В то, что этот чулан, наполненный вселенским хаосом и хламом, копившимся, кажется, целую вечность, можно разгрести, не верил никто. А, тем более что это удастся такому махонькому, излучающему какого странного запаха свет старичку, как этот. Чудилось, он был настолько до прозрачности хрупким, что через него можно было рассмотреть предметы позади, что люди в его присутствии начинали говорить шепотом, чтобы вдруг внутри него чего-нибудь не сломалось.

Но у него получилось. Кажется, спустя неделю, но чулан вспыхнул свежевыкрашенной пустотой, чистотой и ярким, ровным светом, льющимся из единственной лампочки под потолком. Стены заблестели зеленью, пол – цветом только что вскопанной земли, а потолок, благодаря дышащей белизне, и вовсе потерял всякие материальные пределы. Всего за несколько дней чулан превратился в гардероб с искрящимися золотом новенькими номерками, висящими на таких же звенящих золотом цепочках.

Посетители не заставили себя долго ждать. Несмотря на свою прозрачную хрупкость, старичок справлялся со своими обязанностями прекрасно. Он делал все настолько быстро, что никто не замечал ни единого движения. Посетители никогда не слышали от него ни слова. Но выражение его лица, глаза, жесты, улыбки заставляли их слышать внутри себя второй голос, кроме собственного. А некоторые клялись, что за тем мгновения, пока сдавали в гардероб вещи или забирали их назад, успевали обменяться со старичком длинными, полными фундаментального смысла внутренними  диалогами.

Старичок казался и был, одновременно. Присутствовал и отсутствовал. Был внутри и снаружи. Здесь, там, везде. И это чувствовали все: и завсегдатаи, и новички. Признавали вслух или мысленно. Поэтому его стариковские «странности» по отношению к посетителям никого не беспокоили. Скорее воспринимались, как своеобразное благословение, позволяющее причислить себя к клубу избранных. Кому-то он мог, например, пришить давно готовую оторваться пуговку, или вычистить пятно, или починить заедающий замок, или залатать незамеченную владельцем дырочку. А кому-то, наоборот, оторвать пуговицу или расковырять пальцем незначительную прореху до размера вселенской катастрофы. Гардеробщик мог выдать мужчине женское пальто, а женщине, наоборот, мужское. Или дешевый плащ вместо сданной дорогой шубы. Или, наоборот, дорогой пиджак из натуральной кожи вместо прохудившейся джинсы. И никто никак не мог понять, по какому принципу он это делает: выбирает одних, игнорирует других, поощряет или наказывает третьих.

Но самым любимым трюком гардеробщика было незаметно подложить в чей-нибудь карман незнакомый ключик или даже целую связку. А потом, спрятавшись за смирно висящими рядами вещей, наблюдать, как человек его находит, вертит в руках, долго вспоминает, от какой он двери, и его ли он вообще, собственно. Испробовав ключ на десятках замков, так и не найдя правильный, человек с досадой выбрасывал его на помойку. А гардеробщик снова подбирал, чтобы завтра подложить его очередному подопытному. А бывали и такие, кто оставлял ключ у себя, надеясь когда-нибудь вспомнить, как выглядит дверь (или шкаф, или чулан, или сарай, или чемодан), к которому он подходит.

Кто очнулся от происходящего первым, трудно сказать. Но вдруг люди, которые раньше с благодарностью принимали не свои вещи, стали от них с возмущением отказываться. Никто уже не благодарил за пришитые пуговицы, вычищенные пальто и плащи, заштопанные дырки. Зато каждый громко жаловался на оторванные застежки, на непонятно откуда взявшиеся прорехи. И все без исключения стали проверять карманы на предмет обнаружения чужих ключей, прежде чем покинуть заведение. Но старичок упрямо продолжал делать то, что и раньше, будто не замечая жалоб и брошенных в лицо разоблачающих слов.

В конце концов, посетители в один голос заявили, что гардеробщик им не нужен, что они будут сами вешать и забирать вещи, что они способны справиться и без него. Старичка убрали очень быстро. И никому даже не пришло в голову его защищать.

В его отсутствии сначала все шло хорошо. Но совсем скоро из гардероба стали пропадать вещи, поскольку слишком многие решали, что висящее рядом дорогое пальто или шуба подходят им больше, нежели истинному владельцу. Не забирая свое, а выбирая чужое, кажущееся лучшим, многие стали срывать вещи с петель, бросать их на пол, рвать и топтать ногами. Не прошло и месяца, как гардероб снова превратился в свалку истерзанного, кровавого мусора, но никто не хотел этого видеть и замечать.

И каждое утро, идя на новую работу, в новый гардероб, проходя мимо старого заведения, из которого его вышвырнули, старичок слышал вопли и ругань, звуки драк, рвущейся ткани и хаоса, а позднее – крики отчаяния, боли и мольбы. Но, видя проходящего мимо старичка из окон здания, осатаневшие, потерянные люди продолжали отчаянно делать вид, что не нуждаются в нем. А непонятый старичок каждый день продолжал делать вид, что не слышит их внутренних криков о помощи…