Нельзя не написать о любви. Страшное слово.
Мне приснился сон. Я клял весь белый свет и всех людей, меня окружающих. Юношей и девушек, стоящих подле меня я ругал и бессовестно нарывался на драку, оскорбляя и задирая. И я настолько терял контроль над собой, с таким бешенством провоцировал всех, надеясь на такую же ответную реакцию, что сам упивался этим своим злорадством. А потом из толпы вышла совсем незнакомая мне девушка и просто поцеловала меня в лоб. Просто поцеловала. Я рухнул на колени и, закрыв лицо руками, заплакал.
Можно, конечно, проанализировать этот сон, но я думаю это ни к чему. Вызывающее поведение человека это крик о помощи. Саможалость, которую надо безжалостно искоренять. Я помню как-то, учась в школе на уроке литературы, преподавательница спросила у каждого из нас, что мы понимаем под словом любовь. Я тогда сказал, что любовь это когда тебя понимают, это понимание. Это была не моя мысль, я повторил ее за кем-то, согласившись. Тот поцелуй в лоб был необходимым каждому человеку пониманием. Но вот где и когда найдется тот человек, который единственный, выйдя из толпы поймет тебя?
Цой пел: “смерть стоит того чтобы жить, а любовь стоит того чтобы ждать”. Если рассмотреть эту фразу с математической точки зрения, то в данной фразе Цой приравнивает понятия жизни и смерти с понятием любви. Недаром же большинство книг, фильмов и песен написаны или сняты именно о ней – о любви. Почему, в мире, в котором целью каждого является стремление к хорошей, сытой, удобной жизни, снимают фильмы и пишут книги в большинстве своем об этом странном состоянии притока эндорфина в кровь? Любовь – это же по сути химическая реакция, которая может длиться месяц, а может и всю жизнь.
Я не знаю, что имел ввиду Цой, когда говорил, что смерть стоит того, чтобы жить. Может быть он имел ввиду какие-то восточные учения, предполагающие что смерть есть не прекращение нашего существования, а переход на новый качественный уровень бытия. А вот строчка “любовь стоит того, чтобы ждать” наверняка задевает всякого одинокого человека. Любовь как правило падает на тебя неожиданно и этот переход от нелюбви к любви зачастую совершенно незаметен. Впрочем как и от любви к нелюбви.
Я любил. Это может даже как-то звучать гордо, мол я – любил! Как будто летал в космос или к примеру переплыл океан на байдарке. Хотя вполне себе бытовая вещь… Но ни об одном геройском полете в космос или покорении Северного Ледовитого океана не написано столько стихов, не снято столько фильмов, не придумано столько песен, сколько об этой вполне обыденной вещи! В чем подвох?
Я, как человек инертный, и не полюбил бы никогда, если бы Наташа меня в себя не влюбила.
Алкогольное и наркотическое опьянение заставляет забывать часть происходящих в этом состоянии событий, когда наступает отрезвление. Вот и любовное опьянение также… Как же все началось? Черт его знает.
Мне даже кажется, что это было не со мной. Будто я посмотрел все это в каком-то романтичном художественном фильме.
Наташа была мне симпатична. Тогда я не мог дать себе в этом объяснения. Вроде девушка по внешности вполне обычная, фигурой не совсем соответствует мировым стандартам красоты, а все равно не такая как все. И это тянуло. А потом уже я понял.
– Ты единственная девушка, – говорил я ей, – которая обладает таким хорошим чувством юмора, столь не свойственным вашему полу.
Она обладала удивительной способностью влюблять в себя всех подряд. Только тогда она ей не пользовалась. Ее любили все – за ее вечную улыбку, за излучаемый позитив, за всегдашнее желаннее помочь. Правда, любили, как человека, а не как единственную и неповторимую девушку.
Она была также довольно активной в социальном плане. Участвовала во всех форумах, семинарах, работала с детьми. Уже тогда, на первом курсе института – она работала!
