Поступью хозяйки вошла осень, развесила кумачовые гроздья калины, обозначила кусты сирени пожухлыми бордовыми листьями, пегие цвета чёрной рябины бросила, как вызов, напомнив о своей капризности и непредсказуемости. Ивы с грустно склонёнными ветвями ещё по-летнему свежи, хотя и понимают, наверное, как нелепа их яркая зелень. Совсем скоро задолдонят холодные дожди, похожие на монастырские будни с молитвами и постами, рыжие листья на озере доберутся до берега, чтобы ещё на метр съесть водную гладь.

Почти каждые выходные в диком углу лесопарка на двух широких, но коротких скамейках, расположенных друг против друга, рассаживаются четверо мужчин: слева – чемпион мира по боксу, ныне тренер, которого обожает руководитель страны, и народный артист, сердцеед, любимец публики. Справа – олигарх с нефтегазового Севера, отошедший от бизнеса по болезни, и генерал в отставке, когда-то гроза наркобаронов. Пятым, на приставном стуле, оказался журналист. Они случайно впустили его в свой клан: несколько лет назад, на прогулке, он сделал их фото, позже принёс снимки, уж больно красивая картинка получилась. Выслушав его биографию в формате старой рассадки 2х2, они честно признались: скамейки не имеют пятого сиденья. “Что-нибудь придумаем”, – сказал он, и стал носить с собой складной стульчик рыбака. Так вот и появилась пятая скамейка, а он – не стал пятым лишним, прижился в компании. Приходят они сюда около десяти лет, все – соседи, живущие в нескольких домах так называемой “сталинской постройки” на окраине города. Заселялись при старой власти – по номенклатурным спискам, а те, кто, перебравшись в капитализм, мог выкупить жильё, приобретали по квартире на разных этажах, сразу перестраивая их в двухуровневые. Настоящий лес с лосями и лисами начинался прямо за домами и железнодорожной станцией.

Сегодня артист (Александр) – в миноре, грусть сочится из него. Олигарх (Валентин) – напротив, бодр, верит, что новый, доставленный из Штатов стимулятор сердечной мышцы, поставит его на ноги. Все заметили: после операции он почти не задыхается, не достаёт без конца из кармана баллончик нитроспрея. Чемпион (Иван) всегда жизнерадостен, шутит: “В его начисто отбитой башке не должно быть хандры”. Генерал (Вячеслав) – хмур, ночь не спал, вены на ногах перестают работать, варикоз дошёл до стадии зуда. Журналист (Владимир), как всегда, слушает старших по возрасту товарищей, потом он запишет их разговор, возможно, для будущей повести…

Артист обращается к Вячеславу:

– Товарищ генерал, мой внук попался бабушке на травке, та нашла пару “закруток”… Слава, я в панике, – артист не смотрит в глаза генералу.

– Полно, Саш, ты чё, никогда не курил травку? Не поверю… – генерал изображает на лице что-то наподобие улыбки. – Я пришлю к вам офицера, нашего парня… Он будет в форме. Подержи внука дома, он даст ему по морде. Больно даст, только не вмешивайтесь с домочадцами. Семейные дела закончены? – Спрашивает генерал, – Валь, давай по рынку пройдёмся…

Олигарх расстёгивает верхние пуговицы длиннополой куртки, виден мех норки на подкладке, привычно достаёт из бокового кармана нитроспрей, смотрит на пузырёк и отправляет его снова в карман. Заговорил тихо, будто забубнил молитву или начал читать биржевую сводку. Генерал слушает внимательно, артист что-то шепчет на ухо боксёру, тот не выдерживает, ржёт в голос…

– Ха-ха-хо-хоо… Про-сти, Валентин Иваныч, это Сашка хох-мит, – проговорил, почти рыдая, спортсмен.

– Даже если десять процентов вы усвоите из сказанного мною, уже хорошо, сможете родственников успокоить… А что он тебе сказал? – Спрашивает олигарх.

– Пусть сам расскажет, – парирует спортсмен.

– Прочитал в компьютере:

“Женщина говорит подруге:

– Вчера вхожу в подъезд, а там – маньяк!

– Ой, ужас, какой!

– Вот-вот! И он также крикнул! И убежал…”

Артист опустил руку, лежащую на груди чуть ниже горла, раздался легкий щелчок, будто сработал механизм, спрятанный под высоким воротом рубашки. Смеются все, кроме генерала, с юмором у него всегда было туго.

– Береги горло, Саша, – говорит Валентин, – ты как?

– Еду через месяц, туда же, в Бостон, уже договорённости подтвердили…

– С деньгами порядок? Дам тебе беспроцентный и бессрочный кредит… На доверии, – улыбается олигарх. – Счёт оплатит наше представительство. Реквизиты старые, как и при тех операциях? – И после паузы, – гасить будем вместе…

У артиста прошли две операции по поводу рака горла, и он почти пару лет занят только в массовках театра, которому отдал всю жизнь. А ведь играл когда-то вождя мирового пролетариата, Сирано де Бержерака и Дон Кихота, на спектакли периода перестройки специально ходили посмотреть его неповторимую игру…

В Баку Владимир, как корреспондент центральной газеты, вместе со столичным партийным бонзой, попал, видимо, случайно в директорскую ложу республиканского драмтеатра. Здесь на гастролях Александр играл несколько спектаклей и дошёл до хулиганства: ходил по залу с микрофоном и задавал вопросы зрителям (“А что такое перестройка? Воруют ли чиновники и что с ними надо делать? Можно ли доверить власть в стране кооператорам?”), вдруг остановился у директорской ложи, спросил партфункционера:

– А вы верите в перестройку? – И передал микрофон невольному партнёру по спектаклю. Зал замер, так тихо давно не было на спектаклях кумира публики.

– Не только верю, но и делаю её вместе с нашим генеральным секретарём! – ответил работник ЦК партии с большим пафосом, – и мы сметём всех, стоящих на нашем пути. И даже сомневающихся, вроде тебя, артист! Ха-ха-хёёх…

– Вот это ответ! Речь не мальчика… Но я сам уйду, если увижу, что не верю или мешаю переменам… Народ остановить нельзя! (Зал взорвался аплодисментами).

Через несколько лет после того памятного диалога актёр встретил партайгеноссе в США, хотел пройти мимо, но тот признал его, остановил, долго пытался что-то объяснить. Прижился он основательно, стал личным консультантом Альберта Гора (бывший вице-президент Штатов) и его куриной империи, гнал “ножки буша” в Россию. Александр же приехал на операцию, уже практически не мог говорить.

– Вот визитка, если с деньгами будет затык, звони, помогу устроить шоу с русскоязычным населением, заработаешь деньжат… – земляк был навязчив до безобразия. Будто не видел или не слышал ничего о здоровье артиста, о состоянии, в котором тот находился.

– Слава, а что на Украине творится? – Актёр неистощим на вопросы.

– Пусть Валя поцелует в ж… своих друзей из украинского олигархата, – говорит крайне раздражённо генерал, – чем хуже обстановка, тем лучше для них… Мутная водица приносит им миллиарды долларов. И мы хороши: подали надежду с Крымом, подняли примером весь юго-восток (а это треть с хвостом населения страны) и бросили их…

– Потише, товарищ генерал,  – сказал олигарх, – не надо так громко. Моя фамилия Величко, по маме я русский, по отцу – украинец, родился под Полтавой, люблю и украинскую мову, и русские школу и университет заканчивал. Для меня и мне подобных нет никакого различия между русским и украинцем. С запада Украины мы брали на наши месторождения гораздо охотнее буровиков, чем с восточных регионов: это настоящие, даже где-то тщеславные, работяги. В армии им надо быть старшиной, на гражданке – старшим буровым мастером… Что здесь плохого? Уверен: эти ребята, прошедшие школу Самотлора-Нижневартовска, никогда не пойдут сами и детей не пустят под знамёна нацистов. А вот поколение – ровесников распада СССР – мы профукали. Вот в чём проблема: вакуума не бывает, пространство тут же заполняется…

Начал сыпать мелкий косой дождь. Вдруг из кустов вышла лосиха вместе с подросшим за лето детёнышем, они оказались почти у скамеек. Александр достал из пакета две краюхи чёрного хлеба, до бела посыпанные крупной солью, положил их на доски и, отведя всех на десяток метров к берегу озера, сказал:

– Они, как дети… И мы за них в ответе.

 

 

Разговор с домофоном, как правило, вела жена актёра, Галина, тоже актриса с басовитым, будто простуженным, голосом. Правда, из театра, где была вместе с мужем, она ушла не просто в домохозяйки, “выписалась” навсегда из театральной жизни без права ожидания возможных ролей. И совсем не потому, что так хотел её благоверный – премьер, любимец публики, особенно её женской половины. Она была оскорблена поведением молодых артисток, виснувших на Александре. Галина фактически одна вырастила двоих детей: старший, сын – выпускник Бауманки, перепрофилировался в программиста, дочка закончила театральный вуз, увы, не получила родительского таланта ни от мамы, ни от отца. Она самостоятельно приняла решение: в 90-е годы легко перебралась в Штаты, поступила в актёрскую студию, подрабатывая официанткой и снимаясь в массовках Голливуда, потом – ещё год копила деньги, потроша морепродукты на рыбозаводе в штате Аляска. И снова – съёмки в массовках. Её заметил довольно известный актёр, разведённый к тому времени со второй женой. Он думал, что легко “снимет” её на ночь, но получил по морде и несколько дней боялся подходить к шальной русской бабе. Но в итоге они поженились, так он хотел и добился своего, а свадьбу сыграли и там, и в Москве, хотя, ни мама, ни отец невесты, не верили в длительность отношений новобрачных.

Сын Александра был слаб на выпивку, не мог контролировать свою рюмку, вечно засыпал в компаниях друзей. Как современный айтишник, он время от времени зарабатывал очень большие деньги, но всё время ходил по лезвию ножа: то “горячие прибалтийские парни” подрядят его на “разгадку” схемы ухода от налогов, то угодит в компанию кавказцев для взлома паролей и кодов. Старый товарищ актёра и сосед по дому, генерал МВД Вячеслав, не раз выручал и его, и всю семью, хотя дважды сын всё же засветился в хронике скандально-судебных происшествий, слава богу, всего лишь, как частный консультант, а не член ОПГ (организованная преступная группировка). Его жена позволяла ему жить, как он желает, правда, с одним условием: поставляй ей в месяц сотню тысяч рублей и не требуй отчёта за её вечерне-ночные похождения. “А чё, – не раз говорил сын матери, – разве плохо так жить? Мы современная семья, у нас всё на доверии…”

– Всё так, – отвечала мама, – если бы ваш сын не гулял ночи напролёт, не приходил к деду с бабкой отсыпаться и отъедаться, если бы от него не пахло вином и если бы я не нашла у него травку… А ведь он, если ты помнишь, всего в десятом классе учится. И он – твой сын…

– И твой внук, ма! Родная кро-ви-нуш-ка! Как ему не помочь, как его не спасти…

– Не ёрничай! Я вот всё расскажу деду… – но не рассказывала, не хотела портить тому нервы перед премьерой спектакля, ответственными гастролями или вдруг перед случившимся несчастьем – болезнью горла. Тот так испугался диагноза (рак горла), что элементарно запил, не хотел останавливаться и день, и два, и неделю… Жена не могла вытащить его из этого состояния, но не хотела обращаться и к медикам: информация в этом случае за час – другой уходила к продажным СМИ. А он только что получил из рук президента страны Госпремию и орден Почёта. И французы недавно объявили всему миру, что пригласили Александра в Париж на церемонию награждения орденом Почётного легиона: не так уж много у нас в России подобных легионеров…

На вопрос жены актёра по домофону: “Кто это?” – последовал ответ:

– Подполковник полиции Стулов. Я по очень важному делу. Скажите, внук Александра Олеговича в настоящее время у вас находится?

