Людмила Котлярова. Роман “Совершенство”. Глава 7


7.

Волны внизу неустанно бились о скалы, с каждым новым ударом бросая вызов их дерзкой выносливости. Их никогда не останавливало их природное преимущество, ибо не было такой силы, которую со временем не поглотила бы морская волна. Мрачный союз ветра и воды, отступая, уносил за собой потоки багровой жижи, сгущенной трупами погибшей рыбы и обломками гранита, поблескивающего в лучах кровавого солнца. Шум, создаваемый волнами, был невыносим: скалы были ровно такой высоты, что, ударяясь о них, вода доходила почти до самой вершины: стоило шторму усилиться, и он поглотил бы все небольшое плато вершины.
Над самым обрывом стоял человек и хладнокровно смотрел вниз. Распахнутый черный плащ доходил практически до колен, высокий воротник скрывал шею, перекрывая подбородок до самой нижней губы, изогнутой в мрачной насмешке. Ветер развевал его темные волосы, влажные и соленые от морской пены. Брызги, отлетавшие от гранита, били ему в лицо, но ничто не могло заставить его сдвинуться с места, перейти на более безопасный участок скалы. Точно так же у него не было желания и броситься вниз.

– Вам не страшно? – спросила его девушка. Ее тонкое белое платье совсем промокло и не скрывало ничего.

Человек ничего не ответил. Не отводя взгляда, он продолжал смотреть вниз.

– Однажды она накроет и Вас.

Тут мужчина резко поднял глаза и, обдав девушку холодной волной насмешки, наконец-то ответил:

– Этого не произойдет.

– Но почему Вы так уверены в этом?

– Я наблюдаю за волнами с того самого момента, как оказался здесь. Когда сила подземного толчка увеличивается, наращивая высоту волны, я отхожу, не давая ей настигнуть меня.

– Но разве Вы не можете всегда держаться вдали от волны? Так куда безопаснее, и Вам не нужно будет постоянно отбегать.

– Но что же я буду делать тогда? – с отчаянием во взгляде спросил мужчина, голос которого вдруг стал необычайно грустным.

– Я… не знаю. – Ответила девушка. – Но так Вы все же рискуете сорваться вниз.

– Волне не удастся смыть меня. Даже если это и произойдет, это случится так быстро, что я не успею и опомниться, как умру.

– О нет, что Вы! Вы не умрете.

– Другое дело, – продолжал человек, – Если мне надоест это дело, я уйду с отчетливой, тщательно взвешенной мыслью о том, что недостаточно силен, чтобы противостоять этому шуму. Он преследует меня все время, что я здесь. Он везде – Вы слышите его? В нем звук одного выстрела все равно, что ничего. Странно только то, что я могу слышать Вас.

– Пожалуйста, не думайте об этом. Мы можем уйти от него, я помогу Вам.

– Поможете..- горько усмехнулся мужчина. – Вы не можете мне помочь. Но, впрочем, возьмите это. – сказал он, протянув ей достанутый из внутреннего кармана пистолет. – Ему лучше быть у вас.

– Но зачем? – ужаснулась девушка, – Я не умею, я не хочу..

– Тут и уметь-то нечего. Далеко стрелять не придется.

– Что вы такое говорите? Нет, я не смогу, – девушка почти кричала.

Читайте журнал «Новая Литература»

– Вы сможете найти этому достойное применение, – отчетливо проговорил человек. Уверенность его голоса пугала. – Поступайте с ним как хотите. Мне он больше ни к чему.

