кабеля инструкция предписывает разговаривать по телефону аварийного буя только со шлюпки или с плотика. Однако большим флотским чинам, прибывшим в район катастрофы, из-за “округлостей” их фигур было трудно неоднократно спускаться в шлюпку и было приказано поднять буй на борт эсминца. Вскоре поднялся ветер, началось волнение, и кабель, соединяющий буй с лодкой, оборвался. Связь с затонувшей лодкой была безвозвратно потеряна. Оставшиеся в живых люди в ней лишились моральной поддержки. Что происходит с ними, стало неизвестно.

Наконец, плавкраны были доставлены. Несколько часов ушло на то, чтобы завести стропы, и подъём начался. Лодка уже почти была поднята, уже на поверхности моря показалась её рубка, как вдруг носовой строп соскользнул, и лодка с большим дифферентом на нос ушла на глубину, врезавшись носом в грунт. Теперь и отбуксировать лодку волоком по грунту на мелководье стало невозможно.

Только спустя почти месяц после гибели лодка была поднята и установлена на причале Купеческой гавани Таллинна. В живых в лодке не осталось никого. Чтоб1ы достать и захоронить трупы погибших моряков, корпус лодки разрезали автогенной резкой.

Так закончилась в эпоху коммунистического режима эта позорная эпопея по спасению своих же защитников Отечества. Как тут не вспомнить спасение трех человек экипажа глубоководного аппарата в 2005 году, ради чего правительство России не погнушалось принять помощь иностранного государства.

_______________________________

*  Контрольно-измерительная магнитная станция\

                      

 

                          В  БОЕВОМ  ЯДРЕ

 

В 1956 году наметилось заметное потепление в отношениях между Советским Союзом и Югославией. Испорченные сразу после победы над фашистской Германией отношения   между   этими   странами,   совместно   воевавшими   против   гитлеризма, являлись результатом имперского мировоззрения Сталина, возомнившего себя властелином чуть ли не всего мира. Маршал Иосип Броз Тито, патриот своей страны, не пожелавший слепо подчиняться злой воле Сталина и придерживающийся политики ”неприсоединения”, в первые послевоенные годы карикатурно изображался в советских газетах палачом с окровавленным топором и виселицей в руках, шагавшим по трупам. И только после смерти Сталина появились признаки потепления в отношениях между СССР и ФНРЮ.

Уже после ХХ съезда КПСС, разоблачившего культ личности Сталина, и с началом нормализации отношений, летом 1956 года Иосип Броз Тито по приглашению Н.С. Хрущёва посетил Советский Союз. Народом Советского Союза это было воспринято с величайшим пафосом. Ещё бы! После стольких лет отвержения, когда Тито преподносился советским людям подлинным людоедом и губителем демократии хуже Гитлера, он вдруг прибыл с дружественным визитом в СССР. При посещении маршалом Тито Ленинграда,  на  Невском  проспекте,  где  проезжал  его  кортеж,  скопилась  такая  толпа  народа,   которую  можно  сравнить  разве  что  с  толпой  на  похоронах  Сталина  в   Москве. Творилось что-то невероятное. Не только проехать по Невскому было невозможно, но даже протиснуться пешком, чтобы пересечь проспект, было нельзя. Чтобы взглянуть на проезжающий кортеж, люди лезли на капоты и крыши машин. Толпа была  неудержима. Когда же кортеж проехал, и толпа стала расходиться, Невский проспект огласился руганью водителей изрядно помятых толпой автомашин.

 

 

Боевой корабль Балтийского флота несёт службу в боевом ядре у входа в Финский залив. Задача корабля – недопустить проникновения любого неопознанного объекта со стороны сопредельных государств в территориальные воды  Советского  Союза.   Стоит  июнь  1956  года,  пора  белых ночей, этого сказочно-удивительного времени года. Четыре часа утра, а солнце уже высоко над горизонтом, и зеркально-гладкое море игриво отражает его лучи. Слегка приподнятые рефракцией очертания островов висят над линией горизонта. Вдали от корабля по водной глади расходятся следы плывущих тюленей. Ласковое июньское раннее утро в Финском заливе.

На корабле идёт размеренная походная жизнь, присутствующая на всяком военном корабле в море. Сигнальщики зорко следят за горизонтом и воздухом, гидроакустики внимательно прослушивают водную толщу. В гиропосту под мягкое жужжание гирокомпаса несёт свою вахту штурманский электрик. Комендоры на своих боевых постах, в машинном отделении – механики и мотористы. Одновременно с дозорной службой идёт боевая учёба.

На корабле объявляется боевая тревога. Предстоит атака условной подводной лодки. Значит, будет глубинное бомбометание, которое всегда вызывает неподдельный интерес у всего экипажа. Взрыв глубинной бомбы сопровождается возникновением мощного водяного холма, после оседания которого на поверхность моря всплывает большое количество оглушенной рыбы. Успевай только её собирать. Сразу же после взрыва бомбы с корабля спускается шлюпка, в неё собирается рыба, и на весь корабль готовится вкусный обед из свежайшей рыбы. Рыбные блюда нравятся всем (или почти всем), но особенно страстным любителем свежей рыбы   из   всего   экипажа   был   старший  помощник  командира  корабля  капитан  3-го  ранга  Маткович Винько Матиевич, югослав по национальности, с 1945 года связавший свою судьбу с советским военно-морским флотом. В годы войны Маткович воевал в рядах югославских партизан под командованием Народного героя Югославии  (впоследствии  трижды  Народного  героя и Героя Социалистического труда Югославии), генерального секретаря ЦК компартии Югославии маршала Иосипа Броз Тито. Были у Матковича  и  югославские ордена.  Сразу  же  по окончании  войны  Винько Матиевич в группе из тридцати человек был направлен в Советский Союз учиться в Высшем Военно-Морском ордена Ленина Краснознаменном Училище имени М.В. Фрунзе в городе Ленинграде. За время его учебы в СССР  Сталин и Тито стали непримиримыми врагами, и возвращение Матковича на родину, как и всех югославов группы, стало заказано.

Окончив высшее военно-морское учебное заведение в 1950 году, Винько Матиевич остался служить на кораблях советского военно-морского флота, отказавшись от родины, где у него осталась мать. В Советском Союзе он женился, и у него появились дети. Но о своей матери, как и о других своих родственниках, оставшихся в Югославии, он ничего не знал, и узнать что-то о них было для него невозможно. Такова трагедия, покалечившая судьбы многих, попавших в жернова сталинского амбициозного чванства.

Маткович был честным, жизнерадостным, энергичным человеком и отличным морским офицером. В редкие досужие часы офицеры в кают-компании с интересом слушали его рассказы о службе в югославской армии, о партизанских боевых операциях, о Югославии.

Он рассказывал, что в 1945 году всю их группу, направлявшуюся на учёбу в Советский Союз, многократно и тщательно инструктировали о том, как вести себя в СССР, как общаться с советскими людьми и тому подобное. В результате о советских людях у него сложилось такое впечатление, что они все исключительно честные и порядочные, далёкие от мздоимства и какой-либо корысти вообще, и живут все без исключения не зная забот и нужды. Богато живут. А между тем в Советском Союзе была карточная система и царил страшный голод. Вот и произошел у него при первой встрече с советскими людьми несколько забавный случай.

Первая остановка при въезде в  Советский Союз у них была в Киеве. Почему-то он шел один по улице Киева и в руках нёс буханку хлеба. Он даже не представлял, что хлеб в то время можно было на рынке продать за баснословную цену. Вдруг к нему подходит человек в промасленной, явно рабочей, одежде  и с мольбой в голосе говорит:

– Друг, продай хлеб!

“Как это я советскому человеку буду хлеб продавать”, – подумал Маткович и сказал:

– Да ты что! Бери так!

И с этими словами отдал буханку работяге, который со слезами благодарности схватил хлеб и, не веря такой удаче, быстро отошел прочь.

Придя на вокзал, Маткович увидел, что его товарищи стоят у пивного киоска и пьют пиво. Порядком удивившись, он спросил:

– А где вы деньги взяли на пиво?

А мы хлеб продали, – отвечают они. – Вот пивком и балуемся.

Это была его первая встреча с советскими людьми в послевоенное время.

А во время войны (в конце её) довелось ему быть очевидцем безобразного, просто ужасного случая. Дело было так.

Красная Армия гнала фашистов по Европе. Проходила она и через Югославию. Войдя в одну югославскую деревню, части Красной Армии были восторженно встречены населением. Эйфория охватила всех в деревне, и, чтобы оповестить соседнюю деревню о том, что Красная Армия уже у них, одна молодая девушка, югославская комсомолка, вызвалась поехать туда на велосипеде. И поехала. В безлюдном поле её остановили красноармейцы и группой изнасиловали. Дождалась девушка “освободителей”, ничего не скажешь!

А сейчас Винько Матиевич готовит к спуску шлюпку для сбора оглушенной после взрыва глубинной бомбы рыбы. Бомбомёты заряжены, минёры ждут команду. Держись, “вражеская подводная лодка”!

Штурман корабля, как при молитве шевеля губами, чтобы запомнить взятые на навигационные ориентиры три пеленга, бежит в штурманскую рубку с крыла мостика и сталкивается с радистом, срочно несущим командиру корабля только что полученную радиограмму. Командир, ознакомившись с радиограммой, отменяет учебную атаку подводной лодки и объявляет фактическую боевую тревогу. Штаб флота радиограммой сообщил, что береговые посты зафиксировали в территориальных водах Советского Союза неизвестный военный корабль, идущий со стороны Балтийского моря в направлении на Таллинн. Приказано принять меры к недопущению проникновения неизвестного военного корабля в глубь территориальных вод СССР и заставить его покинуть их.

Послушный воле командира, корабль рванулся на сближение с чужаком. Догнав его, корабль лёг на параллельный ему курс в расстоянии двух-трёх кабельтовых* от него. На корабле тревожная атмосфера. Чужой корабль действительно военный, что хорошо видно по зачехленным артиллерийским установкам и торпедным аппаратам. Он невозмутимо, не обращая внимания на советский корабль, продолжает следовать в направлении Таллинна.

На мостике советского корабля все всматриваются в чужака, пытаясь определить его национальную принадлежность. Флага на чужаке нет, а по бортовому номеру государственную принадлежность не определить.  Что за дьявольщина?

На мостике советского корабля лихорадочно думают что делать, как поступить. Международное право допускает мирный проход любого корабля через территориальные воды любого государства.   Чужак шёл с зачехленными орудиями, не таясь и не производя никаких маневров и действий. Это значит, что его плавание через территориальные воды СССР соответствовало статусу мирного прохода. Но куда  он шел? Если в Таллинн, о чем свидетельствовало направление его движения, то почему об этом неизвестно советским властям? Кто-то на мостике советского корабля даже предложил дать предупредительный выстрел. Но как отреагирует на это чужак? Всё же все службы заняли свои места по боевой тревоге, и кранцы первых выстрелов были открыты, орудия заряжены. Комендоры ждали приказа.

Командир  корабля  приказал  сигнальщикам  запросить по международному  своду сигналов  национальную  принадлежность  чужака.   Ответ  удивил  всех  на  советском корабле.  Он  тоже  запросил  наш корабль о национальной принадлежности.

Вот это номер! Идёт в наших водах, да ещё спрашивает, кто мы такие.

– Не показать ли ему сигналом, что мы эфиопы, – вслух думает командир.

Тем не менее, дело принимает серьезный оборот.

Штурман, обращаясь к командиру, говорит:

– Надо флаг поднять. Мы же без флага идем. И он тоже без флага. Сейчас ночь, хотя и светло. Вот мы и не понимаем друг друга.

До подъёма флага по корабельному уставу было ещё больше двух часов. Флаг поднимается в восемь часов утра, а сейчас идёт только шестой час.

– Вот оно в чем дело, – говорит командир. – Поднять флаг!

Сигнальщики выполнили приказание, и на гафеле заполоскал советский военно-морской флаг. В ответ чужак тут же поднял свой. Это был флаг ФНРЮ.

– Югослав! – вырвалось у всех на мостике нашего корабля.

– Вот так штука! – говорит командир. – Тито же сейчас в Советском Союзе! Что он, за ним идёт? Или провокация? Надо связаться с чужаком.

Когда с ним была установлена связь по международному своду сигналов, выяснилось, что это учебный военный корабль Югославии идёт с курсантами в Стокгольм. Но ведь Стокгольм находится в противоположной стороне, о чём ему было незамедлительно указано.  В ответ югослав сообщил,  что это грубая ошибка его штурмана,  прочитавшего на транспортире цифру, противоположную нужной. Сообщив это, югослав извинился и сразу же начал разворачиваться на противоположный курс.

В принципе, такая ошибка возможна, так как на штурманском транспортире цифры нанесены попарно, отличающиеся друг от друга на 180 градусов. Вот он и шёл в противоположную сторону. Ошибка эта, конечно, нелепая по своей сущности, из-за невнимательности. Да ещё на учебном судне. Чему же они учат своих курсантов?

Югослав развернулся и пошёл в сторону Стокгольма.

Наш корабль проводил его до выхода из советских территориальных вод, пожелал ему счастливого плавания и приступил к продолжению несения боевого дежурства.

И надо же было случиться этому инциденту именно в тот момент, когда маршал Иосип Броз Тито гостил в Советском Союзе. Хорошо ещё, что не дошло до применения оружия.

——————————–______________

*  Кабельтов – одна десятая часть морской мили, т.е. 185 метров

 

 

                             

                                    ДВЕ  СУДЬБЫ

 

1

Дизельная подводная лодка Северного флота несла боевую службу в Средиземном море, заняв заданную ей позицию. Незаметно для глаз проходящих судов, лодка наблюдала за перемещениями и действиями кораблей 6-го флота США, вот уже несколько лет в эпоху холодной войны не покидавшими просторы Средиземноморья. Позиция, которую занимала подводная лодка, была определена командованием советского  военно-морского  флота,  возглавляемого  заместителем  министра  обороны СССР, Главнокомандующим ВМФ адмиралом Сергеем Георгиевичем Горшковым. Каждая подобная позиция, занимаемая советскими подводными кораблями, была тщательно законспирирована, и координаты их местонахождений были засекречены и доступны строго ограниченному, узкому кругу лиц. Раскрытие засекреченной позиции по всем существующим в то время канонам являлось государственным преступлением. Исходя из этого, становится понятной та ответственность, которая возлагалась не только на командира подводного корабля, но и на каждого члена экипажа. Лодка укомплектовывалась самыми хорошо обученными, морально устойчивыми и многоопытными специалистами флота.

Всплывать на поверхность моря для зарядки аккумуляторов и вентилирования отсеков можно было только при полном отсутствии на горизонте каких бы-то ни было судов.  Поэтому перед каждым всплытием горизонт тщательно просматривался в перископ, и море прослушивалось гидроакустической аппаратурой. При малейшем подозрении на присутствие каких-либо кораблей или судов всплытие запрещалось.

Командир корабля капитан 3-го ранга Федосеев строго придерживался инструкции. Однако нарушение всё-таки произошло. И не по вине экипажа. Дело в том, что в морской воде, которая является средой акустически неоднородной, из-за непостоянства физико-химических характеристик (температуры, солёности, плотности, давления), существует такое явление, как рефракция звука, искажающая распространение акустических волн. В результате этого прослушивание толщи воды гидроакустической аппаратурой иногда даёт сбои. Так и произошло в этот раз.

Тщательно и довольно продолжительно прослушивая море, гидроакустик не обнаружил никаких шумов, свидетельствующих о наличии на горизонте посторонних судов, о чем и доложил командиру. Федосеев принял решение всплывать.

Как только лодка показалась на поверхности моря, сразу же было обнаружено, что прямо не неё надвигается огромный нос американского авианосца, который, чтобы не протаранить лодку, резко “шарахнулся” в сторону. На лодке моментально сработали срочное погружение, но… было уже поздно. Лодка была обнаружена.

Американцы, конечно, не стали скрывать этот инцидент и на весь мир незамедлительно “раструбили”, что в таком-то квадрате Средиземного моря таится русская подводная лодка.

Позиция лодки была раскрыта, и Федосеев получил приказ возвращаться в базу.

 

Неприятности начались сразу по возвращении подводного корабля в базу. После дальнего похода и длительного нахождения лодки в море, экипаж был встречен суровым молчанием. Никаких поздравлений с возвращением, никакого отдыха. Только суровые неодобрительные взгляды. Командир корабля капитан 3-го ранга Федосеев был вызван “на ковёр” к командующему Северным флотом. Никакие доводы об искажении проходимости акустических волн в морской среде во внимание не принимались. Работа комиссии по разбору похода сводилась только к нарушению инструкции, халатности и разгильдяйству. Старшина отделения гидроакустиков сверхсрочнослужащий мичман Степанов, один из опытнейших специалистов-акустиков, был уволен за профессиональную некомпетентность. Гроза нависла и над капитаном 3-го ранга Федосеевым. Самое меньшее, что было ему обещано – это снижение в звании на одну ступень и снятие с должности командира корабля. Не исключались суд или увольнение с флота.  Раскрытие засекреченной позиции подводной лодки было расценено как преступление, что, вообще-то, по существующим в то время порядкам, соответствовало действительности. В таком тревожном и “подвешенном” состоянии ожидания возмездия Федосеев находился вот уже несколько суток.

Неожиданно пришел приказ ему и командиру бригады подводных лодок Северного флота срочно прибыть в Главный морской штаб к Главнокомандующему ВМФ адмиралу Горшкову “на ковёр”. Это ещё больше отяготило и без того гнетущее настроение Федосеева. Ничего хорошего от этого вызова он ждать не мог, поэтому сказал своей жене, чтобы она собиралась к переезду на родину в город Пермь и к гражданской жизни.

Вечером этого же дня Федосеев и командир бригады подводных лодок капитан 1 ранга Ивлев поездом выехали в Москву.

По прибытии в Москву и приведя себя в порядок с дороги, Федосеев и Ивлев явились в Главный штаб ВМФ. В приёмной адмирала Горшкова ждать аудиенции им пришлось довольно долго. Всё это время ожидания в приёмной они почти не разговаривали между собой. Всё, что было надо, они уже высказали друг другу и в базе при разборе похода, и в поезде. Сейчас нервная обстановка была такова, что не до разговоров. Комбриг Ивлев тоже чувствовал, что получит хороший “нагоняй” от Главкома, а Федосеев был в таком нервном расстройстве, что разговаривать он не мог ни о чём.

Только через два с половиной часа ожидания, наконец-то, Главком принял их. Аудиенция состоялась не более трёх минут, в течение которых адмирал повышенным тоном накричал на обоих, стуча по столу кулаком, и приказал быть на следующий день ровно в 10 часов у него в приёмной, откуда они вместе с ним поедут на приём к 1-му секретарю ЦК КПСС и Председателю Совета Министров СССР Никите Сергеевичу Хрущёву.

 

Просторный кремлёвский зал, где должна была состояться встреча с партийным лидером и руководителем государства Никитой Сергеевичем Хрущёвым, блистал роскошью убранства и архитектурной отделки. Но всем троим было не до красоты зала. Заметно нервничал даже Главком ВМФ адмирал Горшков, не говоря уж о комбриге Ивлеве и главном виновнике вызова командире корабля Федосееве, который был на пределе нервного срыва. Все трое одни понуро стояли в огромном дворцовом зале. Молчали. Ждали появления главы государства. Хрущёв должен был с минуты на минуту появиться и войти в зал через открытые двери, возле которых они и стояли.

Вдруг в соседнем зале послышались шаги нескольких человек, сопровождавших Хрущёва, и весёлый, громкий голос самого Никиты Сергеевича. Мгновенно приободрившись, Горшков, Ивлев и Федосеев выстроились в ряд и приняли строевую стойку “смирно”. Войдя со своей многочисленной свитой в зал, Хрущёв развёл широко в стороны руки и громко и радостно произнёс:

– А ну-ка, покажите мне наших героев! Какие молодцы! Кто командир подводной лодки?

– Капитан 3-го ранга Федосеев! – щелкнув каблуками, отрапортовал командир подводного корабля, не понимая, что происходит.

Хрущёв подошел к нему, обнял за плечи и продолжал:

– Посмотрите, каков молодец! Прямо богатырь! Красавец! Так значит, американец прямо-таки шарахнулся от тебя в сторону?! Правильно! Так и надо! Пусть они от нас шарахаются, а не мы от них! Молодец! – Восторженно говорил Хрущёв, делая ударение на слове “шарахаться”.

И, обращаясь к Главкому Горшкову и комбригу Ивлеву, добавил:

– Представить к ордену Красного Знамени и к очередному воинскому званию!

К месту службы Федосеев вернулся капитаном 2-го ранга и с орденом Красного Знамени.

 

2

 

Подводная лодка Северного флота под командованием капитана 2-го ранга Кима Фёдоровича Семёнова вернулась в базу из дальнего океанского похода. Поход продолжался несколько недель, все боевые и учебные задачи были выполнены образцово. Выпускник высшего военно-морского учебного заведения 1954 года Ким Фёдорович Семёнов был деятельным и перспективным офицером военно-морского флота СССР. Будучи ещё курсантом военно-морского училища, Семёнов вступил в Коммунистическую партию и вёл большую общественную работу, являясь комсоргом факультета, а на последнем курсе обучения старшиной курсантской роты. Карьерный рост офицера Семёнова был ошеломляющим. Первым среди выпускников своего курса он стал капитаном 2-го ранга и командиром подводного корабля уже через десять лет после выпуска. Экипаж вверенного ему корабля первым в бригаде подплава отрабатывал и успешно сдавал все задачи подводных лодок.  Ко всему этому можно добавить, что он удачно женился на очень красивой, умной и образованной девушке из весьма интеллигентной ленинградской семьи. Впереди Семёнову “маячил” успех блестящего морского офицера. Ничто не предвещало грозы.

 

Трудный океанский поход окончен. Все отчеты сданы без задоринки. Можно и отдохнуть.

Попросив разрешения у командира бригады взять выходной день, Семёнов договорился с начальником тыла базы подплава майором интендантской службы Карабановым, живущим в одном доме с ним, провести завтрашний день на природе с удочками. Майор Карабанов, страстный рыбак, знал излюбленные всеми местными любителями рыбалки места хорошего клёва и тоже взял себе выходной день.

Весь вечер друзья провели в приятных хлопотах: готовили удочки, блёсна, мормышки. Приготовили соответствующую экипировку, провизию на весь день и, конечно же, обзавелись бутылочкой “горючего”.

Рано утром следующего дня в резиновых сапогах, в брезентовых штормовках и в хорошем настроении офицеры отправились на рыбную ловлю.

Сначала клёв был хороший, и друзья быстро наловили изрядное количество рыбы. Затем клёв стал хуже, и к полудню прекратился совсем. Появился аппетит. Они развели костёр и наварили ухи. Под наваристую ушицу бутылка водки быстро опорожнялась. Пропорционально уменьшению содержимого бутылки поднималось настроение. Этому способствовали тишина и красота окрестного пейзажа. Ласковый безветренный день северной природы навевал приятные мысли, способствовал хорошему отдыху после нелёгкой военной службы. Был будний день недели, поэтому рядом с ними не было других любителей рыбной ловли.

А в это время на базу подводных лодок прибыл командующий Северным флотом. В базе была сыграна боевая учебная тревога. Командира одной подводной лодки и начальника тыла базы по тревоге на месте не оказалось. За ними был послан оповеститель. Вернувшись, оповеститель доложил, что капитан 2-го ранга Семёнов и майор Карабанов по сообщению членов их семей уехали на рыбалку.

Кто-то вспомнил, что майор Карабанов, как заядлый рыбак, часто любил рассказывать о своем способе ужения рыбы и о тех местах, где он “пропадал” почти все свои выходные дни. Командующий флотом приказал выслать туда оповестителя на машине с распоряжением обоим немедленно прибыть в часть.

Оповеститель, матрос срочной службы, представитель национальности одной из среднеазиатских республик, без труда нашел друзей и на своем “чучмечном” говоре, искаженном русском языке, передал им распоряжение адмирала.

Решив, что они экипированы далеко не подобающим образом, да к тому же все-таки выпили и поэтому не стоит показываться на глаза адмиралу, они попросили матроса-оповестителя сказать, что он их не нашел.

Вернувшись в часть, матрос-оповеститель доложил: “Они там говорят, что я их не нашел”.

Оповестителя послали вторично, но уже с офицером. Прибыв к месту отдыха друзей, посланный офицер сказал:

– Товарищи, адмирал всё знает. Надо ехать

– Как же мы явимся к адмиралу в таком виде? Нам надо переодеться и привести себя в порядок, – говорит один из них.

– Не надо, – отвечает офицер. – Адмирал приказал доставить вас немедленно прямо с рыбалки.

Делать нечего, поехали.

Почувствовав легкий запах спиртного, исходящий от обоих далеко не по форме одетых офицеров, адмирал встретил их не добрым взглядом. Обращаясь к майору Карабанову, он сказал:

– Вы способны обеспечить всем необходимым снабжением корабли, выходящие в море?

– Так точно! – ответил майор. – Сейчас распоряжусь. Все будет сделано в лучшем виде!

– Да вы просто наглец, – сказал адмирал. – А вы, – обратился комфлота к Семёнову, – способны сейчас повести корабль в бой?

– Наверное, нет, – ответил кавторанг. – Но, товарищ адмирал, у меня сегодня официальный выходной день, который я с разрешения комбрига взял после длительного похода.

– Выходной день. Выходной день, – тихо дважды повторил адмирал. – А вот 22-го июня 1941 года тоже был выходной день. А началась война. А мы с вами люди военные и должны быть готовы к боевым операциям в любой момент, независимо от выходных и праздничных дней.

И, немного помолчав, адмирал добавил:

– Идите оба домой. Сегодня от вас толку нет.

 

Придя на следующий день на службу, Ким Фёдорович Семёнов ознакомился с приказом командующего Северным флотом, которым он был отстранен от должности командира подводного корабля. Этим же приказом он был переведен на должность командира роты в учебный отряд. Это было такое огромное понижение по службе, которого никто не мог даже предположить. Карьера передового офицера с блестящим будущим резко оборвалась. Подобного унижения мало кто смог бы перенести. Не перенёс его и капитан 2-го ранга Семёнов.  Он начал пить.

Незамедлительно начались неприятности не только на службе, но и в семье. Ряд взысканий на службе и постоянные скандалы дома привели к тому, что Ким Фёдорович с военного флота был уволен за моральное разложение и остался не у дел.

Сменил место жительства. Вместе с женой переехал в Ленинград к её родителям, но с трудоустройством пошли проблемы. Удержаться сколько-нибудь длительное время ни на какой работе не удавалось: отовсюду увольняли за прогулы и пьянство. Жена, со всей прямотой интеллигентного человека, принципиально поставила перед ним дилемму: или бросаешь пить, или убирайся вон!

И он убрался!

 

На двадцатилетие выпуска собрались в актовом зале Морского корпуса Петра Великого его выпускники 1954 года. Кима Семёнова среди них не было. Оргкомитет разыскивал и приглашал всех выпускников. Семёнова не нашли. Обратились к его жене с просьбой помочь найти Кима. Она ответила, что он окончательно спился, стал бомжевать и куда-то уехал. Куда – она не знает и никаких сведений о нем не собирает.

 

Так нелепо закончилась блестящая карьера когда-то образцового и перспективного офицера советского флота.

 

                            

                            ШАРЛАТАН

 

Летел я самолетами Аэрофлота из Куйбышева, как а середине прошлого века называлась Самара,  в Таллинн, столицу Эстонии.  Прямого рейса Куйбышев -Таллинн не было, поэтому я летел на Ригу, где должен был сделать пересадку на самолёт до Таллинна. Рига не принимала, и нас посадили в аэропорту Вентспилса, небольшого латышского городка на берегу Балтийского моря. Аэропорт в Вентспилсе был не большой, здание аэровокзала одноэтажное, а народу в нём накопилось ужасно много, так как все рижские самолёты направлялись сюда. Стояла осень, погода была промозглая, и поэтому люди старались находиться не на воздухе, а в помещении. В результате в здании аэровокзала набилось так много людей, что не только посидеть, но даже к стенке прислониться было негде. Все нервничали, все ждали объявления о посадке в свои самолёты, но администрация аэропорта ничего сказать не могла. А неопределённость еще больше усугубляла нервозную обстановку.

Так прошло несколько часов.  Мой  самолёт  из  Риги  на  Таллинн   давно  уже должен   был  улететь,  и  я тоже изрядно изнервничался.  К  тому  же  устал4ость  просто  валила с ног.

Вот в таком-то положении я оказался у стойки, за которой сидел диспетчер. Облокотившись об эту стойку, я стоял с полузакрытыми от усталости глазами и ждал своей дальнейшей участи.

Вдруг я увидел, что через  толпу  людей  к  этой  стойке,  работая  локтями,  пробирается  какой-то  гражданин  интеллигентного  вида  явно  еврейской национальности.

– Простите, пожалуйста, – обратился он к диспетчеру, подойдя к стойке и предварительно поздоровавшись. – У меня к вам просьба. Дело в том, что скоро вам должны позвонить из горкома партии и попросить позвать к телефону доктора-гипнотизёра Финкильштейна. Так это я. Но мне неудобно всё время стоять здесь и ждать звонка, поэтому я и прошу вас сказать звонившему, что я, Финкильштейн, лечу сейчас в Ригу из Ташкента, а дня через два-три улетаю в Норильск. Я буду вам очень признателен, если вы выполните эту мою просьбу.

Диспетчер  пообещал выполнить просьбу  и  даже  записал  её себе для памяти. Я всё это, стоя рядом,  слышал.

Через какое-то время я оказался возле справочного бюро и так же стоял, ожидая посадку в свой самолёт. Обстановка в аэропорту не менялась.  Самолёты только прибывали,  и  не один ещё не был отправлен.

И  тут  я  увидел,  как  к  справочному   бюро  подошел  тот  Финкильштейн,  которого я уже встречал у диспетчерской стойки.  Мне было  видно,  что он  обратился   к  оператору справочного  бюро  с  какой-то  просьбой,   и  оператор  ему  отказывает.  С какой именно просьбой, я не слышал.

Вот здесь-то меня как вожжа подстегнула. Несмотря на усталость, и не открывая полусомкнутых от усталости глаз, я тихо проговорил, обращаясь к оператору:

– Да, помогите ему. Это же Финкильштейн, доктор-гипнотизёр.

Надо было  видеть  изумлённый  взгляд  Финкильштейна. Он несколько секунд  смотрел на меня с открытым от изумления ртом.

– Откуда вы меня знаете? – спросил он, справившись с удивлением. – Вы слушали мои лекции?

– Нет, – ответил я. – Я вас вижу впервые.

– А как же вы узнали мою профессию и даже мою фамилию? – спросил он.

– А что вас так удивляет? – сказал я. – Вот я же не удивляюсь, что вы гипнотизёр. А я телепат. Только и всего. Каждый как может свой хлеб зарабатывает.

Казалось, не было предела его удивлению.

– Ну, я вас серьёзно спрашиваю. Откуда вы меня знаете? – не унимался Финкильштейн.

Я решил разыгрывать его дальше.

– Я же вам сказал, – ответил я. – Я телепат, и в подтверждение могу сказать о вас больше. Вот, например, вижу, что вы летите в Ригу из Ташкента, а через пару дней полетите в Норильск.

Финкильштейн не нашелся, что ответить. Так и стоял с изумлённым видом. Затем он порывался что-то сказать, но, махнув рукой, отошел немного в сторону. Я видел, что он несколько раз снова пытался подойти ко мне, но у него всё как-то не получалось. Наконец, он решительно направился ко мне.

– Идемте в ресторан, – сказал он, подойдя. – Я вас приглашаю.

– Да, что вы? – говорю. – Разве возможно при таком скоплении людей попасть в ресторан?

– Идемте. Я всё устрою, – заверил он меня.

И я согласился. Хоть посидеть, думаю, можно будет. Да и стакан чая не плохо бы выпить. И мы пошли.

Как и следовало ожидать, свободных мест в ресторане не было, о чём свидетельствовала табличка на двери ресторана в полном соответствии с нравами “развитого социализма”. Но Финкильштейн, войдя в ресторан, кому-то что-то сказал, и нам отвели удобный столик только на двоих в дальнем от оркестра углу, что меня очень устраивало, так как посидеть хотелось в тишине.

Финкильштейн заказал бутылку коньяка, кофе, лимон, и мы с наслаждением стали потягивать коньячок, ведя непринужденную светскую беседу, не вспоминая о разговоре возле справочного бюро. За беседой мы друг другу представились и даже обменялись домашними адресами. Так мы понравились друг другу.

Бутылка коньяка подходила к концу. Оставались последние рюмки. Только тогда Финкильштейн как-то заговорщически вдруг спросил:

– Скажите мне, всё-таки, как вы можете узнавать не только имя человека, но и его профессию, и даже его планы? Ведь мы с вами до сих пор были даже не знакомы.

– Помните, – ответил я, – часа два-три назад вы подходили к диспетчеру и просили его ответить на звонок из горкома партии, назвав при этом себя и свои планы. Я стоял рядом и весь ваш разговор хорошо слышал.

– Как же, как же! Было! Было! – воскликнул он. – Я сам должен был сообразить и догадаться! Что же это со мной происходит!? Устал, наверное, очень.

– Вот и всё моё шарлатанство, – говорю я ему. – А теперь вы откройте секрет вашего ремесла.

– Ха! – усмехнулся гипнотизёр. – Ставьте бутылку коньяка! Я поставил!

 

 

                                  

                              «ПИСАТЕЛЬ»

 

Курсанты второго курса Пермского речного училища проходили групповую плавательскую практику на грузовых судах Камского речного пароходства. Практика заключалась в том, что с утра до полудня они занимались “теоретически”, то есть под руководством руководителя практики, преподавателя училища, изучали устройство судна, правила плавания по внутренним судоходным путям, общую лоцию, специальную лоцию и другие дисциплины, а с двенадцати часов до двадцати в две смены несли вахты на руле и в машинном отделении. Ночных вахт они не несли, как не достигшие совершеннолетия.

Я, преподаватель морских дисциплин училища, руководил прохождением практики группой курсантов на сухогрузном теплоходе “Ядрин”.

Приняв груз в порту города Пермь, наш теплоход вышел в рейс назначением на Тверь, которая в описываемое время называлась Калинином. Прибыв в порт Калинина, теплоход встал под разгрузку. Далее планировалась погрузка и следование на Каму. Учитывая, что разгрузка и погрузка займут довольно значительное время, я решил съездить на электричке в Москву.

Вернувшись к вечеру в Калинин, я, к своему ужасу, обнаружил, что теплоход уже ушел. Посоветовавшись с диспетчером порта, я решил, что самый оптимальный вариант для меня – это немедленно возвращаться в Москву и далее электричкой ехать в Ярославль, где можно будет сесть на “Ядрин”, когда он будет проходить ярославским рейдом.

В Москву я приехал уже глубокой ночью. На вокзале узнал, что ближайшая электричка на Ярославль будет только в семь часов утра. Мне предстояла мучительная ночь на вокзале. Выбора не было. Вещей у меня с собой не было никаких, и это несколько облегчало мое положение.

На диване, на котором я собирался коротать ночь, сидела женщина интеллигентного вида, по форме глаз которой легко можно было догадаться об её среднеазиатском происхождении. У неё было очень много вещей, сумок, и сеток с дынями, яблоками и прочими фруктами.

Неожиданно в углу зала освободился диван, и женщина попросила меня помочь ей перенести к нему её многочисленные сумки, так как в углу было уютнее сидеть в ожидании поезда. Я помог ей, и мы вместе сели на этот диван.

Разговорились. Оказалось, что она тоже едет в Ярославль из Узбекистана к своим родственникам, и все эти фрукты везёт в виде гостинцев. Так мы и сидели с ней всю ночь, ожидая электричку. Женщина действительно оказалась весьма интеллигентной, вежливой, воспитанной дамой, что было видно по её разговору.

Излишне говорить о том, как мы устали, если помнить, что я весь день ходил по Москве, а она несколько дней была в дороге. К тому же очень утомительно действовал шум в зале моечных машин.

Наконец, ночь кончилась, и диктор по трансляции объявил о подаче нашей электрички к перрону. Мы заняли в вагоне удобные места, сидя у окна напротив друг друга. Прислонившись головами к борту вагона, мы оба дремали, изредка обмениваясь кое-какими фразами.

Поезд уже подходил к Ярославлю, когда она вдруг спросила:

– Скажите, а вы не писатель?

– А как вы догадались? – ответил я, не отрывая головы от борта вагона и не открывая глаз.

– Ну, ясно! – с вздохом сказала она. – Я вас узнала. Я видела вас на обложке журнала “Роман-газета”.

– А…а, – протянул я, так и не открывая глаз.

– Я читала ваши книги, – продолжала она. – Хорошие книги. Читала ваш роман “Горение”, “ТАСС уполномочен заявить”, А какие замечательные фильмы поставлены по вашим книгам! Один фильм “Семнадцать мгновений весны” чего стоит?! А “Майор вихрь”! Хорошие фильмы!

Из её болтовни я понял, что она перепутала меня с известным писателем  Юлианом Семёновичем Семёновым.  Здесь уместно сказать, что голова у меня лысая, и я ношу небольшую бородку. Правда, не щетину, с какой Юлиан Семёнов изображен на обложке «Роман-газеты». Ну, да что из того? Перепутала.

Я не стал ни разуверять её, ни подтверждать её догадку. Я  промолчал.

Вскоре поезд подошел к перрону Ярославского вокзала. Я помог моей спутнице донести её поклажу до стоянки такси и пошел догонять свой “Ядрин”.

А эта славная женщина, вероятно, до сих пор при случае рассказывает своим собеседникам, что сам Юлиан Семенов помогал ей перетаскивать с места на место её многочисленную поклажу

 

 

                                                      

                         ФЛОТСКАЯ   «ПОКУПКА»

 

Вечерело. Свободные от вахты собрались в кают-компании теплохода и занимались “травлей”, то есть рассказывали  всё, что взбредёт в голову. Я вспомнил посещение в 1974 году итальянского города Венеция на теплоходе “Нефтерудовоз-9”, на котором мне довелось в ту пору работать, и решил рассказать забавную историю, происшедшую со мной при покупке женских колготок. А надо сказать, что тогда, в эпоху, так называемого, “развитого социализма” у нас колготки можно было достать (именно “достать”, а не купить) только по великому знакомству с торговыми работниками, да и то не всегда.

Порт, в который мы пришли, был не сама Венеция, а Маргера, от которого до Венеции надо было ехать автобусом минут 15-20 по какой-то дамбе, что я и сделал. Приехав в Венецию, мне, прежде всего, надо было поменять доллары на итальянские лиры. Сделать это можно было в любом банке. Войти в банк, возле которого стоял карабинер, итальянский полицейский, можно было через стеклянную дверь, но она была закрыта. Чтобы она открылась, надо, как мне показал карабинер, нажать зелёную кнопку. Я нажал. Дверь распахнулась, и я, держа в руках мужскую сумочку-визитку, вошел внутрь, как оказалось, шлюзового пространства. Следующая дверь, ведущая в банк, тоже была стеклянная. Но она почему-то не открывалась. Я стою и жду, когда она откроется. Поскольку обе двери были прозрачными, я стоял в “шлюзовом” пространстве видимый и со стороны улицы, и со стороны банка. Но нужная мне дверь не открывалась. Вдруг во вмонтированном в потолке динамике диктор на итальянском языке что-то проговорил, после чего открылась дверь, ведущая на улицу. Я вышел, подумав, что нажал не ту кнопку. Внимательно посмотрев, я нажал именно зелёную кнопку. Дверь распахнулась, и я опять вошел внутрь шлюзового пространства. Всё повторилось. Дверь в банк не открывалась, диктор что-то сказал на непонятном мне языке, открылась наружная дверь, и я вышел на улицу. Стою и в недоумении гляжу на дверь. Ко мне подошел карабинер и показал на сумочку-визитку, которую я держал в руках. Я понял, что дело именно в ней. Карабинер показал мне на ящики-ячейки, куда я и положил свою визитку и взял от ячейки ключ. Теперь я свободно попал в банк и совершил нужную мне операцию по обмену валюты.

Имея в кармане итальянские лиры, я пошел покупать колготки.

Присмотрев в одном магазине нужный мне товар, я обратился к продавщице по-русски продать мне колготки. Естественно, она меня не поняла. Я обратился к ней по-английски:

– I want to buy from you the tights for woman, for my wife. The tights, the tights.*

Безрезультатно! Английский язык продавщица не знает. Я стал ей рисовать на бумажке, но у меня это плохо получалось. Понять она меня не может. Так я довольно долго объяснял ей, что мне от неё надо. Наконец, когда я нашел их на витрине и показал ей, она поняла и громко произнесла:

– А-а, madam kalsoni!

Я закивал головой:

-Да, да! Yes, yes!   Madam кalsoni, madam кalsoni!

Кто бы мог подумать, что кальсоны по-итальянски – это колготки.

Так мы, наконец, поняли друг друга, и я привёз жене нужный подарок.

Вообще,  я  заметил,  что,  не в  пример  другим  странам  и  народам,  итальянцы  не  в ладах с английским языком. Так, когда мне надо было возвращаться на судно, я долго не мог найти автобусную станцию, откуда автобусы ходят в Маргеру. У кого бы я ни спрашивал по-английски, как найти автостанцию, никто меня понять не мог. Наконец, я решил обратиться к двум девочкам школьного возраста, пологая, что они изучают английский в школе. И не ошибся. Они меня поняли и внятно всё объяснили.

После меня и другие рассказывали забавные истории, случившиеся с ними. Запомнился рассказ старшего механика Евгения Ивановича Полушкина.

Будучи ещё студентом второго курса института, гулял Женя с девушкой Олей в городском парке в период экзаменационной сессии. Оля тоже была студенткой и в это время сдавала экзамены. Она рассказала   Жене,  что  только  вчера  она  успешно  сдала  экзамен  по  ненавистной ей начертательной геометрии. Принимал экзамен  добродушный  старичок,   похотливым   взглядом   посматривающий   на   молоденьких студенток.

Учитывая это,  Оля при ответе  на  билет  подошла  к  экзаменаторскому столу   в  мини-юбке   (специально одетой) и кокетливо сказала, что если она не получит положительную  оценку,  то  она  прямо  сейчас  выпрыгнет  из  окна  с  шестого  этажа. Старик-экзаменатор что-то просюсюкал ей в ответ, умиленно посмотрел на Олю, как кот на сметану, и в результате она получила четверку

Женя, конечно, воспринял её рассказ как шутку. Но всё, же движимый каким-то непонятным   чувством,   на   очередном   экзамене,   который   принимала   довольно   пожилая женщина, решил пошутить и сказал ей, что если она сейчас не поставит ему хотя бы тройку, то он незамедлительно выпрыгнет из окна аудитории на пятом этаже. Пожилая женщина-экзаменатор отложила в сторону свои бумаги, сняла очки и несколько секунд смотрела на Женю. Затем она встала, подошла к окну, распахнула его и, указывая указательным пальцем вытянутой руки на улицу, гневно сказала:

– Валяй! Быстро! Чтобы я видела!

В результате Женя был отправлен на переэкзаменовку.

