Глава 1

 

Бегство

 

1920 год. Одесса.

 

Пролог

 

Старинный дом, каменный двухэтажный с лепниной на фасаде и ажурными ставнями, коих в округе можно было сосчитать по пальцам, переживал не лучшие времена. Переполох случился ещё вчера, а сегодня продолжались и крики, и споры, и причитания. Домочадцы, словно бы, сошли с ума и всё бегали по паркетному полу, стуча каблучками. А уж, какой внутри творился бардак, и не передать!

Распахнуты были шкафы, комоды, серванты. Всюду валялись книги, коробки, посуда, платья, бельё, сюртуки, галстуки, шляпки. Вещи буквально заполонили собою всё пространство. Ими были завалены и кресла, и софа, и диваны. Целый ворох одежды лежал на столе у раскрытого чемодана, и молодая женщина в длинном тёмно-коричневом платье её туда укладывала.  Помогали ей дочь-подросток Лиза, служанка Глафира и гувернантка Анна.

– Мама, ну куда это? – вдруг подскочила к матери белокурое создание со стопкой нотной бумаги и конвертов разных – Папины письма тоже, скажешь, не надо?

– Не надо – ответила безучастно княгиня. – Нам некуда их складывать. Оставь их здесь, пожалуйста…

– Как ты можешь, мама? – возмутилась несчастная, бросила листы в секретер, отбежала в сторону и за портьерой спряталась.

В это время к хозяйке дома подошла служанка Глаша и протянула ей серебряные вилки, атласной ленточкой связанные.

– А что, барыня, за границей-то шибко красиво сказывают?!

Белла Львовна посмотрела на неотёсанную крестьянку, забрала у неё столовые приборы, обернула в пуховую шаль и положила к остальным вещам.

– Кто сказывает?

– Да, вон хоть на Привозе бабы…

– Ну, они, наверное, лучше знают…

– Нет, ну, правда…

– Это верно, Глаша, красиво там – княгиня взяла со стола вуалевую накидку и начала её сворачивать. – Красиво и во Франции, и в Италии, только не так, как у нас. Ах, если бы не эти большевики, будь они не ладны…

Женщина вдруг замолчала, прислушалась к звукам пугающим, что из-за окна долетали, и замерла словно статуя.  В городе  со вчерашнего вечера стреляли, где-то на окраине пушки не умолкали, и каждый их залп заставлял княгиню то и дело вздрагивать.  Вот и сейчас она вся от ужаса сжалась.

– Как же так.  Как же так… – вдруг всхлипнула несчастная, кружевным платочком прикрыла глаза и, шелестя шёлковыми юбками, быстро из зала ушла.

Вместе с хозяйкой исчезли и разговоры, и суета. Глафира начала передником дамские туфли протирать, да укладывать их в саквояж. Анна, молча, детские вещи перебирала. Напольные часы пробили двенадцать раз.  Цокая по паркету коготками, за ширму забежал рыжий кот Чарли.  Правда, сделал он это напрасно…

– Ааа, попался, братец! – закричали мальчишки радостно – Будешь теперь с нами играть!

– Петя! Вася! – вдруг заметила близнецов старшая сестра  – Хватит там прятаться!

Выходите! Нам уже вот-вот уезжать…

Но сорванцы даже с места не сдвинулись, а продолжили из укрытия за всем наблюдать. Лет семи, в одинаковых сюртучках и штанишках, темноволосые, зеленоглазые и улыбчивые.  Они не похожи были на тех оборванных ребятишек, что в последнее время слонялись по городу в поисках пищи. Вышколенные, чистые, а ещё бесконечно милые, можно сказать, скопировали свою красавицу мать. А вот характером оба получились в отца – смышлёные рассудительные. Правда, заводилой во всех проказах был Василий.

– Ух, эта Лизка – вдруг сказал он брату сердито, свёл к переносице брови, сжал хлипкий кулак. – Всё ж таки выследила нас…

Петя кивнул и принялся пушистого пленника развлекать.  А Вася, удобно расположившись за ширмой, продолжил  в щёлку подглядывать. Ведь то, что происходило вокруг, было волнительным.

Неожиданно в комнате появился бородатый дворник Никифор, схватил наполненный саквояж и понёс его к выходу. Маман всё укладывала чемодан. Кстати, она уже из спаленки вышла и вновь за старое взялась: охала, причитала, да покрикивала. Рядом с нею крутилась Лизка, что-то всё выискивая. Платье нежно-лиловое, белая ленточка в золотых волосах. Гувернантка Анна начала корзины съестным наполнять. И не переставая по-французски считать, внутрь опускала хлеб, пироги и баночками с повидлом…

Но больше всех радовала Васю Глафира. Невысокая, полная, смешливая, волосы светлые с рыжим отливом, родинки на пухлых щеках, и лучиками морщинки вокруг глаз. Вот и теперь лицо служанка расплылось в улыбке.

– А ну, кто тут у нас? – вдруг подскочила она к ширме – Идите, собирайтесь милые. Будете Никифору помогать…

– Ура!! – выбрались сорванцы из укрытия и  помчались по лестнице на второй этаж, словно и большего счастья не видели…

 

I

 

***

 

Князь Сергей Михалыч Бессонов был человеком весьма образованным, в начале нового века окончил Московский университет, а после вернулся к себе на родину, в Псковский Уезд, в родовое имение «Вольное». Вскоре скончался его старый отец, а мать Аглая Семёновна, совершенно убитая горем, уже не могла управлять поместьем, как должно. А потому бразды правления взял на себя Серж. Правда, получалось у него это очень плохо.  Не деловой он был, знаете ли, человек. Увлекался медициной, историей, опубликовал немало статей, а вот заполнять приходные книги, не умел. А потому, выписав себе управляющего из Пскова, он отправился в Москву снова. Где и зажил, как полагается дворянину молодых лет. Посещал рестораны, рауты, синематограф, много спал, вкусно ел, заводил новых знакомых, ну и конечно, не гнушался женским обществом…

А уж слабый пол был от молодого князя в восторге!

Высок строен широкоплеч, и лицом приятен, в общем. Тёмные брови, глаза зелёные, нос прямой, мужественный подбородок. Светлые волосы он укладывал на пробор, по последней моде, но они всё равно спадали на лоб. И ещё, имелась у князя одна особенность. Он был наполовину слеп, однако очки носить не хотел, а потому щурился много, оттого всегда казался сосредоточенным…

Вот именно эта черта и не понравилась ей…

С юной княжной Беллой Гердт он познакомился в её доме во время приёма. Подвыпившие господа, танцы, хохот. Дамы вели себя очень раскованно, демонстрируя драгоценности, шикарные платья и декольте. И лишь она была всех скромней. В разговоры на отвлечённые темы не вступала, над глупыми шутками не смеялась, то и дело глаза опускала.

Но Серж всё равно подошёл к ней.  Да и была ли возможность устоять перед этой юной барышней. Светлолицая, прекрасная. Глаза, как два уголька, тонкие брови, чуть вздёрнутый носик, губы алые, тёмно-русые волосы, уложенные волнами…

– Вы, кажется, скучаете? – вдруг обратился к хозяйке Серж.

– Нет. С чего вы взяли? Мне хорошо здесь…

– Просто я уже давно за вами наблюдаю…

Девушка вдруг улыбнулась и посмотрела на гостя внимательно.

– И поэтому вы решили меня развлечь?

– Если вы, конечно, пожелаете…

– Да, перестаньте – Белла вдруг засмеялась. – Вы же охотник, признайтесь. Но я, к вашему сведенью, не олень…

Развернулась и ушла их зала. И именно в этот момент Сергей понял, что влюбился без памяти.   После стал Беллу настойчиво добиваться. А через полгода молодые люди обвенчались. Правда, супруг был старше жены примерно на 10 лет, но кто же годы считает, когда преград больше нет…

– Нет! Нет! – закричал он и очнулся сразу.

Сел, отдышался. Дико болела голова, тошнило страшно. Сергей Михалыч закашлялся, вытер пот с лица, а после посмотрел по сторонам внимательно.  Вокруг обстановка чужая. Стены серые, сервант с какими-то склянками, железная кровать, покрытая белыми простынями.

– Где я? – вдруг спросил он у пожилого господина, что появился перед ним словно в тумане.

– Имею сообщить вам, голубчик, вы в клинике частной. Позвольте представиться, меня зовут Самуил Маркович. Вас привезли сюда какие-то солдаты…

– А что стряслось?

– Вы, батенька, на улице без чувствс упали…

И только теперь сознание больного понемногу стало проясняться.

Утром он из дома отправился уладить кое-какие дела. Сначала распрощался с ценными бумагами, он их продал практически даром купцу Филатову. Тот всё сокрушался, что война, что Южная армия отступает, и что Одессу сдадут ни сегодня, завтра. После Сергей Михалыч наведался в управу, встретил там господ офицеров, вручил им взятку, за то, чтобы те обеспечили его семье на пароход беспрепятственную посадку. А вот после темнота…

– Сколько я здесь пробыл? – спросил у доктора несчастный.

Старик-еврей сухонький, чахлый стал щупать пульс пациента, приговаривая:

– Да, голубчик, падучая – это вам не насморк. Без малого два часа в горячке метались…

– Как два часа?! – вдруг вспомнил Бессонов и подскочил на ноги – Там же моя семья! Мы же сегодня уезжаем!

Стал он собираться, быстро полез по карманам, однако в пальто даже единой монеты не осталось. «Значит, ограбили…»  – расстроился князь, достал за цепочку часы из сюртука и протянул хозяину.

– Возьмите, это маменькины, из чистого серебра.  Вам за услуги…

– Благодарствую – ответил Самуил Маркович и начал вещицу рассматривать.

А Бессонов накинул пальто, надел шляпу, выбежал из обветшалого особнячка и по обледенелой мостовой помчался. Ветер сбивал его с ног, дождь за воротник капал, но Серж как будто этого не замечал. Его родные, наверное, уже на причале, его дожидаются. А потому не спешить, было нельзя. Только бы не опоздать. Только бы не опоздать…

 

***

 

Если бы она предположить могла, что всё так кончится внезапно. Исчезнет красивая жизнь, и мир пойдёт прахом. А ведь когда-то она была счастлива. Ни дня ни в чём не нуждалась, всего у неё было в достатке – лучшие наряды, общество, образование. Белла считала, что и замуж она вышла удачно. Муж спокоен, покладист, каждую прихоть её выполняет. К тому же благодаря отцу, Серж стал неплохим коммерсантом. А в 1913 папы не стало, а после война, потом революция, будь она не ладна. И всё начало рассыпаться. Большевики отобрали у семьи поместья и фабрики. Однако вернуть всё это надежда ещё была, вплоть до сегодняшнего дня. Но, увы, полное фиаско! И теперь она вынуждена спасаться, оставляя этим варварам всё без остатка…

– Маменька, ну где же папа? – стал дёргать её за подол замёрзший Вася – Долго нам ещё дожидаться?

– Не знаю, милый, не знаю. Должен был встретить нас, но видимо задержался…

Белла Львовна, придерживая шляпку, вздохнула, посмотрела по сторонам. То, что происходило вокруг, было ужасным. Повсюду крики, давка. Люди заполнили весь причал, и никто не желал сдаваться. Каждый хотел поскорее на пароход попасть. Но что-то с эвакуацией было не так. Власти её попросту не организовали.  Не хватало кораблей, буксиров, барж,  многие команды просто в море выходить отказались, то ли из-за непогоды, то ли из-за симпатий к большевикам. К тому же из-за льда судам тяжело было швартоваться. А ещё этот туман… Но всё же погрузка беженцев шла. Отплывали  уже переполненные транспорты с английскими и русскими флагами, дымили, на тёмных волнах качались …

А люди на берег всё прибывали. На автомобилях подъезжали офицеры, с адъютантами. Приближались колонны матросов, солдат. К пароходам бежали лица гражданские с корзинами, котомками, чемоданами. Всюду мелькали дорогие меха, длинные платья, шубы, шинели, кубанки.  Места всем не хватало. Беженцы, движимые толпой, громко кричали, ссорились, толкались. Некоторые дамы от недостатка воздуха просто в обмороки падали. К тому же в городе не прекращалась стрельба…

Белла Львовна начала волноваться.

– Ну, где же вы, Сергей Михалыч?

Женщина взглянула на своих замёрзших чад, они стояли чуть поодаль и друг к другу жались, испуганные уставшие. Рядом их опекала Анна. А вот Глафира на хозяйстве осталась. Кто его знает, может и прогонит Шиллинг из Одессы красных когда-нибудь, и они смогут вернуться обратно…

А пока назад пути не было однозначно. Нужно было уезжать отсюда и как можно дальше…

– Маменька, смотрите, там пулемёт поставили! – вдруг показал пальчиком Вася в сторону Николаевского бульвара – Дяденька стрелять собирается…

И тут княгиня побледнела от страха и закричала.

– Бежим! За стену прячемся!

И они, бросив поклажу, не помня себя, побежали. Но пулемёт уже строчил  не переставая. Пули летели в сторону улиц и причала.  Стали падать солдаты и гражданские. Толпа, охваченная паникой, начала рассыпаться, затаптывая ногами упавших. Всюду слышались крики, стоны, лошадиное ржание. Но вскоре пулемёт замолчал. Кажется, стрелявшего юнкера сняли. Военные в порту мобилизовались и кинулись в сторону бульвара. А люди вновь устремились к пароходам обратно.

Белла Львовна в укрытии, отдышалась. Кажется, с её детьми всё было в порядке. А вот она… Женщина посмотрела на своё дорогое  пальто из бежевой ткани, по нему кровавое пятно расползалось. Белла начала терять сознание.

– Белочка! – вдруг, наконец, услышала она долгожданное.

К ней прорывался в толпе её супруг Сергей Михалыч. И он буквально в последний момент подхватил её на руки.

– Милая, что с тобой?! Что случилось, родная?

 

II

 

***

 

Как же не просто было теперь, в войну Гражданскую. Русские истребляли друг друга нещадно, брат шёл на брата, сын на отца.   Противники рубили  соплеменников шашками, кололи штыками, без суда и следствия к стенке ставили. Главное было разобраться, чью ты сторону занял. Если пошёл воевать за красных, значит «краснопузая сволочь» не иначе, если же за белых «белогвардейская морда» однозначно. И у каждого имелась своя правда. Кто-то не хотел отдавать «непосильно» нажитое, другие устали с хлеба на воду перебиваться. И тех, кто донашивал последнюю рубаху, было больше гораздо. А потому выдворяли они сейчас врага своего за Байкал, в Константинополь, за Каспий. А уж на освобождённой земле Советскую власть устанавливали с равными возможностями для всех трудящихся. Ну, а для того, чтобы новая власть крепчала, нужно было наводить порядок. Вот за тем и оставлен был в Одессе комиссар Иван Иванович Чалов, чтобы подпольному элементу, да бандитской сволочи,  не жилось сладко. И казнил он их без оглядки на совесть и сострадание. Ведь так велела ему партия…

Мужчина, стоя у окна, почесал затылок, потом живот под солдатской рубахой, позевнул громко, щетину на щеке поцарапал.

– Да, надо будет побриться завтра – произнёс Иван и отправился заправлять кровать.

Правда, кровати как таковой у него и не оказалось. На полу в углу кабинета пыльный матрац валялся, на нём, набитая соломой подушка, да шинелька старая.

