Все имена вымышлены, все совпадения случайны.
Вот и улица Литературная. Увидев вывеску редакции знаменитого журнала, я зашёл в подъезд. Поднялся на второй этаж, вручил рукопись секретарю, а вместе с ней и свою литературную судьбу, получив взамен визитку и предложение подойти к редактору по прозе через три месяца.
…
Пришло время узнать участь повести. С трепетом подошёл к знакомой двери редакции, направился по узкому коридору в дальнюю комнату. Редактор по прозе Сергей Борисович, невысокий, щуплого телосложения мужчина лет шестидесяти, смотрел на меня оценивающим взглядом. На его заваленном рукописями большом столе стоял бюст Льва Толстого. Я почувствовал слабость в ногах, осознав, что моё творчество будут оценивать по великому классику, и рухнул на стул, не дожидаясь приглашения. Из начала разговора стало понятно, что текст повести редактор не читал. А для чего тогда пригласил?
− Вы кем работаете?
− Учителем.
− Печатались?
− Да. Но меня можно назвать начинающим.
− Захотелось перед девушками похвастаться, мол, смотрите, какой я писатель?
− Мне шестьдесят четыре года. В моём возрасте перед девушками хвастаются не литературными достижениями, а толстым кошельком.
− Зачем тогда решили писать?
− У меня интересная биография, хочу поделиться своим жизненным опытом, мыслями.
− А вы человека убивали? В тюрьме сидели?
− Нет.
− Значит, ничего в жизни не видели, ничего не знаете.
− А вы писатель?
− Да, уже сорок лет пишу.
− Значит, вы людей убивали и в тюрьме сидели.
− Давайте договоримся: я почитаю вашу повесть. Посмотрим, что вы там написали. А через неделю позвоните, я определюсь.
…
Прошла неделя. Звоню.
− Это какой рассказ? Напомните.
− Повесть «В поисках себя».
− Так, посмотрим… А, вот она… сейчас найду заключение: «В печать. Требуется шлифовка».
− Я буду благодарен, если вы укажете, где нужна доработка. Любой труд должен быть оплачен, поэтому, скажите, сколько я вам должен за это заплатить?
− Ты меня хочешь купить?! Я не продаюсь! – кричал Сергей Борисович на другом конце провода. Кричал так громко, вероятно, для того,чтобы слышали в соседних комнатах. Чтобы не только я, но и сотрудники редакции знали, что Сергей Борисович не продаётся. Он ещё долго возмущался, затем я спросил:
− Вы закончили? Тогда определимся с суммой.
− Вы в спортзал ходите? – спросил он совершенно спокойно.
− Хожу, правда, нерегулярно. А это вы зачем спрашиваете?
− Сколько стоит одно занятие с инструктором?
− В нашем зале инструктор за полуторачасовое занятие берёт 1500 рублей.
− Ну вот, Владимир Александрович, мы с вами и определились по деньгам. Будем встречаться два раза в месяц.
− И как долго?
− Думаю, два-три месяца. Захватите ещё другие свои рассказы.
…
И вот я пришёл на первое занятие. Евгений Юрьевич пригласил в большой редакционный зал с очень высоким потолком, резной деревянной дверью, старинной мебелью. Расположились за небольшим круглым столом.
− Принесли рассказы? Ну, вот с этого начнём. Этот рассказ в три раза короче повести твоей будет.
− Мы же договаривались немного «подшлифовать» повесть.
− Да с ней всё в порядке. Давайте рассказ посмотрим.
Пока Сергей Борисович читал, я вертел головой, рассматривая помещение. На стульях лежали высоченные стопки журналов разных лет. Были и книги, выпущенные этим издательством.
− Ну что ж, я прочитал и хочу вам раскрыть глаза на женщин, какие они сволочи! – эмоционально начал Сергей Борисович, размахивая руками.
− Я вас не понимаю. В рассказе три персонажа, один из них − женщина, и ничего плохого о ней не написано, − я был удивлён таким неожиданным вступлением.
