Питер полон панков, я знал это всегда, люди здесь не как в Москве: они словно и не по земле ходят, а витают в своей зыбучей реальности, окружённые хаотичным и милым питерским бытом. Разве можно в столице, в торговом месте бросить, скажем, сумку на пол:

— Я отлучусь на минуту, а сумка здесь побудет, ладно?

В Москве попробуй так спроси — не просто откажут, но ещё и обхамят, и, знаете, нечего тут обижаться. В первопрестольной народ начеку, оставленная сумка — всегда очаг тревоги!

А в Питере такое в порядке вещей, я убедился в этом, приехав на книжную ярмарку — «салон», как тут говорят.

Света медленно, но ловко движется, опираясь на палку, пробирается сквозь толпу. Света Орлова — поэтесса, главный редактор поэтического альманаха, она подружилась со мной в «Фейсбуке» и предложила напечатать мои стихи:

— Ты настоящий певец эротики, — пожимая плечами, объясняет она своё великодушие.

Я приехал в Питер, чтобы передать ей свой взнос на печать альманаха. Авторы сдают по копеечке — альманах выходит. Поначалу я недоумевал: зачем ехать, если можно кинуть деньги на карту?

— Да нет у меня никакой карты, как вы не понимаете! Так что приезжайте, — настояла моя френдесса.

Мы сразу пошли в кафе, едва отыскав этот крохотный уголок со столиками, торчащими из ковролина, словно поганки.

Света выбрала два салатика, заплывших майонезом. Я угощал на правах москвича. У москвичей водятся деньги — так считают все питерцы. Я не стану их в этом разуверять и впредь буду угощать моих новых друзей из культурной столицы.

— Мне булку возьмите, — скомандовала моя спутница, — и себе в Москву купите, здесь хорошие. — Она, в изнеможении опустилась на край манежа: стульев нет, а поэтесса чуть не падает от усталости.

— Да не эту! — запротестовала женщина, увидев, что я несу облитую шоколадом выпечку. — Булку! Хлеб!

Ох уж мне этот Питер! Я купил серо-соломенный кирпич, но и булку, впрочем, главред тоже себе оставила.

Я всё же раздобыл для неё стул, и она сразу оказалась где-то очень низко, едва видная за столом. Там, внизу, она и жевала свой крабовый салат, проворно орудуя пластмассовой вилкой.

«Тургеневская девушка», — вспомнил я и улыбнулся. «Вы попали в яблочко, — написала Орлова, когда на её день рождения я опубликовал в сети картинку с читающей барышней в цветущем саду. — В институте все меня называли тургеневской девушкой».

Света как наседка возится со своим альманахом уже лет десять.

— Нас знают во всём мире, даже в Китае! В Сорбонне в библиотеке наш альманах есть. В Киеве вообще все в восторге, задарили нас премиями. В Ницце! Так что думайте!

Чего думать-то, печатайте, и дело с концом! — чуть не вырвалось у меня. Вместо этого я спросил:

— Как ваш альманах в Ниццу попал?

— А очень просто, тамошний мэр вчера был здесь на салоне, — она неопределённо повела вилкой, — и я подарила ему альманах. Но с условием! — Света подняла палец.

— С каким же?

— Что он поместит экземпляр в библиотеку города. Он пообещал. Прекрасный человек! Жаль, вас не было вчера, сами бы увидели.

…

— … а это Богатову оставим. — Едва начав, она отложила сельдь под шубой и принялась за шоколадную булку. Я аккуратно завернул салат в целлофан и спросил:

— Богатов это…?

— Собаковед, — жуя, сообщила женщина.

— Собаковед?

— Да что с вами?! Набоковед! Борис — крупнейший специалист по Набокову. И поэт. Вообще он написал манифест дехоризма.

Видя моё непроницаемое лицо, она пояснила:

— Дехоризм, от французского dehor, что означает извне, снаружи…

Я надорвал пакетик с кофе, насыпал коричневую пудру в стакан с кипятком и тщательно размешал.

— Знаете, если б не я, он бы никогда не вступил в Союз писателей.

— Вот как? — рассеянно отвечал я, думая о своём.

— Да-а, я открыла в нём абсолютно новое явление, я ему сказала, что его поэзия — это нечто нездешнее! Ну, он пошёл и не долго думая написал манифест течения. А потом сразу, знаете ли, возгордился. Перестал звонить, приезжать… Но когда дошло до голосования, мало кто его поддержал!

