Насупившись в пенсне с потрескавшимися мутными стёклами старичок-лекарь в пожелтевшем мятом халате, не знавшем крахмала, снял крышку черепной коробки пациента сухими крепкими пальцами, окрашенными никотином в густой тёмно-коричневый цвет. Совершил он это действие крайне осторожно, наподобие того, как снимают крышку кастрюли с закипевшим борщом, дабы не обжечься, да, не приведи Господь, не уронить на пол, создав пугающий домочадцев кухонный грохот.

– Павел Аркадьевич, что там?

Пациентка слегка закатила в потолок стекленеющие от процедуры глазки, скорчилась и нервно потеребила накидку кушетки.

– Мариночка, механизм повреждён, детали поизносились. Часовой мастер уехал в Петербург за спусковыми механизмами, так что придётся ждать.

– Но я должна работать! У меня целая жизнь! Супруг, кошка, планы на будущее. Мы недавно приобрели меблированную квартирку на бульваре Герцена, а у меня такая беда!

Пожилой доктор сцепил пальцы замком на груди и закачался маятникообразно то взад, то вперёд на каблуках изрядно потрёпанных уличных туфель, определённо видавших такие виды, какие не встречали сапоги кругосветного путешественника. Когда Павел Аркадьевич Конюхов, потомственный земский врач Т-ой губернии, наносил, так называемый, “чайный визит” к своей дочери Александрии Павловне Конюховой-Скворцовой, то всегда оставлял походную обувь в прихожей, дабы сохранить паркетный лак. Внучка, Софья Андреевна Конюхова-Скворцова, трёх лет от роду, увидав изодранные ботинки деда, неслась сломя голову в гостиную с истошным воплем:

– Маменька, там бродяга свои чёботы оставил! Он украдёт мою Зизи!

Дед ситуацией не смущался, а, напротив, поглаживая густую сизую от старости бороду, старался убедить внучку в обратном:

– Мы – люди умственного труда, Софи. Чищенные ботинки отнимают массу полезного времени. Да и народ нынче пошёл ушлый. Коли врач весь благоухает чистотой, стало быть, и в награждении не нуждается. Мол, не пачканный доктор лечить не разумеет как, а лишь “харахорится” попусту, да сестричек медицинских на кушетке мнёт, как петух деревенский. Такие лекари народу не нужны. Народ любит себе подобного, голодного, да кривого.

Софья Андреевна, ничего не поняв из дедовых объяснений и предварительно намотав сопли на кулак, убегала к себе в комнату, в которой её испуганно ждала болонка Зизи, предчувствующая порцию новых и не очень новых приказаний, типа “лежать”, “сидеть”и прочего. Зизи терпела экзекуции полгода, после чего скоропостижно издохла под высокой от многочисленных перин кроватью хозяйки.

– Павел Андреевич, вы утомились? – Марина Юльевна Цезарь-Горлянская, почувствовав неладное, решила освежить потерявшийся в бездне собственных размышлений, разум старика. Но тот столь уютно погрузился в череду воспоминаний о “чайном визите”, что задремал, слегка всхрапнул с наслаждением и вздрогнул от появившегося вдруг голоса пациентки, которая, стоит напомнить, сидела, что называется, с “непокрытой головой”.

– Ой, голубушка. Внучку вспомнил. Тысяча извинений, почтенная Марина Юльевна. И так…

Позабыв обо всём в одночасье, как и подобает потомственному земскому врачу, Павел Аркадьевич тонким пинцетом аккуратно поддел медную шестерёнку с обломанными зубцами, вытащил на свет божий анкер с множеством мелких перфорированных цилиндров на штанге и заключил вслух следующее:

– Будет работать, но плохо. Савелий Афанасьевич приехать на следующей неделе обещался.

– Па-вла-Рка-шума-хала-ма.

– Да, Мариночка, Всё верно.

– Ка-мэ-вати-сма.

– Совершенно точно    !

– Не-чу-вать-са-зия-рта-мэ.

– Моя дорогая, успокойтесь. Механизм неисправен и удалён. Речевой центр частично восстановится, кинетический характер мысли исчезнет. Супругу своему ненаглядному передайте это.

Павел Аркадьевич крепко вложил в изящную ручку Марины Юльевны Цезарь-Горлянской скомканный шариком листок бумаги с текстом следующего содержания:

“Максим Антонович, друг мой, супруга ваша временно поломана. Крепитесь. Закажите шипучего, экипаж и куртизанку. Иного шанса может не повториться, ибо швейцарцы не дремлют. До следующей поломки вы, скорее всего, не доживёте. В наш смутный век бабьего долгожительства мы с вами вид скоропортящийся и любая возможность обрести свободу хоть на миг не должна пропасть зря! Искренне Ваш, П. А.”

Пациентка, находясь в трудном положении, записку прочесть не смогла, потому послушно удалила бумажный шарик в ридикюль и поклонилась.

В черепной коробке что-то хрустнуло и выкатилось наружу, беззвучно утонув в глубоком персидском ковре Павла Аркадьевича.