В книгах заключено особое очарование;

книги вызывают в нас наслаждение:

они разговаривают с нами, дают нам добрый совет,

они становятся живыми друзьями для нас.

Ф. Петрарка

Меня напечатали в тысяча девятьсот сорок шестом году в Государственном издательстве художественной литературы, но это не столь важно. Важнее, когда я попала в руки своей хозяйки и стала раскрываться как личность. Мне повезло – я всегда была любима. С хозяйкой мы вместе состарились, но три раза я соприкасалась с детством и юностью, когда родилась ее дочь, потом две внучки, а затем и правнук. Все читали меня, в задумчивости прижимали к сердцу, водили по страницам своими пальчиками, гладили мой коричневый переплет.

Я так их люблю, что готова жизнь отдать. Мне не жалко раскрошиться не от множества лет, а от частого использования. Я рада, что меня так много читают и перечитывают в этой семье.

Спустя семьдесят шесть лет мой корешок порван, уголки переплетной крышки потерты, истерт даже нос Александра Сергеевича на тисненном портрете, а страницы стали темно-желтыми. Но откройте меня, ощутите все еще приятный аромат бумаги, насладитесь чтением гениальных пушкинских строк, рассмотрите иллюстрации Добужинского и Бенуа и узнайте мою счастливую судьбу.

 

1947

I

В конференц-зале библиотеки собралось большинство сотрудников, было много молодежи, чувствовалось оживление, поскольку все знали причину сбора – награждение тех библиотечных работников, служба которых пришлась на военные годы. В качестве награды помимо медалей вручали новые книги издательства ОГИЗ, отпечатанные с матриц Военным Издательством Министерства Вооруженных Сил СССР.

Получила увесистый том избранных сочинений А.С. Пушкина и Тоня Смирнова. Девушка взяла книгу в руки как драгоценность, улыбнулась ей, словно здороваясь, и прижала к груди. Вот это сокровище! Как же хочется поскорее начать ее читать, но впереди еще половина рабочего дня.

Тоня пришла устраиваться в библиотеку сразу после окончания школы, когда началась война. Двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года она вальсировала в белом платье и гуляла с подружками-одноклассницами по ночной Москве. Следом за ними шли мальчишки-одноклассники, распевая песни под гитару. А на следующий день после сообщения по радио о нападении фашистской Германии на Советский Союз планы и мечты у вчерашних выпускников рухнули. Все мальчики из Тониного класса ушли на фронт и все погибли. Сама Тоня отказалась от поступления в педагогический институт и стала искать работу. Соседка по коммунальной квартире, Варя Макеева, узнав о намерениях Тони, сообщила, что библиотеке, где она сама работала уже пару лет, нужны сотрудники и предложила туда обратиться. Конечно, Тоня, не раздумывая, пошла в главную библиотеку страны, откуда уже были мобилизованы на фронт мужчины, а некоторые из женщин переквалифицировались в медсестры.

Тогда библиотека имени Ленина находилась в историческом здании дома Пашкова – белом, ажурном, как бы парящим над деревьями.

Тоне сразу пришлось не столько вникать в библиотечное дело, сколько, что есть сил, пытаться сохранить саму библиотеку и вообще выжить. Вслед за Варей она вошла в пожарное звено и стала дежурить на крыше.

Каждый раз ее сердце замирало, когда раздавался сигнал воздушной тревоги – по всей столице слышались прерывистые звуки сирены, короткие гудки фабрик, заводов, паровозов и пароходов, помимо них раздавались звуки сирены по радиотрансляционной сети и четкие, твердые слова: «Граждане, воздушная тревога». Кроме того, в корпусах библиотеки трезвонили частые тирольские звонки, во дворе – электросирена. В этом шуме Тоня уже не осознавала, как после первых секунд замирания сердца оно начинало отчаянно стучать. Но после отбоя воздушной тревоги и радиослов «Угроза воздушного нападения миновала…» еще надо было подождать, пока стук сердца придет в норму.

Месяц спустя после начала войны, когда Тоня в пожарной форме и каске заступила в очередной раз на дежурство, случилась первая не учебная тревога. Библиотека, расположенная в центре Москвы рядом с Кремлем, была в особо опасной зоне. За два июльских дня фашисты сбросили более пятидесяти зажигательных бомб на крыши зданий библиотеки.

Налет начался двадцать первого июля в двадцать два часа и продолжался пять с половиной часов. Тоня и еще несколько человек из пожарного звена и пожарной охраны поначалу замерли, онемев от зрелища: к центру столицы рвались самолеты со свастикой, а советские, родные ястребки вступали с ними в бой, не давая им сбрасывать страшный груз. Небо было расцвечено трассирующими пулями, появилось зарево первых пожаров.

Взрывы подступали все ближе. Тоня с ужасом увидела, как вспыхнуло зарево в той стороне, где был ее дом. Тут она вскрикнула и схватила старшую подругу за руку. Варя в ответ сжала руку Тони.

«Господи, хоть бы не затронуло родителей!», − беззвучно взмолилась Тоня, даже не осознавая, что обращается к Богу, в которого в советской стране никто не должен был верить, которого она сама не знала и никогда не произносила Его имя.

Но дальше уже не было возможности ни молиться, ни думать – на крышу посыпались зажигательные бомбы. От железного звука, свиста, от огненных искр и вспышек вдруг пропал страх, ушло оцепенение. После судорожного тушения первой бомбы Тоня действовала как робот. В те две ночи девушкам удалось погасить все бомбы.

Поскольку Тоня как член пожарного звена жила на казарменном положении в самой библиотеке, то ей с трудом удалось отпроситься проведать родительский дом.

И снова сердце бешено стучало, когда она бежала за станцию метро «Библиотека Ленина», построенную недавно – в тысяча девятьсот тридцать пятом году.

− Мамочка, папочка, вы только всегда-всегда спускайтесь в метро! – просила Тоня, обнимая родителей. На этот раз многоквартирный дом остался цел, а родители Тони действительно ушли в бомбоубежище при первых звуках сирены.

− Тонечка, ты сама будь осторожна, внимательна на крыше. Кто мог знать – пошла вот работать, а словно на боевом посту, − сказала мама, гладя девушку по голове, еще не видя, что ее дочь за прошедшие полусуток возмужала.

− Все мы сейчас на боевом посту, − заметил отец. Он, ровесник века, мальчишкой следивший за событиями Первой мировой войны, мечтавший попасть на фронт, попал в ряды Красной Армии и участвовал в Гражданской войне. Теперь решил снова попроситься на фронт, авось пригодится старый вояка. Да какой уж старый – сорок один год.

Но его определили не на фронт, а записали в народное ополчение – Москва готовилась к битве.

Когда Тоня, также бегом, вернулась на службу, то увидела, как во дворе Варя разговаривает с солдатами. Откуда они? Тоня подошла. Оказывается, ребята – зенитчики, и они были в прошлую ночь рядом – зенитная батарея установлена на здании нового книгохранилища, построенного накануне войны. И в следующую ночь, когда снова начался массированный налет, Тоня уже различала среди звона, свиста, рева команду «Огонь!» и слышала залпы зенитной пушки.

Совсем рядом промчалась с воем фугасная бомба, раздался глухой взрыв, прокатилась воздушная волна и сбила с ног дежуривших на крыше. Но осознать случившееся не было времени – одна из зажигательных бомб, упав на крышу, мгновенно расплавила железо и провалилась на чердак. Девушки бросились за ней и быстро потушили, предотвратив пожар.

А потом, после короткого, но уже крепкого (в отличие от вчерашнего) сна, нужно было продолжить обычную работу в библиотеке. От тумана в голове помогали перерывы на черный чай с сахаром. Временами чаепитие проходило с командиром и рядовыми зенитной установки, тогда становилось даже весело.

− Гарни дивчата, ох, гарни дивчата! – восклицал артиллерист Миша Самойленко, прихлебывая чай. И девушки смеялись – они-то сами себя считали обыкновенными. Миша родом был с Украины. Конечно, разговаривал по-русски, но в хорошем настроении и в хорошей обстановке любил ввернуть украинские словечки, и это очень нравилось его собеседницам.

Молодость брала свое, и вот уже через несколько дней Варя вспыхивала при встрече с Мишей. А молодой человек шире улыбался и сыпал шутками-комплиментами, обращенными уже только к ней.

А Тоня, выполняя обязанности помощника библиотекаря отдела обслуживания, в очередной раз принесла стопку книг в читальный зал и заметила среди читателей, ожидавших заказанные книги, связиста Сережу Глебова.

Тоня, не показывая виду, удивилась выбору молодого человека – он заказал том Пушкина. Конечно, этого великого поэта проходили в школе, но у молодежи большей популярностью пользовались современные авторы, которых изучали в последнем, десятом, классе.

Сережа, наверное, почувствовал удивление девушки и шепотом сообщил:

− В школе не дочитал, а у меня мама его любила, многое знала наизусть. Я тоже хочу выучить побольше и… знаешь, чтобы книга была в голове…вспоминать стихи, когда будет время между боями или в дороге.

− Мы скоро должны победить, не на тех напали! – зачем-то в окно посмотрела Тоня, нахмурив брови.

− Должны… Но победим обязательно!

Он задержал взгляд на девушке, но тут на них зашикали – нарушают тишину.

Тоня спохватилась и быстро отошла от собеседника, испугавшись выговора.

Выходя из читального зала, она оглянулась. Даже не верится, что ночью была война, а сейчас люди сидят, погрузившись в самое мирное (потому что тихое) занятие – чтение. И о ночных событиях напоминает только форма Сережи. Красивый, большой и высокий зал Пашкова дома (построенный в тысяча девятьсот пятнадцатом году и рассчитанный на пятьсот читателей) с уютными окнами в два ряда, через которые виднелись летнее небо и зелень, − именно в этот момент, словно фотография, навсегда запечатлелся в памяти Тони.

Сережа сидел спиной к выходу, девушка заметила, как он тоже повернул голову к окну. Значит, заучивает, повторяет про себя понравившиеся строки…

Но как же всем надоели фашистские налеты! Библиотеку берегли что есть сил и даже сверх сил. Бурно радовались, когда зенитчикам удавалось сбить немецкий самолет. Но ночью двадцать девятого октября фашисты сбросили вблизи библиотеки несколько фугасных бомб, взрывной волной выбило стекла, повредилась электросеть, и разорвало на две части дом, где жили Тоня и Варя. В это время отец Тони уже был в ополчении под Москвой, а мать – на ночном дежурстве в госпитале, Варя же, будучи сиротой, жила одна. Девушки «просто» лишились своего крова со всеми вещами. И их единственным домом на несколько месяцев стала Ленинская библиотека.

Впереди ждала суровая зима, а война только разгоралась. Тоня от перенапряжения и скудного питания стала худее, чем была в старших классах. Работы прибавилось: помимо основной днем и дежурств по ночам все были задействованы в перемещении вручную фондов из Дома Пашкова в новое книгохранилище. В отсутствие механизации пришлось создать людской конвейер – длинную цепочку из людей в одну и другую сторону по лестнице. Передавали друг другу по пять-десять книг, а также ящики с алфавитным и систематическим каталогом. Еще летом были эвакуированы в Пермь около миллиона ценных рукописей и книг. Поэтому вручную оставалось перенести около девяти миллионов изданий. В самом Пашковом доме осталась только подсобная библиотека для читального зала.

Около двухсот библиотечных сотрудников ушли на фронт, кто-то стал участвовать в строительстве оборонительных сооружений под Москвой, была отправлена бригада на торфоразработки. А с наступлением холодов многим пришлось рубить лес, заготавливать дрова. В рубке леса участвовала и Тоня с Варей, научившись орудовать топором и пилой. А женщины в возрасте, пройдя курсы медсестер, ходили дежурить в подшефный госпиталь, который разместился в гостинице «Киевская». Приносили книги для раненых.

В такой обстановке, лишениях и трудах девушки успевали еще веселиться, петь и плясать. Когда им выдали новенькие полушубки, они сразу побежали к зенитчикам – показать, покрасоваться и услышать вдохновляющие комплименты. Если же устраивались на короткое время, как пауза, танцы, то все уже привыкли к тому, что Миша приглашал Варю, а Сережа – Тоню.

Но вот приближался срок битвы под Москвой. Некоторые из сотрудниц библиотеки, командированные строить оборонительные сооружения, ходили с лопатами на Поклонную гору. А потом рассказывали своим коллегам, оставшимся дежурить в библиотеке, как ложились на землю и прикрывали голову лопатой, услышав воздушную тревогу. В конце октября, в условиях приближения фашистов к Москве, в читальном зале Ленинской библиотеки едва насчитывалось десять-пятнадцать человек. Но все равно это были читатели, все равно библиотека продолжала выполнять свои основные задачи.

В ноябре случился самый пик воздушных налетов на столицу – прозвучало сорок пять воздушных тревог. И это с учетом того, что в московское небо прорывалась лишь двадцатая часть вражеских самолетов (остальные сбивались).

Тоня получала от отца заветные конвертики, приходившие ей на адрес библиотеки, пока ее мама «кочевала» по квартирам знакомых и дежурила в госпитале. Советские воины сражались так, что оборонительные действия перешли пятого декабря в наступательные. Немецкий план взять Москву в течение первых десяти недель провалился окончательно, а следом за ним и вся операция по наступлению на московским направлении «Тайфун». Хотя перевес в людях и технике был на стороне фашистов почти в два раза.

Тонин отец сражался под Можайском. В октябре все укрепленные районы Можайской линии обороны были преобразованы в боевые участки. Весточки от отца тогда же перестали приходить, но Тоня до последнего верила, что он жив. Может быть, ранен. Когда до москвичей дошел слух о прорыве обороны под Можайском, о том, что сам город уже оставлен, а в Москве началась эвакуация, то москвичи запаниковали. Но паника продолжалась всего несколько дней. Миша и Сережа рвались на фронт, просили их отпустить. Варя и Тоня решили остаться в библиотеке до конца.

Седьмого ноября прошел военный парад на Красной площади, что воодушевило не только москвичей, но и остальных граждан Советского Союза. Принимал парад маршал Буденный, известный еще со времен Гражданской войны. Тоня жалела только, что в этот день в Москве не было отца, который воевал в его конной армии.

− Эх, знал бы папа!

− Напиши ему, он наверняка с интересом почитает твое письмо, − сказал Сережа.

− Пока не знаю, куда, где он сейчас…

− Он сражается, а я тут… смотрю…

− Ты тоже несешь боевое задание.

− Что это по сравнению с полем боя!

− Это мы сейчас уже привыкли, а как в начале было страшно! Я в первую ночь налета просто остолбенела на какое-то время.

− Девчонка, − по-доброму усмехнулся Сережа.

Ребята стояли на краю крыши книгохранилища, где была размещена зенитная установка. Бушевала метель, Тоня ежилась в новенький полушубок, Сережа поднял воротник шинели. Но девушка не смогла досмотреть до конца – ее отпустили строго лишь на двадцать минут. Когда она ушла и закончился парад, Сережа еще продолжал всматриваться вдаль – танки, прошедшие по Красной площади, теперь шли по городским улицам, возвращаясь на фронт. А он так хотел бы вместе с ними!

В конце года пришла похоронка на отца Тони. Девушка держалась днем, во время рабочих часов на людях, но как только оставалась одна или ночью на крыше во время дежурства, то плакала. И снова ей помогла Варя, подруга, ставшая сестрой, которая рассказала о смерти своих родителей в тридцатые годы, о своих переживаниях, чувстве одиночества и отчаяния. Но все прошло, улеглось, надо жить дальше. Хотя бы ради памяти родителей.

Новый год скромно отметили в библиотеке. И даже сделали елку для детей сотрудников. Пришел и командир со своими зенитчиками – все же веселее отметить праздник в библиотечной компании, чем в казарме.

Тоня, еще оплакивая отца, не хотела танцевать. Тогда Сережа отвел ее за елку к занавешенному окну.

− Я ведь уезжаю, хотел тебе сообщить это с глазу на глаз…

Тоня еле сдержала возглас, пристально взглянув на юношу. Все-таки, уезжает…

А Сережа разволновался, хотя и старался держаться непринужденно, уверенно.

− Тоня, будем переписываться?

− Конечно!

− Хочу, чтобы ты знала на прощание: помнишь, первую нашу встречу в читальном зале? Ты принесла мне Пушкина.

− Помню, − Тоня опустила глаза. А Сережа тем временем теребил занавеску, не глядя на девушку.

− Тогда я решил выучить совсем не то стихотворение, которое планировал. Знаешь, какое?

− Какое? – Тоня зарумянилась.

− Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты…

 

Тоня так засмущалась, что тоже было потянулась к занавеске, но мгновенно, по-женски, осознав неловкость своего порыва, обернулась к елке и начала теребить ветку с колючими иголками. Хвойный аромат стал сильнее.

Сережа не продолжил дальше, зато осмелился взглянуть на девушку, которая стояла на фоне елочных ветвей, блестевших серебристым дождиком.

Так у него она и осталась в памяти:  Тоня в читальном зале со стопкой книг, Тоня в своем полушубке в метель, смотрящая парад, и Тоня в единственном скромном клетчатом платье на фоне елки, искрящейся серебром.

Весь голодный сорок второй год она переписывалась с Сережей, а Варя – с Мишей. Но однажды пришел треугольник только от Сережи, и то – из госпиталя. Он сообщал, что ранен, а Миша погиб. Их зенитную установку накрыло снарядом. Потом еще Сережа писал, что идет на поправку, перезнакомился со всеми ранеными по палате, особенно сблизился с шифровальщиком. Общее из их детства – увлечение азбукой Морзе. Оба, как мальчишки, начали передавать друг другу сообщения шифром, что разнообразило их скучный госпитальный режим.

Это была последняя весточка от молодого человека. О дальнейшей судьбе Сережи Тоня ничего не могла разузнать.

Кое-как она дожила до сорок третьего года, в котором назначили нового директора − Василия Григорьевича Олишева. Варя его знала еще до войны, когда он был начальником отдела военной литературы в библиотеке. В начале войны Олишев ушел на фронт, поэтому Тоня его увидела впервые, когда он вернулся после тяжелого ранения. Василий Григорьевич смог открыть столовую, где сотрудники стали питаться по талонам, что многих спасло от голода. Приезжали и дети библиотечных работников, с которыми взрослые делили пополам свои порции каш и макаронов.

А нехватку одежды компенсировали «формой» – носили зеленые, черные, синие и оранжевые сатиновые халаты. Позже выдали ордера на шерстяные костюмы.

Читателей прибавилось. В основном, военных. Поэтому и запросы были больше по военной тематике, техническим наукам. Но Тоня к тому времени обслуживала детский читальный зал, открывшийся к радости детворы и их родителей еще в мае сорок второго.

