Быть молодым не всегда хорошо. Особенно в некоторых важных профессиях. Заболев какой-то серьёзной, опасной болезнью, пойдёте ли вы на приём к молодому, только-только  из мединститута, малоопытному врачу?.. Сомневаюсь, очень сомневаюсь. Лично я предпочёл бы врача постарше, пусть даже пожилого, с богатым опытом, а молодого оставил бы пациентам с лёгким кашлем и обострением сезонного насморка. Подвергнувшись (не дай бог, конечно!) разорительному мошенническому разводу на деньги, рады ли вы будете передаче вашего заявления безусому розовощёкому младшему лейтенанту, у которого ваше дело ― первое в его следовательской карьере?.. Тут я не только сомневаюсь, а я прямо убеждён, что вы тотчас поймёте: ваше дело «висяк», преступники найдены не будут, а вы годами будете получать копии постановлений то о приостановлении, то о возобновлении следственных действий.  А были бы вы пассажиром самолёта, и узнали бы, что за его штурвалом молодой стажёр, орлята, дескать, учатся летать, надо же им когда-то начинать самостоятельное пилотирование ― насколько были бы вы рады предстоящему полёту?..  И так далее, так далее, так далее…

Вот так же, или почти так же, плохо быть молодым адвокатом.  Ведь что такое молодой адвокат? Это существо, у которого нет ни серьёзного практического  опыта, ни специализации, ни авторитета у коллег, ни маломальской клиентуры, ни, часто, даже рабочего места, то есть помещения со стулом и столом.

А что же есть? Есть статус, то есть удостоверение, и обязанность уже по одному  этому поводу платить немалый взнос на содержание адвокатской палаты, про которую молодой адвокат знает только то, что она есть. Обязанность платить взнос и право зарабатывать деньги, чтобы иметь возможность его платить.  Но попробуй, заработай, если у тебя для этого нет ничего кроме желания и безмерных молодых амбиций…

С такими вот нерадостными мыслями я начал обходить все городские коллегии, консультации и разные юридические партнерства в поисках легального пристанища. Необходимо было то, что по привычке иногда называется местом работы, или службы, хотя таковым не является. Нужна была вывеска, название, табличка. Что-нибудь вроде «Юридическая консультация «Оправдательный вердикт».  Или, скажем, «Адвокатское бюро «Плевакин сотоварищи».  Или, ещё лучше, «Коллегия адвокатов «Надёжная правозащита».  А я при них, хотя и молодой ещё, но уже полноправный член и представитель такого сообщества. Вот это было бы здорово, вот к этому и нужно было стремиться.  Для начала, только для начала, для разбега. Дальше будет видно, главное, начать работать.  И, конечно, зарабатывать…

Незадолго до получения адвокатского статуса и красивых к нему красненьких корочек, я встретил бывшего однокурсника Пашу Суспицына. Он поделился со мною своими делами: некто солидный и предприимчивый пригласил его работать в создаваемой фирме по закупке и перепродаже чего-то. Необходим был юридический отдел. Паша становился его начальником и теперь подыскивал себе сотрудников, двоих юристов, желательно, ему знакомых. Я подходил Паше по всем параметрам, и он горячо уговаривал меня идти к нему в фирму. К моему стремлению быть адвокатом Паша отнесся критически, утверждал, что дело это очень  ненадёжное, всё будет там строиться на личном везении и случайных удачах. При этом никаких, хотя бы минимальных, гарантированных доходов.

Но на что мне была какая-то скучная фирма по перепродаже! Я жаждал адвокатуры. Я мечтал стать защитником обиженных и угнетённых. Живая работа с живыми людьми, а не с занудными бумажками, со всякими офертами, акцептами и претензионными актами, вот что притягивало меня. Примерно так я и сказал Паше Суспицыну к его, как мне показалось, немалому огорчению. Однако, полностью отказываться, чтобы не огорчать его ещё больше, я не стал, на всякий случай сказал, что подумаю и посмотрю по обстоятельствам, тем более, что фирма ещё даже не была зарегистрирована. Мы обменялись телефонами, и я ринулся творить свою звёздную адвокатскую биографию.

Увы, увы…  Никто не горел желанием принять в свои ряды молодого, неопытного и, самое главное, не имеющего авторитетного рекомендателя коллегу. Ну да, ты называешься адвокатом, у тебя есть корочки, ты где-то там стажировался, потом сдал экзамен ― ну и что? Какая будет польза от тебя сообществу, прими оно тебя в свои ряды? Никакого, во всяком случае, в первые месяцы, а возможно и годы. Когда ещё ты наработаешь опыт, приобретёшь уверенность и, главное, свою клиентуру, без которой нет и не может быть адвоката, да и приобретёшь ли вообще, сможешь ли осилить профессию, удержишься ли в ней?..

В большинстве мест, куда я обращался в качестве «соискателя» (отвратительное слово, я его не выношу, лучше говорить просто «искатель»), руководители разводили руками и порой сочувственно, а чаще  равнодушно, объясняли, что народу у них предостаточно, помещение и без того перегружено, что район правового обслуживания невелик, что адвокатов много, а клиентов мало, и потому, поскольку у меня ещё нет своей наработанной клиентуры, я буду, как бы это не обидно сказать… одним словом, извините,  нам вы будете не ко двору.

Долго я скитался по городу со справочником адвокатской палаты в кармане, то и дело вынимая его и сверяя свой маршрут с адресом очередного бюро или коллегии.  Начал я с престижных центральных районов, где мне, понятное дело, хотелось бы укорениться, но уже скоро вынужден был переместиться в окраинные районы. День проходил за днём, а успеха всё не было. Не было даже зацепки, даже какого-нибудь «мы подумаем, зайдите на следующей неделе, а лучше оставьте свой телефон, мы вам перезвоним».

Недели две спустя, я начал уже колебаться и раздумывать, а верную ли выбрал для себя я стезю, не переоценил ли свои возможности, раз уж в эту замкнутую корпорацию так сложно проникнуть и, как утверждают знающие люди, трудно удержаться в ней,  даже проникнув и поработав на этой стезе несколько лет.  И вдруг…  Ох уж это «вдруг», оно выскакивает  самым для нас неожиданным образом, часто неприятным и опасным, но порой, как у меня, спасительным сюрпризом.

