I

Людей всегда тянуло на площади: там поют, торгуют, проводят митинги, казнят, можно просто потолкаться, поглазеть на архитектуру, поглазеть на людей. Да и кто знает, не встретит ли среди толпы поэт свою бессмертную возлюбленную, не найдет ли милая деревенская девушка городского жениха, глядишь, жена столкнется нос к носу с любовницей мужа, муж увидит школьного друга, у друга вытащат из заднего кармана дорогой смартфон и ловкий вор, сбросив товар барыгам, хорошо поужинает в ресторанчике неподалеку.

Большинство известных городов начинаются с площадей. Многие из них окружены старинными домами и дворцами, многие украшены памятниками, фонтанами, клумбами с прекрасными цветами, лавками с изящными спинками. Часто в таких местах художники пишут с натуры, фотографы делают удачные кадры знаменитостей и просто туристов, музыканты и фокусники удивляют талантами. Не обходится и без городских сумасшедших , их прямо-таки тянет безумствовать и пророчествовать в людных местах. Некоторые из них могут облить себя бензином и поджечь, выразив таким образом несогласие с государственной политикой. Другие, крестясь справа налево или слева направо, требуют встречи с Патриархом или с Папой Римским, чтобы сказать им в лицо о бедственном положении старообрядцев и потомков жертв Варфоломеевской ночи. Голуби мира парят вокруг фанатиков и не понимают, почему те не взяли с собой хлеба, наоборот, топчут их  законные крошки и не дают спокойно поесть.

«Вова, – кричит растерянная мамочка, – ты куда побежал?» А Вова, ошалев от такого количества людей, носится между взрослых ног, как в живом лесу, и страшно веселится, ловко уворачиваясь от матери и от всех остальных, кто пытается поймать его.

Анечка расплакалась, когда рядом с ней оказался огромный клоун и потянул к ней руки в громадных перчатках в виде  кошачьих лап.

Ненси разогналась на самокате и врезалась в пожилую японку. «Сори», – извинилась малышка, и в подарок от той, с кем столкнулась, получила улыбку. От рассерженной матери Нэнси получила по затылку и на время лишилась средства передвижения.

«А знаете ли вы, – соловьем заливалась экскурсовод, «шокая» и «хтокая» на всю пьяццу Венеция, – что напротив этого дворца когда-то проживал сам Микеланджело Буонаротти? И в конце 2010 года под этим зданием был обнаружен секретный бункер Муссолини? Вот здесь… молодой человек, – перебила она сама себя, обращаясь к высокому, крепкому мужчине в пиджаке, – вы из моей группы? А, нет, извините, – ответила она за него, когда тот повернулся. – Отойдите, пожалуйста, вы, памятник загораживаете».

Мужчина в пиджаке сделал несколько шагов в сторону. При всем желании он не мог загородить собой Витторио Эммануэля II, восседавшего на коне. Его мало интересовала эта статуя и еще меньше интересовало тот факт, что когда она была завершена, внутри нее накрыли длинный стол и 20 мастеров устроили отличный праздник по случаю окончания работ. Мужику было не по себе. По бледному лицу катился пот, глаза покраснели, руки дрожали, во всей фигуре чувствовались боль и страдание. Еще бы: в Риме в июле больше тридцати, солнце шпарит безжалостно, деревьев раз два и обчелся, а на нём синий пиджак, белая водолазка, джинсы, черные ботинки с длинными носами, кругом камни, камни, камни – любой вспотеет и задрожит, у любого покраснеют глаза, высохнут губы, начнет звенеть в ушах, появится тошнота и вслед за ней миражи. В первом мираже обладатель пиджака плавал в Миассе, есть такая река на Урале. Во втором сидел в сосновом бору и пил холодное пиво. Он только начал пить, целый ящик ждал его, чтобы утолить жажду. В третьем мираже к нему подошли двое: мужчина и женщина. Женщине на вид было лет тридцать пять-сорок, мужчине не меньше полтинника. Она – выше среднего роста, худощавая, скуластая, губы тонкие, истеричные, зубки маленькие, серые, хитрые, большой подбородок, в нем тупость, упрямство, догматизм, обида, претензия; волосы длинные, бесцветные, распущенные, местами седые; одета в пестрый холщовый сарафан до пят; руки костлявые, с хорошо заметными венами, на руках браслеты из ниток и бус; пальцы длинные, тонкие, украшены несколькими кольцами из металла стального цвета. Он – невысокий, с пастырским лицом, в золотых очках, в белой рубашке навыпуск, в длинных шортах, голени по-обезьяньи волосатые, светлые носки, бежевые сандалии; очень приличный мужчина, у него сразу хочется спросить о боге, а потом рассказать о своих грехах, чтобы он выслушал, мягко пожурил и всё, всё простил.