– Да, он здесь… А что случилось?

– Откройте, тогда и поговорим…

Через пару минут в квартиру вошёл высокий человек с двумя большими звёздочками на погонах, волосы, без явных следов от фуражки, аккуратно зачёсаны, глаза строгие с сероватым оттенком. Заговорил совсем другим голосом, не тем, что звучал в домофоне, каким-то командирским, отрывочным на отдельных фразах:

– Филипп, внук Александра Олеговича, у вас проживает? Где он? Пригласите его.

Из двери в спальню вышел парень, тоже немаленького роста, с модной стрижкой из свалявшихся и засаленных волос, с бегающими глазами. Он почему-то смотрел не на сердитого гостя, а в открытую комнату, где располагался кабинет деда. Александр Олегович выехал в холл на коляске, на нём был тёплый стёганый халат бордового цвета, шея обвязана сложенным в несколько раз оренбургским пуховым платком. Выглядело всё немного театрально, будто сейчас его выход на сцену, и он начнёт свой монолог. А он, молча, смотрел на полицейского, пауза затягивалась. Наконец, хозяйка дома сказала:

– Пройдёмте в столовую, там всем места хватит… А шинель можно снять, товарищ подполковник. Чай будете, я только что заварила свежий…

– Спасибо, не откажусь. Тем более, я пришёл для разговора! Не для ареста! Хотя не исключаю любые варианты в ходе уже открытого дела в рамках следствия.

Довольно быстро расселись за большим столом, дед не стал вылезать из коляски, бабушка расставила на столе чашки, варенье, вазочку с конфетами и овсяным печеньем. Разлила чай по чашкам из тонкого фарфора, даже сделала первый глоток и стала внимательно смотреть на военного.

– Меня зовут Леонид Иваныч, служу в оперативном управлении МВД, – сказал, уже заметно спокойнее, гость, – простите, не знаю вашего имени-отчества, – обратился он к жене актёра.

– Галина Сергевна меня зовут. Александра Олеговича, вижу, вы знаете… А это наш внук – Филипп, десятиклассник. Вы по его душу пришли? – она достала из кармана халата бумажную салфетку, приложила её к носу. Монолог женщины явно не входил в планы подполковника, он снова пошёл в наступление:

– По оперативным данным, ваш внук может иметь отношение к сбыту наркотических средств. В лесопарковом массиве, недалеко от вас, подростками делались закладки в местах скопления отдыхающих. Только вчера и сегодня утром оперативники окружной полиции задержали нескольких наркокурьеров, у них лично, а также в схронах изъято большое количество расфасованных по пакетикам наркотических веществ. Я говорю упрощённо, чтобы всем и всё было понятно! А также у местной школы и технологического лицея были задержаны четыре торговца так называемой “травкой”. По нашим данным, подтвержденным задержанными, “травку” приобретал и ваш внук – Филипп. А за приобретение и распространение наркотиков грозит реальный срок лишения свободы! – Офицер внезапно умолк, выждал значительную паузу, сделал несколько глотков чая и продолжил, почти миролюбиво, – вот такая история, Галина Сергевна…

Воцарилась гробовая тишина, было слышно, как на кухне фырчит повторно закипевший чайник, в углу столовой напольные часы, вознёсшиеся выше двухметровой посудной стенки, пробили четверть часа. Александр Олегович, отодвинув коляску от стола, рукой, лежавшей на скатерти, переворачивал на одном месте серебряную ложку для варенья. Его жена, наконец-то, шумно, с оттяжкой высморкалась, посмотрев на внука, сказала:

– Я знала, что всё этим кончится… Господи, я знала. До ребёнка никому не было дела. Два мужика в семье и некому было выпороть его ещё год-два назад. И пороть надо было так, чтобы сидеть не мог на своей жопе… Вот так меня воспитывали в рабочем посёлке, в семье ткачихи и шофёра, вот так мы познавали, что можно, а что категорически нельзя делать в жизни. Что ты молчишь, Александр? И где, наконец, законный отец этого увальня, которого, все, по недоразумению, называют взрослым человеком?

Стулов “поправил” ровно пришитый на плече погон, стараясь привлечь к себе внимание, снова заговорил отрывисто:

– Чтоб все присутствующие здесь знали и понимали! Есть две стороны этого вопроса. Первое: уголовная ответственность наступает с получением паспорта, в нашем случае, мы эту стадию прошли. К примеру, недавний наезд десятиклассника той же школы, где учится и ваш внук, на супружескую пару со смертельным исходом одного из них и с отягчающими обстоятельствами из-за отсутствия водительского удостоверения у школьника, закончился судебным приговором в виде лишения его свободы на пять лет. Второе: за приобретение и распространение наркотиков – срок предусмотрен немалый! И как посмотрит суд на то, с кем и насколько бескорыстно фигурант делился той же “травкой”, то есть, кому и за сколько давал её для употребления. Если будет доказан корыстный умысел в её сбыте, можно схлопотать большой срок лишения свободы. Вот такая конопля, травка да петрушка! Десять лет – это вам не шуточки!

Офицер замолчал, уставился в чашку с чаем, давая возможность присутствующим что-то сказать. Но все молчали, оглушённые жуткой перспективой и возможной мерой ответственности за казалось бы совсем безобидные дела. “Ну, подумаешь, – считают многие из любителей примазаться к современным хиппи, – скрутили цигарку “дури”, пустили по кругу, потянули дымок пару-тройку раз… Что тут преступного?” Хотя видели и знали любители подымить, как в сюжетах по ТВ показывают борьбу с зарослями конопли, как полицейские надевают наручники хозяевам этих плантаций, как суды безжалостно приговаривают их к большим срокам тюремного заключения.

– Леонид Иваныч, – не сказал, просипел актёр, посмотрев на внука, опустившего голову почти до чашки с нетронутым чаем, – он хоть и большой, но ещё сопляк и дурак-дураком… Всё подражать им хочется героям Голливуда: надо травку курнуть, чтобы, значит, тебя считали взрослым и независимым от родителей и школы человеком. Я прошу у вас прощение за мои промахи в воспитании внука, но я точно знаю, что травкой он не торгует, пакетики не разносит по схронам. Клянусь вам, больше не повторится ни покупки, ни курения этой дури. При внуке говорю: увижу ли ещё раз сам, сигнал ли поступит от школы или соседей, я сам его сдам полиции с уликами и вещественными доказательствами. И пусть посадят его лет на пять в тюрьму… А сейчас скажите: вы будете его арестовывать?

– Дело по вашему внуку закрыто! – Резко сказал, как отрубил, подполковник, – но мы его откроем, тут же, если поступит хоть один сигнал. Хоть один, даже анонимный сигнал…

– Иди в мой кабинет, – сказал актёр внуку, не опуская правую руку с повязки на горле, – мы ещё не закончили разговор…

Филипп, так и не разгибая до конца спины, встал со стула и тихими шашками пошёл в дверь на лоджию: через неё можно было быстрее пройти в кабинет деда, чем идти через всю громадную столовую.

– Искренне говорю слова благодарности, Леонид Иваныч, – актёр встал с коляски, пожал руку офицеру из МВД, – это такой страх за пацана и такое чувство стыда за свою семью, что словами не передать…

– Берегите себя, уважаемый Александр Олегович, – сказал смутившийся подполковник, – я побегу. Товарищ генерал просил на минутку заскочить к нему, доложить о выполнении поручения…

– Передайте ему большой привет, а слова благодарности я скажу ему завтра, при личной встрече…

 

 

Всё пошло наперекосяк… Вечером Владимир почти поругался с сыном: тот отчитал при нём своего сына, тоже Владимира. Ему почти семь и он втихую зовёт деда Володей, а на понравившихся местах мультика хватает его за руку и кричит: “Ну чё, чувак, клёво? Я же говорил, говорил!” Собственно, замечание сын сделал правильное, всё-таки нельзя деда звать по имени. Но, по большому счёту, у Владимира-старшего никаких претензий к внуку не было: лишь бы продолжалась их крепкая дружба.

А утром раздался звонок, в дверях стоял генерал. Журналист провёл всклокоченного Вячеслава на кухню, его появление он воспринял, как предвестник чего-то недоброго. “Хорошо, что жена ушла в издательство”, – подумал он. Генерала явно мучила бессонница, белки глаз были красными, веки – воспаленными.

– Володя, во-первых, есть у тебя стопка коньяку? Жена заблокировала бар, никогда так не делала, а тут вдруг вспомнила о моём сердце… А я всего-то хотел ночью принять пару рюмок от боли в ногах.

– Слава, уже давно утро, может, втянешься в рабочий ритм, до обеда потянешь волынку, а с борщом – выпьем по стопочке да по второй?

– Так ты что, советуешь мне до обеда терпеть боль и оставаться у тебя? Нет, у нас сегодня другие планы. И о них я тебе расскажу, но чуток позже…

Владимир пожал плечами, достал из бара начатую бутылку “Хеннесси”, налил хорошую порцию в пузатый фужер, поставил его перед товарищем, рядом положил сочную хурму и кусок вафельного торта, оставшегося после вчерашнего визита сына с внуком. Генерал сказал что-то невразумительное о здоровье, которого нам всем не хватает, поэтому, мол, иногда нужен допинг. Как ни уговаривал он выпить Владимира, тот отказался, сказав, что до обеда эта тема даже не обсуждается. Пил Вячеслав смачно, вкусно, но почему-то большими глотками, как русскую водку. Затем быстро съел хурму, к торту ни притронулся, заговорил:

– Володя, есть просьба: подумай о новом законе о госслужбе, который подписал Верховный… Валентин Иваныч, как бывший замминистра СССР по нефти и газу, имеет, что сказать… Но ты тоже, слава богу, входил в пул премьер-министра… Между прочим, олигарх мне рассказал, что в Австралии и Англии советники премьер-министра до конца своих дней называются: “господин советник премьера”, а по выходу на пенсию им присваивается титул барона. Вот и будем тебя звать – “господин барон”, ха-ха-хёёх… Согласен?

– Слав, хоть горшком меня назови, только добавь юному пенсионеру тыщ тридцать… Больше ничего и не надо. – Владимир говорил тихо, с нескрываемым раздражением.

– Всего-то! – Почему-то заорал генерал, – вон бывшие депутаты пол-лимона получают… А ты сам во всём виноват. Я тебе говорил: давай повышать звание до генерала запаса? Говорил! Не надо, неудобно. Дозалупался! Сейчас бы получал, как я… И плюс полное гособеспечение. А так: что имеем, то и имеем – ни госслужащий, ни писака. Клиент пятой скамейки у нас, ха-ха-хёёх.

