
Макс Гордон. Фрунзенск-19. Закрытый и мёртвый (роман)
Пролог
Ветер принес запах дыма и кукурузы, над растрескавшимся асфальтом расплывалось полупрозрачное дымное марево. Дождя не было вот уже несколько дней, но июльское солнце растекалось по дороге мутноватыми темными лужами. В лужах отражались неровные силуэты облаков и деревьев, но мальчишки знали, что это мираж. Немытые, нечёсаные, в синяках и царапинах, они теперь многое знали, эти повзрослевшие двенадцатилетние мальчуганы, старые подростки нового мира.
Жара – это плохо, но и дождь был не лучше. Вместе с черными, маслянистыми каплями, на улицах появлялись серые тени, похожие на нелепо-вытянутые человеческие фигуры. Тени движутся рывками и медленно, но погибают от них уж очень мучительно, да и поди ж их разгляди, среди каплей дождя. На сколько в происходящем успели разобраться мальчишки, тени держатся в стороне от домов и асфальта, но опять-таки, кому захочется проверять такое на себе?
Подростки расположились на крыше четырехэтажного гаражного кооператива, гордо возвышавшегося среди заброшенных гаражей и сараев, приготовленных под снос. Вокруг гаражей простирался пустырь, заросший невысоким кустарником и бурьяном. Изредка, среди сорняков и мусора попадались невысокие кривые деревья с чахлой, пожелтевшей листвой.
Метрах в ста от гаражного кооператива, украшенная пошлыми рисунками и непристойными надписями, надежная и недоступная, располагалась одинокая трансформаторная подстанция. От крыши круглого гаражного кооператива к трансформаторной будке тянулся толстый моток кабелей, и Вадик знал, что рано или поздно кому-то из них придётся рискнуть.
С едой у них все было в порядке. Молодые, растущие организмы могли запросто питаться консервами, но с водой было плохо. Большинство одинаковых металлических ворот были заперты массивными навесными замками, надежными только с виду и Пузырь с Пушкарем их сбили запросто, но некоторые гаражи запирались на хитрые врезные засовы, открыть последние у ребят не получалось. Да и навряд ли кто-нибудь из хозяев гаражей хранил внутри ящики с минералкой, а всевозможными консервами, соленьями и самогоном подростки уже успели разжиться, среди прочего, попались даже несколько бутылок дорогого марочного коньяка. Воду они тоже обнаружили – в пыльных банках и бутылках, сомнительного запаха и содержания, наверняка техническая, используемая только для мытья рук. Если ее напополам разбавить коньяком, то в горло она кое-как пролезала, но на третий день употребления детские организмы уже начинали грозить последствиями.
Изнывающие от жажды подростки, лежа на крыше рассматривали невысокую трансформаторную будку, с которой уже можно было рискнуть быстро добежать до ближайшего киоска. Денег у ребят с собой не было, да и кому теперь нужны деньги, когда, возможно, ни продавцов, ни хозяев уже и в живых нет? Да чего там продавцы-то, у них, возможно, уже и родители погибли, – подумал Вадик, косясь в сторону своих товарищей.
Пушкарь с Пузырем истолковали его взгляд по-своему, отчасти по тому, что консистенция воды в самогоне сегодня была незначительной, а возможно, ребятам просто наскучило долго сидеть на одном месте.
– Как думаешь, Вадюх, выдержит? – в который раз спросил Сережа-Пузырь, кивая в сторону толстого провода, перекинутого с крыши на крышу.
От ответа Вадика избавил писклявый голос Вовки-Пушкаря:
– Пацаны, пацаны! Глядите, вон там, за трансформаторной будкой бежит кто-то… кажется?!
Ребята всматривались в то место, на которое им пальцем указал товарищ, но кроме высоких кустов репейника и бурьяна, ухватиться глазам было не за что. Пузырь уже собирался сказать другу, что тому показалось, как на тропинку, ведущую к гаражному кооперативу, выбежал невысокий коренастый мужчина в синей рубашке и брюках.
Человек, выскочивший из кустов, пробежал еще несколько метров, после чего замер, опустившись на корточки и стал внимательно оглядываться по сторонам.
– Да это же Ленин! – выдохнул Серега, – глядите, у него же и ствол в руках.
Действительно, присмотревшись внимательней, Вадик различил в появившемся мужчине характерные черты местного участкового, за которые вся окрестная шпана прозвала его Лениным, и в руке участковый держал что-то очень похожее на пистолет. Не увидев ничего подозрительного участковый встал, убирая пистолет в кобуру и тут позади него в воздух взмыла стая ворон. Ух ты, а я-то думал, что они передохли, – пронеслось в голове у Вадима, а полицейский, резко обернувшись назад, снова потянулся к своему пистолету.
То, что за своей спиной увидел участковый от ребят скрывал высокий бурьян и серая трансформаторная будка, но Ленин вскрикнул, два раза выстрелил, а затем сильно изменившись в лице что есть мочи помчался в сторону четырехэтажного монолита гаражей.
– Хрипуны?! – пропищал Пушкарь, – но что же он в стороне от асфальта, там же могут быть осы, неужели не знает?!
– Знает, – с уважением протянул Пузырь, гляди на то дерево, видишь? Оно тени не отбрасывает, он молодец, он его по дуге огибает!
Кусты на том месте, где только что находился участковый, зашевелились, но преследователи на дорогу не вышли, видимо потеряв всякий интерес к своей несостоявшейся жертве.
– К нам бежит! – радостно сообщил Пузырь.
Ленин находился уже метрах в десяти от входа в круглую башню с гаражами, он почти перешел на шаг, но все равно двигался слишком быстро чтобы вовремя разглядеть опасность, притаившуюся между двумя кустами репейника.
– Паутина, – есле слышно прошептал Вадик, но пока он собирался с духом, чтобы предупредить участкового, уже было поздно.
Не сбавляя шага Ленин двигался к темному зеву ворот, щуря глаза после яркого солнца, чтобы разглядеть что скрывает полумрак, и он не смотрел под ноги. Правая штанина форменных брюк в районе бедра легко коснулась тонкой паутины, выдававшей свое присутствие ярким блеском на утреннем солнце. Нога участкового прошла сквозь паутину, вернее Вадику так показалось. В то время, как верхняя часть бедра продолжила свое движение вперед, нижний кусок ноги, отделившись от туловища, упал к единственной оставшейся ноге полицейского. Последний не сразу понял, что вызвало причину его падения, а затем к человеку пришла боль.
Душераздирающий, нечеловеческий вопль поднял в воздух с раскаленного асфальта целые клубы пыли. Смешно, как раненый таракан, участковый, блестя отполированной лысиной поскакал в сторону распахнутых ворот, но не пройдя и половину пути закрутился волчком и упал, звонко стукнувшись затылком о дорогу. Ребятам показалось, что мужчина умер, но тут пистолет в руке участкового пришел в движение, рука поднялась и потянулась в сторону виска, грозя недвусмысленным жестом отдать последний раз честь сему бренному миру, но замерла, не сделав выстрела.
– Помер, кажись, – борясь с подкатившим комом выдавил Пузырь.
– Ага. Помер. А пистолет остался! – Пушкарь больше не пищал, в его голосе слышалось возбуждение.
– Ты чего, Вовка? Не нужно! – видя шальную улыбку на лице Пушкаря, попытался остановить товарища Вадик.
– Да не боитесь, пацаны, я туда – и обратно! Зато представьте, куда мы сможем со стволом дойти! – Пушкарь больше не слушал наставления друзей, он выпрямился и кинулся бегом в сторону лестницы.
– Зря он туда! – растерянно посмотрев на Вадима прошептал Пузырь, но остановить друга они больше не пытались.
Через несколько минут двое мальчишек со своей прогретой солнцем крыши наблюдали как их друг на карточках, как краб, подбирается неподвижному телу участкового. Вовка завладел пистолетом, задрав голову вверх скорчил рожу своим товарищам, и в этот миг рука участкового стальной хваткой схватила его за запястье. На какое-то мгновенье их глаза встретитесь, затем Ленин передвинул ствол к своей груди и что-то хрипло приказал подростку. Вовка заплакал и замотал головой, мокрое пятно расползлось под его штанами.
– Ну же, жми, ссыкло! – донесся вверх резкий мужской голос, а за ним грянул выстрел.
Тело Ленина дернулось и обмякло, ребята на крыше облегченно выдохнули, представляя, что утешительного скажут товарищу, но, когда Пушкарь поднял вверх свое мучительно-заплаканное лицо и встретился глазами с друзьями, они уже все поняли без слов.
– Не надо! – сказал Вадик, но опять только шепотом.
– Не нужно! – повторил Пузырь уже несколько громче.
Но Пушкарь, судорожно вдыхая, побежал в сторону трансформаторной будки, откуда несколькими минутами ранее появился участковый в помятой рубашке.
– Если добежит, то, наверное, позовет нам на помощь, – тихо проговорил Сережа, но тут раздался выстрел и по ушам ударил дикий мальчишеский вопль, оборвавшийся резко и внезапно.
Часть 1. Люди и судьбы
Любаня
Молодая девушка с несбывшимися мечтами. Одна в чужом городе. Такое кого-угодно вгонит в тоску, но Любочка была счастлива. Пьянящее чувство свободы и независимости заполняло разум, вызывало улыбку. Такое дано понять, увы, не каждому. Чтобы вкусить свободу, да еще в чужом городе, нужно родиться в небольшом провинциальном городке, а главное – в закрытом городе. Любино счастье началось с переезда и продолжалось по сегодняшний день.
Одиннадцать классов обид и насмешек, бессонные ночи плача в подушку, все это она оставила позади, вместе с городом, который тоже остался где-то в прошлом. Да и в медицинском колледже было не лучше, подросшие дети перестали дразнить, на смену сарказму и ярлыкам пришло брезгливое безразличие, с последним, к слову, смириться было не легче.
Она стремилась стать врачом, она мечтала быть богатой – открыть свою клинику, что может быть проще? Вакансии медсестер оставались не занятыми, но друзья Игоря высмеивали эту идею уже на корню. Распутная, нищая, в белом халате, – так пропел Гарик, и все смеялись. Игорь не смеялся, но его улыбка означала для Любы – твердое «нет». После этого она устроилась продавщицей, продавщиц друзья Игоря не высмеивали, про них не пелось и не писалось.
Молодая, закомплексованная девушка, слишком полная для своих лет, Люба выглядела гораздо старше своего возраста, не задумываясь многие ровесницы обращались к ней на «Вы», но только не Игорь. Именно он называл ее Любаней, так, как звали родители в детстве, и только он мог выслушать ее и понять. Что такое любовь, Люба поняла сразу после встречи с Игорем. Тихая помолвка в пустующем загсе, улыбки, роспись и дешёвые кольца сделали ее полноправной жительницей Санкт-Петербурга.
Квартира у Игоря выглядела паршиво: обшарпанные стены старой пятиэтажки, забитый машинами маленький дворик. Подъезд, знававший царскую власть, петлял темными коридорами на восемь квартир. В одной из них на первом этаже жили счастливые молодожены. Впрочем, вдвоём они оставались не часто, кто-нибудь из многочисленных друзей или знакомых Игоря постоянно занимал одну из двух комнат старой квартиры. Эти сомнительные друзья и знакомые, половину из которых Игорь толком не знал, часто приносили с собой наркотики и спиртное, отчего квартирка становилась похожей на притон хиппи-наркоманов, но Любаня и это научилась любить.
Питер никогда не бывает скучным. Ей нравилась подземка с ее запахами и сквозняками, она любила автобусы и трамваи с вечными пробками, музеи и дворцы. В овощном киоске без дела не засидишься – знойная жара летом и ненавистный холод зимой, но даже последнее не портило впечатлений. Два года счастья кончились внезапно.
Сны – яркие, цветные и волшебные к Любочке приходили не редко. Счастливые люди видят во сне счастливые сны и ей снился Игорь. Иногда к ней подкрадывались эротические сновидения, обливая потом подушку, а щеки – румянцем. В таких снах ей снился Гарик. Тот самый небритый, хамоватый затейник, вечно бренчащий на дребезжащей гитаре одинаково-пошлые мотивы. Кустистые брови, кучерявый чуб и волосатая грудь выдавали в Гарике выходца с Кавказа, а то, как он раздевал ее глазами, не стесняясь ни друзей, ни Игоря, очень льстило молодой жене.
Этот сон эротическим не был, да и к счастливым снам его не отнести. Во сне Люба снова вернулась в свой город. На этот раз не девчонкой, но взрослой и состоятельной женщиной. Женой, но кого именно, Любочка во сне вспомнить не смогла. Беспамятство и город нагоняли на нее слезы – помнить название города, но забыть об имени мужа, ну как же тут не заплакать? Впрочем, в защиту города можно назвать одно «но» … Фрунзенск – как такое забудешь?
Фрунзенск не изменился, но во сне его улицы были пустынны, а с неба падали крупные хлопья пепла, похожего на снег, только теплые и сухие. Темное небо прорезали яркие вспышки молний, а вместо грома в отдалении рокотал молот – Убхх-Убххх, от этого звука сводило живот. После очередной вспышки молний с неба брызнули крупные капли дождя. Вода падала мимо, избегая Любы и рукотворных предметов, но все-же одну каплю она ухитрилась поймать ладонью. Теплая, маслянисто-прозрачная жидкость, с мокрым чавканьем, как противный слизняк, переползла с руки на юбку и по дырявым колготкам сбежала к ногам. Любочка уже давно не носила колготок, джинсы и брюки заменяли ей юбки, но во сне на ней были именно колготки, в рваных дырках и темной крови.
Проснувшись, она поправила смятую простыню и стыдливо провела рукой в сторону Игоря, – не разбудила ли? Но его половина кровати пустовала. Кое-как выпрямив ноги на кривом топчане, служившим молодоженам спальным местом, Люба смахнула со лба слипшиеся волосы, шаря по тумбочке в поисках стакана с вином, который Игорь часто ставил рядом с собой на ночь. Мужа трезвым она не видела уже очень давно, а если на – то пошло, то видела ли она его когда-нибудь трезвым? Девушка не знала. Удивительно, почему эта мысль пришла к ней в голову именно сейчас, – успела подумать Любаня, прежде чем окончательно встать с кровати и отправиться на кухню в поисках воды. Недопитые бутылки со спиртным попадались в квартире часто, но вода текла только из крана.
Проходя мимо соседней комнаты, Люба остановилась. Из-за двери доносился скрип пружин и женские стоны, – удивительно, сами спим непонятно на чем, а гостям отдаем лучшее место! – успела подумать Любаня и тут же задумалась о том, кем могла быть эта, издающая неприличные стоны, девица, а главное – кто сейчас с ней?!
Осторожно приоткрыв дверь носком кроссовка, тапочек в этой квартире не признавал никто, девушка увидела своего возлюбленного – пьяно трудившегося на одной из подруг Гарика. «Светка, кажется? А может быть и не Светка», – отстраненно подумала Люба. Игорь не обратил на вошедшую никакого внимания, а его пассия, – «кажется, все-таки, Светка», встретившись с Любой глазами, еще шире раскинула ноги и издала горловой-неприличный звук, подтолкнувший Игоря к финальной кульминации. Муж, промычав что-то невразумительное, грохнулся прямо на Светлану, заставив последнюю ойкнуть и засмеяться.
Хорошо, что он у меня такой худой, – успела подумать Любаня и в этот момент Игорь встретился с ней глазами. Никакого укора совести в глазах мужа она не узрела, в них сквозила усталость, безразличие и пустота. «А было ли в них когда-нибудь что-то иное?» – подумала Люба и заорала.
– Вы что, совсем что ли пьяные? А ты, потаскуха, сиськи прикрой! – Любаня не раз видела такие моменты в кино, но сейчас совершенно не представляла, как ей себя вести и что делать.
Светка еще раз хитро хихикнула, но грудь, все-же, прикрыла. Не сильно, а так, чтобы рогатой жене глаза не мозолить. Будучи, мягко говоря, несколько полноватой женщиной, Любаня всегда гордилась размерами своей груди, но сейчас глядя на Светку она подумала с досадой, – «я тяжелей ее килограмм на тридцать, а сиськи у этой потаскухи меньше-то не на много».
Игорь закурил, но по-прежнему хранил молчание и это больше всего взбесило Любаню. Ни угрызений совести, ни испытываемой вины, ни легкого неудобства – ничего, пустота и безразличие к собственной супруге. Нахально улыбаясь Светка прижалась к нему под простыней, лишней в этой комнате оказалась именно Люба.
– «Уйди, не позорься!»
Она кричала что-то еще, но лежащие на диване не обращали внимания на ее слова.
– «Уйди, не позорь себя!»
Она кинула в них бутылкой, но, к счастью промахнулась и в глазах Игоря начало появляться раздражение, пока еще легкое, но хозяином квартиры был именно он. Наконец, она вняла голосу разума и пытаясь сохранить остатки достоинства неспешна двинулась в свою комнату уже зная, что нужно сделать.
Чемоданов и сумок у Брониных не водилось, поэтому нижнее белье, обувь и платья пришлось распихивать по пакетам. Пакетов хватало, но дорогая, новая дубленка и пуховик, отношенные всего один сезон, в пакеты влезать отказались.
– А черт с вами, подавитесь! – в сердцах выпалила Любаня, обращаясь к пустой комнате. Оборачиваться она не стала, в том, что Игорь не пойдет просить прощения, она уже была уверена.
Остановить ее никто не пытался и не накрашенная, растрепанная женщина с размазанной тушью и заплаканными глазами вскоре выбежала на пустую лестничную клетку, всхлипывая и нащупывая ступеньки негнущимися ногами, и с хрустом распахнув парадную дверь ворвалась на пустую и тёмную улицу. Теплая питерская ночь приняла Любаню в свои объятья, дальнейшего плана у девушки не имелось.
Дразня музыкой и мигая огнями, мимо подворотни промелькнуло такси, подав несчастной лихую идею, – «На вокзал, немедля!».
В поношенном кошельке нашлась «пятисотка» для водителя такси, оставалось еще полторы тысячи, но с учетом того, что в вагоне ехать двое суток, про билет на поезд можно было забыть. Маринку Люба сильно недолюбливала, такую завистливую сплетницу еще поискать, но именно она познакомила ее с Игорем, именно она была ее напарницей-продавщицей, и именно она жила на Василеостровской, неподалеку от Игоря. Прихватив поудобней – под мышки свои многочисленные сумки и пакеты, Любаня двинулась к дому подруги.
Ночной Питер блестел огнями и гудел клаксонами, где-то пела гитара, в стороне смеялись подростки. На одиноко-бредущую, прихрамывающую женщину внимания никто не обращал. Дом подруги нашелся не сразу, пришлось покружить по соседним домам, затем сделать крюк и выйти на знакомую улицу, благо – спешить теперь было не куда. Двадцать первая или двадцать третья? – вспоминала Любаня, прицеливаясь пальцем к кнопкам домофона, – а что если ошибусь? А что если спят? Но пути назад больше не было, не возвращаться же к Игорю со Светкой? Когда Люба, как ошпаренная выбегала из зала, Светкина рука под простыней массировала одряхлевший орган Игоря, пытаясь придать тому надлежащий вид, – а что, если они там снова? – от этой мысли Любу замутило. Наконец, решившись, девушка набрала в домофоне номер двадцать три и судорожно вздохнув нажала на звонок.
Она не ошиблась, из динамика раздался заспанный голос подруги, недовольно и требовательно интересующийся, – кто там, черти б вас побрали?
– Марин, открой, это я, Люба, – предательские слезы подкатились внезапно, но все же голос Любы не дал слабину.
– Люба? – протянула подруга, после чего в домофоне повисло молчание.
Любаня словно услышала, как на верху копошатся мысли подруги, – Какая люба? Бронина? Случилось, чего, или как? А мне-то до этого какое дело? – первый час уже на дворе. А если с Игорем что-то? Или еще чего интересного? Раз разбудила, придется открыть.
Через минуту замок щелкнул, извещая звонившую о том, что дверь больше не заперта. Любаня, вздохнув, вошла на темную лестницу, идти ей больше было не куда. Маринка встретила ее на втором этаже, – на этаж ниже собственной квартиры, – вспомнила Люба, и это ей уже не понравилось.
– Марин, я к тебе, это… тут, в общем, такое дело… видишь ли, мы с Игорем поругались… а переночевать мне больше не где… а поезд только утром…
Говоря все это подруге, Люба думала о том, чтобы не сболтнуть лишнего, о причине ухода от мужа Маринке знать не полагалось, но, с другой стороны, за ночным чаепитием она планировала попросить денег в долг – под зарплату, которая обещала случиться на днях, а это требовало информацию, которую так любила ее подруга.
– Подожди, у меня еще спят все, давай тут пока постоим, – остановила ее Марина, – рассказывай, что у тебя случилось.
И Любаня поведала все без утайки, вот только это ей не помогло. Глаза Маринки лихорадочно заблестели, услышав подробный рассказ про измену, но ответила она ледяным тоном:
– А чего ты ко мне сразу? Езжай в гостиницу, а если денег нет – то иди, вон, ночуй на вокзале. И зачем ты столько пакетов-то набрала? Это же Питер, а не деревня!
В одном Маринка была права, – с пакетами нужно было что-то делать. Такси приехало быстро, не прошло и пяти минут, а вот с целью поездки Любаня не определилась. Ночных магазинов она не знала, а кататься по всему городу – дороже обойдется.
– Вы знаете поблизости работающий магазин, где чемоданы продают? – нашлась Любаня.
– Знаю, это через квартал отсюда, туда и пешком дойти можно, – пробурчал недовольный водитель.
– Так мне нужно туда и обратно, за пятьсот довезете?
Чемоданы стоили дороже чем весили, пришлось ограничится тремя огромными спортивными сумками, водитель такси ждал возле входа. В чужой дом возвращаться не хотелось, но дубленка и пуховик не давали Любе покоя, к тому же под дубленкой должно висеть красивое, строгое платье, купленное по случаю для посещения театра. За два года своего проживания в Питере в театр Любовь так и не сходила.
Звонить в дверь не пришлось, ключ неожиданно нашелся в кармане джинсов, – «на автомате прихватила или с вечера не вынула?», за дверью было тихо. «Ушли», – подумала Люба, но тут дверь зала приоткрылась и в проеме показался Светкин сосок, а за ним уже и сама Светка.
– А почему она вернулась? Она же в тебя бутылкой бросила, ты не выгонишь ее за это? – послышался из-за двери дребезжащий голос Светланы, говорила она нарочито-громко, Игорь ответил что-то неразборчивое.
– Сволочи! Это же я жена, а она – никто, она потаскуха! – хотелось крикнуть Любе, но она промолчала. Пятнадцать минут позора, и она навсегда покинет злосчастную квартиру Игоря, – терпи, – приказала она себе.
Платье для театра нашлось сразу, но с дубленкой возникли проблемы. Пуховик кое-как сложился и влез в свою сумку, а дубленка не лезла туда от слова – совсем, – оставить тут? На куски порежу и тут оставлю – пускай эта сучка от зависти лопнет!
Но следующая мысль была более удачной, – если дубленку порезать на куски, то она и в сумки запихнется. А если разрезать аккуратно по швам, то потом и обратно можно сшить. Тупыми ножницами, да трясущимися руками аккуратно отрезать не получилось, но уж как есть, – удовлетворенно подумала Люба, распихивая куски дубленки по разным сумкам. Красиво и гордо уйти у нее не получилось, рука сама на прощанье потянула за край стеклянного серванта. Тот, потеряв равновесие, немного поплясав взад-вперед решил все-таки опрокинуться на бок, расплескивая по комнате осколки своего содержимого. На звон стекла выбежал Игорь с висячим достоинством и гневом в глазах. Кулаки бывшего мужа угрожающе сжались, но, когда обвешанная сумками Любаня устремилась к выходу, Игорь смущенно отскочил в сторону. Муж был на голову выше, но она на двадцать килограмм тяжелей, – вот вам и лишний вес, – пряча улыбку подумала Люба.
Ранний автобус довез ее до работы, девушка вздохнула, посмотрев на часы. Впереди почти три часы ожидания, после которого предстоял неприятный разговор с начальством.
Бледное Питерское солнце лениво розовело на утреннем небе, мимо маленького неогороженного рынка к станции метро заспешили сонные пешеходы. За два года, проведенных в городе, Любане он совершенно не наскучил. Не успев нагуляться по его узким извилистым улочкам, хранящим историю нескольких поколений, не успев посетить даже половину намеченных музеев, не сумев надышаться этим восхитительно-влажным воздухом, обстоятельства вынуждали ее покинуть Санкт-Петербург.
Были конечно же и другие варианты – снять комнату у бабушки на задворках или устроиться жить тут же, в киоске. Последнее, кстати, имело свои перспективы в виде отсутствия платы за квартиру и наличия маленькой уборной – на большее с ее зарплатой рассчитывать не приходилось. Но стать посмешищем для всего рынка, на это Любаня осмелиться не могла.
Рынок оживал вслед за городом, многое киоски гремели металлическими решетками, переругиваясь между собой грузчики таскали ящики и корзины, неприятно скрежеща дном по асфальту мимо нее проволокли пузатый бочонок с квасом. Со стороны остановки к рынку шла Марина с подругами, по тому, как сверкнули глаза у бывшей подруги, Люба поняла, что посмешищем она уже стала. Ну что ж, осталось ждать не долго.
Ромин пикап уже стоял возле киоска, но самого хозяина видно не было. Люба зашла внутрь, пользуясь моментом поговорить с хозяином наедине. По настоящему его звали не Рома, этот загорелый выходец с юга носил какое-то резкое звучное имя, произнести его правильно у продавщиц не получалось.
Сегодня, как и всегда, от Ромы пахло потом, пивом и дешёвым одеколоном, на лице сияла дежурная улыбка. Увидев Любу в тесном проходе, улыбка Ромы несколько угасла, он безошибочно умел понимать, когда разговор зайдет именно про деньги. Денег хозяин вечно недоплачивал, прикрывая себя вескими причинами, но сейчас Люба была настроена больше чем решительно.
– Привет, Рома, мне нужно с тобой поговорить! – как можно более дружелюбно начала девушка.
– Эээ, у меня сейчас времени нет, давай, слушай, поговорим после обеда, – в голосе Ромы появился южный акцент, как бывало с ним всегда в тех случаях, когда он хотел отвертеться от разговора.
– После обеда меня уже здесь не будет! – сухо отрезала Любаня, перекрывая, на всякий случай, корпусом основную часть прохода.
Рома с опаской покосился на дверь, прикрытую мощным Любиным торсом и широко улыбаясь ответил:
– А почему, слушай, не получится, а? Рабочий день еще впереди!
– Я уезжаю. Сегодня. И мне нужны деньги. Сейчас. До зарплаты еще два дня, но я хочу получить деньги сегодня, за вычетом этих двух дней.
Люба всегда завидовала своим знакомым, которые умели вести разговор на повышенных тонах, не вдаваясь в крайности – без крика и истерик. Будучи человеком импульсивным, в минуты волнений она всегда начинала кричать или же подпускала слезы, но сейчас все это было не к месту.
– Слушай, зачем такая спешка, почему не хочешь два дня подождать? – издалека начал Рома.
– Не могу! Мне домой надо, мне тут жить негде, а билет на поезд дорого стоит, – выпалила Любаня и тут же пожалела о своей несдержанности, теперь Рома знал, что ей срочно нужны деньги и ждать два дня она их не станет.
– И далеко ехать? – хитро прищурившись, спросил он.
– Так ты дашь мне зарплату? – Люба уже понимала каков будет ответ и что она сама в этом виновата.
Глаза Ромы облизывали женскую грудь в том месте, где верхняя пуговица блузки, в виду жары, оставалась неплотно застёгнутой. Сложно сказать, как сложился бы дальнейший разговор продавщицы с хозяином, будь первая немного смелей, но Любаня, перехватив Ромины хитрые глазки, быстро застегнула пуговицу на блузке, а по ее щекам расплылась пунцовая досадливая гримаса.
– Денег нет! – Тут же сухо ответил Рома, – у меня в этом месяце знаешь расходы какие? Я хотел зарплату задержать на несколько дней, а через неделю вам премию выдать, но ты же не хочешь ждать?! – заметное ударение на последних словах не предвещало Любе ничего хорошего.
– Как нет? – растерялась девушка, – совсем нет?
– Есть кое-что, но мало, – уныло произнес Рома.
Его пухлый кошелек лоснился крупными банкнотами, но Любане он отсчитал пять зеленых – по тысяче.
– А остальное? – изумилась девушка, глядя как большая часть ее зарплаты оседает в кошельке хитрого Романа.
Зарплата продавщиц на рынке состояла из двух частей – по семнадцать тысяч два раза в месяц, итого, по Любиным подсчетам, она должна была получить никак не меньше четырнадцати тысяч, и это еще без учета премии, которую ушлый Рома не платил своим продавцам уже несколько месяцев к ряду. Протянутые пять бумажек по тысячи рублей показались девушке унижением и обманом.
– Где остальные? – требовательно повторила она.
– А остальные получишь в день расчета. У меня знаешь, какие затраты? Ты думаешь все, что тут, – Рома похлопал внушительным кошельком по своей загорелой ладони, – это мое, да? А за товар платить кто будет? Я же не знал, что тебе сегодня деньги понадобятся, вот если бы ты мне вчера позвонила…
Люба понимала, что позвони она Роме вчера – он бы сегодня вообще не приехал, оставалось только одно – постараться не расплакаться, принимая протянутые купюры.
И все же за билет на поезде этого хватило. Верхняя полка на боку у туалета оказалась незанятой, как обычно и случается с такими местами, но Люба была рада и этому. Домой, она возвращалась домой. Как ее примет отчий дом, для девушки оставалось загадкой, покинула она его не в лучших обстоятельствах. Тень младшей сестры нависала над Любой все детские годы. Такого не должно было случиться, такое положение было не правильным. Но оно было и Люба ничего не могла с этим поделать. Ксюшенька была на два года младше, но во всем остальном она смотрелась гораздо выгоднее, по сравнению со своей старшей сестрой. Стройная и спортивная, она с детства занималась гимнастикой, радуя родителей завоёванными наградами и призами. Училась она так себе, но уже в семнадцать лет Ксюша неожиданно выскочила замуж и уехала работать в Мексику. Когда младшая сестра объявила о своем бракосочетании, Любочка была вне себя от восторга. Нет, вовсе не радость за сестру заставляли девушку сиять и искриться, она живо представила реакцию родителей, главным из которых несомненно был отец. Мало того, что девушка выходит замуж в свои, едва исполнившиеся семнадцать лет, да еще и улетает за океан к мужу. Да и муж – фрукт еще тот, надо же, – Итальянец?! Но ее муж был врачом, занимавшим вакантную должность в частной клинике в Мехико и карьера младшей сестры, обещала быть такой же убедительной. Отъезд Оксаны во многом и повлиял на дальнейшую судьбу самой Любы. Даже когда младшей сестры в доме не стало, ее все равно продолжали ставить в пример, – ну кто такое потерпит?
Мимо ее полка-места всю дорогу сновали помятые пассажиры, с тамбура тянуло запахом сигарет. Дверь туалета хлопала не переставая, но Люба ехала в собственных мыслях. Не предупредив родителей о прибытии, она ставила свое возвращение в весьма сомнительную ситуацию, к тому же, для того, чтобы попасть в город нужно получить разрешение коменданта. А без письменного уведомления кого-нибудь членов семьи комендант мог и отказать во въезде. Вся в сомнениях и невеселых раздумьях Любаня тряслась на своей верхней полке.
Отдельной станции с названием Фрунзенск в природе не существует, как отсутствует на картах и город с таким названием, вместо нее была грузовая технологическая станция с названием Подлесная, где поезда дальнего следования проходили беглый станционный осмотр и заправлялись питьевой водой. Двери вагонов во время стоянки на станции пассажирам не открывали, да и стоянка там редко превышала интервал более пятнадцати минут. Для того, чтобы покинуть поезд, Любане пришлось побеседовать лично с поездным бригадиром. Письменного разрешение на руках у нее не имелось, но после пяти минут слез, мольбы и уговоров краснолицый усатый здоровяк соизволил набрать номер коменданта станции и тот выслал наряд для встречи. Наряд состоял из одного полицейского, в сопровождении двух вооруженных солдат, никого из встречающих Любаня не знала. Но в душной комнате, расположенной на втором этаже здания вокзала, девушку встретил знакомый с детства друг отца – улыбающийся дядя Лёня.
Леонид Васильевич за два года совершенно не изменился, разве что набрал лишние килограммы, но на его солидную мужскую фигуру они не сильно испортили, чего никак нельзя было сказать о Любане.
– Ну здравствуйте, Любовь Николаевна! На время к нам приехали, или как?
– Или как, – не сдержав улыбку, ответила Люба, – надеюсь, что так. Но я о своем приезде заранее не предупредила, это ведь не будет проблемой, дядя Лёня?
– Нарушаете, Любовь Николаевна! – сурово ответил комендант, но его глаза говорили обратное.
– Ну, вот я и дома! – подумала Люба. Она попыталась оживить в памяти такое родное и знакомое лицо Игоря и вдруг поняла, что совершенно его не помнит. Она помнила Питер, помнила его улицы и дома в тех местах, где ей часто приходилось возвращаться домой с работы, помнила запах станций у питерской подземки, да-да, для Любы каждая станция имела свой собственный, неповторимый питерский запах, не слушая диктора, с закрытыми глазами, девушка могла безошибочно определить станцию, где находится, но лицо и квартира бывшего мужа навсегда стерлись из Любиной памяти.
– Надо же! Целых два года я думала, что обретаю свободу, а прожила, как в бреду…
– Ну будет тебе, будет! – заботливо похлопал по плечу улыбающийся Леонид Васильевич, – отец побурчит и примет, ну ты ж его знаешь!
Кирилл
В «Бородаче» было шумно, крутящиеся шары цветомузыки пестрили ярким мигающим светом, лезли в глаза, заставляя Кирилла противно морщиться, – эдак и до мигрени не далеко, а настроение и без того паршивое. Молодой человек не любил дни рождения – хорошие подарки все-равно не подарят, приходилось сидеть и делать вид, что тебе очень весело. Настоящих друзей у него было не много, а вернее сказать – почти никого, кроме Борика, разумеется. Борик, впрочем, сам в друзья никогда не набивался, но так случилось, что кроме него Кирилл совсем ни с кем не общался, естественно, не считая работы. По настоящему его звали Вячеслав Борисов, но, ни настоящее имя, ни его фамилия, Борику совершенно не подходили. Это он вытащил Кирилла посидеть в баре, а заодно и сыграть в боулинг, – не сидеть же тебе одному дома в свой день рождения!
Бары Кирилл не любил органически, к спиртному его организм относился скептически, особенно на другой день после праздников, да и боулинг он, мягко говоря, недолюбливал. Если на-то пошло, Кирилл совсем не любил шумные места и шальные компании, но Борик не оставил ему права выбора.
– Выбирай, Кирюха, или бильярд, или боулинг! А не то, мы с девчонками к тебе в хату завалим и проведем там всю ночь, не выставишь же ты нас за порог? Ночью. Пьяными.
Из двух зол выбирают меньшее, и Кирилл решил, что его игра в боулинг не наделает столько смеху, сколько могут принести неумелые действия в тесной бильярдной. Он просил своего друга забыть про нелепую затею с девчонками, но Вячеслав был непреклонен.
– Пора, Кирилл – что б больше не курил! – ответил он на прощанье, когда они в пятницу уезжали с работы.
Кирилл и без того не прикасался к сигаретам, – но от таких дней рождения можно и запить, – грустно подумал он, ожидая за заказанным столиком Славку с девчонками. В последний раз они сидели вместе с Бориком в преддверии Нового Года в этом же самом «Бородаче», за этим же самым столиком. Вячеслав без труда находил себе новую девушку, когда его неуемный юмор начинал раздражать бывшую «Миссис-Борик», а заодно и знакомил Кирилла с «подружками невесты». На новый год он привел двух высоких подпитых девиц с улыбками до ушей, и с одной из них познакомил Кирилла. Алла, или Алена? – Кирилл не помнил, но зато хорошо запомнил пьяные выходки своей предполагаемой новой подруги.
– У тебя Гогольский профиль! – это был единственный из самых осмысленных комплиментов его не сложившейся половинки.
Кирилл сомневался, что размалеванная блондинка имеет представление о том, кто такой этот Гоголь, но комплимент удался, посетители соседних столов ржали, как кони. После того, как Алла-Алена обмакнула ноготь в его бокале с шампанским, Кирилл не выдержал и под предлогом уборной, через заднюю дверь просочился на улицу.
Настенные часы показывали уже четверть пятого, Борик задерживался. В семь часов вечера Кирилл непременно должен быть дома – ровно в семь часов позвонит отец! Его родители почему-то не признавали существование сотовых телефонов и по старинке пользовались городским.
Неклюевы старшие вот уже неполных два года обитали в Москве, его отцу – доктору биологических наук предложили работу в одном из престижных институтов столицы и тот вместе с супругой перебрался туда. Сына решено было оставить во Фрунзенске, – «ты должен доказать, сынок, что не просто сын Неклюева, но и сам являешься важной и незаменимой ячейкой современного научного общества», – так напутствовал отец перед отъездом. Григорий Данилович являлся занятым и целеустремленным человеком – воплощение ума и спокойствия, и эти качества он намеревался увидеть в сыне. Мать скучала и под разными предлогами звонила Кириллу по несколько дней в неделю, но отец был непреклонен, – «ты его слишком балуешь, а он, знаешь-ли, уже не мальчик». И звонки родителей стали реже, теперь Кириллу звонили только с поздравлениями – Рождество и день рождения.
В половине пятого, нетвердой походкой и в окружении двух девиц, в шумный «Бородач» ввалился изрядно подвыпивший Борик.
– Кирюха-брат, он мне так рад! – закричал он с порога, тыча пальцем в одинокого Кирилла, к счастью, большинство посетителей бара-боулинга не обратили на это свое внимание.
– Мне в семь часов нужно дома быть, не забыл? – спросил Кирилл у товарища
– Да тут идти-то минут десять, выйдешь без пяти и в семь уже дома будешь. Знакомиться, кстати, это – Ира, – представил Славка одну из двух девушек в короткой мини-юбке и с загорелыми ровными ножками, – Но ты сейчас не на нее смотри, она со мной, не облизывайся, а это Катя! – представил он вторую спутницу.
Кирилл встал и галантно пожал девушке руку, Катя оказалась на пол головы выше него, с застенчивыми глазами и скромной улыбкой. На Катерине красовалось белое платье, скрывающее ноги, но выставляющее на показ соблазнительное декольте, не опускать взгляд ниже карих глаз для Кирилла было совсем не просто.
– Ну, чего затих, замысловатый лирик? – Набросился на него Вячеслав, видя, как его друг неловко краснеет, – где же твои комплименты? Я знаю, ты их еще с вечера заготовил.
-«Редкостная скотина, этот Борик», – подумал Кирилл, изо всех сил пытаясь сохранить улыбку и не выплеснуть содержимое своего бокала в лицо другу.
– Рада нашему знакомству! – выручила его Катя и сердце юноши дало сбой.
К вечеру народу в баре прибавилось, за соседним столом над глупой шуткой смеялась пьяная шатенка, кто-то безжалостно фальшивил в караоке. Когда-то в этом городе и сходить было не куда, но за последние десятилетия Фрунзенск окреп и разросся, – мы живем в неправильном шахтерском захолустье, – сказал как-то старый друг отцу Кирилла, и у Неклюева-старшего стало одним другом меньше.
– Ну как, Кирюха – голова, два уха, готов к тому, что я тебя в боулинг разгромлю? – после очередного тоста за здоровье именинника и вытирая губы рукавом рубашки, вставая с места спросил Борик.
Прихватив бокалы, компания молодых людей отправилась к купленной дорожке. Глядя на мощную спину своего товарища, пьяно шатающуюся взад-вперед, как полосатый маятник, Кирилл в очередной раз подумал о превратностях судьбы. Кто бы мог предположить из посторонних людей, наблюдавших со стороны как пьяный Борик, извиняясь и чертыхаясь, отпуская во все стороны сальные шутки пробирается к освещенной дорожке с шарами для боулинга, что этот неряшливо-одетый и небритый молодой человек работает аспирантом в Научно-исследовательском институте имени Фрунзе? Когда-то в этом слишком маленьком, слишком тесном городке почти все жители знали друга-друга, но с тех пор минуло более двух десятилетий, нынешний город стал более многолюдным и о том, что тебя непременно увидят соседи или товарищи по работе можно было беспокоиться не сильно, – хотя, какой там не сильно, Борика такие вещи навряд ли заботят.
Шары катали ребята по парам, что несколько подняло унылое настроение Кирилла. Пьяный Борик катал сильно, да и врожденная везучесть играла вместо него, но хохотушка-Ирина мазала беспощадно, даже Кирилл по сравнению с ней выглядел на высоте. Катя, выбившая два Страйка подряд, принесла победу себе и Кириллу.
– Ребят, спасибо всем за отличнейший день рождения, мне было весело с вами! – искренне произнес Кирилл, – но долг зовет, в девятнадцать – ноль-ноль я обязательно должен быть дома.
Скорчивший недовольную гримасу Борик воздержался от комментариев, а Катерина изящно отказалась от предложения «проводить», после чего улыбнувшись добавила:
– Была бы рада встретиться снова!
И воодушевленный Кирилл без промедления побежал домой. До входной двери, запыхавшийся и усталый, он добежал без двух минут до назначенного времени, а ровно в семь зазвонил телефон.
Леший
Кажется, он не плакал, во всяком случае Алексею Татькову очень хотелось верить именно в это. Но восемь лет, – за что, ребята? Не убивал он этого мужика, или все-таки убил? Хотелось бы и на этот вопрос ответить утвердительно, хотя, кто теперь скажет точно? Да нет, не такой он человек, Татьков Леха рубаха-парень, он мог напиться и мог подебоширить, пошуметь, разбить витрину, но убивать человека – это уже совсем другой коленкор. У него же и до драк доходило-то редко, до настоящего махалова человек – на человека, хотя комплекция ему позволяла. Метр девяносто, ну, если бы не искривление позвоночника, да и в плечах – косая сажень. Но труп был, и это факт. И пьянка была – ее ведь тоже не отменишь. После пьянки в доме обнаружили труп с воткнутым ножом под ребра, а в другой комнате беспробудным сном спал пьяный Леха. Очнулся он уже в тюрьме, верней в тесной камере два – на два метра, – в СИЗО, – пояснил ему равнодушный сосед. Хилый, тонкий, с жиденькой бородёнкой, макушкой Алексею едва до плеча доставал, а поди ж ты – тюрьмы не боится. Смотрит смело, даже с вызовом, такому все беды по карману. Ну а Леха приуныл. Нет, тюрьмы с побоями он не боялся, ну так, разве что только малость, но дверь с лязгом отгородила его от общества, да и решетки на окнах оптимизма не прибавляли.
– Да нет, не убивал я, гадом буду, – прошептал в усы горемыка-Леха.
Вот так он и на суде ответит, – товарищ … нет, не товарищ, – «гражданин судья, не убивал я, жизнью клянусь. У меня последняя драка-то была только в школе!
Были у Лехи драки и после школы, в ПТУ – хоть отбавляй, но по большей части все это было не его затея. Люди добрые, гражданин судья должен поверить!
…
Не поверил…
Но, кажется, Леха не плакал…
Две недели предварительного заключения выдались особенно долгими – в тесной камере, да в ожидании неизбежного, – в душе-то он понимал, что свидетелей нет, вину свалить больше не на кого. Татьков держался. Не ел, не спал, но держался. Затем случился этап, то событие, о котором мужики по камере изолятора говорили часто и с разными эмоциями. Леха и это перенес стойко. Но когда за ним хлопнула тюремная дверь, Татьков обернулся и понял, что свобода и общество остались где-то далеко за плечами, теперь он изгой, враг общества. Подлый, презренный, коварный убийца, да еще и алкоголик.
– Радуйся, – сказал адвокат, – убийство-то с отягчающими, а тебе всего восемь лет дали!
Да только чему ж тут радоваться? И Леха заплакал. Когда к нему подошли первые, бритые на лысо нагловатые сокамерники, он едва сдерживал слезу.
– Как звать-то тебя, человече? – спросил коренастый в рваной майке, с куполами на предплечьях.
– А в натуре, как звать-то меня, вернее, как представиться? – пронеслось в голове у Татькова.
По имени? По отчеству? Или по фамилии? Подпольных кличек Леха не имел. Зеки ждали, неподвижно разглядывая Лехину одежду. Спешить им здесь было некуда.
– Лёшей, – неожиданно выдал Алексей свое по-детски уменьшительное имя.
Но язык и тут подвел его, предательские слезы навернулись на глаза, закрыв на миг его от угроз и от этого мира.
– Леший, – прозвучал его голос.
– Леший, – повторил коренастый.
Мужики за его спиной ехидно захихикали и вдруг умолкли. Леха обхватил голову руками, закрывая залитые слезами щеки, и завыл в полголоса. Кто-то взял его за локоть.
– Ну, проходи, Леший, вон те нары свободны!
Следующие полгода прошли как во сне. Как в страшном сне, – так будет правильней. Утренний звонок выводил Татькова из полусонного ночного бдения и после однообразного завтрака начинались полусонные будни заключенного. От работы он не отлынивал, потеть за деревообрабатывающим станком по восемь часов в сутки было утомительным, нелегким делом, но даже это было лучше, чем пребывание в общей камере тюремного барака, где занять себя развлечением представлялось задачей нерешаемой и тревожные мысли роились в голове, будто улей, – невиновный или убийца? Заслужил или невинно-посаженный? Но хуже прочих была жирная мысль о последствиях, – что будет дальше? Да и будет ли это «дальше» вообще, – Леха не знал.
Мучаясь без сна по пять-шесть ночей в неделю, переходящих в будни страдальца, Татьков не представлял, как долго он сможет терпеть подобное испытание. Очень часть ему грезилась скорая погибель и иногда эта мысль несла с собой утешение и покой, – «отмучаюсь, не иначе!». Но бывало, что мысль о небытие тревожила душу сидящего, ввергая того в непроглядные пучины паники. Не дотянет, – понимал Леха, вздыхая сквозь слезы, – «не дотяну!».
Так пробегали дни, в этих мыслях проползали недели, и вот позади остались долгие три месяца, после чего Лехе должно было «полегчать немного», – как обещал ему сосед через койку.
Не полегчало. Татьков приобрел круги под глазами и сильно потерял в весе, – то, что для других было «хатой», домом для него так и не стало. И более того, с каждым днем становилось все хуже – днем он теперь практически не разговаривал, отвечал однозначно, да и то лишь изредка, по необходимости, зато долгими ночами он часто беседовал сам с собой, представляя напротив себя невидимого собеседника из числа тех людей, которых знал в прошлой жизни. В жизни – до тюрьмы. О чем бы не велись эти беседы, Леха всегда пробуждался в слезах.
Везение пришло к нему неожиданно, спасение проглянуло оттуда, откуда он совершенно не ожидал его увидеть. Дело было в следующем, будучи в третий раз за неделю ночным дежурным по мытью коридоров, исключительно по собственной инициативе, Татьков как-то ночью встретил начальника тюрьмы Ларионова. Не часто такое случалось, но иногда положение обязывало Анатолия Дмитриевича совершать ночные обходы во вверенной ему трудовой-исправительной колонии строгого режима, где имел величайшее несчастье отматывать свой срок горемыка-Татьков. Дело было в Перелёшино, что по началу вызвало бурный смех у Татьковских сокамерников, – «Леший в Перелешино». Впрочем, Татьков и не знал названия места, где героически отбывал свое наказание. Слышал на суде, но не вдаваясь в подробности, – «какая разница, где стоит его шконка?».
– Трудишься? – этот вопрос несомненно был адресован именно Татькову, за неимением в столь поздний час иных работающих единиц.
– Так-точно, товарищ начальник, тружусь! – попытался выдавить улыбку Леха.
– Да не начальник, палач…
Над этими словами Леха еще толком не успел задуматься, как начальник тюрьмы продолжил говорить непонятное.
– Напомни, Татьков, сколько лет тебе дали в целом?
– Восемь лет, товарищ начальник!
– Восемь, – задумчиво взвесил Ларионов и досадно поморщился, – да не называй меня так – «товарищ начальник», не на построении же!
– Виноват, Анатолий Дмитриевич, буду учитывать!
– «Виноват», – снова передразнил его начальник колонии, и многозначительно протянул, – в о с е м ь… а напомни-ка, как долго ты уже здесь отбываешь наказание?
Месяц? Два? Три? – Леха на помнил.
– Почти-что три месяца, Толь, – ответил за него кто-то из сопровождающих офицеров колонии.
– Почти-что три месяца, – снова повторил чужие слова начальник тюрьмы и переглянулся с ответившим офицером, оба понимали неизбежное – погибнет при попытке сбежать, или повесится.
– Ну вот что, Татьков, есть варианты получше! Ты про исправительные колонии, состоящие при химкомбинатах и тому подобное слыхал? У меня есть к тебе деловое предложение. Такое дело тут, значится… Скажем так, у тебя есть возможность перебраться отсюда в другое место. Работа тяжелая, врать не стану, но и условия отбывания, там соответствующие – деревня для заключенных или общежитие закрытого типа – я не знаю, но в любом случае, на тюрьму уже меньше похоже. Есть такой закрытый город в России – про Фрунзинск-19 слыхал? Там на ночь в камерах не запирают, а днем работа на открытом воздухе. Есть, правда определенный риск, ну а куда ж без него, за все хорошее в этой жизни приходится расплачиваться. В общем, если такие условия по тебе, утром жду у себя в кабинете – приходи, в бумагах распишешься.
Следующие две недели прошли как в тумане – в такую удачу Алексей Татьков поверить не мог. Но ожидания его не обманули, этап действительно состоялся, только о конечном пункте назначения ему заранее никто не сообщал. Окно вагона покрывали трещины и толстые стальные прутья, о станциях, мимо которых проезжал поезд, можно было только догадываться. Хрипловатый динамик вагонного радио крутил по кругу сорок две песни и монотонный стук колес вносил больше разнообразия, чем эта унылая, пресноватая музыка. Отзвучали «городские цветы» и Татьков перевел взгляд на соседа напротив, – широкоплечий бородач в очередной раз притопывал свою любимую, – «что те надо» – топ, «что надо» – топ, но в глазах соседа эмоций не было. За окном медленно пробегали макушки сосен, а над ними проплывала луна.
В семь утра поезд остановился, но отголосков бормотания пассажиров, сопутствующих таким остановкам, в вагоне с решетками никто не услышал. Конвой дал команду – «идти в сторону выхода» и заключенные нехотя потянулись в тамбур. Кроме двенадцати небритых мужиков, укутанных в одинаковые телогрейки, этим утром на станцию больше никаких пассажиров не вышло. Татьков обернулся и с удивлением отметил, что их вагон в какой-то момент оказался прицеплен к грузовому поезду.
Новый конвой действовал без промедлений, досматривать заключенных они не стали, личные вещи никто не проверил и после короткой переклички фамилий, Татьков с попутчиками уже трясся в кузове военного грузовика. Четверо сопровождающих солдат с автоматами, по виду – «срочники», как решил про себя Алексей, с расспросами к ним не лезли, но внимательно и с интересом рассматривали вновь прибывших. В их взглядах враждебности не просматривалось, лишь нескрываемое любопытство, а за солдатами начиналась свобода. Серый брезент, туго-обтягивающий металлический остов кузова, заканчивался пустотой, открыто зияющей прямо за спинами молодых парней с автоматами, и двенадцать заключенных смотрели туда с вожделением. Впрочем, солдаты на эти взгляды никак не реагировали.
Грузовик, громко просигналив, остановился за воротами какого-то завода или комплекса, – поди ж их, разбери. Солдаты ловко выпрыгнули из кузова, одинаково топнув каблуками сапог по асфальтированной дороге. Заключенные переглянулись, но своих мест не покинули, перед этапом инструкции выданы четко и ясно, – «без команды не двигаться, а иначе – побег!».
– Ну, чего расселись, отдельного приглашения ожидаете? – высокий, поджарый мужик в пагонах капитана заглянул в кузов с заключенными, – давайте, по одному и на выход.
Капитан старался говорить грозно, но веселые глаза выдавали говорившего с головой, за его спиной весело перешептывался конвой. Из наплечной сумки он извлек лист бумаги и положив его поверх папки стал быстро называть фамилии вновь прибывших.
Внутри огороженного забора оказался не завод, как Татьков выяснил позже, это была территория общежития для отбывающих наказание. Их повели к ближайшему зданию, Леха обернулся – забор выглядел более чем надежно: в высоту метра четыре бетонного монолита, поверх бетонки толстый моток колючей проволоки, но конвой за ними не двинулся и створ ворот, через которые только что проехал военный грузовик, закрывать не спешили, – иллюзия, но иллюзия свободы!
Внутри общежития витали ароматы казенных коек, на входе за полупустым обшарпанным столом скучал усатый сержант.
– Принимай, Терентьев! – обратился к нему капитан, протягивая лист бумаги с фамилиями заключенных.
Общежитие состояло из четырех этажей, Татькова разместили на третьем. Длинная, но узковатая комната была рассчитана на шестерых человек, Алексея разместили вместе с бородатым любителем рэпа. Четверо первых постояльцев уже заняли лучшие места, и новички приняли койки возле двери, знакомств в тот вечер никто не завязывал.
Стоящие боком к стене шкафы частично мешали ходить вдоль комнаты, но кое-как разделяли пространство, оставляя надежду на уединение личности, входная дверь осталась не заперта. Татьков не выдержал и протиснулся к окну, отодвинув рукой занавеску он долго всматривался в открывающийся мир. Мир, который не имел решеток.
Окно частично закрывал забор, но все равно, если смотреть поверх колючей проволоки, где-то вдалеке виднелись огни. Эти манящие, далекие огни означали близкое расположение города, где-то там за освещенными пятнами света жили люди. А последнее означало, что и Леха Татьков теперь снова мог жить. По-человечески, ну, или почти по-человечески. Этой ночью, впервые за несколько месяцев, Леший спал без кошмаров и сновидений.
Вадим
По большому счету жаловаться Вадиму было не на что – кто еще из его друзей и знакомых мог похвастаться новеньким, дорогим велосипедом, грациозно и с легкостью преодолевающим городские бордюры и бездорожье окрестных пустырей? Или современным компьютером с мощным процессором и видеокартой последнего поколения, на котором запускались все новые игры с немыслимой графикой. На что вообще могут жаловаться подростки? На отсутствие тех самых друзей и знакомых, перед которыми можно похвастаться своими подарками, но это уже другая история.
Друзей у Вадима не было вовсе, да и какие друзья, если вся жизнь в переездах? Москва, Ростов, Нижний Новгород, Воронеж – и все это за каких-нибудь неполных двенадцать лет. Отец Вадима имел очень редкую и мало востребованную специальность – обеспечение бесперебойной, безопасной и эффективной работы блоков атомных станций, а по тому и выбор городов, где его специальность могла быть востребованной, был мягко говоря, несколько ограничен, не говоря уже о конкуренции.
Последним городом, из числа покинутых семьей Вадима, была Москва. Но, вопреки ожиданиям и здравому смыслу, в столице Вадику не понравилось категорически. Все свое детство мальчик слышал, как его родители всеми правдами и неправдами пытались перебраться в Москву, что, судя по их разговорам, – было делом весьма затруднительным, чему способствовала опять-таки профессия отца. И вот когда желание осуществилось, столичная жизнь Вадиму очень быстро наскучила. Большинство доступных музеев, а ходить по музеям мальчик очень любил, кончились в первые два-три первых месяца и дальше началась обычная рутина. Пешком до школы все-таки далековато, а в общественном транспорте вечная толчея и народ. Собственно, последнее и послужило причиной для своеобразной неприязни к городу, будучи по своей природе скромным и необщительным, Вадик всеми силами пытался избегать большого скопления людей, в Москве подобное являлось задачей попросту невыполнимой.
Школа – дом, из дома – в школу, на улицу мальчик без надобности не выходил, так продолжалось два с половиной года, после чего, к великому удовольствию Вадима, его отцу предложили переехать в Фрунзенск. По началу мальчик думал, что переезд – это веселая шутка родителей, так как будучи любознательным подростком он быстро узнал, что города с таким странным названием в России просто не существует. Как выяснилось позже, тут он ошибся.
Сменить место своего проживания мальчик хотел всеми силами, но родителям об этом было знать совсем необязательно, тем более, если он планировал под очередной переезд получить с них какой-нибудь подарок, а он планировал – да еще как!
– Мам, мы опять переезжаем? – тоскливым голосом начал он, – а я уже с ребятами подружился, неужели мне снова придется на новом месте новых друзей искать?
Тут он не ошибался, родителей действительно тревожило чувство вины за частую смену обстановки у своего единственного ребенка, но что они могли дать взамен? – обещание того, что он заведет себе новых друзей, а со старыми можно будет общаться дома по компьютеру, и тут оказалось, что компьютер Вадика для видеоконференций уже устарел. Отец был с этим категорически не согласен, но в конечном счете, сдался и он. В итоге, на новое место жительства Вадим переехал уже с новым компьютером, – чтобы он не скучал один дома, и с горным велосипедом на смену «салюта», – чтобы он не скучал на улице без компьютера.
В общем, так получилось, что у Вадика было все, только похвастаться своим богатством мальчику было не перед кем. В Москве у него и правда остались несколько приятелей из числа школьных знакомых, с которыми он нередко играл в компьютерные игры, но настоящими друзьями за двенадцать лет своей жизни этот ребенок так и не разжился.
Фрунзенск разительно отличался от Москвы, и Вадим нередко вспоминал с тоской вид из окна в недавно-покинутой московской квартире, открывающийся на Лермонтовский проспект, по которому и днем, и ночью двигался непрерывный поток автомобилей. Жалеть особенно было не о чем – четырнадцатый этаж вызывал боязнь и головокружение, да и две комнаты, против одной – это тоже хороший бонус, но вид из окна их новой квартиры навивал на мальчика тоску и уныние. Типовой дворик с простыми качелями и высокие тополя, безо всякого смысла посаженные по периметру двора. И ничего не радует глаз, за две недели своего пребывания в городе Вадим не заметил ни одной надписи на заборах и ни единого следа граффити, – аскетический город со следами социалистического прошлого, выстроенный для стандартного населения пролетариата. Он бы не удивился, увидев в городе отряд пионеров, впрочем, этого не случилось, зато с местными хулиганами Вадик познакомился легко и по-быстрому – синяк под глазом и оттопыренное ухо сделали двор чужим и неинтересным. Хуже всего было то, что двое из четырех хулиганов, научивших мальчика «не обижать сорняки», учились вместе с ним в одном классе. Впрочем, через два дня начинался май и впереди было целое лето – хватит на то, чтобы обжиться и свыкнуться с новым местом.
Кирилл
Из всех дней недели самым ненавистным для Кирилла был вторник. Проработав два года в крупном научно-исследовательском институте, молодой человек начинал постигать все тонкости и нюансы своей работы. Специфика работы института, а именно большая часть научно-исследовательской деятельности, целиком и полностью ложилась на плечи сотрудников института, а это, в свою очередь, не терпело простоя, – как постоянно подчеркивал начальник отдела физико-химической биологии и биотехнологии, доктор химических наук – Федор Владимирович Бучневич. Под этим самоотверженным девизом кто-нибудь из младших научных сотрудников нередко выходил дежурить в субботу или воскресенье. Работа в нетрудовые дни была, что называется, – не бей лежачего, но реактивы и объекты исследований требовали внимания, а главное – присутствия и несколько «везунчиков» из числа аспирантов выходили дежурить с переносом выходного дня на начало недели. В связи с такими дежурствами, понедельники в институте встречали прибывающих сотрудников пустынными коридорами и закрытыми кабинетами, а вся основная деятельность оживала во вторник.
Но грядущее утро сонного понедельника принесло Кириллу усталость и головную боль – ожидаемые последствия после празднования дня рождения, с таким началом будничной недели ничего хорошего в перспективе не предвиделось. Проблемы начались уже с утра – в холодильнике закончились яйца и сливочное масло, а значит – ни тостов, ни омлета соорудить было не из чего. Как выяснилось позже, закончился и кофе, – пенек с глазами! – обругал себя Кирилл, запивая крекеры теплой минералкой. Институт находился на другом конце города, хотя понятие слова «город» и сам Фрунзенск были не рядом, – «Городище», как называл его Борик, и по мнению Кирилла этот термин больше походил на правду. Тем не менее, пешком до работы было далековато, а общественный транспорт, во всяком случае та его составляющая, на которой можно было доехать до места работы, навевала тоску и уныние уже при одном внешнем виде. НИИ имени Фрунзе располагался на краю города и из других учреждений, стоящих неподалеку, были: центральная областная больница имени Склифосовского и исправительная колония общего режима, приписанная к Фрунзенскому химическому комбинату, именуемому в народе просто – «Химки». Сам же химкомбинат находился в другой части города возле АЭС, – «Химки там, а химики тут», – пошутил как-то на эту тему неутомимый Борик, завидев колонну заключенных в казенных телогрейках.
Проще всего было бы запрыгнуть в автобус, благо, что попутчиков в эту часть города утром набиралось немного, но вспомнив о тесных сиденьях гремящего автобуса с салоном, пропитанным запахом выхлопных газов, Кирилл решил воспользоваться электро-самокатом. Прогноз погоды предвещал мелкий дождик, но в утренние часы небо выглядело безоблачным и безобидным, – «ничего, авось не промокну». Пропищав звуковым сигналом самокат включился и плавно тронулся с места, дисплей показывал сорок процентов от полного заряда аккумулятора, – еще и зарядить забыл! – обругал себя Кирилл в очередной раз за это утро.
По улице Интернационала молодой человек проскочил быстро и выехал на более-менее оживленный Рабочий проспект. Дорожное покрытие на проспекте было терпимым, но кое-где попадались солидные ямы, проехать которые на маленьких колесах электрического самоката представлялось делом весьма затруднительным и Кириллу приходилось время-от времени выезжать на дорогу. На углу пересечения с Маяковской улицей его обсигналил красный ЛиАЗ, едущий в том же направлении, – «Склифа», остальные буквы из названия больницы на табличке с указанием маршрута не уместились. Кирилл прижался к обочине, встретившись глазами с полной девушкой, обмахивающей лицо сотовым телефоном в тщетной попытке избавиться от духоты немытого салона и порадовался своему решению – ехать на самокате. Автобус гремел и трясся, из выхлопной трубы шел омерзительный черный смрад, – сверну на Карла Маркса и срежу дворами, – решил Кирилл, вдоль дороги ему ехать больше не хотелось.
От своих друзей и знакомых он часто слышал одно и тоже, – как сильно им «приелись» названия улиц, но Кирилл любил старый Фрунзенск именно таким, каков он был. Изначально город был заложен в тысяча девятьсот сорок седьмом году, когда власти Советского Союза, умудренные горьким опытом второй мировой войны, решили вложить усилия в науку и технику, а именно – развивать военные технологии, чтобы иметь преимущество над потенциальным врагом. Так был заложен Комсомольский комбинат химической промышленности, положивший основу существованию города. Отец рассказывал, что изначально Комсомольск на Дону насчитывал две тысячи жителей, в основном из числа строителей и рабочих, ютившихся в продуваемых ветрами бытовках и двухэтажных тесных бараках, которые они же сами для себя и возвели. Город изменился спустя десять лет, когда в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году было окончено строительство атомной электростанции имени Фрунзе, которая дала название и новую жизнь нынешнему городищу. В семьдесят седьмом было окончено строительство научно-исследовательского института – грандиозного по размерам сооружения, имеющего девять этажей в высоту. Но о том, что институт имеет целых шесть подземных этажей, даже в нынешнем Фрунзенске мало кто знает. Сам Кирилл, будучи аспирантом, имел доступ от первого – до четвертого этажа, где и находились основные исследовательские лаборатории, иногда по мелким поручениям руководства он спускался на минус-первый этаж, где располагался институтский архив. О том, что могло иметь место на других этажах здания, среди многочисленных младших научных сотрудников НИИ ходили легенды, которые старший научный персонал института просто никак не комментировал. Последнее было нормальным, так как работая и проживая в городе «закрытого типа» люди быстро привыкают к секретности. Да, о чем тут говорить, если в месте проживания, в паспорте, у всех жителей числится – «Фрунзенский жилой массив», а за пределами города никто и не подозревает про существования Фрунзенска-19.
Впрочем, так было не всегда, в девяностые годы Фрунзенск «рухнул» ко всеобщему вниманию – на общее обозрение и город закрытого типа был бессовестно рассекречен. Правда, внимания на это в то время никто не обратил, после развала Советского Союза всех мучали иные вопросы. Не имея собственных заводов и фабрик, выпускающих продукты питания, город захирел и осунулся, появились двухэтажные дома с выбитыми окнами и пустыми квартирами, жители города и квалифицированные рабочие разбегались на заработки кто-куда. Многие бомбоубежища стали жертвами «предпринимателей нового времени» – так появились пресловутые «подземные киоски», так оставшиеся жители некогда закрытого города узнали о существовании подземных коммуникаций, – «Город под Городом», как окрестила заголовки первых страниц городская газета «Вестник Ленина». Впрочем, и на эти публикации в то время внимания тоже обращали не особенно.
К середине двухтысячных Фрунзенск снова получил статус закрытого города, при чем на этот раз, засекретили его основательно. Ни единого упоминания в газетах, ни одной статьи в интернете – о существовании города знали лишь сами жители этого города, да и те находились под действием документов рекомендательного характера, запрещающих упоминание о месте своего проживания – Фрунзенский жилой массив и никаких компромиссов! О разглашении третьим лицам сказано было не мало – проводилась работа в школах и иных заведениях учебного плана, регулярно проводились разъяснительные беседы на производственных участках различного характера. Разъяснения сводились к единому – нарушителей ожидало наказание, «в зависимости от нанесенного ущерба» – и эту простую формулировку каждый трактовал по-своему: мелкий штраф или крупное денежное взыскание, административная ответственность или реальное лишение свободы. Благо, что здесь, в большинстве своем, жили люди привычные – их в детстве учили родители, шепча своим чадам слова наставления, кивая с опаской в сторону плаката на женщину в красном платке, – «НЕ БОЛТАЙ!». Дети выросли и сами стали родителями, и вот уже новое поколение учит своих детей правилам поведения в закрытом городе. Сообщения в мессенджерах бессовестно отслеживались, социальные сети проверялись на совесть.