А с сорок четвертого года возобновилось и строительство новых корпусов, которое завершилось к шестидесятым годам. Тогда Пашков дом стали называть «старым зданием библиотеки».

В июне сорок третьего в Москве последний раз прозвучал сигнал воздушной тревоги, девушкам из пожарной бригады можно было снять мешковатую форму и перестать дежурить на крыше. Тоня в целях повышения квалификации была направлена на семинар по организации и использованию предметного каталога и семинар «библиотечного минимума». Девушке нравилось учиться, тогда она твердо решила, что после войны получит высшее профессиональное образование и останется в библиотеке.

Если до войны в «Ленинке» было шесть читальных залов, с началом войны оставался работать один главный зал, то к концу войны, в сорок пятом году, было уже десять читальных залов.

Олишева стали называть директором от Бога, что было непривычно в устах советских граждан, но так сотрудники выражали свою благодарность и восхищение этим человеком.

В сорок четвертом Москва начала оживать, преображаться: расчищали дворы, озеленяли улицы, восстанавливали уличное освещение. По радио передавали об освобождении очередного города. Дело шло к победе. И Тоня тоже ожила, воспрянула, в ней пробудились молодые девические мечты и желания. Она вместе с Варей и мамой получила комнату. Правда, теперь в библиотеку приходилось ездить, но это были пустяки.

Тонина мама, которую в госпитале звали по имени-отчеству Зоей Федоровной, снова начала курить, как когда-то в молодости. Она так привыкла к кочевой жизни и работе в госпитале, что уже не могла быть просто мамой дочери, которая стала самостоятельной девушкой. И Тоня по-прежнему не видела ее сутками. Вместе с Варей они, не спеша, приезжали домой – в старое двухэтажное здание на Таганке, бывшее до революции купеческим, а теперь приспособленное для коммунальных комнат. Готовили незамысловатый ужин, в основном, из картошки. Носили еду в комнату, пили чай, сидя за столом и глядя на закат. Тогда со второго этажа над невысокими зданиями и сквозь деревья еще виднелось небо.

Иногда девушек угощала своими пирожками одинокая соседка, у которой на войне погибли муж и сын. Девушки приглашали ее к своему столу, устраивая чаепитие на троих и включая радио, по которому транслировали концерт.

На душе было и грустно, и хорошо. Жизнь продолжалась и даже налаживалась.

И если ночью двадцать второго июня сорок первого года большинство советских граждан спали, не подозревая, что началась война, то ночью девятого мая сорок пятого многие хотели бодрствовать, потому что радио не переставало работать, ждали важного правительственного сообщения, догадываясь, о чем оно будет.

В два часа десять минут знакомый голос диктора Юрия Левитана возвестил, наконец, о полной и безоговорочной капитуляции Германии и завершении Великой Отечественной войны.

Шли долгожданные, неимоверно счастливые позывные: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Война окончена! Фашистская Германия полностью разгромлена!».

Столицу захлестнула волна ликования: бодрствующие соседи будили спящих, в окнах зажигались огни, дворы и улицы наполнялись людьми.

Разбудили соседку и вышли с ней на улицу и Тоня с Варей. Они втроем влились в людской поток, шумевший песнями, возгласами радости и всхлипываниями.

На рассвете, в людском море потеряв из виду соседку, Тоня и Варя дошли до Красной площади. Насмотревшись по пути, как подхватывали встречных военных, качали их на руках, обнимали, целовали.

Тот день объявили нерабочим, но девушки все равно пробрались к библиотеке и встретили там своих коллег. Днем удалось пообедать мороженым – его раздавали бесплатно. А в девять вечера из громкоговорителей, расставленных по всей столице, прозвучало обращение самого Иосифа Сталина. Затем московское небо прорезали лучи прожекторов, послышались залпы из орудий, в небе показались самолеты. Свои, но девушки вздрогнули, когда посыпались светящиеся разноцветные ракеты – память о военном времени, дежурствах на крыше, гудящем гуле, тушении упавших бомб вплелась в сознание на всю жизнь.

Начавшийся салют внешне выражал то, что было у людей внутри. Вот уже и Тоню с Варей кто-то обнимал, они сами кого-то поздравляли. Казалось, все в те сутки были равны, чувствовали одно и то же, забыв о личном, о себе, своей боли и печали. Не было с подружками Тониного отца, Миши и Сережи, но мелькавшие в толпе военные гимнастерки и фуражки стали равнозначны для девушек. Они видели уцелевших героев, но в то же время ощущали, что погибшие как будто рядом. Где? В разноцветном небе? Девушки тогда даже друг другу не признались, что смотрели в небо со странной надеждой увидеть погибших.

II

В сентябре началась учеба Тони на заочном отделении Московского государственного библиотечного института. А на работе девушку снова перевели в главный зал. Варя же стала проходить курсы повышения квалификации в стенах родной библиотеки.

Соседка по коммуналке сокрушалась, что девушки могут остаться без женихов – ведь так много погибло мужчин. Но судьба обеих сложилась иначе, причем, они не старались как-то ей способствовать.

В октябре в библиотеку пришел журналист, корреспондент знаменитой газеты «Известия», с заданием – написать очерк о пожарной команде, девушках, мужественно гасивших зажигательные бомбы на крыше. И так получилось, что ответить на вопросы и рассказать о военном дежурстве попросили Тоню.

При знакомстве со Смирновой Валентин Холмский, так звали журналиста, обаятельно улыбнулся. Но, начав расспросы по делу, он стал серьезен и внимателен. Сказал, что сам сначала нес дежурство на Пушкинской площади, где находится редакция «Известий», и это расположило Тоню. Спустя пару дней Холмский пришел еще раз для уточнения некоторых деталей и получения обещанной фотографии девушек из пожарного звена, которая была сделана еще в первый год войны.

Он снова был в военной форме и кирзовых сапогах, что тогда выглядело обычно для города – многие фронтовики продолжали носить форму, не имея другой одежды. Валентину за пять лет войны стал мал прежний гардероб.

− Спасибо вам, Тоня, за уделенное мне время и хороший рассказ. И разрешите вас сегодня вечером пригласить прогуляться.

Тоня растерялась от неожиданного приглашения. К тому же, красивый и статный Валентин с обаятельной улыбкой и серьезным отношением к делу ей очень понравился. Но она совершенно не думала, что сама могла ему приглянуться.

− Мне хотелось бы продолжить столь приятное и конструктивное общение, − добавил он, заметя смущение девушки, и условился  ждать ее у главного входа в библиотеку.

− В каком красивом здании вы работаете! И с книгами. Это замечательно! –  такими словами Валентин встретил выходящую Тоню. – А погода сегодня и вечером прекрасная.

Девушка кивнула. Действительно, октябрьский вечер выдался сухим, почти теплым. Начинало темнеть, но свет фонарей и желтые листья раскрашивали центр города.

На Тоне поверх клетчатого платья, которое она проносила всю войну, был надет плотный серый пиджак мамы. Сколько лет прослужили ей эти вещи! Она любила свою одежду за верную службу, но сейчас почувствовала себя неловко в таком виде. Военная форма очень шла новому знакомому, делая его еще краше. Ее же одежда, оказывается, как только что увидела девушка, лишь усугубляла непримечательность.

− Думаю, мороженое в этот вечер нас не заморозит.

Тоня не успела сообразить, как Валентин уже протянул ей лакомство, которое тогда продавалось на каждом шагу.

− Спасибо.

− Вы далеко живете?

− На Таганке, с подругой и мамой. Нам дали комнату недавно. А раньше я жила вон там, за станцией. Но дом разбомбили, сейчас там скверик…

− Разрешите мне это упомянуть в очерке.

− Если считаете нужным, я не против.

− Вот и вам довелось услышать звуки войны… Но я потом, попав на фронт, и наслушался, и насмотрелся.

− Воевали?

− Принял боевое крещение под Москвой в октябре сорок первого…

− Как и мой отец! Он был в народном ополчении и погиб под Можайском.

Валентин глубоко вздохнул. Как уже было не раз – начинаешь писать о чем-то или о ком-то – а за событием, незнакомыми людьми вырисовывается человеческая трагедия, судьба.

− А потом где вам довелось быть?

− Ржев и Берлин.

− Значит, дошли до самого конца.

− Получается, так. Как мы шутили, «с лейкой и блокнотом, а то и с пулеметом» дошли до Победы вместе с бойцами. Но пятьдесят шесть моих коллег погибло… А мы, Тоня, должны дальше жить во имя Великой Победы и в память погибших!

− Да-да! Строить достойное будущее.

− Будем стараться. Но уже совсем стемнело. Я провожу вас до дома.

В следующий раз Валентин зашел в библиотеку уже с номером газеты, где был напечатан его очерк. И пригласил Тоню в театр.

Затем их встречи продолжились, стали более частыми – по вечерам и в выходной день. Но подруга Варя не была свидетельницей зарождающегося романа. Она напросилась в командировку на Украину с заведующей отдела спецфондом, куда их отправили за получением партизанских газет. В «Ленинке» уже хранились такие газеты, привезенные из Белоруссии годом ранее.

Варя очень хотела увидеть малую родину Миши, где он вырос. Украина ее очаровала еще из окна поезда – просторы и белые хаты сразу стали ей близки и дороги. А затем послышалась и милая сердцу речь с мягким акцентом и «гэканием». И даже не верилось, что на этой земле могли в годы войны творить свои зверства бандеровцы, полицаи, сотрудничавшие с немецкими оккупантами.

Москвичей приняли радушно. Они познакомились не только с партийными работниками, библиотекарями, но и бывшими партизанами – пожилыми и молодыми.

Когда Варя вернулась обратно в Москву, то невольно затосковала: холодный дождь, огромные здания, шумное движение автомобилей и многолюдье – все это вдруг надавило на девушку. И та изливала свою печаль Тоне. А Тоня понимала, что причина – в тоске по Мише. И сама смущалась: по Сереже у нее нет такой тоски. Осталась только светлая память. А сердце наполняет радость от встреч с Валентином и еще какое-то чувство, от которого осень кажется весною…

Но какого же было удивление Вари, когда в вестибюле библиотеки она увидела одного из знакомых украинских партизан Смельчакова. Он ждал ее!

− Варенька, теперь вот я в командировке. И просто не мог не повидаться с вами. Но где вы живете, я не знаю. Хорошо, что хотя бы работаете в главной библиотеке страны! Мне и адрес подсказали, и как пройти.

− Семен! Как я рада вас видеть!

− Ох, а я рад, что вы рады!

Семен взял девушку за руки, и оба засмеялись.

− Вы надолго?

− Сегодня утром приехал, завтра утром уже поезд обратно.

− Как же так? Всего один вечер… вы где остановились?

− Та нигде… На вокзале собирался переночевать. Все лучше, чем на сырой земле в лесу.

− Нет-нет, поедемте ко мне домой. Правда, я живу в комнате не одна. А с коллегой. Но у нас есть раскладушка.

− Може, неудобно?

− Еще как удобно! Поедемте!

Варя взяла за руку Семена и потянула его к выходу.

Когда Тоня в десятом часу пришла домой, то с удивлением застала гостя, сидящего за столом с подругой и соседкой. Дальше общение Вари и Семена продолжилось искренней перепиской с обоюдным признанием в желании снова встретиться.

А Тоня отказала ради подруги пригласившему ее Валентину встретить Новый год у него дома вместе с его матерью и младшей сестрой. Все равно утром первого января нужно было идти на работу.

Холмский после этого не появлялся почти неделю, и девушка стала переживать – не обидела ли она его. Когда же он появился в субботу в конце ее рабочего дня, то Тоня ринулась к нему навстречу. И Валентин улыбнулся. Галантно надел на девушку полушубок, привлекши внимание окружающих.

Он пригласил ее в чайную, открывшуюся в Москве совсем недавно. Пять лет Тоня не пила настоящий черный чай, довольствуясь морковным, иногда – травяным.

− Тонечка, завтра у моей сестры день рождения. Приезжайте. Я уже говорил, что она и мама будут рады вас видеть. И, надо сказать, были огорчены, когда вы решили не приезжать в новогоднюю ночь…

− Ох, мне действительно неловко, что я отказала. Но я завтра обязательно приеду.

− Вот и замечательно. Только прошу вас – никакого подарка, никаких трат. Я кое-что приготовил от нас двоих, и мы вместе поздравим.

В тот вечер Тоня наслаждалась горячим чаем с баранками в обществе прекрасного молодого человека, которому она была интересна, который приглашал ее познакомиться со своими родными. Казалось, суровая жизнь начала превращаться в сказку.

Когда соседка узнала, куда должна поехать девушка, то вдруг заявила:

− Это же такой шанс! Твой ухажер журналист, сестра учиться на переводчика-филолога, отец был политработником. Мать, значит, наверняка интеллигентная особа. Хорошая семья, но тебе надо произвести на них впечатление.

− Как это?

− Хорошо выглядеть! Это важно для девушки.

− Ох… До встречи с ним я и не задумывалась о своей внешности…

− Пришла пора. Ну-ка, пойдем ко мне, надо кое-что решить!

Когда Варя вернулась с вечерних занятий, то с любопытством обнаружила Тоню в комнате соседки, которая оживленно строчила на швейной машинке, создавая платье из единственной шторы.

− Теперь и я, как и вы, с окном без занавески. Зато девица на выданье хороша будет!

Тоня смущалась, но не могла сопротивляться. Наверное, действительно так надо.

− Вы же мне теперь как дочки, − соседка перестала шить и повернулась к девушкам, продолжая дрогнувшим голосом, − и надеюсь, вы меня не оставите одну помирать…

На следующий день Тоня, в новом платье, с платком на голове, скрывающим прическу, которую ей тоже сделала соседка, полушубке и валенках с галошами, села в трамвай. Еще ей предстояло проехать на метро до станции «Аэропорт», где она никогда не была.

Валентин ждал девушку на самой станции. Вместе они вышли из вестибюля и оказались в новой Москве – с большими домами-кубами, которые потом стали называть «сталинскими».

− Надо же, выход из метро прямо в жилом доме! Вы живете в таком? – спросила Тоня, оглядываясь по сторонам и задирая голову.

− Не совсем,  скоро увидите.

Действительно, вскоре они свернули вглубь, сразу стало тихо. Показались уже знакомые Тоне московские дворики.

− Вот наш дом. Тоже относительно новый, но не такой масштабный.

Тоня увидела пятиэтажный белый дом с бордовым основанием, построенный буквой «П». Пройти к подъездам надо было через арку.

− Как вы поняли, до редакции мне довольно удобно ездить. Впрочем, вам до библиотеки тоже было бы проще добираться, чем с Таганки.

Тоня не успела ответить, поскольку Валентин уже открыл дверь в квартиру и пригласил девушку войти первой.

− Мама, Светланочка, мы пришли.

Из комнаты показались две изящные женщины, только дочь была повыше матери.

Приятно улыбаясь, они по очереди протянули руки Тоне.

− Валентин сказал нам, что вы трудитесь в Библиотеке имени Ленина, работаете с книгами. А я изучаю английскую филологию в МГУ. Думаю, у нас будет много общих тем для разговора, − сказала сестра, пока брат снимал полушубок с Тони.

− Я тоже учусь, на заочном в Библиотечном. Институт находится в Химках, но мне туда редко приходиться ездить.

− Какая вы молодец! – одобрила София Дмитриевна, − образование многое значит.

− Тоня, вы прекрасно выглядите! – воскликнула Света. А вешавший в это время верхнюю одежду на крючки Валентин с любопытством обернулся, и глаза его выразили одобрение.

Тоня, смущаясь, одернула платье и поправила прическу, забыв в ответ также сделать комплимент родственницам Валентина. Хотя они своим внешним видом привели девушку в восторг: обе в светлых блузках, с ниткой жемчуга на шее, только у матери была узкая темная юбка, а у дочери более свободная, в складочку.

− Давайте продолжим эти прекрасные разговоры в зале, − сказал молодой человек, коснувшись спины Тони и показывая на одну из дверей.

Гостья вошла в большую квадратную комнату первой. Круглый стол посредине, накрытый скатертью, а на нем бокалы, фарфоровые тарелки и столовые приборы ослепили девушку.

И пока мать и дочь носили еду и напитки из кухни, Валентин подвел Тоню к окну. Он хотел ей показать двор, видневшийся из окна. Но Тоня не могла отвести взгляд от занавесок и тюли.

− А сколько у вас комнат?

− Всего две. Эту, большую, мы называем залом. Но тут же я сплю. А поменьше комнату мама и Светланочка вместе делят. Но детство я провел тоже в коммунальной квартире.

− Тонечка, вы ведь не курите? – спросила София Дмитриевна, взяв со стола пепельницу.

− Нет…

− А мы вот все…

− Но я только в компании, − уточнила Света. – Раз Тоня не курит, сегодня и я не буду.

Света улыбнулась Тоне, Тоня ответила улыбкой. Какая обаятельно-улыбчивая семья. С ними она будет чаще улыбаться, подумалось ей.

Холмский вышел проводить Смирнову и, отсекая возражения девушки, посадил ее в такси, заплатив водителю. А на прощание впервые поцеловал, сказав, что сегодня она выглядела потрясающе и что он очень доволен – это знак уважения к его родственницам. Сам Валентин уже сменил военную форму на гражданский костюм, правда, невзрачный, но, похоже, на нем любая одежда безупречна. Помимо оживленных разговоров за столом, Света, а затем и Валентин играли на пианино, стоящем в том же зале. И теперь мелодии Шопена продолжали звучать в Тониной голове.

По дороге домой Тоня думала, что, оказывается, как хорошо знакомиться с семьей того, с кем дружишь, с кем ходишь на свидания – многое можно узнать из его детства, услышать про привычки, забавные случаи, мечты. Всю дорогу она ощущала поцелуй Валентина – первый в ее жизни поцелуй. А вот у Вари, она знала, первый поцелуй был с Мишей…

Следующие полгода Тоня почти каждое воскресенье ездила на обед к Холмским. Когда это было праздничное застолье, то она надевала платье из занавески. Если же просто воскресная встреча – то клетчатое. На лето у девушки имелось хлопковое бледно-сиреневое платье с цветочным рисунком.

Валентин провожал Тоню до ее дома. И не сразу отпускал, целуя в весенней темноте или летних сумерках. Когда Света сдала экзамены, то она с матерью уехала на подмосковную дачу к каким-то знакомым. Валентин ехать отказался, желая свой отпуск провести с Тоней, которая продолжала работать, потому что у нее отпуск был запланирован лишь в конце лета.

Молодой человек все равно приглашал девушку к себе домой в воскресенье, угрожая заболеть от сухомятки, если та не приедет и не приготовит ему нормальный обед.

Тогда еще действовала карточная система, но у Холмских ассортимент еды был гораздо разнообразней, чем у Тони с Варей. И Тоня сама с удовольствием обедала у Валентина.