— Но вы-то поддержали?

— А я не голосовала, я же не вхожу в совет.

— Как же вы в таком случае помогли ему?

Но Света словно не слышит вопроса. Она порывисто встала и уже спешит к импозантному, европейского вида мужчине, окружённому полдюжиной пожилых петербуржцев.

— Приньон, Рене Приньон… — шептала она, раздвигая толпу и сильно хромая. Я держал её под руку, опасаясь, как бы литературовед не растянулась на полу.

Хитрый француз, издали заметив Орлову, вздрогнул и поспешил раскланяться со старичками. Блеснул кругляшками очков и в мгновение ока исчез в людской массе.

— Как же это он меня не заметил? — пробормотала расстроенная женщина.

— Света, я написал роман, мне нужны рецензии. У вас есть кто-то? Критик какой-нибудь?

— Что? А, рецензию… А вот Богатов и напишет. Или я. Не бесплатно, разумеется.

— Сколько это может стоить?

Орлова принялась придирчиво оглядывать каких-то людей поодаль. Я осторожничал с огненным кофе, ожидая ответа.

«Торговаться не буду, неудобно. Соглашусь или скажу: надо подумать».

— Это может стоить тысячу… Поймите, это работа… Ох, вот и Богатов!

Я увидел высокого сутуловатого человека с седым ёжиком на голове. Мужчина пробирался к нам.

— Так мы договорились? — напомнила о себе главред.

— Не вопрос! — ответил я вполне по-московски.

…

— Поверьте, Евгений, будущее литературы за Китаем, сколько там людей: ой-ёй-ёй! — увлечённо рассказывает Богатов, мы сидим в уличном кафе и пьём чай. Порывистый ветер норовит повалить наши картонные стаканы. Мы ловим их поочерёдно, Богатов делает это особенно ловко, как будто они привязаны невидимыми нитями к его пальцам, напоминающим пальцы пианиста.

— Если хотите, поедем с вами в Китай, сами всё увидите.

Я простодушно улыбаюсь. Мне просто немного чудно, а вообще хорошо. Вот эти окололитературные люди, которых я никогда не увижу в моей обычной жизни.

— …мне как раз звонил один товарищ — президент фонда литературного наследия Таджикистана… Он ищет переводчика… У вас как с английским?..

 

За картонной стойкой кафе — высокая и немного нескладная девушка с удлинённым лицом. Она похожа на французскую певицу ZAZ. Жесты её размашисты и небрежны, а улыбка тепла и насмешлива. Кажется, посиди здесь немного — и сам не заметишь, как окажешься у неё дома. Эдакая сексуальная волонтёрша: бери — не жалко, ласкай, да не обидь.

— Можно у вас бутылку вина открыть… свою? — спрашиваю.

— Собственно, почему вы спрашиваете? Это же ваша бутылка, — пожимает плечами красавица с исцарапанными локтями. — Дать штопор, что ли? — смотрит своими навыкате глазами и улыбается.

Только в Петербурге могут так ответить! В Москве попробуй сунься со своей выпивкой.

Всё холодает. Откуда-то на наш пятачок возле Михайловского манежа налетает ветер. С громким стуком на асфальт падает Светина палка. Неуютно сидеть на холодных стульчиках, ветер всё настойчивее прощупывает изнанку рук, мы поёживаемся и стараемся плотнее закутаться в пиджаки и куртки. Орлова нежно глядит на Богатова и приговаривает:

— Это я нашла Бориса, я его, можно сказать, просеяла сквозь своё сито.

Богатову неловко за женщину. Он закатывает глаза, поджимает губы, исподтишка подаёт мне знаки, мол, не особенно-то слушайте её.

Главред же чувствует себя превосходно. Волосы её развеваются на ветру, а иногда прядь их падает на её тонкие подведённые губы, тогда Света кокетливо сплёвывает волосы; янтарное вино вмиг разгорячило её душу. Она заметно наслаждается моментом: вот сидит она, а вот двое красивых мужчин рядом, борются за её внимание, подпаивают изысканным алкоголем…  Она чувствует себя парящей в сладостных эфирах прекрасной дамой, а вовсе не той странноватой пожилой женщиной, что я встретил оголодавшей на салоне.