Оставив на несколько дней свои поиски, я вынужден был заняться одним небольшим своим собственным делом из разряда жилищных, для чего понадобилось записаться на прием к должностному лицу,  довольно важному в иерархии городской власти.  В назначенный мне день я вышел из метро и зашагал к величественному, даже издали, зданию мэрии. По правую от меня руку тянулись старой постройки дома, украшенные скучными чиновничьими  вывесками, наподобие «Комитет по молодежной политике»,  «Муниципальный совет муниципального округа №…»,  «Комиссия по делам лиц, подвергшихся…»   И вот, среди этого всего ―  «Адвокатская коллегия «Коллеги и Я»…

Что за фигня? Никакой такой коллегии в справочнике не было, а по этому городскому центру я проходил сотни раз. Как я мог упустить такой шанс? Необходимо было разобраться. Время у меня ещё было, поэтому я без колебаний взялся за ручку двери. Но вначале для страховки всё же достал справочник и полистал. Невероятно! Коллегия там была, я просто её не приметил, я её прозевал. Конечно, шансы мизерны, но под лежачий камень..   Одним словом, я вошёл.

Миловидная блондинка за столиком вроде конторки напротив входа, явно секретарша или дежурная адвокатесса, приветливо улыбнулась мне и спросила:

―  Вы к Юлиану Авдеевичу?

Моментально вспомнив, что «Миролюбов Юлиан Авдеевич» значился в  справочнике главой этой коллегии, я утвердительно кивнул. Блондинка поднялась и скрылась за скромной узкой дверцей, прорезанной в чем-то вроде фанерной перегородки. Оттуда послышался её голос, а за ним другой голос, мужской, притом явно немолодой. «Входите», ― сказала она, открыв дверцу и пропуская меня внутрь.

В маленьком кабинетике, больше похожем на техническую подсобку, за крошечным столиком, заваленном бумагами, как россыпью, так и в нераспечатанных пакетах, сидел пожилой седоусый, седовласый джентльмен при галстуке и ослепительно белой сорочке, в притемненных больших очках, за которыми глаз  было не различить. «Прошу», ― указал он мне на стул, чудом втиснутый между стоячей вешалкой и его столиком.

― Вы от Валерия Нефёдовича, ― не то вопросительно, не то утвердительно сказал он, когда я уселся.

―  Нет,  ― твердо возразил я, решив сразу быть прямым и кратким, поскольку терять мне было абсолютно нечего.  ― Нет, я по другому вопросу. Меня, видимо, приняли за кого-то, кого вы ожидали.

―  Вот как?..  Ну что ж, беда невелика, это бывает. Я вас внимательно слушаю.

Пока я говорил, он не выказывал никаких эмоций. Не шелохнулся, ни разу не перебил, не задал ни одного уточняющего вопроса. Плохое предзнаменование.

Под конец своего изложения я предъявил ему диплом и удостоверение адвоката. В диплом он заглянул мельком, к удостоверению отнесся чуть внимательнее. Затем откинулся на спинку стула и, как показалось мне, погрузился в раздумье.

―  Где вы стажировались?

Я назвал адвокатскую консультацию в пригороде.

―  А что же там не остались работать?

―  Такая было договоренность ―  только стажировка.

Он понимающе кивнул.

― И такое бывает. Вам помогли получить статус, а дальше бог поможет. И помогли, я полагаю, не бесплатно. Так ведь?

―  Что-то вроде. Но, уверяю вас, всё было законно, через бухгалтерию.

―  Надеюсь. И даже не сомневаюсь. Я знаю эту консультацию и её председателя. Дела какие-нибудь самостоятельно вели?

― Самостоятельно не выходило. Был на подхвате у своего наставника по двум гражданским делам в суде. Оба завершились благоприятно. Дежурил по консультации неоднократно, принимал посетителей. Вроде бы получалось.

―  А уголовные дела?

― С уголовными сложнее. С делами в судах знакомился, в следственном изоляторе побывал, но до самого суда не доходило. Да я и права не имел, без статуса-то…

―  А какими делами хотели бы заниматься, к чему расположены, так сказать?

―  Думаю, уголовными.

―  По какой причине, если не секрет?

― Там дела живые, не на документах  основанные, как в гражданских спорах, а на конкретных событиях. И психология занимает важное место. А кроме того, надо же людей защищать от необоснованных обвинений, каких у нас множество.  С таким следствием и с такими судами… Да ещё с такой прокуратурой…

― М-м…  Благородные порывы…  Это похвально. Ответьте вот на какой вопрос, это что-то вроде теста:  какова задача адвоката в уголовном процессе?

―  Адвоката ―  защитника или представителя потерпевшего?

―  Разумное уточнение.  Защитника, конечно.

На этот вопрос ответить мне было несложно, я давно уже сам для себя его сформулировал, независимо от учебников по гражданскому и уголовному праву.

― Задача адвоката, защитника в уголовном процессе,  добиться максимально благоприятного в сложившихся обстоятельствах исхода дела для своего подзащитного.

―  М-м…  Максимально благоприятного?  А почему же не полного выигрыша, не оправдания?

― Потому что это далеко не всегда возможно в принципе. Например, обвиняемый по уголовному делу признает свою вину. Какое же тут может быть оправдание?

― А вы можете не согласиться с его признанием, настаивать на  невиновности?

― Только в случае явного самооговора, да и то я бы ещё постарался узнать его подлинную причину.

― Ну, хорошо, а если обратное:  улики явные, доказательства несомненные, а он отрицает вину, ушел, как говорится, в несознанку. Что тогда?

― Тогда…  тогда уж лучше сослаться на статью пятьдесят первую и молчать. Но надо, конечно, знать обстоятельства дела. Улики уликами, а конкретика важнее. Может, следствие чего напортачило, может, свидетели лживые, может, экспертиза левой ногой сделана. Разобраться надо, одним словом.

― М-м-м… ― он как-то уж очень внимательно уставился на меня сквозь темные стекла своих очков. ― А вы знаете, у вас может получиться. Может, может… если, конечно… Я думаю. Думаю, к кому вас можно прикрепить. Подумаю, поговорю с коллегами. Что-нибудь да придумаем. Сонечка! ― негромко позвал он.