 

Было совсем темно, когда я поднялся в ходовую рубку. Стояла тёплая, звёздная летняя ночь. С правого крыла ходовой рубки я увидел в небе созвездия Большой и Малой Медведиц и обратил внимание на то, что Полярная звезда находится точно по правому траверзу*. Войдя в рубку, я сказал:

– Сейчас мы идём курсом 270 градусов. Допускаю отклонения плюс-минус пять градусов. Рулевой включил освещение компаса и все, кто находились в рубке, увидели, что наш курс был 271 градус.

– Эх! Как это вы так точно смогли определить курс без компаса? – раздался удивленный возглас.

– По звёздам, – ответил я. – Надо знать мореходную астрономию.

Между тем,  теплоход  шел  вниз  по  Воткинскому  водохранилищу  Камы,  час  назад  пройдя пристань Оса. Взглянув на светящийся циферблат часов, я заметил, что время было половина второго. На вахте, кроме рулевого, стоял капитан теплохода Челпанов

Ещё когда было светло, то было видно, что на реке довольно часто встречаются любители рыбаки, которые на своих резиновых лодках стояли очень близко к судовому ходу, что изрядно отражалось на нервах вахтенных судоводителей: не ровен час, кого и «задавить» можно. Об этом мы поговорили с капитаном.

– Путаются здесь, – сказал он. – Было светло, так здесь много было рыбацких лодок. Того и гляди, кого-нибудь утопишь, черт бы их побрал. Ни судоходная инспекция, ни водная милиция их не гоняют.

– Что касается милиции, – ответил я, – то наземная нисколько не лучше водной.

Так мы и шли вниз по Каме, груженые по самую верхнюю ватерлинию. Осадка теплохода была настолько глубокой, что якоря, торчавшие в  клюзах, почти достигали поверхности воды. Иногда мы расходились левыми бортами со встречными судами, идущими вверх по Каме, обмениваясь с ними импульсными отмашками. Всё шло своим чередом.

Постояв немного в рубке, я спустился в свою каюту. Лег спать. Завтра предстоял рабочий день: проводить занятия с курсантами училища, проходившими на теплоходе групповую плавательскую практику. Пытался уснуть, но сон почему-то не шел. Я стал читать книгу. Читал долго, а сон так и не шел. Наконец, устав читать, я встал и поднялся в ходовую рубку.

Рассвет уже вступил в свои права. Время на часах и показания компаса можно было прочитать без освещения. Облака приобрели розовый оттенок, что предвещало скорый восход Солнца. От реки тянуло приятной утренней свежестью.

В рубке находились матрос Пучков, стоявший на руле, и старший штурман Николай Сидоров. Капитан Челпанов отдыхал в своей каюте после вахты. Теплоход продолжал движение, осуществляя расхождение со встречными судами, с которыми кроме импульсной отмашки, штурман Сидоров обменивался кое-какими фразами по ультракоротковолновой связи.

Совсем рассвело, когда я собрался спуститься в каюту, как вдруг услышал, что нас по УКВ вызывает встречный теплоход. Сидоров ответил на вызов, и все, находящиеся в рубке, услышали, как вахтенный судоводитель встречного судна сказал:

– Что у вас за человек сидит на якоре?

– На каком ещё якоре? – говорит Сидоров.

– На правом, – отвечает судоводитель встречного судна.

Сидоров ответил:

– А у вас, посмотри внимательней, кто-то чай пьет на клотике.

На этом разговор прекратился. Я и Сидоров обменялись недоуменным взглядом.

– Шутит мой коллега, – обращаясь ко мне, сказал Сидоров. – Знаем мы такие шутки.

– Да нет, здесь что-то не так, – ответил я. – Я знаю все флотские “покупки”. Знаю, как на клотике чай пьют, знаю, как кнехты осаживают, якоря точат, шапку дыма дают, а такого, чтобы на ходу судна вблизи форштевня на якоре человек сидел… Такого я ещё не встречал!

Не успел я договорить, как нас на связь вызвал следующий встречный теплоход:

– “Ядрин”, у вас на якоре человек сидит.

– Что за чертовщина?! – выругался Сидоров. – Пучков, пойди и посмотри, что там такое, – послал он рулевого, а сам встал на руль.

Я пошел вместе с Пучковым посмотреть на “чертовщину”.

На полубаке Пучков и я перегнулись через планширь** фальшборта и увидели странную картину. На лапах слегка приспущенного правого якоря, крепко двумя руками  обняв  веретено,   стоял  человек.   Его ноги  постоянно  омывались  встречным

буруном. Он смотрел вниз и не шевелился.

– Эй! Мужик! Как ты туда попал и что там делаешь? – крикнул Пучков.

– Помогите! –  Слабым  хриплым  голосом  ответил  стоящий  на  якоре  человек,  не  поднимая. головы. – Я больше не могу. Сейчас упаду. Помогите!

– Сейчас поможем, – ответил Пучков. – Потерпи немного. Доложу начальству.

И Пучков побежал в рубку.

Вызвали капитана. Челпанов моментально поднялся в рубку и остановил движение судна, задним ходом погасив инерцию. Для снятия человека с якоря спустили шлюпку. Но снять его было не просто: у него не разжимались пальцы, и сам он стоял как каменный,  не  мог  пошевелить  ни  одним  членом.  Пришлось силой разжимать его пальцы, осторожно снимать с якоря и укладывать в шлюпку. Так же с осторожностью  подняли  его  на  борт  и  положили  в  свободную  каюту.  Больше  часа  он  ничего вразумительного сказать не мог.

Дали ход, и теплоход продолжил рейс.

Наконец, вынужденный пассажир стал понемногу приходить в себя и рассказал, что с вечера рыбачил на резиновой лодке около судового хода.  Мимо  проходили  суда,  но он  не  обращал на них внимания, увлёкшись хорошим клёвом.   Уже  стемнело,  когда  он  с  ужасом  увидел  нос надвигающегося на него большого судна. Далее он не мог объяснить, как перевернулась его резиновая лодка, и как он ухватился за якорь и забрался на него.

– Так значит, ты несколько часов сидел на якоре? – Спросил его капитан.

– Всю ночь, – ответил горемычный рыбак. – Измучился вконец. Не знаю, что теперь со мной будет? Что делать?

– Что будет? Что делать? – вторит ему капитан. – Отдохни пока, чайку попей. А через четыре часа мы будем проходить Чайковский шлюз. Там и сойдешь на берег. А если хочешь, мы тебя здесь, шлюпкой высадим на берег.

– Нет, нет! – отвечает рыбак. – Я лучше отдохну до шлюза и там сойду, а то у меня сил нет.

Вскоре теплоход вошел в Чайковский шлюз, и наш пассажир сошел на берег. Он еще долго махал нам рукой, когда мы вышли из шлюза и продолжили рейс.

____________________________________

*Я хочу купить у вас женские колготки для моей жены. Колготки, колготки.

**  Планширь – перила фальшборт

 

 

 

    КАВКАЗСКОЕ  ГОСТЕПРИИМСТВО

 

ой 1973-74 года мне довелось плавать в бассейне Черного моря на теплоходе класса “река-море” “Нефтерудовоз – 9”. Суда этого типа строил в Перми судостроительный завод “Кама”. Замечательные, надо сказать, суда эти нефтерудовозы. Хорошая управляемость, высокая мореходность, отличные бытовые условия для экипажа. Суда оборудованы всем необходимым, включая радиолокатор и авторулевой. О таких спутниковых навигационных системах, как GPS, в то время мы ещё и не слышали.

Рейсы мы совершали  по   всем   портам   Черного   и   Азовского  морей.    Заходили   и   в   крупные черноморские порты, и в небольшие, такие, как Геническ на Азовском море и Скадовск на Черном. Заходили даже в искусственно соединенное с морем озеро Донузлав, находящееся у западного побережья Крымского полуострова к северо-западу от Евпатории. Возили разные грузы. Возили и металл, и руду, и мазут, и даже песок.

Однажды подходили мы ночью к озеру Донузлав. Видимости не было никакой. Валил густой снежный заряд, создающий помехи радиолокатору, из-за чего он стал бесполезен. Мы шли порожнем, а потому эхолот тоже показывал “погоду”, так как при малой осадке под его вибраторами проскальзывал воздух. Определить место судна не было никакой возможности. Чтобы уменьшить риск напороться на подводные скалы, я уменьшил ход. Чисто интуитивно я подавал команды рулевому: право десять градусов по компасу, лево двадцать и так далее. Чувствуя, что мы где-то близко от входа в Донузлав, и что дальше идти опасно, я решил встать до улучшения видимости встать на якорь. И встал.

Через несколько часов рассвело, и снежный заряд прекратился. Видимость стала отличной. Каково же было наше всеобщее радостное удивление, когда мы увидели, что стоим на якоре возле самого приёмного буя в Донузлав. Вот так штука! Такую точность постановки на якорь можно было ожидать только при тщательном ведении навигационной прокладки в хорошую видимость и частых определениях места судна.

Через несколько лет, когда я уже работал преподавателем морских дисциплин в Пермском речном училище, я при случае рассказал об этом профессору Пермского пединститута  доктору  педагогических  наук  Шварцу,  лекции  которого  я  слушал  в университете педагогических знаний при Пермском политехническом институте. Лекция была посвящена интуиции. Выслушав меня, профессор сказал, что в основе моей интуиции при подходе к месту якорной постановке судна лежали, конечно, глубокое знание навигации и опыт судовождения.

 

Порт Скадовск, находящийся в северной части Киркинитского залива Черного моря и прикрытый песчаной косой, зимой замерзает. При выходе из Скадовска и ещё не выйдя из акватории, прикрытой этой песчаной косой, наш нефтерудовоз был затерт льдами. Да так крепко, что не мог двигаться ни вперед, ни назад. Чтобы вырваться из ледового плена, почти вся команда вышла на лёд, чтобы ломами и  пешнями обкалывать лед вокруг судна. Машина работала на задний ход,  но теплоход не двигался. Обкалывали лёд довольно долго. Старший механик, Александр Александрович, тоже работающий на обколке льда, подошел по льду к форштевню корабля и, со словами “Ну что же ты стоишь?”, похлопал по нему ладонью. Только  он  это  сделал,  как  теплоход  двинулся  назад.  Все бегом по льду стали догонять теплоход и подниматься на борт. Обошлось без ЧП. Судно вырвалось из ледового плена и вышло на чистую воду.

– Давно бы тебе надо, Сан Саныч, похлопать по форштевню, – говорили почти все, обращаясь к стармеху.  – А  то  мы битый час обкалывали лед, а дело-то, оказывается, вон в чём! В хлопке ладонью по форштевню!

Развеселившись происшедшим, команда дружно занялась своим делом, и мы продолжили рейс.

 

Очень часто нам приходилось заходить в грузинский порт Поти. Заход в этот порт относительно сложный. Надо войти в гавань, где стоят военные корабли, а уж из неё заходить в гавань для торговых судов. Всё это было сопряжено с несколькими поворотами и движением задним ходом. В этом и заключалась сложность.

Как-то в конце декабря, в преддверии нового 1974 года пришли мы на внешний рейд порта Поти и легли в дрейф в ожидании лоцмана. Ждать пришлось очень долго. По ультракоротковолновой  связи  связались с  диспетчером,  который  только  и  обещал,  что лоцман скоро будет, но проходили часы, а его всё нет. Я решил войти в порт самостоятельно, без лоцмана, тем более, что из-за многократного посещения Поти я хорошо знал вход в него. И вошёл. Вошел удачно, безинцидентно. Уже стали открывать крышки люков, готовясь к разгрузке, уже комиссия, состоящая из пограничных, таможенных и санитарных властей готова была взойти на борт, как вдруг вижу, по причалу бежит взволнованный грузин-диспетчер и гневно кричит:

– Уходы на рэйд. Бэри лоцман, заходы!

– Ты что? – отвечаю. – Как можно? Я уже ошвартовался.

– Уходы, тэбэ говорят! – не унимается диспетчер. – Бэри лоцман, заходы!

– Послушай, кацо, – говорю я ему, – не дури. Давай лоцманскую квитанцию. Я подпишу.

Диспетчер дал мне квитанцию лоцманской проводки. Я её подписал и поставил судовую печать, чем засвидетельствовал, что лоцманская проводка была. Умиротворённый таким оборотом дела, диспетчер покинул  “поле брани” и ушел восвояси.

На борт судна взошла комиссия по оформлению прихода. В комиссию, как всегда, входили пограничники, таможенники и санитарный врач. Санитарный врач, грузин с институтским ромбиком на лацкане пиджака, поинтересовался, где мы заправлялись пресной водой, где принимали продукты, есть ли на судне больные и прочее. Осмотрев пищеблок, кладовую продуктов и, увидев, что у нас есть куриные яйца, попросил продать ему за наличный расчет два-три десятка яиц. Его просьба меня не удивила, так как это была эпоха “развитого социализма”, а значит эпоха сплошных дефицитов. Я только спросил его:

– Что, у вас в городе яиц нет?

– Нет, – ответил врач. – Давно уже нет.

На следующий день я вышел в город. Дни стояли предновогодние, и в городе по копеечным ценам в магазинах и киосках продавались мандарины. Мне захотелось купить несколько килограммов мандаринов и отправить посылку с ними в Пермь своим родственникам, в город, в котором в эту самую эпоху “развитого социализма” их “днём с огнём” не найти.

Однако мне было известно, что по постановлению местных властей вывоз из Грузии цитрусовых, а следовательно и отправка их почтой, запрещены. Значит,  отправить посылку из Поти я не мог. Но нас грузили на Керчь. А Керчь – это не Грузия, и я решил купить мандарины и отправит посылку из Керчи.

Купив килограммов пятнадцать мандаринов, я набил ими две хозяйственные сетки и в двух руках понёс их в порт. При подходе к проходной порта я встретил несколько человек из нашего экипажа, которые мне сказали, что в порт с мандаринами меня не пропустят. В шутку они мне сказали, что видели, как на проходной у них на глазах заставили одного человека, пытавшегося пронести несколько килограммов мандаринов в порт, съесть их все до одного прямо на проходной..

Что делать? Не через забор же проникать в порт! И я робко направился в проходную порта.

Только я вошел в проходную, как вахтёр, рослый грузин, остановил меня вытянутой в мою сторону ладонью:

– Нэлза! Контрабанд!

Я взмолился:

– Послушай, кацо! Ну, какая контрабанда? Скоро Новый год! Несу для своей же команды к праздничному столу. Разреши пронести на судно.

– Вахтёр заулыбался, похлопал меня по плечу и говорит: Прахады, дарагой! Кушай на здоровье!

Я торжествовал.

На другой день я возвращался из города пустым. Рядом с проходной была столовая, где можно было попить пива. Невозможная мечта для Перми того времени. Если в пермских пивбарах и можно было, отстояв очередь, выпить кружку пива, то непременно с какой-нибудь кашей в придачу.

Желая выпить кружку пива, я зашел в столовую. Столовая была пуста, и только в дальнем углу за одним столиком сидели четверо грузин и о чем-то разговаривали. За прилавком, где в разлив продавалось пиво, стоял изрядно крупный грузин с эдакой сытой физиономией. Очереди не было.

Я подхожу к прилавку и хочу заказать кружку пенного напитка. Продавец через мою голову о чем-то по-грузински громко разговаривает с одним человеком, сидящим за тем единственно занятым в дальнем углу столиком. О чем они говорят, я, естественно, не понимаю. Закончив разговор, продавец наливает кружку пива и подает её мне. Я достаю деньги, чтобы расплатиться, но продавец говорит мне по-русски:

– Дэньги нэ надо!

– Как это не надо?! – не понимаю я. – Почему не надо?

– Садысь, пэй. Дэньги нэ надо, – говорит продавец.

– Как это вдруг у вас тут пиво бесплатно дают? В чём дело? Я, может быть, вторую кружку захочу.

– Садысь, тэбэ говорят. Пэй сколько хочешь. Угощают тэбя, – отвечает продавец. – Пэй!

Так ничего и не поняв, я сел за свободный столик и стал медленно потягивать пиво.

Вдруг я увидел, что тот человек, с которым продавец разговаривал через мою голову, был тем самым санитарным врачом, которому мы продали три десятка яиц. Мне стало понятно, что этот врач сказал продавцу, чтобы он деньги с меня не брал, а он заплатит за меня. Меня, конечно, это очень тронуло. Мы с этим врачом были совсем не знакомы. Единственная наша встреча была при оформлении прихода в порт Поти. Чтобы “не ударить в грязь лицом”, мне захотелось как-то отблагодарить санитарного врача за столь любезное гостеприимство, и я, дождавшись конца их беседы, подошел к нему. Поздоровавшись, я предложил ему пойти со мной в город под тем предлогом, что я города не знаю и прошу его побыть моим гидом. На самом деле я хотел где-то посидеть с ним за бутылкой грузинского вина. Он согласился, и мы пошли в город.

Чудеса грузинского гостеприимства продолжались. Мы заходили в несколько кафе, несколько раз заказывали вино, но ни разу мне не удавалось заплатить. Как только я порывался это сделать, он останавливал меня словами:

– Ты гость здэсь. Вот я приэду к тэбэ, ты будэшь платыть. А здэсь я плачу.

На судно я пришёл в “приподнятом настроении”.

 

 

                 

 

              НАСТОЯЩАЯ   ОДЕССИТКА

 

В Одессе я бывал. И даже не один раз. Но сказать, что хорошо знаю Одессу, я не могу. Побывать в городе и знать город – понятия не идентичные. Первый раз я был в Одессе в 1956 году. Тогда вдоль знаменитой Потёмкинскоё лестницы ещё функционировал фуникулёр, о котором сейчас даже не все помнят. В вагончике фуникулёра можно было подняться к памятнику знаменитому гражданину Одессы дюку Ришелье. Отсюда можно любоваться просторами Черного моря, отсюда хорошо видны одесский морской порт, морской вокзал и знаменитое здание суда, где к смертной казни был приговорён Григорий Котовский. Именно отсюда можно наблюдать хитроумную архитектурную особенность Потёмкинской лестницы, благодаря которой при взгляде сверху вниз не видно ни одной ступеньки лестницы, только сплошь одни площадки, делившие лестницу на участки, между тем, как при взгляде снизу вверх видны лишь одни ступеньки и ни одной площадки.

Не только памятник Ришелье и Потёмкинская лестница привлекают внимание посетителей города. Дерибасовская улица, всемирно известный оперный театр и другие достопримечательности города украшают Одессу. Одесситам есть чем гордиться! И не только внешним изяществом города, но и его славной историей. Ядро корабельной пушки, вмонтированное в пьедестал памятника Ришелье, свидетельствуют о героической обороне города его гражданами в Крымской войне 1853-1856 годов. А за героическую оборону в период Отечественной войны 1941-1945 годов Одесса заслуженно носит звание грода-героя.

Много знаменитостей, деятелей науки и культуры дала миру Одесса. Одесситами были всемирно известный русский биолог и патолог Мечников, основатель и строитель одесского морского порта российский адмирал испанец Рибас Хосе де, офтальмолог Филатов, скрипач Давид Ойстрах, народный артист СССР Леонид Утёсов. Да разве можно перечислить всех знаменитостей, вышедших из Одессы?

Но, к сожалению, Одесса “славится” и известными уголовниками. Южные приморские города вообще изобилуют уголовными элементами, а Одесса, как портовый город, особенно выделяется среди них. В Одессе обосновались такие уголовные знаменитости, как Мишка Япончик, Сонька Золотая ручка, одноглазый медвежатник по кличке “Адмирал Нельсон”, описанный Львом Шейниным в рассказе “Динары с дырками” и другие. И всегда, в периоды социальных потрясений, уголовный мир активизируется.

В очередной раз мне довелось приехать в Одессу в 1995 году. Это было неспокойное время. Перестройка разворошила страну. Как и во времена НЭПа, изо всех щелей повылезали уголовники.

Я в это время работал капитаном-наставником судоходной компании “Камское речное пароходство” со штаб-квартирой в городе Перми. Грузовые суда моей группы класса “река-море” совершали заграничные рейсы по Черному, Средиземному, Балтийскому и Северному морям. Мне часто приходилось посещать суда своей группы в черноморских и балтийских морских портах и выходить на них в рейсы, наблюдая за безопасностью мореплавания.

В этот раз я приехал в Одессу, чтобы сесть на СТК* “Звезда” и выйти на нём в рейс. Капитана “Звезды” Михаила Викторовича Бондаренко я хорошо знал. Он одессит, жил со своей семьёй в Одессе. Ранее я был у него дома, знал его семью. В Перми он был у меня дома, ночевал у меня. Мы дружили.

Поезд, на котором я приехал, прибыл в Одессу около часа ночи. С вокзала я позвонил диспетчеру морского порта и узнал, что “Звезда” ещё в море, и её приход ожидается во второй половине дня. Мне предстояло где-то коротать ночь. В это время суток никакой общественный транспорт в Одессе уже не работал. Набравшись “нахальства”, я позвонил жене  Михаила Викторовича и попросил разрешения до утра побыть у них дома.  Она  очень  приветливо  меня пригласила, на что я сказал, что не знаю как дойти до их дома пешком, так как никакого транспорта, включая такси, у вокзала не было. Она мне объяснила, что от вокзала надо идти по такой-то улице до улицы Чехова, по ней повернуть направо и так далее. Выбора у меня не было, и я решился с дорожной сумкой идти по ночной Одессе. И пошёл.

Ночь. Безлюдно. Освещение плохое. Жутко. Иду и ищу улицу Чехова. Если увижу где-то  впереди  двух-трёх человек, то перехожу на другую сторону улицы, дабы не спровоцировать дежурное обращение: “Старик, дай закурить”. Именно с подобных “классических” обращений обычно начинаются ограбления.

Внимательно на всех перекрёстках ищу улицу Чехова. Нет такой улицы. Так я дошёл до Дерибасовской, а нужную мне улицу Чехова не нашел.  Даже спросить было некого. Я остановился в нерешительности, соображая, что делать дальше. Видимо, думаю, надо возвращаться на вокзал и там ждать утра.

Вдруг я увидел, как из подъезда близлежащего дома вышла молодая женщина. Удача! У неё-то я и спрошу,    где  же  эта  улица  Чехова.   На  мой  вопрос  она  ответила,   что  эту  улицу  совсем  недавно переименовали и вывеску сменили.

Вон оно что! Вот почему я не нашел улицу Чехова.

Женщина вежливо поинтересовалась, кто я такой и что мне надо. Когда я объяснил ей своё положение и как здесь оказался, она с чувством сказала:

– Дедушка! Да вы же попали в книгу рекордов Гиннеса!

– Что такое? – спрашиваю. – Почему?

– Да у нас днём-то ходить страшно, – отвечает она. – А вы ночью, с большой сумкой от вокзала дошли до Дерибасовской и вас еще не убили?! Это же рекорд! Куда вам надо? Подождите минутку, я на машине довезу вас.

С этими словами она вошла во двор дома и через пару минут выехала из него на машине, остановилась возле меня и пригласила сесть. Я сел, назвал адрес, и мы поехали.

Едем, а во мне  закралось сомнение. Кто такая, не знаю. Города не знаю, куда везет, не знаю.  Завезёт куда-нибудь, а там выйдут здоровые амбалы!… Что буду делать?

Вот такие невесёлые мысли одолевали меня всё время пути.

– Приехали, – вдруг я услышал её голос. – Выходите.

Я выглянул из машины и увидел дом, в котором жила семья Михаила Викторовича.

Желая расплатиться с женщиной, я полез в карман за деньгами.

– Нет, нет! – сказала она.- Никаких денег не надо.

– Почему? Вы сделали для меня такое благое дело, – отвечаю. – Я хочу с вами расплатиться.

– Я сказала “НЕТ!” – как отрезала она. – Вы в командировке, деньги вам ещё понадобятся. Выходите. Не задерживайте меня. Я тороплюсь.

И я вышел. Я был на месте. Жена Михаила Викторовича, услышав звук подъехавшей машины, вышла встречать меня

Кому бы я в Одессе ни рассказывал об этом моём ночном приключении, все, как в один голос, с гордостью отвечали: “ Это была настоящая одесситка!

————————–_____

* Сухогрузный  теплоход – контейнеровоз

                     

 

                            ХУТОР   КЯРУ

 

В пятидесятых годах прошлого столетия стало входить “в моду” строительство жилья хозспособом. Крупные предприятия и организации строили жилые дома для своих сотрудников. Стали заниматься этим и воинские части, дислоцирующиеся в Эстонии. Дивизия ОВРа* Дважды Краснознаменного Балтийского флота, корабли которой базировались в Таллинне, тоже приступила к строительству жилья хозспособом. Но для строительства домов требуется много различных  стройматериалов, в том числе и строительного леса, для заготовки которого из матросов кораблей бригады траления ранней весной 1956 года был сформирован отряд в количестве тридцати человек.  В этот отряд входили те матросы, которые до призыва на  военную  службу  имели  какой-то  опыт  на  лесозаготовках.   Был  в  этом   отряде   даже  тракторист трелёвочного трактора  по гражданской  профессии. Я, в то время молодой офицер, был назначен начальником этого отряда. Моим помощником был сверхсрочнослужащий мичман.

Обеспеченный всем необходимым, наш отряд “лесорубов” был направлен в глубь Эстонии и размещен на хуторе с названием Кяру в нескольких километрах от посёлка Тюри.

Хутор представлял собой довольно большой двухэтажный дом с многочисленными хозяйственными пристройками, такими, как коровник, свинарник,  птичник,  конюшня,  просторный сарай, сеновал и всем прочим, что необходимо иметь для ведения большого хозяйства работящим людям. Двор хутора закрывался на массивные ворота. По всему было видно, что здесь когда-то жила зажиточная семья, имеющая своих лошадей, скотину, птицу. В сарае ещё валялись давно заброшенные лошадиная упряжь, брички, телеги, плуги и бороны. В общем-то, всё было так, как и описал такой хутор в романе “Правда и справедливость” классик эстонской литературы Антон Таммсааре.

Но всё это великолепие былого крупного единоличного хозяйства, как и сам дом, было  в большом запустении, обветшалым.

Хутор стоял посреди небольшого поля, окруженного сосновым лесом. Недалеко от хутора протекала небольшая речушка, которую, вернее, следовало бы назвать ручейком. Другой, ближайший от Кяру,  хутор был метрах в пятистах от него.

Отряд наш разместился в нескольких комнатах первого этажа. Здесь же, на первом этаже, была  просторная кухня, которую мы по флотской  традиции  называли  камбузом.

На  камбузе безраздельно командовал наш кок, прекрасно готовивший борщи, каши, макароны по-флотски и прочую снедь.

Продуктов у нас было много, и раз в неделю нам подвозили свежие. Я и мичман-сверхсрочник занимали отдельную комнату.

Второй этаж дома занимала хозяйка хутора, одинокая глубокая старушка эстонка, ни слова не говорившая по-русски. Остаётся только удивляться, как она ухитрялась жить на хуторе одна, вдали от людей. Жить ей одной в её преклонном возрасте было трудно. Этим можно объяснить тот факт, что она не только не возражала размещению целого взвода матросов в её доме, но даже была рада этому. Мы её кормили. На втором этаже, возле двери, ведущей в её покои, стояла табуретка, на которой лежала миска для первого блюда, тарелка для второго. Не забывала она выставлять и кружку для компота. Всё это накрывалось от пыли чистой салфеткой. Перед каждым завтраком, обедом и ужином кок наполнял эту посуду приготовленной едой. Она тихо и незаметно брала её, съедала пищу, сама тщательно мыла посуду и опять выставляла её на табуретку в ожидании следующей трапезы.

Из-за языкового барьера общаться с ней было очень трудно. Да никакого общения и не  было. Она никогда не спускалась к нам, и никто не поднимался к ней на второй этаж. У неё был свой отдельный спуск, которым она при необходимости и пользовалась, но никто и никогда не видел её внизу. Она вела жизнь отшельника.

Отопление в доме было печное. Для приготовления пищи нужно было топить и кухонную плиту. Приходя из леса,  в котором  они  работали,  матросы  приносили  с  собой  сухие  сучья  и валёжник. Ими и топили печи и плиту. Дневальный, ежедневно заступающий в наряд, как в любой воинской части, топил печи на первом этаже.  Наколов  дров  и  нарубив  сухих  сучьев,   дневальный  укладывал  их  на втором этаже перед дверью, ведущей к старушке. Она их брала  и  сама  топила  печь  в  своих  апартаментах.    Ежедневно   приносив   валёжник  и  складывая  его  наколотым  и  нарубленным  в  сарай,  матросы накопили старушке дров на следующую зиму.

Мне, как старшему отряда, приходилось несколько раз подниматься и заходить к ней. Она не препятствовала этому, принимала меня охотно и вежливо. В её манерах чувствовался какой-то аристократизм, а в сильно испещрённом морщинами лице угадывалась былая стать давно поблекшей женской красоты.

Я заметил, что в её комнатах было довольно чисто и прибрано. Разбросанных вещей не было. Каждый предмет имел своё место. Пол был застелен плетёными ковриками-половиками. У стены стоял старомодный комод, над ним с наклоном висело большое зеркало. На комоде стояли несколько фарфоровых статуэток, одна из которых изображала толстого китайца, пившего из блюдца чай, а другая тонкую танцующую балерину. Ниспадающим рядком стояли слоники. Посреди комнаты стоял большой круглый стол. Вдоль стен и у стола стояли несколько стульев с высокими спинками. У окна стояло вольтеровское кресло, а возле двери тяжелый кованый сундук, покрытый ковриком. Через открытую дверь в другой комнате была видна высокая никелированная кровать на роликах, на которой пирамидкой лежали несколько подушек.

Икон я не видел. Зато на всех стенах висели большие фотографии, вправленные в рамки-виньетки с резным орнаментом. Особенно запомнились мне два больших фотопортрета. На одном из них была изображена женщина “бальзаковского” возраста. Это была она сама. Время нещадно изменило её облик, но всё же узнать на этом портрете хозяйку дома было можно. С портрета властным взглядом смотрела красивая женщина в нарядном платье и с элегантным колье на шее. На другом портрете был изображен самоуверенный мужчина с ровным пробором волос посредине головы и с лихо закрученными гусарскими усами. Как ни трудно нам было изъясняться друг с другом, однако я всё же понял, что это был её муж.

Кроме этих двух портретов меня впечатлила фотография, на которой была изображена вся её семья. Она и её муж сидели рядом, а за ними стояли их уже взрослые дети. Две дочери и три сына. В их облике была какая-то одухотворенность спокойных и уверенных в себе людей.

Где сейчас её семья, муж, дети, и почему она осталась одна – из-за незнания эстонского языка я так и не смог понять.

Каждый раз, когда я посещал её на втором этаже, меня обуревали печальные мысли о превратностях старого человека. На фотографиях я видел рачительных хозяев своей судьбы и счастливую трудовую семью, а передо мной стояла одинокая, немощная и забытая всеми старушка. Невольно мне вспоминалась известная статуя Огюста Родена “Та, которая была прекрасной Ольмеер”, изображающая сидящую на скамье обнаженную старуху с обвисшими и дряблыми формами. Так великий ваятель смог показать в холодном металле теплоту человеческого тела и безысходную печаль старости.

Работа наша спорилась. Недели через две, когда достаточно накопилось поваленного леса, нам прислали трелёвочный трактор. Тракторист у нас был свой. Начался вывоз бревен из чащи к дороге, где они складировались для погрузки на автотранспорт.

Устав от корабельных кубриков, матросы наслаждались жизнью на природе. Отряд оказался дружным, спаянным коллективом. В те далёкие годы такого слова, как “дедовщина” даже не было в нашем лексиконе.  В то время телевидение ещё не заполонило мир, а до ближайшего клуба в посёлке Тюри было несколько километров. Да и там кинофильмы шли только по одному сеансу в субботние и воскресные дни. Ни у кого желания плестись несколько километров по размытой весенней распутицей дороге не возникало. Вечерами, после работы, занимались спортом или устраивали посиделки у костра на открытом воздухе, пели песни, рассказывали всевозможные побасёнки. Дисциплина в отряде была хорошая. Матросы были весёлыми и здоровыми парнями. Работали хорошо. Понукать никого не  приходилось. Это был не каторжный подневольный труд рабов, а свободная работа на свежем воздухе с хорошим калорийным питанием и полноценным ночным и послеобеденным отдыхом. После нелегкой корабельной службы матросы рассматривали работу в лесу, как простую смену обстановки. Возможно, этому способствовал мой рассказ на одной из посиделок у костра о нашем великом соотечественнике Дмитрии Ивановиче Менделееве.

Занимаясь умственным трудом, Менделеев отдыхал от него тем, что любил клеить коробочки. Мало-помалу в этом деле его мастерство совершенствовалось, и он перешёл на изготовление чемоданов. И чемоданы стали у него получаться отменные. Поскольку чемоданы стали накапливаться, Дмитрий Иванович приспособился их сбывать. Однажды, когда он оптом сбывал свои накопившиеся чемоданы своему постоянному клиенту, одному купцу из петербургского Охотного ряда, какой-то профессор университета увидел его за этим занятием и был поражен тем, что всемирно известный учёный продаёт чемоданы. Выждав, когда Менделеев уехал, профессор подошёл к этому купцу со словами:

– Скажи-ка, милейший, кто этот человек, у которого ты сейчас купил большую партию чемоданов?

– О! – ответил купец. – Это крупнейший в Петербурге чемоданных дел мастер!

Вот какие курьёзы бывают в жизни великих.

Весна набирала свои обороты. В конце апреля, как бы я не хотел этого, ибо я тоже отдыхал от корабельной службы, мне прислали замену, и я отбыл на корабль. Перед отъездом я тепло попрощался с матросами и поднялся на второй этаж, чтобы проститься со старушкой, хозяйкой нашего хутора. Больше я её не видел. Да, признаться, и не вспоминал ни разу

 

*   *   *

 

Прошло десять лет. Летом 1966 года мой сын, ученик пятого класса средней школы, был в пионерском лагере, широко практиковавшемся летнем отдыхе школьников в советское время.  Лагерь размещался в живописном уголке Эстонии, в посёлке Тюри.

В одно из воскресений в, так называемый, родительский день я на мотоцикле приехал в лагерь навестить сына. Стоял тёплый, летний, солнечный день. Приятно было провести выходной день вместе с сыном на лоне красивой природы Прибалтики. Мы сходили в лес, посидели на берегу небольшой реки Пярну в её верховье, наслаждаясь красотой окрестного пейзажа.

Вдруг я вспомнил, что десять лет назад я уже был в этом краю, и хутор Кяру находится в нескольких километрах от посёлка. Мне неудержимо захотелось посмотреть на него, и я предложил съездить туда, тем более, что на мотоцикле это заняло бы всего несколько минут, хотя и по просёлочной дороге. Сын не возражал, и мы поехали.

 

Ещё издали, подъезжая к хутору Кяру, я заметил, что дом был брошен. Об этом свидетельствовали выбитые стёкла окон и сорванные с петель и поваленные ворота.

Въехав во двор и сойдя с мотоцикла, я увидел ужасающую картину запустения. Кровля коровника была обрушена, конюшня завалена мусором, двор зарос бурьяном.  В доме не оказалось ни одной входной двери. Все двери были выломаны вместе с петлями и косяками. Карниз над крыльцом обрушен. Кухонная плита на первом этаже разрушена. Доски половиц во многих местах вырваны. Подняться на второй этаж можно было только с величайшей осторожностью, так как многие ступеньки лестницы отсутствовали или были сломаны.

На втором этаже, где десять лет назад жила аккуратная старушка, хозяйка хутора, о былом убранстве не осталось и следа. Крыша дома во многих местах протекала, что было видно по отсыревшим разводьям на потолке. Из всей старомодной мебели остались только железная кровать с отломанной одной спинкой и рассохшийся комод с выдвинутыми и сломанными ящиками.

Но самое гнетущее впечатление на меня произвели валявшиеся на полу среди мусора фотографии со стен бывшей гостиной. Было видно, что по ним ходили, топтали ногами. Прямо на лице той красивой женщины в нарядном платье и с колье на шее грубо отпечатался след грязного сапога.  Другие фотографии были небрежно вырваны из рамок, порваны и разбросаны по грязному полу.

Чтобы исключить дальнейшее глумление над фотографиями, я их собрал и сжег во дворе на небольшом костре.

Что произошло с этой старой женщиной? Как она умерла? Кем похоронена? Всё это для меня осталось загадкой. Единственный вывод, который я сделал – это то, что на похоронах родственников не было. Как иначе можно объяснить такое пренебрежительное отношение к фотографиям?

С тех пор прошло много лет, но образ этой брошенной всеми и ставшей никому не нужной старушки, умершей в одиночестве среди своего когда-то большого и крепкого  хозяйства, управлявшегося ею в молодые годы, бывшей матери большого семейства, глубокой печалью отложился в моей памяти.

Да, время лечит. Но оно и наносит неизлечимые раны, превращая деятельную, сильную и жизнерадостную личность в развалину. А фотографии, запечатлевшие здоровую, полную сил и энергии молодость, в старости только тревожат уставшую душу и подкатывают к горлу комок грусти.

__________________

*  Охрана водного района

 

 

 

«КРАСНОРЕЧИЕ»   ХУДОЖНИКА

 

В 1952 году исполнилось 70 лет известному русскому писателю и литературоведу, автору классических произведений для детей в стихах и прозе, Корнею Ивановичу Чуковскому. Ну, кто же не знает Корнея Ивановича, кто не воспитывался на его книгах? “Муха-Цокотуха”,  “Мойдодыр”,  “Тараканище”,  “Айболит”, “Крокодил”, “Телефон” и другие его произведения  – это те книжки, которые были рядом с нами с самого нашего рождения, не утратив своего поэтического очарования и дальше.

А, между тем, мало кто знает, что настоящее имя этого маститого писателя – Николай Васильевич Корнейчуков. Но его псевдоним так укоренился в сознании большинства людей и так органически вошёл в его личность и литературную деятельность, что даже его сын Николай, автор таких известных произведений, как “Балтийское небо“ и “Водители фрегатов”, вошел в литературу под фамилией Чуковский и с отчеством Корнеевич.

Эрудиция Корнея Ивановича, как и его исследовательские произведения “Мастерство Некрасова”, о А.П. Чехове, о замечательном американском поэте Уолте Уитмане, восхищают читателей.

Трудно найти в современной литературе более глубокого знатока детской психологии и исследователя детской речи, чем Корней Иванович Чуковский.

А с кем только он в своей творческой биографии ни встречался, кого только ни знал! Был он близко знаком и с Ильёй Ефимовичем Репиным.

Используя авторитет Корнея Ивановича и его дружеские отношения с этим великим художником, Советское правительство в двадцатые годы прошлого столетия именно его, Чуковского, посылало к Репину в Куоккалу, где последние тридцать лет своей жизни жил художник, чтобы уговорить его переехать из Финляндии, на территории которой находилась в то время Куоккала, в Советский Союз. Рискуя не только своим общественным положением, но и самой жизнью, Корней Иванович настоятельно рекомендовал Репину  не переезжать в большевистскую Россию.

И вот в 1952 году этому замечательному человеку исполнилось 70 лет. Литературная общественность страны, конечно, не могла обойти мимо эту дату. Чествовали Чуковского в Колонном зале Дома Союзов в Москве. В президиуме заседала вся литературная элита Советского Союза. Там были Константин Федин, Фёдор Панфёров, Михаил Шолохов, Михаил Бубёнов, Сергей Ожегов, Самуил Маршак, Агния Барто и другие гиганты литературного слова. Председательствовал генеральный секретарь Союза писателей СССР Александр Александроович Фадеев. В зале сидели не менее крупные современные литераторы, писатели, поэты. Зал был полон. Вход был по пригласительным билетам и строго ограничен из-за невозможности вместить всех желающих. В дальнем углу зала сидел автор этих слов. Попал я туда неожиданно для самого себя. Мой родной брат, отслужив после фронта срочную службу до 1948 года, в это время учился на четвертом курсе факультета журналистики Московского университета. Всякими правдами и неправдами, как фронтовику, ему удалось достать пригласительный билет, а сам он в этот день слёг с высокой температурой. Билет отдал мне.

После многочисленных поздравлений, наконец-то, председатель предоставил слово самому юбиляру. Корней Иванович под гром аплодисментов встал на трибуну и начал так:

– Благодарю вас, друзья, что вы пришли пособолезновать мне в столь печальный для меня день!

И в президиуме, и в зале возникли возгласы: “Что вы, Корней Иванович?!”, “Как можно?!”,  “Мы пришли поздравить Вас, а не соболезновать”, и всё такое прочее.

– Что вы тут ни говорите, – продолжал Корней Иванович, – как ни хвалите меня, как ни возносите, а семьдесят лет есть семьдесят лет. И никуда от этого печального факта мне не уйти, не взирая на все ваши хвалебные дифирамбы!

Далее Корней Иванович заворожил зал интересными воспоминаниями из своей жизни, воспоминаниями о встречах с известными людьми, воспоминаниями о некоторых курьёзных случаях в своей творческой биографии. Зал слушал его, что называется, затаив дыхание. Ни единого звука в зале, кроме голоса самого юбиляра. Говорил он внятно, спокойно и в то же время эмоционально.

Было интересно услышать, что даже такое во всех отношениях детское произведение, как “Муха-Цокотуха”, увидело свет после длительной борьбы автора с цензурой. Как это ни странно, а цензор увидел в “Мухе-Цокотухе” открытую эротику, развращающую детскую нравственность. Цензор узрел эротику в словах  “Паучок Муху-Цокотуху в уголок поволок”. И зачем это он поволок муху в уголок, допытывался цензор. И требовал эти слова из сказки убрать. Только после длительной настоящей борьбы с цензором “Муха-Цокотуха” увидела свет. Пример, достойный подражания для современных издателей литературы и телевизионных программ, культивирующих откровенную похабщину, кровь и насилие.

Конечно, придирка цензора к “Мухе-Цокотухе” – это настоящий и глупейший перегиб. Но, что поделать? Вся наша советская действительность состояла из одних перегибов. А современным издателям, принимающим разврат за реализм, не плохо бы помнить слова Антона Павловича Чехова, что “Интимная жизнь тем и хороша, что она, именно, интимная”.

В своём выступлении Корней Иванович рассказал о том, как в 1911 году в этом самом зале ему довелось присутствовать на первой годовщине смерти Льва Толстого. Дело было так.

Литературная общественность Москвы решила отметить годовщину смерти великого писателя и, как личного друга Льва Николаевича, пригласила Илью Ефимовича Репина, знаменитого русского художника. Репин, в свою очередь, пригласил с собой Корнея Ивановича Чуковского, с которым они были довольно тесно дружны, несмотря на разницу в возрасте. Репину в это время было 67 лет, а Чуковскому 29. Вдвоём они вошли в зал и сели рядом друг с другом в дальнем углу. Корней Иванович с трибуны показал на дальний угол зала, в котором сейчас сидел я, и сказал:

– Мы сидели вон в том углу.

Поскольку Илья Ефимович близко знал Льва Толстого и неоднократно бывал у него в Ясной Поляне в гостях, его просили выступить со своими воспоминаниями о Толстом. Репин отказывался выступать, и отказывался долго. Дело в том, что при всём своём могучем таланте художника, Илья Ефимович не обладал красноречием и терялся на публичных выступлениях. Ну, не умел он выступать перед аудиторией. Тем не менее, ему так и не удалось отказаться от выступления, его всё-таки уговорили.