«Интересно, а дети? А муж?» – думаю я.

Какое там! От неё так и веет неприкаянностью! Эта не умеет да и, я уверен, никогда не умела жить. Света из тех, что не знают жизненных шахмат, впрочем, это не мешает ей самозабвенно двигать по доске фигуры, путая всю игру».

 

Вот проходит, насвистывая себе под нос, плотный человечек с лицом задиристого мальчишки.

— Ого! — завидя знакомых, он заворачивает к нам, садится за стол.

Богатов с готовностью представляет:

— Василий, президент… ээ…

— Ладно, президент… — морщится коротышка, после чего протягивает визитку. — Издатель я, помогаю поэтам.

Я предлагаю ему вино.

— Не-е! Всё своё ношу с собой! — Приоткрывает пакет и показывает чекушку самого забубенного русского коньяка.

Вася в стоптанных доисторических башмаках. Вздёрнутый нос, красная шея. От издателя умеренно пахнет свежим алкоголем.

— Евгений поэт! Ах, какие у него стихи! — закатывает глаза Орлова.

— Не знакомы. Даже в сети, — заключил Василий, сфотографировав меня взглядом.

Тут Света торжественно протянула Василию свой альманах.

Благодетель поэтов вздохнул и покачал головой:

— Ах, Света, Света, ну кто так дерьмово книжки делает! Смотри: обрез неровный, буквы не пропечатаны, устыдилась бы своих авторов! — он кивнул на меня. — Опять тебя в типографии надули.

Богатов не предпринял никаких попыток защитить женщину.

Главред же словно не слышала обидных слов:

— Бери, пока я добрая! За ним сейчас сербы охотились, а я им отказала. Я подарила только Рене Приньону, он хочет альманах в Париже продвинуть.

— Как бы не так! — вмешался Богатов, — Рене вернул мне твой альманах, передав, чтобы ты больше не совала ему свои книжки.

— Рене не мог так сказать, — сухо проговорила Света, — ты меня разыгрываешь.

— Света! Разыгрываю, конечно! Молодец что ты понимаешь, — замахал руками основатель дехоризма.

— Шутки у тебя жестокие, — тихо сказала тургеневская девушка.

 

Потом мы отправились на южноамериканский стенд, там выступала вдова Борхеса, а переводчик с пиренейской бородкой транслировал её речь для русской аудитории — все слушали, затаив дыхание. Завораживала эта высохшая индейская старушка, не лишённая следов былой красоты. У неё были седые космы, и она походила на настоящую колдунью. Она глухо скрипела по-испански и шевелила бровями, в её рассказе были сплошные мистические картины — про сны, перемешанные с явью, про предчувствия, про любовь и смерть.

Богатов задал вдове неожиданный вопрос — как Набоков повлиял на Борхеса и наоборот? Тогда обладатель эспаньолки перехватил микрофон и ответил, что взаимного влияния двух великанов не прослеживается. Старая ведьма переводила взгляд с одного на другого, ничего не понимая.

— Ну как же! — парировал Богатов и полез в жуткие филологические дебри, и тогда поверенный южноамериканской старухи решительно обрубил дискуссию, заявив, что зависимости нет и точка.

Мы обиделись за Бориса и хотели уйти, но тут Орлова вознамерилась подарить ветхой аргентинке свой альманах.

— Она поместит его в библиотеку Буэнос-Айреса! Пойдём, ну пойдём же! — потянула она меня за рукав…

…

Я стоял возле манежа и вдыхал северный воздух, полнокровный, с привкусом Невы и недавно распустившихся городских садов. В рюкзачке моём имелось недопитое вино, и я иногда извлекал бутылку и делал глоток из горлышка.

Не хотелось мне спешить на поезд, как, впрочем, и возвращаться на салон. Хотелось попить вина, найти интересную компанию. Загадочный литературный мир меня манил, как хохочущий притон может манить неопытного юнкера.

Я был рад обрести новых друзей в лице Светы и Бориса, прошло всего полдня, а я как будто побывал в красочном кино.

Но в то же время мне было очень неловко и как-то не по себе с Орловой. По правде говоря, иногда мне хотелось вовсе от неё сбежать. Она, видно, тут постоянно является объектом насмешек. От её неумения держаться или хотя бы просто отделить реальность от вымысла, я не преувеличиваю, иногда было так не по себе, хоть провались сквозь землю.