С другой стороны, жителям Фрунзенска жаловаться было особенно не на что – после падения Советского Союза наказания гражданам вменялись не так часто и не столь существенно, как во времена Советской власти. Будучи еще школьником старшего возраста, Кирилл неоднократно имел продолжительные дискуссии со своим родителем, пытаясь втолковать отцу, что после развала СССР жить в Фрунзенске стало проще.
– Не так страшен бес, как его пишут, – с доверительной улыбкой отвечал Неклюев-старший своему сыну, – ты сравниваешь жизнь тогда и сейчас, забывая о том, что у нас и у вас материальные условия были разными. Ты живешь в современном обществе, обогащенном интернетом и мобильными телефонами, у вас теперь иные условия, чем тридцать – сорок лет назад, у нас в ту пору таких благ и подавно не было. Домашние телефоны в те дни можно было пересчитать по пальцам. Когда я был школьником, в твои годы мы родственникам писали письма, а по межгороду ходили звонить на почту, естественно, что в нынешние времена старые ограничения уже не наложишь. А басни те, что при коммунизме у нас каждого десятого в лагеря забирали, ты попросту выкинь из головы – вранье все это! Забирали, наказывали, в Воркуту увозили, но лично я не думаю, что за все время существования Фрунзенска таких наказанных набралось, хоть с десяток.
Кирилл спорил, но в какой-то мере признавал правоту слов своего отца. Да, Фрунзенск сильно изменился, угрозами в современном городе никого уже не пугали – запреты на фотографии, сделанные в местах общественного пользования больше не действовали. Да и в самом-то деле, кому навредит юная школьница, сфотографировавшаяся на фоне памятника Ленину? Конечно, Фрунзенск отличался по своей архитектуре от других современных городов страны, где еще можно увидеть памятники Орджоникидзе, Дзержинскому, Берии, Кирову и Котовскому? Этот город никак не изменился за последние пол века, здесь отчетливо и явно ощущалось дыхание Советского Союза, братство советского народа, и за это в том числе Кирилл всей душой любил свой город.
С другой стороны, если уж полностью быть объективным, Неклюев признавал и улучшения, коснувшиеся веянием новых десятилетий, Фрунзенск обустроился и разжился новыми школами, садами и парками. На пятьдесят тысяч жителей города построили четыре ледовых арены, два новых стадиона с футбольным полем и беговыми дорожками, появились торговые центры, парки, кинотеатры и аттракционы – все то, чего так сильно не хватало городу во времена детства и юности Кирилла. А если взять во внимание тот факт, что и зарплаты во Фрунзенске были выше, чем по стране в среднем и прибавить сюда наличие дополнительных дней отдыха, приписанных к ежегодному отпуску, то по-своему выходило, что жители Фрунзенска устроились не плохо. Оставались, конечно, некоторые трудности с заездом и выездом, но Кирилл решил для себя, что этими трудностями можно и пренебречь.
Переехав дорогу по пешеходному переходу, Кирилл свернул с улицы Карла Маркса и, как планировал, дворами поехал в сторону пустырей, упирающихся в четырехэтажное круглое здание гаражного кооператива. Гаражный кооператив был возведен специально для жителей окрестных высоток – «Фрунзенские небоскребы», как окрестил новый район затейник-Борик. За домами тянулся большой овраг технического назначения, заросший деревьями и бурьяном – единственное развлечение для городской детворы, во времена тихой юности Кирилла. Не считая телебашни, НИИ имени Фрунзе и новой городской больницы, эти новехонькие девятиэтажные столбики являлись самыми высокими строениями во Фрунзенске, не беря в расчёт длинную трубу атомной электростанции, подпирающую небо на другом краю города. Неклюев-старший объяснял сыну отсутствие многоэтажек в городе сразу несколькими обстоятельствами: во-первых, ничего не должно перекрывать башню телевизионной вышки, так как это препятствует прохождению сигнала, в случае, если по каким-то причинам спутниковая связь окажется не рабочей. Во-вторых, город не должен бросаться в глаза, во-всяком случае, с высоты пассажирских авиалиний. Ну и, конечно-же, в виду немногочисленного населения Фрунзенска более высокие дома строить попросту незачем.
Гаражный кооператив следовало бы обогнуть с правой стороны, после чего по протоптанным тропинкам выехать обратно на автомобильную дорогу, упирающуюся в больницу Склифосовского и, соответственно, в НИИ, но с пустыря доносилась многоголосая собачья ругань, а уж с каким интересом четвероногие друзья отнесутся к самокату – молодой человек решил не испытывать. Обогнув здание гаражей с левой стороны, Кирилл покатил в объезд вдоль пыльных пустырей с одичавшими яблоневыми деревьями.
В детстве они с ребятами все лето проводили, бегая в этих посадках, обедая мелкими зелеными яблоками и прибегая домой лишь под вечер. Старики рассказывали, что когда-то на этом пустыре стояли сколоченные наспех деревянные домики с огородами и приусадебным хозяйством – небольшая деревня строителей и рабочих, приложивших руки к возведению НИИ имени Фрунзе. В последствии всех строителей репрессировали и расстреляли, чтобы сохранить в секрете Научно-исследовательский институт, воссозданный по передовой технологии того времени, а также для того, чтобы сохранить в секрете Фрунзенск-19, но отец говорил, что все это не более чем глупые выдумки. Пацаны хвастались друг перед другом тем, как за ними гонялись призраки расстрелянных рабочих, – интересно, а нынешняя молодежь знает о существовании подобных суеверий? Вообще, за недолгое время своего существования закрытый город оброс сплетнями и легендами, но в современный век компьютерных технологий большая часть из городских баек была забыта, отброшена за ненадобностью вместе с выросшими сверстниками Кирилла. Молодой человек помнил, как выглядел пустырь во времена его детства – многочисленные шалаши и картонные дома, сложенные руками соседских мальчишек, теперь же здесь было пусто, современная молодежь ушла на новые спортивные площадки, или сидит с телефонами во дворах на скамейках, времена Тома Сойера ушли в лету.
Пустырь закончился и колеса электрического самоката загремели по щебенке, разбросанной вдоль дороги. Машин было мало, но временами они, оглушая басами, проносились мимо и Кирилл не решался выезжать на асфальт. Грохот очередного рейсового автобуса он услышал издалека, выпучив глаза от спертого воздуха, в салоне тряслись сонные пассажиры. Через пять минут езды слева от дороги показалось огороженное забором и обнесенное колючей проволокой унылое здание колонии общего режима – Фрунзенское исправительное учреждение, впрочем, тут все было, что называется, – имени Фрунзе.
В это раннее майское утро за распахнутыми воротами колонии № 9 вовсю кипела жизнь. Два десятка бритоголовых заключенных, одетых в одинаковые серые робы, делали вид, что построились в шеренгу и заслышав от высокого мужчины в военной форме свою фамилию, вяло откликались, делая шаг вперед. Военный вставлял в свои реплики шутки и прибаутки, кто-то из заключенных коротко хохотнул, в целом это учреждение не сильно походило на тюрьму. Высокий мужчина с сутулыми плечами улыбнулся Кириллу, и парень улыбнулся в ответ. Незнакомец смутился, но помахал рукой, приветствуя Кирилла, молодой человек помахал ему в ответ. Военный что-то прокомментировал по этому поводу и заключённые засмеялись, глядя на своего соседа, тот, опустив голову, продолжал улыбаться.
К институту Неклюев подъехал уже без пяти минут восемь, – «есть еще время в запасе, если не наскочу на руководство, то никто не узнает», – но не тут-то было. В дверях он встретил сердитого Филина, спорившего с заместителем начальника лаборатории физико-химической биотехнологии, в которой имел удовольствие трудиться Кирилл.
Альберт Исаакович Левитац всегда имел вид насупившегося недовольства, того и гляди – налетит и клюнет, за что получил от Борика прозвище Филин, которое быстро разошлось по институту, впрочем, как и другие крылатые шутки Славки Борисова.
– Вы что себе дозволяете, молодой человек? – бросил Филин, переводя взгляд с часов на Кирилла, – вздумали опаздывать на работу, да еще и в такой момент?
Беляев Сергей Аркадьевич бросил взгляд на настенные часы и сделав вывод, что до начала рабочего времени у Неклюева есть целых три минуты, замечаний своему подчиненному делать не стал.
– Я вас спрашиваю, Кирилл Григорьевич, вы так много сделали для науки, что решили сотворить себе поблажки? – продолжал допекать зловредный Филин.
Кирилла не удивило, что Альберт Исаакович знал его отчество. Неклюев-старший пользовался почетом и репутацией у всего НИИ, отчасти это и являлось причиной постоянных придирок злопамятного Левитаца, -попробовал бы ты с моим отцом говорить в таком тоне, небось приходилось заискивающе улыбаться при встрече, – подумал Кирилл, разумеется не вслух.
– У меня еще целых две минуты, чтобы попасть на рабочее место, Альберт Исаакович, с вашего разрешения я не буду задерживаться.
Филин, остолбенев от подобной наглости, рассматривал Кирилла сверху вниз сквозь свои очки в роговой оправе. И когда Неклюев-младший уже было решил, что на этот раз нагоняя не избежать, Левитац вдруг как-то неожиданно вздохнул и сказал, снизив интонацию до доверительно-отеческой.
– Видите-ли, Неклюев, в настоящий момент наш институт находится на пороге научного открытия, которое, не побоюсь этого слова, может перевернуть все наши представления о современном мире науки и техники, так что, я бы попросил вас быть более пунктуальным, во всяком случае, на это время.
Сбитый с толку такой формулировкой Кирилл Неклюев проследовал на рабочее место, слыша за спиной продолжающийся спор двух светил современной науки.
– Я уже, кажется, говорил вам ранее, Сергей Аркадьевич, и повторю сейчас – дело не только в длительности импульсной переменной, но и в последовательности самих импульсов! Мы не просто так уловили сигнал, нам показывают последовательность действий, а мы до сих пор не можем их воссоздать в точности!
Двери лифта бесшумно закрылись, дальнейшую часть разговора Кирилл уже не услышал.
Люба
Вопреки всем страхам и опасеньям две недели новой жизни пролетели быстро и незаметно, и это несмотря на то, что разница между Фрунзенском и Санкт-Петербургом была ужасающей, как показалось Любе в день приезда. На самом деле ничего ужасного в Фрунзенске не было. Конечно, если сравнивать с былым мегаполисом, ее родной город не мог похвастать разнообразием театров и музеев, но с другой стороны, за два года пребывания в Петербурге в музеях она побывала всего трижды и единственный раз в театре. Естественно, это были не музеи мирового масштаба, а те из них, куда позволяли попасть доход и свободное время. Театр, и вовсе, находился на первом этаже в пятиэтажном жилом доме – такой еще попробуй отыщи, но впечатление от спектакля жило в девушке и по сей день. Фрунзенск располагал всего единственным театром, но он был и это уже давало надежды.
Второе опасение тоже не оправдалось – пальцем на нее никто не указывал и позорное возвращение не высмеивал. К слову, про позорное возвращение знали только родители, да и те располагали лишь той информацией, которую Люба решила им выложить…
С формальностями Леонид Васильевич управился быстро и уже через каких-то пятнадцать минут протягивал девушке листок с регистрацией.
– Временная, – пояснил он, – в течении двух недель необходимо явиться в паспортный стол, там уже все оформят чин – по чину… ну ты и сама все знаешь, – улыбаясь напутствовал добрый старик.
Дорога домой заняла у девушки еще четверть часа – маловато, чтобы собраться с мыслями, но вполне достаточно, чтобы привести их в порядок. За два года ее отсутствия город совершенно не изменился – все те же полупустые улицы и однотипные пятиэтажные дома, после Питерских высоток они казались родными и близкими.
– Ой, Любочка! Ты ли это? Что-то я давно тебя не видела, работаешь, поди, с утра до ночи? – энергичная, улыбающаяся старушка остановила девушку возле дома – соседка по подъезду, но с какого этажа, этого Люба уже не помнила.
– Добрый день, Маргарита Ивановна! Меня не было в городе, я по работе уезжала.
– Ах, вот оно что, а я-то все голову ломаю, куда ты пропала!
Дальнейших расспросов от соседки не последовало и в голове снова всплыл вопрос, – что скажет отец? Разговора с отцом она боялась больше всего на свете и страх вспыхнул не в эту минуту. Просыпаясь ночами в прокуренной тесной квартире, она долго лежала без сна, прижимаясь к спящему Игорю в тщетных попытках развеять кошмар. В ночных кошмарах она всегда возвращалась домой, ведомая обстоятельствами непреодолимой силы, а дома ждал серьезный разговор с отцом. И в самом деле, что можно было сказать родителям? Как объяснить свой внезапный отъезд – импульсивное решение, вызванное простым звонком по телефону. Раз в месяц из Мексики звонила сестра, – как дела? – у меня все хорошо, а у тебя? Что на этот вопрос могла ответить Люба? Ни мужа, ни детей, ни престижной работы – нужно было что-то менять и она решилась. Полчаса бесформенных пререканий с родителями, выписка из паспортного стола с разрешением на выезд и рейсовый автобус до ближайшего областного центра, там уже она взяла билет на поезд с конечной станцией Санкт-Петербург. Стоит ли вспоминать, что за два года она всего трижды говорила с родителями? О том, что их дочь год назад сменила фамилию, родители Брониной не подозревали.
Дверь в квартиру открыл отец, – «значит на звонок я все-таки нажала», с минуту он молча рассматривал дочь, удивляясь произошедшим в ней переменам, затем посмотрел на количество пакетов, сиротливо расставленных на резиновом коврике у двери и подняв кустистые брови, саркастически произнес:
– Уго, как ты прибарахлилась! А уезжала-то с одним чемоданом!
Только теперь Люба вспомнила, что у нее действительно был чемодан, но куда же он делся в последствии, на это ее память ответа не давала.
– Ну и долго ты собираешься на пороге стоять? Если оркестра ждешь, то напрасно, мы с матерью о твоем приезде не знали, уж не обессудь, что встречаем без музыки.
Николай Михайлович выхватил пакеты из рук нерешительной дочери и отошел от двери, давая той возможность войти, вместо него на пороге появилась мать и удивленно всплеснула руками. Тут Люба не выдержала, из ее глаз брызнули слезы. Вопросы и всхлипывания летели градом, – на долго ли? Что случилось?
– Ну хватит, хватит! – повысив голос, прокричал отец, – пусть сначала ванную примет, поест нормально, а потом уже пытать будешь!
Через пол часа самый суровый отец в мире, а по совместительству – заместитель главного врача областной больницы города, простил дочери решительно все грехи прежней жизни.
– Ладно, – отмахнулся Николай Михайлович на все тщетные попытки дочери объяснить родителям причины своего бегства, – ладно, это все в прошлом… ты мне скажи, что дальше будет.
О дальнейшей судьбе Любовь Николаевна пока не задумывалась, все ее мысли упирались в неизбежный разговор с родителем, который, собственно, уже состоялся. И правда, – что дальше?
– У вас поживу, если вы, конечно, не выгоните.
У кухонной мойки зазвенела посуда, мать тихо охнула.
– Ты нам на жалость не дави! – слова отца прозвучали мягче, чем этот взгляд суровых глаз, – здесь твой дом и покуда я жив, никто тебя отсюда не выгонит!
Опять послышался звон посуды.
– Да ну вас обеих, – разозлился отец, – я вот о чем спросить хочу… чем жить станешь, какие планы на будущее, может какая помощь нужна?
На этот вопрос у Любы уже был заготовлен ответ. Выросшая в семье врачей, в которой даже младшая сестра пошла по стопам родителей, от нее ожидали такого же будущего, и на этот раз она точно не подведет.
– Я бы к вам в больницу устроилась. Медсестрой, если возьмете! Или в поликлинику к маме… да хоть в регистратуру – бумажки перебирать.
Мать оживилась, но главой семьи являлся отец.
– Бумажки перебирать – дело нехитрое, тут и медицинского образования иметь не обязательно! А у тебя, между прочим, за спиной медицинский колледж, а в кармане диплом медсестры. Я бы взял тебя работать на скорую помощь. Врачей не хватает катастрофически, уж на некоторые вызовы может и бригада фельдшеров выехать, во главе с медсестрой.
Суровый взгляд отцовских глаз снова уперся в Любу, видимо отец ожидал споров и разногласий. Работа в бригаде скорой помощи не самое лучшее место для молодой девушки и старая Люба так бы отцу и ответила. Но новая Любовь уже несколько отличалась от прежней.
– А что, если места есть, я бы с удовольствием попробовала поработать!
Николай Михайлович оставался серьезен, но глаза его начинали оттаивать. И вот уже через две недели бывшая продавщица овощного киоска переквалифицировалась работать в больницу.
Город совершенно не изменился, это Любе не показалось, разве что во дворе собственного дома, в котором она разменяла два десятка своей юности, девушка стала замечать новых соседей. Во всем остальном – как будто бы не уезжала. Отец сказал когда-то школьнице Любе, что Фрунзенск это город фундаментального материализма. Все, что было построено еще до нас, будет стоять и здравствовать веками, – образно говоря, наш город может обзавестись чем-то новым, но нарушить старое никому не позволит, – пояснил отец на вопрос своей дочери.
Работа в скорой помощи требовала от Любы силу и самоотдачу, но зато девушке не приходилось скучать. Каждый день, каждый выезд приносил что-то новое. Были боль и слезы, но доставалась и благодарность, работа с людьми – задача не из легких. И все-равно Любе нравилась ее новая работа, а главное – она заново привыкала к Фрунзенску. К небольшому городу, где она родилась и выросла, к городу, который простил ей измену и принял обратно такую, как есть. Теперь же и Люба могла отплатить ему за гостеприимство, могла стать хоть чем-то полезной, и девушка с каждым днем понимала уверенней, что настоящее счастье вовсе не такое, каким оно виделось ей еще год назад.
Алексей
Две недели в новой колонии пролетели быстро и незаметно, Алексей Татьков привыкал к новой жизни. Нет, конечно, это была не свобода, конвой под окнами и колючая проволока, протянутая по всему периметру бетонного забора, напоминали заключенным, что именно они находятся по эту сторону от общества и власти. Но въездные ворота основную часть времени оставались незапертыми, а солдаты из караула, – обычные срочники, не усматривающие врагов в заключенных, – с таким раскладом можно было смириться. Из общей комнаты на третьем этаже, где Алексей уже практически обжился, открывался вид по ту сторону колючей проволоки, – «окно в жизнь», – думал Татьков, грея лбом оконную раму. За окном проплывала жизнь в своем чарующем, непрерывном ритме, всю красоту и прелесть которого мог оценить лишь человек, лишенный свободы. К счастью, лишенный временно, – восемь лет за убийство с отягчающими – это еще не самый худший расклад из возможных, – вспомнил Леха слова адвоката. Наверное, он был прав, но тем не менее, даже эти восемь лет прозвучавшие для Татькова, как гром, среди ясного неба, показались немыслимым и нестерпимым сроком, – восемь лет, за что, ребята?
За окном мелькала жизнь, ее невозможно было потрогать, пощупать, но, теперь ее можно было хотя бы увидеть – а за это Леший готов был отдать все, что угодно. Быстро и плавно мимо окна по дороге пробегали мелкие легковушки, их поток иссякнет ровно тогда, когда солнце раскрасит мачты фонарных столбов, причудливыми фигурами выделяющиеся среди берез и акаций, – наблюдающий за жизнью мужчина у окна выучил это уже в первую неделю своего приезда. Иногда в потоке машин, как большие, рычащие жуки, по дороге медленно и печально тащились автобусы, сопровождаемые ревом двигателя и серой гарью. Если присмотреться очень внимательно, можно разглядеть и лица пассажиров, едущих утром на скучную работу. Большинство людей отречено смотрели в сторону тюрьмы, не видя всей прелести окружающего мира, сквозь пыльное стекло гремящего автобуса, погруженные в свои мысли и заботы, никто из них Татькова не видел, – мне бы ваши проблемы, – мысленно завидовал он. Но из этого правила были и исключения. Пару раз бесцеремонно изучая безразличные, скучные лица, Алексей поймал взгляд пассажирки автобуса, ее любопытные, живые глаза нашли фигуру небритого мужчины и долго, и с интересом рассматривали его.
Полная, миловидная девушка, скучающая среди сонных попутчиков, вопреки ожиданиям заметила Татьков и посмотрела на него любопытными карими глазами, от этого взгляда Леха смутился. За несколько месяцев, проведенных в колонии, Леший отвык от посторонних интересов, – кому придет в голову рассматривать лицо незнакомого зека? Но девушка не отвела глаз и Леха помахал ей рукой, по-доброму, без обиды. Незнакомка снова удивила, помахав рукой ему в ответ – красивой ее, конечно, не назовешь, но что-то в этой девушке определенно радовало глаз. Полноватая, с пышной челкой, располагающее к общению дружелюбное личико, – «домашняя и уютная», – понял Татьков в тот момент, когда коптящий автобус покинул видимые из окна границы.
Эту девушку он видел дважды, а дежурил у окна теперь каждое утро. В семь-пятнадцать идет первый автобус, а за ним с интервалом в двадцать минут следуют два других рейсовых автобуса – это расписание Леха выучил уже наизусть. После восьми утра расписание прерывалось, далее автобусы следовали с промежутком – одна штука раз в пол часа, он и это запомнил. Молодые солдаты, делавшие вид, что охраняют периметр колонии общего режима, на вопросы Татькова отвечали охотно, и к вечеру Алексей уже имел приблизительное представление о местной географии. Как выяснилось, исправительное учреждение, в котором он находился, располагалось на окраине города и ближе к лесу, куда уводила широкая дуга дырявой автомобильной дороги, стояло здании исследовательского института и городская клиническая больница. По этой же дороге, как объяснил Лехе молодой рыжеватый сержант, можно было доехать до Фрунзенской военной части, – но это крюк большой, да и дорога убитая, через Калининское шоссе гораздо ближе, да и покрытие лучше. Это означало одно из двух: или его новая таинственная незнакомка проводила опыты с крысами в институте, или ставила уколы живым людям в больнице. Загадав на монете – орел или решка, Татьков выяснил, что все-таки лаборантка. Почему именно с крысами Леший не знал, но никакая более подходящая деятельность для младшего научного персонала на ум не пришла. Будучи всю жизнь человеком простым, работящим, Леха понятия не имел, чем занимаются сейчас в институтах, но опыты над животными он не одобрял, – «уж лучше бы зеков брали», – как выяснилось немного позже, в последнем как раз он не ошибся. Старший научный персонал на автобусах не ездит, – размышлял Алексей, придумав даже имя для таинственной незнакомки, – Рита, – наверняка эту девушку зовут именно так!
Через две недели халява закончилась и вновь прибывшие заключенные во Фрунзенское исправительное учреждение приступили к трудовым будням. В шесть утра подъем с умыванием, в шесть-тридцать небольшая гимнастика, заканчивающаяся ленивым бегом внутри двора по периметру. Дальше шел однообразный, но вполне годный завтрак, после которого временно лишенные свободы граждане в одинаковых спецодеждах разделялись на группы от четырех до восьми человек в каждой и, сопровождаемые конвоем из нескольких солдат, выезжали на место проведения своей трудовой, исправительной деятельности.
В первую неделю Татьков убирал палки, наваленные ветром вдоль обочины дороги. Каким богам или дьяволам возносить благодарности Леха не знал, но понимал прекрасно, что это та самая дорога, ведущая от города в сторону колонии, а значит и автобус с его Ритой должен проезжать именно по ней. Часами Леший так и не разжился, да у него и раньше-то этого не водилось, а посему каждые пять минут, казавшихся вечностью, он приставал к солдатам с вопросами, – браток, не подскажешь, который час?
– Встречаешь кого, или побег задумал? – хохотал веселый рыжеватый сержант, лениво покуривающий в тени на обочине, но время говорил, смотря на Леху с озорными искрами.
Первый автобус прошел с запозданием, если, конечно, «командирские» часы веселого сержанта со временем не врали. Риты в автобусе он не увидел, как ни пытался вглядываться в немногочисленных пассажиров, едущих на работу утренним рейсом. Не оказалось ее и в следующем автобусе, да вдобавок все растрескавшееся боковое стекло закрывал яркий плакат с рекламой нового кинотеатра Спутник, и расстроенный Леха принялся за уборку.
Следующий поворот судьба уготовила ему еже в конце следующей недели. За это время в колонию общего режима прибыло еще несколько крытых грузовиков с живым грузом и общее количество заключенных увеличилось до двухсот восьми человек.
– Ну, что, Татьков, хочешь поработать? – обратился как-то к нему начальник Фрунзенского исправительного учреждения.
– Всегда готов, товарищ начальник! – отрапортовал бодрый Леха и с опаской посмотрел на начальника колонии, – а мало ли чего.
– Ну что ты заладил – начальник, да начальник? Александр Сергеевич я, как Пушкин, запомнить трудно? Ну ладно – ладно, не извиняйся, – отмахнулся он, видя, как Татьков побледнел лицом, – ты вот что скажи, за что тебя Лешим-то прозвали? Ты в лесу, что-ль родился?
К шуткам Татьков привык, понимая, что начальник шутить любит, да и вообще юмор поощряет, но вот откуда ему про это прозвище известно стало, Леха не знал. Никто за целый месяц в колонии не называл его этим именем, он был уверен, что Леший остался в старом исправительном учреждении и более о нем вспоминать не будут, – значит у них там все гораздо серьезней, чем мне казалось, – подумал Леха, а вслух сказал:
– Грибы люблю, Александр Сергеевич, в своем городе лес, как пять пальцев знаю.
– В городе-то, это где две березы, да три сосны, – снова хохотнул начальник, – ну, тогда хорошо, что не Дуболомом прозвали.
Леха ждал. Он понимал, что начальник начал издалека, на самом деле цель беседы не имеет ничего общего с этими шутками.
– Такое дело, Татьков, – проговорил начальник колонии, уже посерьезнев, – железнодорожникам нашим человек очень нужен! У них лето – самый рабочий сезон по техническому станционному обслуживанию и сразу двое монтеров ушли на больничный. Один руку сломал, со вторым я не знаю, что случилось, но человек им позарез нужен, просили меня. Я уже предлагал до тебя тут… и двое отказались – у них, понимаешь-ли, режим есть, который нарушать нельзя никак. В семь утра завтрак, с двенадцати и до часу – обед, а в семнадцать часов рабочее время заканчивается. На другое, говорят, они не подписывались. А там, сам понимаешь, путейская бригада и рабочий день у них несколько иной, особенно летом. Вполне возможно, что и в вагоне ночевать придется, чтобы рано утром туда – сюда дрезину-то не гонять. Им человек нужен с головой и руками, понимаешь? А я насильно заставлять никого не хочу. У тебя, вообще-то, как с руками – работал раньше?
– Так-точно, гражданин-начальник, два с половиной года автослесарем в мастерской, ну и до этого приходилось! – отрапортовал сбитый с толку Татьков.
– Опять ты за свое! – Всплеснул руками начальник колонии.
– Виноват, Александр Сергеевич, привычка!
Трегубов снизу-вверх внимательно оглядел Татькова, после чего задумчиво произнес:
– Хороший ты, вроде, мужик, Алексей! Не понимаю я, за что ты сидишь, да еще по статье за убийство… смотрю на тебя и не укладывается это в моей голове. По пьянке, что ли?
– Гражданин-начальник… виноват, Александр Сергеевич, по ней, проклятой! Не помню я, где был и что делал!
– Тогда понятно. Не ты первый, не ты последний, такое дело до добра не доводит! Не обмани, в общем, оказанного доверия и упаси тебя проведение от попытки побега – бежать тут некуда, а вот неприятностей себе можно таких нажить, что, мама – не горюй!
О побеге заключенный Татьков уже давно размышлять позабыл, ни к чему оно теперь ему было. Еще бы месяц назад Леха дал деру – с дуру и не задумываясь о последствиях, тюремные стены довели Татькова до последней степени крайности, но перевод во Фрунзенск изменил порядок вещей. Здесь жизнь снова стала походить на человеческую, а значит и бежать было незачем. Но, даже в этих сносных условиях, Алексей Татьков представить не мог, что означает временный перевод в бригаду железнодорожников, если эта бригада постоянно работает за городом, – не будут же индивидуально его сопровождать вооруженные конвоиры, или будут? Более до конца недели начальник колонии разговоров не заводил. Алексей уже склонялся к мысли, что все сказанное розыгрыш или шутка, когда в начале следующей недели к нему подошел начальник общежития, вместе с краснолицым, улыбающимся здоровяком в полосатой тельняшке, накинутой на голое тело. Руки и плечи незнакомца покрывал равномерный бронзовый загар, как у человека, проводящего большую часть времени на открытом воздухе. С добродушного, обветренного лица здоровяка Алексея разглядывали два внимательных карих глаза.
-Ну, что, Татьков, знакомься! Это твой новый временный начальник – Щербунов Андрей Васильевич, прошу, так сказать, любить и жаловать! – хохотнул начальник общежития.
– Можно просто Андрей или по отчеству – Васильевич, да и последнее делать не обязательно, любить не нужно, а работать – придется!
Суровый, басовитый тон Щербунова несколько отличался от веселых глаз говорившего, – «ну а чего ты хотел, он перед собой заключенного видит», – тут же осадил себя Леший.
– Заключенный номер сто сорок шесть, Алексей Татьков к работе готов! – выпрямился Леший, принимая предложенное рукопожатие.
– Нормальный парень, с головой и работящий, – отрекомендовал Татькова комендант общежития.
– Если так, значит сработаемся! – улыбнулся Щербунов, – ну что, готов приступить к работе? Если готов, то завтра увидимся, заеду за тобой в семь утра!
Комендант, уходя от Татькова, порекомендовал ему сложить вещи из расчета на неделю, – ихние три дня, – махнул рукой комендант в сторону удаляющемуся Щербунову, – запросто могут и на неделю затянуться, так что одежду с собой сразу бери. За харчи не волнуйся, бригадир пути обязан тебя на довольствие поставить! Да, и не говори никому больше – «заключенный номер сто сорок шесть», – захохотал усатый начальник общежития, – там и без того все знаю кто ты и откуда к ним прибыл, не пугай людей! Видел, как у твоего бригадира глаза округлились? – удаляясь, смеющейся комендант оставил Татькова в серьезных раздумьях.
– Тебя чего, на железке работать заставили? – спросил Лешего сосед по комнате – сутулый мужчина с выпирающими усами и узко-посаженными, нагловатыми глазками, за глаза именуемый – Бирюком.
– Зачем? Я сам согласился! – опешил от такого напора Татьков.
– Ну и дурак! – резюмировал Бирюк, – тут у нас рабочий день с восьми до двенадцати, а далее обед, ну а после семнадцати часов уже шабаш. А там – отсюда и как закончите… думать нужно было, перед тем, как соглашаться…
У Лешего на сей счет имелись несколько иные соображения, – провести два – три дня снаружи, за периметром, за такое удовольствие он готов был и поработать! Ни решеток тебе на окнах, ни колючей проволоки на заборе, – мечта, а не жизнь. Увлеченный новыми переживаниями, Алексей на время позабыл о таинственной незнакомке, промелькнувшей мимо его жизни в пыльном окне удаляющегося автобуса, впереди его ожидала насыщенная неделя переживаний и сюрпризов.
Часть 2. Прорыв
Кирилл
Лето во Фрунзенске всегда было скучным, этот урок он запомнил еще во времена своего бурного детства, в то время город был молчалив и безлюден. И больше всего отсутствие людей бросалось в глаза в дневные часы рабочего времени – когда всякий и каждый порядочный гражданин не покладая рук трудился на вверенном ему производственном участке, работая на благо страны и общества. Летом и без того немногочисленные и мало оживлённые улицы города целиком и полностью принадлежали подросткам, получившим свободу от школьного равноправия и проводившим лето по собственному усмотрению.
Друзья и соседские мальчишки Кирилла с утра и до вечера проводили время в заброшенном карьере, обедая и ужиная зелеными яблоками, добытыми собственноручно с плодовых деревьев, произраставших поблизости. И сам карьер, и яблоневые деревья остались нетронутыми после сноса двухэтажных бараков, где некогда обитали люди, сумевшие выстроить Фрунзенский завод химической промышленности и атомную электростанцию, питавшую город. Кирилл помнил, как будучи ребенком он поедал яблоки, растущие возле карьера, чувствуя, как с каждым куском сочной кислятины, он обретает знание и опыт, оставленные в наследство первыми поселенцами – настоящими коренными жителями современного Фрунзенска. Так, наверное, думал каждый мальчишка, жующий яблоки приносящие знания, но дети всегда остаются детьми, и при встрече с группой соседских подростков всегда происходило одно и тоже – кровавый и шумный яблочный бой.
Иногда бои были легкими, оканчивающимися уже после двух десятков огрызков и яблок, летящих в стороны враждующих группировок, но бывали и настоявшие грозовые баталии, когда после яблок и ругани в ход пускали мелкий щебень и камни. Последствия от таких сражений были всегда тяжелы и печальны, ибо основательная порка от уставших родителей была всяко хуже боевых ссадин и синяков, полученных во время сражения. Но случались войны и похуже, когда многочисленные воинствующие группировки летних, одичавших мальчишек, встречались между собой по несколько раз за неделю, тогда в ход пускались кулаки и подручные средства в виде палок и веток, подобранных здесь же. После таких, по-настоящему кровавых сражений, наступало временное и непродолжительное затишье, необходимое для восстановления уцелевших зубов и сломанных пальцев, без которых было сложно затевать подобные войны. Естественным следствием подобных конфликтов было то, что друзья и сверстники избегали ходить в карьер по одному и по двое, ибо велика была вероятность встретить в одиночку недавних противников.
Такие баталии продолжались с началом июня и длились чуть больше месяца, после чего войны и сражения сами собой утихали и забывались, над пустырем, покрытым яблоневыми деревьями и глубоким карьером, заросшим сорняком и акацией, снова нависала тишина и безмятежность. Ребят во дворах с каждым днем становилось все меньше. Футбольные команды, набиравшие от силы по три – четыре унылых мальчишки, вяло перекидывали мяч от одного до другого забора, пока, наконец, с гордым видом не уезжали последние пацаны и пыльные, неуютные уличные дворики окончательно затихали в ожидании августа. Тогда и случалось такое явление, когда оставшиеся бесхозные пацаны, боясь и украдкой прокрадывались на территорию молчаливого пустыря в поисках яблок и развлечений. Пацанята залазили на деревья, с тоской и опаской косясь на ровесников, пришедших сюда из соседних враждебных дворов, так начиналась новая стадия лета, провожаемая глазами последних уцелевших подростков унылого, опустевшего Фрунзенска.
В одно из таких одинаковых июльских затиший Кирилл подружился с Максимом Черных – малолетним хулиганом, шпаной и соседским заводилой, прозванным в округе – Черный Макс. Ребята делились яблоками и домашними бутербродами, вместе убегали от бродячих собак, бывало, что и дрались вместе с хулиганами-старшеклассниками, защищая в бою соседскую спину. Кирилл знал, что до конца лета Черный Макс его друг и товарищ, но с приходом сентября к нему во двор лучше не приходить и первым, кто кинет в него камень, будет именно Черный Макс.
Теперь Максим Сергеевич бизнесмен, содержащий несколько продуктовых магазинов, как раз в этот момент самокат Кирилла поравнялся с одним из них. До открытия магазина было еще не менее часа, однако за стеклянной витриной уже кипела бурная жизнь. Несколько здоровых мужиков, одетых в пыльные фартуки поверх одинаково-синих вареных джинсов, носили ящики и таскали коробки, под неспешным руководством представительного мужчины, одетого в брюки и синий пиджак. Засмотревшись на них, Кирилл едва не вылетел из своего самоката, наткнувшись колесом на пешеходный бордюр, – «интересно, этот стройный брюнет в дорогом костюме в детстве был Черным Максом или это кто-то еще?», – впрочем, в любом случае Кириллу с ним говорить было не о чем.
Машин на дорогах значительно поубавилось, но все равно проезжать следовало в основном тротуарами – для того, чтобы получить незабываемые впечатления от полета, за рулем вполне хватило бы и одного дурака. На проспекте Мира молодой человек остановился, в нерешительности крутя головой из стороны в сторону. Дорога направо уводила в обход тротуарами, но шоссе Карла Маркса напрямик упиралось в одноименный НИИ. Посмотрев на часы Кирилл отметил, что до начала рабочего времени ему оставалось чуть более получаса и решил ехать напрямик по шоссе Карла Маркса, последний разговор с начальником смежного отдела – Левитацом более ему не хотелось повторять, – кому захочется начинать понедельник с разговора на повышенных тонах?
Машины на дороге все-таки попадались, объезжая одинокий самокат по широкой дуге и обдавая Кирилла выхлопными газами. Несколько раз он видел, как вылетает гравий из-под колес обогнавших его машин. Услужливый разум Неклюева-младшего живо нарисовал в голове кровавую картину из детских воспоминаний и молодой человек свернул на обочину. Тут пришлось сбавить скорость, зато камней, вылетавших из-под колес проезжающих автомобилей, можно было особенно не опасаться.
Малочисленная группа из нескольких мужчин, Кирилл насчитал их человек семь, или восемь, монотонно и тщательно собирала ветки, валявшиеся между шоссейной дорогой и начинающимся редколесьем. Будучи по природе своей человеком вдумчивым и осторожным, Неклюев остановился, рассматривая их с безопасного расстояния. Он не сразу понял кто эти люди и лишь заметив ближе к лесу двух вооруженных солдат с автоматами, молодой человек догадался, что перед ним заключенные, сидящие во Фрунзенской исправительной колонии, выделенные в распоряжение города для уборки придорожного мусора.
Курящие солдаты обращали мело внимания на своих подопечных, если вообще обращали на них внимание. Не выспавшиеся, скучающие взгляды молодых, сонных гвардейцев смотрели куда-угодно, только не в сторону проезжей части, где лениво и на совесть работали зэки. Впрочем, ни первые, ни вторые агрессивности не выказывали, все действия происходили монотонно и буднично, и Кирилл решил возобновить свое продвижение.
На него лениво покосился один из автоматчиков, но видя, что молодой человек на Самокате старательно объезжает работающих заключенных, дальнейшего интереса не проявил. Объезжая очередную мелкую вмятину, Кирилл не обратил внимания на толстую ветку, и только стукнувшись о нее передним колесом понял, что это препятствие было бы лучше объехать стороной. Переднее колесо самоката, стукнувшись поднялось в воздух, обтянутые резиной рукоятки руля опасливо закачались, потеряв опору. Скорость была не высокая, но даже на такой скорости падения было не избежать. Вцепившись побелевшими пальцами в руль самоката, Кирилл, пытаясь в воздухе сохранить равновесие, примерялся с землей – куда удобнее падать, и в этот момент его левую руку схватили чья-то чужая, железная ладонь.
Падать не пришлось, все дальнейшее происходило как в цирке – как будто этот номер был уже много раз основательно отработан и отрепетирован. Самокат Кирилла, не потеряв своего невнимательного ездока, пролетел по воздуху лишний метр, после чего грациозно и плавно опустился на землю, продолжив движение. Кириллу вслед улыбалось участливое, открытое лицо, изучающее мир удивленными, живыми глазами. Но неожиданная и досадливая неприятность случилась дальше, когда Неклюев проехал от места своего не случившегося падения уже не менее десяти метров, – Леший! Прорыв! Нападение! Где Любовь? – пронеслись неожиданные и чужие мысли в голове у Кирилла, после чего они начисто испарились, – кто такая Любовь? – размышлял Неклюев, подъезжая к парадному входу исследовательского института.
Одинокий охранник кивнул на предъявленный документ, подтверждающий личность и право на вход, после чего равнодушно отвернулся, а молодой человек поспешил в сторону лифта. На четвертом этаже уже кипела бурная деятельность, когда Кирилл подходил к двери своей научно-исследовательской лаборатории, циферблат настенных часов показывал одну минуту девятого, – опоздал, – подумал Кирилл и в этот момент натолкнулся в дверях на выходившего Левитаца.
– Очень рад, Кирилл Григорьевич, что вы наконец, соизволили появиться… Есть в нашем мире незыблемые явления, которым не суждено хоть сколь-нибудь измениться и одно из них – это вы!
– Виноват, Альберт Исаакович, – приступил к объяснениям Кирилл, но начальник соседней лаборатории лишь досадливо отмахнулся, отказавшись от дальнейших нравоучений и выволочки.
Кирилл накинул рабочий халат и подошел к журналу научного руководителя, добросовестно расписываясь в отведенной графе.
– Получил вздрючку от Филина? – поинтересовался Борик, здороваясь с ним.
– Нет, на этот раз обошлось без эмоций! Что-то сегодня Альберт Исаакович не соизволил на меня пошуметь, только легкая неприязнь и ничего более.
– Ух ты! Это что-то новенькое, когда это Филин ленился кричать, особенно на тебя? Может быть ты ему в выходные полы мыл? Да шучу, шучу, не оправдывайся, – засмеялся Славка, видя, как наивное лицо Кирилла принимает серьезно выражение глаз, – тебя в выходные на работу не вызывали?
– В эти выходные? – насупился Кирилл.
– Ага, в эти!
– А что, что-то случилось? – Кирилл с удивлением посмотрел по сторонам, в лаборатории вроде бы ничего не изменилось, – а тебя вызывали? – полюбопытствовал он у Борисова.
– Меня нет, а вот Мишаню с Коммунистом вызывали, они всю субботу какие-то доклады на компьютере печатали.
Коммунистом звали Колю – молодого научного сотрудника, пришедшего в институт в числе последних. На каком-то праздновании дня рождения, чьего именно Кирилл уже вспомнить не мог, выпив лишнего худощавый, смеющийся Николай вышел проветриться со словами, – не вернусь, считайте коммунистом, кажется, это был день рождения Славки, впрочем, в последнем Кирилл сомневался. Коля не вернулся, а пошедшие на его поиски ребята из компании, обнаружили Николая спящим на балконном табурете, за что Борик и окрестил его – Коммунистом. Прозвище прижилось, как и другие клички, придуманные Бориком.
– А по какому поводу их вызывали?
– Да они и сами, похоже, не в курсе. Печатали внеплановые отчеты по одному из проектов, но в нем были одни зашифрованные аббревиатуры, а также цифровые показатели и диаграммы, – объект вошел в стадию жизнедеятельности, – пробасил Борик унылым голосом Короеда.
Короеда звали Мишей, чей проект и вся научная деятельность были связаны с изучением влияния определенных стимуляторов на жизнедеятельность и репродуктивность кустарников и плодовых деревьев, опять-таки с легкой руки затейника-Борисова.
– Наверняка, ничего серьезного. Опять, наверное, начальство затеяло внеплановый отчет о научной деятельности, – предположил Кирилл.
– Думаешь? – усомнился Борисов, – нет, брат, тут что-то серьезное, ушами чую! Ты оглянись, – понизив голос, доверительно зашептал он, – всю прошлую неделю руководители отделов спорили между собой о какой-то последовательности, мне несколько раз показалось, что дойдет до мордобоя. Обратил внимание, как у Филина кулаки сжимаются, когда он с Беляевым спорит?
Кирилл и сам не раз замечал столь несвойственное поведение начальника отдела молекулярной биологии Альберта Исааковича Левитаца. То, что когти Филина постоянно сжимали тяжелые предметы во время оживленной беседы с аспирантами, удивлений не вызывало, – на то он и Филин, как любил повторять Славка, но столь явное и откровенное выражение гнева на его лице при беседе с другими руководителями для Левитаца было, мягко говоря, нехарактерно. И тем не менее, Кирилл лично видел, как он на повышенных тонах пытался доказать свою правоту Беляеву и более того – непосредственно начальнику отдела лаборатории, где работал сам Кирилл, а разговаривать таким тоном с Бучневичем в институте еще никто не рисковал. Борисов был прав, – тут дело нечистое.
Следующие два дня пронеслись в тишине и спокойствии. Весь руководящий состав научно-исследовательского института, поглощённый каким-то открытием, которое ученые отцы оглашать пока не спешили, занимался своими делами, оставив лаборантов работать в неведении.
– Странно все это, – сказал Кирилл, обращаясь к Борисову, глядя, как спины четырех начальников отделов удаляются в сторону лифта, так и не посетив свои лаборатории.
– Что именно тебе кажется странным?
– Я уже неделю не получал заданий и нагоняев. Работаю на автомате, заношу данные в журнал учета, которые уже неделю никто не проверяет.
– И что тут странного? – хитро прищурился Борик, – ты ж не забывай, Кирюха, кто ты есть и с кем работаешь!
– Это ты про себя, что ли?
– Про них, – Борисов махнул рукой в сторону закрывающейся двери лифта, – помнишь ли ты, кто эти солидные джентльмены? Они доктора наук, ну, или кандидаты в доктора! – поправился Борик, указывая пальцем в потолок.
– И что из этого следует? – не понял Кирилл.
– А следует из этого вот что, – Борисов уже едва не смеялся, наблюдая, как его друг воспринимает всерьез каждое слово, – эти доктора лечат науку, а мы, следовательно, должны лечить самих докторов, так что – не бери в голову, пиши и дальше свои отчеты!
В словах Борисова была доля истины, даже Кирилл вынужден был с ней согласиться. Раз новые задания руководители не навязывают, следовательно, приходилось выполнять то, что умеешь. Но все изменилось уже в следующий четверг. На еженедельное совещание ох опять не пригласили, чему лично Кирилл был очень благодарен. Сидеть и слушать научные доклады, длящиеся по полтора, а то и два часа без перерыва, а возможно и докладывать самому… для него было делом непостижимым, но вместе с радостью вкрадывалась и обида, все-таки каждый работник института имел право на свою долю информации.
После совещания их собрал лично начальник лаборатории биологических исследований, мягко, но решительно, попросив погулять в коридоре младших лаборантов, к явному неудовольствию последних. Прикрыв за ними дверь, Бучневич выдал оставшимся в кабинете сотрудникам именные пластиковые карты, наподобие тех, которые открывали магнитные замки лабораторий, допуск в которые был ограничен. Подобные карты были не редкостью, большинство научных сотрудников института, так или иначе выходящие на дежурства в выходные дни, получали подобные ключ-карты на посту охраны и гордились ими только в первые несколько месяцев своей трудовой деятельности, после чего начинали завидовать тем немногим счастливчикам, не привлекаемым к работе в выходные и праздничные дни. Однако, на тех ключах, которые выдал Федор Владимирович, серебристо-черная надпись гласила, что обладатель данной ключ-карты имел доступ до минус четвертого этажа. Видимо, это заметил не только Кирилл, шесть пар глаз удивленно уставились на начальника лаборатории, ожидая дальнейших инструкций.
– Все подробности оглашу внизу, – сказал начальник лаборатории, приглашая шестерых избранных следовать за ним.
Младшие лаборанты, нетерпеливо топтавшиеся в коридоре, проводили выходящую из лаборатории процессию удивленными и завистливыми взглядами. Кирилл помнил, как еще несколько дней назад он такими же глазами, с затаенной тоской и грустью, смотрел на то, как из кабинета для совещаний, расположенного в смежной комнате руководителя НИИ, выходя начальники отделов и научных лабораторий и не обращая внимания на вопросительные взгляды своих лаборантов отдельной группой направляются к лифту. Ему было несколько неудобно перед своими коллегами по работе, но Бучневич их четко и ясно предупредил, – к другим сотрудникам, которых сейчас нет среди нас, эта информация никоим образом попасть не должна, даже намеками, – последнее, как показалось Кириллу, было адресовано непосредственно Борику.
Двери лифта бесшумно закрылись, наверху лифтовой кабины сразу же загудел подаваемый воздух – датчики включения срабатывали автоматически, если в кабину лифта одновременно входило более двух человек. Начальник лаборатории нажал на кнопку с номером четыре, расположенную слева от основных кнопок управления лифтом, после чего поднес ключ-карту на уровень сканера и посмотрел на своих подчиненных, – все ли поняли, что нужно делать. В архив, расположенный на минус первом этаже, спускались все присутствующие, так что вопросов не последовало.
Лифт остановился тихо и плавно. Кирилл не почувствовал момент остановки, лишь мелодичный звонок известил приехавших, что они доставлены на нужный этаж. Коридор четвертого подземного уровня встретил вновь прибывших тусклым светом неоновых ламп, этого освещения хватало лишь для того, чтобы рассмотреть коридор на пять – шесть метров впереди себя, остальное пространство сливалось со стенами. Удобная предосторожность на тот случай, если сюда спустится сотрудник без допуска – рассмотреть и сориентироваться при таком освещении ему будет весьма затруднительно. Отойдя на несколько шагов от кабины освещенного лифта, Бучневич остановился и вновь вынул ключ-карту, на этот раз он поднес ее к настенному датчику, напоминающему со стороны сенсорный выключатель. Через несколько секунд в датчике щелкнуло и красный светодиод превратился в зеленый.
– Правая стена, ровно три метра от кабины лифта, ориентир – красная линия, – Бучневич указал пальцем на вертикальную флуоресцентную полосу, особенно не выделяющуюся на фоне одинакового синего света, – если, не сделав этого пройдете дальше, вас немедленно остановят дежурные этажа и тогда уже будет долгое разбирательство, – пояснил Федор Владимирович, заметив, что подчиненные не прониклись всей важностью момента.
– Ее ж почти не видно, если просто так мимо пройти, – высказал общую мысль Борик, постучав пальцем по красноватой линии, – если не знаешь на что смотреть, то можно запросто не заметить.
– Те, кто не знают на что смотреть, на этом этаже считаются посторонними, а посторонним в этих лабораториях делать нечего, – терпеливо пояснил Бучневич, – а те, кто знают, но не помнят… таких сотрудников именуют – балбесами, им, как и посторонним, тут тоже делать нечего, – ответил он в тон Борисову.
Лаборатория, в которую они направлялись, располагалась где-то в глубине коридора, и группа молодых научных сотрудников догоняла Бучневича, идущего вперед быстрым шагом нетерпеливого руководителя. По мере того, как он продвигался вперед вдоль стен коридора, над его головой матовым светом загорались невидимые глазу потолочные светильники, их свет был на столько мягким, что тени шагающих людей казались взбитыми и объемными. Дойдя до середины коридора, идущий последним Кирилл не выдержал и обернулся, увидев то, что ожидал увидеть – невидимые потолочные светильники, оставшиеся позади группы людей, мягко и беззвучно гасли, коридор за их спинами снова погрузился в тишину синего полумрака. От этого зрелища молодого человека обуял первобытный сюрреалистический страх, основанный на предрассудках и подступающей клаустрофобии.
Через несколько шагов Бучневич повернул направо, а пройдя еще метров двадцать, группа людей уже поворачивала в левое боковое ответвление. Кирилл снова обернулся за спину и, как и в прошлый раз, убедился, что за спинами идущих по коридору людей потолочные светильники гаснут, уступая место полутемной, неоновой подсветке, – в таких коридорах и заблудиться недалеко, – услышал Кирилл голос Борика.
Дверь нужной лаборатории выпрыгнула прямо из стены, еще секунду назад ее не было и Неклюев-младший решил, что Бучневич дает им возможность отдышаться и передохнуть. НИИ имени Фрунзе и снаружи выглядело внушительно, но плутая по темным коридорам чужого, незнакомого института, каждый из присутствующих поневоле проникся к строителям, воздвигавшим это немыслимое, грандиозное сооружение трепетным восторгом и солидным уважением. Помимо грандиозного замысла неизвестных проектировщиков, внутри здание исследовательского института было оборудовано по последнему слову науки и техники. Кирилл не сразу понял, что задумал начальник лаборатории, и лишь минутой позже заметил, что Бучневич остановился рядом с выступающим из стены небольшим стеклянным колпаком, размером не больше, чем дисплей сотового телефона. Федор Владимирович снова воспользовался своей пластиковой картой-ключом, проведя ей из стороны в сторону у самого основания прозрачной призмы. Какое-то время ничего не происходило, но затем за стеной послышалось гудение механических приводов, после чего внутри стены что-то щелкнуло и в проеме появился красный контур, огибающий прямоугольные очертания прозрачной пластиковой двери, отделившей стоящих в коридоре людей от видимого пространства за стеной. После повторного использования ключ-карты, над стеклянной призмой засветился и ожил небольшой квадратный дисплей, на экране отобразилась информация: «Бучневич Федор Владимирович, начальник отдела физико-химической биологии и биотехнологии, заведующий лабораторией биологических исследований, доктор химических наук», надпись несколько раз мигнула и на ее месте дисплей вывел фотографию начальника отдела, после чего внутри стеклянной призмы загорелся зеленый огонек. Дверь щелкнула и с шипением открылась.
Внутри закрытой лаборатории было прохладно, но воздух казался слишком сухим, отчего через пару минут у Кирилла пересохло горло и запершило в дыхании.
– А разве нам не следовало надеть защитные костюмы? – спросил Короед, с опаской посматривая по сторонам. Продолговатая Мишкина голова, надетая поверх худой, длинной шеи, выглядела взволнованной и испуганной, чего нельзя было о нем сказать ранее, Михаил был известен своим непринужденным, молчаливым спокойствием.
– Нет, в этом помещении подобные меры предосторожности будут излишними, а вот там, – Федор Владимирович кивнул головой в сторону большой и ярко-освещенной комнаты, отделенной от основного пространства, куда только что вошли его подчиненные толстенной пластиковой перегородкой, внушительная толщина которой угадывалась по контурам металлического желоба, окаймляющего прозрачный барьер, – туда заходить без защитных скафандров не просто глупо, но бессмысленно и преступно!
Начальник отдела встретился взглядом с каждым из присутствующих подчиненных, проверяя – все ли поняли смысл сказанной фразы.
– Теоретически, над дверью стоит автоматика, которая просто не откроет дверь перед рассеянным ротозеем, решившим сунуться туда без защитного костюма, но на практике это лучше не проверять.
– А что там, за этим стеклом? – Борик указал рукой в сторону толстой пластиковой перегородки, где располагалась просторная комната, освещенная нестерпимо ярким, мертвенно-белым светом.
Федор Владимирович не успел ответить, с обратной стороны, расположенной справа от окна металлической двери, послышалось протяжное надрывное шипение, закончившееся громким, неприятным хлопком. Все присутствующие невольно сглотнули, после резкой тишины, наступившей сразу после хлопка, Кирилл испугался за барабанные перепонки, – давление еще и не такие чудеса творить может. Но с ушами у него было все в полном порядке, об этом свидетельствовал следующий громкий хлопок, сопровождаемый шипеньем открываемой двери.
На этот раз звук хлопка был гораздо громче, а шипение прозвучало угрожающе и даже зловеще. Кирилл рассмотрел, что за металлической дверью находится узкий, короткий тамбур, другой конец которого отделяла такая же массивная металлическая дверь и первый раз неприятные звуки вызывала именно она. Теперь же, когда с шипением отползла в сторону ближняя дверь, ведущая в тамбур, от какофонии шума закладывало уши.
– Это с непривычки, это пройдет! – с усмешкой приободрил их начальник лаборатории, видя, как его подчиненные морщатся и киснут.
В открывшемся проеме двери появились три гротескные фигуры, одетые в одинаковые желто-зленые защитные комбинезоны, увенчанные бесформенными шлемами с забралами, скрывающими лица людей, находящихся в скафандрах, непрозрачным матовым стеклом. За спиной у каждого из вошедших виднелись объемные рюкзаки, откуда выходило множество толстых, гофрированных трубок, предназначенных, по всей видимости, для дыхательного процесса. Люди в скафандрах с трудом переставляли ноги, обутые в толстые, безразмерные сапоги, являвшие собой продолжение защитной одежды.
– Земляне приветствует вас, братья по разуму! – в наступившей тишине голос Борика прозвучал смешно и нелепо, отчего начальник лаборатории покосился на него строго и неодобрительно.
– А я с самого начала высказывался против этой идеи, – из-под ближайшего шлема показалось красное, раздраженное лицо Левитаца, по его выражению нетрудно было догадаться о том, что шутку про «братьев по разуму» злобный Филин мимо ушей не пропустил.
– Вынужден вам напомнить, Альберт Исаакович, что Игорь Станиславович одобрил привлечение к проекту «Зенит» научных сотрудников из числа аспирантов и доверенных лаборантов!
Игорь Станиславович Перельман, помимо своих звучный ученых степеней, являлся на протяжении долгого времени начальником научно-исследовательского института имени Фрунзе. Как долго, Кирилл не знал, но помнил еще со школьных времен, как его отец не раз и не два произносил эту фамилию гордо и с уважением. Игорь Станиславович вызывал образ строгого, но тактичного руководителя института, голос он повышал редко, да и то исключительно в тех случаях, когда иначе было не обойтись, его непререкаемый научный авторитет неприкасаемым ореолом окружал каждое слово, озвученное директором и для большинства работников института его фамилия или имя-отчество, оброненные в разговоре, звучали, как точка и споров не вызывали. Филин, по всей видимости, к большинству не относился…
– Игорь Станиславович может быть и одобрил, вот только я не одобряю! Вы еще попомните мои слова, уважаемый Федор Владимирович, ох попомните! Я всегда говорил, говорю и буду говорить – хочешь испортить важный опыт – поручи данные аспиранту! К тому-же, сейчас прозвучало слово «доверенные», но, что-то я таковых здесь не вижу, помимо вас, разумеется!
Пока руководители мерились самомнением, Кирилл присоединился к группе своих коллег по работе, в числе которых он спустился на минус четвертый этаж здания. Те столпились возле пластикового окна и что-то напряженно рассматривали, находящееся с другой стороны прозрачной перегородки. За широкой спиной Борика разглядеть что-либо не представлялось возможным, да и долговязый Миша загораживал обзор. К тому же между их плечами, то и дело становясь на цыпочки, поднималась лопоухая голова Коли-Коммуниста, да и прочие лаборанты пытались заглянуть в заветное окно.
– Что там? – не выдержал Кирилл, обращаясь к своим товарищам, сгрудившимся у стекла.
Но на его вопрос неожиданно и четко ответил Филин, решивший видимо, что переспорить Бучневича ему не по силам.
– За этим стеклом, молодой человек, находится открытие века! Изобретение, созданное величайшими умами нашей галактики, а возможно и не только нашей… не побоюсь этого слова! Этот артефакт, получивший кодовое слово «Зенит», уже сейчас переворачивает все наше представление о законах Ньютона и силе гравитации, и это еще далеко не предел его возможностей! Вас, кстати, о строжайшей секретности этого открытия уже предупреждали?
Аспиранты и старшие лаборанты возле окна наконец перестали таращиться и построились компактней, чтобы каждому было видно то, что располагалось с другой стороны комнаты. Артефактом, как немного позже выяснил Кирилл, был обыкновенный цветок, вернее растение, произрастающее из неглубокой овальной плошки, – «это что, какая-то шутка, неужели нас из-за этого сюда пригласили?», – недоумевал Кирилл, рассматривая растение.
– Внешний вид может вас не впечатлить, но вот его свойства и содержание навряд ли смогут оставить равнодушными, даже тех людей, кои своими мыслями и деяньями далеки от всего, что называется – Наука! – Федор Владимирович, как будто прочитав мысли Кирилла, стал выражаться пространственное и отстраненно, была у начальника такая черта, а быть может он подвергся пагубному влиянию злонравного Филина.
Приглядевшись внимательней Неклюев понял, что перед ним не просто земное растение, а нечто чуждое и несвойственное этому миру, а возможно и его измерению в целом. Множество тонких стеблей и побегов, уходили вниз, образуя единое основание цветка, на верху многие побеги имели нечто, напоминающее бутон, только присмотревшись внимательно Кирилл смог заметить, что внутри бутонов что-то шевелится, подобно сокращению мышц земного головоногого, а сами стебли ритмично подрагивают, – как осьминог, торчащий из земли, – услышал он осторожный шепот Борика.
На сколько мог определить со своего места Кирилл, самый длинный побег цветка не превышал в длину сорока сантиметров, а в ширину был не толще пальца, но фиолетовый оттенок стеблей и неравномерная пульсация бутонов вызывала в нем холод и отвращение, причины которого он не мог себе объяснить, сколько бы ни старался, – как будто, на этих тонких, ползущих лианах сидят маленькие, осмысленные головки, которые вот-вот откроют глаза, – пронеслось мысленно в голове у Кирилла. В том, что в соседней комнате отсутствуют сквозняки, Кирилл Неклюев был практически уверен, – но тогда чем объяснить движение стеблей?
– Оно не отбрасывает тени! – голос Славки Борисова прервал повисшее молчание в комнате.
И действительно, если приглядеться внимательно, можно было заметить, как на идеально-белом и ровном полу лежат продолговатые тени, упавшие от стола и приборов, причудливыми сооружениями выстроившиеся рядом с неизвестным растением.
По тому, как быстро переглянулись между собой Бучневич и Левитац становилось ясно, что на отсутствие тени, неизбежно сопровождающий любой одушевленный или неодушевленный предмет, никто из них внимания не обратил. Была у Борика такая черта характера – своим рабоче-крестьянским умом выхватывать из наблюдаемого очевидные вещи, на кои ранее него, внимания не обращали. Кирилл знал об этом, но такое мог только Славка.
– А что мы видим и как ЭТО сюда попало? – такие вопросы, в свою очередь, мог задавать только Миша – все кратко и, по существу.
Начальник отдела только подбирал слова, чтобы ответить на вопрос Короеда, но Левитац уже заревел медведем, – Это неслыханно! Я ставлю в известность всех присутствующих и господина Бучневича в частности о том, что все мы давали подписку о неразглашении, или вы запамятовали, Федор Владимирович?
– Я не хуже вас осведомлен о подписке и о том, что проект засекречен, но видите-ли, Альберт Исаакович, в свою очередь хочу вам напомнить, что обстоятельства последних дней несколько изменились, вы не находите? Так же вынужден вам напомнить о том, что согласно присутствия наших коллег, – Федор Владимирович выразительно посмотрел на своих подчиненных, – действует четкое и понятное распоряжение Перельмана – установить круглосуточное дежурство средствами персонала нашего института! Ну и как же вы намерены это осуществить, оставив их в неведении?
– Я целиком и полностью не согласен с распоряжением Игоря Станиславовича, но его приказы под сомненье не ставлю, и лишь хочу внести ясность! Для того, чтобы эти сотрудники, – Левитац сделал паузу, но так и не смог отпустить с языка термин «доверенные», – выполняли данное распоряжение Перельмана, им необходимо знать только то, что они видят и точка!
– Вынужден с вами не согласиться, уважаемый Альберт Исаакович, – тон Бучневича снова стал размеренным и спокойным, – если мои подчиненные не получат всю точную и достоверную информацию, которая относится к проекту «Зенит», они не смогут выполнять возложенные на них обязательства.
Филин вздохнул и картинно закатил глаза под свои кустистые седые брови, это взгляд говорил лучше всяких слов, – ну, если что – пеняйте на себя, Альберт Исаакович вас предупреждал!
Федор Владимирович подошел к угловому столу, где на многочисленных приставных полках было вмонтировано несколько мониторов и постучал по клавиатуре. Мониторы ожили, по двум боковым панелям побежали таблицы и диаграммы, центральный монитор выводил изображение с камер видеонаблюдения, установленных и нацеленных на диковинное растение, – подходите, не стесняйтесь, – подозвал он своих подчиненных.
Защелкала мышь, и диаграмма на боковом экране сменилась чертежами вытянутого прямоугольника. Кирилл не сразу понял, что перед ним изображение вытянутой сферы, выполненное в разрез и с разных ракурсов, схематические изображения всегда давались ему с огромным трудом. На боковых сносках возле каждой проекции были приведены значения и параметры, на них мозг Неклюева не среагировал совсем.
По всей видимости, не один Кирилл воспринимал схемы, как нечто чуждое и непонятное, – хорошо, попробуем так, – вздохнул Бучневич и на мониторе крупным планом высветилась фотография продолговатого эллипса, отдаленно напоминающему гильзу от противотанковой пушки, виденную Кириллом в Фрунзенском военно-историческом музее.
– По глазам вижу, что вам так проще, – с некоторой иронией произнес Бучневич, – тогда продолжу. Пятнадцатого февраля две тысячи тринадцатого года вблизи озера Чебаркуль, которое расположено возле Челябинска, было зафиксировано падение на землю неизвестного космического тела, иначе говоря – метеорита. На место падения незамедлительно выехали надлежащие службы и ведомства, которыми и были обнаружены в ходе оперативно-розыскных мероприятий два одинаковых сферических объекта. Несколько позже научными коллективами, занимающимися исследованием данных объектов, было установлено, что упавшие сферы имеют внеземное происхождение, о чем свидетельствовал состав сплава, из которого они состоят. Многие химические элементы этого сплава, до сих пор остаются загадкой!
Бучневич сделал паузу, ожидая реакции и вопросов, о падении Челябинского метеорита в две тысячи тринадцатом году разговоров было множество, об этом на всю страну заявила пресса и телевидение. Кирилл что-то слышал о том, как из осколков упавшего метеорита изготавливают памятные медали и прочие сувениры, но про то, что кроме обломков были обнаружены и неизвестные сферические объекты, в прессе не сообщалось.
– Вспомнили, да? Про падение метеорита? – продолжил Бучневич, – так вот, перед вами одна из двух найденных капсул, содержимое которых еще недавно считалось непостижимой тайной для современного человечества. Где находится вторая капсула я не могу вам рассказать, но первую вы только что видели через стекло в соседней лаборатории!