Чалов поднял обмундирование, повесил его на ржавый гвоздь, потом свернул матрац валиком и пошёл завтракать. На столе его ожидали кусок сала, хлеба чёрного ломоть, да стакан чая. Но он и этому был рад. Раньше, случалось, и крошки не доставалось. Рос в крестьянской семье, отец батрак-пьяница, да и запьёшь тут, пожалуй, когда вечно должен хозяину. А в семье 12 ртов…

Вот и оказался Ваня в услужении в доме у барина. Ну, а уж там его не жаловали – вечно «щенком» называли, работать с утра до ночи заставляли, за любую провинность плёткой стегали, кормили объедками со стола, а иной раз и вовсе еды не давали. А потому и не вырос он, как полагается, получился неказистый, неправильный. Каштановые пряди патлатые, нос большой, узкий лоб весь в морщинах ранних, близко посаженные карие глаза, густые брови, губ неровная полоса. А ещё рябой, конопатый. В общем, тот ещё красавец! Однако не это было главным, а то, что умным он стал, как не странно. Потому как хозяйка, княгиня Бессонова, зрением слабая, любила, чтобы каждый день ей читали. Вот и пристрастился Ваня к самообразованию…

– Так, – крякнул Чалов – что тут у нас на завтрак?

Потёр свои ладони, сел за стол, хлебнул чая, но тут в дверь постучали. Мужчина быстро прикрыл хлеб и сало фуражкой, и весь обратился во внимание.

– Входите! – крикнул он.

Сначала в дверях появился совсем юный парень лет тринадцати в военной шинели и в кубанке. Руки незнакомца были связаны сзади. За ним вошёл красноармеец Белов пожилой служака.

– Разрешите, товарищ Чалов – отдал он честь как полагается. – Вот доставил – подтолкнул солдат задержанного парня.

– Это кто? – удивился Иван Иваныч.

– Мы его с ребятами на Привозе задержали. Что-то всё вынюхивал засранец. Контра, не иначе. Вы уж с ним сами разбирайтесь…

Комиссар посмотрел на испуганного малого. Совсем подросток, лицо прыщавое, волосы светлые, нос курносый, уши торчком, к тому же худой…

– Ну, что, господин кадет, не забрали тебя с собой твои отцы-генералы, сами дёру дали, а тебе рукой помахали?

Парень отчего-то совсем поник головой и начал рассказывать:

–  Офицеры нас в Овидиополе оставили. Сами пошли к своим прорываться, а нам ждать приказали. Только не вернулись они за нами…

– Ну, правильно, зачем же им балласт такой?

– Так вот. Мы с ребятами в Одессу обратно пешком отправились. А как добрались, те, кто местные по домам разбежались, а остальные, и я в том числе, теперь в пустой хате прячемся.

– Ну, а на Привоз ты пришёл, чтобы пополнить запасы?

Паренёк покраснел и посмотрел в пол.

– Я знаю, воровать не хорошо, но у нас там ещё есть меньше ребята. Им питаться надо…

– Понятно – вздохнул Иван Иваныч. – Всё ясно – он взглянул на Белова – Развяжи его…

И солдат тут же освободил парня. А тот в это время уставился на Чалова.

– Господин, офицер. Вы теперь нас расстреляете?

Комиссар недовольно крякнул.

– Ну, во-первых, господ больше нет, а во-вторых, была нужда на вас патроны тратить – Иван подумал самую малость. – Ты знаешь что. Собери-ка ты своих приятелей, и топайте в училище обратно. Там пока поживёте в казарме. Старшим над вами назначаю Белова Карпа Палыча – Чалов посмотрел на растерянного солдата. – На довольствие их поставишь, выдашь обмундирование, ну и смотри, головой за ребят отвечаешь…

– Есть, товарищ Чалов!

– Ну, вот и хорошо – Иван вздохнул и вновь посмотрел на мелкого вояку. – Ну, а когда на фронте немного уляжется, поезжайте-ка вы, братцы, к мамкам. Сам-то ты, где живёшь?

– Под Харьковом…

– Вот туда и возвращайся. Мать-то, наверно, ждёт?

– А как же – наконец улыбнулся бедолага и, от нахлынувших чувств, чуть не расплакался.

– Но, но – сказал ему Иван Иваныч. – Ты же парень, тем более служил недавно. А нам военным сопли распускать не полагается.

Мальчишка грязной рукой стал вытирать влагу под глазами.

– А я думал, вы нас под трибунал отправите. Спасибо вам господин, ой товарищ Чалов за всё…

– Да, не за что. Думаешь, я не понимаю – Иван кашлянул и убрал со стола фуражку. – Вот, возьми, – посмотрел он на свой нетронутый завтрак – отдашь там кому помладше…

Парень кивнул и забрал хлеб и сало. А после вместе с Беловым ушёл. И в кабинете один Иван остался. Он взял в руки стакан с остывшим чаем, хлебнул его, потом крякнул.

– Эх, сахарку не хватает…

 

***

Море ежеминутно преображалось сначала, будто кашляло, чихало, выбрасывая воду на мол, потом снова успокаивалось, шелестело, шептало. А к вечеру и вовсе делалось красным.

А в тот день оно было просто пурпурно-кровавым…

В лучах заката отплывали последние корабли от причала, а он продолжал на берегу ждать маму. Ходил между брошенных сумок, чемоданов, телег перевёрнутых, автомобилей оставленных. И плакал, плакал, плакал… Маленький мальчик в этом мире страшном…

Но как же так получилось, что его с собой не взяли? Вася помнил, что сначала упала мама, а папа поднял её на руки и быстро-быстро пошёл. Потом они долго в толпе пробирались, пытаясь сесть на пароход.  Вокруг была страшная давка, а он из последних сил держался за Лизин подол, но потом отчего-то рука ослабла, и Вася отпустил его. И тут несчастного как будто теченьем понесло. Мальчик громко кричал, звал на помощь, но никто не услышал его…

Так он и остался один на берегу, бессмысленно ожидая. Три дня бродил, ничего не понимая, ослаб, дико замёрз и, уже полуживым вернулся в свой старый дом. А когда его увидела Глафира так прямо и завыла: «Сиротинушка ты соя милая!»

А потом она его неделю лечила, но Вася, несмотря на болезнь, всё же выжил. Правда, всё равно долго в себя прийти не мог. И скучал по родным невыносимо…

А через месяц появились на пороге их дома люди чужие. Представились чекистами, мандаты предъявили, и сказали, что собираются тут жить. И действительно с комфортом расположились, заняли практически все комнаты, а Васю с Глафирой в коморку под лестницей выгнали.

А после что-то страшное началось, но это было уже потом, а пока Вася только наблюдал за незнакомой женщиной и двумя мужчинами. И самой неприятной из них была Лиля, так, по крайней мере, называли её другие. Красивая шатенка с глазами лисьими. Ходила по дому она исключительно в белье нижнем, часто смеялась, много пила и курила. А ещё она без конца своим товарищам дерзила, отчего те тут же заводились и отвечали ей так же некрасиво. А однажды её даже побили…

Но больше всех ненавидела Лиля Василия.

– А ну, иди сюда, щенок сопливый! –  тащила она несчастного мальчика за шиворот и бросала на пол перед собой – Что, князёк, хорошо тебе до революции жилось? Вот ты где у меня теперь, миленький! – совала она Васе кулак под нос – С сегодняшнего дня мне будешь служить, паршивец!

И Вася, утирая слёзы, кивал головой.

– Хорошо…

А после целыми днями только и делал, что мыл, чистил, скоблил, мёл, но так как к работе был непривычный, всё у него плохо выходило, а потому вновь получал тумаков, а вместе с ним и Глафира, которая за бывшего хозяина пыталась заступиться.

– Ой, что это деится! – сокрушалась она, когда никто не видит – Что же творится? Раньше-то людям жилось не шибко, а теперь и вовсе нехорошо. Вот тебе и власть народная освободительница!

Но даже не унижения были для Васи самым обидным, а то, что эти квартиранты творили.

Распотрошив все шкафы, которые в доме были, надевали вещи, что родители с собой взять позабыли. Лиля наряжалась в мамины платья, мужчины натягивали отцовские пиджаки и, устраивая импровизированные балы, долго потом веселились. И ещё они читали папины письма, которые Лиза когда-то в секретере хранила, и смеялись над прочитанным от души. А Вася, забившись под лестницу, выл, от воспоминаний и бессилья…

Так тянулись долгие дни, и весна уже давно наступила, а квартиранты всё кутили…

Нет, на работу они тоже, конечно, ходили. К вечеру надевали кожаные куртки, гимнастёрки, штаны, проверяли револьверы и куда-то все вместе шли.

А однажды они в дом незнакомого человека привели, окровавленного избитого.  Тот всё говорил, что ошиблись они, и сбережений уже нет никаких, и просил его пощадить, но Лиля всё равно его застрелила. А после этого мужчины были и другие. И снова чекисты убивали их, и снова трупы в море топили.  И никто не мог прекратить эти бесчинства…

 

***

 

Она стояла у перил от него чуть поодаль, в пальто нежно зелёном, в шляпке чёрной, а над головой незнакомка держала раскрытый японский зонтик. Ветер трепал её волосы, шарф нашейный срывал, но она как будто этого не замечая, всё смотрела и смотрела вдаль. Задумчивая, как и он сам…

Сергей Михалыч перевёл взгляд. Пассажиров на палубе было много, кто-то сидел, кто-то неспешно гулял, но что-то с этими лицами было уже не так. Может быть, в них не осталось былой беззаботности…

Бессонов вздохнул, поёжился от ветра мокрого, поднял воротник своего пиджака и снова на море смотреть стал. Оно казалось ему серым и бездонным, как вся его судьба.  «Что же я сделал не так?» – спрашивал себя Серж – «Что сделал не так?»

«Жил, вроде бы правильно, никому не желал зла. Обид не таил, всем всё прощал. Ну, а если уж так получилось, что по титулу князь, так разве ж я в том виноват? Ну, наградило меня провидение, а кому-то повезло меньше.  И опять же я за то не в ответе…

Так за что же тогда так сурово наказала меня судьба, лишив всего, во что так верил, лишив Родины, покоя, сна?»

И тут Бессонов вдруг мысленно вернулся на четверть столетья назад в свой родительский дом, в своё родовое имение и вспомнил мальчика по имени Ванька, который служил у них тогда. Вечно битый отцом, жалкий, потерянный, не приласканный, не обогретый. А жалел ли молодой барчук его тогда? Конечно,  нет, по превосходству своего положения. Конечно, нет, не жалел, и думать не помышлял. Холоп ведь он как раб, а рабов разве жалеют?

Вот и получил теперь от бывших рабов пинка…

Сергей Михалыч тяжело вздохнул, закрыл глаза.

Но самое страшное было не это, а то, что он сына потерял. Ни на минуту, ни на мгновение, а навсегда. И никогда не увидит больше своего Василька…

Серж навис над перилами, внизу бурлила вода.

Как? Как? Как? Как он расскажет об этом Белле? Она была, слава Богу жива, и лежала здесь на английском корабле в лазарете. «Будь я проклят! Будь я…»

– Аааа!!!

Вдруг очнулся князь от размышлений.

– Аааа!!! Маменька за борт  бросилась! Аааа!!!

Бессонов вздрогнул и взглянул на то место, где ещё недавно стояла та самая женщина в нежно зелёном пальто, и с бесконечной болью в глазах.  Теперь её там не было.  Зато её зонт тихо и беспечно качался на волнах.

– Вот и всё. Фенита ля комедия…

 

III

 

***

 

Рассвет только занимался, а потому в городе  было пусто и мрачно. В тёмных закоулках кричали коты, где-то изредка лаяли собаки. Слышался шум прибоя у причала…

Он подъехал к этому зданию на Базарной верхом на жеребце чубаром. Успел к пяти, не раньше.  У дома каменного с фигурками ангелов на фасаде толпились встревоженные зеваки, рядом солдат с винтовкой прохаживался. Иван в ответ отдал служивому честь и тут же вошёл в подъезд.  По лестнице на второй этаж поднялся и, минуя дверь распахнутую, в нужной квартире оказался.  А там, у порога застыл буквально…

Такого он и не видел ещё, пожалуй. Всюду царил хаос, от дорогого убранства помещения и следа не осталось. Разбросанные вещи, ковры, картины, канделябры, разбитая посуда, на стенах бурые пятна. Посередине гостиной в луже крови лежала женщина немолодая в ночной сорочке и капоре. Неподалёку у фортепьяно в неестественной позе словно спала темноволосая девушка, похожая на ангела. А в углу в кресле, закрыв голову руками, сидел мужчина старый в костюме тройке и в туфлях домашних. На вид еврей, сухой, угловатый. Незнакомец смотрел на жену и беспрестанно плакал:

– Что мне делать, Сара? Что делать, Сара?

Чалов прошёлся по комнате, ногами вещи разгребая, и, наконец, остановился возле юной барышни. Он присел и стал её рассматривать.

Как же она была похожа на его любимую Катю! Такие же чёрные брови, нос горбинкой, волосы кудрявые. Он встретил её на Германской, когда в лазарете от ран маялся. И это нежное создание за ним ухаживала, лечила, подушку поправляла. И он, деревенский лапоть, конечно же, влюбился в красавицу без памяти и даже ухаживать начал. А потом Катерины не стало. Убил её есаул раненый. Подумал безумец, что немец на него нападает. Так с силой несчастную и ударил. Вот и она потом также лежала, как ангел. Только у этой девушки вся одежда была окровавлена…

– Её зовут Софочка. Это внучка моя младшая…

Очнулся Иван от воспоминаний и посмотрел на убитого горем хозяина.

– Она у нас проживала. Что вы хотите от этого времени? Сирота…

Старик снова в голос заплакал, а когда успокоился, добавил:

– Говорила мне Сарочка надо отсюда убираться, а я нет, не переживай, всё уладится. Жили и при старом режиме, и при новом устроимся как-нибудь. Вот и устроились… – старик вдруг закашлялся, а потом опять начал. – А сегодня я ходил к жестянщику, таз вон прохудился и чайник. Ну, и домой вернулся уже за полночь. А здесь…

Старик снова заплакал, стал утирать носовым платком глаза.

– Скажите, у вас что-то пропало? – спросил хозяина Иван.

– Я вас умоляю, молодой человек, что у меня могло пропасть? Лучше спросите, что осталось. Я же ювелир, все в округе это знают…

– Понятно. Ну, а кто такое мог сотворить, предполагаете?

– Что вы меня всё выспрашиваете? Идите лучше своих спрашивайте…

– Как это?

– А так. Соседи видели чекистов. Если им не изменяет память, двух офицеров и даму. Красивая рыжая такая…

– Значит, рыжая – задумался Чалов. – Неужели опять она?

Как же долго он за ней гонялся! Это милое создание давно уже наводила ужас на всю Одессу, не оставляя шанса своим жертвам. Безжалостная, наглая, дерзкая. Стреляла прямо в лоб без размышлений, как будто мстила всем и вся. Но здесь картина преступления была не та, может, хозяин ошибается? Однако тот всё не унимался:

– Или вы думаете, что люди рассказывают неправду? Так зачем вы вообще приехали сюда? Говорю вам, ищите убийц в конторе у себя…

– Напрасно вы так – ответил Иван. – Нет среди наших мерзавцев. А вот бандиты Одессу терзают…

– Тогда откуда у них мандаты?

– Мандаты? – удивился Чалов.

–  Ну, да, – протянул потерпевший бумагу – вот, полюбуйтесь, это здесь валялось…

Иван подошёл к хозяину, взял документ и стал его рассматривать.

– Вот вы, голубчики, и попались…

 

***

 

Пароход «Рио Негро» долго вёз их к чужим берегам, сначала в Турцию, где беженцев отказались принять, потом  в Салоники, но и там гостям не были рады. И всё же греки сжалились. Русских, кто был здоров, отправили на паровозах в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, а тех, кто был болен, распределили по военным госпиталям. В одном из таких и лежала сейчас княгиня Белла, которая только что начала приходить в себя, иногда открывала глаза, немного ела, пила и по-прежнему много спала…

А сны ей снились разные. Вот она на балу в великолепном платье кружится с молодым офицером в вальсе. А вот, пьёт воду из ручья, а после срывается и бежит по пшеничному полю куда-то. И вдруг перед ней возникает церквушка маленькая.  Женщина входит в храм, внутри ни души, тишина, и лики святых на стенах в полумраке, а после дверь, что была сзади, захлопывается. Белла оборачивается, слышит своё дыхание, кругом темнота, и лишь в углу у иконы Николая Чудотворца горит единственная свеча. А рядом вся в чёрном незнакомая бабка.