В первое же воскресенье, когда они были только вдвоем в квартире, после готовки, неспешного обеда, игры Валентина на пианино, Тоня уже собралась уезжать, но разразился ливень, разрядивший дневную жару и духоту.

− Тонечка, как хорошо, правда? – подошел к окну Валентин. – Нам с тобой здесь так уютно. Не будем спешить. Дождь закончится, и поедем на такси сегодня.

− Ой, Валя, это же расточительно…

− Ничего подобного. Тогда, в первый твой приезд, такси было лучшим, самым правильным решением. И сегодня – тоже. Надо запечатлевать особенные дни нескупыми деталями.

− Особенные?

− Конечно. Сегодня мы первый раз с тобой вдвоем. И это так хорошо. Правда?

Валентин отвернулся от окна, уже любуясь Тоней, сидевшей на диване с откинутой головой и мечтательно глядящей в потолок. Ей тоже было хорошо, жарко от погоды, еды и бокала домашнего вина.

Валентин подошел к девушке, но сел около ее ног на пол, положив голову ей на колени. Тоня осторожно дотронулась до его густых волос и слегка погладила.

− Тоня… Ты самая нежная и добрая девушка на свете. Самая прекрасная.

Валентин подсел к ней, вспыхнувшей от такого признания.

− Мы ведь любим другу друга?

У Тони перехватило дыхание.

− Давай будем вместе? Выходи за меня замуж…

− Ой, Валя…

− Неожиданно?

Валентин улыбнулся, но тут же снова стал серьезен и потянулся поцеловать девушку. Охватившая ее волна уютно накрыла объятиями любимого мужчины. Сейчас она чувствовала защиту, настоящий дом, тыл – сколько лет не возникало такого ощущения!

Но когда объятия и поцелуи стали более страстными, Тоня засуетилась, пытаясь высвободиться.

− Тонечка, ты любишь меня? Ты согласна стать моей женой?

Валентин взял ее пылающее лицо в свои ладони, всматриваясь в ее блестящие глаза.

− Люблю…

Когда Тоня вернулась домой, то впервые обрадовалась отсутствию Вари. Ей хотелось побыть предстоящую ночь одной. Собраться с мыслями и пойти завтра на работу, как будто ничего особенного не произошло.

 

III

Варя, вернувшись на следующей неделе из отпуска, который она провела на Украине, сообщила Тоне, что выходит замуж и уезжает к Семену! Да, она оставляет Тоню, Москву, библиотеку. Будут жить в Херсоне, основанном когда-то при Екатерине Второй. Там у Семена работа, ему дали комнату в историческом доме, где жил сам Суворов в конце восемнадцатого века!

Как бы хотела Тоня в ответ тоже сообщить, что выходит замуж! Но Валентин после предложения, почему-то, молчит…

Соседка, узнав новость, прослезилась. А для последнего Вариного дня на работе испекла пирожки с капустой, чтобы та угостила сотрудников на прощание. Девушки приехали в библиотеку с корзиной, накрытой полотенцем и аппетитно пахнущей.

Коллеги с удовольствием и весельем принялись за угощение в обеденный перерыв, желая Варе счастливого пути, счастливой семейной жизни. А, узнав, что Варя зовет в гости Тоню, у которой как раз подошел отпуск, но та отказывается (все понимали – нет денег), то решили собрать по крупицам на билет. Тоня была безмерно благодарна. Ей не только хотелось попутешествовать с подругой, проводить ее в новую жизнь, посмотреть, где она теперь будет жить, но и убежать хоть на время из Москвы, от Валентина, который стал каким-то задумчивым, отстраненным. Его мать и сестра уже вернулись, но, почему-то, не последовало приглашения на воскресный обед.

Валентин рассеянно чмокнул в щеку Тоню и пожал руку Варе, помог занести вещи в вагон. Когда поезд тронулся, он пытался закурить сигарету, поэтому не сразу среагировал и помахал рукой.

А вдруг он совсем ее забудет, передумает, пока она в поездке, так далеко? Тоня еле сдержала слезы, не глядя на вдохновленную, возбужденную Варю, которая смотрела в окно на остающуюся позади Москву и прощалась с родным городом.

Вернулась Тоня из отпуска с робкой надеждой. Но в сентябре, когда она поняла, что беременна, ее охватил страх. С того дня, когда Валентин сделал ей предложение, они больше не оставались вдвоем наедине, не считая уличных прогулок. Надо поговорить с Валентином, признаться, а дальше – либо радость, либо отчаяние.

Даже на работе заметили угнетенность Смирновой, но та отмалчивалась. Наконец, настал решающий момент. Момент, меняющий судьбу. Но как же он отличался от тех, которые были в военную пору! Как давил, отнимая силы.

В волнении Тоня вышла из библиотеки навстречу Валентину и попросила его сегодня пройти в скверик, где стоял когда-то родительский дом. Ей казалось, что там у нее будет больше сил и мужества для разговора, для принятия ответа от Холмского.

В скверике было уже темнее, чем вдоль дороги. И это хорошо.

− Я ведь ни разу с тобой сюда не заходил, − заметил Валентин, оглядываясь.

− Валя, мне просто надо тебе сказать что-то очень важное…

− Важное? Что же?

− Валя, я беременна…

− Как?

Даже в темноте видно было, что он растерялся – хотел отпрянуть, но совладал с собой, только неуверенно нащупал карман, чтобы достать сигарету.

− А разве этого не могло случиться?

− Когда? Может, это у тебя случилось на Украине?

Обидеться на такую реплику или попытаться понять его? Но пока Тоня молчала, боримая разными чувствами, Валентин уже оправился от известия.

− Нет, нет, прости. Это от неожиданности. Ни ты, ни я, надо признать, не думали о последствиях. Видишь ли, когда вернулись мама и сестра, я им рассказал о намерении жениться на тебе. Они посчитали, что еще рано, что мы торопимся. В общем, они правы.

Но я все это время думал… Я тебе предложил выйти замуж и назад свое слово не заберу. Но, раз будет ребенок, мы поженимся, не откладывая. И ты переедешь к нам.

− Ох, Валя! Ты не охладел ко мне?

− Что ты!

Валентин обнял Тоню.

− Ты будешь мне верной и доброй женой. Я это знаю. Ты милая, умная, честная, искренняя. Только лоска тебе не хватает. А лоска мои тебе прибавят, − уже шутя заключил он, проведя пальцем по носу невесты.

Через несколько дней, никому не говоря, они расписались. Тоня снова надела платье из занавески. После росписи они поехали домой к Холмским, чтобы объявить новость.

− Мама, сестра, мы сегодня поженились.

София Дмитриевна приложила руку к груди, а Света стрельнула глазами на молодоженов и посмотрела на мать.

− Как неожиданно…скоропостижно… Ну, что же, поздравляем, − сказала София Дмитриевна.

− Да, да, поздравляем! − завторила Света.

− Я так понимаю, раз вы это сделали быстро и втайне, то свадьбы не будет?

− Не будет, − подтвердил Валентин. – И я пока перееду к Тоне. Коммунальную комнату надо за собой сохранить, и вы заодно попривыкнете к тому, что я теперь женат.

− Это правильно, комнату надо оставить за собой, − согласилась София Дмитриевна, уже оттаивая.

Пообедали вчетвером, ведя деловые и натянутые разговоры. Затем Валентин собрал чемодан. София Дмитриевна дала еще постельное белье как подарок. На прощание условились, что при возможности в один из воскресных дней молодожены приедут с Тониной мамой для знакомства.

Зоя Федоровна мало удивилась – она понимала, что дочь выросла, а сама так редко бывает дома, что поговорить по душам, разоткровенничаться с ней у Тони не было возможности, вдохновения. И, конечно, постаралась освободить воскресный день для знакомства.

Холмские на своем пороге увидели деловую и серьезную женщину с короткими волосами.

− Соня? – как-то строго вдруг спросила Зоя Федоровна вместо приветствия.

София Дмитриевна, привыкшая себя держать в руках, растерялась уже второй раз за месяц. Признать или не признать подругу юности? Не признать глупо.

− Неужели Зоя? Вот судьба! Сколько лет, дорогая!

− Значит, это Владлен и Света, − оглядела Зоя Федоровна заинтригованных молодых Холмских.

Тоня зыркнула на мать, а потом перевела взгляд на мужа. Какой Владлен?

− Мама, он Валентин, − шепнула она в ухо матери.

− Я прекрасно помню, как зовут детей Кочергиных.

− Это сложная история, давайте лучше пройдем в зал, а то так и простоим здесь до вечера, − ломая изящные руки с красным маникюром, сказала София Дмитриевна.

Когда-то Зоя прилюдно, откровенно выясняла отношения с Соней – они не могли поделить парня, будущего отца Владлена и Светы. Но Соня оказалась хитрее и тише. В итоге Зое сделали выговор, отчитали на собрании за неподобающее для комсомолки поведение и перевели на другой участок. Соня же осталась в штабе, продолжая работать секретарем.

Поэтому сейчас Зоя Федоровна решила не разбираться в путанице имен и даже не спрашивать, где сам Кочергин. Это понравилось Софии Дмитриевне и, провожая гостей в прихожей, она уже обаятельно улыбалась бывшей подруге как просто новой знакомой.

В такси Владлен-Валентин ехал молча, прислушиваясь, о чем говорят на заднем сиденье жена и теща.

Тоня пыталась расспросить мать, откуда она знает Софию Дмитриевну, почему Валентина назвала Владленом, почему другая фамилия. Та без подробностей отвечала, что в молодости работала в одном штабе с молодым Кочергиным и Соней. Обеим он нравился, но встречался именно с ней, а  в итоге стал мужем Сони. Потом они еще пересекались по партийной работе несколько раз, Кочергин уже стал начальником, рассказал Зое, что у него двое детей – Владлен и новорожденная Света. Тогда у самой Зои уже была маленькая Тоня.

Выйдя из машины, Тоня подступила к мужу с расспросами. За время поездки он уже обдумал, как и что говорить.

− Давайте остановимся. Не стоит эту тему затрагивать в комнате – даже у стен есть уши. Сейчас я вам кое-что скажу, но вы обещайте мне, что будете молчать и не вернетесь к этой теме.

Женщины пообещали.

− Дело в том, что отца посадили…объявили врагом народа…расстреляли. Т.е. мы не знали, что его убили. Но мама выяснила через свои связи. Чтобы спасти нас, чтобы ее тоже не посадили, а мы не остались сиротами с клеймом врага народа, она снова вышла замуж, и мне сменили имя. А Света тогда была совсем маленькой, имя распространенное, да и тезка дочери самого вождя.

У Зои Федоровны сжалось сердце – значит, Кочергина давно нет в живых, последняя их встреча была незадолго до его ареста. А горькая доля все это пережить досталась не ей. В одно мгновение она простила Соню. Тем более, с Тониным отцом жили хорошо, ладно. Он мог терпеть ее резкость, неуклюжесть ведения быта. И у Тони отцовский характер – умение терпеть. С возрастом Зоя Федоровна стала видеть, какое это ценное качество.

Тем временем Тоня сочувственно коснулась локтя мужа. И он, увидев ее взгляд, облегченно подумал, что не ошибся в выборе спутницы жизни.

В апреле тысяча девятьсот сорок седьмого года Тоня родила дочку, которую назвали Татьяной – как любимую героиню Тони из пушкинского «Евгения Онегина». Валентин решил, что с ребенком лучше будет жить в квартире, а не в коммуналке, где на несколько семей один туалет, общая ванна и кухня.

Но смириться с решением Валентина оказалось для его матери и сестры нелегко. Они должны были переселиться в зал, уступив свою комнату молодоженам. Но сразу заявили, что зал перестает быть общим. Света ходила пасмурная и раздражалась, когда слышала плачь ребенка – эти звуки мешали ей сосредоточиться на чтении, написании курсовой, и тогда она садилась за пианино. Софию Дмитриевну мучила бессонница – она всегда просыпалась от ночного бодрствования внучки, слышала, как Тоня ходит из комнаты на кухню, укачивая младенца. Пеленки, тряпочки теперь портили вид ванной комнаты.

Валентин тоже не высыпался и даже рад был уехать в командировку. Но, когда он вернулся, то София Дмитриевна высказала ему накопившееся, позвав его к себе и предусмотрительно закрыв дверь.

Тоня не знала об их разговоре, идя из своей комнаты мимо бывшего зала на кухню, поэтому невольно услышала то, о чем раздраженно, поэтому довольно громко говорили мать и сын.

− Мало того, что ты умудрился жениться на дочери той, которая меня узнала и раскрыла нашу тайну. Так теперь еще уезжаешь, оставляешь жену на нас. Посмотри, как я осунулась, синяки под глазами, посмотри на Свету – еле учится.

− Что ты от меня хочешь?

− Хотя бы скажи своей жене, чтобы по ночам не топала! На кухне своими кипячениями парилку устроила. Весь подоконник в ее банках.

− Мама, ты придираешься. Я же работаю, содержу всех вас. Командировка премию сулит.

− А не женился бы, было бы легче! Плохо ему жилось! Взвалил на себя ношу…

− Не говори так! Я всегда избегал ссор с тобой, ты отчима свела в могилу, а теперь меня хочешь достать!

Тоня закрыла рот рукой – такого разъяренного голоса мужа она еще не слышала. Неужто он, обаятельный, уверенный в себе, прошедший войну, может так кричать? Но ведь и жалко его – свекровь оказалась женщиной с тяжелым характером, а Света – капризной девушкой. Ей стало так обидно за себя, мужа, ненужную внучку, что на глаза навернулись слезы, и она поспешила на кухню.

В то время после родов женщина могла находиться в декрете около двух месяцев. И когда настала пора выходить Тоне на работу, Валентин устроил все довольно мудро: выбил через «Известия» съем дачи в Подмосковье для матери и сестры, уговорил соседку Тони переехать к ним на лето и стать нянькой дочери, похозяйничать в квартире. Та уволилась с работы, на которой все равно получала копейки, и, со счастливым чувством того, что сможет побыть настоящей бабушкой, что в ней нуждаются, поехала на другой конец Москвы.

Тоня восхитилась сообразительностью мужа, но ее смущало, что приезд няни придется скрывать от свекрови и золовки, а к их возвращению прибраться в их же комнате так, чтобы те ничего не заподозрили. Но она теперь Холмская и вынуждена жить по правилам этой семьи – так ей сказал Валентин, то ли иронизируя, то ли всерьез.

В библиотеке, пока не было Тони, произошла модернизация − запустили пятидесятиметровый вертикальный конвейер для перевозки книг, был пущен электрический поезд и ленточный транспортер для доставки требований из читальных залов в книгохранилище. Она с радостью приступила к своим библиотечным обязанностям в более приветливом и родном Пашковом доме. А с осени продолжила еще и учебу.

Той же осенью ее наградили в числе других сотрудников, которые несли службу в библиотеке в годы войны и спасли от огня великолепное, одно из самых красивых зданий Москвы, сберегли книжный фонд, работали за себя и за ушедших на фронт.

Ей подарили том сочинений любимого писателя − Пушкина. Теперь это будет ее личная книга, пока единственная.

Вечером она с радостью показала книгу Валентину. Но он довольно равнодушно повертел том в руках.

− Что ты так радуешься? У нас в прихожей целый шкаф книг. И Пушкин есть, − сказал Валентин и вышел из комнаты.

Поникшая, Тоня села на кровать, положила на колени книгу, погладила раскрытые страницы и не заметила, как ее слеза упала на бумагу, оставив навсегда небольшой след.

 

 

 

 

 

1979

IV

Тоня вернулась с похорон Сережи, которого проводили с военными почестями как полковника, давая залпы. Вспоминали его заслуги перед разведкой и контрразведкой. Но для Тони он всю жизнь был просто добрым другом, а еще − лучшим мужчиной на свете.

Она не рассказывала дочери сокровенное о нем, поэтому для Тани он был просто друг семьи, дядя Сережа. Но сегодня Тоне так хотелось поделиться с взрослой дочерью о личном. Вечером за ужином, оставшись на кухне с ней вдвоем, Тоня призналась:

− Ведь он в сорок восьмом вернулся в Москву и пришел в библиотеку, чтобы меня увидеть. Помнишь, я тебе говорила, что в годы войны дружила со связистом зенитной установки на крыше?

− Припоминаю…

− Это и был дядя Сережа. После госпиталя он попал в разведку, занимался шифрами. И не мог писать письма. Но подробности не рассказывал, отшучиваясь, что расскажет лет через пятьдесят… И вот теперь уже не расскажет…

Таня, до этого слушая рассеянно, вдруг с интересом посмотрела на мать. Ей, взрослой, дважды разведенной женщине с двумя детьми, стало ясно, что пару связывало более сильное чувство, чем просто дружба и общая военная юность.

− Так вот, я ему, конечно, сообщила, что вышла замуж и родила тебя. Как-то он приехал к нам в гости и заметил, что у нас с твоим папой не очень хорошие отношения. Но молча наблюдал и в последующие редкие встречи. А потом вдруг признался, что любит меня и готов стать отцом тебе.

− Что? Вот дает!

− А я серьезно об этом думала. Мне было так тяжело с Валентином и так легко с Сережей…

− Мама!.. В принципе, я понимаю. И знаешь, что я думаю? Ты пожертвовала любовью ради иллюзии семьи, которая у тебя все равно распалась. Папа-то ушел, рано или поздно, но ушел.

Тоня задумалась, а потом уверенно сказала:

− Нет, это была не жертва. Уйди я к Сереже, у меня была бы отягченная совесть. Я тогда это чувствовала. А любовь отравляется и оскорбляется нечистой совестью.

− А для чего такая любовь нужна – нереализованная? – Таня закурила.

− Она росла с годами и давала мне силы, вдохновение…

− По-твоему, у меня вообще после двух разводов самая нечистая совесть, нет сил и вдохновения?

− Что ты, о тебе я не сужу. Хотя ты знаешь, я была против развода и с первым, и со вторым твоим мужем. Я говорю лишь о своей любви.

Вдруг на кухню ворвались обе внучки, у младшей в руках был тот самый том Пушкина.

− Бабушка! Знаешь что? Ты похожа на эту книгу!

Тоня и Таня онемели от неожиданности, а потом вдруг рассмеялись.

− Ты моя радость! – протянула Тоня руки к внучке, та подошла и оказалась в теплых объятьях вместе с книгой.

− А я? – надула губки старшая.

− И ты тоже моя радость! Иди сюда.

И пока бабушка обнимала внучек, целуя поочередно их макушки, Таня встала из-за стола и принялась мыть посуду. Она хотела остаться одной. Когда мать и дочки уснут, то снова достанет припрятанную бутылку коньяка, будет читать и выпивать. Как же ей сегодня хочется напиться, чтобы забыться!..