Блондинка заглянула в кабинетик.

― Товарищ сейчас напишет заявление о приеме в состав коллегии, там бланки у нас остались? Есть?.. Ну и прекрасно. Он напишет, в четверг на совете рассмотрим, а с понедельника он сможет приступить. Сможете? ― это уже было ко мне.

―  Разумеется, смогу.

― Ну, тогда на сегодня у вас всё. Хотя… ― он сделал рукою жест Сонечке, и она скрылась за дверью.  ― Ещё одна деталь немаловажная для вас и для нас тоже. Взнос при вступлении в состав нашей коллегии определён в размере…

Должно быть, я вздрогнул, услышав, во что мне обойдется вступление в состав, потому что он переспросил:

― Вам будет по силам? Для стажеров у нас существенная скидка, но ведь вы не стажер, вы адвокат, хотя и молодой. К тому же ещё будет обязательный ежемесячный взнос, четвертая часть от вступительного. Осилите?

― Всё в порядке, осилю. Как говорится, дело не в деньгах, а в их количестве.   У меня к вам встречный вопрос, так просто из любопытства. Ваше название «Коллеги и Я», там «Я» ― это вы?

― Нет, боже упаси, я не настолько тщеславен. «Я» ― это любой из наших коллег, вот вы станете тоже «Я». Вы и ваши коллеги. Так и будете говорить теперь: «мои коллеги и я». В понедельник к десяти милости прошу.

Пообщавшись недолго с очаровательной Сонечкой, заполнив и передав ей бланк заявления, не вполне ещё уверовав в реальность происшедшего, совершенно ошеломлённый, я вышел на улицу. В самом центре города, в престижном историческом районе, рядом с памятниками архитектуры, рядом с мэрией и всякими её комитетами, здесь теперь и моё место. Настоящее, законное, без всяких скидок и оговорок. Конечно, я помнил о том, что я пока лишь кандидат, о том, что мою кандидатуру будет решать совет коллегии, но я точно знал, что всё решает не совет, а «старший», который уже всё решил. Возможно, он ещё проверит мою личность, пробьет, как говорится, по базе, но тут мне волноваться не о чем. Заявление мною написано, а им наверняка будет подписано, ксерокопии с моего диплома, паспорта и удостоверения сняты, и в понедельник ― приступаю!

 

*      *      *

― Ну вот, вам и повезло, получите наконец боевое крещение, ― встретил меня утром  ещё у двери адвокат Саблерубов, мой здешний наставник и покровитель.

Несмотря на устрашающую фамилию, Саблерубов был мягким, доброжелательным человеком, на мой взгляд, даже слишком мягким и слишком  доброжелательным.  Твердость и порой даже жёсткость адвокату часто бывают необходимы. Да и внешность  Саблерубова не внушала  почтения:  малый рост, добродушная физиономия, лысоватость и высокий, почти женский голос.  Тем не менее, он был хорошим, опытным адвокатом, имел свою клиентуру, приличные гонорары и считался при Миролюбове чем-то вроде его правой руки.

За те полтора месяца, что прошли с моего появления в «Коллегах», я разобрался в ситуации, познакомился с большинством сотоварищей, среди которых, надо сказать, преобладал женский пол, выдал посетителям « с улицы» кучу правовых  советов и консультационных разъяснений,  поучаствовал в качестве второго адвоката в нескольких судебных заседаниях по гражданским делам; в таком же качестве побывал в следственном изоляторе и в судебных заседаниях по трём уголовным делам. Действующим лицом везде был Саблерубов, а я, формально равный ему, был,  однако, только ассистентом. Всё это пошло мне на пользу. К концу первого месяца я уже ощущал себя мэтром и прямо говорил своему покровителю, что хочу испытать силы в собственном деле. В уголовном, конечно.  Он обещал при первой же возможности это устроить.  И вот, похоже, что-то у меня наклюнулось.

―  Не обольщайтесь, дело не будет денежным, ―  сразу охладил мой пыл Саблерубов, усаживаясь напротив меня за столик в одной из переговорных кабинок, которые здесь не без юмора называли адвокатскими одиночками.

Он положил на столик тощую папочку, вернее, обложку, в которой лежало несколько исписанных бумаг.

― Это дело по назначению, мой юный друг. Да-да, до гонорарных дел вам ещё надо дорасти, ещё полгодика, не меньше. Впрочем, и по назначению иногда случаются немаленькие гонорары, мимо кассы, разумеется. Вы меня понимаете?

Это я понимал, уже знал от других адвокатов. Формально адвокат работает от государства и за счет государства, а фактически его материально стимулирует клиент или его родственники. Восполняют, так сказать, нехватку государственных средств.  Это было принято повсюду и почти узаконено, хотя официально строго порицалось.

― Так вот, ― продолжал Саблезубов, открывая папочку и просматривая лежащие в ней листочки, ― это дело вела Незалежная, и тоже, конечно, по назначению.

Незалежная ― такая была странная, отрадная для уха нынешних украинцев фамилия одной из наших адвокатесс. Ей, надо сказать, иногда прилетало за эту фамилию, доставшуюся ей от бывшего мужа.  Прежде она эту фамилию не любила, страдала от неё, подумывала о смене и переходе на давнюю девичью, но затем привыкла и даже стала извлекать из неё определенную выгоду. Это началось после того как о ней узнали и зачастили к ней со своими проблемами люди с украинскими фамилиями и, видимо, с гордостью за независимость и задиристость своей специфической  родины.

К слову, я знал одну женщину, она врач-офтальмолог, так её фамилия была Подложная. Я часто думал: хорошо, что она стала медиком, а не юристом, и уж тем более, не нотариусом. Представляю ощущения человека, получившего важный для него документ, заверенный гражданочкой с такой фамилией.  Удивляться экзотическим фамилиям я перестал после того как больше года общался с двоими парнями, одного из них звали Миша Дураков,   второго Гена Негодяев. Миша  характером и умом почти соответствовал своей фамилии, а Гена был вполне приличным, добросовестным человеком.  Вообще же, я не заметил, чтобы их фамилии доставляли им какие-то неудобства.

― Что за статья-то? ― не утерпел поинтересоваться я. ―  Наркота, небось, или побои?

