Холодный ветер срывал одинокий октябрьский лист. Тяжёлое насупленное небо кое-где подтекало, наполняя развенчанным мраком охолодевшие лужи. След солнца простыл… он болезненно зевал, чихал и кашлял… Я брёл медленно по опустевшим от холода тёмным городским улицам с разбитым вдребезги сердцем, и опустошённой душой. Ветер ретивыми порывами толкал меня в спину, погружая и растворяя в бескрайнем океане шуршащего шёпота… Ночь распахнула свои объятья, и только несмышлёный серебряный месяц немного радовал глаз.

Железным, как клещи, строем мимо меня прошли блестящие во все стороны долговязые стереотипы; отдали где-то впопыхах честь… традициям, и всё также важно, громовито и звонко скрылись за горизонтом лунного света. Из темноты вдруг вышел… некий замысловатый узор, в общих чертах напоминающий: холод, железнодорожные рельсы и звёзды. Яркий холод, дикие рельсы и бесконечные звёзды… Что-то никак не выходил поезд… и вдруг откуда–то из-за угла ночи внезапно вырулил «шестнадцатый»  трамвай. В салоне горел свет, и (кроме кондуктора) сидела какая–то женщина, невероятно похожая на женщину. Трамвай позвонил мне: «Динь–динь», и проехал мимо.

Я поплотнее закрыл глаза, и попытался максимально реально представить себе дверь… дабы хоть как–то выйти из сложившейся ситуации. Через проёмы в ушах я вдруг услышал клокочущий грохот надвигающегося поезда.

Я протянул руку, и открыл дверь… Затеребило и замелькало в глазах каким–то доселе невиданным серпантином, будто прокручивали уже старую затёртую, местами пожелтевшую киноленту… в обратную сторону; мысли закружили, замелькали в моей голове, словно мухи. Я толком не понял что, но что–то перевернулось множество раз с ног на голову, а затем обратно… а где–то в глубине сердца (словно сопровождая меня) непрерывно звучала приятная мелодия, как бы знакомая мне с детства; своею игрой она словно шептала: «Выходи. Ничего  не бойся»

Я захлопнул за собой дверь.

В тамбуре горел приглушённый свет. В самом углу сидел человек неразборчивой национальности в тёмно–синей форме проводника, и о чём–то играл на варгане. Я вышел в вагон…

– Прошу… – Человек с живописно узором  выбритой бородкой и усами округ рта (на фоне трёхдневной щетины), за крайним столиком у окна, будто уже давно поджидал меня здесь. На нём был длинный зелёно–выцветший плащ нараспашку, тёмные чуть мешковатые брюки без проглаженных стрелочек, и два чёрных блестящих ботинка (скорее не начищенных, а разрисованных ваксой).

– Немного с дороги…- молвил человек с причудливой бородкой, и беспрецедентно залил трясущийся в подстаканнике стакан портвейном со старой потёртой этикеткой «три топора».

Я сел за столик, и почувствовал тепло.

– Куда мы идём? – спросил я.

– Путь у каждого всегда свой, –  утвердительно сказал человек в выцветшем плаще, и залил себе такой же стакан таким же портвейном. – Дорог только не счесть.

Мы легонько чокнулись, лёгким касанием… и выпили.

– Устал я что-то, как собака устал… – сказал человек в чёрных блестящих ботинках; закрыл глаза, и закинул голову в угол.

Я ещё долго смотрел:  на то, как сменялся пейзаж за окном…  на то, как сменялись восход и закат…  на то, как сменялись люди…

/03–06.10.2018; импровизация/