Помню, она шутливо выкрадывала у меня кошелек, заставляя бегать за ней и отбирать. Завлекала, чертовка. Потом мы ходили, держась за руки. И это вызывало сильное удивление ее подруги Юли:
– Вы что, типа встречаетесь, да? – смеясь говорила она. Ее ждала судьба женщины, которая любит сплетничать и безрезультатно охмурять богатых мужчин.
А мы и не знали, что ответить.
Помню, как первый раз поцеловал ее. Мы стояли на остановке. Я обнимал ее и вот – вуаля – первый в жизни поцелуй.
Мне он откровенно не понравился. Ну а как иначе – чужой язык, губы, слюни. Я прервал наш неумелый (с моей стороны) поцелуй и смущенно сказал:
– Вообще-то я целоваться и не умею…
– Не умеешь – научим, не хочешь – заставим! – засмеялась она. И не соврала.
Она была единственной девушкой, которая могла меня насмешить. Я смеялся, а она, глядя мне в рот, говорила:
– Та-ак, кариес на восьмерке… Пломба на девяточке…
Вобщем пользовалась жаргоном дантиста, если кто не понял.
Я понимал, что это серьезное дело. И боялся этого. Думал, нет, это что-то непривычное для меня, лучше быть одному, надо с этим покончить. Почему-то то, что непривычно, пугало меня. Что это за постоянные прогулки, держась за руки? Что это за поцелуи в засос в ее подъезде? Как это так, я же всего три месяца назад даже не думал обо всем этом, представляя себе любовь как что-то абстрактное в необозримом будущем. А тут – бац – и вот я уже встречаюсь с девушкой.
Дни шли за днями; будучи уже тогда подозрительным типом, я не воспринимал это все всерьез. Ну походим месячишко да и разойдемся. Поэтому не позволял себе питать к ней чересчур сильных чувств.
Но вот я стал беспокойным, когда не знал где она и с кем. Я звонил ей, спрашивая где она и когда освободится. Когда я не видел ее хотя бы день, я не находил себе покоя. Метался по квартире как тигр в клетке Эдгара Запашного. Ну или как хомяк в игрушечном колесе. Влюбился, вобщем.
И все это было так неожиданно, что мои друзья были в легком шоке. Еще бы – только недавно все свое свободное время я уделял им, а теперь – ей.
Я считал себя умным и даже эрудированным человеком. Напрасно, наверное, но все же считал. Во всяком случае, я никогда не мог представить, что женщина может быть умнее или талантливее, чем мужчина. Такие у меня патриархальные убеждения. А она была умнее меня. Амбициознее. Я смотрел на нее. А она смотрела в свое будущее. И мне было это неприятно.
Я помню очень четко увидел у себя в голове два газетных заголовка, от которых пришел в ужас:
«Первая в мире женщина-миллионер. С ней мечтает познакомиться вся рублевка…»
Это о Наташе.
«Вчера на улице был найден труп мужчины в сильном алкогольном опьянении со следами суицида…».
У меня была странная фантазия.
Впрочем, это противоборство во мне быстро закончилось. Я наступил на горло своей гордости.
Я любил ее, но позволял себе отпускать едкие саркастические шутки в ее адрес. А она терпела, наверное, тоже любила.
Я помню как в первый и единственный раз в жизни сказал три слова, которые навсегда меняют людей: «Я тебя люблю». Почему-то люди не стесняются говорить о сексе или распутном образе жизни, но боятся сказать эти три слова. Порой даже неловкое касание чужой руки может вызывать большее смущение, чем фамильярное объятие за талию.
Стоял снежный зимний день, мы с Наташей стояли на остановке, я провожал ее домой. Шутил, обнимал и был как обычно счастлив тому, что находился с ней рядом. Мы обсуждали недавнее посещение ночного клуба. В тот вечер они с подругами танцевали на сцене этого клуба, что в принципе не возбранялось администрацией и доставляло удовольствие не только тем, кто на ней танцует, но и всему остальному залу, смотрящему на танцовщиц. Мне это казалось вульгарным и пошлым и я не хотел, чтобы кто-то на нее так смотрел.