Мимо меня прошли к скверику два дородных литератора, бородами своими напоминающие «Митьков», я их уже встречал на салоне. Они несли под мышкой пару лоснящиеся завитков «Одесской», чёрный хлеб и четыре запаянных стаканчика с водкой. Вот с кем славно было бы сейчас подружиться, честное слово!

Через сорок минут был мой поезд в Москву.

…

Это было в прошлом мае. А ровно через год я приехал забрать альманахи с моими стихами. И снова тут был книжный салон, а я как раз соскучился по сутолоке книголюбов, в моём воображении рисовались картины встреч с нашумевшими писателями — любимыми злободневными прозаиками.

Ещё я хотел поглазеть на всякие новые обложки, мне ведь тоже скоро предстоит… Это такое удовольствие представлять, каким будет лицо твоей книги!

И здорово искупаться в чужих текстах. Листать, пробуя язык подвернувшегося автора, полоскать во рту, прикрывать глаза, бережно выплёвывать… Бродить, прислушиваясь к галдежу толпы, завидовать признанным талантам — вон как их стопками набирают под мышку красивые женщины. Это твоя аудитория, это у тебя ловкачи её отобрали!

Такое творилось в моём воображении. Знаете, бывает: нарисуешь себе картинку, представишь себя в сказочном мире — а он вдруг сдуется, сморщится, точно проколотый шарик. И вот какое дело, прошёл от края до края салон и только тогда задумался — а дальше-то, собственно, что? Во-первых, салон, кажется, переживает что-то вроде застоя: нет моих острых прозаиков, нет и чудных заморских чучел вроде ведьмы Борхес.

А во-вторых, настроение. Можно, можно прогуляться по Питеру, спору нет, но что-то совсем не хочется. Можно взять капучино и посидеть где-нибудь на веранде — этакая городская романтика — но и здесь нужен драйв. А его нет! И если начистоту, ты бежал сюда от будничной скуки, но вот в чём фокус — та и не думала тебя отпускать и прекрасно доехала сюда на том же «Сапсане». Это так нелепо: уехал от любимой жены и детей — и всё ради чего?

 

Одна встреча, правда, развлекла меня. За крохотным стендом очередного никому не известного союза писателей сидел мужчина средних лет с бакенбардами и румянцем.

«Где-то я его видел…»

Ну конечно! Вчера я наткнулся на ролик в Youtube, там один сумасшедший бродил по книжному салону, беря интервью у писателей, в числе которых оказался и румяный незнакомец.

А чудак тот носился с вопросом «Есть ли в стране литературная мафия?» А люди вопрос не понимали и обязательно переспрашивали. На что доморощенный репортёр говорил: ну как же, а заговор издательств? а засилье чтива для оглупления обывателя? а господдержка исключительно всяческого мракобесия и скреп? и проч. и проч. Ясно, что в его голове мафия не только существовала, но и буквально поработила рынок книг. Он даже изловчился задать свой вопрос Борису Акунину (тот общался с читателями по скайпу, сидя в Париже). Автор фандоринской одиссеи сначала не расслышал, а потом посмурнел, покашлял да и в конце концов отбрил параноика. Однако тот очевидно торжествовал: вот как, мол, реагирует мафия, когда ей наступишь на хвост!

Но вернёмся к незнакомцу с бакенбардами. Он, кстати, на вопрос о мафии посоветовал: «А почитайте мой роман, там всё написано».

«Ого, писатель, да ещё на тему какую пишет!»

На лацкане приталенного пиджака — бейдж «Александр Дюк, писатель».

Я подошёл к стенду и повертел в руках книжицу. Хотел заговорить, но тут меня оттеснила какая-то читательница-почитательница этого Дюка, вознамерившаяся купить сразу две книжки:

— Ой, это Вы! А мне так ваш последний роман понравился! Дайте мне его… и ещё вот это… — отсчитала деньги и застенчиво улыбнулась.

Знаменитость со скромным достоинством кивнула, приняла деньги и напутствовала поклонницу: «Читайте на здоровье!»

— Большое вам спасибо, — пятилась та, уходя.

Разгладив и смахнув в коробку потрёпанные сторублёвки, Александр Дюк наконец поглядел на меня.

