Чувства человека, впервые попавшего под бомбежку, хорошо выразил Даниил Гранин в своем романе «Мой лейтенант», вспоминая свою военную юность.

«Настоящий страх, страх жутчайший, настиг меня, совсем еще юнца, на войне. То была первая бомбёжка. (…).

Для меня небо потемнело от самолетов. Чистое, летнее, теплое, оно загудело, задрожало, звук нарастал. Черные летящие тени покрыли нас. Я скатился с насыпи, бросился под ближний куст, лег ничком, голову сунул в заросли. Упала первая бомба, вздрогнула земля, потом бомбы посыпались кучно, взрывы сливались в грохот, все тряслось. Самолеты пикировали, один за другим заходили на цель. А целью был я. Они все старались попасть в меня, они неслись к земле на меня, так что горячий воздух пропеллеров шевелил мои волосы.

Самолеты выли, бомбы, падая, завывали еще истошнее. Их вопль ввинчивался в мозг, проникал в грудь, в живот, разворачивал внутренности. Злобный крик летящих бомб заполнял все пространства, не оставляя места воплю. Вой не прерывался, он вытягивал из меня все чувства, и ни о чем нельзя было думать. Ужас поглотил меня целиком. Гром разрыва звучал облегчающе. Я вжимался в землю, чтобы осколки просвистели выше. Усвоил это страхом. Когда просвистит – есть секундная передышка. Чтобы оттереть липкий пот, особый, мерзкий, вонючий пот страха, чтобы голову приподнять к небу. Но оттуда, из солнечной безмятежной голубизны, нарождался новый, еще низкий вибрирующий вой. На этот раз черный крест самолета падал точно на мой куст. Я пытался сжаться, хоть как-то сократить огромность своего тела. Я чувствовал, как заметна моя фигура на траве, как торчат мои ноги в обмотках, бугор шинельной скатки на спине. Комья земли сыпались на голову. Новый заход. Звук пикирующего самолета расплющивал меня. Последний миг моей жизни близился с этим воем. Я молился. Я не знал ни одной молитвы. Я никогда не верил в Бога, знал всем своим новеньким высшим образованием, всей астрономией, дивными законами физики, что Бога нет, и тем не менее, я молился.

Небо предало меня, никакие дипломы и знания не могли помочь мне. Я остался один на один с этой летящей ко мне со всех сторон смертью. Запекшиеся губы мои шептали: Господи, помилуй! Спаси меня, не дай погибнуть, прошу тебя, чтобы мимо, чтобы не попала, Господи, помилуй! Мне вдруг открылся смысл этих двух слов, издавна известных – господи… помилуй!.. В неведомой мне глубине что-то приоткрылось, и оттуда горячо хлынули слова, которых я никогда не знал, не произносил – Господи, защити меня, молю тебя, ради всего святого… От взрыва неподалеку кроваво взметнулось чье-то тело, кусок сочно шмякнулся рядом. Высокая, закопченного кирпича водокачка медленно, бесшумно, как во сне, накренилась, стала падать на железнодорожный состав. Взметнулся взрыв перед паровозом, и паровоз ответно окутался белым паром. Взрывы корёжили пути, взлетали шпалы, опрокидывались вагоны, окна станции ало осветились изнутри, но все это происходило гдето далеко, я старался не видеть, не смотреть туда, я смотрел на зеленые стебли, где между травинками полз рыжий муравей, толстая бледная гусеница свешивалась с ветки. В траве шла обыкновенная летняя жизнь, медленная, прекрасная, разумная. Бог не мог находиться в небе, заполненном ненавистью и смертью. Бог был здесь, среди цветов, личинок, букашек…

Самолеты заходили вновь и вновь, не было конца этой адской карусели. Она хотела уничтожить весь мир. Неужели я должен был погибнуть не в бою, а вот так, ничтожно, ничего не сделав, ни разу не выстрелив? У меня была граната, но не бросишь же ее в пикирующий на меня самолет. Я был раздавлен страхом. Сколько во мне было этого страха! Бомбежка извлекала все новые и новые волны страха, подлого, постыдного, всесильного, я не мог унять его.

