Жизнь прожить – не поле перейти

(пословица)

 

Они шли по занесенной снегом дороге, по которой когда-то ездили зимой и летом, а сейчас, оказавшись не нужной,  она просто-напросто зарастала, остро кололась и  нагло стегалась низкорослым кустарником ивняка  вперемешку с ольшаником. Еще, наверное, через год иль два, все здесь займется непролазным дремучим лесом, и кто не знающий  вовек не скажет, что тут когда-то  ходили тележные колеса и скрипели полозьями лошадиные сани.

Первым  на широких охотничьих лыжах  выруливал Степан, отмахиваясь руками от веток кустовняга, которые, больно царапаясь, цепко лезли в лицо, а следом за ним, по проторенному следу сейчас уж едва поспевая,  тащился и Илья. Этот стоял на еще старых школьных лыжах, которые были намного хоть и уже, но заметно легче. Хоть немногим, но он все же перед родным братом выгадал. После второй оставленной далеко за спиной деревни Илья почувствовал сначала слабость в ногах, а затем  и ломоту во всем своем теле. И только позже он понял, немало удивившись, правда, такому обстоятельству, что заболел. Так сразу и на ходу. Невольно выходило, что единственные лыжные палки в руках, и готовая братова лыжня, оказались для него в данное время, весьма как кстати. Илья крепился до последнего шага, и когда только в глазах  совсем потемнело и что-то непонятно жуткое  перехватило, будто прервало дыхание, он только и остановился и окликнул негромко  заметно убежавшего вперед Степана.

– Ты что?- притормозив,  повернул тот к нему раскрасневшееся от ходьбы и морозца  лицо.

– Заболел я, братуха,- обреченно выдохнул Илья, и оперся грудью, будто упал, на подставленные лыжные палки.

– Ну, ты даешь, однако?-  больше удивленно, чем рассерженно, обронил Степан и,  медленно  развернув лыжи,  подъехал к тому.   – Да у тебя жар. Не иначе к сорока тянет,- вытянутой  из рукавицы  рукой он дотронулся до его горяченного неширокого лба.

– Скажешь тоже.  C чего бы вдруг?-

– С селедочки. Я то кусочек один съел, а ты пока не все,- усмехнулся, на него глядя, Степан.

Илья только и вспомнил ту селедку, с которой он действительно так

насолонился, что почти полночи хлестал из деревянной  кадки ковшиком с

вечера принесенную сводящую зубы ключевую  воду, отдувая  в сторону попадавшиеся в рот мелкие и колкие льдинки. Даже уснув, и то просыпался,  чтоб хлебнуть.  Вроде как и не голью ел, а с наваренной картошкой,  да в прикуску с хлебом, а вот на тебе, как  дело обернулось.

– Может, и с ней, – хоть и не совсем уверенно, но согласился он.     Убрав в шерстяную рукавицу начавшую стыть руку и нервно покусывая то нижнюю,  то верхнюю губу, Степан вначале озадаченно посмотрел вперед, куда им предстояло идти, потом назад,  на то расстояние, что они прошли, а сейчас

просто стоял в задумчивой неопределенности. Сколько он не прикидывал, а

дальше им идти выходило намного выгодней, потому как ближе, чем

 

 

 

возвращаться обратно в деревню.

– Да дойду я, братуха, дойду,- понуро глядя на его молчаливую маету, не совсем уверенно заверил  Илья. Сейчас, немного постояв и отдохнув, он вроде

как и раздышался, да и с ног какая-то каменная придавленная усталость куда-то неизвестно подевалась. Одного только он не знал, на сколько времени такого  облегчения ему  хватит.

– Точно дойдешь?- даже переспросил  неожиданно повеселевший Степан.

– Да дойду я,  дойду. Тем более, у нас и выбора нет. Назад километров десять, а вперед, наверное, два и осталось.

– Немного, действительно, шапкой докинешься,-  глянув в белеющую снежную даль, сросшуюся по горизонту с небом, согласился с ним Степан.

– Да и лошадь я боюсь, не забрал бы кто.

–  Лошадь. …  Да кому она в наше время особо надо. Сейчас ни людей, ни деревень, – вздохнул как о чем-то потерянном Илья. Невольно вспомнив проеханные ими такие  деревни, в которых ни отдохнуть, ни обогреться. Одни лишь заколоченные крест накрест окна, и больше ничего.

– Это верно. Отдохнул, тогда пошли,- Степан с готовностью  встал на прежнюю лыжню. Хоть он и согласился с братом, но на самом же деле торопился, боялся опоздать. Раз старую ухайдакали, то без новой лошади им не жизнь, а пропащее дело.

– Сильно только не гони,- просит его лишь  Илья. – Хоть поговорим  о чем нибудь. Разговор-то от болезни  отвлекает.

Брат, поправив на голове съехавшую на бок серую кроличью шапку, только посмотрел с пониманием, но ничего на это не ответил. Они поехали дальше. Один вынужденно сдерживая ход впереди, другой не желающий сильно отставать и быть  уж совсем обузой,  как мог, так и поспешал сзади.

– Тебе старую-то лошадь Нацию жалко? – через время, чтобы как-то

отогнать, вновь начавшуюся наваливаться  слабость, поинтересовался  Илья       у брата.

– Да и не знаю, что уж теперь?- неопределенно пожал плечами тот,   шевельнув старым овечьим полушубком.

–   А мне жалко.

В уши  Ильи, когда он, бывало, задумывался о прежней лошади, почти всегда влезал тугой и гулкий звук ружейного выстрела, который и оборвал тогда ее  мучения. Вот и  сейчас, будто, он его вновь  услышал. Это брат родной в ту пору  постарался. Вложил ей беспомощно катавшейся на подстеленной соломе  ствол в ухо, да и громыхнул,  много не раздумывая. И только сейчас, заболев сам, он и подумал, что она, может, и поправилась бы, встала через определенное время на ноги, если б не сунулся к ней тогда Степан со своей одностволкой. Вот об этом-то он и поведал ему, ускорив шаг, и едва не наехав на хвосты его лыж.

– Чего это вдруг?- приостановившись, покосился Степан.  Он всегда хоть не надолго, а останавливался, не мог говорить через спину, хотя бы самым краем  глаза, но охватывал взглядом собеседника. Но Илья не отозвался, лишь

вздохнул молча.

***

Ему вспомнилось  начало прошлой зимы. Нарубленный ими еще по голу, далеко до снега, олешняк в вязкой  болотине. И что их занесла  туда нелегкая, как будто места другого не было,  он даже сейчас, и то не мог взять в толк. Это раньше, когда деревня людьми, будто муравьями,  кишела, то у каждого своя дровяная ухожа имелась. А сейчас-то, если их на зиму только двое и оставалось, руби, где хочешь, никто ни в ругань, ни в драку не полезет. Видно, соблазнились они все-таки кучными островками средней толщины  ольхового длинномера, из трех четырех  поваленных  деревин которого сразу же верный лошадиный воз выходил. Спорчее не придумаешь.  Как подморозило  чуть да кочки небольшим снежком подпорошило, и запрягли они расцветшим до самого донышка  тем  утром  Нацию, старенькую доживающую свой век лошаденку, которая досталась деревне в наследство еще от прежнего  совхоза. До самой своей смерти за ней все ходил  восьмидесятилетний Семен Родионович, ну а как старика не стало, то перешла лошадка, невольно, братьям, Илье да Степану.

За ездового сидел Илья, а брат беспечно полулежал на сене,  толсто разостланном по доскам саней,  держал во рту и покусывал высушенный летним солнцем  клеверной стебель.

-А ну давай, шевели ногами. Вот я тебе сейчас задам перца, – изредка  Илья хоть и  лениво, но понукал Нацию, подстегивая ее вожжой по впалому боку. Лошадь на время прибавляла, как бы, шага, а потом опять упрямо сбавляла ход. В общем, шла так, как ей больше всего нравилось.

– Прут надо,- подсказал Степан, с праздным видом поглядывая то на дорогу, то на нескошенные поля вокруг, с прибитой снегом до самого низа травой.

-Не надо, это я так, для порядка только,- нехотя отозвался Илья,  жалея и лошадь, и ее наступившую старость, – поспеем. Гонки-то нам ни к чему.

Вскоре завиднелся и обсыпанный снегом лес, в котором  большим костром дыбился  и расползался в стороны брюхатой бабой штабель заготовленных ими  дров. В болотину они въехали легко, без особых  на то приключений, а вот обратно, нагрузившись, в одном месте Нация все же провалилась в вязкую топь.  Вначале задними, а потом уж и передними ногами. Не  выдержал, однако,  хрустнул и надломился под ее тяжестью еще тонкий, не набравший  полной  мощи лед.

– Ух, ты, кукла чертова,- глядя на нее, внезапно увязшую в болотной осоке,  рассвирепел неожиданно Степан, будто кобылка  в чем-то перед ним,  вдруг взяла, и  провинилась.  Он  все-таки словчился, быстро и проворно  выломал из ивового куста длиннющий  прут, видно давно у него на такое дело руки чесались, и безжалостно хлестанул с боку со свистом ее несколько раз по хребтине. Кобыла  бедная, тяжко, как человек, охнув, все же дернулась немного вперед,  но  на поверхность так и не вышла, а только глубже и обреченней осела вниз.  Брат еще, может, не раз лупанул  бы ее прутом в сердцах, который и так

оставил  не один  по-змеиному  изогнутый след на ее  красноватой коже, но Илья его остановил,  заслонил телом шумно и загнано  задышавшую Нацию.

– Зря это все.  Пустое  занятие,- проговорил он трезво и рассудительно и,

постояв так, дав брату время остынуть,  шагнул к возу.  Освободив веревку, стал  раскидывать в стороны повалившиеся с  дровней увесистые поленья.

Глядя на него, нахмурясь,  хоть и  не совсем охотно, но Степан тоже взялся помогать. Но даже пустые, освобожденные от дров сани,  Нация,  как ни старалась, но ни стронула с места. Илья  даже сам  легко качнул их с бока на бок.  Человек сдвинул, а обессилевшей в конец лошади было уже не взять.

–  Ну что, распрягать надо,- со знанием дела, больше связанный с сельским хозяйством, чем Степан, сказал Илья брату и стал рассупонивать ставший леденеть хомут. Но и пустую, высвобожденную из дровней лошадь они и то напонукались, пока не выгнали за елки на сухое и твердое место.  Сейчас же она, стоя далеко от топи,  судорожно и нервно подергивала грязными по брюхо ногами, всхрапывала и все никак  не могла успокоиться.

– На-ка, пожуй,-  Илья, расчувствовавшись,  принес и положил перед ней  большую охапку сена.  Пока Нация неспешно хрупала, они вдвоем,  хоть и с натугом, но  притащили сани к лошади, потом также с передыхом перетаскали и обложили на прежнее место дрова, и только по-новому накрепко увязав воз, запрягли вновь кобылу. Немного отдохнувшая, она тут же, сходу, с какой-то только ей ведомой злой силой сдернула наконец-то  сани, хоть и медленно, а,  упрямо натужившись, вытащила  воз на твердую дорогу.  А ездоки уж на ходу, не останавливая ее,  один по одному запрыгнули на дровни. Больше они уже в тот день в никакой лес не рискнули ехать.  Решили ждать более крепких и затяжных морозов. А на следующее утро, однако, Нация  почему-то не встала.

 

***

– Ты чего ружье-то не взял?- спросил вдруг Илья у брата

– А зачем оно мне?- удивился тот, – ведь не на охоту и идем.

– А ты б и мне, как лошади, бабахнул бы в ухо. Я ведь тоже заболел,-               совсем уж наехав на лыжи Степана, этим невольно остановил он, брата.

– Ты чего, это, совсем того?- тот с силой выдернул, было зажатые лыжи, и покрутил рукой в рукавице у своего виска. Потом только, видимо, вспомнив о его болезни,  сдернул   рукавицу и снова рукой охватил ему лоб.

– Э, а ты совсем горишь, брат,- сочувственно  проговорил он.

– Весь не сгорю,- усмехнулся нехотя Илья.

Жар действительно бил ему в виски, жег глаза, в которых мерк и качался свет. Может, действительно, в каком-то непонятном бреду, хотя он прекрасно и

понимал настоящее и наговорил он чего-то лишнего. Сравнил человека, с какой никакой, а скотиной. Ведь и  раньше с животными много не чикались. Чуть что и на скотобойню везли, а лазаретов для них отроду никаких не бывало. Только в прежнюю пору их был не один десяток,  и выбывшую из строя заменяла другая лошадка, а в их положении, без всякой замены,  они в прошлую зиму остались и без единственной лошади и без дров. Мерзли, тянули, как могли, старыми.  А сейчас,  в наставшие холода, если они срочно не возьмут лошадь,

им просто будет не выжить.  И так дворовых построек в их  ограде  никаких не осталось, последней сожгли уличную уборную. Так что по малому  желанию они ходили за стену крыльца, ну а по большому на пашню огорода.   А в самом доме было только четыре угла, с которого не начни пилить, по – любому  строение  развалится.   Куда ж им тогда вообще будет присунуть голову.

– Что же мне с тобой делать-то, а?- спросил Степан у брата,

призадумавшись. Не летом ведь,  не положишь под кустик полежать и его

возвращения дождаться. – И до деревни совсем с ноготок  осталось,- добавил он расстроено.

Они оба знали, что за закиданным снегом взгорком, в низине которого остановились, и будет именно та деревня, куда они все время  и пробирались. Бывали братья там однажды, правда, давно. Только зачем, сколько Илья ни старался, как бы ни напрягал память, но так и не мог вспомнить. Даже поинтересовался у Степана, но тот лишь отмахнулся, считая это вовсе не главным.  В  этой лесной глухой деревушке и раньше, в хорошее живое время, и то  набиралось не больше десяти дворов,  а сейчас, вообще, ему было непонятно, кто там жил, да еще и с лишней лошадью.

– Дойду уж теперь,- успокоил и себя, и брата Илья. – А ты хоть деньги-то не забыл, барин?

Так он, бывало, называл Степана, за то, что тот носил доставшийся ему отцовский, и не новый, но довольно таки крепкий еще овечий полушубок, а сам Илья куктался  в синей,  хоть и не старой,  но фуфайке.  Второго полушубка ему не нашлось.  Да и утонул бы он в нем, пожалуй. Брат был намного выше и крепче, а Илья заметно ниже и тоньше. Хоть и родились они от одной матери и от одного отца, но и характерами, да и телосложениями выдались разными.

– Как это забыл,- опешил неожиданно  Степан и расторопно прыгнул рукой на грудь, в глубь полушубка. – Здесь они, желанные,- заулыбался он через время довольно, нащупав их в верхнем, застегнутом даже на пуговицу под свитером, кармане рубахи. – А то ты до смерти испугал. Такую дорогу б и зря. Сейчас не в прошлые  годы,  на  честное слово никто  не поверит.