Со своим первым мужем Таня училась в одной школе, но в параллельных классах. Юра пригласил ее на танец на выпускном, тогда они впервые говорили друг с другом практически без свидетелей, окутываемые музыкой. Когда Юра вернулся из армии, став более крепким, уверенным, возмужавшим, то продолжил общение с девушкой. Таня училась в Полиграфическом институте, попав в самый первый набор по книготорговой специальности. Она не хотела быть библиотекарем, но тоже любила книги, видела, какое значение в ее время приобрели продавцы и товароведы книжных магазинов – как их уважали, как спешили подружиться влиятельные и знаменитые личности. Пример матери ее не вдохновлял, другое дело – пример отца. Холмский для нее мог достать косметику, красивую ткань для пошива одежды, обувь. На день рождения приглашал в ресторан. Пусть и со своей новой женой, но что с того.

К тому времени Тоня с дочерью и няней жила в полученной квартире в Печатниках (название их забавляло − семья любителей книг оказалась в районе с книжным названием). А Валентин после развода снова переехал на Аэропорт.

Училась Таня на Садово-Спасской в усадебном здании, где раньше пел сам Шаляпин. А сейчас собиралась интеллигенция. Но творческие вечера ей быстро надоели. Что толку от этих бесконечных философствований, споров физиков и лириков, поэтических выступлений. Поэтому она без сожаления покидала пораньше собрания и ехала на свидание с Юрой. Защитив диплом в начале лета, через месяц Таня уже вышла замуж.

Папа-журналист и тетя Света, которая писала статьи для «Иностранной литературы», были знакомы с людьми из книжного дела, помогли ей получить распределение в Москве. И счастливая Таня вышла на работу продавцом в самый главный магазин книг – «Книжный мир». От него до маминой библиотеки можно было дойти пешком мимо Кремля и Красной площади.

Ей нравился муж, работа, образ жизни, бурлящая столица. Но рожать детей она пока не хотела. Опять же тетя Света подсказала, как можно избежать нежелательной беременности. Но Таня, все-таки, поддалась на уговоры Юры, подумав, что действительно надо родить сейчас, а потом уже вздохнуть свободно. И в тысяча девятьсот семьдесят втором году  родила Ларису (Лару, как сама ее называла в честь героини запрещенного тогда романа «Доктор Живаго» Пастернака, которого тайно прочитала – книгу передавали из рук в руки на сутки). Еще была жива няня, на попечение которой Таня оставила дочку. Няня отводила Ларочку в детский сад, забирала оттуда, гуляла с ней, лечила, если та заболевала, кормила. А мать и бабушка работали.

Но с каждым годом Таня и Юра все больше ссорились. Он попрекал жену, что та совсем равнодушна к дому, предпочитая домашнему очагу вечеринки, посиделки у тети Светы, рестораны, театры, концерты, куда ей всегда находился билетик. Правда, Таня с собой брала бы и мужа, но он, сходив несколько раз, стал потом отказываться, уставая на заводской работе и предпочитая вечером побыть с дочкой, посмотреть телевизор, почитать газету и даже поговорить с тещей.

Официально Таня зарабатывала меньше мужа, но фактически вся обстановка в квартире была сделана благодаря ее знакомствам, потому что просто так вещи было сложно достать, даже если отстоять очередь.

− Я тебе дочь родила, я тебе всю квартиру обставила, так что не дави на меня и не указывай, что мне делать! Как еще поддерживать знакомства, если не вращаться среди нужных людей?

Тоня невольно слышала этот разговор, происходящий в соседней комнате, и с печалью вспомнила ссоры ее бывшего мужа и свекрови.

Обвинив Юру в том, что он ее задушил, Таня ушла к другому мужчине. А после оформления развода и регистрации нового брака вернулась к дочери и матери. Няня к тому времени умерла.

Через год она снова родила девочку, также исполняя желание мужа. Назвала Ритой в честь главной героини запрещенного романа «Мастер и Маргарита» Булгакова, читаемого тогда в самиздате. И также после бесконечной череды ссор развелась.

− Ничего, я себе еще найду мой идеал! – бодро уверила Таня мать. – Тетя Света смогла за дипломата выйти и уехать за границу! Вот я к ней в гости поеду и тоже выйду за иностранца!

Тоня, морщась, отмахнулась от слов дочери. Вот и пушкинская героиня Татьяна Ларина со своим отказом Онегину и верностью мужу! Хорошо, что хотя бы за границу не так легко выехать.

Сама она после развода с Валентином снова, во второй раз, съездила на Украину и навестила Варю, которая в шестидесятом году переселилась вместе с мужем и тремя детьми на село с замечательным названием Любимовка в той же Херсонской области и жила в так называемой землянке – небольшом белом домике. А к семидесятому году всей семьей достроили добротный, пятикомнатный дом с отдельной летней кухней, виноградником у входа, с обеденным столом на дворе под орешником. За ореховым деревом начинался небольшой сад, где росли персики и крупные сливы. За садом – тоже небольшой огород.

− Вот такое хозяйство. Летом, конечно, у нас тут горячая пора не только из-за погоды.

− Варюша, все равно, как хорошо! Дом – полная чаша. Ты только покажи, где продукты, как ты готовишь. И я тебя немного разгружу – сама поготовлю.

− Да сейчас вон фрукты-овощи свежие. А борща я огромную кастрюлю навариваю на несколько дней. Хлеб в магазине теперь продается. Дети сами за молоком бегают.

− Я им конфет московских привезла, тебе со Степаном колбасу. Только, кажется, они уже расплавились от жары.

− Ничего, съедим!

В те две недели подруги наобщались вдоволь, с радостью замечая, что ни возраст, ни семьи, ни расстояние, ни ставший различным образ жизни не отдалили их друг от друга.

После ужина старшие дети, Саша и Наташа, уже учившиеся в Херсоне и приехавшие на студенческие каникулы в Любимовку, уходили на село гулять со своими сверстниками. Младшая, Оксана, деловито хозяйничала, размывая посуду и вытирая ее полотенцем. Степан уходил в дом смотреть телевизор, под который засыпал. Подруги оставались сидеть во дворе за столом в сумерках.

− Таня только в школу пошла, а у Валентина уже кто-то появился. Света в ресторане случайно встретила его с другой женщиной. И тогда он ей сказал, что это коллега. «Репортеры такими не бывают», − сказала она мне. Но я сделала вид, что не услышала. Она не раз провоцировала на ссору. Поэтому я не придала значения ее сообщению. Оказалось год спустя, действительно не репортер. А дочка редактора, только другой газеты. Такая в любовницах ходить не будет. И это хорошо по-своему. Долго не пришлось ему меня обманывать. Как-то я ему даже высказала, что он по жизни много юлит. А он красиво так ответил, что приспосабливаться и извиваться его заставляет сама жизнь. Но мне противно, когда свои склонности сваливают на обстоятельства… В общем, отпустила я его без скандала, спокойно. Он даже уязвился. «Может, ты меня не любила?», − спросил. « Может, и не любила», − ответила я. Тогда у меня внутри была пустота. Только любовь к дочери, переписка с тобой и общение с Сережей напоминали мне, что я не умерла, живая. Сережа цельный человек, у него хорошая жена, сын растет. Работа засекреченная, звания получает, но не превозносится. Как был скромным, так и остался. Они к нам на мой день рождения приедут или мы с Таней к ним – встречи какие-то теплые, простые. Я даже иногда подумывала, а не влюбятся ли Таня и Миша в друг друга? Но нет, Таня порхает, никого особо не выделяя. Много у нее друзей, ухажеров. А Миша серьезный, на учебу нацелен, сухо с ней разговаривает.

Оксана прошла мимо, сообщив по пути, что с посудой закончила и теперь идет покататься на качелях в саду. Варя, посмотрев ей вслед, начала о себе:

− А мне вот только физически тяжело. Мы оба хотели сюда переехать из города, чтобы был дом, свое хозяйство. Но дети маленькие, дом строить надо, работать надо, еще партийную нагрузку дают, сад, огород, утки. Валилась с ног, даже язык заплетался от усталости – уж я это тебе в письмах не писала, чтобы не тревожить. Но ничего – как вспомню наши ночные дежурства на крыше, эти самолеты, бомбы… Холод, постоянное чувство голода, и дома-то не было, одежды… Так вставала утром и плелась, куда надо, руки сами делали, что надо. А настроение хорошее.

− И местность тебе по душе, и люди. Даже акцент появился!

− Да. Кто бы мог подумать, что Украина станет моим домом. Миша был как намек, как открытие этого пути. Храню память о нем. Но, знаешь, Тоня, что-то искусственное делают, а мы повлиять не можем − урезали нашу фамилию.

− Как это?

− Степан же Смельчаков, и я мужнину фамилию уже как свою воспринимаю. И вот при получении паспорта Саше и Наташе сделали фамилию Смельчак. Оксане, наверное, тоже так оформят.

− Надо же…

Перед домом у ворот послышался девичий смех. Это вернулась Наташа. Ее провожал молодой человек.

Когда она вошла, уже невидимая в темноте, Варя спросила:

− А Саша где? Снова в мужской компании?

− Кажется, да. Я и в кино его не видела.

− Маленькие дети – маленькие заботы. Большие дети – большие проблемы, − всплеснула руками Варя. Тоня наблюдала за ней в тусклом желтом свете фонаря.

− Снова пьяный придет. Уж не знаю, как его отвадить. Отец-то выпивает, даже напивается, но только в праздники. А этот… И ведь поддержки нет на селе, в юмор все обращается. Мол, я обычаев местных не знаю.

− Прям так и говорят?

− Смеются! Видишь ли, говорят, лучше пусть с мужиками выпивает, чем с бабами по углам, да в степи… Не хочу этому потворствовать! Отца будить жалко, а сама уж я его дождусь.

− И я с тобой посижу еще. Такие звуки, запахи, тепло… Как чудно и как обволакивает…

− Ты у меня поэт!

Варя обняла подругу, коснувшись горячим виском щеки Тони.

− Какая кожа у тебя до сих пор нежная… А моя вот огрубела, сначала даже слазила, когда обгорала, шелушилась.

Тоня не ответила. Действительно, разница была заметной. И ногти на руках у Тони были городские, ухоженные. За руками Тоня даже больше следила, чем за лицом, потому что теперь она работала в архиве библиотеки, с документами, историческими записками, телеграммами, фотографиями. Работа стала более спокойной и кропотливой, подходящей ее возрасту. А сама библиотека, переместившаяся в новое здание с колоннами, построенное рядом с Пашковым домом, напоминала величественный храм культуры. В тысяча девятьсот шестьдесят втором Государственная библиотека СССР им. В.И. Ленина отметила свое столетие. А десять лет спустя ее директором стал известный ученый, профессор Николай Михайлович Сикорский, ведший на телевидении передачу «Круг чтения». Он окончил Полиграфический институт, а потом заведовал в нем кафедрой книговедения и редактирования, на которой училась Тонина дочь. Как странно, столько пересечений было у Тони и Тани в профессиональной деятельности, в любви к книге – и такое разное отношение к жизни и даже к своей работе. Когда Тоня с блеском в глазах рассказала дочери о своем переходе в архив, о создании Всесоюзного музея книги, о росте значения Ленинской библиотеки для культуры и общества, Таня вяло выслушала. Мысли ее были заняты идеей перехода из «Книжного мира» в «Московский Дом книги» на Новом Арбате – огромный магазин с большими окнами, специально спроектированный для книжной торговли. В нем был разрешен доступ покупателей к книжным полкам.

 

V

В «Книжном мире» Таня обросла нужными знакомствами с влиятельными и знаменитыми клиентами: актерами кино и театра, папиными коллегами-журналистами, чиновниками, сотрудниками «Елисеевского гастронома». Она с азартом сообщала им о поступлении дефицитных книг, даже умудрялась откладывать для них экземпляры Дюма, Хемингуэя, Стивенсона, Ремарка. Это ей сходило с рук до тех пор, пока она не осмелилась снабжать «книжников», которые затем продавали книги на черном рынке втридорога и делились выручкой с Таней. Почувствовав, что за ней следят, она сообразила уволиться самой, пока ее не уволили, и перейти работать на Новый Арбат, но уже в отдел букинистки – прием книг у населения.

Как-то за ней заехал знакомый на «Жигулях». Собираясь к нему на встречу, она обронила матери, что машина этого товарища куплена на проданную «Библиотеку всемирной литературы», состоящую из двухсот томов.

− И ты с таким общаешься?

− А что тут плохого?

Таня нанесла на запястья несколько капель французских духов «Opium» от Yves Saint-Laurent, которые даже в самом Париже еще были новинкой, захватила парижский черный клатч и поспешила выйти – «книжник» наверняка заждался в своей новенькой машине. Но ничего, пусть подождет.

Тоня, закрыв за дочерью дверь, поморщила нос – тяжелый запах у этих духов. Не хотелось бы, чтобы внучки ассоциировали этот аромат со своей матерью.

− Куда едем? – роскошно улыбаясь, спросила Таня водителя, садясь в машину.

− В «Арбат», там сегодня поет сам Магомаев.

− Да ты что! Обожаю Муслима!

− Я же говорил, сюрприз тебе понравится.

Пара подъехала к огромному ресторану рядом с книжным магазином, где работала Таня.

− Свободная советская женщина может почувствовать себя действительно свободной именно здесь.

Насвистывая, «книжник» открыл дверцу машины со стороны Тани и помог ей выйти. Затем с заднего сиденья взял небольшой сверток, оглядел свои «Жигули» и подставил руку спутнице.

Они вошли в зал, где уже собралось не меньше тысячи посетителей. Официант показал им забронированный столик – не в первом ряду, но все равно, сцену хорошо видно.

− Сегодня, дорогая моя, ты будешь пить шампанское!

− Есть повод?

− Конечно, повод – провести с тобой вечер. Заметь, мы первый раз на свидании. Надеюсь, не последний.

«Книжник» подождал, пока официант, разложив меню, уйдет.

− А еще у меня сегодня тут сделка. Народу пруд пруди, хорошее место, затеряться легко.

− А… − понимающе протянула Таня и посмотрела в знакомое меню – разнообразия мало, но времена не выбирают, а приспосабливаются, как говорил ее отец.

Когда официант подошел, то «книжник» сразу заказал шампанское и фрукты. Таня выбрала севрюгу по-московски с грибами и яйцом. «Книжник» решил взять то же блюдо.

Когда на сцену вышел известный певец, любимый многими не только в Советском Союзе, но и за его пределами, а на родине имевший колоссальную популярность, то Таня уже осушила первый бокал. Поэтому ее реакция на выход Муслима Магомаева была более бурной, чем она осознавала.

Сначала он исполнил довольно спокойные и красивые, мелодичные песни, в том числе, потрясающую «О море, море». А с «Лучшего города Земли» началась танцевальная программа.

− Хочу танцевать! – сообщила Таня, слегка ударив по столу рукой с красным маникюром.

«Книжник» покорно встал, но вдруг замешкался – он не хотел оставлять сверток без присмотра.

− Танечка, я буду немного неловок, но кое-что вынужден держать при себе.

Таня отмахнулась, а «книжник» спрятал сверток под пиджак, прижимая рукой.

Магомаев пел «Королеву красоты», Таня танцевала непринужденно, а партнер, действительно, был неловок, чуть загибаясь на один бок и поглядывая на оставленный столик. Наконец, он заметил то, чего ждал.

− Танечка, мне надо отойти поздороваться.

− Возвращайся! – согласилась Таня, хлопая певцу.

Магомаев ушел со сцены, а «книжник» подошел к своему столу уже под звуки вокально-инструментального ансамбля.

− Самое время, пока все перемещаются и снуют, давай, − сказал ожидавший мужчина в широком пиджаке. «Книжник» сделал вид, будто что-то смахивает со своего стула, а сам в это время протянул сверток напарнику.

Но вдруг, в полутемноте, расцвеченной дискотечным светом, откуда-то появились еще двое мужчин.

− Стоять на месте! – скомандовал один из них, доставая из нагрудного кармана удостоверение.

Это была не милиция, хуже – представители КГБ. Сообщники растерялись. Но через несколько секунд напарник «книжника» дернулся и побежал, расталкивая встречающихся на пути посетителей ресторана. Путь ему преградил милиционер у выхода из зала.

А «книжнику» тем временем заломили руки и на глазах у изумленной публики повели к выходу.

Таня, увидев разборку, пришла в ужас и замерла на мгновение, как когда-то ее мать на крыше библиотеки в первый прилет немецких самолетов. Танцы продолжались, но она стояла, стесняясь подойти к столу. Какой позор! Он даже не посмотрел в ее сторону. Использовал свидание с ней как прикрытие незаконной сделки! Значит, в свертке был не просто дефицит или раритет, а запрещенная книга или ворованная…

Потом она все же подошла, пылая от стыда, к столу, чтобы взять сумочку. Надо было рассчитаться за ужин. Официант сразу появился из темноты. Таня открыла кошелек, но с новым ужасом поняла, что у нее не хватает денег.

− Мне нужно позвонить отцу. Он привезет, − попросила она официанта. Тот сопроводил ее до телефонного автомата.

Валентин приехал довольно быстро. Хорошо, что в тот вечер он оказался дома.

− Танюша, все бывает. Держись. Сейчас поедем ко мне.

Он молчал в такси, на улице, в подъезде. Но дома, сняв с дочери малиновое пальто в черную клетку, попросил:

− Расскажи подробней.

Таня, зайдя в большую комнату, которая снова стала общим залом, только вместо пианино уже стояла музыкальная аппаратура и видеомагнитофон, выложила, как есть, что произошло.

Валентин молча выслушал, а потом заявил:

− Итак, ты прекращаешь эти знакомства. Я тебя выручать больше не буду. Не позорь наше имя. Мы хорошо известны, у нас хорошая репутация. Если ты ее испортишь, я тебя не пожалею. Поняла?

Таня заплакала.

− Ты поняла?

− По-о-няла-а, − рыдая, ответила она.

Какой унизительный вечер! Мало ей происшествия в ресторане. Так еще собственный отец, этот обаятельный человек, которым она восхищалась, стал жесток и холоден!

Его жена не появлялась, зная, что разговор закрытый, но не удержалась и подслушала, подойдя к двери.

Таня стала ощущать, что жизнь не удалась. Мрачная, она нехотя ездила на работу, раздражалась на дочек, избегала разговоров с матерью. Когда дети и мать засыпали, Таня, обычно это время проводящая на вечеринках, все чаще оставалась дома, усаживалась с книгой на кухне и опрокидывала пару рюмочек коньяка.

Сегодня к вечеру разыгралась февральская вьюга. Мама, вернувшись с похорон, растеребила душу своим признанием о чувстве к умершему другу и отказом ему. Таня вдруг вспомнила строчки из стихотворения Пушкина «Зимняя дорога»:

«Выпьем с горя: где же кружка?

Сердцу будет веселей».