– Вот мы и начали дискуссию о госслужбе, старина…

– Уволь, дорогой, сил нет! Пойду, сосну часок… – добавил он после паузы, – в лесу поговорим…

– Сегодня – не воскресенье, у меня работы полно. Да и проку-то, Слав? Ну, выпустим пар… Закон вышел, нас не спросили на стадии подготовки, хотя ты ногой открываешь двери многих руководителей. Иван может звонить, как ты говоришь, по мобильнику верховному. Проку-то в нашем разговоре… – журналист выругался, как заправский дальнобойщик.

– Конечно, ты прав, Володя. Это только для нас разговор. Но нам надо уметь пар выпускать. И при случае… Как это у милиции поётся (он запел, фальшивя на всех нотах): мы кое-где, кое-кому, кое-что можем настучать…

– Соединил: в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань… Твоя милиция-полиция и чиновники…

– Это чиновники-то трепетная лань! Ха-ха-ха-хёёх…

– Да и мы тоже, отжатый пар: и мы с тобой, и чемпион, и олигарх. Кстати, какой он, на хрен, олигарх, если так болеет, а в России лечится? Он же не любимый режиссёр всей нынешней власти, обладающий железными скрепами патриотизма? Что, профукал денежки, не хватило на остров в океане и личный медперсонал?

– Я б тебе ответил, если бы не знал тебя столько лет. Ты Валю – не трожь! На него десяток раз покушались, стреляли… Понял? – Генерал вскочил, но сильная боль в ногах заставила его снова буквально рухнуть на стул, – он сначала создал две госкомпании: нефтяную и газовую, дав по рукам чиновникам в вицмундирах и бандитам. Слышишь, государственные! А потом уже – из осколков – создал свою. Это тебе не комсомольская шпана, типа Замухранского и Ебаровича и иже с ними: “Хапни, что плохо лежит и беги за границу… А потом – хоть трава не расти!” О его деньгах хочешь знать? По неофициальным данным, Валино состояние – больше миллиарда долларов… Правда, все активы – по семье разложены, чтоб не светиться… Понял, писатель, Агат Кристи?

– Ладно, Слава, я обещал жене позвонить, содержательнице моей, добытчице всех доходов… Когда встречаемся? В полдень? А писательницу звали – Агата Кристи, – журналист открыл дверь и почти выпроводил генерала: благо они жили в одном подъезде этого старинного кирпичного дома с потолками высотой больше четырёх метров.

 

 

Владимир буквально бежал через проходной двор и арку, настолько пронизывающим был ветер, сдобренный порциями измороси. Плащ не надел, ветровка – не прикрывала зад. Да жена ещё вчера сказала об отсутствии обязательности и ответственности у мужа: “Что ни попроси, всё забывается, надо повторять пять раз”, – сказала она с чувством сильного раздражения. Глупо получилось, но ни о чём не думалось в эти дни. “Видимо, действительно, я достал её, – решил журналист, – но что поделаешь, если пошёл текст, – он дописывал статью для одного популярного издания, – тут уж лови момент, стенографисток нет. А умные машины с распечаткой сказанного слишком дорого стоят”.

На выходе из арки он увидел чёрный старенький “Мерседес”, рядом стояли Иван – боксёр и его жена, высокая дама с причёской из льняных волос, уложенных как будто в парикмахерской довоенной поры. За рулём машины сидел буквально мальчик, сквозь окно был виден его солдатский парадный мундир тёмно-зелёного цвета, на груди сверкали цветной эмалью воинские значки: “Отличник”, ГТО, “Специалист 3 класса”. Спортсмен увидел журналиста, буквально бросился к нему:

– Спаси, Володя! Жена дала кому-то слово, что привезёт меня на встречу. Какие-то активисты ДОСААФ… Они пообещали ей поставить антенну на дачный участок, чтобы принимать интернет и телевидение. А на чёрта всё это мне сдалось! Жил без них тихо-мирно столько лет, проживу и дальше…

– Ты забыл, наверное, Иван, сегодня сбор по просьбе Валентина Иваныча, – журналист сказал фразу громко, специально для жены боксёра. – Это мне генерал передал, лично забегал, поскольку живём в одном подъезде.

– Вот видишь, Зин?! Видишь? Валентин Ваныч нас ждёт в обед. Есть важность и срочность этой встречи…

– Так, молчать! Ты знаешь, сколько стоит интернет и ТВ в деревне? Ни черта ты не знаешь! Спортсмен, хренов! – она посмотрела на Владимира уже немного выцветшими глазами, – а ты знаешь? Сбор! Щёки надувают! Я бы вас в секунду разогнала, бездельников, да жалко, соседи всё-таки. Да и давно уже все пенсионеры… Чем вам ещё заняться в этой жизни?! У Ваньки хоть спортклуб есть, где можно притулиться. А вы? Спились бы или умерли от безделья!

– Зин, успокойся, – спортсмен пытался обнять высокую, почти на голову выше его жену, рука его промахнулась, задела причёску, локоны выбились из-под коротенькой кокетливой шляпки, – эх ты, чёрт, пропал я…

– Ну, что ты наделал? Как мы поедем к людям? И ты не стой, не совращай его, – бросила она Владимиру, – скажи Валентину Ванычу, что к обеду нас вернут, прямо к нему приедем. Что за мужики?! Ничего нельзя поручить. Марш в машину! – Буквально запихнула она чемпиона в заднюю дверцу салона.

– Володя, будь свидетелем! – успел крикнуть спортсмен, – я ни в чём не виноват. Но я обязательно приеду…

Журналист переложил в руках фирменные пакеты известной торговой марки, но от этого тяжёлая картошка, купленная из расчёта на несколько дней, не стала легче. “Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – подумал Владимир, направляясь после арки к своему дому, – чемпион мира, боксёр, а жена заломала его, как провинциального несмышлёныша… А, может, и хорошо: оба сына в Европе, тренируют профессиональные клубы, сами, правда, чемпионами не стали, но зарабатывают прилично, живут в собственных домах, их дети серьёзно занимаются спортом. А Иван за женой, как за каменной стеной: она и директор его, и бухгалтер спортклуба, вот уже лет десять организует все общественные связи мужа, стараясь как можно гуще стричь рекламщиков”. Обо всё этом рассказывал журналисту генерал-Вячеслав, завистливый и даже немного алчный на чужие деньги человек.

Владимир подходил к подъезду своего дома, но продолжал думать о спортсмене, мысли о котором не отпускали его: “Неужели и правда, он так хорошо знает президента? И тот звонил ему по телефону, а после вручения ордена на юбилее сказал тост в честь боксёра… Вряд ли, времени с той поры прошло много, некогда ему, да и чемпион сильно сдал – всё-таки восемьдесят человеку, тут бы имя своё не забыть…” Владимир помнил, как, работая на Севере корреспондентом, он попал на чествование победителей турнира на призы неоднократного чемпиона мира по боксу Ивана Заботина. После состоялся банкет, Владимира, как довольно известного журналиста, пригласили за стол. Иван сидел напротив него, был ещё достаточно молод, красив, хотя на голове четко выделялось будто стёртое левое ухо, а лицо уродовали искривлённый нос и заметно вырванные брови, но эти недочёты только украшали известного боксёра.

“Надо напроситься на разговор и записать его биографию, пусть расскажет всё сам, – решил журналист, понимая, чем быстрее он это сделает, тем надёжнее будут воспоминания его прославленного соседа. – Но я точно теперь знаю, кто в его семье командует парадом. А, может, Зина и сделала его неотразимым чемпионом с большой буквы?”

 

 

Владимир ехал в лес объездной дорогой на старенькой японской машине, хотя мог добраться до друзей пешком, через насыпь, за пятнадцать минут. Но он решил попасть на “шиномонтаж”, поменять резину на зимнюю: колотун ворвался, перепутав времена года. Все ждали обещанных ледяных дождей, а те не могли пролиться при минус 15 градусах. У лесного ресторанчика поставил машину на стоянке, фуражку заменил на лисий треух, перчатки с толстым мехом ещё с вечера положил в карманы тёплой куртки. Сапоги, свободные по размеру и с новой цигейкой, грели не только ноги – душу. А в голове – пусто: закон не читан, лень было заниматься проблемой, которая так далека от повседневности. Думал: “Послушаю стриков, может, до меня очередь и не дойдёт…” Он был рад видеть весь квартет в сборе: розовощёкого Валентина, чьи кожные капилляры ни на минуту не оставляли сомнений в его гипертонии, кривоносого Ивана с вырванными бровями и уродливыми ушами, жёлто – серого чисто выбритого генерала (видимо, всё же отоспался). Актёр – прилично навеселе…

– Сашок, ты когда успел-то, с утра, что ли? – Генерал недовольно поднимает брови, – это же похмельный синдром…

– А я с ночи не заканчивал, – отшутился актёр свистящим на гласных голосом, – слышали: нашему Макарке дали госпремию, пять миллионов рэ… Зачем худруку и владельцу театра такие деньги? У него в Австрии дом, в Швейцарии – квартира… Эх, мне бы кто подбросил, хотя бы половину этой суммы… Вот и гуляли мы всю ночь. Благо, наш хреновый актёр и хороший торгаш Жаднович – держит в театральном цоколе ресторан и бар.

– Валентин Иваныч, придётся вопрос отложить, народ не готов к разговору, – Вячеслав серьёзен, дотронулся рукой до плеча под дублёнкой будто поправил генеральский погон. – Вон и у Владимира физиономия сияет, рад, что Александр пьян…

– Товарищ генерал, вот не надо, не надо на стрелочников показывать пальцами, – журналист решил, что больше не скажет ни слова, дабы не поругаться. Все посмотрели на олигарха.

– Вижу-вижу, – Валентин улыбается, – да и погодка не шепчет. Сейчас бы в баньку… Но для этого – надо за город ехать. Что так подморозило-то вдруг? Как у нас на Севере: с вечера – туман, утром – за двадцать холода… А может, поедем? У меня в “Боре”, шесть км от окружной, люкс на постоянной брони. Щас я вызову спецборт. Только придётся пару охранников брать с собой, они меня не отпустят одного…

Олигарх смотрит по очереди на товарищей. Актёр не выдерживает паузы, орёт сиплым голосом:

– Ура! Наша армия взяла… А причиндалы будут?

– Обижаешь… Там всё есть. Как дела с домашними? У кого могут быть проблемы? Объявите своим: едем на званый обед к режиссёру, новому лауреату госпремии… Часам к семи вернёмся, – Валентин Иванович задумался на минуту, добавил, – даст бог… Созревайте, минут через десять подойдёт минивэн… Но до баньки – больше ни грамма. Это, Саша, к тебе относится, закрой свой бар, не порти компанию.

– Это мы щас, мигом, в самый дальний карман пойдёт фляжка, – парировал актёр.

Нельзя сказать, что это был экспромт и что не собирались застолья в близлежащем от лесной поляны грузинском ресторанчике. Но застолья проходили там не более двух часов, о них знали заранее, посвящались они дням рождения или какому-то событию: присвоению Александру государственной премии, вручению тренеру ордена “Почёта”, выходу у Владимира книжки… А вот с выездом в баньку – такого ещё не было.