– А сколько хоть взял?- только и поинтересовался Илья. Он в денежные дела брата особо не лез.  Своих у него денег никаких на руках  не было, если не считать тех, которые оставлял ему на пропитание Степан.  И чего ему было  с пустым карманом туда соваться, если уж Илья давно, года три как  нигде не работал. Как и в городе больше не жил. Зарабатывал один Степан, уезжая на летний сезон  в Москву. К зиме только и возвращался. Илью с собой не брал, оставлял  дома по хозяйству. Да и хозяйства у них большого не было. Если не считать десяти кур-несушек  яйца, которых для крепости тела и духа они обычно  по утрам пили. Раза два или три пробовали, правда, укрепить подворье заведенным поросенком, все-таки не покупное, а свое мясо, да и отходы лишние оставались, но те почему-то долго не жили,  месяц – другой, а потом по непонятной причине околевали, откидывали к верху копыта. Будто кто

неизвестный им непонятно чем окармливал. У родителей покойных не велись они, и им словно от них перешла в наследство эта пошава. Огород, соток в десять, братья  почти весь засаживали картошкой. Мороки с ней меньше. Из овощей только одну половину грядки луком, другую же морковкой. Можно  было бы и больше чего насажать, места хватало и огурцам и  капусте, к примеру, но полоть даже одну-то грядку Илье не особо  хотелось.  Картошку они обычно сажали под лошадь, а в этот год, оставшись ни с чем,  пришлось им на черенке лопаты  изрядно мозолить руки.

– Да четвертной, мало что ли?- и ответил и тут же спросил Степан.

– Лишку, наверное, и двадцатки хватит,- сразу урезал эту сумму Илья. Он все лето, пока  не было брата дома, по всей округе выискивал, выспрашивал у жившего люда лишнюю лошадь, и хотя ее и не нашел вовсе, а вот цену на такой нужный, ставший дефицитным живой товар, хоть и примерную, а узнал.

– Двадцать так двадцать, – тут же согласился с ним Степан.  Хоть и не собирался он для такого нужного им обоим дела совсем уж  жаться, но и без меры  разбрасываться деньгами особого желания не имел. Они ему даром не давались. В основном Степан работал по стройкам у новых русских, плотником считался неплохим.

– Ну, я это так сказал, а вообще-то торговаться надо, может, и за меньшую сумму выкрутим. Да еще ведь глядеть надо лошадь-то. Как бы какую  хромоногую да старую не подсунули. Их дело лишь бы продать, а наше по-умному купить. Чтобы не жалеть после.  Да и зубы посмотреть не лишнее. Тебе смотреть придется,- окидывая брата взглядом,  ставшими какими-то мутноватыми, словно захмелевшими глазами, старательно наставлял Илья брата.

– А чего это мне?  А ты-то на что,- испугался вдруг Степан.  В таком лошадином деле он абсолютно никакого  опыта не имел. Он и лошадь-то недавно стал самостоятельно запрягать, пока его брат не научил. Да и то раз не с той стороны дугу в оглобли заложил, поехал, а та и вывалилась вон, обратно.  И приехал он, на смех, едва отъехав.  А тут еще зубы какие-то глядеть.

– Да что я тебе, врач-стоматолог что ли?- заявил удивленно он.

– Положено так,- нахмурился  Илья, хотя сам в жизни тоже никаких лошадей не покупал. Только слышал, что добрые люди испокон веку так делали.  Когда дом покупался, то нижние венцы обухом топора смотрелись, ну а у лошадей ноги да зубы.

– А сколько зубов-то у лошади?- с таким неожиданно возникшим вопросом и остановился  Степан, и, повернулся, уткнулся глазами, с белыми намороженными ресницами, в бледное  лицо брата, которое неизвестно почему, даже холод не румянил. Потому и спросил, на всякий тот случай, если с ним брат в конюшню действительно не сможет идти и ему одному зубы считать придется. Только, правда, как это сделать, он даже себе не представлял вовсе.

– Не знаю,- признался Илья.  Он  об этом даже никогда не задумывался. Ни тогда, когда совсем мальчишкой с отцом возил из лесу к дому дрова и сидел он кучером на крепко увязанном возу, ни потом, когда в последний свой год

перед армией,  турнутый с третьего курса техникума,  вынужденно работал в деревне. Не на машине баранку крутил или тракторе, а на гужевом транспорте

заруливал с вожжами да прутом в руках.

– Не знаешь, а сам учишь,- морщится  недовольно Степан.

Илья не отозвался больше. Как онемел. В никакой дальнейший спор  ему вступать  не хотелось. Что знал, то сказал, а дальше пусть  решает – взрослый человек, не мальчик какой. Надо было ему беречь силы.  Перед ними высилась небольшая, перед самой уж деревней, горка, на которую он не знал, как ему и подняться было. Его сейчас кидало то в жар, то в холод, и охватившая тело губительная слабость тянула куда-то к низу.

Постояв, но, так и не дождавшись от брата ничего вразумительного, Степан молча и как-то рассерженно пошел в гору. Легко поднимался, быстро, чуть лишь раскинув лыжи елочкой. Он уже был дальше, чем за серединой, а Илья только тяжело и устало сделал на подъем свои первые, какие-то не совсем уверенные шаги. Боясь уйти назад, где он скорее упадет и, наверное, вряд ли уже поднимется, его елочка потому-то была намного шире и размашистей братовой. Он  с трудом осилил едва только треть подъема, а широкая спина Степана  мигнула уж на самой вершине взгорка, а затем  и вовсе потерялась из вида, будто взяла и растаяла там непонятно где.  Брат, как бы не хотел этого Илья, не то что помочь ему, а даже посмотреть на него, ни разу не обернулся.  Лошадь, которую тот сам же и уработал, была для него все-таки видимо важнее его. Обида и злость на брата, только, наверное, и придавшие  силы и помогла Илье, порядком взмокшему и совсем ослабшему, преодолеть  подъем и выкарабкаться на ровную и прямую дорогу. Степана в начавшихся сереть, будто туманить сумерках, он увидел сразу, тот стоял у первого большого белеющего новым лесом  дома.  Дожидаясь его, брат нетерпеливо ерзал лыжами по разъезженной  вкривь и вкось лыжне.

– Ты думаешь, что тут?- насилу добредя до него, поинтересовался, прерывисто и тяжело дыша, Илья.

– А где же еще, ты глянь только,- кивнул Степан куда-то за острый, рубленный в лапу угол  дома.

Хоть и не сразу, но  Илья посмотрел туда, куда указывал  брат, и кроме пустынного заснеженного поля, с которого несильный ветерок  поднимал поземку и гнал низом куда-то к темнеющему вдалеке  лесу, не было больше ничего.

– А где же деревня?- он вопрошающе уставился на брата. Своим горячим сознанием он не мог понять, куда все делось. Ну ладно люди, а дома, какие-то обломки сараев, камни, кирпичи, хоть что-то, но должно было бы все-таки остаться. У них и то около двадцати дворов набиралось. В одном они живут с братом, ну а в другие, по выходным да в отпуск, приезжают летом люди из города. В большинстве своем выходцы из их родной деревни. Многие им ровесники.

-А мне – то почем знать,- качнул головой Степан.  По спокойному виду такой вопрос его мало интересовал. Он больше на темнеющие окна дома

поглядывал. – Пойдем-ка, – когда в одном из них  слабо засветился бьющий снизу свет, который тем самым, более походил на зажженную керосиновую

лампу, чем на что-то другое, позвал он брата.

У  просторной  веранды, которую они нашли с противоположной стороны дома,  для чего дали круг, братья, облегченно вздохнув, сняли растянувшие ноги лыжи.

– Ты то как?- поднимая поочередно свои лыжи и смахивая с них налипший

снег, в одном месте они  хватили наслуза, а потом,  дойдя и до братовых,

поинтересовался Степан  у Ильи. Он уж, было, и забыл, и только сейчас, видимо, вспомнил о его болезни.

– А никак,- насуплено отозвался  Илья, глядя,  как тот  неторопливо обставляет сейчас лыжи  к необшитому простенку дома.

– Ты чего это, а? – Степан удивленно косится на брата, не понимая, чем же он его так обидел.

– Убежал,  руку бы подал, помог хоть в гору подняться,- высказал тот ему еще не совсем забытую обиду.  На самом же деле ему  было  не очень хорошо. Что-то невыносимо, как горящей головешкой, стало печь  в груди, и возникший  жар расходился  и слабил все его и так не крепко сколоченное,  как у брата, тело. Он даже его душил.  От него, наверное, и голова была какой-то гудящей, будто колом оглушенной.

– Да  ладно, прости уж меня. Боялся, что лошадь как бы кто не перехватил, а сейчас все, в наших она  руках. Лишь бы продали только, – постояв,  и тронувшись к входу, занятый уже другими мыслями, сказал ему Степан.

А Илье в данное время,  хоть и вовсе не нужна была никакая там лошадь. Единственной  мечтой его, заболевшего человека, было сейчас  опуститься  куда на пол в мало- мальски подходящий, но только теплый угол, да и заснуть вовсе, пожалуй, хоть и не просыпаясь больше. Так как ничего хорошего в его жизни не было. Да вряд ли уж когда и будет. Кроме серых, идущих друг за другом, дней, и почему-то одинаково холодных, что зимой, что летом.

– Постучал бы  сначала,- сойдя с места, заметил Илья  брату,  видя как тот, совсем как  дома, вероломно распахнул настежь легкую дощатую дверь веранды.

– Чего зазря барабанить, если не заперто,- удивился даже Степан  и зашлепал валенками, заскрипел ступенями короткой, но, однако крутой  лестницы.

Вслед за ним поплелся и Илья, отлично понимая, что большой помощи в покупке брату от него ожидать никак не приходится. И идет он сюда сейчас просто, как за компанию. Пройдя, словно осенью в самый сбор урожая пахнущую какими-то свежими яблоками и квашеной капустой веранду, они вошли в темный коридор, в котором Степан, будто тут не раз бывавший, сразу же нашарил металлическую скобу низенькой двери в дом, которую, входя, передал и брату.  Перешагнул он порог согнувшись, а вот Илья даже не

пригибался, только верхом шапки задел за верхний косяк, и ее, съехавшую на

затылок, тут же поправил, толкнул на место.

 

***

 

– Здравствуйте, хозяева,- с кем-то громко поздоровался брат  намерзшим, будто ледяным голосом и, немного пройдя, остановился на половине прихожей с белыми некрашеными полами. От их  прихода да от  пущенного в дом  морозного клубка воздуха качнулся  из стороны в сторону красноватый свет невидимой Ильей лампы, замер, немного притухнув, а потом снова разгорелся с прежней неяркой силой.  Он почти сразу вышел из-за широкой, укрывавшей его спины брата и встал с тем рядом. Оба они сейчас  смотрели  на наклоненную  голову женщины над  столом, которая на их визит не обратила вообще никакого внимания. Даже на минуту глаз не подняла, чтобы взглянуть.  Перед ней лежала раскрытая книга, и при тускловатом свете стоящей рядом лампы, она что-то читала.  Мелко вздрагивая, шевелились при этом ее тонкие, чернильного цвета губы. Глядя на черный платок,  на темную шерстяную кофту и на образ  святого на стене, Илья догадался, что хозяйка нашептывает не иначе, как  молитву. И они выходило, явились  не совсем во время. Не к разу. Он даже заглянул сбоку на Степана, ему стало интересно, как тот к такому делу относится, но кроме уныния и скуки, там он больше ничего не увидел. Еще раз, глянув на кофту женщины, из-под  которой  прям таки,  вываливались наружу ее  большущие, что футбольные мячики  груди, Илья неожиданно вспомнил, хоть  специально и не думал об этом, зачем они с братом, оказывается,  здесь когда-то были. Каким их ветром сюда еще  заносило. Только не эти груди, а какой-то Машки Петровой, привели их совсем мальчишек тогда, в  столь далекую, за семью буграми,  деревню.  Болтнул кто-то, что она за конфеты их там кому хочешь, показывает. Чем больше сладостей принесешь, тем дольше смотришь. У них-то в деревне и девчонок мало было, да и у тех  под платьями одни прыщи едва заметные топорщились, вот и загорелся больше  Степан желанием сходить. Одному-то  ему тащиться скучно и одиноко было, вот он и подбил к себе в напарники  Илью. Подстатило им еще  здорово,  у пьяного отца, спящего на полу, вытащить из кармана брюк мятый трешник,  на который они и купили в сельповском магазине килограмм конфет – батончиков, которые и сами  только по великим праздникам и видели. И на следующий день, дождавшись, когда оба родителя уйдут на работу, только и отправились в не близкий путь. К месту, как они не поспешали, пришли, однако, только к полудню. Степан, спрятав конфеты под тонкую ситцевую рубаху и придерживая там, чтоб не нароком не вывалились, по праву старшего брата спросил в одном из дворов у ладившего изгородь хромоногого мужика,  где живет нужная им особа. Тот, правда, чему-то вначале усмехнулся молча, но потом все же  указал.  Найдя дом, они несмело  постучали в  запыленное окно. Ждали недолго, вскоре на открытое крыльцо вышла рыжеволосая рослая девчушка.

– Вам чего?- на них глянув, удивилась. Такую мелочь перед собой она,

наверное, впервые видела. У Степана от растерянности  даже  язык, будто к зубам  пристал, зато всю дорогу, идя сюда, хорошо колоколил чего непопадя. Он, видимо, рассчитывал  увидеть кого угодно, но не такого почти взрослого человека. Только Илья не растерялся,  сходу обрадовал ее, зачем пришли.  Тот  и у матери  в бане не раз видывал титьки, а этой  жалко, что ли, их показать его брату, да и не даром ведь, а за конфеты.

– Ах, титьки,- проговорила девчушка,  – конфеты давай,- потребовала она совсем уж нагло. Степан насуплено и с явной неохотой отдал ей туго набитый кулек, из которого и сами даже ни по одной конфетке не попробовали.

– Туда, вон, к сараю ступайте. Ждите там. Скоро буду,- одной свободной

рукой махнула она им в сторону центра небольшой деревни. Они же дождались, когда за ней хлопнула, закрывшись,  дверь, и только после этого, без особого энтузиазма, сошли со ступеней на притоптанную ногами, как-то рвано скошенную траву.

– Строгая она какая-то, как мамка наша, – недовольно засопел Степан. По его несчастному виду Илья понял, что брату титек, как и не надо стало больше.  Но к сараю, однако, пошел. Долго они, сидя на полугнилой скамейке, нагнувшись погибельно, чертили подобранными  спичками на песке разные квадратики, рожицы, и только когда по пустынной улице, поднимая пыль, прошло жидковатое стадо коров, братья и поняли, что наступал вечер, и та, которую они ждали, так к ним и не придет. Только тогда,  они оплевано и устало, и подались ни с чем обратно к своему далекому дому.