И, отложив новый роман Мориса Дрюона, пошла за семейной книгой. Ей захотелось взять именно ее – ту, которую читала с детства. Листая знакомые страницы, она выпила уже и третью, и четвертую рюмку. Хотела налить пятую, но бутылка оказалась пуста.

− Ну, еще капельку!

Таня настойчиво начала трясти бутылкой. И, действительно, остатки коньяка собрались в каплю и выплеснулись, только попали не в рюмку, а на страницу, на которой начиналась «Сказка о рыбаке и рыбке».

− Ой… Ты моя подружка, ты тоже выпила, пригубила, − обратилась Таня к книге. Положила голову на стол, в упор смотря на нее, и заснула.

 

2000

VI

Рита сжала кулаки, ее щеки пылали. Но не оттого, что с ней разговаривал Андрей, в которого она была влюблена. А от вести, которую он сообщил.

Оказывается, ее сестра с Максимом – мужем Лары и другом Андрея – скрываются от американских спецслужб, поэтому не могут выйти на связь. Сколько времени им понадобится, чтобы вернуться обратно в Россию, неизвестно. И Рите придется самой растить их семилетнего сына Алешу.

Когда Андрей ушел, она, чтобы успокоится, достала из книжного шкафа бабушкину книгу. Это был ее успокаивающий ритуал – листать «Евгения Онегина», всматриваясь в черно-белые изящные иллюстрации. Ей предстояло осторожно сообщить новость бабушке, матери и племяннику, которые должны скоро прийти домой.

Рита провела пальцем по силуэту задумчивой Татьяны Лариной, а потом нашла изображение и смотрящего вдаль Евгения Онегина.

Год назад она окончила мамин институт (ставший к тому времени Московской государственной академией печати), выучившись на иллюстратора, оформителя книг. Лара же пошла по стопам матери, отучившись на книговедческом факультете. Но выбрала работу в издательстве, выпускающем подарочные книги и альбомы, что в девяностые годы было довольно прибыльным делом.

Тогда страна удовлетворяла книжный голод, книг выпускалось много и различной тематики. Огромнейшим спросом пользовалась православная литература. Такие книги начали продавать не только в лавках при открывающихся храмах, но и в специализированных больших магазинах. В одном из них стала работать Таня товароведом к огромному удивлению Тони и Валентина.

Переломный момент в жизни Тани случился в том же семьдесят девятом году. В июле, за год до московской Олимпиады, она попала на концерт французского певца с одесскими корнями Джо Дассена, который приехал на открытие гостиницы «Космос». Эту гостиницу специально построили для состоятельных гостей Олимпиады, в строительстве принимали участие французские архитекторы.

Иностранная делегация, уже знакомые благодаря отцу журналисты-международники, сам певец, любимый миллионами, а теперь поющий вживую – не с экрана и не с магнитофона, вдохнули в Таню новые силы и надежду. Она познакомилась с французским фотографом, который на ломанном английском повторял, глядя на нее, «charming smile» и на родном французском «belle dame». Как же ей нужны были эти комплименты!

Приходя домой и глядя в зеркало, Таня замечала, что в глазах снова появился блеск, а мешки под глазами как будто стали меньше. Ей надо перестать пить и через год на Олимпиаде снова повстречать этого француза! Он сам сказал, что будет ждать встречи!

Так и вышло. Венсан не забыл ее. Стройный, элегантный, в приталенном пиджаке и слегка расклешенных брюках, с висящим на груди фотоаппаратом, он помахал ей рукой и забавно протянул с ударением на последнюю букву «О, Таня»!

Они встретились на банкете, организованном в «Космосе» после открытия Двадцать вторых Летних Олимпийских игр, куда Таня пришла вместе со своим отцом.

Венсан ухаживал за ней, шутил, она, почти не понимая слов, но улавливая смысл, искренне смеялась. Ему нравилась ее веселость и легкость, ей – его непринужденность и западноевропейский лоск. Оба были в восторге друг от друга, наслаждаясь моментом и забыв обо всем остальном.

Венсан по-тихому, заговорщически, увел Таню к себе в номер, предложив выпить в тишине, наедине. Таня удивилась, когда увидела, что дверь номера он открыл не ключом, а с помощью пластиковой карты. Таких новшеств она еще не знала.

«Словно я сейчас во Франции!», − подумалось ей.

Венсан не стал включать основной свет, ограничившись торшером и бра. Подвел Таню к мягкому бежевому креслу и пригласил сесть.

«Роскошно, просто волшебно! Как удобно!».

Венсан встал на колено и снял туфли с Таниных ног. Ступнями она коснулась мягкого коврового покрытия.

«Блаженство!».

Затем он принес ей бокал шампанского и чокнулся своим. То ли от уже выпитого ранее алкоголя или от охватившего ее блаженства, Таня ослабла и не удержала бокал. Часть искрящейся жидкости вылилась ей на шелковое платье, часть – на кресло и, вместе с бокалом, на ковер. Венсан молча поднял его и поставил на столик, после чего снова подошел к Тане, нагнулся к ней и поцеловал.

В день закрытия Игр ей совсем не было грустно, она ждала, что предложит Венсан. Но он, наоборот, явно выражал грусть и начал с ней прощаться.

− When will I see you again? – спросила, наконец, Таня.

− I had a very good time with you. But…

Венсан кое-как объяснил, что им не дадут встретиться, Советский Союз – такая непростая страна, Таня не сможет выехать. Она же запротестовала и стала уже испуганно повторять, что что-нибудь придумает.

− I’m married.

− Как женат? – от неожиданности Таня спросила по-русски.

− Children…

− Нет! Не может быть!

Венсан обаятельно пожал плечами и развел руками, словно играя.

− Не может быть! – Таня, качая головой, попятилась назад.

Она снова стала пить, причем, уже не скрывая от матери. Когда Тоня пыталась отобрать бутылку, дочь начинала вопить. Это останавливало Тоню – девочки не должны были слышать такого крика.

Что же делать? Лучше еще раз пережить войну, чем видеть саморазрушение собственного ребенка. Лучше еще раз пережить разочарование в муже, чем быть беспомощной, не зная, как спасти свое дитя.

Когда-то она так радовалась тому, что маленькой Танечке довелось расти в мирное и неголодное время, не знать лишений, горя и бед в детстве. А теперь перед ней развалилась пьяная взрослая женщина, губящая свое здоровье и красоту. Избалованная, капризная, слабовольная…

Таня неудачно сделала аборт, начались осложнения. Но ей еще так хотелось жить, точнее, так было страшно умирать в ее гнетущем состоянии с совершенными по глупости ошибками, что она дала обет – если поправиться, то пойдет в храм на Соколе и покреститься. В этот храм она однажды заглянула с подругой, потому что он был один из немногих московских храмов, который не закрыли в советское время, и находился в том районе, где была отцовская квартира.

Таня покрестилась сама и окрестила своих дочек. А затем не побоялась исповедаться и причаститься на Пасху, хотя за это могли донести на работу, сделать выговор или даже уволить.

− Мне все равно, что обо мне подумают! Мне все равно, если меня уволят! – твердила она отцу, боявшемуся доноса на дочь. Тоня же молча наблюдала за Таниными причудами, видя, как та нашла способ выкарабкаться.

− Мама, тебе тоже надо покреститься, – сказала она матери год спустя. – Это же русская вера, столько веков наши предки жили верой. Вся наша классическая литература пропитана ей! А потом взяли и отрезали. Новый человек… Создали нового человека… да нет ничего нового на этом свете! Вся мудрость в прошлом. Мама, я достала Библию, втихую читаю. Это невероятно! Столько отголосков в «Мастере и Маргарите»! А Пушкин! Сколько у него вытекает из Библии, сколько пересечений!

− Танечка, ты говоришь невероятные, неожиданные вещи. Ты так изменилась. Я не могу, как ты, вот так сразу… Мне надо время…

− Конечно, не можешь. Ты сильная, ты на себя надеешься, ты ничего плохого не сделала. Что тебе в себе менять? Но, мама, какие же горизонты открываются! Душа, вечная жизнь…

Тоня была в замешательстве. Какие же разные поколения, разные судьбы! И все это за одну человеческую жизнь. А что же ждет внучек?

 

VII

Лару ждала, прежде всего, любовь. С Максимом, внуком Тониного друга Сергея, они общались с детства, когда встречались на праздники их семьи. Его отец, Михаил, военный инженер, хотел, чтобы Максим продолжил главное дело семьи – службу родине. Но юноша не желал становиться военным. Его влекли компьютерные технологии, информатика, он мечтал работать в крупной коммерческой компании. Ведь это было новое время – распался Советский Союз, открылись границы, страну захлестнула свобода, а военные стали не в почете. Зачем они нужны, когда, наконец, закончилась холодная война и началась дружба с западными странами и разоружение?

− Сын, какое разоружение? Кому мы верим? – недоумевал Михаил. – Рейган пытался разместить ракеты в Европе в начале восьмидесятых, но тогда европейские страны были против этого. И США устроили провокацию с «Боингом», обвинив нас и напугав Европу, после чего началось перевооружение и размещение ракет поближе к нам.

− А сейчас-то нет Советского Союза!

− И что? Сейчас они уже в Кремле сидят, консультируют. И им верить? Горбачев поверил, но как? Ведь они ему с женой надарили роскошных подарков, когда те были в Англии, открыли счета. Вернулся домой, а ему сообщают: либо выполняешь условия, либо подарки эти забираем и счета закрываем. Нет, сын, нам это все еще аукнется. Разве это дело – ведущие научные институты вынуждены бизнесом заняться, помещения в аренду сдавать. Такой потенциал уничтожается!

Тоня соглашалась. Она давно уже была на пенсии, но продолжала интересоваться жизнью своей родной Ленинки, ставшей Российской государственной библиотекой. Входила в Румянцевское общество друзей библиотеки. А в девяносто пятом ей пришлось помочь сотрудникам архива организовать за несколько дней переезд из специального здания, которое новый директор решил сдавать в аренду банку. Но другого помещения, кроме подвала, для архива не нашлось. Хотя в подвале нельзя было хранить документы, поскольку не раз прорывало трубу, да и места не хватало. Через полгода борьбы архиву выделили достойное помещение, но оно требовало ремонта, а денег на ремонт не было. Средства от банка-арендатора тратились на зарплату. В то время сотрудники библиотеки снова стали вести полуголодное существование. В столовой разместили весы, выдавая картошку, сахар, ягоды.

Лара же  сразу после окончания учебы стала хорошо зарабатывать. В издательстве она отвечала за прямые продажи роскошных книг, которые тогда было модно дарить директорам различных фирм, высокопоставленным лицам. С воодушевлением участвовала в книжных выставках, показывая гостям альбомы по искусству с прекрасными репродукциями, собрания сочинений в кожаных переплетах. Перед Новым годом и Восьмым Марта небольшой коллектив издательства собирался в полном составе от грузчика до директора на корпоратив в ресторане, а пятилетний юбилей фирмы отмечали на арендованном теплоходе.

Лара с Максимом поженились, еще будучи студентами, потому что Лара забеременела. Тоня с самого рождения правнука подключилась к его воспитанию. Вот он – мальчик, носящий фамилию Сережи, и ее родная кровинка.

Максим, не желая выслушивать упреки отца о безответственности, стремился заработать деньги, продолжая учебу на программиста. Он приобрел на рынке компьютер, а в девяносто пятом посетил фестиваль любителей компьютеров, где и познакомился с Андреем. К тому времени Андрей уже баловался хакерством и подкинул идею заработка Максиму – скачивать популярные программы и продавать их на рынке. Оба зависали в IRC-чатах, где хакеры делились опытом, взламывая сайты и воруя американские кредитки.

Чтобы Лара не ворчала на него за долгие ночные часы, которые он проводил у компьютера, Максим рассказал ей, что делает.

− В США все банковские счета застрахованы, поэтому ничего страшного пользователям кредитных карт не будет, им выплатят страховку, − оправдывался Максим.

− Да ты Дубровский! – обняла его Лара, наклонившись к сидящему за компьютерным столом мужу.

− У нас будет своя квартира!

Но в девяносто восьмом году случился дефолт, и накопленные на квартиру деньги обесценились, потому что они хранились в рублях на сберкнижке.

На следующий день Лара билась в истерике, Таня бегала на кухню то за стаканом воды для дочери, то заваривать успокаивающий травяной чай. Максим обещал, что еще заработает и даже больше прежнего. Риты не было дома, а Тоня с Алешей сидели в другой комнате. Прабабушка пыталась отвлечь пятилетнего мальчика от происходящего, уговаривая его почитать одну из детских красочных книг, которые Алеше часто дарили.

− Бабушка Тоня, маме больно?

− Она узнала плохие новости. Ей больно, но скоро пройдет. Папа поможет.

− Хорошо, когда есть папа…

− Хорошо, милый. Давай почитаем. Ты у нас уже читаешь по слогам. Ну-ка, почитай бабушке.

− Не хочу эту.

− А какую хочешь? Ну-ка, выбери.

− Твою хочу!

− Да разве тебе интересно будет?

− Да!

Тоня удивилась, но взяла коричневый том Пушкина и раскрыла на своих коленях. Алеша подсел и начал всматриваться в пожелтевшие страницы. Его привлекли старина и аскетичность книги. Вместе они стали читать те строчки из стихотворений, которые были о природе и о погоде, дружбе и отваге. А в соседней комнате наступила тишина.

Девяносто девятый год выдался еще хуже, чем предыдущий. Сначала все переживали за бомбардировки Сербии силами НАТО во главе с США. В европейской стране рвались снаряды и гибли мирные жители, а Европа и Россия ничего не могли сделать. Потом произошли взрывы двух домов в Москве. Первый − в Печатниках, где тогда жили Тоня, Таня, Рита и Максим с Ларой и Алешей. Они все слышали этот взрыв, проснувшись от него ночью.

После этого у Тони начались проблемы со сердцем. Но она не придавала значения иногда возникавшим болям в голове и в области сердца и не знала, что у нее случился микроинсульт.

Тем временем Максим с компаньонами (один из которых был белорус, а другой – украинец) взломал канадский Интернет-магазин и перевел около ста тысяч долларов из шестнадцати американских банков. Развеселившиеся ребята договорились вместе отдохнуть с шиком где-нибудь в Европе.

Отец Максима заподозрил неладное.

− Смотри, сын, если окажется, что ты нечист на руку и замешан в какой-нибудь афере, я тебя выгораживать не буду. Не позорь наше имя.

− Отец, я уже взрослый. Не паси меня. Сам разберусь.

Оставив Алешу на Таню и Риту, он и Лара впервые поехали за границу. Таня не завидовала Ларе, уже перегорев в желании посетить Европу. Она в это время ездила к отцу в больницу. Валентин, чувствуя себя все хуже, однажды попросил дочь позвать Тоню попрощаться. Тоня, не откладывая, навестила бывшего мужа.

− Кажется, дни мои сочтены… Тоня, я чувствую себя виноватым – я остался один и даже квартиру не сохранил. А ведь вы могли бы там жить или дорого ее сдавать. Или продать после моей смерти. Но мне нечего оставить дочери, внучкам и правнуку…

− Ничего, Валя, что было, то было. А мы живем хорошо. У Лары семья, Таня вон какая стала остепенившаяся. Рита талантлива, еще учится, а уже заказы от издательств поступают…

− Тоня, хочу, чтобы ты знала. Ты была моим ангелом в жизни. Даже после развода. Твоя цельность, честность, доброта всегда согревали мне душу. Всегда!

Тоню эти слова растрогали. Она взяла Валентина за руку, тот слабо сжал холодными пальцами. Конечно, Валентину досталось: сначала вернулась с позором сестра Света, которая закрутила за границей роман с иностранцем, оказавшимся разведчиком. Чуть было не попала в тюрьму. Потом подала на развод третья, молодая жена Валентина и отсудила комнату. Жить с сестрой в одной комнате, и терпеть в другой бывшую жену с новым мужчиной – это сверх сил испытание. Такое положение дел не устраивало всех четверых. Они единодушно согласились продать квартиру, к тому времени приватизированную, и разъехаться по разным местам в более отдаленные и дешевые районы Москвы. Но при сделке выяснилось, что бывшая жена с напарником их обманули, оказавшись владельцами квартиры Холмских. Валентин с сестрой вынуждены были найти себе съемное жилье. Тогда им пригодилась трагическая история отца. Его реабилитировали и стали выплачивать пособие как детям репрессированного и расстрелянного.

Света умерла от рака, а похороны устроила и оплатила Таня, когда-то обожавшая свою тетю.

− Знаешь, Тоня, я хочу покреститься. Наша Танечка подала пример. Такое вот время – дети тянут родителей… Приедешь на крестины?

И Тоня приехала в больничный храм, где вместе с дочерью поддерживала ослабевшего Валентина, желавшего выстоять на своих ногах чин Крещения.

«Какое неоднозначное время! Такая разруха, беспредел, унижение и такое духовное возрождение!», − думала Тоня, возвращаясь с Таней домой. К радости дочери, она тоже созрела для крестин. И впервые осознала, что совсем не знает о жизни своих бабушек и дедушек, которые жили в дореволюционной России. Но обязательно расскажет о себе, своем времени правнуку.

 

VIII

Тем временем, Максим и Лара, боясь ареста, скрывались на Мальдивских островах. Сначала они поехали туда, чтобы вживую познакомиться с хакерами-компаньонами из Белоруссии и Украины. Вместе они сняли несколько бунгало на воде, арендовали автомобили с открытым верхом, танцевали в ночных клубах, осваивали голубые воды Индийского океана, катаясь на водных лыжах, обучались дайвингу и виндсерфингу, ходили на массажи, иногда обедали в подводном ресторане, любуясь проплывающими мимо рыбками.

Плывя под парусом, раскачиваясь в гамаках или сидя за столиком и потягивая коктейли из папайи, банана, гуайявы с кокосовым молоком, ребятам нравилось вспоминать общее советское детство − школу, пионерлагеря, сборы для юных математиков, участие в математических олимпиадах. Не было бы этого детства, способности к математике и условий для развития этих способностей − не сорвали бы они сейчас крупный куш. Конечно, останься Советский Союз, не стали бы они хакерами и тоже не попали бы на Мальдивы. И ребята, веселясь, чокались за новую Россию, Украину и Белоруссию.

Поскольку только Максим оказался женат, то он, уже ближе к концу месячного отдыха решил сделать жене подарок, отказавшись от вечеринки в клубе и заказав прогулку на двоих на ночной остров Ваадху. Вдвоем они увидели невероятное зрелище − как в сгустившейся тьме начала светиться вода, словно отражая звездное небо. На самом деле, это были не звезды (хотя они над островом светили очень ярко), а искрящийся планктон. Искрился и белый песок под ногами, на который наплывали тихие волны.