Понимая, что он на трибуне растеряется, Илья Ефимович всё своё выступление изложил на бумаге с тем расчётом, что на трибуне он эту бумажку прочитает.  Записи положил в портфель и с ним пришел в зал.

В нужный момент председательствующий предоставил ему слово:

– Слово предоставляется личному другу Льва Николаевича Илье Ефимовичу Репину. Пожалуйста, Илья Ефимович, проходите. Ждём вас.

Репин встал, взял портфель и из своего дальнего угла зала по проходу между рядами пошёл к трибуне. Взойдя на трибуну, он положил на неё портфель, открыл его и начал искать записи. Перебрав все бумаги в портфеле, нужных записей он не нашёл. Стал нервничать. Вывернул портфель наизнанку, выложил всё его содержимое на трибуну, но…  записей не нашел.

Зал, понимая, что он что-то ищет, затаил дыхание. Нервничая, Илья Ефимович стал внимательно смотреть на проход, по которому он шёл к трибуне. Все присутствующие в зале поняли, что он смотрит, не потерял ли что-то, когда шел по проходу, и задвигали стульями, стали нагибаться, смотреть под ними. Всё было напрасно. Записей не было. А он уже на трибуне. Пути к отступлению отрезаны, мосты сожжены. Ничего не остаётся делать, как только говорить без записей. И он решился.

Выпив целый стакан воды, Илья  Ефимович Репин, как рак красный от волнения, скороговоркой выпалил:

–  Господа! Я лично знал Льва Николаевича. Часто бывал у него в Ясной Поляне. Приезжаю, бывало, к нему, садимся на коней и скачем, скачем к пруду! Подскакав к пруду, Лев Николаевич прямо с коня, не остывши, бултых в воду!

Сказав это, Илья Ефимович вытянул в сторону зала руку с поднятым указательным пальцем и, потрясая им, громко выкрикнул:

– А надо остывать!

Взял под мышку портфель, сошел с трибуны и пошел на свое место.

 

 

                  

                        ЗЕНИТНЫЕ  СТРЕЛЬБЫ.

 

Дивизион базовых тральщиков в составе шести кораблей вышел в заданный квадрат моря для выполнения учебной задачи – стрельба по пикирующей цели. В нужный квадрат моря корабли прибыли строем кильватерной колонны, где начали галсировать, то есть ходить переменными курсами, не выходя из заданного района. Море было спокойное, не более двух-трех баллов. Видимость хорошая, но облачность низкая, почти сплошь закрывающая небо. На кораблях сыграна боевая учебная тревога, комендоры заняли свои места на боевых постах, орудия и пулеметы направлены в небо.

На командном пункте флагманского корабля, в боевой рубке стоит какая-то тревожная атмосфера. Все ждут прилёт самолёта, который должен сбросить “мешки”, имитирующие пикирующие самолёты, по которым корабли должны открыть огонь всем дивизионом.

Не только сигнальщики на верхнем мостике, но и все, кто находился в рубке, вслушиваются, не слышен ли гул летящего самолёта. Долгое ожидание переросло в скуку, от которой сначала тихо, а потом всё громче и громче стали звучать разговоры. Дело дошло до анекдотов, и в рубке зазвучал смех. Так прошло больше часа. Время, когда должен появиться самолёт, давно истекло.

– Однако где же самолёт? – сказал командир дивизиона. – Сигнальщики! Не видно самолёт?

– Никак нет, товарищ комдив! Не видно!

– Черт знает, что такое! – выругался комдив. – Надо запросить базу.

Запросив базу, узнали, что самолёт  час назад вылетел в район и уже барражирует в нем.

– Сигнальщики! – грозным голосом загремел комдив. – Где самолёт? Не видно?

– Нет, не видно! Только слышно, как над облаками летает!

– Какого черта не докладываете?

– Так ведь вы спрашиваете, видно или нет. А его не видно. Только слышно.

Все, кто находился в рубке, стали прислушиваться. И вдруг все отчетливо услышали гул летающего над облаками самолёта.

– Вот до чего доводят анекдоты во время боевой тревоги! Распустились! Прекратить! Чтобы ни звука больше не было в рубке! – разразился комдив.

Все в рубке виновато замолчали и приготовились к отражению “воздушного противника”.

Командир дивизиона приказал радистам связать его по ультракоротковолновой связи с самолётом. Радисты выполнили приказ, и связь была установлена.

– Ну, где ты там? – обратился комдив к пилоту самолёта по УКВ. – Мы тебя не видим.

– А я вас вижу, – отвечает лётчик. – Вас шесть штук, и все дымят.

– Так что же ты не выходишь на связь? – спрашивает комдив. – И давно ты летаешь над нами?

– Да уж около часа летаю, – отвечает пилот. – А на связь это вы не выходите. Я вас всё время зову, а вы не отвечаете.

– Ну, хорошо, – говорит комдив. – Сбрасывай свои “мешки”. Мы готовы.

– Так чего же вы не стреляли? Я уж давно их сбросил.

– Как давно? – возмутился комдив. – Ты что? С ума сошел? Чего же мы ждём?

– Не знаю, чего вы ждёте. Я, как только прилетел в район и увидел вас, так сразу их и сбросил. Уж около часа прошло, – спокойно и невозмутимо отвечает лётчик.

– Мать в перемать! В перемать мать! – разразился комдив. – Что ты наделал? Как мы теперь будем выполнять задачу?!

– Не знаю как, – отвечает лётчик. – Это ваша проблема. А я свою задачу выполнил и полетел домой. Желаю успеха!       Больше мы его и не видели, и не слышали! Бывает же такое!

 

 

 

                                НА  МЕЛИ

 

Грузовой теплоход класса река-море «Нефтерудовоз-9», груженный по верхнюю ватерлинию, пройдя Керченский пролив, приближался к Бердянску. Лето. Жара. Спокойное, гладкое море, как зеркало, отражало солнечные лучи полуденного солнца, бликами игравшими на окнах кают и ходовой рубки. Тихая обстановка, штилевое море,  хорошая видимость и отсутствие на горизонте каких-либо судов были причиной тому, что в ходовой рубке собрались несколько человек,  свободных от вахт.  На ходовой вахте был  опытный судоводитель старший помощник капитана Юрий Флегонтов, на руле опытный рулевой матрос первого класса Алексей Пучков.

Как всегда водится в таких случаях, в рубке звучал смех от рассказанных кем-нибудь анекдотов.  Дальше – больше. Так увлеклись разговорами, что вахтенный штурман перестал следить  за прокладкой пути судна. А зачем? На горизонте чисто, никаких помех, видимость отличная, погода ласковая. Скоро должен открыться  маяк на подходе к Бердянску.

«Однако почему маяк не открывается», – подумал вахтенный штурман.            Учитывая дальность видимости маяка, указанную  на навигационной карте, и высоту капитанского мостика, штурман рассчитал, что маяк должен был давно показаться из-за линии горизонта в строгом соответствии с и навигационной формулой.

О своих сомнениях штурман доложил капитану.  Капитан приказал прекратить лишние разговоры и тщательно проверить прокладку курса. Разговоры прекратили. Прокладку проверили. По проверенным расчётам уже около часа прошло, как маяк должен был открыться. А его всё нет и нет. Капитан и вахтенный штурман стали нервничать. Спокойная, беспечная обстановка сменилась тревогой.  Судно, между тем, полным ходом  идет точно по курсу, о чем  свидетельствует кильватерная струя от винтов за кормой и легкая вибрация корпуса,  всегда сопровождавшая движение.

Выйдя на крыло мостика, и внимательно  осматривая в бинокль  горизонт в поисках  маяка,  капитан нервно курил.  Не докурив сигарету, он бросил её за борт. Стоявший здесь же на мостике рядом с капитаном второй штурман, воскликнул:

– Смотрите! Сигарета-то спокойно плавает рядом с судном!

– Как  рядом? Почему рядом?- недоуменно сказал капитан. – Мы что?  Не двигаемся что ли?

– Выходит так, – вторит ему второй штурман. –  Стоим на месте. А машина работает.

– Вот что значит болтовня на вахте, – обрушился капитан на вахтенного штурмана и на всех, находившихся в рубке. – Всем посторонним из рубки выйти и впредь на ходу судна в ней не появляться. Вахтенному штурману определить место судна.

В спокойной обстановке место судна было незамедлительно определено. Оказалось, что «Нефтерудовоз»  своим плоским днищем вылез на песчаную отмель и стоит на ней, несмотря на то, что машина продолжает работать на полный ход.

Это могло случиться только при полном штиле и невнимательном несении ходовой штурманской вахты.

С мели надо сниматься. А как сниматься? Разумеется, задним ходом.

Дали задний ход. Сначала малый задний, затем средний и, наконец, полный задний ход. Судно затряслось и сползло с песчаной отмели. Слегка закачалось, что явно свидетельствовало, что оно уже на плаву. Нервозная обстановка спала, все успокоились, и капитан сошел с мостика, предварительно распорядившись осмотреться по отсекам: нет ли вмятин или пробоин. Осмотрев все отсеки, боцман доложил капитану, что ни вмятин корпуса, ни пробоин не обнаружено. Рейс продолжался.

Минут через сорок капитан поднялся в рубку  и, находясь уже в хорошем расположении духа, спросил:

– Ну что? Открылся маяк?

– Да нет ещё, – отвечает вахтенный штурман. –  Не пойму, в чем дело.

И опять как-то стало нервно в рубке. Усомнившись в рулевом, капитан спрашивает у него:

– Рулевой, сколько на румбе?

Рулевой ответил, назвав правильный курс.

– Что за чертовщина?! – выругался капитан. А чтобы убедиться, двигается ли судно, выйдя на крыло мостика, применил «надежный» способ: бросил за борт окурок.  Окурок мгновенно куда-то исчез. Значит, все в порядке, судно двигается. Но почему же маяк до сих пор так и не открывается из-за линии горизонта? Видимость-то хорошая!

Вдруг в переговорной трубе из машинного отделения раздаётся свисток.

– Чего надо? – спрашивает капитан, и приложил к трубе ухо, слушает.

-Так мы что, никак с мели не можем сняться?  – спрашивает по переговорной трубе  механик, на что капитан в трубу отвечает:

– Да ты что!? С ума  сошел?!  Уже час, как снялись! Маяк вот-вот должен открыться!

– Какого же чёрта машина до сих пор на задний ход работает!? –  отвечает механик.

 

 

 

                ПРОВЕРКА   ЛОЯЛЬНОСТИ

 

В начале шестидесятых годах прошлого века в стране шла кампания по переоформлению виз для работы на морских судах работников плавсостава Министерства морского флота и Министерства рыбного хозяйства.  Визы у всех моряков были, но просто шла очередная кампания. Коммунистический режим не мог существовать без издевательства над гражданами своей страны. Уж больно боялся этот режим свежего воздуха из-за кордона.

Плавал на нашем судне вторым помощником капитана не плохой, в общем-то, парень Вася Легостаев. Образование у него было небольшое. Война помешала ему получить хорошее образование. Вернувшись после войны с фронта, он окончил годичные курсы судоводителей при учебно-курсовом комбинате по подготовке кадров плавсостава в Эстонской ССР и с тех пор занимал должности второго помощника капитана на небольших судах, вершину его карьерного роста. В описываемое время ему было уже далеко за тридцать. У него была семья: жена и сын. Родителей не было. Умерли. Когда-то, ещё в довоенных тридцатых годах, его отец имел судимость, сидел в тюрьме. За что, – этого никто не знал. Сам Вася не любил вспоминать о судимости своего отца, как вообще не любил вспоминать ни о нём, ни о своём детстве.

Воевал Вася не один год. Всё время был на фронте, в десантных войсках. Неоднократно ему доводилось с группой десантников ночами прыгать с парашютом в тыл противника и наносить удары в спину немецко-фашистским войскам, продвигаясь навстречу наступающим советским войскам. Точь-в-точь, как в известной песне:

“…Сомненья прочь! Уходит в ночь отдельный

десятый наш десантный батальон!..”.

И об этом Вася не любил вспоминать. Даже ордена и медали, которых у него было предостаточно, не очень-то любил одевать. По всему было видно, что не лёгкая доля ему досталась на фронте. Приятных воспоминаний было мало. Вот один эпизод, свидетелем которого он был, тяжелой ношей омрачал его душу.

На краю деревни, в которой дислоцировалась его часть, солдат колол дрова. В соседней избе шёл допрос пленного немца. Немец оказался матёрым фашистом, ярым, неисправимым нацистом-гитлеровцем, нагло ведущим себя на допросе. Решение в отношении этого фашиста могло быть только одно – расстрел. Немцу связали за спиной руки, и конвоир повёл его на расстрел к оврагу на краю деревни. Когда они проходили мимо солдата, коловшего дрова, тот спросил:

– Куда ведёшь? В расход?

– Да, на расстрел, – отвечает конвоир. – Вон там, у оврага и шлёпну его, фашистскую гадину.

И тут, не говоря ни слова, солдат, коловший дрова, сильным ударом топора расколол фашисту череп. Кровь брызнула и на конвоира, и на самого дровосека. Вдвоём они столкнули немца в овраг и пошли смывать кровь.

Такая кровожадная и бессмысленная жестокость даже к лютому врагу вряд ли встречается в природе среди животного мира и не может иметь какого-либо оправдания независимо от политических амбиций.

Но то шла беспощадная война, принесшая людям неисчислимые страдания. Ещё А.П. Чехов метко подметил, что “не соединяет, а разъединяет людей несчастье, и даже там, где, казалось бы, люди должны быть связаны однородностью горя, проделывается гораздо больше несправедливостей и жестокостей, чем в среде сравнительно довольной” (А.П.Чехов, рассказ «Враги»)

Вася принимал самое непосредственное участие в жестоких сражениях с врагами нашей Родины, честно исполняя верность присяге и воинскому долгу, не щадя жизни, защищая Отчизну от иноземных захватчиков.

А сейчас Василий Легостаев плавал вторым помощником капитана танкера “Ян Креукс”, принадлежащего Эстонскому Рыбопромышленному Объединению “Океан” (ЭРПО “Океан”), снабжая топливом промысловые суда этого объединения в Северной Атлантике.

Экипаж танкера был сплаванный, дружный. Все члены экипажа – эстонцы, русские, белорусы, татары – жили одной дружной семьёй. В коллективе не чувствовалось никакого деления на национальности. На судне была одна национальность – моряки.

Между тем, кампания по переоформлению виз для работы на судах набирала ход. Дошла очередь и до экипажа танкера “Ян Креукс”. Каждый член экипажа должен был собственноручно написать автобиографию и заполнить довольно пространную анкету, в которой следовало указать деятельность и место жительства близких родственников и много других сведений, вплоть до того, служил ли сам или кто-нибудь из родственников в Белой армии, хотя советской власти шёл уже пятый десяток лет. И никакая сила не могла своротить этот бюрократизм и перестраховку, навязанные могущественными в то время органами госбезопасности. Этот бюрократизм высмеивал в одной

Своей миниатюре Аркадий Райкин:

 

“… и за границею не жил,

и в Белой армии не служил.

Всё было гладко, чисто, просто

В анкете этого…прохвоста!”

 

Заполненные анкеты, автобиографии и все собранные необходимые справки и документы сдавались в отдел кадров, и органы госбезопасности приступали к их тщательной проверке.

Формально визу открывали не органы госбезопасности, а партийные органы, то есть обкомы КПСС или, как в Эстонии, ЦК Компартии республики. Но это только формально. Партийные органы открывали визу только после предоставления результатов проверки органами госбезопасности. В случае же каких-либо “шероховатостей” в анкете визу просто не открывали, и уяснить причину этого было абсолютно недостижимо. Никакие старания и попытки выяснить в чем дело, почему не открывают визу, было невозможно. Человек просто лишался работы на морском судне и, как говорили моряки, сидел “на биче” (от английского beach – берег, пляж). Таким образом, судьба моряка часто зависела от излишней подозрительности чиновника госбезопасности, а то и от его каприза.

Разумеется, такая процедура отражалась не только на моральном благополучии моряка, но, подчас, и на его здоровье. Сильные, здоровые молодые парни в возрасте, едва перевалившем за тридцать, вдруг начинали чувствовать, что где-то в груди кольнуло. Сперва один раз, слегка. Но было бы положено начало! А уж сколько хороших морских специалистов из-за этой издевательской процедуры были отторгнуты от работы в плавсоставе морского флота, одному Богу известно!

Далее процедура открытия визы шла своим чередом. В основном человек вызывался на персональное собеседование в партийный орган, которое проводил какой-нибудь чиновник партаппарата, а уж после собеседования бюро крупного партийного органа (обкома партии или ЦК партии республики) на своем заседании утверждало открытие визы. На заседание этого бюро вызывались не все, а только лица, назначавшиеся на большие должности (капитанов, старших механиков). Остальных бюро утверждало заочно, после собеседования. На собеседование вызывали одновременно по два, три человека.

В назначенный день второй помощник капитана Вася Легостаев был вызван вместе со мной, старшим помощником капитана танкера “Ян Креукс”. Собеседование проводила женщина по фамилии Болмак, инструктор ЦК Компартии Эстонии.

Войдя в кабинет инструктора в здании ЦК КПЭ, расположенном в то время на площади Победы города Таллинна, мы поздоровались с Болмак и по её приглашению сели за стол напротив неё. На столе перед ней лежали папки наших личных дел.

Болмак начала с меня. Небрежно полистав моё личное дело, она задала мне парочку ничего не значащих вопросов, типа нравится ли мне моя работа и что-то в этом роде. Белых пятен в моей биографии не было. На оккупированной территории во время войны я не был, под судом и следствием ни я сам, ни мои родственники не были. Со мной всё было ясно, всё было “гладко, чисто, просто”. Пожелав мне успехов в труде и в жизни, Болмак сказала, что я могу продолжать работать, визу мне продлевают.

Отложив моё личное дело в сторону, Болмак открыла папку Легостаева. Долго его листала, просматривала то первые листы, то последующие, снова возвращаясь к первым. Мы с Васей сидели молча и ждали её вердикта. Наконец, она оторвала взгляд от папки, посмотрела на Васю и сказала:

– Товарищ Легостаев, у вас в деле есть небольшая запятая.

– Какая? – спокойно осведомился Вася.

– Оказывается, ваш отец имел судимость, – ответила Болмак. – Давно, правда, ещё до войны, но ведь имел. А вы этот факт в своей анкете упустили. Почему?

– Так вы же всё равно знаете, – ответил Василий. – Чего же я буду указывать? Мне это неприятно, вот я и не указываю. К тому же я с тех довоенных пор своего отца и не видел ни разу. Даже где он похоронен, не знаю.

– Ну, ведь, товарищ Легостаев, положено так, – говорит Болмак. – Надо указывать всё. А вы скрываете. Не хорошо!

И вдруг Васю прорвало. Он встал, стукнул себя кулаком в грудь, и, брызжа слюной, горячо выпалил:

– А вот, когда на фронте меня с самолёта пинком под зад к немцам в тыл сбрасывали, когда я мог целую операцию провалить, в плен сдаться, никто ни разу не напомнил мне, где был мой отец. Никто не поинтересовался его судимостью! “Прыгай”, кричали, и сразу в бой, откуда не все вернулись. А сейчас, когда я всего лишь жене капроновые чулки могу из-за границы привести, так вы мне душу наизнанку выворачиваете! Я же сказал, что мне неприятно вспоминать о судимости отца, поэтому и не указываю! И не буду указывать! Визы, что ли меня лишите!? Лишайте!  И без вашей визы проживу, а судимость отца указывать не буду!

Болмак стала успокаивать Васю:

– Товарищ Легостаев! Товарищ Легостаев! Успокойтесь! Товарищ Легостаев, успокойтесь, сядьте! Успокойтесь!

Вася сел, и Болмак продолжила:

– Нет, нет! Товарищ Легостаев! Визы мы вас не лишим. Пожалуйста, работайте на своем месте. Вы честный человек. Плавайте, пожалуйста. Плавайте!

И, закрыв папку, протянула Легостаеву руку для прощания. Пожав наши руки, Болмак пожелала нам всего доброго, и мы вышли из кабинета.

 

 

 

                    ВИЛЛИ   НА   ОТДЫХЕ

 

С Х111 века известен эстонский город Пярну. В русских летописях он встречался с названием Пернава, а до 1917 года носил официальное название Пернов. Занимая относительно скромное место в Российской империи, Пярну, однако, имеет довольно интересную историю. Достаточно сказать, что прадед нашего великого поэта  А.С. Пушкина  абиссинец Абрам (Ибрагим) Ганнибал, сподвижник и любимец Петра 1-го, в тридцатых годах восемнадцатого века по повелению Миниха жил в Пернове, учил кондукторов математике и черчению и принимал активное участие в строительстве инженерных и фортификационных сооружений. Видное место Пернов занимал и в Ливонских войнах Ивана Грозного, и в Северной войне со шведами Петра 1-го. До сих пор в карнизе здания почты на одной из центральных улиц города торчит лошадиная подкова, которая по легенде отлетела от копыта коня шведского короля Карла Х11, галопом проскакавшего мимо этого здания, и врезалась в карниз здания. Известен Пернов и как порт Российской империи на Балтийском море, через который велась активная торговля хлебом.

В послевоенное советское время город Пярну, благодаря мягкому умеренному климату и морским купаниям, стал модным климатическим и грязевым курортом. Три санатория, курортная поликлиника, грязелечебница, огромный морской пляж с золотистым песком и удаленность от крупных промышленных предприятий стали привлекать внимание не только советских граждан, но и зарубежных гостей. В периоды летних отпусков город Пярну становился местом настоящего паломничества, и только иногда отдых людей омрачался очень громкими, подобными артиллерийским залпам, резкими звуками самолетов, преодолевающих звуковой барьер: вблизи города базировалась авиационная часть военно-морского флота.

Военные лётчики любили этот город. Один из них, штурман полка Анатолий Лукин, написал о городе Пярну песню.  Вот  она.

 

О  городке, где мы живём, зелёном Пярну,

О нашей юности, о пляже золотом,

О нашей Балтике, о море лучезарном

Всегда мы вспомним лаской и добром.

ПРИПЕВ:   Ведь здесь служили мы,

Ведь здесь любили мы.

Отсюда уходили мы в полёт,

Встречали зло ненастных дней,

Здесь хоронили мы друзей

И верили, их память не умрёт.

Люблю домов твоих уютные балконы,

И звёзды яркие сентябрьских ночей,

Огни над морем белокрылой Раннахоны,

И тихий шелест липовых аллей.

ПРИПЕВ:   Ведь здесь служили мы…

 

Не век мне жить под пярнускою крышей.

Зовёт домой родная сторона,

Но этот город, где родился мой сынишка,

Мне дорог он как море, как весна!

ПРИПЕВ:   Ведь здесь служили мы…

 

Слова этой песни переложил на музыку другой лётчик из этого же полка, товарищ Лукина. Вместе они под аккомпанемент музыкантов из ресторана Раннахоне исполнили её однажды в ресторане. Фурор был ошеломляющим. Кто-то даже подошел к ним и попросил продать ему эту песню. В песне упоминается и сам ресторан Раннахоне. Этот ресторан (в переводе с эстонского – дом на пляже) расположен на самом берегу залива, и его огни далеко видны с моря всем судам, идущим в порт Пярну, привлекая моряков в лоно своих объятий и обещая им все прелести портовых ароматов.

Морской порт в городе располагался в самом устье реки Пярну, и вход в него со стороны моря ограждался двумя очень длинными, около мили, каменными молами. В порту были причалы, оборудованные для швартовки крупнотоннажных судов. Портовый флот состоял из нескольких буксиров и катеров, предназначенных для перевозки пассажиров. В ведении начальника порта Григория Антоновича Червякова был разъездной катер “Койдула”, названный так в честь национальной эстонской поэтессы Лидии Койдула (настоящая фамилия Янзен), памятник которой стоит в центральном сквере города. Романтические стихи этой замечательной поэтессы  проникнуты любовью к своей родине и её многострадальному народу, а пьесы заложили основы эстонской драматургии.

Это был типовой крейсерский катер, имеющий небольшой пассажирский салон. Шкипером, управляющим катером, был эстонец Володя Киви, старый просолившийся моряк. Он был небольшого роста с круглым животиком и мясистым красным с синими прожилками носом, свидетельствующими об алкогольной невоздержанности. Внешний вид Володи был таков, что казалось, будто писатель Андрей Некрасов писал своего капитана Врунгеля именно с него. Даже морская форма на нем сидела точно так, как на Христофоре Врунгеле. Управлял катером он великолепно и был большим знатоком морского ремесла.

Иногда этот катер выделялся предприятиям города, и работники этих предприятий совершали на нем загородные прогулки по реке Пярну или катались в море по Пярнускому заливу, где было много живописных мест для отдыха с ужением рыбы. В Пярну вообще, как и положено для курортного города, было много красивых мест для отдыха. Этому содействовала изумительно красивая природа Прибалтики. По берегам реки и на взморье раскинулись сосновые леса с изобилие грибов, ягод и благоухающие озоном чистого воздуха.

 

Летом 1966 года в Пярну со своей семьёй прибыл на отдых председатель Совета Министров Германской Демократической Республики Вилли Штоф. Этот визит высокого гостя в Советский Союз был неофициальным, и никаких сообщений в средствах массовой информации об этом не было. Ежедневно в Пярну из Берлина прилетал самолёт, доставлявший председателю Совмина ГДР всевозможные документы на подпись. Такова уж доля всесильных мира сего, не знать покоя даже в отпуске.

Жил Вилли Штоф со своей женой и сыном-подростком в отдельном охраняемом коттедже на живописном берегу моря. Питание ему доставлялось из ресторана Раннахоне.

Как-то средь рабочего дня в кабинет начальника порта Григория Антоновича Червякова неожиданно явился первый секретарь городского комитета КПСС Валконен вместе с председателем горисполкоиа Макаровым. Они предупредили Григория Антоновича, что вскоре ему будет звонок из правительственных органов государства, и поэтому ему надо не отлучаться из кабинета. Сами же они в это время желают поприсутствовать при разговоре Григория Антоновича с кем-то из руководителей страны. И, действительно, буквально через 10 минут после их прихода в кабинете начальника порта раздался телефонный звонок. Приложив телефонную трубку к уху, Григорий Антонович услышал голос телефонистки:

– У телефона начальник порта Пярну?

– Да, – ответил Григорий Антонович, – начальник порта Пярну.

– Не кладите трубку. Сейчас с вами будет разговаривать председатель Совета Министров СССР товарищ Косыгин.

Григорий Антонович разволновался. Не отрывая трубки от уха, он сказал присутствующим в кабинете гостям:

– Что такое? Косыгин будет со мной говорить. Чего это вдруг?

– Вилли Штоф в Пярну, – тихим сиплым голосом сказал Валконен. – Он здесь на отдыхе, с семьёй. Ни в газетах, ни по радио об этом ничего не сообщают. Он с неофициальным визитом, в отпуске. Мы знали, что вам будет звонить кто-то из правительства, поэтому и пришли. У вас есть хороший мореходный катер. Его покатать надо на катере. Не подведите.

– Кто такой Вилли Штоф? – от волнения растерялся Григорий Антонович.

– Да, председатель Совмина ГДР!  Что вы, не знаете что ли?

– Как же, как же! Знаю, знаю! О чём разговор? Конечно, прокатим. Но при чём здесь Косыгин?

– Григорий Антонович? – услышал начальник порта голос Косыгина в трубке.

– Так точно, Алексей Николаевич! Начальник порта Пярну Червяков! Слушаю вас, Алексей Николаевич!

– Григорий Антонович, – продолжал Косыгин, – у меня к вам просьба. Дело в том, что в вашем городе отдыхает председатель Совмина ГДР товарищ Штоф Вилли. Мне сказали, что у вас есть возможность предоставить ему для прогулок какой-то уютный катерок. Так вы уж, Григорий Антонович, будьте любезны, не откажите гостю. Он человек очень скромный, сам ничего не попросит. Будьте, пожалуйста, внимательны к нему! Я вас очень прошу!

– Алексей Николаевич, – отвечает Червяков, – не беспокойтесь, пожалуйста! Всё сделаем в лучшем виде. Катер будет в его распоряжении. Шкипер катера опытный моряк. Не подведём!

– Спасибо! – сказал Косыгин и положил трубку.

– Вот те, бабушка, и Юрьев день! – взволнованно сказал Григорий Антонович. – В такой скромный порт, как порт Пярну, звонит сам председатель Совета Министров СССР товарищ Косыгин. Ну и ну!

– Мы сами не меньше вас взволнованы, – отвечает партийный босс города Валконен. – Вот и председатель горисполкома товарищ Макаров вместе со мной обеспокоен, понравится ли Штофу у нас в гостях. Давайте поговорим со шкипером катера и хорошенько проинструктируем его.

Червяков вызвал секретаршу, очень приятную женщину по имени Лонни.

– Лонни, – обратился к ней Червяков, когда она вошла в кабинет, – позовите ко мне Володю Киви. И побыстрее.

Через несколько минут, постучав в дверь, в кабинете начальника порта сначала появился круглый живот, затем красный нос, а уж за ними их хозяин.

– Явился по вашему приказанию, – отрапортовал шкипер и преданными глазами впился в начальника порта.

– Присядь, Володя, – говорит начальник порта, – поговорить надо.

Киви сел на диван напротив секретаря горкома и председателя горисполкома.

Слово взял глава города Макаров. Он подробно обрисовал ситуацию, поставил задачу, целью которой было обеспечить гостю комфортабельный и безопасный отдых.

Выслушав все инструкции, шкипер встал, серьёзно сдвинул брови и заявил:

– Всё понял! Будет всё сделано в самом лучшем виде, как учили! Штоф долго будет помнить прогулки на “Койдула”! И вспоминать будет добром. Не пожалеет!

– Володя, – сказал ему начальник порта, – ты уж, пожалуйста, не подведи. По-мужскому тебя прошу. Я потом тебе дам отгулы. Напьёшься от души. А сейчас, чтоб никакого запаха, не дай бог, от тебя не было. Специально отгулы дам тебе. Но потом. Как проводим гостя.

– Да что вы, товарищ начальник, – отвечает шкипер. Вы же меня знаете. Я службу понимаю. Не беспокойтесь, не подведу.

– А мотористу скажи, – продолжает начальник порта, – чтобы всё время, пока гости на борту, он из моторного отделения не вылезал бы, а ты сам из рулевой рубки не вылезай. В салоне никому не появляться. Не надо мешать гостям.

– Всё будет сделано как надо, как учили! – ответил Володя и лихо взял под козырёк.

На следующий день так же неожиданно в порт приехал председатель Совета Министров Эстонской ССР Вальтер Клаусон. Его сопровождали те же первый секретарь горкома партии Валконен и председатель горисполкома Макаров. Клаусон пожелал лично осмотреть катер “Койдула”.

Взойдя на катер в сопровождении шкипера Володи Киви и моториста катера Эльдара Мяги, Клаусон стал внимательно осматривать внутреннее убранство салона. Немного поразмыслив, Клаусон стал давать распоряжения председателю горисполкома Макарову: “Сюда положить ковёр, сюда повесить зеркало, сюда установить и закрепить вентилятор и так далее”. Макаров записывал, и к вечеру всё было доставлено на катер и установлено специально прибывшими для этого рабочими. Володя Киви и Эльдар Мяги сделали на катере генеральную большую приборку. Всё было готово для приёма высокопоставленных гостей.

И вот, наконец, настал день, когда начальнику порта Григорию Антоновичу Червякову позвонили и сказали, что катер “Койдула” должен быть подан к пассажирскому причалу в 10 часов. Червяков вызвал шкипера, ещё раз проинструктировал, получил от него заверения, что он не подведет, и отдал распоряжение подать катер.

Это был последний рабочий день недели, пятница. В 9 часов 45 минут катер стоял у пассажирского причала. Как только катер ошвартовался у причала, к нему подошла машина типа “Сапожок”, из которой в салон катера были отнесены две большие запакованные картонные коробки. Сопровождающий машину чекист пояснил, что в этих коробках “лёгкий” завтрак выезжающему на лоно природы высокопоставленному семейству.

С немецкой пунктуальностью ровно в 10 часов к причалу подкатили два чёрных лимузина. Из задней машины выскочили охранники, сотрудники комитета госбезопасности, и услужливо открыли дверцу передней машины. Из машины медленно вышел сам Штоф, за ним вышла его жена, довольно полная дама бальзаковского возраста, и последним вышел их сын, тоже излишне полный подросток лет тринадцати-четырнадцати. Машина подвезла их к самой сходне, ведущей на катер. У сходни, вытянувшись в струнку, насколько позволял ему это сделать круглый живот, с рукой, приложенной к козырьку и высоко вздёрнутым красным носом, стоял бывалый моряк шкипер Володя, пожирая глазами подходившего к нему именитого пассажира. Два-три шага позади стоял начальник порта.

Штоф подошёл к сходне, пожал руку Володе и, не обращая внимания на начальника порта и пропустив перед собой жену и сына, взошёл на катер. Володя лично убрал сходню, сбросил с причальной тумбы швартовый конец, вошёл в рубку, и катер отошёл от причала, направляясь в сторону моря.

Никто из охранников на катер не сел. Обе машины быстро выехали с территории порта. Переводчика тоже на катере не было. В нём и не было необходимости, так как Володя Киви довольно сносно владел немецким языком, и все просьбы и указания Штофа мог выполнять без переводчика. Это было обговорено заранее.

Как только катер вошёл в канал между молами и скрылся из вида, начальник порта, облегченно вздохнув, покинул причал и направился в свой кабинет.

 

Рабочий день давно кончился. Шёл восьмой час вечера, но Григорий Антонович Червяков вместе с главным бухгалтером Юрием Петровичем Сууревялья в своём кабинете начальника порта всё ещё занимались составлением полугодового отчета. В составлении отчета принимал участие и капитан порта Аво Петрович Саадре. И начальник порта, и главный бухгалтер, и капитан порта уже изрядно устали и чувствовали необходимость в утолении голода. В управлении порта было тихо, все служащие разошлись по домам, и только уборщицы готовили помещение к следующему рабочему дню.

В дверь кабинета начальника кто-то тихонько постучал.

– Войдите, – сказал Григорий Антонович.

Дверь тихо открылась и в кабинет медленно, как-то заговорщически, вошёл шкипер катера Володя Киви.

– Володя, тебе чего? – спросил Червяков.

– Да тут такое дело, – замялся шкипер. – Мы пришли… Товарищ Штоф уехал… Григорий Антонович, вы зашли бы к нам на катер…

– Что случилось? – заволновался начальник порта. – Что-то произошло?

Волнение начальника порта передалось и двум другим, присутствующим в кабинете должностным лицам.

– Куради пойс*, – по-эстонски выругался капитан порта Саадре. – Что-нибудь натворил!? Это же ЧП! Настоящее ЧП! Международное!

– Нет, нет! – почему-то с виноватой улыбкой сказал шкипер. – Товарищ Штоф остался очень доволен. Поблагодарил меня. Всё в порядке. Вы только зайдите на катер, товарищ начальник.

И спешно вышел из кабинета.

– Пойдём втроём,   – сказал Червяков.  –  Посмотрим,  что там у него.   Да  и  работу  пора кончать. Пошли.

Так втроем они и пришли на катер “Койдула”.

– Ну, показывай. Что там у тебя? –  сказал начальник порта, когда они взошли на корму катера.

– А вот, посмотрите, – говорит шкипер. – Войдите в салон. Не знаю что и делать!

Все трое вошли в салон. На столе салона лежали две распакованные картонные коробки с “лёгкой” закуской для семейства председателя Совмина ГДР.

– Товарищ Штоф, уходя, небрежно махнул рукой и сказал, что всё это пусть останется нам. Что делать? – сказал шкипер.

– Что делать? Что делать? – говорит начальник порта. – Давайте посмотрим, что осталось в коробках.

– Да почти всё, – отвечает шкипер. Они только вскрыли коробки, поклевали чуть-чуть, да так всё и оставили.

– Где же вы были? Что делали?

– Когда  мы  вышли  в  залив,  Штоф  приказал  мне  пристать к какой-нибудь лужайке на берегу моря. А я места-то знаю. Вот я и высадил их на одном красивом и безлюдном месте. Вынес им эти коробки на лужайку, вскрыл их. Сам Штоф открыл одну бутылку коньяка, выпил не больше напёрстка, закусил икрой и всё. А жена его и сынишка, по-моему, так ничего и не попробовали. Я, во всяком случае, не видел, чтобы они что-нибудь ели.

– Что они делали-то? – спросил Сууревялья.

– Лежали, загорали да купались, – ответил Володя. – А мы с Эльдаром, мотористом нашим, сидели на катере и ждали. Вот и всё.

– Давайте посмотрим, что там есть, – говорит Григорий Антонович.

И все стали извлекать из коробок на стол их содержимое. Там оказалось: две бутылки коньяка “КВ” (одна распечатана),  бутылка  столичной  водки,  банка  красной  икры,   банка чёрной икры, палка копчёной колбасы,  ломтиками  нарезанная  буженина,  ломтиками  нарезанный  осетровый балычок, маринованные грибочки, шпроты, баночка янтарных помидорчиков, баночка огурчиков, ветчина, две банки крабов, два лимона, виноград, персики, минеральная вода, лимонад и пиво.

– Вот так “лёгкая закуска”! вырвалось у капитана порта Саадре. – Этих деликатесов в наших магазинах днём с огнём не найти.

И, действительно, в магазинах Советского Союза, даже в Эстонии, таких продуктов просто даже не спрашивали. Не зря же в народе ходил такой анекдот.

Один гражданин, очевидно, иностранец, долго стоял в гастрономе и, наконец, спросил:

– Почему у вас нет копченой колбасы, буженины, осетрины, икры?

– Вы ведь долго стоите в магазине, – отвечает продавец – Слышали, чтобы кто-нибудь спросил эти продукты? Нет, не слышали. Видите, спроса нет. Вот мы их и не завозим.

Когда всё выложили на стол, начальник порта говорит:

– Ну что? Мы все голодны сейчас. А завтра выходной день, сегодня пятница. Давайте перекусим чем Бог послал. А послал он нам не мало. Володя, зови Мяги, моториста своего. Он тоже заслужил хороший ужин. Садимся все к столу.

И пир начался. Аппетит был у всех великолепный, а после двух-трех рюмок коньяка языки у всех развязались, и веселье продолжалось до темноты. Кто-то даже сказал, что “после такого ужина и  умереть не страшно,  ибо  в  жизни  всё  достигнуто”,  на  что  все  дружно засмеялись.

*  *  *

Прошел год. Председатель Совета Министров Германской Демократической Республики Вилли Штоф с официальным визитом посетил Советский Союз, о чем широко извещалось во всех средствах массовой  информации.

Находясь в Ленинграде в отпуске, начальник порта Пярну Григорий Антонович Червяков шёл по Петроградской стороне города. Ему нужно было перейти Кировский проспект. Подойдя к проспекту, он увидел, что проспект оцеплен милицией, которая никого не пропускала его пересекать, а все машины загоняла в боковые улицы. На тротуаре стояла большая толпа народа. Поинтересовавшись, что случилось, Григорий Антонович получил ответ, что по Кировскому проспекту должен проехать Вилли Штоф. Через несколько минут, глядя поверх голов толпы, Червяков увидел мчавшуюся по проспекту с большой скоростью вереницу чёрных машин в сопровождении эскорта мотоциклистов в белых портупеях.

Пропустив процессию, милиция разошлась, и по проспекту восстановилось нормальное движение.

————————-

*  Чёртов мальчик (эст)

                      

                     

                                 В О Д О П А Д

 

                                                                     Шуми, шуми, о водопад!

                                                                        Касаяся струнам воздушным,

                                                                      Увеселяй и слух и взгляд

                                                                      Твоим стремленьем, светлым, звучным,

                                                                       И в поздней памяти людей

                                                                       Живи лишь красотой своей

                                                                                                                                                                                                                                           Г.Р. Державин

 

Природа создала много  замечательных  естественных  памятников,   среди  которых исключительное место по своей красоте и величию принадлежит водопадам.

Воды высочайшего в мире водопада Анхель на реке Чурун в Венесуэле низвергаются с высоты 1054 метров с горы Рорайма. Но не этот, самый большой на Земле водопад, привлекает огромные толпы туристов. Значительно большей популярностью пользуется Ниагарский водопад. Его создала бурная река Ниагара, вытекающая из озера Эри и впадающая  в  озеро  Онтарио.   Эти  озера  принадлежат  к   Великим    озёрам    Северной Америки. Их уровни находятся много выше уровня Атлантического океана. Почти на 100 метров разнятся и уровни этих озёр.  Таким образом, река Ниагара, имея длину всего 54 километра, в своём течении преодолевает падение почти на 100 метров, а в среднем течении создаёт этот знаменитый водопад, низвергаясь вниз с высоты 51 метра. По Ниагарскому водопаду, как и по реке Ниагара, проходит государственная граница между США и Канадой. Водопад островом Козьим делится на две части. Одна часть, шириной около 300 метров, принадлежит США, другая, шириной 800 метров – Канаде. Под американской частью прорыт тоннель, открытой частью выходящий под падающий поток воды, благодаря чему туристы могут видеть водопад изнутри.

Кроме этого великолепного зрелища, большим спросом у туристов пользуется  водопад  Виктория  на  реке  Замбези  в  Южной  Африке  на  границе  Замбии  и Зимбабве. Это, пожалуй, самый широкий водопад в мире. Падая с высоты 120 метров, река Замбези  в этом месте имеет ширину 1800 метров.

Кроме этих знаменитых водопадов, на Земле есть ещё несколько величественных водопадов,   таких   как  Тугела   в   Южной   Африке,  имеющий   высоту   853   метра, Йосемитский в США (высота падения воды 739 метров), Сатерленд в Новой Зеландии и другие. И все эти водопады обозначены на географических картах мира.

Между тем, на Земном шаре есть водопады, которых трудно найти на картах. В северной части Атлантического океана между Шетландскими островами и Исландией лежат Фарерские острова, принадлежащие Дании. Острова этого небольшого архипелага вулканического происхождения возвышаются над океаном более чем на 800 метров. Берега островов отвесно уходят в глубь океана. На судне можно почти вплотную подходить к таким отвесным берегам.

На западном берегу одного из таких гористых островов с высоты несколько десятков метров прямо в океан низвергается поток кристально чистой воды. По ширине этот водопад не большой, не более десяти-двенадцати метров, но падение с большой высоты, да  прямо  в  океан   –   зрелище  удивительно  красивое.    Серебряные   струи   падающей пресной  воды приковывают внимание моряков проходивших мимо судов. Шум этого водопада слышен очень далеко от него.

Фарерские острова находятся в районе интенсивного промысла рыбы. Промысловые суда многих стран мира ведут здесь промысел сельди, пикши, трески и другой рыбы, а местное население Фарер занимается и китобойным промыслом.

Промысловики отдалённых от Фарерских островов стран используют этот  уникальный  водопад для пополнения запасов пресной воды. Поставив на палубу в носовой части своего судна несколько бочек, подходят носом под водопад и таким образом наполняют их пресной свежей и исключительно чистой и вкусной водой.

Но для того, чтобы полюбоваться замечательным зрелищем падающей с высоты воды, совсем не надо ехать в такую даль, как Африка или Северная Америка. Не надо даже ехать во Францию, где на северном склоне Пиренейских гор воды реки Гав-де-По низвергаются вниз с высоты 422 метра. Не мене замечательный памятник природы есть в России, в Карелии, на реке Суна.

