* * *
Сколько лет живу на свете,
А практически один.
Все лечу в своей ракете –
Миллер. Точка. Константин.
КИСТОЧКА СЧАСТЬЯ
Разноцветен этот круг
Круг, в котором сорок дуг
И на каждой на дуге
По руке
А в руке зажато в ком
То ли небо, то ли дом
То ли печка, то ли свечка
То ли речка
А у речки на волнах
Да на разных берегах
То березы, то акации, то ивы
Или сливы
А на сливах урожай
Хоть бери и сам рожай
Хоть белугою кричи
Хоть ручьем журчи
Непонятен мыслей ход.
Да и кто же их поймет,
Коль я сам не понимаю.
В красках небо растворяю,
Кисточкой туда макаю
И от счастья замираю.
* * *
Твой номер три, мой сто тринадцать,
Нам вместе сто шестнадцать лет.
Я так люблю в тебя перемещаться,
Пытаясь отыскать в тебе ответ.
Ты вся светилась бронзой кожи
И волны бедер волновали глаз.
Твой корпус так прекрасно сложен,
И так пленителен подчас.
В твоих глазах балдело лето,
Салютами сиял пожар.
Меня не пригласили в это, –
Что делать, я преклонно стар!
Теперь сижу в своей избушке,
Пью горький (от запора) чай:
Тебя увидеть невзначай
Хочу на дне бездонной кружки.
АКУЛЬЯ СТРАСТЬ
Я опишу тебе любовь
Огромную, как страсть акулы,
Так горяча она, что сводит скулы
И на плите вскипает кровь.
Ее стремительность извечна,
По временам она – юнна,
Как та столетняя война,
Что пролетела быстротечно.
Внимай мне, нынче я готов
Тебе поведать все секреты –
От синих гор и до рассвета,
И, безо всяких, право, слов!
И без малейшего накала,
И без влияния извне –
То в буре снежной, то в огне
Степная тьма меня лакала.
Под маской плясок половецких
Столпотворения в ночи,
Два пламени одной свечи
В глазах твоих, увы, не детских.
Невыносимо видеть это –
Как стеарином пышет рай:
Безумной жизни каравай
Мы испекли июльским летом.
И потекла событий лава,
И понесло, и понесло:
Сначала я сломал весло,
Потом меня качнуло вправо…
А после в Восхожденья Дом
Нас бестолковых поселили;
Мы локти грызли, слезы лили
Перуна встретив в доме том.
P.S.
Как быть нам слабым, где ютиться?
Кому поклоны с горя бить?
Я пью тебя и буду пить
И не боюсь тобой напиться.
РАНА ПОСЛЕДНЕГО БОЯ
Примчавшийся всадник был с ног до головы в мыле,
Как и прекрасный вороной конь под ним.
Деревья, глядя на них, мгновенно застыли
И вокруг случился воздушный Гольфстрим.
Всадник вынул из кармана донесение
И протянул его лихому командиру.
Мы гадали – гибель наша в нем или спасение –
Тягостное молчание разлилось по эфиру.
Командир читал по слогам, не отрываясь
От листа, который держал с обеих сторон.
Я приподнялся на цыпочки стараясь
Увидеть то, что не сможет увидеть он.
Судя по линейному расположению строк,
Текст не был посланием доброй воли.
От напряжения затылок мой взмок,
Пальцы проковырял дырку в камзоле.
Остальные стояли утесами гранита –
Не шевелясь, не куря, не чеша лбы.
Я понял, что карта наша пробита,
И деревья от страха превратились в столбы.
Командир уронил лист донесенья,
Наступив на него, как плитой, сапогом.
А в небе все пело легко, по-весеннему,
За лесом стреляло, над пашнею – гром.
Примчавшийся всадник обмер от страха,
Понимая, конечно, кто всему здесь виной.
Командир вынул шашку, поправил папаху
И спросил: «Кто в атаку со мной?»
Мы единой шеренгой едино шагнули,
Понимая, как важен будет будущий бой.
В ветвях уже бились в конвульсиях пули,
Развлекаясь полетом и холодной войной.
Командир нас построил в колонны
Наподобие древних македонских «свиней»:
Впереди, острым клином дивизии конных,
А за ними пехота под прикрытьем коней.
И сорвались в мажор иерихонские трубы,
Мы спускались в долину – наш прославленный взвод:
Впереди знаменосцы – посиневшие губы,
Кот Чеширский за ними, уморительный кот.
Пересказывать бой, право слово, не стану,
На войне места хватит для всех;
Я парю над собой и смотрю в свою рану,
И врачую ее, что, конечно же, грех.
Если пал ты героем, значит доля такая
И завоет запоем безутешным семья…
Ну на кой тебе это, Бог с ним, пусть умирает!
Я расправил закрылки и покинул себя.
ПРОТИВОЯДИЕ
В голове моей играют трубы,
А в сердце гремит барабан.
Я вижу: движением грубым
Ты мир выливаешь в стакан.
Привычные глазу предметы
Теряют осанку и стать,
А стены, не веря в приметы,
Себя продолжают ломать.