 

***

 

Сейчас нет-нет, да и посматривая  на поглощенную молитвой хозяйку, Илье кажется, что именно она это и есть, та Маша Петрова из их далекого сейчас уж детства. Хоть он и не помнил ее  лица, да что лицо – за столько лет и все в человеке поменяться может, но многое сходилось и  деревня, и самое главное, груди. Да и новый  дом, может,  и стоял на месте прежнего, того, с покосившимся вперед на ступеньки  крыльцом. Ему даже хочется назвать ее по имени, чтобы на минуту она подняла на них свои бессовестные  глаза, но, боясь ошибиться, не делает этого, а шарит глазами по не совсем обустроенному  дому и видит, будто для него  специально поставленный  простенький стул возле боковины  печки. Нацелившись на него, он отрывает с трудом, будто прилипшие к полу валенки и делает к нему всего несколько шагов. Хоть и старается опуститься на место Илья мягко  и спокойно, а главное, бесшумно, но только так не получается. Совсем не выходит.  Стул хоть и одной половиной,  а поднимается в воздух, а потом, громко стукнув ножками, вместе с его отяжелевшим телом  опускается на прежнее  место. Один Степан на внезапный стук и обращает  внимание.  Но в его темных напряженных глазах Илья не видит осуждения.  Он тогда невольно успокаивается, пригреваясь  у теплой, видимо недавно топленой печки. Посидев немного так и чувствуя, что потеет,  Илья снимает с головы шапку, с тонкой  шеи шарф и расстегивает донизу

фуфайку. Все это складывает на колени, по верху сразу же снятых  шерстяных варежек. Мать задолго перед своей смертью впрок им, остающимся жить сыновьям, навязала всего – и рукавиц и носков, и  даже по шерстяному свитеру каждому. Так что с зимней одежкой у них беды никакой не было. Она-то  не чета братьям, скотины держала целый двор.

Степан через  время, видимо,  уставший тоже стоять, зашарил глазами по просторной прихожей,  ища места куда бы и ему кинуть кости.  Но не найдя ничего подходящего, он, лишь тяжко вздыхая переносит вес своего большого и грузного тела с правой ноги на левую ногу. В этом единственном, пожалуй, он только и находит для себя облегчение.  Илья глядит на топтание брата, данное ему  кем-то в непонятную насмешку, а потом принимается  осматривать  внутренности  дома, по крайней мере, то, что перед его глазами имелось. Да такого особого тут ничего и не было. Белые тесаные стены,  с прожилками смолы на бревнах, и такие же белые, с закопченным пятном над печкой, высокие, едва ли не трехметровые, потолки. Вот высота-то их Илье понравилась.  В таком небоскребе, и с головешками печку закрой, угару не будет. Это у них в доме  потолки как на грех низенькие, так что они частенько головными болями, иной раз до рвоты, мучались.  А что скрывалось  за задернутой в комнату  занавеской,  того Илья увидеть не мог. Да ему и все равно, в общем-то, было, не дом они, в конце концов, пришли покупать вместе с мебелью, а обыкновенную лошадь, которой и цена-то раньше не велика была, так как в основном трактора были входу.

– Степан, сядь, посиди,- глядя, как с валенок брата стаял снег, метлу они на входе не нашли и, собравшись в лужицу, медленно но уверенно  потек под уклон половиц к столу, будто заплакали той минутой братовы намятые ходьбой ноги,  предлагает  Илья. Он, как и насиделся, вроде немного и лучше стало,  только в одной голове что-то  бухало, с  непонятными интервалами, ударяя  болью то в виски, а то, молотя куда-то в затылок.  Будто уж болезни одного места не выбрать было – куда колотить.

– Ладно уж, сиди, чего там,- отказался  Степан.

Тот тоже от такого непонятного обращения к ним устал. Илья понял это по несчастному его виду. Он хорошо знал, что брат на стул не сядет, не снимет его заболевшего человека с удобного места. Илья больше, может, и предложил потому, чтобы напомнить женщине об их присутствии. Что ж она не видит, как два взрослых мужика перед ней тут топчутся, словно ей молитву и потом не дочитать было.  А если медным тазом  накроется их сделка с лошадью, то выйдет вообще беда, что они напрасно за столько-то километров по снежной целине тащились.

А хозяйка, то ли они ее подтолкнули коротким разговором к этому, или время пришло, а может, она уже листала, только Илья не заметил, но перевернула, послюнявив палец одну страницу. И что-то внутреннее  подсказало ему, что скоро, наверное, их пытка долгим прямо таки варварским ожиданием, наконец, закончится.  От затянувшегося ожидания Илья снова осматривает прихожую. Глядит на некрашеные полы, настланные, правда, из широких добротных досок, на не поклеенные потолки со стенами и вдруг понимает, что, вроде, как и женская работа здесь только осталась, но ушел куда-то человек, который руководил и заправлял тут всем.  И  делал тот все подряд, не разбирая, не деля на мужское занятие и женское. И, скорее всего, ушел навсегда, вот потому-то на голове  хозяйки и черный платок, а на плечах темная однотонная кофта. Некая дань перед мертвым, правда, ни в одном писании, ни  однажды  не писаном. И ее молитва, ему уж ненужная. Илья смотрел на женщину и многого не понимал, не она одна, а почему-то весь народ вдруг неожиданно к Богу повернулся.  И молили-то не сколько о живых, а больше мертвым  спокойного лежания в ином мире  желали. Еще живя в городе, Илья не особо хотел с таким непонятным положением дел мириться.  Да и на кладбище сейчас ходили не по одному человеку, как когда-то раньше, а сплошным людским потоком, колоннами, что на раннюю первомайскую демонстрацию, на городскую площадь ломились. В любой мало-мальски подходящий для такого посещения  день.  Илья после смерти жены не часто на кладбище бывал. Зачем? Два раза в год и хватит. На троицу, да осенью ходил памятничек на могилке пленкой на зиму окутывал, от  слякоти, грязи да снега оберегал.  А что ему там часто было делать. Сколько не ходи, а жена к нему из земли не выйдет. Лучше к живым надо относиться, а что им мертвым? Кроме покоя  ничего и не надо больше.  Вот и эта женщина, если б  жалела мужа, то он, наверное, и живой бы был. А так надорвался, видимо, с доминой. С такими-то неподъемными бревнами. И зачем для чего ломался, жене угодить решил. За то в  земле и лежит, а она вот живет и здравствует.  Судя по ее  добротному виду, еще долго будет жить, не баба, а сдобная булка.  Так  все было или что и по другому, но Илье иначе просто не виделось. Та, что их когда-то давным давно обманула, может, кого угодно запросто на тот свет отправить. А то, что это именно та Маша Петрова, у Ильи почему-то  большого сомнения не было.

 

***

 

– Ну что, брат, пошагали, давай в другое место.  Там тоже лошадь продают,  – глядя, как за окном затемнела, приближаясь, настоящая ночь, сказал Илья  Степану. Еще на лошади ехать им, куда бы нешло, а если опять пешком, то не идти, а только  спотыкаться.  Да больше и ждать  ни здоровья, ни терпения  не было.  Такой разыгрываемый перед ними спектакль мог еще длиться непонятно долго.  Может и до самого утра.

– Да давай уж, пошли,- принял  игру и Степан, который  хоть и медленно, а стал поднимать к голове, снятую  шапку. Только надеть ее не успел, как хозяйка неожиданно для них обоих  заговорила.

– А что, Вы насчет лошади, что ли?- только и закрыв книгу, вдруг и поглядела на них маленькими пшеничного цвета глазками женщина.

– Нет, на счет дровней,- усмехнулся Илья. Из-за своего

недомогания, хоть и через силу, а все-таки уколол он. Язык острый  тому по наследству от матери достался. Та покойная   хоть где и кого достанет было. Так скажет, будто к стенке пригвоздит. Иногда он ей помогал утверждаться в жизни, а иной раз и вредил: не тем людям и не в том месте сказанным словом. То же самое иной раз случалось и с Ильей.

– А муж недавно помер, вот и читаю каждый вечер молитву. Ему там легче от того,  да и мне самой не так одиноко,- прискорбно страдальчески пояснила она. Тем самым раскрыла им карты. Вздохнув,  встала и с книгой в мягком переплете в руках, неспешно поплыла на толстеньких   ножках  куда-то в комнату за занавеской. Вернулась оттуда со стулом.

– Садись, отдохни и ты, – поставив его рядом с печкой,  недалеко  от Ильи, предложила она и Степану.

– Да уж нагрелся и отдохнул, пожалуй, спасибочко вам,- хмыкнул тот с

вызовом. Но, постояв еще и будто одумавшись, Степан все-таки уселся  на стул, рядом с топкой.

– Ну, кто же виноват, сказали б сразу.  А так стоите, ну и стойте себе на здоровье. У меня другие еще и дольше стоят,- усмехнулась женщина.

– А кто же сюда, в такую глушь еще ходит?- удивился Степан.

– Ходят, тут охотник один заходил, битых два часа отстоял, пока не сказал что собаку, пропавшую в погоне за зайцем, потерял. Попил потом чаю и ушел,- пояснила хозяйка, – он, верно, и сказал вам про лошадь?

– Он, тоже собаку искал,- подтвердил Степан. –  Бестолковая выходит у него какая-то собака. Раз все теряется.  А что ж вы дверь нараспашку держите? Почти ночь ведь на дворе. Мы с братом, хоть и мужики, и то запираемся. Мало ли какой разбойник в наше-то время вломиться может.

– А что толку-то. В окна вон полезай,- обреченно  вздохнула женщина,      стоя меж ними и посматривая то на одного, то на другого брата. – Раньше хоть муж был, а сейчас никого.

– А вас не Машей звать?- спросил ее все молчавший Илья. Его от болезни или еще непонятно отчего, больше всего интересовал в данное время  этот вопрос. Даже лошадь встала на какой-то  второй, будто не главный план.

– Нет, по другому

– А как?

– Елизавета Петровна,- назвалась хозяйка,- А что это вас так интересует?  На знакомую вашу похожа, что ли?

– Даже очень, – недовольно морщиться Илья, поражаясь, как она быстро          нашлась и выкрутилась. Женщины это хорошо умеют делать.  Хоть откуда вылезут, словно едва влезшая нитка, из  тонкого ушка иголки.

– И на кого же? – на ее лице  разыгрывается неподдельный интерес.

– Да на Машу Петрову.  Жила она тут когда-то,- объявляет ей Илья. А чего ему было огородами все ходить.

– Не слышала даже такой. Может, вы деревни попутали?- усмехается она.

Илья, не глядя больше на женщину, не зная,  что ответить,  лишь насуплено и угрюмо молчит. Своим хоть и не совсем ясным сознанием, а понимает, раз пошла она в отказ, то  вряд ли  уж признается. Тем более ни

подтвердить, ни опровергнуть ее слова было сейчас совершенно некому. Эта      деревня, как и многие другие в округе, вместе со своим прошлым ушла с

земли навсегда.

– Да не слушайте вы его,- встревает еще тут и Степан, видимо,       уставший от непонятного то ли расспроса, то ли допроса братом женщины.

– Жар у него, мелет ерунду всякую,- раздраженно добавляет он.

Илья лишь взглядывает недовольно на брата, и молча облизывает языком сохнувшие губы.

– Товарищ ваш?- сочувственно интересуется хозяйка у Степана.

– Нет, брат,- отвечает тот, и подкашливает. Он всегда так делал, когда  дело касалось чего-то особо сокровенного.  Илья был для него именно тот человек, для которого он, может, и жил сейчас на свете. Другие для семьи, а он,

не имея ей, вот для него.

– Ах, брат,- все стоящая меж ними хозяйка, делает шаг к обиженно сопевшему Илье и кладет мягкую, будто подушка руку, на его лоб. От нее, какое б она имя не носила, наносит на него волнующим запахом женщины.  Который Илья за  годы жизни в деревне еще не забыл совсем, хоть и  не так остро, как раньше, но помнил.

– И точно жар. Сейчас градусник с порошками принесу,- сладко убаюкивающе говорит она и, отнимая  руку,  уходит.

Вместе с ней теряется и то, что хоть и не сильно, но все же взволновало его. И чтобы больше не возникало к женщине  подобных  чувств,  Илья  усердно настраивает себя  против нее. Да и старания на то большого не нужно было.  Перед ним как бы  снова была та Маша, которая  как пить дать обдурит их обоих. Ему стало  жалко одного, что не было у них  другого запасного места с  продаваемой лошадью. Илья и сам ушел бы с радостью отсюда и брата увел бы  куда  подальше.  А так и деваться им было больше абсолютно некуда.

Вскоре появляется и хозяйка.

– На-ка померь,- она протягивает Илье градусник.

– Да на кой он мне ляд,- надуто отталкивается  рукой  он.  И дома-то, когда, сильно заболев, он не любил особо мерить температуру. А еще тут. Зачем только попусту расстраивать себя. Ну, жар тебе и жар. Придет время, и так выздоровеет.

-Какой же ты все-таки занозистый, – словно сейчас и рассмотрев его, замечает женщина, – тогда хоть порошки возьми да выпей.  Ну, также просто нельзя себя вести,- добавляет  поучительно.

Таблетки Илья, хоть и не хотя, а все же пьет. Запивает водой из стакана.  Вроде как и не особо радостная у него жизнь, а и помирать запросто так  ему не совсем хочется.  Не сегодня-завтра, вдруг приедет в деревню сын и позовет его жить обратно в город. Может и понапрасну он надеется на такое чудо, но должен человек во что-то верить. А как же без светлого маячка впереди и жить. Может, сын и раскатал по кирпичам, без его согласия и подписей, деньги сейчас все  нехорошие дела решают, их родительскую квартиру, но где-то ведь

сам-то жил.  А  Ильи и места большого не надо. На кухне где раскладушку поставить.  И защемило его сердце нахлынувшей отцовской  любовью,

тоскливо по-собачьи завыло. Слезы  в горло сами собой полезли. Эти чувства и эти не оброненные слезы, прощали сыну сейчас всю его нечеловеческую  подлость, на которую тот однажды  решился. Илье даже показалось,  что все то худое и надумал его родной брат Степан. А он поверил. Только себе и сыну Славке, может, жизнь испортил и больше ничего. Занятый своими больными и не от тела вовсе, а от самой жизни  идущими мыслями, Илья даже не заметил, что Степана возле печки больше уж нет, а сидит тот, неизвестно когда, раздевшись за столом, и внимательно наблюдает, как хозяйка разливает  в бокалы чай. Их три. Последний бокал, ретиво дымящийся налитым кипятком,  кажется самый большой и белый, стоит в стороне от брата. Значит и про него здесь  не забыли.

– Иди, братуха, хлебни горяченького,- повернув к нему взлохмаченную,

давно нестриженную  голову, зовет Степан.