− Чтобы передать суть рассказа надо знать, что все женщины − дряни. Вы этого не понимаете, а я вам всё-всё об этом расскажу, − он вскочил со стула и стал быстро расхаживать по комнате.
− Не надо рассказывать, мне не семнадцать лет. Вас, Сергей Борисович, женщины, наверно, сильно обижали, раз вы о них такого мнения. Простите их.
− В жизни всё сложней, чем вы думаете.
− Зачем усложнять? Я как-то сказал, что жизнь проста, но её усложняют люди. Мне эти слова понравились. Правда, потом выяснилось, что точно также говорил, чуть раньше меня, Конфуций.
− В вашем рассказе образ женщины представлен как-то банально. Наши читатели умнее, чем вы, писатель. Надо написать что-то такое… Вы почитайте роман Льва Толстого «Анна Каренина» и тогда поймёте меня.
− Ну, в этом романе вообще всё банально. Анна выходит замуж за старого, у которого статус и деньги, а её, как женщину, тянет к молодому.
А молодой, чтобы повысить свою самооценку, хочет любить многих женщин, поэтому и отталкивает от себя Анну. Она же, забыв о своём долге перед мужем и сыном, не справившись с эмоциями, решает одним махом покончить со своими проблемами. Этот роман банален во всём, вот поэтому он нам и близок, вот поэтому его можно назвать великим. Жизнь проста, но сами люди создают себе проблемы.
− Вас послушаешь, так в нашей жизни всё просто. А почему, в таком случае, происходят человеческие трагедии?
− В моём рассказе два мужика и одна женщина. И тут тоже всё банально. Понятно, чего мужики от неё хотят. Но как строятся между ними взаимоотношения, когда они вынуждены быть все вместе, когда никто не может хлопнуть дверью и уйти? Тут-то и возникает трагедия для каждого из них.
− Странный вы, Владимир Александрович. Вроде бы зрелый мужчина, а так упрощённо думаете о женщинах.
− Хотите, я вам модель построю? Мужчина – это крыса, или правильно сказать, самец крысы.
− Слышал, что мужиков козлами называют…
− Не перебивайте. Крыса − это умное животное. А женщина − это сыр в мышеловке, ароматно пахнущий и, наверно, вкусный. Крыса понимает, что этот сыр таит опасность, и даже его братья уже попались в мышеловку. Но он умнее их, он не попадётся. Но…Но лучше нам говорить о рассказе, а не о женском коварстве.
− И всё-таки. Если следовать вашей теории, то женщина, скорее, кошка, чем сыр.
− Для кого-то она и кошка, но для большинства мужчин – сыр. Была бы женщина кошкой, мужчина бы её боялся и ненавидел, но он ведь тянется к ней.
− Владимир Александрович, купите у меня сборник рассказов моих учеников. Каждый из авторов был один тупее другого, − Сергей Борисович постучал костяшками пальцев по столу, − а почитайте и убедитесь, какие они, с моей помощью, неплохие рассказы написали. От меня все авторы убегали, плакали, а потом возвращались и умоляли продолжить работу. И вы тоже будете плакать.
− Скорее вы будете плакать. А если я уйду от вас, то точно не вернусь.
Я слушал Сергея Борисовича и думал, как странно он ко мне обращается: то на «ты», то на «вы». Если со мной, старшим по возрасту, так фамильярничает, то, как же он общается с молодыми литераторами? Может, у них в редакции принята такая форма общения? А, может, меня лохом считает, потянет деньги, а потом ничего не напечатает? Может быть, может быть… Хотя обещал напечатать повесть, да и рассказ ему нравится, только, сказал, его надо немного доработать. Впрочем, этим мы с ним и должны заниматься. Если обещал, значит сделает. Он же мужик. Правда, Сергей Борисович в основном работает с женщинами, а это накладывает на человека определённый отпечаток. Я пришёл учиться литературе, а он мне о женщинах рассказывает, какие они стервы. Сергей Борисович давно работает редактором, наверно и сам неплохо пишет. Надо будет почитать его романы.
− Сергей Борисович, я не знаком с вашим творчеством. Дайте что-нибудь почитать.