Суна несёт свои воды в Кондапожский залив Онежского озера. Она берёт свое начало из озера Киви-Ярви, что расположено на Западно-Карельской возвышенности. Река порожистая, протекает карельскими лесами через несколько озёр, образуя в своём течении одиннадцатиметровый трёхкаскадный водопад Кивач. Это самый большой водопад европейской части России. Он находится недалеко, всего в семидесяти километрах,  от столицы Карелии Петрозаводска.

Незабываемое зрелище представляет собой этот водопад. Красоту его ещё в ХV111 веке воспел в своей оде «Водопад» Гаврила Романович Державин. Пушкин назвал эту оду лучшим  произведением  Державина.  Действительный  статский  советник, правитель Олонецкой губернии (губернатор Карелии) Державин любил, оседлав коня, скакать лесной глухоманью в самые отдалённые посёлки губернии, вскрывая злоупотребления местных властей. В таких поездках Гаврила Романович любил останавливаться возле этого водопада, любуясь красотой окрестной природы. Именно здесь он черпал вдохновения для своей поэзии.

Не утратил своего великолепия водопад Кивач и в наши дни. Всё так же величественно воды Суны тремя каскадами с одиннадцатиметровой высоты обрушиваются вниз, окропляя брызгами прилегающие утёсы. Шум падающей воды слышен в окружающем водопад лесу, как метко подметил в своей оде Державин, очень далеко от него:

 

“Алмазна сыплется гора

С высот четыремя скалами,

Жемчугу бездна и сребра

Кипит внизу, бьёт вверх буграми;

От брызгов синий холм стоит,

Далече рёв в лесу гремит”.

 

*   *   *

 

В 60-х годах прошлого века я со своим сыном, школьником-шестиклассником, из Эстонии, где я жил в то время, поехал на мотоцикле полюбоваться этим замечательным творением природы. Маршрут мы выбрали, прочитав о водопаде Кивач в энциклопедии, где было написано, что это самый большой водопад в европейской части России.

Прихватив с собой палатку и рыболовные снасти, ибо известно, что Карелия богата озёрами, мы двинулись в путь.

 

Наш путь из эстонского города Пярну в Карелию пролегал через Таллинн на Ленинград и далее на Петрозаводск. Но мы выбрали другой путь: через эстонский город Валга на Псков, из Пскова на Лугу и далее на Ленинград. Выбрали мы этот путь потому, что хотели поближе познакомиться с природой Эстонии. И не пожалели. Изумительно красивая природа Прибалтики, несомненно, в лучшую сторону отличается от природы южных краёв, где нет хвойных лесов, а пальмы, покрытые слоем пыли, не могут конкурировать с сосновым бором, воздух в котором вдыхается легче и приятнее любых парфюмерных запахов.

Между прочим, я упомянул эстонский город Валга, а мог бы и назвать латышский город Валка. Это один и тот же город. Граница между двумя республиками проходила по одной из улиц города. Одна сторона улицы  принадлежала городу Валга, то есть Эстонии, а другая городу Валка, то есть Латвии. Так было, когда Эстония и Латвия были республиками одного государства. Как они поделили этот город, когда они стали суверенными государствами?

Приблизительно подобная картина наблюдается на границе Эстонии и Ленинградской области. Но, именно приблизительно, так как город Нарва, принадлежащий Эстонии, и Ивангород, принадлежащий Ленинградской области, разделены рекой Нарва, через которую эти два города соединены мостом.

Вблизи города Выру мы остановились на ночлег, разбив палатку на берегу какого-то небольшого ручейка. Развели костёр, поужинали и легли спать. Но прежде, чем лечь спать, я поставил в этот крохотный ручеёк тонкую леску с насаженным на крючок червячком. Каково же было наше удивление, когда, проснувшись утром, мы обнаружили бившуюся на крючке значительных размеров рыбку весом граммов 250 – 300. Мы тут же сварили уху, позавтракали и двинулись дальше.

К вечеру мы прибыли в Ленинград.

Отдохнув в Ленинграде пару дней, мы двинулись дальше.

Реку Свирь переехали на пароме в районе Лодейного Поля. Дальше наш путь лежал на столицу Карельской АССР город Петрозаводск.

Карелия издревле принадлежала Киевской Руси, а с Х11 века входила в состав новгородских владений. С присоединением Новгорода в 1478 году к Москве она вошла в состав Русского централизованного государства, но постоянно была объектом шведской агрессии, в результате чего часть её, Карельский перешеек и северное Приладожье, в самом начале ХV11 века отошла к Швеции. В 1721 году по Ништадтскому миру, победно завершившему Северную войну, Олонецкая земля, как Карелия называлась в то время, была возвращена России.

В советское время Карелия  до 1940 года носила статус автономной республики в составе РСФСР, а с 1940 года до 1956 года – союзной республики и называлась Карело-Финской ССР. Таким образом, в СССР до 1956 года было шестнадцать союзных республик, а с 1956 года до самого развала СССР – пятнадцать, так как Карело-Финская ССР была вновь преобразована в Карельскую АССР. Причиной этому послужило то обстоятельство, что Карело-Финская ССР перестала отвечать одному требованию.  Три условия должны были соблюдаться, чтобы республика могла иметь статус союзной республики. Во-первых, она была должна иметь государственную границу. Этому требованию Карелия удовлетворяла. Во-вторых, населения республики должно было быть более миллиона. Этому требованию Карелия тоже удовлетворяла. И, в-третьих, национального населения должно было быть  более половины. Вот этому-то требованию она и перестала удовлетворять, поэтому и лишилась статуса союзной республики.

В послевоенное время, особенно во время правления Брежнева, на Карелию обрушился “водопад”. Этот “водопад” захлестнул всю страну.  Как её регионы, так и её чиновников. Настоящим водопадом сыпались ордена, обесцениваясь и развивая инфляцию. Так в 1956 году Карелия была награждена орденом Ленина. Спустя пять лет – орденом Октябрьской Революции, и почти тут же, всего лишь через два года, орденом Дружбы Народов.

Но не только Карелию захлестнул этот “водопад” звёзд. В стране не осталось ни одной области, не говоря уж о республиках, не награждённых орденами. И это в то время, когда простой советский народ ощущал острый дефицит товаров широкого потребления и самых необходимых продуктов питания.

А что касается чиновников, то об этом даже стыдно вспоминать! Сам генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев обвешал свой костюм всеми возможными и невозможными наградами. Собственно, наградами-то их назвать можно только относительно, потому что они превращены в игрушки для маразматиков, обесценены. Много лет после окончания Отечественной войны Брежнев вдруг становится четырежды Героем Советского Союза (в 1966, 1975, 1978 и1981 годах), кавалером ордена Победы и Героем социалистического труда. Кроме всего прочего, Брежнев присвоил себе воинское звание маршала.  Между тем, сохранилась картина, изображавшая генерал-майора Брежнева на параде Победы 1945 года. На этой картине Брежнев изображен всего лишь с двумя орденами и несколькими медалями.  А на такой знаменательный парад надевали все награды, какие только у человека имелись.

Кстати сказать, звание генерал-майора Л.И.Брежнев получил к концу войны, оставаясь почти всю войну полковником на политической работе и вопросами тактики, тем более, стратегии не занимался. В связи с этим в годы брежневского правления страной появился такой анекдот.

В завершающий этап войны Генеральный штаб с участием маршала Жукова разработал и принёс Сталину на утверждение план штурма Берлина. Сталин внимательно ознакомился с планом и, оставшись довольным, говорит:

– Да, товарищи генералы! Хороший план. У меня нет возражений, но, к сожалению, я этот план утвердить не могу.

– Почему? Товарищ Сталин, что тут не так? – посыпались вопросы генштабистов.

– Я не вижу визы полковника Брежнева, – отвечает Сталин.

Здесь уместно вспомнить, что император Николай II-ой до самой своей гибели оставался полковником, ибо он считал, что подписывать указ о присвоении очередного воинского звания самому себе не этично, и он на это не имеет морального права, а звание полковника он получил, когда ещё не был императором.

Не большей скромностью, чем Брежнев, отличались и его последователи и окруженцы. Так,  Константин Устинович Черненко, став после Брежнева и Андропова генеральным секретарём ЦК КППСС, совершенно не работая по причине болезни и лёжа на больничной койке, взял-таки себе ещё одну, третью по счёту, золотую звезду Героя социалистического труда.

Если глубже разобраться, то маршала победы Георгия Константиновича Жукова нельзя считать четырежды Героем.  Героем Советского Союза он справедливо стал в 1939 году за бои на реке Халкин-Гол, и дважды звание Героя  он получил в Отечественную войну, с чем тоже можно согласиться. Но четвёртую звезду Героя он получил в 1956 году в качестве подарка к своему шестидесятилетию. Но разве можно ко дню рождения дарить награды? Подарки – да, награды – нет! Награды должны даваться не к юбилейным датам, а за заслуги. Жуков же в 1956 году на посту министра обороны никаких героических поступков не совершал, и, значит,  звание Героя ничем не заслужил.

Да, вообще, что значит дважды, трижды, четырежды Герой? Звание Героя должно присваиваться один раз, и человек должен оставаться с ним всю жизнь, так как это звание охватывает все его  героические поступки.

Вот с такими мыслями ехал я по территории Карелии. И сразу же, как только мы оказались в Карелии, нам обоим резко бросилось в глаза приветливость и дружелюбие его населения. Куда бы мы ни обращались, у кого бы ни спрашивали дорогу, везде мы встречали понимание и желание помочь.

Город Петрозаводск произвёл на нас большое впечатление своим изяществом, великолепным ансамблем построек в стиле классицизма ХV111 века. Ровесник Петербурга, Петрозаводск был основан в 1703 году и уже через 74 года, то есть с 1777 года получил статус города и столицы Олонецкой губернии.

Петрозаводск стоит на берегу Онежского озера, одного из самых чистых озёр в Европе. По чистоте это озеро может сравниться разве только с Байкалом. Прозрачность воды Онежского озера уникальна. Доверху налитая в стеклянный графин, вода этого озера даже незаметна. Большое, второе по величине пресноводное озеро в Европе, оно имеет глубины до 127 метров. В Онежское озеро, кроме множества мелких рек, впадают Вытегра, Выдла и Суна со знаменитым водопадом Кивач. Вытекает из него большая судоходная река Свирь, являющаяся частью глубоководного Волго-Балтийского пути. В северной части Онежского озера, у посёлка Повенец, берёт начало знаменитый Беломорско-Балтийский канал. На одном из островов озера, лежащим неподалеку от Петрозаводска, расположен всемирно известный музей-заповедник деревянного зодчества Кижи. Его деревянные постройки, возведённые без гвоздей, такие, как 22-главая Преображенская церковь 1714 года постройки, Покровская церковь 1764 года и шатровая колокольня 1874 года, составляют редкий по красоте ансамбль.

Вдоволь налюбовавшись красотой города, мы отправились к цели нашей поездки, на реку Суна, к водопаду Кивач. По красивейшим местам Карелии, по этому царству озёр и лесов, нам предстояло проехать около семидесяти километров. Какое же великолепное зрелище эти ”остроконечные сосны-ресницы над голубыми глазами озёр”!

Подъезжая к водопаду, мы увидели стенд с объявлением: “ЗАПОВЕДНИК «КИВАЧ». СБОР ГРИБОВ И ЯГОД ЗАПРЕЩЁН, ПОЯВЛЕНИЕ С УДОЧКОЙ В РАДИУСЕ ПЯТИ КИЛОМЕТРОВ СЧИТАЕТСЯ БАКОНЬЕРСТВОМ!”

Меня даже как-то приятно обрадовал этот стенд. “Как хорошо, что здесь берегут природу”, – подумал я.

С волнением предчувствуя увидеть природное чудо, издали, услышав шум падающей воды, подъезжали мы к водопаду. И вот, наконец, пред нами открылся водопад во всём своём величии, производя на нас незабываемое впечатление. Мы остановились, сошли с мотоцикла, сели вблизи водопада и, завороженные грохотом низвергающейся с одиннадцатиметровой высоты воды, долго молча сидели, ощущая на лице приятную прохладу брызг.

Вот какое чудо смогла сотворить малоизвестная река Суна, текущая на Севере России! И как же прав был Г.Р. Державин, поэтично восхваляя эту реку, названную им матерью водопадов:

 

И ты, о водопадов мать!

Река, на Севере гремяща,

О Суна! Коль с высот блистать

Ты можешь – и от зарь горяща,

Кипишь и сеешься дождём

Сафирным, пурпурным огнём, –

То тихое твое теченье,

Где ты сама себе равна,

Мила, быстра и не в стремленье,

И в глубине твоей ясна,

Важна без пены, без порыву,

Полна, велика без разливу,

 

И без примеса чуждых вод

Поя златые в нивах бреги,

Великолепный свой ты ход

Вливаешь в светлый сонм Онеги –

Какое зрелище очам!

Ты тут подобна небесам.

 

Давно подмечено, что шум воды, будь это морской прибой, порожистая река или водопад, успокаивающе действует на нервную систему человека. Не напрасно же люди издалека едут к морю не только для того, чтобы покупаться в морской воде, но и для того, чтобы посидеть у моря, послушать шум прибоя и подлечить этим свои расшатавшиеся нервы. Сидя вблизи водопада Кивач и слушая его шум, я поймал себя на мысли, что даже при желании не хочется думать ни о чём плохом. В голову лезут только приятные мысли.

Порожистая река Суна, принимая воды водопада, с шумом несла их дальше, в Онежское озеро. Было видно, как в реке плескалась форель. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь “сосны-ресницы”, игриво блестели в серебряных струях воды.

Мы и не заметили, как Солнце низко спустилось к Западу. Скоро начнёт смеркаться. Пора было подумать и о ночлеге. Памятуя о предупредительном стенде, мы отъехали от водопада более пяти километров, нашли укромное местечко на берегу одного живописного лесного озера (благо, озёр в Карелии тьма), разбили палатку и стали устраиваться на ночлег. Наловив с легкостью в озере окуньков, мы сварили уху, поужинали и легли спать.

Стояла пора белых ночей. Та самая пора, когда по выражению Пушкина ”Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса”. В четыре часа утра Солнце уже поднялось над лесом, и зеркально гладкая поверхность озера пурпурно играла его лучами. Зарядившись утренней свежестью летнего дня, мы на мотоцикле помчались к водопаду. Палатку оставили несобранной. Короткий путь до водопада на мотоцикле занял всего каких-то пять-шесть минут. По мере приближения к цели, только заслышав шум водопада, я почувствовал какую-то необъяснимо тревожную радость в груди, как перед желанным таинством свидания. Как выяснилось позже из  разговора о водопаде, мой сын тоже испытывал подобное чувство. Любуясь красотами водопада, мы не спешили вернуться в палатку.

Жили мы здесь целую неделю. Ловили рыбу, собирали в лесу ягоды. В основном это была черника, и наши рты приобрели устойчивый синий цвет. К водопаду ездили ежедневно, проводя возле него по нескольку часов.

Однажды неподалеку от нас расположилась приехавшая на машине молодая пара. Мы познакомились. Это были жители Петрозаводска. Было воскресенье, и пара приехала отдохнуть в выходной день, половить рыбку. Мы вместе варили уху, вместе ездили к водопаду, вместе любовались природой.

У меня была необходимость завулканизировать запасную камеру для колеса, и я как-то обмолвился об этом при разговоре. Валерий, как звали нашего нового знакомого, дал мне адрес своей работы и сказал, чтобы я заехал к нему туда, когда буду в Петрозаводске. К вечеру они уехали.

Через несколько дней мы стали собираться в обратный путь. Пора было возвращаться домой, в Эстонию. В последний раз съездили к водопаду, бросили в поток бурной реки монетку и стали собирать палатку. Перед отъездом мы написали записку с указанием своих имён и даты посещения этого места, назвав себя в этой записке путешественниками, запечатали её в пустой бутылке и зарыли в землю.

Приехав в Петрозаводск, мы без труда нашли предприятие, на котором работал наш новый знакомый. Это оказалось какое-то крупное транспортное предприятие. Обратившись на проходной к вахтёру и назвав фамилию Валерия, мы узнали, что он является главным инженером этого предприятия. По его указанию нас провели в его кабинет, где мы увидели Валерия в совершенно другом обличии. Вместо ветровки и заправленных в высокие болотные сапоги штанов, на нём был добротный элегантный костюм, рубашка с белоснежным воротничком и модным галстуком. Перед дверью в его кабинет, исполняя роль секретаря, сидела миловидная женщина. Приветливо встретив, она-то и ввела нас в кабинет своего “шефа”.

Мне как-то стало не по себе, стыдно за наш запылённый дорожный внешний вид. Я даже был не брит. Однако Валерий был с нами так же приветлив и любезен, как и на природе. Он кого-то вызвал, дал ему задание завулканизировать мою мотоциклетную камеру и усадил нас за отдельно стоящий столик, где мы пили очень хороший крепкий чай с печеньем, приготовленный всё той же миловидной секретаршей.

Спустя полчаса завулканизированная камера была готова, и мы, тепло попрощавшись, вышли из кабинета. Оставаться дольше было неловко, так как к главному инженеру постоянно приходили люди, и, кроме того, он часто отвлекался на телефонные звонки. Был занят.

Весь обратный путь нас не оставляло впечатление, произведенное этим красивейшим уголком Земли, Карелией, и её приветливым и гостеприимным населением.

 

 

 

           

                                  ВАЛДАЙ

 

Волга берет начало в лесах  Валдая Тверской области и впадает в Каспийское море, имея длину более трёх с половиной тысяч километров.   Являясь главной речной магистралью России, Волга несет свои воды мимо крупнейших городов России, таких как Тверь, Кострома, Ярославль, Нижний Новгород, Казань, Ульяновск, Самара, Саратов, Волгоград и Астрахань.

Замечено, что все крупные города на Волге, имеющие названия женского рода,  расположены на её левом берегу, а города с  названием мужского рода – на правом. Так , Кострома, Казань, Самара, Астрахань находятся на левом берегу  Волги, а Рыбинск,  Ярославль, Нижний Новгород, Симбирск (Ульяновск), Саратов, Царицын (Волгоград) – на правом.

В довоенный период, когда Волга не была перекрыта каскадом плотин и водохранилищ, её течение было значительным. Трудно было человеку, вошедшему в воду, стоять, не сопротивляясь течению.  Щепка, брошенная в реку в самом её верховье, достигала Каспийского моря через 2 – 2,5 месяца. Сейчас, на перекрытой каскадами плотин Волге, течение не ощущается совсем. Эта же самая щепка, брошенная в верховье, достигает устья реки через несколько лет. Стоит вода в Волге. В теплое время года  вода покрывается густым слоем водорослей, что очень хорошо видно с теплоходов, идущих по Куйбышевскому водохранилищу. Как по болоту идут суда по этому водохранилищу, рассекая форштевнем зелёные от водорослей массы воды. Видно даже как по поверхности воды мечется больная рыба, не способная уйти на глубину. Поиск научно обоснованных путей восстановления экологического режима Волги до сих пор не дает ощутимого результата

По своему экономическому значению, как транспортная магистраль, Волга занимает особое место среди рек России. Каналами Волга соединена с Балтийским, Азовским  и Белым морями.

Являясь самой крупной рекой Европы, Волга берет начало из крошечного ручейка на Валдайской возвышенности, лежащей на высоте 321 метров от уровня Мирового океана, и впадает в Каспийское море-озеро, уровень которого лежит на 28 метров ниже уровня Мирового океана. Таким образом, перепад уровней Волги от истока до устья составляет 349 метров.

Над самым источником этого ручейка стоит небольшое строение в виде избушки, на фасаде которой имеется надпись: ИСТОК  ВЕЛИКОЙ  РУССКОЙ  РЕКИ  ВОЛГА.   Внутри этой избушки и находится источник того ручейка,  который является началом великой реки. Путь к этому источнику лежит через валдайский лес, где, в сущности, нет никаких дорог

Летом 1964 года я решил съездить на мотоцикле к истоку Волги. Путь мой к нему  пролегал из эстонского городка Пярну через Псков и далее на Валдай.  Но доехать до самого источника реки даже на мотоцикле мне не довелось из-за бездорожья.  Последние несколько километров пришлось пройти пешком, оставив мотоцикл в какой-то окрестной деревне.  Но…  Всё по порядку!

Стояло жаркое лето. Ранним июльским утром мы с сыном выехали на мотоцикле чешского производства «CEZET», имея с собой на багажнике раскладную брезентовую палатку.

В Пскове мы остановились на ночлег у моего старого приятеля Анатолия Лукина,  однокурсника по институту. Утром мы двинулись дальше.

Исток Волги находится у самой западной границы Калининской (ныне Тверской) области, поэтому наш путь пролегал по Псковской и Новгородской областям.

Ох, уж это знаменитое российское бездорожье! Стоило только свернуть с главной автодорожной магистрали Псков – Остров, как начались наши дорожные мытарства.  По грунтовой дороге ещё, конечно, ехать на мотоцикле можно, но подчас огромные выбоины, колдобины, глубокие колёсные колеи тяжелых грузовиков под силу только тракторам, да тяжелым машинам, но никак не таким мотоциклам, как CEZET, предназначенным для езды по асфальтированным дорогам.

К вечеру мы, уставшие от езды по ухабам, добрались до Старой Руссы.  Проехав этот небольшой старинный российский городок и реку Ловать, несущую свои воды в озеро Ильмень, мы остановились на ночлег на её берегу и на окраине какой-то деревни,  за которой начиналось чистое поле с пасущемся на нём стадом коров. Разбили палатку.  Поймали несколько плотвичек и стали готовить ужин.

В надежде купить немного картошки и лука для ухи, я пошел в деревню. У крайней избы я увидел старушку, возившуюся в своем огороде. Подойдя к забору, я обратился к старушке со словами:

–  Здравствуйте, бабушка! Нельзя ли у вас купить несколько картофелин для ухи и, если возможно, пару луковиц.

Старушка оставила свою работу, подошла к забору и говорит:

– А ты кто такой, милок? Ты куды путь держишь и где остановился?

Я объяснил старушке положение и сказал, что остановился в палатке на берегу речки.

– А не хочешь ли молочка, милок?

Я ответил, что с удовольствием куплю и немного молока, на что старушка попросила меня подождать и направилась в избу. Через несколько минут старушка вынесла в плетёной корзине несколько картофелин,  большой пучок зеленого лука с головками, кринку молока и говорит:

–  Вот, возьми, милок. Только корзинку да кринку мне принеси назад.

– Спасибо, бабушка, – поблагодарил я.  – Сколько я должен?

– Да ничего не надо, милок, – ответила старушка. – Все равно ведь добро пропадает. Молоко свиньям сливаем.

– Почему свиньям? – Удивился я. – Разве нельзя излишки молока сдавать куда-то государству, в какой-то приёмный пункт?

– Как же нельзя? – отвечает старушка. – Можно. Приемный пункт есть, да он отсюда версты три, поди, будет.  А у нас с моим стариком сил нет носить туды излишки. Старые стали. Вот и сливаем молоко свиньям.

– Так надо сказать, чтобы к вам приезжали с приёмного пункта, – говорю я старушке

– Э, милок. Сто раз уж говорили. Да кто нас послушает, стариков. – отвечает старушка.- Не приезжают и всё тут. Да Бог им судья, хозяйственникам нашим. А ты бери молочко, бери, лук бери, картошку. Кушай. Не забудь только корзинку мне вернуть

Ничего не поняв, я взял корзинку и пошел к своей палатке

Рыбёшка была уже почищена, костер  разожжен.

Стоял тёплый июльский вечер. Ярко вызвездило небо. От речки тянула приятная прохлада. Поужинав ухой, мы с удовольствием устроились на ночлег в палатке и быстро уснули под убаюкивающий стрёкот кузнечиков и кваканье лягушек.

Часов в пять утра солнце стояло уже высоко, когда нас разбудил оживленный разговор целой толпы женщин с ведрами, бидонами и флягами, идущих мимо нас в поле. Подойдя к ним, я поинтересовался, куда это они идут в такую рань. Они ответили,   что  идут  доить коров, которые пасутся в поле.

Проводив женщин, мы собрали палатку и двинулись дальше. Дорога становилась всё хуже и хуже. Она проходили то через лес, то через поле, а кое-где через какие-то болотистые места, где приходилось слезать с мотоцикла и толкать его руками. Наконец, стало совсем невозможно ехать  на мотоцикле. К вечеру, добравшись до какой-то деревни, состоявшей буквально из нескольких дворов, мы решили оставить мотоцикл в ней и идти дальше пешком.  Попросив разрешения оставить мотоцикл до нашего возвращения в одном из дворов, мы здесь же  переночевали  на сеновале и утром пошли пешком.

Оказалось не так-то просто найти деревню с названием «Волговерховье». Блуждая по лесу, мы заблудились. Вышли к какой-то небольшой деревушке и у встретившейся женщины спросили дорогу к «Волговерховью».  Она сказала, что сама собирается идти туда как только покормит ребят, которые вот-вот должны прибежать из леса. Мы решили подождать её, тем более, что изрядно устали. Отдыхать сели  на завалинку под окном её избушки. Вскоре мы увидели троих маленьких ребят, выбежавших из леса. Два мальчика и девочка. Рты всех троих были густо измазаны черникой.

Сидя под открытым окном, мы хорошо слышали, как мать  их кормила. Дети явно ссорились из-за куска хлеба. Я отчетливо слышал, как один мальчик с обидой в голосе сказал: «Ей-то больше молока налила!»

Услышав это, меня больно поразил тот контраст, с которым мы столкнулись в этой деревне и в той, где молоко выливают свиньям. Там молоком кормят скот, а здесь его не хватает детям.

Покормив детей, женщина вышла, и мы вместе с ней пошли в деревню с названием «Волговерховье». Дорога шла через лес. Завязался разговор, во время которого я спросил, где её муж, отец детей.

– А он упился, – спокойно ответила она  – Вот уж третий год как похоронили.

– Что значит «упился»? – не понял я.

– Крепко выпил, – ответила она, – и на третий день нашли его в лесу уже мертвым.

Мне как-то стало неловко продолжать эту тему, и я замолчал. Но идти молча совсем плохо, и я вновь завёл разговор:

– А что совсем мужиков в полях не видно?  Вот я сколько еду, все вижу и на сенокосе, и  на других работах одни бабы работают. Где же мужики-то?

– Да их и не осталось почти, – отвечает она. Одни старики в деревнях. А молодые  разбежались кто куды. Да и что с них взять – то, с тех, кто остался. Из них ведь кто тракторист, кто механизатор какой. Вот и возятся со своими тракторами, сеялкам да комбайнами.  И пьют хорошо. Вот их и не видно нигде. А на работу их не загонишь

Так, с разговорами мы подошли к деревне Волговерховье. Деревня очень маленькая, всего несколько дворов. Жителей почти не видно.

Деревня стоит на невысокой  водораздельной возвышенности, от которой на северо-запад текут два малоизвестных маленьких ручейка, впадающих в реку Пола, несущей свои воды в озеро Ильмень и  далее в Волхов, в Ладожское озеро, в Неву и в Балтийское море.

На юго-восток на этой возвышенности берёт начало очень маленький ручеёк, который и принято считать началом Волги, самой крупной реки Европы. Этот ручеёк протекает через систему Верхневолжских озер Малое и Большое Верхиты,  через более крупные озера, входящие в эту же систему, Стерж, Вселуг, Пено и Волго .

Сам исток этого ручейка находится метрах в 250 от деревни. Над ним поставлен деревянный домик-часовня, на фронтоне которого надпись: «ИСТОК ВЕЛИКОЙ РУССКОЙ РЕКИ ВОЛГА». В центре домика в полу вырезано окно, как раз над самым источником, огороженное оградой, подобно колодцу. Из него можно даже зачерпнуть воду.

Войдя в этот домик по деревянному настилу (ибо домик стоит на болоте), мы достигли цели своего путешествия.  Заглянув в колодец, мы увидели довольно мутную воду в нем, что и не удивительно: домик с колодцем стоит на болоте. Однако мы ясно видели, как в колодце мелькнула крохотная рыбка-малёк.

Постояв в домике, мы вышли наружу, желая посмотреть на ручеёк, именуемый Волгой. Вокруг домика было довольно сухо, хотя и на болоте, так как стояло жаркое лето. Никакого ручейка мы не нашли. Вернувшись в деревню, я спросил у двух старушек, сидевших возле избушки на лавочке:

– А где же сам ручеёк-то, который называется Волгой?

– Так он пересох, отвечают бабки. – Если хотите на него посмотреть, то ступайте версты две вон туды. Там его и увидите.  Только чаво на него глядеть-то? Ручей как ручей. И чаво ходят люди? И шастают, и шастают!

Получив такой ответ, я был немало удивлен, так как никого из туристов ни у домика, ни в деревне видно не было.

Современный читатель может удивиться такому положению, однако в описываемое время было так. И домик был убогим и ветхим, и туристов я не видел. Это только в 1974 году вышло постановление Совета Министров РСФСР «О мерах по усилению охраны природы и улучшению использования природных богатств в районе озера Селигер, а также развитию зоны отдыха в этом районе».

Обратной дорогой мы торопились. День клонился к вечеру, а нам надо было по незнакомым лесным дорогам до наступления темноты добраться до той деревни, в которой оставили мотоцикл. Было уже темно, когда мы, наконец, усталые и голодные добрались до этой деревни. Переночевав на сеновале, утром мы двинулись в обратный путь.

Обратный путь мы выбрали через Ленинград, поэтому нам следовало выехать на главную автодорожную магистраль Москва – Ленинград, к Валдаю, городу, стоящему на этой магистрали. Сам чёрт, наверное, создавал дороги в этом краю. Постоянно приходилось слезать с мотоцикла и толкать его руками. Вконец измучившись, мы всё-таки выбрались на главную дорогу. С каким удовольствием мы катились по асфальтированной дороге! На ночлег устроились в кемпинге под Новгородом. У нас была своя палатка, которую мы разложили в кемпинге, переночевали в ней, хорошо отдохнули.  и утром поехали в Новгород.

Новгород! Великий Новгород! Один из древнейших городов России. Сюда, на Новгородскую землю был призван легендарный князь Рюрик. Здесь зародилась российская государственность. Именно здесь в 1862 году в царствование императора Александра 11 скульпторами Микешином и Шредером напротив Софийского собора воздвигнут памятник «Тысячелетие России». Ангел с крестом, олицетворяющий православие, и преклоненная женщина, олицетворяющая Россию, установленные на шаре-державе (символе царской власти), венчают памятник. Семнадцать фигур вокруг шара-державы символизируют различные периоды истории России. Нижний ярус памятника занимают сто девять фигур исторических деятелей России.

Величествен Софийский собор, воздвигнутый в 1045 – 1050 годах. На кресте центрального купола собора сидит свинцовый голубь – символ  Святого духа. По легенде в 1550 году царь Иван Грозный так жестоко расправился с жителями города, что прилетевший голубь, сев отдохнуть на крест собора, окаменел от увиденного ужаса. Легенда гласит, что этот голубь послан в утешение городу, и пока он не слетит с креста, город будет им храним.

От стен этого собора дружины русских воинов Александра Невского вышли навстречу Тевтонскому ордену и разгромили его в Ледовом побоище.

После Новгорода наш путь пролегал уже по хорошей асфальтированной дороге на Ленинград и далее в Эстонию, на Таллинн. Автотрасса Ленинград – Таллинн ещё лучше, чем Москва – Ленинград. Большая часть трассы представляет собой не асфальт, а дорогу, выложенную из железобетонных плит. Хорошая дорога! Но одно обстоятельство все же поразило меня. Уже за Нарвой, т.е. на территории Эстонии мы остановились отдохнуть в какой-то маленькой эстонской деревушке, расположенной прямо у самой трассы. Разговорились с местными жителями. Нам сказали, что одна девочка, пионерского возраста, за отличную учебу и активное участие во всех пионерских мероприятиях получила путевку в общесоюзный пионерский лагерь «Артек» и сейчас собирается в дорогу. Девочка на меня произвела приятное впечатление. Видно, что умница и хорошо воспитана, но по-русски почти не говорила  Но самое главное чему я был несказанно удивлен, так это то, что в этой деревне между Ленинградом и Таллинном, стоявшей на  оживленной автотрассе, не было электричества. И это в 1964 году, т.е. во второй половине 20-го века! Поразительно! Трудно этому поверить, но было так!

В дальнейшем мы без приключений завершили свой вояж.

 

 

                                  БАЙКАЛ

 

Поезд Москва – Пекин нес меня к моей давнишней мечте, к Байкалу. Я сел в этот поезд в Перми, в прицепной вагон Москва – Улан Удэ, а выйти мне надо было на станции Слюдянка, на самой юго-западной оконечности озера Байкал.

В вагоне было тесно, ни одного свободного места. Проходить в вагон-ресторан через китайские купейные вагоны можно было свободно, и я видел, что они были пустыми. В открытые двери некоторых купе было видно сидевшего в одиночестве китайца, рассеянным взглядом смотревшего в окно вагона и слушавшего китайскую музыку. Весь путь по поезду транслировалась только китайская музыка. Правда, однажды звучала финальная сцена Татьяны и Онегина из оперы Чайковского «Евгений Онегин», но на китайском языке.

Поезд шел быстро, остановок было мало. Первая остановка от Перми была в Свердловске, затем Тюмень, Омск, Новосибирск, Красноярск, Иркутск и Слюдянка. Остановки были долгими, не менее 25-30 минут, и на каждой остановке китайские проводники щётками на длинных палках мыли борта и окна своих вагонов, что никогда не делали наши проводники. Проводниками во всех китайских вагонах были только мужчины.

Интересно было в течение трех суток пути наблюдать из окна вагона за сменой пейзажа. Вскоре после Свердловска Уральские горы остались позади, и почти до самого Новосибирска поезд шел по безбрежным степям Западно-Сибирской низменности. Ни деревца, ни кустика не видно до самого горизонта. Поезд идет, будто корабль по спокойной морской глади.

Но вот перед Новосибирском постепенно равнинный ландшафт сменяется на горный, а после Иркутска поезд шел только по горам.  Странно было видеть, как несколько ниже параллельно нам шел другой поезд, который через несколько минут встретился нам на встречном пути, а наш поезд, спускаясь вниз и сделав поворот, пошел в обратную сторону. И наконец, из окна вагона я издали увидел цель своего вояжа – озеро Байкал. Поезд подходил к Слюдянке.

Байкал давно манил меня своей уникальностью. Это самое глубоководное пресноводное озеро в мире. Его  максимальная глубина более полутора километров. Окруженный горами, Байкал занимает гигантскую тектоническую впадину и находится на высоте 456 метров над уровнем мирового океана. Его длина 636 километров при средней ширине 48 километров. Таким образом, занимая площадь 31,5 тысяч. квадратных километров, озеро Байкал вмещает в себя воды больше, чем  всё Балтийском море. 20%, т.е. одна пятая часть всей пресной воды на Земном шаре содержится в Байкале.  В него впадает 336 рек, и только одна река, могучая Ангара, из него  вытекает.

Прозрачность и чистота воды Байкала уникальны. Озеро, к тому же, самоочищающееся. Уникальны флора и фауна Байкала, некоторые виды из которых не встречаются ни в одном водоеме мира, кроме Байкала. Именно такими являются байкальский омуль и байкальский тюлень нерпа.

Слюдянка – районный город Иркутской области. Выйдя в Слюдянке с поезда, я без труда нашел единственную в городе гостиницу и занял единственный в гостинице одноместный номер. Этому способствовала телеграмма, которую я отправил ещё из Перми с просьбой забронировать  номер.  Меня предупредили, что в многоместных номерах есть телевизор, а в одноместном нет, но я приехал на Байкал не для того, чтобы смотреть телевизор, а исключительно знакомиться с озером и его окрестностями. Так я хотел провести отпуск в1982 году.

Из всей мебели в одноместном  номере были узкая солдатская кровать, стол и один стул. Шкафа для одежды не было, его заменял гвоздик на стене. Но меня это устраивало, т.к. я чувствовал себя туристом и приехал не с чемоданом, а с рюкзаком, как и положено туристам. В одноместном номере я имел возможность в любое время спокойно отдыхать после утомительных прогулок по окрестностям Байкала.

На другой день, прогуливаясь по берегу Байкала, я увидел маленький ручеёк, лениво несущий свои воды в озеро. Ручеёк был настолько мал, что его легко мог переступить ребенок, не замочив ноги. Мне объяснили, что это и есть та самая река, имя которой носит город, что меня сильно удивило. Однако мое удивление многократно возросло, когда я дня через три опять проходил по этому месту берега озера и ручейка не обнаружил.

– А где же ручей Слюдянка? – Спросил я  местного жителя, проходившего мимо.

– Он пересох, – ответил абориген. – Вот пройдёт дождь, и увидите его снова.

– И в честь такого крохотного ручейка назван город? – Удивленно воскликнул я. – Ну дела!

– А вы пройдите вверх по высохшему руслу. Там его и увидите, –  получил я ответ.

И я пошел. Пройдя несколько десятков метров вдоль пересохшего русла, я увидел ну уж совсем маленький ручеёк, который где-то здесь и терялся, уходя в землю. Я пошел дальше вверх по течению ручейка. Вскоре я увидел, что ручеёк стал увеличиваться. Он скатывался с горы хребта Хамар-Дабан, обрамляющего юго-восточное побережье озера Байкал. Я стал подниматься в гору. Гора была покрыта густым лесом, в котором громко щебетали птицы. И чем выше я поднимался в гору, тем полноводнее становился ручей. Вскоре ручей, как по волшебству, стал превращаться в речку. Поднявшись ещё выше, я увидел перед собой бурную горную реку, которую не только перейти было невозможно, но даже войти в неё было опасно. Её бурные волны, дробившиеся о скользкие и острые утесы, могли сбить с ног любого смельчака, отважившегося на безрассудный поступок перейти реку вброд.  И чем выше и дальше я поднимался вдоль реки, тем она становилась шире, полноводнее и сильнее. Вокруг был густой таёжный лес, оглашаемый звуками дробящихся о скалы волн бурной горной реки и громкими криками лесных птиц. Нельзя было даже подумать о том, чтобы вброд перейти эту реку на другой берег. Поднявшись ещё немного вверх, я вдруг увидел большой стенд с надписью: СТОЙ! ВЗРЫВНЫЕ РАБОТЫ!

В дальнейшем я узнал, что здесь, в верховьях реки Слюдянки в горах хребта Хамар-Дабан, издревле велась добыча слюды, этого породообразующего минерала, обладающего высокими диэлектрическими свойствами и термостойкостью. Здесь же велась и добыча поделочного камня, такого, как лазурит и мрамор.

Увидев стенд с запрещающей дальнейшее движение вверх надписью, я понял, что все равно до истока реки мне не добраться, да к тому же это опасно, и я стал спускаться вниз.

Мне стало понятно, почему город назван в честь этой сильной горной реки.

Меня несколько удивил тот факт, что река набирает силу от устья к истоку. Как-то привычнее считать, что чем ближе к устью и дальше от истока, тем река полноводнее. Классическим примером этому служит самая крупная река Европы Волга, берущая начало где-то в лесах Валдая из маленького ключика, превращаясь в полноводную транспортную магистраль, обеспечивающую водой и энергией много крупных городов и промышленных предприятий.

 

На окраине города, у подножия гор стоит и функционирует завод по обработке мрамора. Мне захотелось посмотреть на технологию обработки мрамора, и я решил сходить на завод. На заводе не было никакой охраны, и я свободно вошел в цех, где велась обработка мрамора.

Я обратил внимание, что все станки, как и все оборудование, были итальянского производства. В большом станке я увидел зажатую крупную глыбу мрамора, размером в высоту и ширину не менее 2, 5 метров, автоматическими пилами распиливаемую на узкие 2-х сантиметровые пластины. Пластины эти в других станках распиливались на прямоугольные куски. Затем, поверхность прямоугольных кусков обрабатывалась на шлифовальных станках. Шлифовальных станков было много, и на них работали только женщины. Стоя позади одной шлифовальщицы и наблюдая за её работой, меня поразил низкий уровень техники безопасности на этой операции. Весь рабочий день руки женщины-шлифовальщицы находились под сильной струей холодной воды, обильно смачивающей поверхность куска мрамора, который женщина держала и переворачивала. На руках женщины были  резиновые перчатки. Не мудрено при таких условиях работы приобрести профессиональное заболевание типа ревматизма. Вот о чем надо бы подумать, когда мы испытываем эстетическое наслаждение при осмотре московского и петербургского метро.

К достопримечательностям города Слюдянка следует отнести и единственное  в мире здание железнодорожного вокзала, построенное из нешлифованного белого мрамора.

 

Однако целью моей поездки на Байкал было не проживание в Слюдянке, а само озеро  и его окрестности. Поэтому я решил съездить на поезде по старой железной дороге в поселок городского типа Байкал, расположенный в 89 километрах от Слюдянки у самого источника Ангары. Именно здесь, у этого поселка Ангара вытекает из озера.

Я употребил выражение «старая» железная дорога. Правильно эта дорога называется  Кругобайкальской железной дорогой (КБЖД). Эта дорога долгое время была основным ходом Транссиба, но с вступлением в 1949 году в строй новой ветки, идущей от Иркутска до Слюдянки не по берегу Байкала, утратила своё стратегическое значение, превратившись в дорогу только местного значения. Несмотря на это, Кругобайкальская железная дорога не утратила своей уникальности. Все её 89 километров  пути  лежат  на самом берегу озера, у самого уреза воды, проходя через 38 тоннелей, общей длиной более 9 километров. Самый длинный тоннель имеет протяженность  777 метров. КБЖД проходит через несколько населенных пунктов, главными из которых являются Култук, Маритуй, Ангасолка, Шарыжалтай, Шумиха и Уланово.. Поселок Байкал – конечный пункт этой дороги.  Пассажирский поезд  по этой дороге от Слюдянки до поселка  идет около 7 часов,  ныряя из тоннеля в тоннель. Из окна вагона хорошо видна зеркальная ширь озера и город Байкальск с его целлюлозно-бумажным комбинатом, расположенном на другом берегу озера в нескольких километрах восточнее Слюдянки.

Зимние пейзажи этой КБЖД несколько секунд можно видеть в художественном фильме «Адмирал». Правда, не понятно, почему постановщики фильма включили именно КБЖД в тот эпизод, когда адмирал Александр Васильевич Колчак едет на поезде из Омска в Иркутск. Ведь перегон Омск – Иркутск лежит западнее Кругобайкальской железной дороги.

Приехав на конечный пункт, т.е. в поселок Байкал, я прежде всего пошел осматривать вытекающую из озера Ангару. Бурные воды этой красавицы-реки с шумом изливались из озера Байкал и неслись сквозь сибирскую тайгу в Енисей и далее в Ледовитый океан.

На другом, правом, берегу Ангары стоит поселок Листвянка. А прямо посередине  истока Ангары из озера можно видеть Шаман-камень, служивший ориентиром и границей между озером Байкал и рекой Ангара. Много легенд сложено об этом камне. По одной из них, самой красивой, старик Байкал бросил этот камень вдогонку непослушной своей дочери Ангары, сбежавшей от него к красавцу-богатырю Енисею.