Саблерубов загадочно улыбнулся.

―  А вот статья-то…  Для первого самостоятельного дела… Вы только со стула не падайте, статья  ―  «Сто пятая».

―  Убийство?..  ― я не поверил своим ушам. ―  Шутите, наверно.

― Какие шутки, сейчас сами увидите. Да не так уж там и страшно, всего лишь первая часть. Это уже легче, правда ведь?

―  Н-н… не знаю. Как-то мне…  Сразу вот так ―  и убийство…

―  Да ничего там ни сложного, ни загадочного. Разберетесь, я уверен.

―  А почему же именно мне?  И куда делась Незалежная?

― С Незалежной всё в порядке, жива, здорова и работает. Она отказалась от дела, по согласию с подзащитным, конечно. А вернее сказать, он от неё отказался. Оба пришли к выводу, что не понимают друг друга, чем-то она ему не подходит, а он ей несимпатичен, так зачем же обоим мучиться? Расстались полюбовно, причем он хочет, чтобы новым адвокатом был мужчина. Не доверяет женскому полу, что ли, или вообще его не ценит в качестве гомо сапиенс. Последнее вполне возможно, если учесть, что именно женщину он и укокошил. Не то свою любовницу, не то мать своей любовницы.

―  О, боже!

Саблерубов усмехнулся.

― Это только с непривычки шокирует. Ничего, привыкнешь, перестанешь реагировать (он как-то ловко и без предисловий перешёл на «ты»). И вообще, осмелюсь дать на будущее совет: не воспринимай их дела и их самих близко к сердцу. Конечно, поначалу это будет нелегко, мы все человеки, и ничто человеческое нам не чуждо, но если будешь всё пропускать через свою душу, сгоришь меньше чем за год.  ―  Он передвинул мне папочку с бумагами. ― Здесь основные выписки Незалежной из дела, а подробно познакомишься уже конкретно с делом.

― А в каком положении дело-то? На какой стадии?.. ― спросил я, осторожно придвигая к себе папочку.

― На самом для тебя удобном, передано в суд. Слушание, если не ошибаюсь, ещё не назначено, значит, есть время войти в курс, дело полистать, с фигурантом встретиться, линию защиты определить. Он, естественно, в СИЗО сейчас.

― Ладно, понял…  В любом случае большое вам спасибо. Скажу честно, страшновато сразу со «сто пятой» начинать, но всё равно когда-нибудь ведь придётся.

― Вот именно. Нечего тебе толочь воду в ступе, принимайся шустрить. Познакомишься с выписками, потом к Сонечке, она оформит ордер, а с ним уже дальше, хоть в суд, хоть в СИЗО к фигуранту.  Будут неясности, вопросы, затруднения, всегда готов подсказать. Обращайся без церемоний.

― Очень я вам благодарен, Алексей Андронович, ― пробормотал я, действительно испытывая к Саблерубову искреннюю благодарность. ― Такого наставника как вы, знаете, не везде…

― Ладно, ладно, ― он поднялся и, поощрительно хлопнув меня по плечу, пошел заниматься своими делами. А я остался изучать выписки из уголовного дела.

 

   *      *      *

 

Хмурый младший лейтенант в окошке бюро пропусков велел мне приблизить к стеклу физиономию, бдительно изучил её, сравнил с фотографией в адвокатском удостоверении, затем изучил ордер и бумажку с разрешением судьи на свидание, вписал мои данные в регистрационный журнал, выписал пропуск, передал мне его через окошко вместе с удостоверением и судейской бумажкой, и после этого я успокоился:  судя по всему, свидание состоится.

Могло ведь и не состояться, потому как по слухам, известным мне от коллег, следственный изолятор в последние месяцы  лихорадило:  то карантин по заболеванию двух-трёх содержантов, то побег, то попытка  побега, то вспышка протестов из-за строгости режима, то сбои в электроснабжении, то нехватка охранного персонала, поувольнявшегося из-за недостаточного жалованья.  На все такие происшествия начальство изолятора реагировало немедленной и притом бессрочной отменой  свиданий своих подопечных с посетителями всех категорий. В первую очередь, разумеется, с адвокатами, от которых правоохранительной системе ничего кроме мороки и головной боли не было никогда.

Сейчас, похоже, всё здесь было в относительном порядке.

Благополучно миновав три пропускных контрольных пункта, сдав на хранение смартфон и пройдя досмотр кейса с его содержимым, я вышел в так называемый зал ожиданий. По одной длинной стене его выстроились «стаканы», этакие одноместные боксы-шкафы для ненадёжных сидельцев, по другой стене напротив ―  целый ряд дверей в кабинки адвокатских, следовательских или прокурорских визитеров.

― Кабинка номер «семь», ― сказала мне охранница, заведовавшая распределением кабинок.

Я вошел в кабинку, убедился, что она действительно свободна, и расположился там в ожидании своего подзащитного. Что приведут его не скоро, я не сомневался, конвоиры с этим не спешили никогда, а кроме того, обычно они составляли группу из четырёх-пяти человек, чтобы не ходить в главный корпус из-за одного какого-то придурка. Можно было в безмятежной обстановке просмотреть ещё раз все материалы дела,  и продумать схему разговора с фигурантом, разговора, явно не обещающего приятных моментов.

С делом я был знаком уже досконально, полностью и в подробностях. Три дня подряд я появлялся в канцелярии суда, получал толстенную подшивку однотомного, к счастью, дела и сидел за казенным столом, вчитываясь в протоколы, справки, акты, заключения экспертов, заявления, ходатайства, описи, подписи, надписи… Копию обвинительного заключения я получил ещё от Незалежной.

Фабула не была слишком сложной.