Эти двое оказались вполне реальными людьми.

– Привет, – обнажив крупные десны, сказала женщина с акцентом, по которому было ясно, что ее родной язык английский.

– Хай, – сдержанно улыбнулся пастор, сохраняя неземное выражение лица.

– Меня зовут Сара, – представилась тетка и протянула  длинную плоскую ладонь, похожую на передние ласты тюленя.

Мужчина, судя по внешнему виду, был или Джоном, или Дэвидом. Оказалось, второе.

– Лё… ну… Алексей… Борисович… Свистун, – наш решил, что с иностранцами ограничиться одним именем неприлично, поэтому он назвал не только отчество, но и фамилию.

Состоялось рукопожатие.

– Алекс?- Сара тут же переделали Лёшкино имя на свой лад.

Лёха спорить не стал и кивнул.

– У вас всё в порядке?

Может быть, Сара задала такой вопрос из вежливости, может быть, ее напрягал костюм, явно не по погоде, может быть, смущало туманное лицо, лоб покрытый испариной; холодная мокрая рука тоже могла навести на мысль, что у русского есть проблемы.

– Как вы? – Дэвид продублировал вопрос Сары, но уже на английском.

Алексей растерялся: то ли цэрэушники к нему подошли, то ли сектанты, чего им вообще надо, вроде бы улыбаются, а глаза ледяные, как у ментов, которые тормозят тачку, берут документы и начинают докапываться: пьян ты или не пьян, в угоне машина или нет, куда едешь, что в багажнике, почему небритый  и так далее.

– Жарко.

Чтобы его правильно поняли, Лёха показал на солнце, демонстративно вытер пот со лба и ткнул пальцем в бутылку воды, торчавшую из рюкзака Дэвида. Как истинный джентльмен Дейв не заставил произносить просьбу вслух и протянул воду страждущему. Лёша смутился: ну не мог он просто так попить из чужой посуды, ладно бы еще свои были, а эти-то – американцы или англичане, глоток сделаешь и тут же бабки гони, стопудово баксов десять слупят, то есть евро, вокруг же Рим, а не Лондон. Отказаться тоже неудобно: во-первых, действительно жарко, во-вторых, подумают, что русские трусливые, начнут презирать, гадостей наговорят про страну, еще чего-нибудь сделают.

Сара женским чутьём уловила суть проблемы: правой ластой она залезла к Дэвиду в рюкзак, вытащила несколько пластиковых стаканчиков, надетых друг на друга, сняла верхний, наполнила его водой и протянула Алексею. Пришлось пить… Хорошая вода, не теплая, не воняет, по вкусу напоминает речную, только чище.

Сара жестом предложила ещё стаканчик. На второй Лёша не согласился и покраснел  от стыда за то, что взял первый. Ему захотелось как-нибудь отблагодарить своих новых знакомых, а как? В карманах не было даже десятирублевой монетки, не говоря уже про пионерский значок или календарик с портретом президента.

«И не делают сейчас никаких календариков, тем более звездочек и значков. Можно сказать «спасибо». Как будет «спасибо» по-английски? Ничего в голове от школьной программы не осталось».