Поселок Байкал самый крупный порт на озере. Однако нельзя сказать, что здесь было много плавсредств, что в нем бурлила жизнь. Оживленно работала только паромная переправа порт Байкал – Листвянка. Грузовых операций было не видно. И вообще, судоходство по озеру хоть и  ведется, но слабое. Это и понятно: озеро надо беречь. Грузовых судов мало. Я даже не видел их совсем, кроме того, на котором я в дальнейшем совершил круиз по Байкалу. Пассажирское сообщение между портом Байкал и Нижнеангарском, самой северной оконечностью Байкала, осуществлялось  двумя судами на подводных крыльях типа «МЕТЕОР» и всего одним небольшим пассажирским водоизмещающим судном «Комсомолец». Только эти три судна и перевозили людей между населенными пунктами озера.

Я хотел было совершить поездку по Байкалу на «Комсомольце», но не сумел достать билет. Билеты были давно распроданы. Совершить поездку на «МЕТЕОРЕ» я не хотел, т.к. на судах на подводных крыльях имеются  ограниченные возможности для осмотра природы, что не соответствовало моим целям..

Возвращался я назад ранним утром. Взошедшее Солнце играло  по перламутровой глади озера. Хорошо было видно, как резвится байкальская нерпа, радуясь восходящему дню.

Весь обратный путь я находился под впечатлением увиденных красот байкальской природы.

Вместе со мной в вагоне ехала одна молодая пара, с которой у нас занялась беседа. Как выяснилось из разговора, это были молодые супруги, работающие на байкальском целлюлозно-бумажном комбинате специалистами-экологами. Узнав об этом, я завёл с ними разговор об экологии. Дело в том, что такое предприятии, как целлюлозно-бумажный комбинат, требует очень большого количества воды, и такое же количество выбрасывает загрязняющих природу веществ. Байкальский ЦБК, вступивший в строй в 1966 году, построен на берегу самого чистого  в мире пресноводного водоёма с целью обеспечения нужд военного авиастроения целлюлозной продукцией. Загрязняющие сбросы этого предприятия могут превзойти возможности самоочищения Байкала, несмотря ни на какие потуги создать замкнутый цикл водопользования. Мои новые знакомые только пожимали плечами на моё возмущение по этому поводу, говоря тем самым, что они бессильны против ЦК КПСС, взявшего курс на милитаризацию страны.

 

Рассказ о моей поездке на Байкал был бы не полон, если бы я не рассказал о своем плавание на грузовом судне по всему озеру, от самой южной его точки до самой северной, от Култука до Нижнеангарска,

В этот период шло активное строительство Байкало-Амурской магистрали, знаменитой БАМ, новая строящаяся ветка которой начинается в Усть-Куте и проходит по северному берегу Байкала через Северобайкальск и Нижнеангарск на Дальний Восток. С южного берега Байкала, из поселка Култук грузовое судно, нагруженное стройматериалами для строительства БАМа, совершало рейсы до Нижнеангарска. Этим я и решил воспользоваться.  Представившись капитану, как капитан морского флота в отпуске, я попросил взять меня на один рейс до Нижнеангарска, где я надеялся (и, как оказалось, напрасно) по новостроящейся железнодорожной ветке добраться до Усть-Кута, откуда уже можно было пассажирским поездом выехать в Пермь.  Капитан грузового судна любезно мне не отказал и даже предложил мне свободную каюту. Я давно обратил внимание на доброжелательность и гостеприимство людей, живущих в вдалеке от цивилизации.

Заручившись согласием капитана, я быстро «сгонял» в Слюдянку (благо, Култук находится в трех-четырех километров от Слюдянки), сдал номер в гостинице и переселился на грузовой теплоход.

Рейс начался.

В рейсе мы с капитаном и его помощниками вели  разговоры, касающиеся морского и озерного судовождения, и просто обменивались профессиональными байками.

Радиолокационная станция (РЛС) на этом судне была речная «Р-722», выдающая расстояние не в морских милях, а в километрах. Как раз в этом рейсе эта РЛС дала сбой, перестала давать дистанцию, хотя обзор горизонта давала исправно, но без дистанционных кругов на экране. Я немного разбирался в этой РЛС, т.к. преподавал технические средства морского судовождения в пермском речном училище. Попросив разрешения, я заглянул в РЛС и обнаружил, что не работает одна электронная лампа. Заменив эту лампу, я ввел РЛС в строй, чем капитан остался очень доволен.

За все время рейса (двое с половиной суток) мы не встретили ни одного судна, и только один раз на очень большом расстоянии нас обогнал один «МЕТЕОР».

Грузовое судно идет без остановок и заходов в населенные пункты, да мне все это было и не нужно. Я с удовольствием осматривал проплывающие мимо берега, горы которых, несмотря на большую ширину озера, были видны с обоих бортов, хотя и находились на очень большом расстоянии.

Весь путь я восхищался красотами байкальской природы. Особенно меня восхитил самый большой остров Байкала, остров Ольхон. И очень жаль, что мне не удалось видеть западное побережье острова, имеющего несколько природных ландшафтных памятников. Зато я хорошо видел мыс Хобой – самую северную оконечность острова. Этот мыс представляет собой эффектную столбовидную скалу, внешне напоминающую острый клык, окруженную комплексом живописных скал, одна из которых, скала Дева, имеет ярко выраженное сходство с профилем женской головы с бюстом. По одной из бурятских легенд, боги превратили женщину за стяжательство и  зависть в камень со словами: «Покуда на земле будут зло и зависть, будешь камнем!».

На других огромных валунах вблизи мыса Хобой было видно немногочисленное лежбище нерпы.

Однажды я даже попытался заняться ловлей рыбы. Для этого выпустил блесну на спиннинге, буксируя её с кормы теплохода. Но опыт не удался. Блесна в скором времени, попрыгав немного по поверхности воды в кильватерной струе судна, оторвалась, и я смотал на катушку спиннинга пустую леску, без блесны. Но рыбалка все-таки состоялась. Тут-то и начинается один из самых примечательных моментов моего вояжа на грузовом теплоходе по Байкалу.

Пройдя самый большой и живописный остров озера Ольхон, теплоход повернул влево, подошел к берегу и носом уткнулся в него. Его машины продолжали работать, создавая за кормой кильватерную струю. На корму высыпали все члены команды, и рыбалка началась. В кильватерную струю запускались спиннинговые лески с цветной пластмассовой изоляцией от электропроводки на крючке. Никаких блёсен, никаких наживок, насадок больше не было. Одну за другой вытаскивали рыбу. Не успевали забросить леску, как её уже надо было тянуть. Шел крупный байкальский хариус. В самом центре кормы рыбачил сам капитан. Слева и справа от него расположились другие члены экипажа, притом, чем выше «чин» члена экипажа, тем ближе было его место к капитану, т.е. к центру кильватерной струи. По бокам рыбачили «нижние чины», но и у них получалось совсем не плохо. Сверкая блеском серебра, упруго извиваясь на крючке, хариус ловко снимался с него, и с этой же самой насадкой-изоляцией крючок забрасывался вновь. Я тоже приткнулся со своим спиннингом, но уж где-то совсем в стороне.  Никто уступить мне место ближе к кильватерной струе не захотел. Но и здесь, мне все же удалось подцепить  несколько рыбин, но, именно, всего лишь несколько, в то время, как в центре рыба шла одна за другой.

Улучив момент, я спросил у капитана:

– А что, не боитесь рыбоохрану? Ведь это же, по-моему, в какой-то степени, браконьерство.

– Какая здесь рыбоохрана! –  Ответил капитан. – Не вздумай выйти на берег, не то выйдет из тайги медведь или рысь. Вот тебе и вся рыбоохрана. Тайга кругом.

Наловив достаточное количества хариуса, кок экипажа распотрошил несколько штук рыбин и положил их в морозильную камеру холодильника. Сильно, как камень,  замороженным хариусом экипаж угощал и меня.  Такой замороженный хариус они называют «расколодкой», потому что его раскалывают и едят прямо сырой. На тарелку насыпают соль, обильно смешивают её с перцем, кусок отколотого замороженного хариуса макают в эту смесь и… в рот. Изумительно вкусная, надо сказать, еда, как никакая подходит закуской к рюмке водки.

Вот, наконец, и небольшой порт Нижнеангарск. Теплоход становится под разгрузку, а я стал прощаться с экипажем и собираться домой.

Сойдя на берег, я увидел, что Нижнеангарск жил активной жизнью строителя БАМа. Мне объяснили, что регулярного железнодорожного сообщения с Уст-Кутом нет, но до него можно добраться на рабочем поезде, состоявшем только из товарных вагонов и открытых платформ. На местном диалекте этот рабочий поезд назывался бичевозом. Во всяком случае, его так называли даже в милиции, куда я обратился за консультацией. Бичевозом его называли так потому, что на нем ездили всякого рода безработные личности, жаждущие заполучить на БАМе  «длинный рубль», и поэтому  слово БИЧ стало аббревиатурой слов БЫВШИЙ ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Но это не верно. На самом деле, слово БИЧ взято из морской терминологии, т.к. это английское слово beach, означающее в переводе морское побережье, пляж.  Так всегда безработные моряки говорили, что они в данный момент не плавают, а сидят «на  биче», т.е. на берегу. А уж отсюда безработных стали называть «бичами».

И вот я решил воспользоваться этим “бичевозом”, чтобы добраться до Усть-Кута, откуда уже можно было пассажирским поездом выехать в Пермь. Очень скоро я увидел, что это бессмысленно. Бичевоз не имел никакого расписания. Шел то вперед, то, остановившись где-то и нагрузившись, шел в обратную сторону. Вагоны были загружены всякими строительными материалами, и ехать можно было только на открытой платформе в обществе «бичей». Отъехав несколько километров от Нижнеангарска, я пожалел, что связался с бичевозом. Сошел с поезда и решил вернуться назад. Но как? Бичевоз в Нижнеангарск не шел, и мне пришлось эти несколько километров идти пешком. Вскоре меня застала ночь. Стало темно и жутко. Вокруг тайга, кишащая всякой дичью. Устроившись под развесистым кедром, я стал дожидаться рассвета. Как только забрезжил рассвет, и стало хорошо видно шпалы железной дороги, по которым только и можно было идти, я заторопился вернуться на судно. Шел быстро, без остановок, несмотря на усталость, т.к. боялся опоздать к отходу теплохода.

Добежал вовремя, теплоход уже готовился к отходу.  Ни капитан, ни другие члены экипажа не отказали мне, взяв в обратный рейс. Я был спасён.

Весь обратный путь я имел возможность любоваться байкальскими пейзажами. Я уже упоминал, что, несмотря на большую ширину озера, его гористые берега не скрывались за линией горизонта.

Как-то очень далеко, у самой линии горизонта, нам на встречу попалось пассажирское судно.

– Вон, «Комсомолец» идет, – показал мне на него капитан.

Через какое-то время после этой встречи с «Комсомольцем», за горизонт зашло Солнце. Стало темнеть. Я обратил внимание, что мы идем без включенных навигационных огней. Ни бортовые отличительные, ни топовые, ни гакобортные огни не горели.

– А почему без огней идем? – Спросил я капитана.

– А зачем они нужны? – получил я ответ. – Видишь, никого нет. С «Комсомольцем» разошлись пару часов назад. «Метеоры» ночью не ходят. Вот они и не нужны.

Такой ответ для меня был более, чем странным. Что в море, что на наших реках, движение судов без ходовых огней не представляется возможным.

Сразу же по прибытии в Култук, я распрощался с гостеприимным экипажем, выпил с капитаном рюмку водки, закусив расколодкой, и сошел на берег.

Часа через три скорый поезд  мчал меня в Европу.

 

 

 

                           СЕРДЦЕ   КУТУЗОВА

 

Прах народного героя России, победителя Наполеона, генерала-фельдмаршала князя Михаила Илларионовича Кутузова покоится в Казанском соборе Петербурга. Патриот и великий сын России, встретив смерть в 1813 году в прусской Силезии (ныне – это территория Польши), через которую российская армия, возглавляемая им, гнала разбитую армию Наполеона, не пожелал быть захороненным в чужой земле, и тело его было доставлено в Россию, где и было предано земле в Казанском соборе столицы его родины. Во главе русской армии встал император Александр Первый. Он же и въехал на белом коне в Париж во главе своей армии. Именно поэтому А.С. Пушкин писал в десятой главе романа “Евгений Онегин”:

 

Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щёголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда.

 

Метко подметил поэт. Именно “нечаянно” был согрет славой император Александр 1. Князь Кутузов разбил Наполеона, выгнал его из России и умер. А вошедшим в Париж победителем оказался слабый, лукавый и плешивый враг труда. Ему на колонне его имени в Петербурге, воздвигнутой французом Монферраном, начертано “Александру 1-му благодарная Россия”.

Невесть откуда появилась молва, что, якобы, Михаил Илларионович Кутузов завещал похоронить свое сердце там, где он умер. И молва эта совершенно беспочвенно приобрела в народе такие масштабы, что даже советское издательство “Молодая гвардия” в книге “Рокоссовский” из серии Жизнь Замечательных Людей поместило иллюстрацию, где маршал Константин Константинович Рокоссовский  возлагает венок на могилу сердца Кутузова.

А что связывало Кутузова с Пруссией? Он ведь, в сущности, никогда в ней и не был. Воевал на юге, в Турции, в Румынии, в Бессарабии. Штурмовал Измаил под командованием Суворова, который отозвался о нём так: “Хотя Кутузов был на моем левом фланге, но он был моей правой рукой”. Кутузов терпел поражение от Наполеона под Аустерлицем, где умелым манёвром вывел свои войска из-под угрозы окружения. Но Аустерлиц – это тоже и не Польша, и не Пруссия. Это всего лишь Чехия. Блестящий дипломат, Михаил Илларионович Кутузов возглавлял дипломатическую миссию в Константинополе. При Павле 1-ом он был даже военным губернатором Петербурга.

Что же могло заставить русского патриота Кутузова завещать захоронить свое сердце не на родине, не в России? Почему об этом никто не задумывался, даже издательство “Молодая гвардия”?

Нелепость этой бытующей в народе молвы очевидна. Не мог Кутузов завещать своё сердце чужому государству. Не мог!

Как же родилась эта нелепая молва о захоронении сердца генерала-фельдмаршала князя Кутузова в чужой земле?

Разгадку этого вопроса можно найти, если перелистать газету “Советская Эстония” за вторую половину пятого десятилетия двадцатого века. Именно в этой газете в то время были опубликованы воспоминания одного пенсионера, который в 1919 году служил в карательном органе большевиков Петрограда, то есть в ЧК. Он утверждает, что он лично видел в гробнице Кутузова его сердце, лежащее в закрытом сосуде в спирту. Дело было так.

В ЧК Петрограда поступили сведения, что какая-то группа контрреволюционеров спрятала в гробнице Кутузова огромные ценности из золотых изделий и драгоценных камней. Чтобы проверить это, было решено вскрыть гробницу великого полководца. Была создана специальная комиссия, в которую входил и автор этих воспоминаний.

Гробницу вскрыли. Никаких ценностей в ней найдено не было. Донос оказался “липой”. Но все члены комиссии видели истлевшие останки полководца, в ногах которого стоял закрытый кубок со спиртом, в котором находилось его сердце. Гробницу закрыли.

Кутузов умер в начале лета 1813 года. В то время не было самолётов, не было поездов, не было автомобилей, не было и холодильников. Транспортировать тело покойного из Пруссии в Петербург следовало только на лошадях. Это занимало значительное время. Стояла жара. Тело разлагалось. Лёд, которым обкладывали гроб, не мог сколько-нибудь длительное время обеспечить сохранность тела. Известно, что у покойника в первую очередь начинают разлагаться внутренности, поэтому все кишки и внутренности были извлечены: они-то и были захоронены там, в чужой земле. Но сердце, как орган, символизирующий любовь и приверженность, было в спирту доставлено в Петербург вместе с телом. Вместе с телом сердце Кутузова и было захоронено в его гробнице.

Захоронение кишок Кутузова и послужило, с чьей-то недалёкой фантазии, поводом к рождению легенды о захоронении его сердца в Пруссии.

 

 

 

                                     «ТОЛКАЧ»

1

Пароходство «ВОЛГОТАНКЕР» готовилось к открытию навигации 1975 года на Волге. Танкера этого, в общем-то, речного пароходства занимались перевозкой нефтепродуктов не только в пределах Волжского бассейна, но и выходили в Балтийское и Черное моря, доставляя грузы в порты прибрежных иностранных государств. Но для плавания в море все суда должны быть обеспечены необходимым снабжением, включая сигнальные ракеты и фальшфейеры разных цветов для подачи  сигналов бедствия и других световых сигналов. Срок годности имеющихся на судах пиротехнических средств к открытию навигации истёк. Значит, суда должны быть снабжены новыми сигнальными средствами. Заявка на новую пиротехнику заводу-изготовителю  была подана своевременно, но её поставка в пароходство задерживалась, что создавало серьёзную угрозу срыва плана перевозок судами пароходства.  Работники отдела снабжения пароходства почти каждый день звонили на завод-изготовитель, но… безрезультатно.  Пиротехника с завода не поступала.  Для ускорения решения вопроса поставки пиротехнических средств руководство пароходства решило послать на завод-изготовитель, находящийся в Челябинске, «толкача», что, вообще-то, в условиях  плановой социалистической системы хозяйства  приобрело размах самой обыкновенной деятельности в отношениях предприятий-заказчиков и предприятий-изготовителей.

Выбор роли «толкача» выпал на меня.

Я в то время работал капитаном-наставником «Службы безопасности судовождения и штурманского обеспечения» пароходства «ВОЛГОТАНКЕР», штаб-квартира которого находилась в городе Куйбышеве.

Учитывая важность цели командировки, я был вызван к руководству пароходства для получения инструктажа, которым мне указывалось добиться отправки вагона с пиротехникой в Куйбышев всеми правдами и неправдами, применяя любые способы обольщения или подкупа тех должностных лиц, от которых как-то могло зависеть ускорение отправки злополучного вагона. Для этой цели мне со склада пароходства было выдано три килограмма вяленой волжской воблы, что в то время было исключительно дефицитным продуктом, и литр чистого спирта. В случае удачи моей миссии, мне было приказано сразу же, как только вагон будет отправлен, звонить в пароходство с сообщением всех реквизитов вагона, дабы исключить его затерянность или хотя бы минутный простой на запасных путях ит.п. В случае же неудачи – не выезжать из Челябинска, добиваясь отправки вагона «не мытьем, так катаньем».

Вооруженный таким «грузом» и такими напутствиями, я выехал в Челябинск.

Приехав в Челябинск во второй половине дня, я первым делом занялся поиском гостиницы. Это заняло не очень много времени. Необыкновенно легко и быстро устроившись в гостинице где-то в центре города, что по тем временам было исключительно редкой удачей, я навёл справки о заводе, на который мне следовало явиться на следующий день. Идти на завод прямо сейчас не имело смысла, так как день клонился к вечеру, и, стало быть, рабочее время отдела сбыта к моему приходу уже будет окончено.

Чтобы как-то скоротать время, я решил сходить в драматический театр, который был не далеко от гостиницы. Это было время весенних каникул школьников, поэтому для них в театре шел спектакль «Дуэль и смерть Пушкина». Нечего и говорить, что на этом спектакле было много школьников старших классов и учащихся техникумов. Явно это был какой-то коллективный культпоход  учащихся в театр.  Они занимали весь бельэтаж. И весь бельэтаж не давал  возможности зрителям смотреть спектакль, а артистам играть. Шум, какой-то гомерический хохот, глупые, если не сказать идиотские, громкие реплики неслись с бельэтажа в течение всего первого действия, вызывая возмущение зрителей. .Когда же кончилось первое действие и начался антракт, неудержимая толпа молодежи ринулась в буфет, надавив и сдвинув буфетную стойку, подойти к которой другим посетителям не было никакой возможности. Работники буфета были вынуждены прекратить торговлю, и сотрудники театра вызвали наряд милиции. Но всё время до прихода милицейского наряда толпа молодёжи бесчинствовала в фойе театра так, что не было никакой возможности спокойно отдохнуть в фойе. И только прибывший милицейский наряд  смог с трудом навести относительный порядок.

Но этим дело распоясавшейся толпы учащейся молодежи не закончилось. Во время второго действия гиканье и улюлюканье продолжали нестись с бельэтажа с неистовой  силой. А когда по ходу действия Пушкин произнёс слово “сифилис”, эффект бельэтажной публики был неописуем, да таким громким, что спектакль прекратили, закрыв занавес. Был вызван дополнительный наряд милиции, и только его силами большинство зрителей бельэтажа  из театра были удалены.  Наступило спокойствие, спектакль был продолжен и доведен до конца.

Странно, но во время этого инцидента я не видел преподавателей, сопровождавших своих учеников на этот спектакль, поставленный, вообще-то, именно для учащихся старших классов. Ну, да Бог им судья, этим горе-воспиателям.

Интересно, что именно в эту командировку в Челябинск, я наблюдал ещё один интересный эпизод в зрелищном учреждении. Дело было так.

Как-то днём я зашел в фойе цирка и подошел к буфету. Взял сдобную булочку, стакан чая и устроился перекусить, стоя за каким-то высоким столиком. Через закрытые двери было слышно, что  в зале идет представление для детей (повторяю, что это было время весенних школьных каникул). Оттуда доносился детский смех, реплики клоунов и прочие звуки, свойственные цирковому представлению. В фойе было безлюдно.

Вдруг открывается одна дверь и  из зала, где шло представление, выходит клоун.  Это был взрослый мужчина с размалеванным гримом лицом, в рыжем парике, с прикрепленным вздернутым носом с крапинками-веснушками и в коротких детских штанишках. На боку у него на перекинутом  через плечо ремне висела огромная деревянная кобура. Клоун спокойным, размеренным шагом подходит к стойке буфета, достает из огромной кобуры деньги, расплачивается за стакан вина, выпивает его, вытирает рукавом губы и так же спокойно возвращается в зал. Представление продолжается!

Однако всё это было лирическим отступлением от моего повествования.

А как же обстоит дело с пиротехникой? А вот как!

Вернувшись в гостиницу из театра, я хорошо отдохнул. Выспался и около 11 часов по местному времени направился в отдел сбыта нужного мне завода.

В моем портфеле лежали несколько штук воблы на тот случай, если понадобится кого-нибудь «ублажать» Спирт я решил до поры до времени не задействовать, пологая, что прежде, чем его использовать, разумно завести кое-какое знакомство, распознать склонности и возможности лица, от которого в какой-то степени находится зависимость  отгрузки и отправки вагона с пиротехникой.  Поскольку в Челябинске я был впервые в жизни, на поиск завода ушло какое-то время, поэтому на завод я прибыл где-то в середине рабочего дня, как раз в то время, когда и бюро пропусков, и сам отдел сбыта были на обеде. Пришлось ждать конца обеденного перерыва. После обеденного перерыва часа полтора ушло на оформление мне пропуска.  Признаться, я сильно расстроился. Ну, думаю, день пропал. Надо было придти на завод к началу рабочего дня. И, чтобы ускорить процесс оформления пропуска, мне все же пришлось «презентовать» начальнику бюро пропусков пять вяленых вобл. Но это меня не огорчило, так как  у меня ещё оставался значительный запас вяленой воблы.

Как бы то ни было, я всё же добрался до отдела снабжения, но…  почти в конце рабочего дня.  Последнее обстоятельство меня не на шутку расстроило. Что можно сделать за какой-то час, подумал я, какие и с кем завести знакомства, кого «ублажить» хоть вяленой воблой, хоть спиртом? Ладно, решаю сам себе, завтра к восьми утра буду на заводе, а сегодня день можно считать потерянным. Вот с таким настроением я вошел в кабинет начальника сбыта.  Им оказалась довольно приятная миловидная женщина «бальзаковского» возраста и весьма интеллигентной внешности. Мне как-то показалось, что разговаривать с ней мне будет легко, а про спирт даже заикаться не следует.

Войдя в кабинет, вежливо поздоровавшись и представившись, я принял её приглашение сесть. Сел. Обращаясь ко мне, она говорит:

– Слушаю вас.

Я стал излагать цель своего визита и довольно пространно стал объяснять значение наличия пиротехнических средств на транспортных судах, плавающих в бассейнах Балтийского и Черноморского морей. Я почти вошел в раж в своем монологе, как она меня вежливо остановила словами:

– А вагон с пиротехникой в Куйбышев в адрес пароходства «Волготанкер» мы отправили.

– Когда? – вырвалось у меня после короткого шока, вызванного её словами.

– Сегодня утром, – спокойно сказала она. – Вот, пожалуйста, все его реквизиты. Записывайте. Вагон уже в пути.

Я лихорадочно стал записывать реквизиты вагона. Меня охватило такое волнение, что я не знал, что ответить. Записав реквизиты вагона, я выскочил из кабинета, не найдя достойных слов благодарности.  Настолько велика была моя радость.

В те далёкие семидесятые годы прошлого столетия таких слов, как «сотовые» или «мобильные» телефоны, не было даже в нашем лексиконе.  Междугородные  переговоры заказывались на междугородных телефонных станциях. Поэтому я, как и был проинструктирован, бегом побежал на междугородную  телефонную станцию, чтобы сообщить реквизиты вагона начальнику отдела снабжения пароходства. Пока я искал междугородную телефонную станцию, пока заказывал разговор с Куйбышевом, рабочее время кончилось, и я, опять же, как и был проинструктирован, заказал домашний телефон начальника отдела снабжения. Через час, наконец, связавшись с ним, я, уже достаточно успокоившись, твердым, хорошо поставленным голосом говорю ему в трубку:

– Вагон с пиротехникой отправлен. Вот его реквизиты. Встречайте!

– Как! – услышал я в ответ, – Уже отправлен!? Неужели! Да мы тебя с оркестром встречать будем! Ай да молодец! Повтори реквизиты вагона!

Я торжествовал!

Весь следующий день я гулял по городу и вечером поездом выехал домой.

Встретили меня, конечно, без оркестра, но в управлении пароходства обо мне пошла слава как об умелом «толкаче». А я, на горе себе, не рассказал,  как было дело на самом деле. И напрасно, ибо эта самая слава умелого «толкача» послужила мне недобрую службу, в результате чего я ещё раз  был вынужден заниматься ненавистной мне работай «толкача». Но об этом в следующем эпизоде.

 

2

 

На западном склоне Южного Урала, среди богатых дичью уральских лесов, на берегу небольшой горной речушки с быстрым течением и названием Катав, в которой плещутся форель и хариус, стоит небольшой городок Катав-Ивановск. Несмотря на скромное положение в иерархии российских городов, он занимает видное место в обеспечении навигационным оборудованием всех судов морского флота и военных кораблей России.  Именно сюда, в малоизвестный городок бывшего Советского Союза, в годы Великой Отечественной войны был эвакуирован из блокадного Ленинграда единственный в стране завод штурманских приборов.  Да так здесь и остался. И с тех пор этот приборостроительный завод, как он называется в настоящее время, обеспечивает суда и корабли флота России магнитными компасами всех модификаций, вертушечными механическими лагами, штурманскими транспортирами, параллельными линейками, грузиками для карт, секстанами и прочими штурманскими инструментами и приборами.

Вот на этот-то приборостроительный завод и довелось мне вопреки моему желанию поехать в роли толкача.

Компасная мастерская пароходства «ВОЛГОТАНКЕР» остро нуждалась в запчастях для  ремонта судовых магнитных компасов.

Несмотря на широкое применение современных высокоточных  гироскопических компасов, главным компасом  на любом морском судне является всё же магнитный компас, как более надёжный. Именно он устанавливается на самом ответственном месте корабля, на главном мостике  строго  в  диаметральной плоскости судна.  Именно из-за их высокой надежности магнитные компасы не будут сняты с вооружения никогда. Корабль утонет, но и на морском дне магнитный компас показывает правильное направление.

Для профилактического ремонта магнитных компасов требуется много мелких запчастей, таких, как шпильки, топки, прокладки, курсовые нити, пеленгаторные призмы и прочее. Все эти детали небольшие, даже мелкие, и их можно увезти в небольшом чемодане в количестве, достаточном для ремонта большой партии компасов. Вот этих-то «мелочей» в компасной мастерской пароходства и не стало. Что делать? Ремонтировать компасы нечем, а скоро навигация. Заявки до сих пор не выполнены.  Значит, за ними надо ехать. Кого послать?

И тут кто-то вдруг вспомнил про меня. Как же? У меня ведь так хорошо получилось с пиротехникой, я так быстро «организовал» её отправку с завода! В общем, никакие мои возражения, никакие мои заверения, что я быть «толкачём» не умею, в расчёт не принимались. «Ты можешь, ты у нас самый “пробивной толкач” – говорили мне, – ты и поедешь!»

И вот второй раз меня снабжают вяленой воблой, спиртом и отправляют в малоизвестный город Южного Урала Катав-Ивановск.

В малых городах России всегда было значительно легче снять номер в гостинице, чем в крупных, областных или столичных городах. Так получилось и в этот раз.  Довольно быстро я устроился в гостинице. Правда, не в отдельном одноместном номере, а вдвоём с командированным на какое-то другое предприятие одесситом, с которым мы вместе скоротали вечер. В дружественной беседе за рюмкой …“чая”, когда мы уже рассказали друг другу о целях наших командировок, мой собеседник сказал, что на том заводе,  куда командирован я, спиртом никого не удивишь и надо рассчитывать на что-то другое.

Утром я явился на завод.

Начальник отдела сбыта довольно вежливо стал объяснять мне, что посылать отдельно посылку, в которую умещались все наши потребности, для завода не имеет смысла.  Поэтому они ждут, когда соберётся значительная партия груза в адрес пароходства, вместе с которой и будут отправлены запчасти для компасов.  Ну, а уж коль скоро нам эти запчасти  так срочно нужны, то он порекомендовал мне идти прямо к начальнику цеха и с ним этот вопрос решить.  Я так и сделал.

Начальник цеха, когда я объяснил ему ситуацию, сказал:

– Не вопрос. Пожалуйста. Вот вам шпильки, топки и всё остальное.  Берите сколько надо, не жалко.

Я тут же воспользовался его любезностью и набрал нужных мне запчастей столько, сколько можно поместить в небольшой рюкзак, который я предусмотрительно захватил с собой.

Казалось бы, всё идёт хорошо. Без всяких мытарств я получил всё, что мне было надо. Можно уезжать домой.

И вдруг неожиданно возникла неразрешимая проблема. Чтобы вынести рюкзачок с завода, нужен пропуск на вынос.  Я попросил начальника цеха выписать мне пропуск на вынос запчастей, на что он мне ответил:

– Э, нет! Ничего давать я вам не имею права, поэтому никаких пропусков не дам. Выносите, как хотите. И, пожалуйста, не впутывайте меня в это дело.  Я от всего откажусь. Мое дело – сторона.

Вот это номер, думаю! Как быть? Иду к начальнику сбыта.

– Нет, нет! – отвечает начальник сбыта. – Ничего давать в частные руки  мы не имеем права, а поэтому никаких пропусков.  Если бы у вас была доверенность, платежные реквизиты и всё, что в таких случаях положено, то мы выдали бы вам запчасти официально. А так?  Нет, не положено. К директору завода даже не ходите. Вас просто выведут с завода.

– Что же мне делать? – говорю. – Не могу же я через забор перелазить с этим рюкзаком. Арестуют!

– Конечно, арестуют. И засудят, – молвил начальник отдела сбыта. – Уезжайте, оставив необходимую заявку. Наша бухгалтерия выпишет вам счёт, оплатите его и приезжайте с доверенностью на получение.

– Так ведь на это уйдёт не меньше месяца, – говорю я, – а нам надо сейчас выпускать суда в море.

– А что я могу сделать? – говорит начальник сбыта. – Таков порядок.

– Но ведь заявка была подана давно, – говорю. – Почему же не выслали?

– Я вам уже объяснил, что высылать отдельную небольшую посылку нам не интересно и не выгодно. – Говорит начальник отдела сбыта. – А вы во что сделайте. Идите опять в цех, найдите там рабочего Стубайкина. С ним и договоритесь.

Я возвращаюсь в цех и прошу начальника цеха найти мне рабочего Стубайкина.

– Хорошо, – говорит начальник цеха. – Я сейчас пришлю его к вам. Но у меня условие. Я ничего не знаю, а посему  договаривайтесь не при мне. Идите во двор. Я ничего не вижу и не слышу.

Через пару минут я познакомился с Стубайкиным, вышел с ним во двор и поставил ему задачу вынести рюкзак с завода, доставить его мне в гостиницу, за что обещал отблагодарить его бутылкой чистого спирта.

– Нет проблем, – отвечает Стубайкин. – Давай рюкзак и спирт.

Рюкзак вот, – отвечаю, – а спирт у меня в номере гостиницы. Там я тебе обменяю рюкзак на бутылку со спиртом.

Договорившись о времени свидания в гостинице, мы расстались. Я облегченно вздохнул. Воспользовавшись свободным временем, я попросил начальника цеха ознакомить меня с технологией изготовления компасов. Начальник цеха сперва повёл меня туда, где мощными соленоидами шло  намагничивание брусков железа. Мне всё это было очень интересно. С удовольствием я осмотрел и другие технологические процессы изготовления компасов и других штурманских приборов и инструментов. Удовлетворив своё любопытство (правильнее сказать “любознательность”), я заторопился в гостиницу.

Ровно в назначенное время в мой номер вошел Стубайкин и положил передо мной рюкзачок.  Получив бутылку, Стубайкин ушел, сказав на прощание, что с подобными просьбами к нему можно обращаться ещё.

Я торжествовал.

Вечером этого же дня  я выехал в Куйбышев, и уже на

другой день в компасной мастерской пароходства закипела работа.

Во всей этой истории меня  огорчило только то, что я в глазах руководства пароходства ещё раз зарекомендовал себя  способным и  умелым «толкачом», что было абсолютно не верно, ибо причиной моей удачи второй раз был всего лишь Его величество СЛУЧАЙ.

 

 

 

                           ЧЕРНАЯ  ЖЕНЩИНА

 

Петр Завъялов, тридцатилетний моряк, имел уже довольно большой опыт работы на судах в должности штурмана. Штурманом он был хорошим, даже, можно сказать, очень хорошим. Его ценили и руководство пароходства, и капитаны, и экипажи судов. Довольно сносно владел он и английским языком, что немало важно для моряка в заграничном плавании.  Доводилось ему плавать и в тропических районах Атлантики, о чем он часто рассказывал  в досужие минуты своим сослуживцам.  Члены экипажа любили слушать его “байки“. А рассказывать он умел.  И не только рассказывать умел Петр Завъялов. Умел он и волочиться за хорошенькими женщинами. И не без успеха. Слова Пушкина, характеризующие  Евгения Онегина, смело можно отнести и к Пете Завъялову, ибо он превзошел в “науке страсти нежной”  самого пушкинского героя. В этой же “науке страсти нежной” умел он, опять же, по словам Пушкина,

 

…Молить и требовать признанья,

Подслушать сердца первый звук,

Преследовать любовь, и вдруг

Добиться тайного свиданья…

И после ей наедине

Давать уроки в тишине!

 

Петр Завъялов был настоящим дамским угодником.    Эта черта его характеристики часто служила причиной незлобных шуток над ним, на что он так же беззлобно отвечал:

– Да не такой уж я бабник, как обо мне идёт молва.  А кто, скажите, из мужиков против пококетничать с хорошенькой бабёнкой? Вот и я, только так, кокетничаю. А на самом-то деле я очень уважительно отношусь к женщинам. Возможно, именно поэтому они и отвечают мне взаимностью.

Именно с Петром Завъяловым произошел инцидент, с которым, как он сам говорил, не плохо бы ознакомиться сексуально озабоченным молодым парням. Произошло это в порту Дакар, столице Сенегала. Работал он в то время третьим помощником капитана на сухогрузном судне. Дело было так.

Ошвартовавшись к причалу порта Дакар, капитан судна пошёл представляться нашему консулу и зачем-то взял с собой Петра. Одеты они были по жаркой тропической  погоде, то есть в легких светлых брюках и в форменных рубашках с короткими рукавами.

Здесь надо сказать, что капитан  был страстным фотолюбителем, и в этом своём хобби он довольно успешно преуспевал. Его снимки, сделанные им в различных иностранных городах или просто в море с интересными сюжетами,  неоднократно печатались  в газетах, чем он очень гордился.  Надо ли говорить, что он всегда носил с собой один из своих фотоаппаратов, которых у него было несколько? Причем, фотоаппараты у него были не какая-нибудь  «СМЕНА», или даже «ФЭД», а изделия самой последней модификации, которым позавидовал бы  любой профессиональный фотокорреспондент.  Взял  он с собой фотоаппарат и в этот раз.

Когда они вышли из нашего консульства, капитан говорит Петру:

– У меня есть ещё кое-какие дела, а ты иди на корабль и отнеси мой фотоаппарат. Я скоро приду. Только с аппаратом будь осторожен, он очень дорогой.

С этими словами он передал Пете свою «игрушку» и пошел по своим делам.

Завъялов повесил фотоаппарат через плечо и пошел в  порт. По его словам он даже не мог сказать, какой марки был этот злополучный инструмент, так как сам он никогда не увлекался фотографией и  не разбирался в фототехнике. Однако Петя   легко заключил, что это был аппарат не простой, хотя бы по его значительному весу и объективу  со специальной трубой.

Итак,  идёт наш герой по оживленной улице Дакара, а через плечо у него висит дорогой фотоаппарат.

Неожиданно к нему подходит рослый прилично одетый негр и говорит: “Mister, sell to me this photo camera”.  Худо-бедно владея английским языком, Петя  понял, что негр просит  продать ему фотоаппарат. По-английски он ведь сказал: “Мистер, продайте мне этот фотоаппарат”. Петр, конечно, ему отказывает и говорит: “No, no! I sell nothing”, что значит “Нет, нет! Я ничего не продаю”. И продолжает идти дальше.  Негр  не отстаёт,  забегает то справа, то слева, и предлагает разные деньги: африканские франки, американские доллары, английские фунты. Петр, не останавливаясь и не реагируя на его предложения, продолжает идти своей дорогой. Негр же просто извертелся перед ним, увеличивая предлагаемые суммы. Он  так надоел, что Петр не выдержал и грубо сказал ему: “You were bore  to me. Shut up and go away!” По-русски это значит: “Ты мне надоел! Заткнись и отойди!” И как бы можно было подумать, негр отреагировал на грубость Петра? А вот как! Он забежал вперёд и, широко расставив ноги и руки, останавливая Петю, громко произнёс: “ A black woman do you want?” То есть, “А черную женщину хочешь?”

Петя даже как-то растерялся от такого неожиданно наглого предложения, но ему хватило пару секунд, чтобы совладать с собой, и он  ответил:  “I do not want to turn in front of a doctor after your black woman”, то есть “я не хочу вертеться перед доктором после твоей черной женщины”.

Только после такой фразы, гневно сказанной негру в лицо,  тот, наконец-то, отстал от Петра.  Завъялов спокойно дошел до своего судна, сохранив при этом и фотоаппарат, и своё достоинство.

 

 

                     «ЖИГУЛИ»  С  ТОГО  СВЕТА

Билет лотереи стоил 30 копеек, а выигрыш от одного рубля до автомашины «Жигули». Здесь надо сказать, что в условиях “развитого социализма” автомашина “Жигули” была недоступной мечтой не только автолюбителя, но любого гражданина, ибо её стоимость превышала двухгодичную зарплату рядового инженера. Даже ценой невероятных усилий и ограничений, с огромным трудом накопив нужную сумму, желающие приобрести эту машину годами стояли в очереди, дожидаясь своего права. Билет лотереи стоил 30 копеек, а выигрыш от одного рубля до автомашины «Жигули». Здесь надо сказать, что в условиях “развитого социализма” автомашина “Жигули” была недоступной мечтой не только автолюбителя, но любого гражданина, ибо её стоимость превышала двухгодичную зарплату рядового инженера. Даже ценой невероятных усилий и ограничений, с огромным трудом накопив нужную сумму, желающие приобрести эту машину годами стояли в очереди, дожидаясь своего права на её приобретение по утвержденному в нескольких инстанциях списку.  Конечно, большинство билетов вообще были без выигрыша, а уж о «Жигулях» и говорить нечего, даже неслышно было, чтобы кто-нибудь их выигрывал. Дорогими выигрышами были холодильники, стиральные машины, магнитофоны, только их выигрывали исключительно редко. Но выигрывали. И в условиях всеобщего в то время дефицита на подобные изделия счастливцы, обладающие выигрышными билетами, иногда продавали их по повышенным ценам. Но поскольку даже мелкие, незначительные выигрыши были редкостью, лотерейные билеты не пользовались большим спросом и их распродавали в газетных киосках, в магазинах и т. д. Даже продавцы в продовольственных магазинах предлагали их иногда вместо сдачи. Ну, нет мелочи, подумаешь, 30 копеек, возьмите на сдачу.

Так вот. Встретились в одном доме отдыха два человека. Они были из разных городов. Обоим было порядка 40 лет. Они заселились в одном двухместном номере, как-то быстро сблизились, подружились и стали неразлучными все 24 дня их отдыха. Возможно, этому способствовали их одинаковый образовательный уровень, схожие профессии и должности. Оба были инженерами, работали на заводах, оба были семейными. Да и имена у них были довольно близкими. Одного звали Сергей Павлович, а другого Павел Сергеевич. И обедали они  за одним столом и в одну смену.

В погожие дни их редко можно было застать в доме отдыха. Либо они бродили по лесу, собирая грибы и ягоды, либо с удочками сидели над речкой. Даже вечерами, когда в доме отдыха проводились всякие мероприятия типа самодеятельности, игр и танцев, они уединенно сидели в своем номере, читая книги или ведя задушевные беседы. Отдыхали.

Но вот, незадолго до конца срока их отдыха, полил дождь и подул холодный ветер. Стало по-осеннему неуютно. Ни о рыбалке, ни о прогулке в лес нельзя было и подумать. Тоскливо стало.

– А что, – сказал Сергей Павлович, – не скрасить ли нам сегодняшний тоскливый день одной бутылочкой? Мы ведь ещё ни разу не скрепили наше знакомство доброй русской традицией. Сбросимся?!

– Возражений нет, – отвечает Павел Сергеевич. – Вы дело предлагаете. Сбросимся!

Дом отдыха располагался в сельской местности, недалеко от него был небольшой продовольственный магазин, лавка

Друзья оделись по-осеннему и вместе зашагали в лавку.

Бутылка водки стоила 3 рубля 62 копейки. «Сбросившись» по два рубля, два неразлучных друга купили бутылку. Продавщица сказала, что у неё мелочи нет, и предложила взять лотерейный билет. Они не стали возражать, взяли бутылку водки, билет и пошли домой.

Придя в свой номер, друзья поставили на стол бутылку, стаканы, закуску и приготовились «скреплять» знакомство старинным русским обычаем.

– А что будем делать с лотерейным билетом? – Спросил Сергей Павлович.

– Да ничего, – ответил Павел Сергеевич. – Берите его себе. Экое дело 30 копеек!

– Ну нет, так дело не пойдёт. – отвечает Сергей Павлович. – А вдруг выигрыш? Мне так неловко. Давайте вот как поступим. Обменяемся домашними адресами. Я запишу номер и серию билета, а билет пусть будет у вас. В случае крупного выигрыша делим его поровну.

И с этими словами Сергей Павлович сложил билет пополам и сам положил его в нагрудный карман довольно добротного костюма Павла Сергеевича.