Проходили минуты, меня не убивали, меня превращали в дрожащую слизь, я был уже не человек, я стал ничтожной, наполненной ужасом тварью».

Отрывок из стихотворения Иосифа Бродского «Письмо генералу Z”

«Генерал! Наши карты — дерьмо. Я пас.
Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге.
И Экватор шире, чем ваш лампас.
Потому что фронт, генерал, на Юге.
На таком расстояньи любой приказ
превращается рацией в буги-вуги.

Генерал! Ералаш перерос в бардак.
Бездорожье не даст подвести резервы
и сменить белье: простыня — наждак;
это, знаете, действует мне на нервы.
Никогда до сих пор, полагаю, так
не был загажен алтарь Минервы.

Генерал! Мы так долго сидим в грязи,
что король червей загодя ликует,
и кукушка безмолвствует. Упаси,
впрочем, нас услыхать, как она кукует.
Я считаю, надо сказать мерси,
что противник не атакует.

Наши пушки уткнулись стволами вниз,
ядра размякли. Одни горнисты,
трубы свои извлекая из
чехлов, как заядлые онанисты,
драют их сутками так, что вдруг
те исторгают звук.

Офицеры бродят, презрев устав,
в галифе и кителях разной масти.
Рядовые в кустах на сухих местах
предаются друг с другом постыдной страсти,
и краснеет, спуская пунцовый стяг,
наш сержант-холостяк.

_______

Генерал! Я сражался всегда, везде,
как бы ни были шансы малы и шатки.
Я не нуждался в другой звезде,
кроме той, что у вас на шапке.
Но теперь я как в сказке о том гвозде:
вбитом в стену, лишенном шляпки.

Генерал! К сожалению, жизнь — одна.
Чтоб не искать доказательств вящих,
нам придется испить до дна
чашу свою в этих скромных чащах:
жизнь, вероятно, не так длинна,
чтоб откладывать худшее в долгий ящик.

Генерал! Только душам нужны тела.
Души ж, известно, чужды злорадства,
и сюда нас, думаю, завела
не стратегия даже, но жажда братства:
лучше в чужие встревать дела,
коли в своих нам не разобраться.

Генерал! И теперь у меня — мандраж.
Не пойму, отчего: от стыда ль, от страха ль?
От нехватки дам? Или просто — блажь?
Не помогает ни врач, ни знахарь.
Оттого, наверно, что повар ваш
не разбирает, где соль, где сахар.

Генерал! Я боюсь, мы зашли в тупик.
Это — месть пространства косой сажени.
Наши пики ржавеют. Наличье пик —
это еще не залог мишени.
И не двинется тень наша дальше нас
даже в закатный час».

Пожалуй, самые пронзительные слова в гениальном древнеславянском тексте «Слово о полку Игореве» принадлежат жене главного героя княгине Ярославне. Отрывок из «Плача Ярославны» в переводе с древнеславянского на современный украинский поэта Максима Рыльского:

«Плаче-тужить Ярославна

Вранці в Путивлі на валу,

Словами промовляючи:,

«О Дніпре-Славуто!

Пробив ти кам’яні гори

Крізь землю Половецьку,

Гойдаєш кораблі Святославові,

До полків несучи Кобякових.

Принеси ж ти, господарю,

До мене мого милого,

А не слала б я сліз йому ревних

На море пораненьку!»».

А вот те же слова в вольном переводе на современный русский поэта Николая Заболоцкого:

«На заре в Путивле причитая,
Как кукушка раннею весной,
Ярославна кличет молодая,
На стене рыдая городской:
«Днепр мой славный! Каменные го́ры
В землях половецких ты проби́л,
Святослава в дальние просторы
До полков Кобя́ковых носил.
Возлелей же князя, господи́не,
Сохрани на дальней стороне,
Чтоб забыла слёзы я отныне,
Чтобы жив вернулся он ко мне!»».