На удивление, с семьями утрясли проблемы быстро, одним звонком. Возраст что ли льёт воду на мельницу этого квинтета: не до гулянок, не до женщин уже. А здесь – как бы повод хорош, имя режиссёра знают многие в стране. Пока все собирались с мыслями, охранник быстро сходил и проверил машину журналиста, вручая ему ключи, сказал:

– Можете забрать в любое время, как будете свободны… За всё уплачено.

Владимир смотрел со стороны на эти сборы, думал: “Как плохо без денег. Особенно в глубоко пенсионном возрасте, когда возрастают неуверенность в завтрашнем дне, проблемы с продуктами, одеждой, с лекарствами. И всё буквально захлёстывает тебя. Впрочем, моим друзьям эта беда не грозит. Генерал получает пенсию не меньше ста тысяч, чемпион давно на полном гособеспечении – это дороже очень больших денег. Саша? Да, ему тяжело, особенно сейчас, в связи с болезнью, операциями, поездками на лечение. Но и здесь – рядом плечо Валентина. – Вдруг переключилась мысль. – А когда олигарх поправит сердце, вернётся в активный бизнес? Скорее всего, нет. Сколько времени всё работает уже без него: у руля дети, ученики и специалисты, взращённые на его северных месторождениях”.

– В машину, други мои, все в салон, – Валентин доволен, он сагитировал всех, никто не отказался ехать. За городом машина очутилась за считанные минуты.

Актёр загрустил, видимо, нехорошо ему стало. Владимир сидел рядом, взял его руку, тот посмотрел в глаза, сказал одними губами:

– Я скоро умру, Володя… Этот вопрос – решённый в небесной канцелярии. Напиши некролог, прошу тебя, живой, человеческий. Пусть запомнят меня весёлым…

– Ты скоро будешь в госпитале, всё закончится хорошо, старина. Мы ещё отпразднуем твоё возвращение.

– Я не буду делать операцию. Это бесполезно и… больно. Я знаю доподлинно. Или – снова наркотики, обезболивающие. Это ужасно, Володя. Хочу попрощаться с вами пока я, более-менее, в форме, в памяти.

– А семья знает, Саш? Как ты можешь не думать о них? Прости, я не о том, наверное, говорю…

Машина въехала под открывшийся автоматический шлагбаум, впереди маячил кирпичный элипсообразный корпус в восемь этажей.

– Ура! – Заорал актёр металлическим голосом. – Приехали! Пить будем, гулять будем! А смерть придёт – помирать будем!

– Саша, успокойся, – сказал генерал властным голосом, – тебе вредно, очень вредно!

– А я – хочу! Чтобы меня запомнили весёлым…

 

 

Вроде бы две встречи проболел Владимир. Последовал звонок от генерала, тот справился о здоровье, тут же выдал информацию о всех новых назначениях в МВД. Всё, в общем, как обычно: Слава частенько в компании исполнял роль разводящего, ему нравилась эта миссия. И после традиционного:

– А ты вот умудрись не хворать, голубчик, – он закончил игриво и с намёком, – Валентин хотел тебя видеть… Есть интересное предложение.

Спрашивать о подробностях – терять время, все знали, генерал не станет говорить о деталях по телефону. Владимир позвонил Валентину Ивановичу, договорились о встрече, но только в его загородном доме, откуда придёт машина. Коттеджный посёлок был похож на крепость с трёхметровым по высоте глухим забором: въездные ворота, охрана, досмотр салона и днища машины на предмет взрывчатки.

Из-за ограды выступают башенки, колонны, верхние этажи дворца тысячи на полторы квадратных метров. Если судить по длине забора, у хозяина соток семьдесят наберётся землицы, может, больше: задов не видно, трудно сказать. Несколько подсобных построек, гараж на 4-5 машин, баня в два этажа, мини – корт для тенниса, бассейн, не очень большой, но глубокий с вышкой для прыжков в воду. Какая-то искусственная горка, рядом – ручей, впадающий в пруд, видимо, с карасями-карпами, несколько клумб, луг – ухожен, называется – английский газон. Веранда в торце дома, закрытая навесом, увенчана огромным письменным столом и креслами из гнутой плетёнки (в хорошую погоду здесь проходят встречи с членами правления компании).

На костровище с мангалом и печью из красного необожжённого кирпича, деревянным столом на 20-25 персон с неподъёмными табуретками, расписанными в стиле “аля рус”, можно попасть прямо с заседания совета, спустившись с веранды по невысокой, но широкой лесенке. Много деревьев: видимо, на участке до строительства росли могучие сосны, липы и несколько явно столетних дубов.

– Я здесь редко бываю, кроме летних месяцев, – сказал Валентин Иванович, вставая из-за стола на веранде и протягивая руку, – чиновника не исправишь: нужны канцелярский стол, мягкое кресло под задом, утренняя чашка чая (раньше был кофе)… И первые звонки с городского коммутатора. Это всё есть дома, в столице: привык, как в бывшем министерстве. И атмосфера совсем другая, и настрой более цепкий, профессиональный, рабочий. А здесь обитают жена и старшая дочь. Фактически круглогодично, внуки ходят в местную школу. Дочка – одинокая женщина, с мужем в разводе, уже несколько лет.

Валентин Иванович провёл Владимира по веранде, спустились в летнюю кухню. На плечи накинута толстая клетчатая куртка, но он поёжился, сказал:

– Пойдём, Володя, в каминную, там натопили, жена кофе подаст тебе, а я чайком побалуюсь… Что-то зябко мне. Надеюсь, мы по-прежнему, на “ты” и по имени? Ты отобедаешь с нами?

– На “ты” – буду привыкать, у меня не очень получается. А за обед, спасибо, с удовольствием останусь…

– Поработал бы на буровой, пожил пару месяцев с мужиками в вагончиках: вахта – подвахта – снова вахта – вот тогда бы не мучился вопросами “культур-мультур”, как говорил наш Фарман Салманов, покоритель Самотлора… Во, времена были! Вспоминаю, как лебединую песню. Всё ясно и понятно, всё просто: два месяца вкалываешь, потом получаешь свои кровные тыщи рэ и гуляешь до следующей смены. Хотя многие раньше выходили на работу: то ли скучали по коллективу, то ли деньги быстро заканчивались… Ведь мы как при коммунизме жили, только на отдельно взятой территории. Это уж хорошо за сорок было, когда до министерства-то я добрался. Ох, и не хотелось Север бросать…

По дороге к дому Валентин Иванович успел познакомить гостя с женой, Валентиной Петровной, работавшей до выхода не пенсию в районной поликлинике терапевтом. Невысокая, с седыми некрашеными волосами, она походила на героиню из фильма “Золушка”, также чисто и лучезарно улыбалась, говорила, растягивая гласные звуки. На ней был пёстрый фартук с индонезийской экзотикой в раскраске, она, не смущаясь “одежды по-домашнему”, сказала:

– Валентин предупредил, чтобы в доме не было посторонних, поэтому я сегодня и хозяйка, и кухарка, и официант. Ничего, что в фартуке встречаю?

– Мы все – из советского прошлого, – сказал Владимир, – и ваш облик так трогает и душу, и сердце…

– Вот, Валентин, учись слова говорить женщине, ха-хи-хии, – она тоненько и заливисто рассмеялась, пошла, видимо, на кухню.

– Я пытался охранника к ней приставить, – тоже засмеялся олигарх, – так отшила, думать забыли… Вот так и прожили жизнь – “Валентин да Валентина”, больше сорок лет вместе, двух сыновей и дочку вырастили, четыре внука и сын моего умершего старшего брата живёт с нами, я его усыновил. Но молодёжь – на работе сейчас, кроме дочки. А внуки – в школе. Кстати, бизнес у меня точно семейный получился: главный управляющий – приёмный сын, второй сын – совет директоров возглавляет, на третьем – холостяке – Европейское представительство фирмы и все финансы держатся, хотя парню – только тридцать. Вот такая молодёжь нынче выросла. – Валентин Иванович подошёл к высокой уже немолодой женщине, похожей на него глазами и ртом, – знакомься, дядя Володя, это Анжела, моя любимица, сейчас кофеёк тебе сделает, а мне, как всегда, “горяченького” и… чаю.

– Очень приятно, – сказала женщина грудным, с хрипотцой голосом, – папка, нарвёшься на маму… И мне заодно попадёт!

– А ты поставь для Владимира, но с двумя бокалами… Нас же двое: большой гость и я, маленький человечек в руках двух мучительниц женского пола.

– Молчи, страдалец… Разбирайтесь сами, если мама придёт.

Пока ждали чай, кофе и виски Валентин Иванович рассказал о какой-то фантастической системе обогрева от камина большей части дома, несколько раз повторяя: сам доработал, усовершенствовал и добавил:

– Если вдруг кому-то из нашей пятёрки понадобится, я передам все чертежи для прокладки воздуховодов, – поцеловал дочь, поблагодарил, видимо, за плоский стеклянный графинчик, который незаметно расположился на столике на колёсах, добавил, – у нас архиважный разговор, дочка, постарайтесь часик не тревожить… Спрей и вода со мной, не волнуйся, всё помню, – и снова поцеловал её в щёку.

Выпили по глотку, без тостов, просто за здоровье, за встречу. Валентин Иванович резюмировал:

– На меня не смотри, подливай сам… А я буду тихо завидовать. Бутерброды с икрой не забудь.

– Спасибо, Валентин Иваныч, не рановато – за виски? Весь внимания, что-то произошло?

– Нет, что ты, не волнуйся! Хочу передать тебе в руки “удочку”, кото-ррой ты научишься вылавливать из прруда ррып-ку… И па-боль-шши! – Он очень похоже картавил, чмокал и сосал губами, как это делал бывший молодой лидер перестройки в ранге премьера. – Только вот что омерзительно: пруд-то давно вычерпан, до дна, до ила! Там уже нечего делать простому смертному с удочкой… Значит, несколько тысяч – жрут от пуза, пусть даже миллион долларовых миллионеров завелся у нас в результате такой приватизации, но сто сорок миллионов-то должны подыхать, попав под ими же употребляемую категорию рыбаков с удочкой?! Какой цинизм, какое фарисейство! Удочки смастерить и раздать народу – нетрудно, вот только где рыбку взять… Ведь всем ясно, что небольшая группа лавочников и торгашей поделила всё между собой, перегнала за границу, продала забугорным картелям и конгломератам… Вот почему, Володя, сердце болит и за державу обидно: перед народом стыдно! – Валентин плесну виски в стакан, без тоста выпил одним глотком. Помолчал, почти шёпотом закончил, – и самое ужасное: я – такой же подлец, уже давно стал таким… Потому что ничего не хочу менять.

Собеседники долго молчали, камин потрескивал сухими берёзовыми поленьями, блики огня играли на стекле графина, на оконных занавесках, на лице хозяина. Щёки его осунулись, глаза смотрели в одну точку, плечи передёргивались, будто от озноба. Вдруг оттолкнулся от спинки кресла, посмотрел на Владимира: лицо хозяина дома стало розоветь, появилась едва заметная улыбка. Сказал:

– Есть возможность заработать… Абсолютно легальным и даже официальным путём. Хочу передать эту возможность тебе. Если всё получится, можешь открыть своё издательство или агентство по редактированию рукописей, написанию деловых бумаг и т.д. Ты ведь не только известный газетчик, но и неплохим советником был, прошёл и крым, и рым…

А суть предложения оказалась такой: народный артист СССР из Прибалтики, хороший знакомый Валентина Ивановича, обратился с просьбой найти серьёзного инвестора на реконструкцию и модернизацию морских портов. Нынешний владелец портовой линии готов отдать почти половину акций, но в аренду, на 49 лет, иначе нельзя, государство не пропустит иную форму сделки. У Валентина Ивановича – прямой интерес к перевозкам продукции своих фирм танкерами, да и терминалы у соседей – в приличном состоянии. Но он отмолчался пока, хотя оценил дипломатию соседей: артист выступил своеобразным гарантом серьёзности намерений прибалтов, их желанию вести честное партнёрство.