-Пей, коли охота,- недовольно хмурится Илья. Он не понимает, зачем тот еще расселся  распивать какие-то  чаи.  Да еще не с кем нибудь, а с Машей Петровой. Не иначе как ему приглянулась, и захороводить хочет. Но брат всю жизнь, раз и уколовшись, только, воротил нос в сторону от женских юбок. Значит, имелся  у него свой интерес. Располагал, возможно, продавца, на  сторону покупателя. Сжаливал.

– Может, хоть ляжешь пока,- ставя за его спину на плиту чайник, сочувственно предлагает хозяйка.

– Нет уж,  до дома потерплю,- отказался Илья.

Он, конечно, не прочь бы лечь, но только не здесь на чужой кровати, а  дома, пусть и скрипучей, а своей. Так нет же,  Степан устраивает еще посиделки. Будто и действительно чая так захотел. Или на лошадь скидку выкручивает, которую по его разумению вряд ли получит.  То ли от выпитых двух порошков в теле Ильи жар спал, или просто разморило возле теплой печки, но его неудержимо потянуло в сон, в который он уходить не хотел. Не мог он оставить одного брата. И когда они, в конце концов, пойдут на двор, он должен будет сказать ему последнее самое важное, то, чтобы они не остались и без лошади и без денег. И чтобы спастись от одолевающего сна, он стал думать о лошадях,  какие они в мастях бывают, вспоминая о них  из когда-то прочитанной книжки. Но на ум пришло немного, только четыре наименования: это буланый, саврасый, гнедой, вороной, а вот на пятом память Ильи и споткнулась, словно  оттуда что-то вышибли.  Крутилось все на каракулевой шубе, похожим было на нее,  но, сколько он не силил  себя, но так и не мог вспомнить.  Тут  бросив попусту  мучать себя, он стал ждать разговора за столом. Не век же им в молчанку играть. Степан по складу характера первым не разговорится, значит, должна была заговорить Маша Петрова. А если выйдет так,  как хотел Илья, то ему будет интересно узнать, о чем она поведает брату. Какой несусветной чуши, как паук паутины наплетет.  Он не ошибся. Заговорила действительно хозяйка и начала она рассказ со своей жизни. Илья даже  вздохнул облегченно,

теперь то он не уснет, постарается не единого слова  лживой особы мимо ушей не пропустить. Проколется,  может, она, на чем- нибудь, а он ее на этом и подловит. Как ловкий рыбак рыбку на крючок.

– Родом-то я из других  мест, хоть брат ваш и землячку во мне видит, муж мой сейчас уж покойный, вот тот был здешний. А так мы жили далеко, в Новокузнецке. Оба учительствовали. Ну а на государевой службе не раньше, много не разбогатеешь. Дети выросли и в учение пошли, расходы увеличились, непонятно где стало брать денег, вот Иван и надумал на родину вернуться, фермерством заняться. Корни у него  деревенские. С сельским хозяйством все-таки не понаслышке знаком. С малолетства родителям по мере возможности помогал.  Продали свою, мы значит, трехкомнатную квартиру, купили детям пока  однокомнатную, на время, рассчитывали разбогатеть, а вышло только непонятно, как, и ссуд набрали, а сейчас и расплачиваться  неизвестно чем,- вздохнула  потерянно женщина.

Степан молчал, а вот Илья не стерпел, поинтересовался, куда это делись

остатние дома деревни. Что-то сильно затрагивал его такой вопрос. Словно речь шла не о чужой  деревни, а о его собственной, где он родился и вырос, и жил до определенных  ему лет.  Хозяйки он, правда, не видел, прикрывалась она широкой спиной брата.

– Строения, а их уже и в помине не было. Сжег кто-то, то ли из охотников, то ли из грибников. Взяли под дом, только что оставшиеся камни,- отозвалась   женщина.

« Сами, наверное, и сожгли, расчистили место под какие нибудь скотные дворы»,- неудовлетворенному таким ответом подумалось  Илье, смотревшему сейчас на  черновину сука в одной из досок пола.

– И чего с мужем хоть?- хмуро покосившись на брата, спрашивает  Степан. Он, видимо, не особо хотел давать Илье разводить тут его политику.  Он и так не понимал, зачем брат цеплялся попусту к обиженной жизнью женщине.

– С мужем, а как бы и ничего. Лег спать, а утром не проснулся.

– А разве так бывает?

– Видать, бывает. Может, еще чайку?- обрывает как бы разговор хозяйка.

– Да нет, пожалуй, хватит,- скрипнув стулом, отказывается Степан.

Услышав такую благостную новость, Илья облегченно вздыхает. Но ни брат, ни хозяйка, однако, вопреки его ожиданиям,  даже не шевельнулись с места. Как сидели, так и продолжали сидеть. А чего высиживали, будто курицы на нашести, и сами того верно не знали.  Одному, видно, пригревшемуся, было лень вставать и идти, а другая, наверное, разжалобить хотела, чтобы пожалели сиротку и цену накинули. Как бы не так, раздумывает Илья. Степан  с виду на добряка похож, а так он при случае своего не упустит. За просто так ничего из карманов не вытряхнет.  Так что и один запросто лошадь посмотрит, пролетит с ней, так сам, не на кого валить будет после. Илья хоть раз может в жизни из-за болезни схитрит. В том, что они обмануться с лошадью,  он как  не сомневался, так и сомневается в этом.  Это брат сидит уши, развесив, слушает  дешевые побасенки. А то муж ее покойный из этих мест, не муж, а сама она отсюда. Верно, давным давно узнала обоих, вот Ваньку, зато и валяет.

– А у вас-то хоть есть свет?- вновь заговорив, спросила хозяйка у брата.

– Есть, а как это нет,- отзывается Степан.

– Хорошо со светом-то. А тут беда. Хотел муж в дальнейшем, откуда нибудь провода протянуть.  А теперь и не знаю,- вздыхает женщина.

 

***

Разговаривая,  на Илью они даже не смотрят.  Женщине из-за Степана его не было видно, ну а брат раз и взглянул  только, да и то он закрыл глаза, пусть думает,  что спит.  Он уж давно от всего устал, и просто хотел домой. Может, даже ложку- две черпнуть наваренного Степаном рано поутру супа. Хоть костями рыбными поплеваться. Ездил брат, когда на дальнее озеро на лыжах. Ловил всякую мелочевку. Илья  однажды там был, и морозиться из-за какого-то ерша сопливого больше не собирался.  Степан  у него в основном кашеварил. Постоянно живший  беспризорной жизнью, он был привычен к поварскому занятию.  Да и сумеет наварить еще так аппетитно, что не каждой женщине за ним угнаться. Это Илья прожил лет двадцать пять  за женой. На всем готовом. Посудину и ту не знал, как помыть, и жил бы может до сих пор так, если бы не ее совсем уж глупая смерть. Из-за какого-то несчастного зуба. И он ведь часто таскал и другие, может, даже, не один миллион людей перетаскал,  и хоть бы ты что. А у жены от  оставленного корешка заражение пошло, да так и не спасли, и умерла. Ее не стало, и Ильи больше тоже как нет на свете. Не живет, а просто ногами двигает. И с сыном Славкой  непонятные  неурядицы пошли. Да с ним то бы, и сладил он, только всем  делом, похоже, невестка заправляла. Пока жена Настасья жила и здравствовала,  она их обоих держала на расстоянии.  Нравилось, не нравилось тем, а частное жилье  снимали, хотя у них одна комната,  и пустовала совсем.  Не задалось у жены почему-то добрых отношений с невесткой  и все тут. Все ей корысть виделась в мутных  глазах той. Все за квартиру,  нажитую вместе с Ильей,  беспокоилась. Она на стройке штукатуром-маляром десять лет за нее мазалась, ну а он каменщиком. Не даром она им досталась. Под каждого начальника  приходилось подстраиваться.  Иваном Ивановичем не известно за что величать.  Дышали, можно сказать, через раз. Это сейчас  на удивление просто.  Есть деньги, пошел, купил. А тогда было всю кровь за жилье, как вампиры высосут.

-Пусти их, потом  самих  бомжевать отправят,- говорила Настасья  мужу в сердцах.  Только непонятно на кого злясь.  А Ильи было не жалко. Пусть бы жили. Каждой семье по комнате. Тем более у тех и ребеночка  не было никакого, не получался он  что-то у них. Так что за тишину и покой им беспокоиться особо не приходилось.  Хоть и молчал он, но не понимал жесткости супруги.  Ну ладно невестка,  а Славик-то причем. Для него, отца, лично выбор сына – его выбор. Одно не нравилось ему. Взял какую-то  лодку плоскодонку, что и подержаться  сыну,  было особо не за что. Ни спереди, ни сзади. Ну а другое что житейское,  то дело наживное. С годами научатся и суп варить, и пироги печь. Не дома дожила свой век Настасья. На жесткой больничной койке смерть приняла. Илья до последней минутки рядом высидел.

И  когда она попросила его нагнуться к ней, то последнее, что услышал он из сохнувших губ ее, были слова о квартире.  Не внял Илья тем словам, ни когда, заплакав,  глаза ей закрывал, не потом, кидая прощальную горсть земли,  на обтянутую синим сукном крышку гроба.  А раз папаша нюня,  простота деревенская, то ребятки дня через два после матушкиных похорон и притопали  на жительство с добришком не ахти богатым, которое  всего в нескольких  дорожных сумках  и уместилось. И снова он не понимал  супруги, ее слов предостережения даже на последней минуте сказанных.   Ему веселее с ребятами было жить,  да и им не надо лишних  денег платить за чужое с рваной крышей жилье. Илья  по доброй воле отдал им большую комнату, а сам перебрался в маленькую. Куда одному больше, не плясать в ней и есть. Так они и жили, будто в сказке – в мире, покое и согласии до одного вечера, который  удивил и в тоже время огорчил его.

После ужина он лежал в  каморке и смотрел по телевизору какое-то кино,  которые сейчас почти без перерыва шли. На одном канале  заканчивались, а на другом начинались. Хоть и однообразные сюжеты в них проглядывались, но главное интересно было глядеть. Думать ни о чем серьезном было не надо. Открылась  дверь,  и к нему вошел  чем-то озадаченный  сын и сел на одеяло в ногах. Одного брошенного отцовского  взгляда хватило, чтобы понять, что он чем-то сильно расстроен.  Пока Славка молчал, помигивая лишь карими отцовскими глазами, но Илья  прекрасно знал, что тот просто так, без какого нибудь дела, редко к нему заходил. Хоть  и делал вид, что занят экраном, но на самом  деле он ждал и все не мог дождаться, когда сын соберется  все-таки с духом и заговорит. И дождался. Лучше б, пожалуй, и молчал.

– Пап, деньги надо,- обрадовал он Илью.

– Деньги, какие еще деньги? – растерялся  вдруг тот. – Так нет у меня  денег. На похороны матери потратился, а что осталось, так  сороковой день справить. Чтобы  по людски было. Кое-кого из знакомых  позову.  Пусть вспомнят, да помянут покойную.

-Пап, ты не понял, много денег надо,

– Как  много? – уж  расстроено переспросил Илья, думая, что сын влетел  в  историю. Хоть тот  не пил и не курил, а мало ли что в такой  сумасшедшей жизни случиться.

Славка медлил. Видно ему тяжело, а может даже, и боязливо  было произнести сумму вслух.

– Ну, говори,- не ожидая, правда, ничего хорошего потребовал уж  Илья.

– Вобщем надо квартиру продать,- наконец заявил Славка  и уставился на отца. А у того сразу екнуло и как что оторвалось в сердце. Уж чего-чего, а такого от родного сыночка он не ожидал услышать.

– Шутишь, что ли?- морщась, едва не давится чем-то внезапно горьким  Илья.  – Может, дом продать со всеми жильцами. А? И кому ж такие капиталы понадобились.

– Да у Веркиного  брата бизнес прогорел, так  миллион надо,- больше не

глядя на отца, а куда-то мимо, проясняет ситуацию сын.

– Мне-то что до него. Я- то где жить буду, в космосе что ли?- c таким положением дел он  не хотел мириться. Никак жена была  права, зря, видать, он их в квартиру впустил, чего надумали. Может и врали.

– Пока меньшее жилье возьмем, ну а потом, отдаст,  вернем назад.-

– Назад ты уж никогда не вернешь, товар обратно не ходит,- подавленно говорит  Илья.

Он не сомневался, пожалуй, что за  этим стоит невестушка. Это она его, видно, на улицу хочет вытолкать.  Жена  раньше ее разглядела, а он только сейчас прозрел.  Лучше позже, чем никогда. Да и сын туда же. В подпевалы бесплатные записался.  От него-то он такого расклада не ожидал. И так всю жизнь почти ни в чем  не отказывали. Все лучшее отдавай детям и тебе, якобы, потом воздастся, как же, воздалось, загребай охапкой.

– Уйди,- только и нашелся, что сказать он.  Больше не разговаривать, не видеть сына не мог.

Тот, хоть и поколебавшись, но ушел,  обиженно сгорбатив плечи.  Отказ  уж на следующий день на жизни Ильи сказался. Ни к обеду, ни к ужину его никто к столу не позвал. Голод не тетка. Пришлось самому с маленькой кастрюлькой к газу подаваться.  И самому с собой  разговаривать. Чтобы не запить раньше срока от саднящей обиды, он едва дождался Настиного сорокового дня.  Он вдоволь поплакал,  не стесняясь  тогда на ее могиле, как из лейки полил, оросил сполна увядшие там цветы. Ну а потом, утершись носовым платком, помин ей в одном недорогом кафе справил. Там Илья на людях не пил, ну а дома уж оторвался по полной программе.  День, другой, да и третий. А потом так невольно случилось, что и дням своего пьяного полуобморочного состояния он и счет потерял. Едва открывал глаза, а тут сын с готовым стаканом стоял.

– На-ка, папашка, выпей,- услужливо под нос совал.

Выпивал, кроме водки  ему, как и не надо было ничего. Он не думал в то время, откуда она бралась. Да почему Славка, таким щедрым-то стал. Чего это раньше за ним  простоты не водилось. А когда уж Илья совсем ослаб, кормить-то его никто не кормил, и стакан из рук  вываливаться стал, то и тут сынок выручал.  Поддерживал  руку, которая била посудину о стучавшие зубы. Ни запаха, ни горечи в  водке, словно в воде, он  уже не чувствовал. Но отключать его из  жизни, как выключатель свет, все же водка выключала. Свое дело делала.  С каждым разом отодвигала его все дальше и дальше от нормальной человеческой жизни, в которой  Ильи не было уж ни пьяного, ни трезвого,  был только постоянно спящий, плавающий в  невысыхающей  мочи человек.  Он так, наверное, и ушел бы из жизни тихо и незаметно, если бы не увидел однажды чье-то бородатое  обличье, которое лохматой кочкой нависло над его лицом.

– Здравствуй, братуха,- и более колючая щетина больно проколола  его тоже давно небритую  щеку.