– Добро! – Сказал Павел Сергеевич, разливая по стаканам водку. – Согласен!

После “скрепления” знакомства сели играть в шахматы.  Так новоиспеченные друзья скоротали один  из последних дней пребывания в доме отдыха.

Незаметно подошел день расставания. Сверили записанные домашние адреса. Хотели обменяться домашними телефонами, но оказалось, что ни у одного, ни у другого домашнего телефона нет. Так и разъехались по домам в разные города, ни разу не вспомнив о лотерейном билете.

 

Прошло два месяца. Сергей Павлович, сидя дома на диване, читал газету. Перевернув страницу газеты, он вдруг обнаружил таблицу состоявшегося розыгрыша лотереи. Сергей Павлович вспомнил, что в его записной книжке записаны номер и серия того лотерейного билета, который они с Павлом Сергеевичем получили на сдачу при покупке бутылки водки.  Подумав о том, что всё это, конечно, вздор, Сергей Павлович всё-таки решил проверить. Но вставать и идти за записной книжкой, которая лежала в портфеле на столе, не хотелось. Он вспомнил, что ещё в молодости, когда он служил срочную службу штурманским электриком на крейсере «Адмирал Ушаков» (это было в 1956 году), распространялись билеты первой в СССР послевоенной лотереи, посвященной приближающемуся всемирному фестивалю молодежи в Москве, один офицер с их корабля покупал лотерейные билеты везде, где только мог. Даже если кто-то из экипажа корабля уезжал в отпуск, он давал ему деньги и просил привести пять-десять лотерейных билетов. Таким образом, он накопил двести билетов и потерпел фиаско. Не выиграл ни один билет. Крах его долго был предметом смеха в кают-компании корабля.

“То двести билетов, – думал Сергей Павлович, – а тут один. Теория вероятностей всеми признанная математическая наука. Она говорит, что проверять билет незачем”.

Но всё-таки какой-то червь точил сознание Сергея Павловича. Продолжая читать газету, он всё время думал: “а чем черт не шутит? А вдруг!” И, преодолевая леность, он встал, достал записную книжку и сел проверять.

Будто огнём обожгло Сергея Павловича, когда он увидел, что на этот лотерейный билет выпал выигрыш – автомобиль «Жигули».

“Не может быть! Да что же это, опечатка что ли?” –  подумал Сергей Павлович.

И чтобы убедиться или разувериться, решил сходить в сберегательную кассу и проверить билет там. Сходил. Проверил. Всё правильно. На этот билет выпал крупный выигрыш – машина «Жигули». Что же делать? Звонить? Но телефона у Павла Сергеевича нет. Но почему  Павел Сергеевич  молчит? Да он просто ещё сам не знает, решил Сергей Павлович, ведь таблица только что опубликована. А ждать нечего. Надо действовать, а то пройдет время и станет труднее что-то доказывать. Рассказал всё жене. Когда жена пришла в себя от столь неожиданной удачи, вместе они решили, что завтра же он берет накопившиеся за переработанное время отгулы и едет к Павлу Сергеевичу. Без предупреждения, “как  снег на голову”. Телефонов  на квартире нет, а вести переписку по почте нет времени. Между городами, в которых они жили, было автобусное сообщение. Автобус шёл часов семь-восемь.  На другой день, Сергей Павлович оформил на заводе два имеющихся отгула, приплюсовал к ним два дня отпуска за свой счёт и утром следующего дня  выехал к Павлу Сергеевичу.

 

День клонился к вечеру, когда Сергей Павлович нашел дом, в котором жил Павел Сергеевич. Позвонил. Дверь открыла интеллигентного вида женщина, но, как ему показалось, носившая траур. Поздоровавшись и представившись, Сергей Павлович попросил позвать Павла Сергеевича.

– А вы кто ему будете и зачем он вам нужен? – Поинтересовалась женщина.

Сергей Павлович объяснил ей, где они познакомились, и попросил разрешения повидаться с Павлом Сергеевичем, не объясняя цели своего визита.

– Ах, вон вы кто. Муж мне говорил о вас. Я его жена, Анна Васильевна. Ну что же мы стоим в дверях? Проходите. – Вежливо пригласила Анна Васильевна.

Вошли в квартиру, сели.

– Вы с дороги? – поинтересовалась Анна Васильевна. – Может быть чаю?

– Нет, нет. Спасибо, Анна Васильевна, – ответил Сергей Павлович. – Мне бы повидать Павла Сергеевича.

И вдруг женщина заплакала.

Сергей Павлович почувствовал неловкость своего положения, но все же отважился спросить:

– Что случилось? У вас какое-то горе?

– Сегодня третий день, как Павла Сергеевича похоронили, – сказала Анна Васильевна, справившись со слезами.

– Что-о?! Как!? – Вырвалось у Сергея Павловича.

– Инфаркт. Прямо на работе. Не успели довести до больницы. Скончался прямо в машине скорой помощи. И вот сегодня уже третий день, как похоронили.

Эта неожиданность так шокировала Сергея Павловича, что он растерялся и почувствовал, что приехал явно не вовремя, что ему трудно будет начать разговор о цели своего визита.

“Вот почему она в трауре”, – подумал Сергей Павлович, и решил как-то найти предлог поскорее убраться отсюда, не заводя разговор о лотерейном биллете. Однако Анна Васильевна сама помогла ему принять правильное решение. Она заговорила о материальных трудностях, перед которыми оказалась.

– Я работаю пианисткой в детском саду, – сказала она. – Сами понимаете мои заработки. А у нас ведь двое детей, которых ещё поднимать надо. Со смертью мужа я просто обнищаю. Ну, продам некоторые его вещи. А дальше что?

И вот тут Сергей Павлович решился.

– Я обратил внимание, – осторожно начал он, – что когда мы были в доме отдыха, на нём был весьма добротный костюм. Я сделал вывод, что он человек весьма состоятельный.

– Да какой там состоятельный? Зарабатывал он, конечно, побольше меня, на жизнь хватало. Но ничего лишнего. Вот тот его костюм, пожалуй, всё, что было уж очень ценного у него. Да и его перед самой смертью Павла пришлось отнести в комиссионный магазин. Задолжали мы.

– Анна Васильевна, а он ничего не говорил вам о лотерейном билете?

– О каком билете? Нет, ничего не говорил.

– Как-то нам на двоих достался один лотерейный билет, – стал объяснять Сергей Павлович.- Его нам дали на сдачу при покупке. И я, по общей договоренности, записал его номер и лично, сложив билет пополам, сунул его в нагрудный карман пиджака Павла Сергеевича. Где он сейчас? Разве муж вам ничего не говорил об этом?

– Нет, не говорил, – ответила Анна Васильевна. – Да что говорить-то? Да плевать на этот билет. Какой от него толк?

– Но где он? Где? Он должен быть в нагрудном кармане пиджака.

– Я же вам уже сказала, что костюм этот мы отнесли в комиссионку. У нас были долги, которые нужно было срочно погасить.

– Анна Васильевна! – взволнованно заговорил Сергей Павлович. – Да ведь на этот билет выпал крупный выигрыш! «Жигули»!

– Да что вы! – ахнула Анна Васильевна.

– Вы уже получили деньги за костюм? – спросил Сергей Павлович

Анна Васильевна не отвечала, ошарашенная таким известием

– Анна Васильевна, вы уже получили деньги за костюм? – повторил свой вопрос Сергей Павлович.

– Нет, – последовал ответ после продолжительного молчания. – Я вчера заходила в комиссионку. Справлялась. Костюм ещё был не продан.

– Собирайтесь, Анна Васильевна, – стал торопить её Сергей Павлович. – Вы должны сейчас же забрать костюм обратно, если, конечно, он ещё висит в магазине.

– Да, да! Конечно,- согласилась Анна Васильевна. – Впрочем, стоит ли? Я ведь костюм перед комиссионкой сдавала в химчистку. Так положено. Останется ли билет в кармане после химчистки? Да и успеем ли? До закрытия магазина осталось меньше часа. Подождём до завтра.

– Нет! – запротестовал Сергей Павлович. – А вдруг? А вдруг его кто-нибудь купит в последний момент! А вдруг билет до сих пор лежит в кармане! Я из-за этого отпросился с работы и приехал за тридевять земель! Собирайтесь скорее. Бежим! Берем такси!

– Такси брать не надо. Комиссионка близко, сказала Анна Васильевна, одевая туфли. Бежим!

Через пятнадцать минут они были в комиссионке. До закрытия магазина оставалось двадцать минут.

Вздох облегчения вырвался из груди Анны Васильевны, когда она, перебирая висящие костюмы, нашла костюм своего мужа.

– Вот он. Не продан, – сказала. – Боюсь проверить карман.

– На глазах у продавца не надо, – тихо говорит ей Сергей Павлович. – Снимайте с плечиков костюм и давайте его мне, а я пойду в примерочную, как бы для примерки. Там и проверю. Стойте рядом.

Взяв костюм из рук Анны Васильевны, Сергей Павлович решительно пошел в примерочную. Анна Васильевна встала рядом.

– Есть! – хриплым от волнения голосом тихо произнес Сергей Павлович, когда его пальцы нащупали в нагрудном кармане пиджака шелест бумажки.

Он тут же достал записную книжку и проверил номер и серию лотерейного билета. Билет оказался тот, выигрышный.

Выйдя из примерочной, Сергей Павлович сказал Анне Васильевне:

– Оставляйте костюм, и пошли домой. Билет у меня.

– Сам Бог послал мне вас, Сергей Павлович!- заикаясь от волнения, ответила Анна Васильевна.

Придя домой, они ещё раз проверили номер билета, ещё раз убедились, что билет именно тот, выигрышный.

– Что же будем делать дальше?- начала разговор Анна Васильевна. – Что надо предпринять?

Немного подумав, Сергей Павлович ответил:

– Давайте вот как поступим. Я беру билет, уезжаю и предъявляю его на проверку в сберкассу. Как только все формальности будут окончены, и я получу деньги, вы приезжаете ко мне, и я вручаю вам ровно половину полученной суммы. Мы так договаривались с Павлом Сергеевичем.  А чтобы вам было спокойнее, я сейчас же пишу расписку, что взял у вас этот лотерейный билет на договорных условиях. Вы согласны?

– Сам Бог послал мне вас, Сергей Павлович! – повторила Анна Васильевна.

 

 

                      

             ТРЕТИЙ  ТОМ  «КАПИТАЛА»

 

Начало 50-х годов прошлого века. В высшем учебном заведении идёт семестровый экзамен по политэкономии капитализма. Экзамен принимает доктор экономических наук профессор Виллионская, дама лет шестидесяти, носившая пенсне, мужскую шляпу, курившая модные в ту пору папиросы “Казбек”, и над уголками верхней губы которой пробивались редкие черные усики.

Виллионская была маститым ученым и очень требовательным педагогом. Мы, студенты, очень боялись её требовательности и очень уважали её за глубокие знания политэкономии и умение интересно и эмоционально излагать материал в своих лекциях, которые мы жадно конспектировали, боясь пропустить хоть какую-нибудь малость, тем более, что учебников по политэкономии в то время не было вовсе. И если кто-нибудь из нас по каким-либо причинам пропускал её лекции, то он непременно брал конспект у товарища и переписывал пропущенную лекцию. Известно, что изучать материал по хорошим лекциям, которыми и выделялась среди других преподавателей Виллионская, значительно проще, чем по первоисточникам. А главным первоисточником по политэкономии капитализма был, конечно, “Капитал” Карла Маркса. Но ведь это очень серьёзный и трудновосприимчивый труд. Не зря же ни то к столетию первого издания “Капитала”, ни то к столетию его перевода на русский язык, газета “Правда” писала, что цензоры царской России дали заключение, что “Капитал” смело печатать можно, ибо его до конца никто не прочтёт, а если и прочтёт, то всё равно ничего в нём не поймёт. Но далее, конечно, “Правда” писала, что рабочий класс разобрался, применил  и так далее, и тому подобное.

Что же касается меня, то я часто в шутку говорил, что из всего “Капитала” я понял только то, что один сюртук приравнивается к двадцати аршинам холста, что следует из примера, которым Маркс часто оперирует в первом томе своего сочинения. Эта шутка очень понравилась моему приятелю Борису Федоровичу Ломову, в то время студенту психолого-филосовского факультета Ленинградского университета, ставшего в последствии членом-корреспондентом Академии наук СССР и основателем научно-исследовательского института в Москве. Услышав от меня эту шутку, он заразительно смеялся, говоря:

– И это всё, что ты понял в “Капитале”?

Я отвечал:

– Да, Боря! Больше в “Капитале” я ничего понять не могу.

Правда, я тут же, и тоже в шутку,  добавлял, что кроме этого понял ещё и то, что двадцать аршин холста, в свою очередь, приравниваются к десяти фунтам чаю, что следовало из того же примера Маркса.

Итак, экзамен по политэкономии капитализма. Толпа студентов, среди которых был и я, нервно суетится возле аудитории, в которой, как нам казалось, вершится наша судьба. Каждого выходящего из аудитории тут же окружают плотным кольцом и засыпают вопросами: ”Ну, как? Сдал?”, “Чего спрашивает?” и прочее.

И вот в этой-то обстановке я от кого-то услышал, что Виллионская уж больно “гоняет” по третьему тому “Капитала”.

Я бегу в библиотеку, беру третий том и лихорадочно его листаю. Очень скоро я убедился, что дело это совершенно бессмысленное и, сказав себе, что “перед смертью не надышишься”, решил книгу сдать. Прихожу в библиотеку, а она закрыта. А тут уж и моя очередь подошла заходить в аудиторию. Что делать? И вот я с третьим томом “Капитала” под мышкой робко вхожу в аудиторию и подхожу к экзаменаторскому столу. Виллионская, как только увидела меня, двумя пальцами правой руки сняла пенсне, бросила на меня орлиный взгляд и, выпустив изо рта папиросный дым, громогласно произнесла:

– О! Молодой человек! Носите с собой третий том “Капитала”! Похвально! Похвально! Приятно видеть! Приятно!

После этих её слов у меня внутри так всё и оторвалось. Ну, думаю, экзамен завалил. Надо готовиться к переэкзаменовке.  Но что делать? Беру билет, готовлюсь и сдаю экзамен. И очень даже успешно сдаю. Ни одного дополнительного вопроса. Получаю зачетку с положительной оценкой и направляюсь к выходу из аудитории. Я почти дошел до двери, как услышал голос Виллионской:

– Молодой человек!

Я остановился, оглянулся. Виллионская продолжает:

– А всё-таки скажите, зачем вы на экзамен пришли с третьим томом “Капитала”?

Я пробормотал что-то невнятное, что вот-де изучаю столь важную и серьезную науку и…

– Дело в том, – прервала меня Виллионская, – что я сама-то в этом томе разбираюсь весьма  относительно. А с вашей стороны это выглядит не очень-то тактично. Подумаешь, какой умный нашелся! С третьим томом не расстаётся! Просто пыль в глаза пускаете! Не хорошо, молодой человек! Не хорошо! Идите и больше так не поступайте!

                 

 

                   ЭКЗАМЕН   ПО   ФИЛОСОФИИ

 

Зотагин был известным в городе преподавателем философии. Во всех ВУЗах города его знали как эрудированного, всесторонне развитого и хорошего учёного-материалиста. С его мнением считались, его уважали. Его лекции отличались насыщенностью интересного материала, который он излагал доходчиво и эмоционально. Студенты охотно посещали его лекции. Он был на хорошем счету и у руководства, и у студентов.

Но ничто человеческое было ему не чуждо. Он любил выпить. Народная пословица говорит, что “шила в мешке не утаишь”, поэтому скрыть эту пагубную страсть ему удавалось  не  всегда.   Знали  об  этой  его  страсти  и  студенты.   Но  это  не  мешало   ему оставаться видным в городе  учёным. Он  никогда не срывал занятия или какие-либо другие мероприятия, в которых он принимал участие.

Как-то он читал лекцию по логике в университете педагогических знаний, организованном при одном из ВУЗов города. В этом университете совершенствовали свое педагогическое мастерство преподаватели специальных дисциплин различных учебных заведений города, которые, являясь специалистами каких-либо отраслей, не имели педагогического образования. Аудитория слушателей была не студенческая, то есть состояла из уже немолодых людей с высшим образованием.

Вдруг он обратился к аудитории с просьбой подождать его минут двадцать-тридцать, так как ему очень надо с кем-то встретиться, или куда-то позвонить, или что-то в этом роде. Слушатели,  конечно,  не возражали,  спокойно сидели,  разговаривали и ждали его.  Через двадцать минут Зотагин, войдя в аудиторию, прямо от двери со словами “Логика имеет свой язык…” продолжил читать лекцию, как будто она и не прерывалась. Впоследствии слушателям этой лекции стало известно, что он ходил в какую-то ближайшую забегаловку пропустить стаканчик вина. Тем не менее, лекцию он не испортил. Как всегда, она была интересна и поучительна.

 

И вот наступил день сдачи экзамена по философии студентами. Принимал экзамен Зотагин. Аудитория, в которой должен был состояться экзамен, была тщательно подготовлена студентами. Стол экзаменатора был накрыт красной плюшевой скатертью, на столе стояли цветы и минеральная вода. А, зная “слабость” своего преподавателя, студенты, желая ублажить его, допустили определённую бестактность: поставили на стол откупоренную бутылку коньяка и нарезанный ломтиками лимончик. Остаётся только гадать, где студенты той поры в условиях “развитого социализма” (в начале 70-х годах прошлого века) нашли коньяк и лимон. Коньяк в то время стоил восемь рублей двенадцать копеек бутылка, что по тем временам было довольно дорого. Как раз незадолго до этого в стране произошло повышение цен на  винно-водочную продукцию, и коньяк, вместо четырёх рублей двенадцати копеек, стал стоить восемь рублей двенадцать копеек, то есть в два раза дороже. Сразу же после повышения цен на коньяк, появились и анекдоты об этом. Вот один из них.

Один мужик спрашивает другого:

– Знаешь формулу воды?

– Ашь два О,- отвечает тот.

– А формулу коньяка?

– Не знаю.

– А я знаю.

– Ну, и какая?

– Ашь восемь двенадцать! – отвечает первый и, подняв вверх указательный палец, многозначительно добавляет: – О!!!

Или другой анекдот.

Посредине между городом и деревней идет милиционер и видит лежащего на земле пьяного. Милиционер по рации вызывает свое отделение и спрашивает, куда тащить пьяного: в город или в деревню. Ему отвечают:

– А ты его понюхай. Если пахнет водкой, тащи его в город, а если самогоном – в деревню.

Милиционер понюхал и говорит:

– От него коньяком пахнет.

– Ой! Тогда ты Их не трогай, – отвечают ему. –  Пусть Они отдыхают

А кроме анекдотов появилась такая шутка-прибаутка.

Сейчас коньяк пьют только ВОР и ЧИЖ, где ВОР и ЧИЖ – это аббревиатура сочетаний слов Высоко Оплачиваемый Работник и Чрезвычайно Интересная Женщина.

Итак, экзамен по философии. Перед началом экзамена все студенты собрались в аудитории в ожидании экзаменатора.

Зотагин вошел. Увидел. Не мешкая, подошел к столу, налил почти полный стакан коньяка, выпил, достал из бумажника десять рублей, положил их на стол и сказал:

– Экзамен переносится на завтра. Сейчас я принимать экзамен не имею права. Я выпил. До свидания.

И вышел из аудитории.

На другой день больше половины группы экзамен провалили

 

 

 

 

            

                       В   ЗАВОДСКОЙ   СТОЛОВОЙ

 

Ездить с работы обедать домой было далеко, на двух видах городского транспорта. Брать бутерброды с собой не всегда получалось: в условиях “развитого социализма” такие “деликатесы”, как небольшой кусок вареной колбасы в городе Куйбышеве можно было достать исключительно редко, только лишь по талонам, да и то, если не прозевать время её привоза, не говоря уж о сыре, которого и по талонам никогда не было. Приходилось обедать в заводской столовой самообслуживания, выстояв огромную очередь, состоявшую из толпы людей в рабочей промасленной одежде, искать освободившийся неубранный столик и пользоваться закрученной в винт или согнутой в узел алюминиевой ложкой, а если повезет, то и такой же вилкой. Столовых ножей на предприятиях заводского общепита вообще было не положено, как они были не положены и в любой городской столовой. Вот и приходилось пользоваться всеми “благами” развитого социализма. Вместо того, чтобы в обеденный перерыв отдохнуть, отстоишь огромную очередь, превозмогая брезгливость, проглотишь условно называемую щами баланду и какие-нибудь “тефтели” из вчерашней булки, и снова на работу. И так изо дня в день.

Работал я тогда девиатором на Куйбышевскому заводе нефтефлота, устранял девиацию компасов и радиодевиацию на волжских танкерах, а в межнавигационный период занимался ремонтом и аттестацией компасов и радиопеленгаторов.

В один из рабочих дней стоял я в заводской столовой в очереди. Неожиданно ко мне подошла молодая женщина, работница этой столовой, которую я несколько раз видел то стоящей на раздаче блюд, то просто в открытую дверь пищеблока. Ни её имени, ни её должности я не знал. Подойдя ко мне, она сказала:

– Пойдём со мной.

И повела меня куда-то во внутренние помещения столовой. Ничего не понимая, я последовал за ней. Она привела меня в какой-то закуток в небольшой комнате, посадила за стол и говорит:

– Сиди здесь. Сейчас я принесу тебе обед. Жди.

И ушла. Так ничего и не поняв, я сидел и ждал.

Через несколько минут она на подносе принесла тарелку вкусно пахнувших щей с мясом, хорошую мясную котлету с картофельным пюре под мясным соусом и стакан компота.

– Ешь, – сказала она, поставив всё это передо мной и снабдив меня ложкой и вилкой из нержавейки.

Сказав “спасибо”, я поинтересовался, как быть с оплатой, куда платить.

– Ничего платить не надо, – ответила она. – Завтра приходи прямо сюда, в очередь не становись. Главное – найди меня. Да я тебя сама увижу. Приходи.

И я пришёл. Всё повторилось. Я очень вкусно пообедал, да так вкусно, как и не думал, что в нашей заводской столовой можно приготовить такие блюда. На первое я ел суп-лапшу с настоящими мясными фрикадельками, на второе хороший кусок судака по-польски с яйцом и, конечно же, сладкий компот с урюком и сушеной грушей. Порции были полноценные, большие. Первое она мне принесла в нормальной большой обеденной тарелке, а не в маленькой на полпорции, в которую по давно установившейся привычке, на раздаче наливали только полтарелки, то есть давали четвертинку порции, а плату брали, как за целую. Порция второго тоже была нормальной, достаточной для насыщения взрослого человека. И опять я никуда и нисколько не заплатил.

Так продолжалось несколько дней, пока я не решился обратиться к ней с вопросом:

– Скажи хоть, как тебя зовут и чем вызвано столь трогательное внимание ко мне с твоей стороны?  И что тебе от меня нужно?

Она присела ко мне за стол и сказала:

– Зови меня Людой. А как тебя звать, я давно знаю. И кем ты работаешь, знаю. Мне от тебя, ровным счётом, ничего не нужно. Только не подумай, что я влюбилась в тебя. Ничего подобного. Всё значительно проще и прозаичнее. Всё дело в том, что я вижу, как в нашей столовой все, без единого исключения, разворовывают продукты. Сумками уносят домой мясо, рыбу, муку, яйца и всё-всё, что поступает в наш пищеблок. Даже хлеб, соль, перец – и то уносят. А мне носить некому и некуда. Я живу одна. Да что я, хуже других что ли, думаю! Я хоть тебя кормить буду!

– Люда, а почему ты меня выбрала? – спрашиваю.- Чем я тебе приглянулся?

– А я и сама не знаю, почему, – ответила моя благодетельница. – Так просто. Ты мне показался порядочным, добрым каким-то, интеллигентным, что ли! Вот и всё. Мне всё равно кого кормить. Я тебя выбрала. Могла бы и другого, но ты мне на глаза подвернулся. Я несколько дней приглядывалась, навела о тебе справки, и вот решила тебя кормить. А то все воруют, а мне некуда воровать. Не буду же я продавать продукты из столовой. Это было бы уж совсем преступление, за которое и судить могут, а за то, что я кормлю тебя, ну разве что поругают. Да кто осмелится мне замечание сделать, когда тащат продукты все, от директора до посудомойки, в количестве, соответствующем статусу занимаемой должности. Ешь, не стесняйся. Мне это ничего не стоит. И из столовой я продукты не выношу.

Я слушал Люду и думал, насколько же сильно саму основу нравственности разрушил, так называемый, “развитой социализм”. И как же пророчески звучат слова Ивана Алексеевича Бунина: “Честь унизится, а низость возвысится. В дома разврата превратятся общественные сборища, и лицо поколения станет собачьим”.

 

 

 

 

                     

                       ХОЛОДНОЕ   ОРУЖИЕ

 

В сороковых и пятидесятых годах двадцатого века курсанты высших военно-морских учебных заведений Советского Союза, кроме прославленных в боях Первой мировой, Гражданской и Отечественной войн винтовок, имели, как личное холодное оружие, палаши. С 1891 года винтовка конструкции С.И. Мосина была на вооружении русской и советской армии вплоть до конца пятидесятых годов, когда она была вытеснена автоматическим стрелковым оружием. В народе винтовку Мосина называли трёхлинейкой.  Это название привилось винтовке потому, что её калибр был равен трём старинным русским единицам длины – линиям, то есть 7,62 мм. (Одна линия 2,54 мм  равна 0,1 дюйма). Здесь уместно заметить, что современные автоматы Калашникова, тоже, по существу, трехлинейные. Их калибр 7,62мм.

Палаш же представляет собой холодное рубящее и колющее оружие с обоюдоострым к концу клинком длиной около 85 см.

В отличие от формы армейских офицеров, в которую входила сабля, форму офицеров военно-морского флота всегда традиционно украшал кортик. Курсанты же военно-морских учебных заведений носили палаши, которые кроме некоторого чувства бравады, доставляли и немалые хлопоты. Хотя внешне курсантская форма с палашом и выигрывала какой-то незаурядной красотой и придавала её носителю вид бравого и отважного моряка, палаш, украшенный кожаной кисточкой около эфеса, всё же являлся холодным оружием, и обращаться с ним надлежало, как и подобает обращаться с оружием. Это значит, что после каждого возвращения из увольнения в город или после ношения палаша в суточном ротном наряде, его следовало чистить, смазывать и аккуратно укладывать в специальные пирамиды, как и винтовки.

Некоторые неудобства доставляли палаши курсантам на танцевальных вечерах. Неудобно вальсировать с девушкой, когда с левого бока вихляется палаш и бьёт танцующих по ногам. Неудобно было с палашом бегать, прыгать и вообще совершать какие-либо движения, кроме размеренного шага. Но что делать? Существующее в то время положение не позволяло учащимся военно-морских учебных заведений появляться в городе без палаша. Курсанты им гордились и со временем научились носить их с некоторым шиком, подчас вызывая восхищение подруг и зависть учащихся армейских училищ.

 

Субботний вечер в высшем военно-морском учебном заведении города Ленинграда. В жилых помещениях, называемых по флотской традиции кубриками, произведена большая приборка. Каждую субботу, по заведенному во флоте порядку, после окончания занятий курсанты тщательно моют свое жильё, протирают окна, вытирают и удаляют пыль со всех углов, со всей мебели, с подоконников, с отопительных батарей, с потолка и со всех мест, куда только может дотянуться рука. Паркетный пол, предварительно смазанный мастикой дневальными по ротам, до блеска натирается специальными щётками и становится скользким. По окончанию приборки в помещениях чистотой пахнет.

Одновременно с большой приборкой курсанты готовятся к увольнению в город. Чистят обувь, гладят брюки, форменные воротники, пришивают подворотнички к форменным галстукам, необходимым при ношении шинелей и бушлатов, чистят палаши.

Так каждая суббота становится праздником, которого курсанты с нетерпением ждут с самого понедельника. Ещё бы? В субботу после занятий и большой приборки они, получив увольнительную записку, до 24-х часов увольняются в город. Можно сходить на танцы, в театр или провести время в обществе друзей и подруг. Что может быть желаннее для курсанта, чем увольнение в город после трудовой недели?

Рота второго курса уволилась в город. Суточный наряд роты, сдав своё дежурство, готовится к увольнению. В ротном помещении не осталось никого, кроме дневальных, сдавших дежурство и вновь заступивших в наряд. Сменившийся с наряда курсант Иван Ивлев готовится к увольнению. Надев шинель, он стоит перед зеркалом, поправляя складки на шинели, обтягивает ремень и, с чувством исполненного долга после наряда, собирается зайти в комнату командира роты за увольнительной запиской. Его хороший приятель, Сергей Козлов, заступил в наряд дневальным по роте, сменив Ивлева. Как и положено дневальному по роте, слева на  ремне Козлова в ножнах висит палаш.

Решив пошутить, Сергей достал палаш из ножен, направил его на грудь повернувшегося к нему Ивана и, со словами “не пущу”, сделал маленький выпад. Поскользнувшись на только что натертом паркетном полу, Сергей всей тяжестью своего тела навалился на палаш, и палаш насквозь проткнул Ивана, выйдя из спины. Даже специально не каждый смог бы так проткнуть насквозь человека, да ещё через зимнюю шинель. Смерть Ивана была мгновенной.

Нечего и говорить, что ношение палашей курсантами было сразу же отменено. Но не надолго. Месяца через три палаши вернулись в форму курсантов военно-морских учебных заведений.   Сергей Козлов был отдан под суд. Ему было инкриминировано неумышленное убийство, связанное с беспричинным обнажением холодного оружия

 

 

 

 

                           «ПОСЛЕ  БАЛА»

 

– Вот вы говорите, что человек не может сам по себе

                                             понять, что хорошо, что  что среда заедает. А я думаю,

                                             что всё дело в случае.

                              «После бала»  Л.Н. Толстой

 

В 60-х годах двадцатого столетия я жил и работал в Эстонской ССР. Понятно, что в коллективе, в котором мне довелось трудиться, были и русские, и эстонцы. Ничего плохого не могу сказать об эстонцах. Замечательный трудолюбивый народ, хорошие товарищи, верные друзья.

Был в нашем коллективе немолодой уже эстонец Курго Роберт Михкелевич, которого мы по-русски звали Робертом Михайловичем. По служебной иерархии я был его начальником, и мы были друзьями.

Так вот, этот самый Роберт Михкелевич был в прошлом моряком, много плавал по морям и океанам, хорошо играл на пианино и в совершенстве владел русским, эстонским и английским языками. Он был в очень близких, даже приятельских, отношениях с народным писателем Эстонской ССР Юханом Смуулом, автором широко известного дневника путешествия в Антарктиду “Ледовая книга”.

Мне было интересно поближе познакомиться с таким замечательным человеком, как Юхан Смуул, входить в круг его знакомых, и я попросил Роберта Михкелевича познакомить меня с ним.

– Запросто! – ответил Роберт Михкелевич. – В самое ближайшее время сходим к нему домой, чайку попьем с коньячком, поболтаем. Он человек гостеприимный.

И тут же Роберт Михкелевич рассказал мне, что он написал книгу на эстонском языке о своих морских скитаниях, которая в переводе на русский язык, кажется, называлась так: “От прибрежных камней до океанской дали”.

Трудно книгу написать, но ещё труднее издать её. Вот и обратился Роберт Михкелевич к своему другу, председателю Союза писателей республики, помочь ему в этом.

Смуул рукопись взял. Прочёл. Она ему понравилась. И тогда член КПСС, неоднократный лауреат литературных премий, депутат Верховного Совета СССР и председатель Союза писателей Эстонской ССР сказал своему другу:

– Книгу издадим. Но при условии: имя – тебе, а деньги – мне!

У меня пропало желание знакомиться с Юханом Смуулом.

 

                      ИНКАССАТОР

 

Эстонское слово “vene” по-русски означает «русский». А фамилия героя настоящего повествования была Венэ, хотя он был эстонцем. Он занимал должность инструктора городского комитета партии в небольшом эстонском городке Пярну, известном курорте союзного значения. В эпоху «развитого социализма» и действующей  6-ой статьи Конституции СССР («Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза»), должность инструктора Горкома КПСС была заметной в обществе того времени, что давало неоспоримые преимущества в некоторых жизненных ситуациях. Тем не менее, по исполнению шестидесятилетнего возраста Венэ вышел на пенсию и, оказавшись не у дел, стал подыскивать посильную для себя работу. Не сидеть же сложа руки, мучаясь бездельем? К тому же, как рядовому пенсионеру, имеющему ещё достаточно сил и завидное здоровье, совсем нелишне было бы и иметь прибавку к пенсии в виде дополнительного заработка. И работу он нашел. Инкассатором. Несмотря на значительную долю ответственности, эта должность не была чрезмерно хлопотливой, что Венэ вполне устраивало.

Пройдя определённый курс подготовки, и получив все необходимые инструкции, он приступил к выполнению новых для себя обязанностей. Эти обязанности заключались в следующем.

Вооруженные револьверами, два инкассатора на машине марки «Победа» или   «Волга» с водителем, тоже вооружённым наганом, в конце рабочего дня объезжали ряд магазинов города, собирая торговую выручку. Подъехав к очередному магазину, один инкассатор шёл в магазин, а другой вместе с водителем ожидал его возвращения   с выручкой, сидя в машине. Так было и в этот раз.

В один из погожих летних субботних вечеров инкассаторская «Победа» остановилась на обочине дороги около одного из магазинов города. Венэ сидел на заднем сиденье салона машины в ожидании напарника, ушедшего в магазин. Водитель, сидя на своем месте за рулём, закурил и опустил левое боковое стекло. Было довольно людно, мимо проходило много прохожих.

Неожиданно около машины появился изрядно подвипивший гражданин, который шатаясь подошел к открытому стеклу водителя и, чтобы не упасть, упёрся двумя руками о борт машины. Водитель стал поднимать боковое стекло, но пьяный ухватился рукой за дверцу машины так, что его рука воспрепятствовала поднятию стекла.

– Отойди, отойди от машины! – сказал водитель и стал убирать руку пьяного с дверцы машины.

– А что я тебе, помешал что ли? – заерепенился пьяный и схватил водителя за руку.

Водитель стал вырывать свою руку. Завязалась борьба.  Венэ, сидя на заднем сиденье,  громко и грозно вмешался:

– Отойди от машины, стрелять буду!

И стад доставать револьвер, что ещё больше раззадорило пьяного, который одной рукой ухватил водителя за шею.

Прогремел выстрел. Пуля попала пьяному в рот и вышла из затылка. Смерть его была мгновенной и на глазах у многих прохожих.

 

Исключительно долго тянулось следствие, несколько месяцев. В результате следствия было установлено, что убитый, эстонец по национальности, действительно был пьян, празднуя какое-то семейное торжество, и никакого намерения ограбления не имел, не подозревая, даже, что он подошел к инкассаторской машине. И следствие установило правомочность применения оружия на поражение в данной ситуации, и признало действия инкассатора правильными. Те не менее, случившееся не могло не отразится на психологическом здоровье Венэ. К тому же нелепая случайность перевода эстонской фамилии Vene на русский язык, как “русский”, в небольшом городе породила слух, что русские, якобы, беспричинно убивают эстонцев. Венэ был настолько задёрган, настолько лишён психологического равновесия, что это отразилось и на его физическом здоровье. В заметно короткий срок он превратился из пышущего здоровьем ещё не старого пенсионера в немощного, с трудом опирающегося при ходьбе на клюку, старика.

 

 

 

      ЗАКОНОМЕРНЫЕ  СЛУЧАЙНОСТИ

 

Раз везение, два везение!    Помилуй, Бог!

Когда-то нужно и  умение

А.В. Суворов

 

 

«Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам…»  Ну кто же  не знает этого прекрасного стихотворения нашего великого поэта?  А где Пушкин взял сюжет для него? Ну, конечно же, у Карамзина, который в пятой главе первого тома своего сочинения  «ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО» пишет: “Волхвы, – так говорит летописец, – предсказали князю, что ему суждено умереть от любимого коня своего. С того времени он не хотел ездить на нем. Прошло четыре года: в осень пятого вспомнил Олег о предсказании, и слыша, что конь давно умер, посмеялся над волхвами; захотел видеть его кости; стал на череп ногою и сказал: его ли мне бояться? Но в черепе таилась змея; она ужалила Князя, и Герой скончался”…

Итак, с Пушкиным всё ясно: сюжет стихотворения он взял у Карамзина. Ясно и с Карамзиным: он сюжет заимствовал у летописца. Но откуда летописцу была известна история смерти князя Олега?  Во времена правления князя Олега па Руси письменности, как таковой, ещё не было. Она появилась только с принятием Русью христианства, что было значительно позже эпохи первых русских князей. Значит, до летописца  дошли только устные предания, хранившиеся в памяти народной, о чем и говорит далее Карамзин в этой же пятой главе первого тома своего сочинения: «Можем верить и не верить, что Олег в самом деле был ужален змеёю на могиле любимого коня его, но мнимое пророчество волхвов или кудесников есть явная народная басня, достойная замечания по своей древности».

Отсюда мы можем сделать вывод, что смерть Олега – это всего лишь фольклорное сказание народа. Такой ли была смерть Олега, как её описывает летописец, или всё это только выдумка – судить трудно

 

Но посмотрим на  достоверные исторические факты. Начнём с эпохи Ивана Грозного. Здесь письменность была. На её отсутствие уповать не приходиться:  у Ивана Грозного была богатая библиотека.  А как историки описывают смерть самого царя?  Обратимся к труду Н.И. Костомарова «РУССКАЯ ИСТОРИЯ В ЖИЗНЕОПИСАНИЯХ ЕЁ ГЛАВНЕЙШИХ ДЕЯТЕЛЕЙ». В ХХ главе  первого тома («Царь Иван Васильевич Грозный») Костомаров пишет: “Наступило 17 марта (Англичанин Горсей говорит, что это был день, в который по предсказанию волхвов его должна была постигнуть смерть. Чувствуя себя лучше, Иван послал Бельского объявить колдунам, предсказавшим ему смерть, что он зароет их живьем, или сожжет за ложное предсказание. “Не гневайся, боярин – отвечали волхвы – день только-что наступил, а кончится он с солнечным закатом”).  Около третьего часа  царь отправился в приготовленную ему баню, мылся с большим удовольствием; там его тешили песнями. После бани царь чувствовал себя свежее. Его усадили на постели; сверх белья на нём был широкий халат. Он велел подать шахматы, сам стал расставлять их, никак не мог поставить шахматного короля на свое место, и в это время упал… царь был уже бездыханен”.

Подобное описание смерти Ивана Грозного мы встречаем и у Карамзина в  7-ой главе  1Х тома «ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА  РОССИЙСКОГО»: “17 марта ему стало лучше…   …и на другой день (если верить Горсею) сказал Бельскому: “Объяви казнь лжецам астрологам: ныне, по их басням, мне должно умереть, а я чувствую себя гораздо бодрее”. – “Но день ещё не миновал”, – ответствовали ему астрологи. Для больного снова изготовили ванну…   …лёг на кровать, встал,  спросил шахматную доску и, сидя  в халате на постеле, сам расставил шашки, хотел играть с Бельским…  вдруг упал и закрыл глаза навеки”.

Как видно, и Карамзин, и Костомаров одинаково описывают смерть Ивана Грозного, ссылаясь на показания англичанина Горсея,  по предсказаниям волхвов. Не странно ли, что так точно сбываются предсказания?

 

Но ещё более странным выглядит  смерть  русского потомственного аристократа  декабриста Муравьёва-Апостола.

Герой Отечественной войны 1812 года Сергей Муравьёв-Апостол в 1814 году был в Париже как офицер российской армии, расквартированной в столице поверженной наполеоновской Франции, где в это время жила известная прорицательница Ленорман Мария Анна Аделаида. Именно она предсказала молодому Наполеону восхождение на трон и поражение в России. Сергей Муравьёв-Апостол посетил гадалку и спросил её  о своей судьбе.   Ленорман сказала ему, что он будет в России повешен.

– Вы, вероятно, путаете меня с англичанином, – смеясь ответил ей  князь Муравьёа-Апостол..- В России закон не позволяет вешать дворян, а я принадлежу к старинному аристократическому роду.

– Значит, для вас будет сделано исключение, – ответила прорицательница.

Как известно, в 1826 году декабрист князь Сергей Иванович Муравьев-Апостол в возрасте 30 лет был повешен в числе пятерых казнённых декабристов.

К этому можно добавить, что повешенные декабристы Кондратий Рылеев и Павел Пестель тоже посещали Ленорман и получили такое же предсказание.

Александр II был убит 1-го марта 1881 года разорвавшейся бомбой, брошенной ему под ноги террористом Гриневским, взрывом изуродовав ноги императора. Но ещё при рождении наследника престола московский юродивый Фёдор изрёк: ”Новорожденный будет могуч, славен и силен, но умрёт в красных сапогах“. Кроме этого, по легенде ещё молодому наследнику российского престола парижская гадалка  предсказала: “Шесть раз твоя жизнь будет на волоске, но не оборвется, а седьмой – смерть тебе!”

4-го апреля 1866 года студент Дмитрий Каракозов стрелял в императора, когда он после прогулки по летнему саду Петербурга садился в карету. Но не попал, так как крестьянин Осип Комиссаров ударил по руке Каракозова в момент выстрела. Каракозов был схвачен толпой и по суду повешен. Это было первое покушение на Александра II-го. В советское время на решетке Летнего сада долгое время висела мемориальная табличка, повествующая, что на этом месте Дмитрий Каракозов стрелял в императора.

25-го мая 1867 года поляк Антон Березовский в Париже совершил второе покушение на Александра II-го. Вместе с Наполеоном III российский император возвращался в открытой коляске со смотра войск. В момент выстрела офицер охраны оттолкнул руку террориста.  Пуля попала в лошадь. На суде Березовский сказал, что он хотел отомстить Александру за подавление польского восстания 1863 года.  Он был сослан на пожизненную каторгу в Новою Каледонию (остров в Тихом океане – колония Франции), спустя 40 лет (в 1906 г.) был амнистирован, но остался жить в Новой Каледонии.

Третье покушение на императора совершил 2-го апреля 1879 года член общества «Земля и воля» учитель Александр Соловьев. Александр II-ой прогуливался возле Зимнего дворца. Кода он шел по набережной Зимней Канавки, Соловьев стал стрелять в него. Император побежал в толпу на Дворцовой площади, чем спас себе жизнь. Ни один из пяти выстрелов, сделанных Соловьевым, не попал в цель. Соловьев был повешен.

На этом кончаются покушения на Александра II-го террористов-одиночек и начинаются организованные  группами.

19-го ноября 1879 года террористическая организация «Народная воля», возглавляемая Желябовым и Софьей Перовской, организовала покушение на императора, ехавшего в поезде близ Москвы. Железнодорожный вояж императора состоял из двух поездов. В первом поезде следовали его свита и вещи, а сам император должен был ехать  во втором. Однако из-за поломки одного из паровозов произошла смена движения поездов, и первым следовал поезд с  императором. Этого-то террористы не знали, и первый поезд пропустили, взорвав второй. Царь остался невредим. Погибло несколько десятков ни в чем не повинных людей. “Чего они имеют против меня, эти несчастные?- Воскликнул император, – Чего они преследуют меня как дикого зверя?”