Присутствующие тут же обернулись к стеклу, чтобы убедиться в словах Бучневича. Действительно, необычное живое растение находилось в небольшой продолговатой плошке с закругленными краями, поблескивающие тусклым металлическим цветом. Эта закругленная, вытянутая плошка в форме эллипса очень походила на внеземную капсулу, показанную Бучневичем на компьютерном мониторе.
– Интересно, а вторую капсулу удалось распилить? – поинтересовался дотошный Миша.
– Не распилить, молодой человек, – Левитац, аж подпрыгнул, возмущенный кощунственной формулировкой молодого, бездарного аспиранта, – Федор Владимирович не успел пояснить своим бездарям, что состав металла, покрывающий эту капсулу, по своей прочности и иным характеристикам, с земными металлами сравнить… просто не с чем! Ее не удалось взломать, но мне удалось подобрать ключ к этой капсуле, – последние слова Левитаца прозвучали, как сладкая музыка.
– Не успел, но поясняю, – невозмутимо продолжил Бучневич, – все попытки распилить, разрезать и прочими действиями извлечь содержимое неземных артефактов оказались провальными – свойства металла тут поистине впечатляют! Но группе специалистов, работающих в нашем институте, удалось подобрать последовательность кодов, открывающих доступ к содержимому самой капсулы. И одним из таких выдающихся умов является Исаак Альбертович Левитац, – самодовольный Филин едва склонил голову набок, в знак согласия с коллегой-Бучневичем, – правда у него на это ушло семь лет, – добавил мину Федор Владимирович.
– И каким образом вам удалось открыть эту капсулу? – Борик всегда умел поднять себе цену в глазах руководства, Филин мгновенно преобразился.
– Ну, знаете-ли, вообще-то эта информация засекречена строжайшим образом, но, раз уж мы собрались здесь с вами…
Филин обвел присутствующих в комнате высокомерно-доверительным взглядом и продолжил, слегка снизив голос:
– Полагаю, что все присутствующие слышали про такую науку, именуемую Радиоастрономией?
Из всех собравшихся кивнул только Борик, хотя Кирилл сильно сомневался в том, что его друг имеет хоть какое-то представление о таких вещах, на интеллектуала-книголюба Вячеслав Борисов совершенно не походил. Но Филин, как ни странно, поверил и продолжил, обращаясь к Борисову.
– В таком случае, молодой человек, вы должны помнить и тот факт, как в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году астроном Джерри Эйман, просматривая данные наблюдений с радиотелескопа «Большое ухо», – произнося это название Левитац поморщился, как морщится человек, откусивший большой кусок от кислого лимона – Кирилл уже выяснил за два года моральных подзатыльников и оплеух, что утонченный слух Филина совершенно не воспринимает околонаучные и ненаучные термины, особенно те названия, которыми любят именовать свои обсерватории и телескопы далекие заокеанские коллеги-исследователи, – вывел последовательность из шести символов, начинающуюся с пятерки и заканчивающуюся шестеркой! – Альберт Исаакович говорил утвердительно, но судя по интонации, это был скорее вопрос, чем констатация факта.
– Сигнал «Wow!», – вставил Миша.
– Именно! – оживился Филин, – его широко распахнутые, возбужденные научным интересом глаза, многократно увеличенные выпуклыми линзами, теперь буравили Короеда, – в сигнале Эймана есть ярко выраженная цифровая закономерность, которую изначально интерпретировали неверно и только лишь ученым из нашего института удалось установить взаимосвязь между показаниями, полученными путем снятия данных цифровым спектрометром с космической капсулы, приземлившейся на Землю в две тысячи тринадцатом году и космическим сигналом Waw, зарегистрированным в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году – ключ от замка появился на тридцать шесть лет ранее, чем сама дверь, которую он открывает… парадокс! – закончил пояснять Филин, издавая отрывистый, ухающий лай, Кирилл не сразу догадался, что Левитац смеется.
– Ну, этот парадокс очень характерно описан в манускрипте Войнича, как, собственно, и само растение, которое мы только что видели. Так что результат в какой-то мере был ожидаемым, а вот сама рукопись появилась на свет на пять столетий раньше, чем некоторые артефакты из тех, которые в ней описаны, – поправил коллегу Бучневич.
– Ну, знаете-ли, Федор Владимирович! – от возмущения Филин покраснел и выпрямился, ни дать – ни взять, как хищник, учуявший добычу, – попрошу не забывать, кто именно сопоставил эти факты! Они, знаете-ли, были на виду у всего мира, а свести их воедино смог только я, с позволения напомнить все вышеупомянутое может быть заложено в основу будущей диссертации, так что, попрошу вас…, – Федор Владимирович примирительно поднял руки и гнев Левитаца стих также внезапно, как и появился.
– Не могу похвастаться, что хорошо знаком с сигналом Waw и тем более – с манускриптом Войнича, – неожиданно заговорил Михаил, поправляя на переносице свои очки – не такие выпуклые, как у Филина, но уже несоответствующие возрасту и статусу молодого аспиранта. Короед не стал продолжать дальше и выдержал паузу, ожидая, когда искра, пролетевшая между Левитацем и Бучневичем угаснет и ученые мужи снизойдут до его размышлений, – и тем не менее, я знаком как с первым, так и со вторым, – продолжил Миша, – и не припомню, чтобы в последовательности сигнала было хоть что-нибудь, намекающее на математическую цифровую последовательность, а уж тем более, в манускрипте Войнича.
Филин с Бучневичем многозначительно переглянулись, после чего Федор Владимирович сделал приглашающий жест, уступая почетное право объяснить очевидное своему оппоненту.
– У меня, молодой человек, есть большие сомнения, что вы хоть на сотую долю можете иметь представление о том, что расшифровали в космическом сигнале, а также о том, что хранится на страницах древнейшего манускрипта, да и откуда вам такое знать? Видите ли, в нашем мире не наберется и сотня людей, которые имеют доступ к надлежащей информации, а уж тем более тех, кто имел удовольствие видеть рукопись своими глазами, можно пересчитать по пальцам! Неужели вы думали, что та информация, которую выложило правительство разных стран в открытый доступ, является подлинной и исчерпывающей?
Левитац сверлил Мишу взглядом, как грозный учитель провинившегося хулигана, на помощь ему пришел Славка.
– И как это открытие может перевернуть современную науку? – спросил он, обращаясь в пространство.
– Простите, о чем вы? – озадаченно ответил Бучневич.
– Когда мы входили в лабораторию, Альберт Исаакович обещал, что «это открытие века перевернет Ньютона и силу гравитации», – продекламировал Борик, очень удачно имитируя хрипловатый тембр Филина.
– Ньютона скорее перевернете вы своим недоумием, – манера разговаривать у Левитаца снова стал привычной и узнаваемой, любой собеседник понимал, чего ожидать от вечно раздраженного Филина, – а про все остальное вам расскажет Федор Владимирович, раз уж именно он взял на себя смелость подключить к научному проекту такой важности каких-то…, – окончание фразы повисло в воздухе и каждый из присутствующих завершил по-своему.
– Недоучек, – со вздохом завершил Михаил.
– Гениальных талантов! – возразил Борик.
На то, чтобы снять защитный костюм, у Левитаца ушло не менее десяти минут, и то не без помощи ассистентов. Последние в разговоре участие не принимали, но взглядами выражали полную поддержку своему научному руководителю, отчего уход всей компании был воспринят облегченными вздохами, оставшейся группой под руководством Бучневича. Теперь можно было обстоятельно поговорить, не стесняясь задавать вопросы начальнику лаборатории, чем тут же воспользовался Михаил.
– Федор Владимирович, а вы так и не ответили на вопрос – каким способом вам удалось извлечь содержимое капсулы, если физические методы воздействия успехов не возымели.
– И как с этим связан манускрипт Войнича? – вставил Коля, о чьем присутствии уже все забыли.
Видите ли, – Бучневич подавил смешок, – я не хочу нажить смертельного врага в лице достопочтимого Альберта Исааковича, который страшен в гневе и обид не прощает, поэтому, отвечу кратко. В последовательности кода уже давно была выведена определенная закономерность, по которой еще в конце восьмидесятых годов составили формулу Бейгеля… не слышали о ней? Ну, я не удивлен! В общем и целом, в этой формуле выражались буквенные переменные, соответствующие цифровым значениям и уже в те годы исследователи догадались, что речь идет о последовательности импульсов, что, в свою очередь, Левитац и применил на практике, совместно с альфа-излучением и бета-излучением в определенной экспозиционной дозе, таким образом нам удалось извлечь содержимое космической капсулы. Что касается манускрипта Войнича, то эта тайна, покрытая печатями, разглашать подобную информацию я попросту не имею права. Могу лишь сказать, что в манускрипте была подсказка, которой и воспользовался наш величайший Левитац, а также на страницах манускрипта Войнича было очень точно изображено то растение, которое вы только что сами видели – подробный рисунок с описанием свойств растения!
– А разве манускрипт Войнича уже расшифрован? – не удержался от вопроса Кирилл.
– Не полностью, – уклончиво ответил Бучневич, своим тоном давая понять, что других вопросов на эту тему задавать не стоит.
– И какие же конкретно у этого растения имеются необычные свойства? – спросил Миша в своей неспешно-тянущей манере общения, которая так выводила порой его собеседников.
Бучневич снова подошел к компьютеру, и группа подчиненных придвинулась к мониторам. Он быстро защелкал мышкой, открывая нужные папки и директории, одна из папок затребовала пароль и Федор Владимирович быстро набрал пароль на выносной клавиатуре.
– Сообщу, сообщу пароли, – сказал он, отмахиваясь от Борисова, заглядывающего через плечо своего руководителя, – сейчас поднимемся ко мне в кабинет и каждый из вас получит допуски и график дежурств, а также распишетесь в документах о неразглашении!
На мониторе появилась папка с фотографиями и видеоматериалами, изображения выстраивались таблицу, группируясь по дате и определенному событию. Кириллу сразу не понравились верхние фотографии, изображавшие группу лиц в красных скафандрах, судя по виду – еще толще и тяжелее, чем те, которые он уже видел на Левитаце и его ассистентах. В руках у каждого из красных скафандров был переносной прибор с длинным щупом, в котором Неклюев тут же узнал переносной радиационный дозиметр.
– Там большой радиационный фон? – спросил он у начальника, кивком головы указывая на соседнюю комнату.
– Уже нет, – успокоил его Бучневич, – изначально радиационный фон значительно превышал предельно допустимый, не говоря уже о спектральном анализе, но уже на следующий день фон снизился ниже уровня окружающей среды, теперь этот компьютер, – Бучневич постучал пальцем по столу, – фонит больше, чем внеземное растение. У меня, да и не только у меня, есть определенная теория о том, что этот организм, находящийся у нас за спиной, чем бы он ни был, умеет быстро приспосабливаться к нашей среде и обстановке, впрочем, об этом вы еще узнаете. Ну-с, вернемся к свойствам растения…
Перед Кириллом и его товарищами монитор выводил фотографии, каждую из которых подробно и красочно описывал Федор Владимирович.
– Это феномен температурных явлений, – прокомментировал Бучневич фотографию с брусками льда, выложенными в ряд напротив растения, – присмотритесь внимательней, видите над каждым куском льда расположен электронный термометр? Всем видно? Хорошо! Температура льда от минус трех, до минус тридцати шести градусов и каждый ледяной брусок пролежал шесть часов непрерывно, практически не изменяя свою температуру, несмотря на то, что в самом помещении температура статичная – плюс двадцать три градуса Цельсия.
– Шесть часов? – переспросил Коля, – не плохо!
– Не плохо, – согласился Бучневич, – но смотрите дальше.
На мониторе появилась фотография, на которой человек в красном скафандре вытянул руку прямо перед собой. Ракурс фотографии был выбран весьма неудачно, поэтому Кирилл не сразу заметил, что на ладони у человека с протянутой рукой находится молоток, причем, молоток стоял на рукоятке, а тяжелый набалдашник был повернут под подозрительным углом, относительно поверхности пола, по всем законам физики и гравитации, долго молоток так простоять не мог. Как будто прочитав мысли Кирилла, Федор Владимирович пояснил для группы.
– Нет, это не монтаж, это еще одно из удивительных свойств внеземного растения, сейчас покажу вам запись видеофрагмента.
Бучневич вновь пощелкал мышью и на мониторе запустился видеофайл, на котором тот же человек в скафандре проделывал немыслимые фокусы с обычным молотком. От группы молодых ученых не укрылось то, что руководитель лаборатории перед тем, как запустить видео на мониторе, выкрутил до минимума ползунок громкости, Борик при этом больно ткнул Кирилла локтем в область подреберья и Неклюев с трудом удержался от ответного жеста. Видеофайл запустился в беззвучном режиме, как старое немое кино, но все зачарованно уставились в монитор. Человек, державший молоток на вытянутой руке, ловко подбросил его в воздух, подождал пока тот совершит два-три оборота в свободном падении, после чего снова ловко ухватил молоток за металлическую рукоять. Движения человека казались обычными, а вот вращение молотка в воздухе выглядело, как кадры замедленной съемки, причем замедлена она раза в два, если не в три, – подумалось Кириллу. Но фокусы с молотком продолжались, наигравшись своим инструментом, фокусник в красном скафандре вытянул вперед левую руку и установил на нее молоток рукоятью вниз, как Кирилл уже видел на фотографии, затем он развернул руку, как бы сбрасывая с нее тяжелый предмет, но молоток так и остался висеть на руке под углом в двадцать – тридцать градусов, относительно пола. Следующее действие было совсем немыслимым, человек в скафандре приложил край рукояти молотка на свою ладонь, после чего убрал руку, поддерживающую молоток в воздухе. По всем законам здравого смысла, тяжёлый инструмент под действием силы тяжести и повинуясь закону гравитации должен был немедленно упасть на пол, но этого не случилось. Молоток так и завис в воздухе, как будто он приклеился к скафандру.
– Растение изменяет гравитацию в небольшом радиусе вокруг себя, – пояснил Бучневич, – это не похоже на полную невесомость, но масса перестает быть составляющей физического тела, в общем, с этим нам еще только предстоит разобраться, как, впрочем, и со многим другим.
– И на каком расстоянии вокруг себя растение меняет законы нашего мира? – поинтересовался Миша.
– На ограниченном, – пояснил Бучневич, – максимальный радиус действия составляет не более сорока сантиметров от основания субстанции. При чем, у нас нет полной уверенности, что все эти аномалии связаны с одним лишь растением! Как вы уже догадались, растение находится в той самой капсуле из неизвестного металла, в котором оно было доставлено на землю, так что, возможно дело еще и в этом, но я, почему-то, так не думаю.
– Почему? – поинтересовался Коля.
– Хотя бы по тому, что эта капсула находится в нашем институте уже долгое время… годы, если хотите, и пока мы ее не открыли и не извлекли на свет это растение, ни о каких аномалиях речи не было. А уж мы проверяли, будьте уверены, что проверяли и с особенной тщательностью!
В подтверждение слов Бучневича, человек на мониторе отошел от капсулы с растением на несколько шагов в сторону и молоток тут же свалился ему на ногу, он неловко запрыгал на одной ноге, скривил лицо в гримасе боли и замахал на снимающего, требуя от него выключить запись. Под полутемным шлемом скафандра угадывалось обозленное лицо Филина.
– А что, кроме молотка, других предметов для эксперимента в лаборатории не нашлось? – хихикнул Борик.
– Наш Альберт Исаакович большой оригинал, – ответил Бучневич, не скрывая улыбки.
– Расскажите, как появилось растение? – послышался серьезный голос Михаила, – то есть, мне не понятно… вот вы каким-то чудом открыли капсулу и что произошло дальше, растение в ней уже было? Или оно проросло уже после, под солнечным светом?
Федор Владимирович потер переносицу и осмотрел присутствующих смущенным, даже растерянным взглядом, в таком свете подчиненные еще не видели начальника лаборатории, и заговорил после паузы.
– Видите ли, это очень интересный вопрос… еще одна тайна, которую мы пока не раскрыли. С момента активации самой капсулы, после того, как Альберт Исаакович применил к ней свою знаменитую последовательность импульсов и до полной разгерметизации прошло не более сорока пяти секунд, но что случилось в этом промежутке времени… для всех остается загадкой. Каждый из присутствующих в лаборатории «Дельта», – Бучневич указал пальцем в сторону соседнего помещения, отгороженного стеклом и двумя герметизированными дверями от первой комнаты, – а присутствовало при этом не много – ни мало, семь человек, включая меня и начальника института, видел перед собой одно и тоже, а именно – герметичную капсулу в виде эллипса, расположенную на том столе, на котором она сейчас и находится, – Федор Владимирович остановился на полуслове и посмотрел по сторонам, – черт возьми, какой же здесь сухой воздух, аж горло дерет, нужно хотя бы в коридор кулер поставить, раз в самой лаборатории это запрещено. В общем, никто из нас не видел, как открывалась капсула и как из нее появилось растение. Понимаете, у каждого из присутствующих, как будто бы память стерлась на те самые сорок пять секунд.
– Так тут же камеры установлены, – не выдержал Борисов.
Начальник лаборатории как-то косо посмотрел на Славку, – «не всегда его комментарии к месту», – шепнул ехидный голос в голове Неклюева.
– Камеры-то здесь установлены, не поверите, Борисов, не только у вас голова такая … умная. Многим пришло в голову просмотреть запись с видеокамер, только вот на протяжении сорока пяти секунд все камеры, а их тут не мало, отключились. В общем-то, так мы и выяснили, в течении какого промежутка времени происходила активация капсулы.
– А где находится вторая половина капсулы? – вновь вступил в разговор Михаил.
Бучневич посмотрел на него с укоризной, – «я так и знал, что именно ты это спросишь», а вслух сказал, – ни малейшего представления о том, куда она делась. Как я уже и говорил, в течении сорока пяти секунд все присутствующие в лаборатории отключились, включая, а вернее отключая и электронику, и застали, так сказать, только финал этого представления. Откуда в капсуле появилось растение и куда подевалась вторая половина ее составляющей, для нас остается загадкой.
– Не могла же она в воздухе раствориться? – пошутил Борисов.
– Не могла, – согласился Бучневич.
– Мне еще про состав почвы узнать любопытно, – Короед оседлал любимую тему, – что там под растением в капсуле?
– Хороший вопрос, молодец, Миша! – похвалил его начальник отдела, – состав почвы вокруг растения по форме и консистенции напоминает гудрон, но при биохимическом анализе, естественно, нет ничего общего с ним. Анализ почвы проводился в лаборатории Левитаца и его коллеги до сих пор разделяются в мнениях – является ли вещество, составляющее почву растения, органикой или нет.
– И нам в ночные часы дежурств будет нужно проводить опыты над этим растением? – к удивлению Кирилла, этот вопрос задал не Борик, эту глупость спросил Коммунист, уши которого уже начали покрываться румянцем, понимая, как неуместно прозвучал вопрос.
– Нет, Николай! Ни в коем случае! – Федор Владимирович чеканил каждое слово, – ни в коем случае и никаких опытов без присутствия лично начальника лаборатории, или его непосредственного заместителя. От вас потребуется только дежурить, наблюдать за состоянием растения, а также за датчиками, установленными возле него. Влажность воздуха и температура должны быть величиной неизменной, при любом изменении вы будете обязаны незамедлительно по телефон, проинформировать дежурного руководителя, список руководителей и график дежурств уже к вечеру будет висеть у меня в кабинете. Вам строжайше запрещается пересекать пределы лаборатории Дельта без надлежащих инструкций руководителя смены, только следить и докладывать. Мы не знаем о том, что это за растение и откуда оно взялось, мы даже примерно не представляем о принципах его жизнедеятельности и потребностях, не говоря уже о том, что мы не имеем ни малейшего представления о том, на что оно способно. Поэтому вам надлежит только наблюдать и докладывать, а при необходимости выполнять указания дежурного руководителя, во всяком случае до тех пор, пока он не приедет в лабораторию лично. Это всем понятно?
Вокруг Кирилла закивали головами, спорить с Бучневичем никто не решился. И уже начиная со следующей ночи весь средний технический персонал научно-исследовательского института перешел на режим ночных дежурств, в дневные часы затененные институтские коридоры пустовали.
График дежурств был разбит на две смены, дежурившие в дополнительном помещении лаборатории Дельта единовременно. В каждой смене работали по два человека, исходя из основ техники безопасности, предписанной и утвержденной несколько поколений назад, основанной на жертвах и ошибках, – «проведение работ в лабораториях с повышенным уровнем опасности в одно лицо запрещено!», нарушителей ждал суровый разговор с Перельманом, последствия которого могли быть суровыми вплоть до увольнения.
Кирилл Неклюев был записан в одну смену с Борисовым, как он догадывался, не без помощи последнего. Помимо них в ту же ночь дежурила и вторая смена, в лицах Коли и Михаила. Их ночное дежурство начиналось в восемь часов вечера и заканчивалось в восемь часов утра, из расчета, что каждая пара семенников меняет друг – друга по прошествии трех часов дежурства, после чего сменившиеся сотрудники были вольны провести следующие три часа свободного времени по собственному усмотрению, имея полное право на сон. Для отдыха работникам были предоставлены два дивана, один из которых, безо всякого сожаления, передал Бучневич, выдав на пост охраны ключи от собственного кабинета. Второй диван располагался в кабинете Левитаца и Филин, перед тем, как передать ключи ночным дежурным, костерил всех и каждого. Вопреки ожиданиям Кирилла сменный график работы был самым спокойным и размеренным периодом его жизни, как, впрочем, и для остальных жителей Фрунзенска.
Карась
Целый месяц на обустройство в новой школе – это много, тем более в закрытом городе. Не такую жизнь рисовал в уме Вадик перед тем, как его родители окончательно переехали в Фрунзенск…
Небольшой провинциальный городок, затаенный и скрытый от всего мира покрывалом секретности и силой печати. Все люди дружат, они же – соседи! По улицам ходят улыбающиеся гвардейцы в черных мундирах и следят за порядком, – как-то так представлялось ему. Как же!
Из всего этого правдой оказалась лишь первая половина мыслей Вадима – город был действительно закрыт и засекречен. Но все люди – друзья и братья, теперь на подростка от этой мысли нападал безудержный нервный смех. Порядок в городе был, но каждый жил лишь собственными нуждами. На бегущего по улице мальчишку особого внимания никто не обращал, как, впрочем, не обращали внимание и на его преследователей, коих сегодня было аж четверо. И первый среди них естественно Серега-Пузырь, – «за что его только так прозвали?», – размышлял на бегу бедняга-Вадим, пытаясь зрительно оценить расстояние до следующего перекрестка. Следом за Пузырем бежал Пушкарь, с тем все понятно, у него фамилия Пушкарев, вот Вовку и прозвали по полфамилии, но Пузырь – кто в здравом уме станет откликаться на такое-вот прозвище? Слегка отстав от остальной группы преследователей, следом за ним бежали еще двое мальчишек – Витька и Женька, это двое учились с Вадиком в одном классе и за них он особенно не переживал. Витек с Жекой сильно бить не будут, так, попинают для видимости и по домам разбредутся, а вот Пузырь и Пушкарь… особенно первый.
Вероятней всего, если его преследователи догонят Вадима, то кто-нибудь из числа снующих мимо прохожих окликнет хулиганов и немедленно прекратит избиение невиновного, но проверять такую теорию никакого желания не возникало, поэтому ноги несли Вадика дальше вниз по улице. За перекрестком, на сколько он успел изучить город, вниз убегал Фрунзенский проспект, уходящий вдаль в сторону больницы, а пересекающая его улица Ленина уводила налево в сторону центра. Мальчик все еще размышлял о том, в какую сторону ему двигаться дальше – Фрунзенский проспект заманчиво приглашал вниз под горку, в то время, как в сторону центра бежать бы пришлось, преодолевая долгий пологий подъем.
– Подсекай, подсекай Карася! – услышал он у себя за спиной надрывный, запыхавшийся баритон Пузыря и кинулся бежать в сторону центра, – там людей будет больше, больше шансов, что погоня окончится одним лишь разбитым носом, непривычные к физическим нагрузкам ноги Вадика уже начинали сдавать и подводить.
– От Фрунзенки, от Фрунзенки его отсекайте, – кричал на бегу Пушкарь своим осипшим, запыхавшимся голоском.
Еще чуть-чуть и у них уже на избиение ногами сил не хватит, – залетела в голову Вадима шальная мысль, от которой он едва не споткнулся о ближайший бордюр пешеходного перехода. Перебегая дорогу на зеленый свет, мальчик позволил себе быстро обернуться, сзади его нагонял толстый Пузырь, решив срезать половину дороги, он бежал наискось по проезжей части. Заплывшие жиром свиные глазки Сережи были нацелены точно на Вадима и не сводили с него пристального, озлобленного взгляда, он не заметил, как справа от него на светофоре остановился черный мотоцикл, мотоциклист протирал платком забрало шлема. Поворачиваясь вперед и смотря себе под ноги Вадим Карасев уже знал, чем закончится это история и услышав у себя за спиной стальной грохот и матерную ругань, подросток совершенно не удивился. Пузырь на полном ходу врезался в мотоциклиста. Водитель мотоцикла, на сколько его мог разобрать мальчик, был крупным и высоким мужчиной, но куда ему против разъяренного Пузыря? Перебежав на другую сторону дороги Карасев остановился и уперев руки в толстые ноги стал жадно ловить ртом воздух. Нестерпимо хотелось пить, проезжающие мимо машины расплывались в глазах из-за усталости и жаркого зноя. Сзади сдавленно оправдывался Пузырь, поднятый в воздух крепкой рукой, ухватившей его оттопыренное конопатое ухо. Сейчас ему было не до Вадима, но в следующий раз он ему все припомнит! Пушкарь робко топтался рядом с мотоциклистом, нерешительно пытаясь оправдать своего пойманного за ухо друга. Витька и Женька успели перебежать дорогу и теперь стояли в двух шагах от Вадима, при этом не делая никаких попыток поймать свою несостоявшуюся жертву, без Пузыря они были совсем безобидны. Эти двое и бросились-то вдогонку за Вадимом лишь потому, что на них грозно посмотрел Пушкарь, без своих вожаков ребята потеряли всяческий интерес к персоне Карасева. Поймав на себе долгий пристальный взгляд Витька, Вадик посмотрел в глаза однокласснику и понял, что тот готов от стыда провалиться сквозь землю. Вадим Карасев был воспитанным мальчиком и потому не стал ставить товарища по классу в неловкое положение, он развернулся и бесцельно побрел вверх по улице Ленина, в сторону центральной части города.
Все началось в это утро с того, что Вадим, как это уже случалось не раз, услышал у себя за спиной насмешливо-злобный крик:
– Подсекай Карася! – так, обычно, кричал Пузырь перед тем, как всей своей не по-детски раскормленной тушей налететь на Вадима.
В весе Вадим не сильно уступал Пузырю и от простого толкания вреда было б немного, но у него за спиной уже опускался на четвереньки подлый Пушкарь. Об эту импровизированную скамейку Карасев перелетал уже не раз, иногда ухитряясь приземлиться на задницу, а иной раз и с размаху приложиться затылком о твердое основание пола, – вполне достаточно, чтобы понять и запомнить. Видя несущегося на него Пузыря, Вадим машинально попятился и пошарил рукой позади себя, – все в порядке, Пушкарь на месте, самое время, чтоб отойти в сторону, сведя все в незатейливую шутку и тут надо-же, – наступил Вовке на руку!
– Ааааа! – завизжал Пушкарь, – эта свинья мне на руку наступила!
-«Вырос от карася до свиньи», – подумал Вадим и в этот момент спереди заорал Пузырь, – Отсекай Карася, он Вовцу руку сломал.
Пушкарь глянул на стоявших неподалеку Витька и Женьку, – ну, чего стали? – и погоня началась.
Подобная ситуация для Вадима была не новой и вполне ожидаемой, признаться по правде, нечто подобное он себе прогнозировал не раз, переезжая с родителями с места – на место и переходя в новую школу. Новеньких всегда не любят, редко, когда случалось иначе, а толстяков и подавно всегда гоняют во всех школах. Но тут ситуация была комичной –-его гонял такой же толстяк, – самоутверждается за мой счет, Пузырина поганый, – подумал Вадик, скрипя зубами от досады. Наверное, нужно было не поддаваться на всякие уловки, не делать вид, что смеёшься, когда тебя обзывают и вешают ярлыки, но теперь-то уже ничего не исправишь, – вздыхал Вадим.
Он медленно брел по улицам не поднимая головы, лишь изредка пиная мелкие камни, попадавшиеся под ногами, но когда перед глазами появилась вывеска: «Знание – сила! Букинистический магазин №5», мальчик не удивился, – ноги знают, они доведут. Снаружи магазина не было никакой броской рекламы, только пожелтевшие от времени увеличенные фотографии читателей прежних времен. Две молодые женщины увлеченно листают книгу и журнал, на другой фотографии джентльмен преклонного возраста с улыбкой просматривает автомобильный журнал, – «За рулем» гласит надпись на обложке. У всех читателей заинтересованные, внимательные лица и одинаковое выражение глаз. Если на-то пошло, у них и одежда одинаковая – пальто различаются только по цвету, о чем, собственно, можно догадаться по выцветшим черно-белым фотографиям. Очередной магазин, переживший советскую эпоху, но так и оставшийся в ней навсегда, -ну где еще такое увидишь?
Изнутри магазин выглядел ненамного привлекательней, чем снаружи – ряды старомодных стеллажей с книгами образовывали в тесном пространстве целый лабиринт из узких и темных проходов, тут и стать-то негде, а уж тем более – разойтись. Но ассортимент книг был на загляденье, такое и в столичных супермаркетах не часто увидишь, за это Вадик и любил книжный магазин номер пять, расположенный на углу Свердлова и Орджоникидзе. Два комикса и британский детектив, и все это за более чем скромную сумму денег, – есть во Фрунзенске свои преимущества.
Обратный путь был короче через улицу Ленина, но там ему идти уже не хотелось, – кто знает, как сильно ушибся Пузырь, да и на руку Пушкарю он наступил не слабо. «Знание – сила», – размышлял мальчик, но с бандой Пузыря такая сила ему не поможет, а значит придется топать через Героев стратосферы, а это дальше на несколько километров.
В квартире у Карасевых было шумно. Вадим это услышал еще с порога, возясь ключом в непривычно-новой замочной скважине, замок щелкал, но отказывался провернуться. С пятой попытке у Вадика получилось, и он с удивлением увидел, что родители спешно запаковывают чемоданы, – «опять переезжаем? Но как же вовремя!», – при мысли, что Пузырь останется в прошлом, на душе стало спокойно и приятно, пахнущие полиграфической краской новенькие книги оттягивали руку и поднимали настроение, жизнь налаживалась, жить стало проще!
– Мы с мамой срочно уезжаем к тете Свете, – ответил на незаданный вопрос его отец, с трудом закрывая молнию на раздувшемся чемодане.
– А как же я? – уныло проговорил мальчик.
– А у тебя еще целая неделя в школе, да и потом… ну чего ты будешь с нами там делать? Взрослый уже, вполне сможешь неделю дома посидеть!
– За тобой тетя Люба присмотрит, я уже договорилась с ней, – добавила мама, под ее глазами виднелись следы недавней ссоры.
Ссоры в семье Карасевых были делом не частым, чего уж и говорить о том, чтобы оставить сына одного на неделю, на попечение соседки снизу, – уж не собираются ли развестись его родители? Эта мысль нагнала на мальчика еще больший страх, чем предстоящая встреча с Пузырем и компанией, в том, что этой встрече суждено состояться Вадим уже совершенно не сомневался, – «отдавленная рука Пушкаря и разбитый нос Пузыря-Сережи забудутся очень нескоро», но грядущий развод родителей…
– Вы что, поссорились? – нерешительно спросил Вадик, переводя взгляд с матери на отца.
– Кто? Мы? – как-то уж слишком весело спросила мать.
– Да с чего ты решил? – тоже весело и слишком быстро добавил отец.
– Понятно, они не ссорились, но споры были, – решил мальчик, а вслух спросил, – что-то случилось у тети Светы?
Мать с отцом быстро переглянулись, при этом молния в чемодане, которую так тщетно застегивал отец, не выдержала и разошлась в стороны.
– Понимаешь, Вадим, твоя тетя Света большой оригинал, – начала пояснять мама, – она до последнего момента скрывала от всех свою беременность…
– Оказывается, они с дядей Вовой ждали ребенка, – с нервным смешком вставил отец.
Дядю Вову он помнил – на десять лет моложе маминой сестры, невысокий и рыжеватый мужчина. Вид серьезный, но стоит пошутить – так первым поддержит. На прошлое рождество он подарил Вадику пневматическую винтовку и разрешил пострелять по пластиковой мишени, висевшей на стене в коридоре. Первым же выстрелом мальчик промахнулся и рикошетом от стены пуля снесла хрустальный рожок в дорогой светодиодной люстре. Как же тогда хохотал дядя Вова, – все, Андрюха, шампанское теперь можно смело открывать, – сказал он, обращаясь к отцу Вадима.
Тетя Света с дядей Вовой любили и обожали своего единственного племянника, при мысли, что теперь их любовь перейдет к другому мальчику, Вадик почувствовал, как к глазам подступают горькие слезы преданного ребенка. Эти чувства были новыми и нерациональными, так не похожими на поведение Вадима, мальчик и сам удивился подобной реакции на привычные вещи.
Дальше пошли сбивчивые объяснения родителей, из которых Вадик понял немногое. Сорок пять лет, первый ребенок и трудные роды – все это говорило ему о многом и ни о чем, единственное, что понял мальчик – у тети Светы он будет лишним, родителям будет, мягко говоря, не до него. Ну а с другой стороны, остаться одному дома, имея в своем полном распоряжении компьютер и телевизор было делом заманчивым и перспективным, да и два дня занятий можно было как-нибудь пропустить, потом обида Пушкаря немного забудется и жизнь снова станет пригодной для обитания Вадима.
Кирилл
Работать в одной смене с Борисовым для Кирилла было всегда в удовольствие, если вообще такие понятия как работать и Борик могли быть между собой, хоть сколь-нибудь совместимы. Вячеслав обладал тем редким даром предвидения, которому могли б позавидовать именитые экстрасенсы, не говоря о характере. Что касается первого, у Борисова всегда была чуйка, подсказывающая своему обладателю – за какое именно из множества поручений с него не спросит начальство, и это чутье никогда не ошибалось. А характер… характер Вячеслава позволял со спокойной совестью махнуть рукой на любую работу или выполнить ее кое-как, не вдаваясь в подробности. На многословные и сложносоставные указания непосредственного начальника отдела Борик всегда кивал, не мигая ни разу, в отличии от Кирилла, который постоянно записывал, а не успевая записать прерывал Бучневича и просил повторить. Таких работников руководство не ценит, и он искренне завидовал товарищу. Сегодняшний день обещал быть не легче, хорошо, что рядом был Славка.
В конце недели они с Борисовым, облаченные в защитные скафандры «Сапфир», впервые вошли в лабораторию «Дельта». Этого момента Неклюев-младший ждал и боялся, вне всяких сомнений, лично для него этот период рабочей деятельности являлся знаковым – тем, что запомнится на всю жизнь. От части, к этому был причастен его отец, рассказавший сыну еще во времена школьной юности о ликвидации последствий химической утечки, случившейся в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году. Неклюев-старший очень ярко и красочно описал группу работников, которые, включая и его самого, рискуя жизнью спустились в подвал жилого пятиэтажного здания, с целью взять пробы воздуха, по словам отца, – это двадцатиминутное заточение в скафандр закрытого типа он запомнил на всю жизнь. Позднее Кирилл сумел разыскать информацию в городской библиотеке о той страшной аварии, случившейся еще во времена социализма, но найденная информация Кирилла Неклюева несколько озадачила. В газетной статье говорилось о человеческих жертвах, которые сопутствовали той страшной трагедии, но ни причины случившегося, ни точного числа жертв он так и не смог обнаружить, – все подробности случившегося до сих пор находятся под грифом секретности, – прокомментировал его отец.
– Поднимите вверх руки, – услышал он в динамике приглушённый голос заместителя начальника лаборатории, судя по монотонности говорившего, Беляев повторил свою просьбу же более одного раза, – «нужно быть внимательней», – мысленно одернул себя Кирилл.
По телу ударил плотный поток сжатого воздуха. Вспоминая инструкцию, молодой аспирант медленной повернулся, давая потоку теплого воздуха обдуть его скафандр со всех сторон, – элементарная предосторожность, на случай попадания на поверхность костюма соринок и мелкой пыли, – проинструктировал его Беляев, – хотя, практика показывает нам, что этот организм хорошо адаптирован под нашу биологическую систему, чего уж ему какая-то соринка. Сергей Аркадьевич упорно называл растение – организмом, чем уже не единожды довел Филина до состояния бешенства, пытавшемуся доказать всем и каждому, что это растение, и никак не более.
Сверху вторых и последних герметичных дверей, преграждающих вход в лабораторию Дельта, послышалось слабое шуршание, быстро переросшее в урчание мотора, – вот сейчас, сейчас! – подумал Кирилл, ощущая себя космическим астронавтом, готовящимся сделать первый маленький шаг для себя лично и громадный прыжок для всего человечества. Этот момент испортил Борисов.
– Гляди под ноги, Кирюха, не споткнись о порог!
Внутри самой лаборатории Кирилла Неклюева ждало разочарование – он так и не смог понять, чего именно ожидал почувствовать или увидеть в тот момент, когда его ноги переступили порог, но не ощутил совершенно ничего – все тот же скафандр с неудобным выпуклым шлемом и тяжелые башмаки на ногах. Зачем нам такая тяжелая обувь, в ней же и лишнего шага не сделаешь? – спросил Борик у Сергея Аркадьевича, на что заместитель начальника лаборатории улыбаясь ответил, – такая обувь, Борисов, вам выдана для того, чтобы вы сперва головой думали, прежде, чем ногами работать. Кирилл понимал для чего важна обувь – под весом обычного человеческого тела любой хоть сколь-нибудь острый инородный предмет мог стать причиной разгерметизации костюма, а последнее могло стоить жизни, да еще и в мучениях. Впрочем, на сей счет говорил даже Филин, – все наши опыты и тесты приводят к выводам – растение также безопасно для нас, как и мы безвредны для него. Но проверять эту теорию еще не осмелились и Кирилла мучало любопытство, – о ком из них больше пекутся? – но вслух он свой вопрос задавать не решился.
– Проверка звука, проверка звука! Как слышите меня? – снова послышался из динамика голос Беляева.
– Слышим вас хорошо, разрешите приступить к работе? – отчеканил Кирилл заученную фразу.
– Приступайте, – подтвердил Беляев.
Собственно, работой такое задание называть было не верно. Замерить длину стеблей лазерной линейкой – с таким заданием любой справится, не говоря уже о замерах воздуха и температуры, но эксперимент с массой тела показался Неклюеву уже настоящим лабораторным опытом. После всех замеров, результаты которых сообщались Беляеву по радиосвязи, лаборантам надлежало провести опыты с электронными весами, на которых был размещен металлический шар, весом ровно два с половиной килограмма. Этот шар закреплялся в специальном удерживающем устройстве, исключающем его подвижность и всю конструкцию, в рамках проведения опыта, необходимо было поднести к растению на определенные расстояния, помеченные красными рисками на длинной лабораторной линейке. Каждая риска обозначала значения предыдущих замеров, и самая дальняя располагалась на расстоянии в сорок пять сантиметров от крайнего стебля – на этом расстоянии масса земных предметов начинала терять свою плотность и свойства. В прошлый замер, произведенный двенадцатью часами ранее, вес шара на этой отметке убавился на шестьдесят четыре грамма, а электронные лабораторные весы в таких вещах ошибаться не могли.
– Еще немного вперед… стоп! – услышал он голос Сергея Аркадьевича, наблюдавшего за действием своих лаборантов по увеличенному изображению, выводимому на мониторе с камеры видеонаблюдения.
Кирилл сверился с журналом – тысяча четыреста тридцать шесть грамм, гласил результат предыдущего замера, теперь же электронные весы показывали цифру в тысяча триста два грамма, итого сто тридцать четыре грамма разницы, – произвел мысленные вычисления молодой лаборант. Не так уж и мало за двенадцать часов, если вдуматься. На следующей отметке результат был уже более значительный, пока, наконец, на отметке в девятнадцать сантиметров от края растения брусок совсем потерял свою массу. За двенадцать часов такие изменения были по истине грандиозными, – растение изменяется и происходит это гораздо быстрее, чем мы в силах себе вообразить, – вспомнил Кирилл взволнованный голос Левитаца, из его предыдущей споры с Бучневичем, на этот раз Федор Владимирович не нашел, что ответить.
Извлекая себя из тесного скафандра Неклюев представлял реакцию отца, когда он сообщит ему, что был допущен в лабораторию Дельта для проведения секретных исследований. Впрочем, воплотить этот разговор в жизнь мешал документ, подписанный Кириллом – «строжайше запрещено разглашать третьим лицам!».
По соображениям безопасности в лаборатории с опасными реактивами было запрещено приносить пищу и воду, ближайший кулер с питьевой водой находился в коридоре возле лифта, туда Борисов и повел уставшего Кирилла. В ночные дежурства отсутствие питьевой воды и сухой воздух в стенах лаборатории приносили наибольшие неудобства, но только не для Борика. Неклюев замечал, как его напарник не раз и не два через соломинку потягивает колу из жестяной банки, спрятанной во внутреннем кармане безразмерного лаборантского жилета – спецодежды, выдаваемой каждому сотрудники института.
– Не боишься, что застукают? – спросил Кирилл, показывая глазами на камеры видеонаблюдения, расположенные в примыкающем к лаборатории помещении, где технический персонал и нес свои долгие ночные дежурства.
– Не боюсь, – ответил Борик, по-птичьи склоняя голову на бок, прикладываясь к тонкой соломинке, – и ты не бойся, – посоветовал он Кириллу.
Естественно, что в присутствии Беляева такие фокусы были неуместны и друзья долго и с наслаждением наливали прохладную воду в одноразовые пластиковые стаканы.
– Нет, водой не напьешься! – со знанием дела произнес Борик, – сюда б что покрепче.
В этот момент двери лифта бесшумно раздвинулись и прежде чем из кабины вышли начальники Кирилл услышал обрывок спора, длившегося, по всей видимости, уже продолжительное время.
– А я вам говорю, Игорь Станиславович, что мы совершаем ошибку! Свойства Зигартуса до конца не изучены и своими действиями мы можем поставить под угрозу безопасность всего города! Я бы попросил вас еще раз все хорошенько взвесить!
– Что вы конкретно предлагаете, дорогой Федор Владимирович? – послышался в ответ мягкий и вкрадчивый голос Перельмана.
– Для начала поставить в известность Московское руководство, не в нашей власти принимать подобные решения!
– А вы представляете все последствия подобного заявления? – в разговор вклинился возбужденный Левитац, – сюда понаедет московская профессура и займется тем, чем занимаемся мы. Они сделают те же выводы, но уже под другими фамилиями!
– Возможно, но и ответственность уже будет лежать тоже на других людях, – не сдавался Бучневич.
– Федор Владимирович, давайте не будем торопить события. По данному вопросу мое мнение полностью совпадает с мнением Альберта Исааковича. Да нам, по большому счету, и докладывать пока что нечего. Вот будут данные лабораторных опытов, будут результаты исследований – сразу доложим наверх руководству.
– Зачем же, в таком случае, выносить испытуемый образец на поверхность, если в стенах лаборатории Дельта у нас есть все условия для того, чтобы всесторонне изучить его свойства? – задал Бучневич последний вопрос.
– Я вас не понимаю, доктор Бучневич! – в голосе Левитаца слышалось удивление, – вы же сами согласились на совещании, что все результаты тестов говорят и подтверждают тот факт, что данная форма жизни близка к обычному земному растению, а из этого следует, что ни коем образом нельзя исключать фотосинтез, иначе мы потеряем свой единственный образец. А это, согласитесь, ну… просто немыслимо! Тем более, что в манускрипте Войнича даны подробные описания всех свойств растения.
– Мы не можем брать эту рукопись в качестве основополагающего документа, – потряс руками Бучневич, надеясь образумить своих оппонентов.
О том, что это растение в своей жизнедеятельности не использует воду, как все земные растения, Кирилл уже слышал, теперь он узнал и название внеземного растения, – «Зигартус», нужно будет запомнить, – подумал Кирилл. Увидев двух аспирантов научный спор прекратился, следом за Перельманом вся процессия свернула в коридор к лаборатории Дельта. Кирилл с Борисовым молча переглянулись.
…
Как выяснилось позже, Бучневич потерпел в споре полное фиаско, внеземное растение, под кодовым наименованием «Зенит», было перемещено на поверхность под настоящие лучи солнечного света, – «для стимуляции роста и структуры», – как пояснил лаборантам Беляев. В целях безопасности, над поверхностью стеблей был вмонтирован полукруглый, конусообразный купол из толстого, ударопрочного стекла. Секретности от проекта не убавили, но по мнению Кирилла Неклюева, уже и охрана в корпусе и все прочие лаборанты имели представление о том, что творится за стенами института.
Купол с растением был размещен в дальнем корпусе НИИ, где располагался стеклянный павильон открытого типа, предназначенный ранее под опыты с деревьями, – логово Короеда, выражаясь Борисовым. Павильон огородили забором, соорудив импровизированную проходную с дополнительным постом охраны из двух человек. По мнению Кирилла, все это было избыточной мерой условности, если о лаборатории «Дельта» знали немногие, то теперь навряд ли найдется хоть один человек в институте, не осведомленный о новом открытии. Основная масса сотрудников, не имеющих допуска к проекту «Зенит», не знала подробностей, но, как точно подметил Бучневич, – очень скоро узнают и это.
– Я полагаю, что спорить теперь бессмысленно, – Бучневич выразительно указал рукой в сторону огороженного павильона, недвусмысленно намекая руководителю института, что забор скорее привлечет любопытных, нежели скроет истину, – но прошу вас, Игорь Станиславович, поставьте в известность главу администрации, снимите с себя хоть часть ответственности!
– Ответственность за это решение, Федор Владимирович, целиком и полностью лежит на мне и нет смысла ее перекладывать – я не мальчик, да и мы не в школе!
Перельман, как всегда, говорил мягко и вкрадчиво, не повышая голоса без особой необходимости, но Кириллу, присутствующему при разговоре начальников, в эту минуту сделалось очень не по себе. Он не мог понять в чем было дело, но какая-то тупая, неясная боль сдавила сердце и перехватила дыхание, колени молодого аспиранта предательски подогнулись, на лице выступили крупные градины пота. Не в силах больше стоять на ногах, Неклюев оперся рукой о гофрированный блестящий забор, металл прогнулся и протестующе крякнул, к счастью никакого внимания на это не обратили, мысли руководителей были заняты своими планами. Напротив него нерешительно замер Борик, его левая рука бесцельно мяла незажженную сигарету, другая рука нащупывала пуговицу летней рубашки, безуспешно пытаясь освободить покрасневшую шею для глотка свежего воздуха, – он тоже это почувствовал, – понял Кирилл и тут наваждение стихло.
– Не ломай свою голову, на это есть головы у начальства, – не раз напутствовал его Борик, и Кирилл всегда с ним соглашался. В этот момент молодой человек не имел представления о том, как часто в последствии он пожалеет о своем приступном, трусливом бездействии… хотя чем он мог помешать всему случившемуся?
ГОРОД и город
Гроза во Фрунзенске дело обычное, об этом любой школьник знал еще с детства, – не бойся, Андрюша, это природа и ничего сверхъестественного, под нами тонны из разных металлов, вот молнии в город и метят, – успокаивал отец сына в детстве. С тех пор Андрей вырос и возмужал до Андрея Ивановича, который в свою очередь дорос до ответственного поста главы городской администрации и исполнительной власти. Впрочем, власти у Андрея Ивановича, не смотря на высокий пост и ответственные регалии, было немного. В закрытом городе существуют особые правила и все они сводятся к простым терминам: Не вмешивайся, Не препятствуй, Не медли! – Правила трех «Не», – как любил говорить его предшественник, – и за каждое нарушение с тебя, Андрюшенька, снимут голову! – последнее Савелий Прокопьевич хорошо вдолбил в голову своему приемнику. Ну а с другой стороны, – баба с воза, кобыла в курсе – не ставят в известность, тебе же лучше, – утешала супруга, Анастасия Константиновна. Да и то было верно!
Все поликлиники и лазареты города находились в подчинении главного врача городской клинической больницы имени Склифосовского, а тот в свою очередь напрямую подчинялся министерству здравоохранения, в обход его, Андрея Ивановича. Обидно, конечно же обидно, но, зато случись чего – и спросят непосредственно с Петра Алексеевича, что сильно облегчало жизнь Сотникову Андрею Ивановичу и он «не вмешивался» в больничные дела.
За жизнедеятельность научно-исследовательского института имени Фрунзе отвечал непосредственно Перельман Игорь Станиславович и Андрей Иванович опять-таки «не препятствовал» функционированию института – не его ума дело, чем они занимаются, а стало-быть, и не его головная боль. Точно так обстояли дела и с пожарным расчетом, да и с воинской частью, охранявшими Фрунзенск. Первое подчинялось министерству по чрезвычайным ситуациям, а второе вело дела с министерством обороны и точка. Атомная электростанция имела свою параллель власти, а вот начальник полиции – майор Гриценко состоял в подчинении у главы администрации, этот факт немного забавлял Андрея Ивановича, – «а как же министерство внутренних дел?».
В общем и целом, Сотников управлял городом на правах свадебного генерала, за исключением экстренных и чрезвычайных ситуаций, тех случаев, когда, согласно инструкциям, вся власть переходила непосредственно к главе городского управления и вот тогда наступало третье правило, – «не медли!».
В общем-то и на третий случай Андрей Иванович был не один, существовала в городе и вторая власть, с присутствием которой приходилось считаться. Каменев Станислав Эдуардович – начальник особого отдела государственной безопасности, человек с волевым квадратным подбородком и абсолютно заурядной внешностью. Невысокий, незаметный, немногословный, он присутствовал на всех совещаниях, включая праздники и открытие торговых центров и всегда присутствовал молча. И ни разу его не заснял объектив фотокамеры. Открытие новой ледовой арены, где Андрей Иванович улыбаясь разрезает красный бант торжественной ленты, рядом с ним улыбается Никольский – местный бизнесмен и выскочка из чьих-то родственников, а за его спиной, помнится, должен стоять Каменев, но на фотографии его почему-то не оказалось, как не оказалось его и на других фотографиях подобных мероприятий. У этого маленького и неприметного человека имелся большой талант исчезать с фотоснимков, выскальзывать из памяти, растворяться в толпе, как будто и не было его, не существовало вовсе. Этот маленький винтик большой системы пугал Сотникова до печенок, ну а как же иначе – целых пять лет он знаком с человеком и совершенно не знает его. А между тем, как раз этот маленький винтик мог воспрепятствовать продвижению Андрея Ивановича вверх по служебной лестнице начальственных привилегий, в конце которой Сотникова ожидал просторный кабинет с дорогим кожаным креслом где-нибудь в столичной администрации и солидный оклад, обещавший все прелести жизни и квартиру в придачу. В общем и целом, Андрей Иванович не бедствовал и во Фрунзенске, но Анастасия Константиновна хотела в Москву и подвести ее Сотников не мог, последнее означало низко пасть в глазах тестя, который и поспособствовал Андрею в занимаемой должности.
Новая вспышка молний вывела Андрюшу из творческих размышлений, он снова почувствовал себя маленьким и беззащитным десятилетним мальчуганом, прибежавшим от страха в спальню к родителям. Неприятная волна разлилась от затылка до копчика, заставляя спину согнуться дугой, Сотников вздрогнул в ожидании грома, но за окном барабанил ливень и в этом монотонном, шипящем шуршании терялись напрочь все прочие звуки.
И все же грянул гром, но какой-то неправильный, Андрей Иванович скорее почувствовал его, ощутил всем телом, нежели услышал. Тупая боль вонзилась в затылок, отключая напрочь все мысли и чувства, на несколько секунд за окном потемнело, весь внешний мир, а вместе с ним и часть улицы, убегавшей вдаль сквозь стекло оконного проема исчезли, потонули во мраке. Пустота. Пустота и тишина. Андрей снова вздрогнул, испугавшись, что этот мрак опустился надолго, как будто кто-то выключил телевизор и удивленные зрители потерялись в пространстве, но минуло и это, и за окном снова зашуршали крупные капли летнего дождя.
– Что же со мной не так, отчего я вскочил в три часа ночи и как сумасшедший трясусь у окна? – Размышлял вслух Андрей Иванович и обернулся в испуге, – не услышала бы жена!
Супруга спала на огромной кровати, безразличная ко всему. Андрей уже собирался вернуться в постель, но в этот момент очередная молния раскрасила улицу в малиновый цвет, придав теням и предметам напрягающий нервы багровый оттенок. Соседняя пятиэтажка из бежевой вдруг стала розовой и в каждом окне вспыхнул свет – одинаковый, яркий, пугающий.
Не сразу Сотников понял, что он наблюдает отблески молний, выстроившихся в ряд на темнеющем горизонте. И снова озноб пробрал спину Андрея, сотряс его мелкой дрожью – было что-то неправильное, нехорошее в этих молниях. Подобных молний на Земле не бывает, Андрей Иванович видел это явление уже множество раз в своей бренной жизни и каждый раз молнии били одинаково, просто – огромный столб искрящейся энергии прорывал небеса, направляясь к земле. Ближе к поверхности земли молнии расходились, распадались на линии, образуя узоры. И всегда на памяти Андрея Ивановича эти узоры напоминали корень огромного дерева и никогда иначе, но сейчас у него перед глазами рисовалась иная, немыслимая картина.
Ночные молнии напоминали дерево, только не его корневище, а ствол и ветви. Первыми на ночном небосводе появлялись ветви ярких деревьев, они сливались в единый ствол и изгибающейся дугой уходили вниз, упираясь в землю, скрытую за домами. Эта картина застыла перед окном, расплываясь в секундах, прожигая сетчатку и бесследно исчезала во мраке, чтобы через несколько секунд снова раскрасить ночное небо, озарить его яркими всполохами, морозным узором.
– Сверкает каждые пять – семь секунд, – прикинул мысленно Андрей Иванович и сам поразился следующей мысли, – не может бить молния в одно место дважды, хотя глаза говорили об обратном, каждый раз столб из молний упирался в землю в одной точке на западе.
В тот момент, когда очередная сверх яркая молния разрасталась на небосводе, в груди у Сотникова расплывалось недоброе, дурное предчувствие надвигающейся беды. Медленно и тягуче потянулись секунды, на мгновенье Андрею Ивановичу показалось, что зависли в воздухе капли дождя и вот грянул гром.
Звука Сотников по-прежнему не услышал, но почувствовал, как задрожало в раме двойное пластиковое оконное стекло, весь мир за окном замер и содрогнулся. На тротуаре замерли трое прохожих, Андрей удивился тому, что не заметил их ранее, увлеченный зрелищем надвигающейся грозы.
– Кому в такой дождь дома-то не сидится, да еще на ночь глядя? – размышлял Сотников и фигуры исчезли, растворились в воздухе, обращаясь в пыль.
Молнии в небе больше не сверкали, гроза снова стала обычной, но мужчина, замерший у окна видел, как вызванная громом ударная волна раскатилась по городу и смела пешеходов.
– Нет! Не могло такого быть! – подумал Сотников, хватаясь за подоконник и новая мысль обожгла его холодом, – Неужели на атомной электростанции что-то случилось? Молния? Взрыв? Во времена его юности в эпоху перестройки у атомной электростанции было много открытых противников, увешивающих себя транспарантами, с немыслимыми лозунгами: «Мирный атом в каждом доме!», «Если хочешь стать отцом – обмотай себя свинцом!» и все-таки власти города станцию не прикрыли, от ее обеспечения целиком и полностью зависел НИИ, а приостанавливать работу института даже в те времена никто не решился.
Но нет, электростанция находилась на другом конце города и Андрей Иванович облегченно выдохнул. Там, куда несколько раз подряд била молния, располагался научно-исследовательский институт, больница и колония, – ничего важного, по сравнению с АЭС.
Убедив себя, что пропавшие пешеходы ему померещились, Сотников сонно посмотрел на часы, – почти четыре утр, однако, можно урвать пару часов на сон. Но сон не пришел, ворочаясь под толстым одеялом Андрей Иванович все прокручивал мысли о людях, – ну куда они делись? – на улице спрятаться было негде. Не выдержав, Сотников подошел к окну и снова окинул улицу уставшими глазами. До этого момента Андрей отрицал предвиденье будущего, но в багровом оттенке отшумевших молний ему померещилось, что дом напротив решительно изменился. Исчезла со стен облицовочная плитка, фасадная штукатурка расползлась миллиардами трещин и на ее месте появились темные провалы зияющих рваных дыр, вместо окон разбитые стекла и ползущие по фундаменту кривые деревья. После этого минутного кошмара глава администрации уже не уснул.
…
Куалык Абджахидов был ранней птицей. Как и у большинства дворников его рабочие будни начинались рано, задолго до того, как по улицам и бульварам зашаркают первые ноги сонных прохожих, спешащих на работу или просто по своим делам. Мести двор – дело нехитрое, но, как и любой труженик, увлеченный своим занятием, Абджахидов делал это вдумчиво и не спеша. За двадцать лет, проведенных с метлой, он слышал много шуток и колкостей, относящихся к своей профессии, но никто и ни разу не упрекнул его за плохую работу и Куалык этим гордился. Не каждый дворник может похвастаться своей бесплатной служебной квартирой, но Фрунзенск всегда находился на особенном положении, относительно других однотипных городов большой страны. Навряд ли кто-нибудь из соседей знал его отчество, да и имя-то ему часто заменяло обидное – «дед», но Абджахидов не обижался. Этот невысокий худощавый старик с загорелым, улыбающимся лицом знал все про каждого жителя дома, да и других соседних домов, оставаясь при этом загадкой для окружающих. Таджик, узбек, азербайджанец, – думали соседи и все это было мимо. Сам дед отшучивался на прямые вопросы, – давно уехал, уже и не помню, – да и какая теперь разница, – мысленно добавлял он.
В половине шестого из второго подъезда, что в доме напротив, выйдет пузатый усач Серега, его «газель» стоит под березами и заводится с третьей попытки. Минут через десять, следом за ним из первого подъезда выйдет Ванька и сразу закурит. В отличии от Сереги, он всегда сонный и недовольный жизнью, хотя по сути тот же водитель. Иван на служебной «волге» начальника возит, ну и характер от того перебрал, а кабы не подражание, то мужик он неплохой. Через полчаса после них из соседнего дома выйдет Маргарита Ильинична и сразу за ней – Ольга Николаевна, те медсестрами в больнице работают, остальные жители из дома покажутся уже в начале восьмого.
Привычный и размеренный образ жизни очень нравился старому дворнику, – не стремись к лучшему, если тебе и так хорошо, – размышлял он, глядя на улицу. Погода с утра заметно испортилась, с неба падали крупные капли летней грозы, где-то в стороне яркими вспышки мелькали длинные зигзаги электрических молний, – вот тебе и прогноз погоды, – улыбался дед, вспоминая, что по радио утром дождя не обещали. Молнии сверкали, не переставая – одна, вторая, третья полоса прочертила линию на ночном небе, но грома не слышно, – «как в горах», – подумал Куалык и снова улыбнулся своим мыслям. Улыбка вышла кислой и неестественной, какое-то внутреннее беспокойство все утро тревожило старого дворника, причины которого он не мог объяснить. Что-то неестественное было в этой грозе и дело было совсем не в прогнозе погоды. Крупные капли ночного дождя с силой разбивались о потрескавшийся асфальт облупленного двора старой пятиэтажки, но падали они слишком далеко друг от друга, на значительном, неестественном расстоянии. Может ли такое быть? – усомнился дворник, но глаза его еще ни разу не подводили и увиденному приходилось верить, как приходилось верить и ушам, которые подсказывали об отсутствии грома.
Гром был, но его грохот человек должен был сначала услышать, а потом уж почувствовать, однако острый слух старого Куалыка раскатов грома совершенно не слышал, зато барабанные перепонки болезненно пульсировали от несуществующего звука. И ветер… Морщинистое лицо дворника не ощущало ни малейшего дуновения ветра на улице, – случается ли гроза без ветра? – снова подумал дед Куалык. Если вдуматься, то был и ветер, но, подобно грому, почувствовать кожей его было невозможно и это доказывали листья кустарника, неподвижно замершие и совершенно сухие. Но тогда отчего же уже два или три раза дворнику показалось, что его с силой толкают назад, в темный зев неосвещенного подъезда, в котором он спрятался от непогоды? Плохой дождь, недобрый, – шептал Абджахидов пустому подъезду.
С грохотом захлопнулась дверь пятиэтажки напротив. Иван сегодня вышел первым, усатый Серега немного запаздывал, последний не будил спящих соседей. Черная «волга» с кожаным салоном была припаркована у трансформаторной будки, сонный мужчина недобро покосился на далекие молнии и остановился под навесом подъезда, раздумывая, – не вернуться ли за зонтом. Решившись, он нахлобучил на голову воротник замшевой куртки и быстро зашагал к служебной машине, на ходу чертыхаясь и матеря дождь. Дворник опустил поднятую в приветственном жесте руку, – с рассерженным Иваном лучше бы не встречаться, этот за обидными словами в карман не полезет и молча провожал его по двору. И снова этот неслышный уху раскат грома, а за ним сильный и резкий порыв невидимого ветра. Куалык не почувствовал, но болезненно сморщился от боли в ушах и скорее ощутил, нежели услышал, как оконные рамы предательски дрогнули.
Песок и пыль лежали нетронутыми, лишь кое-где намоченные дождем, не шелохнулись и листья высоких тополей, и ветви кустарника, но у Абджахидова вдруг нестерпимо сильно кольнуло в глазах, как будто в них единовременно попало тысячи соринок, сдуваемых ветром со всего двора. На долю секунды старик поморщился, а когда открыл глаза, водитель Иван исчез со двора. До машины ему оставалось пройти метров десять, метров тридцать – чтобы вернуться в подъезд, и первое и второе за две – три секунды он бы сделать не успел, но под раскидистым тополем, единственным местом, где мог укрыться от дождя человек, водителя «волги» не было видно, – не спрятался же он от меня? – размышлял Куалык. По счастью, старому дворнику было не ведомо, что такое происшествие этой ночью приключилось не только с Иваном…
…
Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Во Фрунзенске с этим согласились бы многие, но только не Серго. Отслужив в армии пятнадцать лет и покинув вооруженные силы в звании капитана, Серго Аджиханян научился не спешить и в нынешней работе этот навык очень был кстати. Работа охранником сутки через трое – дело нелегкое, но вполне привычное, особенно, если подходить с умом. Идешь на дежурство – бери куртку и зонт, не обращая внимание на погоду на улице, и сейчас Серго мысленно похвалил себя за эту привычку. Погода за окном стремительно начинала портиться, уже в половине восьмого по стеклу забарабанил мелкий навязчивый дождь, а к девяти в крупных каплях дождя слышалась редкая дробь града, – не побило бы помидоры… Своим огородом Аджиханян не стесняясь гордился – пятьдесят кустов помидоров, тридцать пять грядок с огурцами и столько же с болгарским перцем, но главное, конечно, были помидоры. Крупные и сочные – настоящие томаты, эту рассаду он сам привез из Италии и вопреки предсказаниям завистливых соседей, в Фрунзенске она прижилась, как дома. Друзья часто просили рассаду и Серго не жался, – держи, но ухаживай! На тех же самых кустах у друзей и соседей вызревало не многое, а все по тому – что люди спешат…
К десяти часам вечера, когда летнее солнце закатилось за горизонт, погода испортилась основательно. К дождю с градом присоединился резкий порывистый ветер, он гонял по двору крупные ряды дождевых капель, как неумелая метла неуклюжего дворника, но к одиннадцати непогода затихла. Выглянув в окно Серго увидел, что тучи стали свинцовые, – временное затишье, толи еще будет… Под боковыми восточными окнами во временной беседке, оборудованной для курения, собирались бойцы наружного караула, – давненько не видел, – усмехнулся Серго.
Прихватив с вешалки куртку, Аджиханян заспешил на улицу. Курил он редко, не то что эти, молодняк из караула – одну за одной, одну за одной, все ждут, когда же их смена закончится. После перекура Серго планировал проверить пустынные коридоры восточного крыла – формальность, конечно, откуда там посторонним взяться, если и внешний двор, и периметр под охраной, но и формальности надлежит соблюдать, тем более, когда весь институт оснащен записывающей системой видеонаблюдения.
Во дворе на удивление было не холодно, – и это после дождя-то, да с градом, – подумал Серго. Со стороны беседки донеслись приветственные крики, – смотри, народ, усатый выполз! – так обычно кричал Ленька Кондальчук. Этот коренастый, круглолицый, приземистый краснобай никогда в общем-то Аджиханяну не нравился – нагловатый слишком, да еще и завистливый. И голос у него какой-то омерзительный – хрипловатый от курева, но в то же время по-бабьему дребезжащий, таким бы голосом, да в туалетах «занято!» орать. Но в целом Кондальчук был нормальным мужиком.
В беседке собралось четыре человека, – почти вся наружная охрана восточного крыла, кроме тех четверых, которые зону Б охраняют. «Зоной Б» вот уже несколько дней к ряду называли огороженную территорию вокруг летнего павильона с подопытными растениями и теперь об этом месте ходили легенды, одна чище другой. Колька Кутейкин из новых – из молодых рассказывал, что видел там внеземные технологии, только как они выглядят объяснить, так и не смог. Кондальчук поговаривал, что там яйца мамонта, а может и самих динозавров, – скоро вылупятся, вот тогда и увидим! – но это ж Ленька, чего с него взять?
– Чего застыл, усатый? Давай к нам, а то вдруг снова польет! – Кондальчук легок на помине!
