Тех, кто сегодня пиздит об экологии, нужно отдавать в руки Совиных; уж эта баба вразумит правых и виноватых, вправит им мозги; после примерно т ы ся ч и сочинений о родной природе эти блядские экологи заткнутся НАВСЕГДА. Усвоят: родная природа либо НЕ родная природа – одна баня; до человека ей дела нет, а значит, и человек не должен совать свое немытое рыло в дела природы (Родной природы.Уж извините за крепкое словцо).Когда внезапно в Волдыре становится темно, как в медвежьей заднице, когда тьма наваливается с такой силой, что ты толком не знаешь – жив ли? или давно подох и гниешь на дне темного оврага, – в такие минуты экология превращается в науку, в религию, в предрассудок, в дурное вранье, в форменный пиздеж – но тебя – вот парадокс! – это более не волнует; ибо ты делаешься добычей этой сраной экологии, попадаешь в жерло Комариной Тучи и о прочем можешь более не беспокоиться. Комариная Туча дарит свободу всякому, включая и тех, кто ни в какой свободе сроду не нуждался. Одна дура, помнится, высказалась на этот счет; брякнула, говоря о Комариной Туче, что, мол, мы имеем дело с древним атавистическим чувством, чуть ли не с Высшим разумом… Ну – с высшим или не с высшим – это большой вопрос; тем более, любой разум, который завелся в Волдыре, можно счесть в ы с ш и м (догадайтесь, почему). Так или иначе, эта баба приперлась в городскую Газету (в ту пору там еще хозяйничала одна Ворона Перова) и завалила бедную редакторшу статьями, стихами, какими-то дурными проектами – и всё на тему «Комариная Туча – наше всё»! Такая вот лажа. Конечно, Перовой следовало выгнать эту пытливую бабу, а ее писульки спустить в унитаз – но Ворона растерялась; подвела редакторшу преступная деликатность. Ну и вместо того, чтобы указать этой дуре на дверь, напечатала в Газете всю эту муру – о Комариной Туче, о каких-то загадочных традициях… Будто уж имеется такая традиция – сожрать человека до костей, обглодать и даже мяса не оставить? Однако эта баба уверяла, что такая стратегия вовсе не варварство; а наоборот – нечто вроде очистительного огня. Все мы, мол, нуждаемся в таком очищении; в дезинфекции, если сказать попроще… В общем, статьи в городе прочитали, а прочитав – вытаращили глаза. У волдырей вообще имеется такое свойство: на всякое непривычное явление таращить глаза, отчего лица волдырей приобретают несколько застывшее выражение – как у деревянных чурок. Поудивлявшись немного, волдыри о статьях позабыли. Однако – позабыли, да не все… Нашлись-таки горячие головы, которым Комариная Туча показалась чем-то вроде красивой мечты. Это были в основном молодые патриоты, увальни без определенных занятий, но склонные к шатким мечтаниям. Им хотелось послужить родному Волдырю; а еще более хотелось убедить весь белый свет, что в жизни нету и не может быть более благородного занятия, чем служить Волдырю – который был и остается лучший город земли. Эти молодые патриоты даже начали собираться в группы прямо на улицах Водыря, а то и толпились на единственной городской площади. Там они бестолково гомонили и размахивали руками, перебивая друг друга. Если бы кто-то вслушался в молодой лепет, то разобрал бы, что молодые волдыри – это сила; что они хотят и могут и что если не они, то кто же.

– Кто-то болтает, а мы делаем! – надрывались эти молокососы.

– В любом месте веселее вместе!

– Кто не с нами, тот барсук!

– Не барсук, а рыба!

-Туча – это сила! Проверь себя!

Но кое-кто все равно сомневался. И бросал этим правильным ребятам:

– Ты, медвежье сало. Проверь, что у тебя внутри!

Но этих сомневающихся быстро затолкали молодыми плечами. Сто, наверное, глоток орали:

– Если не ты, то кто же? Войди в нее, как в море, босиком!

– В кого войти?

– В Тучу, естественно. Это проверка.

– А если сожрут?

– Но это проверка.