– Почему ты не хочешь, чтобы я танцевала на сцене?, – спрашивала она, обиженно надув губки, – что в этом такого?
В этот момент я почувствовал, что вот он ответ. Но как я испугался этой своей мысли! Кто может ответить, почему? Почему эти слова с таким трепетом прорываются наружу?
Я наклонился к самому ее уху, и даже не прошептал, а почти прошевелил губами:
– Потому что я люблю тебя.
Когда я поднял взгляд на ее лицо, я увидел – она поняла. Услышала или почувствовала не знаю. С широко раскрытыми глазами, полными неверия и счастья она переспросила:
– Что?
Я наклонился к ее уху, но вновь произнести это я не смог. Я просто пощекотал ее ухо и промямлил какую-то околесицу. Но она все поняла! Она засмеялась и обняла меня. И я обнял ее крепко-крепко, и мы не отпускали друг друга, становясь одним целым. Это чувство невозможно повторить. Его невозможно создать искусственно. И это, наверное, хорошо.
Мы даже ни разу не ссорились. Для кого-то ссоры это обязательная часть отношений, без которых они становятся серыми и пресными. А мы жили, что называется, душа в душу.
– Привет, что делаешь? – звонил я ей вечером.
– Вот учу кое-что, завтра сдавать зачет…
– Давай я приеду, прогуляемся – говорил я.
Я искренне хотел ее увидеть. Это как бутылка холодного пива с похмелья, извиняюсь за пошлость сравнения. Неожиданно, да?
– Нет, сегодня правда не получится, мне надо много прочитать…
– Ну хоть на двадцать минут!..
И я приезжал. Мы просто бродили вокруг ее дома, а мне и этого хватало, чтобы быть счастливым.
Однажды вечером она мне позвонила.
– Мне предложили поехать в Израиль на десять месяцев.
И плачет. Чего плачет?
– А ты что?
– Я не знаю!
И плачет. Врет что не знает, поэтому и плачет.
– Решай, говорю, дело твое.
А у самого сердце в пятки ушло. В горле пересохло.
Десятимесячная поездка в Израиль должна была принести ей диплом обучения в этой стране и знание иврита. Что, безусловно, поможет ей в ее будущей карьере.
– Я не хочу уезжать от тебя! – надрывалась она в трубку.
– Так не уезжай, – спокойно отвечаю.
А она все хлюпает носом.
– Сделай так, как будет лучше для тебя. Если тебе нужна эта поездка – то, конечно, езжай, – говорил я ей, как герой какого-то фильма. Жертвующий своим счастьем ради нее.
Вобщем выбор был сделан. Она должна была уехать через 5 месяцев.
Эти месяцы, которые мы провели вместе, плохо запечатлелись в памяти. Помню, принес ей цветы на восьмое марта, а они замерзли. Помню, я заболел, а она приносила мне какие-то гостинцы. Я еще запрещал ей целовать меня в губы, чтобы не заразить. Хорошо помню ощущение счастья, когда я уезжал от нее на последнем автобусе. Холодном пустом автобусе. Когда она уехала, я часто пытался вызвать это ощущение искусственно, катаясь по этому же маршруту. Не получалось.
Помню попали под проливной дождь на улице Славной. Забежали под какой-то козырек и стояли там, обнявшись. А вокруг нас гремел водопад из дождя.
Однажды мы провели вместе 48 часов. Ей нужно было ехать в Москву за израильской визой, и я, конечно, поехал вместе с ней.
Выехали в семь утра на тверском автобусе. В два часа дня были там. Тверь нас встретила холодной погодой с дождем. Я промочил ноги и Наташа заставила меня купить новые носки. А ей я купил мыльные пузыри. И она ходила их везде надувала.