− Да вот, возьмите роман «Митина свобода». Это моё лучшее детище.
− Вы нашли место на земле, где есть свобода?
− Да, и это Север. Человек уезжает из цивилизованного мира, и там, на Севере, чувствует себя свободным.
− Позвольте с вами поспорить. Я разговаривал с девочкой Машей из первого класса. Она утверждала, что полной свободы не бывает и привела пример: даже Диоген, провозглашавший идеалы аскетизма и считавший, что подлинное счастье заключается в свободе, по мнению Маши, не свободен, так как живёт в бочке. Но её изготовили люди. У него, хоть немного, но есть одежда и еда. Без людей он не смог бы это получить, значит, Диоген от них зависим. Свободным быть невозможно, утверждает первоклассница Маша. От себя бы добавил, что Диоген общается с людьми, использует знания и человеческий опыт. А что, разве ваш герой романа на Севере лишён всего этого? Куда бы человек ни уехал, от себя, от своих проблем, он не убежит. И, вообще, надо ли стремиться быть свободным, быть в отрыве от людей, от культуры, от искусства, от человеческого общения, всего того, что обогащает нашу жизнь?
− Первоклассница не может так рассуждать.
− Она любит читать про философов. Маша лишена стереотипов и видит мир без домыслов. Она из тех детишек, которые замечают, что «король-то голый». Если вы не против, я могу пригласить её сюда, вам было бы интересно побеседовать с ней на эту тему.
− Нет-нет. Пусть она напишет и передаст свои записи через тебя.
По дороге к метро я думал о своём первом занятии. Как-то бестолково всё прошло. Рассказ не обсудили. Редактор завёл словоблудия о женщинах, да и я повёлся – о свободе стал говорить.
…
От второго занятия я ожидал большего. Передал Машины записки. Сергей Борисович только взглянул, но не стал читать. Я предполагал, что он спросит моё мнение о романе «Митина свобода», но ни в этот день, ни в другой он не возвращался к нему.
− Владимир Александрович, вам удалось прочитать сборник моих рассказов?
− Прочёл, но не до конца.
− Первый рассказ «Друг», согласитесь, великолепен. Его даже артист театра читал на радио.
− Нормальный рассказ. Плагиатом назвать, конечно, нельзя, но идея, как мне кажется, взята у Льва Толстого из «Холстомера». Главным персонажем там является лошадь, а у вас − собака. В самом начале рассказа неудачно использован термин «хвостатые». Я подумал, сначала, что речь идёт о крысах, а оказалось – о собаках.
− Позднее я объяснил, кто они такие.
− Ну да, ну да. Позже объяснили.
И опять Сергей Борисович завёл разговор о женщинах. Я пытался возражать, но он меня обрывал: «Я должен говорить, а вы – только слушать». Впрочем, без причины и прыщ не вскочит, значит, что-то его побуждает так плохо думать о них. Наверно, кто-то из близких женщин сделал ему больно. Меня поразила его фраза: «Любовь – это самопожертвование». Посмотрели бы на нас сейчас молодые люди. Не поздновато ли вы, старичьё, задались этим вопросом? А не лучше ли больше времени уделять своим внукам?
− Давайте, Сергей Борисович, договоримся: обсуждаем только рассказ. О бабах − ни слова.
− Хорошо. Вот вы пишете о том, как главный герой несёт рюкзак. Так с рюкзаками не ходят. Пройдите по комнате, как будто вы несёте тяжёлый рюкзак.
Я пошёл, внутренне негодуя. Он − не режиссёр, а я − не актёр.
− Вы не так ходите. Надо вот так, − и он показал, как надо идти с тяжёлым рюкзаком.
− Сергей Борисович, если при ходьбе немного вытягивать носок, то вас можно смело зачислять в балет. Вы когда-нибудь ходили в спортивные походы?
− Нет, но я видел, как носят рюкзаки.
− А я, между прочим, инструктор туризма, пятьдесят лет хожу в походы. Вы, лучше, подскажите как писать, а не как ходить.
− А вы книжки читаете или только пишете?