– А ты, Володя, встретишься в их посольстве и с артистом, и с послом, и с владельцем портов, как мой полномочный представитель. Скажешь: шкурный интерес? Согласен, но я принимаю их правила игры. Ты для них, пусть и бывший, человек из пула премьер-министра, известный газетчик, ровесник по возрасту, воспитанный, как и они, в стране советов, где каждый каждому был “друг, товарищ и брат”. Ты будешь для них той же гарантией серьёзности намерений. От компании на этом этапе будет работать с тобой мой сын. Он при подписании протокола о намерениях и договора об условиях сотрудничества будет ставить свою подпись и печать. А ты вместе с их артистом (может, и послом, это как они решат) войдёшь в раздел договора “Инжиниринговые услуги”, где есть параграф – “Оказание информационных услуг”. Вот там и будут заложены лично твои проценты… По моим данным, два и даже больше, миллиона долларов. Как думаешь, хватит на открытие собственного дела, а?

Валентин Иванович улыбался, он не скрывал радости и за возможную сделку, и за товарища из его клуба – только с пятой скамейки. Ему приятно выступать “поддерживающим плечом”, тем более, из трёхсот – четырёхсот миллионов долларов инвестиций сумма в два миллиона – капля в море. Он солидно резюмировал:

– Не спеши с ответом, надеюсь, он будет положительным. Но и не тяни резину: артист пока в Москве, владелец терминалов прилетит по первой команде с нашей стороны. Сына придержу от командировок на северные месторождения. А всё будет зависеть от твоих встреч и переговоров, Володя… Но особенно – от первых встреч и разговоров. Степень доверия должна быть стопроцентной. Вот такая пропозиция!

Журналист, молча, смотрел на огонь, наверное, не понимая, что такое два миллиона долларов живых денег. Тревога, вот что неумолимо подбиралось к его сознанию. “Меня хотят использовать… Нет, надо всё обдумать, не спеша, взвесить и обдумать… Что это пытается сказать мне миллиардер?”

А Валентин Иванович говорил медленно и несколько громче, чем вёл обычные разговоры:

– Предложение простое. Пока ты оформляешь бумаги по собственному издательству или изданию, я прокручиваю деньги в моём банке. Они должны стать моими. Потом я оформлю их на твой счёт. Но половина на половину, поделим пополам. Я понимаю, это крайне неприятная часть разговора. Но, дорогой Владимир, я бизнесмен, со мной уже ничего нельзя поделать. Нельзя упускать выгоду ни в чём! Мелочей у нас не бывает. Гарантии? Я введу тебя в совет директоров. Ты будешь отвечать за информационное и рекламное направления, подчиняться только моему сыну. Это гарантирует доход – в сто тысяч долларов и выше в год, плюс машина, медобслуживание…

– Мне нужно срочно позвонить, – сказал журналист, видимо, таким голосом, что Валентин Иванович мгновенно стал сереть лицом, – а лучше будет, если я пойду…

– Владимир, прости, я что-то не то буровлю, не туда поехал. Да, прости. Всего несколько лет назад ты мог построить нас в шеренгу. И мы считали бы за честь…

– Валентин Иваныч, на ответный визит не рассчитываю: кроме причала на реке, моторки и внуков, которые весь день носятся с деревенскими пацанами, мне нечего показать. Но нам, слава богу, ничего, ни от кого не надо…

Машина догнала журналиста у выхода из посёлка, шикарный внедорожник чёрного цвета показался тому катафалком…

 

 

Так случилось, что после сауны в пансионате и последовавшего после этого срочного вылета актёра в Штаты (ему стало намного хуже, горлом он мог только сипеть, практически отказали почки), лесная компания больше не видела его живым. Александра привезли в большом гробу в форме параллелепипеда. Не самолётом: он почему-то плыл на белоснежном лайнере по океану, в холодильной камере. А на верхних палубах веселился отдыхающий в круизе народ. Накладку по датам со смертью и похоронами заметили многие поклонники его таланта, но этот факт никак не сказался на прощании с ним в театре: народ шёл к гробу с самого утра, пришлось продлить процедуру на целых два часа.

Галина, жена, держалась внешне хорошо, без истерик и слёз, её помнили многие актёры, искренне сочувствовали, говорили слова поддержки. Присутствующие на церемонии, наверное, заметили: на стуле у гроба сидел заметно выпивший сын актёра, его поддерживал парень, внук Александра, как две капли воды похожий на деда в молодости. Оживление в зале вызвали приезды министра культуры, квадратного во всех измерениях мужчины, с мудрёной для выговора фамилией на “ич”, и вице-премьера правительства, который к театру не имел никакого отношения.

Владимир понял, что это или Валентин, по старой памяти, попросил поприсутствовать на панихиде куратора нефти и газа, или роль актёра, действительно, была высоко оценена в стране. Но когда высокий, упитанный шатен подошёл к микрофону, всё стало понятно: оказывается, они давно, ещё в бытность того генеральным директором градообразующего комбината, дружили. А в столице, хотя и редко, играли в футбол и даже пару раз в Арктике и на Камчатке, встретившись в командировках, ходили на рыбалку. Тепло и искренне говорил о Саше член правительства: “Мой друг ушёл так рано, /Оставив нам незаживающую рану… /Как будем жить мы без тебя? /Пустая сцена, пуст твой дом, /Пустое поле без футбола, /Пустое море без сетей, /И мрачная густая пустота /Проникла в наши души навсегда…” – когда он закончил речь, в его глазах стояли слёзы.

Поминки устроил театр, с большим количеством приглашённых, с речами и тостами в память о покойном, с огромным количеством алкоголя и закусок. Вскоре некоторые из присутствующих стали чрезмерно громко разговаривать друг с другом, стол гигантских размеров, конечно, сглаживал их выходки, но когда курящие в вестибюле мужчины и женщины начали громко смеяться и материться, родственники покойного и старшее поколение актёров болезненно реагировали на происходящее. Видимо, поэтому Галина и дети, а также несколько пожилых мужчин и женщин сели в просторный автобус, подогнанный к запасному выходу театра, и поехали на квартиру Александра. Среди них были трое из бывшей пятёрки обитателей лесного клуба: боксёр с супругой, генерал в парадном мундире, один, и журналист Владимир, тоже один. Нефтяник Валентин сказал жене покойного, что доберётся до их квартиры самостоятельно.

Владимира не знакомили с присутствующими на домашних поминках людьми, но он понял, что среди них – старший брат актёра с супругой, живущий в Азербайджане, жена айтишника с дошкольником, несколько вялым и не по годам умным мальчиком, и старшим сыном, Филиппом, приведшим с собой девушку – одноклассницу, на что несколько подозрительно посмотрела Галина Сергеевна. Из актёров приехали руководитель театра, который вдруг сказал неожиданную фразу: “Хотел бы я таких же похорон”, несколько бывших друзей Александра Олеговича, чьи лица были настолько узнаваемы, что Владимиру было как-то неуютно: думал, что попал на съёмочную площадку. С охранником и подругой, известной российской правозащитницей, почему-то живущей за границей, с опозданием приехала супруга покойного президента страны. Галина, надо отдать ей должное, вела себя достойно, не пресмыкалась перед такими гостями, похоже, кроме горя, связанного с утратой мужа, она почти никого не замечала и ничего не чувствовала.

Валентин, миллиардер, сказал Галине, стоящей рядом с Владимиром, что ей надо получить в их банке деньги за неиспользованный кредит, хорошие, хватит не только на похороны, но и на жизнь без Александра. Галина припала к его груди, расплакалась, да так серьёзно, что её едва успокоили две незнакомые женщины из гостей. Валентин посмотрел на журналиста, как-то криво усмехнулся, тихо сказал: “Даже смерть не решает наших прижизненных проблем по хлебу насущному…”

– Александру сейчас уже всё равно, – Владимир не ответил, просто заметил скользь, но этого жеста с его стороны было достаточно, чтобы нефтяник продолжил разговор:

– Ты прав, Володя, прав… Я тут о многом передумал, после смерти Саши и длинной, очень длинной дороги возвращения его домой. Он не использовал кредит, выделенный ему на оплату медоперации, наверное, боялся тех мук и страданий, которые перенёс до того. Деньги на безвозвратной основе получит Галина, большие деньги…

Владимир промолчал, ничего не сказав о разговоре с актёром перед их посещением знаменитой сауны, но некролог, как и просил его актёр, он написал и его уже напечатала самая известная газета столицы. Правда, конфуз с океанским лайнером несколько спутал даты, но газетчики – молодцы, дали очерк Владимира об артисте в день организации самих похорон. Хотя они и так бы повторно напечатали некролог, настолько была велика популярность актёра.

Валентин приблизился к лицу журналиста, почти прошептал:

– Прощения я уже просил… Ты меня простил? Нехорошо я поступил, стал заурядным лавочником, тем самым скупым рыцарем…

– У вас с ним разная философия: он копит, никому не мешает, а вы…

– Всё-всё, понял и уже покарал… Никто себя так не накажет, как это сделаешь ты сам. Кажется, давно мы перешли на “ты”… Ты будешь открывать своё, личное дело? У нас есть журнал для нефтяников, мы финансируем газету и спутниковый телеканал… Компании нужен генеральный директор медиахолдинга с пятью процентами акций в доле контрольного пакета. От имени руководства предлагаю тебе эту должность, не спеши, подумай…

– Похороны и поминки – не самое удобное время…

– Знаю, отлично знаю, но ты совсем не идёшь на контакт. Где тебя прикажешь отлавливать? И давайте встретимся на нашей скамейке, в выходной, помянем Сашу оставшимся квартетом только мы.

– Хорошо, я буду. Александра надо помянуть именно там, в лесу, рядом с озером и лосями…

 

 

И снова осень вкрадчиво, как будто нехотя, стала вытеснять лето. Дождей не было, они отыгрались на людях в конце августа, уступив, наконец, место тёплому Бабьему лету. Вновь полыхали кусты калины, им вторила алыми гроздьями бузина, орешник нагло выставил свои достоинства: самые зрелые и вкусные коричневатые плоды, явно не чета ранним орехам. Белки беззаботно гонялись по деревьям друг за другом, видимо, заполнив свои жилища едой на зиму до отказа. В лесу было мало гуляющих, но лосей никто не видел. Да и как их увидишь, если почти год на традиционном месте сбора – скамейках – никто не появлялся.