– Это я за упокой души Василька твово поставила – говорит она, улыбается беззубым ртом и исчезает.

А Белла встаёт на колени и плачет…

– Беллочка, радость моя, ты скоро поправишься…

Она чувствует, как кто-то гладит её по руке и открывает глаза. Рядом сидит Сергей Михалыч потерянный несчастный.

– Всё будет хорошо, дорогая…

– Да, да – отвечает Белла, тяжело сглатывает – мне сон приснился страшный. Но, это же только сон, правда?

– Конечно, конечно, родная…

– Как дети? – вдруг спрашивает она.

Сергей Михалыч отводит взгляд.

– Не волнуйся, они на квартире, за ними сейчас Анна присматривает…

– Вот, и хорошо – вздыхает Белла.  – Вот, и славно.  А Вася здоров? Как он?

– Вася? – мужчина теряется.

Но супруга продолжает:

–  Да, Вася. Он ждёт меня?

И тут Серж, не в силах больше сдерживаться, берёт жену за руку и произносит трясущимися губами:

– Я не могу тебя больше обманывать. Вася в России остался. Прошу, прости меня…

Белла, ничего не понимая, смотрит на мужа, вздрагивает.

– В России? Наш бедный мальчик?

– Да. Я не уследил. Я виноват…

Женщина вдруг закрывает лицо руками и начинает рыдать.

– Ты хоть понимаешь, что натворил, несчастный?! Он же там совершенно один! Он погибнет без нас! Как ты мог?! Как?!

Она неожиданно открывает лицо и пристально смотрит на Сергея Михалыча.

– Я проклинаю тебя! Слышишь, чудовище?! Проклинаю!

 

***

 

Сегодняшний день ничем от других не отличался. С утра он сбегал на Привоз за раками, потом в бакалейную лавку к дяде Арону заскочил, купил там спичек и чая. А после Вася отправился домой обратно.  Правда, туда он особенно не спешил, да и кому же захочется получать оплеухи, да нарекания. Новые жильцы это вам не гувернантка, которая французскому будет учить…

В общем, Василий решил повременить и прогуляться. А потому любовался цветущими  каштанами, трогал большие дубы, голубей по дороге семечками кормил, читал старые афиши и новые транспаранты, ковырял облупившуюся известь на фасадах, разглядывал витрины магазинов, которые по большей части были пусты. И всё же город преображался. По улицам разъезжали извозчики в колясках,  военные в будёновках с винтовками шли, куда-то спешили простые горожане, и босоногие мальчишки по мостовой неслись. И не было нигде напыщенных  и разодетых граждан, не было господ, князей и графов, а значит, не было мамы и папы.

Может быть, они где-нибудь спрятались и новый дом себе нашли? И потом вернуться за ним когда-нибудь? А для того, чтобы родители его отыскали, нужно в старом доме жить…

И тут Василий по улице припустил, и вскоре уже на месте оказался. Всё те же  смородиновые кусты, та же акация, мансарда, ограда витиеватая, лестница каменная. Вася быстро по ней поднялся и через мгновение уже в прихожей был.

А там увидел ненавистных  квартирантов. Лиля сидела в папином кресле в красном пеньюаре, закинув ногу на ногу. Её приятель, по имени Павел, крепкий лысый парень, уже был пьян и, развалившись на диване, играл на гитаре. А вот третий, Муслим, заметив мальчика, тут же встал из-за стола и к нему подскочил.

– Ах  ты, щенок поганый – схватил он несчастного за ухо – Из-за тебя, гадёныш, не могу покурить! Тебя за спичками посылали! Ты где был?!

– Нигде – корчась от боли, заплакал Вася. – Я их купил…

Взбешённый вырвал кулёк из рук парня и его отпустил.

– А теперь иди, сапоги мне начисть! И чтобы сверкали! – приказал он, вернулся за стол и стал самокрутку крутить.

А Вася пошёл за сапогами. Они стояли на кухне около печи, на которой что-то готовила Глаша.

– Что, Василёк, опять тебя наказали?

– Наказали – мальчик голову опустил, потёр ухо красное, а потом вновь взглянул на бывшую служанку – Глафира, а давай убежим…

– Да, куды ж мы с тобою сбежим! – вздохнула несчастная – В деревне уже нет никого моих.  Да, и война идёт, или запамятовал?

Мальчик вздохнул, взял кирзачи, сел на скамейку старенькую и стал натирать растоптанные ваксой. А Глаша, помешивая щи, всё не могла на Васю налюбоваться.

– Князёк ты мой маленький. Потерпи, маленечко, потерпи…

Но не успела женщина договорить, как вдруг с улицы закричали:

– Дом окружён! Всем выходить с поднятыми руками!

И тут началась такая котовасия, что и подумать страшно. Квартиранты не на шутку испугались, стали орать громко, принялись палить из наганов, им снаружи  тоже отвечали. Пули летели куда попало,  отваливалась известь, стёкла разбивались. В комнатах что-то скрежетало, звенело, падало. Глафира с Васей за печкой спрятались, но напрасно. Минуту спустя их там отыскали. Лиля схватила мальчика за шею сзади, приставила к его голове наган и потащила куда-то. От ужаса несчастный даже не сопротивлялся.  Видел только убитыми Муслима и Павла. А потом перед ним распахнулась дверь входная. А вот и крыльцо, и сад, и улица пыльная за оградой. А Лиля всё никак его не отпускала.

– Не подходить! – словно обезумев, кричала она – А то, пристрелю этого поганца!

И мужчины в кожаных куртках растерянно расступались.  А один невысокий, рыжий, в форменной фуражке даже стал с ней разговаривать:

– Лиля, хватит убивать! Остановись! Мы тебя не тронем, обещаю…

– Да, пошёл ты со своими обещаниями! Ты Пашку мово застрелил!

И женщина ещё крепче прижала к себе Васю. А незнакомец всё пытался её вразумить.

– Лиль, не бери грех на душу, отпусти парня. Он же совсем маленький…

А она в ответ только смеялась.

– Да, перестаньте! Мне уже ничего не страшно. Моя душа уже давно пропащая! Знаете, сколько мне было, когда я в публичный дом попала? Двенадцать! А привела меня туда собственная мамаша! – Лиля ещё громче засмеялась. – И на мою душу всем было начхать!!!

Она вдруг взвела курок и ещё сильней воткнула дуло в висок мальчика.

– Ну, что, князёк, Отче наш читай!

И вдруг рука женщины поднялась, раздался выстрел и она упала.

Вася без сил опустился с нею рядом и заплакал. Как же ему было эту Лилю жаль…

 

***

 

Наверное, осень никому не нравится, льют дожди, землю окутывают холодные туманы, и небо всё ниже нависает. И в этот момент хочется уюта и теплоты. И одиноким быть, наверное, не очень-то приятно. А он и не был таковым…

Жил в своём доме, где каждая вещь напоминала о маме и папе. Жил с Глафирой, не один, а ещё с новыми жильцами, которых подселили недавно к ним. Одну комнату на втором этаже заняли учителя Азаровы, другую Титаренко-старики. И Васе теперь не было страшно…

К тому же летом он познакомился  с мальчиком по имени Савка, сыном портнихи тёти Нади, и они хорошо поладили.  И это было ещё не всё, что Василия радовало…

Теперь его опекал Иван Иваныч, тот самый, что от бандитов дом освободил. Навещал их с Глафирой часто. Иногда приходил с подарками, помогал продуктами, лекарствами. Бывало, мебель старую чинил. Для мальчика он разные  книжки приносил, вырезал свистульки и деревянные кораблики. А ещё он поведал о том, что когда-то с папой дружил, правда, при этом опускал глаза и как-то странно кашлял, но Васе всё равно было приятно.

А сегодня дядя Ваня пришёл часам к шести. Василий сидел за столом и чай пил. Глафиры не было. Она устроилась мыть полы в типографии, а потому возвращалась не рано…

– Ну, как живёшь, брат, рассказывай – прошёлся по комнате Иван Иваныч. – В школу-то ходил?

– Ходил – ответил Вася.

– И как там, нравится?

– Не очень, но я привыкаю…

– Вот и правильно – кивнул головой Чалов. – Давай, учись. Нашей молодой республике светлые умы нужны…

Гость вдруг остановился у дивана, сел на него и стал тереть лицо руками.

– Вымотался я, что-то, окончательно. Можно я у вас здесь покемарю?

– Да, конечно, ложитесь, пожалуйста. Я вам сейчас подушку принесу и одеяло.

Хотел спрыгнуть со стула мальчик, но мужчина его остановил.

– Да, не надо я так…

Стал снимать Иван Иваныч сапоги, размотал портянки, лёг на спин, заложил руку за голову и, помолчав немного, добавил:

–  В Москву меня, брат, зовут, должность новую предлагают, жильё предоставляют, а я вот за тебя переживаю. Может, со мной поедешь, а? Ты что на это скажешь?

– А как же Глаша?

– Ну, и Глафира само собою с нами…

Вася подумал немного.

– Я бы поехал, конечно, но меня потеряют мама и папа…

Чалов покачал головой.

– Да, уж, задача – он подумал самую малость. – А ты, знаешь, что…Ты им письмо напиши и оставь своим соседям Азаровым. А в нём укажи, так, мол, и так, в Москве сейчас проживаю. А потом мы сюда адрес свой отправим…

– Хорошо – обрадовался мальчик и заулыбался. – Тогда я поеду с вами…

– Вот, и славно – вздохнул Иван Иваныч, повернулся на бок и уснул моментально.

А Вася тут же отправился в спальню, принёс оттуда одеяло и укрыл им дядю Ваню. После вернулся на стул обратно и стал смотреть на Чалова.

Хорошо всё-таки, когда есть родная душа рядом…

 

Глава 2

 

Предчувствие

 

Берлин – Москва. 1936 год

 

I

 

***

 

Этот город обитель королей и канцлеров, старинных церквей и замков, больших площадей и переулков маленьких в последнее время было не узнать. Всюду суета, ажиотаж, речь иностранная. В эти дни Берлин распахнул свои объятия всем, кто был этому рад – олимпийцам, болельщикам, туристам и, конечно же, газетчикам разным. А уж те освещали всё подряд: спортивные рекорды и состязания, жизнь обычных горожан, ну, и как принято,  великолепную организацию…

А власти и в самом деле постарались. Спортивные объекты впечатляли размахом, а город убранством. Всюду были развешаны флаги со свастикой, гостей восхищали цветники, реклама, иллюминация. И всё ради всемирного праздника, благодаря которому всякий смертный должен был признать величие немецкой нации…

И лишь здесь, в русском районе Берлина, царили относительный покой и порядок.  Каждый занимался тем, чем и раньше. Бывшие князья и графы работали почтальонами и поварами, таксистами и гувернантками, разнорабочими и секретаршами. Правда, некоторым повезло больше, и они смогли открыть свои маленькие предприятия. Владели магазинчиками, пекарнями, кафе, ресторанами, где по вечерам любили собираться бывшие знатные особы уже несуществующего государства.

Одно из таких заведений предпочитала и она. Тихое и уютное место на Грубер штрассе притягивало к себе её внимание ни красотой интерьера и изяществом, а русской кухней и обстановкой домашней, где всякий предмет ей родину напоминал: расшитые под хохлому скатерти, плетёная мебель и самовары, на стенах посадские платки и лапти, а ещё пучки сушёных трав. К тому же к столу здесь подавали щи, гречневую кашу, блины и квас. И многое другое, что когда-то готовила для неё Глаша. А ещё публику тут развлекал бывший князь Уваров. О прошлом его напоминала разве что осанка, а всё остальное – чины, звания,  капиталы, он давно потерял. А потому и подрабатывал теперь «его сиятельство» куплетистом в ресторане. Напевал незатейливые песенки и, под аплодисменты жующих, грациозно кланялся. Жалкое зрелище, жалкое, но что поделаешь, эмиграция многим выбора не оставила!

Белла, наконец, оторвала от исполнителя взгляд, взяла со стола чашку с чаем, глотнула ароматного и вновь чашку на блюдце поставила. А после начала наблюдать за теми, кто был с нею рядом.

Сергей Михалыч сидел на противоположной стороне стола, так же как и много лет тому назад, в той московской квартире, из которой они спешно бежали.   Но теперь было всё иначе.  Другой город, другая страна, чужие нравы.  Муж в последние годы состарился,  ушла его особенная красота.  На лоб уже спадали седые редкие пряди,  морщины лицо опоясали, правда, половину их скрывали круглые очки и жидкая борода.   Хотя, это было уже и не важно, ведь и Белла Львовна  в изгнании не стала привлекательней.

Женщина вздохнула печально и продолжила наблюдать за мужем и зятем, который что-то тестю рассказывал. Звали его Александром. Полный лысеющий парень был добродушен и мягок. До безумия обожал свою жену Лизу и десятилетнюю дочку Машу. Будучи сыном эмигрантов, тем ни менее имел родственников в Баварии, а потому ещё до революции гостил у них часто, отчего к Германии стал очень привязан. Свободно разговаривал на немецком, французском, испанском, а вот трудился служащим банка. Но главное, что Лиза была с ним счастлива…

Теперь она сидела за столом с супругом рядом и постоянно еду ему в тарелку подкладывала. С тех давних пор, как привезли её сюда, она изменилась до неузнаваемости. Светлые волосы остригла и в каштановый цвет окрасила. Высокая, стройная, привлекательная, носила модные блузы, жакеты и платья.  Надевали туфли, перчатки, шляпы, отчего от немок отличалась мало, разве что темпераментом – тараторила безудержно, да громко смеялась…

Вот и теперь она что-то рассказывала своему брату, который сидел напротив и пил вино из бокала. Правда, Петя особого участия в беседе не принимал, всё больше слушал, да иногда кивал. Внешне он уже не был тем маленьким мальчиком, что жил в России когда-то. Вытянулся, возмужал. Хотя крепким его можно было назвать едва ли. Волнистые тёмные волнами, такие же чёрные ресницы и брови, нос прямой, острый подбородок, и щёки впалые слегка. Но самыми привлекательными были его глаза – тёмно-зелёные с поволокой.

К тому же двадцатидвухлетний парень был всегда сдержан и как будто немного подавлен. Словно хотел что-то сказать, но не решался. А оттого больше молчал…

А Лиза всё не унималась:

– Ну, как ты? – спрашивала она – С работой справляешься?

– Справляюсь – робел Петя и отворачивался.

– Ну, ну, рассказывай…

– А что рассказывать? Гостиница небольшая, принимаю людей и в номера их расселяю…

– Ну, а видел кого, признавайся…

– Негров видел, испанцев, а да, ещё японцев поселил вчера…

– Ах, ты, прелесть какая! – вскрикнула Лиза и снова поинтересовалась – И дядя Айзик, наверное, счастлив?!

– Конечно. Но всё равно ворчит, как всегда…

Лиза засмеялась, а Белла вдруг вспомнила своего троюродного брата, с которым в последние годы связала её судьба. В отличие от неё, он родился в Германии и жил тут со своей семьёй вполне себе счастливо. А ещё он был неплохим коммерсантом, владел гостиницей и парой прачечных. А Петя теперь работал у него управляющим…

– Кто ворчит? – вдруг услышал Сергей Михалыч и весь обратился во внимание.