Короче, молодые дураки будто только и дожидались какого-то таинственного сигнала, чтобы начать орать на весь свет либо скандировать что-либо бессмысленное громкими голосами. Комариная Туча, можно сказать, просто подвернулась – и вот уж превратилась из темного бедствия в символ черт его знает чего! В какую-то идиотскую проверку на выносливость, хотя – какая там выносливость! О какой выносливости вообще может идти речь, если жертва, попавшая в Комариную Тучу, исчезает примерно за десять секунд! Вот и вся выносливость. Но эти дураки орали безотносительно; им казалось, что они откликаются на зов времени или на клич отсутствующего вождя; и вот толпились на пыльной площади, перегораживая подходы к жилым сооружениям и вообще нарушая общий ландшафт. В конце концов эти молодые деятели были замечены из окон Администрации. Владимир Николаевич Крысоев, который имел обыкновение сверять свои заботы по городским часам (это бессмысленное выражение только и означало, что Крысоев время от времени подходил к окну и выглядывал сквозь штору на улицу), первым заметил активистов. Разобрал, хотя и смутно, гул, издаваемый неорганизованной толпой. Естественно, первым действием администратора было временное отступление. Владимир Николаевич отпрянул от окна и укрылся за шторой, просто чтобы успокоить биение сердца. Но ни фига не успокоил, а рухнул в кресло и прикрыл глаза. Черт знает что такое. И как это прикажете понимать? С одной стороны – люди на площади вроде ничего противозаконного не предпринимают. Но смысл-то, смысл! Хорошо, если в сборище этот смысл имеется… Но, опять же, что за смысл? Может, просто собрались, чтобы, грубо говоря, затоптать клумбу с маргаритками? Тут Крысоев вздрогнул, ибо понял, что бредит: никакой клумбы с маргаритками на площади сроду не было; ни с маргаритками, ни с другими цветами. Росла крапива на обочине – это правда; но ее не так-то просто растоптать… Пусть попробуют, в самом деле… потягаются с природной-то мощью! Это вам не горланить невесть что в рабочее время… Владимир Николаевич Крысоев внезапно и совершенно бесшумно отбежал от окна и укрылся за собственным столом; стол лежал перед ним, как поле битвы, как поле отгремевшего сраженья – такая вот несуразица… Уцепившись за край стола побелевшими пальцами, Владимир Николаевич лихорадочно твердил сам себе, что нету никакой толпы на площади – нет, и не может быть. Этой толпе решительно неоткуда взяться, так как городские проблемы – хотя их и нельзя совершенно отрицать – все же носят не такой характер, чтобы… то есть эти проблемы медленно, но решаются; и, в конце концов, тот же Крот Кротович человек действия. Вообще – в нынешней Администрации собралась настоящая команда единомышленников; они все люди действия, так что… Тут Крысоев запнулся и почувствовал себя словно запертым в мышеловку. Сомнения – это, в конце концов, всегда мышеловка, и мыслящим людям…

Короче говоря, из перечисленных Крысоевских рефлексий, становится ясно: руководитель отчасти приссял. Он испугался, испугался даже не чего-то конкретного, а именно туманной неизвестности. Конечно, дело руководителя – принимать конкретные решения. Он и принял конкретное решение: укрылся за гигантским своим столом и вот спокойно и без паники осматривал этот плацдарм. В конце концов, говорил себе слегка помутившийся Крысоев, кто-то должен взять на себя черновую работу (а ему мерещилось, что дни напролет торчать в кабинетеза собственным столом и есть черновая работа).