Владимир пришёл первым, без рыбацкого стульчика, отчего чувствовал себя неловко, боясь обидеть память об Александре. Он так и не сел на скамейку, на то место, которое освободилось в связи с уходом из жизни актёра. Вячеслав, генерал, пришёл вторым, в странной одежде, скомбинированной из военной и гражданской: в олимпийских штанах с полосками по бокам, в туристической панаме и в кителе без погон. Он вёл себя неожиданно тихо, ни к кому не приставал, никого не учил жить, с чемпионом мира поздоровался холодно, еле пожав его крепкую руку. Владимира постарался совсем не заметить, пробормотав себе под нос, что они уже виделись во дворе, что, действительно, произошло, но вечером прошлого дня. Валентин приехал последним, машину и охрану оставил у воды, тяжело ступая массивными утеплёнными кроссовками, подошёл к товарищам. Все ждали его, по праву считавшегося старшим в их компании. Он сразу сказал о главном:

– Представлять Владимира – не надо, он с нами уже несколько лет… И всё время восседал на рыбацком стуле. Сегодня мы предлагаем тебе, Володя, занять место безвременно ушедшего Саши, любимца публики, нашего друга и товарища… Он всегда будет с нами. Мы не раз помянем его, вспомним годы, проведённые вместе… – Он помолчал, и, ни на кого не глядя, закончил: – Сейчас мои ребята принесут раскладной стол, накроют его закусками. Их приготовили мои женщины – жена и дочь, они любили и любят Александра всей душой…

После этих слов к компании подошли двое охранников, разложили складной стол, из сумки, неподъёмной по размеру, выложили еду, уложенную в коробки и герметичные ёмкости, поставили красивую упаковку с дорогим коньяком и бутылку финской водки.

– Вячеслав, у тебя всё в порядке? – Неожиданно для всех спросил Валентин и, помолчав, добавил, – нам ничего нельзя скрывать друг от друга. Мы – одни на этом диком гигантском острове, кругом – зверьё и каннибалы…

– Жена с ночи бастовала, – тихо, ни на кого не глядя, сказал генерал, – спрятала коньяк… А я не мог заснуть. Вот такая диспозиция. Мне пришлось и запасную одежду искать, не хотела пускать сюда. Вот я сам и скомбинировал…

– Если учесть, что поздно вечером ты ходил по двору в ночном халате и генеральских хромовых сапогах, то, может, жена и права в претензиях, – сказал с заметными паузами боксёр, голос его не предвещал ничего хорошего.

Молчание длилось довольно долго, все стояли возле раздвинутого стола. Первым сел на своё место на скамейке Валентин, прервав молчание, сказал:

– Дела семейные – не предмет наших разговоров. Но, Слава, если тебе нужна какая-то помощь, ты скажи…

– А что сказать? Что? То, что я спать не могу от боли и что мне всё больше требуется коньяку, чтобы снять боль и уснуть, наконец? Или мне, может, легче и проще з-з-здохнуть? Пару капель и нет человека…

– Давай, покажемся лучшим флебологам страны или заграницы, – сказал Валентин, – варикоз – не смертельная болезнь… Но пить не стоит, наверное, до такой степени, чтобы бродить по двору в хромовых сапогах и трусах, а? Мы – взрослые, уважаемые люди, прости, если обидел тебя, Вячеслав. Но мне казалась, что у нас, у всех – хорошая репутация… Стоит ли ею пренебрегать, а?

– Не стоит, ты прав, Валентин… – тихо и миролюбиво, как бы подытожил эту часть разговора генерал. – Слишком тяжело дались эти погоны… И вы правы: надо уважать в себе человека, тем более, военного человека. Простите меня, товарищи, дорогие. Я буду стараться не нарушать нашего негласного устава поведения.

– Вот поэтому я и доверяю во всех делах только своей жене, – как бы сам себе сказал чемпион по боксу, – она точно не предаст, не подведёт… Ради детей и внуков наших.

– А как же верховный? – Не преминул съехидничать отошедший от страшного напряжения Вячеслав. – Считай, девяносто пять процентов твоего нынешнего успеха – это легенда о дружбе с ним…

– А я и не скрываю, что он любит спорт, бокс – в частности. Хоть и редко, но когда мы видимся, здороваемся за руку, и он всегда спрашивает о самочувствии, о проблемах… Да мало ли в спорте вопросов!

Первый тост сказал нефтяник, похоже, он сильно переживал смерть Александра, голос его дрожал, в глазах стояли слёзы. Но Владимира всё же царапнула фраза, когда Валентин точно назвал сумму, которую компания потратила на лечение актёра и которую он “погасил” для его семьи. “Ничего не проходит у олигархов мимо денег, – подумал он и невольно улыбнулся, но, поняв, что его лицо могут увидеть, невольно опустил голову. – Но уже и за это спасибо, такие деньжищи не смог бы заработать Александр за десять лет жизни, окажись он сейчас живым…”

Сумбурно, с некоторым чувством зависти, говорил об актёре Вячеслав. Вот, мол, как легко ему всё досталось в жизни: и жена красавица, бросившая из-за его прихоти театр, и сын – известный компьютерщик, правда, лечить его надо, иначе сопьётся, и дочка – не последний человек в Голливуде, и внука надо довести до института или армии, и мы поможем, без сомнения, это сделать милой и доброй Галине, бабушке отпрыска. Удивила фраза, сказанная, правда, как бы с юмором: куда, мол, одинокой женщине такая “квартирища”, надо бы её продать или обменять с доплатой. На что Валентин довольно резко бросил фразу:

– Не наше дело копаться в таких делах, Слава… Там есть мать, сын, дочь и внук. Галина говорила, что дочка ждёт ребёнка, скоро будет рожать…

– Я что, ничего, – как бы извинился генерал, – думал вот, как лучше им предложить вариант, чтобы побольше денег осталось на жизнь…

Владимир, как автор некролога и очерка об актёре, говорил о том, о чём мало сказал в газетной заметке: о его гражданской позиции, невероятной смелости, которая часто вредила ему… “Поэтому не добрал он и в званиях, и премиях, и в статусе большого госчеловека: не был депутатом, членом ЦК партии, как некоторые его коллеги, не носил орденов на актёрском костюме… – выступающий помолчал, было похоже, сейчас закончит речь. Но он снова заговорил: – Посмотрите, мелкое ничтожество на театральном небосводе имеет свой театр, пыжится, жюри возглавляет, конкурсы проводит, премии от имени минкульта вручает, – журналист злился, но чувствовалось, что душой болеет за дело, знает не понаслышке то, о чём ведёт речь. – Но у Александра было главное: его любил народ. Помните, что творилось на похоронах? Никогда не забуду глаза людей, проходивших мимо гроба…” – Он вдруг умолк, не закончив речь, быстро и до дна выпил водку, почти половину гранёного стакана. Сел на место Александра, обхватил ладонями лицо и долго сидел так, качая головой из стороны в сторону. Его никто не трогал, никто не приставал с вопросами, все знали, что это правда и что “не всё ладно в датском королевстве”.

– Володя, могу ли я объявить о нашем разговоре? – Валентин Иванович одновременно смотрел на всех присутствующих за столом, поэтому не видел реакцию журналиста, сидящего от него слева. А тот встрепенулся, вскинул голову, прижал указательный палец к губам. Но нефтяник продолжал: – Я почти не сомневаюсь, что ты принял предложение одной из крупнейших нефтегазовых компаний страны… Мы предложили Владимиру занять пост генерального директора медиа-холдинга, куда входят собственный ТВ-канал, радиостанция, журнал для нефтяников и газовиков, а также две крупные газеты. Но главное – другое: он становится совладельцем холдинга с собственным пакетом акций. Это очень большие деньги…

И генерал, и боксёр искренне захлопали в ладоши, лица их светились, они отлично понимали, что за предложение получил их товарищ. Владимир почему-то страшно смутился, опустил голову, долго молчал, наконец, заговорил:

– Я не смог, Валентин Иваныч, при нашем первом разговоре сказать сразу, что откажусь от вашего предложения. Постараюсь изложить суть дела. Не так давно союз писателей одобрил моё предложение о подготовке серии книг, связанных с освоением россиянами Арктики. Под этот проект выделены деньги, в течение года – двух мне придётся несколько раз, на несколько месяцев выезжать на крайний Север. Дело новое, но государственное, значит, обязательное. И вы сами видели последнее совещание у президента страны, проведённое им прямо на одном из островов Арктического шельфа, в новом посёлке нефтяников и газовиков. Лукавить не буду: для меня  – это шанс заявить о роли россиян в освоении Севера, а также и о себе, как о русском писателе, решившем собрать воедино все имеющиеся у нас наработки по Арктике. Насколько мне известно, президенту уже доложили об этой идеи (я имею в виду и киношников, и документалистов, и журналистов ТВ, радио, газет и журналов, и участников интернет – проектов, чьи идеи обрабатывает сейчас Министерство цифровой печати). Наверху поддержал идею, есть уже решение на этот счёт, я представляю в проекте союз писателей, и мне уже надо лететь на Кольский полуостров… Вот такая диспозиция, как любит говорить наш генерал.

– Ни себе хрена, – громко, но медленно, по слогам выдавил из себя Вячеслав, – вот это заявочка. Володя, но тебе же предлагают не журавля в небе, а реальные бабки в реальном проекте – медиа-холдинге, где ты – один из совладельцев…

– Владимир, прости, сколько тебе лет? – спросил тихим голосом Валентин.

– Уже одной ногой на пенсии, другой… А тут – такое предложение, вы понимаете меня? Больше шансов, как говорится, не представится…

– Да, я погорячился, прости… – сказал с сожалением нефтяник, – думал, что от таких предложений не отказываются. Но тебе виднее. И, знаешь, Володя, я тебя в глубине души понимаю и поддерживаю. Ты можешь принести реальную пользу и стране, и моей родной отрасли. – Улыбнулся, добавил после паузы. – И помни: у меня на побережье Ледовитого океана есть “стоянки”, где можно поработать для души творческому человеку, отдохнуть, попариться в баньке… Что же, конечно, мы найдём исполнителя, молодого, хваткого, современного, но, правда, уже без нашего царского предложения о совладении. И будем ждать твоего возвращения, дорогой Владимир. Для тебя три-четыре года – совсем не предел, дай тебе бог, здоровья и творческого долголетия.

 

 

Звонок раздался поздно вечером, Владимир был дома, только вернулся с Кольского побережья, день отсыпался и отдыхал, собирался сесть за компьютер. Говорил Валентин Иванович, тембр голоса – чистый, видимо, звонит с домашнего телефона, подумал журналист, зная о привязанности нефтяника к старым аппаратам связи.

– Разведка доложила: ты – дома… С приездом, Владимир. Как здоровье, как съездил? Это вторая командировка?

– Третья… Спасибо, Валентин Иваныч, уже вырисовывается что-то понятное по алгоритму нашей работы, уходит сумбурность в действиях… У губернаторов появились люди, сведущие в наших вопросах, значит, есть понимание и поддержка. А я заканчиваю книгу по периоду покорения Северного полюса в тридцатые годы прошлого века, помните, о “сталинских соколах”? Нестыковка, на мой взгляд, пока одна, но самая заметная: работают историки, журналисты и писатели. Значит, получается разнобой в жанрах… С другой стороны, может, это и хорошо? Историческая эпоха освоения Арктики и требует особого рассказа, более документального, что ли, въедливого и доказательного…

– Прости, Володя, что перебиваю, может, найдёшь пару часов, встретимся у меня на подворье? Слава с Иваном приедут, познакомлю с четвёртым “сидельцем” на скамейках, который нарисовался вместо тебя. А жена уху обещала сварганить, вспомним всех наших… Про свою книгу расскажешь или прочитаешь пару глав?