На «Усатого» Серго давно не обижался. Если вдуматься, то усы есть у многих, у того-же Леньки они под носом рыжеют, но Усатым называли только его, и снова почему? – Спешат люди…
– Ну что там у вас, все спокойно? – обратился Аджиханян к наружному караулу.
– Да какой там! Ты в окно-то выглядывал? Такой град молотил, как будто шрапнелью сыпал! – за всех, как всегда, ответил Ленька, показывая Серго свой лиловый синяк.
По мнению Аджиханяна, синяк под глазом у Леонида появился задолго до града, но отставной капитан благоразумно смолчал.
– Слушай, дядя Сереж, а ведь у тебя же окна на «Зону Б» выходят? – спросил долговязый Олег Караваев.
– «Молодой совсем, наверняка и отслужить не успел, кто ж ему оружие выдал?» – но Серго понял, о чем пойдут расспросы и ответил вслух на незаданный вопрос, – выходят-то они выходят, Олежка, да только там стекла-то с дымком! Изнутри-то наверняка все видно, но снаружи от любопытных затемнены. Не случайно этот сектор в секрете держат, ты ж с фасадной стороны окна видел? Ну раз видел, то знаешь, что там тонировка, вот и сверху там тоже самое, захочешь – не разглядишь.
– А ты че, молодой, думал там сверху затемнение оформить забыли? – хохотнул завистливый Леонид, внутри охраны ходила своя иерархия, Серго не помнил откуда это пошло, но наружная охрана всегда считалась ниже, чем внутренняя, многие из «наружки» питали зависть ко «внутренним», – ты думаешь, у них там от таких, как этот секретов нет? – Леонид закашлялся и принялся жестикулировать.
– Не зависть – так сигареты, не сигареты – так чей-то кулак, нет, не помрет Ленька своей смертью! – но Аджиханян, лишь сплюнул вслух.
Мужики еще поговорили про закрытую зону, про странную духоту, наступившую после дождя, но Серго более в разговорах не учувствовал. Эти подлые слова нехорошего Леонида оставили в нем неприятный осадок, – «от таких, как этот», – дурак Ленька, ох и дурак! Но даже не эти мысли тревожили Аджиханяна, было еще какое-то другое, угнетающее чувство надвигающейся пропасти, которую невозможно было увидеть, но которая так отчетливо надвигалась от горизонта. Пропасти, которую невозможно было ни перепрыгнуть, ни обойти, – не побили бы помидоры, – подумал Серго и побрел обратно в корпус.
Внутри все было тихо. Мерно жужжали серверы записывающей аппаратуры, в полутемном сумраке коридоров под потолком подмигивали камеры видеонаблюдения, все светодиоды горели зеленым – стало быть, вся аппаратура исправно работало, а значит и волноваться было не о чем. Но тогда откуда же взялось это угнетающее чувство чужого присутствия? Подавленный чужой волей, – вспомнил Серго чьи-то слова и попытавшись отогнать ненужные мысли зашагал по коридорам, на ходу проверяя на месте ли печати в кабинетах категории «А».
Собственно, коридоры можно было проверить и за двадцать минут – если нет посторонних, то и все печати будут на месте, но Аджиханян всегда и все делал на совесть, – «не спеши и успеешь!» и потому, когда он занял свое привычное рабочее место в огороженной охранной кабине, расположенной в дальнем углу первого этажа, большие флуоресцентные настенные часы показывали уже половину второго ночи, – самое время съесть бутерброд и провести два часа с книгой, или вздремнуть на кресле. До следующего обхода еще время полно времени, но взглянув в окно отставной капитан понял, что этой ночью уснуть он уже не сможет…
Шквальный ветер трепал верхушки исполинских миндальных тополей, посаженных в два ряда на заросшем кустарником бесхозном пустыре, отделявшим дальнее крыло Фрунзенского института от областной больницы имени Склифосовского. Самого здания районной больницы Аджиханян со своего окна увидеть не мог, она примыкала к западному крылу, но и того, что он видел вполне хватило для бессонной ночи. Полувековые необъятные деревья пригибались к земле, грозя в любой момент треснуть и свалиться на голову зазевавшемуся пешеходу, – хорошо еще, что ночь на дворе, в такую погоду и заблудиться не долго. Над высокими стенами трехметрового забора шальной втер перекинул ящик, от падения он раскололся и разлетелся по двору на мелкие щепки, – от овощного киоска прилетел, не иначе! Откуда же ему еще тут оказаться? – подумал Серго, мысленно прикидывая расстояние от центральной аллеи, ведущей в больницу до дальнего крыла института, на углу которого располагалось его окно.
Дождь полил сплошной стеной, оконная рама не показывала более ничего, кроме однотипной серой завесы. Ветер усилился, его резкие, внезапные порывы грозились вдавить внутрь толстое пластиковое стекло, где-то над институтом прозвучал гром и от его раската задребезжала кружка, чокаясь стеклом о металлический термос, – как будто кулаком врезали, – подумал Серго, покосившись на потолок и в этот момент индикация светодиодов изменилась с зеленой на красную.
Красный свет всегда не к добру, к тому же он неприятно резал в глазах, где-то под институтом заурчало и заработало, по полу прокатилась вибрационная волна, – перешли на резервные генераторы, – подумал Серго, вспоминая, когда они работали в последний раз. На его памяти всплыли девяностые – то время, когда он только осваивал профессию ночного охранника. В те далекие времена доисторического капитализма, когда город принадлежал всем и каждому, и любой бизнесмен пытался подчинить его структуру под собственные нужды, электричество отключалось часто. Тогда на такие вот неприятности особого внимания никто не обращал, но с тех пор прошла уже целая вечность и жизнь во Фрунзенске вновь стала привычной. АЭС направлена под нужды института, и чтобы отключить электроэнергию нужна серьезная, весомая причина. И все-таки это случилось, и поди – ж ты, произошло это именно в его смену.
Вспоминая инструкцию, регламентирующую отключение энергии и перевод питания на резервные генераторы, Аджиханян пробежал глазами по индикации видеонаблюдения – красные светодиоды мигали над всеми установленными камерами, – что ж, уже не плохо, хотя бы питание на систему подается. На стеллажах с сетевым оборудованием жужжали системные блоки и сервера, Серго в них ничего не смыслил, но понимал, что и они работают, а значит пока беспокоиться не о чем. Как гласил шестой пункт инструкции, – «дежурный персонал в случае отключения электроэнергии обязан убедиться, что аппаратура продолжает работать и беспокоить начальника караула, который находился на работе только в дневные часы, нужно лишь в том случае, если отключение электроэнергии затянется более, чем на пять минут». Серго бросил взгляд на наручные «командирские» часы и принялся ждать…
Ветер снова вдавил внутрь оконную раму, протестующе затрещал пластик. Аджиханян посмотрел в окно и увидел, что ветер стих, высокие верхушки пирамидальных тополей теперь стоят без движения, но тогда – что же давит с той стороны в утолщенное оконное стекло? По земле что-то двигалось, непрерывно, неумолимо, волнами. Понять, что это, было сложно, но острое зрение Серго сразу выявило, что волны тени с равномерной пульсацией, накатывают на высокие стены института, разбиваясь о них и начиная все заново. Проследив зрительно, откуда исходят сумеречные волны, капитан понял, что эпицентром этой стихии является здание павильона, возвышающееся блестящим особняком над забором и старой беседкой, – «зона Б», – вспомнилось ему.
Внутри самой «зоны Б» тоже творилось непонятное. Чернильные тучи, заполнившие собой все небо, расступились в вышине прямо над павильоном, образуя в небе светящийся купол. Но что такого в небе могло светить в два часа ночи? Серго сразу понял, что это не луна – слишком яркой пульсацией бил свет, исходящий из неба, – нет, луна так не светит, – и только присмотревшись внимательно он понял, что видит молнии. Но молния без грома – это же редкость, к тому же, разве бывает такое, чтобы молния била, вырываясь из одного и того же места? Серго о таком явлении ни разу не слышал. Но более всего его поразило другое – каждый раз, начинаясь в круглом провале туч и оканчиваясь на земле, кривые, изломанные узоры молний били в одну и ту же точу, вливая свою колоссальную энергию в то, что скрывали стены стеклянного павильона, в «Зону Б».
Часть 3. Нулевой отсчет
НИИ имени Фрунзе
22 мая. 02 часа 15 минут по Московскому времени.
Интуитивно почувствовав надвигающуюся опасность, рука Серго Аджиханяна сама-собой потянулась к тревожной кнопке, повинуясь скорее внутреннему импульсу, чем команде от мозга. При нажатии этой кнопки из громкоговорителей, закрепленных на наружных стенах института, должна заорать сигнальная тревога и заплясать красными маяками по всему периметру здания, но этого не случилось. Серго снова нажал тревожную кнопку, на этот раз уже осознанно, и опять тишина нависала над зданием – ни дуновения ветра, ни шума падающих каплей дождя, тишина стояла повсюду. Сорвав с пояса рацию связи, мужчина несколько раз с усилием надавил на вызов, но и рация тоже молчала. Когда он вынимал последнее средство связи – сотовый телефон, лежавший в дежурке, Аджиханян уже понимал, что в этой ситуации ему уже никто не поможет…
Охранник медленно повернулся к окну, спустя пару секунд в полутемном помещении раздались неприятные шаркающие звуки. Серго не сразу понял, что это звуки его шагов, шум раздавался с задержкой, да еще и со стороны, но для удивления времени не имелось. Он увидел в окно, как со стороны павильона по направлению к основному зданию метнулись пять неясных фигур. Среди бежавших он узнал заместителя начальника караула Георгия Повороткина, который придерживал за плечи второго охранника. Кто был второй Серго не узнал, половина лица у бедняги отсутствовала – ни глаз, ни носа, ни подбородка, лишь провалы дыр на месте дыхательных путей. Да и сам Повороткин выглядел не важнецким – он сильно хромал на правую ногу, на ходу опираясь на своего товарища, левой рукой он до побелевших пальцев ухватился за китель своего подчиненного, а на месте правого рукава болтался бесполезный обрубок рук. Ни крови, ни обрывков ниток – как будто поработал незримый хирург.
– Нужно выбежать и помочь пострадавшим, – мелькнула мысль, но ноги старого солдата отказались повиноваться рассудку, не знавший ранее страха Аджиханян прирос к полу, не в силах пошевелиться.
Медленно ковыляющий караул обогнали трое людей в защитных комбинезонах, – неужели пробегут мимо, бросив раненых, – подумал Серго, но тут один из бегущих остановился, он что-то крикнул уставшему Повороткину и подставил плечо, подперев с другой стороны охранника, потерявшего переднюю часть лица. двое других пробежали не останавливаясь. Аджиханян уже упрекал себя за минутную трусость, поворачивая корпус в сторону двери, когда на небе появилась яркая вспышка и прямой линией устремилась к земле.
На лету точка вытянулась в линию, не длинную, со своего места Серго показалось, что эта линия размером с копье, но какими цветами переливалась молния… Отставной капитан понимал, что многие из сияющих, искрящих оттенков, его глаза видят впервые, как и глаза других людей, живущих на Земле. Копье медленно устремилось по траектории, конец которой приходился на «Зону Б», спасающиеся бегством научные работники и охрана на мгновенье замерли и посмотрели на небо, от такой красоты было трудно отвести глаза. Наконец, мужчина в комбинезоне, помогающий Повороткину тащить раненого бойца, что-то крикнул и замахал руками, призывая всех двигаться дальше и люди на улице снова побежали. Серго теперь рассмотрел его, это Бунин – один из заместителей начальника института, по научной работе, не пожалевший себя для спасения ближнего.
Двум первым в защитных костюмах оставалось всего несколько метров, чтобы добежать до спасительного угла здания и укрыться за ним, дальше Аджиханян уже не смог бы их увидеть, последняя троица ковыляла еле-еле. Не успеют, – подумал Серго и в этот миг сияющее копье врезалось в купол стеклянного павильона, над «Зоной Б» разрасталась искрящаяся сфера.
Полукруглый шар, переливаясь и потрескивая, начал стремительно разрастаться, пока не поглотил и сам павильон, и окружающий его импровизированный забор. Все дальнейшее происходило медленно, но Серго пришла мысль, что время не имеет больше значения, время замерло в ожидании новой Вселенной, которая зарождалась у него на глазах.
Люди под окном замерли в неестественных позах, как будто бегущих засняли на пленку, и кто-то невидимый нажал на паузу. Сияющая полусфера еще раз дрогнула, расширяя границы, а потом стремительно взорвалась, завлекая рассыпавшиеся искры в невидимую точку внутри себя, после чего от павильона равномерными кругами раскатилась волна серого марева.
Со своего места возле окна Аджиханян видел, как эта полупрозрачная, незримая волна сминает и скрючивает бетонное основание осветительного столба, последний повис на проводах, а затем начал медленно крениться к земле. Другой край волны достиг беседки – места для курения, где еще недавно Серго стоял в окружении коллег. Плотный лист толстого металла на крыше беседки дрогнул по краям и безвольно обвис к земле, деревянные балки внутри курительной полопались и упали. Но главным для Серго были люди, он видел, как растаяли в воздухе Повороткин с компанией, а двое передних растаяли вслед за ними.
– Эх Гошка, Гошка, – подумал Серго и почувствовал, как по толстому пластику окна, возле которого он стоял, прошла незримая, но ощутимая вибрация, – Тихо! Как же тихо! – и в этот момент Серго Аджиханяна стерло из жизни. Последним, что успел увидеть отставной капитан, было совершенно белое и пустое пространство.
Леший
22 мая, 2 часа 45 минут по Московскому времени.
Провести неделю за периметром колонии, это ли не мечта для всякого заключенного? Не для всякого, но Татьков нашел свое счастье. Несколько его товарищей по работе, из числа штатных железнодорожников Фрунзенска, такие командировки материли и кляли, но только не Алексей. В работе на свежем воздухе есть недостатки, главный из которых – еда и сон в походных условиях. Вот уже целых полторы недели бригада из шести человек под руководством неутомимого Щербунова прокладывала кабель и ставила муфты, а это дело не легкое. Орудовать приходилось лопатами и кирками, так как в грунте то и дело попадался крупный щебень, осыпавшийся с железнодорожного полотна, под вибрацией проходящего поезда. Но Алексей не жаловался – он всегда умел работать руками, пожалуй, это единственное занятие, на что годились его натруженные, мозолистые ладони, да и к походным условиям ему не привыкать. Для двухнедельного проживания в сорока километрах от горда, бригаде Щербунова выделили вагон, где и разместились недовольные работники. Но что такое спать на узком лежаке и есть сух-паек, по сравнению с отсутствием конвоя и колючей проволоки? За такую свободу Леший готов был работать с утра и до позднего вечера.
– Глядите-ка, мужики! Леха-то какой загоревший и отдохнувший вернулся, как будто на курорте побывал! – оживился по его возвращении молчаливый Бирюк.
– Ага, бодряком приехал! – подхватил Серега с соседней койки.
К общему шуму добавился комендант, некстати появившийся в дверях общежития.
– Молодец, Татьков! Щербунов за тебя благодарность прислал, если еще понадобишься, просил не препятствовать.
– Ну так пусть зовут, если нужен, – к Алексею вновь вернулось мрачновато-меланхоличное настроение, – все, кончился курорт, да здравствуют трудовые будни в колонии!
– Позовут, – пообещал комендант, – уж за это ты, Алексей, можешь не беспокоиться, у них рабочих рук завсегда в дефиците, так что – будь готов!
– Ну все, Татьковский, теперь, чуть-что – сразу ты! А я говорил – отказывайся сразу, дурак, потом этот номер уже не прокатит! – мрачно процедил Бирюк, когда дверь в комнату захлопнулась, выпуская краснолицего коменданта общежития.
Леший промолчал, спорить с вечно недовольным Бирюком – так это же себе дороже, да и усталость при виде кровати начала окутывать все его тело.
– Ладно, мужики, вы тут не шумите, я спать лягу, до вечера не дотяну! – обратился Леха к своим соседям, мужики понятливо закивали.
– Зря ты так, – обратился к Бирюку широкоплечий Стас, – мы же сюда за этим и приехали – своим трудом отрабатывать срок! Если бы Леха добровольно не подписался – туда бы погнали любого из нас, так что ты на человека зря не наезжай!
Мужики снова согласно загалдели, Бирюк что-то буркнул в ответ, но этого Алексей уже не услышал, его рассудок окутало туманом, Леший неумолимо проваливался сон.
Он сидел за рулем большого «Икаруса», поскрипывающего «гармошкой» на каждом повороте. На таком автобусе Алексей ездил в детстве, мечтая оказаться в кабине водителя, но так права и не получил. Во сне его мечта осуществилась, более того, Леший знал, что там, в салоне, сидит его Рита и уж на этот раз он ее не упустит! Мимо проплывали витрины магазинов и автоматы с газированной водой. У одного из автоматов он увидел улыбающегося Щербакова, бригадир со стаканом газировки приветливо махал ему рукой. Сквозь приоткрытое водительское окно доносились звуки приятной мелодии, – «лето, ах лето, лето» и это говорило Татькову о том, что в этот раз он все в жизни делал правильно. Еще ни разу за всю жизнь Леший не был так счастлив. Чья-то сильная рука легла на его плечо и легонько потрепала, требуя внимания, – да что ж такое? Нельзя так с водителем! Рука снова потрепала его за плечо, на этот раз немного сильней. Алексей проснулся, ощущая щекой мокрую подушку, – неужели я опять плакал во сне? Увидят – засмеют!
– Кто там? – не оборачиваясь спросил он.
– Татьков, подъем! Дело есть! – услышал он за спиной нервный голос ночного коменданта.
В комнате горел свет, остальные соседи уже успели проснуться и сидя на койках наблюдали за комендантом.
– Подъем, Татьков! – вновь повторил раскрасневшийся Михаил Иванович.
– Есть подъем! – немедленно откликнулся Татьков, привыкший в тюрьме к полночным проверкам.
Помня правила не проснувшийся окончательно Леший обулся и подойдя к стене уткнулся в нее лицом, сцепив руки сзади на пояснице.
– Во дает! – хохотнул Бирюк.
– Ты что творишь? – удивился комендант, – некогда дурака валять, одевайся и на выход! Через пять минут буду ждать во дворе, – с этими словами Михаил Иванович быстро покинул комнату Татькова.
– А че случилось-то? – натягивая штаны спросил Алексей, обращаясь к соседям.
– На химзаводе авария, – ответил за всех бледный Стас, – вон, и Олега подняли, с тобой едет, – кивнул он в сторону пустующей койки, возле окна.
Если заключенных стягивали на химзавод для устранения последствий какой-то аварии, ничего хорошего ждать не следовало и бледное, как мел лицо Стаса это подчеркивало, как нельзя лучше. Но деваться было в общем-то некуда и быстро одевшись, Татьков заспешил вниз по лестнице. На улице уже ждали другие заключенные, считая Олега всего Леший насчитал пять человек, – значит шестеро будет, вместе со мной, – произвел он простые вычисления. Сонные зеки, зевая и потягиваясь ежились под мелкими каплями моросящего дождя, искрящегося брызгами под светом прожекторов. Среди собравшихся не было Стаса, да и подловатого Бирюка среди них тоже не оказалось, Алексея обуяла зависть, – стало-быть, сознательные на аварию едут, а несознательные будут в тепле и уюте за сознательных сны досматривать? А может быть так и надо – на все просьбы начальства отвечать крепким и упертым «НЕ», – а почему я? Да не! Не хочу! Не буду! Глядишь – так и жизнь станет длиньше, или длиньшее?».
Долго ждать заключенным не пришлось, уже через пару минут к группе стоявших подкатил задом грузовой Урал с брезентовым верхом и люди нехотя полезли внутрь. Под брезентом гулял наглый ветер, но дождь здесь уже не беспокоил, – маленькая, да радость! Вслед за колонной заключенных под брезент запрыгнули четверо вооруженных автоматами солдат, все как на подбор молчаливые и бледные. Взревев мотором, Урал рывком дернулся с места, увозя людей в непроглядную ночь. Посмотрев назад Татьков увидел бледного коменданта, застывшего посередине двора, провожая глазами удаляющийся грузовик. Михаил Иванович, прикрывший глаза от грязи и щебня, шрапнелью вылетающих из-под протектора высоких сдвоенных колес наспех читал молитву, – сохрани и помилуй, – услышал Татьков. Если комендант провожал их с таким видом, видимо все действительно было плохо, но Лешему, отчего-то, на душе стало легче. Почти также легко он чувствовал себя давешним сном.
Несколько минут все молча тряслись в кузове грузовика, то и дело подпрыгивающего на кочках и ухабах. Зеки нервно вцепились в деревянные основания сидений, солдаты, ухитряющиеся сохранять равновесие раскорячив ноги, молча глядели в пол. Первым молчание нарушил длинный Олег, согнувшийся пополам, чтобы не упираться макушкой в мокрый брезент кузова.
– Значит, на химзавод, мужики? – обратился он к солдатам.
– Нет! – отрубил один из них.
– Тогда куда? – не унимался Олег.
Солдаты переглянулись. Леший понял, что говорить им не положено, ну а с другой стороны, – все одно, приедем – узнаем, так отчего бы и сразу не сказать?
– На Фрунзенку! – ответил наконец сержант Исаев.
Леха уже успел поближе познакомиться с ним – несколько раз курили вместе, да беседовали за жизнь. У Андрюхи остались в Питере жена и дети, а он еще полгода не вернется к ним. Обычно он шутил и смеялся, но теперь сержанта Исаева было не узнать – побелевшими пальцами мнет лацкан дождевика и скулы сжал до боли, – курить хочет, – догадался Леший, но курить в кузове солдаты не решались, – эдак-то и заключенные курить захотят, чего-доброго пожар может вспыхнуть.
– Куда-куда? – переспросил темноглазый Тимур, заключенный, приписанный к первому отряду, жившему в общежитии еще до приезда Лешего и остальных.
– В НИИ имени Фрунзе! – поправил Андрея второй сержант, – в научный институт, короче, – добавил он, видя, что не все заключенный правильно поняли аббревиатуру НИИ.
– А там чего? – снова спросил Тимур.
Солдаты молча переглянулись. Удивление зэков им было понятно – одно дело авария на химзаводе, это всегда дело привычное, но чего такого могло произойти в исследовательском институте в три часа ночи, чтобы туда вот-так наскоро снаряжать отряд из десяти человек?
За всех солдат опять ответил Исаев:
– Мужики, мы не в курсе! Хотите – верьте, хотите – нет, но нам самим рассказали не много. Короче, там был взрыв, последствия которого нам с вами и предстоит ликвидировать. А что там взорвалось, так мы и сами без малейшего понятия.
Леший повнимательней присмотрелся к бойцам – лица бледные, глаза бегают, по всему видно, что люди на взводе. Если им и было известно более того, чем они поделились, то не на много и Леха им верил. Солдаты сами напуганы до полусмерти, отчего-то авария на химзаводе этих людей напугала бы меньше.
Минут через пять трясущийся грузовик сбавил ход до пешеходного бега, усатый водитель высунулся в боковое окно, внимательно следя за тем, что лежит впереди под колесами. На дорогу выбежал человек в черной форме, его темный силуэт мелькнул в тусклом свете запотевших фар, и остановившись на обочине призывно замахал руками, недвусмысленными жестами приказывая водителю грузовика остановиться. Пока шофер спорил с охранником, в кузове стояла предельная тишина – и солдаты и заключенные прислушивались к разговору. Чертыхнувшись сквозь зубы, Исаев выпрыгнул из уютной кабины и подойдя к охраннику заглушил того своим басом.
– Если ты сейчас не пропустишь нашу машину, то последствия аварии будете устранять потом сами, – услышал Леший сквозь шум двигателя.
Помявшийся еще немного для вида охранник пропустил грузовик на территорию НИИ. Высокий забор по левому борту и темные окна пустого здания – вот и все, что встретило прибывших, никаких следов аварии на глаза Лешему пока что не попадалось.
И все же авария была, это выяснилось уже через сто метров, когда ровный забор, следовавший за грузовиком по левую сторону от Алексея, неожиданно кончился и колеса загромыхали по доскам.
– Тормози, дальше нельзя! – услышал Алексей призывный голос второго охранника.
В отличии от первого, этот человек в черной форме ни о чем спорить не стал, он отвел в сторону сержанта Исаева и что-то быстро сказал, обращаясь лишь к нему одному. Сержант несколько раз кивнул и развернувшись зашагал к грузовику и к людям, ожидавшим его в кузове.
– Все на выход, приехали! – скомандовал он, неожиданно злым и резким голосом, – инструмент под сиденьями!
Заглянув под сиденья, заключенные обнаружили сваленные в груду кирки и лопаты, – как будто кто-то нас собирал в большой спешке, – удивленно присвистнул Олег.
Человек, собиравший этот инструмент, не имел понятия о том, какого рода будет работа, – мысленно поправил его Алексей, глядя на сваленный в кузове шанцевый инструмент, среди которого лежали две кирки, лопаты, внушительный лом, молотки и большая кувалда.
– Это все не понадобится, а, впрочем, лопаты возьмите! Там, – указал охранник куда-то в сторону, – вам выдадут носилки для мусора. Весь хлам, – он обвел рукой территорию за забором, – вам предстоит собрать и свалить в кучу, что не поднимите – разбивайте кувалдой. Да и вот еще, – добавил он, обращаясь к Исаеву, – среди твоих людей два каменщика найдется?
– Каменщики есть, – протянул Исаев, глядя на Татькова, и Леха снова пожалел о том, что постоянно не держал язык за зубами, – Татьков, Махортов, вы двое за мной, остальными командует Копылов. Давай, Сашок, следи за работой!
Высокий Олег вместе с испуганным Лешим проследовали к забору за сержантом Исаевым. Татьков понимал, чего от них хочет начальство – дыра в заборе, а для чего еще нужны каменщики? Но как выложить стену в такой темноте он совершенно не представлял. Но за несколько минут расторопная охрана, состоявшая из двух – трех человек, одетых в одинаковую черную форму, соорудила стойку с прожектором и видимость для строительства стала приемлемой.
– Ого! Это чем же ее так? – удивленно воскликнул Олег, рассматривая аккуратно срезанную стену.
– Взрывом, – немедленно отозвался Исаев.
– Взрывом? – с сомнением протянул Махортов, – видал я взрывы, товарищ сержант, от взрыва все вокруг разлетается на осколки, а эту стену, как будто острым ножом отрезали.
– Взрывы разные бывают, – уклончиво пояснил Исаев.
Татьков повнимательней присмотрелся к стене и стал понимать в какую сторону клонит Олег. Линия разрыва, образовавшаяся в том месте, где отсутствовал кусок бетона была извилистой, не прямой, но ее идеально ровные края удивляли Лешего до глубины сознания. Не веря своим глазам Алексей провел ладонью по ровному срезу стены, под пальцами он почувствовал прямой и скользкий монолит – ни единого намека на зазубрину или выбоину, идеально-гладкий прямой шов, – таких линий в природе не существует, как не бывает и подобных взрывов, способных вызвать такие последствия, – подумал Татьков, разглядывая сержанта.
– А это что? – в голосе Олега слышалось неприкрытое восхищение и Татьков с Исаевым проследили за его взглядом.
Заключенный удивленно разглядывал угол высокого здания института, Алексей не сразу понял, что именно так сильно удивило его соседа по общежитию. У угловой стены института отсутствовал солидный кусок, но вырезан он был так ровно и гладко, с идеально-прямыми углами и контуром, что Алексей не сразу понял, что у здания чего-то не хватает, – «как будто огромный кондитер отрезал кусок торта острозаточенным кондитерским ножом», – вот первое, что пришло Татькову на ум.
– И это взрывом? – не скрывая сарказма спросил Олег.
– Изумленный сержант ничего не ответил, продолжая во все глаза разглядывать отсутствующую часть здания.
Удивленные зеки, собиравшие в груду деревянные останки какой-то конструкции, тоже заметили отсутствующую стену и не веря глазам подошли поближе.
– Стой, дальше нельзя! – закричал охранник и за его спиной собралась целая цепь из молчаливых людей, одетых черную униформу.
За их спинами Алексей разглядел какое-то углубление, – вот уж что точно могло образоваться в следствии взрыва, а все остальное – дело темное! – решил Татьков, но сомкнувшаяся цепь охранников была настроена очень решительно и заключенные нехотя вернулись к уборке мусора.
Класть кирпичи – дело нехитрое, у кого-как, а Лешему такая наука уже в юности казалась простой и понятной. И все равно, у его соседа дела продвигались гораздо быстрее, долговязый Олег выводил быстро, ровно и без запинок.
– На долго вам тут еще? – спросил подошедший начальник охраны.
– Все делается либо хорошо, либо быстро, – за них двоих ответил Олег, – в такой спешке нормально не выведешь.
– Выводить и не нужно, главное – чтоб держалось! – весело ответил человек в черной форме, по его довольному лицу Татьков понял, что результат превзошел его ожидания.
– Держаться будет! – пообещал Олег, – закончим в течении часа.
– Добро, мужики, не буду мешать! – начальник охраны закурил сигарету, наблюдая за тем, как другая группа заключенных вместе с солдатами крепит длинный кусок брезента на отсутствующем углу здания.
Если не приглядываться внимательно, то для случайного прохожего все это выглядит как обычный ремонт здания, затеянный по фасаду, бледно-зеленая прорезиненная ткань надежно укутала зияющие провалы. Но для людей, принимавших участие в ликвидации последствий аварии, вопросы оставались и на первом месте стоял вопрос о собственной безопасности, возникший ввиду того, что о причинах и характере взрыва импровизированным ремонтникам никто не сообщил. Татьков не считал себя специалистом по психологии, но эмоции коллектива он худо-бедно понимать научился. И сейчас эмоции назревали, бурлили и пенились, каким-то чудом не выплескиваясь наружу, – они напуганы, – понял Алексей, – сейчас что-то будет… Первым не выдержал сержант Копылов – молодой, полноватый парень, с простодушным деревенским лицом.
– Давай, Андрюха, спроси у них! – повысив голос до надрывного шепота, просипел Копылов, обращаясь к старшему сержанту Исаеву.
Андрей Исаев нерешительно помялся, – такие вопросы следовало задавать лично и без свидетелей, а сейчас последних было не мало – трое человек из личного состава и шестеро заключенных, выделяющихся бритыми головами, нелепо нависающими над одинаковыми телогрейками. Девять пар испуганных глаз не мигая вцепились в несчастного сержанта, да и охранники, преграждающие путь к образовавшемуся котловану, не на шутку прониклись серьезностью момента.
– Слушай, Валер, тут такое дело…, – напустив на лицо фальшивую улыбку заговорил сержант, повернувшись лицом к начальнику караула – невысокому, но плечистому мужику с коротким ежиком седых волос, – в общем, нам это… по возвращению на базу никаких таблеток пить не придется? Или может нам сразу, прямо сейчас защитные костюмы надеть полагается?
За спиной Андрея послышался одобрительный шепот, заключенные и солдаты хотели знать правду. Медленно, но все-же до большей части собравшихся людей начала доходить печальная правда – какой-то пустяк или нелепая случайность не могли привести к таким серьезным и сомнительным последствиям, а значит и причины аварии совсем не те, о которых намекал по приезду начальник охраны. Одно дело под чистую снести пятиметровый кусок бетонного забора, да и переломить древесину – дело нехитрое, но аккуратно срезать угол здания, да так, чтобы края остались идеально ровными, возможно ли такое вообще, а если возможно – то чем это вызвано? Химическая реакция? Ядерный взрыв? Татьков не знал, но догадывался, что дело сложное. Остальные заключенные мыслили одинаково, да и солдаты из числа мобилизованного караула пришли, видимо, к тем же выводам. Неожиданным было то, что семь человек из числа охраны периметра института, чьи однотипные фигуры в одинаковой черной форме выстроились в цепь, ограждающую дальнейший проход на территорию двора, с таким же интересом повернулись к начальнику. «А ведь они тоже ничего не знают», – подумал Татьков, – этих ребят, как и нас, подняли ночью по тревоге, не сообщив никаких подробностей о случившемся, – от этой мысли Алексею Татькову стало холодно и неуютно под стеганным ватником.
Начальник караула обвел взглядом лица людей, замерших в ожидании, и на его губах заиграла та самая фальшивая улыбка, которую только что примерял на себя старший сержант Исаев. В иных обстоятельствах такое сходство, наверное, рассмешило людей, но сейчас собравшимся было не до смеха.
– Да ладно вам, ребята! Вы чего, в самом деле про заражение подумали? Да бросьте! Ничего серьезного, вам не о чем волноваться! В противном случае, вас всех бы предупредили, – его смех, поставивший точку, прозвучал не менее фальшиво, чем улыбка.
– Ага, предупредили бы… Под роспись. Каждого, – закончил за него Махортов Олег. Они с Татьковым продолжали выкладывать фрагмент стены, не принимая участия в оживленном споре. Увидев, что все внимание теперь приковано к его спине, Олег миролюбиво закончил, – да ладно вам, мужики! Мы уже два часа тут торчим, теперь-то уж чего говорить про опасность?
К удивлению Алексея, последние слова Махортова сумели разрядить напряжённую обстановку, люди чертыхались сквозь нервные смешки, но выводы сделали, – за два часа непрерывной работы каждый успел получить свою дозу, если, конечно, таковая имелась, дальнейшие переживания были бессмысленны.
– Вам тут еще долго, мужики? – спросил начальник охраны, обращаясь к строителям.
– Почти закончили, – отозвался Олег, – нам бы на свою работу с другой стороны забора посмотреть.
– Да чего там смотреть, отличная стена, – заулыбался Валера, фамилию которого Татьков не услышал.
– Нет, так не годится, – со знанием дела повторил Олег, – иначе халтура получится.
– Ну, надо – так надо, – согласился начальник охраны, – Исаев, проводишь ребят?
Андрей Исаев оглядел новую стену из красного кирпича, нелепо соединяющую две ровные бетонные половины – красное пятно, среди белого монолита, и с уважением присвистнул, – Отлично получилось, мужики! Ну пойдем, поглядим, чего там, с другой стороны.
Не оборачиваясь Исаев зашагал в сторону въезда, грузовой Урал он тревожить не стал. Дождь уже перестал моросить, а гонять туда-обратно казенную машину, на которой тяжело было развернуться, учитывая узкие габариты внутреннего двора, смысла не было.
– Ну чего, вроде как закончили тут… если у вас все нормально, то скоро уже в общежитие вернемся.
– Отоспаться-то после этого дадут? – хмуро спросил Олег.
– Вам-то дадут, – со скрытой завистью ответил сержант, – но с этим не ко мне, коменданта грузите!
Трое мужчин быстрым шагом возвращались обратно к автоматическим воротам, отделявшим закрытую территорию исследовательского института от посторонних глаз случайных прохожих. Дождя не было, но не по-летнему холодный порывистый ветер сбрасывал с деревьев мокрую листву, норовившую угодить не куда-нибудь, а прямо за шиворот.
Идти по асфальтированному покрытию дороги было бы куда лучше, чем чавкать по сырой траве облепленными грязью казенными сапогами, но люди не сговариваясь шагали по газону, нарушать тишину зловещей ночи в этот момент не хотелось никому. Татьков пытался идти по следам, оставленным шагающим впереди длинноногим Олегом и не сразу обратил внимание на раздавшийся позади них топот ног.
– А я-то думал, когда же они опомнятся, – не оборачиваясь хмыкнул сержант, – посторонним лицам… по их территории… ходить… да без сопровождения…, – каждые несколько слов сержант Исаев отделял паузой, толи борясь с приступом кашля, толи подбирая цензурные слова.
– Почему без сопровождения? – не понял Олег, – так ты же с нами!
Андрей Исаев обернулся так резко, что идущие сзади Махортов и Татьков едва не налетели на своего конвойного, – мужики, я вам скажу прямо, для них что солдаты, что заключенные – одна халва, у нас на территорию пропуска нет и точка!
В этот момент их догнал запыхавшийся охранник, Татьков уже слышал раньше его фамилию, но сейчас совершенно не мог ее вспомнить, была у Лешего такая слабина.
– Вот, ребята, решил вас проводить, а то заблудитесь! – охранник при этом невесело рассмеялся, было видно, что сопровождал он их отнюдь не по собственной воле.
– Ну, провожай, раз решил! – со злобой буркнул сержант.
– А чего пешком-то, тут по расстоянию, как футбольное поле, – если охранника и задел неприветливый тон Исаева, то нужно отдать ему должное – никакими эмоциями он себя не выдавал. – Ну, ничего, в обратную сторону попрошу ребят с КПП вас подбросить.
До ворот пропускного пункта их процессия дошла молча, настроения для разговоров не было ни у кого. Поджидаев, Леший наконец вспомнил его фамилию, бросил попытки завести разговор.
– Ковров, есть там новости о наших пропавших? – спросил Поджидаев, заглядывая в приоткрытое окно пропускного пункта на въезде. Он спохватился, повернувшись обратно, но жалеть было поздно, его вопрос слышали все.
– Никаких, – донеслось из будки.
Глупо, но теперь четверо людей шли назад, в обратном направлении, проделывая тот же путь, но уже снаружи. Где-то далеко надрывно завывала сирена скорой помощи, заставляя идущих ускорить шаг.
– Тяжело было калитки в заборе сделать, чтобы не оббегать его постоянно кругом? – не выдержав спросил Махортов Олег.
– Начальство не велело, – отшутился охранник, – иначе спортивную форму потеряете, говорят.
– Слушай, начальство, – оборвал охранника сержант Исаев, – а что ты спрашивал по поводу пропавших? У вас тут, что, и пропавшие есть?
– Да какие пропавшие, – снова засмеялся весельчак-Поджидаев, – периметр-то вон какой, – он махнул рукой в сторону здания, находившегося теперь по другую сторону забора, – да и сам институт не маленький. Никуда не денутся, найдутся они.
По его интонации Леший понял, что на самом деле обратно пропавших никто не ждет. Если исчезла напрочь часть бетонного забора, а вместе с ней и часть здания, которую ограждал забор, чего уже говорить о том, что пропали люди…
Фонари, поставленные для того, чтобы освещать подъездную дорогу внутри территории института, за забором приносили мало пользы. Люди то и дело спотыкались и оскальзывались, продвигаясь вперед по мокрой траве. Под ногами хрустели опавшие ветки, а среди них попадался и всякий хлам. Махортов пнул ногой пустую бутылки и выругался вслух от всей души.
– Почти дошли до вашего забора, сейчас заценим его красоту, – начал Поджидаев и осекся на полуслове.
– Мать твою за ногу! – выругался сержант.
Идущие впереди мужчины замерли, не решаясь сдвинуться с места, что происходит за их спинами Леший видеть не мог. Бледный, как мел, Махортов развернулся и побежал назад, спеша добежать до ближайшего дерева, – сейчас обоссусь! – завершил Исаев свою не по-детски забористую речь. И Татьков увидел, воззрел на случившееся – из бетонного забора торчал человек.
Мужчина среднего возраста, одетый в бежевый плащ на подобие пальто, торчал из забора протягивая руки в мольбе о помощи. О той помощи, которую ни охранник, ни зеки, ни сопровождавший их конвойный сержант оказать несчастному были не в силах.
– Эээээээ, – протянул мужчина и, как нелепо-застрявший огромный жук, принялся еще сильней жестикулировать руками.
– Сейчас обоссусь, – снова повторил Исаев Андрей и обращаясь к охраннику спросил со злобой, – да что ж, черт возьми, тут у вас происходит?
На мгновенье Лешему показалось, что Исаев, возвышавшийся над охранником на целых две головы, сейчас ударит того по лицу. Но не ударил, лишь сплюнул сквозь зубы.
– Ээээээ, – снова протянул мужчина, пытаясь ухватиться за что-нибудь, но ближайшее дерево, скрывавшее в этот момент от них Олега, росло от забора метрах в двадцати. Эго широко растопыренные пальцы загребали воздух, хватая пустоту, плечи замерли, прилипнув к забору. Затылок несчастного, по всей видимости тоже прилип к бетонному забору, отчего склоненная набок голова смотрелась нереально и даже смешно, а ниже пояса человек отсутствовал, ниже пояса виднелся забор. Гладкий, белый и удивительно ровный. По мнению Татькова, не представлявшего как такое могло произойти, другая, отсутствующая часть тела мужчины должна была находиться по ту – другую сторону бетонной полосы, вот только с той стороны ее не было. Он видел вставку из красного кирпича, которую на скорую руку возвели они вместе с Олегом, не заметить ноги, торчащие из забора, они просто не могли.
– Он же мучается, его добить нужно! – прошептал Поджидаев, сглатывая ком.
– Добить, говоришь? – тон сержанта Татькову не нравился, – ну давай, добей его, – Исаев, чеканивший каждое слово, протянул охраннику пистолет рукояткой вперед, – держи, Саня, стреляй ему в голову!
Лешему показалось, что Поджидаев заплачет, но он совершил то, что обещал сделать Андрей. По нижней части брюк перепуганного насмерть, заикающегося охранника расползлось и закапало мокрое пятно, – Не нужно, Андрюха, ведь неизвестно в кого он первым выстрелит! – мысленно молил Татьков, наблюдая, как рукав черной униформы медленно и нехотя потянулся к стволу.
Его дрожащая рука замерла в воздухе, остановившись в нескольких сантиметрах от черной рукояти табельного ПМ и крепко-сложенный габаритный мужик закричал тоненьким девичьим голоском, не похожим на его прокуренный грубый бас, – Не могу, Господи, не могу я! Через секунду бравый охранник уже уносился прочь, оставив возле несчастного лишь заключенного и сержанта.
– Что делать будем, товарищ Исаев? – спросил Татьков, когда топот ног Поджидаева растаял вдали.
– Что делать будем? – со злобой переспросил сержант, – а черт его знает, что мы с тобой делать будем. У тебя есть предложения? Вот у меня никаких!
– Сигаретка найдется? – раздался голос у мужчин за спиной, от чего оба немедленно развернулись.
– Ах ты ж мать твою, Махортов! – выдохнул Исаев, убирая пистолет в кобуру, – умеешь ты момент выбрать! Ты же понимаешь, что я в тебя чуть не выстрелил?
– Я, когда к кустам бежал, думал, что ты мне вот-вот в спину шмальнешь, – ответил Олег, вынимая сигарету из мятой пачки, протянутой Исаевым.
А ведь и правда, со стороны конвоя это могло выглядеть, как банальный побег, – обдумал Леший слова Махортова, наблюдая, как его сосед по общежитию нервно затягивается, дрожа всем телом.
– А то у меня и без того проблем мало, – отмахнулся сержант, наблюдая за тем, как со стороны КПП вдоль забора к ним приближается бегущий мужчина.
Спроси кто-нибудь у Лешего еще минуту назад, – как можно бежать быстро и в то же время никуда не спешить, Алексей не ответил бы, да и откуда он знал… Но теперь, наблюдая за тем как силуэт невысокого, но крепко сложенного мужчины медленно и печально приближается к ним, Татьков понял, что видел все в своей жизни. Сначала он подумал, что возвратился струсивший Поджидаев, сменивший свои мокрые, срамные штаны, но по мере того, как мужчина бежал, Алексей подмечал что это не он. Сходство было, но имелись различия, главным из которых было то, с какой легкостью двигался охранник, с каждым шагом уверенно толкая свое мощное тело вперед. При этом короткий ежик седых волос и глубоко посаженные усталые глаза выдавали в бегущем совсем не молодого человека.
– А вот и Валера, – полушепотом прокомментировал сержант.
Начальник охраны подбежал без отдышки и даже форма не сбилась на нем. На лице все та же улыбка уверенного в себе человека, способного с легкостью решить любой самый сложный вопрос.
– Ну, чего тут у вас, мужики? – начал с ходу начальник караула.
Исаев не ответил, продолжая мусолить уже истлевший, погасший бычок, двое заключенных не сговариваясь спрятались за его широкой армейской спиной.
– Чего молчишь, Андрюха, чего случилось? У твоих ребят такой вид, как будто ты их сейчас к стенке поставишь.
Валера улыбался, игнорируя протяжные стоны, доносившиеся до них со стороны забора. Леший не сомневался в том, что его подчиненный по фамилии Поджидаев доложил начальнику красочно и обо всем, теперь он завидовал не только физической форме начальника караула, но и поразительной выдержке, оставшейся при нем.
– Так что за взрыв был, Валера? – спросил Исаев, указывая на забор.
Человек в черной форме продолжал пристально изучать лица мужчин, стоящих перед ним, как будто не понимая, о чем они говорят, затем медленно повернулся лицом к забору и впился глазами в искореженное тело, слившееся воедино с бетонной стеной. С минуту или две он разглядывал пострадавшего, после чего медленно произнес, – «это не наш», – и полез в карман.
Леший видел, как изменились глаза начальника караула. Улыбка держалась на его точеном волевом лице, но никакой теплоты в глазах охранника уже не было, если кто-то и мог оборвать выстрелом мученья несчастного, то этим человеком был именно он. Но вместо оружия Валера извлек телефон из кармана брюк и бросив оставшимся, – ждите здесь, я вернусь, – отошел в сторону и набрал чей-то номер.
– Игорь Станиславович, извините, что разбудил, – заговорил Валера, понизив голос, – но это срочно.
Что ему говорил голос на другом конце линии связи Татьков не слышал, но по колючим глазам начальника караула сделал вывод, что разговор не из легких.
– Фрагмент мужчины, вмурованный в стену. Никак нет, он еще жив. Нет, не из наших. Так точно, свидетели были. Сержант из конвоя и два отбывающих. Нет, кроме них никого. Нет, господин директор, я так не думаю. Уже вызываю. Есть оцепить. Да, а по поводу свидетелей, Игорь Станиславович, прикажете мне или займетесь лично? Понял вас, приступаю немедленно.
О чем говорили понять было можно, но некоторых ответов Леший не понял. В частности, ему до крайности не понравился вопрос про свидетелей, – они-то тут в чем виноваты? Подняли людей, как солдат, среди ночи. Не объяснив им ничего толком, отправили устранять последствия взрыва и теперь они кто? – «Свидетели». Достаточно ли они увидели для того, чтобы поставить их к стенке, возможно Валера совсем не шутил. Ему также не понравился взгляд, который начальник охраны бросил на них, при упоминании о свидетелях, такими глазами случайно не смотрят, такой взгляд просто так не бросают. Ведь не могут же в наши дни ни за что расстрелять невиновного человека? Или могут, приписав им побег?
Махортов успел закурить новую сигарету и затягивался так, как будто курил в последний раз. Дрожащие руки несколько раз проносили сигарету мимо рта, пока Олег зубами не вцепился в нее. Но более Лешего поразила реакция сержанта, который без сомнения слышал тоже самое, что услышали двое других. Андрей Исаев сигарет не закуривал, вместо этого он повернулся боком, как бы невзначай, к начальнику караула, пряча от последнего расстегнутую кобуру. Ладонь сержанта подлезла под ремень – демонстрируя расслабленную, бесцельную позу, но слишком близко к расстегнутой кобуре, Исаев замер и злобно прищурился. Если Лешего не напугал вид испуганного, дрожащего Олега, то конвойному таки удалось нагнать на него страх. Неужели и его хотят с нами? – озадаченно размышлял Алексей.
В отличии от сержанта, готового к действию, расслабленная поза начальника караула говорила о том, что волноваться им нечего. Он уже перестал разговаривать, убрал в карман сотовый телефон и держал руки подальше от пояса, Татьков был уверен, что последнее не случайность.
– Ну чего, мужики? Спасибо за помощь! Езжайте отдыхать, остальное мы и сами все уберем, – на лицо Валерия вернулась улыбка, – «волноваться вам не о чем», – говорила она.
Но Исаев не спешил ему верить, как не спешил это делать дрожащий Олег.
– Там еще работы на час, как минимум, – осторожно сказал конвойный, указывая за забор.
– Вам на час, нам – на два, какая разница, если ночь еще долгая? – с нарочитым радушием ответил Валера.
– И эти двое уезжают со мной? – утверждения в голосе Андрея Исаева было не так, чтобы очень, но Лешему понравилось, что конвой думает в том числе и о нем.
– Ну тут-то ребята уже закончили, а значит – да, уезжают с тобой.
В этот момент нужно было просто развернуться и уйти, Татьков не верил, что начальник охраны станет стрелять им в спину, но Андрей Исаев все-таки спросил.
– А с этим вы что будете делать?
Губы человека, одетого в черную форму, по-прежнему продолжали улыбаться, но Татьков заметил, как посерьёзнели его глаза.
– А это, Исаев, уже забота не для твоего ума! И вот еще что, Андрей… Мое начальство сейчас свяжется с твоим, думаю, по возвращению на место вам все разъяснят. И будет лучше, если до этого момента и ты, и заключенные будете молчать. Я бы посоветовал вам забыть о случившемся, но, полагаю, это прозвучит как пустые слова. Ты просто проследи за тем, чтобы ребята в машине сели отдельно, а будут спрашивать – пусть молчат. Навряд ли в такое хоть кто-то поверит, а неприятности будут, как пить дать.
По дороге обратно сержант Исаев не проронил ни единого слова, он шагал так быстро, что Татьков с Махортовым едва поспевали за ним. Через двадцать минут военный Урал покидал территорию огороженного двора, увозя в брезентовом кузове замерзших и усталых людей.
По дороге обратно разговоров было не много, обстановка в сыром кузове к общению не располагала, молчал даже говорливый Тимур. Водитель вел грузовик на умеренной скорости, старательно объезжая все ямы и неровности, встречающиеся на пути. На перекрестке с широкой улицей военный Урал притормозил, заползая на обочину, чтобы пропустить несущийся им на встречу фургон скорой помощи. Сквозь боковую дыру на мокром брезенте Леший видел усатого водителя, вцепившегося в баранку и давящего на газ. Скорая неслась быстро, подпрыгивая на ямах и трясясь на ухабах, но усатого это не волновало ничуть. Рядом с ним на месте пассажира сидела девушка в халате врача – каштановые волосы и голубые глаза, ее Татьков узнал сразу, его незнакомка, далекая, как мечта. Вид у девушки был усталый, видимо, эта ночь была для всех тяжела.
…
В воротах колонии грузовик встретил раскрасневшийся и бодрый комендант, водителю пришлось несколько раз притормозить, так как Михаил Иванович норовил влезть под колеса, высматривая в кузове свой личный состав.
– Молодцы, ребята! Все молодцы! Мне доложили, что вы постарались на совесть!
Каждое слово комендант Игнатьев сопровождал ритмичным движеньем руки, а то и переходил на жестикуляцию обеих рук, напоминая Татькову дирижера из популярной комедии, название которой он напрочь забыл. Если бы из кузова, укрытого мокрым брезентом, грянул многоголосый дружный хор, Леший не удивился бы, но вместо этого на землю по одному выпрыгивали усталые и сонные мужики, зевая и разминая спину после деревянных сидений и длинного пути.
Прибывшие выстроились во дворе, разделившись на три шеренги, каждая из которых колонной по одному направилась ко входу своего общежития. Не скупившийся на похвалы комендант сопровождал четверых заключенных, идущих вместе с Татьковым к центральному входу общежития под номером два.
– Молодцы ребята, ну просто молодцы! Особая благодарность Махортову и Татькову, такой забор возвели, да в сжатые сроки! – от коменданта пахло лимоном и коньяком, видимо пока его подчиненные были на выезде, Михаил Иванович зря времени не терял, – Исаев, проводи этих двоих ко мне в кабинет, хочу лично поблагодарить ребят за проявленное старание!
В кабинете коменданта обстановка была обшарпанной, по-видимому, и мебель и стулья достались хозяину из былых советских времен. На полках пылились толстые папки с номерами, написанными от руки и кое-как по бокам. Среди папок, забытые и заброшенные, валялись книги с золотым теснением на черных корешках. Под таким весом внушительной макулатуры некоторые полки опасливо накренились. Если бы в кабинет забрались воры и унесли с собой половину нажитого годами труда, по мнению Татькова, вреда бы не случилось.
Разбавлял обстановку журнальный стол, поблескивающий под лампой своей поцарапанной стеклянной крышкой. На его поверхности, вошедшие увидели круглый поднос, содержимое которого было представлено двумя бутылками армянского коньяка и ломтями лимона, нарезанного тонко, со знанием дела. Одна из двух бутылок с янтарной жидкостью была откупорена и наполовину пуста. Гротескные шкафы нависали с укором, грозясь раздавить чужеродный стеклянный стол.
– Да не стойте столбами, проходите, садитесь! – подталкивал заключенных приветливый комендант, – или как там у вас говорят? Не садитесь – присаживайтесь!
Последняя шутка немного разрядила нервную атмосферу, такого радушия Татьков не ожидал. Не дожидаясь повторного приглашения сержант Исаев уселся за стол, не отрывая глаз от желтой этикетки, наполовину содранной с початой бутылки коньяка. Следом за ним за стол уселись и двое заключенных, при этом Татьков предварительно отодвинул стул на безопасное расстояние от журнального стола.
– Наливай, Андрей, – скомандовал Игнатьев, последним усаживаясь по центру стола.
Исаев наполнил до половины четыре высоких граненых стакана, после чего вопросительно посмотрел на хозяина стола.
– Быть добру, – выдохнул комендант, одним глотком осушив содержимое своего стакана.
За комендантом выпил Исаев, вздрогнув всем телом, разжевывая лимон. Отбывающие наказание с опаской смотрели на предложенное угощение, никто из двоих мужчин руки к своему стакану не протянул.
– А вам чего, особое приглашение нужно? – Михаил Иванович набросился на них, – выпьем, согреемся, а там – поболтаем!
– Так не положено нам, товарищ комендант… – протянул Махортов, с опаской рассматривая свой стакан.
– Начальство лучше знает, чего вам положено, а чего нет. Пейте, раз говорят! – за начальника ответил сержант, все еще морщась от кислого лимона.
Коньяк обжег горло, затуманил глаза. На мгновенье Лешему показалось, что он снова видит тот ненавистный одинокий дом, в котором и произошло толи его, толи чужое убийство. Он не услышал, как комендант скомандовал Исаеву налить и приговорить залпом второй стакан, дальше Алексей уже расслабился, как расслабился с ним и Махортов Олег, откинувшись на спинку стула и блаженно расплываясь на нем.
Очевидно, комендант заметил их состояние, по сколько задал назревавший вопрос, – не случилось ли за время выезд ничего такого, о чем следует немедленно доложить начальнику?
Леший с Махортовым быстро переглянулись, понимая, о чем именно сейчас пойдет речь. Расслабленный коньяком и усталостью Леший уже готовился выложить о том, что произошло. Мужчина, вмурованный заживо в монолитную стену из бетона, протягивающий к ним руки в немой мольбе – такое если забудешь, то очень нескоро. Но к счастью Алексея выручил более хитрый Олег.
– Товарищ комендант, во время выезда темно было, никто из нас ничего подозрительного не разглядел.
– Вот так и отвечайте, – оживился Игнатьев, – мол ничего не видели, там было темно. Кто бы вас не спросил, понимаете?
Двое заключенных согласно кивнули.
– Наливай, Андрюха, на ход ноги, да проводи ребят отдыхать, – скомандовал Михаил Иванович, помолодевший разом на несколько лет.
Проваливаясь в сон Леший успокоился, после трех стаканов армянского коньяка увиденное на время перестало тревожить его больное, усталое сознание. В голове остановилась заезженная пластинка с душераздирающим, протяжным, – «Ээээээээ», но самое главное – пришло понимание, что вмурованный заживо в стену человек не выражал глазами никаких эмоций. Наверное, во время взрыва все человеческое погибло в нем, оставив после себя лишь пустую, бездушную оболочку. От этой мысли Татьков расслабился. Остались последние два вопроса, которые не давали его сознанию погрузиться в блаженный, заслуженный сон, – «увижу ли я еще эту девушку и чем был вызван тот таинственный взрыв?». Но эти вопросы были приятные, под эти мысли Леший уснул…
Трудный выбор
22 мая, 6 часов 45 минут по Московскому времени.
Уснувшего под утро Андрея Ивановича безжалостно вырвал из сна ранний звонок, раздавшийся на стационарном телефонном аппарате. Телефон стоял в спальне в качестве предмета интерьера, когда кто-нибудь на него звонил в последний раз глава администрации закрытого города уже и не помнил. Ну кто станет пользоваться городским телефоном в новый век компьютерных технологий? И все-таки, телефон звонил. Недобро, обрывисто, тревожно, – Тррррр – Тррррр – Тррррр, и Андрей нехотя подошел к трубке.
– Доброе утро, Андрей Иванович! – услышал Сотников знакомый голос, но как ни старался, так и не смог вспомнить, кому этот голос принадлежит, – Вы уже выехали на работу? – вырвала его из раздумий трубка телефона.
Вопрос, в общем-то, был глупый. Если принявший вызов таки ответил – значит он находится дома, а не где-нибудь, иначе как бы он поднял чертову трубку? По тону собеседника Сотников догадался, что именно на это и был расчет.
– Игорь Станиславович, – попытался он угадать звонившего и неожиданно для себя попал в точку.
– Именно я, – энергично, но невесело отозвалась телефонная трубка.
– Чем обязан? – спросил Андрей Николаевич, вспоминая, когда он последний раз виделся с Перельманом, – «а когда же он мне последний раз набирал по телефону?», – что-то случилось? – не удержался Сотников.
– Ничего, – заверил Перельман, но как-то уж очень поспешно и по его тону сонный Андрей понял, что это «что-нибудь» все-таки случилось.
Некстати пришло воспоминание о минувшей ночи, когда он в бессоннице стоял у окна, – люди! На улице исчезли люди! Не может быть, наверно снилось!
Вы не сможете по дороге на работу заскочить ко мне в институт, или вам будет удобнее, чтобы я сам к вам подъехал? – в голосе Перельмана звенела сталь.
– Подъеду к вам, буду через час! – пообещал Андрей и повесил трубку.
Сон, или то, что минувшей ночью показалось сном снова всплыло в воспоминаниях Сотникова, – людей сдуло втором? Да бред это, быть не может! Но ранний звонок Перельмана ничего хорошего не предвещал. Этот человек, Игорь Станиславович, пугал главу города до самых печёнок. Колючий взгляд, устремленный в глаза, казалось способен вынуть душу из своего собеседника, глава института имени Фрунзе редко повышал голос, но спорить с ним никому не хотелось. Железный Феликс, – мысленно обозвал его Сотников, – даром, что еврей …
На улице было тихо и безветренно, после ночной непогоды температура воздуха на удивление была по-летнему комфортной. Служебная машина уже стояла припаркованной возле подъезда, а водитель-Серега трепался с дворником на повышенных тонах. Со стороны могло показаться, что коренастый водитель отчитывает старого и тщедушного старика, но Андрей Иванович понял, что это не так. Серега что-то переспрашивал у тощего таджика и от изумления махал руками в сторону соседнего двора, дворник терпеливо кивал и растерянно улыбался.
Андрей Иванович посмотрел на часы, – если он, как и обещал, собирался заехать в НИИ перед работой, нужно спешить. Он махнул рукой своему водителю и тот прервав разговор с улыбающимся дворником бодро зашагал в сторону автомобиля. Двигатель, работающий на холостом ходу, приятно охлаждал салон потоками кондиционера, после застоявшегося воздуха пыльного двора садиться в машину было особенно приятно.
– Чего расскажешь, Сергей? – спросил Андрей Иванович. Пока водитель задним ходом выезжал со двора, он ожидал, что говорливый Серега перескажет слова улыбающегося дворника и, как выяснилось, оказался прав.
– Мне сейчас Абиджан такое рассказал… Андрей Иванович, вы ж не поверите!
Сотников поймал глаза водителя в зеркале заднего вида, лицо Сергея растянулось в идиотской ухмылке, – «он не поверил в рассказ таджика», – понял Андрей, – ну а с другой стороны, чему удивляться, он ведь и не стоял у окна в три часа ночи, а значит и не видел того, что довелось посмотреть сонному Андрею.
– Короче, – начал Серега, налетев задним колесом на невысокий бордюр, ограждающий газон от посягательств водителей, – Абиджан рассказывал, что сегодня ночью, вернее под утро, двоих людей сдуло ветром, «ви пыль перевратила», – неумело спародировал водитель акцент старого дворника.
Очень неумело спародировал, – по мнению Андрея Ивановича, которому уже не раз доводилось общаться с приветливым стариком. И звали его вовсе не Абиджан, а как-то несколько иначе – резкое и обрывистое имя, которое так и не смог запомнить обычно не жалующийся на память Андрей. У Сергея все приезжие назывались «Абиджаны», не зависимо от рода занятий и национальности. А среди них попадались и крупные руководители, и эта водительская фамильярность порой не мало раздражала и без того нервного Андрея Ивановича. Серегу можно было охарактеризовать одним словом – «недалекий», да и как водитель он был полное барахло, глава администрации болезненно сморщился, когда по правому борту отполированной машины противно заскребли ветки кустарника – Серега слишком близко прижался к забору, ограждавшему буйный палисадник, – «хорошо еще, что сам забор не задели». Но один плюс у водителя был – он умел держать язык за зубами, а ведь «свои секретики» у Андрея водились, впрочем, кто не без греха? Вместо напутствий, Андрей поинтересовался:
– Говоришь, людей ночью ветром сдуло? А он сам видел или с чьих-то слов рассказывал?
– Сам, сам! – тут же подхватил косноязычный Сергей, – такого мне наврал, что, хоть стой – хоть падай!
– А в котором часу это было, он не рассказывал? – серьезно спросил Андрей Иванович, и водитель недоуменно уставился на него в зеркало.
– В смысле – в котором часу? – удивился Серега, – да вы чего, какому-то Абиджану поверили? Врет он все, сволочь, врет и не краснеет, морда папуасская!
Андрей и сам не понял, почему его так задела Серегина фамильярность, проявленная в отношении старого безобидного дворника, следующий вопрос прозвучал гораздо резче, чем требовалось:
– А кто он по национальности – узбек или таджик?
– Абиджан-то? – задумчиво протянул Серега, – да черт его знает… поди ж их разбери, понаприедут тут, а нам – голову ломай!
Двор закончился, машина плавно выехала на улицу Ленина. Движение в этот ранний час было еще далеко от интенсивного, если такое вообще случалось во Фрунзенске, но редкие автомобили уже сновали по своим делам. Видя, что Сергей не уделяет должного внимания дорожной ситуации, Андрей Иванович решил сменить тему.
– Вот что, Сергей, мне нужно перед работой в НИИ заскочить, ты к администрации не сворачивай, давай сразу туда, ненадолго.
– Понятно, – отозвался Сергей и машина влилась в редкий поток автомобильного движения.
Подъехать вплотную к парадному входу у водителя не получилось, автомобильная дорога на территории института доходила только до половины его корпуса, дальше идти предстояло пешком.
– Вот так вот, – размышлял на ходу Сотников, – глава ты там, или не глава, а порядок для всех таков…
Ему не давал покоя ранний звонок Перельмана, да еще этот рассказ старого дворника. Если бы не это, все ночное видение можно было смело списать на дурной сон, но сейчас как прикажете это понимать?
Неожиданно проход в институт преградила полосатая лента, натянутая кем-то в большой поспешности, оборванная сразу в нескольких местах она была наспех завязана некрасивыми узлами. Вышедший навстречу охранник склонил голову в знак приветствия и попросил Андрея Ивановича проследовать в институт через боковой вход.
– А с парадным входом что приключилось? – спросил Андрей, пытаясь вдохнуть в интонацию самые непринужденные и безразличные ноты.
– Не могу знать! – отрапортовал служивый, – вам лучше у руководства спросить.
-«Не могу говорить!», – перевел его слова ушлый Андрей Иванович и противный холодок сдавил сердце ледяными оковами. Он не хотел встречаться с Перельманом, он страшился встречи с Каменевым, – «как же все было просто и понятно до этого злосчастного и недоброго утра», но тут же понял, что все случившееся произошло именно ночь, в то самое время, когда он в бессоннице стоял у окна.
В просторном кабинете начальника института уже собралось пять человек и это, не считая самого Перельмана. Андрей Иванович покрутил головой, но так и не увидел фигуру Каменева, остальные присутствующие, поздоровавшись с вошедшим, как-то стыдливо и по-детски, отводили глаза.
– Доброе утро, уважаемый Андрей Иванович! Благодарю, что вы так быстро смогли добраться до нас!
По мнению самого Сотникова, это утро было вовсе не добрым, да и не послышалась ли ему издевка в голосе Перельмана, – к чему он сказал «так быстро»? Андрей почувствовал, как его уши начинают краснеть, – как школьник в кабинете директора, и попытался взять себя в руки.
– Ну, рассказывайте, Игорь Станиславович, чем обязан! – приказной тон прозвучал слишком вымученно, но Андрей Иванович был рад даже этому.
– Присаживайтесь, – невозмутимо скомандовал Перельман, указывая Андрею на свободное место.
Кресло в кабинете Перельмана стояло только одно и, естественно непосредственно под ним, поэтому Сотникову пришлось довольствоваться самым обыкновенным металлическим стулом, с простецкой мягкой обивкой, который стоял на ряду с прочими – вдалеке от начальника НИИ по левую сторону длинного стола. Сотников уже понимал, что он не хочет слышать того, что сейчас услышит от Перельмана и со вздохом опустился на предложенный стул. В кабинете повисло напряженное молчание, все исподлобья наблюдали за начальником института, а тот с невозмутимым спокойствием изучал лица людей, нервно сидевших у него в кабинете.
– Ну-с, приступим, – наконец заговорил Перельман.
Пока руководитель института излагал суть проекта, последствия которого собрали присутствующих в его кабинете, мозг Андрея Ивановича временно отключился – сказывались последствия множества продолжительных и пустых совещаний, – «профессиональное заболевание», – шутила на эту тему его супруга, не раз наблюдавшая временное отсутствие мужа в такие моменты. Сотников с профессиональным вниманием разглядывал лица сотрудников НИИ, присутствующих вместе с ним. По правую руку от Перельмана сидел Бучневич, с видом человека, прекрасно осознающего, о чем сейчас пойдет речь и изначально не согласного с каждым словом, – ну что ж, не я один настроен скептически, – отметил мысленно Андрей Иванович. Сразу за Бучневичем расположился Левитац, сопровождающий кивком головы каждое слово, озвученное Перельманом, – «и этот знает, о чем речь, но в отличии от первого, он заранее со всем согласен». Остальных участников научного совета Андрей Иванович поименно не знал – встречались где-то, но не более, да и весомого голоса они навряд ли имеют.