В эту же минуту собрание на площади наблюдал мэр Крот Кротович Ивашников. Вид темной толпы вызывал у него тяжелую отрыжку, будто после несвежей капусты. Хотелось просто уткнуться лицом хоть и в круглое болотное оконце и напиться болотной воды до одурения, до забытья… Достали, суки неблагодарные, допекли! Вот кому, скажите на милость, он мешает жить?! Даже и рыбы – уж на что низкосортные создания! – толкуют что-то о благодарности… Правда, толкуют м о л ч а – ну да что с них взять… Но тем не менее. Им ли не благодарить его, Крота Ивашникова! Тех же рыб давно следовало прижать к ногтю – за одно только их непробиваемое молчание, за эту идиотскую привычку безответно скользить в темных водах! Он, однако, неизменно проявлял эту, как ее… терпимость. Вот именно – терпимость и национальную эк-ви-ва-лент-ность! Вот ведь до чего довыделывались… Или не эк-ви-ва…? Рот от таких слов точно в паутине… «В паутине и есть!» – сообразил внезапно мэр и коротко сплюнул в хрустальную пепельницу. Между прочим, по отношению к тем же рыбам давно следовало совершить одно – абсолютно законное, кстати, – изъятие. Неплохо, между нами говоря, если бы на площади толклись именно рыбы… Тогда действия власти н а в е р н я к а вызвали бы поддержку снизу… Хотя, опять же, кто там внизу, что? Знаем мы эти норы, эти так называемые рабочие кварталы… Смрад и равнодушие, а не поддержка.

Кто, однако, выделывается на площади, интересно знать? Стоят, руками размахивают… Этак всякий может вывалиться на площадь, а потом начать н е с а н к ц и о н и р о в а н н о размахивать руками! Недурное представление о порядке.

Мэр снял трубку внутреннего телефона, оглядел ее с отвращением, а потом буркнул несколько распоряжений.

– Крысоева отправить? Нет, слишком жирно будет, не по чину этим соплякам на площади… Да и обделается Николаич, до площади не дойдет… Для начала пусть выйдет кто-нибудь из мелких… Кто такой этот Мышастый? Ну, неважно. Мышастый так Мышастый… Только пусть пошевеливается, одна лапа здесь…

Активисты на площади устали. Это было видно невооруженным, как говорится, глазом… Устали, зевали во весь рот, а кто-то сел прямо на дорогу и лениво расчесывал то одну, то другую ногу. массировал… Теперь надрывались только трое или четверо, а остальные молча сочувствовали.

– Надо составить списки! – надрывалась на затихшей площади неизвестная девица с флажком.

– Что за списки? – спрашивал ее другой активист, лениво развалившийся на пыльной траве.

– Общие списки. Внести туда ядро.

– Ядро? – зевая, спросил парень. – Как же ядро – в списки?

– Ударную силу. Надо держаться вместе, как белка в колесе.

– Не понял, – сказал тот парень, что сидел на земле. –Почему белка   в м е с т е? да и где взять колесо? Надо смотреть на вещи реалистически.

– Пока мы будем реалистически смотреть, провороним все на свете!

– Например? – спросил прежний юноша и потянулся. Видно было, он присматривает место, где можно приклонить голову.

– Комариную Тучу провороним! А это НАШЕ дело!

– Тучу не проворонишь, – заметил другой активист, также временно сдавший позиции и раскладывающий прямо на траве куртку, чтобы с удобством продолжать дискуссию. – Куча сама найдет тебя, только высунь нос.

– Наше дело – высовывать носы! – крикнула девушка. – Ребята! Не спите! Вдруг сейчас начнется спячка? если не мы, то кто?

Однако было поздно. Народ определенно зевал во всю глотку и устраивался на покой. Неожиданно (и несколько раньше природного срока) ребята стремительно погружались в полугодовую мертвую спячку. Не помогли лозунги или призывы, что и неудивительно: спячка – такая природная форма выживания, когда ты – кто бы ты ни был – чихал на любые лозунги! Молодежь в этом плане, кстати, особенно уязвима: орут этак на площади, надсажаются, и вдруг – привет! Пишите письма. Над площадью летит здоровый храп.

В ту минуту, когда представитель Администрации Мышастый – маленький, в традиционном, как у них всех, сером костюмчике, в сером же галстуке в ничтожную полоску, выскочил на площадь, ребята еще не спали, но определенно устраивались; ворочались, дружелюбно бранились и советовали друг другу не м ы л и т ь с я; иначе говоря – соблюдать минимальные правила и не лягать друг друга ногами.