– Да, Айзик – махнула рукою Белла Львовна. – А то ты его не знаешь. Он же вечно всем недоволен. Ворчал и когда наследника не дождался, и когда Гитлер пришёл к власти…

– Да, уж – вздохнул мужчина – Гитлер наведёт тут свои порядки. Да, собственно, он уже начал…

– А мне он, к вашему сведенью, нравится – вдруг посмотрела дочь на отца. – По-моему фюрер, что надо. Вот если б в России был такой, а не наш Николаша, мы бы, наверное, не сбежали…

За столом возникло неловкое молчание, и лишь Сергей Михалыч кашлянул.

– Да, Елизавета, может быть ты и права. Только ведь уже ничего не исправишь. И живём мы теперь здесь, а не там. И домой вернёмся вряд ли…

– А вот это вы напрасно, папа. Всё на свете меняется.  И большевиков не будет когда-нибудь. Вы что думаете, у них там всё гладко? Устроили какую-то коллективизация, у народа последнее забирают.  Сметут люди эту власть ни сегодня, завтра…

Бессонов улыбнулся и полез в карман за портсигаром.

– Ты бы, Лизонька, газет поменьше читала. Не для женского, знаешь ли, они ума. А в России когда-нибудь конечно же будет всё иначе, только мы уж об этом  не узнаем. Двадцать лет прошло, а воз и ныне там…

– Да, уж – вздохнула Белла Львовна. – Как же годы летят…

Она вдруг опустила глаза, немного посидела так, а потом, как будто вспомнив о чём-то, приободрилась и подняла бокал.

– Да, что это мы всё о каких-то пустяках. Давайте лучше Петю поздравлять. С именинами мой милый мальчик…

Пётр смущённо кивнул, отпил немного вина и произнёс то, о чём никто не решался сказать:

– За меня и за брата Васю…

 

***

 

Сегодня он встал пораньше, умылся, побрился, причесался и отправился на кухню готовить завтрак. Правда, там уже вовсю хозяйничала Глаша: варила суп, котлеты на сковороде переворачивала. На примусе разогревался чайник, вода из водопроводного крана бежала, а от ароматов просто дух захватывало.

Вася остановился в дверях и посмотрел на Глафиру внимательно. Совсем она была уже старая, и вся седая, и болела часто, но оставалась всё такой же скорой на руку. «И что бы мы без неё делали, не знаю…»

А в это время старушка его заметила и заулыбалась.

– Садись, Василёк, – кивнула женщина на стол – яишенка остывает…

– Спасибо – улыбнулся парень, и взглянул на свой чудесный завтрак: глазунья, блины, бутерброды с маслом.

Сервировка, конечно, так себе, но зато как всё замечательно выглядит и вкусно пахнет. Вася приземлился на табурет, взял вилку, нож и начал с аппетитом заправляться, а после снова посмотрел на Глашу.

– А сама-то ела, честно признавайся?

– А как же, чай пила с баранками…

– Обманываешь – не поверил дознаватель и, хотел уже одно яйцо на чистую тарелку выкладывать, но женщина его удержала.

– Да, что ты, Василий Сергеевич, не надо…

Молодой человек кашлянул.

– Глафира, во-первых, не Василий Сергеевич, а Василий Иванович, во-вторых, не Бессонов, а Чалов, а в-третьих, ты мне эти старорежимные замашки брось. Всех нас под монастырь подведёшь…

– Ой,  прости, милок, – стала оправдываться Глаша. – Я же не специально, как-то случайно сорвалось…

Старушка вытерла руки о передник и тоже села за стол.

– Ты ешь, ешь. Да, пей чаёк…

Василий откусил бутерброд и начал запивать его чаем.

– Отец ночевал, не знаешь?

– Да, не было, кажется. У него же теперь жизнь такая, что и не приведи Господь. Пока всех бандитов пересажает. Только я вот одного не понимаю, сколько уж к коммунизму идём, а спекулянтов, да воров меньше не стало…

– Это, Глаша, натура у людей такая. Всего им, знаешь ли, мало. А лучше, если получить не своё…

– Да, уж – вздохнула женщина  – и не говори,  родной…

Василий проглотил последний кусок, допил чай, составил посуду на поднос, поднялся и отправился к раковине, а женщина следом побежала.

– Не надо, не пачкайся…

– Да, оставь ты, Глаша, хватит за мной ухаживать. Справлюсь не маленький …

Вася под струёй воды сполоснул тарелку, вилку, нож и вернул их на стол обратно.

В это время на кухню вошла его соседка по коммуналке Елена Евгеньевна Салатова. Худая пятидесятилетняя женщина выглядела как всегда элегантно: аккуратно уложенная причёска,  кружевное тёмно-синее платье. Когда-то вся эта квартира принадлежала её семье, однако муж,  полковник царской армии, погиб во время Гражданской, а взрослые дети во Францию сбежали, и потомственна дворянка осталась здесь совсем одна, потому как никому в этом мире была не нужна, за исключением сердобольной Глаши. Уж та к особам благородных кровей относилась подобострастно.

– Елена Евгеньевна, чайку не желаете? – тут же подскочила старушка к Салатова, и разве что не присела в реверансе.

Бывшая хозяйка квартиры одарила  сердобольную женщину холодным взглядом.

– Нет, – ответила она – благодарю. А вот от кофе не откажусь, пожалуй. Сварите мне немного, дорогая… – произнесла гурманка и ушла в свою единственную комнату, которую теперь занимала.

Две другие уже давно принадлежали Чаловым, а ещё одна инженеру Бубнову, которого ввиду особой занятости, вечно не было дома.

– Сварите мне немного, дорогая – вдруг передразнил соседку Вася. – Глаш, ты ещё от неё не устала?

– Ну, что ты, родной, она мне не в тягость. Совсем ведь несчастная. Только подумай, было у человека всё – муж, дети, дом. А теперь ничего не осталось…

– Ничего не осталось – неожиданно вздохнул Вася. – Ничего…

– Ой, прости, Василёк – вдруг опомнилась старая, подошла к парню, обняла его. – Опять я что-то не то сказала…

– Да, ладно – улыбнулся молодой человек, чмокнул женщину в лоб,  и отправился с кухни в коридор. – Вечером буду поздно. С Лёнькой идём на футбол. Надеюсь, Локомотив не проиграет…

– Ну, что ж – вздохнула Глаша и перекрестила спину парня. –  Дай то бог…

 

***

 

В этой истории ничего не было особенного.  Обычное преступление на бытовой почве. Муж застал жену с любовником и убил их обоих. А теперь Иван читал слёзные признания рогоносца, не переставая удивляться тому, как же всё-таки странно мир устроен. Меняется власть, меняется общество, но только не людские пороки. Алчность, прелюбодеяние, зависть никуда не уходят, а разве что приобретают иные формы, более адаптированные к сегодняшнему строю. А потому всегда будет у него работа…

Иван вздохнул, закрыл папку, бросил её в стол, а после начал собираться домой. Однако, постучавшись, в кабинет к нему вошёл его подчинённый Сева Рогов.

– Иван Иванович, там к вам на разговор отец задержанного Куликова просится, пустить его?

–  Кто? – переспросил сотрудник уголовного розыска.

– Профессор Куликов…

– Да, зови, пусть войдёт – кивнул мужчина и снова вернулся за стол.

А через минуту напротив него уже сидел пожилой человек в шляпе и в светлом костюме тройке. Внешне интеллигент, задумчивый, строгий, подкрученные усы, седая бородка, взгляд взволнованный. Незнакомец опирался на трость и то и дело морщился. А начал он без предисловий:

– Хочу вам заявить, товарищ Чалов, мой сын ни в чём не виновен. Не убивал он свою супругу и её любовника…

Иван нахмурился и достал из ящика папку потрёпанную.

–  Однако ваш отпрыск утверждает иное. Вот его чистосердечное признание, ознакомьтесь…

Собеседник пробежал глазами неровные строки.

– Но это какой-то нонсенс. В тот вечер Павел был со мной и с моей женой Лорой. Мы ещё в преферанс играли. А потом сын отправился к своему знакомому, ему нужно было фортепьяно настроить. Ну и ночевал он там…

– Однако соседка рассказала, что видела его в вечер убийства дома…

– Эта соседка Клавдия ужасная склочница, всегда хотела отнять у моего Павлуши комнату. А потому, я думаю, это она всё и подстроила…

– То есть вы считаете, что жилплощадь достаточный повод, чтобы застрелить молодую женщину и незнакомца?

Профессор свёл к переносице брови.

– Конечно, мотив у моего Павла тоже есть.  Но он, вы знаете, патологически  добрый человек, к тому же всегда любил свою красавицу Ольгу и прощал ей увлечения мимолётные, а потому никогда бы пальцем её не тронул – собеседник подумал немного. – Поймите, наказав невиновного, настоящего убийцу вы оставите на свободе. И это очень, очень плохо…

– Да, уж – нахмурился Иван. – Ничего хорошего…

Он вдруг встал и, размышляя, стал ходить по комнате.

– Всё против вашего сына. Всё против…

Однако Куликов старший остался непреклонен:

– Умоляю вас, вы же тоже отец. Только представьте, каково это потерять самое дорогое.  Я просто уверен, что Павел на убийство не способен. И признался из глупого благородства…

– Возможно… – сказал Чалов, но после следующей фразы стал осторожен…

– Я хорошо знаю вашего сына Васю. Преподаю у него в институте анатомию. Отличный мальчик, одарённый…

– А при чём здесь мой сын?

– Да нет, так просто. Но он совершенно на вас не похож…

– Он мать копия…

– Да, да. Я так и подумал. Только вот внешность у него уж очень особенная. Как будто дворянская что ли?

– Вы ошибаетесь – соврал Иван. – Ничего общего. Его мать гувернанткой до революции работала. А ещё давала частные уроки…

– Конечно, конечно, безусловно. Всё может быть. Всё может… И всё таки странно это очень. Как будто я его и раньше знал. А вам Белла Гердт не знакома?

 

II

 

***

 

Она уже давно перестала радоваться жизни. Всё вокруг ей было противно: гавкающая речь, тёплые зимы, здания бесконечно лаконичные. А ещё женщину раздражали военные мундиры, которые буквально заполонили все улицы Берлина.

И Белла уже не видела иного выхода для себя, как вернуться обратно в Россию. Однако, что её ожидало там: арест, каторга, тюрьма, предположить не могла.  А потому продолжала тосковать и мучиться невыносимо оттого, что никогда больше Родину не увидит и не сможет обнять потерянного сына. Где он сейчас, жив ли? А, если и жив, то, как сложилась его судьба?

Белла Львовна отчего-то представляла его высоким,  красивым, а ещё, как не странно счастливым. Может быть, и вымолила она у Господа лучшей доли для своего Василия? Да будет так…

А пока бывшая княгиня прозябала в несбывшихся надеждах и мечтах, и многое переосмысливала. Например, свой многолетний брак, который однажды, не выдержав испытаний, просто рассыпался.

С Сергеем Михалычем они уже лет пять вместе не жили. Белла так и смогла простить ему оставленного в Одессе сына, а потому без скандалов и объяснений лишних тихо переехала с Петей в новую квартиру по соседству с братом Айзиком. И теперь обитала там.

А для того, чтобы не скучать много читала, музицировала, увлекалась живописью, посещала театры и выставки, играла в казино, в музеи ходила, а ещё на собрания различные, где занималась благотворительностью. Деньги у неё всегда водились, те, что когда-то были выведены в Швейцарские банки из России. На них существовал и её бывший муж и она. Кстати, супруги встречались иногда, чтобы обсудить финансовые дела или отметить юбилей, именины, и даже заботились друг о друге искренне. Однако забота – это, увы, не страсть. Чувства, те, что когда-то между ними возникли, давно уже испарились. И Белла Львовна старалась о них не вспоминать. Как не вспоминала она и все неприятности, что с нею когда-то случились.

А потому в последнее время жила не своими переживаниями, а проблемами ближних.  Вот сейчас, например, пыталась понять, о чём же спорили её брат и его супруга Адина. Ужин при свечах омрачили истошные крики.

– Ну, как ты не понимаешь, милая?! – возмущался разгневанный мужчина  – Они же заставляют меня всё продать! И прачечные и гостиницу! Всё во что я только вложился! Это просто неслыханно!

– Ну, а ты, значит, собираешься этим варварам противостоять?!

– Да, я намерен пойти в полицию…

– Какая полиция, Айзик?! Неужели ты дальше собственного носа ничего не видишь?! В Германии давно уже творится бардак! Ты что ещё не понял политику Гитлера? Он же ненавидит всех нас, и сделает всё, чтобы мы, наконец, разорились.  Потому что евреи для него хуже коммунистов! Только подумай, сколько наших знакомых уже иммигрировало? И никто из них справедливости не добился!

– Но я, не они! Я выстою!

– Что и кому ты пытаешься доказать? Нет, это невыносимо! – подскочила со стула Адина и быстро из гостиной вышла.

В этот момент Айзик, наконец, замолчал, налил себе из графина воды в бокал, залпом её выпил, опустил голову и словно забылся.  А Белла Львовна с противоположной стороны стола начала за ним наблюдать. Невысокий, худой, смуглолицый, глаза карие, нос горбинкой,  густые брови, тёмные волосы с рыжим отливом, виски седые…

Когда-то он был хорош собой и даже упитан, но время внесло свои коррективы.  Брат  постарел и словно бы высох…

Рядом с ним сидели его дочери Сусанна и Либа. Обе невысокого роста, темноволосые, миловидные. Старшей Сусанне было уже далеко за тридцать. Она давно окончила консерваторию по классу скрипки, работала в оркестре и даже солировала, а вот личная жизнь девушки так и не сложилась. Она никогда не была замужем, и связывать себя узами брака тоже  не планировала. А вот Либа напротив с одиночеством поскорее покончить спешила, и уже месяц как была обручена с молодым доктором по фамилии Рихман.

– Папа, ну не надо так переживать – вдруг сказала она. – Всё обойдётся. Вот увидите…

– Да, да – опустил Айзик голову ещё ниже, а потом словно взбодрился и посмотрел на сестру пристально. –  Может быть, мне от этого Шлосса откупиться? Дать ему пару тысяч, глядишь, и отстанет от меня. Белла, а ты как считаешь?

– Я?

Женщина вдруг побледнела неожиданно, взглянула на стол, взяла бокал, выпила немного вина…

– Я – ещё раз повторила бывшая княгиня – думаю, тебе не стоит в такие игры играть.  Не будет Шлосса, появится какой-нибудь Миллер, а потом гестапо, тюрьма. Адина всё же права. Это такая политика, милый. Сегодня ты пришёлся не ко двору, когда-то изгоем была я. Вам нужно продавать недвижимость и уезжать семьёй за границу….

– За границу?

– Да.  И поверь, сейчас нет иного выхода…

– Ну, хорошо. А куда?

– Не знаю. В Париж, в Америку, в Аргентину, сам решай…

– А ты, значит, здесь останешься?

– Здесь? – вдруг переспросила сестра и посмотрела по сторонам.

Всё вокруг ей показалось унылым. На стенах, отражая языки пламени от камина, висели многочисленные картины, в шкафу за стеклом поблёскивал хрусталь. Но женщина ничего этого не видела…

– А ты что предлагаешь мне вернуться обратно в Россию? –  неожиданно улыбнулась она  – Считаешь, уже пора? Представляю, как обрадуются господа чекисты…

– Да нет – оторопел растерянный мужчина – Прости, я и не думал обидеть тебя. Только хотел узнать.  За себя не боишься? Ты же тоже еврейка наполовину. Или забыла?

– Я, прежде всего, эмигрантка. К тому же пострадала от коммунистов.  Надеюсь, эта власть не тронет меня…

– Ну да, ну да – вздохнул Айзик, ткнул в тарелку вилкой, положил себе в рот кусок пирога и напряжённо начал жевать.