− Сейчас дочитываю книгу лауреата Нобелевской премии за прошлый год.
− А кто лауреат? Я заработался, не уследил.
− Польская писательница Ольга Токарчук. Вот закончу и вам дам почитать.
− Нет, не надо. Никогда о ней не слышал, не буду даже тратить время на чтение. Это не литература.
Закончилось занятие. Так ни одной строчки рассказа и не обсудили. За что я деньги плачу? Как тяжела участь начинающего писателя!
…
В очередной свой приход в редакцию Сергей Борисович вновь меня удивил своей шуткой:
− Владимир Александрович, ваш портфель не соответствует статусу учителя. Это портфель для доктора философии. Вот я – доктор философии, мне он подойдёт.
Во, даёт, мужичок! Оказывается, он ещё и философ. Правда, в наше время, куда ни плюнь, попадёшь, если не в философа, то в психолога точно.
− А вы ещё и философией занимаетесь?
− Я многим занимаюсь, а в прошлом − геолог, кандидат наук.
Это очередное бахвальство или он напрашивается на подарок? Я плачу две тысячи за занятие, хватит ему и этого.
Наши встречи проходили два раза в месяц. На следующее занятие я принёс небольшой рассказ философской направленности. Сергей Борисович, как-никак, доктор философии, наверняка ему понравится эта тема. Но прочитав его, он тихо ответил: «Это не моё». Сказал бы, что не формат журнала, было бы понятно. Но так как тема серьёзная, я решил отправить рассказ в три известных российских литературных издательства, а также в Лондон и Мюнхен. На следующий же день получил от всех согласие на публикацию. Даже обидно стало – Москва будет печатать, а мой родной город отказывается. Как субъективна литература! От одного редактора зависит успех или полный крах начинающего писателя. Видимо, надо самому издавать книгу и продвигать её.
…
Сергей Борисович раза три предлагал за отдельную плату обработать мой рассказ. Но как ему доверить своё творение, если, по его версии, один из героев должен облеваться, а другой − обмочиться. Да и скучно пишет, с трудом дочитывал до конца. Возможно, с точки зрения литературы, всё правильно написано. Но скучно же! Хотя, кому-то нравится. Быть может, он просто издевался надо мной, но это как-то странно, за мои же деньги…
− Владимир Александрович, я расскажу вам про службу в армии.
− А вы были в армии?
− Мой приятель служил.
− Да я же вам повесть принёс о своей службе в армии!
− А! Я вспомнил. Её надо обязательно опубликовать.
− Так я для этого и пришёл к вам в редакцию. А сейчас вернёмся к рассказу, а то вы ещё начнёте учить меня как выжить в тюрьме.
− Я в тюрьме не сидел.
− А как же вы стали писателем, если никого не убивали и в тюрьме не сидели? Я хотел бы задать вопрос. Скажите, как отец сыну, быть может, мне не стоит браться за литературу? Лучше другим, более полезным делом заняться? Не хочу время впустую тратить, я ведь уже немолод.
− Нет-нет. Всё у вас нормально. Только Льва Толстого сразу стали печатать, но он гений.
− Если для вашего журнала этот рассказ не подходит, может, издать его в журнале «***»? В одном из номеров вы были соредактором.
− «***» − это вообще не литература. Лучше, тогда уж, отправьте рассказ в заводскую газету «Мясной гигант», там хотя бы в качестве гонорара хорошую вырезку дадут. Кроме нашего журнала ещё есть московские толстые журналы. Всего по России их штук десять наберётся, а остальное – это не литература. Подработаем рассказ и опубликуем в нашем журнале. Я обещаю.
− Сергей Борисович, а сохранился в Москве Литературный институт?
− Ничему там вас не научат. Была у меня недавно одна выпускница этого института, так я ей прямо сказал, что она − полная дура и в литературе ничего не соображает. А чему её могли там научить? Я знаю одного тамошнего профессора, так он, кроме дома и работы, нигде не бывал и ничего не видел. Что он может о жизни знать? Чему он может научить? А я Север прошёл, кругосветку совершил.