Пришлось просто улыбнуться и показать пустой стакан, мол де, благодарю, очень выручила ваша водичка.

Постояли, помолчали. Солнце жгло от души. Туристы фотографировали все подряд. Дети и голуби ходили между туристами. Фонтан манил свежестью, брызгами, веселым шумом. Дэвид и Сара не уходили. Они стали напрягать, потому что явно чего-то ждали от русского, только не говорили чего. Дэйв начал было лопотать по-своему и тут же заткнулся, ведь его понимала только Сара. Сара долго копалась в большой матерчатой сумке. Ей было неудобно, ведь сумка висела на плече. Наконец, она достала листовку и протянула её Лёшке. На первой странице был изображен белый кружок, внутри него черный шприц, перечеркнутый двумя красными линиями. Дальше шёл текст, где не было ни одного русского слова. На второй странице много раз повторялось сочетание из четырех букв «А», «I», «D», «S». Лёха где-то такое видел, то ли в  поликлинике, то ли на заборе. Нет, нужны были пояснения, соображалка на такой жаре не работала в принципе.

Сара, видимо, опять уловила тонкие вибрации Алексея, иначе как объяснить её короткий монолог. Смысл сказанного удалось понять во многом благодаря её активной жестикуляции.

– Мы с Дэвидом представляем международный фонд борьбы со СПИДом и наркоманией. О^’кей?

– Угу.

Лёша, когда услышал, чем занимается фонд, быстро сообразил, что сочетание букв «А», «I», «D», «S»  переводится как СПИД. Про болезнь он, конечно же, слышал, ей болеют гомики, негры, наркоманы и Фрэдди Мэркьюри от нее умер, но он точно не п…р.

– Мы просим вас выразить свое отношение к данной проблеме. Вы обеспокоены?

Лёху вообще мало, что волновало по жизни, кроме бесконечных терок с женой. Она, блин, родила троих, чуть выпьешь, сразу жужжит, ей всегда не хватает денег, у нее куча идей, куда поехать, что купить, чем заняться. Она похожа на неуловимого ночного комара: всю ночь зверь нарезает круги вокруг головы, от него не отмахнешься, его не прибьешь. К утру, напившись крови, он затыкается, не спеша переваривает обед и следующей ночью опять не дает покоя. Назойливая тварь часто появляется днем, когда ляжешь вздремнуть, она одинаково активна зимой и летом, весной и осенью, договориться с ней нельзя, её только можно до поры, до времени игнорировать. И, кстати, подруги у неё такие же занудные.

Сара так выразительно смотрела, Дэйв был так благочестив, что честный ответ «мне по…р» по-любому не подходил. Пришлось соврать.

– Плохо, когда СПИДом болеют. Наркоманов тоже не люблю: выпей, если надо кайфануть, зачем клей нюхать или колоться? – так из Алёшкиных уст прозвучало отношение к проблеме.

– О^’кей. – Сара снова залезла в бездонную сумку, чем-то пошуршала, погрохотала и вытащила планшет. Несколько минут она тыкала в него пальцем. Увидеть изображение мешало ярчайшее солнце. Солнце не думало о сиюминутных проблемах людей, оно слепило и на каждого надевало костюм из огня, особенно тяжело было голове, ведь на ней горела невидимая шапка, которую ни снять, ни убрать, ни потушить.  Дэвид из ладоней соорудил домик над экраном, благодаря тени Сара быстро нашла и запустила нужное приложение.

– О^’кей, – повторила она. – Мы просим вас назвать фамилию, имя, страну, город. Мы внесем вас в списки нашего фонда и так вы поможете остановить пандемию.

Лёша уже раз представлялся. Но одно дело, когда ты сам называешь имя, а другое дело, когда тебя просят, даже, судя по настойчивости иноагентов, требуют. Нет, сектанты (Лёха всё-таки решил, что Дэйв и Сара помешаны на религии) точно втягивают его в какое-то г…но. С другой стороны, паспорт не просят показать, значит, можно соврать.

