&&&Он стоял на площади – один. Он был один, как перст. Он думал над собой – и так, и сяк. И ни хрена не выходило!

«Он был нищебродом не потому, что он им и был. А потому, что его сделали таким.” – говорил он фонарю, жалуясь ему на свою Судьбу.

В этом можно было долго разбираться, выражать точки зрения и выражаться… Он и выражался:

“Но она кинула меня, как блудливая сука, – сука! –  мужа кидает при разводе. Раньше я с этой нищей Страной… хотя бы грелся с ней душой , а теперь… Теперь к кому мне притулиться? Шагал с  сумой пустой, одной на двоих со своей родной… А теперь она от меня отделилась!” Фонарь его не слушал.

Он тоже был землянин, но…

– Но что за дело, извините,  фонарю до Страны? – молчанием отвечал фонарь.

 

Космос нежно, неощутимыми вибрациями ржал вокруг, не в силах иначе проявиться перед нищебродом, отягощённом своей пустой сумой.

«И что с того, что я вышел из себя, – поднялся над собой? Тут то же – ни хрена.» – Так он в следующем заходе попытался размышлять.

И ещё раз попытался – вслух: – …Или, если ей охота, то, пусть ей… И ей – та же! – ни хрена. Или ему? Хотя, по мне, тому, что «ни хрена» быть всё же лучше ей… ведь Космос – Он. Хотя бы – за существительный женский род! – погладит, может… Сможет! Он же из мужского”&&&

Он стоял один под фонарём. «Фонарел» от собственного стояния.

«А почему я слышу «один как перст»? Что это? Кто-то мне из брошенных злопыхателей из прошлого диктует? И что он, особенный какой-то – этот «перст»? Почему  вдруг такой фразеологизм? Несправедливость против природы восстаёт?” – Он выстроил в ряд ощущения, догадки… Последнюю исполнил, как прочёл: «Непередаваемо Хреново быть одному, когда должно быть на руке вас пять по крайней мере. Вот так бессилие от одиночества приходит и гнетёт! Один как перст! Только в носу поковыряться.»

…Пора спускаться вниз, к себе, – выдавил он слова на холод. И он зябко шевельнул плечами.

Мысли мошкарой летали.

«Искал чего?» – спросил он сам себя. Он сам не знал.

Как трезвеющий дурак, добравшийся до камня на дороге с надписями «прямо – …», «налево – …», «направо – …» – стоял в  бездумье. Будто бы писал варианты строчек вместо точек.

«Как будто не напишет их Судьба без этих всех «путей-дорог, которые мы выбираем», без одиночества и без пустых дилемм? Знать, судьба опять за своё и сызнова готовит испытание. А сил уж нет». Он передёрнулся от дрожи.

Другие пили пиво, тусовались, красовались перед приведёнными сюда, под свет фонарей – и оттого кажущимися не теми, кто они есть – подружками; поздние, усталые прохожие уныло брели, торопились – те кому было куда торопиться…

Он стоял. Он был землянином теперь, как никогда. Он сросся будто пень с этой Землёй, и ему – «одинокому пню» – хотелось и не моглось пошевелить корнями. И он хмурый опять поднялся над собой, оттуда огляделся, прошёл через толпу открывшихся голов.

Он был почти–что, как они. И, как они, ему нужны были любовь, семья, которых он не сохранил…

«Но – просить!…» – выхватил он из размышления своего цитату. Нет. Этому его не научили.

В эпоху, когда он рос, просить чего-то, хранить что-то было не принято&&& Даже считалось низким! И потому он не воспитывал сына. Без призвания такого остался во «взрослости» того не у дел. Предпочёл остаться. Не умел. Был чем-то недостоин – по мнению сына и, чего скрывать, и своего. Но он бескорыстен был, по своему ценя подаренную жизнь.

“Да и зачем иначе?» – спросил бы иной он себя. – Зачем? Если без него были силы, которые должны были сделать это за него? В то время всем государство руководило и противопоставлять ему себя как-то наивно и безответственно считалось. Он был землянином, ему хватало и того.

Инопланетяне их тогда не посещали. Это сейчас, по сводкам, рассекречиваемым СМИ, они терроризируют планету. А раньше им хватало своего. И на Земле было мирно. Всем его знакомым жилось покойно. Их Государство могло достойно отвечать ядерным геройским кулаком или даже ботинком или сапогом.  Просто даже – постучав снятой обувью по трибуне. Не нужно было коварно делать фиги под столом переговоров и покорно кивать головою. «Эх, теперь бы…»  – отозвался он на мысли строк настроения.

Мысли-мошки подлетели, загалдели: – «И этого всем хватало. И росли, воспитывались герои… до судов… Или, – когда супротив! – то соцтруда герои; или солдаты с орденами, наконец; или – ну грамотами что ли, хоть одной-то точно награждали. Для вдохновения – ещё какие-то романтические герои были, премии… Никто тогда не дорожил и своей жизнью, только трус или подлец своекорыстный. Это сейчас в школе преподавать стали ОБЖ, а нам в детстве читали про Мальчишей Кибальчишей или про тех, кем им предстояло стать, чему пожертвовать всем не стыдно: сталеварение, строительство… Не обывательский успех.»

Его размышление отвлекло что-то. Что поделать, он был землянин! И завтра ему рано вставать, бежать зарабатывать для живота и «стула»&&& И пора было отдыхать.

Что его опять на площадь потянуло? Кого он здесь хотел найти в этих обрывках ритмичного звука, несущихся из похожих на консервные банки носителей?

«То ли дело раньше было: две – а то и квадро! – колонки. Да что колонки?  Колоннады в пол квартиры (квартирки)! А установки для проигрывания: эквалайзеры, в пуд весом и размером в приличную тумбу магнитофон; проигрыватель для пластинок с алмазною иглой, а тюнер? Всё ушло, как и былые музыканты – идолы и бунтари». Он ощутил себя на мгновение последним героем, о котором пел его песенный кумир с фамилией похожей на выстрел, Виктор Цой. О, он тогда им мало дорожил, совсем не с теми мыслями рок-шансонье им воспринимался. Он сам тогда себе небожителем рядом с такими современниками казался.  Да, пришла пора Землю ощутить и близость её червячьего дыхания. И НЛО не стоило молить, чтобы его взяли куда-нибудь подальше. Он – Землянин&&&».