А сколько таких Ярославн плачут по своим мужьям сейчас в Украине?

#нетвойне

Булат Окуджава

«Ребята, нас вновь обманули,

Опять не туда завели.

Мы только всей грудью вздохнули,

Да выдохнуть вновь не смогли.

Мы только всей грудью вздохнули

И по сердцу выбрали путь,

И спины едва разогнули,

Да надо их снова согнуть.

Ребята, нас предали снова,

И дело как будто к зиме,

И правды короткое слово

Летает, как голубь во тьме».

Побывал в Тель-Авивском театре «Гешер» на «скандальной» постановке пьесы Антона Павловича Чехова «Чайка». Спектакль шел на иврите. Голый Треплев бегал по сцене, учитель Медведенко сношался с Машей, доктор Дорн сношался с Полиной, Тригорин, естественно, сношался с Аркадиной и т.д. Причем, некоторые «откровенные» сцены были показаны со сверх-подробностью. Например, Аркадина и Тригорин после полового акта вытирали свои гениталии салфеткой. Кого сейчас этим удивишь? Да никого.

Однако, мне показалось, что текст пьесы (спектакль все-таки шел на иврите) почти не изменился. Некоторые «откровенные» сцены хорошо «ложились» на текст Антона Павловича Чехова. В этом, по моему мнению, и заключается режиссерские новации. В таком случае это не новое прочтение Чеховской «Чайки», а некая реставрация.

Еще одна режиссерская «находка», как мне показалось, это исполнение своего монолога Ниной Заречной, который начинается со слов «Люди, львы, орлы и куропатки…». Она его пропела в стиле рэп под микрофон.

#Чехов #”Чайка»

И снится Верочке сон. На этот раз приснилось Вере Павловне, что стоит она на Красной площади в Москве недалеко от Покровского собора, или, как его прозвали, храма Василия Блаженного. Вокруг нее на площади штабеля бревен и досок, по углам площади на брусчатке лежали горками сложенные крюки, цепи, железные котлы. Потом на площади появились какие-то работники и закипела работа: застучали топоры, завизжали пилы. Через некоторое время эта суета работников прекратилась. На Красной площади возвышались виселицы, около Лобного места был сложен костер из досок, над костром висел железный котел, наполненный водой. И тишина….

Вдруг ворота Спасской башни раскрылись и на Красную площадь вышел главный начальник. Вера Павловна не знала и никогда не встречала его в реальной жизни, но в этом своем сне почему-то знала его звание. Главный начальник вышел на площадь в окружении свиты. Все люди, составляющие свиту, были как на подбор военной стати, но одеты в штатские дорогие костюмы темных цветов. Все они были в белых рубашках и в галстуках. Некоторые были в солнцезащитных очках. Главный начальник приказал свите собрать на площади как можно больше городских обывателей, чтобы они увидели, как их начальник уничтожает своих врагов, и ужаснулись. Свита разбежалась. Вскоре на площади, действительно, собралось множество людей разных возрастов, а свита опять сконцентрировалась вокруг главного начальника. Когда публика сгруппировалась на Красной площади, главный начальник обратился к ней с речью. «Народ мой! Мои избиратели! – сказал он, – Сейчас вы увидите, как я расправляюсь с врагами нашего Богоспасаемого отечества, которые сговорились извести меня и всех ваших начальников. Поверьте мне, это не наши люди. Это — экстремисты! Смотрите и не бойтесь! Я вас защищаю!». В ответ из публики донеслись крики: «Ты прав! И правь нами, сколько захочешь. А изменникам нашего отечества туда и дорога». Эти крики подхватили все обыватели, собравшиеся на площади. Молчать в такие минуты было слишком рискованно. Когда публика затихла, на площадь вышла группа людей, окруженная стражниками. Во главе ее шел высокий человек, как показалось Вере Павловне, со следами пыток. Остальные шли, еле передвигая ноги. На их желто-бледных лицах застыло выражение полного равнодушия ко всему происходящему. Некоторые из них останавливались, и тогда стражники подгоняли их ударами дубинок. Из толпы обывателей до Веры Павловны донеслись глухие возгласы: «Навальный» и «Фбк». Тут Вера Павловна увидела какого-то человека, проезжающего на ослике рядом. Он проезжал по Васильевскому спуску, с другой стороны Покровского собора. Вдруг какой-то мальчик выскочил из толпы обывателей, указал на этого человека рукой и крикнул: «Да это же Малюта Скуратов!».