Выскочив на площадь, Мышастый первым делом огляделся, оценил обстановку. Это был молодой еще чиновник, только вступивший на путь административных свершений. Принятый в Администрацию по протекции, он ценил свою маленькую должность, понимал: карьера строится п о   з е р н ы ш к у, не все сразу…

Градус социальной активности явно пошел на спад; активисты дремали. Воспользовавшись благоприятной минутой, Мышастый решительно приблизился к митингующим и объявил высоким тонким голосом:

– Я, как представитель городской Администрации, требую освободить площадь. Во избежание морозов.

Услышали или нет призыв Мышастого – неизвестно, но только ответа не последовало; исключая одного активиста, который – очевидно, уже погрузившись в спячку, – громко пукнул. Мышастый вздрогнул и отступил.

– Площадь, – объявил он спящим патриотам, – не для топтания на месте. Это объект, находящийся под наблюдением.

Высказавшись, Мышастый и сам понял, что сморозил глупость. Ну, допустим, под наблюдением – а дальше-то что?

– Спячка, – тоном ниже пискнул Мышастый, – процесс интимный и должен совершаться дома. У каждого горожанина имеется соответствующее помещение… отведенное… вернее, предназначенное…

Короче говоря, было видно: Мышастый – чиновник малоопытный, а выход к митингующим – его первое серьезное испытание, которое он, будем уж откровенны… «Просрал!» – крикнул отчаянный голос в голове Мышастого. Маленький чиновник пошатнулся. Проворные ноги уже несли его прочь с площади, а голос в голове всё надрывался: «Просрал! Просрал!».

Мелкой, стремительной и неслышной поступью Мышастый бросился к спасительным административным стенам – не для того, чтобы укрыться, нет! требовалось лишь соотнести дальнейшие действия с законом, иначе говоря, с указаниями мэра Ивашникова. И требовалось сделать это быстро, чтобы не получить пинок под утлый зад; чтобы не быть размазанным, втоптанным либо закопанным прямо в хилую клумбу, призванную, по совести говоря, вовсе не давать приют мелким, но верным административным чиновникам – а услаждать взоры! Короче говоря, Мышастый побежал, да так прытко, что подвернул маленькую ногу и присел тут же, в десяти шагах от засыпающих патриотов. Перевел дух, утер небольшой лоб, ни на минуту не прекращая соображать: как обернуть травму себе на пользу? Быть может, выдать за ранение, полученное при выполнении ответственного задания? Мол, получил непредвиденный пинок радикально настроенного активиста?.. но, опять же, тут надо было думать и думать… Где же, спрашивается, была его сила убеждения, когда сопливая молодежь ответила пинком? Где авторитет? «А нету авторитета, – вынужден было тоскливо признать Мышастый. – Авторитет, как и все задание, просрал!».

Предаваясь тоскливым размышлениям, чиновник, однако, не мог не заметить, что внезапно светлый воздух будто потемнел. «Туча!» – мелькнуло в голове. И сразу руки и ноги сделались словно веревочные…

Но это была не Туча. Скорее, в Мышастом мощно заработало дремлющее подсознание; встрепенулось, заклокотало, поднялось на хилые лапки…

На площадь один за другим прибыли три автобуса с металлическими сетками на окнах и фарах и белая «Волга» с тонированными стеклами; тут же появился и личный состав: рядовые волки с равнодушными серыми мордами и подполковник Сыроед, человек в городе известный и почему-то считавшийся старым воякой – хотя был не стар и в горячих точках не бывал.

Выпрыгнувшие из автобусов волки молча и без нетерпения стали, образовав изрядную группу, за спиной Сыроеда.Даже и человек невоенный мог понять, что ребята прибыли не совсем бестолковые и ясно представляют, что им следует делать дальше; половина волков, готовых к разгону демонстрантов, были прикрыты громадными, почти в человеческий рост щитами и немного напоминали римских воинов; то есть напоминали бы, если бы римляне имели такую же мощную зубастую пасть… В руках многих были черные дубинки с металлическими прутьями внутри; иные держали дулом вниз помповые ружья. Волки негромко переговаривались и время от времени бросали равнодушные взгляды на демонстрантов, ничуть не удивляясь при этом, что боевая молодежь ворочается и сопит, проваливаясь в свою неожиданную спячку. Осмотрев площадь и бросив взгляд на автобусы, двое волков отделились, приблизились к машинам и сняли зеркала заднего вида, убрав их в кабины и зловеще щелкнув автобусной дверцей. Подполковник Сыроед, сохраняя угрюмое выражение лица, поднес ко рту громкоговоритель и, кашлянув в сторону, предложил собравшимся добровольно разойтись.