Потом на электричке мы добрались до Москвы. В электричке мне запомнился подвыпивший мужик, который сидел напротив нас. Он периодически засыпал и забавно пускал слюни. Иногда он просыпался и спрашивал, где мы едем.
– Крюково, – отвечали ему.
– Крюково-хуюково… – моментально выдавал он нетленку и обратно засыпал.
Когда уже приехали в Москву и люди начали выходить из вагона, он, видимо, чтобы поторопить их, кричал:
– Эй, на катере! Сымай трусы к ебени-матери!
Он был знатоком русского фольклора.
В израильское посольство нам надо было подойти утром следующего дня. Ту ужасную ночь мы провели на Ленинградском вокзале, потому что больше ее провести было негде. Наташа периодически спала у меня на коленях, и я тоже иногда пытался уснуть. Не выходило. Нас окружали многочисленные бомжи, милиционеры и люди нерусской внешности. Иногда выходили прогуляться, но и на улице никого кроме бомжей и лиц кавказской национальности, мы не встретили.
С большим трудом дождались утра. Поехали к посольству. Светило августовское солнце и воздух был еще полон утренней свежести. Я, конечно, тайно надеялся, что визу ей не дадут. Уже представлял себе, как буду ее утешать:
– Ну, ничего страшного, у нас в стране тоже, слава богу, неплохо можно провести эти десять месяцев.
Но визу ей дали.
Мы гуляли по Москве. Побывали везде, где надо побывать – на Красной площади и ВДНХ.
Билетов на поезд Москва-Новгород на вокзале не было. Кончились. Было принято решение ехать до Боровичей, а оставшиеся 180 километров преодолеть на автобусе.
Никогда еще я так сладко не спал в поезде. Наташа сказала, что я даже храпел.
В Боровичи мы приехали часа в два ночи. До открытия автовокзала оставалось четыре часа. Мы бродили вокруг здания вокзала или сидели на лавочке. И о чем-то говорили. Гляди ж ты, встречались уже почти десять месяцев, а все было о чем поговорить.
В Новгород мы вернулись, когда люди активно ехали на работу. Вот так мы провели вместе двое суток.
Еще вспоминается, как мы зимой ездили на озеро. Мороз и солнце, день чудесный – кажется так известный поэт описал тот день. Озеро было покрыто снегом, белой равниной уходящей за горизонт. Помню, как мы с ней бегали по этому озеру и валялись в снегу. Та зима вообще была лютой. Было очень холодно. В голове стоит картина заходящего зимнего солнца. Не знаю почему, но больше я такого не видел. Может, мороза такого больше не было, а может, просто перестал обращать внимание. Сначала окна домов начинают отражать закатные лучи. Нестерпимо яркие, оранжево-красные огни, контрастирующие с находящейся вокруг белизной. Потом опускаются синие сумерки, ненадолго, чтобы наконец уступить место черной ночи. И бесконечная россыпь звезд на небе.
При всем этом романтизме я слабо верил в то, что наши отношения продолжатся после ее поездки в Израиль. Я спрашивал ее:
– Как ты думаешь, останется ли все по-прежнему, когда ты вернешься?
– А почему нет? – отвечала.
И я сердцем радовался, а разумом сомневался. Поэтому перестал слушать разум совсем.
Перед самым отъездом она говорила мне: «Я пойму, если ты найдешь другую девушку за это время».
Это ж надо было такую чушь сморозить. Ну какую другую? Какую другую? Нет такой другой, и не будет.
Я прощался с ней с легким сердцем. Десять месяцев это огромный срок. Но я знал, что все будет хорошо. Что мы точно также будем гулять, взявшись за руки, и ходить в кино. Будем шутить, обниматься и понимать друг друга. Понимать.
Вышел из ее подъезда, закурил, а комок предательски так и подкатил к горлу. Обернулся на ее окно. Она плакала, улыбалась и махала рукой.
Прощалась.