Это был  Степан, которого он хоть не сразу, а все же узнал. Видно  не до конца память  пропил. Таким диковато обросшим брат всегда приезжал с

заработков.  Тут у него только мылся, брился, приводил себя в порядок. А

потом уж погостив денька два – три, отправлялся в деревню.

Илья  хотел ответить, но шевельнувшиеся губы не издали вопреки  желанию  не единого звука.  Как, склеившись, они так и не отцепились  друг от друга.  Лицо это, в конце концов, убралось, и какая-то несуразно мощная  сила, схватив его неожиданно  за лопнувшую  на груди опрелую  рубаху, приподняла немного, подержала в воздухе и усадила на край кровати. Та же под ним внезапно закачалась, заходила ходулями из стороны в сторону, словно сдернутый с места железнодорожный вагон на рельсах, и чтобы не упасть ему, он лишь  лихорадочно вцепился  руками за ее деревянный край обвязки.

– Ну и видок у тебя, братуха,- глянув еще раз, подивился Степан,- а запах и того лучше. Все он – сынок, добродетель.-

Илья только и  посмотрел на стол, где сидел  сын, который из-под лобья понуро наблюдал за происходящим.  Степан тоже  поглядел, и что-то ему в племяннике  не особо понравилось, потому, как он уж очень скоро  к тому подскочил, и ничего не сказав, сразу  ударил  и даже сидящего.  Да так сильно и тяжело, что голова сына, будто оторвавшись, отлетела сразу в сторону и долго не возвращалась.  А когда он, загнанно и враждебно глядя, повернул ее  все же обратно, то под крыльями его широкого носа Илья увидел  нависшую одну

единственную  готовую вот-вот  упасть каплю крови.

– Не надо, не бей больше,- сморщившись, словно  Илью самого так страшно ударили, негромко попросил он. Зато сынок,  о  пощаде не молил, лишь молча по-змеиному шипел да изредка морщась,  поглаживал саднящую, видимо, скулу.

– Жалко,- сейчас  уж к нему подскочил брат, едва сдерживая кипевшую в нем злость. В неснятой с плеч осенней куртке, он коршуном прямо – таки навис над понуро сидящим Ильей.   – Он тебя со свету сжить хотел, а ты его жалеть?

– Не тронь, не надо,- снова, но громче говорит Илья. Он знает, что Степан хоть и горяч и скор на расправу, но так просто ни за что никого не тронет. Видно, уж племянник здорово его достал,  раз уж он так с ним поступил. Сам-то он не мог, только наконец-то проснувшись, сразу  во всей такой каше разобраться.

– Ладно, уж, пусть живет,  – смягчился неожиданно брат, и заходил в молчаливом раздумье по его маленькой комнате, словно маятник на ходиках часов, туда и сюда. Стучали по полу каблуки его не снятых ботинок, раньше он всегда в тапочки переобувался, видно что-то на этот раз неожиданно значимое  заставило его в таком виде в квартиру ввалиться. Нет- нет, да Илья и взглядывал на брата, а тот на него.

– Как же мне поступить с тобой, а?- устав, видимо, играть в переглядки,  спрашивает Степан.

– А что поступить?- насторожился Илья. Он не понимал,  к чему тот клонит, чем так не на шутку озабочен.  Водки он не хотел, отпился за все  время, да и так крепко, что на оставшуюся  жизнь с избытком  должно хватит. Если слабость да головокружение, так и они  со временем пройдут.  Так что его беспокойство по отношению к нему, как он считал, было абсолютно лишним.

– В больницу думаю отправить,- обрадовал его, наконец, Степан.

– В какую еще больницу?- в такое заведение, как в тюрьму, ехать Илья особым желанием не горел.  Да главное зачем. Вот об этом он и сказал.

– Ну, оставайся, коли так. Если жить не хочешь. Не добили, так добьют,  – добавил брат.

Но Илья как бы то ни было, но жить хотел. Потому подумав, он все же согласился. Может, то и правда насчет сына. А если так, то и запросто доколотят, да такого еще слабого и беспомощного совсем.

– В какую хоть больницу?- поинтересовался лишь он. Хотя хорошо  знал, куда ему была дорога. В основном мужиков в наркологии из запоя выводили. На трезвый жизненный путь налаживали.  Там сейчас что,  плати только.

– В пьяную, больше куда,- ответил Степан.

– Так деньги ведь  надо.

– Я заплачу, – пообещал брат. На что нужное он никогда не жадничал. Он и раньше Илье  помогал. А много ли ему одному без семьи надо-то было?

Когда они уходили на вызванное к подъезду такси, Илья едва шагал, цепляясь  за брата. Как и за свою жизнь цеплялся. Еще верил, что не только ему, а кому нибудь тоже она  понадобиться. Невестки хоть дома не было, а вот сын даже не вышел  из-за   стола, чтобы помочь отцу как-то. Ему такое дело не

особо понравилось, зато  Степан отнесся спокойно.

 

***

Илья все же, наверное,  заснул. А проснулся он от какого-то движения в доме. Открыв глаза, увидел неподалеку от себя стоявшего брата, мявшего в руках шапку, сбоку от  него присевшую на корточки женщину, склоненную над полом.

– Ну что ты скажешь,- чиркая спичку за спичкой,  досадовала она. Стоявший перед ней закрытый уличный фонарь, как назло, не хотел зажигаться.

– Керосин-то хоть есть?- поинтересовался Степан.

– Есть, как это нет,- женщина для наглядности  качнула фонарем, в котором явственно слышимо, бултыхнулась когда-то налитая жидкость.

– Значит, на холоде отсырел фитиль или, может, вода попала,- предположил тогда брат.

– Только как же так.  Я ведь вчера вечером  зажигала,- кручинилась, ничего не понимая, она.

– Ну, мало ли что?- вздыхал Степан.

– Солидолом смазать надо,-  наблюдая за их мучениями, с язвительной     насмешкой подсказал Илья. У них был когда-то такой фонарь, и если ему не изменяла память, « летучей мышью» назывался. С ним не один год мать выходила на двор к скотине убираться. Пока к ним в деревню не провели, однажды надумав, свет. Он и сейчас где-то валялся на их чердаке.

– А у вас  брат шутник,- чиркая очередную спичку, снизу вверх

посмотрела она осуждающе на  Илью.

– Шутник, да еще какой,- подтвердил Степан, и как дубиной двинул того,

еще вдобавок, не совсем добрым взглядом.

Илья знал, чего он озлобился.  Не особо тому видно верилось в его так неожиданно возникшую болезнь.   Жило в брате такое нехорошее качество не доверять людям в их  заболеваниях.   Но лоб  не градусник, температуру  просто так на нем  не настучишь. Сам не раз  сегодня  рукой мерил.

Наконец-то слабо застреляв, фонарь нехотя запыхал. Вначале красновато, а потом все же забелел не особо ярким светом.

– Ну что ж, пошли,- подтянув потуже уголки платка на голове  и взяв в руку фонарь, позвала женщина Степана.

– Что ж, пошли,-  отозвался как-то подневольно тот и посадил свою уж мятую – перемятую шапку себе на голову.

Женщина в длинной не поросту фуфайке зашагала  впереди, а Степан сзади.

– Может,  и ты пойдешь?- проходя мимо, растроенно поинтересовался  он, прямо-таки умоляюще глянув на Илью.

– Нет, брат, поверь, не могу,- отказался тот, невольно поморщившись.      Он был даже рад  внезапно одолевшей болезни, которая случилась с ним весьма как кстати, прибрал брат лошадь, пусть сам и отдувается за это. Только предупредить  Илья его должен. Пусть держит ухо востро. Человек, обманувший их раз, обманет еще, может, не раз. Потому дождавшись, когда перед женщиной открылась, а затем закрылась дверь, он и окликнул только замешкавшегося на пороге Степана.

– Чего тебе,- отозвался тот обиженно и недовольно. Может,  он и понимал, чего ему было на больного человека дуться, но вопреки всему ничего, видимо, не мог с собой  уж поделать.

– Ты это, братуха, того, титьки,- но Илья как бы не торопился, но договорить не успел.

Дверь в дом приоткрылась, и в узкий раствор просунулось капризно надутое лицо женщины.

– Ну, вы идете или как?- бросила она раздраженно.  Словно шестым  чувством разгадала за своей спиной какой-то заговор, который вот и заставил вернуться ее обратно в дом.  Это Степан  ничего, наверное, не понял, а вот Илья сразу все оценил. Ей на руку выходило, что с ней идет покупателем один  человек, а второй по воле случая остается дома. С одним-то легче совладать, чем с двумя. И напутствия чьи-то последние ей, естественно, были не нужны.

– Иду,- отозвался Степан не совсем охотно и, пригнувшись, широко шагнул в дверь.

Оставшись один, Илья пожалел, что даже не попробовал  подняться и пойти за братом. Мог бы хоть где-то  постоять в уголке конюшни, что-то подсказать или посоветовать. От таких невеселых  раздумий, у Ильи снова зашумело  в голове, и успокоившийся на время жар, новыми волнами захлестывающе покатился по его телу. Сейчас уж, будучи в жару, как в нестерпимо душной бане, он больше не жалел, что остался возле  печки.

Правильно и сделал. Зачем  своим плачевным состоянием создавать было Степану еще лишнюю мороку. Отвлекать от самого важного для них дела.  Он

и без него, пожалуй, разберется, что к чему, по крайней мере, какую – никакую, а все равно лошадь купит. Не подсунет же она им корову безрогую.  Не совсем тот безглазый.  А там и на плохонькой лошаденке,  а дровишки они все равно перетаскают потихоньку из леса. Тем более в этом году вначале зимы проморозило хорошо. Сначала холода пошли, которые скоковали землю как следует, а потом только и снежку понакидало. Все, как и положено чисто по-мужски природа  на этот раз сработала. Не то, что в прошлом годе. На едва прихваченную коркой,  талую землю почти сразу и снега совсем уж бездумно набухало.  Нечего сказать, обрадовало. В такое природное безрассудство, хоть какая  лошадь хребтину обломает. А дрова,  которые все в костре  лежат, сейчас сухие  и легонькие.  Илья с братом  и то одно бревнышко как-то на санках до дома притащили.  Для пробы. А так больше кустовнягом разным топили, от которого кроме треска и дыма тепла особого не было. Едва справившись и ужившись с новым скачком температуры, Илья заслышал сначала на веранде, а потом уж и в коридоре чьи-то торопливо тяжелые шаги. Кроме Степана идти так грузно было тут некому. Что-то он совсем обернулся быстро, Илье показалось, что даже пяти минут не прошло. Своим шумным и размашистым приходом, тот едва не загасил испуганно прыгнувший огонь в лампе.

– Что-то ты уж скоро,- недовольно поморщился Илья.- Или случилось что?-

Но землянистого цвета лицо брата, словно закаменев,  почему-то молчало. Да и смотрело оно не на него, а куда-то в сторону дверки печки. Словно он там отыскал что-то более интересное и важное.

– Что, не продала? Или не взял?-  насторожился  Илья. Он сейчас был готов, пожалуй, принять  любую лошадь, лишь бы у той  ноги мало- мальски двигались, да зубы и худенькие, но только имелись. Не самим же им ей сено  жевать.

– Да купил я,  купил,- наконец  широко и открыто заулыбавшись, Степан повернул  лицо и обласкал брата взглядом.

– Тогда-то ладно, а то я уж подумал, не сорвалось ли что?- успокоился сразу Илья.

– А чему срываться,- самодовольно заявил Степан.

– Да мало ли ведь что.  Лошадь-то хоть ничего?

– Лошадь как лошадь.

– И то ладно. Сколько хоть отдал?- Илье было сейчас все интересно.

– Да все деньги с кошельком.

– Серьезно, что ли. Весь четвертной?

– Нет, половину,- косо ухмыльнулся Степан,  – конечно же, весь.

– Да здорово ж она тебя лупанула. Да за такие деньги можно было, наверное, чистокровного орловского рысака взять. А ты не известно еще, за что столько отвалил, – изумился растроенно Илья, пожалев, что из-за  болезни не смог пойти с братом. Он бы аппетит-то  хищнице поурезал. Ай да Машка

Петрова.  Не даром она братцу  все свои невзгоды выплакивала, на жалость давила, и добилась же своего, однако. Вот так баба.

– Что уж теперь. Отдал и отдал. Не забирать же назад. Пусть ей излишек будет. Женщина в долгах, как в шелках. Одной ей тут больше и делать нечего. Да и кто в таком диком лесу ее  хозяйство купит. Буди медведь,- усмехнулся  Степан, как бы оправдываясь перед братом.

А Илья, слушая и не слушая его, смотрел снова  на  суковину в полу и что-то сильно сомневался сейчас в искренней исповеди женщины. И в смерть мужа что-то ему не особо стало вериться, да и библия могла запросто обыкновенной книгой оказаться, да и все это вместе взятое в его глазах неожиданно дурным душком, как порченая рыба, попахивать стало. Только хотел поделиться неожиданным открытием с братом, как снова не успел. Опять как назло открылась  дверь,  и снова в узкий проем влезло не совсем довольное  лицо хозяйки.

– Ехать надо, а вы все рассиживаете,- бросила она совсем уж сердито.

– Может, мы заночуем у тебя,- озырнулся  Илья.

– Не надо мне ночлежников таких, особенно тебя,- обрезала женщина, даже не глянув на него.

– Чего это так вдруг,- искренне удивился тот, отметив столь явную перемену в ней, – денежки сграбастала, и по-другому сразу заговорила.

– Могу отдать,- неожиданно заявила она, – возите тогда хоть на собаках ваши дрова.

– Ладно тебе, пошли,- одернул брата более покладистый Степан. Он

может, и испугался,  поверил в  решительно заявленные слова, а вот  Илья нисколько. Где это она найдет других тут покупателей, да таких, которые еще так щедро позолотят ее ненасытную ручку.

– Пошли так пошли,- не совсем охотно согласился Илья.

С женщиной-то он еще, может,  потягался бы, постарался  вывести ее нечестивицу на чистую воду, но  ему не хотелось расстраивать Степана. Омрачать праздник, который он для них  сегодня  устроил. Хоть и скверный год назад совершил тот поступок, так жестоко расправившись с  Нацией, но кто знает, может даже  и к лучшему, что именно так все и произошло.

 

 

***

После треснувшего, сухой сломанной веткой выстрела, который раз и навсегда окончил страдания кобылы, Степан неторопливо поставил к  доскам загородки ружье, из ствола которого вился еще остатний сизый дымок,  и неспеша выдернул из поясного чехла свой охотничий нож. Спокойно, будто он такое проделывал не однажды, хватил им по натянутому горлу кобылы, из которого фонтанно ударила в стену забившая толчками кровь. Дождавшись, когда в умирающем животном все затихнет и до конца замрет, стал, как умел, так и разделывать тушу. Илья стоял в сторонке и  удивленно растерянно  наблюдал за братом, не понимая того, что с ним такое внезапно произошло. Раньше и своих овец, когда мать их держала, никто из них не резал, боялись,

чужих резчиков со стороны нанимали, а тут на тебе, Степан сразу на кобылу замахнулся. Чудеса непонятные выходили, и только. В тот же день, ближе к вечеру, брат только и закончил работу  с тушей. Илья в силу необходимости

тоже помогал, куда ж ему было деться. На следующее утро Степан отправился в город насчет продажи на рынке договариваться. Вернулся рано в обед, веселости на его хмуром лице никакой не проглядывалось.