Пятое покушение на Александра II-го совершил член «Народной воли» Степан Халтурин 5-го февраля 1880 года. При содействии организации «Народная воля». Халтурин устроился работать столяром в Зимний дворец.  Его  приняли на работу с предоставлением жилья. Его рабочее место и каморка для жиля во дворце были в подвале под столовой, где обедала семья императора. Столовая находилась на втором этаже. На первом этаже под столовой и над каморкой Халтурина размещалось помещение охраны. Халтурин за довольно длительный период натаскал в свою каморку динамита, умело пряча его среди стройматериала. 5-го февраля Халтурин подготовил взрыв на 6 часов 20 мину, когда император с семьёй должен быть в столовой, и вышел на Дворцовую площадь, где его ждал Желябов. Халтурин сказал Желябову одно слово: «готово». Ровно в 6 часов 20 минут прогремел взрыв. Однако и в этот раз  ни сам Александр II-ой, ни члены его семьи не пострадали, так как все они на этот момент вышли из столовой встречать принца Гессенского, прибывшего в Санкт-Петербург на поезде с опозданием на полчаса. Взрывом были разрушены помещения охраны, царская столовая и прилегающие к ним залы. Капитальные стены дворца взрыв выдержали: В.В. Растрелли возводил дворец на совесть. Жертвами покушения оказались прислуга и солдаты охраны, несшие в этот день караульную службу при дворце, т.е. представители того самого народа, ради которого и действовали террористы. Погибли сразу 10 человек, и несколько десятков были тяжело ранены, многие из которых скончались от ран.

Два последних покушения на императора произошли в один день, 1-го марта 1881 гоа. В этот день император отправился на традиционный парад в манеж. На обратном пути из манежа в Зимний дворец карета императора со свитой выехала на набережную Екатерининского канала (ныне канал Грибоедова), как вдруг из толпы выбежал человек. Резким движением руки человек бросил свёрток под колеса кареты царя. Грянул взрыв, раздался грохот бьющегося стекла и ржание раненых лошадей. Террорист тут же был схвачен. Это было шестое покушение на Александра II-го. Император не пострадал, вышел из кареты  и стал интересоваться здоровьем раненых, оказывая им помощь. Затем он подошел к схваченному террористу, взглянул на него и спокойно сказал: «Ну и молодец!». Направился к карете. Неподалеку стоял человек. Это был террорист Гриневский. Как только император подошел к нему поближе, человек бросил под ноги царя ещё одну бомбу. Это было седьмое, последнее покушение на Александра II-го. Раздался взрыв, и дорога моментально окрасилась кровью. Ноги Александра превратились в кровавое месиво. Вокруг лежали люди, мёртвые и раненые. Оказывать помощь императору было некем. Его состояние было очень тяжелым. Уложив  в сани,  его повезли во дворец. Там через некоторое время он скончался «в красных сапогах».

Так 1-го марта (13-го по новому стилю) 1881 года оборвалась жизнь великого человека, царя-реформатора, освободившего крестьян от крепостной зависимости.

Террорист Гриневский был смертельно ранен взрывом своей же бомбы и скончался в тюремной больнице.

На месте гибели императора Алексанлра II-го по проекту архитектора А.А. Парланда был воздвигнут храм Воскресения Христова (“Спас на крови”) высотой ровно 81 метр, что символизирует год гибели царя.

 

11 апреля 1912 года из Саутгемптона вышел в свой первый рейс в США только что построенный пассажирский лайнер «Титаник» пароходной компании «Уайт Стар». Это был самый быстроходный, самый комфортабельный лайнер трансатлантической линии. 14-го апреля 1912 года в северной части Атлантического океана  «Титаник» столкнулся с айсбергом, получил в подводной части корпуса пробоину и через 2 часа 40 минут затонул. Из 2800 человек, находящихся на его борту, спаслось около 700 человек.

По пути следования из Саутгемптона в Америку, «Титаник» зашел в ирландский порт Квинстаун для высадки и приема пассажиров и почты. При заходе в Квинстаун с «Титаника» дезертировал кочегар Джон Коффей. Дезертирство кочегара было вызвано тем, что он прочитал фантастическо-приключенческую повесть малоизвестного американского писателя Моргана Робертсона «Тщетность».

Повесть «Тщетность» была издана в 1898 году, т.е. за 14 лет до гибели «Титаника». С позиции логики совершенно невозможно объяснить пророчество  Моргана Робертсона.

В этой повести Робертсон описывает гибель огромного пассажирского судна от столкновения с айсбергом. Правда, сама гибель судна в повести занимает далеко не центральное место, а является только фоном, на котором развиваются приключения моряка Джона Роуланда, спасшего маленькую девочку, чем и можно объяснить название повести.

Интересно отметить, что только после 1912 года повесть Робертсона получила второе, не вполне соответствующее содержанию, название – «Гибель Титана», но сделано это было  без ведома автора, редакторами.

Поразительно то, что в  ней довольно много совпадений с «Титаником». Само название судна в повести Робертсона «Титан», и это в то время, когда «Тианика» ещё даже на стапелях не было. Он был заложен только в 1909 году. Катастрофы «Титана» и «Титаника» происходят в Северной Атлантике именно в апреле. Технические характеристики и фантастического «Титана», и реального  «Титаника» удивительно совпадают: длина первого – 243,84м (800 футов), второго – 269м, водоизмещение 70 тысяч тонн и 66 тысяч тонн соответственно, мощность механизмов по 55000 л.с у каждого, скорость по 25 узлов каждого, по четыре трубы и по три винта у каждого. Даже количество людей на борту судна около 3000 на каждом. Да и причина гибели людей на обоих судах одна и та же: отсутствие достаточного количества спасательных средств, ибо и тот, и другой разрекламировались, как непотопляемые суда.

Замечательно ещё и то, что повесть «Тщетность» не была замечена читающей публикой до самой гибели «Титаника». И только после гибели реального лайнера повесть стала печататься огромными тиражами и обогатила автора.  Не удивительно, что кочегар Джон Коффей, случайно прочитав повесть, испугался и при первой возможности сбежал с корабля, сохранив, тем самым, свою жизнь.

 

Не менее интересны  и так же необъяснимы предсказания гибели последнего российского императора.

Вдова императора Павла 1-го императрица Мария Фёдоровна после  убийства мужа оставила  в Гатчинском дворце ларец с письмом, запечатанным личной печатью Павла, с надписью: «Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины»

И вот по прошествии 100 лет со дня смерти Павла 1-го  Николай  II-ой с императрицей Александрой Фёдоровной прочли послание предка. О чем оно извещало, монархи ни кому не сказали, но их вид по прочтению письма был очень удрученным. По словам очевидцев, Николай  II-ой в этот вечер сжег какие-то старинные бумаги. Что было написано в письме, достоверно узнать невозможно, но косвенно предположить содержание письма можно. Так 6 января 1903 года император присутствовал  при освящении проруби на Неве в праздник Крещения Господня. Петропавловская крепость производила салют. По ошибке одно орудие было заряжено картечью. Выстрел пришелся по тому месту, где стоял Николай. Был тяжело ранен солдат охраны по фамилии Романов. Сам же Николай не пострадал и, оставаясь совершенно спокойным, сказал: «До 1918 года я ничего не боюсь»

А вот что сказал царю незадолго до своей смерти Григорий Распутин: «…если в моей смерти виновен будет кто-то из твоих родичей, то скажу тебе, что никто из твоей семьи,  из твоих детей и родных не проживёт более двух лет.   А если и проживёт, то будет о смерти молить Бога, ибо увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные храмы Божьи, святыни оплеванные».

Как известно, Распутина убили дворяне – родственники царской семьи. И прогноз Распутина оказался удивительно точен.

 

А вот ещё одно необъяснимое сбывшееся предсказание.   В 1918 году Николай Иванович Бухарин («любимец партии», по словам Ленина) был в Берлине по вопросам подготовки  Брестского мира. Там он посетил известную в Берлине гадалку, которая сказала ему, что он будет казнён в России. Пораженный таким предсказанием, Николай Иванович сказал ей:

–  Вы считаете, что Советская власть в России погибнет?

–  Я не знаю, при какой власти, но казнят вас в России, – ответила гадалка.      Прошло 20 лет и в 1938 году Н.И. Бухарин был расстрелян.

 

*   *   *

Перебирая все указанные зафиксированные в истории факты предсказаний, приходится только удивляться. Не слишком ли много случайных совпадений? Нет ли здесь закономерности? Тем более, что  перечисленные здесь факты далеко не исчерпывают все случаи сбывшихся предсказаний. Действительно, здесь ничего не сказано о предсказаниях Нострадамуса, о  феномене Вольфа Мессинга и других экстрасенсов. Да и не изучен феномен болгарской предсказательницы Ванги. Можно ли все известные истории предсказания списывать на случайность? А может быть слова великого полководца Суворова, стоявшие эпиграфом,   можно перефразировать так: «Раз случайность, два случайность…  Помилуй Бог, прослеживается и закономерность!»

 

 

                                  НА    РЕКЕ

 

Грузовой теплоход «Кандалакша» перевозил        песчано-гравийную смесь (ПГС), добывавшуюся со дна реки Чусовой.  Загрузившись этой смесью землечерпалками, теплоход доставлял груз в порт Набережные Челны. На этой линии (место рождения песчано-гравийной смеси на реке Чусовой – грузовые причалы набережночелнинского  порта) и стоял всю навигацию теплоход «Кандалакша». Теплоход работал с баржой-приставкой методом толкания. Жесткая сцепка теплоход-приставка позволяла управлять системой двух корпусов, как единым судном, что требовало от судоводителей недюжинного опыта и определённой сноровки, поскольку толкаемый состав имеет значительные размер и массу, а, стало быть, и более сложные маневренные характеристики по сравнению с одиночными судами.

Управлял теплоходом опытный капитан Александр Муравьев. В опытности капитана и его умении управлять сложным сочлененным составом мне довелось убедиться,  как только я прибыл на теплоход для руководства плавательской практикой группы курсантов речного училища. Теплоход стоял у причала в порту Левшино, а его баржа-приставка находилась на рейде, стоя на якоре. Здесь-то я и наблюдал за грамотными и умелыми действиями капитана Муравьева. Я был просто восхищён маневром подхода к приставке и взятия её в сцепку. В дальнейшем, при разговоре с Муравьевым, я назвал этот маневр снайперским. Так все было сделано точно и аккуратно.

Между прочим, здесь вкрался один курьёзный момент. Дело в том, что когда я прибыл на теплоход ещё в порту Лёвшино, капитана на судне не было. Меня встретил его старший помощник  Евгений Сидоров. (Забегая вперёд, скажу, что Сидоров был не менее опытным и умелым судоводителем). Когда Муравьёв пришел на судно, я не видел, но когда теплоход отошел от причала, и начался маневр   по сцепке баржи-приставки, судном управлял он. Я же, считая, что капитана на судне нет, а старпома я знаю в лицо, полагал, что судном во время этого сложного маневра управляет второй помощник капитана, резонно полагая, что третьему помощнику, как самому младшему, вряд ли будет доверено совершить такой сложный маневр.  Долго мы смеялись, когда я рассказал, что капитана принял за его второго помощника.

 

Рейс начался. Порожнём мы шли на реку Чусовую, где находилось месторождения песчано-гравийной смеси. Выйдя из порта Лёвшино, вскоре нам пришлось проходить под железнодорожным мостом через реку Чусовую вблизи её впадения в Каму. Поскольку и судно, и приставка были порожние, высота судовых надстроек была угрожающе высока для прохождения под мостом. К чести капитана, надо сказать, что мы проходили со снайперской точностью по середине судоходного пролёта моста, так как отклонение на несколько метров в сторону увеличивало риск врезаться верхней надстройкой в мост. И вот перед нами открылись величественные красоты таёжных берегов уральской реки Чусовая.

Река Чусовая  уникальна уже тем, что она с востока на запад пересекает Уральские горы и, таким образом, несет свои воды в двух континентах – в Азии и в Европе. Интересны версии происхождения её названия. Так, по одной версии название реки происходит от слова «ЧУОСИ», что на языке коми означает «священная река». Но более вероятно название реки происходит от сложного удмуртского и коми-пермяцкого слова «ЧУСВА», где «ЧУС» на удмуртском языке означает «бойкая, проворная», а «ва»  – на коми-пермяцком «вода». Во всяком случае, с названием «Чусва» эта река  впервые встречается в 1396 году в «Повести временных лет» у Нестора. Между прочим, на устаревшем  коми-пермяцком наречии слово «ЧУС» означает «глубокий овраг, каньон». Значит, название Чусовой может означать «река в каньоне», что, вообще-то, не противоречит истине.  Река, действительно, особенно в своем верхнем и среднем течении, пересекая Уральские горы, окаймлена высокими скалистыми берегами.

Спустилась ночь. На воде серебром заблестели блики полной Луны. Лунный свет  был настолько ярок, что в реке были хорошо видны отражения её высоких крутых каменных берегов. Даже звезды безоблачного неба отражались в воде. Теплоход, как по маслу, скользил по спокойной реке.  Волшебная красота летней уральской ночи очаровывала.

Вскоре Луна зашла, и Чусовая погрузилась в темноту. Если при лунном свете вести судно по фарватеру было, в обще-то,  не трудно, ориентируясь хорошо видимыми крутыми берегами, то теперь, в абсолютной темноте, идти строго судовым ходом, руководствуясь только редкими освещаемыми знаками плавучей навигационной обстановки, стало почти невозможно. Впереди просматривался только огонёк носового штока баржи-приставки. Извилистый характер русла реки значительно осложнял задачу судоводителей. Стоя в рубке рядом с капитаном, виртуозно управляющим судном, я сказал:

– Да, в таких условиях нетрудно напороться на мель, а то и прямо врезаться в скалистый берег.

– Раньше нам совсем запрещалось ночью ходить по Чусовой, – ответил капитан, – а теперь вот ходим, рискуя разбить судно и свою профессиональную карьеру. Что делать? Таково веление времени!

Наконец-то забрезжил рассвет. Облака постепенно стали  окрашиваться нежным румянцем,  все светлее и светлее становился горизонт, и вот уже по воде заблестели солнечные блики. От реки потянуло приятной утренней прохладой. Капитан сменился с вахты и ушел отдыхать. На вахту заступил старший помощник капитана Евгений Сидоров.

Совсем рассвело, когда стоящие в рубке члены команды  увидели, что по левому борту мимо судна проплывает растерзанная туша огромной рыбы.

– Сом огромный и растерзанный, – вскричал Сидоров, стоя на левом крыле мостика и осматривая проплывающую мимо тушу рыбы. – Где это его так растерзало? Под винт какого-нибудь судна, что ли угодил!?

Сказав это, старпом бросился к рычагам дистанционного автоматического управления (ДАУ) и поставил рычаги на «СТОП». Затем он дал машине задний ход и остановил инерцию судна. В рубку вбежал капитан.

– Что случилось, Женя? – обеспокоено спросил капитан.

– Да вон, сом растерзанный по левому борту проплывает, – отвечает старпом. – Он ведь, наверное, свежий ещё. Недавно его где-то винтами резануло.  Давай поднимем его.

– Правильно, – согласился капитан. – Спускай шлюпку.

Быстро спустили шлюпку. В неё сели старпом с рулевым матросом. В рубке остался капитан. Довольно быстро шлюпка достигла плывущую тушу, но пришлось изрядно повозиться с подъёмом туши в шлюпку, оказавшуюся весом никак не меньше пуда.

Шлюпка вернулась к судну и была поднята на борт. Тушу сома положили на палубу и стали со всех сторон осматривать и обнюхивать. Никаких признаков тухлости, затхлости не было. По всему было видно, что этот громадный сом совсем недавно попал под работающий винт какого-то судна. А что другое могло случиться, если вверху по течению никаких преград в виде плотин или каких-то других гидросооружений нет?  Сома разделали и отнесли на камбуз.

В обед вся команда, включая курсантов речного училища, проходивших на судне практику, получила по хорошему куску вкусной и исключительно жирной жареной рыбы.

Рейс продолжался. Река Чусовая предстала перед нами во всей своей дневной красоте. Из-за подпора, создаваемого плотиной  Камского гидроузла, в этом месте реки совсем не ощущалось её течения. Хорошо стала видна извилистость реки. По низменным берегам встречались селения. Но по мере продвижения всё дальше и дальше от места впадения в Каму, по берегам стали встречаться живописные скалы. Почти у каждой скалы было своё имя. Каждая такая скала представляла собой великолепный памятник природы. На скалах просматривались бурые подтёки окиси железа и желтовато-красные пятна  лишайников. В некоторых скалах были видны небольшие гроты.

Так, любуясь красотами уральской реки, к вечеру мы подошли к месту добычи гравийно-песчаной смеси.

Работа здесь велась круглые сутки. Несколько землечерпалок и земснарядов черпали песчано-гравийную смесь со дна реки, оглашая окрестность визгом и лязгом своих ковшей,  и тут же ссыпали  её на суда, подставлявшие свои трюмы. Несколько судов стояли на якоре или,   прижавшись носом к крутому, покрытому лесом берегу, ожидая своей  очереди. Приткнулся к берегу и наш теплоход. Ожидать предстояло до следующей ночи, поэтому утром свободные от вахты члены экипажа сошли на берег и занялись сбором грибов.

Я и капитан Муравьев тоже сошли на берег. Недалеко была видна небольшая деревня, куда мы с капитаном и направились. У одной избушки мы увидели сидевшего на завалинке старика с малахаем на голове и подшитых валенках на ногах, хотя погода была довольно теплая. Стояли последние августовские дни. Лицо старика, окаймленное небольшой, но лохматой бородой, выражало спокойствие и умиротворённость. Подойдя к старику, мы поздоровались:

–  Здорово, дед! Чего сидишь, скучаешь?

– А что мне ещё остаётся делать? – ответил дед. – Видно время моё подошло так сидеть.

Мы присели рядом. Завязалась беседа, из которой мы узнали, что старику шел уже девятый десяток, и что живет он здесь вот уже несколько десятков лет. Дед оказался словоохотливым, живо рассказывал  о себе, о деревне, в которой жил до самой старости с перерывом на Отечественную войну, в которой принимал участие рядовым бойцом, заряжающим самоходной установки САУ. Войну закончил в Берлине.

Мы с удовольствием слушали старика. Оказалось, что он воевал ещё в Гражданскую войну. Рассказывая о Гражданской войне, дед несколько раз называл какого-то Андрея Андреевича. Так однажды в одной кавалерийской схватке с белыми один беляк чуть не зарубил его, если бы не Андрей Андреевич, вовремя пресекший саблей выпад беляка, чем и спас нашего собеседника.

–  Какой Андрей Андреевич? – спросил у старика капитан. – Кто это такой?

– Как, кто такой? – ответил старик. – Громыко. Андрей Андреевич Громыко.  Наш министр иностранных дел. Мы с ним в Гражданскую в одном эскадроне в Красной армии служили.

– Вон ты какой, оказывается, дед! О тебе книгу можно писать, – восторженно воскликнул Муравьёв! – Ну, а дальше-то как ты жил?

– Да как все живут, так и я жил. В войну – воевал, в голод – голодал. Не все же стали министрами. Всё бы ничего, да вот как жену похоронил, плохо стало одному-то. Дети и внуки все разъехались, в городах живут. Ныне ведь как? Никого из молодежи не заставишь в деревне жить. Хотя и дети-то мои уже на пенсию собираются. Младшему моему уже 56. А мне ведь 85 стукнуло. Силы оставили меня. Вот сейчас самое время картошку копать, да сил нет. Не знаю, что и делать.

– Послушай, дед, – говорит Муравьёв. – Мы тебе поможем. Сейчас мы придем всей командой и выкопаем всю твою картошку. Твоя задача только в том, чтобы обеспечить всех вилами, лопатами да мешками. Нас будет двенадцать человек. Идёт?

– Ой, как хорошо, сынок.  Я насобираю двенадцать вил, У меня у самого три лопаты есть и трое вил. Остальные у соседей попрошу.

Обрадованный таким предложением, старик пошел по соседям собирать вилы, а Муравьёв бегом побежал на теплоход собирать команду «копальщиков».  Не прошло и часа, как капитан вернулся и привел с собой одиннадцать человек.

Работа закипела. Молодые здоровые парни работали, что называется, “с огоньком”. Часа через три весь огород был перекопан, и картошка в мешках была водружена в погреб.

В благодарность старик два полных мешка картошки дал ребятам, и картошка была отнесена на судно. Старик не знал, как благодарить парней, а эти два мешка послужили хорошим подспорьем коллективного питания экипажа.

К вечеру подошла наша очередь вставать под погрузку. Погрузка шла всю ночь, и к утру трюмы теплохода и баржи-приставки были наполнены песчано-гравийной смесью.  С этим грузом мы вышли в обратный  рейс на Набережные Челны.

 

Весь обратный путь пролегал по двум красавицам-рекам, по Чусовой и по Каме. Вблизи устья, пройдя мост, мы вышли  на Каму, где предстояло шлюзование по западной нитке камских шлюзов. Было утро. На ходовой вахте стоял старший помощник капитана Евгений Сидоров.  Капитан отдыхал в своей каюте.  Направляя состав теплоход-приставка к пермским шлюзам, Сидоров стоял у рычагов дистанционного автоматического управления (ДАУ).

Груженый теплоход с груженой приставкой подходил к воротам западной нитки пермских шлюзов. Позавтракав, я поднялся в ходовую рубку и наблюдал подход состава к воротам шлюза.  Состав медленно двигался вдоль причальной  стенки ограждающей дамбы. Я взглянул на тахометры и увидел, что машины теплохода работают на малый ход вперёд. Сидоров стоял у пульта управления машинами, держа руки на рычагах  дистанционного автоматического управления. Расстояние до ворот сокращалось. Вдруг Сидоров поставил рычаги ДАУ на средний ход. Ничего не понимая, я смотрел на тахометры и  отчетливо видел, что машины работают на передний ход. “Почему Сидоров не дает задний ход?“ –  недоумевал я. Между тем расстояние до ворот катастрофически сокращалось. Я увидел, что люди, стоящие у ворот, замахали руками, показывая, что надо давать задний ход. Вдруг Сидоров, заметно нервничая, перевел рычаги ДАУ на полный ход. Теплоход рванулся    вперёд. Опасное расстояние до ворот шлюза стало быстро сокращаться. Только тогда Сидоров отошёл от рычагов ДАУ со словами, произнесёнными с каким-то нервным ужасом: “Ничего больше не могу сделать!”

– Женя! – крикнул я – У тебя машины на передний ход работают. Давай задний.

–  Мать в перемать! В перемать мать! – разразился Сидоров, взглянув на тахометры, и рывком перевёл рычаги ДАУ на задний ход.

Но было поздно. Инерцию тяжело груженого состава мгновенно остановить нельзя. Камера шлюза была пуста  и только готовилась к приёмке судна сверху. Видя, что удар по закрытым воротам шлюза приставкой неизбежен, я занял в рубке позицию, держась обеими руками за какие-то элементы рубочной надстройки. В момент удара машины, конечно, уже работали на задний ход, что, естественно, ослабило силу удара. Ослабило, но не предотвратило. Состав баржой-приставкой врезался в ворота, разрушил их в месте удара,  приставка метров на 5-7 врезалась в пробоину ворот и повисла в шлюзовой камере, ещё не готовой для  приема судов сверху. Через пробоину ворот в камеру полилась с верхнего бьефа вода. Сидоров поставил машины на «стоп», и состав замер с торчащей приставкой в верхней камере шлюза.

На причальной стенке около носовой части баржи-приставки, проломившей верхние ворота шлюза, сразу собралось много народа. Все рассматривали случившееся. Тут, откуда ни возьмись, прибыла машина, на которой, ещё не пришедшего в себя от волнения, Евгения Сидорова увезли на исследование в наркологический пункт на предмет содержания алкоголя в крови. Как и следовало ожидать, исследование показало полное отсутствие у него алкоголя. Сидоров в последние недели алкоголь не употреблял.

Западная нитка пермских шлюзов надолго вышла из эксплуатации.

 

 

 

                НЕОТВРАТИМОСТЬ  НАКАЗАНИЯ

 

Осенний день клонился к вечеру, когда Мария Игнатьевна Федотова, ведущий врач-хирург районной больницы закончила последнюю операцию, переоделась и, с чувством исполненного долга, собралась пойти домой. День сегодня был у неё напряженным, даже тяжелым, но удачным. Она умело и результативно провела довольно сложною операцию по удалению желудочной язвы у немолодого пациента, и эта удача весьма позитивно отражалась на  психологическом самочувствии Марии Игнатьевны. Несмотря на усталость, она ощущала приятную удовлетворенность от своего труда, его потребность. Хорошему настроению способствовало ещё и то немаловажное обстоятельство, что сегодня был день выплаты зарплаты, и она, получив довольно крупную сумму денег, намеревалась значительную часть их потратить на подарок, обещанный дочери. Дочь Марии Игнатьевны, ученица пятого класса средней школы, на отлично закончила первую четверть учебного года, за что ей был обещан подарок – смартфон.

Мария Игнатьевна попрощалась с сотрудниками и, в приподнятом настроении, желая поздравить дочь с отличными показателями  в учёбе и порадовать её дорогим подарком, вышла на улицу и  пошла по направлению  к универмагу.

Смеркалось. Осенние тучи плотно заволокли небо, отчего стало темно и как-то неуютно. Чтобы сократить путь к универмагу, Мария Игнатьевна свернула в малолюдный неосвещаемый  уличными фонарями переулок. Оставалось не более ста метров пройти по тёмному переулку, чтобы выйти на широкий хорошо освещённый многолюдный проспект, как  она почувствовала, что за ней кто-то бежит.  Она остановилась, оглянулась, и тут же  перед собой увидела искаженное злобой лицо здоровенного верзилы с крупной родинкой над правой бровью.      Верзила  выругался  хрипловатым голосом матерной бранью и  схватил сумку Марии Игнатьевны, в которой, кроме прочего,  лежали и деньги.  Мария Игнатьевна  крепко двумя руками ухватилась за сумку, пытаясь вырвать её из руки бандита.

– Если не отпустишь, сейчас пырну тебя ножом, – грубо прохрипел  бандит и замахнулся ножом.

На среднем пальце его руки, в которой блеснул нож, Мария Игнатьевна явно увидела крупный  перстень с изображением человеческого черепа.

Ждать помощи было не от кого, силы были не равны, и Мария Игнатьевна сумку не удержала.  Заполучив сумку, верзила  мгновенно скрылся в темноте переулка. Приподнятого настроения Марии Игнатьевны как не бывало! Удрученная горем, она бегом добежала до ближайшего отделения полиции и рассказала о случившемся дежурному офицеру.

Выслушав её, дежурный офицер, вместо того, чтобы сразу же организовать поиск бандита, предложил ей все это изложить на бумаге. Следователь, с которым свел дежурный Марию Игнатьевну, стал задавать ей вопросы. Он спрашивал о приметах бандита, о содержании сумки, о примененных бандитом   приемах, о его словах и т.п.

На весь этот разговор со следователем и писание заявления ушло не менее часа.  Несмотря на то, что Мария Игнатьевна просила немедленно организовать поиск  бандита, никто в полицейском участке не торопился. “Меры примем! Меры примем! Не беспокойтесь, бандита найдём”, –  только и отвечали ей.

Без денег, без подарка, без приподнятого  душевного настроя пришла Мария Игнатьевна домой. Усталость и случившееся несчастье валили с ног.  Мужу и дочери, услышав произошедшее трагическое событие, долго пришлось её успокаивать.  Дочь сказала, что никакого подарка ей не надо, и что она рада тому, что мать осталась жива и не покалечена и т. п.  Муж тоже сказал, что “черт с ними, с деньгами,  хорошо, что сама не пострадала”  и т. д.  Сочувственное  отношение близких к столь трагическому инциденту, конечно, положительно отразилось на  настроении Марии Игнатьевны, но… Какое может быть тут успокоение?  У неё не было даже аппетита, чтобы спокойно поужинать  после напряженного трудового дня.  Так и легла она в постель неуспокоенной. И долго не могла уснуть

 

Прошло три дня. Мария Игнатьевна продолжала работать, выполняя различной степени хирургические операции.

И вдруг на четвертый день после этого случая ей сообщают, что поступил больной мужчина средних лет с острым приступом аппендицита. Нужна срочная операция. Отдав нужные распоряжения медперсоналу по подготовке  к в общем-то несложной и хорошо изученной операции, Мария Игнатьевна сама пошла осмотреть и подготовить больного  к последующим действиям. Войдя в палату, где лежал больной, Мария Игнатьевна села на стул рядом с больным и, осматривая его, задала ему несколько вопросов.

Как огнём обожгло Марию Игнатьевну, когда она услышала хорошо запомнившийся ей хрипловатый голос. Взглянув в лицо больного, она тут же  увидела над его правой бровью большую родинку. Это был он. Бандит, ограбивший её три дня назад. Чтобы убедиться в этом, она посмотрела на его правую руку, в которой в момент ограбления сверкал нож, угрожая её “пырнуть”. На среднем пальце этой руки она увидела массивный перстень с изображением человеческого черепа.  Все сомнения отпали. Это был он, бандит-грабитель. Она  была в медицинской маске и в специальной одежде. Бандит её не узнал.

Совладав с собой и сохраняя спокойствие, Мария Игнатьевна  распорядилась доставить больного в операционную, а сама пошла в кабинет главврача, откуда позвонила в  участок полиции, сообщив, что ограбивший её три дня назад человек лежит   на операционном столе, и она сейчас будет делать ему операцию по удалению аппендикса, указав все те приметы грабителя, указанные ею в заявлении.

Ждать пришлось не долго. Пока Мария Игнатьевна делала операцию, в соседней комнате ожидал её окончания наряд полиции.

Операция закончилась. Больного переложили с операционного стола на медицинскую каталку и вывезли из операционной в то помещение, где его ждал полицейский наряд.  Только тут Мария Игнатьевна подошла к лежащему ещё на каталке больному, сняла со своего лица  маску, строго посмотрела в лицо больного и сказала:

– Ну вот, гражданин бандит, где нам довелось встретиться! Только три дня я ждала этой встречи с вами. И дождалась. Оказалось, что не только вы в своем ремесле владеете ножом, но и я умею использовать нож в своей работе, только операционный. Выздоравливайте. И до скорой встречи в суде. Разве только до суда ещё раз приведется встретиться в кабинете следователя.

И полицейский наряд повёз больного в послеоперационную палату… тюремной больницы.

 

 

                    возраст любви

                            

                                                        “ Позор! Тоска! О, лкий жребий мой!”

                                                            Финал оперы “Евгений Онегин”

 

Оркестр грянул вальс Хачатуряна, сочиненный композитором специально для драмы Лермонтова “Маскарад”, и Алексей  пригласил девушку на танец. Без всякого кокетства девушка встала, показывая этим своё согласие, и  они закружились, легко скользя по узорчатому паркету большого актового  зала.  По танцующим парам бегали отраженные блики мелких зеркал вращающегося под потолком шара. Девушка танцевала легко, улавливая все движения ведущего  кавалера.

Окончив вальсировать, Алексей проводил девушку до рядов стульев, сдвинутых к обеим сторонам  зала, освободив  место для танцев.

– Лёша, – представился Алексей, когда они сели рядом друг с другом.

– Бела, – ответила девушка.

– Вы любите танцевать? – спросил Алексей.

– Да, очень, – как-то просто ответила девушка.  – Особенно приятно танцевать под живые звуки  оркестра, а не  под  радиолу.

– Так, может быть, потанцуем ещё? – предложил Алексей.

– Потанцуем, – просто ответила девушка.

Оркестр заиграл  танго, и они пошли танцевать.

–  Так вас, значит, зовут Бела? – чтобы завязать разговор сказал Алексей.

– А вас, значит, зовут Лёша, – в такт ему ответила девушка.

– Ну что же? Очень приятно! – сказал Лёша. – Танцуете вы легко, с вами удобно танцевать.

Так они и протанцевали вдвоем несколько танцев, непринужденно болтая  о ничего незначащих пустяках.

Танцевальный вечер подошел к концу, и они легко расстались. Девушка ушла, и Алексей даже не видел, одна ли она ушла, или с кем-то. Ему и в голову не могло прийти, что этот вечер и эта рядовая встреча глубокой незаживающей раной  останется на всю его долгую  жизнь.

А сейчас Лёше, как представился Алексей Беле, всего двадцать лет. Он учится на втором курсе высшего военно-морского учебного заведения в Ленинграде, в актовом зале которого и произошла ничего пока еще незначащая для него эта встреча. И произошла она в начале  пятого десятилетия ХХ века, в то время, когда страна ещё залечивала нанесенные ей войной  раны. Поколение ленинградцев, пережившее спровоцированный  войной голод,  ещё только-только начинало нормальную жизнь. Да и сам Алексей поступил в военное училище лишь для того, чтобы избежать страшного послевоенного голода. Но страна оживала, голод уже не свирепствовал, хотя до нормального уровня жизни народа было ещё далеко.

До поступления в высшее военно-морское училище Алексей учился в Ленинградском Нахимовском Военно-Морском Училище (ЛНВМУ), куда поступил ещё в 1947 году. Знакомства с девушками Алексей рассматривал как  легкие ничего не обязывающие  развлечения, интрижки. Так, например, ещё в Нахимовском училище он познакомился с  довольно миловидной девушкой по имени Галя. По всему было заметно, что Галя не была равнодушна к Алексею. Они встречались несколько раз, и каждый раз Галя  не могла скрывать своей радости встречи с ним. Галя как-то сказала ему, что она хочет познакомить его со своими родителями, но он уклонился от этого. Он просто перестал приходить на свидания, и Галя выпала из его жизни.

Спустя пару лет, когда Алексей был уже курсантом второго курса высшего училища, они неожиданно  встретились в аллее одного городского парка. Галя даже сейчас, спустя пару лет, не сумела остаться равнодушной при встрече

с ним, как-то обрадовалась, и предложила под вечер встретиться у памятника эсминцу «Стерегущий» на Кировском проспекте. Алексей согласился и… обманул. Не пришел. Больше они никогда не виделись. И только спустя много лет, пройдя  нелегкие жизненные потрясения, Алексей стал вспоминать хорошее, даже  ласковое отношение Гали к нему и понимать, что не сумел разглядеть в ней любящего и достойного спутника жизни. И потерял.

 

Белу Алексей встретил второй раз через неделю после первой встречи опять в этом же   актовом зале училища на очередном танцевальном вечере выходного дня. Она сама, приветливо улыбаясь, первая подошла к нему, увидев в зале. Знакомство продолжалось. Почувствовав её доброжелательное отношение, Алексей почти весь вечер не отходил от неё, танцевал с ней, пригласил в буфет, где они лакомились вкусным печеньем, запивая его лимонадом. Вместе они пошли в картинную галерею училища, осматривать шедевры живописи великих мастеров. Доминантой в этой училищной картинной галерее было  подлинное полотно  Айвазовского “Чесменский бой”, отмеченное наличием рамки с надписью “ПРИНОШЕНИЕ МОРСКОМУ УЧИЛИЩУ ОТ ПРОФЕССОРА АЙВАЗОВСКОГО”.

А после окончания вечера Алексей  вызвался проводить Белу домой.  Договорились о встрече. Стали встречаться, но не часто. Алексей приходил к Беле только в тех случаях, когда ему  некуда было пойти и не с кем  провести свободное время.

Жила Бела с матерью  на Кировском проспекте Ленинграда в одной комнате коммунальной квартиры соседнего дома  студии ЛЕНФИЛЬМ. Может быть поэтому ещё до войны будучи совсем ребенком ей довелось сняться  вместе с знаменитой актрисой Верой Марецкой в художественном фильме «Член правительства», где Марецкая играет роль малограмотной крестьянской женщины, а Бела несколько раз мелькает в фильме в роли её малолетней дочери. Снималась Бела и в довоенном фильме «Возвращение», где она сыграла малозначительную роль маленькой девчонки, сообшившей взрослым о намерении мальчишки  сбежать на Север в поисках своего отца. Об этом Бела рассказала Алексею при одной из встреч.

Жила она с матерью скромно, без отца, погибшего на фронте, защищая Ленинград.

Много лиха довелось перенести Беле в блокадном Ленинграде.  Именно поэтому  уже  восемнадцатилетней  девушкой она училась только в 8 классе. Блокада отняла два года  учебы в школе. Но училась Бела хорошо, много времени уделяя общественной работе в школе. И вообще, Бела  была  исключительно скромной, трудолюбивой, лишенной всяких жеманств и капризов девушкой.

Встречи Алексея и Белы носили периодический характер. Как курсант военного учебного заведения, Алексей только в субботние и воскресные дни имел увольнения в город.  Но  не каждое свое увольнение он  проводил с ней.  Но все же проводил. И каждый раз Бела встречала его приветливо и даже радостно. Она никогда не отказывала Алексею в общении, охотно шла с ним туда, куда бы он её ни приглашал: в кино, в музей, в компанию его друзей и знакомых и т.п.  И как радостно засветились её глаза, когда он пригласил Белу в театр имени Пушкина на комедию Гоголя “Ревизор”, билеты куда он приобрел заранее, в предварительной кассе. Эту знаменитую комедию Гоголя они, конечно, хорошо знали, изучали её ещё в школе на уроках литературы, но именно здесь, в исполнении труппы артистов всемирно известного театра имени Пушкина (до революции именовавшемся Александринским), Алексей по-настоящему осознал значение заключительной немой сцены спектакля.

Так шло время. Встречи Алексея с Белой  все ещё носили периодический характер, не каждый выходной день.

Однажды они вместе пошли на каток.  Было весело, звучала задорная веселая музыка, под которою  они  катались, выделывая различные   пируэты на коньках.

И вдруг Бела говорит Леше:

– Ты катаешься красиво, на тебя приятно смотреть, но, должна сказать, не правильно, неспортивно. У тебя получается как бы танец на льду, а не спортивный бег. Я давно заметила, что ты и танцуешь красиво, и походка твоя красивая, и катаешься на коньках ты очень красиво, но… неспортивно.

– Ну что же? – ответил Алексей.- Я ведь не спортсмен, не конькобежец. Да и  мнение твое сугубо субъективное, не специалиста.

– Конечно, это так, – продолжала Бела. – А ты не заметил в моих словах ничего, чтобы выражало мое отношение к тебе?

Этому разговору Алексей не придал никакого значения, спокойно отреагировав на оценку девушки его бега на коньках, и не увидел, что девушка была далеко не равнодушна к нему. И только её девичья гордость, гордость чистой, порядочной девушки, не позволяла  высказать ему сою любовь, чем она стала испытывать муки, не видя взаимности, хотя пренебрежения к себе она  тоже не ощущала. Ей просто не хватало какого-то нежного, что ли, внимания молодого человека, которого она искренно первый раз за двадцать лет своей жизни по-настоящему и крепко полюбила.

Не мог Алексей понять её  чувств, и даже просто не мог увидеть в её поступках  ту   восторженную юношескую  любовь, озаряющую жизнь молодой девушки своими радостями даже тогда, когда его, курсанта военно-морского училища, вдруг вызвали в дежурку и вручили от неё передачу. В передаче оказались какие-то сладости: вкусное печенье, сдоба, пирожное. И это был не единственный случай, когда Бела  приносила ему подобные передачи в  то время, когда она сама и её мать  имели ещё довольно скромное материальное благополучие, живя в стране, только ещё залечивающей нанесенные войной раны.

Не смог Алексе  увидеть и понять  её  отношения к нему  и тогда, когда  он получал от  Белы, полные тревог  и нежностей  письма. Это случалось тогда, когда он на каникулы уезжал из Ленинграда или проходил практику на кораблях, базирующихся в других городах.  В её письмах она ничего не требовала, ничего не просила, но все же проскальзывал намек, что в ответных письмах Лёши  не хватает нежности, ласки.

Алексей не видел в ней искренне любившею его  чистую девушку, и  относился к ней как  само собой разумеющемуся доброму товарищу. Он даже иногда, сам не замечая того, мог обидеть её неудачно или не вовремя сказанным словом, а то и неправильным  поступком.  Так однажды он шел со своим приятелем по Кировскому проспекту мимо её дома. Бела как раз вышла из дома и попалась им навстречу. Как она обрадовалась, как засветились её глаза, когда она увидела Алексея, но он резко оборвал её радость,  сказав, что они идут мимо её дома, но не к ней. Как нелегко было ей услышать это! Как резко упал настрой её радости, но она, совладав с собой, извинилась и как-то в растерянности отошла.

Так и проходили их встречи. От случая к случаю. Алексей приходил к Беле только тогда, когда он не знал куда себя деть.

Как-то зимним вечером они шли по Кировскому  мосту.  Нева была скована льдом, а под мостом зияла полынья чистой воды. Глядя на эту полынью, Бела, вдруг, сказала:

– Что бы ты сделал, если бы я вдруг упала с моста в воду?

Алексей как-то растерялся  от такого вопроса и не нашел ничего ответить умнее, как поднял бы тревогу,  и что-то в этом духе.

– А я бы, – ответила девушка,- прыгнула бы за тобой.

И даже тут ответ Белы не вызвал у него никакой реакции, и был воспринят им как шутка.

А вскоре после этого их встречи прекратились совсем. Алексей перестал приходить к Беле, назначать ей свидания, приглашать в кино, на танцы, и вообще забыл про неё.

 

 

Прошло не менее полутора лет, когда Алексей вдруг вспомнил о ней,  и вновь пригласил на свидание. Бела охотно отозвалась. Встречи возобновились.

А все эти полтора года Алексей развлекался с другими девушками. Но и Бела, будучи молодой девушкой приятной наружности,  не осталась без внимания других молодых парней. В неё влюбился Вадим, курсант этого же военно-морского училища, в котором учился Алексей. И возрастом, и учебным курсом Вадим был на один год старше Алексея. Это был очень хороший человек, искренне полюбивший Белу. И она была достойна любви  этого хорошего парня.  В какой-то степени любовь Вадима и его внимательное, ласково и даже нежное  отношение к ней  скрадывало  тоску Белы по Алексею, но вырвать его из сердца  она не смогла.

Таким образом, Бела оказалась на распутье. Она видела доброе  и серьезное  отношение к ней Вадима, и чувствовала  холодное отношение Алексея, которого она продолжала  искренно и сильно любить.

Однажды Вадим пригласил её на вечеринку по случаю какого-то праздника. И Бела согласилась. Однако, ей пришлось в этот день отказать в свидании Алексею, сказав, что очень занята каким-то важным мероприятием в школе, от которого она была не в силах отказаться. Но ведь Вадим и Алексей учились в одном учебном заведении, хотя и на разных курсах. И в училище нашлись-таки  “доброжелатели”,  осведомившие Алексея где и с кем была в этот  вечер Бела.

Именно это и стало роковым событием в отношениях Белы с Алексеем. Алексей не делал Беле предложения, не считал её своей невестой, но… приревновал, обвинив девушку в коварстве и измене. Да, собственно, даже и не приревновал, а просто в нём взыграла спесь самодовольного парня, любующегося  страданиями влюбленной  девушки.