Кристина проснулась на рассвете, невольно начиная новый день с тревожных воспоминаний о содержании своего ночного сна. Восходящее солнце, проникавшее через широкое окно, мягко рассеивало свои лучи, постепенно высушивая влагу морских переживаний, но оставляло после себя соль, не поддающуюся силе испарения. Был ли ее сон преувеличенным страхом, ложным предчувствием, который она сама себе выдумала? Почему она вдруг стала такой чувствительной к каждому слову этого человека, почему каждая мысль, высказанная им, отзывалась в ней неровным ритмом скрытых опасений?
Встав с постели, она открыла окно, стараясь не думать о холоде, поджидающем ее снаружи. Ей было все равно, зима была сейчас или лето, осень или весна. Легкий утренний ветер, подогретый лучами солнца, должен был проветрить помещение, разбавить соленый мотив мелодии ее души. Закрыв окно, она накинула поверх себя пеньюар и прилегла на кровать, пытаясь придать своим мыслям более ровный порядок. Но они не продвигали ее вперед – напротив, всячески сопротивляясь, они отбрасывали ее на несколько дней назад, в пустую комнату, посреди которой стоял раскрытый музыкальный инструмент.
Зная, что ей не следует выходить из комнаты неодетой, убедившись предварительно, что наверху все тихо и никого нет, она вышла из спальни и тихо перебежала в музыкальный салон. Ей было необходимо во что бы то ни стало возобновить в памяти мелодию, которая позавчера пришла ей на ум, и записать её, пока она не ушла в забытие. Вопреки опасениям, Кристина помнила её более чем хорошо – она все еще звучала в ней, и требовалось лишь прикоснуться к клавишам, чтобы они ожили и заиграли под её прикосновениями.
Этим утром графом де Грамоном было принято решение покинуть дом своих гостеприимных хозяев и незамедлительно отправиться в путь. Лондон призывал его, и, поскольку в дороге могло случиться что угодно, он не видел достаточных причин, которые вынуждали бы его рисковать своей точностью. Он даже был рад уехать раньше: в гостях он никогда не чувствовал себя комфортно, а события последнего вечера обнажили острую необходимость скорого отъезда вопреки первоначальным планам. Все было улажено, и необходимо было лишь лично сообщить об этом хозяйке дома: нельзя было уезжать, не попрощавшись. Хозяин дома с Дорианом уже были оповещены и отнеслись к этой новости с достаточным пониманием, по собственному опыту зная, что такое долг службы, – хотя им также пришлось отказаться от некоторых планов. Никто из них не был в обиде ни на кого – а вот в отношениях с женщинами требовалось больше деликатности и такта.
Передав слуге свои вещи и отдав ему кое-какие распоряжения напоследок, Альбер, уже переодевшись в дорожный костюм, вышел из гостевой комнаты и прямиком направился к лестнице, собираясь спуститься в гостиную, где его должны были ждать мать с дочерью. Пройдя несколько метров, он остановился и прислушался: чуть поодаль от двери, напротив которой он вчера днем натолкнулся на дочь, приглушенно доносились звуки рояля: мелодия темного предчувствия и торжества неизбежного одиночества человеческой души. Проникнувшись странным чувством, Альбер невольно замер, вслушиваясь в мелодию: словно подчинившись чьей-то чужой воле, он не мог остаться к ней равнодушным. Желая услышать больше, он пошел по направлению звука и в итоге стал свидетелем нечастой для его глаз картины: хрупкая светловолосая девушка, очаровывавшая своей красотой и излучающая всеподчиняющую женственность в лучах робкого утреннего солнца, сидела, склонившись над большим черным роялем, – но вместо мелодии, воспевающей молодость и удовольствие от жизни настоящим, в движении её рук читалось то, чем действительно для большинства людей была жизнь: испытанием, посланным свыше, – смиренное принятие его со всеми взлетами и падениями, радостями и горестями, которое сулил человеку его жизненный путь вне зависимости от его направления. Орехового цвета волнистые волосы не были собраны в прическу и мягко ниспадали на плечи девушки, едва скрытые прозрачной шифоновой тканью. Профиль её лица был мягок и строг одновременно, черты его – сосредоточены и неподвижны. Золотистая кожа отливала медом и внушала мысли, которыми Альбер не мог быть доволен. Тряхнув головой, чтобы прогнать их, он не ушел, но продолжил наблюдать, с каждой новой секундой открывая в себе новые возможности познания человеческой природы, которая уже не знала деления на мужскую и женскую. Она была единым целым, и она не обманывала обещаниями рая, не запугивала предупреждениями ада, искушая и соблазняя другого, чтобы восторжествовать над всем людским миром: чтобы быть всем миром, ей достаточно было себя самой. Затихая и нарастая, она проваливалась куда-то, возрождаясь вновь и вновь, вопреки ожиданиям, пока не приобрела то, что искала.
Замерший напротив узкого мерцающего пространства между дверью и дверным проемом, он стоял и слушал, погрузившись в самого себя, и там, глубоко внутри него, что-то сжалось и оборвалось, встретив свой конец на дне его пропасти, куда каким-то образом еще проникал свет. И источником этого света была она.
Почувствовав присутствие постороннего, Кристина повернулась лицом к двери и вздрогнула, увидев своего молчаливого слушателя. Взглянув ему в глаза, она впервые смогла увидеть большее, чем ей удавалось до этого: маленький дрожащий огонек света, едва заметно поблескивающий на дне черной беспроглядной дыры. И мягкую улыбку, последовавшую за этим. Она улыбнулась в ответ, одарив его таким теплом, что Альбер, выдержав лишь несколько секунд, сорвался с места. Прождав несколько мгновений, девушка поднялась со стула и осторожно вышла из комнаты, чтобы убедиться, не было ли увиденное и пережитое ею это еще одним сном, еще одной реальностью. Отойдя на несколько шагов вперед, в направлении, в каком предположительно должен был уйти граф, она испугалась, внезапно почувствовав на своем запястье давление твердых гибких пальцев. Он не ушел далеко – он все еще был здесь, сзади нее. Испугавшись его грубого рывка и едва сдерживая свой страх, девушка не могла проронить ни слова. Прижав её спиной к стене, склонившись над ней совсем низко и испепеляя её глазами, горящими от необъяснимого возмущения, Альбер тихо, так, чтобы слышала только она, проговорил:

– У вас слишком зоркие глаза, мадемуазель, которые видят то, что им не следует видеть, и острый язык, не ведающий послушания. Вам следует быть осторожнее, если только Вы не боитесь опасностей, которые можете навлечь на себя своими словами.

– Зачем.. Вы.. это говорите? – едва держась, прошептала Кристина. – Вы ведь не такой. Вы другой.

– Откуда вам знать, какой я? Кто дал Вам право считать, что мне может чего-то или кого-то не хватать, что Вы знаете, как было бы лучше для меня? Послушайте, мадмуазель, я давно определился с этим. Я выбрал свой путь и не отступлю от него ни на шаг. Ничто и никто не помешает мне в моих намерениях: я претворю их в жизнь до конца. Ничто, мадемуазель, Вы слышите? – в больших черных глазах читалось возбуждение, близкое к безумству. Никогда еще Альбер не позволял себе такого поведения, но сейчас он не мог иначе.

Кристина чувствовала на себе весь груз его отчаяния, но уже не испытывала страха. Этот человек не мог причинить ей вреда. Просветление наступило почти сразу же и откликнулось в ней большой волной восхищения и… сочувствия. Этот мужчина открылся ей, и вместе с признанием ей открылась и его единственная слабость, делавшая его уязвимым перед тем, кто о ней догадывался.

– О нет, мадемуазель, – отшатнулся от нее Альбер, – не стоит меня жалеть! Меньше всего мне нужно, чтобы меня жалели! Я лишь прошу вас не вмешиваться в то, что касается лишь меня одного.

– Я не жалею вас…- покорно ответила девушка, – Но.. пустите же, мне.. больно.
Словно очнувшись от кошмара, Альбер тотчас же отпустил её руку.

– Простите меня, простите…Прощайте, мадемуазель, и будьте счастливы! Не позволяйте никому распоряжаться вашей жизнью: она лишь ваша и ничья больше. Прощайте, мадемуазель, прощайте!
Девушка ничего не ответила. Проводив его взглядом, она выпрямилась и вернулась в музыкальную комнату. Отправив служанку в первый раз, она поступила точно так же и во второй, не считаясь с наставлениями матери. Меньше всего ее трогали и волновали сейчас интересы других людей. Она не собиралась спускаться вниз, – тяжелее всего ей далось бы повторное прощание с человеком, которым, казалось, было сказано уже все. Повторный взгляд черных глаз принес бы ей еще больше боли, чем его беззвучные слова, безумным эхом распространившиеся по всему коридору и проникнувшие глубже, чем она готова была их пустить. Не признаваясь самой себе, насколько сильно была взволнована, она попыталась вновь играть, но музыка уже не могла вызволить её из пропасти, в которую она оказалась сброшенной этим человеком.

 


конец первой части

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.