Максим и Лара, очарованные, глядя то на воду, то в небо, взялись за руки и готовы были так простоять вечность. А в это время в ночной клуб нагрянули американские спецслужбы, выследив хакеров. Ребята в течение месяца не думали конспирироваться, вести себя тихо и быть незаметными, зная, что Мальдивские острова не участвуют в экстрадиции США. Но в каждом правиле есть исключения − хакеров арестовали, не тронув бывших с ними девушек. Одна из них, местная, дождалась возвращения Максима и Лары в их бунгало и на английском сообщила ошеломившую новость, посоветовав срочно переселиться из этого острова на другой.

С того времени пара долго не задерживалась на одном месте. Максим вел переписку с Андреем в закрытом чате, тот не советовал появляться в аэропорту. Но уже подходили к концу разрешенные для российских туристов девяносто дней пребывания на Мальдивах. Та самая девушка помогла оформить вид на жительство как иностранным инвесторам − Максим вложил почти все свои деньги в проект недвижимости, одобренный правительством. Ему с женой дали визы на пять лет. С тех пор Максим перестал участвовать в воровстве кредиток, рассчитывая скромно пожить какое-то время на имеющиеся средства, а потом попытаться вылететь на родину, когда судебный процесс в США завершится. У Максима была надежда, что он не особо нужен, специально за ним одним не будут охотиться, поскольку он не взламывал серьезные сайты, не проводил DDos-атаки.

− Почему ты нам помогла? − поинтересовался Максим у местной девушки.

− Потому что мне нравятся русские. Вы открытые, добрые, хотя и легкомысленные.

− Русский был только я, остальные − украинец и белорус.

− Для нас вы все русские…

Андрей уведомлял в переписке Максима о ходе дела. Арестованным хакерам крупно не повезло: на них навесили серьезные ложные обвинения и дали по двадцать лет. А еще Андрей приходил с новостями к Рите, всегда принося Алеше сладкий киндер-сюрприз.

Рите очень нравился друг Максима, но она скрывала свои чувства, не желая разбивать семью, ведь он был женат. Андрею все больше хотелось навещать девушку не только из-за передачи сведений. С женой у него не ладилось, а с Ритой ему было хорошо. После каждого его ухода она брала бабушкину книгу и листала страницы, глядя на изученные до мельчайших черточек иллюстрации, задумчиво проводила по ним тонкими пальцами и успокаивалась.

 

2022

IX

Алешин танк загорелся от попадания ракеты. Весь экипаж сильно контузило. Глаза Глебова заволок туман, а в уходящем сознании молнией пронеслась короткая жизнь. «Лишь бы ребята остались живы…», − была его последняя мысль.

В тот день в семье Алеши творилось что-то неладное. Все себя плохо чувствовали, только выражалось это по-разному. Какое-то гнетущее чувство охватило Таню. С утра она вспоминала свою умершую мать и своего воюющего внука. Зажгла свечу перед иконами в комнате над столом и, чувствуя умиротворение в молитве, помолилась дольше обычного. Затем пошла на кухню и распахнула окно, а Рита, наоборот, заглянув в комнату матери, захотела в ней остаться. Взяла старый том Пушкина, села за стол и начала его листать. Над столом, на полке с иконами, еще горела свеча, и пламень этой свечи согревал сердце. А за окном собирались тяжелые серые тучи.

Но вот приехала в плохом настроении Лара. С утра она уже успела поссориться с Максимом. И захотела высказать сестре наболевшее.

− Когда это закончится! Я так устала от волнения за сына. И ведь не послушал меня, я же его отговаривала. Он тебя, Рита, больше слушает. А ты не поддержала меня. Присвоила себе мальчишку, пока нас не было. А когда вернулись, так и осталась для него важнее, чем я.

− Что ты такое говоришь? − Рита, не вставая из-за стола, повернулась к Ларе. − Как это несправедливо!

− Такая вся правильная, без мужа и детей… А зачем тебе они, если у тебя Алешка? Мой, не отдам! Думаешь, я не видела, как ты влияла на него, как вмешивалась в мое воспитание сына?

− Какое воспитание, Лара? Два года тебя не было с ним, а вернулась, вся в своих заботах и планах, тебе не до него было. Кто ему любовь давал? Я, да бабушки.

− Нет! Ты с виду тихоня, а внутри − булгаковская Маргарита!

Лара подошла к окну и открыла его настежь − становилось слишком душно то ли от надвигающегося дождя, то ли от перепалки и эмоций.

− Алеша по велению сердца пошел, по совести. Не попрекай его! − Рита встала и, желая закончить неприятный разговор, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Но Ларе хотелось еще побраниться, и она, раздосадованная поведением сестры, поспешила за ней, рванув дверь. А в это время на улице совсем потемнело, загудел ветер и ворвался в комнату. Образовавшийся сквозняк сам захлопнул дверь за Ларой и сбил свечу с подсвечника. Свеча упала на раскрытую книгу с сухими желтыми страницами. И книга загорелась.

Пока два года Максим и Лара скрывались на Мальдивских островах, переезжая с места на место, Рита подготовила Алешу в первый класс, прабабушка Тоня начала рассказывать мальчику о Великой Отечественной войне, а бабушка Таня водила его в храм на воскресные службы.

Общался с внуком и отец Максима. Однажды дед Миша взял Алешу с собой на танковый полигон. Еще в начале восьмидесятых  он участвовал в разработке динамической защиты для танков, а теперь, во время Чеченских войн, его опыт снова стал востребован.

Глебов договорился на полигоне о том, что покажет внуку один из танков. Алеша держал деда за руку, с интересом подходя к огромной машине. Он впервые увидел железного зверя, о котором уже слышал рассказы, видел в кино.

− А ну, давай я тебя посажу внутрь, − Михаил взял внука за подмышки и через люк просунул в танк.

Алешино сердечко взволнованно забилось, он доверчиво посмотрел деду в лицо, когда тот опускал его на кресло командира танка. Внутри было почти темно, тихо, пахло железом и чем-то еще, как пахнет мужская сила. Настоящая нора, так не похожая на ту, которую сам Алеша сооружал дома из одеяла и подушек. Нора настоящих мужчин − надежная, мощная, грозная для врагов.

− Ну как? − спросил сверху дед.

− Хорошо!

Михаил улыбнулся такому ответу, протянул руки и вытащил мальчика на дневной свет.

− Подрастешь, прокатимся в танке, − сказал он, спрыгнув с танка и спуская внука.

Но обещание выполнить не успел, через год он умер.

Вернувшийся Максим подарил Алеше приставку и несколько кассет с играми. Одна из них, игра в «Танчики», стала для мальчика любимой. Он играл в нее в паре с отцом и даже тетей Ритой, иногда − с одноклассниками, которые приходили в гости.

Когда Тоня взяла его с собой на Украину, где он познакомился с правнуками Вари, то оказалось, что у них тоже есть приставка и кассета с «Танчиками», ребята с удовольствием стали играть вместе. Это были двое внуков Наташи − сверстники Алеши.

− Что же вы в доме сидите. Лето, надо на солнышке подольше находиться, запастись на зиму, − говорили бабушки.

Нехотя ребята оставляли игру и шли на улицу. Но просто так слоняться по селу или сидеть в саду им не хотелось. И они по очереди катались на единственном велосипеде.

Алеше было любопытно прокатиться по улицам большой Любимовки, заглянуть за село, где разворачивалась степная даль. Солнце заливало все вокруг, нагревая и землю, и самого мальчика, волосы которого были одного цвета со степью.

Из села выкатились на велосипедах местные ребята разных возрастов, но почти все с такими же волосами, как у Алеши, только говор отличался.

− Эй, москаль! Що приихав? Котися назад в свою Москву! − вдруг раздались недружелюбные голоса.

Алеша с удивлением посмотрел на мальчишек, но ничего не сказал. Просто поднял велосипед, быстро на него сел и уехал, оставив позади себя продолжавших дразнить ребят.

Вечером за ужином во дворе под разросшимся деревом он спросил взрослых − почему его местные назвали москалем.

− Тому що, якби не Россия, ми жили б як в Европи, − ответила Оксана, упорно не желавшая говорить по-русски с гостями из России.

Тоня удивленно посмотрела на Варю. Варя вздохнула − она уже слышала такое мнение. Ей хотелось сказать дочери, что ее муж ездит на заработки в ту самую Россию, но решила промолчать при гостях, заметив только, что Херсон основала Екатерина Вторая, а Херсонская область не была отдельной Украиной, когда родилась Оксана.

− Россия, доча, твоя родина. И при Советском Союзе здесь, на Украине, жили лучше, чем в центральной России.

− А мени подобается жити в Украине. Тепер це инша крайна, и с цим треба рахуватися.

− Пусть не одно государство, так и соседям надо дружить, а не нос воротить.

− Польща нам теж сусид.

− А помните стихотворение Пушкина «Клеветникам России»? − вмешалась Тоня. − Тогда Польша входила в состав Российской империи и подняла восстание. Казалось бы, какая плохая Россия − его подавила. Но ведь Польша, поднимая восстание, не просто хотела независимости, она претендовала на белорусские и украинские земли, а еще на часть Литвы.

− Не знала… Ты, Тоня, пока работала в библиотечном архиве, наверное, погрузилась в историю, − заметила Варя.

− С возрастом история мне стала нравиться больше всего…

− Будете тепер згадувати минули грихи! Все зминюэться, − Оксана махнула рукой и встала из-за стола, намереваясь собрать посуду и отнести на летнюю кухню.

− Все меняется и ничего не меняется, − вздохнула Варя.

Наташа не участвовала в разговоре, просто щелкала семечки и наслаждалась отдыхом, устав от дневных хозяйственных забот. Но ей хотелось бы, чтобы ее внуки, когда вырастут, поехали учиться в Москву или Санкт-Петербург, где она бывала в молодости и куда не решились уехать ее дети.

А на следующий день все вместе собрались в Геническ на Азовское море. Там ребятам хорошо было учиться плавать − можно долго идти по тихому морю, постепенно погружаясь в воду, и не бояться, что унесет волной.

В этом прибрежном городке жил старший сын Вари. У него гостила внучка Настя, на год младше Алеши. Чувствуя себя хозяйкой на море, девочка решила сопровождать и инструктировать нового друга.

И пока другие барахтались в воде, Настя предложила Алеше пройтись с ней по морю до тех пор, пока вода не станет по плечи.

Бескрайняя степь за селом, а теперь и бескрайнее море поражали московского мальчика, он чувствовал себя незащищенным.

− А в море кто-нибудь есть?

− Если только медузки, но их больше становится к концу лета.

Настя водила руками по воде, отчего создаваемые ею круги на водной глади искрились от солнечного света.

Алеша засмотрелся на девочку и ощутил счастье оттого, что в этом просторе он не один. На загорелом Настином лице выделялось белое пятнышко над губой. Это заинтересовало мальчика, поскольку он иногда видел людей с коричневой родинкой на этом месте. А у Насти − белое пятнышко.

− Оспинка была, след остался. Хорошо, что все лицо не покрыло! − призналась Настя, заметив взгляд Алеши.

− А у меня на подбородке тоже белый шрам, не загорает. Я однажды с ледяной горки упал, когда на ногах катался.

− Покажи, − попросила Настя. Алеша задрал голову и зажмурил глаза от слепящего солнца. − А, вижу. Хотела бы и я увидеть много-много снега и прокатиться с большущей горки!

− А где ты живешь?

− В Мариуполе, это Донецкая область, ближе к России находится.

− А, поэтому ты чисто по-русски говоришь? Только чуть акцент заметен, мягкий такой…

− У нас в школе и русский, и украинский преподают. Русский нам роднее. Но говорят, что украинский основным станет, только на нем можно будет говорить и писать… Слушай, ты уже совсем красный, надо в воду окунуться!

И Настя сама нырнула. Алеша неуверенно присел на корточки, но сразу поднялся − к морю надо привыкнуть, тяжело сразу довериться и расслабиться.

− Ты умеешь плавать? − выныривая, спросила Настя.

− Умею, в бассейне и на реке.

− Вот и прекрасно. Давай с тобой полежим как морские звезды.

− Как это?

− На спине.

И Настя плюхнулась спиной в воду, раскинув ноги и руки. Алеша последовал ее примеру.

Но с берега стали доноситься просьбы взрослых вернуться.

− Поплыли назад?

− Поплыли!

Алеша быстро приноровился к морской воде и до берега доплыл первый.

− Ну, Алешка, хорошо тут? − спросил дед Саша.

− Да…

− Приезжай к нам каждое лето!

Саша, теперь дед Саша, оставался радушным и веселым. По-прежнему любил выпить, что сказалось на его внешности и здоровье.

 

X

Варе довелось пережить не только мужа, но и сына. Оба раза Тоня приезжала на похороны. А сами подруги умерли в один год с разницей в пару месяцев. Они еще успели по телефону поговорить о случившемся государственном перевороте на Украине в две тысячи четырнадцатом году. Варя считала, что власть действительно у них была плохая, обогащалась воровством и наглела. Но не верила и Майдану, боялась, что придут еще хуже. Боялась гражданской войны и кровопролития. На старости лет теперь они с Тоней вдвоем удивлялись, как наивно верили в революцию и перевороты в юности, спорили со строчками Пушкина из «Капитанской дочки», где писатель утверждал, что «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений».

В марте крымчане проголосовали на референдуме за вхождение Крыма в состав России. Тоня, взяв с собой Алешу, вечером вышла смотреть салют, который хорошо был виден над Сходненской поймой.

− Вот, милый, снова салют в честь происходящего. Крым вернулся. Да еще как − мирно! Когда-то мы с бабушкой Варей, еще девочки, встречали Победу под залпы салюта. Я тогда ощущала, что с нами были и погибшие. И сейчас, мне кажется, что они с нами. Но сейчас и моя жизнь подходит к концу. И мне совсем не грустно, когда я тебя обнимаю.

Тоня прислонила к себе внука и поцеловала в макушку. Алеша молчал, чувствуя разлившееся в воздухе торжество.

Варя умерла первой, впервые заболев воспалением легких и получив осложнение на сердце. Она не успела узнать, какая трагедия произошла в Одессе в начале мая, когда в Доме профсоюзов болельщики и сторонники Евромайдана сожгли около пятидесяти активистов Антимайдана и добивали тех, кто смог выскочить из здания. Не узнала она и о самопровозглашении Донецкой и Луганской народных республик, их обстреле, продлившемся последующие восемь лет.

Тоня не смогла поехать на похороны, сама попав в больницу с сердечным приступом после известия о смерти подруги, когда позвонила Наташа. Но надеялась, что поправится и разузнает о судьбе детей, внуков и правнуков Вари. Попросила Риту написать письмо в Любимовку на имя Наташи, не зная, что та, поссорившись с Оксаной после похорон, уехала в Россию, в Нижний Новгород, где обосновались ее оба внука. Оксана же осталась жить в Любимовке совсем одна: муж к тому времени уже умер, сына мобилизовали воевать с самопровозглашенными республиками, а дочь уехала работать в Польшу.

После смерти Тони Максим с Ларой уговорили Таню и Риту продать квартиру в Печатниках и переселиться поближе к ним. Сами они жили в квартире Глебовых на Щукинской, доставшейся им по наследству. Сдавали купленную квартиру на Сходненской и помогли выбрать на той же станции дом для Тани и Риты. Таня нашла положительный момент в том, что теперь на трамвае можно доехать за сорок пять минут до храма на Соколе, где крестилась, и прогуляться по району отца. А Рите нравилось, что она будет ближе к любимому племяннику и сможет чаще с ним видеться.

С переездом вызвался помочь Андрей. Когда вернулся Максим, у него не стало предлога приезжать к Рите. Но он скучал по общению с ней и иногда спрашивал у друга, как она поживает.

− Ах, Рита, Рита, Маргарита! Рад снова тебя видеть! − Андрей вышел из синего BMW. Сам он был одет, как обычно, в толстовку с капюшоном, джинсы и кеды. Но на этот раз вел себя гораздо веселее.

− Здравствуй, Андрей. Я тоже рада. Новая машина?

− Новая, − Андрей любовно посмотрел на свой автомобиль. − Алешка здесь? Я его обещал прокатить.

− Здесь, тоже нам помогает.

Мальчик как раз вышел с отцом из подъезда, волоча пылесос. Максим на ходу поздоровался, направившись сразу к грузовику, поскольку нес большую коробку. А Алеша подошел к Андрею и Рите.

− Дядя Андрей, привет!

− Здорово, Леха!

− Ух ты! Какая тачка!

Андрей и Рита засмеялись.

− Откуда ты таких слов набираешься? Впрочем, ты же в школу ходишь, понятно, откуда − сверстники учат.

− Да и телевизор, − вздохнула Рита.

− А что, ты бы ему не разрешила смотреть тв?

− Выборочно. Ребенку надо объяснять, почему что-то плохо и почему запрещают.

− Ты мне объясняешь. Ты вообще, тетя Рита, твердая, а родители − мягкие. Дядя Андрей, ты ведь меня прокатишь?

− Конечно! Вместе с тетей Ритой − сейчас все погрузим в грузовик и поедем за ним на Сходненскую.

Рита не стала возражать.

Когда все вещи, наконец, унесли из квартиры, она задержалась в дверях и в последний раз окинула взором уже пустое помещение. Все-таки, здесь прошло ее детство и отрочество, здесь жила бабушка, которой теперь нет рядом с ними. Эти стены помнят многое из ее жизни, но какой-то родной дух словно уже испарился. Улетел вместе с вещами? Или уходит вместе с хозяевами? Сейчас она захлопнет дверь, и эта квартира станет чужой.

Растроганная, она вышла из подъезда. Грузовик и Максим на своей машине с Таней и Ларой уже уехали.

Риту поджидали Андрей и Алеша. Девушка села на заднее сиденье, Андрей захлопнул за ней дверцу. Алеша, довольный, устроился на переднем, не забыв пристегнуть ремень безопасности.

− Ну что, в путь!

Андрей включил музыку и плавно тронулся. Но, нагнав грузовик и автомобиль Максима, рванул вперед, обгоняя по соседней полосе. Мальчику это очень понравилось, он смотрел то на дорогу, то на водителя. Ему было уютно и интересно.

Рите тоже стало хорошо в этой машине. Девушка даже радовалась, когда по пути вставали в пробку – так больше времени она пробудет здесь, рядом с Андреем и племянником в звуках приятной и тихой лаунж-музыки.

− Теперь у тебя будет твоя собственная комната, − заметил Андрей, когда занесли в квартиру Ритину кушетку, на которой она спала в Печатниках.

− Да, комната-кабинет.

− Точно, ты ведь часто дома работаешь, рисуешь.

− У меня вообще в планах уйти из издательства и работать на себя, выполняя отдельные проекты и выбирая, что я сама хочу рисовать.

− Это круто!

− Останешься на чай?

− Останусь.