От Дюка я узнал, как вступить в его союз и как издать там книгу. Как выяснилось, ничего невозможного нет. Правда, за всё надо платить, а как иначе? Собственно, издаться в его типографии и было условием вступления в союз. Что до моего таланта, то тут Дюк честно махнул рукой: «Наверняка вы пишете не хуже других. Всё решаемо.»

А вскоре вернулась симпатичная поклонница прозаика. Я подумал, она что-то забыла. Но она как ни в чём не бывало уселась за стенд и сняла плащ.

— Моя жена, — представил он.

— Очень приятно, — я даже хмыкнул от неожиданности.

Женщина заговорщески улыбнулась, покачав аккуратной головкой.

— Не удалось мне вас привлечь, а жаль!

— Напротив, очень даже удалось, — честно признался я.

— Так купите!

— Хорошо!

И в мой рюкзак нырнул последний роман А.Дюка, миниатюрная, но довольно толстая книжица, которой, однако, суждено было потеряться за подкладкой и уехать на дачу. Я вспомню о ней и захочу как-нибудь почитать, но моя жена меня опередит и за неимением газет растопит ею печку.

Эта встреча на короткое время развлекла меня, а вообще я, конечно, изнемогал от скуки здесь на салоне.

 

Зато обрадовалась моему приезду Орлова: я был живым доказательством её уместности здесь: автор альманаха, талант, камушек, танцующий на решётке редакторского сита! Приехал!

— Можно пойти в кафе, — громко и раздумчиво сказала главред куда-то в пространство. Потом быстро переметнулась на меня глазами: — Так что? Идём?

В пищевом закутке посреди гомонящего салона я не нашёл прежнего шарма: уныло торчали поганки-столики, топорщился стоптанный ковролин, усталая буфетчица (тощая алкоголичка) наливала воду из электросамовара в растворимый кофе. Я взял оголодавшей Орловой булок, слоек, кофе, я понимал: ей надобно этими сладостями заедать своё уныние.

— Вот что, мы сейчас Богатову позвоним! — оживилась Света и начала набирать номер.

И дальше она всё время с болезненным азартом звонила дехористу, а тот — я себе это явственно представлял — морщился на свой бренчащий карман: опять звонит. Дело в том, что за прошедший год у Бориса появилась женщина. Поздняя любовь — яркая, как клякса рябины на морозе, — жажда объятий и жадничание друг другом по любому поводу — всё это про них, Бориса и его ненаглядную Бэллу.

Какая уж тут Орлова со своей тележкой! Дехористом владело существо совсем иного порядка — коротко стриженная скуластая брюнетка украинского вида с мягким лучистым взглядом и ланьей боязливостью движений.

Увидав их вместе, Орлова, что и говорить, расстроилась в прах. Но вида не подала — много чести! Любовники лежали в креслах-мешках на площадке «Буквоеда». Мы выросли перед ними как из-под земли, заставив сладкую парочку вздыхая покинуть насиженные места.

 

Мы начали бродить вчетвером по салону, то и дело теряя друг друга, потому что Света с тележкой всё время отставала. Она норовила взять то меня, то Богатова под руку. Представляю, как неуклюже смотрелась наша процессия! Наконец я остановился и сказал:

— Выйдем на свежий воздух и выпьем шампанского!

— Ах, давайте, давайте! — воскликнула Орлова — ни дать ни взять дитя, которому пообещали аттракционы. Её лицо осветилось таким искренним порывом, что я испытал острое сочувствие к одинокой женщине.

Богатов вежливо кивнул. Бэлла улыбнулась, обнажив крупные, цвета слоновой кости, зубы.

— Интересно, кто она, — бормотала пожилая поэтесса, когда мы шли на выход, — литератор? Критик?

— Поклонница? — предположил я.

— Гляди, как в него вцепилась!

…

Пили шампанское из пластика. Говорили с Богатовым про одного великого «комбинатора» по фамилии Проценко. Этот тип основал союз писателей, насчитывающий сотни адептов в России и за рубежом. Паства союза — графоманы-простофили, в большинстве своём провинциалы, — дерутся за дипломы и премии, за право издать книжку за счёт союза; сколько раз я натыкался на фотографии, где, посмеиваясь в аккуратную бородку, глава союза вручает грамоты тётенькам в плохоньких платьицах, не знающих куда девать руки от смущения, — за вклад в русскую литературу, славянскую словесность, современную поэзию и тому подобное. За скромную радость они приносят в союз небольшую денежку, — небольшую-то небольшую, да как известно, с миру по нитке…

— Это мошенник, — объяснял Борис, пригубливая вино, — Смотри не угоди в его секту.