Игорь Станиславович говорил уверенно, он не зачитывал по бумаге, но были ясно, что разговор он обдумал и принял свое непреклонное, волевое решение, вопреки мнению того же Бучневича, неформально занимавшего должность заместителя начальника исследовательского института. Натренированный мозг Андрея Ивановича включился ровно в тот момент, когда Перельман перешел к основной сути сегодняшнего диалога.
– Таким образом, как всем вам известно, научным сотрудникам нашего института удалось активировать и запустить в жизнь внеземной организм, именуемый кодовым словом «проект Зенит». За девятнадцать дней с момента активации этот внеземной организм был всесторонне изучен на предмет представления биологической или физической угрозы для земных форм жизни и никаких враждебных свойств данного организма выявить не удалось. На этом основании мной лично, – начальник института посмотрел на Бучневича, как бы отвечая на незаданный вопрос, – было принято решение о извлечении проекта Зенит из защищенной лаборатории Дельта и перемещении объекта в надземную лабораторию открытого типа для дальнейшего изучения его свойств и характеристик.
Начальник Фрунзенского исследовательского института говорил четко и без запинки, – «угрозы нет», – говорил его спокойный, мягкий голос, но в глубине души Андрей Иванович понимал, что это лишь одна сторона медали, – угроза есть, иначе бы Перельман не собрал всех на сегодняшнем совещании, – «сейчас прозвучит пресловутое, НО… а где же Каменев?».
– Однако, вынужден вам сообщить, что сегодня ночью разыгралась трагедия, унесшая жизни семерых работников нашего института.
Игорь Станиславович выждал паузу, обводя глазами лица присутствующих, но никаких вопросов к нему не последовало. Знали! Все кроме меня о случившемся уже знали! – с обидой подумал Сотников, – интересно, один я услышал про семерых погибших? Почему у них такие лица, как будто ничего серьезного не произошло?
– И вы считаете, что ночной инцидент, лишивший жизни семерых сотрудников никак не связан с проектом Зенит? – вступил в разговор Андрей Иванович.
– У нас есть все основания полагать именно так! – делая ударение на каждом слове отчеканил Перельман.
Боковым зрением Сотников видел, как опустились вниз глаза членов ученого совета, Бучневич сжал скулы, но сохранил молчание, и только хамоватый Левитац продолжая кивать своей взлохмаченной, кудрявой головой, всем видом выражал полное согласие со словами директора.
– Да они уже и без меня все решили, – закипая от злости подумал Сотников, тут же вспоминая ночной сон и утренний рассказ водителя Сергея о том, что он услышал от дворника, – «шальным ветром сдуло людей».
– В каком состоянии находятся тела погибших? Вы уже вызывали для опознания родственников? – пытаясь не повышать тон, задал вопрос Андрей Иванович.
На этот раз даже нагловатый Левитац опустил глаза к полу, – они не нашли тел, – понял Сотников, и по его позвоночнику пробежал неприятный, обжигающий холодок, – у них что-то случилось! У них действительно что-то случилось, не смотря на все уверения Перельмана, все это напрямую связано с проектом Зенит!
– Опознание не потребуется, – аккуратно ответил Игорь Станиславович, сверля глазами главу администрации.
– Он понял, что я что-то знаю и теперь, вероятно, гадает – кто из сотрудников допустил утечку важной информации, – злорадно подумал Сотников и не удержался от вопроса, – рискну предположить, что тел погибших вы не нашли?
Перельман не мигая уставился на главу администрации города и в кои-то веки Сотников выдержал этот взгляд. В кабинете повисло молчание, которое первым нарушил начальник Фрунзенского исследовательского института.
– Вы правы, Андрей Иванович, ни одного фрагмента от тел семерых погибших нам обнаружить не удалось.
Лицо сидящего рядом с ним Бучневича совершенно не изменилось – все те же сжатые скулы и взгляд в никуда, но авторучка в его руках предательски хрустнула и Сотникову стало ясно, что его опять обманули, – тела погибших они по всей видимости нашли, но обнаружили их в таком состоянии, что Перельман предпочитает это не разглашать, а может быть тела погибших отошли институту для дальнейшего изучения, – Сотников что-то припоминал из предписаний НИИ и, если он прав, то начальник института имеет на это полное право, причем, что немаловажно для главы районной администрации, это право основывалось на законном основании. Но еще один вопрос все-же надлежало задать вслух, – если не обнаружены останки людей, то на каком основании вы считаете, что они погибли?
– Поверьте на слово, Андрей Иванович, у нас есть все основания полагать, что это именно так, – голос Перельмана звучал спокойно, но в нем угадывались угрожающие ноты.
– И вы полагаете, что вот-так вот запросто сможете сообщить семьям о погибших родственниках, даже не предоставив им сами тела?
– Каждый сотрудник нашего института при поступлении на работу давал заявление и письменное согласие на то, что он понимает какому риску и ответственности подвергает себя и своих близких, поэтому – да, я намереваюсь поступить именно так, как вы сейчас описали.
Сотникову совершенно не хотелось продолжать спор с директором института, но все же задал следующий вопрос.
– Вы собираетесь поставить в известность товарища Каменева? Что-то я не вижу его на сегодняшнем совещании.
– Нет, не собираюсь! – Перельман впервые повысил голос с начала собрания, что уже не предвещало ничего хорошего, – как результат состоявшегося совещания, выношу вопрос на повестку дня – считать случившееся происшествие фактом, не имеющим прямого отношения к исследовательской деятельности нашего института, чрезвычайную ситуацию не развертывать, а вас, Андрей Иванович, я попрошу проследить за прессой – туда не должно попасть ничего из случившегося.
– Хотите меня крайним сделать? – со вздохом спросил Сотников.
Перельман смерил его долгим взглядом, как смотрят на человека, которого не видели уже давно и который очень изменился, и наконец снизошел до ответа.
– Я лишь хочу, Андрей Иванович, чтобы между нашими ведомствами не возникало непониманий. С себя лично я никакой ответственности не снимаю, но и обязанности, возложенные на меня свыше, представляют мне затруднительный выбор. Если детали случившегося всплывут в прессе или я доложу о трагедии на верха, сюда приедут уже другие специалисты и именно они продолжат работу над проектом «Зенит», оставив в стороне меня и моих коллег с института. Да и на ваше место может сесть другой начальник, а между тем, то открытие, которое у нас уже практически в кармане, сулит нам все возможные выгоды. И если мы доведем начатое до конца – довершим проект, взращённый в нашей лаборатории, то и цены нам с вами уже не будет, а стало быть, никто не посмотрит – какими средствами это было достигнуто. Я понимаю, как это выглядит с вашей стороны и позиции, но и вы поймите, что речь идет о научном открытии мирового масштаба и еще ни одно крупное открытие в мире не обходилось без жертв и крови. Погибших людей уже не вернуть, но проект Зенит не должен покинуть Фрунзенск и, соответственно, остаться в стенах нашего института.
На слове «нашего» Игорь Станиславович сделал особое ударение, и Сотников поймал себя на мысли, что никогда не считал Перельмана приспособленцем и карьеристом, но с другой стороны, если принять все это в несколько ином свете, – что он теряет? Вся ответственность на руководителе института, в его компетенцию не входят данные вопросы. Все это было ясно и логично, вот только Сотникова не переставало терзать предчувствие тревоги. Внутренний голос подсознательно кричал, что они сделали неверный выбор, но кто и когда прислушивался к таким мелочам? И тем не менее, глава администрации со вздохом заметил.
– У меня есть опасения думать, что минувшая ночь не ограничится жертвами из числа сотрудников вашего института.
– Это официальные данные? – тут же оживился директор института.
– Нет, – признался Сотников, вспоминая ночной кошмар и рассказ говорливого дворника.
– Тогда будем надеяться, что ваши опасения себя не проявят, – вставая с кресла подытожил Перельман.
Когда за дверью стихло гулкое эхо удаляющихся шагов главы администрации, к начальнику института, молчаливо стоящему возле окна, подошел хмурый Бучневич. Как и первый, не проронив ни единого слова, Федор Владимирович молча уставился в хмурый пейзаж летнего утра. Возле внутреннего забора, ограждающего двор института от посягательств сторонних наблюдателей, громоздилась куча сваленного мусора, в которой угадывались обломки каркаса беседки для курения, сорванные с крыши обрывки металлических листов, одна половина оконного карниза и деревянный ящик из-под овощей, который, как бы в насмешку над всем остальным прочным и монументальным, лежал промокший насквозь, но в остальном целый и невредимый, не смотря на то, что ветер отволок его метров на пятьсот от ближайшего киоска с овощами, расположенного возле входа в районную больницу. В остальном, если не считать обломанные ветки исполинских тополей, обрывки газет, разбросанных по газону, да кое-где образовавшиеся лужи, ничего не напоминало разыгравшуюся минувшей ночью грозу, – если не смотреть на кусок забора, снесенный напрочь неизвестной силой и на отсутствующий проем стены, с бокового угла институтского здания, фрагмент которого зиял аккуратно срезанными, ровными краями, – мысленно поправил себя Бучневич.
На месте стеклянного павильона, расположенного в центре «Зоны Б», который и являл собой ту самую огороженную, закрытую зону, теперь раскинулся глубокий котлован. Сквозь прозрачное стекло окна, находившегося в кабинете директора, Бучневич видел лишь край углубления, но из утреннего совещания, развернувшегося за закрытыми дверями еще до прихода Сотникова, Федор Владимирович знал, что котлован углубляется в землю почти на тридцать метров – не удивительно, что при таком колоссальном выделении энергии погибли люди, его удивляло другое – растение, именуемое Зигартусом, при взрыве совершенно не пострадало. И даже более того, непостижимым образом за одну ночь оно значительно изменилось в размерах. Еще вчера диаметр его стеблей составлял в обхвате восемьдесят сантиметров, а высота самого длинного стебля не превышала и пятидесяти сантиметров, но сегодня, и это надо же – за одну эту ночь, зеленовато-бурые подрагивающие побеги увеличились в обхвате почти до четырех с половиной метров, а его высота уже превышает два метра. Тот организм, – если хотите, – называйте – Зигартус, – усмехнулся Бучневич, вспомнив про Левитаца, – сегодняшним утром уже не походил на комнатное растение – куст акации, или плакучая ива, но только не маленькое растение в аккуратном горшке, теперь уже нет. Да и само поведение внеземного растения разительно поменялось, если, конечно, «поведение» – применимо к неодушевленному организму. В последнее начальник биологической лаборатории хотел верить искренне и всей душой, но почему-то совершенно не верил.
Зигартус и ранее проявлял признаки жизни – легкое покачивание веток, увенчанных маленькими куполообразными бутонами, да и под самими бутонами виднелось движение, внутри них что-то иногда вздрагивало и шевелилось, как будто в бутонах имелась живая, пульсирующая мышца, подрагивающая в такт биению сердца. Теперь же, многократно увеличившись в размерах, Зигартус и вовсе стал похож на причудливую библейскую гидру, ощетинившуюся множеством голов и щупалец, причем, некоторые из небольших голов-бутонов уже начинали реагировать на звук. Последнее удалось установить Левитацу, который тут же продемонстрировал свое открытие и всем остальным. Великовозрастный до седины в пышных бакенбардах доктор наук, по мальчишески-хитро прищурившись, согнулся пополам и глядя на столпившихся в стороне учёных мужей подошёл к выступающему из куста бутону. Альберт Исаакович громко хлопнул в ладоши, держа руки в нескольких сантиметрах от кончика бутона. Стебель вздрогнул и слегка отклонился в другую сторону. Улыбка Левитаца сделалась шире, а кустистые брови сошлись в одну линию, превратив довольное лицо Альберта Исааковича в ухмыляющуюся физиономию хитрого филина. Еще хлопок, но уже громче, и кончик бутона вжался назад, прячась среди побегов растения, – да, вне всяких сомнений, это тот самый Зигартус, детально прорисованный и описанный на страницах древнего манускрипта Войнича, – но Федор Владимирович, в отличии от прочих, радоваться этому открытию пока не спешил.
– Я вижу, вы по-прежнему не разделяете мою точку зрения? – вопрос начальника института вывел Бучневича из размышлений.
– А вы всерьез намереваетесь скрыть все это? – обводя взглядом нанесенные за ночь разрушения, вопросом на вопрос ответил Бучневич.
Игорь Станиславович повернулся к нему лицом, поблескивая оправой очков в неярком свете утреннего солнца и серьезно взглянул в лицо собеседника, – уж вам-то, Федор Владимирович, доподлинно известно о том, что Фрунзенск пережил уже не одну катастрофу, каждая из которых унесла множество человеческих жизней. Вспомните для примера то, что случилось зимой восемьдесят седьмого года – ядовитый газ, вырвавшийся с контейнера химического завода, унес жизни ста двадцати двум невинным жителям, и что?
– И ничего, – закончил Бучнвич.
– И ничего, – согласился Перельман, – из города десятки грузовиков вывозили трупы, накрытые влажными простынями, но никто за периметром об этом так и не узнал, а начальника химзавода представили к награде.
– Так уж и никто, – усомнился Бучневич, – в Москву-то об этом инциденте в последствии доложили!
– Я это к тому веду, уважаемый Федор Владимирович, что узнали об этом лишь те, кому положено было узнать, а горожане посплетничали и забыли.
Бучневич молча кивнул, хотя и сомневался в словах Перельмана, не верил он, что такие вещи так просто можно забыть.
– И вы полагаете, что на Андрея Ивановича нам с вами можно рассчитывать?
– При всех недостатках товарища Сотникова, в данном вопросе на него можно полностью положиться, – усмехнулся директор НИИ, – он понимает, что победителей не судят и на цену победы уж сильно не глядят, а в случае отказа – мы все в проигрыше, а проигравших снимают без славы и привилегий, и он это прекрасно осознает. Присмотритесь внимательней к Андрею Ивановичу, и вы поймете, что человек хочет получить перевод в Москву. И хуже того, он жаждет это под волей супруги, а она у него женщина авторитетная, не говоря уже о том, что это ее отец Сотникова в свое бывшее кресло усадил. Так что, на его счет мы с вами можем не опасаться.
– А как же Каменев? – не удержался Бучневич.
– С Каменевым я как-нибудь сам разберусь, – мрачно пообещал Перельман.
Люба
22 мая, 7 часов 30 минут по Московскому времени.
Медленно и монотонно изо дня в день тянулись в городе обычные трудовые будни. Часы сливались, измеряясь днями, дни превращались в недели и вот уже тихо и незаметно минул в городе целый месяц. Была в этой черно-белой городской монохромности своя неприглядная провинциальная красота. Когда-то вся эта невзрачность Любе не нравилось, она считала такую жизнь скукотой и спасаясь от нее сбежала в огромный и красочный мегаполис, но вернувшись в Фрунзенск обрела здесь покой. За время ее отсутствия город совершенно не изменился, как будто и не было этих двух лет разлуки, несколько новых девятиэтажек были не в счет.
Работа на скорой помощи вносила разнообразие в ее размеренную и неспешную жизнь. Знакомый город, со знакомыми улицами – все то, что девушка знала всю свою жизнь. Зарплата продавщицы в разы была выше, но и статус имел свою цену. И вот уже вместо растрёпанной и неприглядной продавщицы, толкавшей на рынке помидоры и огурцы, молодая девушка превратилась в Любовь Николаевну, профессия врача сулила ей не зарплату, но почет. Впрочем, и ценники в Фрунзенске оставались все прежними – ну какой еще город мог похвастаться таким? По сравнению с модным, дорогим Петербургом, ее родной город был больше похож на далекие времена эпохи СССР, – как будто живешь в другом измерении, – мысль часто приходила Любе на ум.
Сегодня с утра забот у девушки было больше обычного и начались они с того, что накануне вечером к Соколовым зашла новая соседка с верхнего этажа. Семья Карасевых недавно переехала в город и еще не успела обзавестись друзьями, но уже просила родителей Любы приглядеть за своим двенадцатилетним самостоятельным подростком, – «на всякий случай», как сказали они. В любом другом большом городе такая просьба воспринялась бы в штыки, но Фрунзенск на то и был Фрунзенском, здесь все соседи считались семьей, – на худой конец – дальними родственниками, -как любил говорить Любин отец. И естественно, что Николай Михайлович и Мария Семеновна отказать в такой просьбе соседке не могли, – не беспокойтесь вы, все будет хорошо, если такое дело, то пусть парнишка в ваше отсутствие поживет в квартире у нас. Не стеснит, что скажешь, Люба? – Молодая девушка утвердительно закивала головой.
Светлана Игоревна ответила, что особый присмотр их сыну не требуется, Вадим в состоянии позаботиться о себе, разве-что иногда заходить и проведывать, чтобы подросток с телевизором не забыл про еду, на что мать Любы попросила не волноваться, – присмотрим за мальчиком, это не труд!
Весь нехитрый процесс присмотра сводился к следующему – относить ребенку горячую еду, чтобы тот не питался одними пельменями, в иные трудности подросткового периода Любовь Николаевна старалась не встревать. Вадик открыл дверь уже на второй звонок, но был одет в домашний костюм и собираться в школу пока не спешил.
– Ты уже встал? В школу не опоздаешь? – поверх темно-синей униформы медсестры на Любе в это утро красовался плащ – забота родителей по случаю грозы и разглядывая мальчишку в домашней пижаме ей что-то подсказывало, что в школу сегодня он не пойдет.
– Здравствуйте, тетя Люба! – попытался хмуро улыбнуться Вадим, – я не проспал, если вы об этом, но только…, – ребенок замялся, подыскивая слова, девушка терпеливо ждала что он дополнит, искоса разглядывая свежую ссадину и новые морщинки на детском лбу.
Мальчик молча разглядывал тапки, не в силах произнести финальную фразу, означающую то, что в школу он не пойдет. Может быть он пытался придумать историю болезни, понимая, что перед ним без пяти минут врач, а быть может он просто не хотел обманывать, Люба сжалилась и перестала пытать.
– Ты не заболел? – девушка приложила ладонь к его лбу и облегченно заметила, что температуры не было.
– Ну… не так, чтобы очень, – уклончиво ответил честный Вадим.
– Ну, в таком случае, пригласи девушку в квартиру, медсестра обработает твои боевые ранения и безотлагательно наложит швы! –последний раз она видела Вадима вчера вечером, принося приготовленный мамой ужин и только теперь вспомнила, что мальчик с порога встречал ее в бейсболке, чтобы закрыть пораненный лоб, – нужно быть внимательней, когда имеешь дело с современным подростком, они умные, но не ведают что творят.
– Швы? – неподдельно ужаснулся Вадим.
– Ну, может быть не все так плохо, – ответила Люба, протискиваясь в комнату мимо него, – может быть обойдемся зеленкой, сейчас я под лампой все рассмотрю!
– Зеленкой? Да она же щиплет! – испуганно запротестовал Вадим, – там царапина-то пустяковая, через два дня и сама заживет.
– Когда мы разговаривали про компьютерные игры, я же ни разу не спорила с тобой? Давай доверим дело профессионалу, – Люба старалась, чтобы искры в голосе не выдали ее, – если аккуратно, то щипать не будет, а сверху наклею пластырь и будешь как огурец!
– Тетя Люба, а вы на работу не опоздаете? – попытался спастись юный хитрец.
– Я медсестра и осматриваю больного, а значит будем считать, что я уже на работе нахожусь, – ответила девушка, прикидывая время, – «идти до автобуса придется бегом».
Весь процесс оказания первой помощи занял у Любы пару минут. Глубокая царапина на детском лбу была обработана и аккуратно заклеена. Соколовой понравился получившийся результат, но мальчик по-прежнему продолжал хмуриться, и девушка сжалилась, глядя на него.
– Хорошо, я выпишу тебе на день справку, если дашь честное слово, что из дома никуда не пойдешь.
– Спасибо, тетя Люба! – обнял ее мальчик, – ты лучший врач в мире, а можно на три дня?
К остановке Любовь Николаевна бежала довольной, хоть и запыхалась в конце пути, старый автобус подъехал по расписанию, а значит и опозданий быть не должно. Внутри автобус пропах пылью и потом, поскрипывал на ухабах и нещадно чадил, но половина сидений оставалась незанятыми, что поражало Любу больше всего – в большом мегаполисе такое немыслимо и за два года она думала, что привыкла ко всему.
По дороге то и дело попадались обломанные ветви деревьев, которые коммунальные службы еще не успели убрать. Усатый водитель в кожаной куртке объезжал их по обочине, резко давя на тормоза. Пассажиры чертыхались, хватаясь за сидения, а следом за ними чертыхался и сидящий за рулем лихач, сопровождая каверзными прибаутками противный дребезжащий звон, разлетающийся по салону автобуса из доживающей свой век коробки передач.
На перекрестке Маяковской и улицы Орджоникидзе обломанных деревьев было хоть отбавляй, но проезжая мимо парка Комсомола девушка обратила внимание, что ночная гроза обошла его стороной. Молодые березы тянулись к небу оставаясь нетронутыми, а по центру парка возвышалась пара раскидистых, необъятных дубов – историческое место, знакомое с детства каждому жителю Фрунзенска и даже стихия обошла его стороной. В центральной части парка зияла проплешина – обугленная, обагренная пеплом темная земля смотрелась позорным пятном посередине излюбленного жителями места для отдыха. Вокруг этой черной зияющей раны, образуя по краям удивительно ровную большую окружность, лежала пожелтевшая, мертвая трава. Как будто неизвестный художник с задатками параноика ходил с газонокосилкой по парку всю ночь, – «мертвый круг, оставленный молнией», – от этой мысли ей сделалось не по себе.
Присмотревшись внимательней девушка заметила, что одним концом мертвый круг забирается в пруд, подобно траве распластав по воде серые ветки сухих камышей. Когда-то давно в этом водоеме поселились и плавали утки, но со временем его перестала подпитывать подземная река, с тех пор ни у кого в городе не поднималась рука убрать из парка оставшуюся лужу, хоть она и являлась рассадником комаров, – у нашего города своя история и не нам, современникам, перечеркивать ее! – вспомнила Люба слова отца, услышанные в детстве на подобный вопрос. Вчера ночью у города появилась новая история, – подумала девушка, рассматривая зловещее черное пятно.
Через пять минут автобус оставил в прошлом городские дороги и началась дуга Фрунзенского шоссе, выводившее проезжающих на окраину города – к больнице Склифосовского и Фрунзенскому НИИ. Подъезжая к больнице Люба увидела, как вдоль дороги нехотя и не спеша убирает последствия грозы отряд из колонии, а солдаты также лениво поглядывают по сторонам. Один из заключенных ей робко улыбнулся и помахал рукой, девушка помахала ему в ответ, не пряча глаза вопреки своей скромности. Уже второй раз за сегодняшнее утро настроение у молодой медсестры заметно поднялось.
Внутри областной клинической больницы в этот ранний утренний час царил настоящий хаос и волнение. Дежурная медицинская сестра, стоявшая за стойкой выдачи информации, расположенной напротив стеклянных раздвижных дверей, встретила Любу отстраненной улыбкой – не отрывая трубку с длинным шнуром от стоящего на столе телефонного аппарата, она кивнула приветствие и отвернулась в сторону, не дав и намека на происходящую вокруг суету. Больных в вестибюле не было вовсе, что совсем не удивляло, учитывая специфику и размер города, но что в это утро настораживало Соколову – так это стремительное перемещение врачей, которые пересекали бегом широкое пространство освещенного вестибюля.
– Что случилось? – спросила Люба пробежавшую медсестру.
– Ой, не спрашивай, – отмахнулась та.
Со следующим медработником девушке повезло больше – ее ровесница и коллега Александра рассказала, что с утра в больнице дурдом, Люба содрогнулась от такого эпитета.
– Так что случилось, с чего суета?
– Ой, я не в курсе, но рассказывают разное! С утра звонков у нас целый вагон, к тому же бригада из ночной смены пропала, ко всему прочему, разыскивают и ее.
– Как пропала? Что значит пропала?
– Да откуда мне знать, рассказываю – что слышала сама.
С ее слов понятно стало не многое, но кое-что девушка поняла. Бригада скорой помощи, дежурившая на выезде, пропала за ночь и не выходила на связь. Наряд полиции обнаружил машину уже под утро, в половине четвертого или чуть позже того. Что случилось с бригадой не ясно, которая, к слову, состояла из трех человек.
– Все двери открытые, машина не заперта, и представь себе – это в такую грозу! – сокрушалась румяная от рассказа Александра, – и случилось это, где Комсомольский парк.
Люба вздрогнула, осознав услышанное и вспомнив картину, увиденную там, – а все врачи где, почему одни медсестры? – спросила девушка, оглянувшись по сторонам.
– Врачи на планерке все, их собрал утром главный… видимо случилось чего-то там! – Александра, подняв брови, выжидательное смотрела на Любу, намекая той, что ее отец первый заместитель главного врача и она, возможно, в курсе событий, но сделав вывод, что Соколовой ничего неизвестно, махнула рукой и побежала по своим делам.
Выглянув в дверь Люба наблюдала, как ее подруга садится в машину и газель с красным крестом отъезжает по вызовам. Ситуация в городе становится напряженной, – подумала девушка, вспоминая свой сон. Сон, который начал ей сниться еще в Петербурге – разрушенный город, на который, медленно кружась, оседает белый пепел, или серый снег…
– Любочка, здравствуй! – послышался хрипловатый голос у нее за спиной. Обернувшись, Любовь Николаевна увидела, что позади нее стоит взволнованная и запыхавшаяся Ира Катанова, дежурившая с утра на месте администратора, – Любовь Николаевна, как же хорошо, что я вас нашла, – продолжала девушка, нервно теребя свой халат, – Люба, выезжай, пожалуйста, с Игнатом на вызов, у нас с утра уже все бригады на выезде, а некоторые еще с ночи не вернулись. Врачей нет, а Игнат – фельдшер и водитель в одном лице, мне к нему нужно хоть кого-то знающего посадить.
В общем-то эта ситуация была Любе не в новость, за нехваткой врачей из больничного персонала, на выезд не редко снаряжали санитаров, но исключительно в тех случаях, когда администратор больницы, принимающий вызов по телефону, убедится со слов звонившего, что никакой опасности для жизни нет и дело обстоит в банальном вывихе или переломе – в тех случаях, когда пострадавшего достаточно обезболить и без спешки доставить в больничный пункт для оказания грамотной и квалифицированной помощи. Теперь же дело обстояло совсем иначе, по разгоряченному лицу Иры она понимала, что та совершенно не имеет представления о том, с чем сегодня им предстоит столкнуться.
– Ну ты согласна? Не откажешь?
– Конечно не откажу, – «а куда же я денусь?», – ответила Люба, понимая, что расторопная Ира Катаева уже стянула с нее плащ-дождевик и теперь помогает облачиться в больничный халат прямо поверх темно-синей униформы медсестры.
– Ну беги, а увидишь кровь…, – лицо Катаевой нервно передёрнулось, – скажи Игнату – пусть помогает… – напутствовала коллегу дежурная медсестра.
– Я не боюсь крови, – процедила Сычева, понимая, что Катаева более не слушает ее.
Коллега стояла напротив Любы и нервно кусала верхнюю губу, не переставая глупо улыбаться и непрерывно оглядываться по сторонам, – «тебе бы самой успокоительного выпить», – но Любовь Николаевна вовремя прикусила язык.
В машине ее уже ждал полусонный водитель, Игнат барабанил по рулю и нервно оглядывал редких прохожих, сверяясь кому нынче хуже – идущим в больницу, или ему самому. Увидев Любу, он сразу оживился, понимая, что девушка направляется именно к нему.
– Со мной поедешь? – спросил он с надеждой.
– С тобой, – грустно подтвердила она.
– Ты, да я… да мы с тобой, – пропел Игнат, заводя машину, – а то, представляешь, все бригады с врачами разъехались, а мне говорят – езжай один.
Соколова понимала, что вместо врачей в других экипажах поехали тоже медсестры, во всяком случае, в подавляющем большинстве, но спорить с Игнатом она не стала, не хотелось снова вгонять его в тоску.
– А что случилось? Сегодня аврал какой-то? – вместо этого спросила она.
– А черт его знает… гроза случилась, ну и болезни, видать из-за нее.
Как потомственный врач Любовь понимала, что немногие болезни связаны с грозой, но поправлять Игната она снова не стала – перед выездом такие наставления ни к чему. Она снова ехала, но уже в обратную сторону, разглядывая пейзажи сквозь приоткрытое окно. По правую сторону тянулась полоса бетонного забора, ограждающего от посторонних Фрунзенское НИИ. Вдоль дороги валялись обломанные ветви деревьев и картонные коробки, принесенные ветром от придорожных ларьков. На перекрестке дороги, ведущей к институту, девушка заметила свежие следы – две полосы мокрой грязи, принесенных с обочины, смотрелись неуместно на территории, примыкающей к больничному двору. Грязь на асфальте еще не успела затвердеть и засохнуть, а значит грузовик, наследивший тут, выезжал недавно и неосторожно, как будто водитель куда-то спешил, – интересно, кому понадобилось ехать в институт, да еще и ночью? – думала девушка, разглядывая следы.
– Говорят во Фрунзенском ночью ЧП случилось, – неожиданно и со злобой произнес Игнат.
– Кто говорит? – поинтересовалась Люба, больше для того, чтобы поддержать разговор.
– Кирилл Синюхин мне утром рассказывал, он сегодня дежурил в ночь.
Соколова вспомнила утренние сплетни, как ночью пропала бригада врачей. Она уже собиралась спросить – что об этом известно Игнату, но не успела открыть рот, водитель продолжил, перейдя на шепот.
– Кирилл рассказывал, как встречный грузовик пропуская его съехал на обочину, а в кузове сидело много людей. Толи военные, а может быть зэки, он не успел хорошо рассмотреть, но лица испачканные и недовольные – видать, приезжали они не просто так…
– Игнат Савельевич, а правду говорят, что сегодня в ночь пропала бригада скорой помощи, что их машину обнаружили пустой?
– Правда, – кивнул Игнат, но неохотно, как будто у него внезапно разболелась голова.
– А кто там был? – спросила Люба и тут же пожалела, что задала вопрос.
– Санек, – отрубил Игнат Савельевич и со злобой стукнул кулаком по рулю.
Машина вильнула, но удержала дорогу, в кабине повисла напряженная тишину. Оставшиеся несколько минут до Комсомольского парка они ехали молча, каждый думал о чем-то своем. Подъезжая к парку Комсомола, Любовь Николаевна увидела три газели скорой помощи, припаркованных наспех у пешеходной тропы. Три медицинских бригады неотложной помощи работали здесь еще до нее, – так что же такое тут происходит, если на вызов отправили еще и меня?
Две газели с красным крестом уже спешно отъезжали от парка, причем первая с мигающим проблесковым маячком. Врачи в кабине сидели хмурые, на вновь прибывших никто из них даже не взглянул, но лицо Пархоменко Дмитрия Сергеевича, медика со стажем, заставило все внутри девушки сжаться в тугой липкий ком. Бледный мужчина с растерянным видом смотрел в пространство сквозь лобовое стекло, его остекленевшие, пустые глаза взирали вдаль, не выражая эмоций, а руки беспрерывно поправляли очки, как будто сгоняя невидимых насекомых.
Сквозь задернутые шторы проезжающей мимо медицинской машины девушка успела кое-что рассмотреть и увиденное ей совсем не понравилось – внутри неотложки работали врачи. Две женщины-врача в белых халатах всеми силами пытались удержать больного, пристегнутого ремнями к горизонтальной кушетке, а тот всеми силами пытался встать, нелепо размахивая руками, которые женщины не успели зафиксировать под ремни.
– Дмитрий Сергеевич, Дмитрий Сергеевич, нам нужна ваша помощь! В таком состоянии мы до больницы его не довезем! – прокричала старшая из двух женщин, с надеждой обернувшись в сторону врача.
Полноватый водитель с тоской покосился на переднее сиденье, где, съежившись сидел уважаемый врач, – мол, мне останавливаться или как? Но Дмитрий Сергеевич не ответил на зов, лишь сильнее втянул голову в плечи, а его побледневшее до смерти лицо походило по цвету на больничный халат. Чертыхнувшись, водитель прибавил газу и мигающий маячок унесся прочь.
– Доктора, понимаешь… институты закончили, – со злобной иронией прокомментировал Игнат.
Народу в парке было прилично и это учитывая столь ранний час. Какой-то мужчина в деловом костюме истерично кричал на собеседника, прижимая к уху сотовый телефон, каждое слово сопровождалось жестикуляцией, смысл которой понимал только он. Двое подростков снимали на видео, стоя у пруда, почти-что в воде. На что они смотрели Люба не видела, но заметила, как над камышами поднимался в воздух чуть заметный прозрачный дымок. От пруда исходил солоновато-кислый запах, такой знакомый, похожий…, – на кровь? Эту мысль девушка не успела окончательно обдумать, ее внимание привлек сдавленный всхлип. Звук доносился со скамеек для отдыха, расположенных под дубами, напротив воды. Протиснувшись мимо любопытных зевак, собравшихся здесь по такому случаю, Любовь Николаевна пошла на звук.
Пожилая дама в плаще и панаме, поддерживаемая сильными, заботливыми руками, неуверенно сидела на ближайшей скамейке к пруду. Впрочем, приближаясь к скамейкам Люба заметила, что неуверенными тут выглядели абсолютно все. И бледная старушка в смешной панаме, и невысокая молоденькая медсестра – Соколова никак не могла вспомнить ее имя, и высокий мужчина, подстриженный ежиком в казенной телогрейке и с номером на груди.
– Любовь Николаевна, как же я рада, что вы приехали! – на румяном лице неопытной медсестры проступили следы неподдельного облегчения, а ее глаза излучали восторг, – все бригады врачей уже уехали, а у нас тут…, – она запнулась и неуверенно покосилась на старушку, намекая на то, что Люба уже видела и сама.
– Как вас зовут? – обратилась Люба к пожилой женщине, понимая, что сознание вот-вот покинет ее.
– Зинаида Афанасьевна, – ответил за старушку мужчина, поддерживающий ее за плечо.
Зинаида Афанасьевна уже начинала терять сознание, медлить больше было нельзя. Соколова быстро измерила пульс и давление – и то, и другое вызывали даже не опасение, а скорее страх.
– А почему укол ты сама не поставила? – спросила Люба, обращаясь к медсестре, злясь на себя за то, что запамятовала имя и вынуждена обращаться на вульгарное – «ты».
– Она же плакать начала, как только увидела, что я шприц достала, – ответила молодая, неопытная медсестра, – просила меня не ставить уколов.
«- Ну как же можно быть такой наивной, Лариса?», – Люба наконец вспомнила, как зовут молодую медсестру, – Лариса, ну ты же понимаешь, что это не шутки? – последнее Люба произнесла вслух.
Старушка охнула, но вернула румянец, использованный шприц отправился в специальный пакет, – довезешь Зинаиду Афанасьевну до больницы? – спросила Люба, обращаюсь скорее к больной, чем к медицинской сестре.
Еще одна карета скорой помощи развернулась по направлению к областной больнице, увозя больную и скромный экипаж. Высокий мужчина в черной телогрейке, помогавший старушке преодолеть парк, остался с Любой и неловко молчал. Только теперь девушка вспомнила, что уже видела его раньше и возможно не раз. Именно он помахал ей рукой сегодня утром, когда ранний автобус проезжал вдоль дороги, где несколько заключенных, отбывающих наказание, расчищали обочину, устраняя последствия ночной грозы.
– Алексей, – представился незнакомец, робко улыбаясь и опуская глаза.
– Люба, – ответила девушка, с улыбкой протягивая для рукопожатия свою ладонь. – Спасибо за помощь, Алексей, а-то Лора испугалась, работает две недели, а уже на вызов отправили ее.
– Да я и сам испугался, тут такое случилось… – сказал Алексей и неожиданно умолк.
Любовь Николаевна оглянулась по сторонам – зеваки расходились, спеша на работу, а на их месте возле пруда появилось четверо полицейских, которые внимательно рассматривали невысокую траву, проросшую на берегу, возле самой воды. Рядом с полицейскими стояли двое военных с автоматами, перекинутыми через плечо.
– А что здесь случилось? – спросила девушка, которой произошедший инцидент так никто и не пояснил.
– Мы с утра работали возле дороги, убирали ветки и прочий хлам, – Алексей покосился в сторону военных, прикидывая что можно говорить.
Он заключенный и стесняется говорить об этом, – поняла девушка, наблюдая, как ее новый знакомый, перед тем как продолжить старательно подбирает слова.
Алексей
22 мая, 7 часов по Московскому времени.
Его снова беспощадно вырвали из сна, – «и при луне мне нет покоя», – вспомнил Леший слова из понравившейся книги, которую к стыду своему, он брали в руки много раз, но так до конца и не смог дочитать.
– Вставай, Татьков, на том свете отоспишься! – кричал на ухо раскрасневшийся комендант.
– Они же с Махортовым сегодня в ночь ездили, не по-человечески так, Михаил Иванович, – неожиданно за него вступился Бирюк.
– Знаю, знаю, – отмахнулся Игнатьев, – до обеда поработаете, а потом отоспаться дам! Родина, Татьков, благодарна будет, я тебе потом за нее отдам, – пошутил комендант, отходя от койки, видя, что Татьков начал вставать.
– Страна благодарна, – буркнул Бирюк, убедившись, что комендант его не услышит, – чего там ночью-то было, слышь, Леха?
– Дерево там на дорогу свалилось. Большое дерево, пришлось пилить, – голова у Лешего еще слабо соображало, чему способствовал вчерашний коньяк, но наказ коменданта он усвоил на совесть – что именно остальным говорить и о чем молчать.
Судя по хитровато-прищуренным глазком соседа, Бирюк не очень-то поверили ему, но приставать с разговорами больше не стал и воспользовавшийся этим Леший незамедлительно поспешил в коридор к умывальнику. По дороге он встретился глазами с сонным Олегом, товарищ по ночной работе выглядел не на много лучше него. Через семь минут два Урала с заключенными отбыли из колонии, повернув на ближайшем перекрестке влево, по направлению к городу.
Татьков уже работал по уборке мусора, а также с бригадой по ремонту пути, но все рабочие действия происходили, пусть и в городской черте, но где-то с краю от самого города, а он хотел посмотреть на него. И вот сегодня мечты сбывались, – подумал Алексей, вспоминая свой сон. Во сне ему опять снилась незнакомая девушка, он стоял рядом с ней на морском берегу. Босые ступни приятно терлись о теплые камни, проступавшие на пляже сквозь морской песок, лицо и плечи холодил морской бриз – соленый, терпкий и приятный на вкус. Откуда в его снах такие подробности Татьков не ведал, он и моря-то не знал, но что-то внутри него подсказывало, что именно так и пахнет настоящий морской бриз. И вот, когда они с Дашей направились к морю держась за руки и закрыв глаза, его разбудил суровый комендантский бас, – «Татьков, подъем!». Но подъезжая к городу настроенье улучшилось, он с детства любил смотреть города. Теперь, в заключении, ему больше всего не хватало высоток – этой простой и обыденной жизни, которую так не ценят те, кто надолго остался там – по другую сторону колючей проволоки, отделившей заключенных от больших городов.
Передний Урал свернул с перекрестка, увозя отбывающих куда-то вбок. Леший уже попрощался с надеждой, когда их грузовик, не сбавляя скорости и не притормозив, миновал перекресток, проехав по прямой, – «значит все-таки едем в город», – с радостным сердцем подумал Татьков.
Машина остановилась, свернув на обочину, с их места вдалеке угадывались верхушки жилых домов. Всю видимую часть дорожной обочины засыпал валежник и бурелом, вперемешку с разношёрстным окрестным мусором, а по другую сторону дороги на утреннем солнце блестел водоем. Заключенные нехотя вылезали на улицу, разминая мышцы после недолгой езды.
– Парк, что ли? Сто лет в парках не был, – мечтательно произнес Махортов Олег.
– Ну и еще сто лет там не будешь, – злобно ответил ему Бирюк, – мы сюда не развлекаться приехали, – он с ненавистью оглядел беспорядок, учиненный ночной грозой.
Татьков не понял – было ли оно так задумано, или Исаев сделал это в насмешку над Бирюком, но услышал хрипловатый голос сержанта, отдающего команды строю заключенных.
– Татьков, Махортов, на уборку парка! Остальные по парам и двигаться вдоль дороги. От дорожного покрытия и до лесополосы должно быть чисто, как в казенном сортире – ничего кроме травы, если кто-то неверно понял! Бекриков и Чаплыгин – убирать проезжую часть! При появлении машин уходить на обочину, Мельников и Некрылов – проследить за машинами с двух сторон!
Двое военных ответили, – «есть», а хромой Бекря и коренастый Бирюк нехотя побрели на проезжую часть, убирать с дороги налетевший мусор. Бирюк не стесняясь комментировал приказ, – «блатные, значит, в парк идут ловить халяву, а обычным смертным на дорогу выходить, если машина собьет – так их и не жалко, прикопают на обочине и все дела…», – но зная его озлобленный мерзкий характер, внимание на слова никто не обратил.
Татькова с Махортовым сопровождал в парк непосредственно сержант Исаев, непрерывно-зевающий на каждом шагу. Последствия наполовину бессонной ночи сказывались утром сразу на всех, да и еще коньяк после этого в кабинете у коменданта, хотя о последнем Татьков не жалел.
Народу в парке было немного. Мужчина в кроссовках и спортивном костюме бегал по дорожкам ленивой трусцой. Бросая взгляды на хмурое небо, две пожилые дамы прогуливались под руку в стороне от него. Молодая мама с шустрой девчонкой сидела на лавке возле пруда, мамаша смотрела в дисплей телефона, пока ребенок ковырялся в воде. Идеальная картина обычного мира – на трех хмурых, не выспавшихся мужчин никто из отдыхающих внимание не обратил, чему Татьков молча порадовался, быть в центре внимания он никогда не любил.
– Командуй, Андрей, чего нам тут делать-то? – обратился к сержанту Махортов Олег.
– Мусор видите? – сержант указал на обломанные ветки, упавшие с деревьев и разбросанные по парку вперемешку с травой, – собирайте в кучу и кидайте у урны, потом подумаем, куда их девать. Можно без фанатизма, задача не важная, главное – осторожно и смотрите, чтобы сверху на голову ничего не упало, – он снова указал вверх на ветви деревьев, среди которых застряли обломанные палки и гнилая труха, сорванные с деревьев, но так и не долетевшие до зеленой травы.
Татьков с Махортовым молча переглянулись, после возведения кирпичной стены эта работа походила на отдых и заключенные решили воспользоваться им. Собираешь ветки в большую охапку, относишь к контейнеру, расположенному в стороне, оттуда наблюдаешь за гуляющими по парку – все это медленно, Исаев не подгонял. Сержант уселся в стороне под деревьями, озираясь на прохожих, мешавших курить. Наблюдая за ним, Татьков улыбнулся – Андрей Исаев на своих подопечных никакого внимания совершенно не обращал, в этот момент он был больше похож на молодую мамашу, уткнувшуюся на лавке в свой телефон, в то время, как ребенок уже намочил свои туфли, забравшись в воду – в холодную и мутную после ночного дождя.
Невдалеке от молодой, беспечной мамаши на соседней лавке расположился Олег. С блаженной улыбкой и вытянув ноги, Махортов смотрел на ровную гладь воды, отражавшую облака, проплывавшие по небу, а у воды, возле берега сплошным частоколом над прудом возвышались пожелтевшие камыши. Татьков уже собирался присоединиться к Олегу – когда еще удастся посидеть у воды, но странный шум привлек его внимание, он не сразу понял, что звук доносится со стороны пруда.
Шипение или шелест? – Скорее шипение и это шипенье издавали камыши, неспешно покачиваясь и шурша друг о друга толстыми стеблями засохшей коры. И несмотря на это умиротворяющее, ритмичное покачивание, было что-то неправильное в движении камышей, как будто подчиняясь неведомому дирижеру, они раскачивались из стороны в сторону, слегка подрагивая кончиками стеблей.
Леший замер, доверяясь предчувствию и очень внимательно огляделся по сторонам. Метрах в двадцати от него возвышались два дуба, между которыми курил полусонный сержант, и ни единый листок на деревьях не дернулся, подтверждая догадку, что ветра нет. Но камыши продолжали свое покачивание, подрагивая макушками и продолжая шипеть, только теперь Алексей обратил внимание на странные бутоны, украшавшие верхушки высохших камышей. Ядовито-лиловые продолговатые луковицы смотрелись нелепым, чужеродным наростом, украсившим высохшие побеги тростника, – смешно признаться, но Лешему показалось, что именно эти змеевидные головки заставляют раскачиваться ветви камышей.
Пока он наблюдал за чарующем зрелищем, маленькая девочка приблизилась к камышам, напевая смешную-детскую песенку и шлепая палкой по темной воде. И снова стоявшему в стороне мужчине показалось, что растения отреагировали на приближение ребенка, их стебли замерли и вытянулись в струну, а потом склонили луковицы в сторону берега – к тому месту, где стоял маленький, беззащитный человек.
Худая девчушка в промокших сандалиях и ярко-оранжевом широком дождевике уже подошла вплотную к непонятным растениям и шлепала палкой по иссохшим ветвям. Шипенье усилилось до пчелиного гула, как будто над водой летело полчище пчел. Леший хотел криком остановить ребенка, заставить девчушку отойти от воды, он бросил взгляд на дремавшего сержанта, потом на родительницу – «как отреагируют они?», – нельзя забывать, что он уголовник и обращение к чужому ребенку могут попросту неверно истолковать. Обдумав это, он принял решение подойти ближе, чтобы в случае опасности вмешаться и помочь, но не успел сделать и двух шагов по направлению к водоему, как с маленькой девочкой случилась беда.
Негромко ойкнув, девчушка потерял равновесие и стала заваливаться в сторону воды. Со стороны все это могло бы выглядеть безобидно, но Леший видел, что сделали камыши. Два неестественно-толстых стебля ухватили за курточку и резко дернули девочку на себя, та не поняла опасности и не сильно-то испугалась, но Татьков бросился к ней со всех ног, на ходу пытаясь не потерять равновесие в своих неудобных кирзовых сапогах.
Раздался визг, заставивший подскочить с лавки мамашу, которая потеряла дочку из виду и совершенно не понимала, куда теперь ей бежать. Леший уже преодолел половину расстояния, разделявшего пешеходную дорожку и шипящий пруд, на бегу придерживая свою серую кепку, которой можно было в случае опасности худо-бедно защитить лицо. Мыслей об угрозе, притаившейся за камышами, он старался в тот момент избегать.
Чутье кричало в голове Алексея, что он несется на встречу беде, что он не выберется из камышового месива, но ноги продолжали нести его тело вперед – ребенок кричал и звал на помощь, остальное для него было не в счет. Он успел добежать до песчаного берега, когда в камыши, где исчезла девочка, на полном ходу влетел Олег, а следом за его широкоплечим силуэтом в камыши вбежала и перепуганная мать.
Какие-то секунды за стеблями растений было тихо, а затем неподвижный воздух разорвал протяжный женский визг, сменивший разом четыре тональности, выражая отчаянье, боль и страх. Визг оборвался внезапно и резко, а следом за ним зашумели камыши, неохотно выпуская из своих сухих, корявых объятий фигуру высокого мужчины в телогрейке и сапогах.
Одной рукой Махортов прижимал к себе девочку, защищая ее своим телом от тянущихся вслед за ними камышовых стеблей, другой рукой он придерживал женщину, перекинув ее бесчувственное тело себе за плечо. Олег выглядел неимоверно бледным, – как из фильмов ужасов – настоящий вампир, – отстраненно подумал Леший, осторожно принимая из рук товарища два бесчувственных тела женщины и ребенка.
Плечи девчонки слабо вздымались, да и женщина еще дышала, а стало быть – была жива, но какими же холодными они ему показались, гораздо холоднее температуры воды, которая залилась-таки Татькову за край сапога. Но видимо хуже всего пришлось Олегу, леший почувствовал холод, исходивший от его рук в тот момент, когда забирал тело ребенка, видя, что его товарищ вот-вот повалится на песок. Не бывают у человека такие мертвенно-бледные, холодные руки, – понял Леший и в этот момент Олег Махортов позади него качнулся и упал, поднимая в стороны мелкие брызги и еще до падения закрыв глаза.
Со стороны парка, громко топая и пыхтя паровозом, широкими шагами приближался сержант. Татьков не знал, как много тому удалось увидеть и не сомневался, что начальству предстоит каждую мелочь долго и упорно объяснять. Исаев принял на руки тихо стонущую девочку, ухитрившись перед этом достать телефон.
– Алло, скорая?! Выезжайте немедленно! В Комсомольский парк! Пострадавшие есть! Ребенок и женщина потеряли сознание, еще мужчина… ах ты ж мать твою так…
Татьков стоял лицом к сержанту и не видел пруд у себя за спиной, он не сразу понял отчего отвисла челюсть Андрея и что заставило его так быстро и неожиданно закончить телефонный разговор, – «мать твою так», – повторил Исаев и как-то резко и нервно сглотнул.
Обернувшись назад Леший увидел тело Махортова, лежащее на песке. Песок вокруг несчастного обагрился кровью, которая стремительно вытекала из многочисленных невидимых ран, руки и шею покрывали укусы – аккуратные и круглые от множества жал. Не сразу Татьков понял, что кровь сочится из кожи Олега, проникая сквозь поры на солнечный свет, – вот что значит совсем истечь кровью, – подумал Леха и от этой мысли его едва не вывернуло наизнанку, чтобы этого не случилось, заключенный задышал носом и до боли в висках зажмурил глаза. Он не видел, но догадывался, что примерно в такой же позе рядом с ним неподвижно замер сержант, слегка покачиваясь и шепча колыбельную, не столько для ребенка, а больше для себя.
Сколько они простояли в таком положении – минуты или часы, Леший не знал, он очнулся лишь в тот момент, когда подоспели врачи скорой помощи, забравшие лишенную чувств девочку и ее мать. Татьков боялся, что с женщиной и ребенком случится подобное, что и их тела пустят кровь, но к счастью, этого не произошло. Может быть непонятные растения руководствовались своими принципами отбора крови, а быть может Олег Махортов принял главный удар на себя, но скорые удалялись, увозя пациентов едва живыми, а следом за ними появился еще один врач.
Последний вел себя особенно странно и удивительно. Он попытался поднять Махортову голову, но почувствовав, как руки липнут от крови, пошел к пруду и долго их ополаскивал, бросая через плечо опасливый взгляд, Две медсестры, подошедшие следом, закричали в голос, что пострадавший еще жив, на что врач застонал и поморщился, но так и не смог к нему подойти. Сделав вывод, что с такого врача пользы будет немного, Исаев и Татьков уложили Олега на длинные носилки и почти бегом занесли их в машину с красным крестом, следом в скорую вошли медсестры, и только после них, осторожно ступая, чтобы не наступить в кровь, на переднее сиденье уселся молчаливый и бледный доктор, постоянно поправляющий тонкие очки.
Все дальнейшее окутало Лешего некой дымкой, подобно туману, состоявшему из мыслей и чувств. Его кто-то тряс за рукав и о чем-то спрашивал, он отвечал, не понимая, что говорит. Визжала в парке какая-то женщина и он, непонятно как, очутился рядом с ней. Он помогал молоденькой медсестре придерживать старушку, сидящую на скамейке и даже говорил последней утешительные слова. Но мысли путались, утекали сквозь кожу, – «как истекал кровью несчастный Олег, интересно, как он там в скорой?», – и эта мысль безвозвратно ушла.
Голова Лешего вернула себе способность мыслить лишь в тот момент, когда к молоденькой медсестре, пытавшейся уговорить старушку сделать укол, пришла надежная и спокойная Даша, взявшая дальнейшую ситуацию под контроль.
– Я Люба, – представилась девушка, оставшаяся дежурить в Комсомольском парке в то время, как военные и полиция, не приближаясь к воде осматривали пруд.
– А я был уверен, что вас зовут Даша, – едва не произнес Татьков вслух.
Об этой встрече он мечтал уже долго, познакомиться с девушкой из автобуса, сумевшей пробраться в его мрачные, заключенные сны. Но вот теперь говорить было не о чем, обстоятельства для встречи сложились не те, и все равно Татьков радовался, что представился случай, тот самый случай, о котором мечтал.
Вадим
22 мая, 19 часов 30 минут по Московскому времени.
Родители позвонили ему в половине третьего, руководствуясь видимо, школьным днем. Вадика слегка кольнуло чувство вины, но не настолько сильное, чтобы доставить беспокойство и о своей внезапной болезни мальчик по телефону благоразумно умолчал. До родственников они доехали нормально, да и у тети Светы пока все было хорошо, на этом телефонный разговор с родителями заканчивался и начиналась одинокая взрослая жизнь. Одинокая жизнь двенадцатилетнего холостого подростка, а значит на полдник – заварная лапша и тертый сыр. На ужин тетя Люба принесет что-нибудь горячее, приготовленное дома, а пока и этой закуской голод можно было утолить. Пока макароны заваривались, Вадим оживленно копался в интернете, просматривая городские ресурсы, предоставленные в сети. О том, что у города имелся закрытый форум, включая местную прессу и объявления, мальчик выяснил уже в первый день. Эта своеобразная внутренняя обособленность вселяла гордость и добавляла таинственности.
Обычно Фрунзенск происшествиями не балует и кроме мировых новостей, посвященных экономике, в местных газетах нечего читать. Но сегодня городской форум просто разрывался от описания происшествий, и все ссылались на ночную грозу. Вадим что-то слышал ночью сквозь сон, как громыхало среди ночи на улице, но ничего такого, о чем стоило упоминать.
«На Маяковской улице шесть человек пропали без вести», – пестрел заголовок одной из газет, «Несчастный случай на Комсомольском парке унес жизни троих человек», – писала другая газета и отчего-то над заголовком поместила фотографию местного пруда, – неужели все трое погибших утонули в пруду? – подумал мальчик и углубился в чтение. Народ почем зря комментировал новости, но ничего конкретного никто не писал, и Вадим взял в руки пульт от телевизора, надеясь найти подходящий фильм. Ничего интересного для просмотра не было, пришлось довольствоваться каналом Дисней. Через два часа Вадик снова вернулся к чтению новостей и к своему глубокому удивлению не обнаружил решительно ничего из того, что успел прочесть ранее – за минувшие сутки ни о каких происшествиях в Фрунзенске не сообщалось. Более того, последняя статья в колонке с происшествиями в закрытом городе была датирована еще весной, за пару месяцев до приезда сюда семьи Карасевых, приехавшую из столицы страны. «Фрунзенский маньяк», как сообщалось в газете «Совесть», впрочем, ради интереса дочитав статью, Вадим сделал вывод, что маньяком его прозвали напрасно. Репортеры, за неимением другой уголовной хроники, со всем пристрастием набросились на местного жителя, уроженца города Фрунзенск, обвинив беднягу во всех смертных грехах, среди которых числилось изнасилование малолетних школьниц, усугубленное распитием спиртных напитков и просмотром видео, с непристойным сюжетом. В статье приводилась фотография маньяка, коим оказался двадцатипятилетний слесарь местного ЖКХ, а также фотография двух юных школьниц, глядя на которую у эрудированного Вадима, привыкшего думать своей головой, возник вопрос, – еще кто из них кого изнасиловал? Другие новости мальчик читать не стал. В итоге, под вечер его терзали смутные сомнения, вызванные прочтением городских статей – одно дело, когда люди пишут всякую чепуху, интернет, если вдуматься, на то и существует, и совершенно иное, когда эту чепуху кто-то пытается всеми силами скрыть. По мнению подростка, проверенному годами на личном опыте, вранье перестает быть враньем в тот момент, когда его пытаются спрятать.
В половине восьмого в дверь позвонила соседка снизу, она принесла мальчику горячие котлеты и отварной картофель, переваренный до состояния пюре. Обычно веселая и жизнерадостная тетя Люба под вечер выглядела бледной и больной, на секунду Вадику показалось, что это не она, а кто-то другой. Но нет, это была Любовь Николаевна, его соседка с нижнего этажа.
– У вас все нормально, Любовь Николаевна? – спросил мальчик, принимая еду.
– Тяжелый день, а в остальном полный порядок, – ответила женщина и по ее глазам Вадик понял, что это вранье. – И вот еще что… не зови меня по имени-отчеству, иначе я чувствую себя старше своих лет, – тетя Люба устало улыбнулась, показывая мальчишке, что обиды нет.
– Тетя Люба, а можно спросить? – Вадим тут же воспользовался моментом, – я новости в интернете смотрел, это правда, что там про несчастные случаи говорят?
– Что-то правда, а что-то нет, – уклончиво ответила молодая девушка, – и вот еще что, Вадик, утром ты говорил, что для школы неважно себя чувствуешь… я обдумала твои слова и решила, что ты и правда немного не здоров. Что скажешь, если я достану тебе справку на неделю, но ты пообещаешь мне никуда из дома не выходить?
Предложение было более чем заманчивым, – а ты сможешь такую справку достать? – осторожно поинтересовался мальчик.
– Ну, я же работаю в больнице, к тому же моя мама детский доктор, забыл? – улыбнулась тетя Люба.
– Точно! – просиял Вадим.
Фрунзенск. Роковая ночь
23 мая, 00 часов 30 минут по Московскому времени.
К вечеру небо над городом начало проясняться, противный ветер, терзавший весь день навесные зонты придорожных киосков, успокоился и стих, лениво играя макушками тополей. В воздухе повис сочный запах вечерней свежести, а на горизонте разлился малиновый закат, придавая окнам домов и проезжающих по дорогам автомобилей бледно-неоновый приглушенный оттенок.
В десять вечера над асфальтом зажглись фонари и целый час сияли никому ненужными желтыми пятнами, округляя верхушки фонарных столбов. Ближе к ночи их свет сделался ярче, и от деревьев потянулись причудливые кривые узоры, удлиняясь с минутами и сливаясь в клубок. Гнетущая тишина повисла над городом и в этой тишине зародился страх.
Страх тревожил Андрея Ивановича, хотя тот не мог понять почему, давило предчувствие незавершенного дела, но какого дела – вот в чем вопрос. Вопрос, который безуспешно задавал себе товарищ Сотников и не находил на него ответ. Он вспоминал слова Перельмана, снова и снова прокручивая неприятный утренний разговор. Со слов начальника научного института он сделал вывод, что неприятности позади, его уверили, что ситуация под контролем, как убедительно сказал Перельман. Теперь же Сотников сомневался в услышанном и с наступлением темноты сомнения снова терзали его, нарастая и множась с каждым мгновением, а ближе к ночи появился страх.
Андрей Иванович выбрался из теплой постели, пытаясь не разбудить спящую жену, и одевшись в пижаму заперся в кабинете – в отдельной комнате с выходом на балкон. В кабинете он зажег настольную лампу и точно также, как и минувшей ночью, стал пристально вглядываться в темноту за стеклом. Напольные часы пробили полночь – дорогие, немецкие, подарок на юбилей, – «в сорок пять лет, дорогой Андрюшенька, жизнь только начинается, поверь мне», – кажется так пошутил его тесть. И вот теперь ровно в полночь Андрей Иванович неожиданно поверил ему, чувствуя, как с каждым боем часов его возраст неумолимо снижается, еще чуть-чуть и страх загонит его под письменный стол.
Мысли снова вернулись к исследовательскому институту, вынимая из памяти воспоминания о том, с каким настроем он ехал к Перельману, но в итоге так и не решился настоять на своем. По дороге туда он намеревался начать расследование, доложить куда нужно, позвонить в Москву. Пригласить из столицы проверенных специалистов, чтобы те взяли дело под надежный контроль. Но Игорь Станиславович говорил убедительно, к концу беседы Сотников уже сомневался, что именно он видел минувшей ночью, властный баритон директора института целиком и полностью решил разговор. «Ну и кто из нас администрация города?», – в который раз вопрошал Сотников, обращаясь к пустому письменному столу, который раньше вселял в него гордость и уверенность в том, что он – это Он.
– Этот мощный еврей всегда имел на меня непреодолимое влияние и чтоб я не делал, побеждал всегда он. Да и ладно бы хитростью, хитрость – дело иное…, – произнес Андрей Иванович, глядя вдаль.
Он стоял у окна, последними словами кляня нерешительность и собственную трусость, – «хватило же смелости хоть это признать». Неожиданно пластиковая рама гулко вздрогнула, заставив Андрея отойти от окна. Ну неужели снова будет гроза? – подумал Сотников, понимая, что интуиция уже целый час подсказывала ему именно это.
Дождя еще не было, но ветер усилился, гоняя мусор по ночному двору. Мимо освещенного подъезда в соседнем доме пролетел блестящий целлофановый пакет. Описав круг у парадного входа, пакет унесся куда-то прочь, но тут же вернулся, промелькнув над подъездом и залетел в приоткрытое окно. Андрей Иванович весь сжался в тугую пружину, готовясь услышать пронзительный крик. Но крика не последовало, да и как бы он мог его услышать, сквозь расстояние между домами и закрытое наглухо пластиковое окно…
Внизу под своими окнами он заметил движение, Сотникову показалось, что под пятаком фонарного столба кто-то только-что быстро прошел, но как ни вглядывался вниз глава администрации города, так и не смог разглядеть живого человека, зато отчетливо видел отбрасываемую им тень.
Крылось что-то неестественное, неправильное в этой тени, Андрей Иванович понимал это, но мыслить здраво уже не мог. Тень, отбрасываемая невидимым посторонним предметом, расплывалась в воздухе матовым чернильным пятном, выделяясь своей осязаемой, объемной чернотой на фоне остальных теней, появившихся во дворе от домов и деревьев. Сотников замер, уткнувшись носом в прозрачный пластик окна, – чернее ночи, – подумал он, наблюдая за движением странной тени.
В голову лезли ненужные мысли, – бегом в машину и немедленно уезжать, но куда уезжать в половине первого ночи, к том уже машина находится в гараже, – «вызвать Ивана, приедет минут через сорок и на служебной волге направиться в институт, позвонить Перельману и потребовать объяснений, – но что мог объяснить ему Перельман? Водитель привык подчиняться молча, но директор института его засмеет, да и звонок среди ночи потребует разъяснений и что он скажет – про странную тень? А вы в своем уме, Андрей Иванович? – он буквально слышал, как говорит Перельман, – примите успокоительное и утром в больницу, а после осмотра заходите к нам. НИИ по соседству, если вы еще помните, в моем кабинете о тенях и поговорим. Нет, такой разговор не закончится для Сотникова ничем хорошим, его попросту поднимут на смех, еще повезет, если разговор останется за закрытыми дверями, а что если нет?
Переминаясь по полу босыми ступнями, чтобы хоть как-то разгрузить наполненный до отказа мочевой пузырь, Андрей Иванович продолжал разглядывать освещенный двор, не в силах отвести глаза от неспешного, завораживающего движения черной тени, которая за последние пару минут начала приобретать размеры и форму обычного человека, -«прозрачного и темного», – подумал Андрей. Под ногами скрипнул дубовый паркет, негромко, но резкий звук, нарушивший полночную тишину, заставил Сотникова немедленно вздрогнуть. В голове главы администрации клубились мысли, пытавшиеся придать окружающим вещам рациональный вид, – этого не может быть, оно не могло меня услышать сквозь звуконепроницаемое пластиковое окно… да и не может быть головы у тени, – но эта голова повернулась к нему.
Если бы в этот момент за окном грянул гром, возможно он бы поставил точку в мучениях Андрея Ивановича, заставив мужчину в полосатой пижаме отправиться в счастливое забытье, но грома не было, мелькнула лишь молния и на мгновенье она осветила двор. Во дворе были тени, штук десять, не меньше, и все эти тени смотрели в одно окно – в окно, за которым спрятался глава города, заспанный и небритый, испуганный человек.
На то мгновение, пока яркая вспышка молнии, подобно ракете, осветила двор, Андрей Иванович все ясно увидел, как черные тени зависли в воздухе и все смотрели в его окно. Свет в квартире мигнул и погаснул, на несколько долгих, тягучих секунд, показавшихся Андрею целой вечностью, пространство вокруг погрузилось во мрак, пока в небе снова не вспыхнула молния. Тени во дворе никуда не исчезли, они замерли и терпеливо выжидали, – черные, как сама вселенная! – подумал Сотников, наблюдая будто со стороны за тем, как его крупное мясистое тело, с позорной стыдливостью опускается на колени и на четвереньках заползает под письменный стол. Ненавижу Перельмана, – прошептал он, чувствуя, как фланелевый трикотаж его теплых пижамных штанов начал бессмысленно и позорно намокать.
…
Куалык Абджахидов стоял на крыльце, изгнанный из постели проклятой бессонницей. Эта болезнь уже давно мучала старого дворника, все больше проявляясь с почтенным возрастом. Он не страдал от отсутствия сна, как молодые страдают после ночного бодрствования, бессонные ночи уходили без следа, пролетали мимо и оставались в прошлом. Проблема бессонницы крылась в другом, он решительно не мог находиться в четырех стенах, во время приступов вынужденных ночных бодрствований.