Чай с эклерами пили все вместе, среди пакетов и коробок. Когда стало смеркаться, Глебовы уехали к себе домой. Затем в сон потянуло Таню, и она, извинившись, ушла в свою комнату. Рита и Андрей остались одни на кухне.

− Хочешь, я приеду завтра − помогу с расстановкой и светом?

− Ох, Андрей. Не хочу тебя обременять. Ты на нас сегодня целый день потратил. Как твоя жена к этому отнесется?

− Я ее не спрашиваю.

− Вы по-прежнему ссоритесь?

− Ссоримся… Денег ей не хватает, не так выгляжу. Хакерством баловался − плохо. Перестал − денег меньше стало, тоже плохо. Все ей не так. Рита, я хочу с ней развестись. Тем более, детей пока нет. Мне предложили работу в Петербурге…

Андрей посмотрел в глаза собеседнице, у которой вдруг застучало в висках и запылали щеки, уже румяные от чая и активного дня.

− Знаешь, а ты еще больше похорошела. Ты с кем-нибудь встречаешься?

− Нет…

− А у меня есть надежда?

Тут Рита уже не смогла сдержанно сидеть за столом и встала, намереваясь подойти к окну, но споткнулась о стоящие коробки. Андрей вскочил и подхватил девушку, чтобы та не упала. Осторожно ее развернул к себе и поцеловал в губы.

− Не надо… Я точно не хочу толкать тебя на развод, как бы плохо тебе не было в браке… То есть я не хочу быть причиной твоего решения развестись…

− Мы уже все исчерпали с ней. Ради тебя или нет, но я разведусь.

− Все-таки, тебе сегодня уже пора.

− Ладно, до завтра!

Но на следующий день Рита встретила Андрея, уже совладав с собой. Глядя в окно, из которого открывался великолепный вид на ночную пойму (огромное углубление, заросшее деревьями, а над ними − купол неба), держа в руках бабушкину книгу, которую могла уже и не открывать, представляя в памяти любимые иллюстрации, она решила, что откажет ему. И если он разведется, будет по-прежнему любить ее, не сможет забыть, то снова приедет к ней. И тогда она даст согласие.

Андрей заметил сдержанность Риты, пробыл у нее всего пару часов, потому что, когда закончил расставлять мебель и развешивать люстры и лампы, то разговор не получился.

− Нет, Андрей, нет у тебя надежды, − сухо сказала Рита.

Он поджал губы, кивнул и стал собираться уходить. Но, все же, на прощание, когда Рита уже хотела закрыть за ним дверь, развернулся и поцеловал девушку в лоб.

Через месяц Максим сообщил, что Андрей вместе с женой уехал в Санкт-Петербург.

Максим тоже сменил работу, попав в недавно созданный Отдельный Специальный Батальон Информационной Безопасности при ФСБ. То ли сыграли гены деда и отца, то ли подтолкнула сама изменившаяся обстановка в мире и происходящие в России один за другим теракты, но еще в две тысячи пятом году он вступил в «Гражданский антитеррор» − киберподпольную организацию. Ее деятели считали, что главное оружие двадцать первого века − информация и называли себя виртуальными пограничниками, перекрывая доступ к Интернет-ресурсам, которые пропагандировали и оправдывали терроризм. Лара же после экономического кризиса две тысячи восьмого года оставила издательство подарочных книг, потерявшее много клиентов, и сосредоточилась на детской литературе, ставшей к тому времени самой востребованной. Открывались новые детские издательства, создавались отделы детских книг в тех издательствах, где их раньше не было − огромное поле для деятельности, вдохновлявшее Лару.

 

XI

Тем временем Алеше исполнилось восемнадцать лет. Он уже год как учился в Московском автомобильно-дорожном университете (МАДИ) около метро «Аэропорт». Ему было удобно после учебы садиться на троллейбус и ехать к тете Рите на обед. Та уже несколько лет работала в своей комнате, приобретя профессиональный компьютер и установив нужные программы для рисования. Алеша любил рассматривать эскизы на бумаге, листать блокнот с зарисовками и смотреть, как тетя их оцифровывает.

На восемнадцатилетие она подарила племяннику альбом с нарисованными ею иллюстрациями к «Капитанской дочке» − самому любимому для него литературному произведению. Он читал повесть два раза, и оба − в прабабушкиной книге.

Пока они обедали в очередной раз, Рите кто-то позвонил на мобильный телефон. Оказалось, ее знакомый художник, который пригласил на открытие своей очередной выставки.

− Алеша, поедешь со мной? Талантливый художник, тебе будет полезно посмотреть его картины.

− Поеду!

Действительно, выставка юношу удивила − на стенах зала висели полотна, изображающие природу в стиле русской традиционной школы.

− Похоже на Шишкина и Левитана, − заметил он.

− Так и есть. И это замечательно! Продолжать наши лучшие традиции… А вот и он сам к нам идет.

Рита представила племянника и художника друг другу. Чуть старше Риты, художник влюбленно посмотрел на девушку, чмокнул ее в щеку и с интересом поздоровался с Алешей. Глебову было приятно заметить влюбленность мужчины к своей тете, тем более, такого талантливого. После открытия выставки состоялся небольшой банкет для своих, где чествовали виновника торжества. Художник старался быть скромным, но расплывался в улыбке − его мечта сбывалась: наконец, он, спустя семь лет учебы и больше десяти лет пробивания себе дороги получил возможность устроить персональную выставку.

− Тетя Рита, а он тебе нравится? − спросил Алеша на обратном пути домой в метро.

− Да я им восхищаюсь!

− Я не о его творчестве, а как  о мужчине.

− А…

− Я заметил его взгляд, он в тебя влюблен.

− Вот ты какой!

− Что ты к нему чувствуешь? Ты будешь с ним встречаться?

− Он мне нравится, но… я знаю его позицию. Он честен. Понимаешь, он не женится. Ему сейчас не до семейных уз и обязательств. И я его понимаю. Но мне статус любовницы совсем не нужен. Даже такого талантливого…

− И правильно! Пусть созреет сначала.

Рита улыбнулась и смущенно уткнулась в плечо племянника, который стал выше ее ростом.

А когда Алеша учился на последнем курсе, у него самого появилась девушка. Но подружилась она, к неосознанному огорчению Глебова, не с Ритой, а с Ларой. Обе были довольны, что после защиты диплома его взяли на работу в престижный автосалон продавцом-консультантом. И обе расстроились, когда через год Алеша оттуда уволился. Ему не нравилась такая работа, где надо было успеть «захватить» клиента первым, терпеть капризного покупателя ради его больших денег и пренебрегать более скромным покупателем, выдавая ему автомобиль со скрытым дефектом. Если побегать вокруг богатого клиента Алеша еще мог себя заставить, то выдать неидеальный автомобиль тому, у кого он будет единственным и купленным на кровно заработанные деньги, он категорически отказывался. И за свою принципиальность лишался премии, оставаясь с небольшой зарплатой.

− Нашел из-за чего увольняться, − сказала девушка, тыкая соломинку в молочный коктейль. − А в других салонах?

− Да принцип одинаков. Хотя, может, в каких-то сетях и не так. Но я вообще не хочу больше заниматься продажами.

− А чего ты хочешь? Автомобильное дело перспективно.

− Хочу научиться ездить на танке.

− Что??

− Послужить хочу. В армии я не был.

− И не надо.

Алеша растерялся после такой реакции девушки. Он-то нарисовал себе картинку, как пригласит ее в кафе, расскажет о своих планах. О том, что собирается подписать военный контракт с полугодичным обучением и трехлетней службой в танковой дивизии. Девушка восхититься его выбором. И в заключение разговора он сделает ей предложение.

− Знаешь, Леш, я не хочу терять время и быть в неопределенности, уважаю и твое время. Поэтому я тебе прямо скажу: если передумаешь, звони.

− Но ты же стала блогером, а блогером можно быть в любом месте, только камеру с собой носи и монтируй видео…

− Ну да, буду я о своей красивой жизни рассказывать на фоне танка с прической, макияжем и в потрясном платье.

Расстроенный, Алеша поехал не домой, а к тете и рассказал ей, что произошло.

− Ничего, вам время на пользу пойдет. Может, она со временем тебя оценит как человека, как мужчину, с которым стоит провести всю жизнь. А может, тебя ждет другая судьба, и другая девушка будет тебе суженной. Главное, поступать по сердцу и по совести. Бабушка Таня и бабушка Тоня правы. Я в это верю, поверь и ты.

− До сих пор веришь?

− С каждым годом все сильнее.

− Была бы у меня жена как ты…

Рита счастливо улыбнулась и провела рукой по чуть потемневшим, но все еще русым волосам племянника. Ей исполнилось сорок лет, и она уже перестала мечтать выйти замуж, но не чувствовала себя одинокой и несчастной.

Через полгода обучения Алеша подписал контракт на три года. Он не разочаровался в своем желании − ему нравилось управлять многотонной машиной, сидеть внутри танка, согласовывать действия с двумя другими членами экипажа. В следующие полтора года он отработал и водителем-механиком, и наводчиком. И особенно сдружился с командиром танка Ренатом. Оба отказались от возможности жить на съемной квартире, выбрав казарму. Некоторые сослуживцы тоже жили в казарме, тратя деньги на веселую молодую жизнь. Алеша же и Ренат хотели полностью погрузиться в военную атмосферу.

Однажды в разговоре, пока они мыли свой танк, Алеша обмолвился о том, что его дед участвовал в разработке динамической защиты. Ренат заинтересовался и начал расспрашивать об этом, но Глебов не знал подробностей, ведь тогда он был слишком маленьким, чтобы постигать детали инженерного дела. На досуге они оба погрузились в эту тему, решая, какая защита лучше, как уберечь уязвимые места танка, дополняя полученные знания самообучением.

Через полтора года Ренат стал командиром взвода, а Алеша − командиром танка. Они слаженно отрабатывали прием «танковой карусели», когда один танк наносит удар, второй перезаряжается, третий готовится выйти на позицию, благодаря чему происходило непрерывное огневое воздействие. И могли бесконечно тренироваться во «фланговой стрельбе» − нанесении прицельных ударов в движении.

Лара видела, что сыну нравится военная служба, но не могла принять это. Она теребила Максима, чтобы тот нашел нормальную работу для Алеши в Москве, упрекала Риту, что та потворствует сумасбродству племянника.

− Сынок, ты у нас один. Вернись домой, поживи еще нормальной жизнью. Женись, роди ребенка, а потом снова возвращайся на службу. Если тебе так уж хочется. Заодно проверишь, насколько тебе действительно хочется этим заниматься, − упрашивала Лара в разговоре по телефону и при редких встречах.

А ближе к окончанию срока контракта призналась, что ей плохо, у нее больные нервы, но какая радость и облегчение будут, когда он вернется! Алеша видел, что действительно у его матери расшатаны нервы после вынужденного житья под страхом ареста на Мальдивах. «Райское место, но адское состояние», − не раз вспоминала Лара. И Алеша решил уступить матери, вернуться домой.

Но тут для всего мира грянуло испытание, с которым раньше не сталкивались − странный, молниеносно распространяющийся коронавирус. Людей заставили сидеть по домам на карантине. Алеша не успел устроиться на работу и уже подумывал, чтобы получить какую-нибудь компьютерную специальность. Максиму не составило труда работать из дома и обучать сына навыкам программирования, что тяготило Алешу − ему не нравилось это дело. Лара зависала в Интернете, пытаясь разобраться в происходящем. Но от количества мнений, споров и прогнозов начала еще больше нервничать, срывалась на муже и сыне. Муж огрызался, закрываясь в комнате, сын молчал и отводил душу в разговорах по видеозвонку с тетей Ритой, бабушкой Таней и Ренатом.

− Надо покупать дом с землей! − заявила Лара и воодушевилась, начав поиски в Интернете. − Пересядешь на трактор, а?

Алеша кивнул, радуясь, что мама начала шутить. Может, и правда − поехать в деревню и пахать землю, заниматься простым и естественным трудом. Но для этого надо помочь родителям накопить деньги.

− Только в долларах будем копить! − сказала Лара, помня, как у них обесценилась вся сумма в рублях, отложенная на покупку квартиры в конце девяностых.

− В криптовалюте, − съязвил Максим, но Лара не поняла, а потому не обратила внимания.

После снятия карантина Алеша устроился водителем грузовика, а в свободные дни готовил обозрение крупногабаритных машин для автомобильного сайта. Не этого хотела для сына Лара, но хотя бы он рядом, а со временем она сама подыщет ему что-то более стоящее. И Лара достала визитки с контактами своих солидных клиентов, которым продавала подарочные книги несколько лет назад.

− Ну почему ты отказываешься? − недоумевала она, когда предложила сыну стать личным водителем заместителя директора банка. − Получше, чем грузовик водить. Да и молодая женщина… мало ли… Ты у меня симпатичный.

− Мама! Это уже невозможно слушать! − не выдержал Алеша.

Лара замолчала. Кажется, ее действительно занесло. Лучше продолжить поиски дома.

Летом двадцать первого года Лара, как хозяйка дачи, встречала на пороге двухэтажного дома гостей − Максим привез Алешу, Таню и Риту. Участок находился под Волоколамском в Подмосковье.

− Вот они, места моего дедушки! − вздохнула Таня.

− Отца бабушки Тони? Мы можем еще съездить на братское захоронение, − сказал Алеша.

− Давайте завтра? − предложила Рита.

− Вообще-то я вас пригласила новоселье отметить, − нахмурилась Лара.

− И отметим! Показывай дом, хозяюшка, − Таня обняла за плечи дочку.

А за столом Лара произнесла тост-пожелание, чтобы Алеша привел сюда свою девушку. Но для этого ему надо начать знакомиться в Интернете.

− Мама!

− Что «мама»? Скоро тридцать лет парню, а один.

Рита и Алеша переглянулись, что покоробило Лару − словно заговорщики.

Максим опрокинул рюмку коньяка и потер руки.

− На рыбалку буду ходить! Река рядом − красота.

− Как будто на Мальдивах не нарыбачился, − еще хмурясь, заметила Лара.

− Там и рыба другая, и вода. На море теперь действительно не люблю ездить, а река наша − другое дело.

Алеша же хотел сейчас быть там, где Ренат − на боевых учениях, но не поделился своим желанием при матери.

 

XII

Ренат погиб через две недели после начала специальной военной операции на Украине, в марте две тысячи двадцать второго года. Алешу на похороны пригласили сами родители погибшего, который оставил им номер телефона друга.

В ходе наступления в Луганской области его экипаж выполнял задачу по взятию высоты. Местность была бугристая. Выныривая из-за очередного бугра, танк столкнулся с пятью вражескими машинами. Думать и отступать было некогда, Ренат мгновенно отдал приказ стрелять и делать маневр. Выстрел, маневр − один танк подбит, выстрел, маневр − второй тоже. Из-за такой тактики противник не мог сразу попасть в русский танк. В итоге, конечно, попали, но и сами получили. Дорога была свободна. Какое-то время дымящиеся танки стояли в позиции один против пяти. Русский танк легко было опознать по белой букве Z, один украинский, пятый, − по белой фашистской свастике, остальные четыре были без обозначений. Когда их обнаружили наши военные, то оказалось, что почти все машины еще можно починить, залатать. Даже несколько украинцев оставались живы − их отправили лечиться в госпиталь.

Ренату присвоили звание Героя России посмертно. Алеша увидел только гроб, покрытый российским флагом и увенчанный цветами.  На гробе лежала фуражка старшего лейтенанта. А около гроба стояли родители и вдова Рената с младенцем на руках. Никто из них не плакал. Мать коснулась рукой фотографии сына, приставленной ко гробу. И вдруг зашаталась, колени у нее подогнулись. Алеша бросился ее поддержать, потому что видел, насколько слаб от горя отец.

Торжественная церемония прощания проходила в центре города, где родился и вырос Ренат, речь говорили мэр и глава республики. Родителям вручили «Звезду Героя». Собралось много людей, местных жителей, кто знал и не знал погибшего. Плача, мать Рената взяла микрофон.

− Скорбь будет теперь со мной всегда. Но и гордость за сына, за Россию. И пускай Запад на нас не прет, мы не сломимся, а только сделаемся сильнее!

Алеша в этот момент сжал кулаки, у него созрело решение.

В конце марта он был уже под Мариуполем. Боевиков в городе скопилось больше, чем российских военных вкупе с бойцами Донецкой и Луганской республик. И новым добровольцам были рады. Алеше как командиру танка досталась уже объезженная машина с механиком-водителем и наводчиком младше его по возрасту. Но как же эти ребята отличались от парня, только что приехавшего из дома! Внутренне они были взрослее Глебова и сами это чувствовали.

Экипаж должен был выполнить задание − подъехать к жилому дому, где засел противник, и точечно выстрелить. Ранее группа наших спецназовцев пыталась подойти ближе и попробовать штурмовать дом. Но им пришлось отступить, потому что из окон метали гранаты и стрелял снайпер. Российский же снайпер, бурят по национальности, бывший дома охотником, уже несколько часов вглядывался в окна в бинокль и тепловизор, чтобы засечь нахождение боевиков. А тем временем Алешин экипаж ждал команды.

− Смотри, командир, не ешь, а то страх на задании будет, взрывы всякие, еще в штаны наложишь, − предупредил водитель Антон, а наводчик Рома хмыкнул.

− Учту, − серьезно ответил Алеша. Он уже находился в нервном мандраже, у него начинали трястись руки, и есть совсем не хотелось. − Но, знаете, мне не нравится, как расположена защита на танке.

− Почему это?

− В городской застройке борта особенно уязвимы. Нужно блок расположить под углом тридцать-сорок градусов от горизонтали, а не вертикально. Тогда степень защиты увеличится раза в четыре.

− Командир, дело говоришь, − согласился наводчик, подойдя к танку и рассматривая покрытие.

Ночь Алеша провел, как и другие, не раздеваясь. Но остальные, кроме дежурных, спали, а он лишь погружался в тревожную дремоту. На рассвете, наконец, поступил сигнал. Все трое танкистов повскакивали с пола и надели шлемофоны с наушниками и переговорным устройством. Ребята перед тем, как запрыгнуть на танк и рассесться по местам, посмотрели друг другу в глаза. А дальше они были уже одно целое − экипажем танка. В этот момент тревожность у Алеши рассеялась, все личное перестало существовать. Эмоции выключились, работал только мозг командира. Танк зарычал, но экипаж в наушниках этого не слышал. Железная глыба подкатила к обозначенному месту. Алеша скомандовал наводчику приготовиться к поражению цели. Пушка выстрелила, качнув танк и метнув огневой снаряд. Стало видно, как одна из комнат загорелась, осветив изнутри сразу два окна.

Но далее случилось неожиданное: из подъезда вышел боевик, держа перед собой девушку.