Далее, стражники схватили высокого человека, возглавлявшего группу и посадили его в железный котел, наполненный водой. Затем, кто-то из работников зажег костер, через некоторое время послышалось клокотанье закипающей воды и над железным котлом «поплыли» клубы пара. Человек в чане сначала что-то кричал, потом замолк. А группу унылых людей стражники развели по виселицам и повесили.

Между тем, главный начальник в окружении свиты не ушел с площади после экзекуции, а обратил внимание на Веру Павловну. «Ты мужчина или женщина?» – обратился он к Вере Павловне. «Привести мне этого трансгендера»,- приказал он свите. Вера Павловна не знала, что такое «трансгендер», но ей стало страшно. Она побежала с площади, но упала, споткнувшись о брусчатку и проснулась.

#ВераПавловна #сны #рассказ

У женщин, может быть, и бывают, как кто-то сказал (точно, не Навальный), «нехорошие дни». Но лучше, если бы женщины сами определяли, какие дни у них «хорошие», какие – «нехорошие», или еще какие-нибудь другие. Не мужское это дело. Конечно, бывают чисто женские физиологические явления и чисто мужские, а бывают и общие. Например, бывает, как утверждают врачи, мужской климакс. Для просто-самцов этот климакс не проблема. Современные медикаментозные средства позволяют его нейтрализовать. Проблема это для альфа-самцов потому, что, помимо интимных отношений, первичные половые признаки играют у альфа-самцов важную для них социальную роль. Те альфа-самцы, у которых не работают первичные половые признаки, стараются  отвлечь публику другими действиями, например, играют в солдатики так, чтобы все видели. Исследования, проведенные у человекообразных обезьян, показали следующее: Вожак обезьяньей стаи, почему-то с рыбкой в зубах, пораженный мужским климаксом, обращаясь, так сказать, к своему «электорату», т.е. к простым членам стаи, взмахивает рукой и вертит натренированным торсом (больше вертеть нечем). В переводе на человеческий язык это означает: «Бандар-логи! К мне! А кто не ко мне, пусть валит из моей стаи. Кто не свалит, тех убью. Все. Время пошло». А что же «электорат», т.е. простые члены стаи? Ответ можно найти у Редьярда Киплинга в стихотворении «Дорожная песнь бандар-логов» (перевод Виктора Лунина): «Для всех мы отбросы, так что же! //Мы корчим ужасные рожи! //Напрасно смеетесь! Мы скачем по пальмам //навстречу великим делам!». То, о чем думает вожак стаи, у которого застряла рыбка в зубах, опять можно найти у Редьярда Киплинга в стихотворении «Командир морского конвоя» из цикла «Эпитафии» (перевод Константина Симонова): «Нет хуже работы – пасти дураков. //Бессмысленно храбрых – тем более. //Но я их довел до родных берегов //Своею посмертною волею.».

ВАЖНО:

Заявки на публикацию своих произведений в журнале «Новая Литература» направляйте по адресу NewLit@NewLit.ru (тема: «От автора»), вложив в письмо ссылку на свое произведение, опубликованное на NOVLIT.ru.

Обратите внимание: журнал «Новая Литература» не принимает к публикации произведения с других сайтов, кроме http://novlit.ru/.