Куалык вышел на крыльцо, пытаясь скоротать время, оставшееся до рассвета. Холодная ночь неприятно покалывала больную спину, шкодливый ветер гонял пыль по асфальту, поднимал ее в воздух и сыпал в глаза. Эх, сколько не мети, а все одно – на пешеходных дорожках всегда песок собирается, – подумал дед, оглядывая освещенный электрическим светом двор. Фонари на столбах светили исправно, за что спасибо городскому главе, живущему второй год в доме напротив, – хоть какая-то польза, да есть! В проеме ближайшего пучка бледно-желтого фонарного света дворник заметил, как на ветру колышется пролетающая мимо простыня, размером с небольшую наволочку или футболку, сорвавшаяся, видимо, с веревки для белья. Кряхтя и охая, старик заковылял следом за вещицей, – хозяйка расстроится, когда утром не найдет. Но тут случилась какая-то странность, которую пожилой мужчина так и не смог себе разъяснить. Странная наволочка или футболка, поменяла направление и полетела к нему, – летит против ветра, – подумал дворник, наблюдая, как странная вещь изменила траекторию полета и залетела в квартиру на втором этаже. До улицы долетел влажный чавкающий шлепок, завершившийся коротким, резким хрипом, и снова повисла гнетущая тишина, нарушаемая легким движением ветра.
Был тот страшный хрип, или не было, спустя минуты Куалык уже вспомнить не мог, но простыня, уносимая легким ветром – своим глазам он привык доверять… С неба накрапывал мелкий дождик, но капли быстро начали набухать, пока дождь не превратился в настоящий весенний ливень, зашумевший осыпающейся с деревьев листвой. Далеко над городом сверкнула молния, полностью озарив темный небосвод. Звезд на небе совершенно невидно, а значит где-то там, высоко над головой, все пространство заняли тучи, – а по телевизору обещали, что будет ясно и тепло, – улыбаясь подумал старый дворник, прячась от дождя под подъездный навес.
Небо снова разрезала молния, дождь опустился сплошной стеной, его монотонный, размеренный шум обещал даровать покой от бессонницы, и дворник уже было направился к себе, когда нечто странное и удивительное привлекло к себе внимание старика, заставив остановиться и застыть в изумлении – по трубе вверх бежала вода.
Куалык сделал шаг, едва не споткнувшись о порог и смотрел, не веря своим глазам, как струйки воды, поднимающиеся снизу, собираясь вместе ползли вверх. Круглая труба, поддерживающая бетонный козырек подъезда, находилась напротив, попадая в свет ближайшего фонаря, и все равно происходящее перед глазами казалось сказкой, – ну разве может такое быть? Струйка воды, шипя и переливаясь бежала по трубе, направляясь наверх – невиданное и завораживающее противоестественное зрелище поражало немыслимостью и своей красотой. Как будто наблюдая в замедленной съемке, как его рука потянулась к воде, Куалык Абджахидов широко улыбался, боясь нарушить неземную красоту.
Медленно и осторожно, с трудом распрямив испорченные артритом пальцы, старый дворник прикоснулся к цепочке из воды, и та ответила на его прикосновение, замедлив свой бег растеклась по руке. Ладонь окутала внеземная прохлада, изгоняя усталость и забирая боль, он больше не чувствовал рези в суставах, исчез даже шрам, оставленный пилой.
Вода продолжала излечивать тело, пробираясь с ладони вверх под рукавом, он чувствовал ее нежное, умиротворяющее прикосновение, но никакого холода при этом не ощущал. Прошла боль в спине, мышцы стали живыми, вторая молодость нахлынула на него, уши улавливали малейшие шорохи, даже те из них, которые неспособен услышать обычный человек. В глазах появилась небывалая ясность, он различал миллионы цветов, каждая тень приобрела свой оттенок, похожий, но отличающийся от других теней. Мир вокруг старого дворника неожиданно ожил и пришел в движение, пробуждая эйфорию и неописуемый восторг. Сквозь пьянящее ощущенье невесомой легкости, Абджахидов чувствовал перемены, происходящие в нем – мышцы крепли, набирая силу, а сердце в груди останавливало ход. Удар, второй, третий… четвертого не случилось, – я умираю? – удивленно понял Куалык.
Но он не свалился, как уж было подумал, а спустя минуту-другую, его мозг думать уже перестал. Существо, бывшее недавно Абджахидовым Куалыком, взирало на мир равнодушными пустыми глазами, более не чувствуя новых перемен, происходящих в нем.
…
В роковую ночь двадцать третьего мая, под дождь в городе попал не только старый Куалык. Возвращаясь домой после ночной пробежки, Ивана Калинина настигла гроза, заставив спрятаться под ближайшим тополем, защищавшем от каплей, но не от брызг. Тридцатипятилетний спортивный мужчина, почувствовал покалывание и легкий зуд, которому он сперва не придал никакого значения, списав ощущения на разницу температур. Так порой реагирует разгоряченное тело на холодный ветер, тем более в грозу, но зуд под кожей начинал усиливаться, Иван уже чувствовал жжение и сильный дискомфорт.
Жжение усилилось, достигнув того предела, когда человек уже не мог его терпеть. Не понимая до конца то, что он делает, Калинин сделал несколько шагов вперед, выходя из-под своего импровизированного укрытия под теплый дождь. Вода немедленно смыла жжение, прошел дискомфорт, исчез и зуд. Чувствуя во всем теле небывалую легкость, мужчина начал марафон под дождем…
На счастье, в тот момент на улице свидетелей не было, никто не увидел, как высокий мужчина в футболке и спортивных штанах рванув с места остановился через несколько метров, подставляя лицо под крупные капли воды. Подобно дворнику Куалыку, спортивное сердце замедлилось и замерло, а в бывшем теле спортивного атлета происходили перемены, преобразившие его.
…
В областной больнице имени Склифосовского в оконном проеме третьего этаже скучал человек. Пожилого мужчину звали Иннокентий Семёнович, он отбывал предписанный врачами неизбежный больничный срок. «Десятидневный приговор», навязанный правилами, во всяком случае, он так считал. Врачи, в свою очередь, рассуждали по-другому, – ну вы же взрослый человек, – обратился чуть ранее к нему главный врач, -уж в вашем-то возрасте пора задуматься о здоровье, не все же болезни излечит спорт! Иннокентий Семенович придерживался на сей счет иного мнения, но в конечном итоге спорт проиграл, – да будьте благоразумны и полежите недельку, прокапаем лекарства и выпишем после них. Играйте в свой футбол потом сколько влезет, но уж одну-то неделю вы можете подождать?
Неделя переросла в десять дней ожидания, насытив пребывание нетерпением с каждым днем. Невысокий, но бодрый пенсионер не представлял свою жизнь без ежедневного футбола, которым он занимался уже более десяти лет. С тех пор, как в пятьдесят пять вышел на пенсию, отдав свою молодость Фрунзенский АЭС. Пенсионные будни для него неразрывно шли со спортом, с командой единомышленников таких же, как он. И вот врачи принудили его к лечению, хотя необходимость подобного Рябинцев понимал. И все равно, он чувствовал себя чужим, находясь в больнице, среди таких же сверстников, многие из которых были моложе, чем он. Но все они упивались болячками шаркали по палатам, засыпая вопросами бестолковых врачей, – забудьте про болезни и займитесь спортом, – говорил Иннокентий Семенович, но никто из стариков не слушал его.
И вот настала ночь перед выпиской, лечащий врач ему обещал. Находится в этих стенах, пропитанных едким запахом медикаментов и скорби, бодрый пенсионер больше не мог. Не смог и уснуть, ворочаясь в койке и измучившись за час вышел в коридор. В больничном коридоре царило безмолвие, впрочем, так было всегда. Рябинцев встал у окна, опершись руками на белый подоконник и стал наблюдать за приближающийся грозой.
На ночном небе невидно ни звездочки, по карнизу забарабанил крупный дождь. Возникло внезапное желание подышать свежим воздухом, но дверь внизу была уже заперта на ночной замок, это Иннокентий Семенович выяснил на второй день своего пребывания, когда на ночь глядя решил погулять. Несколько раз дернув с силой оконную раму, он был вынужден сдаться и отойти. Окна тут были запаяно наглухо, а значит оставалось молча смотреть на грозу.
Ночная молния осветила небо, текли секунды, но гром отставал. Вторая и третья молния вспыхнули и погасли, и все происходило в оглушительной тишине. Наконец ярчайшая вспышка света озарила пространство, на этот раз молний было не меньше пяти и все они соединялась в одном месте, ударив в землю в стороне от больницы, туда, где находился НИИ имени Фрунзе.
Молнии прочертили кровавую борозду на ночном небосводе, как острый нож по картонному листу, пенсионеру почудилось, что он слышит треск разрываемого пространства, а следом за треском раскатился гром, заставав задрожать пластиковые окна, светильник над головой мигнул и погас. Медленно и тягуче потекли секунды, в больнице и за окном было темно, но вот в отдалении из темноты появился и вырос сияющий купол, заполнив пространство от неба до земли.
Купол исчез за доли мгновения, неописуемо красочный переливающийся пузырь, уже через несколько секунд Иннокентий Семенович не мог припомнить, что за зрелище явилось ему, но то, что последовало после него пожилой пенсионер не смог забыть. По стеклу и подоконнику застучали крупные льдинки градин размером со сливу, а иные крупней, и неожиданно лед изменился в размере, а вместе с этим поменял и свой цвет. По окну забарабанили черные комья грязи, вперемешку со щебнем и мокрой травой. Металлический кусок строительной арматуры прорубил двойной пластик и остался торчать в нем, старик вовремя успел отскочить от подоконника, – «а еще говорят, что не от всех болезней вылечит спорт». Следом в окно полетели камни и крупные осколки серого бетона, превратив все видимое пространство убегающей вдаль улицы в серое месиво, напоминающее дурной предутренний сон.
…
Молния попала в Зону «Б», туда, где находилось внеземное растение – прижившийся в местном климате чужеродный организм. Стеклянная крыша круглого павильона разлетелась мелкими осколками далеко по сторонам, впиваясь в землю и в стволы деревьев, осыпаясь на ухоженный институтский газон. В воздухе появился сияющий купол на столько яркий, что не выдерживал глаз, а вслед за этим разнеслось эхо взрыва, разлетелось по городу, напоминая гром.
Чужеродный организм, классифицированный работниками научно-исследовательского института, как вид живой формы – «растение», принял на себя весь чудовищный заряд молнии и процесс его жизнедеятельности перешел в активную фазу, зарождающую новый мир на планете Земля.
Бутоны растения, именуемого в институте под проектом «Зенит», распустились один за другим, выпуская в воздух прозрачные хлопья легчайшего пуха, исчезнувшие тут же на грозовом ветру. Миллиарды белых пушинок полетели вверх, устремленные в небо, напоминая зимний снегопад, который двигался наоборот. Все случилось именно так, как и было начертано в манускрипте Войнича, ключ к которому сумел подобрать коллектив ученых из секретного Фрунзенского НИИ.
Позже ночью заморосил мелкий дождик, превратившийся через полчаса в настоящую майскую грозу. Дождевые капли, и энергия сотен молний зародили новую эпоху на планете Земля. Зигартус расцвел, выполняя свое непосредственное предназначение, находящееся за гранью от человеческого ума.
…
Если ты всей душой любишь море, можешь не сомневаться, что море также любит тебя, – в эту пословицу Тарасов не верил, по его мнению, правильно сказать было бы так, – если ты всей душой любишь море, то эта любовь у тебя навсегда! А он всей душой любил море, настолько сильно, что просто не мог без него жить. Жить вдали от воды – это значит засохнуть, – как говорил его капитан, и вот с этим бывший старпом уже соглашался.
Выйдя на пенсию в возрасте сорока семи лет, не по собственному желанию, а по состоянию здоровья, Дмитрий Владимирович нашел для себя занятие по душе, устроившись работать почти-что на море. Естественно, Фрунзенское городское водохранилище не могло сравниться с настоящим морем и виной всему пресная вода, да и противоположные берега в хорошую погоду без бинокля было видно, не говоря уже о том, что и создано оно было вполне искусственным – человеческим путем. И все равно для него это было своеобразное море, иногда в нем плескались волны, напоминающие моряку незначительный мелкий шторм. Конечно, площадь водоема в каких-нибудь триста квадратных километра не могла сравниться с настоящим, бескрайним морем, но, как говорится, – на безрыбье и так сойдет…
Бывший старший помощник сухогруза с громким именем Силач вот уже пять лет работал смотрителем пресноводного водохранилища в одноименном городе имени Фрунзе. Несомненно, сухопутная жизнь и неюношеский возраст ссутулили некогда могучую спину Тарасова, но все равно любой матрос, проплававший с ним хотя бы полгода, без труда сумел бы определить в нем своего старшего офицера с сухогруза под названием Силач.
Гроза застала Дмитрия Владимировича дежурящим в будке, прилепленной в конце длинного бетонного пирса – грандиозное сооружение, нависающее над водой. Как капитанская рубка, но без штурвала, впрочем, к отсутствию этой детали Тарасов уже давно привык.
Редкие люди, наблюдая за природой, понимают всю силу и красоту настоящего дождя, и бывший старпом был как раз из таких счастливчиков, сначала на море, а впоследствии здесь. Крупные капли косого дождя ружейными выстрелами впивались в водную гладь прозрачного водоема, от водохранилища исходил монотонный гул, приносящий покой. Такую погоду недурно бы наблюдать за чашкой крепкого горячего чая, и бывший моряк направился за водой.
Кулер забулькал, наполняя чайник – приятная нота, рожденная водой, но с пирса послышалась похожая нота, уже гораздо громче, усиленная эхом, отразившимся от бетонных стен рукотворного водоема. Расплескивая по полу воду из чайника, смотритель водохранилища подбежал к смотровому окну, перепачканному дождем, – неужели какой-то безумец только что нырнул с пирса? – такого на памяти Дмитрия Владимировича не происходило уже давно. Водохранилище обособлено от внешнего города высокой проволочной сеткой, да к тому же протянутой в несколько рядов – такую ограду попробуй-ка перепрыгнуть, – да и кому взбредет в голову подобная мысль? Нет, конечно же встречались оригиналы, иногда норовившие помериться силой с холодной водой, но такое случалось совсем нечасто, – «уж не в такую грозу», – подумал он.
Людей на пирсе видно не было и это был хороший знак. Никто не барахтался и в черной воде, раскрашенной в отблески ночного неба, исторгающегося на землю дождевой водой. Бывший старпом уже намеревался вернуться к чайнику, когда сперва почувствовал, а потом и увидел, как светящийся камень, просвистев в воздухе широкой дугой, угодил в воду на середине водохранилища, обдав все вокруг брызгами и скрылся под водой.
В такую погоду, да сквозь дождевую завесу, человек не мог четко видеть того, что происходило в воде, но бывшему моряку на миг показалось, что под толщей воды в том месте, куда угодил светящийся обломок, – неужели метеорит? Он увидел приглушенный, неяркий свет, переливающийся под водой настоящей разноцветной радугой.
Любой другой смотритель, будь он на месте Тарасова Дмитрия, уже побежал бы на улицу фотографировать феномен, но морскому офицеру спешить не пристало, к тому же что-то подсказывало, что нельзя ни в коем случае сегодня ночью попадать под дождь. Что за странная мысль, старпом и не ведал, но привыкший доверять своему проверенному за годы службы чутью, он остался внутри помещения, мысленно отметив в голове координаты, куда приземлился светящийся объект.
И еще одно предчувствие накрыло отставного моряка, захлестывая с головой. Даже не предчувствие, а скорее предвиденье, как тонны воды, прорывая плотину сносят и затопляют все, что встретится у них на пути. Откуда появилось это чувство Тарасов не ведал, но его мозг неожиданно пронзило такой безысходной глубинной тоской, заставив человека невольно зажмуриться и простоять так несколько минут, пока не получилось справиться с собой.
Когда-то он интересовался размерами водохранилища, особенно пораженный его глубиной. Сорок четыре метра под водной поверхностью, не каждый водоем мог бы похвастаться такой глубиной. Искусственный водоем был слишком велик и глубок для компактного города, к тому же географически находился на относительной высоте, и, если прибавить сюда автоматические ворота, то вывод напрашивался сам собой, – Фрунзенское водохранилище защищало закрытый город, чтобы в случае опасности полностью похоронить его секреты под водой…
Фрунзенск. Утро нового мира
24 мая, 08 часов 30 минут по Московскому времени.
Утро у Сергея Николаевича решительно не заладилось, несмотря на то, что началось оно весьма неплохо. Но, как часто случается у районного участкового, всю неделю может запросто перечеркнуть обычный телефонный звонок. Звонил диспетчер, отвечавший на вызовы, и судя по голосу сегодня звонками занимался Стас. Несчастный и сонный, к тому же с похмелья, он поведал старшему участковому северо-восточного отдела полиции о том, что на вверенном ему территориальном округе местные жители обнаружили обезглавленный труп мужчины.
– Серый, Серый! Ты меня слышишь? Подростки обнаружили обезглавленный труп мужчины, выносящего мусор! Без головы, Серега!
По мнению самого лейтенанта Ульянцева, без головы сегодня был только диспетчер, передававший ему телефонный звонок, а обезглавленный труп – он по определению обезглавлен, незачем два раза подробности повторять. К тому же, его всегда раздражала недостойная фамильярность, когда вместо имени к нему обращались, раскрашивая в цвет, – уж лучше Ленин, как за глаза его звали подростки, чем это обидный оттенок теней. Если разобраться как следует, то весь этот утренний телефонный звонок, состоящий из возгласов и восклицаний, был от начала и до конца такой, что глупей не придумаешь, но настроение он подпортил, начиная с самого утра…
«Обезглавленный труп, выносящий мусор», – ну кто, кроме Стаса, мог сморозить подобную чушь? Да и мальчишкам на слово верить не стоит, иначе они еще не такого напоют. Наверное, позвонили в полицию с чужого телефона и сейчас в своей засаде зрелище ждут. Теперь не отвертишься от своих полномочий, придется реагировать на поступивший звонок.
Гаражный кооператив на углу Маяковской, упирающийся дальним концом в городской пустырь, был излюбленным местом шпаны и окрестных бездельников, стекавшихся сюда со всего северо-восточного района города. За нелепый вид неровной окружности, – и кому только в голову закралась мысль – создать многоярусный гараж в форме круга? Это сооружение прозвали в народе не иначе, как Шайба, ставшая для участкового краеугольным камнем постоянных проблем. Поножовщина собутыльников? – ну конечно же в Шайбе, иного места для этого не найти. Разборки подростков? – ну естественно в Шайбе, а значит снова ехать туда. Ну и нормальные дети для игр и футбола постоянно использовали этот район, несмотря на все запреты взрослых, пустырь притягивал подростков, как будто магнит. В общем и целом, Ульянцев не удивился, что «обезглавленный труп» поступил не откуда-то, а именно с Шайбы, несмотря на то, что в правдоподобности услышанного он, мягко говоря, имел свои обоснованные сомнения.
За семь лет служения обществу ему пришлось повидать всякого, включая то, что он всеми силами старался забыть. Случались убийства в закрытом городе, не так, чтобы часто, но подобное долго держалось на устах, не говоря о прессе, мусолящей новости с громкими заголовками -«следствие зашло в тупик». Но обезглавленный труп, такого во Фрунзенске еще не случалось, во всяком случае, о подобных случаях Ульянцев не знал.
От дома Сергея Николаевича до пресловутой Шайбы было рукой подать, вся поездка уложилась в пятнадцать минут служебного времени, – «потраченного впустую, как пить дать». Проезжая мимо старых дворов, отгороженных от дороги пыльными пятиэтажками, Ульянцев решил к гаражам не подъезжать – не даст он шпане такого удовольствия, видеть, как на их глупый розыгрыш со всех ног бежит милиционер. Вместо этого он остановил машину возле заброшенного карьера, медленно и лениво захлопнул дверь – если кто-то за ним из кустов наблюдает, пусть думают, что он сюда приехал не ради них. Но никого в округе в то утро не оказалось, на удивление пустырь выглядел безлюдным и злым. Заброшенные яблони и дикие груши утопали в зелени, распуская цветы, вокруг царило сплошное безмолвие, не раздавался и щебет птиц. Тревожная тишина, окружавшая пустошь, давила на нервы, заставляя снова и снова прокручивать в голове проклятый телефонный звонок, – ну неужели все это и в самом деле случилось? – отходя от машины думал он.
Впереди послышались разговоры мальчишек, но приглушенные и тихие, как будто подростки тоже чувствовали давившую на затылок гудящую тишину. Не сразу Ульянцев понял, что тупой гул исходит из старой трансформаторной будки, которую коммунальщики уже давно собирались снести. Обычно, это монотонное унылое жужжание забивают все прочие уличные звуки, пока над карьером не опустится ночь, а ночью сюда без повода лучше не соваться, об этом старший участковый отлично знал. Не одну бессонную ночь он провел здесь по долгу службы, пытаясь понять, о чем думали те несчастные, оказавшиеся здесь просто так.
– Пацаны, атас, Ленина вижу! – разнесся над пустошью прокуренный голосок.
Ульянцев усмехнулся, услышав свое прозвище – невысокий, но крепко-сложенный, коренастый мужчина, с круглым черепом, выбритым наголо, блестевшем на солнце, как большое яйцо. Несомненно, он имел внешнее сходство с вождем пролетариата, а фамилия еще больше усиливала его, но все равно шпана боялась и по-своему уважала, а если так – пусть зовут как хотят!
Обогнув невысокую трансформаторную подстанцию, окруженную зеленью со всех сторон, полицейский вышел на утоптанную поляну, кое-как оборудованную под футбольный двор. За неимением лучшего и такой стадион сгодится, но разбросанные по бокам пустые бутылки, вперемешку с окурками, немного портили спортивный вид. При появлении мужчины в полицейской форме мальчишки не разбежались и это был недобрый знак, тревожные мысли снова лезли в голову местному участковому, заставляя его невольно ускорить шаг, – пацаны, Ленин идет, сейчас он и сам все увидит, – снова услышал Ульянцев знакомый детский бас.
В стороне от мальчишек валялась фуфайка, судя по дыркам, это тряпье не единожды испробовало на себе костер, а под фуфайкой торчали ноги – две старые подошвы истоптанных до дыр башмаков. Неужели все это детский розыгрыш и под тряпицей лежат только камни, усиленные эффектом найденных на помойке башмаков? – подумал Ульянцев и невольно вздрогнул, взвешивая, что будет лучше для всех и в частности для него, но какая-то часть внутри понимала, что это не розыгрыш, дело обстоит именно так, как несуразно оно выглядит со стороны.
Приподняв ногой край ватника, участковый убедился, что под ним находится непосредственно труп.
– Вы накрыли? – спросил он мальчишек, обводя собравшихся своим фирменным взглядом «плохой милиционер».
– Ну… мы подумали… чего ему людей-то пугать…, – запинаясь вперед вышел один из подростков, худой и чумазый с шишкой на любу.
– Ага…, – проговорил Ульянцев, стараясь, чтобы голос прозвучал грубо, заставляя мальчишек прочувствовать вину, – «виноватый подросток – послушный подросток, с таким легче и приятнее вести разговор».
– Он оттуда вон шел, – второй мальчишка вышел вперед, указывая пальцем в сторону пятиэтажек, – а мы вон там играли в футбол.
– Впятером играли, или кое-кто разбежался? – спросил Ленин, прибавляя на свой «манерный» тон.
Подростки замялись, переглядываясь и шушукая, в ответ участковому полетели неуверенные «все», – ну и шут с остальными, кто успел разбежаться, хорошо хоть, что разбежались не все.
– Ну и кто из вас ему голову отрезал? – спросил участковый и тут же спохватился, – кстати, а где голова?
– Вон там лежит, – указал самый старший с багровеющей шишкой на бледном лбу.
Ульянцев перевел взгляд в указанном направлении, и правда там лежала отрезанная напрочь мертвая голова. Голова человека, по всей видимости, погибшего внезапно, который перед смертью не успел закрыть глаза. Такое могла сотворить, ну разве что катана, орудовавшая умелой и сильной рукой, естественно, такое не могли сотворить руками подростки, да и навряд ли где-то по Фрунзенску гулял самурай. Но факт оставался фактом – голова мужчина отделена от туловища и пацаны наверняка видели при каких обстоятельствах это произошло.
– Зачем вы ему голову отрубили? – спросил Ульянцев, сверху вниз разглядывая испуганных, перемазанных в пыли детей.
– Это не мы, – послышался в ответ напуганный голос, – она сама отвалилась, когда он вон за теми деревьями прошел.
Естественно, такое сотворили совсем не они, но как могла сама-собой отвалиться голова? Ленин раздумывал, как построить беседу, глядя на бледные лица детей. Чутье говорило, что пугать их не стоит, еще чего доброго струсят и убегут – искать их потом большая морока, и сбавив тон участковый произнес, – Хорошо, допустим, я вам поверил, но, чтобы убедить меня до конца, вы сейчас расскажете все, что видели. Но только чтобы без вранья, лады?
В ответ мальчишки облегченно закивали, нерешительные и напуганные, а значит – не станут врать.
– Мы мяч пинали, а он шел к карьеру мусор выносить… Когда он прошел между вон теми деревьями, его голова отвалилась и упала, стукнувшись о землю, как спущенный мяч.
Ленин смерил взглядом расстояние до ближайших домов. Контейнеры под мусор стояли во дворе старых пятиэтажек, гораздо ближе, чем тащиться до старого карьера, заросшего бурьяном и прочим сорняком, но коммунальщики работали из рук вон плохо, особенно в этой части города, и контейнеры во дворе бывали частенько завалены до верха, нечего удивляться, что местные жители для свалки мусора порой использовали забытый карьер. Но в этой истории не хватало подробностей, а, следовательно, детей стоило припугнуть.
– Ну да, конечно… мусор он выносил, – скривись в улыбке проскрипел участковый, – и вы ожидаете, что я вам поверю? Кому взбредет в голову идти с пакетами полкилометра, когда из дома до ближайшей помойки рукой подать?
Подростки побледнели еще больше обычного, Ленин довольно ухмыльнулся, понимая, что сумел добиться своего. Теперь нужно сделать голос помягче, и ребята сами начнут говорить.
– Ну допустим, – продолжил он, – а откуда вы знаете что у него в пактах мусор был?
– Да он, когда мимо скелета проходил, тухлой селедкой несло, хоть противогаз надевай.
Минута или две понадобилось Ульянцеву, чтобы понять – под «скелетом» мальчишки имеют ввиду гудящую трансформаторную подстанцию, единственное обозначение, которое на ее стенах сохранили время и дождь, состояло из пресловутого черепа с костями, не считая мата и прочей ерунды, нанесенных на строение уже с целью похвастаться.
– Ну допустим, – снова повторил он, – а как случилось, что он голову потеря?
– Она соскочила, когда он мимо берез проходил, – пролепетал один из мальчишек с ободранными коленями, – вы посмотрите, там между стволами леска натянута… только осторожно, – добавил он.
Сергей Николаевич посмотрел на кривые стволы двух чахлых берез, выросших одна напротив другой. Среди заброшенных диких деревьев, состоявших в основном из яблонь и груш, две березы выглядели жалко и неуместно, вдобавок их портили горбатые стволы. Натянутую струну тонкой лески он заметил только тогда, когда в заброшенный сад заглянули бледные лучи утреннего солнца, пробивавшегося сверху, среди листвы, облаков и туч. Да, между стволами берез определенно что-то сверкало, но очень тонкое, сразу и не рассмотреть. Но даже если там была натянута леска, а все выглядело именно так, – кто и какого черта натянул ее? К тому же, Ульянцев сомневался, что леска может так просто срезать голову, когда человек идет пешком, такое случается разве что в фильмах, но в жизни все происходит совершенно не так.
Медленно и осторожно, оставив подростков стоять позади, полицейский подошел к изогнутым березам и замер в нескольких шагах от них. Солнце скрылось за тучами и тут же леска пропала, растаяла в воздухе, исчезнув без следа, такое не заметить дело нехитрое, но в эту теорию не укладывалась отрезанная от туловища человеческая голова. Довершали сомнения ровные края оставшейся раны и полное отсутствие крови, как таковой. Не бывает такого, когда рубят голову, место преступления должна украсить сбежавшая кровь, но рядом с головой на песке было сухо, эту сухоту особенно подчеркивала слежавшаяся дорожная пыль.
Ульянцев осторожно нагнулся, поднимая с земли обломанную сухую ветку с узловатым сучком, при этом действии он старался не выпускать из глаз того отрезка между березами, где, по его мнению, на солнце блеснула натянутая струна, исчезнувшая в тот момент, когда за тучами спряталось робкое утреннее солнце. Махнув палкой раз, второй, третий, он наконец смог нащупать туго-натянутую невидимую нить. Палка, не испытав практически никакого сопротивления, надломилась и ее окончание с хрустом упало на протоптанную тропинку, подняв в воздух придорожную пыль.
– Однако, – проговорил Ленин, не понимая, что за ерунда перед ним могла быть.
…
Покончив с ежедневной планеркой, проводимой с целью наставления подчиненных на путь истинный, Эдуард Прокопьевич планировал заняться своими делами, которые начальник Фрунзенской городской полиции откладывал в ящик уже давно. Близилось лето, а это значит – пора предоставить сочинение пионерам, на тему – что такое хорошо и что такое плохо. Бесполезное, конечно, занятие, но и его не отменить, ибо нельзя – традиция. Особенно летом город страдал от учиненных пожаров, разгоревшихся в следствии неосторожных костров, разводимых вблизи лесополосы, или еще хуже – непосредственно в лесу, – взбредет же в голову такая идея! Иные страдания на лице Гриценко вызывали ежегодные жалобы, читаемые с донесений, поступавшие от МЧС. За неимение в городе водоемов и рек, бесхозные школьники, дразнимые жарой и изнывающие от безделья, тайком пробирались на территорию очистных сооружений, предназначенных для фильтрации стоячей воды, используемой в дальнейшем для поливки деревьев. Такие случаи регулярно происходило каждое лето, несмотря на охрану, выставляемую в жаркий сезон. Но Фрунзенское водохранилище вне всяких сомнений для городских подростков входило в топ номер один, ежегодно воруя жизни у десятков мальчишек и девчонок, не исключая более старших, но не менее глупых представителей человеческой среды.
С одной стороны, Эдуард Прокопьевич прекрасно понимал психологию местных подростков – ну куда им деваться, в летний сезон? Большинство родителей не помышляли о поездках к морю, оставляя детей томиться в скучной и жаркой городской глуши. Старый бассейн, мелкий как лягушатник, на обычную речку совершенно не походил, не исправил положение и новый бассейн – желающих много, а он всего один. И людей притягивали необъятные тонны прозрачной и чистой воды, наполнявшей глубокое Фрунзенское море, как многие горожане именовали его.
Вся опасность сложившейся ситуации заключалась в том, что это гигантское по своей площади рукотворное сооружение изначально конструировалось для иных задач, одной из которых, но отнюдь не главной, было поддерживание работоспособности самого города и сопутствующих городских структур, предоставляя Фрунзенску автономное существование. Бетонный каркас, обрамляющий водохранилище, обрывался у берега пологой стеной, уходя вглубь на добрых три метра и не всякому ныряльщику удавалось обратно вскарабкаться на него. В нескольких метрах от обрывистых берегов глубина водохранилища превышала четыре сажени, что являлось более чем серьезной глубиной. Ближе к середине Фрунзенское водохранилище местами достигало тридцатиметровой глубины, накапливая внизу ледяные воды, которые временами поднимались на поверхность, грозя сковать ноги неминуемой судорогой любому смельчаку, отважившемуся заплыть так далеко. Естественно, за водохранилищем следил смотритель, а также высокий двойной забор, и все равно находились желающие, готовые пробраться на охраняемую территорию, каждый год придумывая свои замысловатые обходные пути.
Когда-то, в смутные времена перестройки, администрация города всерьез рассматривала грандиозный проект – создать в водохранилище зону для отдыха, иными словами, смонтировать пляж. Майор не помнил, чем закончилось дело, но к данным работам город не приступил. Кажется, тогда в городской газетенке с глупым названием «Прожектор перестройки» местный журналист опубликовал статью, с громким заголовком «Тотальный убийца», как он обозвал искусственный водоем. Фамилию автора этой статейки Гриценко не помнил, но спустя годы он хорошо помнил ее текст. В нем говорилась по сути-то правда, но к такой правде народ оказался совершенно не готов. «Этот монстр не тот, кем вам кажется, его предназначение – затоплять и убивать. Изначально этот убийца был сконструирован с единственной целью – похоронить под собой город и для этой цели он существует до сих пор». Хорошо, что тогда, в смутное время неясной свободы, хватило ума статейку замять, иначе бы город окончательно вымер, кому захочется тут жить… Что случилось с журналистом Эдуард Прокопьевич не ведал, но понимал, что некоторые жители поверили написанному, прочитав громкую газетную статью. После статьи было опровержение, несущая по сути такой же бред, кто умеет думать, тот прекрасно понял – такое непомерно-огромное водохранилище Фрунзенску ни к чему. Ни к чему хорошему, если быть окончательно честным…
Агитационные лозунги уже близилась к логичному завершению, они не сильно-то изменились за предыдущие десятилетия, произносимые перед школьниками из года в год. Пользы от такой агитации было немного, впрочем, как не имела она и вреда. Но в прошлом году утонувших не было, и начальник полиции твердо решил повторить прошлый год.
Телефонный звонок, прозвучавший не вовремя, отвлек Гриценко от творческих дел, заставив переключиться на другую работу. Звонил заместитель и почти-что кричал. Зная капитана Савичева, как человека спокойного – уж кто-кто, а Геннадий Петрович повышать голос в обычных обстоятельствах не любил, майор Гриценко внутренне сжался, – «случилось чего», – понял он.
– Эдуард Прокопьевич, вам нужно лично увидеть, такие вещи по телефону не объяснить, – начала капитан и приступил к докладу, из которого выходила что-то такое, что уж и вовсе, что называется – из ряда вон.
Предчувствие не солгало, беда случилась и что было еще хуже, она пришла не одна.
– Отрезанная голова у гаражей на Маяковской, я не стал вам сразу докладывать, подумал, что вранье. Так точно, этот случай уже подтвердился, мне докладывал старший участковый Ульянцев, он сейчас со следственной группой там. Голову отрезало инородное тело, похожее на леску, но гораздо прочней.
– Почему – докладывал, а сами вы где находитесь? – спросил у заместителя оглушенный новостью майор.
– На проспекте Дзержинского, если точнее, возле поселка Воля, – отчеканил твердым голосом капитан.
Пауза, возникшая в разговоре, наводила майора на простую мысль, – заместитель спрашивает, готов ли он услышать дальнейшее и молча выдохнул, – слушаю, продолжай!
Поселком Воля называли бараки, общей численностью в шесть штук. Трехэтажные и низенькие послевоенные строения, построенные для размещения рабочих и их семей. Теперь в бараках жили бывшие заключенные, освободившиеся из Фрунзенской колонии и пожелавшие остаться тут жить. На ряду с заключенными, в бараках ютились простые рабочие, из числа алкоголиков, которым было по большей степени все равно, где и как обустраивать свой быт, – не велика потеря, но они все-же люди, многие из которых теперь были мертвы. Вероятно газ, медики еще работают, – отчеканил Савичев и продолжил доклад.
Подтвердились и случаи пропавших без вести, пока только четверо, но и вечер еще впереди. На пустыре, примыкающем к территории областной больницы минувшей ночью прогремел взрыв, весь периметр завален осколками, среди которых асфальт и бетон. Эпицентр взрыва пока не установлен, но косвенные доказательства указывают на институт, – «как и прочие происшествия ночной трагедии», последнего капитан не высказал вслух.
– Жди на месте, уже выезжаю! – бросил Гриценко и покинул свой стул.
Он все размышлял, застегивая китель, о том, что к случившемуся ночью в какой-то мере причастен институт, но Перельман ему неподвластен, а значит без главы города в этом вопросе ему не обойтись. Позвонив Сотникову на служебный номер, он долго слушал в трубке длинные гудки, его секретарша тоже не имела представления о том, куда запропал ее начальник, пришлось брать в руки перекидной блокнот. Личный сотовый номер главы администрации он нашел не сразу, пришлось несколько минут перелистывать старые, пожелтевшие листы. На третий звонок ответила супруга, ответившая, что Андрей Иванович сегодня не здоров, после чего без предупреждения бросила трубку, заставив майора опереться на стул, – да уж не запил ли товарищ Сотников? – подумал он, ища в блокноте звучную фамилию Перельман.
– Алло, Игорь Станиславович? Это майор Гриценко, мне нужно срочно увидеть вас. Отлично, тогда через час у вас в кабинете, – выдохнул начальник полиции, бросая блокнот обратно на заваленный бумагами письменный стол.
Кирилл
Неделя выдалась долгой и напряженной, уже к ее среде Неклюев младший выдохся и устал. Устал настолько, что засыпал стоя в автобусе, а просыпаясь не мог понять куда направляется – непосредственно на работу, или уже возвращается домой. Целый день на ногах, да еще и в разъездах, тут поневоле вспомнишь свой уютный письменный стол и скрипучее кресло с удобной спинкой, впрочем, о последнем лучше не вспоминать…
Странности начались уже в понедельник и, как водится, начиная с самого утра, как пошутил жизнерадостный Борик, – это все от того, брат-Кирюха, что ты в коем-то веки на работу не опоздал. Кирилл и правда приехал без опозданий, за пятнадцать минут до начала рабочего времени он уже успел включить компьютер и добросовестно переодеться в лабораторный халат, чего молодой человек в обычные будни частенько не делал, вешая одежду на соседний стул, – не на выставку, итак сойдет. Перемены произошли с ним после посещения лаборатории «Дельта», где он впервые прикоснулся к чему-то внеземному и действительно значимому, почувствовав себя не просто младшим научным сотрудником, а настоящим ученым, способным творить. Я все жду, господин Неклюев, когда же в вас проснется ученый? – ну что ж, мечта Филина не совсем, но сбылась – все великое начинается с малого и к этим переменам Кирилл Неклюев был готов.
Но в понедельник его ждало глубокое разочарование, в лабораторию Дельта их в тот день больше не повели. Более того, в институте царило нетерпенье и хаос, охранники поговаривали шёпотом, что ночью случился какой-то взрыв. Ни с какими официальными заявленьями руководство института естественно не выступало, приходилось довольствоваться только тем, что слышали уши, да тем, что видели глаза. Впрочем, и этих двух факторов для проницательного Кирилла в тот день хватило с лихвой, чего только стоила отсутствующая стена институтского здания и слухи о том, что несколько человек из числа охраны наружного наблюдения пропали без вести за минувшую ночь. Поговаривали о взрыве сжатого газа, хранившегося в баллонах на хозяйственном этаже, но главной новостью было не это, растение Зигартус перенесли на свет. Вместе с частью оборудования, приписанного к засекреченной лаборатории на четвертом этаже, внеземное растение разместили на улице, отгородив под него «Зону Б». Опять же по слухам, в ночь на понедельник в павильон с растением ударила молния, а следом за ней прогремел взрыв, – чему тут верить Неклюев не знал, старался не думать, что выходило с трудом.
– Наш институт по-прежнему занимается всесторонним исследованием внеземного образца, именуемого проектом «Зенит», но в настоящий момент доступ к нему сильно ограничен, в связи с последствиями, вызванными грозой. Но вы не волнуйтесь, это все временно, в остальные подробности вас посвятит непосредственно начальник отдела, – прокомментировал Беляев отсутствие доступа к внеземному растению.
Всю первую половину дня, обычно оживленного и бурного понедельника, Кирилл Неклюев, как, впрочем, и многие другие сотрудники Фрунзенского научно-исследовательского НИИ, провел в ожидании, сидя на кресле и глядя в окно. Никаких ценных указаний от начальствующих лиц в то утро не поступало, и изумленные лаборанты тайком погрузились в дисплеи смартфонов, с опаской поглядывая по сторонам. Последнее, впрочем, было напрасно, все начальники научных лабораторий вместе с замами исчезли без следа, по слухам Перельман собрал совещание, но чем это вызвано никто не знал. Слишком много слухов бродило по институту, даже для понедельника, и это наводило на мысль – что-то случилось за прошедшие выходные и это случившееся не сулило добро.
Работа закипела после обеда, когда усталые, но энергичные руководители лабораторий возвращались после планерки по рабочим местам. И снова увиденное поразило Кирилла, у каждого начальника был бледный вид, дежурная улыбка и решимость в глазах – все одинаково, лишь различались детали и это снова наводило на мысль, – быть может, частично слухи правдивы, но дальше понедельник понесся и забурлил.
Ворвавшийся в помещение начальник лаборатории, едва не разбив стеклянную дверь, с порога провел быструю летучку, смысл которой от лаборантов ускользнул. Но уже через несколько минут трое сотрудников биологической лаборатории направлялись к лифту, чтобы уже на улице сесть в служебный автомобиль, под руководством Сергея Аркадьевича Беляева. Заместитель начальника отдела-лаборатории без лишних слов продвигался вперед, Кириллу с коллегами приходилось временами переходить на бег, чтобы не отстать от своего руководителя, который им ничего не пояснил. На улице ожидала еще одна странность, служебная волга мерно тарахтела, пуская дымок на холостом ходу, но вот водителя рядом не оказалось, – куда он делся, не в туалет же ушел, оставив машину работать у входа? Пока Кирилл думал, размышляя над ситуацией, Сергей Аркадьевич уселся за руль, что напрямую противоречило главным правилам, заученным в институте – «в служебное время сотрудникам запрещается использовать личный автотранспорт». Помимо самого Кирилла Неклюева, у служебного автомобиля в нерешительности замерли Борик и Коммунист, пытаясь осмыслить происходящую ситуацию, пока Беляев не окликнул их, – ребята, садитесь в машину, времени нет! Несмотря на неимоверную спешку, которая раньше не замечалась за ним, Сергей Аркадьевич не повысил тон, он говорил мягко и уверенно, таким голосом он общался всегда, будь то начальство или подчиненные, за что каждый сотрудник лаборатории любил и уважал его. Переглянувшись, трое сотрудников сели в машину, и волга резко набрала ход, заставив вжаться пассажиров в сиденья.
– Куда мы едем? – не выдержал Коммунист, деливший с Кириллом заднее сиденье.
– В конец Маяковской, это на пустыре, где гаражный кооператив, – немного подумав ответил Беляев.
Кирилл хорошо знал это место, в хорошую погоду он часто добирался до института пешком, срезая через город по углу Маяковской. Пустырем его называли напрасно, там рос заброшенный фруктовый сад, оставшийся от частных домов, которые давно отправились под снос. Помимо деревьев, на пустыре располагались ветхие сараи, принадлежащие непонятно кому. Большая часть заброшенных сараев уже и думать забыла, как выглядят хозяева и гниющие лачуги доживали свой век. Заброшенный карьер благоухал ароматами, заваленный мусором и прочей ерундой, – и что из этого понадобилось институту? – едва не задал он вопрос вслух.
– Нам нужно о чем-то знать до того, как приедем на место? – осторожно и вкрадчиво поинтересовался Коммунист.
Беляев помолчал, собираясь с мыслями, потом подбирая слова проговорил, – Сегодня утром там произошёл несчастный случай… в следствии которого один человек погиб.
– Ну а мы как с этим случаем связаны? – поинтересовался с переднего сиденья бесцеремонный Борик.
– Я думаю, что поймем, когда прибудем на место, – ответил Белев, не отрываясь от руля, – И вот еще что, там дежурит полиция, так что попрошу вас лишнего не болтать!
Последние двести метров волга преодолела по грунтовой дороге, заставив пассажиров вцепиться в сиденья, чтобы на кочках не биться о потолок. Из Сергея Аркадьевича получился неважный водитель и Кирилл, захлопывая дверь облегченно вздохнул.
– Ну вот мы и приехали на место, – проговорил Белев, подбадривая себя.
Из ближайших кустов к ним выскочил невысокий и коренастый полицейский, надевая фуражку уже на ходу. На мгновенье под солнцем блеснул бритый череп, придавая мужчине совсем не милицейский, смешной вид.
– Лейтенант Ульянцев, – козырнул подошедший, едва не сбив фуражку, отдавая честь.
– Сергей Аркадьевич, – представился Беляев, доставая служебное удостоверение из кармана брюк.
Лейтенант не взглянул в протянутое удостоверение и повернувшись, повел работников института вглубь зарослей, обходя многочисленные кусты крапивы и репейника. За ветвями яблони появилась поляна, заросшая по краям сорняком и высокой травой. Двигаясь последним за своими коллегами, Кирилл насчитал еще четверых полицейских, все нервно курили, провожая вновь прибывших недобрым взглядом, сверкающим неприязнью из-под сдвинутых над переносицей бровей.
– Еще чуть-чуть и нас расстреляют, – тихо пошутил говорливый Борик.
– Не расстреляют, – также тихо ответил идущий впереди бритый милиционер.
-«Нас тут ждали, но нам тут не рады», – мысленно перевел его слова Кирилл.
Ничего необычного они не увидели, когда идущий впереди Ульянцев неожиданно остановился, отрывисто бросив, – ждите тут! Присев на корточки, лысый поднял с земли длинную палку и осторожно двинулся вперед, размахивая ей на ходу перед лицом. На мгновенье Неклюеву показалось, что тот отгоняет невидимых мошек, пищащих где-то над головой, но внезапно конец палки отломился, падая под ноги и между деревьями блеснула длинная тонкая нить.
– Ага, вот оно где, – сказал полицейский и добавил, обращаясь уже к остальным, – подходите ко мне, но очень осторожно, старайтесь при движении ничего не задеть!
Беляев первым подошел к полицейскому, разглядывая тонкую блестящую нить. Если б не солнце, Кирилл бы нипочем ее не заметил, а заметив списал бы увиденное на обычную паутину, – но паутина не разрезает древесину, разве не так?
Пока Сергей Аркадьевич рассматривал паутину, трое подчиненных осторожно присоединились к нему, не понимая, чего от них ждут и от этого нервничая все сильней. Заместитель начальника биологической лаборатории поднял с земли толстый отломившийся сук и повторив лейтенанта стукнул по паутине, намереваясь, видимо, сбить туго-натянутую прозрачную нить. По всем законам человеческой логики именно это и должно было произойти, но Кирилл увидел другую картину, как на его глазах от толстого сука отвалился увесистый кусок и стукнувшись о землю, откатился в сторону, заставив разбежаться мелких муравьев.
– Ну, думаю вам теперь тут больше меня все понятно, – прокомментировал полицейский, направляясь назад, – только осторожно, на этом месте утром уже лежал один труп и заполнять снова протоколы я не хочу, к тому же, придется опять вызывать экспертов, а этого вам они не простят.
С этими словами Ульянцев удалился, оставив работников науки думать о своем. Они считают институт виноватыми в случившемся и от этого просто ненавидят нас, – понял Неклюев, обдумывая тон и слова лысого полицейского, чувствуя флюиды презрения, оставленные на прощанье за широкой спиной.
– Есть подозрение, что эта штука связана с Зенитом? – спросил Борик, переходя на свой фирменно-беспечный тон.
– А у вас есть сомнения, что тут дело в другом? – таким же тоном спросил Беляев.
– А спецодежду нам выдать? – запоздало спохватился Николай, – мы же из лаборатории «Сапфиры» не взяли, как же нам работать без них?
– Сапфиры защищают от повышенной радиации, а также от действия химических веществ. Сейчас нам требуется ювелирная работа, а значит скафандры лишь будут мешать.
– Ну а как же радиация и химические вещества, ведь мы не знаем, что перед нами? – гнул свое испуганный Коммунист.
В ответ Беляев обвел взглядом молодых коллег и очень тихо и медленно произнес, – ребята, такие аномалии сегодня утром обнаружилась по всему городу… не именно паутина, но другие странности… и никакой химической угрозы они не несут, во всяком случае…, – он покосился на натянутую паутину, – а пугать полицию своими «Сапфирами» … я опасаюсь, что и без того слухи пойдут.
Сгонять в машину за дополнительным инструментом, как выразился Борик, – большая честь, и эта честь досталась Кириллу, всегда шагающему в первых рядах. При его появлении разговоры полицейских стихли и три пары неодобрительных, обвиняющих глаз уставились в худощавую фигуру молодого человека. Неклюев старался не обращать внимание, глядя в их сторону, в случившейся трагедии лично его вины нет, но все равно спиной чувствовал их неодобрение, невольно сутулясь и ускоряя шаг. Под инструментами он ожидал увидеть лабораторные принадлежности, но вместо этого наткнулся на обычный металлический ящик, позаимствованный, видимо, из слесарной мастерской. На обратном пути, громыхая и позвякивая, Кирилл Неклюев почти-что бежал, ожидая что вот-вот его остановят и спросят, – что в этом ящике и кто ты такой? Но полиция разглядывала его неодобрительно-молча, не делая попыток встать на пути. К его возвращению коллеги успели измерить длину тонкой нити, натянутой над тропинкой между двух стволов изогнутых берез.
– Она не обвязана, а выступает прямо из ствола – из коры, если вам так угодно, а вот что это такое и как оно попало на этот ствол… нам еще предстоит над этим поработать, – услышал он голос Беляева, подходя к остальным.
Снять или разрезать «паутину» нетронутой при всех попытках им не удалось, как не удалось подобрать к ней и другой термин, именно так Сергей Аркадьевич записал аномалию в свой блокнот. Пришлось брать ножовку и пилить стволы деревьев, чтобы обезвредить неизвестный опасный предмет, но и тут их ждало очередное открытие, видимо сегодня был знаменательный день. Отпилить верхнюю половину низенькой тонкоствольной березы для Вячеслава оказалось делом нехитрым, по его умелым движениям нетрудно было догадаться, что парень работает пилой не в первой. Беляев постоянно напоминал, – «осторожней, мы не имеем понятия, насколько упруга эта нить и что случится после того, как мы ослабим ее натяжение», но как только верхняя часть ствола отделилась от дерева, при этом полноватый Борик успел благополучно отскочит в сторону, белая нить с сухим щелчком отлепилась сразу от обоих деревьев и упала на землю невдалеке от тропы. Кирилл бы не заметил этого молниеносно-быстрого, неуловимого движенья, как, впрочем, и остальные, но все смотрели именно на нить.
На земле остался лежать бесформенный липкий комок, похожий на использованную жевательную резинку, ни по форме, ни по размерам он более не напоминал натянутую в воздухе смертоносную нить.
– Офигеть, – прокомментировал Борик, и заместитель начальника биологической лабораторией неожиданно быстро согласился с ним.
– Фантастика, – подтвердил Беляев, таким тоном, каким говорят, – «Офигеть».
…
Выездная работа продолжилась и во вторник, Кирилл уже не удивлялся ничему. На этот раз Сергей Аркадьевич ограничился двумя помощниками, всех других «способных мыслить» собрал в свою команду Альберт Исаакович Левитац. Команда Филина выполняла анализ, а заодно и складирование всех неопознанных чужеродных предметов, которые доставлял им в том числе и Кирилл. К Левитацу попали Миша и Николай из числа штатных научных сотрудников, а также большинство техников и лаборантов, многих из них Неклюев не знал. Конечно, подчиняться Беляеву было приятней, чем работать под началом ехидного Филина, но разделение младшего научного персонала на балбесов и думающих немного покоробило самооценку Кирилла, заставив молодого человека на некоторое время погрузиться в себя, – а может быть дело обстоит и в самом деле так? На счастье, рядом с ним был неунывающий оптимист Борисов, который расставил вещи по своим местам, – Чего приуныл, Кирюха? Ты от него за сегодня один раз БЕЛБЕСА слышал, когда он сказал – балбесам за дверь, а Коммунисту с Мишаней это погоняло теперь на всю неделю вместо фамилии станет, – и конечно же Борик был прав…
На проспекте Дзержинского ничего необычного найти не удалось, несмотря на то, что они искали с особым пристрастием. Единственной находкой, которую им все же посчастливилось обнаружить там, стал запекшийся фрагмент спрессованной земли, – сделавшийся таковым под воздействием высокой температуры, – как вслух подумал Беляев.
– Значит про взрыв охранники правду говорят? – воспользовавшись моментом спросил Борик.
– Взрыв был, но вовсе не такой, каким мы привыкли представлять подобные физические процессы, – ответил Сергей Аркадьевич, посмотрев на Борисова поверх своих тонких очков.
– Что вы имеете ввиду под словом «не такой», как прочие взрывы? – не смог промолчать Кирилл.
– Ага! Взрыв – он и в Африке взрыв, – тут же вставил несдержанный Борик.
Кирилл был уверен, что Сергей Аркадьевич ему не ответит, он уже начинал жалеть о том, что, не сдержав любопытства задал вопрос, но заместитель начальника лаборатории все же ответил, спустя минуту или целых две.
– А вот тут ребята, вы совершенно не правы! Взрыв характерен выделением энергии, собственно говоря, она-то и измеряет силу взрыва. А энергия порождает колебания волн, которая известна под понятием – взрывная волна. Ее вектор может быть направлен наружу или вовнутрь взрыва – бывает такое, но значительно реже, но направление взрывной волны всегда одно. Не бывает такого, чтобы часть осколков, созданных взрывом, одновременно двигались к его эпицентру и в обратную сторону от него. При обычном взрыве такого не бывает, – закончил Беляев, глядя на своих коллег.
Спрессованный до твердого камня кусок земли удалось целиком извлечь из пробитого асфальта. Он вошел в грунт на тридцать сантиметров, образовав в дорожном покрытии ровную дыру, недалеко от единственного подъезда дома номер три, расположенного в дальнем конце заросшего тополями проспекта Дзержинского. Судя по внешнему виду крыши и стен, а также по уцелевшим стеклам в соседнем доме, Кирилл сделал вывод, что пострадавших нет, но подозрительные взгляды бывших заключенных наводили его на иные мыли. Обычно тихие и незаметные зеки, поселившиеся в Фрунзенске, теперь уже бывшие, но на каждом лбу навсегда отпечатался нестираемый временем тюремный номер, смотрели на ученых не хуже полицейских, с которыми группа Беляева столкнулась накануне. Убийцы, – громко и с вызовом кричали глаза, и на фоне молчаливо-сжатых, бескровных губ, это крик особенно жутко ударял по сознанию, заставляя ученых чувствовать себя здесь чужими и нежеланными.
Кирилл покосился вбок на двух полицейских, стоявших чуть дальше – ближе к проспекту, последние не обращали на них внимание, но уже одно присутствие рядом стражей правопорядка вселяло в него уверенность за свою судьбу. Освободившийся заключенный – это последний человек, которого стоит подозревать и бояться! – говорил сыну Неклюев старший, – но при этом не стоит загонять его в угол, природа может взять верх над разумом. И сейчас заключенные находились в углу.
По всей видимости, Борика не терзало чувство своей виновности, в эмоциональном плане его вообще мало чего могло волновать. Сопровождая свою работу шутками и прибаутками – никто из начальников, кроме Беляева, не смог бы на это спокойно смотреть, Вячеслав упаковывал в специальный контейнер плотноспрессованный ком земли, -«тяжелый», – прокомментировал он. Если какая-то угроза и таилась в этом обычном на первый взгляд земном предмете, то современны приборы не смогли зафиксировать ее. И все же какая-то трагедия здесь случилась, Кирилл видел это в смотрящих на него с осуждением глазах.
Когда его группа садилась в машину, на телефоне Сергея Аркадьевича заиграл веселый звонок, – «полет валькирий», но в какой-то удачной современной обработке, подумал Кирилл, слушая, как звукам труб, кларнета и флейты подпевает электрогитара и быстрые скрипки. Но телефонный разговор произвел на Беляева совсем иное воздействие, вопреки веселой мелодии.
– Да, Игорь Станиславович, я вас слушаю! На углу Пролетарской и Мосина? Никаких проблем, я знаю, как туда проехать. Будем там минут через двадцать, – посмотрев на часы ответил Сергей Аркадьевич.
Что руководителю группы на том конце говорил Перельман, Кирилл с Борисовым не могли услышать, но внезапная бледность, проступившая на румяных щеках их начальника, заставила обоих затаив дыхание превратиться в слух.
– А что мне сказать врачам скорой помощи? – спросил Беляев, обводя оценивающим взглядом двух молодых коллег, внимательно следящих за разговором начальника. – Все понятно, Игорь Станиславович, в случае…, – он замялся, подыскивая слова и последнее Кириллу особенно не понравилось, от взгляда Беляева хотелось бежать, очутиться далеко, на другом конце города, а лучше за многие километры вдалеке от него. Казалось, что нечто схожее почувствовал и Борисов, который за время разговора заметно постарел.
– В случае, если с медиками или полицией возникнут проблемы, я вам незамедлительно сообщу, – закончил разговор Сергей Аркадьевич, шаря по карманам, в поисках ключей.
Ключи обнаружились в замке зажигания и их поиски заняли не менее нескольких минут. За это время Беляев успел дважды проверить оба кармана, едва не порвав тугой ремень брюк, снять свой плащ и надеть его заново, путаясь в пуговицах и что-то бормоча. Пока Борик молча не указал рукой на приоткрытое стекло водительской двери, ключи уже ожидали в замке.
Пролетарская улица проходила по центру, мимо древних кинотеатров и четырехэтажных жилых домов. Когда-то здесь проживало правление города в лице членов партии, директоров магазинов и начальников многочисленных складов. С тех пор минули многие годы и исторический центр города уже давно потерял свой престиж, оставив старушек и чинных пенсионеров сидеть на лавках, коротая вечера за шахматами, шашками и домино. За неимением свободного пространства под масштабы строительства, новостройки обходили Пролетарскую далеко стороной, единственным новшеством, которое здесь чудом расцвело и прижилось, стал новый торговый центр. Перепрофилированный и воздвигнутый на фундаменте бывшего дворца пионеров, он и название его перенял – торговый центр «Пионерская юность», гласила вывеска у входа на нем.
На сколько Кирилл помнил географию города, а в его центр молодой человек уже давно не ходил, на углу улиц Пролетарской и Мосина как раз и находился торговый центр, а значит что-то случилось прямо возле него. Это было необычно, но вполне закономерно, закон подлости еще никто не отменял, несмотря на то, что все случаи работы на выездах у группы Беляева проходили, что называется, в тени.
Пугающе-броский кордон из военных и полиции был заметен издалека. В числе прочих, Кирилл насчитал две кареты скорой помощи, пожарный грузовик и армейский Урал, возвышающийся над людьми и прочей автомобильной техникой своими колесами, диаметром почти-что в человеческий рост. Чуть в стороне остановились полицейские машины и микроавтобус с надписью МЧС на борту. Из этой картины складывалось недоброе впечатление о человеке, отдавшем всем этим людям приказ приехать сюда, как будто руководитель сверху не имел ни малейшего представления о том, какую работу предстояло провернуть.
На этот раз Беляеву пришлось предъявить служебное удостоверение и пояснить кто эти двое, явившиеся с ним. У Неклюева имелось при себе удостоверение института, но Вячеслав Борисов свое не захватил, пришлось отвечать на лишние вопросы, после чего хмурый военный с недовольной репликой пропустил их. Будь вместе с ними Филин, Борику бы не поздоровилось, но Сергей Аркадьевич лишь обреченно вздохнул.
Они зашли за спины ограждающих. Кирилл обратил внимание, что все военные, которых тут собралось больше всего, стояли лицом к торговому центру, чтобы оградить себя от какого-то жуткого зрелища, которое осталось у них за спиной, на многих лицах было написано, – будь на то их воля – люди в камуфляже закрыли бы и уши, а не только глаза.
Позади представителей силового ведомства сгрудились в кучу растерянные врачи, которым, как показалось Кириллу, и самим требовалась медицинская помощь, двое мужчин уже с трудом держались на ногах. Рядом с ними стояло пятеро людей в синей форме – с военной выправкой, но с той же растерянностью и болью в глазах. Все лица застыли, разглядывая невысокое дерево и одинокого мужчину, который сидел рядом с ним.
Мужчина сидел, прислонившись к стволу дерева, как человек, который выпил лишнего и немного устал, но что-то в этой картине выходило за рамки привычного восприятия, какие-то мелочи ускользали от глаз. Понадобились минуты, в течении которых мозг Неклюева нехотя воспринимал страшную правду, открывшуюся перед глазами, до последней секунды надеясь на чудо, что все увиденное, лишь плод его разыгравшегося воображения, усиленного игрою теней. Но своим глазам приходилось верить, хотел он того или нет, остальные видели тоже самое, о чем свидетельствовали ошарашенные лица медицинских работников, оглушенных от невыносимого зрелища, которого в природе просто не могло существовать.
Мужчина не просто облокотился о ствол ближайшего дерева, он практически сросся с ним, отчего Кириллу пришла в голову нелепая идея, которую он едва не озвучил вслух, – он выглядит, как огромный жук, нанизанный на иглу. Невзрачный мужчина неопределенного возраста с волосами, тронутыми сединой, сидел на газоне широко разведя ноги в стороны, совершая бессмысленные круговые движения свободной рукой. Вторая рука по самое предплечье ушла в дерево, слившись со стволом, что особенно подчеркивала бежевая ветровка, торчащая сбоку из серой коры. По всей видимости, пострадавший боли не чувствовал, как не чувствовал он и прочих неудобств. Зубы мужчины обнажились в нелепой улыбке, по подбородку побежала струйка слюны, – Эээээээ, – пропел он мелодично-хриплым голосом и застучал по земле свободной рукой, впиваясь пальцами в твердую почву, ломая ногти, но не чувствуя ничего. Глаза излучали внеземное блаженство, как у человека, попавшего в рай, – «вот только рай ли это?», – подумал Неклюев, уже понимая, что это не так.
– Мы все еще на Земле? – прошептал Борик, эта реплика заставила окружающих оживиться и заговорить.
– Наконец-то явились! – сказал мужчина в белом халате, сжимающий в кулаке поломанный стетоскоп.
– Нам сказали, что вы уже на подъезде и знаете, как необходимо поступить…, – присоединился к нему второй врач, но каким-то отстраненным и жалобным голосом, как будто извинялся за то, что сказал.
Сергей Аркадьевич молчал, удивленно рассматривая свои ладони, как будто удивляясь, что у него две руки. В воздухе повис запах злобы и долгое молчание, нарушаемое лишь звуками, издаваемыми человеком, сидящем на земле.
– Пилить нужно, – неожиданно для самого себя ответил Неклюев и тут же пожалел, что открыл было рот.
– Чего пилить? Дерево или руку? – набросился на Кирилла человек с буквами МЧС на спине, – если руку, то это уже по медицинской части, теперь непонятно, где у него вообще вторая рука.
Тот факт, что мужчина в итоге не ударил молодого человека – скорей удивлял, чем наоборот, присутствующие оживились и громко заспорили, обрушивая друг на друга недоумение и стресс. Кирилл попытался провалиться сквозь землю, последними словами ругая свой длинный, несдержанный язык.
Ствол дерева спилили у основания, иного решения никто не предложил. Неклюев видел, как напряглись спины стоявших в оцеплении полицейских и военных, но ни один из них не обернулся чтобы посмотреть на то, что происходит позади них. Кирилл ожидал, что мужчины из МЧС спилят ствол обычной ножовкой, которой недавно орудовал Вячеслав, казалось, что это случилось не вчера, а еще в прошлой жизни – настолько увиденное поразило его. Но в ход пошла компактная бензопила, въевшаяся в древесину с противным рокотом, при этом несколько раз быстро перекрестился один из врачей, – ну что ж, сейчас самое время податься в религию, – пытаясь отвлечься от происходящего, отстраненно подумал Кирилл. Сидящий на земле улыбающийся мужчина никак не отреагировал на рокот бензопилы, его вообще ничего не волновало, во всяком случае, пока не треснул надломившийся ствол. Но как только ствол дерева отделился от основания, придерживаемый от падения все теми же сотрудниками МЧС, несчастный заорал на всю мощь своих легких, нелепо высунув распухший язык. Крик повторялся снова и снова, кто-то из полицейских не выдержал и сбежал, пока один из врачей не подскочил к пострадавшему, вколов ему в шею блестящий шприц с тонкой иглой.
– Где я? – с трудом проговорил мужчина и осознанно посмотрел на склонившихся над ним врачей.
Когда газель скорой помощи скрылась за перекрестком, увозя перепуганного насмерть мужчину и не менее напуганных бледных врачей, в числе которых зачем-то уехал и Беляев, военный кордон вздохнул с облегченьем, но мужчины в форме по-прежнему не решались обернуться назад.
– Поехали в институт? Аркадьевич, кажется, ключи оставил в замке зажигания, – неожиданно предложил Вячеслав.
– И как давно ты водить научился? – с сомненьем в голосе спросил Кирилл.
…
Казалось, что после увиденного накануне Неклюева-младшего уже ничего в жизни не могло хоть сколько-то удивить, но сюрпризы случаются и не все они к лучшему, об этом молодой человек узнал на следующий день. Электрический самокат заглох в самый неподходящий момент, когда он уже сворачивал на проспект Фрунзе – и до института пешком далековато и до ближайшей остановки с полчаса идти. Нужно было с вечера поставить его на зарядку, но с такими событиями как о такой мелочи не забыть? В итоге, каким-то чудом сократив опоздание до скромной отметки в пятнадцать минут, Кирилл Неклюев встретил оживление, каким обычно не баловал институт. С десяток сотрудники в служебных халатах таскали стулья на второй этаж. Естественно Борика в их числе видно не было, тот всегда умел постоять в стороне, но Кирилл заметил худощавого Коммуниста, который с громким треском катил по плитке коридора большое кресло и водруженный на него облезлый стул.
– Что случилось? – поинтересовался Кирилл.
– Совещание будет! – с благоговейным шепотом ответил Коля и от восторга едва не засиял.
– А кто проводит? – уточнил Неклюев.
– Игорь Станиславович! – в глазах у Коммуниста заиграло обожание и появился неподдельный восторг, – стул поможешь поднять по лестнице?
В большом актовом зале было многолюдно, последний раз такое количество своих коллег Кирилл видел на новый год. Сто с лишним работников института от начальников лабораторий до обычных техников и лаборантов сидели на стульях, поставленных неровными рядами вдоль длинных столов. Все присутствующие заметно нервничали, теряясь в мыслях, что сейчас предстоит. Начальники лабораторий сидели отдельно по обе стороны от начальственного стола, который пока оставался незанятым, и все смотрели под ноги перед собой. Они знают о том, что сейчас будет и кажется это совсем не к добру, – подумал Кирилл, рассматривая Беляева, который ему чуть заметно кивнул.