Недавно Проценко предложил мне дружбу в «Фейсбуке», и сразу от нового френда посыпались рекламные ссылки. Я зашёл на сайт союза, и меня сразу сразила там фраза: «В силу элитарности Ордена…» А ещё на этом сайте вывешен настоящий герб писательского ордена. Герб! Орден! Упасть можно, честное слово!

Тем временем женщины секретничали.  Света рассказывала про их духовную связь с Богатовым, завязавшуюся на небесах, — а подружка дехориста всё это выслушивала с вежливостью, достойной первой леди Японии. Богатов иногда бросал на Орлову обеспокоенные взгляды и морщился словно от зубной боли.

— Кстати, я немного почитала вашу книгу, — улыбнулась мне Бэлла.

— Вот как? И как она вам?

— Слишком много переносов, — мило наморщив носик, созналась девушка.

— Переносов?

— Ах, эти строки, они всё время переносятся.

— Строки?..

— Ведь не должно быть такого, — ласково сказала она.

— Как же в книге не будет переносов?

— Их не должно быть… так много…

Тут вмешался Богатов:

— Есть нормативы по количеству переносов на странице.

Бэлла с благодарностью поглядела на него.

Я пожал плечами:

— Ребята, уж в чём-чём можно упрекнуть моё издательство, но не в качестве вёрстки.

— Посмотрите, переносов не должно быть, это точно, — мягко промурлыкала Бэлла.

— Может, вы имеете в виду официальный текст, знаете… деловой язык…

— Нет, нет, нет, — скрестив руки, упрямилась девушка.

Мы помолчали. Дунул ветер, мы едва успели схватить сорвавшиеся стаканчики.

— Бэлла, а чем ты занимаешься? — осторожно спросил я, — Пишешь или читаешь?

— Или сочетаешь? — озорно ввернула Света, освежённая вином.

Бровки красавицы удивлённо взмыли:

— Неет, что вы, я человек далёёкий от всего этого. Это он у нас… — она любовно посмотрела на своего мужчину, — Я работаю в более приземлённой сфере.

— В какой же? — ободряюще улыбнулась ей главный редактор альманаха.

— ЖКХ, — вздохнула Бэлла, — Не очень-то возвышенная сфера, не правда ли? Но, однако же, нужная людям.

— О, это несомненно! — причмокнула губами Орлова, встретившись со мной торжествующим взглядом.

…

Похожий на Арнольда, губернатора Калифорнии, Витя уверенно пересекал скверик с фонтаном напротив манежа, своей рубашкой сочетаясь с сиренью, разросшейся на миниатюрной площади. Он приехал на утреннем «Сапсане». Витя — мой приятель по прошлой работе. Его рассказ наряду с моими стихами украсил альманах.

Накануне вечером, проводив моих дехористов до метро, я вяло поковырял винегрет в кафе на Невском, выпил немного водки и, едва найдя в себе силы доплестись до гостиницы, рухнул в постель. А потом, о боги, я дрых бессовестные двенадцать часов подряд!

Только до крайности изнурённые тяжким трудом да, пожалуй, какие-нибудь негодяи могут проспать двенадцать часов подряд. Странно, но ни к первым, ни ко вторым я себя не отношу.

И вот я по-пижонски пью кофе на скамейке с книжкой в руках.

Скоро Богатов открывает загадочный круглый стол, посвящённый дехоризму.

 

Богатов выступал в шатре возле манежа. Он читал стихи, а Бэлла орудовала фотоаппаратом — серебристый кирпичик то и дело вспыхивал в её смуглых руках.

Закончил Борис новостью о гибели украинского поэта Кириченко. Последовала минута молчания. В своём выступлении Богатов дал понять, что, вероятно, Кириченко «убрала» украинская СБУ.

Круглый стол по дехоризму как-то очень быстро перерос в митинг. Микрофон пошёл по кругу, говорили друзья поэта. Дородный, грузный переводчик — весь заросший бородой, красный, взволнованный — рубанул речь про «Украину — американскую марионетку» и бандитов в киевской власти.