– Ну… Лёша я… Алексей… Петрович… Иванов…. Из… из… из Москвы!

– Нет, нет, нет, – одновременно замахали клешнями Сара и Дэвид, – назовите ваше настоящее имя.

«Вот, суки, привязались. Чего им надо от меня? Какая разница Иванов я или Свистун? Из Москвы я или из Миасса? Чего, они знают, где Миасс, что ли? Ладно,  пусть подавятся».

Дэвид опять соорудил тень, благодаря чему Сара быстро забила Лешкины данные в планшет, после чего с улыбкой протянула ему ластообразную руку, только, почему-то, левую, а не правую.

– Алекс, сердечно благодарю вас, – сказала она.

Дэйв тоже протянул лапу, жутко волосатую, как и ноги, и тоже по-своему поблагодарил.

– Теперь прошу сделать взнос, всего 20 евро.

«Я знал, что попаду на бабки. Надо валить». Для вида Алексей порылся в карманах пиджака. Там было пусто, даже если бы он полез по-настоящему, то все равно бы ничего не нашел. Сара и Дэйв ждали с терпением солнца: солнце никуда не уходило и они стояли, солнце жгло и они жгли взглядами, как паяльником.

И тут Лёша, шмыгнув пару раз носом для затравки, зарыдал, да так горько, что десять Пьеро не смогли бы за ним угнаться.

Сара и Дэйв растерялись. Они хлопали Алексея по плечу, много раз протягивали ему стакан с водой, пытались выяснить причину слез, что-то доказывали друг другу на своем,  звонили, доставали и убирали планшет, рылись – один в рюкзаке, вторая в сумке, предлагали салфетки, уточняли, нужен ли врач или нет, в каком отеле он остановился, как туда позвонить, как позвонить соотечественникам, если, конечно, он не одинокий странник или беженец, чьи права и свободы грубо нарушены в родной стране. Лёха отмахивался от них, как от мух, и ничего не отвечал. Наконец Дэвид взял инициативу в свои руки и силой потащил Сару и Алексея в ближайший бар. Они еще не успели найти свободный столик, как пастор строго приказал бармену: «Тройной виски, быстро!» И хоть он говорил по-английски, его отлично поняли. Уже через минуту в руках  у плачущего русского оказался отличный бурбон с кубиками лопающегося льда. В качестве запивки бедолаге предложили колу, от колы он отказался мычанием и несколькими перечёркивающими движениями ладони, после чего залпом проглотил вискарь. Следующие пять минут прошли в полной тишине. Сара  облегченно вздохнула, Дэйв вытер пот со лба. Леша просветлел от выпитого. Как луна на секунду вдруг засияет среди бегущих облаков и светом своим только усилит впечатление от ночной зимней бури, а потом надолго скроется, так и проблеск на Лешкином лице означал лишь временное затишье. Через несколько минут, испытывая, по всей видимости, невероятную душевную боль, Лёха сложил руки на столе, опустил на них голову и затрясся всем телом в страшной беззвучной истерике.

Следующую порцию алкоголя пришлось вливать в него чуть ли не силой. Он говорил «нет» и осторожно отталкивал стакан. Сара уговаривала его выпить, как заботливая мамочка просит малыша – сына принять горькое лекарство. Ей не хватало русских слов, она пользовалась английскими, в таких случаях это не важно, потому что на помощь приходит интонация: нежность, ласка и забота  одинаково звучат на всех языках мира. Дэйв тоже старался: он приобнимал Лёху за плечи, похлопывал по спине, клал свои руки на его, читал над ним короткие латинские молитвы. Старания иностранцев не пропали даром: Алексей выпил и, о чудо, дыхание его восстановилось, в лицо вернулась краска, глаза влажно заблестели, как блестит и сверкает мокрый летний луг сразу после дождя.