Все разговоры в помещении стихли в тот момент, когда входная дверь широко распахнулась и в актовый зал пружинистой походкой вошел Перельман. Он молча протиснулся между рядами и не спеша уселся за главный стол, положив перед собой громоздкую трубку радиотелефона, как будто проводя невидимую черту между собой и подчиненными, работающими в институте. Все напряженно смотрели на него. Перед тем, как обратиться к присутствующим, Игорь Станиславович обвел взглядом свой немногочисленный научный коллектив, как будто пытаясь запомнить всех и каждого, и этот взгляд от Кирилла не ускользнул. Так смотрит на мир волевой, сильный лидер, который принял решение, которое никто не в силах изменить.
– Доброе утро, уважаемые коллеги! – твердым голосом поприветствовал собравшихся Перельман.
В ответ сотрудники недружно загудели, а сидящий рядом с ним Филин втянул голову в плечи и неодобрительно прищурил глаза. К постоянной раздражительности и вечному недовольству, отраженному на выразительном лице Левитаца, Кирилл Неклюев давно привык, для взыскательного с коллег Альберта Исааковича такой взгляд был вполне нормальным и предсказуемым делом, но сегодня к привычному недовольству примешивалось…, – сожаление? Кирилл понял, что руководство института, в лице начальника и заведующих лабораторий, уже обсудило в своем узком кругу какие-то вопросы и приняло решение, с которым Альберт Исаакович был категорически не согласен.
– Рад видеть всех в добром здравии, – продолжил говорить Игорь Станиславович, – у меня для вас важные новости, но сперва… сперва я хочу поблагодарить каждого из вас за проявленный профессионализм и проделанную работу, хочется верить, что вы и впредь будете подходить к делу с не меньшим энтузиазмом.
По актовому залу послышался сдавленный смех и перешептывание. Похвала от начальства всегда вещь приятная, даже если она не подкреплена материальным поощрением, но в этот момент у многих присутствующих, к числу которых непосредственно обращался директор института, складывалось ощущение, что ничем приятным эта встреча завершиться не может, несмотря на оптимистичные слова, с которых начал свое выступление Перельман.
– Все мы поработали на совесть и именно по этой причине наш институт совершил то научное открытие, над которым тысячи великих умов ломают головы уже долгие годы. Это вы совершили прорыв в современной науке и не имейте сомнений, все лавры достанутся именно вам!
Смех и перешептывание в зале затихли, каждый присутствующий напряженно ожидал, что еще поведает Перельман. Со словами благодарности было покончено и дальше начнется суровая правда жизни, видимо, это понимал не только Кирилл. В паузе, которую выдержал директор института, были слышны звуки машин, доносящиеся за окном с городских улиц. Кириллу показалось, что к привычному шуршанию автомобилей сегодня примешивались отголоски сирен, похожих на протяжное завывание пожарной машины или спешащую на вызов скорую помощь. Из коридора доносилось жужжание мухи, монотонно стучащей в пыльное окно. Все это было, но не хватало главного – все сотрудники напряженно ждали, что еще произнесет Перельман.
– К сожалению, и научные открытия, и новые технологии, очень часто не обходятся без жертв. Не стала исключением и наша работа, ведь мы совершили научный прорыв, все результаты которого в полной мере оценят следующие поколения ученых умов. Некоторые из вас уже привлекались к ликвидации последствий и хорошо понимают, о чем я сейчас говорю. Для тех, кто до сих пор находится в счастливом неведении, я сложившуюся ситуацию немного проясню.
Если и раньше в актовом зале стояла полная, непробиваемая тишина, то теперь Неклюеву-младшему на миг показалось, что все собравшиеся перестали дышать, на столько проникновенно говорил Перельман. В его словах звучала спокойная уверенность, которую Кирилл после вчерашнего случая в себе уже не ощущал.
– Не хочу вас перебивать, уважаемый Игорь Станиславович, но вынужден напомнить, что наш проект имеет статус секретности первого уровня, а это значит, – Филин говорил сухо и отрывисто, голосом человека, пусть против воли, но все-же выполняющего свой долг.
– Я полагаю, Альберт Исаакович, что каждый сотрудник нашего института прекрасно осведомлен о том, что представляет собой уровень секретности номер один, – продолжил Перельман, – и тем не менее, у меня есть все основания полагать, что о нашей работе совсем скоро узнает и заговорит весь город, если не весь мир.
Последние слова директор института произнес совсем тихо, почти шепотом, отчего они приобрели какой-то пугающий и даже зловещий отзвук. По растерянным лицам некоторых слушателей, сидящих в зале, Кирилл сделал вывод, что о научном проекте, зашифрованном под кодовым названием «Зенит», было известно далеко не каждому. Но без сомнений, что-то об этом проекте в какой-то мере слышали все присутствующие, не исключая техников и рядовых лаборантов.
– Мы совершили прорыв в современной науке и технике, и его результаты целиком и полностью захлестнули нас. В погоне за открытием мы увлеклись своей работой на столько, что упустили из-под контроля побочный процесс, который теперь уже никто из нас не в силах контролировать, а лично я вообще сомневаюсь, что с нашей стороны вообще возможен подобный контроль. И теперь…, – директор института снова взял паузу, обводя взглядом напряженные лица сотрудников, сидящих перед ним, – теперь последствия нашего сверхсекретного проекта разлетелись по всему городу, принося с собой жертвы и разрушения. Я не могу раскрыть всех деталей случившегося, этот проект и правда засекречен, но факты сами говорят за себя.
Многое из того, о чем говорил Перельман, Кирилл Неклюев уже знал, ввиду того, что своими глазами видел последствия случившегося. Артефакт «паутина», сошедший с легкой руки Сергея Аркадьевича, так и остался под этим названием, разве что директор поведал о его странных свойствах, которые, нужно полагать, каким-то образом установила исследовательская группа под началом Левитаца.
– Очень тонкая и прочная нить, – увлеченно рассказывал директор института, – по своим свойствам и характеристикам из земных материалов ее сравнить просто не с чем. При контакте с земным биологическим образцом выделяет кислоту, препятствующую выделению крови. Думаю, в дальнейшем этот артефакт найдет незаменимое применение в области медицины. Вы только представьте себе острый скальпель, обработанный таким составом, который тут же останавливает кровь и препятствует проникновению бактерий в рану. К сожалению, при контакте с паутиной уже один человек погиб.
В ходе его речи подтвердилась также и догадка Кирилла о том, что при попадании камня в жилой двор, расположенный в конце проспекта Дзержинского, не обошлось без человеческих жертв, впрочем, такого количества погибших молодой человек не представлял, – девять человек расстались с жизнью в жилом доме по проспекту Дзержинского, оказавшись в зоне действия неизвестного газа. Каким образом неизвестный газ оказался во дворе жилого дома Игорь Станиславович не уточнил, но Кирилл хорошо помнил ту дыру, проделанную в асфальте обычным на первый взгляд куском земли, спрессованной в камень.
– Трое пострадавших получили ранения возле озера, расположенного на территории Комсомольском парка. Двое из них впоследствии скончалось, но один выживший все-таки есть, за это нужно сказать спасибо опытным рукам врачей скорой помощи. Отрадно понимать, что выжил ребенок и горестно думать, в каких последствиях ему предстоит расти. При спасении девочки погибла мать ребенка и один заключенный из колонии общего режима – оказывается, и среди заключенных герои есть!
Кирилл слушал, затаив дыхание, но больше всего его волновал мужчина, сросшийся со стволом дерева, который со вчерашнего дня ни на минуту не покидал сознание молодого человека своей немыслимостью и нелепой картиной. Неклюев-младший и представить не мог при каких обстоятельствах тело человека могло соединиться намертво со стволом обычного городского дерева.
– Имеются герои и среди наших сотрудников, – продолжил Перельман с легкой улыбкой, выискивая взглядом Кирилла и остальных. – За проявленный профессионализм и личную отвагу хочу поблагодарить нашу временную оперативную группу под командованием Сергея Аркадьевича Беляева!
Присутствующие вяло зааплодировали, навряд ли хоть кто-то из сидящих в зале мог представить то, что видел Кирилл.
– Признаюсь честно, я с трудом досмотрел видеоматериалы, отснятые по случаю, произошедшему вчера у Пионерского торгового центра. Сергей Аркадьевич, вас не затруднит посвятить коллег в некоторые подробности вчерашнего происшествия?
Беляев встал и неловко откашлялся, теперь все глаза внимательно смотрели на него.
– Для начала, хочу заявить следующее… там не один я присутствовал, со мной находились Неклюев и Борисов, так что, поблагодарите еще и их.
В зале снова послышались вялые аплодисменты, техники и лаборанты подбадривали возгласами своих молодых коллег. Борик встал и картинно откланялся, умудрившись при этом сохранить свой саркастически-невозмутимый вид.
– Кирилл Григорьевич, поздравляю вас от всего сердца! – похлопал его по плечу сидящий рядом с ним коммунист.
Такое обращение настолько смутило молодого человека, что он не выдержал и залился краской до кончиков ушей. Борик хотел было отпустить шутку в адрес Кирилла, но встретившись с ним глазами сжалился и в кои-то веки благоразумно промолчал.
– По приезду мы обнаружили бригаду врачей и сотрудников МЧС, которые пытались оказать помощь пострадавшему мужчине, в тело которого частично попал древесный ствол.
По залу пробежал ропот волнения, видимо подобную картину никто из присутствующих представить не мог.
– Как понять – частично попал ствол дерева? То есть ствол дерева его проткнул? – послышались из зала первые вопросы.
Беляев перевел взгляд в сторону Перельмана, директор кому-то чуть заметно кивнул. В актовом зале защелкнулись жалюзи и застрекотав мотором запустился проектор, выводя картинку на дальней стене. Изображение было слегка размытым, вероятно видеоматериал отсняла одна из камер наружного наблюдения, установленная на аллее, ведущей к новому торговому центру, но происходящее в кадре было понятно и без лишних слов.
– Как вы видите, дорогие коллеги, – за Аркадия Сергеевича дальше продолжил Перельман, – ствол дерева частично поглотил тело мужчины, который добровольно облокотился на него. Из камер наружного видеонаблюдения картина более-менее прояснилась, правда не полностью, вопросы еще есть. Этот мужчина, которого вы сейчас видите перед собой, выходил с покупками и прошел по аллее, направляясь в сторону от торгового центра. Когда он проходил мимо миндалевидного тополя, кора дерева распылила вокруг себя в какое-то вещество, заставившее несчастного подойти и сесть рядом с деревом. Весь дальнейший процесс поглощения занял приблизительно двадцать – тридцать минут. В итоге дерево спилили, а пострадавшего доставили в центр Склифосовского, но к сожалению, живым недовезли.
– Скончался по дороге от потери крови, хотя мы не видели никаких ее следов, – сухо подтвердил Сергей Аркадьевич.
– Если вас интересует лично мое мнение на счет случившегося, то я готов озвучить его. Полагаю, что большинство из вас знает о растении под названием Зигартус и о «зоне Б», куда мы временно поместили его. Теперь полагаю, что наши действия были ошибкой, с которой теперь предстоит жить. Не знаю, кто писал манускрипт Войнича, но этот кто-то нам вовсе не друг. В расшифровках древнего документа мы нашли тот самый ключ, который позволил добиться успеха и не обнаружили ни единого упоминания о странных свойствах этого организма, который, как мне кажется, изменяет привычный нам мир под свою естественную среду. Среду, враждебную для человеческого вида, иными словами – нас уничтожат те условия, которые пригодны для жизни ему. Альберт Исаакович провел на этот счет свои исследования, дальше я предоставляю слово ему.
На экране проектора сменилось изображение, теперь высветился фрагмент почвы, выкопанной на газоне, среди зеленой травы.
– Как вы видите, мы взяли образцы грунта, извлеченные поблизости от возникновения явлений, не характерных природе и физическим законам нашего мира. Если увеличить данное изображение… ну переключайте уже, за каким чертом вы вообще там сидите?! – недовольно крикнул Филин, близоруко щурясь в попытке разглядеть сотрудника, управляющего проектором.
На следующем фотоснимке виднелось многократно увеличенное изображение обычной почвы, испещренное тонкими белыми нитями, немного напоминающими корешки травы и прочих растений. Слайд сменился следующим экраном – та же фотография, но увеличенная в несколько раз, на фотографии было видно, как белые нити образуют между собой единую связь и совсем не напоминают корни земных растений.
– Все растения, подвергшиеся изменению, связаны этими проводами между собой, которые, по всей видимости, образуют единое целое. Рискну предположить, что такая экосистема на сегодняшний день разрослась под большой частью города, став неотъемлемой частью нашей земли. И по нашим предположениям все нити тянутся к Зигартусу, который, в свою очередь, берет местную флору под свой непосредственный контроль.
– Вы хотите сказать, что теперь все растения для нас опасны? – послышался чей-то взволнованный голос.
– Пока-что не все, но некоторые опасны. Смертельно опасны, – добавил Перельман.
Свет в зале загорелся, но жалюзи не разъехались, люди недовольно морщили глаза, заново привыкая к свету.
– Альберт Исаакович установил еще одну закономерность, по которой можно определить опасный для человека растительный организм. Боюсь представить, как сильно на физическом или молекулярном уровне претерпела изменения наша местная фауна, но аномальные растения не отбрасывают тень.
– То есть, в любую погоду у таких деревьев нет тени? – робко поинтересовалась сухопарая лаборантка с дальнего ряда.
– Именно так! – подтвердил Игорь Станиславович, – во всяком случае, пока так…
– В таком случае, нашу ситуацию можно описать одним словом – вторжение! – присоединился к лаборантке дородный мужчина, сидящий через стул от нее.
– Почему вторжение? – на лице Перельмана заиграла удивленная улыбка, – я бы назвал этот процесс адаптацией.
– Приспособиться таким образом к условиям существования в нашем мире… это слишком сложно для обычного растения, – прокомментировал все тот же бас.
– Вот тут мы и допустили ошибку, – усталым голосом произнес Перельман, – во-первых Зигартус это не обычно растение, и это не оно меняется под наши условия, все происходит совсем наоборот. Боюсь, что мы видели только начало его жизнедеятельности в нашей среде, очень скоро такие аномалии для нас станут обыденным делом и нам придётся приспособиться к ним.
– Да сжечь его к червовой матери, облить бензином – да и дело с концом! – никто не поддержал дородного мужчину, но и возражать против этого никто из присутствующих в зале не стал.
– Боюсь, что подобная идея придёт в голову не только вам, – со вздохом произнес Игорь Станиславович. – Пока наш вид не представляет для него опасность, в действиях Зигартуса враждебности нет. Вы только представьте себе, уважаемые коллеги, что такие перемены случились за какую-то неделю или две! Пока все изменения коснулись нашей флоры, но повторю, это только пока. Боюсь даже предполагать, что будет, когда начнет меняться наша фауна…
– Вы хотите сказать, что это растение обладает разумом?
Прозвучавший вопрос повис в тишине. Кирилл не знал лично сотрудника, осмелившегося задать директору подобный вопрос. Обычно такой интонацией интересуются у собеседника, – а в своем ли, собственно, он уме?
– Все наши опыты и исследования, которые мы успели выполнить в столь сжатый срок, указывают на наличие разума у данного организма, но это совсем не то, что мы привыкли понимать под этим термином. Не смотря на внешнюю схожесть с земными растениями, Зигартус совершенно иная форма жизни, с которой человечество доселе не сталкивалось. Те его многочисленные способности, которые мы уже успели выявить и установить, поистине удивляют и будоражат сознание, но меня по-настоящему пугает другое… мы до сих пор слишком мало знаем о нем. Вы предлагаете уничтожить растение? Что ж, это самый проверенный и легкий путь, предвижу, что и вышестоящее руководство будет мыслить примерно так. Но что случится, если попытка уничтожить не увенчается успехом, вы представляете, к каким последствиям все это может привести? У нас есть выбор – научиться с ним жить или предпринять попытку уничтожить растение, но как в последнем случае поступит мыслящий организм?
Кирилл не всматривался в лица присутствующих, тихое перешёптывание в актовом зале говорило уже само за себя. В словах директора начинали сомневаться и это было началом конца. Как будто бы в подтверждение этих мыслей, Перельман медленно поднялся из кресла и подвел итог короткому совещанию, пожелав всем и каждому успехов в дальнейшем труде. Помещение оживилось звуками передвигаемых стульев, сотрудники института расходились по своим рабочим местам.
…
Проходя по коридору мимо кофейного автомата, Кирилл заметил широкую спину Борисова и молча присоединился к нему. Он ожидал услышать шутку от веселого Борика, но его товарищ с головой погрузился в себя, глотая кофе из бумажного стакана. Мимо молодых людей шаркающей походкой прошел Альберт Исаакович и даже головы в их сторону не повернул, что несколько удивило молодого Неклюева – когда это Левитац молча проходил мимо него? А уж по поводу кофе вне обеденного перерыва, такого бы Филин ему не простил…
– Пошли, Кирюха, кажется он свернул в нашу лабораторию, – дернул его за рукав Вячеслав.
Все сотрудники биологической лаборатории уже сидели на своих местах, но не работали, а прислушивались к разговору, который доносился из приоткрытой двери заведующего лабораторией. Кирилл узнал мелодичный голос Бучневича – начальника отдела, в который входила и его лаборатория, а по совместительству и заместителя начальника НИИ имени Фрунзе.
– Нет, я не отступаюсь от своих слов, Игорь Станиславович, но повторю в который раз, я по-прежнему не вижу никакой необходимости в подобных действиях с вашей стороны.
– А я добавлю, что это глупо и как-то… по-мальчишески! – поддакнул ему Левитац.
– Не согласен, Альберт Исаакович, я вижу вещи совсем наоборот! По-мальчишески, как раз будет в том случае, если я не сделаю того, что решил.
После слов Игоря Станиславовича в кабинете заведующего наступило молчание, бесстыдно нарушенное треском ручки, которую на пол уронил Николай. Вячеслав погрозил кулаком в сторону Коммуниста и изобразил в воздухе непристойный жест. Начальники за стеной больше не спорили, послышался привычный звук клавиш настольного телефона.
– Алло! Станислав Эдуардович, вас беспокоит Перельман! Совершенно верно, давно не виделись, хотя вы правы, повод был. Я звоню вам вот по какому делу, с этого момента исполняет обязанности директора института Бучневич Федор Владимирович. Все верно, вы не ослышались. Мое заявление об отставке и его согласие на временное исполнение будут находиться в моем бывшем кабинете на рабочем столе.
Пауза, в которой наступило громовое молчание, заполнилась тиканьем настенных часов. Кириллу подумалось, что с этими секундами истекает время правления Перельмана и наступает эпоха темных времен, – Игорь Станиславович достойный руководитель, если кто-то и может совершить подвиг во благо науки, то это будет именно он, – вспомнил он слова Неклюева-старшего, который всегда рассказывал про директора института исключительно с уважением и в громких словах.
– Проект «Зенит» вышел из-под контроля, всю ответственность за последствия эксперимента я беру исключительно на себя!
Послышалось клацанье телефонного аппарата, сопровождаемое брюзжащим голосом Левитаца, – И все же, Игорь Станиславович. это было с вашей стороны по меньшей мере неразумно.
– Неразумно, Альберт Исаакович, с моей стороны было бы в том случае, если бы я этого не сделал, – возразил ему Перельман, – в любом случае институт возглавит новый начальник, но на таких условиях выбираю приемника именно я! Мы открыли ящик Пандоры и кому, как не мне за это отвечать?
Дверь открылась, пропуская директора института, – теперь уже бывшего, – подумал Кирилл. За ним вышел Недовольный Филин, Сергей Аркадьевич и новый шеф.
– Поздравляю, Федор Владимирович! – поздравил бывшего начальника заведующий лабораторией, от души пожимая протянутую руку.
– Мои соболезнования, – сказал Левитац, но тоже пожал протянутую руку.
Вероятно, Игорь Станиславович не питал иллюзий про то, что разговор за дверью остался в тайне, поэтому говорил не стесняясь Борисова, Кирилла и остальных.
– Надеюсь, Альберт Исаакович, вы на меня не в обиде, что мое кресло занял другой? – Перельман сопроводил вопрос улыбкой, но глаза испытующе изучали черты лица Филина.
– Не буду врать, Игорь Станиславович, я имел определенные надежды занять когда-нибудь ваше место… но только не в такой серьезный момент!
Левитац не прятал глаза от проницательного взгляда бывшего директора, и Кирилл был уверен, что он честно ответил на поставленный вопрос.
Часть 4. Побег из города смерти
Каменев
Молодой, талантливый и подающий надежды шахматист остался для Каменева далеко в прошлом, как и многие другие юношеские увлечения, мешавшие сконцентрироваться на текущей работе. Сегодня из зеркала на него смотрел уже далеко немолодой серьезный мужчина с морщинами у глаз и сединой на висках. Слова: талантливый и подающий надежды уже давно звучали не в его честь, как, впрочем, прошла мимо и былая молодость. Сконцентрированный – вот, пожалуй, единственный термин, по которому он жил и работал на протяжении последних восьми лет, но никаких сожалений по поводу утраченного Станислав Эдуардович не испытывал, как не питал и иных иллюзий, что у него еще все впереди.
Рассматривая свое отражение в настенном зеркале возле стола, в голове начальника особого отдела государственной безопасности крутилось одно слово, – цугцванг. Грандиозный по своим масштабам, обещающий бесспорное лидерство в области науки и в гонке вооружений, проект «Зенит» полностью вышел из-под контроля человека, если внеземную технологию можно хоть как-то поставить под человеческий контроль. В последнем Станислав Эдуардович сильно сомневался, но слишком многое стояло на кону, что вынуждало его рисковать, но действовать в надежде на стоящий, продуктивный результат. И результат превзошел даже смелые ожидания, во всяком случае, что касалось открытий. Многое из того, о чем при личной встрече докладывал Перельман, Станислав Эдуардович мягко говоря – боялся даже представить. И вот теперь результаты эксперимента лишали жизни невинных людей, что в свою очередь снова заставляло Каменева действовать. Но начиная с недавнего времени каждое действие вело к поражению, одним словом – цугцванг.
Естественно, возникновение подобной ситуации руководство Каменева предвидело и просчитало, разработав комплексные мероприятия по минимизации угрозы и ликвидации последствий аварийного очага. На этот счет Станислав Эдуардович получил четкие инструкции под кодовым названием «Заслон». Три конверта из плотной бумаги хранились на полке в несгораемом сейфе, рядом с табельным оружием и спутниковым телефоном, предназначенным для мгновенной связи с вышестоящим руководством, находящимся в Москве. Вскрывать конверты было без надобности, их содержимое офицер госбезопасности выучил наизусть, надеясь на то, что они не понадобятся и пороховая бочка перейдет по наследству к приемнику, который со временем заменит его.
В конвертах не рассматривались причины аварий, виновных выявят и накажут потом, в них задавался алгоритм действий и таких алгоритмов всего было три. При самом благоприятном исходе событий, отделу госбезопасности предстояло локализовать аварию и взять ситуацию под свой контроль, оградив периметр внутри города, а соответственно и людей, оказавшихся в нем. На этот случай Станислав Эдуардович мог использовать силы полиции, пожарных расчетов и МЧС, – не так уж и плохо, если задуматься.
Второй вариант вступал в действие при глобальной аварии, когда локальный участок не удавалось удержать, ограждался внешний периметр города, благо на этот случай вокруг Фрунзенска был надежный и крепкий забор – высокая бетонка с колючей проволокой, на которую в подобных ситуациях специальным рубильником подавался высоковольтный электрический ток. По сути и здесь ничего не было нового, как шутил про себя Каменев, – закрытый город закрывался изнутри. Второй вариант развития событий, помимо пожарных, МЧС и полиции, давал Каменеву высшие полномочия – задействовать расположенную в городе воинскую часть. Но хуже всего дела обстояли при крайне неблагоприятном исходе событий, предписанные алгоритмом действий под номером три – помимо внутреннего ограждения города, Фрунзенск запирался еще и с внешней стороны и вот тут уже действовали другие полномочия, – любой ценой удержать людей!
Третьего конверта Станислав Эдуардович боялся до паники, прекрасно понимая значение слов – «удержать любой ценой», как понимал он и то, что снаружи, с другой стороны периметра города будет свой начальник отдела госбезопасности, у которого на этот случай есть свой специальный конверт… Конечно, Фрунзенск разительно отличался от всех других городов необъятной родины, уже не раз запятнав в прошлом свою историю грузом проблем и катастроф. В холодном апреле восемьдесят четвёртого, за два года до аварии в Чернобыле, на местном химзаводе, занимавшимся в числе прочего и исследованиями оборонной промышленности, была допущена утечка опасных химикатов, предназначавшихся для производства боевого отравляющего газа «Уран». В результате «инцидента тридцать семь» на территории Кировского жилого микрорайона, состоявшего в основном из двухэтажных построек барачного типа, специальными сотрудниками медицинских учреждений, прибывшими утром на место происшествия, были обнаружены тела сорока двух мужчин и женщин, в основном из числа бывших заключенных, приписанных к Фрунзенскому заводу химической промышленности и техническому персоналу, работающему там. То, что номер инцидента не совпадает с количеством жертв объясняется просто, тридцать семь – это порядковый номер в городской картотеке, предназначенной, естественно, не для общего пользования.
Были и другие подобные ситуации, при грандиозном строительстве НИИ тоже не обошлось без жертв, но в прессу такая информация не попала, в общем-то, этого и следовало ожидать. Жители города привыкли к подобному, чего не скажешь про жителей других городов. Но даже у населения закрытого города есть свой непреодолимый рубеж – черта, дальше которой властям заходить не следует. И Станислав Эдуардович на сей счет даже не думал, он был уверен, что на этот раз ему придется пересечь эту черту. Вопрос в том – как отреагируют на это горожане, сознание которых уже изменилось с жесткой эпохи коммунистических времен. Любой ценой будут прорываться, вывозя из Фрунзенска женщин и детей, – подумал Каменев и помрачнел, – смогу ли я отдать приказ открыть огонь по безоружным людям? А если смогу, то как солдаты отреагируют на него?
Конверт под номером три в своей основе предполагал и биологическую угрозу четвертого уровня, а, следовательно, нужно исходить из худшего сценария, что все жители города заражены или уже чем-то больны. Они разносчики чужеродных бактерий, представляющие потенциальную угрозу, и нарушение периметра любой ценой нужно предотвратить. Единственный фактор, на счет которого Станислав Эдуардович сомнений не испытывал, – снаружи периметра будут находиться специально-обученные люди на такой экстренный случай и эти люди откроют огонь!
…
Звонок по спутниковому телефону не занял у Каменева много времени, собеседник на другом конце линии в основном впитывал информацию и больше молчал, обрывая Станислава Эдуардовича короткими фразами, – Жертвы есть? За последнюю неделю разрешение на выезд за территорию города кто-нибудь получал? Разговор окончился коротким приказом, – Действовать по резолюции номер три и ждать дальнейших распоряжений, отбой!
Услышав этот короткий зловещий номер человек внутри Каменева сжался и похолодел, несмотря на то, что, открывая кодовый замок и распахивая дверцу сейфа, он уже понимал, что худшего не избежать.
Следующие двадцать минут застывшего времени, Станислав Эдуардович нервно мерял шагами свой кабинет. Если бы кто-то увидел в тот момент начальника отдела государственной безопасности… к счастью перед звонком он закрыл на ключ дубовую дверь. И ровно через двадцать минут, секунда в секунду, как будто на том конце линии кто-то стоял и терпеливо смотрел в циферблат, телефон в усталой руке зазвонил, завибрировав коротким сигналом.
– Слушаю! – проговорил Каменев и замер на месте, услышав по телефону лаконичный и вкрадчивый голос, который никак услышать не ожидал.
– Станислав Эдуардович, рад вас слышать! Рад, что в такой ситуации оказались именно вы! Уверен, вы знаете что нужно делать и сделаете все, что зависит от вас.
– Так точно, можете не сомневаться! – отчеканил Каменев, не соглашаясь с ним, – да к чертовой матери мне быть в такой ситуации, пусть все, кто угодно, но только не я…
Он не сказал последнего вслух, но этот вкрадчивый, меланхоличный голос, который он слышал до этого всего только раз и надеялся никогда в жизни больше не вспоминать о нем, как будто прочитал его мысли, – Не сомневаюсь в вас, – протянул голос, невыносимо медленно растягивая слова, – по поводу растения, именуемого Зигартус, вам надлежит немедленно уничтожить его.
– Вы получали мой отчет? – на всякий случай уточнил Каменев.
– Все верно, Станислав Эдуардович, ваш отчет на столе передо мной. Не смотря на все технологии, которые мы сможем, так сказать, позаимствовать, это растение чрезвычайно опасно. Мы обсудили с коллегами и пришли к общему мнению – этот организм не удастся удержать в границах города и могут возникнуть нежелательные последствия, когда необычные свойства Зигартуса проникнут за городскую черту. Специалисты вашего НИИ прекрасно справились со своей задачей, теперь мы знаем, как открыть капсулу, благодаря им. Хочу вам напомнить, что мы располагаем еще одной капсулой и сможем заново открыть проект «Зенит», приняв уже все необходимые меры предосторожности. Что же касается лично вас… мы хотим, чтобы вы уничтожили внеземное растение… примените к нему огнеметы и динамит. Чтобы, так сказать, мы могли быть уверены, что смогли полностью уничтожить проект. Как вы меня поняли, Станислав Эдуардович? – голос в телефоне выжидающе замолчал.
– Понял вас, но хочу уточнить…, – Каменев едва произнес свои слова вслух, как тут же почувствовал нарастающее недовольство на том конце телефонного стола, его собеседник не привык, чтобы с ним спорили, не смотря на всю утонченность и изысканность манер, – Игорь Станиславович вам докладывал, что при уничтожении растения могут возникнуть определенные последствия, которые могут оказаться хуже текущей ситуации во много раз?
– Я получил доклад Перельмана, – так же вкрадчиво произнес голос, интонация и тембр остались неизменными, но отчего-то казалось, что внутри собеседника пылает гнев – «показалось ли?», – повторяю, вы должны уничтожить растение тем способом, которое я вам передал. Мы должны использовать все ресурсы, что в наших силах, чтобы оградить от такой опасности весь окружающий мир. И мы не думаем, что Зигартус начнет сопротивляться, мы уверены, что превентивные действия уничтожат его.
– Да черта с два ты так думаешь, на самом деле ты хочешь испытать на нас атакующий эффект, чтобы иметь представление о возможных последствиях. На ком же еще это испытывать, если не на нас? – подумал Каменев, надеясь, что до собеседника на этот раз его мысли не дойдут, – Понял вас, принял к исполнению! По окончании операции доложу!
Когда Станислав Эдуардович убирал в сейф трубку спутникового телефона, уверенность в том, что вышестоящее начальство проводит свой секретный эксперимент все больше и больше крепла в нем, – «они полагают, что Зигартус не позволит просто так уничтожить себя и хотят узнать предел его действий, возможные жертвы тут просто не в счет. А в случае совсем нежелательных последствий, закрытый город просто зальют водой, открыв кингстоны Фрунзенского водохранилища смоют все нежелательные следы». Но в одном шепелявый был прав окончательно – Каменев собирался исполнить приказ любой ценой.
Фрунзенск
27 мая 7 часов по Московскому времени
Несмотря на то, что кресло Перельмана занял новый директор института, Каменев позвонил именно ему. Какая цель телефонного звонка? – на этот вопрос он не смог ответить себе, прекрасно понимая, что бывший директор НИИ имени Фрунзе ничем не сможет ему помочь.
– Вы сообщили ИМ о возможных последствиях? – уже зная ответ спросил Перельман.
– Пытался напомнить, но необходимости не было, ваш личный отчет был прочтен, – «лежал на столе в его кабинете, возможно с пометкой о возможном количестве жертв».
– И тем не менее, они решили применить директиву под номером три?
– Именно так, – подтвердил Каменев.
– Ну что же…, – на минуту Перельман задумался и помолчал, – значит они нас взвесили и решили воспользоваться сложившейся ситуацией. Если жертвы уже есть, то чего мелочиться, эксперимент так или иначе нужно продолжать, плохой результат – лучше, чем полное отсутствие результата. На какую дату назначена ликвидация?
– Завтра в десять!
– Завтра в десять…, – повторил Перельман.
– Какие рекомендации мне нужно учесть перед выполнением операции? – «какие меры предосторожности мне следует принять?».
– Ну а какие тут могут быть рекомендации? – с некоторой издевкой переспросил Игорь Станиславович, – возможно я с самого начала переоценил способности Зигартуса, возможно ни к какой угрозе попытка его уничтожения не приведёт.
– Ты не веришь в свои слова, – удрученно подумал Каменев, – ну что ж, спасибо и на том!
– Не за что, Станислав Эдуардович, в данном случае меня благодарить совершенно не за что. Так вы собираетесь выполнить приказ?
– А разве у меня есть выбор? – ответил Каменев вопросом на вопрос.
Разговор с Перельманом не принес Станиславу Эдуардовичу никакого душевного облегчения, с другой стороны, каких слов он ожидал? Решение было принято на другом, вышестоящем уровне и теперь никто не в силах ничего изменить, оставалось бездумно выполнить приказ, надеясь на благоприятный исход событий, – надеясь на чудо! – проговорил он в пустой кабинет.
Естественно, ни о каком сне не могло быть и речи, Каменев молча смотрел в окно, наблюдая как на холсте темного майского неба появляются первые отблески звезд. Ближе к полуночи в ночной вышине, грациозно расправив крылья засиял белый лебедь, упираясь хвостом в Фрунзенскую АЭС. Натренированный годами мозг Станислава Эдуардовича к тому моменту уже разработал план, просчитывая в уме варианты действий, и робкая надежда зарождалась в его душе – надежда на то, что жизнь наладится. Великий город под названием Фрунзенск в своей истории знавал худшие времена, нужно попросту придерживаться твердого плана, с такой мыслью начальник отдела государственной безопасности сидя в кресле провалился в неглубокий, тревожный сон. Но оптимистом Станислав Эдуардович по своей природе все-таки не был и проснулся от мысли, – что-нибудь обязательно пойдет не так!
Предчувствия сбылось, хоть и не сразу, главные звонки прошли хорошо. Первым он позвонил подполковнику Пилипенко и судя по голосу уже не разбудил. Услышав в трубке бодрый голос Бориса Юрьевича, Каменев продиктовал ему семизначный цифровой код, подтверждающий правомерность дальнейших действий и переход воинской части в непосредственное подчинение на неопределенный срок. Услышав про два огнемета и группу подрывников, подполковник не удивился, во всяком случае переспрашивать не стал. Не возникло проблем и с полицейским ведомством, майор Гриценко коротко ответил, – есть!
Как предварительный итог беспокойного утра, в распоряжении Каменева уже была группа военных в составе шестерых человек и старшего офицера, готовых к операции по ликвидации Зигартуса, а также заградительный полицейский отряд. Последнее было обычной формальностью, учитывая тот факт, что спецоперация проводилась на закрытой территории Фрунзенского НИИ.
Проблема появилась после звонка Сотникову, телефон которого неожиданно и предательски молчал. Посмотрев на наручные часы, которые показывали уже половину восьмого по Московскому времени, Каменев решил не фамильярничать и набрал домашний номер. На пятый гудок в трубке послышался раздраженный женский голос, ответивший, что Андрей Иванович сейчас не может подойти к телефону. Фамилия Каменев возымела эффект, Анастасия Константиновна прикрыла ладонью телефонную трубку, в динамике послышались неразборчивые обрывки фраз. Она что, уговаривает мужа подойти к телефону? – удивился Станислав Эдуардович, прежде чем трубка заговорила вновь, – Андрею Ивановичу сильно нездоровится и он, к сожалению, сейчас не может ответить на звонок. На этот раз голос выглядел уставшим и даже… сконфуженным, чего Каменев раньше за этой женщиной не замечал.
В общем-то глава администрации был нужен на экстренный случай, если что-то пойдет не так. Ночью у Станислава Эдуардовича сложился план отступательных действий, но странное, если не сказать больше, поведение Сотникова заставляло его не рассматривать такой вариант. На карте города в районе НИИ была обведена небольшая окружность, диаметром в каких-то пять километров, по мнению Каменева, этого расстояния было вполне достаточно, чтобы надежно обезопасить людей от непредвиденных обстоятельств при уничтожении растения. С учетом того, что исследовательский комплекс располагался у городской черты, жилые дома в этот радиус практически не попадали, заключенными из колонии можно пренебречь. Персонала в институте тоже не будет, об этом его заверил Перельман, но вот больница имени Склифосовского, случись чего – пострадает она. Конечно, можно было объявить общую эвакуацию, заставив на время спуститься в бомбоубежище всех врачей и находящихся в ее стенах больных, но в таком случае начнется паника, а этого допускать нельзя. Станислав Эдуардович при помощи Сотникова планировал объявить учебную тревогу, которая продлилась бы не больше, чем час. Этого времени должно было хватить на завершение операции, но без прямого участия городской администрации запасной вариант был неосуществим.
…
В половине десятого все были на местах – полицейские бесцельно слонялись по территории, хмурые солдаты в пятнистом камуфляже терпеливо ждали приказ начинать. Среди военных выделялись двое мужчин, одетых в ярко-рыжие широкоплечие комбинезоны, отчего головы людей казались карикатурно-уменьшенными копиями человеческих. А парням-то жарко, – подумал Каменев, наблюдая за медленно ползущей стрелкой часов. Удивительно, но у Станислава Эдуардовича складывалось такое впечатление, что среди всех собравшихся нервничает лишь он один. Оставалось надеяться, что его эмоциональное состояние каким-то образом незаметно для окружающих, ибо внутреннее чутье ежесекундно подсказывало, что уже недолго осталось до беды. Что я здесь делаю? – этот вопрос едва не прозвучал вслух, нервы у главы города по вопросам госбезопасности были напряжены до самых краев. Бросив еще один взгляд на циферблат часов, Станислав Эдуардович решил, что ждать больше нечего, – сейчас или никогда! – крутилось в мозгу.
– Капитан, отдайте приказ подготовиться огнеметчикам! – обратился он к старшему офицеру, пытаясь разглядеть эмоции на бесстрашном волевом лице.
– Афанасьев! Марков! Занять позицию!
Поверх объемных балахонов появились ярко-рыжие шлемы с темно-матовым забралом, по которым проплывали летящие по небу облака, что только усилило у Каменева весь абсурд и нереальность происходящего. Огнеметный расчет расположился в тридцати метрах от зловещего растения, а за их спинами выстроились в ряд остальные участники спецоперации, сфокусировав взоры на двух огнеметчиках. Станислав Эдуардович слышал, как позади него весело перешептываются сотрудники полиции, раздался чей-то приглушенный смех. Справа от них, как будто отделяя себя от правоохранительных органов, за ярко-рыжими наблюдала группа подрывников. Военные не смеялись, они застыли с мрачными лицами, молча наблюдая за тем, что сейчас произойдет.
Что я делаю? – в который раз задумался Каменев, рассматривая чужеродное растение, которому через несколько мгновений предстояла мучительная смерть в огне. Он был наслышан о внеземном растении, внимательно изучив подробные отчеты, которые ему ранее предоставил Перельман, но наблюдая теперь за движениями Зигартуса, особист понимал, что упустил всю суть. Ядовито-зеленые змеевидные побеги оканчивались бледно-синими бутонами, каждый из которых ритмично подрагивал, независимо от остальных. У бутонов полностью отсутствовали глаза, или что-нибудь им подобное, но в сознании Каменева крепла мысль, что в эту минуту растение их рассматривает – точно также, как рассматривали его они.
– Оно живое! – с содроганием в сердце понял Станислав Эдуардович, – оно такое же живое существо, как мы! Следом за этим пришли непонятные мысли про бескрайний космос, он смотрел на Зигартус, а видел недостижимо-далекие безграничные миры – планеты, на которых не ступала нога живого человека, в голове проплывали картины сказочной красоты. Оно общается со мной? Неужели оно так со мной общается? – подумал Каменев и тут же в голову закралась другая, предательская мысль, – а может к черту все и доложить о исполнении? Но вместо этого он отдал короткую команду, – Огонь!
– Огонь! – словно рупор повторил капитан Николишин и от двух огнеметчиков к змеевидным побегам, шипя и потрескивая, потянулся огонь.
Удивление, боль, гнев и ярость – все эти эмоции отразились в мозгу. Не в силах выносить подобного зрелища, Станислав Эдуардович плотно закрыл глаза и в ту же секунду почувствовал, как все пространство вокруг него накрывает и захлестывает звуковая волна. Такой тональности не существовало в природе, но каждая клетка его организма отозвалась и завибрировала на этот диковинный, темный зов, отключивший на время все прочие звуки.
Когда гул прошел, Каменев услышал крики, он не сразу сообразил, что кричал кто-то из стоявших рядом людей. За этим криком послышались другие голоса – напряженные, злобные и растерянные. Их перекрыл звучный голос с передней линии, судя по месту, откуда он доносился, это кричал один из двух огнеметчиков, находящихся ближе всех к внеземному растению.
– Товарищ капитан! Командир, я ослеп!
Каменев открыл глаза, боясь представить, что он увидит, но окружающая реальность еще больше поразила его. Один из полицейских схватил за форму своего соседа, слепо шаря в пространстве второй свободной рукой, другие люди топтались на месте, невидящими глазами шаря по сторонам. Их глаза на вид никак не изменились, но движения выдавали, что люди слепы. Оператор огнемета перестал кричать, и сделал шаг в сторону, наткнувшись на второго человека в таком же костюме, как и он, а дальше начался кромешный ад…
Второй огнеметчик, вероятно от неожиданности, повернулся к обидчику и нажал на курок, по направлению к стоявшим сотрудникам полиции метнулся по воздуху огненный столб, мгновенно испепелив человека в ярко-рыжем защитном скафандре. Видимо, струя огня досталась и полицейским, один из них отрывисто крикнув, схватил с плеча табельный автомат и не целясь выпустил в воздух весь рожок. Двоих военных мгновенно скосило, еще несколько мужчин хрипя схватились за живот, уже стрелял в воздух второй полицейский, но его очередь к счастью прошла поверх голов.
– Каменев, Каменев, ты меня слышишь? Что происходит, мать твою?! – капитан Николишин пока еще не поддался панике, но судя по голосу находился уже на грани нее.
Станислав Эдуардович не нашелся с ответом – то, что происходило вокруг он и сам не понимал. И снова в голове он разобрал чей-то голос, скорей не голос, а ментальный приказ, – БЕГИ! – услышало его подсознание и человек стремительно побежал.
Боковая стена корпуса института находилась в ста метрах позади него, а рядом с ней, обещая спасение, давая зыбкую надежду на него, на солнце блестели парадные двери центрального входа во Фрунзенский институт. На бегу он непрерывно думал, что шальная пуля настигнет его в вот-вот, несколько таких просвистели в воздухе, в каких-то сантиметрах разминувшись с его головой. Подбегая к двери он и вовсе не верил в свое спасение, уверенный в том, что она заперта, но немыслимым чудом входная дверь оказалась открыта и Каменев спотыкаясь залетел в вестибюль. И только когда входная дверь автоматически закрылась, а за спиной почувствовался крепкий и надёжный бетон, особист разрешил себе проявить эмоции, вылившиеся в слезы, впервые за много лет.
На улице продолжали гибнуть люди, Станислав Эдуардович слышал крики, но долго не мог заставить себя выглянуть в окно. Когда он наконец сумел взять себя в руки и осторожно выглянул в боковое окно, картина за стеклом повергла в ужас, заставив снова окунуться в хаос бытия. Из двадцати трех человек, вызванных на задание, как минимум четверо уже были мертвы, их неподвижные, замершие тела лежали на асфальте, распластавшиеся в лужах крови. Еще двое военных в скором времени должны были присоединиться к ним – одному очередью изорвало весь китель, второй корчился от боли, по какой-то причине оставшийся без руки. Оставшиеся на ногах бесцельно шарили по воздуху вытянутыми руками и натыкаясь друга на друга в панике толкали товарищей в сторону от себя. Капитан Николишин отдавал подчиненным какие-то приказы, но похоже здравомыслие не потерял лишь он один. Каменев медленно поднялся с пола, собираясь выйти наружу, когда новое зрелище поразило и остановило его.
Растение Зигартус, которое с виду совершенно не пострадало, по-прежнему колыхалось в стороне от людей. Но в какой-то момент его мерзкие стебли перестали подрагивать и замерли неподвижно, устремившись вверх. Над растением появилось тусклое зарево, превращаясь в радугу, изменяя цвета. Ее оттенки постепенно становились насыщенней, пока ореол над растением не приобрел мертвенно-желтый неестественный цвет, и в этот момент бутоны растения одновременно раскрылись, выпуская в воздух белую взвесь. Была ли то пыль или мелкие насекомые, Каменев не видел, но то, как отдельные частицы мелкой субстанции с поразительной скоростью полетели в сторону растерянных, ослепших людей, начальник госбезопасности запомнил навсегда.
Николишин первым ощутил это действие на себе – капитан вскочил с серого асфальта, на котором только-что беспомощно сидел, и принялся расстегивать ворот кителя, а затем судорожно вцепился ногтями в обнаженное горло, в тщетной попытке его разодрать. Со стороны это действие напоминало агонию, заставив Каменева немедленно отстраниться от окна, но не смотреть на такое, человек был не в силах и Станислав Эдуардович замер, боясь поверить своим глазам. Следом за капитаном схватились за горло двое из его людей, а рядом с ними расстегивал ворот молоденький полицейский, на вид не старше восемнадцати лет.
Все закончилось внезапно и быстро – уронив вдоль туловищ безвольные руки, люди неподвижно замерли, являя миру мертвые, лишенные эмоций лица и абсолютно пустые глаза. Они как зомби, – подумал Каменев и в этот миг человеческие марионетки зловеще и медленно повернулись к его окну. За их напряженными, прямыми спинами бутоны Зигартуса продолжали испускать в воздух непонятную субстанцию, похожую на пух.
Леший
27 мая 19 часов 30 минут по Московскому времени.
Олег Махортов стоял улыбаясь, а за его спиной маленькую девочку затягивали плотоядные кусты. Желтый дождевик едва угадывался за шевелящимися камышами, из которых доносился противный и мерзкий мышиный писк.
– Теперь твоя очередь быть заживо съеденным, – говорил, улыбаясь, довольный Олег.
– Моя, – быстро согласился Леший. Это будет по-честному, – подбодрил он себя.
Противные и скользкие живые растения обвивали ноги, впивались в пах. Их многочисленные укусы вызывали покалывание, которое тут же перерастало в нестерпимый зуд. Успеть бы девочку перед смертью вытащить – я должен вытащить, раз Олег успел! – подумал Татьков, хватая ребенка, но дождевик оказался легкий и слишком худой. Прижав к груди бесчувственное тело, он откинул прилипший к голове капюшон. Под ним зияли пустые глазницы иссохшего черепа, в ехидной улыбке скривился рот. Меня заманили, – успел подумать Леший, видя, как позади него и Махортов превращается в облезлый скелет. Последняя мысль держала сознание, – выбраться бы наружу, не хочу издохнуть в этих камышах!
…
– «Проспал ужин», – понял Татьков, пытаясь определить время, сквозь разбитое стекло наручных часов. Непослушные после сна, осоловевшие глаза воспринимали цифры с большим трудом, а не отдохнувший за несколько часов мозг не желал принимать информацию, то и дело пытаясь снова провалиться в мрачное забытье. Возможно он бы так и сделал, но желудок упорно требовал еду.
Подарок бригадира железнодорожной станции до сих пор радовал Алексея, вызывая смутные воспоминания из прежней жизни, прожитой до тюрьмы, надежно спрятанные где-то в глубинах памяти арестованного сознания. Наручные часы заключенным не полагались, но в колонии начальство на такие вещи смотрело широко закрыв глаза.
– Проспали ужин, подъем, мужики! – обратился он к опустевшей комнате, где спали на койках двое уставших соседей, таких же вымотанных за ночь, как он.
Койка Олега Махортова по-прежнему пустовала, товарищи еще не успели осознать его внезапную и необъяснимую смерть. Врачи говорили какую-то околесицу, во всяком случае, так передал комендант. Сам Игнатьев пояснять несчастный случай отказывался, – придёт время – сообщу, – отвечал он.
– Да чего вам тут, братва, не понято? Эксперименты на нас ставят вот и всех делов! – зло бросил Бирюк, когда сообщили про Олега.
Сам же Татьков ничего рассказывать товарищам не стал. Он так и не смог понять, что тогда видел, – или боюсь понять, – иногда думал он.
Его соседи нехотя просыпались и в недоумении терли глаза. За исключением троих заключенных, отдыхающих после ночной уборки дорог, больше никого в комнате не было, не слышен был и топот сапог, раздававшийся обычно из общего коридора, последнее несколько озадачило Алексея. Неясная тишина повисла в общежитии, как будто кроме трех проснувшихся все остальные покинули здание, оставив товарищей мирно спать.
– Который час? – поинтересовался Димка Русланов, занимавший койку возле окна.
– Почти половина восьмого, – ответил Татьков, прислушиваясь к подозрительной тишине, повисшей в коридоре и пытаясь уловить хоть какой-то намек на чье-то присутствие.
– Вот козлы! – в сердцах выругался его сосед Сысоев Николай по кличке Рыжий.
– Козлы! – согласился Димка, – могли бы разбудить нас и на ужин.
– Может они нам выспаться дали, – попытался вступиться за товарищей Алексей.
– Да хрен там! – оборвал его Рыжий, – я жрать хочу, а поспать и после ужина можно!
– Ладно, черт с ними, пошли в столовую, может она еще не закрылась, – вставая с койки предложил Алексей.
Рыжий первым выбежал в коридор и быстро зашагал в сторону лестницы, столовая находилась с другой стороны здания на первом этаже. По дороге он толкал незапертые двери комнат, пытаясь на ком-нибудь проявить свою злость. Невысокий и узкоплечий, с выпирающими ребрами и торчащими ключицами – с виду он был совсем не боец, но характер у Рыжего компенсировал комплекцию.
– Да какого черта, куда все подевались-то? – не выдержал Рыжий, когда и третья комната оказалась пустой.
– Уехали, наверное, на уборку города, – неуверенно предположил Русланов.
– Да очнись, Митяй, время восемь! Какая уборка, если скоро отбой! – Рыжий едва доставал Русланову макушкой до подбородка, но сейчас злобно смотрел на него.
– Хорош гадать, столовка закроется! – утихомирил товарищей Татьков и быстро зашагал по ступеням лестницы.
К его удивлению и на первом этаже стояла полнейшая тишина, которой он не замечал раньше в общежитии – даже ночью по коридору хоть кто-то, да пройдет. Леший уже собирался доложить дежурному по общежитию, что он и еще двое опоздали на ужин и идут в столовую, но стол у входа вызывающе пустовал.
– Курит, небось, с кем-то на улице, – прокомментировал отсутствие дежурного Николай.
Но и на улице дежурного не оказалось, к общему удивлению, там не было никого. Неплотно закрытые въездные ворота зияли предательской темной дырой и никого из солдат наружного караула Татьков возле выхода не углядел, последнее было совсем непонятно, – уж караул-то должен быть?
Чтобы попасть в столовую пришлось огибать корпус общежития и заходить в здание, с другой стороны. Металлическая дверь оказалась запертой, а темные окна говорили, – здесь вас не ждут! Над дверью висела выцветшая табличка с часами работы столового блока, – опоздали, – понял Татьков. Будь он один – ушел бы восвояси, но Колька Сысоев был не такой, нагловато подбоченившись Рыжий шагнул к дверям столовой и с силой дернул их на себя. Дверь открылась без всяких усилий, пропуская людей в темный зал пустующих столов. Внутри витал запах подгоревшего мяса, – не бог весть что, но и это сойдет.
– Интересно, а ее когда-нибудь на ночь запирают или тут можно в любое время прийти и пожрать? – поинтересовался Леший ни к кому не обращаясь, вспоминая, как не единожды ложился спать с пустым животом.
Рыжий первым вошел в темную комнату и негромко крикнул, – есть кто живой? – ответа не последовало и следом за ним в столовую вошли двое других заключенных, неуверенно озираясь по сторонам. Свет решили на всякий случай не трогать, незачем к себе внимание привлекать. На раздаточном столе Рыжий заметил закопчённые чаны и потрогал рукой один из них, – теплый еще, – сообщил он товарищам.
Стопка тарелок обнаружилась в дальнем углу за большой прямоугольной мойкой с подтекающим краном. Выбрав наименее жирную из них, Алексей взял со стола половник на длинной ручке и протянул его Русланову Димке, – держи, Митяй, ты сегодня на раздаче, – попытался отшутиться он.
Тарелка выглядела засаленной и наверно немытой, в лучшем случае ее кто-то наскоро сполоснул, но голод оказался сильней отвращения и Леший молча накинулся на еду. Мяса было много, гораздо больше, чем в обычных порциях, рука Русланова не дрогнула, начерпывая еду. И снова ощущение нереальности окутало Татькова, решительно все после их пробуждения было не так. Пустая комната и пустынное общежитие, открытая столовая и отсутствие солдат. Уж хоть один дежурный-то наверняка должен остаться, даже если где-то случилось ЧП.
– Как думаете, куда все подевались? – как будто прочитав его мысли спросил Митяй.
– А черт их знает! – весело ответил Николай, идущий к кастрюле за третьей добавкой, – «худой, как жердь – как же в тебя столько влезает?»
На улице ничего не изменилось, если точнее – не появился никто живой. Заключенные замерли, переглядываясь друг с другом и тогда за всех решил Русланов, – не нравится, мужики, мне это безлюдье… пойдемте-ка к соседнему корпусу, посмотрим, чего у них там.
Подниматься наверх они не стали, отсутствие дежурного по общежитию говорило все само за себя. Тишина царила и в первом корпусе, пока ее не нарушил Николай, – глядите-ка, чего там лежит у забора? Сапоги что ли чьи-то?
В кирзовые сапоги были всунуты чьи-то ноги, к счастью этого солдата Леший не знал. Человек лежал на земле с раздробленным черепом, а несколько пулевых отверстий зияли в груди, но глаза у убитого были открыты и слишком неестественно выглядели зрачки. Два круглых, бездонных омута, наполненные непонятным серым веществом – как будто глаза слепого человека, но совсем недавно этим человеком являлся солдат. Эта мысль заставила Лешего немедленно вздрогнуть, – откуда здесь взялся слепой солдат?
Неподалеку от первого, обнаружилось и второе тело, леший припомнил, что это сержант, сопровождавший их ночью вместе с Исаевым на территорию Фрунзенского НИИ. Сержант лежал на животе, раскинув руки по сухому асфальту и несколько дырок виднелись в спине.
– В грудь стреляли и похоже на вылет, – прокомментировал картину хмурый Митяй. – Похоже, что эти двое застрелили друг друга, – он указал на первое тело, лежащее чуть в стороне от него.
У первого трупа уже орудовал шустрый Рыжий, снимая с тела автоматный ремень. Ремень зацепился за затылок убитого, и Колька с силой дернул автомат на себя.
– Ты чего? – удивился Русланов, – увидят у тебя эту штуку и будут стрелять.
– Да кто увидит-то? – огрызнулся Николай, – не знаю, мужики, как вы, а я сегодня не хочу здесь подохнуть! – с этими словами Рыжий зашагал в сторону распахнутых въездных ворот.
Вадим
27 мая 21 час 30 минут по Московскому времени.
– Извини, что так поздно, – затараторила мама, – я просто забыла тебе днем позвонить!
– Да ничего, – ответил Вадик, с опаской глядя на проекционные часы. Часы подарил ему дядя Вова на какой-то из дней рождения, они давно пылились в коробке, пока мальчик их по достоинству не оценил.
– Как там тетя Света, – Вадик запнулся, – и ее малыш?
– Все хорошо у твоей тети Светы, кстати, ты знаешь, как они назвали своего малыша?
– Нет, не знаю, – честно ответил Вадик, хотя что-то подсказывало, что он все-таки знает ответ.
– Вадим, – хихикнула мама, – твой дядя Вова большой оригинал!
– Это точно, – подтвердил мальчик и отчего-то на него нахлынула грусть.
Дальше шел ничего не значащий разговор про совпаденья и про всякую подобную чушь. Вадик успокоил маму, что он хорошо питается, – тетя Люба следит за мной. Родители пообещали вернуться на следующей неделе, – скорей всего ближе к выходным, и мальчик облегченно повесил трубку – смешно сказать, но он чуть не зарыдал.
Конечно, он сильно скучал по родителям, но все-таки причина крылась в чем-то другом. Он слышал маму по сотовому телефону, но понимал, что она слишком далеко. На столько далеко, что они, вероятно, уже не увидятся, – эта глупая и детская мысль прочно засела в его мозгу.
Чтобы отвлечься от слез, он подошел к подоконнику и облокотившись на него уставился в окно. Высоко на улице в темнеющем майском небе уже зажглась полная луна. Луна осветила двор и соседнюю улицу, которую кое-как выхватывали из ночной темноты редкие фонарные столбы. Где-то вдалеке выли собаки, создавая непрерывный монотонный гул. По улице медленно проехала машина и осветила дальнюю часть двора. Со стороны пустыря, раскинувшегося за домами, ко двору в обнимку шла парочка подвыпивших людей.
Мужчина и женщина, – понял Вадик, когда они снова показались в свете фонаря. Женщина и мужчина изрядно качались, Вадим не понял кто же из них кого держал, судя по виду, они оба были изрядно выпившие, мужчина кому-то что-то кричал. Самих слов Карасев сквозь стекло не расслышал, но женщина весело помахала рукой, – выглядит она на двадцать лет моложе мужчины, интересно, кто она ему, неужели жена?
К подвыпившей парочке бежал худенький мальчик и на бегу тоже помахал рукой. Знакомые черты проступали в подростке и с ужасом Вадик узнал Пушкаря. Его пробрал внутренний холод от такого соседства, судя по их направлению, эта семья жила в соседнем дворе.
И тут Карасев, который уже собирался присесть у подоконника, чтобы его ненароком не заметил Пушкарь, заметил, как мужчина и женщина застыли на месте, при этом спина мужчины выгнулась в обратную сторону неестественной дугой. Женщина обхватила руками обнаженные плечи отчаянным жестом, как будто пытаясь согреть себя, – «но на улице май, сегодня днем было двадцать семь градусов», – вцепившись в подоконник подумал Вадим.
Одной рукой подвыпившая красотка продолжала обнимать себя в тщетной попытке прикрыть плечо, вторая рука тянула вниз короткое платье, выставлявшее напоказ большую часть стройных ног. Мужчина воротом пиджака пытался защитить от холода уши и его багровое от пьянки лицо неожиданно начало сереть. Метрах в трех над их головами в воздухе мальчик разглядел какое-то облако, может быть оно ему просто показалось, на улице было уже темно. Но он увидел, Как и Пушкарь замер на месте, вытаращив на родителей ошалевшие глаза. Мужчина и женщина крепко обнялись, как будто в попытке друг друга побороть, а затем неожиданно рухнули на траву, где и остались в обнимку лежать. Вовка согнулся, упарившись руками в худые колени и Вадик почувствовал душераздирающий крик, а потом побелевший Пушкарь сломя голову побежал в сторону дома, – да нет, не дома, в сторону пустыря…
Люба
28 мая 8 час 35 минут по Московскому времени.
Утром перед работой Любовь Николаевна успела забежать к Вадиму и вид мальчика ей совершенно не понравился, девушке показалось, что он не спал всю ночь. При этом на все вопросы юноша увиливал, отвечая в общем и ни о чем, – он не просто провел ночь сидя за компьютером, стряслось что-то другое, – поняла она. Но выпытывать из мальчика ничего не стала, бросив перед уходом, – «вечером поговорим».
Выйдя из подъезда, она забыла про свое обещание, заметив скорую помощь в стороне от своего дома, стоявшую ближе к пустырю. В машине сидел уставший Игнат и вид у водителя был совсем неважнецкий, он лишь кивком поприветствовал ее. За машиной над каким-то предметом склонился доктор Мартынов, а рядом с ним двое полицейских застегивали черный пластиковый мешок.
– Что стряслось, Алексей Дмитриевич? – спросила Люба, обращаясь к врачу.
– Вы в больницу направляетесь, Любовь Николаевна? – вопросом на вопрос ответил он, – тогда садитесь с нами, мы тоже туда едем, так сказать, и вас подвезем. Вы же не побрезгуете ехать с…, – Мартынов осекся и перевел взгляд на пластиковый мешок.
– В кабину посадите? – уточнила Люба.
– Влезай, поместимся! – ответил Игнат.
Выезжали со двора они молча, под пристальные взгляды полиции и спешащих на работу утренних зевак. Терпения Соколовой хватило лишь до того момента, пока они свернули на улицу Энгельса и машина не набрала более-менее приличный ход.
– Так что случилось, Алексей Дмитриевич? – снова набросилась девушка с вопросами на врача.
– Замерзли они – вот что случилось, – вместо врача сквозь зубы бросил Игнат.
– Как замерзли? – не поверила Люба.
Ну а как замерзают? – удивился врач, – наступает обморожение, затем следует обморок, а потом наступает летальный исход… ну возьмите же сами и посчитайте учебники, там все изложено, уверяю вас…
– Алексей Дмитриевич, я читала про обморожение, – перебила Соколова слова врача, – но какое обморожение, тем более в мае? Я этого никак понять не могу.
– А вот это уже не ко мне вопрос, – устало ответил Мартынов, – я лишь установил причину и просто констатировал факт. Бежать нам отсюда нужно, – протянул он задумчиво, когда Люба уже не ожидала услышать от него ответ.
– Куда бежать? – скривил губы водитель и добавил в пол голоса, – у меня племянник в полиции служит, говорит, что они собираются город перекрыть…
Всю оставшуюся до больницы дорогу они проделали молча, каждый думал о чем-то своем, а дальше день закипел и разлился, заставив Любовь Николаевну выкинуть все лишние мысли из головы.
На проспекте Маяковского из окна выпал молодой мужчина, помочь ему врачи уже не смогли, поступил один вызов из колонии общего режима, но на вызов отправили уже другую бригаду врачей. Возле памятника Дзержинскому прохожие обнаружили тела двух мужчин и оба задушенных, как потом установила Любовь, но тела лежали таким неестественным образом, как будто друг дружку задушили сами они. Слишком много происшествий случилось для Фрунзенска этим утром и везде ее сопровождали одинаково-хмурые полицейские, отчего-то стыдливо прячущие глаза.
Кирилл
28 мая 14 часов по Московскому времени.
В институте назревало что-то неясное, как точно заметил Борик, – чует мой барометр, Кирюха, что надвигается большой абзац. Кирилл хотел было спросить у товарища, – где он прячет свой барометр, но понял, что не хочет услышать ответ. Что-то непонятное и вправду надвигалось, и началось это неделю назад.
Когда их небольшая группа под руководством начальника лаборатории, к которой был приписан Кирилл, занималась несвойственной им работой, он как-то не задумывался о всех последствиях подкравшейся беды. Да, были жертвы и была полиция, но это выглядело мелко и незначительно, во всяком случае, с его стороны, теперь же все оборачивалось совсем иначе и не заметить подобные перемены было нельзя. Город жил, но жил как-то неправильно, прохожие часто оборачивались и постоянно смотрели по сторонам, при этом стараясь не замечать окружающих, никто никому не смотрел в глаза. Конечно, Фрунзенск и раньше жил обособленно, но за последнюю неделю эта обособленность превратилась в боязнь. И без того постоянно мрачные и хмурые горожане превратились в озлобленных и боязливых людей. Кирилл любил заглядывать в лица прохожим на улицах и сейчас увиденное пугало его, каждый постарел быстро и окончательно, а вокруг людей тихий город сжимался в кольцо.
Но даже не эти причины пробудили в нем мысли о присутствии глобальной беды, все случилось во вторник вечером, когда ему неожиданно позвонил начальник лаборатории.
– Добрый вечер, Кирилл! Очень рад, что застал тебя дома, – судя по голосу, Сергей Аркадьевич и вправду был ему рад.
– Добрый вечер, Сергей Аркадьевич, – немного суховато поздоровался Кирилл, уверенный, что его сейчас вызовут в ночь на работу, а к подобным дежурствам за время свей работы в институте молодой человек так и не привык.
– Вам уже кто-нибудь звонил из коллег и сотрудников? – поинтересовался Беляев, переходя на официальный тон.
-Нет, не звонил…
– Значит я буду первым, кто сообщил вам эту новость! Буду краток, завтра на работу можете не приходить.
– То есть как не приходить? – опешил Неклюев, вспоминая проступок, за который его могли уволить в такой исключительно-короткий срок.
– Прошу прощения, я неверно выразился, – Сергей Аркадьевич опять сменил тон, – завтра институт будет закрыт для сотрудников и любых посещений, вас просто не пустит охрана, если вы все-же надумаете туда прийти.
– А что случилось, Сергей Аркадьевич? – не выдержав спросил Кирилл.
– Да ничего не случилось, обычная профилактика. В общем, следующий рабочий день начинается в четверг.
Кирилл положил телефонную трубку и с удивлением уставился на часы – начальник позвонил ему в половине девятого вечера, один этот факт уже наводил на неясную мысль. Но веселье в голосе, когда он ответил, что ничего не случилось…, – тогда и радоваться нечему, разве не так? Беляев был не из тех начальников, которые радостным голосом сообщают подчиненным о том, что завтра их на работе не ждут. Чтобы как-то развеять свои тревожные мысли, Кирилл набрал номер товарища и тогда Борик и сообщил ему о своем предчувствии надвигающейся беды. Обычно Неклюев-младший не очень-то доверял мнению Борисова, считая его человеком легкомысленным и несерьезным, но во вторник вечером он почему-то целиком и полностью поверил в его слова.