– А я из оркестра ушла – вдруг сообщила Сусанна тихо – Вернее меня выгнали. Сказали, кровь у вас не арийская. Но знаете, что самое обидное? Ни униженье, нет. Это ещё терпимо.  А то, что промолчали мои друзья…

 

***

 

Этот портрет с изображением уверенного в себе человека внушительных размеров  красовался на фасаде старинного здания рядом с флагами красного цвета, которые свисали с пятого этажа практически до первого. Кому-то композиция со свастикой, наверное, нравилась, но только не Пете. Он усматривал в ней некое противоречие. Страна ещё не пришла в себя после краха военного, а тут такое великолепие!

Нет, надежду в светлое завтра ещё никто не отменял. И те, кто стоял в длинных очередях за бесплатным обедом, наверняка, Гитлеру верили. Однако Петю терзали сомнения. Как же можно доверять психически неуравновешенному? Он же смешон, самовлюблён, к тому же дерзок. И Бог знает, что может ещё наделать. А его политика в отношении евреев? Это же просто какое-то недоразумение! И никто сумасшедшему не возражал, а напротив каждый кричал: «Хайль!»

Немцы словно обезумели в своём устремлении возродить былую империю. И, неважно им было, сколько крови прольётся, и куда исчезнут евреи. Главное, чтобы им жилось хорошо, спокойно, безбедно. Плохо, что дядя Айзик величины трагедии не понимал, а продолжал надеяться и верить, что всё, в конце концов, изменится. Правда, свою гостиницу он всё-таки продал…

Да ладно, будет ещё время поговорить с ним об этом. А пока парень просто гулял по городу субботним вечером. Вернее ждал ту, что окончательно разбила его молодое сердце. Девушку звали Эльзой, и она была великолепна.  Белокурая, стройная, милая, само совершенство. Он познакомился с нею на пляже ещё летом, и больше из виду не выпускал. Эльза была дочерью обычного  слесаря, детей в семье четверо, она старшая. А потому, окончив несколько классов школы для девочек, уже год работала машинисткой в канцелярии вермахта. А Петя её развлекал. Водил в рестораны, музеи, зоопарк, дарил цветы, стихи читал, а вот сегодня, наконец, решился сделать предложение…

Однако избранницы всё не было. Но где же она? Может, начальник на работе задержал? Петя стал скучать и прогуливаться по тротуару медленно.

А вокруг кипела жизнь, не в самых худших её проявлениях. По Унтер ден Линден штрассе автомобили ездили, автобусы подвесками гремели. У дворцов и театров толпились туристы и театралы местные. Всюду висели стяги и вывески на немецком.  Прохожие шли  к бульвару и обратно  неспешно: мужчины в плащах, шляпах, куртках и кепках, женщины в осенних пальто, в ботиночках и беретах.

С лотка у витиеватой ограды торговала мороженым немолодая  женщина, и её со всех сторон окружали дети. В кафе под навесом, несмотря на прохладу, горожане сидели. Фрау и герры, штатские и военные пили пиво, о чём-то беседовали, тут же громко смеялась компания студентов. И всё вокруг, казалось, чудесным, если бы не это…

На фасаде одного из зданий висел плакат: «Всех евреев вешать!» Люди проходили мимо, некоторые останавливались, читали его бегло.  И ни у кого на лице даже не появилось тени сомненья. Каждый был уверен, что именно это с жидами и надо делать…

Петя достал из кармана своего плаща портсигар, извлёк сигарету, чиркнул спичкой, закурил, посмотрел на часы. Эльзы всё не было.

И вдруг на противоположной стороне улицы он, наконец, увидел худенький силуэт. Из-за угла выпорхнула его девушка, правда не одна, а под руку с каким-то офицером. Эссесовец в чёрной форме был высок, статен, вежлив, видимо говорил Эльзе комплименты, а та от услышанного млела. И в этот момент счастливее её в округе никого не было…

Петя опустил глаза, отвернулся, чтобы его не заметили, на тротуар бросил окурок. Теперь ему здесь делать больше нечего…

 

III

 

***

 

Осень, казалось, совсем распоясалась, дули ветра, дожди шли, не переставая, и Москва всё больше утопала в вязкой грязи. Вот и сегодня он проснулся от стука настойчивых капель. За окном было ещё темно, а в служебной комнате прохладно. Вася поёжился, встал с кресла, прошёлся по ординаторской, лёг на диван, накрылся колючим одеялом и расслабился. Сидя спать, конечно, хорошо, но лёжа намного приятнее. Василий снова закрыл глаза, но сон вдруг покинул его. И все усилия парня снова забыться, оказались напрасны. А потому в голове стали возникать картины разные.

Вот он, малыш, всеми забытый, бегает по морскому причалу. А вот Лиля наган к его виску приставила. И снова мама…

Её лицо он долгое время старался держать в памяти, но годы облик женщины всё больше стирали, и Вася боялся, что забудет его окончательно. А вот интересно, она о нём вспоминает? А отец, а Лиза, а Петька несчастный? Наверное, теперь уже сделался важным! Вася улыбнулся и отчего-то представил своего близнеца брата в белом кителе и такой же фуражке. Наверняка, уже стал капитаном какого-нибудь фрегата, ведь он всегда мечтал быть пиратом.

Василий перевернулся со спины на бок. И тут вспомнил того, кому жизнью своей был обязан – своего отца Ивана.

Этот человек сделал всё, чтобы приёмный сын никогда и ни в чём не нуждался, вырастил его мужчиной настоящим, ответственным и правильным.  А потому любил Василий дорогого Иваныча, наверное, уже больше себя самого…

Парень вздохнул, почесался и вдруг услышал какое-то шуршание. Открыл глаза. В ординаторской горела настольная лампа, освещая столешницу, заваленную папками, зеркало, раковину, пару стульев, кресло и шкаф. Ничего такого, чтобы могло шуршать…

И вдруг на полу деревянном Василий увидел мышонка маленького. Тот бежал  вдоль стены, периодически останавливался,  кружился, скрёб лапками. Вася откинул одеяло, сел и посмотрел на гостя незваного.

– Привет, братец, ты как здесь?

Но мышонок, не обратив на молодого человека никакого внимания, пустился исследовать комнату дальше…

А в этот момент в дверь тихонько постучали, и в ординаторскую на цыпочках вошла медицинская сестра Таня, совсем молоденькая, озорная. Светлые косички, заплетённые в кральки, косынка, белый халатик. Внешне она не была красавицей – носик курносый, глаза карие, а ещё веснушки и румянец. И всё же было в её облике нечто привлекательное, может быть, ямочки на щеках?

– Простите, Василий Иванович. Мне только назначения взять…

– Стоять – вдруг ответил парень и посмотрел на мышонка, который теперь за ножкой стола прятался.

Девушка тоже заметила шустрого хулигана, но почему-то не испугалась.

– Ааа, так это наш Роман Романыч – вдруг улыбнулась Таня. – Он у нас тут живёт. Вы его просто пока не знаете. Бандит ещё тот. Очень уж витамины уважает…

– Понятно – вздохнул Вася, встал и начал одеваться.

Поверх рубахи надел медицинский халат, завязал его, на голову натянул шапочку.

– Как там у нас? Ночью никто не жаловался?

– Никто, – ответила Таня, открыла шкаф и стала доставать бумаги – только у Федосова из седьмой палаты болел живот. Я ему на шов грелку холодную прикладывала…

– Хорошо – кивнул парень. – Ну, раз так, может быть, попьём чаю?

– А давайте – кивнула Таня. – Я сейчас чайник поставлю…

И вскоре они уже вместе сидели за столом, дули на кипяток и жевали пряники.

– А вам, сколько учиться осталось? – вдруг спросила девушка – Долго ещё?

– Один год…

– Понятно. А я тоже в медицинский поступала…

– И что? Не выдержала экзамен?

– Нет. Мама заболела, а я за ней ухаживала. Только всё равно её не стало… – девушка вздохнула печально.

– А отец?

– А отца белые расстреляли ещё в Гражданскую…

– И теперь ты одна живёшь?

– Нет. С тётей Тамарой. Она у меня забавная. Костюмером работает в театре. Всё шьёт и шьёт. А ещё курит папиросы и, бывает, коньяк пьёт. А хотите, скажу, как она меня называет?

– Как?

– Таланой…

– Почему Таланой?

– Не знаю. Это из Лермонтова, кажется. А в народе Талан – это счастье, удача. Только тётка говорит, что упустила я своё счастье. Не ту профессию выбрала, а могла бы пойти в театральный…

Танюша вдруг незамедлительно встала, приняла позу подобающую.

– Мне. Кажется. Человек должен быть верующим или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста… Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звёзды на небе… Или знать, для чего живёшь, или же всё пустяки, трын-трава…

Таня вдруг опустила глаза, а потом вновь улыбнулась и посмотрела на Васю.

– Ну, как вам?

– Хорошо – одобрительно кивнул парень. – Это из Чехова, кажется…

– Да, из «Трёх сестёр». Маша – девушка села на стул и вздохнула украдкой. – Нет, всё не то, совершенно бездарно. Ну, какая из меня Комиссаржевская. Согласны?

– Не согласен. Мне очень даже понравилось. Только ты Ирина, а не Маша…

– Считаете?

– Да…

– А я считаю, – снова вздохнула Татьяна – что ни тем я тут с вами занимаюсь. Мне же температуру больным мерить надо – девушка неожиданно встала – Ну, ладно, вы тут отдыхайте, а я побежала – улыбнулась Талана, развернулась и действительно убежала.

В опустевшей комнате остался только Вася. Он убрал в раковину пустые чашки, сел за стол, пододвинул чернильницу, взял перо и начал заполнять какие-то бумаги. В углу всё так же шуршал Роман Романыч. Он нашёл на полу крошку от пряника и теперь с аппетитом уплетал её…

 

***

 

Москва с каждым годом всё больше преображалась. Особенно хорошела перед праздниками. Вот и сейчас, несмотря на плохую погоду и осеннюю слякоть, на улицах появлялись транспаранты и красные флаги, как напоминание о событии многозначительном и очень важном. День пролетарской революции, который теперь отмечался с размахом, перевернул ход истории и изменил жизнь обычных граждан. Не было больше частной собственности и классового неравенства. Все теперь жили одинаково плохо, но ни на что не жаловались. Трудились, за общее дело переживали и верили, верили в светлое завтра…

Он тоже был из народа и тоже был по-своему счастлив, воспитывал сына, много работал, и подчинённые его уважали. Как и другие испытывал трудности, но никогда не сдавался. Никого ни о чём не просил и ни перед кем не кланялся. А ещё Иван не был идейным фанатиком, хоть и вступил в партию ещё в далёком семнадцатом. А потому многое, что происходило в последнее время, его настораживало. Например, то, как Сталин бывших соратников устраняет. Ну, явно же шпионское дело грубо состряпано и жиждится на показаниях самих горе предателей. Если бы он так работал и отправлял за решётку людей бездоказательно, то что бы тогда с его совестью стало. Нет, не правильно это всё, совершенно не правильно…

Однако и ему, как говорится, жизнь преподнесла неприятный подарок. По доносу профессора Куликова он всё же оказался на Лубянке и провёл здесь двое суток в одиночной камере… Стены холодные, обстановка мрачная. Тут, казалось, без вины становишься виноватым…

А сегодня его снова привели на допрос…

Капитан Фролов с каменным лицом заполнял протокол, а Иван в это время его рассматривал.

Ничего такой, симпатичный парень, интеллигентный, правильный. Лет тридцати, шатен, лицо без изъяна и руки с тонкими пальцами. Ему бы, наверное, лучше было пойти в музыканты…

И тут Фролов, наконец, закончил писать и пристально посмотрел на Ивана.

– Вам говорили, что вы похожи на товарища Сталина?

– Да, бросьте – искренне удивился Чалов. – Он же грузин, а я на четвертинку украинец. Разве что судьба у нас одинаковая.  Голодное детство, да мытарства…

– Понятно – покачал головой дознаватель. – Ну, а что вас с господами Бессоновыми связывает?

– Меня? – вдруг опустил голову Иван Иванович, вздохнул и улыбнулся как-то странно. – Да, многое чего. По малолетству я у них в имении батрачил.  Князь Михал Валерьянович во мне души не чаял, каждый день то плёткой, да батогом охаживал.  Бывало, подвесит меня за шею в тёмном чулане, так что нет мочи ни дышать, ни кашлять, а потом верёвочку ослабит и говорит: «Ну, что, поскуда, будешь ещё без спроса обжераться?» А я и всего-то горбушку украл со стола барского…

– Всё ясно – произнёс дознаватель и снова посмотрел на свои бумаги.

– Ну, а как Василий у вас оказался?

– Так, это, забыли его в Одессе при эвакуации.  Или специально оставили. Не знаю. В общем, жил он там со своей кухаркой. А потом к ним бандиты нагрянули. Ну, а мы с ребятами их взяли… А чей уж это был дом, я и понятия не имел… Вот оно как бывает…

Мужчина помолчал немного и вдруг взволнованно взглянул на следователя госбезопасности.

– Вы уж не троньте Ваську. Родителей он своих не знает, забыл давно.  Учится хорошо, доктором стать мечтает и ещё много людям пользы принесёт. Ведь не важно, чей он сын, главное воспитывал кто… – Чалов вздохнул. – Ну, уж, а если ответить надо, то я готов…

Закончил Иван, а Фролов неожиданно захлопнул папку и крикнул конвоира, что за дверью маялся.

– Самойлов! Увести его!

 

***

 

Сегодня он смотрел фильм Американский – падшие женщины, стрельба, гангстеры, а ещё красивая жизнь, казино, бриллианты. Нет, не этого хотела его душа. В голове бесконечно крутилась песня старая и голос совсем ещё молодого Шаляпина.  Серж постоянно вспоминал берёзовые рощи и деревеньки захудалые, заливные луга и церквушки с позолоченными куполами. А ещё воскресные службы, куличи на пасху, лица славянские.  Его мучили образы, звуки, запахи, они сводили его с ума, не оставляя возможности ни мыслить, ни дышать полной грудью как раньше. Он отчётливо понимал, что всё, что когда-то его окружало, ушло безвозвратно, и вернуть уже ничего нельзя. Он тосковал по Родине, и эта тоска его буквально съедала…

Единственное, что хоть как-то поддерживало бывшего князя в изгнании – это его семья. Но и её давно уже не стало. Жена несчастного бросила, а повзрослевшие дети отца редко навещали. И он, потеряв всякий смысл существования, просто начал ждать конца. Однако костлявая всё не шла, и Серж, как мог, развлекал себя – что-то читал, пытался писать, и иногда общался с другом старым.

Вот и сегодня Бессонов решил навестить Антона Игнатьевича вечером после кинотеатра. Тот обитал на окраине города, в квартирке с мансардой. Две комнатки на последнем этаже с низкими потолками и мебелью обшарпанной, производили впечатление удручающее.

А ведь когда-то граф Куравин жил в собственном дворце, и обслуживал его целый штат прислуги разной. А теперь всё изменилось кардинально. Нищета и жалкое существование…

– Ну, как ты? – спросил Сергей Михалыч хозяина, который лежал перед ним на кровати, весь бледный подавленный.

От былого лоска в нём уже ничего не осталось, глаза потухшие, трясущиеся руки, на лбу испарина. Антон Игнатьич закашлялся, убрал ото рта платок окровавленный.

– Как видишь. Думаю, немного мне ещё осталось…

– Да, перестань – Серж приподнялся со стула, накрыл больного одеялом и приземлился обратно. – Может, лекарств купить тебе?

– Не надо – нахмурился граф. – Толку от них никакого нет. Одна отрава.  Всё равно я уже не жилец… Лучше помин закажи по мне…

– Какой помин? И думать не смей! Ты, Антоша, поправишься.  А потом мы с тобою пойдём в ресторанчик, помнишь, в тот самый, где в последний раз именины твои отмечали…

– Помню – тяжело вздохнул Куравин. – Помню, Серж, и как в «Эрмитаже» гуляли, и в «Яре». И как по Тверской на тройках с бубенцами катались – мужчина вздохнул, снова покашлял. – Ты знаешь, иногда глаза закрываю, и как будто снова я в Москве. И всё, как и раньше. И живы все. И все счастливы…

– Ну, положим, не все – опустил голову Сергей Михалыч. – Это мы с тобой забот не знали. А другие… Эх хе хе….