Гражданин Гомонов Николай Игоревич, двадцати четырех лет (всего на два года младше меня), ранее привлекавшийся за хранение наркотических средств, наказание отбывший и считающийся несудимым, такого-то месяца и числа, такого-то года явился в квартиру по такому-то адресу, где проживала гражданка Иванова И.И. (назову её так) восемнадцати лет, с которой он не меньше года состоял в дружеских и, более того, близких отношениях и даже называл своей «как бы невестой».  Указанной гражданки дома не оказалось, дверь подсудимому открыла её мать, Иванова И.А., тридцати шести лет. Получив ответ, что девушки нет дома, Гомонов Н.И. тем не менее, прошел в квартиру. На вопрос следователя, приглашала ли Иванова И.А. его пройти, он пояснил, что «вроде бы, не приглашала, но надо было кое-что выяснить».  Оба они прошли в кухню, и там, по словам Гомонова, мать  девушки стала всячески его ругать и осыпать оскорблениями. На вопрос следователя, в связи с чем она стала ругаться и оскорблять Гомонова, тот ответил, что она была против его встреч с её дочерью, питала к нему неприязнь и вообще не любила его по какой-то неизвестной ему причине.  На вопрос что именно он собирался выяснить у матери своей невесты, Гомонов сказал, что хотел спросить у матери, почему она мешает ему встречаться с дочерью…

На этом месте протокола я  спотыкался  и останавливался в недоумении:  если он целый год уже встречался с девушкой,  проживал в этом же доме, бывал в их квартире неоднократно и даже ночевал (всё это было в протоколах), как мог он не знать в чем причина недоброго отношения к нему матери девушки?..  Войти без приглашения в чужую квартиру и затеять с хозяйкой квартиры бранчливый разговор с выяснением отношений, это было осложняющее, неблагоприятное для Гомонова обстоятельство. Но то, что было дальше, «осложняло» уже всю его дальнейшую  жизнь.

Дальше разговор накалялся, хозяйка, по утверждению Гомонова, стала выталкивать его из кухни к выходу из квартиры, осыпая самыми обидными выражениями, вроде таких как «подонок», «дармоед», «потаскун» и даже «наркоман». Нецензурные её выражения в протоколе приведены не были, но Гомонов утверждал, что в основном только они и были. Оскорбленный Гомонов возражал, пробовал  утихомирить хозяйку, воздействовать на её «совесть» (так и записано в протоколе), но она только распалялась. Наконец, она схватила  с кухонного стола разделочный нож  и замахнулась на Гомонова с явной целью нанести ему ранение. Ему ничего не оставалось как отобрать у неё нож и в качестве самозащиты нанести удар ей  ― правой рукой в левую сторону шеи, в области гортани. Нож был достаточной длины, чтобы пройти шею насквозь и выйти острым концом с другой стороны.  Огорченный и расстроенный таким оборотом событий, Гомонов покинул место происшествия, вышел из квартиры, но тут же, у двери, столкнулся со своей «как бы невестой». Задерживаться возле неё он не стал, прошел мимо, не отвечая на её вопросы. Дальнейшее ему неизвестно, так как он ушел домой и там лёг отдыхать,  ведь он сильно переволновался, переживал по поводу такого происшествия.

Иванова И.И., войдя в квартиру, увидела свою мать лежащей в кухне на полу с торчащим из шеи ножом.  Испугавшись, она стала звонить по мобильному телефону, вызывая медицинскую помощь. Вызывала она почему-то не скорую или хотя бы неотложку, а помощь на дому из поликлиники, то есть, участкового терапевта, а на вопрос что случилось, отвечала, что «у мамы что-то с горлом». Сотрудница из регистратуры, не без труда поняв что именно произошло, перевела вызов на скорую и одновременно сообщила в полицию.  Первой прибыла скорая, увидела залитую кровью кухню и нож в шее хозяйки, совершила все необходимые действия, но смерть уже наступила. Через полчаса прибыла и полиция.

Всё дальнейшее выглядело в деле ещё несуразнее вышеописанного. «Как бы невеста» уверяла следователя, что Гомонов имеет нрав спокойный и уравновешенный, никогда ни на кого не покушался и не угрожал, просто с мамой у него отношения не сложились, да и мама его недолюбливала, хотя сама она  воплощение кротости и миролюбия, к Гомонову относилась строго, но, по-матерински, встречам с дочерью не препятствовала.  Что там между ними произошло, из-за чего вышла ссора, она понятия не имеет.  Соседи по лестничной площадке уверяли, что никакого Гомонова не знают, никогда его не видели,  а на указание, что он живет в их же доме, отвечали, что мало ли кто в их доме живет,  дом большой, за всеми наркозависимыми не уследишь.  Соседи снизу показали, что знают Гомонова как облупленного, что он большая сволочь, хулиган и наркоман, задолжал им больше трёх тысяч рублей, и теперь, по-видимому, не отдаст. Соседи сверху показали, что Гомонова знают, он хороший парень, только психоватый, иногда кричит и угрожает, но нечасто, только если ссорится с Ивановыми, мамой и дочерью, когда они втроем все вместе собираются и выпивают, и, похоже, даже колются. Что колется Гомонов, это точно, а про мать и дочь большая вероятность.

Особенно поразило меня письмо Гомонова к Ивановой И.И., переданное им из СИЗО с какой-то оказией. В письме он просил свою «как бы невесту», а вернее, даже требовал, найти такого адвоката, который мог  «решить» его вопрос путем подмазки прокурора или, ещё лучше, следователя. Письмо девушка зачем-то показала следователю, чтобы, как она сказала, «посоветоваться как сделать лучше»,  а следователь письмо изъял и приобщил к делу в качестве  значительного  документа, характеризующего личность обвиняемого.

Психолого-психиатрическая экспертиза не обнаружила у Гомонова никаких отклонений, признала его целиком вменяемым в момент совершения им деяния, и даже состояния аффекта в его поведении не усмотрела.

В деле были снимки с места происшествия, с распластанной на полу в кухне жертвой, снимки Гомонова во время следственного эксперимента, где он показывал каким движением какой руки в какое именно место ударял жертву ножом. Также было там патологоанатомическое описание обнаженного тела жертвы, его внутренних органов и даже, в подробностях, их содержимого.

К моему изумлению, там же, в папке с уголовным делом, лежал и сам нож. Тот самый, с помощью которого Гомонов умертвил несостоявшуюся свою тёщу.  Нож был запаян в полиэтиленовую кишку и снабжен биркой, как положено вещественному доказательству. С содроганием я опознал в этом ноже точно такой, какой был у моих родителей, среди их  кухонной утвари.  Я вырос при таком ноже, множество раз им пользовался, отрезал им хлеб, сыр, колбасу, крошил овощи, резал арбузы. Очень качественный ножик старого советского изготовления, с длинным, заострённым в конце лезвием и  деревянной рукоятью из бука.