− Вот это террорист! − воскликнул Антон. − Командир, что будем делать? Мы, по ходу, выполняем контртеррористическую операцию. От них столько уже сюрпризов! Просто звери, что делают живой щит из гражданских.

Алеша доложил руководству о случившемся. Ему сказали не двигаться и ничего пока не предпринимать, поскольку неизвестно, остался ли еще кто-то в доме.

Тогда Глебов просто стал всматриваться в боевика с заложницей и разглядел, что у того рукава камуфляжной куртки были засучены по локоть, а на открытых руках чернели татуировки − явно «азовец» из националистического полка. И оказалось, что он приставил к девушке не стрелковое оружие, а всего лишь нож. Глебов доложил об этом.

Но «азовец», заградив заложницей себя, начал медленно продвигаться вдоль дома, явно намереваясь скрыться за углом.

Алеша снова доложил обстановку. И пока бурят-стрелок пытался незаметно обойти соседний дом, чтобы встретить за углом боевика и выстрелить в него, Глебов должен был попробовать отвлечь «азовца», чтобы тот задержался. Он приоткрыл люк, оставив крышку как щит между им и домом на случай, если кто-то остался жив и выстрелит в него из окна, расстегнул шлемофон.

Рома следил за движением в окнах.

− Эй, парень, отпусти девушку, − крикнул Алеша. − Мы дадим тебе уйти.

− Поверил! Ща! Вылезайте все трое и руки ладонями ко мне, тогда я еще посмотрю, − сказал «азовец», у которого, почему-то, заплетался язык.

− А если из окон стрелять будут?

− Вы пульнули как надо. А если кто и жив еще, то снарядов уже нет.

«Азовец» проболтался, но даже не заметил этого, не замечал и того, как увлекся ответом и остановился.

В это время от нашего снайпера поступил сигнал, что тот на месте и ждет появления боевика из-за угла спиной. Алеше пришлось из кобуры достать пистолет. Боевик заметил это и снова стал пятиться вдоль дома, волоча за собой девушку, которую одной рукой держал обхватом за шею, а другой приставлял к ней нож. Вскоре он скрылся за домом и сразу раздался хлопок, а потом девушка упала на колени и поползла к танку.

Глебов дал команду подъехать к ней. Девушка замерла, глядя на танк. Алеша выскочил из машины.

− Куда ты! − хором закричали Антон и Рома, помня, как предыдущего командира ранило около танка.

Но Алеша не мог иначе, прыгнул к девушке, поднял ее и помог взобраться на танк.

− Давай в люк! − скомандовал он ей и следом тоже залез. − Что с боевиком?

− Упал, кажется, выстрел был откуда-то, кажется, он мертв, − ответила девушка пересохшим ртом.

В это время поступил приказ забрать своего снайпера.

− В подвале еще семь человек, что с ними будет? Вы их заберете? − спрашивала девушка.

− Надо будет доложить командованию, − ответил Алеша.

Он помог ей вылезти из танка у самого подъезда, она вернулась к своим в подвал, а вместо нее в танк залез снайпер.

Когда из подвала всех перевезли, напоили водой и дали поесть, девушка рассказала, как их туда согнали, сказав, чтобы не высовывались, иначе русские расстреляют. Но через несколько дней у них закончилась даже вода. Отец девушки попытался выйти на улицу, но ему пригрозили, что убьют всех за его уход. Тогда они поняли, что попали в заложники. А сегодня на рассвете, когда подъехал танк, один из боевиков спустился в подвал, схватил девушку и вышел с ней сам.

− Он явно под кайфом был, потому что бред нес, что надо было меня раньше взять и увести к ним наверх. Их там трое находилось.

− Потому что патроны закончились, наверное, решили подбодриться, − понял Алеша и посмотрел на девушку, которая тоже повернула к нему голову. И вдруг он ее узнал! Белое пятнышко над губой − только не на загорелом, а на грязном лице, вымазанным копотью и подвальной пылью.

− Настя?

Девушка молчала.

− Я − Алеша, помнишь, Азовское море?

− Алеша! − от пережитого она еще не могла улыбнуться, но в глазах появилась икра, похожая на проблеск внутренней улыбки.

− Почему ты осталась в Мариуполе? − спросил Алеша у Насти вечером за ужином.

− Папа работает на нашем металлургическом комбинате Ильича. Им в феврале сказали, чтобы не уезжали, зарплату повысили, производство остановили на неделю, но пообещали сохранить зарплату, если через неделю выйдут. Приезжал Ахметов, заверил, что эвакуироваться нет необходимости. А в городе уже собралось много военных, и ВСУ, и «азовцы». Кто же знал, что специально людей будут держать в подвалах и не выпускать?

− Да, застряли мы из-за этого здесь… Тут командир батальона говорит, что находили в освобожденных домах натовские инструкции, что удачно придумали − засесть в городе с горожанами − и город разрушится, и людей больше погибнет, и наше наступление затормозится, и не надо много техники, и ненависти больше будет. Они наверняка знали, что мы не сможем разбомбить город с людьми, сравнять его с землей, как сами это делали в горячих точках.

− Я никогда не была против России и не боялась российской армии. Но даже я засомневалась в вас, когда нас загнали в подвал и сказали, что вы всех мирных расстреливаете, не даете эвакуироваться. Но мародерство в Мариуполе началось еще до входа ваших войск. А вообще вся эта ситуация накалялась из года в год. Дурацкие учебники по истории стали делать, запрещать учить на русском. Я ведь учитель истории. Мои предки на этой земле всегда говорили на русском, и после развала Советского Союза нам обещали, что мы сможем сохранить язык, свою память, а в итоге…

− А в итоге обманули! Я сам только недавно узнал, что при распаде СССР Россия взялась выплатить внешние долги Украины в счет ее обещания не вступать в НАТО.

Настя провела ладонью по своему лбу.

− Ты сегодня был словно рыцарь на коне и спас меня, − она впервые за день чуть улыбнулась и посмотрела на Алешу с нежностью. А он, в свою очередь, почувствовал от этих слов тепло, уже успев от него отвыкнуть за пару месяцев.

− Да уж, спас морскую царевну, − Алеша забыл, что они не одни, и засмотрелся на Настю.

На следующий день ее и эвакуированных с ней семь человек должен был забрать микроавтобус и вывезти из города. Настя тяжело провела ночь, засыпала − снился подвал, боевик с ножом, взрывы и стрельба. Просыпалась и приходила в себя, соображая, где находится. А утром подошла к командиру батальона и попросила остаться − может, им кухарка нужна или санитарка. Алеша, когда услышал, вдруг обрадовался такой просьбе от девушки. Но комбат отказал − слишком опасно, а если уж она хочет как-то помогать своему городу, то он даст распоряжение, и ее отвезут в благотворительную больницу святителя Алексия, приехавшую из России в составе нескольких человек. Пока эта больница одна на весь город, и туда сотнями приходят за медицинской помощью. Много раненых гражданских.

Настя с благодарностью согласилась. Родители не хотели ее отпускать, мать заплакала. Но девушка осталась непреклонна. Проводила их до микроавтобуса и махала им вслед, пока они не скрылись из виду. Подъехала машина и для нее.

− Пока, Алеша! Я всегда буду тебя помнить. Мы можем быть на связи? У меня «азовцы» отобрали телефон, но я со временем куплю новый.

− Подожди минуточку!

Алеша вернулся в здание, а Настю уже начали поторапливать.

Когда Глебов снова подбежал, та уже стояла у открытой двери машины и ждала его.

− Возьми, купи, − он протянул ей деньги. Отказываться от них у Насти уже не было времени. Она поцеловала его в щеку и обняла.

− Я вернусь! − пообещал молодой человек.

− Я буду ждать! − заверила девушка, отпуская Алешу и посмотрев ему в глаза. В следующий миг она села в машину.

Двадцатого мая Мариуполь был полностью освобожден. Экипаж Алеши принимал участие в поражении последнего оплота боевиков и украинских военных, которые засели на металлургическом комбинате «Азовсталь», но потом сдались в плен. Всего их было более двух тысяч. Особенно запомнился  один «азовец» из-за татуировки − на всю мощную спину была изображена морда козла.

− Считает себя козлом, что ли, − иронизировали потом ребята, вспоминая прошедший знаменательный день.

− Это одно из изображений демона, вообще-то, − серьезно сказал дончанин, воевавший уже восемь лет. − Нацисты − жуткие парни, их и население, и сами всушники боятся.

− А помнишь, как после боя ко мне попросился боец с их стороны? Была ночь. До этого я им озвучивал, что мы готовы забрать тела для захоронения, − вспомнил комбат.

− Было дело.

Алеша не знал эту историю, не слышали о ней и Антон с Ромой, поэтому ребята с особым интересом стали слушать.

− Ну вот, это был командир взвода, грязный, потрепанный, молодой. Показал документы. Сказал, что по радио на нас выйти не мог − свои бы порешили, чертовы нацики. Просил похоронить и сказать, где, чтобы он уведомил родственников погибших. И добавил, что его взвод − те, кто пошел нехотя, только после угрозы из-за отказа загреметь в тюрьму. И отступать им нельзя, и в плен сдаваться − заградотряды стоят.

− Да уж, мы-то их пленным все условия, а что они с нашими творят! − с болью сказал дончанин.

Алеша полюбил эти разговоры опытных, собранных и уже бесстрашных мужчин. Его коробило только обилие матерных слов, и он не хотел, чтобы мат стал и для него привычкой.

 

 

 

XIII

Комбат ждал, несмотря на свою контузию, что их после Мариуполя перебросят ближе к Авдеевке, откуда ВСУ наносили удары по Донецку и где шли особенно ожесточенные бои. Но их направили в Херсонскую область, что взволновало Алешу, потому что тот вспомнил херсонское село и прибрежный городок. Под Геническом он во второй раз в жизни искупался в Азовском море, снова ставшем внутреннем морем России.

Через Херсонскую область путь лежал в Николаев и Одессу, города, за которые бились советские войска и фашисты в Великую Отечественную войну. С захватом Одессы и крымского Севастополя у немцев открывался путь на Кавказ. Также они планировали, установив господство на Черном море, вовлечь в войну Турцию. А румынам за участие в захвате Одессы немцы обещали отдать этот город им, мечтавшим создать «Великую Румынию».

Теперь же, восемьдесят лет спустя, на николаевском общевойсковом полигоне проводилось уже не первый год обучение английскими инструкторами. Один из выданных сертификатов был недавно найден при уничтожении десантно-штурмовой бригады. А насчет Севастополя новым планам не суждено было сбыться из-за внезапного присоединения Крыма к России в две тысячи четырнадцатом году.

Алешин комбат не удивился найденному сертификату. Но то, что произошло следом, изумило даже бывалого бойца. К ним вышел в одиночку танк противника. Собрались его уничтожить, но смутило нетипичное поведение машины: танк поднял ствол вверх и начал вращать башней. Пришлось подобраться вплотную, благодаря чему увидели, что люки на танке заварены. Экипаж просто замуровали, как в консервной банке. Украинцев извлекли из танка. И те рассказали, что это сделали поляки, точнее, отдал приказ поляк-полковник направить танк-смертник на российские позиции и засечь, откуда будет нанесено поражение. Дроны противник тоже пробовал пускать, но довольно большое расстояние и открытая степная местность делали эти попытки бесполезными. И все же, враг добился своего − жарким июльским днем ракетный удар только что поставленными на Украину американскими «хаймерсами» накрыл расположившийся далеко от линии соприкосновения батальон. Алеша с Антоном и Ромой в это время мыли танк, броня которого их и спасла от осколков. А вот комбата ранило. Его и еще несколько тяжелораненых забрали на вертолетах, оказав первую медицинскую помощь. А затем переместили в самолет, чтобы доставить в Москву.

Как потом говорили, их расположение, скорее всего, выследили благодаря американскому спутнику из космоса. Смартфонами и Интернетом они не пользовались из-за соображения безопасности. Молодые ребята, в том числе и Алеша, изолированные от соцсетей и беспрерывного потока интернетовской информации, почувствовали сначала нечто вроде пустоты. Но потом стали ощущать приток энергии и сосредоточение на деле, ясность мыслей. У кого-то всплывали отрывки из песен, Глебов же читал приходившие на память стихотворения Пушкина. А после признания в том, что у него самое любимое произведение − «Капитанская дочка», сразу же получил позывной «Гриня».

Прилет ракеты нарушил установившийся порядок военных будней, петь и декламировать стихи на досуге уже не хотелось.

Алеша по кнопочному телефону позвонил тете Рите и попросил навестить комбата в госпитале, поскольку тот был одинок. Ему собирались ампутировать ногу, а значит, точно нужна будет поддержка и психологическая, и, может быть, материальная помимо выплаты за ранение.

Рита сразу поехала в госпиталь и узнала у врача, какая помощь нужна раненому, и познакомилась с ним. Комбат надеялся на протез, был полон решимости приспособиться к искусственной ноге и вернуться в строй. Сначала он очень стеснялся Риты, но затем стал воодушевленно ждать ее очередного прихода. А Таня продолжила молиться за внука с новыми силами, поняв, что даже в Херсонской области, где было относительное затишье, опасность все равно подстерегала бойцов и беда ходила рядом.

Перед каждым заданием Алеша, Антон и Рома били друг друга в кулаки и садились в танк. Алеша еще касался нагрудного кармана, куда клал патроны и маленькую бумажную иконку-складень с изображением Иисуса Христа и Богородицы с Младенцем, внутри иконки был напечатан псалом девяносто «Живый в помощи». Иконку с псалмом дала внуку Таня, благословив его на прощание.

Широкомасштабного наступления не было с двух сторон, но «хаймерсы» и другие ракетные удары начинали напрягать. Был прилет на Антоновский мост, построенный через реку Днепр и соединяющий правый и левый берега Херсона. Ударили ВСУ и по жилому району в городе Новая Каховка Херсонской области рядом с гидроэлектростанцией, воды которой могут затопить даже Херсон, если ее разрушить.

Алеша уже привык к украинской разведке боем. И начал привыкать к тому, что стало пахнуть не спелой пшеницей на полях, а гарью − от прилета ракет горели посевы. Золотистые просторы превращались в пепельно-черные, и иногда по ним носился угольный смерч.

На поле опасались выходить обе стороны, ведь на открытом пространстве можно стать легкой мишенью. А узкая лесополоса вдоль дороги таила в себе другую сложность − угрозу попасть в засаду. Была еще и третья проблема, самая жестокая и бесчеловечная − занятие украинскими военными своих же сел, создание оборонительных позиций около жилых домов и расположение огневых точек на чердаках или верхних этажах школ и детских садов. Тут снова пригодился мариупольский опыт окружения и точечной зачистки населенного пункта от боевиков. Одно село в таком состоянии пробыло больше двух месяцев. Хорошо, что хотя бы местным жителям разрешили уйти. Освобождение села гарантировало дополнительную безопасность от обстрелов самого Херсона.

Новый командир батальона, воевавший и в Чечне, и в Сирии, знавший по опыту тактику наступления и обороны, распорядился танковому взводу, командиром которого назначил Алешу, замаскироваться в лесополосе, ожидая подхода подмоги засевшему в селе противнику. Издали село напоминало другое − Любимовку, в которой Алеша был всего раз в детстве, но сейчас отчетливо представил, как оно выглядело. Любимовка находилась ближе к Геническу, где не шли бои. Сейчас, в ожидании предстоящей атаки, у него уже не тряслись руки и не перехватывало дыхание, хотя ощущался легкий мандраж. Он, в который раз, вспомнил Настю и решил, что, когда созвониться с ней, то расспросит о судьбе ее родственников, стоит ли еще дом бабушки Вари, живет ли кто в нем.  Может быть, они вдвоем даже смогут посетить Любимовку, сходить на могилу подруги бабушки Тони.

Но вот начался бой мотострелковых подразделений, Глебов получил приказ покинуть укрытие и атаковать наступающего противника с фланга, разбив его бронемашины. Очередная задача была выполнена. В тот раз засевшие в селе не дождались подмоги.

На следующий день у экипажа Алеши был выходной. Ребята выспались и привели себя в порядок. Хотели помыть и почистить танк, полежать на прогретой земле, ведя неспешный братский разговор, но получили приказ срочно выдвинуться по направлению к селу. На одном из дальних участков завязался бой, и российский танк был подбит. Контуженный экипаж пытался отогнать машину назад на безопасное расстояние, но в это время повредилась гусеница. Экипаж оставался в танке, поскольку машина не загорелась, только дымила, а значит, и угрозы взрыва своих снарядов не было. Вылезать же наружу под огнем не имело смысла.

Глебов, пользуясь внезапностью появления, отдал приказ поразить первую цель − гранатомет, следом ударить по другой цели и вызвать огонь на себя, отвлекая от подбитого танка, пока водитель-механик попробует откатиться назад.

Прежде, чем наступила тишина, танк Алеши изрядно потрепало, но от противотанковой управляемой ракеты хорошо сработала динамическая защита, сохранив борт, одна граната успела задеть люк башни, но не пробила его.

Бой был окончен, Антон собрался возвращаться назад, как танк вдруг слишком сильно тряхнуло − прямое попадание американского «джавелина». В глазах у Алеши задвоилось, голову окутал туман, в ушах зазвенело, внутри тела затошнило. Теряя сознание, он боролся с подступающей тьмой не ради себя, ради Антона и Ромы, которые не отвечали. Ради них остатками сил и воли он дал сигнал по рации, а тем временем возникший огонь на танке становился сильнее, внутри танка сочился масляный дым.

В это время в московской квартире, где ссорились мать и тетя Алеши, а бабушка пила воду из стакана, ощущая сильную жажду, все три женщины почувствовали запах горящей бумаги. Не понимая, откуда он, стали озираться по сторонам и принюхиваться. Лара стояла ближе всех к комнате, в которую от сквозняка захлопнулась дверь. Открыв ее, она закричала «Горит!» и кинулась к столу, где полыхала Тонина книга. Рита с Таней прибежали следом, и пока Таня с испугом выплеснула остатки воды из стакана на огонь, Рита взяла чайник, на ходу открыла крышку и плеснула на книгу. Лара же сдернула покрывало с кровати и накрыла стол, хлопая по ткани. Рита снова прибежала, держа в руках кастрюлю с водой, но та уже не понадобилась. Отдернув покрывало, они увидели обуглившиеся остатки книги.

− Господи помилуй! Грех мой! − застонала Таня и упала на колени перед иконами, крестясь. Она, почему-то, сейчас представила внука.

− Нет! Я виновата! − Лара зарыдала и в порыве рухнула на колени рядом с матерью, представляя сына.

Рита тоже опустилась на колени, глядя на иконы.

Таня начала молиться вслух. Рита перевела взгляд от икон на висевшую рядом на стене  фотографию бабушки и замерла от изумления. Ей показалось, что с фотографии смотрит лучистым взглядом живая Тоня.