А действительно, что произошло? Разве Бела была связана какими-то   обещаниями, обязанностями и   прочее?  Тем не менее, Алексей учинил ей настоящий скандал. Почувствовав неизбежный разрыв, Бела очень горько заплакала, не стесняясь своей матери, которая оказалась очевидцем этой сцены, этого безобразного скандала, свидетельствующего  о чёрствости Алексея к  мучениям девушки. Бела просила простить её, она просто умоляла Алексея простить её. В порыве своего горя она  сказала Алексею, что испытывает тяжкие муки второй раз за все время знакомства. Первый раз она мучилась, когда он  беспричинно бросил и забыл  её на полтора года. И вот теперь она второй раз  умоляет его не бросать её, и  дать ей возможность хотя бы спокойно окончить школу. Ранее было сказано, что в блокаду Ленинграда она пропустила два учебных года, и сейчас в  двадцатилетнем возрасте  учится в последнем классе средней школы. Плача, Бела просила мать уйти, чтобы   наедине умолять Алексея не покидать её. Мать, видя страдания своей дочери и понимая разницу отношений к ней Вадима и Алексея, отказалась выйти. Бела попросила Алексея выйти с ней на улицу. Они вышли. Здесь, на улице  Бела сказала Алексею, что она сейчас на грани сумасшествия,  и просто не знает как ей быть, как будет жить дальше.

Наконец, Алексей сказал ей, чтобы она успокоилась, что в следующую субботу он придет к ней, и они вместе обсудят и решат что  делать дальше. Девушка обрадовалась этому и стала просить его не передумать. Только бы Алексей не передумал! В надежде хоть как-то сохранить Алексея,  Белла умоляла его об этом, сказав, что всю неделю она будет ждать встречи с нетерпением.

На этом они расстались. Расстались до следующей субботы.

И вот прошла неделя.  Как и обещал, Алексей пришел к Беле и… не застал её дома. Несколько раз он приходил к ней домой, но так и не застал её. Зайдя в последний раз перед самым концом  времени, отпущенного увольнительной запиской, Алексей застал девушку дома. Бела вышла из квартиры, не пригласив его войти, и прямо тут, на лестничной площадке сказала ему, что он может уходить, что она больше его не ждет и видеть его  не желает. Сказала она это, с огромным трудом сдерживая рыдания, и тут же повернулась, чтобы уйти домой. Как ни старалась она быть спокойной, но из её груди вырывался стон  измученной девушки. Опустив голову, чтобы скрыть свои слезы, Бела направилась в квартиру.

И только тут Алексей понял и осознал свою ошибку. Он стал говорить ей, что любит её, что он был неправ, просил простить его.

Не слушая его, Бела вырвалась из его объятий, и, глотая  рыдания и слёзы, захлопнула за собой дверь.

 

Прошло два-три месяца. Алексей продолжал жить своей беззаботной размеренной жизнью, почти не вспоминая о той, которая была готова пожертвовать всем ради жизни рядом с любимым, рядом с ним.

И вдруг он узнает, что Бела вышла замуж. И вышла она за Вадима.

Только сейчас Алексей начал понимать, кого он потерял. Только сейчас он осознал  свою ошибку. Правда, горечь  потери ему скрадывало сознание того, что Бела вышла за очень хорошего парня, искренно любившего её. Сознание этого как-то несколько сглаживало его вину, пологая, что с Вадимом Бела будет  более счастлива, чем с ним.

А время, между тем, шло, и Вадим  выпустился из училища, получив назначение служить на известный линкор “Октябрьская революция” (“Октябрина”, как ласково называли этот корабль моряки), а Алексей перешел на последний курс высшего военно-морского училища.

Линкор “Октябрьская революция” базировался в Кронштадте, и поэтому Бела вместе с мужем стала жить в Кронштадте.

Иногда она приезжала в Ленинград к своей матери. Причал, куда  подходил пароход из Кронштадта, был на Васильевском острове Ленинграда, на набережной которого находилось и высшее военно-морское училище, где на последнем курсе учился Алексей.

И вот, как-то приехав в Ленинград, Бела зашла в училище и попросила вызвать Алексея в специально оборудованную комнату свиданий для посетителей. Алексей вышел. В комнате кроме них никого не было. Обоим было приятно видеть друг друга, приятно разговаривать. Бела говорила, что она живет очень хорошо, Вадим любит её и относится к ней как и положено заботливому мужу. Вдруг, прервав разговор,  Бела неожиданно спросила:

– Скажи, Лёша, а можно любить сразу двоих?  Ты как думаешь?

– А почему ты об этом спрашиваешь? – сказал Алексей.

– Дело в том, – ответила Бела, – что я всё так же сильно люблю тебя. Люблю Вадима за то, что он хороший, а тебя не знаю за что, но люблю всё с такой же силой, как и любила. И ничего не могу с собой сделать.

И заплакала.

Не отдавая себе отчета, они прижались друг к другу и слились в страстном поцелуе.

 

После окончания училища Алексею по роду службы доводилось бывать в Кронштадте. Редко, но все же доводилось встречать ему и Белу. Встречи эти были случайными. Они останавливались, разговаривали, вспоминая встречи, но не более. И даже сейчас при этих мимолетных и случайных встречах в голосе Белы чувствовалось сохранившееся чувство любви, но Бела ясно давала понять, что она замужем, и на всю жизнь останется верной женой.  Алексей  как-то высказал ей, что очень жалеет о своем поступке и о том, что не сумел вовремя  понять и оценить её душу,  её  любовь.

– “Прошлого не воротить”, – ответила Бела, – “И виноват в этом только ты. А «счастье было так возможно, так близко». Но я свою долю уже выплакала.

Так на всю долгую жизнь Алексея разлука с Белой осталась глубокой и незаживающей раной. Он понял, что все надо ценить и беречь, когда “это всё” ещё есть. Надо ценить и беречь здоровье, когда оно ещё есть; надо ценить и беречь дружбу, когда она ещё есть; надо ценить и беречь вещи, когда  они ещё есть; надо ценить и беречь деньги, когда они ещё есть. И уж особенно строго и осторожно надо ценить и беречь любовь, чтобы не случилось сказать заключительными словами Евгения Онегина из одноименной оперы: “Позор. Тоска. О, жалкий жребий мой!”

 

 

          ИСТРЕБИТЕЛИ  ТАНКОВ

 

 

Мое безмятежное и спокойное детство оборвалось сразу же с началом войны. Даже  школьные занятия с второго года войны стали начинаться не с сентября, как это  было всегда в мирные годы, а с октября.  Весь сентябрь  школьники работали на колхозных полях по уборке урожая, заменив колхозников, ушедших на фронт.

Во всем чувствовалось  напряжение. Были введены карточки на хлеб и все виды продовольствия  с  градацией на иждивенческие (самые низкие), детские, служащие и рабочие (самые высокие) нормы. Все было поставлено на военные рельсы. «ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА! ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!» – вот лозунг жизни нашей страны в годы  Отечественной  войны.

Отвечая этому лозунгу, народ использовал все свои средства и возможности для достижения победы над врагом. Промышленные предприятия по изготовлению чисто мирной продукции перешли на изготовление изделий, необходимых фронту. Даже сугубо мирные предметы люди стали применять для уничтожения врага. Так, особенно в начальный период войны, когда еще не хватало средств  по борьбе с танками,  наши бойцы наполняли горючей смесью обыкновенные стеклянные бутылки из-под пива и лимонада и  поджигали ими  фашистские танки.

Щкольники-допризывники, тоже включились в борьбу с ненавистным врагом, гитлеровским фашизмом, вероломно  напавшим на нашу страну.

Я и некоторые мои школьные товарищи по классу, чтобы как-то помочь Родине, записались в клуб служебного собаководства, существующего  в городе Куйбышеве (Самаре), где мы под руководством опытных инструкторов  проводили начальную дрессировку собак для несения боевой службы на фронте. В клубе занимались крупные собаки, способные нести прикрепленный на спину груз в несколько килограмм. Этому-то мы и приучали собак.

У меня была любимица, собака породы европейская овчарка по кличке Астра. Это была великолепная, сильная и очень энергичная собака. Я привязался к ней как к доброму, любимому человеку, и она отвечала мне взаимностью.

На корм собакам выдавалось шестнадцать килограмм в месяц какой-нибудь  низкосортной крупы. Какой-нибудь сечки. Но эта сечка в то страшно голодное время была просто манной небесной не только для собак, но и для нас, их собаководов. Жиденькая кашка из этой сечки служила нам, голодным мальчишкам, великолепным подспорьем.  Астра щедро “делились” со мной этой крупкой.

Занятия в клубе собаководства негативно отразились и на моей учебе в школе. Я стал пропускать уроки в школе, получать неудовлетворительные оценки.  Мою мать вызвали в школу, и я  получил серьезный  “нагоняй” с угрозой изгнания меня из клуба собаководства. Пришлось взяться за учебу и я, как и другие мои товарищи, с учебой достойно выправился, и мне было разрешено “крутить хвосты собакам”, как выразился один из моих школьных наставников.

Но в клубе мы “не крутили хвосты собакам”, а серьезно дрессировали их к несению боевой  службы. В основном, мы дрессировали собак к ношению на спине груза и приёму пищи под грохот ревущих танковых моторов.

Мы, конечно, знали, что собак у нас отберут и увезут в центральную спецшколу служебного армейского собаководства, и поэтому были готовы к разлуке со своими любимцами, но мы не представляли какая жестокая участь их ждет  впереди. Об этом мы узнали от специалистов, приехавших к нам в Куйбышев за собаками, успешно сдавших зачет по начальной дрессировке. Вот что они нам рассказали.

В центральной армейской школе собаководства собак  готовили к боевой службе.

Профессионалы дрессировали собак с прикрепленной на спине взрывчаткой подползать под днище танка.

В 1941 году под руководством доктора физико-математических наук  профессора Н.М. Рейнова был разработан специальный взрыватель, который прикреплялся к взрывчатке на спине у собаки.

В спецшколе собаку не кормили несколько дней, приучая к тому, что пищу можно получить под днищем ползущего с грохотом танка. В днище танка открывался люк и из него собака получала пищу. Приучали так же собак  подбираться к танку именно сзади, избегая обстрела танковыми пулеметами.

В боевых условиях на спине голодной собаки прикрепляли взрывное устройство, снимали предохранитель и выпускали собаку навстречу танку врага. Если собаке удавалось подползти под танк, то взрывчатка взрывалась под  его   относительно тонким днищем, и танк выходил из строя.

Что и говорить, собака, конечно, гибла вместе с танком. Но ведь на войне гибнут и люди, и никуда от этого печального факта не деться. “À la guerre comme à la guerre”, как говорят французы (“на войне как на войне”). А подползти к танку и подбить его не так-то просто. Хорошо об этом сказано в поэме А. Твардовского “Василий Теркин”:

 

Что ж, в газетке лозунг точен;

Не беги в кусты да в хлеб.

Танк – он с виду грозен очень,

А на деле глух и слеп.

– То-то слеп.  Лежишь в канаве,

А на сердце маята:

Вдруг как сослепу задавит,

Ведь не видит ни черта.

 

Когда из рассказов специалистов мы узнали о дальнейшей судьбе собак, нам стало мучительно больно расставаться с ними. А через пару недель, когда собаки уже как-то привыкли к своим новым  хозяевам, и настал день разлуки, в клубе произошло что-то неописуемое.  У мальчишек, и у меня тоже, брызнули слезы.  Мы  как-то остро почувствовали, что провожаем  своих  питомцев на подвиг и на смерть. Может показаться странным, но было видно, что  собаки тоже почувствовали куда и на что они идут, и очень болезненно переносили разлуку с нами. Во всяком случае, моя  сильная и жизнерадостная Астра как-то вдруг  стала печальной, смотрела на меня грустными глазами и постоянно старалась лизнуть мне руку.

Проводив собак, мы установили тесный контакт  с центральной спецшколой армейского  собаководства, получая от туда инструкции и сведения о деятельности спецшколы и о результатах “атак”  немецких танков  нашими питомцами.

Мы узнали, что эффективность применения таким образом собак была не  очень высока. Тем более, что были случаи, когда собака выходила из-под контроля и пыталась вернуться в расположение своих частей, а значит  становилась опасной. В таких случаях приходилось уничтожать собаку винтовочным или пулеметным огнем. Именно поэтому с 1944 года подобная практика была прекращена. Но в первый период войны, в период отчаянного сопротивления фашистскому вермахту, имеющему значительные преимущества в вооружении, собаки своей гибелью внесли немалый вклад в остановке наступающего врага. Статистика  свидетельствует, что всего за время войны, за ее первый период, собаками было уничтожено около 300 фашистских танков. А это уже довольно грозная сила, не считаться с которой нельзя. И недаром наших  фронтовых собак называли истребителями танков. Эти “истребители  танков” принесли много проблем фашистам.  Одна из них заключалась в том, что довольно высокое расположение танкового пулемета не всегда позволяло уничтожать быстро передвигающуюся у самой поверхности земли собаку. Немецким солдатам было вменено в обязанность уничтожать любую встретившуюся собаку. Охотиться на собак предписывалось даже лётчикам истребителей люфтваффе – с самолётов.

Но как бы ни печальна была участь собак-камикадзе, получали мы и радостные вести об успешном подрыве фашистского танка  какой-нибудь нашей питомицей. Так из спецшколы в куйбышевский клуб служебного собаководства  в конце 1943 года пришло сообщение, что собака по кличке Астра подорвала фашистский  тяжелый танк “Тигр”.  Как ни тяжело было узнать о гибели любимой собаки, но радость о ее победе, пусть даже ценой ее жизни,  взахлеб переполнило все мое существо.

Клуб собаководства незамедлительно известил об этой победе  школу, в которой учился я, и в школе был выпущен  «БОЕВОЙ  ЛИСТОК» с указанием, что на счету ученика школы есть один подбитый фашистский тяжелый танк. Продолжая заниматься в клубе служебного собаководства, мы много узнали о подвигах “истребителей танков”, как  официально  называли таких собак на фронтах Отечественной войны.

Так, например, мы узнали, что два фашистских танка, прорвавшиеся через наш оборонительный рубеж осенью 1941 года по Волоколамскому шоссе в тыл наши войск, были уничтожены двумя собаками-истребителями танков, чем заставили повернуть назад остальные немецкие танки, рвавшиеся к Москве. А за ними сорвалась и  захлебнулась  атака немецкой пехоты.

Это было первое боевое применение собак в Отечественной войне 1941-1945 гг.

Даже в битве на Курской дуге, окончательно поставившей фашистскую Германию перед катастрофой,  наши собаки уничтожили двенадцать  немецких танков. Это ли не результат использования боевых собак в борьбе с вермахтом? Даже в немецких источниках есть сведения о неоднократном подбитие танков советскими собаками.

Собака, как настоящий друг, служила человеку во многих сферах его деятельности. Собака несла охранную службу, санитарную службу, несла службу по  охране границ, и, как видим, несла боевую службу в борьбе с врагом.

А поэт Павел Великжанин воспел собачий подвиг в стихах. Вот эти стихи.

 

Их с беззубого щенства под   танковым днищем
Приучали к еде, чтоб кудлатая свора
Шла под танки немецкие в поисках пищи,
Не боясь лязга траков и рева моторов.

А на спину – тротил со взрывателем чутким,
Чтобы тыкнул в стальное подбрюшье махины…
И напарник потухшую грыз самокрутку,
И махра ему скулы сводила, как хина.

Ничего не жалела страна для победы,
И, петляя среди сталинградских развалин,
Шлейки жизней лохматые рвали торпеды
И бросались навстречу грохочущей стали.

 

А 24 июня 1945 года на параде Победы  и  в первые послевоенные годы в московских военных парадах заслуженно принимали участие и парадные батальоны служебных собак, ведомые их наставниками. В этом параде участвовала собака по кличке Джульбарс, занимавшаяся боевой работой в минно-розыскной службе. Натасканный на запахи взрывчатых веществ, этот умный пес обнаружил более 7000 мин  во время проведения сложнейших и опаснейших работ по разминированию освобожденных от фашистов городов. Во время одной из таких операций он был тяжело ранен. Маршал  Рокосовский доложил о нем Сталину, и Сталин распорядился  пронести раненого Джульбарса  на параде Победы на руках. Его нес главный кинолог страны подполковник  А. Мазовер.

Давно отгремели залпы Второй мировой, но верный друг человека – служебная собака продолжает нести службу на своем боевом посту. Даже сейчас, в мирное время  служебный пес остается быть незаменимым в охранной службе, в поисках наркотических  средств, на таможне и во многих других чрезвычайных обстоятельствах. Служебная собака  верно служит своему другу, ЧЕЛОВЕКУ.

 

 

Памятник собакам подрывникам танков

 

           

 

 

             У  СВОИХ  БЕРЕГОВ

 

Атлантический океан. Штиль. Склоняющееся к закату Солнце широко разбросало  свои лучи  по зеркальной глади океана.  Свободные от вахты члены экипажа собрались в кают-компании судна. Разговор  зашел  о всяких забавных и интересных случаях, происшедших в море.

– Мне никогда не доводилось видеть в море такого красивого оптического явления, как зелёный луч, – сказал второй помощник капитана  Юрий Флегонтов. – Много раз я слышал, что это великолепное зрелище предвещает  удачу.

– Это действительно очень красивое зрелище, – ответил ему старпом , –  но  к  предсказаниям оно никакого отношения  не имеет.  Явление это давно изучено, и представляет собой оптическое явление в атмосфере, вспышку зеленого света в момент исчезновения солнечного диска за морским горизонтом или в момент его появления  из-за горизонта.  Вот сейчас скоро Солнце закатится за горизонт, и, возможно, зеленый луч будет. Атмосфера  сейчас чистая, ясная, способствующая возникновению зеленого луча. Не прозевай.

Стали вспоминать другие случаи, случающиеся в море. Кто-то вспомнил, что капитан итальянского пассажирского   трансатлантического лайнера “Андреа Дориа” после столкновения его 26 июня 1956 года с шведским лайнером “Стокгольм” в 50 милях к югу от острова Нантакет (у восточного побережья Северной Америки), заявил прессе, что он до сих пор любил море, а теперь он его боится и ненавидит.

Этот случай, происшедший через 44 года после гибели «Титаника», повлекший гибель гигантского лайнера, так взбудоражил общественное мнение, особенно среди моряков, что  вошел в классику морских катастроф ХХ века.

– И не удивительно, что капитан «Андреа Дориа» стал не только бояться моря, но и ненавидеть его, – сказал Юрий Флегонтов. – Пережить такую катастрофу с  гибелью огромного лайнера и нескольких  десятков пассажиров  и остаться  спокойным и равнодушным – это не под силу человеку.

В разговор вмешался долго молчавший радист Сергей Калин:

– И не только в океане, но и у своих берегов могут случаться страшные катастрофы. Взять, к примеру трагедию вблизи  Новороссийска, у входа в Цемесскую бухту  совсем не далеко от берега, где 31 августа 1986 года балкер “Петр Васёв” протаранил пароход “Нахимов”, и тот затонул в считанные минуты. Случай, конечно, ужасный. У многих после этого пропало желание совершать морские  круизы. Тем не менее, – продолжил радист,  –  тут же, через месяц после катастрофы, в народе появился анекдот. Воистину неистощим народный юмор.

– Какой анекдот?. Мы не знаем. Расскажи. – попроси старпом.

И радист рассказал.

Один мужик спрашивает другого:

– Cлышал, что американцы весь свой флот вывели из Средиземного моря за Гибралтар?”

– Нет, – отвечает другой, – А в чем дело? Почему?

– “Петр Васёв” в Новороссийске отремонтировался и в рейс вышел.

Взрыв хохота потряс  кают-компанию.

 

–  Да, конечно. Море  может так напугать, что и возненавидишь его. – сказал старпом. – А кто из вас, ребята, может вспомнить и рассказать о самом трагическом случае в его биографии, когда море очень сильно напугало его?

– Я могу рассказать о том, как я испытал настоящий страх в море, и не в каких-то дальних океанских  странствиях, а в видимости берега и в наших водах, в Рижском заливе, – сказал Флегонтов.

– А ну ка, Юра, расскажи, – попросил старпом. – Послушаем!

А весь экипаж знал каким хорошим рассказчиком слыл Юрий Флегонтов, и его стали упрашивать. Юрий согласился и начал свой рассказ.

 

Почти в середине Рижского залива есть остров, принадлежащий Эстонии,  с  названием Рухну. Остров небольшой, по площади  не более 12 квадратных километров. Он лежит  в расстоянии порядка пятидесяти морских миль от эстонского морского порта Пярну. На острове есть маяк, мимо которого следуют все суда из Ирбенского пролива  в Ригу, в Пярну и  в проливы Моонзундского архипелага. Всего-то на острове был один небольшой поселок с населением местной рыболовецкой артели. У южной оконечности острова – маленькая, тесная гавань для рыболовецких судов, защищенная от ветров и волн всех направлений.

Я работал в то время шкипером катера начальника порта Пярну.  Несмотря на то, что катер этот был небольшой, он имел свое название, как и положено всем морским судам.  Он назывался «Койдула» в честь национальной эстонской поэтессы Лидии Койдула. Это был мореходный  стальной катер с одновальной дизельной установкой, с приподнятой рулевой рубкой и  пассажирским салоном, позади которого было совершенно открытое кормовое пространство с удобными лавочками для пассажиров.

Еще до меня катер занимался перевозкой пассажиров  из порта Пярну на остров Рухну. Рейс до острова Рухну занимал около 3,5 часов.

Однажды, правда, без пассажиров, а только с двумя членами экипажа (со шкипером и мотористом) и в полутора милях  от острова Кихну в Пярнуском заливе  он пробил себе днище, наскочив на камень, и затонул на мелководье.  Кормой катер сел на грунт, а носовая часть, имея полый форпик, осталась над водой, т.к. глубина моря в этом месте была меньше длины катера. Не менее четырех часов   два “горемыки”, забравшись на торчавший из воды нос катера, “куковали” до тех пор, пока их  заметили рыбаки острова Кихну и сняли бедолаг  со спасительной не погрузившейся под воду носовой части  катера.

Катер «Койдула»  был поднят, отремонтирован и продолжил службу разъездного  катера начальника порта. Я знал об этом случае. Знал и то, что в связи с случившимся, рейсы “Койдула” с пассажирами были запрещены.

Так вот, у северной оконечности острова Рухну как-то сел на камни и пробил себе днище груженный углем небольшой иностранный сухогруз.

Видимо, из-за ветхости старого судна и сложности его снятия с мели и разгрузки, судовладельцы отказались от него.  Так и остался этот небольшой сухогруз сидеть на камнях возле острова.

Начальнику порта Пярну  взбрело в голову осмотреть это сидевшее на камнях  никому не нужное судно на предмет выгрузки  из него “дармового” угля.

Для этой  цели, как нельзя лучше, подходил катер “Койдула”.

Начальник порта вызвал меня и дал задание пойти на “Койдула” к  “утопленнику”,  осмотреть его со всех сторон, и доложить стоит ли “овчинка выделки”, стоит ли заниматься столь сложной операцией, окупятся ли расходы по ней.

Я ответил начальнику лаконичным флотским словом “есть”, и вместе с мотористом катера эстонцем Робертом  Мяги приступил готовить катер к ответственному заданию, отправиться в которое мы намеревались на другой день.

Как и было решено, на следующий день, плотно позавтракав  и получив согласие капитана порта на отход, мы  направились  к выходу в море по фарватеру между двух  длинных каменных молов, защищавших  вход в  порт от натиска морской стихии.

Погода стояла великолепная, солнечная. Полагая, что нас ждет легкая морская прогулка по Рижскому заливу, я взял с собой сына, ученика школы,  в этом году перешедшего в пятый класс. Это были последние числа августа, и я хотел сделать сыну что-то приятное и памятное перед началом учебного года.

Солнце уже прошло точку своей  небесной кульминации, когда мы, пройдя ограждающие фарватер каменные молы, вышли на простор Рижского залива. Море встретило нас ласково, покачивая на длинной  и гладкой волне, обещая сделать эту деловую поездку  в увеселительный вояж, способствуя отвлечению от всех земных и служебных забот. Спустя час-полтора мы справа прошли  траверз маяка Кихну и легли на курс  к  нашей цели, к острову Рухну.

– Ты, Юра, так рассказываешь, будто не о какой-то  напугающей тебя  морской  катастрофе говоришь, а, действительно, о чем-то приятном, – перебил Флегонтова старпом, на что Флегонтов ответил:

– А я думаю, что капитан “Андреа Дориа” и все пассажиры лайнера не думали  ни о чем плохом, а так же любовались океанским ландшафтом перед отправкой лайнера на дно океанской пучины.

– Хорошо, хорошо, – сказал старпом, – продолжай.

И Флегонтов продолжил.

Без приключений, когда Солнце уже  склонилось к закату, мы подошли к северной оконечности острова Рухну, где сидел на камнях затопленный сухогруз, и подошли к его борту. Я взошел на палубу сухогруза и стал его  осматривать . Трюма судна, наполненные углем, были открыты.  Было хорошо  видно, что трюма были заполнены не только углем, но и водой.

Убедившись, что разгрузка сидящего на камнях судна у необорудованного берега посредине Рижского залива острова обойдется дороже самого угля, я решил, что “овчинка выделки не стоит”. Так я и решил доложить своему начальнику, вернулся на катер,  и мы тронулись в обратный путь.

Вот тут-то мы и совершили роковую  ошибку. Нам следовало бы зайти в гавань рыболовецкой артели у южной оконечности острова, где можно было бы пополнить запас топлива. Но мы этого не сделали. Ни у меня, ни у моториста катера  и в мыслях не было, чтобы проделать эту операцию, задержавшую бы наш отход не более чем на час. Непростительная оплошность. А Солнце, между прочим, уже зашло за горизонт. Наступила ночь, и засвежел ветер. По мере сгущения темноты, ветер начал крепчать.  Так мы прошли почти половину пути, как вдруг на траверзе маяка Кихну заглох мотор. Катер остановился и развернулся лагом к волне. Началась бортовая качка. Не большая, не вызывающая тревоги. Но что будет дальше?  Мотор  заглох потому, что кончилось топливо.  Никаких средств радиосвязи на катере не было.  Разумеется, что  в те шестидесятые годы  двадцатого столетия мобильных телефонов у нас не было. Это сейчас у каждого ребенка есть мобильный телефон, а в то время  такие слова, как “сотовая связь”, не было даже в нашем лексиконе. Мы были серьёзно озадачены. Подать сигнал бедствия нечем. У нас не было даже ракет.  До ближайшего берега, до острова Кихну, лежащего у входа в Пярнуский залив не менее 2,5 миль, глубина моря под килем 50-60 метров. Темнота сгустилась так, что кроме ритмичных лучей, посылаемых маяком Кихну, не видно ничего.  Ходовых огней проходящих судов нет. Просить помощи не у кого.

А ветер стал заметно крепчать, волнение увеличиваться,  качка усилилась. Достаточно было одной хорошей волны, захлестнуть кормовое открытое пространство, чтобы катер  пошел ко дну. Много раз в последствии попадал я в жестокие океанские штормы, плавая на различных судах, но нигде и никогда я не испытывал такого страха перед стихией, как в этом, в общем-то, прибрежном плавании.

Понимая, что если катер потонет, то никакого спасения нам не будет, мы с мотористом одели спасательные пробковые пояса на тот случай, что если мы погибнем, то наши плавающие тела могут быть  найдены.  А когда я стал одевать спасательный пояс  на сына, я  заметил испуг на его побледневшем лице.

Волна и ветер, правда, не достигли штормовых размеров, но 3-4 балла было бы достаточно, чтобы море поглотило неуправляемый катер.

Так и  болтались мы на разгулявшейся волне эту тревожную для нас ночь, не имея никакой возможности что-то предпринять для своего спасения.

И вот забрезжил рассвет. Стал вырисовываться берег острова Кихну. Совсем рассвело, когда мы увидели, что  из гавани острова, принадлежавшей местной рыболовецкой артели, стали выходить шаланды рыбаков, направляясь к месту поставленных  с вечера сетей. Но все они направлялись не в нашу сторону.

Подать им какой-либо сигнал нам нечем. Чтобы как-то привлечь их внимание, я привязал к какой-то палке снятую с себя рубашку и стал махать ею над головой. Минут десять махал безрезультатно. Наконец, мы увидели, что одна шаланда повернула в нашу строну.  Радости  не было предела. Шаланда, взяв нас на буксир, доставила в гавань острова.

Из конторы рыболовецкой артели я позвонил в управление порта Пярну и доложил о случившемся с нами казусе.

В порту все были рады услышать мой доклад, т.к. начальник порта  уже собирался поднять тревогу и доложить в вышестоящие инстанции о невозвращении с моря катера ”Койдула”.

Вот этот случай был для меня самым  трагичным из всех моих  морских скитаний. А ведь если бы разыгрался шторм, то совершенно неуправляемый катер его бы не выдержал.

Страха мы натерпелись достаточно, но  ни у меня, ни у моего сына любовь к морю не пропала и ненависть к нему не возникла. Этим случаем море научило меня относиться к нему крайне уважительно, следуя старой морской мудрости: “Идешь в море на день, хлеба бери на неделю”.

A сам этот случай был для меня самым трагичным и  страшным за весь период моего мореплавания.

 

 

 

 

разъездной  катер  «Кой

 

 

 

 

            ЛЮДИ  И  НЕЛЮДИ

          

 

В чем заключается  обыкновенное человеческое счастье? Что такое счастье?

Для простого среднестатистического человека, пожалуй, самым правильным определением  счастья  могут  быть такие незамысловатые слова: «Счастье человеческой жизни состоит  в том, что  утром очень хочется идти на работу, а вечером очень хочется идти домой».  В этих словах отражена  полная удовлетворенность как своим трудом, так и своим бытом.

Так рассуждал Олег. И так он мечтал построить  свою жизнь.  Он мечтал заниматься  в  жизни любимым делом и иметь  крепкую и хорошую семью, защищавшую его от всех невзгод и неприятностей, сказанных

пословицей английского народа  “My home – my fortress” (Мой дом – моя крепость).  ДД Даже когда он поступил по настоянию родителей в пединститут  и  был его студентом, его не оставляла мечта о море, о службе в  военно-морском флоте, на боевом  корабле.  С самого раннего детства он любил книги о море, о морской службе. Эта мечта не оставила его  и тогда, когда он стал взрослым.

И мечта его сбылась. Он оставил учебу в пединституте, поступил в высшее военно-морское учебное заведение, успешно окончил его и стал офицером военно-морского флота. Служил на крупном корабле, на крейсере.

Служба на военном корабле всегда считалась строгой и не легкой, невзирая на романтику морских и океанских просторов, воспетых в литературных произведениях художественного жанра. И он отдался корабельной службе целиком. Стал хорошим специалистом кораблевождения, любившем свое дело, свою профессию штурмана, благодаря чему в глазах командования  довольно скоро заслужил репутацию перспективного офицера. Чины и звания посыпались для него как из рога изобилия, не нарушая, правда, установленных положением сроков выслуги. В морских походах он увлеченно выполнял свои обязанности штурмана, заботясь о безопасности  плавания.

Через три года службы на крейсере Олег был направлен на высшие специальные  курсы офицерского состава (ВСКОС). Курсы эти дислоцировались в Калининграде, бывшем городе Восточной Пруссии Кенигсберге. Здесь он и проходил повышение квалификации по штурманской Специальности. Здесь и произошла его встреча с Ольгой.

Ольга, получив образование  на филологическом факультете Ленинградского университета, работала в областной библиотеке города, куда часто повадился заходить  Олег.  Он стал постоянным посетителем  этой библиотеки.

Мало-помалу, между Ольгой и Олегом установился дружеский контакт, основанный на единстве их интересов и уровня образованности.  Ольга с удовольствием стала помогать  Олегу в подборе книг философско-исторической направленности, интересующих  его.

В сою  очередь, Олегу  стало интересно  беседовать с Ольгой. Она увлекла его.

Бессознательно, совершенно не поимая и не отдавая себе отчета, они оба стали испытывать какое-то острое, приятно щемящее  чувство при встречах.   Они стали скучать  друг о друге, если по каким-либо причинам Олег несколько дней  не появлялся в библиотеке. Искра любви пробежала между ними.

Служа на действующем корабле, часто и много находясь  в длительных морских походах, он не имел  возможности часто встречаться с  женщинами.  Это было одной из главных причин его холостяцкой жизни.

Однако, в силу возраста он  стал испытывать  тягу к отдыху среди близких его сердцу людей, тягу к семье.

Здесь же, занимаясь  на курсах повышения квалификации,  он ежедневно был вечерами свободен, и его встречи с Ольгой  стали носить  обязательный характер. Их сближало все:  образованность, общие взгляды на многие вопросы современности, общие цели.   Они были людьми одного круга.

Ольга была замужем, и у нее был трехгодовалый ребенок, девочка Таня. Муж Ольги, летчик авиационной части военно-морского флота, не был привязан к  своей семье. Он тайно, что называется, изменял Ольге  и недостаточно уделял внимания воспитанию дочери, что и дало трещину  в  супружеских отношениях с  еще довольно  молодой и приятной внешностью женой.

Ольга видела прохладное отношение мужа  к ребенку и  догадывалась о его  супружеской неверности, что и привело семью к распаду, как только в поле ее внимания появился мужчина, возрастом и положением соответствующий ее вкусам.

В семье Ольга не находила отзыва своей изголодавшейся по любви душе, тем более, что ее родная мать, женщина властная и капризная, не понимала ее и относилась к ней и к своей внучке  с каким-то, хотя и легким,  но все же пренебрежением, требуя к себе значительно большего внимания, чем сама оказывала дочери и внучке. Редко можно было застать бабушку наедине с внучкой. Даже когда родители ребенка были очень заняты, она как-то неохотно занималась внучкой. Ни сказок, ни детских забав внучка от бабушки не слыхала и не видала. При каждом удобном случае мать Ольги напоминала своей дочери, что ей еще только едва перевалило за пятьдесят лет, и она еще думает об устройстве своей жизни.

И неудивительно, что Ольга, испытывая дискомфорт в жизни, потянулась к понравившемуся ей молодому офицеру.

Стоит ли повторять, что Ольга тоже понравилась Олегу?  Незаметно их встречи переросли в тайные свидания. Началось с того, что Олег как-то  вызвался проводить Ольгу домой  после работы. Был теплый безветренный вечер. В темной безлюдной аллеи парка, по которой случилось им проходить, их лица освещались ласковым светом Луны, падавшем сквозь нависшие кроны дерев.  Они и сами не могут объяснить, как их губы под призывный, дурманящий благоухающий аромат  парковых цветов слились в долгом и страстном поцелуе. С тех пор они стали встречаться не только в библиотеке. Их тайные свидания участились. Они поняли, что любят друг друга, что созданы только друг для друга, и решили объединиться.

Развод Ольги с мужем не был мучительно долгим. Постоянные супружеские измены  мужа сделали  при разводе свое дело, и их  развели быстро, без какой-либо волокиты. Мать Ольги отнеслась к разводу дочери равнодушно.

– Поступай как хочешь, – сказала она Ольге,  –  я в твои дела не вмешиваюсь.

Молодые расписались.

Дочка Ольги  легко вошла в новою семью мамы, и быстро стала называть Олега папой.  Этому, безусловно, способствовало нежное  и внимательное отношение Олега к девочке, признавшем её как свою родную дочь.

– Вот тебе  мой подарок,  – сказал он ей, преподнося красивую куклу с закрывающимися глазами, купленную им сразу же, как только они, расписавшись,  вышли из загса.

Квартирный вопрос тоже решился без каких-либо проблем. Годичный срок учебы на ВСКОСе  подходил к концу, и Олегу надлежало возвращаться на свой корабль, базирующийся в заливе Баренцева моря. Здесь, в городке базирования кораблей, жили семьи моряков Северного флота.

Оставив калининградскую квартиру бывшему мужу  Ольги, они последние три недели ютились в двухкомнатной квартире матери Ольги.

И  вот  Олег повез свою семью туда, где базировались корабли Северного Военно-морского флота,  защищая северные рубежи страны.

Олег вернулся на свой корабль с  повышением в должности. Служба его на корабле пошла так же гладко, как и шла раньше. Но теперь он возвращался из дальних морских походов в лоно любящей его семьи. Семья стала его крепостью.

При любых неприятностях хоть  в  быту, хоть на службе, он всегда дома находил понимание и поддержку.

Счастлива была и Ольга со своей дочуркой Таней. Ольга устроилась работать по специальности в базовою библиотеку. Таню определили в детский сад.

Спокойно  и даже радостно проходило время в семье корабельного офицера. Каждый член семьи, включая ребенка, чувствовал удовлетворенность соей жизнью. Как то так сложилось, что Олег никогда не приходил домой  без подарка дочке. Какую-нибудь мелочь, но обязательно принесет. Это могла быть и кукла, и игрушка или шоколадка, или коробочка цветных карандашей, краски или что-нибудь подобное. Ну а уж в день получки Олег всегда приносил домой цветочек для Ольги. Ольга платила ему вниманием  нежной и любящей супруги. Все выходные дни они проводили вместе  с  дочкой.    Гуляли в парке, ходили в кино, в театр. Им никогда не было скучно. Так проходили счастливые дни. Ничто не предвещало беды. Но  она подкралась. Тихо, незаметно,  исподтишка.

 

Сперва Ольга почувствовала легкое недомогание, на которое она  и внимания не  обратила. Устала просто. Ну и что? Надо отдохнуть, и все пройдет.  Но как везде и во всем –  было бы начало. Недомогание стало все чаще и больше докучать Ольгу.  Затем  внутри живота стали появляться боли. Пришлось обратиться к врачу. Опытный врач-терапевт  после первого же осмотра направил женщину на онкологическое исследование.

После нескольких  сеансов, рентгена, взятия мазков и прочих процедур у специалистов медиков отпали все сомнения: рак женских органов.               Соблюдая медицинскую этику и тайну, врачи не оповестили Ольгу  о  постигшей ее страшной беде, говоря, что это излечимо и она поправится. А болезнь все больше и больше прогрессировала. Боли стали усиливаться и учащаться. Скрывать диагноз постигшего Ольгу недуга стало невозможно. Врачи решили  оповестить мужа о серьёзности положения  и  возможном исходе, уверяя, однако, о благоприятном результате  лечения.  Не произнося слов о неизбежности летального исхода, всем стало понятно, что время жизни Ольги сочтено. Ближайшее же окружение Ольги, и в первую очередь её муж, всячески подбадривали её, говоря, что современная медицина достигла поразительных результатов, не позволяющих допускать летального исхода в молодом возрасте при любых болезнях. Это как-то ободряло  Ольгу, и она с болезнью боролась. Она, конечно, интуитивно догадывалась о диагнозе своей болезни, но, панике не поддавалась, поддерживаемая мужем, и стойко  боролась с коварным недугом.

Олег написал матери Ольги письмо, в котором сообщал о постигшей дочь  болезни, но в письме просил не уведомлять её о возможном исходе. Но произошло неожиданное. Мать приехала, якобы, повидаться, соскучилась. И не стала скрывать от дочери ее возможного трагического конца.

Через пару дней после приезда, увидев в каком тяжелом состоянии находится Ольга, мать бросила своей дочери в лицо:

– У тебя рак. Ты скоро умрешь. Тебя ничто не спасет. Что будет с Таней?

Услышав от родной матери эти жестокие слова, Ольга впала в истерику, что и ускорило прогрессию болезни. Несколько дней она уже не могла вставать с постели.

Но вот, когда все были дома, Ольга вдруг почувствовала, что ей стало значительно легче, пропали боли. Она заулыбалась, подозвала дочку, поцеловала её  и… упала навзничь. Умерла.

Самым острым вопросам после похорон Ольги встал вопрос о судьбе её малолетней дочки Тани. Олег полагал,  что он, служа на корабле, не в состоянии заниматься воспитанием малолетней падчерицы, и самым резонным было бы, если девочку возьмет к себе  её родная бабушка, мать Ольги.

Специально для устройства судьбы падчерицы, Олег  выхлопотал себе отпуск и вместе с Таней поехал в Калининград в надежде, что мать Ольги примет Таню.

Но не тут-то было.  58-летгяя мать Ольги, здоровая и далеко ещё не старая  женщина, наотрез отказалась принять свою родную внучку.

– Нет, зятёк, – сказала она Олегу, когда он привез девочку к родной бабушке. – Ты увёл ребенка от родного отца, ты и продолжай её воспитывать. А я уже старая, мне не под силу  такая тяжесть, такая обуза.

– Это же Ваша родная внучка – ответил Олег. – А вы слово-то какое придумали! Обуза! Как вы можете обузой называть свою родную внучку?

– Ты меня не учи! – С каким-то негодованием ответила тёща. – Я знаю, что я делаю. Не возьму.

Получив  от родной бабушки девочки такой ответ, Олег повез Таню к её родному отцу, который был уже женат на другой женщине.

Но и тут Олега постигла неудача. Семья родного отца Тани  также  наотрез отказалась принять ребенка.

-Ты ребенка отнял от меня, ты и поступай как знаешь. Моя совесть чиста,  – ответил родной отец ребенка Олегу.

– Пойми же, наконец, что я служу на боевом корабле. Я не могу все время быть  рядом с ребенком, со своей падчерицей и с  твоей родной дочерью, – сказал Олег отцу падчерицы.

– Не знаю, не знаю, – ответил летчик. Это твое дело. Ты увел от меня дочь, ты и воспитывай. А еще раз говорю,  Что моя совесть чиста . Я умываю руки.

В разговор вмешалась жена Таниного отца:

– Мой муж прав, – сказала она. –  Не надо было забирать ребенка от отца при разводе. А сейчас поздно. Отец так долго не видел Таню, что совсем отвык  от неё. А я её вообще ни разу не видела. Так что, извините. Желаем вам всего хорошего.

Олег понял, что настоящих родных у девочки просто нет.  Отдавать девочку в детский дом при сложившихся обстоятельствах было можно, но это же безнравственно, думал Олег, и повез девочку к своим престарелым родителям.

Родители Олега, пенсионеры,  жили в двухкомнатной квартире в городе Ступино Московской области. Отцу было 78 лет, матери 76.

Старики очень обрадовались приезду сына с падчерицей. Они были очень удивлены поступком родной бабушки Танечки и её  родного отца.

– Что  ты говоришь, – взмутилась мать. Это же не люди, а нелюди какие-то.

– Что же будешь делать, сынок? – спросил отец Олега.

– Да вот теперь и не знаю что делать. – ответил Олег.  Служба у меня идет хорошо. Да  я люблю службу. И в глазах командования, как мне кажется, я не на последнем счету. Не хочется расставаться с кораблем. Никак не хочется. А ведь Тане на следующий год  в школу идти.  Неужели придется отдавать ребенка в детский дом?  Это же просто ужасно!

– Не смей и подумать! – громко вскрикнула мать, услышав эти слова. – Вон чего надумал! В детский дом! А мы на что!? Оставляй ребенка у нас, и дело с концом. Правильно, дед? – обратилась она к мужу.

– Правильно, правильно, – поддержал  дед старуху. – Мы оба пенсионеры, живем, в общем-то, в достатке, не бедствуем. Да и двухкомнатная квартира наша не царские  палаты, но на троих вполне достаточно. Оставляй и не о чем не беспокойся. А пока мы с матерью, слава Богу, живы, Танюшка подрастет и сама выберет себе  дорогу.

Как обрадовался Олег от таких слов родителей!

– Спасибо, Отец, спасибо, мать! –  радостно воскликнул Олег. – А я, в свою очередь, помогать вам буду. У меня есть такая возможность.

И Олег оставил ребенка на попечение своих стариков, в которых Таня, как и положено в нормальном человеческом обществе, приобрела дедушку и бабушку.

 

 

2023