– Не знаю, что и сказать… – Владимир замолк, довольно долго не отвечал. Валентин терпеливо ждал. – Вот такой расклад: до субботы всё расписано, значит, освобожусь в выходной день, прямо до обеда и можно встретиться. Да, про уху-то забыл, извиняюсь. Значит, к обеду буду…

Жизнь так закрутила, что больше года они не виделись, Владимир ни разу не смог выбраться в лес, на скамейки. Он искренне обрадовался, увидев постаревшего боксёра, заметно располневшего генерала, третьего гостя Валентин Иванович представил довольно официально:

– Депутат Госдумы, зампредкомитета по топливу (так неофициально мы его называем) – Синельников Юрий Евсеич. Он теперь наш сосед, выкупил квартиру у Галины Сергевны, жены актёра, и мы снова все вместе продолжаем гулять по лесу. Юрий занял твоё место на скамейке. Может, вернёшься на рыбацкий стульчик, пятую скамейку, а? Как тебя и Саши не хватает…

Журналист уловил некоторую фальшь в голосе нефтяника, ему показалось, что это почувствовал и новый гость в доме. Но радостью светились лица двух ветеранов, Иван и Вячеслав долго тискали Владимира в своих объятиях. Генерал, как всегда, был прямолинеен:

– Говорил я тебе, Володя, не спеши со своими решениями. Вот, считай, товарищ вместо тебя стал депутатом. Валентин ему квартиру обменял. А тому всё равно, в каком комитете заседать, лишь бы платили, да можно было обставлять кое-какие делишки…

– Слава, – сказал Валентин и едва заметно поморщился, – ты как всегда… Да, Юрий Евсеич – политолог, но он из нашего окружения,  сотрудничал с газетами и журналами, хорошо узнал наши проблемы…

– Как урвать кусок побольше, ха-ха-хёёх, – разразился громким смехом генерал, – и квартирку успел отхватить Сашкину. Знаем мы таких политологов…

Никакой реакции от четвёрки на скамейках не последовало, так и подумал Владимир, когда увидел лицо Валентина, отреагировавшего на скандальный выпад мимикой: “Ну, что взять с дурака, генерал – он и есть генерал”. В итоге, всё спустили на тормозах, расселись на веранде, за столом символического правления, где рядом, от кухни-мангала, шли запахи ухи и жареной рыбы.

– Владимир, прости, мы привыкли без отчества. Расскажи, как всё закрутилось с Северами? Мы, конечно, помним и Тюмень, и Самотлор, нас экзотикой не запугаешь – не удивишь… Но чтобы идти прямо в океан? Ты был там?

– Для меня – не новость, я ещё в восьмидесятые был в море, при первом фонтане лёгкой нефти на Мурманской банке. Но сейчас – всё по-другому, новые города выросли прямо на островах, нефть идёт из океана, фантастические картины удалось посмотреть… – Журналист рассказал и о совещании участников нефтегазового комплекса, где заседание вёл президент. Новый жилой комплекс напоминал космическое сооружение, всё продуманно, сделано по последнему слову техники. Народу был представлен новый гендиректор арктической госкомпании, вице-премьер правительства. В зале вырвался облегчённый вздох, когда президент сделал ударение на слове – “государственная”: все просто устали от вранья, надувательства и бесстыжего воровства народного добра. Валентин Иванович вдруг попросил Владимира сделать паузу, сказал:

– Предлагаю выпить за новую госкомпанию, за её руководителя, моего старого товарища, и его заместителя. Им стал мой родной сын… А это значит, что мы, как и ещё два десятка акционерных компаний, приняли решение влиться в этот Арктический нефтегазовый холдинг…

Ветераны захлопали в ладоши, Владимир спросил, наклонив голову к Валентину:

– Он остался руководителем вашей компании?

– Да. Более того, наша сфера влияния в связи с новыми задачами расширилась, нам передали в оперативное управление ледокольный и вспомогательный морские флота…

О будущей книге Владимира все позабыли, стали говорить тосты за Родину, Арктику, новую госкомпанию и руководство страны. От мангала на застолье поглядывал повар, к Валентину подходила жена, тихонько и незаметно стукнула его по руке, в которой он держал рюмку коньяка. Он попросил принести уху минут через десять, сказал, что Владимир обещал прочитать небольшой отрывок из своей новой книги.

Тот не упрямился, достал планшет, настроил экран, сказал, посмотрев одновременно на всех:

– Я не чтец, не смогу заменить нашего Сашу… А в коротеньком отрывке речь пойдёт о “сталинских соколах”, которые в тридцатые годы, неспроста, на самых тяжёлых самолётах садились на Северный полюс, открывали неизведанные до того дня места Арктики. Обратите внимание на Сталина: он специально устроил в Кремле приём в честь покорителей Арктики и Северного полюса, специально отметил их звёздами Героев СССР… – Владимир начал читать текст с экрана планшета:

“…Контр-адмирал Иван Дмитриевич Папанин не был романтической натурой или эдаким всесоюзным добряком-весельчаком, как его пытались изобразить. Среди открывателей Арктики был интересный человек, штурман Полярной авиации Валентин Иванович Аккуратов, чью книгу “Лёд и пепел Арктики” зачитывали до дыр. Даже он, не герой газетных очерков, но имеющий репутацию сильного штурмана, которого с удовольствием брали в свои экипажи знаменитые Водопьянов, Черевичный, Мазурук, постоянно чувствовал ревность Папанина. До него доходили высказывания типа: сопляк и туда же… То героические полеты к Северному полюсу, то грандиозная экспедиция на Полюс недоступности. Надо же, как повезло парню, именно его самолет стал основным и первым достиг неизвестной ранее точки на земле.

А в Северо-Восточной части Арктики, на расстоянии, гораздо дальнем, чем надо было лететь до Северного полюса, находился участок земли, где ни разу не ступала нога человека. Никогда. Тянул этот неизведанный уголок природы полярных летчиков: они прекрасно знали, что по весне туда летели несметные полчища птиц, не раз видели на кромке ледовых полей белых медведей и песцов. Но они также знали, что человеку на собаках ли, пешком ли невозможно добраться до этого белого пятна. Самолет может долететь туда, но ему нужны будут взлетно-посадочная полоса и полная дозаправка горючим на обратную дорогу… Значит, лететь надо, как минимум, двумя самолетами с огромным запасом горючего. Ну, а чтобы подстраховка была организована по-советски, высшим руководством страны было принято решение лететь сразу тремя самолетами, самыми современными и могучими.

Экипажу Валентина Ивановича посчастливилось первому сделать посадку в белом безмолвии. Он один из первых увидел этот нетронутый никем и никогда снег, под ним был лед и пугающая километровая толща океана. Мировая пресса сравнила по значимости этот перелёт с открытием Северного и Южного полюсов.

…Сталин принимал героев в Кремле, туда пригласили и Валентина с женой. Зал быстро наполнялся гостями, лица у всех были напряжены, переговаривались вполголоса. Иван Папанин, напротив, был необычайно весел, громко разговаривал, смеялся своим грубоватым шуткам, то и дело кричал: «А вы, засранцы, знали, что по герою получите?!»

Никто не объявлял торжественного вхождения Сталина в зал. Он появился незаметно, подходил к группам людей, с кем-то здоровался за руку, другим, кого представляли ему, кивал головой, иногда задавал вопрос-два, поздравлял с наградой и, не спеша, уходил к следующей группе собравшихся.

К Папанину и его группе Сталин подошел довольно быстро, сразу заметил жену Аккуратова, спросил:

– Что за жемчужина появилась на приеме?

– Соня Аккуратова, солистка балета Большого театра и жена нашего лучшего полярного штурмана Валентина Аккуратова, – широко улыбаясь, сказал Папанин.

Сталин подошел, взял протянутую Соней руку двумя руками и долго держал ее в своих ладонях. На это все обратили внимание, но терпеливо молчали. А Сталин смотрел в глаза Соне и тоже молчал. Пауза затягивалась.

– Мы, похоже, уже виделись?- Наконец, спросил он.

– Да, – едва слышно ответила балерина.

– В антракте «Жизели», в ложе. Помните, я предрёк вам большое будущее? – спросил Сталин.

– Да, помню, Иосиф Виссарионович…

– Будем считать ваш ответ, как благодарность, – улыбнувшись, проговорил он, посмотрел на стоящего рядом Ивана. Тот, как положено по Уставу, представился вождю советского народа.

– Вижу орден Боевого Красного знамени. Высокая награда. Поздравляю. Нам надо освоить Арктику. Это – наше богатство… И берегите свою талантливую жену, – Сталин пошел к следующей группе участников приёма.

– Вы оба – молодцы, засранцы! Вас заметил Иосиф Виссарионыч! Поздравляю! – Папанин был готов задушить их в своих объятиях”…

– Хорошо, но мало, – сказал после паузы Вячеслав, генерал почти всегда был бесцеремонен.

– Выйдет книга, не забудь подарить нам, Владимир, – резюмировал Валентин. – Я слышал, что для Аккуратова такое внимание вождя дорого обошлось…

– Представьте, да. Но его спас от ищеек Берии тот же Папанин, успев отослать на наши базы самых дальних островов в Арктике. Где девять месяцев зима, а в остальное время – нелётная погода, – сказал Владимир и поблагодарил всех за внимание.

– Базу Сталин заложил, что надо, – сказал в раздумчивости нефтяник – миллиардер, – до сих пор Арктика жива его заделами в тридцатые годы…

 

 

По лесной дороге, ведущей к озеру, где уже несколько лет не видели, как в старые времена, гуляющих с детёнышами лосей, брёл старик. Голова, как лунь, седая, ноги едва двигаются, в руках болтаются привязанные на резинках “шведские палки”. Он уже потерял из виду жену и восьмилетнего правнука, идущих впереди, а те, соблюдая принципы спортивной ходьбы – только вперёд, забыли об Иване Борисовиче. “Скоро озеро, – думает о чём-то своём бывший чемпион мира по боксу, – сердце работает нормально, я его хорошо чувствую. А вот голова… Почти нет больше дат, имён, кроме самых близких людей… Воду здесь – помню, где по берегам набегано столько километров… И здесь были встречи с друзьями… Скоро появятся наши скамейки. Но на них уже давно никто не собирается. Я помню, как журналист Владимир называл наше место сбора – “Пятый угол”. Он работал на Севере, там народ именовал так центральную площадь своего города…        Что ещё помню? Как внезапно не стало генерала. Неожиданно для него самого за заслуги перед Отечеством он якобы получил ещё одну звёздочку на погоны. Хотя был в отставке, но к юбилею трагических событий на Кавказе ему присвоили звание генерал-лейтенанта. Так он мне сказал, но его жена, Вика, говорила, что это он сам придумал награждение новой звёздочкой… Кому верить? Скончался он сразу после этого события, оторвался тромб… Правда, погуляв у всех на виду: опять ходил по двору в ночном халате, в галифе с лампасами, на ногах – парадные хромовые сапоги. Помню его похороны, народу было немного. Совсем не так, как с Сашей прощались… Хотя тот – любимый актёр и с ним всё понятно” – Старик только заметил, что стоял на их заветном месте, рядом со скамейкой. Вторую кто-то аккуратно спилил, нарушив законы симметрии.