– Труба дело,- придя и устало, упав на диван, объявил он, – На лоток не берут, ветеринарное клеймо требуют, а где ж его мы возьмем, головешкой из печки не поставишь. С перекупщиком одним сговорился, но в деньгах едва ли не в половину теряем. Ты как на такое дело смотришь?- поинтересовался Степан у брата.

Почти не раздумывая, Илья согласился. Да он, вообще живя с ним в деревне,  мало спорил. Как-то незаметно спихнул на него руководство родительским домом. Степан был все-таки на пять лет и постарше Ильи,  да и поездил и повидал в жизни намного больше, чем он.

– Ну и ладушки тогда,- несколько даже повеселел Степан.

За два дня потихоньку они стрелевали мясо за шесть километров на большак, большие куски перевозили на санках, которое поменьше переносили в рюкзаках. Там на большой дороге все это добро оставляли у одного знакомого мужика в доме, куда и приехал по звонку потом  перекупщик. Загрузив в машину мясо, дело хоть и прошлое, но тот рассчитался сразу. Многое они, правда, потеряли в деньгах, но что-то и получили. А так околей престарелая Нация, где в дороге или при пахоте в борозде, то они не заимели бы с ней ничего. А так худо-бедно будет сейчас другая лошадь, и уж по всякому моложе  прежней.

Женщина, столкнув их с места, прикрыла в обратную сторону дверь. Илья хоть и прислушивался к ее шагам,  но так ничего и не услышал. Не мог определить того, или она снова к лошади вышла, или в коридоре топталась,  их выхода все дожидаясь. А может, и разговор подслушивала. Да они сейчас и не говорили ни о чем таком особом. Он думал сейчас об одном, раз покупка состоялась, как быстрей до дома добраться. Илья, сжившись уж с почти постоянным стуком в голове, решительно поднялся со стула,  намереваясь хоть раз попробовать шагнуть, но его тут же поволокло куда-то в сторону.

– Ты что это, брат?- ухватил его за локоть Степан. На его лице выразилось недоумение.

– Не знаю,- просто отозвался Илья.

Он и сам себя не понимал, чего это он за какие-то полдня болезни настолько ослаб, что не мог твердо даже на  ногах стоять.

– Ну, ничего, на лошади-то мы с тобой вмиг докатим. А там уж как нибудь вылечимся. На худой конец и в город за доктором спаляю,- постарался  успокоить его Степан.

– Думаешь, поедет,- засомневался Илья. Он тоже о докторе, грешным делом, подумывал. Что-то на этот раз уж он дюже охрял. Раньше тоже, бывало, прихварывал, но не так жарко как сейчас. – Кто-то тебе понамети такой пешком

пойдет?

– Пойдет,- хмыкнул Степан.- Да и  идти не надо, на лошади привезу. А за деньги, еще на столе казачка спляшет, – заявил с нагловатой уверенность он.

– Так-то конечно, может, кто и поедет,- согласился с ним Илья. Но это еще когда будет, а до дома надо было добираться теперь, да  как-то и до лошади добрести.

Это он переживал, а Степан сильно не расстроился. Посадил его обратно на стул, надел  на голову шапку, на руки рукавицы, застегнул до самого верха пуговицы на фуфайке, и затем, охватив его правой рукой за плечи, поднял и повел на улицу.

– Как хоть ее звать,- чувствуя рядом надежную поддержку брата, поинтересовался Илья. Сейчас он думал о лошади.

– Кого бабу что ли?- не понял Степан.

Сейчас идя непроглядным коридором, он вынужденно вытянул вперед одну свободную руку.  Боясь сам, обо что нибудь в темноте споткнуться и упасть, да  и его завалить  рядом с собой.

– Какую еще бабу? Лошадь,- едва не вскричал Илья.

– Ах, лошадь. А знаешь, и не спросил. Сейчас узнаем,- пообещал он.

– И зубы, верно, не смотрел и возраста не знаешь. Зато деньги неплохие выложил,- стал его тихо корить он.

 

***

Слушая брата, Степан не сердился на него. Пусть говорит коли охота. Тем более, неоспоримая правда была в его словах, от которой никуда ему не деться.  Когда они пришли с хозяйкой в тоже сделанную из нового леса небольшую конюшню, то лошади, а их было две, стояли хвостами к открывшимся воротам. Это потом они головами к ним развернулись. Ну и что он мог разглядеть в неярком горении фонаря, которым  женщина вначале осветила их на время, а потом убрала свет  и вовсе к своим ногам. Какие зубы смотреть. А  так  на его взгляд лошади как лошади. Которых сотни, а может тысячи на земле. Единственно, что непонятно Степану стало, почему она  одну ему приглянувшуюся, беленькую такую, сразу ненавязчиво поменяла на другую. Какую-то серую. Уверяя его в том, что эта другая намного лучше им выбранной лошади.  Ну и он конечно согласился. А кто поступит иначе, кому как не ей знать товар лучше. И в том он ничего дурного не видел. Что красивое не значит хорошее. Ну а в деньгах Степан мелочиться не стал. Сколько было взято, столько и отдал. Тем более и торговаться он не умел,  хоть и не был миллионером,  но даже считал это унизительным для себя занятием. Ну, переплатил  и переплатил.  Люди от того особо не  разбогатеют, ну и он не слишком уж  обеднеет. Главное были руки, которыми он мог иногда, не совсем даже плохо и зарабатывать. А этой женщине любая лишняя копейка в данное время не помешает. И не сердцем пожалел он ее, как считал Илья, а умом. Он даже не представлял, как она только выкарабкается из затянувшей ее трясины. И ею сказанное «спасибо», после того, как она, пересчитав  деньги, положила

их под булавку в карман, сказало Степану о многом. О том, что она прекрасно поняла, что он  изрядно переплатил, и благодарила его за участие в ее, не задавшейся жизни. За провалившийся так  нелепо, будь трижды проклятый для

нее бизнес, который идет не у всех, а только видно у избранных.

– Возраст знаю. Семь лет,- так с потолка взял и брякнул он. Предполагая, что в заводимое с нуля хозяйство никто не будет  брать совсем уж старых лошадей. Не зачем было просто продавать последующее мясо. Тем более что конина в  ходу у покупателей совсем не была.

– Хоть это знаешь и то ладно,- насуплено кольнул его  Илья.

Он  не особо был доволен братом и даже не сомневался больше, что тот купил кота в мешке. Так хватил, почти не глядя. А лошадь, конечно, еще молодая, семь лет не велик возраст. Коли в три года их только для работы и обучают. Сам Илья, хоть ни в каком обучении не принимал участия. Потому как сосунком совсем был. А видеть же видел. Как летом в пору разноцветья трав двое – трое крепких мужиков выводили из конюшни взбрыкивающую при каждом  шаге молодицу,  отгулявшую положенное время на вольных хлебах, и заводили, погоняя матерным словцом в широко размахнутые оглобли. Двое мужиков держали, а третий упряж укладывал. И не телегу к ней пристегивали, которую она могла бы раскатать по колесикам, а дровни обыкновенные зимние. Вот на них то зарочину из кобылки и выпаривали с кнутом в руках, учили уму разуму. День – другой, да еще и третий, а потом уж и в пахоту ставили .

Поколотившись слепо о стены, они, наконец, выбрались на улицу.  Все еще поддерживаемый братом, Илья на белом снегу сразу же увидел очертания новой лошадки. Она ему неизвестно отчего показалась непомерно длинной и высокой. На спину которой, без подставки, пожалуй, не заберешься вовек.

– И телег-то рядом никаких нет,- покрутив  головой,  заметил Илья со вздохом.

– А куда тебе телега?- не понял Степан.

– А как же мне на нее будет, залезь?- В детстве они, будучи маломерками, и все на спины лошадей с телег вспрыгивали.

– Да что ж я не подсажу тебя что ли

– Ну, тогда-то ладно,- сразу успокоился Илья. Он словно и забыл, что не один он здесь, а с братом.

– Ну, как  она тебе?-  проходя мимо лошадиного дышавшего теплом бока, поинтересовался Степан. Уж очень видно тому хотелось узнать его мнение.

– А никак. Что ты тут  впотьмах  разглядишь,- обиженно  выдохнул Илья.

Степан, тем временем, оставил брата возле молодого тополя,  к жидкому суку, которого была привязана за повод узды и лошадка. Тут же и топталась хозяйка. Фонарь был поставлен на снег, и она с руки кормила напоследок лошадку сеном, от которого остро пахло ромашковым полем.

– Звать хоть кобылку как?- поинтересовался Илья. А то брат так и не спросит.

-Майка,- сухо отозвалась женщина, докармливая остатки.

– Хорошее имя,- добродушно заметил Илья, намереваясь поговорить с ней

без всяких  приколов. Устав  от возможно и необоснованных подозрений, нарисованных, быть может, и его болезненным воображением. Он видел, что

она любила животных, и он тоже, хоть в этом у них было что-то общее.

– Неплохое имя, да,- отозвалась та и, взяв в руки фонарь, отошла в сторону, видимо, не желала с ним вести беседу.

Майка же неспешно дожевав сено неожиданно сунулась  мягкими бархатными губами прямо к Илье в карман фуфайки, и не найдя там ничего, так мотнула ему в бок  продолговатой головизиной, что тот едва с ног не слетел.

– Эвон ты шустрая какая,- удивился он,- Счас тебе там хлеба мешок.

Его карман действительно,  пах хлебом.  Кобыла  в этом не ошиблась. Потаскивал Илья в нем  для Нации еще, когда тайком от брата кусок – другой. И не денег на хлеб  Степан жалел, а ног. Не просто им тот хлеб давался. Шесть километров на большак тоже надо было еще понамети пройти. А там часа два – три еще мерзнуть, ждать автолавку, а бывало и такое, что она вообще не приходила.

Илья  хотел, было погладить и приласкать  обиженную кобылу, но она его протянутой руки не приняла. Сразу  недовольно и шумно фыркнула и задрала  высоко непокорную  голову.

– Видишь ты какая, с характером,- подивился он.

Брата рядом не было, женщина неизвестно почему, но не хотела говорить, и потому-то он вынужденно разговаривал с лошадью.   Не человек, а все равно живое и много понимающее существо. Вот его взгляд невольно упал вниз длинных беговых передних ног Майки, и Илья увидел там белый окрас  шерсти, который  натянутым чулком поднимался с копыт и шел едва ли не до кулаков коленей.

– А что это у кобылы ноги-то в бинтах,- громко объявил Илья  лишь для

того, чтобы расплатиться с женщиной. В долгу он перед ней вовсе не собирался оставаться.

– Где это? – скоренько, раскачивая фонарем в руках, подскочила хозяйка.

Тут с лыжами в руках подошел наконец-то и Степан.  Озадаченно, не зная еще, какой брат изъян у лошади выискал, он тоже вслед за женщиной сунулся к тонким ногам кобылы.

– А это ничего. Ложная тревога. Природа ей так шерсть побелила,-   объявила тут же хозяйка, – а у вас брат,  однако шутник,- добавила она с вызовом, обращаясь к Степану.

Но тот не отозвался. Он сейчас думал об отъезде, и не собирался тратить время на пустые разборки,  в которых, ему казалось, ни хозяйка, ни брат спуску друг другу не дадут. Такая уж сложилась из них несведенная пара.

Потоптавшись возле Степана но, так и не дождавшись ответа, на который она видимо, рассчитывала, женщина снова обиженно отошла в сторону и молча  наблюдала, как тот пытался приторочить на спину лошади обе пары лыж сразу. Так-то он хорошо придумал, перекинув их на две стороны через веревку. Что-то вроде стремян от седла получалось. Куда спокойно можно было поставить ноги, тем более обоим. Но так они мешали движению Майки, а если он их

поднимал выше, то выходило еще смешнее, утыкались лыжи своими концами вообще в ее шею.  Тогда-то  Степан, невольно ругнувшись, вынужденно снял  их и положил на снег, предварительно увязав,  крепко накрепко друг с другом.

– А что это вы, ребятки, надумали.  Решили вдвоем на  лошади ехать?- только и сообразила  воровато поглядывающая  хозяйка.

– А что тут такого?- не понимая ее беспокойства, удивился Степан.

– Один мог бы и пешком идти,- вдруг заявила она. – А то недолго и спину кобылке сломать.

– А наша лошадь, что хотим то и делаем,- встрял в разговор Илья.

– Ваша та Ваша, только чего зря животное мучить?- вздохнула, расстроено хозяйка.

– Да полно вам ныть-то,- не выдержал, в конце концов, ее женских причитаний  Степан,- Давай, брат, садись, а то так и до утра не доберемся.

Он помог Илье первым забраться на лошадь, затем подал тому отвязанный повод узды, лыжи, а потом уж и сам, как-то ловко подпрыгнув, уселся позади брата.  От его неожиданно добавленного  веса, и правда, неглубоко просела в снегу лошадь,  даже в бок несколько станцевала задними ногами. Но они оба на такую  обычную мелочь не обратили ровно никакого внимания. Зато  хозяйка непонятно отчего громко ойкнула. Будто ей самой кто-то накинул на плечи неподъемный мешок с овсом. Когда Степан  понукнул Майку, и она пошла, то Илья из-за брата оглянулся на женщину, лица хоть и не увидел, его съела темнота, зато хорошо разглядел, как  в спину им божьим благословлением полетел ее сжатый пухлый кулачок.

– Кулаком перекрестила,- поведал Илья Степану.

– Эвон ты как,- подивился лишь тот.

– А ты думал как?- Илья поморщился. Уж дюже место ему на спине Майки у самой шеи выпало нехорошее, самое что ни на есть костистое.  Будто не где-то, а на острие лемеха плуги он сидел. Как пить дать натрет он себе в пахах от такой поездки все что можно, а потом будет долго ходить еще в роскарячку. В детстве он проходил такое. Холка она и есть холка. А  Степан  перед ним выгадал. Ему было ехать намного мягче и удобней.

А лошадь взяла  лыжню с ходу, как хорошая собака след. На  оставленный дом, который кормил ее, может, не один год, она только раза два безмолвно и обернулась, а потом все вперед смотрела, гордо возвышая  ушастую голову. Вокруг было темно и  глухо. Небо совсем закрытое тучами ни светилось, ни единой звездной точечкой. В этой ночной гулкой тишине, лишь шуршал, продавлено и визгливо под ногами кобылы, местами настивший снег.