За городом в рощах бальзамных
Гнездятся на ветках дрозды,
Себя сберегая тем самым
От страшных ударов судьбы.
А там впереди, за горами
Облитый гуашью восход
Встречает себя вместе с нами
И звонкую песню поет.
Песню отчаянной радости
И прославленья труда.
И, когда наступает пятница,
Я отправляюсь туда.
Тропою омытою бурей,
Дорогой разбитых осин –
И пусть распухает до дури
На левой ноге мокасин.
Смотрю – перемены погоды
Раскатами яда грозят;
Я выпью чего-нибудь с содой
И сплюну в траву этот яд.
* * *
Утро не предвещало ничего необычного:
Воробьи чирикали нечто зычное,
Дворник переругивался с пьяной собакой –
Все происходило под определенным знаком.
С тополей осыпался безжизненный пух,
И что-то резало мой непроснувшийся слух.
Откуда-то доносились радио-позывные,
Диктора гремели челюсти вставные:
Сталевары ударно завершили плавку стали,
Рапортуя об этом родимой стране.
От этой новости мозги сплавились, устали,
Что-то медленно шевельнулось во мне.
То ли внутреннее напряжение,
То ли внешнее раздражение
И беспрекословное поражение
Милитаристского блока.
Что-то зовет в далеко и высоко –
То от Ван Гога, а то и от Блока.
Мой блок помят, укутан пеленою,
За пеленою трансформатор взвыл,
По волнам памяти холодною волною,
От фланга к флангу оголяя тыл.
Ван Гог исчез, остались в небе тучи,
Сквозь тучи – ярким светом – Фаэтон.
Клянусь, то был обычный случай,
Как растворившийся в галактике фотон.
А вот река, и мне б напиться
Прозрачных вод из этого ручья!
На дне сомов невыспавшихся лица,
И фланги сомкнуты – победная ничья.
В нас Божьего осталось на мгновенье,
У нас разрушены структуры всех структур,
И, в ожидании второго озаренья,
Мы тихо-мирно объявили перекур.
Сидим на заваленке, курим,
Дуги надбровные хмурим,
Глазами солнце жмурим.
И плывет по течению вдоль
Странный звук – перетертый бемоль –
Белоснежнее даже, чем соль.
Ах бемоль! Вот где суть и разгадка
В нем скрещенье священных мечей!
Я шепчу в темноте (для порядка),
Поедая остатки свечей.
* * *
Расскажи мне сказку про любовь,
И про то, как ночами грустила,
Как меня вдруг взяла и простила,
Как весна в тебе вспыхнула вновь.
И я усну, рассказом убаюкан,
Размякну, как на солнце леденец,
А ты меня порежешь вместе с луком
И после сваришь новогодний холодец.
ЦВЕТОФОР
Пронзенный острием стрелы
Из лука, срезанного в мае,
Облитый соком из свеклы,
Познал я прелесть урожая.
В нем черный принесет строка,
Наполнив до краев бокалы,
А желтый, выпив молока,
Мгновенно превратится в алый.
А голубой, всю ширь небес
Глотком осеннего настоя
Вдохнул, а выдохнув исчез
В хрустальных далях травостоя.
Зеленому – хоть мой года –
От краски леса не отмыться.
Там, где зеленый, там всегда
В глубинах странное светится.
На белой плоскости холста
От масла запах пьяно-пряный,
Как бесконечно непроста
Тех запахов нирвана.
В них тут же исчезает злость
И свет струит от веси к веси –
Я пропитался им насквозь
И растворился в этой смеси.
Во мне и желтый и пурпур,
И зелень неба голубого,
В меня, счастливого такого,
Она ввинтилась, словно бур.
ИЗ ПИСЬМА БГ ДЖОНУ ЛЕННОНУ
…Помнишь последнюю встречу
У общих друзей –
Портвейн и запальные свечи,
Пена схлынувших дней!..
Русалки спели два раза
О том, куда двинулся лед,
И где ожидает приказа
Летящий к тебе самолет.
В апреле гроза обновленья
Нас вновь обошла стороной,
И я, как и все поколенье,
Не знаю как двинуть собой.
Я больше не верю русалкам –
Они меня водят за нос.
Любви мне, по-прежнему, жалко,
Хотя, это хилый закос.
Куда-то исчезли все тени
И даже Гарсон номер два.
Да, после таких приключений,
Ко мне не стучится трава.
И двери ее на засове,
За дверью полярная тьма.
Нет суффикса к данной основе,
И горе сошло от ума.
Маша, Медведь и матросы
Скупили в Тунгуске бамбук;
Им просто плевать на вопросы,
На сердца естественный стук…
…Я помню то время, в котором
Я верил ему, как отцу.
Теперь он разорван запором,
Ладони приклеил к лицу.
Все то, что он видел в музее
Свело бы с ума и тебя:
В парадном летучие змеи,
А в залах остатки огня.
Лукьянов, монах из Тибета,
Недавно свалил на покой;
В четверг пролетала комета,
Он к ней прикоснулся рукой.
