Виктор Сбитнев. Подборка сельских историй из недавнего прошлого (сборник миниатюр)

МОЙ   ДЕД

/Одной   рукой/

 

Три года назад, Девятого мая, ему должны были вручить наконец-то нашедший его орден, но в конце апреля он умер. Его задушила астма, которая проникла в лёгкие ещё тогда, в морозную можайскую зиму сорок второго. На снежной равнине немцы взяли их в клещи и целые сутки забрасывали минами. Ротного и взводных убило, и тогда он, помкомвзвода, вывел остатки насквозь простуженных и обмороженных бойцов к своим.

В медсанбате, кроме разорванной ладони, которая примёрзла к груди под шинелью, у него нашли ещё два пулевых ранения в ноги. Он был на передовой всего неделю, а потом целый год провалялся в госпиталях. Руку не отняли, но искорёженные пальцы не слушались, и он привык всё делать одной рукой.

Из шестерых его братьев четверо не вернулись с фронта, пятый заболел тяжёлой нервической болезнью, а последний женился в Очакове и порвал всякие связи с роднёй.

Одной рукой он заново срубил избу, где кроме его жены и трёх дочерей приютился больной брат, который в двадцать лет играл с самой младшей из племянниц в куклы. Ещё шла война, приходили похоронки, было голодно. Жена вынимала из печки ведёрный чугун картошки, все садились к столу, но не наедались. Младшая дочка, общая любимица, просила мать:

– А ты, мам, вари два ведра!

Двое из погибших братьев оставили вдов, тоже с дочерьми, и он помогал им, чем мог: перебрал избёнки, перекрыл прохудившиеся крыши, перестелил полы, поправил частоколы. Все называли его «папой» – и дочери, и племянницы.

До войны он работал  председателем сапожной артели в районе, но был уволен «за связь с врагами народа» и  теперь пошёл на торфоразработки бухгалтером. Работали здесь в основном женщины, и часто он, выходя в своих нарукавниках помочь тщедушному машинисту запустить двигатель укладчика, угощал их детишек – кого яблочком, кого сахарком…

Брат выздоровел, дочери и племянницы окончили университеты и разъехались по стране, чтобы поднимать и отстраивать всё заново.

Шли пятидесятые годы, мужчин не хватало, и у моей матери и у её старшей сестры не всё гладко сложилось в жизни… Так что дед воспитал и меня с двоюродными сёстрами. Он научил меня косить и колоть дрова, ошкуривать брёвна и выбирать книги для чтения.

Каждый год мы собирались на Девятое мая и все вместе шли к сельскому обелиску, где всякий раз, как заново, читали имена его братьев. Одна рука подняла нас всех на ноги, и вот теперь, уже слабеющая, она промокала платком глаза…

Моя бабушка умерла после него через несколько месяцев от сердечного приступа, его старшая дочь – моя тётя – через полгода от болезни, которая возникает помимо прочего и от глубоких душевных переживаний.

Теперь я настороженно смотрю на свою мать, потому что она каждый день помнит об отце, и в квартире пахнет валерьянкой.

 

 

ВДВОЁМ

 

Он поставил избу на отлёте, пристроил баню, мазанку и половню с дровяным сараем. Прошли годы, и постройки по самые крыши утонули в яблоневом дыму. Весной черёмуха и сирень пахли так, что у его жены текли слёзы, когда она вечером опускалась под окном на аккуратную кленовую лавочку. Он подсаживался к ней и жёсткой ладонью гладил её по щеке. Они толковали о яблоневом цвете и картофельных всходах, они слушали, с каким довольным умиротворением  дышит корова в загороде и как настороженно гудят под яблонями ульи. За их спинами уходила в сумерки деревня и, согревая их своей близостью, голосила петухами и брехала собаками. А впереди, за молчаливо насупленным лесом, к ночи всё отчётливей и чаще грохотала на стыках скоростная железнодорожная магистраль.