– Что с вами было? – Сару мучило не любопытство, она от всей души хотела помочь человеку, поддержавшему ее фонд.

– Брат у меня умирает от СПИДа.

Сара перевела Дэвиду только что сказанное Алексеем. Дэйв испуганно и сочувственно вытаращил глаза.

– Как мы можем помочь? В вашем городе есть больница?

– Не знаю, – Лёшка опять захлюпал носом. – Ничего у нас нет.

– СПИД не лечат дома.

Лёха согласился:

– А я и не говорю, что лечат. Я говорю, что лежит. Худой такой, длинный, – начал он ни с того ни с сего живописать умирающего брата. – Лицо желтое, не ест. До туалета дойдет, а обратно я его тащу. Жалко Коляна, такой молодой.

Сара искренне не понимала:

– В России должны быть врачи.

– Платно у нас все, – пробубнил Алешка и опустил глаза долу, а потом и совсем прикрыл их ладонью.

В ход опять пошел виски. Третью порцию алкоголя русский принял легко, только перед тем, как выпить, он неожиданно поднял тост.

– За знакомство! – сказал Алексей и стукнул своим стаканом сначала о стакан Дэйва, потом о бутылку с колой Сары. Его не поняли и выпили молча – глоток Сара, глоток Дэвид. В Лёшкин глоток поместился весь «дрэм», как мужественные шотландцы называют эти несчастные сорок грамм.

Когда выпитое хорошенько улеглось, Лёхе захотелось поговорить:

– Вы сами-то откуда? – обратился он к Саре.

– Из Америки.

– А я, – начал объяснять Лёха, хотя его никто не спрашивал, из Миасса. Ну, Челябинск знаете?

Американцы никогда в жизни не слышали  ни про Челябинск, ни, тем более, про Миасс.

– Урал, понимаете? У-рал! –  прокричал он последнее слово.

В России так громко разговаривают с идиотами, стариками и туристами. Видимо, считается, что последние мало чем отличаются от первых двух и что, если говорить по-русски громко, то так будет понятней тому, кто этого языка не знает.

Сару мало интересовала география. Она думала о несчастном брате Алексея, который медленно и мучительно умирает в дикой стране России, где нет врачей, больниц и все за деньги, где людям нечего надеть и они вынуждены ходить в костюмах по тридцатиградусной жаре, где у всех прекрасные добрые сердца, полные бескорыстия и готовности помочь. Вот сидит перед ними человек, у него самого страшная беда, а он готов отдать последние 20 евро неизвестно кому.

Лёха, пока Сара размышляла, усиленно объяснял пастору как самому перебрать движок, чтобы не тащить машину в дорогущий сервис. Дэйв кивал и каждый раз вздрагивал, когда новый друг, желая закрепить пройденный материал, хлопал его тяжеленной рукой по плечу и ласково приговаривал:

– Браток, не тупи, всё же просто.

Наконец, Сара отвлеклась от грустных размышлений и приступила к энергичным действиям.

– Алекс, – начала она, – я хорошо понимаю вашу проблему и наш фонд сможет выделить вам 10000 евро, как только вы предоставите убедительные доказательства тяжелого состояния вашего брата.

– Кого?

– Your brouthers. Вашего брата. О^’кей?

Алексей к этому времени с движка добрался уже до охоты и расовой политики. Он советовал не ходить на кабана с нарезным ружьем, а брать гладкоствольное, и умолял не подпускать темнокожих к сантехнике, потому что негры, кроме  бананов ничего больше не видели. Например, с ним в путяге учился Сашка, мать русская, отец черный, так вот, тупее Сашки были только унитазы, которые они учились ставить. Напоминание о брате сначала привело Лёху в ступор, а потом заставило побледнеть и отпроситься в уборную. Вернувшись к столу, он начал громко икать и доикался до  предложения пообедать.

– Какой обед, ребят, у меня только двадцатка. Я лучше наркоманам помогу.