– А ты про какие  титьки все мне плел?- поинтересовался Степан. Ему езда была в одно удовольствие. Лошадь сама шла легко и ходко. Он даже ее не понукнул не разу. Зато Илья, сколько  ехал, столько и морщился.  Так что говорить ему с братом из-за своего неудобства не особо хотелось.

– Что молчишь?- тот тронул его даже за руку,- плохо, что ли?

Хоть и не совсем чувствовал себя Илья хорошо, но, во всяком случае, лучше, чем в доме.  Дышалось ему на воздухе легче. Только жар сейчас не грел, а

наоборот студил. Знобил нездоровое тело.

– Да ехать мне жестко,- пожаловался он,- надо было хоть  на спину   кобыле

подложку спросить.

– Так давай местами махнемся,- с готовностью отозвался Степан. Ему лично было все равно. Они худо-бедно, а что-то совсем уж быстро проехали одну деревню,  сейчас и другая была на подходе,  а там и дом их далеко видимым единственным уличным фонарем замаячит. .

–  Да уж ладно, доеду как нибудь,- отказался  Илья. Надо было останавливаться, слезать  с лошади, обратно залезать. Да еще и править в   придачу. А ему отчего-то лишних  телодвижений делать было не совсем охота.

– Ну, как хочешь, было бы предложено,- проговорил Степан,- Так как на счет титек-то,- напомнил снова он.

Сейчас Илья не понимал, зачем  Степану сдались  титьки. Чего он с ними к нему привязался.  Надо было раньше слушать, а что уж сейчас. Когда все деньги из его кармана Машка вытащила, будто украла. Так то хоть и хорошо Майка шла, послушно, ни разу от лыжни не отступила, но это еще ни о чем не говорило. Лошадь не кошку в доме, сразу не заведешь. Что-то неизвестное, внутрь куда-то спрятанное,  только потом  и раскроется.

– Молчишь чего?- теребил Илью все брат.

Хоть и нехотя, но пришлось тому напомнить ему историю многолетней отпевшей соловьями их юности.

– Нет, это не она,- выслушав его, проговорил Степан,- та другая была.-

А Илья не собирался ему и доказывать. Какая-то разница. Дело было сделано. И что в дальнейшем с лошадью случится, пусть  все и разгребает он сам.

– А ты, наверное, не только титьки тогда хотел поглядеть, а?- спросил лишь, усмехнувшись, Илья.

– Может,- через время хмуро и неопределенно отозвался тот.

 

***

Они замолчали, каждый, раздумывая о чем-то своем. Илья не знал, о чем думал сопевший ему в спину Степан, может об удачной покупке, так как в их жизни больше ничего более важного не было, а вот он думал о брате. О его не задавшейся судьбе.  Вспомнилось ему, как он ждал его из армии, словно мать из города ушедшую за покупками. Странно, несколько смешно, ждал. А брат приехал, правда, с большим чемоданом,  с налепленными на бока  наклейками, но только пустым. Там, кроме небольшого дембельского альбома, больше ничего не было. Собралось к вечеру застолье, натолкалось в дом и баб и мужиков. Пришел с гармонью и дядя Федя Пастухов. Желанный человек, без которого в деревне ни одно празднество не обходилось. Но только вот задуманного веселья не получилось, до предполагаемой пляски дело не дошло. Степан в солдатской форме, с блестящими на груди значками и выпил всего три стопки, как полез, толкаясь, через людей вон из-за стола. Вместе с ним вышла и Варвара, мать, в новом платье, сидящая  с краю на поддавках. Выбрался вслед за братом и Илья, как он мог без него теперь обходиться.

– Вы то куда? – остановил он сразу обоих. Уже в сенях в след топающих придержал.

– А ты?- на потемневшем лице матери растерянность и тревога. Она, как и младший брат, знала, куда он собрался. Только не ведала, как об этом сыну сказать. Что невеста-то его Сонька, живущая за три километра в другой деревне, с месяц назад как вышла замуж. Значит, его не любила. Раз уж  немного и не дождалась.

– А я знаю,- удивил он мать, сразу же освободив  от тяжелой муки. То та бедная не знала, как ему такую нехорошую новость подать.

– Откуда,- лишь невольно воскликнула она.

– Сорока на хвосте принесла,- усмехнулся Степан, все еще держа в руках ручку двери.

– Не ходи ты туда. Зачем? – сына она не понимает.

– А поглядеть на нее хочу. Не бойся, ничего не будет,- успокаивает он Варвару.

Но она не особо верит и посылает потому вслед за ним  Илью, для пригляда. Но тот вернулся быстро, брат заметил его семенящего сзади, дождался в кустах и прогнал обратно. Позванные гости, как-то сами по себе разошлись. Веселье  потухло, так и не разгоревшись. Мать пыталась извиняться, неудобство вышло большое,  но люди и без того понятливыми оказались,  ни на нее, ни на Степана обиды никакой не держали. Сами многие через любовь обман и ненависть прошли.

Вскоре  вернулся и брат, молча взял пустой граненый стакан и налил целым водкой. Поднял и даже не поморщившись, выпил. Варвара ни о чем не расспрашивала, ждала, пока он сам расскажет. Знала, что не будет тот душившую  боль и обиду в себе держать. Выплеснется она  рано или поздно наружу. К человеческому сочувствию сердце сына потянется. И не ошиблась.

– Знаешь, мама, хоть бы повинилась, или что. А то, как ни в чем ни бывало, чай усадила пить,- болезненно морщась и закурив, проговорил Степан.

– А ты что?- насторожилась Варвара.

– Да сел я. Только не пил. Уходить мне надо было. Но не знал как. Ну и дернул за ножку стол, перевернул. Пусть хоть задумается, что нехорошо поступила. А то невиновная она совсем какая-то…

– Ну, стол это не беда,- вздохнула мать облегченно,- ладно хоть так, могло быть и хуже.

А через три дня Степан уехал. Вначале на север, потом на юг, а бывало, вообще мать с Ильей не знали, где его нелегкая судьбинушка  носила. Главное не забывал, приезжал и то ладно. В жизни он так и не женился, не обзавелся даже ни разу своим домом.  Может,  прежняя любовь ему мешала  или еще что, Илья не знал, а Степан  на эту тему особо не распространялся.

 

***

Скоро, за негустым перелеском, завиднелся и фонарь на столбе, потом и не совсем ясные очертания и их дома, среди других пустых домов деревни.

– Ну, слава богу, приехали,- первым заговорил после долгого молчания  Степан, сдерживая на спуске под гору бегущий шаг лошади.

– Приехали,- подтвердил Илья, державшийся все время за жесткую гриву кобылы. Только и поняв, что на этом его мучения,  пожалуй, закончились. Хорошо заниматься делами здоровому человеку, но  никак не больному. Подъехав к дому, Степан остановил лошадь, слез и накинул повод узды на покосившийся столб в воротах ограды.  Потом только помог сползти на снег и брату.

– Сам-то дойдешь?- спросил его.

– Да уж постараюсь, как нибудь,- отозвался Илья, глядя на темные окна.  По фасаду их три. Тут-то он и по плазтунски, если что, доползет. Здесь рядом.

– Смотри же,- проговорил Степан и, взяв под мышку лыжи, зашагал в сторону крыльца.

Оно  было открытым, всего на четырех столбах держалась покрытая шифером крыша. Недавно ее брат перекрыл, а то  под рубероидом стояла. Да он много чего, вложив деньги, по-своему переделал. Что-то, может, и улучшил, а что-то даже  испортил. Не без этого. Тот, кто ничего не делает, только не ошибается.

Вслед за ним, не так, правда торопко, поплюснил и Илья. Он то и дело почесывал промежность, там он, видимо, все-таки кожу натер. Когда он взобрался на крыльцо,  брат уже открыл небольшой висячий замок на двери.

– Ну, тут ты сам уж распорядишься,- сказал Степан и, оставив качаться замок вместе с ключом в широком отверстии пробоя, помчался ставить лошадь на место. Илья слышал, как затопала скорым шагом Майка, отходя от дома, а затем все стихло.

В доме было ненамного и теплее, чем на улице. Топленная всяким хламьем печка тепла долго не держала. Пока только топилась. Они и спали потому, не раздеваясь, сверху прикрывшись  вдобавок двумя ватными одеялами. Илья еще любил закрываться с головой, он почему-то всегда, ложась спать, боялся одного, как бы ему во сне не отморозить ненароком уши. Они почему-то для него были самым главным органом в человеческом теле, будто он ими одними и жил.  Убито вздохнув, Илья прошел в комнату, мимо кровати, где  он спал. Подошел к окну за двумя рамами, одними летними, а другими зимними, которые неизвестно  когда выставлялись и мылись. Наверное, со времен жившей тут матери. Та-то порядок  и чистоту в доме любила. Он видел, как брат в свете горящей лампочки под высокой крышей конюшни, которую они года два назад собрали из стоявшей на этом месте, бывшей еще совхозной кладовой, завел туда лошадь. Потом вышел оттуда и зашел снова с большой охапкой сена в руках. Чего-чего,  а сена они всегда заготавливали вдоволь. Чтобы лошадь никогда голодной не стояла. В этом им охотно помогали и жившие в деревне летом дачники. Иногда и те пользовались лошадью, мало ли что когда привезти от большака до деревни.

Сейчас брат  закрыл маленькую дверь конюшни на крючок, и, погасив свет, быстро шел к дому. Илья не видел его хозяйственно озабоченного лица, только

движущуюся по снегу, будто катившуюся фигуру.  Он, даже заслышав его шаги в коридоре, так и не отошел от окна. Будто пристыл к нему.

– Ты бы лег, чего стоишь,- входя в дом,  и то заметил Степан.

– Холодно, – повернувшись, пожаловался  Илья.

– Счас придумаем чего,- обнадежил брат и ушел снова из дома.

Илья знал, куда он пошел. К дачнику соседу. В одно время тот заготовил ни на один год дров своей жившей в том доме тещи. Но старуха в одно время взяла и померла, ну дрова, естественно, и остались. Вот и подтаскивали они, бывало, оттуда. Приворовывали  потихоньку.

Скоро явился Степан с большенной охапкой березовых поленьев в руках, которую  грохнул возле печки на пол.

– Счас согрею тебя,- пообещал он, скрываясь за широким косяком двери.

– Погоди, накроет нас, когда нибудь соседушка с дровами,- слыша как тот, сложил их в топку и чиркнул спичкой,  заметил  Илья.

– Не накроет, сейчас-то живем. С лошадью мы. Со всеми долгами, будет, рассчитаемся сразу,- говорил  Степан обрадовано больше, наверное, себе, чем ему.

Как только занялся огонь и загудел в трубе, Илья, устав стоять, пошел и лег на кровать. Лег так, как и всегда, в фуфайке. На большое тепло, от принесенной охапки дров, он не рассчитывал. Тут, пожалуй,  настывший дом и лошадиным возом вряд ли натопишь. Скоро зашел в половину и Степан. Потрогав рукой ему лоб, накрыл его сам двумя одеялами сверху.

– Может, примочки водочные сделать, а то жар так и держится,- поинтересовался он.  Никаких порошков  в доме не было, новых они не купили, а старые давно съели. Да и болели не часто. Это с Ильей не болезнь, а как

бы непонятное недоразумение приключилось.

– Не надо. Перетопчусь уж как нибудь, – тот даже нос морщит, по понятой для них обоих  причине. Его от  одной мысли о водке едва не рвало,  а тут еще нюхать  должен ее.

– Ну, тогда чайку с малиной да медком,- предложил Степан.

– Грей,- согласился на чай Илья.

Хотелось унять ему хоть чем-то горячим трясущий  тело озноб. Он слышал, как брат налил, брякнув крышкой электрический чайник, и  всунул шнур теперь, наверное, в розетку.  Грелся чайник  почему-то, как ему казалось всегда долго. В ожидании чая, Илья все-таки пригрелся от тепла, идущего от  щита  печки, даже придремал, видно, что даже не услышал, как к нему подошел Степан.

– Спишь, брат,- спросил он тихо.

– Да нет, глаза закрылись только,- невольно зевнув, отозвался он.

Степан был без шубы, в одном мешковато сидящем на нем  свитере. Что-то он, возясь по дому, распарился сегодня очень. Раньше и шубы с плеч не снимал. И спал тоже в ней, в соседней боковой комнате. Этот на отцовской кровати, за давно  не топленной  русской печью. Там ему было намного холоднее, чем Илье. Но он на такое обстоятельство не жаловался. Не предлагал кроватями меняться.

-Вот, хлебни горяченького,-  Степан протянул  чай, который хоть и слабо, но пах медом. Какими-то собранными  пчелками цветами.

Илья, поднявшись на кровати, но, не свесив ног с нее, принял  в руки поданный бокал, но пить не торопился.

– А ты не помнишь, когда хоть наши родители спали вместе?- задал столь неожиданный вопрос он Степану. А чего ему было не задать его. Отца кровать, матери кровать, а где же их совместная-то была?

– Не знаю. А тебе зачем?- удивился тот, и даже голову ему потрогал. Тот, видно, по-своему понял  вопрос.

– Интересно просто.

– Видать, спали. Раз мы с тобой на свет появились,- резонно проговорил Степан,- А ты давай  пей. А то несешь непонятно  что.

– Горячий,-  сделав несколько обваривающих рот и горло глотков, пожаловался Илья.

– Ну, чай холодным не бывает,- отозвался Степан.

Но Илья мелкими глотками вытянул  едва половину, с остатками и вернул тому назад.

– Есть хоть будешь?-  приняв недопитый бокал, поинтересовался он.

Илья отказался.  Зато слышал, как тот налил себе что-то в блюдо, а потом поставил греться на зашумевшую сразу плиту. Слышал  потом, как Степан,  громко чавкая, ел. А затем Илья, разогретый чаем, наверное, все-таки заснул,  уставший вконец от своей болезни и от нелегкой дороги, которая выпала сегодня на его долю.

Проснулся он без головной боли, только вялым и несколько разбитым. За окном и в его комнате было темно, лампочка с кухни бросала к нему на порог рассыпанный по полу неяркий пучок света. Там, стуча и брякая, неизвестно что, только так шумно делал брат.

– Степан, а что утро сейчас или  еще вечер?- спросил его Илья,  сам он будто заблудился во времени. Да и как тут было не плутать, если спать ложишься темно, и просыпаешься еще в замешенной тестом темени.

– Утро,- отозвался тот глухо,  и как, ему показалось, не едва охотно, – спи еще,-

Спать больше Илья как бы и не хотел вовсе, а вот полежать на кровати, он, конечно, еще полежит. Под  одеялами ему намного теплее, чем в несовсем натопленном с вечера доме.

– А ты-то куда собрался?- спросил он.

– Да пойду попою кобылу, да сена ей дам,- отозвался  Степан.- Свет-то погасить?

В его ответе Илья не услышал ничего необычного, брат и раньше, может,  даже и чаще его, ходил к покойной  Нации.

– Да оставь,- попросил Илья.