− Вы постоянно мне ставите в пример Толстого, Гоголя. Поясните, может, я чего-то не понимаю. Литература, на мой взгляд, должна развиваться, как и искусство, которое ищет новые формы подачи материала, вы согласны?
− Литература развивается, но вы, Владимир Александрович, должны ориентироваться на эталон, поэтому надо много читать классиков.
− Я и стараюсь читать классиков, но не только их. Вы меня иногда удивляете: не цените таких авторов, как Шолохов и Фолкнер, Бродский и Довлатов. Вас послушаешь, так есть только три достойных писателя: Толстой, Гоголь, ну и вы, Сергей Борисович.
…
Следующее занятие редактор предложил провести у него дома. Он сел в офисное кресло, а я расположился в старинном кресле напротив. Сергей Борисович был очень гостеприимен, угощал шоколадом, конфетами, а также кофе с коньяком. Я даже растерялся:
− А коньяк-то зачем?
− Чтобы лучше думалось. Вы зачем в кресле развалились? Это же ампир.
− А табуретка найдётся? Вдруг ампир подо мной развалится, и не рассчитаться мне с вами будет.
− Не развалится. Сожмите руку в кулак.
− Это ещё зачем? Впрочем, пожалуйста.
− Я так и думал, рассказ «Поединок» вы с себя писали. У вас набиты костяшки пальцев, значит, вы участвовали в соревнованиях по смешанным единоборствам.
− Да это так давно было, что даже и не вспомнить.
− А я боксом занимался.
− И в соревнованиях участвовали?
− На первых же соревнованиях мне сломали нос, и я бросил бокс. Пошёл в хоккей.
− Долго играли?
− Недолго. Пока ребро не сломали.
− Сергей Борисович, вы расскажите, что ещё сломали, а я попробую угадать, какими видами спорта вы занимались.
− Давайте не отвлекаться. Владимир Александрович, у вас в рассказе прописаны три ярко выраженных архетипа. Я предлагаю ещё усилить. Вот здесь вы пишете, что главный герой, войдя в купе, закинул рюкзак на полку. Напишите уточнение, что он грязными сапогами встал на обе нижние полки…
− Да не мог он даже в чистых сапогах ступить на простыни!
− Этот – смог. А вот вы ещё пишете, что он налил себе водки. Надо усилить. Напишите, что он налил себе водки в гранёный стакан до краёв и жадными глотками выпил до дна.
− У Карла Юнга я не видел такой архетип, как алкаш.
…
Через две недели я вновь позвонил Сергею Борисовичу:
− Добрый день. На занятие приехать не смогу. За окнами буйствует коронавирус. Сижу дома. Будем беседовать с вами по ватсапу.
− Давайте говорить по скайпу. Я должен видеть ваше лицо.
− Моё лицо можно увидеть и по ватсапу. Но зачем оно вам? Я не девушка-красавица. Смотрите на мониторе компьютера текст, который я выслал на электронную почту.
− И как мы будем работать?
− Перед вами будут два текста, второй – с моими поправками, я буду зачитывать изменения, а вы решите какой вариант лучше.
Редактор неохотно согласился.
…
Прошло ещё две недели.
− Добрый день, Владимир Александрович, почему не звоните по поводу занятия?
− В начале нашего знакомства вы обещали, что за два-три месяца мы сможем «подшлифовать» и опубликовать повесть. Потом сказали, что никакой доработки не требуется, с ней всё в порядке, а лучше заняться рассказом. Прошло восемь месяцев. Текст уже давно готов. Вы просто придираетесь к каждой запятой, постоянно повторяетесь, ничего нового от вас я давно не слышу. А, может быть, вы изначально не собирались публиковать ни повесть, ни рассказ? Я понимаю ваше желание заработать, так лучше было бы разбирать другие мои рассказы. Возможно, не хотели затрачивать усилия? Вот и топчемся на одном месте. Но тут вы промахнулись. Я делаю вывод: результат почти нулевой, публикации нет. Я беднее не стал, но и вы не разбогатели. Всё это не по-мужски. Так что, больше никаких занятий не будет. Прощайте.