И с решимостью человека, готового ради ближних на все, Алексей стал озабоченно шарить по карманам пиджака и брюк.

Сара что-то сказала Дэвиду. Дэвид согласился с ней кивком головы.

– Мы не можем принять ваши деньги. Это не очень большая сумма, но она может быть очень полезна вашему несчастному брату. Вот моя визитка, на ней мэйл и телефон. Пришлите мне документы, и вы получите десять тысяч. Возможно, мы договоримся с Москвой. Там есть наши врачи, они сделают все, чтобы помочь.

– Йес, йес, – подтверждал Дэйв каждое слово Сары.

Лёха, согласно обычаям своей страны, сначала долго отнекивался. По мере того, как подавали блюда и напитки (подача началась через пять минут после заказа), от «нет» он перешел к благодарностям, пригласил Сару и Дэйва в гости, пообещал баньку, шашлык, рыбалку и, если их вера позволяет, даже охоту.

– Друзья, –  благодушничал Алексей, – с женой вас познакомлю, с детьми. У меня трое: Сашке восемь, Танюхе пять, Роде два. Супруга, Ольга, она из Челябинска. Ее родители оставили нам квартиру, сами переехали в деревню. Мы, значит, квартиру продали и взяли дом в ипотеку. Вокруг сосновый бор, рядом озеро Тургояк. Вода – чистейшая, к нам со всей России едут отдыхать. Тургояк – второе по размеру после Байкала. Байкал-то знаете?

Сара пожала плечами, Дэвид кивнул.

– Даня, – Алексей забыл имя пастора и мгновенно сымпровизировал. – Вот ты молодец. У меня, вот, учитель по рисованию был такой. Как же его… ну… блин… а-а-а, Игорь Гаврилыч. Мы его «Горилычем» звали. Гы-гы-гы…

Лёша  разомлел от выпитого и его потянуло на воспоминания:

– Такой шум был всегда на его уроках, а он ходит, чего-то улыбается сам себе, шепелявит – зубов три штуки. Добрый мужик. Запойный. Месяц в школе, месяц на больничном. Я уже в девятом классе был. Мне завуч говорит: «Лёша, Свистун, навести Игоря Гаврилыча» и адрес дает на бумажке. Прихожу. Стучусь. Открывает. Сам в халате, в какой-то беретке, курит. Мне тоже дал закурить. Сидим, значит, курим в комнате. Картин немеренно. Красок и кисточек больше, чем в магазине. Грязно так у него, воняет, везде окурки, пустые бутылки. Зато классику слушает, то есть Моцарт там всякий, не Моцарт, скрипки, пианино, опера. Мы тогда еще портвешку выпили, чего-то за жизнь побазарили. Я ему про свою девчонку рассказал, он мне про бывшую жену. Отлично посидели. Вы-то чего, тоже женаты?

Сара показала кольцо на левой руке.

– Чего, в разводе тоже, да? Слушай, а он ща понимает нас или нет? – Лёха коротким движением головы в сторону показал на Дэвида.

Сара пояснила, что Дэйв не понимает, о чем они говорят и что обручальные кольца, согласно их традициям, носят на левой руке, а не на правой, как в России.

– Обручальное-то должно быть золотое. У тебя обычное, железное, как у птицы. Ну, птиц кольцуют, чтобы изучать. В школе на биологии рассказывали. Ну, у вас там есть в школе биология? То есть, ну, чтобы про животных. Ну, про зверей, всяких там кошек, собак, кузнечиков? А, погоди, кузнечики – насекомые, то есть не животные. Слушай, у нас столько кузнечиков летом. Вот какие вырастают.

Лёша показал огромную ладонь с растопыренными пальцами. Сара все поняла.   Приличия не позволяли ей стать и уйти. Дэвид, допив виски и накинув на него несколько кружек темного пива, слушал русского с удовольствием, поминутно поддакивая короткими «йес», «вел», «о^’кей».

– Так чего там: десятку-то дадите?