Скоро оттуда приезжали дети, привозили внуков, и в доме воцарялась беспокойная шумная радость. Каждый вечер она ставила тесто, и каждое утро из печки смотрели румяные, сахаристые плюшки и пухлые душистые пироги. Она снимала густые тяжёлые сливки и сбивала из них кисловатое деревенское масло, выдерживала слоистую простоквашу и отжимала снежной белизны творог. Он водил к жёлтому песчаному плёсу купаться и загорать и находил такие места для рыбалки, где дрожащими от волнения руками неумелые городские рыболовы снимали с крючков скользких золотых линей. Вместе они ходили за кудрявыми солонухами и сушили мелко изрезанные опята, вместе показывали детям сад и огород и по – родительски радовались их быстрому здоровому росту…

Но наступал день, и дети уходили к поезду, плотно нагруженные банками и бидонами. Вновь опускался вечер, вновь они были одни, и последние зарницы над лесом доставляли им смутное беспокойство.

Читайте журнал «Новая Литература»

 

 

ПОДРУЖКИ

 

У моей бабушки были две закадычных подруги: Маруська Трошина и Катька Ларцова. Односельчане звали их именно так, а между тем были они немногим моложе моей бабушки.

Идя по воду мимо нашего дома, они непременно заявлялись покалякать. На кухоньке или на завалинке судили о последних новостях и хозяйских заботах. Они участливо выспрашивали у бабушки о здоровье моей матери и тёток, об их мужьях, квартирах, получках. Высказывали свои соображения, незлобивые, в общем. Иногда даже советовали, о чём прописать в письме, что выслать из припасов.

Их сердобольные разговоры никогда особо не трогали меня, потому что повторялись изо дня в день как по плану: те же темы, те же советы. Единственно, я уважал свою бабушку, которая не лезла в чужую жизнь, а говорила больше про картошку и удои.

И Маруська, и Катька возили на тачках траву и дрова, торговали молоком, сдавали в сельпо лук и картошку. Шли годы, а я всё не замечал их возраста.

И вот однажды, приехав в отпуск и бродя по обыкновению с Туманом по лесу, я увидел их согбенные спины на лесной дороге и услышал их натужное дыхание. Они везли свои тачки след в след… и молчали. Пели дрозды, выстукивали дятлы, шиповник густо краснел по обочинам дороги, а я слышал только скрип несмазанных колёс да видел тучи слепней над их выцветшими платками.

Тем же вечером бабушка рассказала мне, что женихи их остались на войне. Совестливые, они и детей не сумели прижить. Живут чужим горем, чужими радостями.

 

КАЗАРМА

На железной дороге, в версте от нашего разъезда, стоит двухэтажный деревянный дом. Лестница на второй этаж ведёт прямо со двора, на котором возле мелких корыт, пощипывая друг дружку, толкутся гуси и утки, маются от безделья собаки и всегда кто-нибудь безуспешно заводит мотоцикл.

Дом со всех сторон плотно окружён лесом, и только по «железке» то и дело проносятся составы, насыщая воздух запахом смолы, угля и вагонной краски. На поезда, даже на скорые, не обращают ровно никакого внимания. Они здесь грохочут с сотворения мира. А вот дому чуть больше сорока лет, и носит он странное для постороннего уха название – «Казарма».

Осенью сорок первого, когда до фронта отсюда было более пятисот вёрст, здесь уже во всю закипела работа: два взвода расчистили место и отстроили для себя жильё, а во дворе стали учиться штыковому бою и метать учебные гранаты. На опушке леса отрыли траншеи с пулемётными гнёздами и блиндажом, а возле железнодорожного полотна, на переезде, встал часовой, который провожал эшелоны на Запад долгим печальным взглядом.

Сюда моя бабка ходила узнавать про деда, от которого долго не было писем с фронта, словно здесь что-то могли знать о фронте; сюда носили из деревни картошку и мочёные яблоки, табак-самосад и свою тревогу о близких.

Немцы ближе, чем в ту осень, сюда так и не подошли. Как-то ночью взводы подняли по тревоге, и дом опустел. Скоро в нём поселились путейцы, благо срублен он был толково, хоть и не по-здешнему. Жизнь идёт своим чередом: в доме рождаются новые люди, бегаю по двору, вырастают и называют свой уютный тёплый дом «казармой».