Дело прошлое, но он с детства любил вот так, из темноты, смотреть на свет.

Только тогда командовал на кухне не Степан,  а поглощенная домашними хлопотами его мать. Пахло при ней  дымом  от затопленной русской печки, а

потом уж, после уборки ею скотины на дворе, масляными оладьями.

– Ты то, ведь, скоро придешь?- сглотнув слюну, сладко-горьких воспоминаний, поинтересовался лишь он.

– Конечно, приду, что я только туда и обратно,- последовал братов обнадеживающий ответ.

 

***

Илья видел,  как Степан, в старой залатанной  фуфайке, и одетой на голову потрепанной шапке,  скорым шагом пошел к двери на выход.  И больше он его уже не мог видеть. Скрылся тот за хлопнувшей за ним дверью.

А Степан, шагнув за порог, взял с верха скамейки возле маленького оконца перевернутое вверх дном водяное ведерко, а с пола поднял припрятанный еще с вечера, вытащенный из кладовки топор и веревку. Уж очень не терпелось ему, потихоньку от брата, обкатать до конца лошадь, посмотреть, как та себя поведет в дровнях. Да и Илью, может, порадовать, привезти из леса пока один возик дров.

Задев еще в темном колодце воды и  напоив шумно сунувшуюся в ведро кобылу,  он дал ей  новый  клок сена и еще какое-то время раздумывал, но потом все же решительно снял узду с гвоздя.  Что он и без Ильи с лошадью не справиться, что ли?

– А ну – кА  прими, – решительно ткнул он кулаком в бок, стоящую к нему задом кобылу. Та хоть и нехотя, а  подвинулась ближе к стене.  С уздой туда в загородку, не с охапкой сена, он зашел весьма осторожно. Мало ли что может случиться?  Лошадь новая, до конца не изучена. Придавит еще ненароком к бревнам двора, а потом ходи да кашляй.  Он такого удовольствия для себя не хотел. Но Майка вопреки его страхам обраталась спокойно, Степан даже зануздал ее свободно. Да и на промороженный  холодом воздух вышла, вслед за ним,  кобыла охотно и весело. Еще и его подталкивала носом, будто подгоняла в спину.

– Ну-ну, не балуй,- добродушно даже проворчал он.

Такая лошадка Степана радовала, словно бойкая заводная игрушка.  На его

взгляд, она и больших денег стоила, абсолютно не тех, которые он за нее выложил.  Привязав повод узды за железную перекладину низкой головяшки дровней, он сходил вначале на двор за сеном, которое лежало в отдельной загородке, а потом только принес оттуда хоть и не новую, но довольно таки крепкую еще упряжь.

– А ну-ка пошли,- сказал он открывшей рот, позевавшей кобыле.

Та спокойно и послушно вошла в нешироко раскинутые оглобли. Майка даже сама опустила голову, обычно подымают, когда Степан надевал  хомут, который плотно и хорошо сел на ее мускулистых плечах. Если уж тот по размеру подошел  на нее с Нации, то за остальные причандалы входящие в лошадиную упряжь, он даже больше не беспокоился. Он почти уже запряг

лошадь, осталось только завожжать. Но у него стали мерзнуть руки.   Дуя на холодеющие пальцы, сегодня выдался приличный морозец, Степан пристегнул

все же одну вожжу,  затем другую, и, отходя от переда, сейчас уж запряженной кобылы, только и заметил, как неизвестно отчего  поползли по шершавому снегу,  расправляясь в свою длину, эти самые брошенные им вместе с рукавицами у саней вожжи. Да так еще быстро потянулись, что он, нагнувшись, не успел их даже руками схватить. Хорошо, что на сани, догнав, правда, их он все-таки запрыгнул  и то дело.

– Тпру, тпру,- ничего не понимая, пытался Степан остановить набиравшую ход лошадь. Без вожжей в руках, которые, видимо, волочились где-то возле полозьев саней, он был сейчас никто, что пассажир без билета. Мигнули мимо него крайние дома деревни, и сани быстрехонько вынесли его в поле, в прогон, по которому когда-то давным давно гоняли своих личных коров на пастбищный бугор.

– Тпру, тпру,- еще раз попробовал он остановить Майку, но та уже, вопреки здравому рассудку, перешла на неудержимый галоп.

Степан уже давно не сидел на санях, а лежал только, цепко ухватившись руками за перекладину головяшки. Перед ним, забрасывая глаза и лицо снегом, то и дело мигали большенные пятаки Майкиных копыт, которые все дальше и дальше уносили его от дома.

Дорога под снегом, по которой так ненашутку разошлась кобыла, вела в заброшенную деревню Семенкино. Где кроме сельского кладбища, куда они ходили с братом, да хороших  грибных мест, больше-то ничего и не было примечательного. Мерзли у Степана руки, голова, шапка на одной из кочек  слетела, но он терпел. Не мог же он бросить, эту трижды проклятую сейчас им лошадь, которая понесла, и неизвестно что, только ее  остановит. Порой ему даже казалось, что не лошадь  его вовсе тащит, а какая-то непонятно дьявольская сила. Сани кидало, мотало по сторонам, и в такой езде, кроме матюгов,  не раз им  вдогонку кобыле пущенных, больше  ничего забавного не было. Степан уж и не знал даже, когда только такое сумашедствие  закончиться.  Да главное чем?  Проскочили быстро, одной минутой, заросшие  кустовнягом поля деревни, саму без единого дома, стороной минули кладбище с простенькими покосившимися крестами, и вскоре, совсем уж неожиданно встали. Степан даже не поверил в такое событие, что весь шум, который бил ему всю дорогу в уши, так неожиданно просто, взял и закончился. Полежав немного на студивших  тело досках, невольно ожидая дальнейшего продолжения путешествия, но так ничего  и не дождавшись, он отцепил закоченевшие руки от головяшки и, приподнявшись, неожиданно понял, что остановило столь не в шутку разыгравшуюся кобылу. Там в начавшемся леске, в узком прогалке, встали на ее пути три несовсем толстые осины, которые она уж миновать, не ударившись в них головой, никак не могла. Злорадно ухмыляясь, Степан  слез с саней, и поразмяв на снегу затекшиеся ноги, только сейчас и глянул на свои руки. Глянул и обомлел, они были не просто белыми, а трижды белыми. Отморозил, сразу же стукнуло, будто палкой ему в голову.

Тут же схватив снега,  потер, но кроме сбежавшей с пальцев  воды, больше он ничего хорошего на  руках не увидел. Тогда-то с обуявшей его яростью и

подскочил он к жарко и загнанно пыхавшей ноздрями кобыле. Покупал Степан ее  впотьмах, ехал верхом ночью ничего не видя, и убирал на дворе не при великом свете, а тут и разглядел только, что лошадь-то оказывается не очень хорошей вороной масти. Без единого, если не считать ног, белого пятнышка. А все черное,  насколько он помнил себя, никогда у них не водилось. Что кошки в доме, неизвестно зачем, стекла в окнах били, да ходили поверх кроватного одеяла, так и лошадь, видно, из-за своего цвета не ко двору пришлась, раз такой нехороший фокус выкинула.

– Ух, ты морда цыганская,- еще пуще обозлившись, Степан махнул ей кулачиной, как мужику какому, прямо в зубы. Но второй раз, всхрапнувшая горлом Майка, ему ударить себя не дала. Дернувшись назад – вперед, тут же свечкой, скрипнув только упряжью, взвилась на дабы, хоть и не особо сильно, вскользь прошло, но все же двинула Степана в левое плечо одной своей передней ногой.

-Ах ты тварь такая,- невольно улетев в кусты, и  на четвереньках  выбираясь оттуда, обессилено простонал он. Хоть и кипел весь тот злостью, но во второй раз подступиться к лошади с кулаками, он, однако,  не решился. Налившиеся кровью глаза кобылы, которые были в размер хорошей сливы,  ничего доброго ему, сейчас не сулили. Давая себе и Майке время несколько успокоиться и остынуть но, затаив  зло и обиду, Степан неспешно обошел дровни, подобрал вожжи, в одном месте только что и оборванные, едва связал их одубевшими пальцами, а потом только выпятил назад,  сунувшуюся было в лес кобылу. Выломанный между делом  ивовый прут, больше похожий  на палку, он незаметно кинул на дровни. Только сев на место, и взяв в руки вожжи, он и понукнул кобылу, которая на удивление тихо и плавно стронула сани и пошла ровным и спокойным шагом.  Раньше бы ее такой ход вполне его бы устроил, но только не сейчас, когда он из-за нее отморозил, наверное, все-таки  руки.  Такого варварства он не простит ни ей, ни ее бывшей хозяйке, которая ему такую козу подстроила. Степан понял теперь, почему та, хоть и не совсем нагло, а навязала ему эту лошадь, а не ту, которую он еще в самом начале хотел взять. Дав Майке пройти спокойным ровным шагом метров сто, он потом не слова не говоря, сразу же припечатал своей палкой по не особо высохшей, все еще парящей ее хребтине. От испуга и неожиданности, Майка даже подпрыгнула вся вместе с оглоблями, а потом рванула вперед так,  что натужно заскрипела  готовая вот-вот порваться  упряжь.

– Стерва  подлая,- стиснув зубы, злорадно добавил он.

Так и гнал Степан ее в скач,  держась за вожжи да за головяшку саней, не давая  той бедной останавливаться  не на одну минуту. Лишь  перед самой деревней он попридержал кобылу. Проскакивать дом Степан, вовсе не собирался. Ему надо было останавливаться и что-то с Майкой решать. Такая ее выходка его совсем не устраивала.

 

***

Илья проснулся во второй раз уж тогда, когда в окна дома во всю смотрел какой-то скучный  и серый  день, который, что-то попутав, выскочил будто из

поздней дождливой осени, а совсем не из зимы, уже набравшей свою силу.  Сходив по нужде на двор, и возвращаясь обратно, что-то заставило его заглянуть в кладовку. Там  на обычном месте ни топора, ни веревки он не увидел. Поэтому, да по не выключенному  на кухне свету, Илья и догадался  только, что Степан, напоив  лошадь, еще в потемках уехал в лес за дровами. Не утерпел, не стал дожидаться его выздоровления. Сейчас, он уж пошел не в дом, а обратно на улицу смотреть и встречать брата, который по его прикидкам  должен был с минуты на минуту вернуться с дровами. На горке у раскрытой настежь конюшни  Илья ждал недолго, как услышал вначале на въезде в деревню громкий скрип полозьев саней, а потом и увидел мчавшуюся во весь дух лошадь. Сердце его сразу же не по-доброму екнуло, так быстро с дровами не ездят. Не иначе как что случилось?  Сани с лошадью так молниеносно скоро приблизились к  нему, разрывая и разбрасывая по сторонам снег, что тому, давая дорогу, пришлось невольно отступить даже в сторону. Проскочив так  резво вперед  лошадь и сани, однако, остановились. Из  дровней к нему шагнул  Степан.  Без шапки, с облепленной снегом головой,  белыми  ушами и белым, повернутым как-то набок, носом.

– Прокатила да,- усмехнулся  невольно Илья, глядя на него такого приласканного морозом, вовсе не понимая, правда, зачем тот один отправился в лес. А так в этом пробеге он ничего страшного не видел.  Майка молодая резвая. Относилась она, наверное, к той породе лошадей, на которых  надо было сначала вокруг деревни раза три обарить, пар  лишний выпустить вон, а потом уж куда по делам ехать. Бывали и раньше похожие лошади на их совхозном дворе.

Степан  держа руки за спиной, словно там чего-то пряча, свирепо посмотрел на Илью, а потом только вытащил к нему на показ свои белые руки.

– На любуй, без рук оставила сука.  И верно баба-то Машка,- обреченно выдавил он из себя, будто под ноги плюнул.

– Снегом потри.  Да и что тебе, Машка?- глянув на  раздутые, словно коровьи соски пальцы его рук, сказал Илья. Он никак не думал, что все так серьезно с братом. Ему тоже не раз, может, прихватывало морозом и руки и лицо, но потом с болью правда, но отходило. А за женщиной он большой вины не видел, не для бабьих рук была такая гонористая лошадь. Единственно могла бы хоть, и предупредить их. В этом она оказалась последней стервой. И такая подлость в глазах Ильи, никак не вязалась с ее любовью к животным, с тем скормленным с руки клочком сена.

– Снегом… Хорошо…- Степан нагнулся, поддел сердито сверху горсть свежего снега, на его глазах потер со злобным остервенением, а потом снова сунул руки Илье едва не в лицо.

– Видишь?- совсем не по-доброму, спросил он у брата.

Илья, конечно, видел, что проку с такого занятия никакого не было. Но он никак не хотел принимать тот худший вариант, который ему все навязывал Степан.

– Отойдут. У других отходят и у тебя отойдут,- упорно настаивал он. Илья хотел успокоить его, уже предчувствуя, что все это добром не кончиться.

– Отойдут, как же, жди. Теперь мы с голоду помрем, корки хлеба даром никто не подаст.  Хоть это ты понимаешь?- страдальчески морщась, простонал Степан.

Крутанув головой, он глянул на брошенную на дороге лошадь, которая  уж отошла от  скоростного бега, и,  покрываясь сейчас тонким слоем снега, неожиданно сыпанувшего из обложенного облаками неба,  из-за оглобли косила на них ничего не выражавшим, будто стеклянным  глазом.  Но  в ее вздернутой кверху голове и в самой поджарой тонконогой  осанке проглядывало, однако, что-то гордое и непримиримое.

– Ах ты, сука паршивая, еще поглядывать будешь? – это-то, наверное, и взбесило Степана, добило до конца.  Надо ж ему было на ком-то отыгрываться, – все, хана тебе.-

Больше не в силах, видно, сдерживать себя, он сорвался с места и ни на кого больше не глядя, мимо лошади и саней мигая только своими длинными ногами, помчался прямиком к дому. Скоро его широкая спина мелькнула уже в двух столбах, оставшихся от калитки. Саму калитку они однажды сожгли.

Все это произошло так неожиданно быстро, что Илья  не успел даже сказать брату ни одного вразумительного слова, которое, может быть, и остановило все же его. Илья уже знал, зачем тот побежал домой, только не знал, как ему было защитить несчастную лошадь, может, еще кроме них кому и нужную.  Ему и раньше по силе было не совладать с братом, а сейчас больному и тем более. Стряхнув с верха фуфайки насыпавший снег, Илья  безысходно, затравленно смотрел на два последних дома деревни, на их окна с намороженными стеклами, смотрел на вившуюся веревкой тропку, уходящую на большак, по которой они сами больше ходили, чем к ним кто-то наведывался.  Он, может, и зря, а все-таки оттуда, из большой, шумящей жизнью и людьми дали, ждал хоть чьей-то помощи. А лошадь, простившая человеку все обиды, и сейчас чутко пошевеливая ушами- локаторами,  глядела на вход в дом,  ждала только одного,  хлеба…