Потом какой-то военный, подтянутый брюнет в морской форме, близоруко щурясь и дрожа мальчишеским голосом, выпаливал довольно наивные стихи. Однако читал он столь вдохновенно и горячо, что все им залюбовались. Он презрительно предлагал «укропам дрочить на Майдан». Он сказал, что был на Донбассе летом 2014-го.

«Воевал, не воевал, а политрук отменный, — думал я, — Этот запросто разложит весь мировой замес для шахтёрской молодёжи».

…

Отгремел дехористический митинг, стоит приятный солнечный день, мы с Витей околачиваемся у метро и поджидаем Орлову.

Вот она появляется из массивных дубовых дверей «Гостиного двора». Она ступает проворно, насколько может, улыбается нам: довольна, что встречаем. На Свете голубая ажурная кофточка, белый пиджачок и длинная белая юбка — всё это ей очень к лицу и всё это очень уместно сейчас на Невском в выходной, в оживившемся потоке людей, под обильным, текучим солнцем.

Сегодня она — другой человек! Я сразу ей об этом сказал. Голос главреда даже засахарился от удовольствия:

— Вот… Вот! Заметил. Я так этому рада!

Мы нырнули в переход. Орлова взяла меня под руку. Витя взял у неё тележку и, насвистывая, шёл сбоку. Он с удовольствием вёз тележку, зная, что в ней лежат альманахи с его рассказом.

— Интересно, заметит Богатов? — размышляла главред, — Раньше он был более внимательным, галантным даже. Впрочем, что требовать от человека, чей мир сузился до амбразуры? Интересно, Бэллочка-людоедочка опять во всём вчерашнем придёт? А что, я не удивлюсь.

Я ответил:

— Уверен, Борис заметит, только вот скажет ли — вопрос! Ты ж понимаешь…

Света всё заметнее волновалась, когда мы подходили к салону. Мы остановились у фонтана, вокруг кустилась сирень.

Я сказал:

— Мы с Витей заберём альманахи, поднимем в гостиницу, чтоб не таскать.

— Возьми там два альманаха, тебе и Вите, — велела главред.

Витино лицо за её спиной застыло в изумлении.

— Как это два? — усмехнулся я, — Каждому хотя бы по три нужно. Мы же как договаривались…

— Да знаю я! — поморщилась Орлова, — Но как ты себе представляешь, как я их довезу? Приезжайте в гости, передам вам все!

За её спиной Витя состроил такую гримасу отчаяния, что я едва не прыснул со смеху, хотя смешного тут было мало.

— Не получится, Света, у нас планы. Сколько альманахов у тебя с собой?

— Да сколько бы ни было! Альманахи очень ждут: Союз писателей Дагестана, главред журнала «Север»…

— Света, ты даришь альманахи тем, кто их не читает!

— Как это — не читает? — тихо отреагировала главред.

— Нам же позарез они нужны, — не обращая внимания, продолжал я, — Мы поклонникам поэзии обещали. Твой альманах до дыр зачитают. Как хочешь, а мы тебя ограбим.

— Купишь мороженое — будет тебе один альманах.

— Сейчас некогда, нас Богатов ждёт, — начиная злиться, ответил я, развернулся за зашагал к манежу.

Орлова горестно вздохнула и уныло поплелась следом. По пути она что-то вспомнила, выпрямилась, расправила плечи, лицо её приняло непринуждённое и даже какое-то игривое-царственное выражение. Королева, шествующая со свитой, не иначе!

Бориса и Бэллу мы завидели издалека. Они пили кофе и гладили друг другу ладони, облокотясь на столики-поганки.

— Хм, смотри-ка, приоделась принцесса, — с неудовольствием заметила главред.

Мы продвигались в толпе. Мягко шелестели ткани белоснежной Светиной юбки.

— Скажи, я ведь лучше смотрюсь? — моя спутница тревожно стрельнула на меня глазами и снова напустила на себя равнодушный вид. Она смотрела вперёд и чуть-чуть вверх.

— Сегодня ты дашь фору любой посетительнице салона, — заверил я мою спутницу.

Её грудь вздымалась в необычайном волнении. Несмотря на напускное, я чувствовал, что Света вся дрожит.