В довершение фантасмагории Гомонов своей вины в убийстве не признал. Нож действительно схватил, действительно нанёс удар, как описано в экспертизе, но убийства он не совершал. Убивать не собирался, защищался, и вообще она виновата сама. Не нужно было оскорблять его и гнать из квартиры…

Вот с каким персонажем и с каким материалом мне предстояло иметь дело на протяжении всего судебного процесса.

 

                                                                 *      *      *

― Седьмая, Гомонов к адвокату! ― выкрикнул снаружи конвоир, отворяя дверь и пропуская ко мне фигуранта.

Фигурант порывисто шагнул в кабинку с радостной, какой-то кривоватой, видимо, нервной, улыбкой и протянутой для приветственного пожатия рукой.  Я привстал и в растерянности машинально пожал его руку.  Правую. Ту самую, которой он… Долго я потом ещё казнился, что не осадил его с порога и не установил дистанцию, необходимую при общении  подсудимого с адвокатом.

Фигурант был  высок ростом, худощав, темноволос и был бы недурен лицом, если бы не острые, подвижные глаза, выдающие неуравновешенную натуру.

― Так значит, это ты мой новый адвокат? ― сказал он, плюхаясь на скамью по ту сторону дощатого переговорного стола.

― Да, я адвокат. Буду тебя защищать в судебном процессе. Давай познакомимся,  ― ответил я, протягивая ему  раскрытое удостоверение.

Он, прищурившись, посмотрел в него и кивнул.

―  Ладно, хорошо, что ты зашел. Надо будет обсудить кое-что, правда?

Меня передернуло. Он не знал правил. Конечно, неписаных, но тем не менее. Или знал, но не давал себе труда им следовать.  Уголовный фигурант должен был обращаться к адвокату безусловно на «вы», адвокат же мог сам выбирать обращение к фигуранту. По традиции,  к молодым фигурантам адвокат обращался на «ты», к пожилым ― с учётом их личных достоинств и обстоятельств.

Выбирая необидные для Гомонова выражения и термины, я постарался втолковать ему это. Втолковать следовало сейчас же, чтобы избежать в дальнейшем трудностей при общении.

―  Ладно, ―  сказал он, ―  я врубился. Всё будет по понятиям, здесь научат.

―  Надеюсь, что мы будем понимать друг друга.  Без взаимопонимания с подзащитным адвокату ничего не добиться. Значит, так…  С материалами дела я уже знаком. А ты с ними знакомился?

― С этими-то, с папкой?.. Конечно. Ещё с той тётей, которая до тебя…  то есть, до вас, у следака  бывала.

― Претензии к ним у тебя есть?  В смысле, всё ли там правильно отражено, как ты показывал, как показывали свидетели?..

― Ну, да, а что?..  Всё отражено. Как говорил я, так и писал следак.

― Это хорошо, что нет претензий, прокуроры и судьи претензий к материалам дела не любят. Теперь главный вопрос:  на какой исход в суде ты рассчитываешь, какой приговор считал бы удовлетворительным для себя?

Гомонов посмотрел на меня с недоумением.

―  Как то есть, на какой? На оправдательный, конечно.

― Что ты такое говоришь, какое может быть оправдание при… (я не хотел произносить слово «убийство»)… при таком обвинении. Тем более что ты факта не отрицаешь. О самозащите тут и речи быть не может, угрожала она тебе только с твоих слов, свидетельств никаких, а нож всё-таки ты в неё воткнул, а не она в тебя.

―  Ну и что?  Личная… личная… как это…

―  Личная неприязнь, ты имеешь в виду?

―  Ну, да, она.

― Личная неприязнь у вас была обоюдной, это показали свидетели, в том числе твоя девушка, её дочь. Уж прости меня, но из-за личной неприязни  бить женщину ножом в шею, этого никакой прокурор, никакой суд не поймет.

― А ты… то есть, вы… вы поймете?  ― вдруг спросил он, в упор злобно глядя на меня. На мгновение мне стало не по себе.

― Я тут ни при чем. Я твой адвокат, и я обязан делать всё, чтобы смягчить твою участь. Искать смягчающие обстоятельства. Пока я их не вижу, к сожалению.

―  То есть, что же…  вы мне оправдания не добьётесь?

― Да как ты не поймешь, ― с досадой я взмахнул рукой, уже начиная раздражаться, ― как не поймёшь, что это статья «сто пять»! Сто пятая статья!  Ты человека жизни лишил. Не кошелька, не мобильника, не норковой шубы, а жизни.

―  Жизни? ―  саркастически переспросил он, и глаза его сделались холодными и острыми. – Значит, жизни?  Скажите, пожалуйста! Кого я лишил жизни? Сучку, потаскушку.  Да я её знаете сколько трахал эту маму, больше чем Инку эту, дочку её, которая сейчас меня ждать будет с тюряги. Она, падла, злилась на меня и на Инку, из-за того, что я чаще Инку, а не её…

― Стоп, стоп! Приехали! ―  твердо сказал я и пристукнул по столу ладонью. ―  Вот об этом лучше не говорить. Ни мне, ни прокурору, ни судье. Это может только навредить тебе.  Это ваше обстоятельство, конечно, может сыграть роль, но только отрицательную. Будем считать, что ты не говорил, а я не слышал. И вообще, на сегодня довольно. Я тебя узнал, ты узнал меня. Познакомились, так сказать. Предварительное заседание ещё не назначено, у тебя и у меня есть время подумать. Я, во всяком случае, подумаю, может, что и  придет в голову насчёт смягчающих обстоятельств. Перед первым заседанием обязательно навещу, согласуем позиции,  обдумаем ходатайства, заявления. Сейчас вопросы ко мне есть?

― Вопросы? ― он смотрел насмешливо. ― Жизни лишил я кого-то? Что такое жизнь? Что наша жизнь, как в песне поётся, а? Вот моя жизнь теперь ― что? Да ладно моя, ваша жизнь ― она что?.. Тьфу, как и моя, как и любая. Тьфу, и нет её. Только что была, один удар, и нет её. У любого так, у любого. А за всех значит, я отвечай, потому что руку не сдержал?..