И Лёха вдруг вспомнил причину, по которой он оказался в баре с иностранцами:

– Сестра болеет, то есть, ну, как бы умирает, что ли, ну, вы же понимаете, вы же врачи?

Дэвид согласился:

– Йес, – пьяно растягивая губы, произнес он.

Сара промолчала.

-Джони, – обратился Алексей к пастору, – вот ты мне как врач скажи: правильно, что аппендицит слева, а не справа? Мне вырезали, смотри.

Он встал и задрал водолазку. Из-под нее выглянул пузырь живота. Лёша пытался найти шрам и не мог.

Саре было ужасно стыдно. Дэйв, когда над ним нависло мощное русское брюхо, тоже стал что-то подозревать. Не желая привлекать внимание других гостей, официантов и барменов, он потянул Алексея за руку, чтобы тот сел на место.

– Не понял, – набычился Алексей. – Тебе чего-то не нравится? – наехал он на Дэйва. – Вы сами-то голые на пляже  лежите. У этих, – ткнул он в сторону Сары, – сиськи торчат во все стороны, мужики ваши в стрингах, как бабы, ходят. Да у вас у мужиков-то не осталось – одни п…ры. Чего, не так? Мы вас в Афгане, как тараканов, давили. У меня дядька в девятой роте служил. Его самые отмороженные духи боялись, он с ножом взвод автоматчиков положил. А ты меня ручонками своими хватаешь. Пойдем   выйдем. Не понимаешь? Я тебе щас обосную… Очки только сними.

И Лёха схватил Дэвида за грудки. Тот встал и попытался расжать руки противника. Футболка Дэйва от натяжения затрещала. Лёха схватился за нее еще сильнее, но не удержал равновесие и вместе с пастором упал на пол. Самбо вступило в единоборство с рукопашным боем морпехов США. Спарринг, хотя и сопровождался попытками изобразить выкручивание плеча, перегибание колена, ущемление ахиллесова сухожилия, узел ногой, узел поперек, узел стоящему на четвереньках, но внешне выглядел просто толкотней двух пьяных мужиков на полу. Мужики пыхтели, старались, кидались друг на друга, сцеплялись, расцеплялись, вставали на корточки, вставали на четвереньки, кричали, им, наверное, казалось, что они сражаются на ковре под овации зрителей, указания секундантов и команды судьи. Очки Дэйва слетели на первых секундах боя. Сара не успела их поднять и они были раздавлены могучими телами. Лёха тоже понес потери. Дэйв оторвал с мясом левый карман его пиджака и разорвал водолазку от горловины до пояса. Схватка продолжалась до появления полиции. Бармены и выпивающие мужчины не только не пытались разнять дерущихся, наоборот, они с интересом наблюдали за поединком и совсем не обрадовались, когда бойцов остановили, надели на них наручники и вывели наружу. Лёха обозвал полицейских «козлами» и пообещал порвать их, когда они станут мужиками и выйдут с ним один на один. Дэвид попросил воды и счет. Сара сначала кому-то звонила, потом помогла расставить опрокинутые стулья и стол; будучи очень воспитанным человеком, она взяла ответственность за происшествие на себя и извинилась перед всеми присутствующими.

Дэйва после дачи показаний отпустили из полицейского участка. Лёха отказался разговаривать без консула. Целый час он требовал телефон, чтобы позвонить в посольство и в Москву. В итоге, он так надоел комиссару, что тот приказал отвести русского в камеру. В камере Лёшка   побратался с арестованными итальянцами, выпил кружку чая, пообещал ментам неприятности и благополучно уснул до самого утра.