“Моё – всегда останется со мной, – почти сказал он вслух. И продолжал думать: – Как и память о Валентине, попросившим схоронить его на Севере, рядом с “уснувшей” скважиной, где он начинал работу буровым мастером… Не удалось мне выбраться туда, хотя был спецборт, вместе с семьёй можно было лететь. Вот тогда, именно тогда и был первый удар инсульта по моей дурной башке. Хотя ударов было много, тысячи, наверное… Ни о чём не жалею, мне уже 85, помнят меня – это главное. Отмечали юбилей хорошо, много гостей, поздравлений, президент заехал на минутку, руку жал, орден привёз. Грех обижаться на отсутствие внимания, грех…”

– Иван Борисыч, – крепкий, моложаво выглядевший мужчина лет семидесяти, в белых вельветовых брюках, жёлтых кроссовках и в белой майке, маркированной головой дикого зверя, подошёл к скамейке, возле которой стоял известный в прошлом боксёр. – Не узнали? Рад, что встретил вас… Я – Владимир, тот, что сидел здесь с вами, на пятой скамейке – стульчике рыбака…

– Помню… И про “пятый угол” хорошо помню. Ведь среди нас ты был не лишним, Володя. Рад видеть тебя. Давай, по старой памяти, присядем на оставшуюся скамейку. Это – два угла из пяти… Как годы молодые? Часто вижу детей у вашего подъезда, здороваются, наверное, твои? А ты как живёшь?

– В деревне живём с женой, купили дом, не вылезаем в город… Вышла новая книжка. И снова об Арктике, о годах моей работы там корреспондентом. Недавно был у друзей, привет вам от площади “Пять углов”… Хотел спросить, если можно: как скончался Валентин Иваныч? Не смог я попасть на его похороны, ведь их семья улетела на Север…

– Вот и я не смог, ударил меня инсульт… А ушёл Валя тихо, если мне не изменяет память, по рассказу жены, ночью простился с ней, с дочкой и внучатами, сказав, что мало пожил с семьёй. Как чувствовал быстрый конец, даже просил не вызывать “скорую”… Так передала мне последние слова его жена… Потом было письмо, по страничке каждому из нашего квартета написал он. Кроме последнего, депутата, мы его не любили… Да и нас-то оставалось всего трое: Слава ещё был жив, я да ты. Твоя страничка у его жены, это я точно знаю.

Иван Борисович замолчал, смотрел на постаревшие ивы, длинными прядями свисающими до самой земли. Они на глазах темнели, листья теряли бежевый цвет, наливались тёмной сочностью. “Самая пора кормить здесь лосят, – подумал Владимир, посмотрел по сторонам, как в старые времена, но в кустах никого не было, не слышалось хруста ломающихся веток под копытами неопытных молодых лосей. – Ушли… Или кто-то сильно напугал их. Это ведь только к нашему “заседанию” Саша приносил сюда хлеб, густо посыпанный солью…”

К скамейке подбежал запыхавшийся мальчишка, смело посмотрел на Владимира, сразу заговорил со спортсменом:

– Попадёт тебе, дед, от бабушки. Опять забыл про нас? Или дорогу перепутал?

– Помню, Ваня, всё помню. И что здороваться надо с людьми. И что вы уже на озере и потеряли меня… Познакомься, Владимир, это – мой правнук, Иваном назвали…

Журналист кивнул, не стал протягивать руку для знакомства, он недолюбливал таких шустрых мальчишек. Понял, что надо прощаться со спортсменом, может, уже навсегда, сказал:

– Я рядом, Иван Борисыч, хоть и в деревне. Если что, звоните, тут же приеду…

– Приходи со мной проститься, когда в последний путь… Ведь я один остался, старый и верный, настоящий друг… Ладно, обниму тебя, и пойдём с Иваном-младшим, надо бабку догонять…

К жене Валентина Ивановича не пришлось ехать в загородный дом, по состоянию здоровья она оставалась в городе, находилась под наблюдением врачей больницы, где лежала больше месяца. Дочь, подошедшая к телефону, сразу сказала, что конверт с именем Владимира она видела, знает, где он лежит, надо лишь договориться о том, где и как им пересечься. Добавила, что с мамой врачи пока не рекомендуют даже разговаривать. В оговоренное время Владимир подошёл к шлагбауму для въезда на закрытую территорию двора, увидел, как из красивой машины вышла женщина, но дочь нефтяника он бы не узнал, так она изменилась после их встречи. Она не отгоняла машину, значит, подумал Владимир, передаст конверт и уедет. Так всё и произошло, на прощанье услышал:

– Отец был плохой ПК, почти не владел компьютером, а секретарю такие вещи не доверишь… Так что простите его за старомодность, – она упорно делала вид, что не помнит журналиста и что они никогда не встречались. – Извините, мне надо срочно ехать. Звоните, если будут проблемы, конверт я не открывала…

Владимир дошёл до ближайшего сквера, он был почти пуст: утро рабочего дня, люди уже трудились, малыши ещё не завтракали, на площадки не выходили. Он выбрал тихую скамейку рядом с аттракционом, напоминающим дворец – эклектику из стилей, народов и красок. Но главное там было: две винтовые горки, крупные сетки для лазания по стенке, маленькие и узкие переходы с качающимися полами, да плюс вертикальные лестницы с перилами для развития мышц на ногах. Он долго не решался открыть конверт, смотрел на ровный, твёрдый почерк, которым были выведены его фамилия-имя-отчество. И больше ничего: ни даты, ни подчёркиваний, ни разъяснений, как это часто делают, оставляя кому-то послание. Похоже, автор знал, более того, был уверен, что письмо дойдёт до адресата без лишних разъяснений.

Обычный лист бумаги, немного плотнее, чем выпускают сейчас для ксерокса, текс занимал почти обе стороны, чернила фиолетовые, видимо, писали поршневой авторучкой старого образца. “Вот опять сюрприз”, – машинально подумал Владимир, углубляясь в чтение:

“Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет… Банально и старо, как сам мир. Но – это истина, ничего не попишешь.

Дорогой Володя, я знаю, что скоро уйду, даже имплант не стал менять, он уже не помогал, а нового ничего пока не изобрели. Хочу ещё раз извиниться перед тобой за тот, давний эпизод, в наших отношениях. Поверь, в новой стране, которую мы обрели в 91г., я не встречал человека, который бы отказался от денег. Поэтому, наверное, и снял тормоза даже в разговоре с тобой. Хороший урок получил, если с этого момента наших отношений начал своё прощальное письмо. Поверь, находясь Там, для меня очень важно, что ты меня простил.

Я не силён в грамматике, не до языков было в то время, когда мы, представители всех республик СССР, боролись за каждую тонну нефти, добытую на Сибирском побережье Арктики. Поэтому прошу: читай это письмо, как будто ты его уже довёл до нормальной кондиции, мне так будет спокойнее выглядеть перед писателем. А ты, Володя, хороший и, главное, честный и правдивый писатель. Мне достали все твои книжки, представь, я их прочитал. И я за тебя спокоен, за твоё будущее, за имя твоё в литературе. В любом случае, нефтяники и газовики будут помнить тебя в связи с Арктикой и её покорением.

Мне не в чем каяться, хотя жалею, что не пришёл окончательно к богу. Что поделаешь: я продукт советского времени, но не был атеистом, уверен, кто-то создавал нас и управляет миром. Пишу это к тому, чтобы ты, если будешь в храме, вспомнил обо мне, поставил свечку и помянул моё имя. Поверь, мне будет очень хорошо от того, что я не забыт.

О моём отношении к 91 году, развалу СССР и прочее, ты знаешь. Будучи замминистра, я поддержал твоего бывшего начальника, премьер-министра, он умный и хороший спец, мы уже чувствовали, ждали больших и экономических, и производственных перемен. Нам не нужна была перестройка, как и капитализм, который нам не только навязали, им сломали наш хребет. Все годы ждал, даже будучи уже миллиардером, что придёт суд, не божий, юридически законный, и воздастся каждому по делам его… Не пришёл в мой век. Может, тебе повезёт больше. Тогда плюнь в морду людям по списку, который я оставил сыну. Хотя те, как всегда, заранее, слиняют за границу.

Ты помог мне с Арктикой, многие уверяли меня, что всё провалится, рухнет, уйдут (или отберут) деньги, по миру пойдём мы и наше семейное дело. Пусть так. Но мы послужим хотя бы на начальном этапе, пусть, как маленькая частичка, большого государственного дела, того корабля, который снова пришёл в Арктику. Хотя на моих глазах такое творили с госнефтегазом, что плакать и стонать хотелось. Но надежда умирает последней, так думают сегодня и мои преемники – сыновья. В завещании старшему сыну я написал: если Владимир (т.е. – ты) надумает стать руководителем (совладельцем) медиахолдинга, то посчитай это за дар божий, лучше человека не вижу на том посту. Решать тебе, Володя.

Подошёл к самой тяжёлой части своего послания.

Прощаюсь. Навсегда. Страшно? Очень. И обидно. Наверное, как всякому, вкусившему богатство и удачу, кажется, что бог несправедлив к тебе. Всего-то неполные восемьдесят дал пожить. С другой стороны, зачем быть несправедливым: с моим-то сердцем три десятка лет ворочать такими деньгами. Никаких сил и здоровья не хватит. И жил по законам денег, поэтому, надо просить прощения у всех обиженных мною.

Ты, Володя, как духовник у меня, своего-то я не имел никогда, хотя модно сейчас, вон, даже у президента свой, вторым человеком стал в церкви. Мне не надо отпускать грехов, всё, что мог исправить, я сделал в последние годы своей жизни. И буду рад, если иногда бы вспоминали обо мне. Нас помнят, значит, мы живём.

Как Сашка тебе выдал: “Пусть запомнят меня весёлым”. Ты хорошо об этом рассказал в газете. Если вдруг в своих книгах вспомнишь обо мне, буду искренне счастлив.

Крепко обнимаю тебя, наверное, нам уже не удастся проститься.

Твой друг,

Валентин”.

Карапуз карабкался на размалёванный дворец по крупным кольцам сетки, подвешенной на свободной от хитрых ловушек стороне, шёл напролом, хотя вверху он точно не сможет дотянуться до выступающего карниза. С середины пути он посмотрел назад, увидел отца, стоящего под сеткой и уверенно полез дальше вверх. Владимир незаметно вытер слёзы, вложил письмо в конверт и убрал в карман, хотя ему страшно хотелось перечитать его снова. Встал, подошёл к парню, одетому как хиппи в рваные штаны и ветровку и стоявшему у края сетки, сказал тихо: “Для страховки надо встать на край сетки, произойдёт натяжение, и карабкаться будет легче. С карниза он должен лететь к вам точно в руки… Иначе – будет беда”.

Парень что-то говорил, наверное, благодарил Владимира, уходящего по аллее из старых, развесистых лип и клёнов. И когда тот обернулся, увидел: отец карабкается по кольцам сетки вверх, чтобы помочь сыну…