Странно, но я никогда не находил это смешным, даже когда служил в армии.

 

 

 

ПОЛИГОН

 

Я часто вспоминаю ту трудную мою зиму – и не потому, что от её свирепых морозов полопались водопроводные трубы и начисто вымерзли целые сады и парки. Дело в том, что как раз перед этим, по окончании института и года работы на кафедре, меня призвали в Вооружённые Силы  страны. Понятно, что после тёплых уютных аудиторий и пушкиноведения полковой плац и воинский устав поначалу произвели на меня поначалу весьма своеобразное впечатление. Когда ощущение этого своеобразия стало помаленьку выветриваться,  я принял воинскую присягу и забрался и забрался в промороженную «самоходку», чтобы вместе со своими товарищами до самого марта месить гусеницами снега далёких полигонов.

Спали мы в палатках, умывались снегом, ели консервы с перловкой, курили «Приму». Холод стоял собачий, за ночь выстывало всё: от брони и моторов до линз панорам, но странное дело: мы не болели – заиндевевший металл не брал наши закопчённые комбезы. Лишь иногда вечерами, сгрудившись у печки-буржуйки, мы мечтали о русской баньке с крутым парком да берёзовым веничком.

Однажды вечером нас подняли по тревоге, и колонна самоходных орудий на бешеной скорости устремилась за командирской машиной в неизвестность. Несколько часов мы рассекали стылое безмолвное пространство, насыщая его злобным лязгом гусеничных траков и приторным выхлопом едва отогретых моторов. Несколько часов каждый из нас видел лишь габаритные огни впереди идущего да громаду леса по сторонам. Несколько часов мы раскачивались в своих креслах, то и дело натыкаясь лбами на разные штуковины перед собой, но в том самый момент, когда никто уже ничего не ждал, уверовав в нескончаемость этого монотонного движения в ночи, колонна вдруг вырвалась на бескрайнюю снежную равнину и неожиданно застыла. Я открыл люк и выбрался на броню. Впереди не было ничего кроме снегов и лунного света. Машины стояли все в снежной крошке, с задранными к звёзда хоботами орудий и, казалось, настороженно прислушивались к чему-то.

Поражённый, я вернулся в башню, задраил люк и тут же получил приказ открыть беглый огонь. Снаряды, легко пронизывая разреженный морозный воздух, уходили куда-то очень далеко, и мы ничего не видели, как ни крутили свою чувствительную оптику. Отрешённость этой равнины от привычного мира была абсолютной.

С тех пор при слове «полигон» ледяную ночь в бесконечном безымянном поле, снежные комья на броне, поблескивающие при необыкновенно ярком лунном свете и беглую стрельбу тяжёлыми снарядами в тёмный горизонт, где тем не менее всё невозмутимо молчит.

 

 

КОЛОРАДО

Жук полз по межам так густо, что скрипел и щёлкал под ногами. Он шёл буквально стеной откуда-то из-за ближнего леса: строго с юга и юго-запада на север и северо-восток. Обглоданные ветви картофеля не оставляли никакого сомнения, что на их корневищах неглубоко под землёй нет почти ничего. Жук всё уничтожил и теперь торопился оккупировать новые площади. Его желтовато-серый окрас посверкивал и выгоревшей на солнце траве, и на песчаных вымоинах по краям поля. Не успела просохнуть земля после недельных дождей, как он полез из всех её пор, морщин и складок.

Первые два дня жители ещё успевали очищать клубни от его всепожирающих скопищ, но вскоре жук взял верх над стараниями людей спасти урожай и уже беспрепятственно господствовал на большинстве полей и огородов. Он полз, летел и даже плыл, покрывая всё гуще бескрайнее лоно среднерусской равнины.

И я уже видел его повсюду: на асфальте шоссе и на крышах домов, в бочках для полива и на скамьях палисадников. Наконец, его уже можно было видеть в окне собственного дома, ибо он взбирался и по стеклу, и по стенам, и по мачтам телеантенн. Через несколько дней после начала нашествия мои домашние к своему ужасу обнаружили его на веранде и кухне, на столе и кроватях, на составленной в буфете посуде и в хлебном ящике.