– В течение ближайших пяти минут, – добавил он хмуро.

Но демонстранты остались глухи к призыву. Да и чего расслышишь во сне – в особенности, если ты молод, а сон твой крепок? Только кто-то – из боевого авангарда, надо думать, – выкрикнул спросонок, что если не мы, то кто же; после чего засопел громче прежнего.

– Повторяю, – переждав отмеренные минуты, обратился к спящей толпе подполковник. – Вам предложено покинуть площадь. В случае неповиновения будет применена физическая сила.

Между тем волки начали окружать спящих активистов. Они рассыпались в длинную цепь как раз таким образом, чтобы спящие патриоты оказались изолированы на оккупированной площади; и, собственно, призыв Сыроеда еще не отзвучал в мертвом воздухе, как цепь начала медленно и неотвратимо сжиматься.

Тут надо добавить, что волки действовали совершенно таким образом, как если бы на площади бушевали страсти и демонстранты совершали какие бы то ни было решительные действия; лидеры, предположим, выкрикивали бы актуальные лозунги, реально боеспособные участники заняли бы позицию с краю – лицом к лицу с вооруженными полицейскими, ну а боевые придурки запустили бы в личный состав первые камни. То есть волки сжимали толпу без учета того, что молодые патриоты внезапно погрузились в спячку и были практически неподвижны; и решительно не на кого было оказывать психологическое воздействие, угрожая зажать людей в толпе, зажать таким образом, чтобы они уж не сумели размахивать лапами и швыряться камнями; а потом выхватить за ноги наиболее активных, утащить, запинать – чтобы прочим стало неповадно, чтобы сломить, напугать, затоптать… И хорошо, просто превосходно, если удастся выхватить из толпы именно активистов, пусть двоих, пусть даже одного; и избить этого урода на глазах у прочих уродов; забить его – не на смерть, конечно, забить – а просто ради примера!

Короче, действовали волки, как уже сказано, придерживаясь той самой стратегии, как если бы толпа была полна активности и агрессии; сжимали цепь, а за цепью, снаружи уже формировались те группы, которым надлежало взрезать толпу – так, чтобы несколько волков со свободными руками, но под защитой чужих щитов ворвались в толпу и выхватили наиболее активных («Деморализовали ядро», как любил повторять подполковник Сыроед).

И, в общем, операция по разгону митинга, скорее всего, прошла бы без особенных сюрпризов; разогнали бы этих придурков, как миленьких, надавали бы по мордам, попинали бы, – и все без ненужной чрезвычайности – но беда в том, что в данном конкретном случае полиция столкнулась с непредвиденным обстоятельством: патриоты не реагировали на предупреждения, призывы и прямые действия военных! И это, счел подполковник, была уже наглость; это означало, что молодые твари сели нам на шею и лапы свесили; означало, что их следует проучить, а иначе проучат нас. Собственно, бездействие демонстрантов стало причиной того, что было принято ж е с т к о е решение: действовать по полной программе. И – начали… Всё более сжимаясь, волчья цепь уже шла по сонным телам этих дураков-патриотов; кого-то просто швыряли ногами, заталкивали в середину; теснее, теснее… Потом, точно по правилам, оцепление было чуть ослаблено и внутрь пропустили группу для обезвреживания наиболее активных; и молча, энергично и равнодушно пинали этих спящих, стонущих, хрипящих и пускающих слюни юнцов; а нескольких уже швыряли в автобусы, и те со стуком падали на пол. На площади остались теперь только единицы; подполковник махнул рукой, и личный состав занял места в транспорте, а Сыроед хлопнул дверцей своей «Волги» – и площадь в миг опустела.