Четверг начался, как обычно – институт снова работал и жил. На въездном КПП сидел молодой охранник, которого Кирилл раньше не видел. Тот взял в руки служебное удостоверение, долго и пристально в него смотрел, после чего разрешил пройти на территорию института и коротко сообщил, – центральный вход сегодня закрыт. На этом все новшества казалось закончились, но после обеда весь персонал собрал на совещание исполняющий обязанности директора Бучневич.
Кирилл снова сидел в актовом зале, его захлестнуло чувство дежавю, а вместе с ним пришла и тревога, что все происходящее не более, чем сон. Правда в этот раз собравшихся было меньше, Неклюев не видел многих своих коллег. В числе прочих отсутствовал и Коля, что вызывало тревогу и было как минимум непривычно, Коммунист подобные собрания никогда не пропускал.
– Ты сегодня Николая не видел? – спросил Кирилл у Борисова, сидящего на стуле рядом с ним.
– Нет, – шёпотом ответил Борик, – тебе во вторник Беляев звонил? Вот и мне звонил, а до Коммуниста не дозвонился и поехал лично предупредить его.
– И что? – поторопил друга Кирилл.
– И не застал его дома, до десяти вечера у него под дверью простоял.
– А ты об этом откуда знаешь?
– Оттуда… Беляев мне после этого звонил, спросил – не видел ли я Коммуниста.
– Ну, может заболел? – предположил Кирилл.
– Все может быть, – ответил Борисов, – но сдается мне, что сидел бы он дома в этом случае, если бы заболел…
Кресло директора занял Бучневич, он как-то с опаской опустился на него, Перельман же расположился на кресле попроще и по расслабленной позе Игоря Станиславовича можно было догадаться, что последний никаких неудобств не ощущал.
– Уважаемые коллеги, вынужден просить у вас внимание, – откашлявшись, начал Федор Владимирович свою речь. – У меня для вас важная информация, прошу каждого из вас выслушать и понять…
На него уставились все работники института, видимо к такому вниманию Бучневич не привык. В зале повисло гробовое молчание, которое нарушил Перельман через несколько тягучих, длинных минут. Видя, что Федор Владимирович потерялся в формулировках, бывший директор Фрунзенского НИИ поднялся с кресла и оперившись руками о письменный стол обвел собравшихся пристальным взглядом, после чего негромко заговорил.
– Проект «Зенит» вышел из-под контроля, более мы не управляем им, – он выждал паузу, пока улягутся невнятные перешептывания, после которой продолжил излагать, – двадцать восемь человек погибли и почти сорок пропали без вести, и эта статистика ухудшается каждый час. На верху было принято решение уничтожить Зигартус, что вчера и пытались осуществить.
По залу прошли нервные вздохи, Левитац возмущенно качал головой. Трое лаборантов с заднего ряда, не скрывая намерений выбежали за дверь, – может быть им стало плохо, а возможно побежали к своим семьям домой. Впервые за два года отъезда родителей Неклюев порадовался, что они сейчас далеко. Игорь Станиславович не обратил внимание на сбежавших сотрудников и тихим голосом продолжил выступать.
– Ликвидация Зигартуса с треском повалилась, есть жертвы среди военных и сотрудников полиции, их я ранее в расчет не брал. У военных своя статистика, хотя они тоже люди, – с тяжелым вздохом закончил Перельман.
– Вы хотите сказать, что всем нам угрожает опасность? – спросил Мочалин с переднего ряда – полноватый блондин приятной наружности, которого Борик за глаза называл «Тихий гей».
– Угрожает и даже больше, чем угрожает! Все мы, простите за выражение, находимся в плену. Город закрыт, бежать больше некуда, а внутри города зарождается новая жизнь. Эта жизнь опасна, но не враждебна для человека, во всяком случае, до попытки ликвидации Зигартуса было именно так.
– Простите, но Зигартус всего лишь растение, не думаете же вы, что он так же разумен, как человек? – Мочалин поборол смешок, подкравшийся к голосу, но при этом так выразительно оглянулся и посмотрел на сидящих рядом с ним коллег, – вы слышали, что сказал Игорь Станиславович? – недвусмысленно намекали его глаза.
Когда бледно-карие глаза Мочалина дотронулись до лица Кирилла, молодой человек начинал думать, что возможно Борик был прав – что-то приторно-неприятное было в этом полноватом, скромном блондине и сейчас эта черта выделялась из несказанных фраз.
– Всего-лишь растение? – повысил голос Перельман, – нет, Филипп Николаевич, это не просто растение, это неизученный ранее внеземной организм. Вы помните, неделю назад в этом самом кабинете я показывал вам фотографии, как от Зигартуса под землей тянутся тонкие нити, похожие на сеть? Так вот, мы исследовали несколько таких «нитей» и по ним проходит слабый электрический ток.
– Это ни что иное, как нейронная сеть! И если на нее смотреть в глобальном масштабе, то она очень похожа на то, как устроен человеческий мозг, – грубо перебил его Филин.
– То есть под нами, – блондин постучал ногой по полу, – сейчас находится какой-то мозг?
– Я не знаю, что находится под вами, Филипп Николаевич, но под всем городом – ДА! – слова Бучневича вызвали эмоции, по залу прокатился сдавленный смех.
– Зигартус разумен, – продолжил бывший директор, – но его разум не укладывается в наше понимание о нем. Мы имеем дело с внеземным организмом, который совершенно непохож… его просто не с чем сравнить!
– И что же теперь с нами будет? – послышался голос, задавший бессмысленный детский вопрос.
– Раньше мы не представляли для него угрозы, теперь, полагаю, Зигартус попытается уничтожить нас.
Слова директора повисли в воздухе, словно сидящие в зале отказывались воспринимать их. Снова послышался шум и тихие перешептывания, никто не решался задать вопрос. Кирилл скосил взгляд на сидящего Борика, тот мял в руке связку ключей. Кажется, все это уже происходило когда-то, на молодого аспиранта снова накатило чувство нереальности и дежавю.
– Гордо закрыт, – продолжал говорить Игорь Станиславович, – и выехать из него вам уже не дадут. Вернитесь домой и закройтесь в квартирах, а те из вас, кто не чувствует себя дома в безопасности, могут перебраться на время в институт. Специально для этих целей здесь оборудован верхний этаж.
Кирилл что-то слышал про жилой этаж в здании, но всерьез эту информацию ранее не воспринимал. Судя по удивленным лицам своих коллег и товарищей, он понял, что об этом не знали и они.
– Каким вы видите развитие дальнейших событий? – на это раз Мочалин и не думал шутить.
– Варианта два, – сказал Игорь Станиславович, – в наш город приедут военные и попытаются всеми силами уничтожить Зигартус. И в конечном счете они одержат над ним верх.
– Или? – послышался чей-то голос.
– Или им это не удастся, и мы все на какое-то время останемся в заложниках тут, – закончил за директора мрачный Бучневич.
– Я бы сказал, что на текущий момент ситуация не достигла критической отметки, – снова взял слово Перельман, – в конечном итоге изменениям пока подвержена только местная флора, может быть гораздо хуже, если начнет манятся и животный мир. Расскажите им о погибших военных, прошу вас, Федор Владимирович, – закончил он, опускаясь на стул.
Казалось, что после всего сказанного Перельманом, сотрудников института уже ничего не могло ужаснуть, но слова Бучневича отразились на каждом, Кирилл это видел в блестящих от недоверия и страха глазах. Пожалуй, этих чувств было поровну, но что-то подсказывало молодому человеку, что в конечном счете победит страх.
– Как говорил Игорь Станиславович, операция по ликвидации Зигартуса потерпела крах. К сожалению, не обошлось без жертв из рядов полиции и военных. Эта информация держится под строжайшим секретом, но я все-таки расскажу вам о них… Врачи сделали вскрытие погибших военных, во всяком случае, некоторых из них. В телах убитых обнаружены внеземные бактерии, поразившие нервную систему и мозг человека, по всей видимости, они попали внутрь через дыхательные пути. Изначально эти бактерии классифицировались, как обычные паразиты, но в последствии выяснилось, что это не так. Это не бактерии, а мельчайшие организмы, прокладывающие в телах своих носителей нейронную сеть, напоминающие ту, что мы видели в почве, – со вздохом закончил Бучневич говорить.
– Иными словами, это нанороботы, которые делают все, что захотят.
– Делают то, что прикажет Зигартус, – авторитетно закончил Перельман.
Совещание закончилось на тревожной ноте, никто из собравшихся не спешил уходить. Каждый думал о том, что будет дальше и что же в этой ситуации следует предпринять непосредственно ему.
– Пошли, Кирюха, нас по домам отпустили, – дернул его за рукав Вячеслав.
Кирилл молча встал и пошел за товарищем, следом за ними нерешительно принялись вставать и другие растерянные сотрудники института. Обреченные и мрачные, – подумал Кирилл. Славка шел молча, направляясь к выходу, Неклюев едва поспевал за ним.
– Ты куда? – спросил он у Борика.
– Домой, – просто ответил тот.
– Так Игорь Станиславович предлагал остаться и жить в институте, как думаешь, не стоит нам перебраться сюда?
– Скажи, Кирюха, у тебя дома есть телевизор? И собственный сортир, да еще и душ! А в институте все это будет общее, хочешь такого? Лично я не хочу!
В словах Борисова была доля истины, о таком раскладе Неклюев подумать еще не успел. Но смутные мысли терзали Кирилла, внутренний голос подсказывал, что сейчас из всего Фрунзенска наиболее безопасен только институт. Чего только стоит охрана периметра, а дома что будет, если кто-то придет?
Борисов как будто бы прочитал его мысли и добавил с усмешкой, – да не дрейфь, Кирилл, сюда мы с тобой завсегда переехать успеем, – похлопал он по входной двери.
Кирилл Неклюев выходил из института еще не зная, что Борисов неправ.
Каменев
1 июня 9 часов утра по Московскому времени.
Город застыл, замерев в ожидании, казалось и время обходит стороной. Электрический свет в кабинете у Каменева горел непрерывно уже несколько дней. За окном темнело и наступали сумерки, отчего вся мебель в рабочей комнате обретала четкие и прямые края, но с восходом солнца все снова терялось, покрываясь завесой, похожей на дым. Дым резал глаза, измученные бессонницей, а в неподвижном воздухе замер едкий запах растворимого кофе.
За окном начинало светлеть, из темноты проступили очертанья деревьев, а ближе к рассвету на стволах появилась зеленая листва. Утро, как утро – ничего необычного, но внимательный взгляд присматривался к мелочам. Обычно в эти ранние часы предрассветную тишину нарушали веселые птичьи трели, а на ветвях одинокой березы, росшей чуть в стороне от окна, весело перепрыгивая с ветки на ветку, начинали свой день задиристые воробьи. Теперь за окном было тихо – ни пения птиц, ни стрекота сверчка. Станислав Эдуардович вот уже третий день не переступал порог своего кабинета, но был уверен, что птицы исчезли по всему городу, не только пропали из-под его окна. Ничего удивительного, все живое стремилось покинуть умирающий город, последнее было вопросом времени, с этим Каменев смирился, восприняв как факт.
Он смотрел в окно, разглядывая двор и сухой асфальт в стороне от него. Вот уже целый час к ряду уставшего человека нестерпимо терзал переполненный мочевой пузырь. Нужно встать и быстрым шагом бежать в уборную, а то он чего доброго напустит в штаны, но перед тем, как покинуть скрипучее кресло, необходимо взглянуть на небо, бросить туда хотя бы единственный быстрый взгляд. Смешно сказать, но на это у могучего Каменева не хватало духу, он сидел, разглядывая пыльный двор.
Наконец, когда боль внизу живота стала просто невыносимой, он набрался храбрости и поднял вверх глаза. На небе застыло проклятое облако, причем висело оно на том же месте, на котором находилось и вчера. Он это видел отчетливо и ясно, сверяясь по пыльной отметке на немытом стекле. Бывает ли такое, чтобы облако третий день не двигалось с места? – размышлял Каменев, рассматривая бледно-голубой утренний горизонт. Облако как будто прилипло к небу, а ночами вместо звезд над головой зияла бездонная, чарующая пустота.
Телефон на столе зазвонил ровно в девять, докладывал главный инженер АЭС, – у нас все готово, Станислав Эдуардович, – услышал он возбужденный бас.
– Отключайте реактор, – подтвердил Каменев и замер с телефонной трубкой в руке. Через две минуты электричество отключилось, в кабинете повисла тягостная тишина.
Трое суток комендантского часа, вступающего в действие с восемнадцати часов, немного снизили передвижение граждан, вопрос в том – что будет теперь? Когда в квартирах не стало воды и электричества, на долго ли хватит терпенья людей? Что-то подсказывало Станиславу Эдуардовичу, он скоро получит ответ на этот вопрос…
Несколько дней тому назад, казавшихся для Каменева теперь целой вечностью, он проводил совещание, собрав еще двух представителей во временный городской совет. Помимо него в кабинете находился начальник полиции майор Гриценко и подполковник Пилипенко, возглавляющий приписанную к Фрунзенску воинскую часть. Вопрос с комендантским часом сомнений не вызвал, к такому развитию событий закрытый город привык, но, – как понимать ваш приказ – любыми средствами пресекать попытки граждан покинуть город? – спросил Борис Юрьевич, глядя в глаза.
– У меня приказ сверху, – не отводя глаз ответил Каменев, пытаясь сохранить начальственный взгляд.
– Мне это понятно, – спокойно ответил подполковник, – но как прикажете информировать солдат? Вы всерьез полагаете, что я отдам приказ стрелять в грудь безоружным людям, которые спасаются бегством в попытке сохранить себе жизнь? А среди них будут женщины и дети, как поступать в случаях с ними, или прикажете тоже стрелять?
– Мы с вами оба давали присягу, попрошу об этом не забывать! – тон Станислава Эдуардовича делался строже, глаза излучали холодную сталь.
– В таком случае, можете привлечь меня к уголовной ответственности, я понимаю, что это саботаж… но такого приказа отдавать не стану!
– Борис Юрьевич, вы сейчас сильно осложняете жизнь и мне, да и людям… ты же понимаешь, что за забором будет специальная воинская часть? Ты понимаешь, что они, как раз, будут стрелять на поражение, если кого-то пропустим мы?
– Стас, – спокойно ответил подполковник Пилипенко, – мои солдаты знакомы со многими из местных горожан. Предупредительными в воздух – такое допускаю, но неужели ты думаешь, что они и правда начнут стрелять в безоружных людей, если даже я и отдам им такой приказ?
Станислав понимал правоту Пилипенко, как понимал и тот факт, что при попытке пересечь границу Фрунзенска, уезжающих людей нужно остановить. На совещании было принято решение заблокировать выезд из города, перегородив дорогу двумя БТР – машины сквозь броню просочиться не смогут, а пешком по лесу далеко не уйдешь. В том же случае, если и эти меры не помогут, военные и полиция должны выстроиться в живой заградительный кордон, стреляя в воздух и призывая вернуться – оставалось надеяться, что эта мера сойдет.
…
Ступени длинного подземного эскалатора скрипя и подрагивая убегали вдаль, растворяясь внизу в непроглядном сумраке, за который не могли заглянуть глаза. Вдыхая запах московской подземки, Каменев понимал, как соскучился по метро. Конечно, он соскучился и по столице, но сильнее всего скучал по быстрым и шумным подземным поездам. Гадая о причинах отсутствия пассажиров, он неуклонно опускался вниз, рассматривая проплывающую мимо рекламу, окутанную в яркие неоновые огни. Под ним предательски провалилась ступенька, отчего Каменев едва не упал.
Проснулся Станислав Эдуардович сидя в кресле и посмотрев на часы с облегченьем отметил, что мирно проспал три часа. За это время ничего не случилось и один этот факт успокаивал ум, – быть может не все так плохо, как кажется? – подумал начальник отдела государственной безопасности, разминая мышцы, затекшие ото сна. Он снова пил растворимый кофе, ощущая легкий и приятный голод, раздумывая – куда бы пойти на обед, когда в кармане брюк протяжно завибрировал сотовый телефон. Звонок начальника полиции майора Гриценко вернул Каменева в реальную жизнь, мгновенно лишив всех приятных иллюзий, верить в которые он уже начинал.
– Станислав Эдуардович, вам нужно приехать! Срочно! Намечается прорыв у южных ворот!
– Через пятнадцать минут буду, уже выезжаю! – ответил Каменев, надевая пиджак.
Поискав глазами кружку с недопитым кофе, Станислав Эдуардович наткнулся на пистолет, выпирающий массивной рукоятью из новенькой рыжей кобуры. Пришлось снимать пиджак и одевать его заново, чертыхаясь, вдевая руку в непослушный рукав, зато тяжелая кобура, привычно давящая на левое предплечье, придавала уверенности и вытесняла страх.
Из города можно выехать только по двум дорогам, одна из которых упиралась в тупик, используемая, в основном, для вывоза мусора, а также железнодорожниками для сопутствующих работ. Грунтовка уводила в карьер, петляя по лесу, кому захочется испытывать судьбу? Вторые ворота открывали выезд на асфальтированную трассу, вне всяких сомнений, основная масса напуганных горожан сейчас собиралась именно там.
Станислав Эдуардович добрался раньше, чем запланировал, городские улицы были пусты, но уже проезжая автобусную станцию он понял, что на этот раз беды не миновать. Десятки автомобилей, а возможно и сотни, перегородили выезд из города, сигналя на выстроившихся в цепь солдат. Военные стреляли в воздух, медленно пятясь к двум броневикам, а на них угрожающе и неотвратимо надвигалась колонна гражданских машин.
На выстрелы в воздух никто из водителей внимания не обращал, перекрывая стрельбу сигналами клаксонов, от чего у Каменева заложило в ушах. На обочине стоял человек с большим громкоговорителем и покраснев от натуги что-то кричал. Видимо для перепуганных граждан и полицейский, орущий в рупор, и дорожная разметка в эти минуты перестали что-либо означать – люди медленно продвигались к воротам из города, не понимая какая опасность за ними их ждет.
Станислав Эдуардович отчетливо видел, как за воротами незнакомый офицер орет в воздух короткие приказы, жестами подзывая своих солдат. В отличии от личного состава подполковника Пилипенко, прибывшие солдаты были укутаны в зеленые ОЗК, а лицо поджарого офицера, отдававшего приказы, было сокрыто под черной маской так, что оставались открытыми только глаза. Каменев понимал, чем все это закончится – перепуганных горожан, сидящих в машинах, отделяет всего метров сто, а затем… Затем солдаты из наружного оцепления безо всяких стеснений начнут стрелять, убивая мирных граждан и городскую полицию, до последней минуты исполнявшую свой долг.
Бегом, как мальчишка по пыльной обочине, не обращая внимание на взгляды людей, Станислав Эдуардович добежал до полиции и выхватил громкоговоритель у Гриценко из рук. Еще не до конца понимая то, что он делает, начальник отдела государственной безопасности принялся карабкаться на ближайший броневик и только на его крыше, основательно отдышавшись, невысокий Каменев поднялся в полный рост.
Передние машины резко остановились, видимо водители заметили его, сзади послышался скрежет металла, но никто на аварию внимания не обратил, все взгляды были устремлены на фигуру мужчины, забравшегося с рупором на военный БТР. Солдаты и полиция из военного оцепления перестали пятиться и смотрели на него, майор Гриценко кивнул с уважением, и Каменев решительно заговорил.
– Люди! Я понимаю, что вы напуганы, но попытки прорыва военного заграждения ни к чему хорошему не приведут! Солдаты, которые сейчас находятся снаружи периметра, при попытке покинуть город начнут стрелять! Вы погибните, а вместе в сами погибнут женщины и дети! Я обращаюсь к вам, задумайтесь, отцы!
Хрипящий громкоговоритель оглушил Каменева, в ушах засел непрерывный звон. Но главное – попытка оказалась напрасной, машины снова двинулись вперед, – они не поверили – понял Станислав Эдуардович, – с другой стороны, чего я от них ждал? Несколько полицейских покинули оцепление, понимая, что дальше им уже некуда отступать. Военные смотрели на своего командира, под натиском машин пятясь назад. Каменев видел по растерянным глазам мальчишек в военной форме – они понимали, что еще несколько шагов и по ним сзади начнут стрелять, – цугцванг, – мелькнуло в сознании и его ладонь нащупала кобуру.
Динамик снова ожил в напряженной руке безопасника, в то время, как другая рука непослушными пальцами расстегивала тугую наплечную кобуру. Слух ещё полностью не восстановился от дребезжащего усилителя и Станислав Эдуардович изо всех сил надеялся, что голосовые связки не дрогнут и предательски не дадут петуха.
– Вы мне не верите? А зря не верите, смотрите, что через несколько минут всех вас ждет! Повторяю, тоже самое случится с вашими женщинами и детьми! Возвращайтесь по домам, если не хотите сегодня умереть!
Дальше случилось, как в замедленной съемке, каким-то чудом Каменев наблюдал за собой со стороны. Его левая рука плавно опускала громкоговоритель, а правая неумолимо-медленно поднимала пистолет. Рука с рупором безвольно опустилась, ударив металлом по затвердевшей ноге, а смертоносное жало пистолетного дула до боли уперлось в поседевший висок.
– Для меня было частью служить в вашем городе! – эти слова были сказаны уже без усилителя и скорей всего превратились в пыль. Раздался сухой щелчок боевого предохранителя, а следом за этим прогремел выстрел. Во всяком случае, я не буду тем человеком, кто затопит город! – подумал Каменев, перед тем, как вдавить пальцем спусковой курок.
Люба
14 июня, город Фрунзенск.
Прошло две недели с тревожного момента, когда по всему городу отключили свет. Вместе с электричеством умерли и насосные станции, снабжавшие квартиры обычной водой, из кранов сначала текла бурая жидкость, но очень быстро закончилась и она. Перед гастрономами выстраивались ежедневные очереди, молчаливые граждане спешили получить свой паек. С продуктами питания пока все было нормально, склады ломились от тонн тушенки и круп – единственный плюс закрытого города, который изначально был готов ко всему, но стоя в очередях девушка замечала, как с каждым днем к магазину приходят все меньше людей. Возможно, это объяснялось отсутствием дефицита – у большинства домохозяек в кладовках имелся солидный запас, но вполне возможно имело место и другое объяснение, которое Люба отгоняла от себя.
Медики трудились всеми силами, все поликлиники и работающие там врачи были перепрофилированы под больницы неотложной помощи, так как госпиталь Склифосовского уже не справлялся под наплывом машин. Сотовая связь оказалась недействующей, а в трубке городского телефона нередко наступала предательская тишина. Бригады врачей дежурили в городе, стараясь посетить наиболее массовые места, но с каждым днем врачей на работу выходило все меньше и меньше, да и водители не всегда выходили на отведенный маршрут.
Игнат приезжал за Любой каждый день ровно в восемь и поздно вечером возвращал домой. В ее бригаду были приписаны двое молодых врачей-терапевтов, что существенно облегчало работу, непосильную для одной медсестры. За две недели работы по выездам Любовь Николаевна насмотрелась всего. Двое мужчин, замерзших насмерть возле подъезда многоквартирного дома, своей нелепостью уже не сильно шокировали ее. Никто не знал, как случалось такое и как обнаружить опасные места, ученые из НИИ выдвигали гипотезы, но похоже и сами не верили в них. С заумных слов и научных понятий девушка мало что поняла – «в городе появились холодные пятна», – именно так охарактеризовали этот феномен ученые мужи. Но никто не знал, как отыскать такие пятна, не ходить же по городу с термометром в руке? И куда исчезали подобные аномалии после того, как убивали людей? Вопросов было много, но решительно ни у кого в городе не было готового ответа на них. Коллектив института заготовил короткую памятку, предназначенную для жителей города и особенно для врачей. Ее содержимое сводилось к простому – не наступать туда, где под ногами находилась трава, избегать прикосновений к другим растениям, будь то деревья или городские цветы. Как утверждали ученые из Фрунзенского института, – для нас пока безопасен только асфальт. В последнее в городе мало кто верил, но больше по газонам никто не ходил.
Вместе с уставшими медиками по городу разъезжали красочные и яркие полицейские патрули, чуть реже сновали машины военных – какое-то время Фрунзенск жил. Один из дней девушке навсегда врезался в память, когда сквозь открытое окно Игнат услышал в городе стрельбу.
Стреляли недалеко на соседней улице и газель скорой помощи повернула туда. За поворотом девушка увидела двух полицейских, один из них кричал что-то в рацию, другой, держа пистолет прямо перед собой, трясущимися руками медленно и редко в кого-то стрелял. Еще двое полицейских лежали на асфальте, при чем у одного из лежащих была затылком вперед повернута голова.
На полицейских шатаясь надвигался мужчина – невысокого роста, но широкий в кости. Его походка выдавала в нем пьяного, а при ходьбе он издавал угрожающий звук, похожий на хрипы или рычание, сквозь шум тарахтящего в машине двигателя девушка этого не разобрала. Молодой полицейский быстро сменил обойму, а затем выстрелил в мужчину еще несколько раз. Одна пуля пролетела мимо, задев витрину книжной лавки и та разлетелась вдребезги, осыпав осколками бордюр тротуара в нескольких шагах позади него, но две другие попали в туловище, Люба видела, как последняя пуля угодила в грудь. Но мужчина не упал и даже не остановился, угрожающе хрипя он изменил направление и направлялся теперь прямо на них, сверля глазами онемевшего Игната, побелевшими пальцами вцепившегося в руль. Его хрипение раздавалось поблизости и неизвестно чем бы все это закончилось для медиков, если бы к ним на помощь не поспешил милиционер. Молодой полицейский подбежал сзади к хрипящему мужчине и прицелившись выстрелил ему в затылок. Хрипун завалился вперед, смешно загребая руками, как будто выдергивая с газона траву, затем ноги дернулись и мужчина замер, оставшись лежать на зеленой траве.
Мужчина был мертв, это сомнения не вызывало, но что-то подсказывало Любе, что умер он не сейчас. Она поспешила к лежащим полицейским, но и тут оказалось, что ее помощь уже не нужна. Один валялся с проломленным черепом, другой лежал со сломанной шеей.
– Чем же он их так? – с удивлением спорил Игнат.
– Кулаком, – выдохнул полицейский, не отводя взгляда с мужчины, убитого им.
– Кулаком? – переспросил водитель с округлившимися глазами, – да неужели можно голову проломить кулаком?
– Да я в него, дядя, две обоймы выпустил, а сдох он только после того, когда я ему в голову попал! – у мальчишки-полицейского подрагивали руки, видимо его тело реагировало на адреналин.
…
На следующий день из их бригады пропал Александр – молодой терапевт, приписанный к ним. Он не вышел к подъезду в положенное время и Игнат решил подняться в квартиру за ним. Через несколько минут раздраженный водитель спустился обратно, сказав, что на стук к двери никто не подходил. Пожилая старушка, выходившая из подъезда, рассказала, что окна Александра Григорьевича находятся с другой стороны дома, как и боковой балкон четвертого этажа. Обогнув жилой дом с другой стороны тихой улицы, газель скорой помощи остановилась на углу. В кустах акаций лежало мертвое тело Александра, к которому уже примерялся пока еще немногочисленный рой мух…
На следующую смену к машине скорой помощи не вышел и Андрей – второй приписанный к бригаде врач. Его квартира находилась на первом этаже старенькой пятиэтажки, и Игнат вместе с Любой долго стучали в металлическую дверь, а потом с тревожными мыслями заглядывали в темные окна первого этажа. За задернутыми шторами ничего рассмотреть толком не удалось, но и входная дверь, и закрытые наглухо пластиковые окна оставляли надежду на благоприятный исход.
Через два дня после исчезновения Александра девушка долго стояла во дворе. Водитель Игнат, пунктуальный и правильный, так и не появился в положенный срок. Протоптавшись на улице до половины девятого, Любовь Николаевна, опустив голову, вернулась домой. Николай Михайлович, встретивший ее на пороге, понимающе обнял дочь за плечи.
– Ничего-ничего, такое случается, за последнюю неделю из больницы пропал не только Игнат. Две машины, дежуривших в Октябрьском районе, вчера перестали по рации выходить на связь. Одна из них потом была найдена, но пустая, без экипажа… и без медикаментов, – добавил он вздохнув. А вторая, так и совсем пропала, ее вообще не удалось найти.
…
Еще неделя прошла в ожидании, что из больницы пришлют новую газель. Любовь Николаевна каждое утро доходила до ближайшего гастронома, где на всю семью по карточкам получала сухой паек, состоящий из консервов и поломанных макаронин, а вечером во двор приезжала вода. Мать готовила на плите, подсоединенной шлангами к газовым баллонам и девушка с содроганием думала о том моменте, который неизбежно наступит потом.
Продовольственные и хозяйственные склады, расположенные непосредственно в черте города, хранили огромные запасы из расчета на несколько лет, только развозить припасы со временем стало некому, это было заметно по резко сократившемуся количеству проезжающих мимо полицейских машин. Утром в пятницу к гастроному не приехала машина с продуктами, собравшиеся люди через время разошлись по домам.
– Чего мы тут ждем? – подзадоривал дядя Вова, тихий алкоголик, живший через подъезд от нее, – забыли про нас и чего нам теперь тут… подохнуть? – продолжал он, разглядывая большое витринное стекло.
На предложение разбить окно и таким образом проникнуть внутрь продуктового гастронома никто из собравшихся не откликнулся, и соседи молча разбрелись по домам. Во Фрунзенске жили законопослушные граждане, но со временем голод потребует свое. Чем все это окончится девушка не загадывала, стараясь жить сегодняшним днем. Положение ухудшилось, когда вечером во двор не привезли питьевую воду, тогда Николай Михайлович поставил вопрос ребром.
– Послушай, дочь, мы с матерью рады, что ты к нам вернулась, но случилось это не в добрый час!
Софья Анатольевна опустила взгляд и энергично закивала, видимо этот разговор ее родители репетировали, потратив на это много времени.
– А как же вы? – не сдержалась Люба, понимая, к чему ведут родители.
– А мы нормально, мы не пропадем! – быстро ответила Софья Анатольевна и нервно улыбаясь, опустила глаза.
– Мы с твоей матерью в больнице работаем и если ты не забыла еще, то я заместитель главного врача! Куда же мы в такой момент отсюда уедем? – спросил сурово ее отец.
– Так ведь и я тоже в больнице работаю, – пыталась девушка настоять на своем.
– Ты наша дочь, – ответила мама, дальнейшие слова поглотил плачь.
– Ты же понимаешь, что находиться в городе сейчас небезопасно, – снова продолжил говорить отец, – а мы с твоей матерью в больницу переберемся, сейчас там собирают весь персонал. Ты когда-нибудь задумывалась о том, что находится на девятом этаже нашего здания? – прищурив глаз спросил он.
Девятый этаж больницы Склифосовского соединялся общим коридором с Фрунзенским НИИ, об этом девушка знала еще маленькой, иногда приезжая на работу к отцу. Но о загадочном назначении такой конструкции она задумалась только сейчас. Видимо, Николай Михайлович прочитал ответ по лицу дочери и доверительно заговорил.
– В институте оборудован специальный этаж для временного проживания, предназначенный для сотрудников НИИ и отдельных врачей. Там имеется свой генератор и новейшая лаборатория, а главное – есть горячая вода. Нам с твоей мамой там лучше будет, не нужно возвращаться с работы домой… Но оставить тебя дома мы просто не можем, поэтому забирай мальчика и уезжай. Его родители наверняка волнуются, – последнее превратилось в решающий аргумент.
– И куда я поеду? Дороги-то перекрыты, – спросила девушка, не надеясь на ответ.
– Бери машину и уезжайте из города, – отец протянул Любе ключи, – попробуйте выбраться через северные ворота, их охраняют только изнутри. Проедете ворота, я думаю, что свои вас пропустят, а дальше по грунтовке вдоль лесополосы. Упретесь в железнодорожную ветку и бросайте машину, дальше только пешком можно пройти. Там идти-то останется чуть больше пяти километров, главное никуда не сворачивайте, идите по прямой. Вы должны выйти к метеорологической станции, а дальше по обстоятельствам, – закончил Николай Михайлович.
Вадим
14 июня, 21 час 30 минут по Московскому времени.
Небо над городом снова начинало темнеть, день медленно угасал, уступая место вечерним сумеркам. По двору пробежала облезлая собака, но внезапно остановилась, замерла и быстро припустила назад. Что могло напугать животное мальчик увидеть так и не смог, как он не вглядывался в оконную раму, – не могла же собака испугаться мертвяка? – размышлял про себя Вадик.
Мертвец появился два дня назад и его появление мальчика напугало буквально до ужаса, долго заставляя прокручивать в голове немыслимую и непонятную для него ситуацию. Мужчин было двое, оба крепкие, высокие и широкие в плечах, очень похожие на бывших спортсменов. Они не спеша переходили дорогу, двигаясь уверенным, ровном шагом. С другой стороны безлюдной улицы, отделившись от угла соседнего девятиэтажного дома, им навстречу вышел причудливый гражданин, на ходу шатаясь и размахивая руками, – напился, наверное, – подумал Вадим, продолжая смотреть в оконное стекло.
Спортсмены заметили мужчину, но направление не поменяли, несмотря на то, что шатающийся мужик теперь находился прямо у них на пути. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров, странный субъект развел руки широко в стороны, как будто намереваясь обнять спортсменов, – или поймать? Выпивший гражданин в грязном пиджаке и не менее грязных, дырявых брюках, – теперь мальчик мог хорошо рассмотреть приближающегося мужчину, согнул ноги в коленях и сжав кулаки медленно двинулся на встречу идущим. Со стороны это зрелище выглядело нелепо, если не сказать больше, – просто смешно. Подвыпивший субъект был на две головы ниже спортсменов, к тому же, в отличии от них он был один.
Видимо, также подумали и двое мужчин, не усмотрев угрозу в низеньком алкоголике. Один из спортсменов вышел вперед и двумя руками с силой оттолкнул мужчину в сторону, видимо не желая драться со своим обидчиком. Но дальше случилось такое, чего мальчик увидеть совсем не ожидал. Более легкий и низенький гражданин, вместо того, чтобы беспомощно отлететь в сторону, остался стоять там, где стоял, а крепкий мужчина, пытавшийся оттолкнуть его, по инерции сделал несколько шагов назад, пока не налетел спиной на своего спутника.
Спортсмен снова подошел к алкашу и на этот раз без замаха ударил его в голову, нанося тому точные и беспощадные удары обеими руками. И снова увиденное поразило Вадима, мужчина не упал и не убежал, он спокойно стоял под градом ударов, а через время ударил и сам.
От удара тело крепкого и высокого мужчины внезапно и резко наклонилось назад, он едва устоял на ногах, а его колени опасливо подогнулись. Второй удар лишил его равновесия и высокий грохнулся головой об асфальт. Его товарищ быстро кинулся в сторону, но тут же вернулся, прихватив два прута, выдернутых их из забора, ограждающего палисадник. Престранный субъект, который не казался Вадику больше выпившим, опустился на колени перед поверженным врагом и занеся руки высоко над головой сомкнул ладони в один кулак. Второй спортивного вида мужчина что-то непрерывно кричал ему, мальчик видел, как он надрывается в крике, но не мог различить слов. Не обратил на крик внимание и грязный мужчина, обрушив на лежащего огромный кулак… По асфальту расплывалась лужа крови, ноги несчастного дернулись в стороны, а его товарищ, бросив свое оружие, быстро убегал от них прочь. Что было дальше Вадик не видел, в приступе ужаса отступив от окна.
Какое-то время он больше не рисковал подходить к подоконнику, проводя время за чтением книг. Тетя Люба приносила еду и воду, мальчик ел и снова читал, засыпая на диване по-прежнему с книгой, а просыпаясь принимался бесцельно бродить по квартире, меряя шагами тесную комнату, пока не набрался храбрости снова выглянуть в уличное окно.
На улице уже лежало два трупа, причем появление второго уже не так сильно напугало его. Нет, это был не приятель спортсмена, и не странный качающийся субъект. Молодой и модно одетый парень, которого Вадик раньше не замечал, прилег на газоне, облокотившись спиной о плакучую иву, неподвижно и бесцельно смотрел в небеса. Не заметив на парне никаких повреждений, мальчик было подумал, что тот просто прилег. Но выглянув в окно спустя два часа, Вадим убедился, что парень лежит на прежнем месте и в прежнем положении, подставив солнцу худое лицо. И ближе к вечеру, выглядывая в окно, Вадик видел лежащего мужчину…
После шести часов вечера, когда солнце зашло, перевалившись за крышу соседней многоэтажки и его лучи перестали бить мальчику в глаза, он смог разглядеть, что мужчина шевелится, нежно поглаживая рукой зеленый газон. На лице лежащего застыла глупая, но счастливая улыбка человека, который обрел свое счастье в этом бренном и непрочном мире, – наверное, с такими улыбками попадают в рай, – подумал Вадик, невольно ежась.
Было что-то еще необычное в этом замершем, неподвижном мужчине, одетым в вареные джинсы и цветастую майку с лицом неизвестного мальчику футбольного игрока. Покрытая татуировками правая рука сообщала всем зрителям, что рок еще жив, было что-то написано и на левой руке. «No gods, no mas», – рассмотрел Вадим надпись, наколотую на левой руке, но остальные буквы исчезали в стволе дерева, как исчезла в нем и кисть левой руки.
Со стороны окна нелепо казалось, что этот парень засунул руку в глубокое дупло, да так и сел, облокотившись о дерево, с улыбкой разглядывая солнечные лучи. Уже понимая, что он зря это затеял, мальчик побежал в спальню родителей и там, ломая ногти принялся открыть заваленный хламом стенной шкаф. Под грудой белья и пустых коробок Вадик нашел то, что искал – морской бинокль, подарок отцу от дяди Вовы, случившийся на сорокалетний юбилей.
Вернувшись к окну, он поднял бинокль и приложив линзы к своим глазам, трясущейся рукой фокусируя видимость на странном дереве и модном парне, застывшем на траве рядом с ним. Ему не показалось, теперь он хорошо видел кричащие татуировки, как видел и то, что на дереве нет никакого дупла. Рука мужчины, по самый локоть, бескровно вошла в древесный ствол, сливаясь с ним в единое целое, отчего мальчика стало мутить. Но прежде, чем он успел опустить отцовский бинокль, его глаза заметили кое-что еще. Ноги хиппи, обутые в красные кроссовки, были повернуты под неестественным углом. Вернее, углов он в них совсем не увидел, худые бедра были свернуты в тугое кольцо, отчего носки его красных кроссовок напоминали головки хищных червей, выбравшихся на поверхность погреться на солнце, дальше Вадим уже не смотрел. Он рухнул на колени, вцепившись в подоконник, приложившись лбом о ребро батареи. Из глаз текли слезы. Может от увиденной страшной картины, а может от боли в ушибленном лбу, он так и не смог это понять.
Ночью его мучили кошмары, как к нему тянет ветви комнатный цветок. Вадик проснулся, обхватив одеяло и бессонными глазами смотрел в окно. За стеклом зияло чистое небо, на которым не было видно ни звезд, ни луны, – луна могла спрятаться за соседним домом, но в таком случае, почему же я не вижу звезд? В таких мыслях он задремал лишь под утро, ему снился приятный сон. Во сне он с родителями был снова на море, последний раз Карасевы туда ездили пять лет назад.
Мимолетное счастье, подаренное сновиденьями, разбилось под тревожный стук в дверь. Проснувшись он подумал, что стук показался, но он послышался еще и еще. Кто-то несомненно стоял за дверью и требовал, чтобы мальчик немедленно открыл ее.
На пороге оказалась тетя Люба, не выспавшаяся, но с сияющей улыбкой на лице. Она принесла мальчику завтрак и молча сидела, пока он ел.
– Как спалось? – поинтересовалась девушка.
– Спасибо, хорошо, – жуя соврал ей Вадим.
– А днем чем планируешь заняться? – не отставала от него тетя Люба.
– Не знаю, – честно ответил Вадик, – рисовать буду, наверное. А может книжки почитаю.
На самом деле рисовать он толком не умел. Фантазия у мальчика была очень развита, но выразить ее на бумаге подросток не мог. Все книги в доме уже были прочитаны, даже любовные романы, которых он раньше в руки не брал. Интернет в городе давно отключили, не было даже электричества, чего уж там интернет. Последние две недели своего пребывания Карасев коротал сидя на окне. Но вчерашние события его лишили последнего, оставив от увиденного неизгладимый страх.
– Я думаю, нужно выбираться отсюда… выехать из города, хоть куда-нибудь, – не глядя на него обронила тетя Люба.
– Ну и куда ты поедешь? – поинтересовался мальчик, стараясь обращаться к гостье, как она просила – на Ты.
– Не ты, а мы! – ответила девушка, на этот раз глядя Вадику прямо в глаза, – я тебя одного здесь не брошу, – как-то по-матерински добавила она.
– Ну и куда мы поедем, ты же говорила, что на дорогах стоят патрули?
Следующие полчаса Вадик разглядывал схему маршрута, нарисованную от руки на журнальном листе. Выехать из города через северные ворота и дальше ехать вдоль лесополосы. Добравшись до железнодорожных путей, им предстояло спешиться и идти прямо, пока не выйдут к метеостанции. Дальше следовал небольшой инструктаж, который мальчик слушал внимательно, не сомневаясь, что все сказанное может очень сильно пригодиться ему. Из всего перечисленного он сделал вывод, что сходить с асфальта небезопасно, в городе нужно передвигаться, следуя улицам или держась поблизости от автомобильных дорог.
– Если все понятно, то собирай вещи, примерно через час я зайду за тобой! – напутствовала его тетя Люба, перед тем, как спуститься к себе.
Собирать вещи оказалось непросто, гораздо сложнее, чем мальчик предполагал. Разложив на диване свой любимый рюкзак и дорожную сумку, он несколько минут непонимающими глазами смотрел на них. Оставлять ценности в пустой квартире было жалко, но ведь всего не возьмешь с собой. В итоге, набив дорожную сумку консервами и крупами, он взял из шкафа запасные джинсы и пару футболок, запихнув все это в объемный рюкзак. В рюкзаке оказался отцовский бинокль, севший мобильник и консервный нож. Но взвесив сумку Вадим понял, что он ее по пешком не донесет. Подумав, он вынул из сумки несколько банок консервированной тушенки и поверх одежды положил в свой рюкзак. Глядя на свой новый настольный компьютер и прочую электронику, мальчик ощутил жалость к себе, – я еще вернусь, мы не навсегда отсюда уходим, – попытался успокоить он сам себя. В дверях показалась тетя Люба и бросив прощальный взгляд на пустую квартиру, к которой он так и не привык, Вадим поплелся вниз за соседкой.
Выходя из подъезда Вадик старался не смотреть на другую сторону, но все же не удержался и его глаза посмотрели туда. Молодой парень частично сидел возле дерева, но большую часть его туловища уже поглотил древесный ствол. Ему показалось, что мужчина шевелится, впрочем, этого он разглядеть не успел. Машина завелась и зарычала мотором, мимо окна замелькали ветви деревьев, которые двигались все быстрей и быстрей.
Возле выезда на Ленинский проспект девушка остановилась, так как впереди образовался небольшой затор. Легковая машина врезалась в автобус, но ни пассажиров, ни водителя легковушки рядом не было, видимо авария случилась уже довольно давно. Тетя люба объехала машины по тротуару, зацепив при этом автобусную остановку правым крылом. Раздался лязг и неприятный скрежет, но все же им удалось выехать на широкий Ленинский проспект.
Машин на дороге видно не было, но нескольких пешеходов Вадик все же увидеть успел. Особенно ему запомнился высокий мужчина, выходящий с телевизором сквозь разбитое окно. Увидев машину, незнакомец вздрогнул и бросился обратно, едва не поскользнувшись на осколках стекла.
– Чудные люди! – прокомментировал Вадик поступок мужчины, – зачем ему нужен телевизор, если в городе электричества нет?
– Он либо дурак, либо оптимист, – согласилась с ним тетя Люба.
Машина медленно и осторожно свернула на перекрестке, поворачивая на ухабистый Фрунзенский проспект. В этой части города Карасев еще ни разу не был и с удовольствием смотрел в окно. Видимо, на какое-то время от дороги отвлеклась и Любовь Николаевна, а потому не успела вовремя заметить шатающегося мужчину, неуклюже выбравшегося перед ними на проезжую часть.
Мужчина громко захрипел и осклабился, обнажая в ухмылке окровавленный рот. Его не напугал резкий звук автомобильного сигнала, грозно прозвучавший в городской тишине, а дальше Вадим на время отключился, стукнувшись виском о боковое окно, – удар был такой силы, как будто на дорогу выбежал не человек, а олень, – теряя сознание подумал он.
Зрение в глазах восстановилось не сразу, мешала боль, засевшая в голове. Вчерашняя шишка от удара о батарею теперь показалось незначительным пустяком. Повернув голову к своей провожатой Вадик увидел, что она лежи лицом на руле, из носа девушки толчками вытекали волны крови, стекая по губам и падая на грудь.
– Тетя Любя, тетя Люба, вставайте! – принялся Вадик трясти ее за плечо.
Девушка всхлипнула и повернула голову, пытаясь нащупать водительскую дверь. Видя, что это ей не удается, мальчик оббежал машину и поспешил к ней на помощь. Весовые категории были не равные, но кое-как им удалось выбраться из дымящегося автомобиля и с трудом сделать несколько шагов вперед. Мужчина, лежащий на асфальте, начал подавать признаки жизни и не поднимая головы снова угрожающе захрипел.
– Бежим, – толкнула его тетя Люба, ловя открытым ртом воздух и шатаясь захромала вслед за ним.
Вадим пробежал не больше ста метров, когда понял, что не слышит сзади себя топающие по асфальту женские каблуки. Он обернулся и увидел неладное – Любовь Николаевна сошла с дороги и согнувшись облокотилась о ближайший ствол высокого тополя. «Нет», – захотел крикнуть мальчик, но вместо звука из горла вырвался булькающий стон. Ладонь девушки уже успела растопить кору, дерево мягко и быстро принялось поглощать руку человека. На лице тети Люби застыла счастливая улыбка, больше Вадик ничем не мог ей помочь. Сорвавшись с места, подросток побежал вперед по дороге, роняя слезы на сухой асфальт.
…
Любовь Николаевна не знала, как здесь очутилась, но она снова видела свой невысокий трехэтажный дом. В этом доме прошла ее юность и все детские воспоминания были связаны именно с ним. Счастливые и беззаботные виденья из памяти вереницей пробегали перед глазами, а в груди разливалось тепло спокойного и беззаботного детства.
За трехэтажным домом находился маленький газетный киоск, в который по вечерам завозили мороженое, а рядом с ним, обещая блаженство и восторг, стояло то, о чем мечтал каждый ребенок – новенький автомат с газированной водой, приятно пахнущий сладким сиропом.
В отличии от убежавшего в ужасе Вадима, девушка не рыдала, она счастливо отдавалась забытью, медленно погружаясь в плотоядное дерево.
…
Он не задумывался куда побежал, ноги двигали мальчика обратно в сторону дома. Ветви деревьев хлестали по лицу, а обувь утопала в хрустящем ковре из мягкой хвои. Одумавшись, Вадим выбежал обратно на дорогу, опасливо оглядываясь по сторонам, – пока еще не все деревья стали монстрами, но тетя Люба такое нашла…
Хрипящего мужчины слышно не было, и он запыхавшись перешел на шаг. В боку кололо, в груди саднило, Вадик был еще тот бегун, но хуже всего беспокоило горло, оно пересохло и требовало воды. Воды у мальчика с собой не было, спасаясь бегством он забыл забрать из машины свой рюкзак. Теперь оставалось только жалеть об этом, его пугала сама мысль снова встретиться на дороге с хрипуном или увидеть лицо тети Любы, последнего он бы точно выдержать не смог.
Он шел по дороге, стараясь не плакать, пока его не остановила внезапная мысль. Вместе с водой в его рюкзаке остались лежать и ключи от квартиры, а это означало, что он больше не сможет вернуться домой. Хотелось кричать или рвать на себе волосы, но вместо этого Вадик сел на дорогу и всхлипывая по-детски безудержно зарыдал.
Лай собак, раздавшийся в стороне от дороги, вывел его из ступора и испугал, хотя казалось, что после случившегося с тетей Любой его уже ничего не могло так сильно напугать. Судя по шуму, собаки лаяли где-то неподалеку, и прислушавшись повнимательней мальчик понял, что рядом находится свора собак. Ничего привлекательного в такой встрече для себя он не видел и поэтому немедленно поднялся с теплого асфальта и что было мочи снова побежал.
Когда ему казалось, что все силы его уже окончательно покинули и он свалится в обморок, стоит ему сделать хотя бы еще один шаг, Вадим услышал, как позади грянул выстрел, а затем послышался душераздирающий собачий визг. Выстрел вернул ногам былые силы, и он не останавливаясь пробежал еще почти километр, прежде чем рухнуть на пыльную тропу.
Вокруг тропы росла трава и деревья, но сил куда-то ползти в поисках асфальта у мальчика не было уже никаких. Впереди него возвышался круг гаражного кооператива, а со всех сторон простирался пустырь. Это место показалось Вадику знакомым, гуляя по городу он уже как-то сюда забредал, – недалеко от дома, – подумал мальчик, снова вспомнив о том, что забыл в машине ключи. Теперь уже и думать нечего о том, чтобы вернуться обратно на дорогу, к тому же, где осталась машина он сейчас толком не знал.
Какие-то крики привлекли его внимание, оглядевшись по сторонам, он увидел двоих мальчишек, махавших ему руками с крыши четырехэтажного круглого гаража. Ребята торопили его жестами, приглашая зайти к ним внутрь, и Вадик, поднявшись, направился к ним.
Пацаны встретили его у входа возле ворот, – и когда они только спуститься успели? – подумал Вадик и тут же похолодел внутри. В воротах стояли Пушкарь с Пузырем и с интересом разглядывали его перепачканные в пыли джинсы…
Кирилл
15 июня, 9 часов утра по Московскому времени.
Еда закончилось довольно быстро, а делать запасы из макарон и консервов Кирилл Неклюев никогда не умел. В последние несколько дней молодой человек питался лишь молоком, да сухими хлопьями, но вчера кончилось и молоко. Как ни крути, а Кириллу нужно было выходить на улицу и делать вылазку в продуктовый магазин. Но это казалось слишком сложной идеей, и он решил перебраться в институт.
Собрав в городской рюкзак свои скудные вещи, которых оказалось всего-ничего, Неклюев задумался о том, что ему еще может там пригодиться и в этот момент в его квартире прозвенел звонок. У двери мелодично пропели птицы, он уже и забыл, что означает этот звук. Видимо, батарейки в дверном звонке еще не сели, и кто-то не поленился воспользоваться им.
Уже открывая входную дверь Неклюев-младший понял, что совершает глупость, он даже не взглянул в дверной глазок. Но вместо грабителей на пороге он увидел небритого гражданина и не сразу узнал, что перед ним Вячеслав. Борик был одет в полинявшую джинсовую карту, на голове красовалась новая кепка и дорогие солнцезащитные очки. От друга сильно попахивало перегаром, а из-под блестящей пряжки джинсового ремня наружу выступал солидный живот.
– Привет, Кирюха, голова – два уха! – обдал его перегаром довольный Вячеслав.
– Да ты никак поправился? – улыбнулся Кирилл, пропуская Борика в свою квартиру и указывая на его солидный живот.
– Поправился, Кирюха, а почему бы не поправиться, раз мы уже скоро месяц, как дома сидим.
– Тебя по талонам так, что ли кормят?
– По каким талонам, у тебя в доме магазин на углу, – Славка махнул рукой куда-то на улицу и подойдя к окну выглянул во двор.
– Ну так магазины же закрыты, вроде, – неуверенно протянул Кирилл.
Борик посмотрел на него, как на полоумного и лишь с укоризной покачал головой, – мол, живут же на свете такие балбесы, и без разрешения плюхнулся на кожаный диван, – Собирайся Кирюха, я за тобой приехал, – развалившись на диване приказал Вячеслав.
– А я как-раз в институт собирался, – усмехнулся Кирилл и в этот момент увидел толстую рукоять черного пистолета, торчащую из-под ремня Славкиных брюк.
– В какой институт, чего мы с тобой там делать-то будем? – отмахнулся от него Вячеслав, – из города уезжать нужно, вот что я тебе скажу.
– А это у тебя откуда? – Кирилл указал на торчащий пистолет.
– Оттуда, – пожал плечами Вячеслав, – в общем, бери вещи и поехали.
Вещи у Неклюева лежали собранными, кроме паспорта, который пропал где-то в глубинах письменного стола. Обнаружить его удалось не сразу, но через время нашелся и он – помятый и скомканный, но все-таки паспорт и парень с удовлетворением застегнул рюкзак.
– А стрелять ты из него уже пробовал? – Спросил Кирилл, отправляясь на кухню, чтобы проверить закрыть ли кран.
– Еще не пробовал, – честно признался Славка и что-то в его голосе было не так.
Когда Неклюев, завинчивая краны в ванной комнате, в зале раздался грохот и взрыв.
– Стреляет! – удовлетворенно констатировал Борик.
– Твою мать…, – протянул Кирилл, – а ты не мог прицелиться во что-нибудь подешевле? – спросил он, разглядывая широкоформатный плазменный телевизор, купленный им не так давно. По центру экрана зияла дыра, от которой во все стороны расползались трещины, украшая матовую поверхность стекла. – Твою мать…, – снова повторил Кирилл.
– Извини, Кирюха, я думал, что с предохранителя не снял, – оправдывался Борик, не пряча улыбку.
Закрывая дверь, Неклюев обратил внимание на подозрительную тишину, сковавшую подъезд. Еще неделю назад он встречал на лестнице своих соседей по лестничной клетке, не всех конечно, но кто-то из них все-же был. Сегодня подъезд казался пустынным, как будто в доме остался один Кирилл. Никто не выбежал на прогремевший выстрел, за каждой дверью слышалась тишина, отчего шаги Борика, отразившиеся от стен подъезда, звучали чужими и неуместными. Напротив подъезда на холостом ходу подрагивал большой черный внедорожник, и Славка направился прямиком к нему.
– Твоя машина? – удивленно спросил Кирилл.
– Теперь моя, – кивнул Вячеслав.
На переднем сиденье скучала девушка, которую Неклюев уже видел вместе с Бориком на свой день рождения, вот только ее имя вспомнить не мог, – Света? Таня? – крутилось в памяти, но казалось, что это было не то. Из динамиков слышалась тихая музыка, а работающий кондиционер приятно охлаждал салон – все те блага былой цивилизации, которые уже начинали таять и угасать. И в этот момент Неклюев-младший согласился с товарищем, – из Фрунзенска нужно было уезжать.
– Какой у нас план? – спросил он Борисова, когда центр города остался позади.
– Доедем до ворот, а дальше по обстоятельствам, – уклончиво ответил ему Вячеслав.
Но до ворот, ведущих из города, им доехать не удалось, дальнейший выезд наглухо загораживала колонна машин. Десятки автомобилей, заброшенные и пыльные, стояли на дороге, на сколько хватало глаз. Обочину перекрывали пожарные машины, оставленные с двух сторон проезжей части, как будто в насмешку над уезжающими людьми. Борисов остановил внедорожник у одинокого киоска, обещавшего горячий кофе и свежие шашлыки. Судя по давно выбитым окнам, внутри киоска уже не было ничего.
– Ну… может оно даже к лучшему… будет проще уехать в случае чего, – произнес Вячеслав, поднимаясь с сиденья и открывая водительскую дверь. Глушить двигатель он не стал, а спрыгнув на землю обратился к спутнице, – Ира, пересядь за руль! В случае чего – разворачивайтесь и уезжайте. Куда угодно, но лучше в институт. Кирюха покажет тебе дорогу, ты главное сильно не гони.
Неклюев заметил, что товарищу страшно, но тот по-прежнему смеялся и шутил. Борик выглядел серьезным и постаревшим, каким-то задумчивым, не похожим на себя.
– Погоди, Слав, – остановил он товарища, – они ведь будут в тебя стрелять, – сказал он, указывая на выезд из города, где за колонной легковушек виднелись башни двух БТР.
– Может будут, а может и не будут, – ответил Славка, вынимая пистолет, – есть лишь один способ выяснить. В общем, ждите здесь, я скоро вернусь.
Он повернулся и зашагал по дороге, протискиваясь мимо брошенных, пыльных машин. Кирилл смотрел в широкую спину и завидовал внешнему спокойствию товарища, с которым тот произнес последние слова, принимая тот факт, что не смог бы сам поступить подобным образом и ругая себя за трусость, что не решился пойти вместе с ним.
– Полиции нет, – проговорила Ирина так тихо, что парень не сразу расслышал ее слова. – Мы живем на Пушкинской, – продолжала девушка, а через дорогу центральное МВД. Сначала они ездили часто и днем и ночью, я постоянно просыпалась от шума сирен… Славка спит, как медведь, а меня вот будили, – сказав последнее она посмотрела Кириллу прямо в глаза. – А последние три дня в полиции было тихо, никто не приехал и не уезжал, мы со Славой по очереди дежурили возле окна. Потом он пошел туда и вернулся с пистолетом, а теперь…, – девушка не закончила, по ее щеке прокатилась слеза.
Она за него и правда волнуется, – понял Кирилл и отвернулся, чтобы не видеть ее полные боли, печальные глаза. И только теперь молодой человек обратил внимание, что вся улица была завалена человеческими телами, которые он раньше почему-то не замечал.
Мужчина и женщина лежали возле киоска, вывеска которого обещала шашлыки. На одежде виднелись пулевые отверстия, в открытых глазах молодой женщины застыл неподдельный, гипнотизирующий страх. Чуть в стороне из-под кузова «нивы» торчали ноги в белых носках. На правой ноге виднелся сандалий, вторая нога оставалась босой. Размер обуви не оставлял сомнений, – детские ноги, – подумал Неклюев.
Борик вынырнул откуда-то сбоку, его не заметили ни Ира, ни Кирилл. Оба вздрогнули, когда дверь открылась и в салон внедорожника заглянул Вячеслав.
– Собирайте вещи, чего расселись? – хмуро обратился он к товарищам.
– Военных там нет? – переспросила Ира?
– А что там есть? – присоединился Кирилл.
– Военных нет, а остальное сами увидите, – ответил Вячеслав, хвата свой рюкзак.
Кирилл быстро догонял своих спутников, стараясь при этом не отрывать взгляд от земли – тело маленькой девочки укололо сознание гораздо сильнее, чем он ожидал. И все же он вернулся, чтобы заглушить двигатель внедорожника, а подумав снова вернулся, чтобы бросить на переднее сиденье ключи. Этим-то он и отличался от Борисова, действуя в угоду обществу и поступая в ущерб себе.
Нагнал своих спутников Неклюев только у выхода, те уже успели на несколько шагов удалиться от ворот. Два БТР, загородившие выезд из города, выглядели заброшенными, как будто стояли здесь уже очень и очень давно. На борту одного броневика виднелась ржавчина, а колеса другого до половины просели в грунт. Но не военные машины в этот момент поразили Кирилла, его ужаснул окружающий вид.
Лес за забором выглядел непомерно большим и нехоженым. Тяжелые, покрытые иголками сосновые ветви в некоторых местах свисали до земли, а асфальтированное покрытие подъездной дороги, подпираемое лесом с двух сторон, сильно растрескалось и заросло сорнякам, тянущимися к небу сквозь омертвевший асфальт. С некоторых ветвей свисали сети из желтой паутины на столько густой, что Кирилл уже не мог рассмотреть, что находилось за ней. Из-за этих исполинских косматых деревьев и паутины, покрывающей древесные стволы, лес казался враждебным и чужим, как будто за забором пронеслись не недели, а минуло не менее миллиона лет.
– Ну, вот мы и выбрались…, – заметил Борик.
Эпилог
Двое подростков грелись возле огня на крыше многоярусного гаражного кооператива. Из костерка в воздух вился лёгкий дымок, щекоча глаза ароматом запечённой картошки.
– Как думаешь, люди еще где-то остались? – спросил у Вадима прыщавый Пузырь, похудевший за месяц до смешного размера.
– Не знаю, – честно ответил приятель, но тут же добавил, – думаю, где-то остались.
– Вот бы нас кто-нибудь из них обнаружил, забрали б к себе… вот был бы кайф! – глядя в небо мечтательно протянул Сережа.
Вадим не ответил, рассматривая внизу трансформаторную будку и толстый кабель, опускающийся к ней. Его этот провод бы точно не выдержал, а вот Пузыря скорей-всего да. «Но он не полезет», – подумал мальчик, увидев, как съежился его друг. После смерти Пушкаря, в которой теперь никто из них больше не сомневался, Серега осунулся и поник. Он начал бояться каждого звука, вздрагивая каждый раз, когда на дороге хрустела ветка или ветер трепал газетный листок.
Две недели назад по дороге мимо гаражей прошел высокий, небритый мужчина в синей телогрейке, держа автомат на своем плече. Мужик улыбнулся, заметив детей, засевших на крыше, и приветливо помахал им рукой. Они не ответили, и незнакомец достал из заплечного рюкзака небольшой сверток, разложил его содержимое на асфальте, а рядом поставил бутыль с водой. Снова помахав подросткам рукой, в этот раз уже на прощанье, мужчина поправил на плечах свой объемный рюкзак и быстрым шагом направился дальше по дороге, внимательно глядя себе под ноги и осматриваясь по сторонам. В промасленной бумаге оказались бутерброды с мясистым салом, а в пластиковой бутылке блестела самая настоящая питьевая вода. Ничего вкуснее мальчишки уже давно не ели, добытая вода испортилась, а найденные в гаражах консервы подходили к концу.
Неделю назад мимо гаражей проехал военный внедорожник, но не остановился, сидящие в кабине просто не заметили их. Вадим хотел выбежать и помахать людям в форме, возможно это был единственный шанс. Теперь мальчик жалел, что не сделал этого, но в тот момент его неожиданно остановил Пузырь, – не нужно, Вадик, – попросил он умоляюще, а видя, что просьба не действует, сложил ладони на уровне груди и опустился перед другом на колени, – пусть уезжают, – повторил он. И внедорожник уехал, а мальчишки остались, одинокие и потерянные в городской глуши.
Где-то в глубине души Вадим разделял опасенья Сереги, отчасти поэтому и упустил свой шанс. Шанс сбежать с опостылевшей крышей, превратившейся за месяц в его дом, – да нет, не дом, ставшей для них целым миром, ибо на улицу никто из ребят уже несколько дней не рисковал выходить.
В субботу вечером они увидели первые тени, застывшие над травой у ворот гаража. Тени пугали детей до ужаса, пробуждая в сознании неведомый страх, – что может быть страшнее бесформенной массы, зависшей в воздухе чуть выше земли? Но хуже всего было то, что тени двигались, их осмысленные движения не ускользали от глаз. По окраине пустыря пробегал подросток – лет пятнадцати с виду, чуть постарше ребят. Две тени двинулись наперерез бегущему и настигли его в какой-то момент. Вадим видел, как одна из теней прошла через парня, видел, как открывается в беззвучном крике щербатый рот. Паренек задергался, как будто в конвульсиях, и повалившись на спину засучил ногами по земле, кромсая пятками дорожную пыль. Движенья становились быстрей и нервознее, пока несчастный совсем не затих. Ужас сковал подростков на крыше, они боялись двигаться, боялись дышать. Потом тени исчезли и пропали на время, а в субботу вечером появились опять, повиснув в воздухе у ворот гаража.
Они оказались запертыми на крыше четырехэтажного круглого гаража, но больше всего их терзало неведенье, – может ли подняться на крышу тень? С той субботы Пузырь стал неразговорчивым, Вадим несколько раз замечал, как его товарищ тер кулаками свои измученные слезами глаза, – ну и сам виноват, нужно было выбежать навстречу машине, тогда бы военные наверняка забрали нас! Но и тут он понимал реакцию друга, они уже видели похожий джип.
Машина остановилась с краю карьера, мальчишки с трудом смогли разглядеть людей, которые вышли из нее. Трое мужчин, вооруженных автоматами, вывели из машины еще двух человек. Мальчикам показалось, что те последние были одеты в форму военных, но поручиться за это они не могли. А дальше грохнули автоматные выстрелы и два трупа скатились в овраг…
– Послушай, Серый, я сбегаю в город, возможно там кто-нибудь уцелел!
– А если там никого не осталось? – заныл товарищ, и снова принялся тереть глаза. В последние дни он их тер постоянно, отчего глаза покраснели, а под ними появились темные синяки.
– Если никого не осталось, то вернусь обратно, – просто ответил на это Вадим.
– А если остались? – прорыдал Сережа.
– И если остались, тогда тоже вернусь!
– Ты меня здесь правда не бросишь? – Пузырь заискивающе заглянул другу в глаза.
– Конечно не брошу! – пообещал Вадик, и чтобы ответ прозвучал более убедительно, улыбнулся и похлопал товарища по спине.
Выход из ворот теперь стал опасен, и Вадим придумал для спасения другой путь. Из буксировочных тросов, найденных в машинах, он связал веревку, ведущую вниз. Длины веревки с трудом хватало, чтобы спуститься на землю, рискуя сломать себе ногу при падении с высоты. Но иного выбора у него просто не было и вопреки здравомыслию, он решил рискнуть.
Пузырь наверху придерживал веревку, завязанную узлом за бампер старенького «жигуля» – не слишком надежно, но хоть какая-то страховка, – примерно так рассудил Вадим. А еще Серега присматривал за тенями, готовый предупредить товарища, если они двинутся, направляясь к нему.
Подошвы кроссовок громко стукнули по сухому асфальту, от пяток и до колен прокатилась боль. Мальчик замер, прислушиваясь к звукам улицы, и стиснув зубы, закрутил головой по сторонам. Не увидев опасность, он нервно выдохнул, и хромая побрел по дороге, направляясь в сторону жилых домов. План был прост – разжиться припасами, во всяком случае, запастись питьевой водой и двигаться из города в сторону выезда, Вадим был уверен, что его уже давно никто не охранял. Возвращаться обратно он не собирался, безо всяких сожалений оставляя на крыше одинокого Пузыря…