– Да уж, натворили мы дел. Так бы взять и все ошибки исправить, да, видно, поздно уже. Я ведь что думал, пересижу какое-то время здесь, глядишь, и возможность в Россию вернуться представиться. А годы идут, а шанса всё нет и нет…

– И не будет уже… – Сергей Михалыч встал, подошёл к окну и на улицу посмотрел.

Там у парадной громко гоготали пьяные солдаты, что-то выкрикивали и, размахивая бутылками со шнапсом, обнимали юных дев. Беззаботные, дерзкие, наглые…

– Да уж – снова вздохнул Серж. – И куда мы с тобою попали?  Бежали от хаоса и снова в нём оказались. Эти – кивнул мужчина головой на шумную компанию – на днях закрыли типографию, и журнала нашего теперь больше нет, а значит, не будет и моих статей. Да, и зачем? Всё равно эмигрантскую прессу никто не читает. А русские отсюда всё уезжают, кто в Париж, кто в Швейцарию. Вечные, вечные странники…

– Ну, а ты бежать не собираешься?

– Нет – покачал головой Серж. – Здесь моё последнее пристанище…

– И моё – чуть слышно произнёс товарищ.

И друзья, наконец, замолчали. Князь ещё какое-то время в окно глядел. По мокрой мостовой изредка автомобили проезжали.  На балконах соседнего дома висели нацистские флаги, в квартирах постепенно гас свет.  В Берлине наступала ночь очередная…

– Пора и мне собираться – вздохнул Сергей Михалыч, развернулся, чтобы с приятелем попрощаться, но не успел.

Граф безмолвно лежал на кровати и невидящим взором в темноту смотрел.

– Вот и всё, кажется…

 

Глава 3

 

Война

 

1944 год

 

I

 

***

 

Зарницы в этом году были яркими. Случалось, полыхнёт в темноте пурпурное зарево, разольётся по всему небосводу, да так и не гаснет. А после всё гремит вдалеке, взрывается. И не оттого, что туча чёрная приближается, а потому что неподалёку бои идут страшные…

А уж он о войне не понаслышке знал. Каждый день людские жизни спасал, оперировал, перевязывал, кровь останавливал и человеческую плоть в тазы выбрасывал…

Тяжело было доктору Чалову, ничего не сказать.  А оттого и нервы сдавали, и хотелось бежать. Однако состояние своего военврач никому не показывал, а напротив мысленно себя успокаивал, потому как, никто кроме него со смертью не справится…

А уж она проклятая над ним потешалась, забирая с собой очередного солдатика. Вот сегодня, например, не оставила шанса ребятам, сгоревшим в танке. А вчера молоденькой девушке-снайперу. А позавчера…

– Да уж – вздохнул Василий Иванович. – Война…

Он вынул из кармана гимнастёрки папирос пачку, присел на ступени крыльца, чиркнул спичкой и стал курить жадно. Госпиталь, наконец, засыпал, и лишь изредка из открытых окон слышались стоны раненых. Некоторые в беспамятстве звали маму, некоторые продолжали воевать, всё выкрикивая: «За Родину! В атаку!» И как же русскую душу не понять, когда вокруг такое горе страшное…

Коснулась беда и его самого. Она пришла, откуда не ждали – из проигравшей когда-то Германии.

К тому времени Василий закончил учиться и уже оперировал самостоятельно.  А  ещё он женился на Тане, той девушке, которую повстречал однажды и больше уж с нею не расставался. А в 39-ом супруга родила ему сына, которого молодые родители назвали Ваней, в честь приёмного отца Ивана Ивановича. А уж тот души в малыше не чаял, так же как и бабушка Глаша, и тётка Тамара. В общем, много у мальчика было нянек.

Правда, недолго продлилось семейное счастье. Война испортила всё в одночасье. Отец отправился на фронт взводом командовать, и след его потерялся. Куда только ни писал Вася, у кого не спрашивал, отвечали одно:  «Считается без вести пропавшим…»

– Да, уж, папа, папа и где же ты сейчас? Живой или погиб уже давно?

Василий  вздохнул, задумался надолго и вспомнил, как сам на передовой оказался.

Сначала он работал в московском госпитале, где лечил раненых, а потом, когда линия обороны сдвинулась на запад, поехал на фронт. И вот уже второй год служил военврачом.

А вообще на войне с ним случалось разное. И под обстрел попадал, и из окружения выходил два раза. Но главное, что всегда с ним была его любимая Таня.

Дома она не осталась, сына доверила своей тётке и бабушке Глаше, а сама отправилась вместе с мужем в Дивизионный военно-полевой. Здесь она трудилась медсестрой, разделяя с супругом все горести и тяготы.

Вот и сейчас жена у него за спиной стояла. Тихо подошла, села на ступени рядом, положила голову ему на плечо и посмотрела на зарево.

– Ты как? – спросила Татьяна.

– Нормально – обнял Василий свою любимую за талию. – Устал самую малость. А ты?

– Ничего – вздохнула женщина и ещё крепче к мужу прижалась. –  Сегодня было много раненых, и все молодые ребята – она задумалась, помолчала. – Только бы те, кто воюет,  держались. Только бы держались…

– Не переживай. Они обязательно справятся. Всё будет хорошо…

– Считаешь?

– А как же.  Витебск уже освободили и Орша наша, и Минск немцы сдадут ни сегодня, завтра…

–  Дай то Бог…

Василий вдруг посмотрел на жену внимательно.

– Ты что у меня набожной стала?

– Конечно – улыбнулась Талана. – А кто же нам ещё помогает, если не он? Или ты думаешь всемогущий товарищ Сталин?

– Таня…

– А что Таня? Это ж надо было пропустить врага до Москвы до самой. Сколько людей погибло из-за него…

– Ну, перестань – ещё крепче обнял Василий свою оказию. – Люди воюют не за него, а за Родину. И каждый из них герой. Запомни каждый…

– Я знаю – вздохнула женщина. – Конечно, знаю – она ещё немного помолчала. – Ну, что пойдём, отдохнуть тебе надо…

– Пойдём…

Но не успел военврач встать на ноги, как вдруг из-за поворота к госпиталю начали подъезжать «Полуторки», переполненные ранеными. На крыльцо выскочили медсёстры в белых халатах.

– Принимайте! – крикнул  им Чалов и быстро пошёл к дверям. –  Я переодеваться! Тяжёлых срочно в операционную доставляйте!

 

***

 

Время для него остановилось однажды, словно раз и перестало бежать. Очень странно, когда неожиданно теряешь память. Кажется, как будто родился заново, и нет у тебя прошлого, а без прошлого и настоящего. И груз ответственности на плечи не давит, и не терзают разочарования, а главное,  что ты забыл о том, был ли когда-нибудь счастлив…

Иван не мог вспомнить ничего, ни имени своего, ни того, где его дом, как бы врачи в госпитале об этом не спрашивали. А потому люди в белых халатах подлатали пожилого служаку, выдали ему новые документы и снова на фронт отправили.

И теперь воевал рядовой Непомнящий Леонид Макаревич на первом Украинском в стрелковом взводе, которым командовал совсем ещё юный парень лейтенант Короленко  Виталий.

Родом он был из бывшего Ставрополя, невысокий худой сутуловатый, волосы цвета соломы, вечно из-под фуражки торчащие,  шея как у зяблика. Но, несмотря на внешность забавную, подчинённые молодого командира  уважали. Дельный, активный, храбрый, не единожды был ранен, но на раны свои никогда не обращал внимания, и всегда сам вёл свой  взвод в атаку. К тому же решал проблемы людей разные. Вот, например, сейчас определил ребят после боя на ночлег в хату. Правда, всем места всё равно не досталось, и служивые расположились кто в хлеву, кто в чулане, а кто и в стог сена полностью забрался, и храпел теперь там.

А Иван примостился в саду на шинельке старой. В сумерках пожевал чёрного хлеба с салом, открыл фляжку, запил ужин холодной водой, затем прибрался. Потом рукой пригладил свои наполовину седые пряди, усы поцарапал и, подложив под голову вещмешок, лёг. Дневная жара уже немного спала, и дышалось сравнительно хорошо.  Где-то в речной заводи громко лягушки квакали, кузнечики в траве стрекотали. На яблонях уже давно созрели яблоки, только их не собирал никто по причине отсутствия хозяев. А вот где они, однополчане ещё днём узнали – две маленькие девочки и женщина пожилая лежали присыпанные землёй неподалёку в овраге.  Видимо, их перед отступлением расстреляли. И никто уже в этом доме не будет смеяться, как раньше, и не будет радоваться, и строить планов.  От семейного счастья всего и осталась что грязно-белая мазанка, испещрённая дырами от пуль и снарядов…

– Да уж, война… – вздохнул Иван Иваныч и повернулся на бок.

– Что ты сказал, Макарыч? – вдруг спросил подчинённого лейтенант.

Он сидел рядом на плащ-палатке и промасленной тряпкой начищал автомат.

– Ничего – ответил пожилой служака – говорю,  тяжёлая штука война…

– А да, –  кивнул Виталик и, не отрываясь от своего занятия, добавил – она проклятая.  Уже три года идёт, и всё не кончается. Нашему-то брату ладно, то наступаем, то обороняемся, а вот мирные люди страдают. Вот за что эти сволочи,  детей расстреляли? Или они им мешали? Ну, а бабку? Даа… – лейтенант помолчал – Знаешь, когда я фрицев убиваю, то и в душе пустота. Как будто и не люди это вовсе, а черти рогатые. А чертей надо истреблять… – Короленко подумал самую малость  –  А перед глазами всё трупы стоят, те, что в оврагах, на виселицах и в сараях.  Обезображенные ребятишки, бабы. Да,  повеселились здесь арийские ребята. Воспоминаний хоть отбавляй. А у тебя? – посмотрел лейтенант на пожилого товарища.

– И у меня в голове одна война…

– А то, что было раньше?

– Что раньше?

– Ну, до 41-ого, в мирное время…

– Не, помню я ничего, Виталик. Рад бы вспомнить, да не получается.  Думаешь, я не хочу знать, откуда родом, есть ли у меня дети, жена… – мужчина вздохнул – Как будто родился заново, а посмотрю на себя и понимаю, что уже и помирать пора. Страшно жить без памяти…

–  Ну, хорошо, ну а документы твои, куда ж подевались? Ну, ты же под какой-то фамилией воевал…

– Не знаю. Врачи сказали, что не было при мне документов. Видать, потерялись…

– Ну, а товарищи? Они хоть что-то о тебе знают?

– Я один из окружения вышел без товарищей. Помню, как очнулся, как из-под трупов выбирался. Вокруг земля гусеницами перепаханная, немецкие танки догорают и наши «Сорокопятки». А где я, что делаю здесь, загадка.  Сознание опять потерял. А ночью очухался и потопал, куда глаза глядят, пока на линии фронта не оказался…

– Понятно – вздохнул командир. – Значит, намаялся ты, Макарыч. Ну, а почему же тебя не комиссовали?

– Да, предлагали – махнул рукою Чалов. – Я сам отказался. А куда мне возвращаться?

– Согласен.  Ну, тогда, повоюем ещё чуток? – улыбнулся Виталик, как-то по-юношески забавно.

Он отложил в сторону автомат, поёрзал немного и тоже лёг на бок.

– А я бы сейчас домой съездить не отказался.  Кажется мне всё, что жива моя мама, а её уже нет, померла… –  вздохнул расстроенный парень. – А она ведь так любила меня, заботилась, опекала. А я, бывало, и грубил ей даже.  Вот дурак…

Короленко, окунувшись в воспоминания, замолчал, а Иван кашлянул.

– Ты не переживай, лейтенант. Война всё равно кончится когда-нибудь. Уже и граница рядом. Думаю, недолго ещё осталось. А потом ты вернёшься домой, женишься, детишки у тебя появятся, а лет через двадцать, глядишь,  и дедом станешь…

– Да уж, было бы замечательно… – кивнул Виталий – Что-то устал я. И ребят сегодня опять потерял. Вовку, Колю Малахова. Лежат теперь под землёй, отдыхают. Да…  – закрыл лейтенант глаза и больше уже не разговаривал.

И Иван тоже решил немного поспать, но сон неожиданно его оставил. Служивый повернулся на спину, заложил руку за голову и стал смотреть на звёздное небо внимательно.

«Кто же я всё-таки? Кто я…»

 

***

 

Сегодня фашисты устроили очередную облаву, и люди уходили в непролазную чащу всё дальше и дальше. Белорусский лес их не просто спасал, а служил домом уже много лет к ряду…

Жила теперь в этом доме и она. А как оказалась здесь, и вспомнить страшно…

Айзик свою семью так и не уберёг от опасности, нацисты попросту не выдали ему загранпаспорт. А потому мужчина всё ходил по берлинским конторам, стоял в очередях и ждал заветную бумажку. А однажды вечером, когда домой возвращался, на него напали молодчики Люфтваффе. Очень уж хотелось им после трудного дня размяться. Вот и били они старика сапогами, да так, что голова несчастного вскоре превратилась в кровавую массу. Умер он сразу, и женщины его – дочки и жена, одни остались. Опеку над ними взяла  его сестра. Белла ещё долго убийц наказать пыталась, ходила в полицию, жаловалась, только всё зря. Вскоре её арестовали, а вместе с ней Адину и Сусанну. Либа участи той избежала, поскольку давно уже была замужем и вместе с мужем уехала жить в Швейцарию.

А положение княгини и её родственниц оказалось ужасным. Сначала их отправили в какой-то лагерь, а месяц спустя на поезде, предназначенном для перевозки скота, повезли неизвестно куда. А то, что творилось в вагоне, и передать страшно.

Фашисты забили его до отказа, так, что была возможность только стоять, от духоты и давки люди теряли сознание, в обморок падали. Дети кричали, женщины и мужчины плакала, в туалет буквально ходили под себя, корчились от боли, мучились от голода и жажды. Волнами проносилась паника, но иногда наступала тишина, и слышались только всхлипы, стоны, да причитания. А через неделю несчастные начали сходить с ума.

Потеряла рассудок и Сусанна, ей всё казалось, что на сцене она, на скрипке играет. Так прямо всё в точности и изображала, а потом кланялась, кланялась. А Адина без конца плакала, а после и сама в беспамятство стала впадать, а когда приходила в себя, всё мужа искала.

– Ты Айзика не видела, дорогая? – постоянно спрашивала она.

– Нет, не встречала…

Белле хотелось  рыдать так по волчьи, гортанно от бессилия и отчаянья. Она, кажется, единственна здесь понимала, чего ей дальше ждать. Русская княгиня, некогда знатная дворянка стала узницей дьявола и теперь погибнет тут в мучениях страшных. Но не это её сейчас волновало. Женщина всё никак не могла понять, неужели мир не видит происходящего, или всем на всё наплевать? Наплевать на то, что людей истребляют,  пропуская сквозь жернова, без угрызения совести, а так, ради чьего-то величия или забавы. И большевики теперь для неё уже не были страшны, а вот фашизм да…

Интересно, а если бы она сюда не попала, то это бы поняла?

А поезд ехал всё дальше, уже четвёртая неделя шла. Люди умирали пачкам, и их на полустанках просто на перрон сбрасывали. А однажды так же за ноги автоматчики выволокли из вагона и Адину с Сусанной.