Колорадский жук упрямо внедрялся в наш быт, в каждую клеточку нашего существования. О нём уже говорили чаще, чем обо всех прочих хозяйственных нуждах, вместе взятых. Более того, его стали бояться, как монстра, для которого нет преград и препятствий. Иным он забирался под рубашку, пропитывая одежду и тело своим душным химическим запахом…

И вот тогда многих из нас стал мучить вопрос: откуда и за что всем нам сия напасть? Впрочем, думать откуда долго не приходилось: ясное дело, раз жук колорадский, то он из Колорадо, далёкого и дикого штата страны с противоположной стороны нашего земного «шарика». Но почему и как добралось коварное насекомое именно сегодня в наши Богом забытые места, отстранённые от морей и океанов на долгие тысячи непричёсанных российских вёрст? Между тем, родился этот жук практически вместе с картофелем, завезённым к нам по мании западника Петра.

Отчего он не появился раньше – например, в годы войны, вместе с «ленд-лизом»? Или ещё ранее – с поставками Антанты? Я иду в сельскую библиотеку, нахожу этот загадочный штат, рассматриваю его экзотический рельеф. А вот и крупное фото насекомого, покрывшего наши российские просторы. Вот карта его путешествия по Европе… Она впечатляет какими-то невероятными сходствами с распространёнными явлениями иного порядка.

В предвоенное время Америка ещё покоится за семью морями, её присутствие на Европейском континенте минимально, и хотя уже почти вся Европа в изобилии пожирает картофель, жука ни во Фландрии, ни на Британских островах практически нет. Не приносит его на земли Западной Европы и активное наступление союзников в 1944 году.

А вод позднее, когда пушки смолкают, жук высаживает неподалёку от Ла-Манша свои первые десанты. Американизация Европы особенно активизируется в 50 – 60-е годы. И вместе с распространением этого явления распространяется и насекомое из Колорадо. Вот оно щупает своими хищными усиками зелёные луга Бретани. Вот его короткие лапки прилипают к плантациям паслёновых на севере Испании, далее – на север и восток – в Данию и в Голландию, Германию и Австрию…

Американизм захлёстывает Европу, опутывает её финансово и духовно, милитаризует территории и сознание людей: военные базы и американское кино, массовая литература и господство доллара, компании-спруты и фронтальное наступление новой идеологии.

Проходит ещё некоторое время, и жук объявляется в Чехословакии, Венгрии, Восточной Германии…

Особенно обильно плодится он в Польше: Лех Валенса ещё не помышлял ни о какой «Солидарности», а жук уже поразил львиную часть польских картофельников.

Наших территорий насекомое достигает через Белоруссию и Прибалтику – вместе с идеями «Свободы» и «Свободной Европы». В это время экономика Польше уже почти полностью парализована, а магазины и кинотеатры напоминают наши нынешние. И вот в 80-е годы через Псковщину и Новгородчину жук подбирается к Москве. В это время, к слову сказать, мы закупаем особенно много польского картофеля и болгарских томатов.

Первых жуков в своей приволжской деревне я увидел ещё лет пятнадцать назад. Но тогда они вели себя достаточно умеренно: точили стебли своих паслёновых и не помышляли о нашем крове и очаге… Наши бабки ещё по старинке поругивали тараканов  и мышей…

И вот он пришёл так мощно, в такой массе и с такой удручающей стремительностью, что люди растерянно замерли перед этим полосатым (крылья жука, как и флаг США, – в полоску) нашествием: американское кино, американский шоколад, американские инвесторы, проамериканская политика, американский жук…

Сегодня колорадского жука в Европе активно выводят, а в Германии вывели подчистую: немецкая культура вновь объединяет немцев духовно, а немецкая марка всё ближе подбирается к доллару. Дотравливают жука и во Франции, и даже по другую сторону Ла-Манша!