― Всё! ― повысив голос, оборвал я его. ― Закончил выступление. Владеть собой ты не умеешь, это ясно. И в голове у тебя полный мрак. А за мою жизнь, не переживай, о своей лучше думай.  Вот у неё-то впереди большие трудности. На звонок нажимать я не буду, выходим вместе, первым ты, я за тобой, таков порядок.

Мы вышли из кабинки в зал. В нашу сторону сразу направился конвоир с большой связкой ключей в руке.

― Трудно будет с тобой в суде, ― сказал я, глядя мимо Гомонова. ― Трудный ты пациент.

―  Я, это… ну, напрасно сказал. Извиняюсь, одним словом. Ну, про то, что ваша жизнь и всё такое. Вы же ни при чём. Про вашу жизнь, это напрасно я сказал.

― Да нет, почему же. Моя жизнь такая же как любая. Тут ты по сути прав, она ничто в сравнении с вечностью. Тьфу ― и нет её, особенно если всадить в шею кухонный нож с лезвием в семнадцать сантиметров длиною. Но говорить об этом в тюрьме, да ещё адвокату, всё же не стоило.

―  Ну, я и говорю, что извиняюсь.

Конвоир подошел и спросил, обращаясь ко мне:

―  Закончили?

Я кивнул. Тогда он скомандовал Гомонову: «Пошел!».  Подвел его к одному из «стаканов», отпер его, впихнул Гомонова внутрь, запер «стакан» и, позвякивая связкой ключей,  стал прохаживаться по залу в ожидании  других фигурантов.

 

       *      *      *

 

Всю следующую неделю я ходил в мучительных раздумьях, а правильнее сказать, в терзаниях.  Удар был слишком тяжел. Все мои мечтания, стремления, все представления  о благородной миссии защитника несправедливо обвиненных, всё рушилось и распадалось на глазах.  Где он, несправедливо обвиненный? Где тот, кто обвинен, хотя и справедливо, но страдающий от сознания своей вины, раскаивающийся и стремящийся её загладить? Где они, переживающие от того, что в пылу ссоры, драки, сами того не желая, оборвали чью-то жизнь, и теперь им на протяжении всей своей жизни нести этот крест?.. Никого из них не было.

Был стопроцентный негодяй,  безмозглый психопат и циник, способный, по всей видимости, на любое злодейство. И этого негодяя мне теперь предстояло защищать и опекать,  добиваться для него наиболее мягкого, «справедливого» наказания, притом, что сам он убежден, что никакого наказания вообще не заслуживает. Всё моё человеческое существо протестовало против этого. Но второе, адвокатское, моё существо резонно возражало:  ты отлично знал куда влезаешь, в какую темную область страстей и пороков, невоздержанностей и наклонностей. Разве не сам ты выбрал себе профессию? Выбрал, а сейчас, столкнувшись с первой трудностью, готов капитулировать, проявить позорную слабость. Кишка оказалась тонка, вот как это зовется. Да, твой первый подзащитный мразь, подонок, ну так что же? Преступления, увы, и совершаются такими нелюдями, а не святыми угодниками в белых хламидах.  Сто раз прав был Саблерубов остерегая меня от душевных переживаний по каждому делу, советуя смотреть не человечески, а только юридически на подзащитных, в том числе и  душегубов. Но как можно вовсе отключить в себе человеческое восприятие, какая бы у тебя ни была профессия?  Попробуй быть холодным, отстранённым правоведом вот в таких делах, как это. А ведь сколько ещё будет всяких трудных дел на избранной мною извилистой адвокатской стезе…

Стезя, стезя… Пока ещё не поздно,  можно ведь и покинуть её.  Довести до конца этот идиотский процесс с Гомоновым, и отчалить подальше от всех этих СИЗО, конвоиров, следователей, прокуроров, свидетелей, судей. Или не доводить, даже не начинать, найти повод устраниться, выйти из процесса…  Эх, Паша, Паша Суспицын, как я мог тогда, при встрече, сразу же не согласится на твоё предложение?  Спокойная, надежная работа в офисе, составление контрактов, вычитывание документов на предмет их юридической корректности,  претензии, возражения на претензии, ну, изредка судебные арбитражные споры. При этом твердый оклад жалованья, и никаких членских взносов. Сказка, а не работа!..

К концу недели я принял окончательное решение. Первое: из дела Гомонова не выходить, стиснув зубы, пройти в нём  все тягостные испытания, показать себя опытным адвокатом, профессионалом, для которого нет «преступников», есть только подзащитные (кстати, слова «преступник» нет и в Уголовном Кодексе, термин этот бытовой). Второе:  созвониться с Пашей, узнать у него, не занята ли ещё вакансия в юротделе, и вообще, не отменен ли, чего доброго, тот замысел с учреждаемой фирмой.  Третье:  узнать в адвокатской палате, возможно ли работать в юротделе фирмы, не утрачивая адвокатского статуса. И четвертое:  побывать в райсуде, разузнать там чего тянут с процессом, почему не назначают разбирательство. По правилам, меня должны были уведомить повесткой, эсэмэской, телефонограммой, или даже телеграммой на адрес коллегии, но никаких сигналов не было, и это меня начинало уже беспокоить.

 

*      *      *

 

Первым делом я решил осуществить четвертый пункт, и в понедельник следующей недели поехал на разведку в районный суд.

Взбежав по лестнице на второй этаж судебного корпуса,  я, к своей большой досаде, не смог вспомнить ни фамилии судьи, которой было поручено дело, ни номер самого дела.  Всё это содержалось в моей папке с копиями  материалов. Папку я оставил дома, в ней сегодня просто не было нужды. Ну, не беда, всё, что мне нужно, можно узнать по фамилии подсудимого в канцелярии по уголовным делам. Туда я и направил свои резвые стопы.

Завканцелярией, немолодая солидная дама в очках очень строгого вида, выслушала просьбу, изучила удостоверение, затем раскрыла свой талмуд,  и подняла на меня взгляд, выражающий недоумение и подозрение.

― Как же вы говорите, что являетесь защитником подсудимого Гомонова, когда вон, защитник сидит, с делом знакомится?