И теперь уже Белла впала в беспамятство. Она лежала на полу, пропитанном мочой и рвотными массами, и тихо умирала. Не хотелось больше ни есть, ни пить, ни тем более жить дальше. И как-то её тоже сбросили где-то в поле за ненадобностью.  Всё было кончено, казалось…

Однако ночью полуживую женщину нашли какие-то ребята, совсем молоденькие, лет пятнадцати. Из веток соорудили полоз и повезли по талому снегу в лесную чащу. Так она и оказалась в партизанском отряде Фёдора Афанасьева. Здесь её ни о чём не расспрашивали, знали, что узница из лагеря, вылечили, на ноги поставили, сочувствовали, переживали. Правда, имени запомнить всё никак не могли, а потому просто тётей Верой называли, а почему, Белла и сама не понимала. В общем, бывшая княгиня, а теперь уже обычная крестьянка, тут и осталась.  Жила с простыми людьми, которых когда-то чуралась  и была вполне себе счастлива. Потому что тоже хотела Родину  от нечисти освободить… А  уж, что будет с нею дальше, её не волновало…

 

***

 

Роллс-Ройс  тёмно-синий,  блестящий ехал по гладкому асфальту, словно летел куда-то. Мимо проносились частные дома, пальмы, офисные здания, морские причалы, яхты.  Наконец, автомобиль стал тормозить на газоне у домика двухэтажного и остановился окончательно.  Пётр вышел из машины, а на встречу к нему бежали две девочки близняшки.

– Папа! Папа! – кричали они радостно  – Папа!

– Встать еврейская собака! Последний раз предупреждаю!

Вдруг услышал он на немецком гортанное и почувствовал удар сзади.

Пётр очнулся.  Исчезли пальмы и причалы. Перед глазами появились сапоги грязные и дуло автомата. Однако сил подняться совершенно не осталось, они словно бы иссякли. В лагере Пётр давно уже превратился в скелет ходячий, и не мог не только работать, но и двигаться даже. А потому просто ждал своего смертного часа как некое исцеление и освобождение от мучений страшных.

И вдруг несчастного подхватили чьи-то руки и на ноги поставили. Пётр увидел рядом с собой пленных солдатиков, с которыми в последнее время общался.

– Не надо его убивать, господин охранник – стал быстро говорить по-русски один из каторжников. – Он завтра оклемается. А сегодня жара, разморило парня…

Фриц брезгливо посмотрел на немощную троицу в полосатых «пижамах», что-то рявкнул, потом взглянул на колонну таких же полуживых узников концлагеря и, наконец, отдал команду двигаться дальше.

И заключённые медленно начали следовать в сопровождении автоматчиков. Те постоянно на людей орали, били их прикладами, овчарки привязи рвали…

– Не подведи, браток, а то и нас расстреляют вместе с тобой… – вдруг услышал он.

И Пётр, придерживаемый с двух сторон, еле передвигая ногами, пошёл.

Правда, сил у него хватило только до ворот с надписью на немецком: «Каждому своё». И уже на территории лагеря молодой мужчина снова потерял сознание…

Очнулся он поздно вечером от зловонного запаха. В тёмном бараке на деревянных нарах лежали ещё живые скелеты, кожей обтянутые. Отпечаток смерти на лице у каждого, пустые глаза, а в них некое помешательство.

«Что же это с людьми стало? – думал про себя Пётр отчаянно – Что же сделали с ними эти бесчеловечные варвары? А что сотворили со мной? Превратили в раба? Обесчестили? На колени поставили?  И за что? За то, что всегда был тих и покладист и никогда не держал за душою камень? За то, что любил жизнь, даже если она меня крепко наказывала?»

К началу войны парень уже жил отдельно от матери.  Был женат на юной американке, которую звали Джуаной. Милое скромное создание когда-то приехала изучать язык в Германию, да так в Берлине и осталась. После венчания молодые люди были очень счастливы. Забеременела Джу в 42-ом, перед новогодними праздниками, а уж рожать полетела в Калифорнию к матери. Через месяц вслед за ней должен был отправиться и Пётр. Однако его без объяснений причин арестовали, долго держали в застенках гестапо, а потом он оказался здесь в Бухенвальде.

А что уж творилось тут за колючей проволокой, благополучные немцы могли только догадываться. Настоящая фабрика по умерщвлению русских, евреев, чехов, поляков и других неугодных наций трудилась исправно. Людей здесь морили голодом, расстреливали, вешали, в печах сжигали. А тех, кто ещё не издох, как скот ежедневно на работы гоняли. И не было этому издевательству ни конца и ни края. Больные и слабые от недоедания и инфекций умирали сразу, а те, кто покрепче, ещё какое-то время держались.

Но Пётр был уверен, что и ему теперь недолго осталось. А потому часто стал вспоминать маму, с которой даже не успел попрощаться, и отца, которого схоронил когда-то.  Он нашёл Сергея Михайловича повешенным в собственной квартире ещё в 39-ом. Не выдержала ностальгии его израненная душа…

– Ты бы поел немного – вдруг увидел Пётр возле себя своего спасителя русского солдата Олялина, тот протягивал миску с баландой ослабшему.

– Не хочу, Сашка. Не голоден я – отвернулся в сторону Бессонов младший.

– А ну не раскисай – приподнялся рядом лежавший лётчик Мустафин. – Забыл, мы поручились за тебя? – вытаращил Бакир на соседа свои чёрные раскосые глаза – Подумай о жене, о детях, о маме…

И тут веки Петра наполнились влагой. Он посмотрел на своих товарищей по несчастью. Немощные, худые, обритые наголо, с выпавшими от цинги зубами и кровоточащими ранами, они переживали за него, не за себя. О, как же он был им благодарен!

– Спасибо, братцы – сказал Петя, с трудом поднялся и начал хлебать лагерную отраву, которую и едой-то назвать было нельзя.

Всё когда-нибудь закончится. Всё закончится когда-нибудь…

 

II

 

***

 

Колонна грузовиков с красными крестами медленно двигался по ухабистой дороге всё дальше на запад. Позади уже остались деревни, сожжённые фашистами дотла, где вместо хат одни печные трубы торчали.   Мимо  проплывали разрушенные постройки, груды битого кирпича, обгоревшие танки, чёрные деревья и выжженные поля. На глаза путникам попадались местные жители изнеможённые, потерянные, в одежде грязной.  Они всё бродили по пепелищам и  развалинам и что-то искали. Всюду пахло дымом и гарью. А уж, сколько было вокруг могил безымянных, и не сосчитать!

– И они что думают, такое прощается? – вдруг спросила мужа Татьяна – Сколько горя кругом? Сколько несчастья? – женщина всхлипнула и, уткнувшись в плечо Василия, замолчала.

Она сидела в кабине «Полуторки» между ним и водителем Пашей, совсем ещё молодым парнем, высоким чернявым.

– Ну, не надо, Таня – погладил Чалов супругу по золотым кудрям. – Перестань…

– А что не надо?! – вдруг возмутился Павел – Эти, сволочи кровожадные, столько народа поубивали, что и не отмыться им уже никогда! Вы что думаете, я им прощу убитую мать или сеструху Катьку? Да, что б они все издохли, гады! Всю жизнь буду их проклинать! И детям накажу, и внукам, и правнукам, чтобы этого не забывали. Если бы у меня пол лёгкого не отняли, я бы и сейчас их зубами рвал!

Шофёр вдруг резко затормозил, и вся колонна, из четырёх машин, с медицинским грузом и персоналом, что ехала сзади, встала.

– Всё, вылазьте! – скомандовал молодой начальник – Оправляйтесь пока, а мне воды набрать надо…

Взял он пустое ведро,  вышел из машины и начал по косогору к речушке спускаться.

– Ну, раз надо, так надо – вздохнул Василий и покинул кабину вместе с Татьяной.

Она отряхнула юбку мятую, гимнастёрку на поясе расправила. А он, приподняв пальцем, козырёк фуражки, посмотрел по сторонам.

По одну сторону от дороги лесные заросли, по другую поле, всё гусеницами перепаханное. Ещё недавно здесь шли бои, и земля теперь хранила то, что от них осталось – солдатские каски, осколки снарядов, какие-то тряпки, многочисленные ямы и бревенчатые блиндажи, наполовину разрушенные от точного попадания. Рядом с ними крутились какие-то подранки лет шести, семи, грязные, чумазые. Они, то ли играли, то ли чего-то искали?

Василий посмотрел направо. У реки неподалёку от трассы стоял Павел со своими приятелями. Шофёры набирали воду и разговаривали. В это время из соседних машин выскочили медсёстры-девчата. А к супружеской паре подошли военврач 3-его ранга Губанов и старшая сестра Орехова Клавдия Степановна.

– Чего встали? – вдруг спросила она.

– Велено оправляться – улыбнулась Татьяна. – Отдыхаем…

– Понятно – кивнула женщина и в лес отправилась.

Следом за ней, не переставая галдеть, побежали её подчинённые Соня, Валя, Тося и Галочка. Губанов Илья Николаевич закурил. Правда, тут же эту затею оставил, бросил окурок под ноги и сапогом его затушил. Низкорослый кряжистый он был похож на запойного пьяницу, хотя спиртного не употреблял ни капли. Всегда опухший, одутловатый, заспанный от усталости. Форма на нём сидела, как ночная пижама, а потому без белого халата выглядел доктор довольно забавно.

– Да уж, жара, ети её мать – снял мужчина свою фуражку и пухлой ладонью утёр лоб влажный. – Не знаешь, долго ещё ехать осталось? – спросил он коллегу и кашлянул.

– Да, нет, полчаса, кажется. Сейчас Павел воду зальёт в карбюратор, и покатим дальше…

– Ну, тогда, ладно – вздохнул Губанов – Пойду, подремлю ещё малость – отправился он к своей машине, с трудом в кабину забрался, прислонился к стеклу, тут же уснул.

А Василий с Таней одни остались.  Они стояли на обочине дороги, обнявшись,  и смотрели на мальчишек чумазых. Те что-то выкрикивали, из палок друг в друга стреляли, падали, поднимались…

– Да уж – вздохнула Татьяна. – А где-то в Москве наш Ванька. И как он там поживает?

– Не переживай. С сыном твоим всё в порядке. С Тамарой, наверное, уже выучил всего Чацкого. Ну, а уж Глаша голодным его не оставит. По себе знаю…

Василий улыбнулась, а жена засмеялась.

– И не говори, повезло парню!

Она вдруг чмокнула мужа и ещё сильнее к нему прижалась.

– Люблю тебя, Чалов. Я просто тебя обожаю. Разве такое бывает?

– Конечно, бывает – вдруг подмигнул Василий радостно.  – Посмотри, какой я красавец. К тому же княжич…

– Ах, ты, пакость такая – засмеялась Татьяна и кулачком мужа в грудь ударила.

А тот ещё крепче обнял её.

– Дурёха ты моя ненаглядная. Это я тебя обожаю. Ты моя Талана…

Супруги оба вздохнули и замолчали. Но вскоре жена начала из объятий выбираться.

– Слушай, у нас там сахар остался. Пойду мальчишкам отдам. Голодные, наверное. Не возражаешь?

– Конечно, нет – кивнул Чалов. – Конечно, ступай…

И молодая женщина быстро к грузовику побежала, забралась в кабину, выскочила обратно и тоже стала по косогору спускаться.

В это время вдалеке из-за поворота показалась  колонна тридцатьчетвёрок наших. Танки всё приближались.

– Танюш, быстрее давай! – крикнул вдогонку ей Вася – Техника идёт! Дорогу освобождать надо!

– Я щас! – обернулась она, улыбнулась, махнула рукой и со всех ног по полю помчалась.

И вдруг, там, где вступила её нога,  раздался взрыв страшный. В разные стороны полетели комья земли, дёрна, человеческой плоти и грязи. Вокруг всё заволокло пеленой песчаной. А когда дымка растаяла, молодой женщины видно не стало.

– Таня! – всё померкло у него перед глазами. – Таня! Таня! Таня…

 

***

 

Они продвигались с боями уже несколько недель к ряду. Многокилометровые броски по болтам, равнинам, оврагам в дождь и слякоть людей выматывали. Но особенно тяжело приходилось Ивану Ивановичу. Старый он уже был для пробежек таких, да и для рукопашной. Но всё же Чалов держался. Знал, вот-вот закончится эта котовасия, и освободит советский народ Родину от фашистской напасти. А там, глядишь, и к нему вернётся память…

– Ну, чего, Макарыч, поддашь сегодня фрицам огоньку малость?! – вдруг спросил его пулемётчик Митька Басов, рыжий розовощёкий парень – Ты у нас теперь как знамя! Мы все на тебя ровняемся!

– Да, ладно тебе, балабол, скалиться – вдруг осёк рядового старшина Ларин. – На тебя поглядеть ещё надо, какой ты у нас вояка…

Ребята, те, что были в траншее рядом, засмеялись, а Басов всё же не унялся, а пристал теперь к лейтенанту.

Тот сидел на ящике со снарядами.

– Товарищ командир, а вы как думаете, попрёт сегодня на нас фашист или постесняется?

– Попрёт, не сомневайся – ответил Виталий, достал из планшета карту, развернул её и начал рассматривать – Мы же его, считай, в угол загнали. А крыса что делает, когда попадается?

– Бросается…

– Вот и они вырваться постараются. А мы должны немца не пропустить, а ещё разбить на голову. И вся надежда только на тебя, Басов…

Солдаты снова засмеялись, а Митька, наконец, замолчал, отвернулся к пулемёту, что стоял на насыпи и стал его заправлять.

Но разговор на этом не прервался. К Короленко обратился самый младший, новобранец Шубин Яша.

–  Товарищ лейтенант, а Броды, это город или деревенька какая?

Командир в планшет убрал карту и взглянул на юного солдата.

– Броды, Яков, это городишко маленький, рядом со Львовом. Этот-то хоть знаешь?

– Знаю. Мы его после революции Польше отдали…

– Ну, а теперь обратно заберём. Потому что наш он. И основан русским князем. Понятно?

– Ясно – вздохнул парень и примостился на дне траншеи рядом с Иваном Ивановичем.

Тот, спиной прислонившись к бревенчатой стене, дремал, с винтовкой обнявшись.

– Я посижу с вами. Не возражаете?

– Да, располагайся – кивнул Чалов и посмотрел на юношу внимательно.

Совсем ещё подросток, худой, угловатый, росточка маленького, глаза голубые, нос прямой, на подбородке ямочка. Не паренёк, а ангел. Ну, надо же, и таких на фронт отправляют…

– Ты откуда сам-то? – вдруг спросил мужчина новобранца.

– Из Саратова. А вы?

– А я не знаю – вздохнул Чалов. – Память потерял. А теперь меня Макарычем все величают. И ты меня так зови…

– Хорошо – кивнул Яшка. – А бой, обычно, когда начинается?

Иван улыбнулся в усы, головой покачал,  потом крякнул.

– А как на той стороне немецкие танки покажутся, вот тогда, стало быть. А пока отдыхай, настраивайся и, главное, ничего не бойся, а в бою старайся меня держаться. Понятно?

– Понятно – кивнул Яков и заулыбался…

А Иван Иванович, закрыв глаза, задумался надолго. Правда, мыслей у него в голове теперь было мало. Прошлого нет, одна война проклятая. Однако некоторые видения, не связанные с фронтом,  у него всё же случались.

Он видел какого-то старика, одетого празднично, тот всё плёткой перед его лицом размахивал. Молодого светловолосого парня с грустными глазами. Женщину ярко-рыжую и маленького мальчика. Тот сидел на высоком стуле и болтал ногами.

– Кто ты? – постоянно спрашивал его мужчина, но незнакомец только смотрел на него и, молча, улыбался.

Вплоть до сегодняшнего дня…

– Я Вася – вдруг ответил мальчик. – Василий Иванович Чалов. Я твой сын, папа…

– Чалов! – вдруг закричал Иван и подскочил на ноги – Я Чалов, братцы! Понимаете, Чалов!!!