Но это не повод для драки,
Не повод взывать к небесам;
Спроси у бродячей собаки
Как ей проживается там,
Где нет ни святых, ни распятых,
С утра – только цирк Марабу,
Где в-первых, в-седьмых, в-сорок пятых
Я видел все это в гробу.
Сестра принесла передачу –
В ней плещет живая вода,
Преставь себе сложность задачи,
В которой любовь – навсегда.
Вчера мы гадали на крести,
Узнали ужасную весть:
Отменяются кодексы чести
И сама отменяется честь.
P.S.
Уплываю, бросая вириги,
Пусть лягушки сыграют отбой!
В чемодане три главные книги,
Я гребу, обгоняя прибой.
НОВОСТИ О КАЩЕЕ
Нам все казалось интересным
Покуда звездная пыльца
Под покрывалом сим небесным
Слетала с Божьего лица
Казалось это вечно будет
И новый век нас не осудит
Рубашкой нас не осмерит
Заклятьем не заговорит
Но время вывернуло время
Ему хотелось доказать
Как самое себя спасать
Под пулю подставляя темя
Рожденный с этим, этим дышит
И ничего вокруг не слышит
Читаю Пушкина, Булгакова Михаила, –
Мощь, духовная навеки сила,
Родник, в котором суть всех вещей…
А миром правит все тот же Кащей.
* * *
Дом сгорел под небом светлым,
Улетели соловьи.
От пожара кроме пепла
Не осталось ни скамьи.
Все подмел веселый дворник,
Все и всех и нас с тобой,
Правда, я, в минувший вторник,
Вырос сорною травой.
Жизнь моя переменилась,
Я весь в корень ухожу,
Я земле родной служу –
Чтоб весной заколосилась.
ЗАКОН СКОЛЬЖЕНИЯ
Все начинается с остатка вчера,
Остальное – рождение звука.
А если ты чувствуешь запах пера,
В тебе поселилась наука
Читать по деревья, по цвету бобов,
По странным узорам на пляже,
И ждать, что какой-то из старых богов
Тебе что-то важное скажет.
И мы соберем урожай спелых слив,
Накормим всех страдущих в мире.
Мне тягостен воздух, в котором я миф,
Укрытый стенами квартиры.
Фантастика люстры, пожар мостовой
Расчерченный светом неона.
Какие законы, когда надо мной
Октябрь – мудрей всех законов
Такая, представь себе, звездная смесь,
Такие на небе предметы.
Я раньше не ведал, что именно здесь
Рождаются наши заветы.
Что именно это и есть тот закон,
Что двигает нашим движеньем,
Он знает, чем дует из этих окон,
Что свет превращает в скольженье.
Я думал, скольженье скольжению рознь
И мы проскользнем в подпространство
Летящею пулей – барьеры насквозь –
Пробьем нулевым постоянством…
P.S.
Мы бегали, бегали, каждый был рад
Забросить закон и святыни.
Мы бегали год и столетье назад,
Мы бегаем там и поныне.
ПОЧТИ БЕЗЗВУЧНЫЙ ДЖАЗ
Почти что ночь, почти без слов,
Совсем беззвучно – джаза трубы.
Слова скользят по плоскости зубов
И вдохом покидают губы.
Влетая в воздух, исчезая в нем,
Его питая, как младенца,
Стучась в стекла оконного проем,
Ютясь в изгибах полотенца.
Как хороши виденья, этот джаз
И запах мебели, и эти книги.
Под звездами холмы в который раз,
Железный царь и освященный флигель.
Я много дней смотрел туда,
В ту точку, из которой хлещет током,
И хлещет так, что страшно иногда,
А не сметет ли нас таким потоком?
Откуда мысли эти?.. Джаз иссяк,
Программа новостей убила звуки.
Я встал умылся, снял пиджак
И поменял местами руки.
Подергал пальцами – суставы хороши,
Фаланги состыкованы отлично.
А домовой газетою шуршит
И время в ходиках – тик-так – несимметрично.
УШЕДШЕЕ В СТЕБЕЛЬ
Опушка деревенской крыши,
Где пьют крестьяне хмель с утра,
Где наковальня молот слышит
И цедит влагу из ведра.
Где все дороги-огороды
Бурьяном алым зацвели,
Где неожиданные всходы
Полезли к солнцу из земли.
Крестьяне бросили хмельное,
Не веруя глазам стоят –
Жнивье отменное такое,
Что в их глазах огни горят.
Вот это да! Вот это праздник!
Теперь, как в сказке заживем –
Любой воспрянет безобразник
С таким-то, милые, жнивьем.
Отмечали праздник так долго,
Что в стебель ушло жнивье.
Потом положили зубы на полку
И повели обычное житье.
ЛЕГЕНДА О КУКУЕ
Плохи шутки с Богом,
Вот и не шуткуй.
Во мгновенье ока
Отправит на Кукуй.
Что там на Кукуе?
Как там и куда? –
О Кукуе в суе
Никогда.
Но известно точно:
Там уж не спасет
Ни крутых «примочки»,
Ни гранaтомет.
Ни заслуги в Думе,
Ни травы мешок.
Там конец раздумий,
Там Кукуй, дружок.