И  указала в конец канцелярии, где за столиком спиною к нам сидел какой-то человек, листающий папку с материалами.

― Это недоразумение…  сейчас выясним… ―  пробормотал я, отходя от дамы, начиная уже понимать, что судьба наносит новый, ещё более чувствительный, удар по моему адвокатскому самолюбию.

― Здравствуйте,  ―  проговорил я в незнакомую спину. ― Вы  новый адвокат Гомонова?

Спина повернулась ко мне, и я увидел молодого парня, немногим старше меня, притом вполне располагающей наружности.

―  А-а…  Да, новый. А вы, я думаю, старый, то есть, прежний, так?

― Похоже, так. Похоже, уже прежний. Если только… Он же не двоих адвокатов решил в своё дело запрячь?

― Нет, не двоих, да  это и невозможно. Вы же по назначению, а я по соглашению. Да вы присаживайтесь, места хватит… Вы у Миролюбова в коллегии, да?..

Парень придвинул к столику второй стул и, заговорщицки понизив голос  (в канцелярии нельзя было говорить громко) начал пояснять, пролистывая при этом бумаги в подшивке.

― Сами понимаете, я совершенно ни при чем. Клиента я у вас не отбивал, даю вам слово. Клиент сам пришел, сам обратился, рассказал что за дело, дескать, с прежним адвокатом в чем-то не сошлись…

―  Позвольте, это как же  ― сам пришел?  Он же в СИЗО, наш с вами пациент!

― Да нет, не он пришел, конечно. Девчонка его пришла, по его поручению. Поручил он ей подыскать, дескать, правильного адвоката, а что такое правильный адвокат?.. Это который вопросы умеет решать. Соображаете?  Который, дескать, подходы имеет к следователю, к судье, к прокурору. В голове у неё полторы извилины, у этой дурёхи, она так прямым текстом и дудела на всю нашу контору.  Она и искала-то правильного  адвоката знаете каким способом?.. Заходила во все подряд консультации и прямо спрашивала у кого попало:  есть, мол, у вас правильный адвокат, чтобы мог решить вопрос?.. Ну, от неё большей частью шарахались, а кто не шарахался, заламывали цену. Денег у неё кот наплакал, ну, кое-что всё же нашлось. В нашей консультации ей указали на меня:   вот, дескать, этот у нас спец по решению закулисных вопросов, знает всех коррупционных следователей и судей.  Ну, вроде шутки.  А я хоп! ―  и зацепил клиента. Почему бы и не взяться? Если клиент хочет, почему не взяться при гарантии оплаты?.. Вот, нашел…

Он придвинул ко мне папку, где был подшит к делу лист, исписанный ломаным неврастеническим почерком. На этом листе гражданин Гомонов обращаясь к судье, сообщал, что отказывается от помощи адвоката А, то есть моей помощи, и просит допустить к участию в деле в качестве защитника адвоката Б, с которым у него заключено соответствующее соглашение.

― Писал, конечно, по моей шпаргалке, сам двух слов связать не смог бы. Что он, что девчонка его. Сладкая парочка, блин горелый!

― Ну, так что, ―  спросил я, стараясь быть спокойным и ироничным, ―  решите, надо полагать, вопрос, как требуют клиенты?

― Да откуда же, какое может быть решение в подобном деле! ― он ткнул пальцем в папку. ― С  таким вот делом, да с таким бэкграундом, как говорят в определенных кругах…  Получит десятку свою или даже пятнаху как пить дать. Ну, буду деньги отрабатывать, время тянуть, темнить буду, сколько выйдет. Повторной экспертизы потребую, на состояние аффекта буду ссылаться. Может быть, виновное поведение жертвы получится доказать.  Не знаю, что-нибудь ещё придумаю, какую-нибудь мульку. Только это всё фуфло. Прокурор с судьёй не лыком шиты, знают все наши уловки.  Зона, только зона впереди у этого шизоида.

― А эта… э-э… девушка, она ведь свидетелем по делу идет, причем свидетелем обвинения. Этот парень её мать убил почти на её глазах, она о нём полиции всё рассказала, то есть, выдала.  И в то же время ищет для него защитника, да ещё платит…

― Ну и что? И не такие противоречия бывают в процессах. Я её научу как держаться и что говорить, будьте уверены. И вообще, это проблема обвинения, а не моя.

― Ну что же, флаг вам руки. Желаю всяческих успехов и побед. Вам, именно вам, желаю, а не ему. Вы его шизоидом назвали, я его по-другому назвал бы. Но не буду, всё-таки подзащитный, клиент, хотя и бывший. Ну, а я теперь свободен?

― Абсолютно. Сожалеть об утрате не будете, я уверен. Взаимно желаю успехов и всяческих побед в нашем неправедном деле.

 

*      *      *     

 

Я вышел из дверей суда в странном, противоречивом состоянии большого душевного облегчения, разочарования, досады оттого, что не состоится моё боевое крещение в суде, и в то же время уязвленного до боли самолюбия, поскольку адвокат, которому дал отвод подзащитный, всё равно что школьник, получивший   в дневник единицу. Не я послал его подальше, этого подонка, а он меня, вот что было досадно и больно. Это предстояло воспринять, осмыслить, постараться с этим обстоятельством смириться да ещё придумать, как объяснить это старшим товарищам в нашей коллегии. Первое же настоящее дело – и сразу фиаско, облом. Попробуй пережить такое, когда нет ещё привычки к неудачам. Горькая пилюля, очень горькая! Но ведь с другой стороны, я не мог сам устраниться и послать  его на три буквы, не мог по закону. А он меня  мог, что и сделал. Ну и  чёрт с ним, с этим нелюдем, гореть ему в аду!.. Мне просто надо успокоиться…

Я глубоко вздохнул, остановился и посмотрел вверх.  Вверху было небо. Я и забыл за последние дни, что надо мною и над всеми нами голубое небо. Чистое и голубое, когда в нем нет туч. Да и тучи не такая уж беда, они ведь не навеки. Тучи можно переждать.

А что мне делать дальше, я решу потом. Сейчас я ещё не был полностью уверен, что стану звонить однокурснику Паше Суспицыну насчет службы в его бизнесовом, то ли уже созданном, то ли ещё нет, юротделе.

 

 

 

октябрь 2020 г.