Европа перестаёт быть полуколонией США, она уверенно становится Соединёнными Штатами Европы, на карте которых не отыскать дикого штата Колорадо. Но то Европа…

Мы идём вдоль изъеденного картофельного поля, по направлению к лесу. На самом его краю, возле шоссе, краснеет будочка бензозаправки… На её фасаде, под самым окошечком, висит привычная табличка «Бензина нет», но за стеклом своеобразной витрины виднеется товар: литровые плафоны американского лимонада, бутылочки «Пепси», пресловутые «Сникерс», «Амаретто» и тархуновая водка… «Заправка» работает круглые сутки, заправляя сельских мужиков водкой в самое неурочное время.

Жук жёстко хрустит под ногами. Здесь, на краю поля, возле шоссе, его особенно много, как будто он решил тайным пассажиром добираться в наши края, высаживаться там и сям вдоль сёл, деревень и «заправок». С шоссе открывается вид на село и десятки вёрст окрест.

Никогда я не видел ничего столь впечатляющего, чем эти вот поля и холмы, дальние перелески и крохотные крыши соседних деревень и сёл.

Россия… Когда наблюдаешь её вот так, во все глаза, то забываешь тут же и о полузапроданной Москве, и о колорадском жуке, и о таких вот «заправках». И, конечно, не верится, что её обезличат, объедят, споят и отравят. Верится в иное – в то, что сгинут в толщах этой богатой, рвущейся за окоём земли все её беды, хвори и напасти. Так же, как сгинуло в этих просторах изъевшее Запад революционное учение, сгинет и нынешняя зараза, мировая безликость, чистоган, «звёздные войны», сгинет проклятый «колорадо», так и не осуществив цели заславших его на Восток воителей.

/ Из областной прессы 90-х годов XX века /

 

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Виктор Сбитнев. Подборка сельских историй из недавнего прошлого (сборник миниатюр): 2 комментария

  1. admin Автор записи

    В тексте много неудачно построенных предложений. Например. «В медсанбате, кроме разорванной ладони, которая примёрзла к груди под шинелью, у него нашли ещё два пулевых ранения в ноги» (получается, что ладонь тоже нашли). «Одной рукой он заново срубил избу, где кроме его жены и трёх дочерей приютился больной брат, который в двадцать лет играл с самой младшей из племянниц в куклы» (О чём сообщает читателю это предложение – о том, что он срубил избу, о том, что он сделал это одной рукой, о составе его семьи, об их доброте или о действиях брата? Всё свалено в кучу, и получается, смыслового центра у сообщения нет). «Он научил меня косить и колоть дрова, ошкуривать брёвна и выбирать книги для чтения» (получается, что слово «косить» относится к дровам, потому что у всех остальных действий есть предмет приложения, а вот слово «трава» пропущено вопреки структуре высказывания). В общем, чисто технически текст нуждается в стилистической редактуре.

  2. ГМ03

    Эта подборка мне понравилась больше, чем предыдущая «Ежевика». Здесь автор понимает, какую историю хочет рассказать, автор искренен, автор способен передать свои чувства читателю, вызвать у того эмпатию. Это очень хорошо. Однако автору настоятельно требуется помощь редактора в исправлении речевых ошибок и – главное! – автору надо самому научиться видеть ошибки. Сейчас автор, похоже, не задумывается над построением предложений, пишет, как в голову пришло, в результате чего многие фразы выглядят комично. Для подобного текста это смерти подобно. Например, «Одна рука подняла нас всех на ноги, и вот теперь, уже слабеющая, она промокала платком глаза…» или «В медсанбате, кроме разорванной ладони, которая примёрзла к груди под шинелью, у него нашли ещё два пулевых ранения в ноги». Автор повествует о драматических эпизодах, но читается, как анекдот.
    Мое твердое убеждение: текст необходимо чистить. Убирать незапланированный комизм, проверять каждое (каждое!) предложение на наличие смысла.
    Например, «к ночи всё отчётливей и чаще грохотала на стыках скоростная железнодорожная магистраль». Допустим, что «к ночи все отчетливей и чаще» автор намеренно написал, типо, стилистическая фигура, ok. Но магистраль не может грохотать на стыках, грохочет поезд.
    По тексту подобного достаточно, поэтому без правки не обойтись. Последний фрагмент, где про Колорадо, проще совсем выбросить, там речевые ошибки сплошняком. В общем, если автору его подборка дорога, ему следует поработать.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.