Уже Богатов со своей пассией увидели нас и успели что-то сказать друг другу, уже их лица расплылись в сахарных улыбках, а тела развернулись, когда случилось непоправимое.

Орлова отпустила мою руку и последние несколько шагов проделала самостоятельно, выражение её лица стало таким торжественным, — как вдруг зацепилась туфелькой за топорщащуюся складку покрытия, лицо её на миг дрогнуло, локти взметнулись, и, беспомощно охнув, поэтесса упала ниц, распласталась на ковролине, как подстреленная птица. Громко щёлкая по ножкам столиков, отлетела в сторону палка.

Лицо дехориста исказил ужас, он дёрнулся, пролив кофе, и стал помогать нам с Витей поднимать Орлову. Бэлла была бледна и что-то шептала полными малиновыми губами.

Что до Вити, то, бросившись на помощь, он споткнулся о тележку, та перевернулась, и по полу веером рассыпались альманахи. Множество ног начало их топтать, заламывая листы и красочную обложку. Но вот уже кто-то нагнулся, шарит вместе с нами по полу, помогает нам укладывать в тележку «бесценные» томики с поэзией…

Когда я поднимал женщину, в её мягкой, с жирком подмышке что-то суматошно билось, как будто воробей залетел к ней под рёбра и не может попасть наружу.

…

Потом мы сидели в итальянской кофейне — белые стены, красная мебель, несокрушимые, под камень, столы, изящнейшая посуда, — и в молчании жевали чизкейки.

Когда мы шли сюда, я догнал Орлову, чтобы подстраховать на «зебре». По щекам литературоведа катились слёзы. Перед входом в кафе она вытерла их платком, который достала из сумки.

Чизкейки были холодными и нежными, и Света поедала их рассеянно и с чудовищной быстротой. Жуя, она холодно и даже с каким-то вызовом глядела поверх головы Богатова, словно это он был повинен в её несчастьях. Бэлла ела свой чизкейк очень женственно, умеючи и что-то лепетала про дивный вкус и свежесть. Витя играл желваками и тянул огромный молочный коктейль.

Когда доели чизкейки, Бориса прорвало.

Он вдруг решил наговорить Орловой обидных вещей. Что де она не может отличить Блока от символистов, что де она три раза пыталась вступить в Союз писателей и до сих пор не поняла, что эта задача ей не по зубам. Он припомнил, как она украла у него авторство придуманных им новых дехористических слов и использовала в своей книге без его ведома. Я про себя думал: «Зачем он это сейчас говорит?», потом я понял, что он просто не может сдержаться, из него выливается накопленное годами раздражение.

Света сперва отчаянно защищалась, но затем поникла, притихла и отрешённо ждала, пока я расплачусь по счёту.

Напоследок я сделал несколько снимков, они получились очень красивыми. Особенно хорошо вышла Орлова в своей ажурной ярко-голубой кофточке и белейшей юбке, она прекрасно вписывалась в изысканное убранство кофейни. Глядя на эти снимки, могло показаться, что эти пятеро — красивые, интеллигентные люди — чудесно провели время!

После всего пережитого Света безропотно отдала нам положенное число альманахов, однако одного не хватило, и тогда Богатов великодушно уступил нам свой.

Мы попрощались с литераторами на площади с сиренью и фонтанами и, только оказавшись вдвоём в тени фасадов на Итальянской улице, вздохнули с облегчением.

— Вот тут мне эти дехористы! — Витька страшно округлил глаза, приставив ладонь к горлу.

Вместо ответа я прочитал по памяти:

 

Ты прав. Одним воздушным очертаньем

Я так мила.

Весь бархат мой с его живым миганьем —

Лишь два крыла.

Не спрашивай: откуда появилась?

Куда спешу?

Здесь на цветок я лёгкий опустилась

И вот — дышу.

Надолго ли, без цели, без усилья,

Дышать хочу?

Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья

И улечу.

 

— Чьё это? — недоверчиво усмехнулся Витя, — Неужели твоё?

— Нее, это Орловой!

— Ба-а! — уважительно протянул мой друг, — Да она отличный поэт!

— Шучу, доверчивый ты человек! Это Афанасий Фет! Но у Орловой есть что-то подобное и, знаешь, ничуть не хуже.