 

 

 

 

II

 

Утром его снова мучило похмелье, как и накануне. Денег  на дорогу в отель не было, пришлось ждать жену. Тысяча чертей по сравнению с разъяренной и до смерти взволнованной супругой ничто. Она орала на весь Рим, пока ее ненаглядный  пытался застегнуть пиджак на голом торсе и усаживался в такси. В машине она припомнила ему всё: от первого криво забитого гвоздя, до детей, которые за всю жизнь ни разу не видели отца трезвым и растут, как трава в диком поле, без присмотра и без надежды стать нормальными людьми. Лёха потел, тяжело дышал и хотел сдохнуть, так у него болела голова и так пересохло во рту, в животе и вообще везде. Только в номере он напился вволю, стоя под холодным душем и мечтая завалиться спать сразу после помывки. В еще непротрезвевшем мозгу всплывали образы Сары, Дэвида, мелькала цифра «20» и цифра «10000», к чему эти цифры мелькали, было непонятно. «А, – вдруг вспомнил Лешка, – мне же десятку предлагали. Вот я дебил, что так нажрался… А с чего это они мне бабки предлагали? Фонд, что ли, какой? Или поддержка малого бизнеса? Так я вроде не бизнес. Может, на детей хотели дать? Или почку вырезать? Почки у меня здоровые, большие. Вот, суки, вот для этого и напоили».

– Оль, Оль! – заорал он из душа и зря: Ольга влетела туда с утюгом. Она не гладила, нет, в том кармане пиджака, который остался целым, она нашли бумажку, сложенную вчетверо. Она развернула ее, прочитала и в ту же секунду решилась на самое страшное, для чего взяла утюг и ворвалась к мужу.

– Ну, тварь, ну держись! Я тебя сейчас убью!

Ольга в этот момент была похожа на дракона, тигрицу и злую колдунью одновременно: волосы в разные стороны, платье на спине расстегнуто, одно плечо обнажено, лямка бюстгалтера на руке, босиком, взгляд дикий, зубы оскалены, вокруг губ недовытертая помада.

– Что случилось-то? – Лёха от  страха прижался спиной к стенкам душевой кабины.

– 2000 евро штраф! Две ты-ся-чи! Сволочь ты поганая! Мы же столько копили на эту поездку! Мы всего третий день здесь!

И утюг опустился на голову проштрафившегося. Лёша в последний момент успел перехватить руку. Жена начала бить его второй рукой, свободной. Он получил по щеке, по голове, по плечу, по груди. Еще раз по щеке, еще раз по голове. Потом ярость перешла в слезы, Лёха отпустил руку жены, предварительно забрав утюг и отложив его в сторону, присел рядом с ней на край кабинки и стал молча ждать, когда жалобы и причитания закончатся.

Выслушав все обвинения в свой адрес, он со всем согласился и попросил прощение.

– Оль, – так выглядело «прости», – заработаю. Я ж просил похмелиться. Ты не дала. А тут эти наркоманы больные привязались. Все, завязываю. Это последний раз было. Ну, прости, малышка.

Малышка положила голову на его плечо, прижалась к нему, как в молодости, вспомнила ни к чему про их первый поцелуй, про то, как они писали друг другу настоящие, бумажные письма, побеспокоилась о детях, – как они там с бабушкой и дедушкой, расспросила про драку в баре, заволновалась – не сломали что-нибудь Алешеньке, испугалась, когда увидела большую ссадину на его спине, и от страха, и нежности захотела стать мужу поближе. Лёха был не против, редко, когда они так доверяли и так любили друг друга, как в эту минуту. Утро готовилось стать незабываемым. Шумела вода. Тела сблизились. Из комнаты слышалась радиомузыка. Ольга закрыла глаза и унеслась в заоблачные дали. Ей стало очень хорошо и  спокойно на душе. Тело приготовилось к таинству, нос вдыхал аромат сильного мужского тела, уши готовились услышать  самые ласковые слова на свете. К ним уже припали губы любимого, почувствовалось его глубокое, прерывистое дыхание, ещё секунда и он скажет, как всегда говорит в такой момент: «Я люблю вас, Ольга».

– Оль, детка, только мне бы сначала похмелиться.

И утюг уже было не остановить.

 

2021 год