И тут отовсюду к нему стали подбегать товарищи. Они окружили сослуживца, поздравлять начали. А тот всё смеялся и плакал…

– Я всё вспомнил! Вспомнил, понимаете?! Меня зовут Иваном Ивановичем, я из Москвы, живу на Арбате. В Гражданскую был комиссаром, большевик с семнадцатого. У меня есть сынок Вася и внук Ванечка. Они, наверное, меня потеряли. Если что со мной случится, вы уж напишите им обязательно…

– Сам напишешь!

– Теперь тебе жить полагается!

– Это же надо столько лет маялся…

– Молоток, Иваныч!

Ребята смеялись, хлопали счастливца, обнимали. И, казалось, не было на земле большей радости…

Сквозь толпу к подчинённому протиснулся лейтенант.

– Поздравляю тебя, Макарыч! – прижал он к себе старого товарища. –  Рад за тебя! Как же я рад…

Он выпустил сослуживца из объятий.

–  Ну, теперь смотри. Берлин вместе будем брать. Без тебя никак! Понятно?!

– Понятно – утирая слёзы, улыбался Чалов. – Спасибо вам, ребята. Спасибо, братцы…

 

***

 

Эта девчонка конопатая с рыжими косичками и глазами карими, казалась наивной, только на первый взгляд. Стоило ей улыбнуться и начать о чём-то рассуждать, от былого впечатления не оставалось и следа. Активная, смышлёная, умная не по годам, она в свои 13 находила общий язык со всяким, невзирая на возраст и звания, будь-то командир Афанасьев или Лядов комиссар. Лучшая разведчица отряда никому в смекалке не уступала. А потому любили Марусю партизаны и часто баловали.  Ребёнок как ни как, к тому же сирота…

А вот сама Мария очень к Вере привязалась. И когда была не на задании, буквально ходила за нею по пятам. Рассказывала, как одна осталась. Как немцы в деревне всех родных расстреляли: мать, сестрёнок, инвалида отца, и как ей самой удалось бежать…

Вот и сегодня она немного поплакала.

– Все мы здесь не просто так. Вон у Стёпки фрицы сестру изнасиловали, потом закололи вилами.  У Аниса Семёновича сын был председателем колхоза. Так его жену и детишек в хате живьём спалили.  А у бабы  Проси внучку угнали на работы. Больше она её и не видела. А у Кулины повесили старшего сына. У всех своё горе… А вы тоже потеряли кого-то?

– Да, брата Айзика. Его нацисты избили до смерти. Ну, а его жена и дочка умерли уже в поезде…

– Вас в лагерь везли, здесь неподалёку. Людей там морят голодом.  Считайте, повезло вам…

– И не говори, моя хорошая…

Маша замолчала и, сидя на поваленной берёзе, начала доплетать венок из полевых цветов.  Потом надела его себе на голову.

– Красиво?

–  Очень…

– Хотите, я и вам сплету такой же?

– Хорошо. Я не против…

Девочка посмотрела на Беллу Львовну, потом на кашу перловую. Она томилась в большом чугуне и пахла вроде бы не плохо…

– Тётя Вера, а вы же раньше никогда не готовили…

Женщина улыбнулась, положила на лопух половник и села рядом со своей давней знакомой.

– Ну, вот, решила, наконец, попробовать. Должна же быть и от меня какая-то польза…

– Да, нет, я ни это хотела сказать…

– А что тогда?

– Ну, вы не готовили в принципе никогда…

– С чего ты взяла?

– Ну, кто же так варит кашу? Перловку в кипяток не бросают.  Её холодной водой заливают…

– Ты права.  Плохой из меня кашевар…

– А как же вы тогда  в своей Германии питались?

– Ну, в кафе ходила, в рестораны, в закусочные разные…

– И вам нравилось?

– Да.

– А мне всегда готовила мама. Бывало, щей наварит, положит в тарелку сметаны, ложку деревянную даст, и я хлебаю. Вкуснота!

Маша улыбнулась, а потом загрустила опять.

–  А если честно, мне её очень не хватает. Хорошая она была…

– Не переживай – Белла девочку обняла. – Я ведь тоже без матери росла. И ничего, всё утряслось как-то…

– Правда?

– Ну, да…

Так они и сидели, друг к другу прижавшись.  А вокруг жизнь своим чередом шла.  У реки на опушке леса стирали бельё женщины, молодые парни рубили дрова, а старики с командиром отряда о чём-то беседовали. У сруба бревенчатого бегали чумазые дети. Корова неподалёку паслась.  Всё, как в мирное время, если бы не знать, что идёт война…

И она же собрала этих людей здесь вместе. Совершенно разных: образованных и безграмотных, профессоров и доярок знатных, попов и партийных начальников. И каждому тут нашлось занятие. Женщины вели хозяйство, а мужчины воевали. И летели под откос эшелоны немецкие, и мосты с дорогами под врагом  взрывались.

Вот только Белла участие в диверсиях не принимала. Она обучала ребятишек арифметики и грамматике, а потому все её здесь учительницей называли.

– Да уж, и что будет дальше? – вздохнула  женщина печально.

– Как что? – удивилась Маша – Вот прогоним фашиста окончательно, дети снова в школу пойдут, досыта наедаться станут, праздники будем отмечать всей деревней как раньше  – девочка подумала немного и посмотрела на собеседницу внимательно. – Тётя Вера, а откуда вы русский так хорошо знаете?

– Как откуда? Я же здесь родилась…

– Когда?

– Давно, ещё полвека назад…

– А как в Германии оказались?

– Уехала туда…

– Одна?

– Ну, почему же. У меня была семья, муж, маленькие дети…

– Вот, значит, как…

– Ну, да. А по дороге я сына потеряла. Васей его звали. А его брат близнец Петя и Лиза старшая сестра со мной остались. С ними всё хорошо сейчас. А вот Василия не прощу себе никогда…

– Значит, он тоже теперь сирота?

– Получается так…

Белла Львовна тяжело вздохнула и снова начала о чём-то вспоминать, а Маша не хотела ей мешать.  А потом, когда женщина немного успокоилась,  она сказала:

– Ожидается наступление. В центре просят железнодорожный узел взорвать, чтобы немцы не могли подвозить сюда танки и артиллерию. Я сегодня на станцию сбегаю, посмотрю там что, да как. А вы, тётя Вера, ждите меня…

Белла улыбнулась.

– Хорошо, детка, буду ждать…

Так они и попрощались. Только не вернулась Маруся в отряд ни утром, ни на следующий день вечером.  И лишь позже партизаны узнали, что Машу повесили. Её истерзанное тельце болталось на виселице неделю с табличкой на шее: «Я партизан»

И теперь вместо Маши на разведку стала ходить Белла, потому что никто кроме неё немецкий не знал…

 

***

 

Сейчас он видел сон чудесный: белый храм, позолоченные купола, внутри на клиросе поют певчие и батюшка с крестом в руках. Он протягивал его Пете. А тот ещё мал, и встаёт на цыпочки, чтобы крестик поцеловать. А рядом Вася весь от счастья светится. А за спиной у него отец, Лиза, мать. И как же Пётр был рад видеть их снова всех вместе, потому что так долго  страдал…

Страдал оттого, что брат во время эвакуации в Одессе пропал, а потом горько плакала мать,  и ещё, оттого что родителей, в конечном счёте, развила судьба. А может быть, если бы они из России в Гражданскую не уехали, то жизнь бы по-другому пошла?  Кто его знает?

Пётр открыл глаза, и всё встало на свои места. Исчезла и церковь, и счастливое детство, осталась палата лагерного лазарета. На железных кроватях лежали люди-скелеты. Меж кроватей санитары в белых халатах шествовали. Они делали влажную уборку и беседовали.

Петя повернул голову налево. Рядом на соседней койке ютился военнопленный до такой степени немощный, что ясно было, что не жилец он. Хотя иногда молодой человек приходил в себя и всё какую-то Лидочку звал.

С другой стороны от Петра от болей мучился Веслав, поляк по происхождению. Лицо несчастного покрывали язвы мелкие, и тот постоянно их чесал, отчего кожа некогда белая стала кроваво-фиолетовой.

Не лучше выглядели и другие пациенты. У кого гноились конечности, кто-то сыпью страдал, кто задыхался, а кто и в беспамятство впадал. Потому что нацистские нелюди над ними ставили эксперименты. Не избежал сей участи и Петя. Ему сделали инъекцию, и организм больного мужчины уже не возражал.  Многочисленных язв у него не было, всего одна на предплечье, зато какая! Она кровоточила и источала запах мерзкий. А Петя этого уже не замечал. Его и без того искалеченное тело давно не реагировало на любые вторжения. А вот душа болела.  Болела так, что и не передать…

Пётр вздохнул и хотел закрыть глаза, но в это время в палату вошёл старший санитар и начал измерять пульс и температуру пациентов. Затем последовала команда: «Заправить кровать».  Те из заключённых, кто в состоянии был это сделать, начинали простыни и одеяла поправлять, но только не Петя. Он просто недвижно лежал. А потому постель ему в порядок привёл здешний медик.

Больные, наконец, снова легли каждый на своё место.

А вот дальше началось самое интересное, то, что происходило ежедневно.

– Внимание! – крикнул один санитар на немецком.

И узники стали укладывать свои руки поверх одеял вдоль тела.

– Отбой! – прозвучала команда следующая.

И заключённые принялись расслабляться незаметно. И такая дрессировка продолжалась минуть десять.

А потом в палату вошёл врач в халате белом поверх формы военной, лощёный, надменный. Он как животных осмотрел своих пациентов и стал выносить им медицинские заключения. Например, сегодня в документах Пети он поставил красный крестик, что означало: «Уничтожение»

Однако Пётр и сам свою судьбу прекрасно понимал. Ну, ни вечно же ему мучиться на этом свете?

 

Эпилог

 

Это здание одноэтажное на окраине города, совершенно не приспособленное для госпиталя, некогда было средней школой. О ней здесь напоминало многое: классные доски, до сих пор исписанные формулами, портреты музыкантов и учёных, пианино сломанное, географические карты, выцветший глобус, чудом уцелевшие флаги и горны и большие кастрюли в столовой.

А сейчас в помещении, где дети когда-то изучали физику и историю, стояли больничные койки, лечились раненые и медики работали.

В учительской теперь была операционная, в кабинете директора процедурная комната, а отдыхали врачи и медсёстры  в раздевалке на матрасах, набитых соломой. Конечно, какой уж тут отдых? Но что поделаешь, солдатиков, которые и так долгое время провели в окопах, на пол не положишь….

Что касается Василия, то сегодня он спал, как всегда, плохо. Словно в забытьи провёл большую часть ночи, а как рассвело, открыл глаза и больше уж их не закрывал. Мужчина вспоминал жену, по которой по-прежнему дико тосковал, разговаривал с ней, что-то шептал и рассказывал о том, что потерял ещё и отца. На неделе он получил известие из дома, в котором Глаша сообщила, что Иван Иваныч погиб в боях за Броды.   Он закрыл собой какого-то мальчишку желторотого, и ещё чья-то жизнь была спасена. Таким уж был, этот простой человек из народа. А Вася тяжело переживал о том, что  не услышит больше вкрадчивый голос и не увидит родные глаза…

Всё для него теперь было кончено, и не зарубцуется эта рана уже никогда…

– Да, уж, проклятая война – вздохнул военврач, медленно с матраца встал, накинул на плечи белый халат и отправился проведать тяжелораненых, которых накануне вечером оперировал его коллега Губанов.

В коридоре на потолке горела тусклая лампа, отчего в помещении царил полумрак. Пациенты ещё крепко спали, наверное, потому что утихла стрельба, и пушки, как умалишённые не грохотали. Да и вообще на фронте сейчас спокойнее стало. Брест был взят, и Белоруссия, наконец, скинула врага. А теперь предстоял поход на Запад, значит и Василию тоже скоро ехать туда…

Доктор немного постоял у окна, посмотрел на сад, заросший полынью и бурьяном, на деревья, которые в предрассветных сумерках будто дремали, и по скрипучему полу отправился дальше, туда, где должна была дежурить медсестра Валечка. Однако молодая женщина, положив голову на руки, сидя за столом, мирно спала.  Мужчина накрыл её шалью, что упала на пол, тихо вынул из выдвижного ящика картонную папку, и тут подчинённая открыла глаза.

– Ой, простите меня, пожалуйста, Василий Иванович – подскочила женщина и начала оправляться.  Она повязала белую косынку на голову. – Я задремала, кажется. Вчера ассистировала Илье Николаевичу, пациентка у нас тяжёлая была…

– Кто? – поинтересовался Чалов.

– Её привезли примерно в половине десятого.  Военные в городе завалы разбирали, а там, в подвале, она…

– Что с ней?

– Без сознания, черепно-мозговая, а ещё избитая вся.  Солдаты сказали, в здании том было гестапо…

– Понятно – кивнул доктор. – Куда вы её положили?

– В  пятую. А я всю ночь за ней наблюдала…

– И как её состояние?

– Тяжёлое. Думаю, до завтра не дотянет…

– Хорошо, я посмотрю её сам – сказал военврач. – А ты пока отдыхай…

– Ну, что вы – всплеснула руками Валечка.  – Мне же шприцы кипятить надо – улыбнулась она и ушла.

А Чалов в другую сторону отправился. В конце коридора свернул направо и тут же вошёл в нужную палату. Там у стены на кровати лежала женщина немолодая, тёмные с сединою пряди, худенькая, ростом небольшая.

Василий приблизился к ней и, как говорится, ахнул. Лицо, избитое в мясо, тело всё в синяках, колотые раны, ожоги на плечах, а ещё гипс, повязки. Но самым страшным было то, что у незнакомки отсутствовали указательные пальцы на обеих руках. И обрубки тоже ютились в бинтах…

– Ну, твари – выругался Чалов, понимая, что эту несчастную недавно пытали. – И как же ты выжила, родная?

Василий взял больную за запястье, пульс был слаб и всё же она дышала. Вернее спала, словно израненный ангел.

– Ты только держись, пожалуйста – произнёс вслух военврач  и стал осматривать пострадавшую  –  Тебе же есть для кого жить, правда? И Губанов, смотри, какой молодец, зашил тебя замечательно – дотронулся Василий до горячего лба. – А ранки твои затянутся. Я тебе лекарства назначу. И через месяц снова как новая станешь…

Доктор ещё раз взглянул на спящую, поправил ей простынь, отошёл в сторону, сел за стол, включил лампу, вынул из папки бумаги и начал историю болезни читать. Наконец, он закончил, вздохнул, головой покачал.

– Да уж, шансов мало…

И вдруг мужчина замолчал, потому что услышал стон, а потом слова немецкие непонятные.  Пациентка, не открывая глаз, начала разговаривать.

Василий весь обратился во внимание.  Конечно, его смутила речь чужая, а ещё голос знакомым показался. А женщина в бреду продолжила уже на русском внятно:

– Петя, Лиза ищите Васю, он потерялся, мой мальчик. Потерялся. Душа моя. Душа моя…

И тут Чалова, словно током ударило, он подскочил на ноги, сделал несколько шагов по направлению кровати, сел на стул рядом и стал незнакомку жадно рассматривать. А та всё не унималась:

– Серж, как ты мог, бросить,  оставить…

Доктор всё ещё не верил своим ушам, однако глаза его уже наполнились влагой, и солёная вода побежала по щекам. А несчастная продолжала:

– Лучше бы я умерла, лучше я. Вася, Васенька…

Сомнений не было. Это она. Её волосы, фигура, запах. Чалов потерял самообладание.

– Мама – схватил он руку матери, и, утирая слёзы, начал её целовать и гладить. – Мамочка, родная, как же долго я тебя искал. Ты только поправляйся, слышишь, поправляйся. А я буду ждать. Сколько надо буду ждать. Это я твой Вася. Слышишь? Твой Вася…