Мэр, наблюдавший побоище из окна своего кабинета, хмуро качал головой. Выговорил сквозь зубы: «Расстарались! Ничего поручить нельзя… Ну да много не мало… Жар, как говорится, костей не ломит!».

Через полчаса к мэру в кабинет, запыхавшись, ввалился зам по делам молодежи. Крупный, плотный, лоснящийся; на морду – вылитая откормленная крыса. Стал на пороге дуреньдурнем, точно ждал выволочки, но и был к ней готов. Смотрел на мэра, как дурак-сын, проворонивший все отцовское имущество, смотрит на родителя своего; и с раскаянием, и с любовью, но и отчасти нахально: мол, все равно – сын! Не убьешь же, в самом деле… Прибьешь – но не убьешь.

– Чего опять? – спросил Крот Кротович, поднимая маленькие глаза от стола.

Молодежный лидер (немолодой, кстати говоря, человек), по укоренившейся профессиональной привычке к вранью, сразу взял тон боевой и как бы нацеленный на оптимизм.

– Имеется инициатива! – доложил он голосом звонким, но прокуренным. – Снизу, так сказать… Ребятам хочется быть нужными, хочется не просто болтаться под ногами, но и участвовать в общем деле.

Крот сжал руки, но сдержался; несмотря даже на то, что всякий раз, при виде этого перезрелого юнца, хотелось дать ему вначале по сытой морде, а после крепко и дружески напинать под зад. Это ж надо такую морду воспитать! У другого жопа приличнее выглядит, чем этакая морда…

– Что за инициатива? – спросил мэр, а потом добавил сквозь зубы: – Из тебя эти инициативы лезут, как говно. И так же без толку.

На грубоватую мэрову реплику лидер молодежи обижаться не стал; да он и вообще не имел привычки обижаться: не та порода. Чтобы такого обидеть, его надо куска сала лишить, а так – что ж! ну, слова и слова – какая тут обида…

– Нет, Крот Кротович, тут н а с т о я щ а я инициатива, точно. Причем с дальним прицелом.

– Ну? – сказал мэр, стараясь не смотреть на подчиненного.

– Хотим, Крот Кротович, организовать молодежь – лучшую ее часть, я имею в виду… Собрать в кучу (грубо выражаясь); и дать им в зубы какое-нибудь дело. Зубы-то молодые, так ведь? Вот и пускай грызут… Им лакомство, а нам – польза. Я имею в виду Волдырю польза, рядовым волдырям…

– Ничего не понял. Какое дело? Кому по зубам?

– Не по зубам, Крот Кротович, а в зубы…

– Одно и то же, – буркнул Ивашников. – Ну. Далее?

– Ну и все, – слегка растерялся инициатор. – Бросим какой-нибудь клич… Я вот для начала им предложил п о т я г а т ь с я   с   К о м а р и н о й   Т у ч е й !

Мэр поднял голову и с некоторым интересом поглядел на подчиненного.

– Да ведь их сожрут. В прах. Ты часом не идиот, братец?

– Не сожрут, Крот Кротович. Они к Туче и не сунутся. Зато   д е л о будет. Шутка ли – бросить вызов природному феномену?! А к Туче они не подойдут, уверяю вас, зато наметиться цель…

– Стой. Ты хочешь сказать, что уже переговорил с представителями молодежи по поводу этой самой Комариной Тучи?

– Точно так, Крот Кротович.

– И вон на площади – твои активисты?

Молодежный вождь бросил вороватый взгляд в сторону окна, сказал неуверенно:

– Уже? Молодцы, времени даром не теряют… Напрасно мы все-таки честим нашу молодежь, Крот Кротович… Им бы в руки настоящее дело.

– Не в руки. А в зубы, – хмуро выговорил мэр. – В зубы уже получили, ты себя не беспокой.

– А? – тонко пискнул мэров помощник, отступая к дверям.

– В зубы, в морды, по яйцам, – так же хмуро и без выражения сказал Ивашников. – Вонючка. Мудак.

– Слушаюсь.

– Пошел вон. Иди вон подбирай своих патриотов. Скорую вызови. А то сейчас налетят мамаши – так я их в твой кабинет. На пресс-конференцию, скотина.

– Слушаюсь!