Сосед и кролик
писано в год Кролика (Кота)
То было раннею зимой.
Однажды на обед
отведать кролика, домой
позвал меня сосед.
«Зову тебя лишь одного!» —
оказывает честь.
Ну, почему бы у него,
и правда, не поесть!
Вдвоём по рюмочке … того …
Дымится закусон!
Но тут, к несчастью, у него
заблеял телефон.
Метнулся он как молодой,
посверкивает плешь.
Мне по пути махнул рукой —
мол, не стесняйся, ешь.
Я для приличия его
немного подождал.
Но запах… Запах!.. Ого-го!.. —
вконец меня достал.
И, потихоньку от него
налив себе опять,
я начал кролика того
серьёзно уплетать.
А он всё треплется, дебил!
Меня объяла злость.
Я на тарелку положил
обглоданную кость.
Выходит, мать его ети.
— Ты, братец, опоздал!
Я с аппетитом уж, прости,
своим не совладал.
До крошки кроличка подмёл,
пока ты в телефон…
Гляжу — как майский куст расцвёл,
расцвёл в улыбке он.
— Тебе понравилось?
— А то!
Прекрасный кролик был…
Помог он мне надеть пальто.
У двери проводил.
За дверью, словно на звонок
продолжил отвечать,
сказал: «Теперь в половичок
уж мне не будет ссать!»
А я площадку пересёк —
мы с ним живём дверь в дверь. —
к чему бы это?.. Не усёк:
«В половичок… Теперь…»
Мне отворила дверь жена.
Я на неё гляжу:
она ли это? Не она?..
Лица не нахожу.
Сказал ей:
— Что случилось, мать?
— Наш Мурзик… Боже мой!
С утра как вышел погулять,
Так не пришёл домой!
Жену я начал утешать
свою, как только мог, —
и мигом вспомнилось опять:
«Теперь… В половичок…» —
слова соседа, через дверь,
в подъездной тишине!
И утешение теперь
понадобилось мне…
На унитазе я сижу.
Желудок чист и пуст.
Зато в душе, я вам скажу, —
столпотворенье чувств.
Сосед-то, как открылось мне,
он вовсе не тупой!
И к молодой его жене
я больше ни ногой.
И смех, и грех
Водные приключения
Рассказывал геофизик Гера.
— А сколько, по-вашему, может человек находиться под водой? Минут пять, не больше?
Разговаривая, он характерно выворачивал нижнюю губу, отчего становился немного похож на молодого Поля Робсона.
— Может быть, и побольше, если тренированный, — неуверенно отозвался кто-то из темноты. — Минут, скажем, семь…
Гера сверкнул белками глаз, отчего стал ещё больше похож на своего далёкого двойника.
— Сорок минут. И даже побольше.
— Да иди ты, — зашумела братва. — Это если только в акваланге.
— Или с трубкой.
— Или Ихтиандр…
— Вася, — выкатывая из пепла горячую картофелину, проговорил Гера. И, перекидывая её из ладони в ладонь, зачем-то, очевидно, для большей достоверности, добавил: — Вася Балышев. «Южуралнефтегеофизика», водитель-оператор.
— А у нас, когда я ещё пацаном был, амфибия в Самарке потонула, — ни с того ни с сего вспомнил я. — Так в ней лейтенант военный трое суток под водой был.
— Чего-о?! — изумилась вся компания, не исключая и Геру.
— Да. Трое суток достать не могли. Водолазов вызывали! Потом кое-как тремя лебёдками зацепили, и только с амфибией вместе и выволокли. Разлив был большой. Он проскочить хотел, а его закрутило и льдиной шарахнуло.
— И что?.. Живой? — нарушил тишину одинокий недоверчивый голос.
— Да нет, конечно. Откуда живой: трое суток.
Слушая оживление, с которым был встречен этот ответ, я решил, что, наверное, думал о своих товарищах немного лучше, чем следовало бы.
— Во так и Вася твой, поди! — с весёлым запалом крикнул кто-то Гере.
— Ничего подобного, — спокойно отозвался тот. — Вася Балышев так и работает до сего дня. Недавно его встретил. Здоров как бык.
И в воцарившемся молчании продолжал.
— Год был, кто помнит, дождливый. Залило по самое “не могу”. Дня без дождя не проходило — диковинка для наших мест, но факт. Ох, и намучились тогда, по этой грязи. Главное: прольёт дождь, промочит всё на свете, а потом солнце как вжарит — жуть. Парит, дышать нечем. А потом опять как прольёт… И так всё лето.
Но дело не в этом. Едем мы, стало быть, на ЗиЛ-157, в будке. И по такой погоде возле распахнутых дверей сидим, покуриваем. А машину по колее мотает — туда-сюда, туда-сюда… Весело.
И вот возле деревни одной — называть не буду, вы её всё равно не знаете, — дорога так в обход идёт, и на плотину. Пруд у них там. Да здоровый — не пруд, а целое водохранилище. Но плотина земляная. И, конечно, тоже мокрая вся, аж блестит. А наш Вася лихо так на неё заскакивает, по газам — и тут его ка-ак мотанёт — и с плотины в воду.
До сих пор не пойму, как мы-то с Сашкой Журавкиным, напарником моим, снаружи очутились. Вот хоть убей: как вырезало из памяти это мгновение. У Сашки потом сколько спрашивал — тоже не помнит ни фига. Вот, как говорят, инопланетяне, кого из наших к себе берут, так потом у них из памяти это место вырезают, так что наши потом не помнят, что там было и как…
— И было ли вообще, — вставил кто-то.
— Ага, — кивнул Гера, продолжая про себя настолько дивиться непостижимому феномену, что даже не обратил внимание на иронию, заложенную в этой реплике.
— Да… — продолжил он. — Всё произошло в какие-то доли секунды. Мы тут, на плотине, а 157-й — буль-буль-буль — смотрим, — погружается. И скрылся весь уже, а всё подбулькивает. Чувствуется: глубина немалая.
— Ещё бы: под плотиной — самое глубокое место, — поддакнули из темноты.
— Да. Пока в себя пришли, сколько-то там времени прошло. Но немного: минуты, может, три. Вспомнили при Василия. Что же он не всплывает, стервец? Подождали ещё чуть-чуть. Ни фига! Всё. Или ушибся, или что. Мигом одежду срываем — и под воду. Куда там! Не знаю, какая глубина. Метров десять, небось, не меньше. Даже верха будки достать не можем. А вода… Муть сплошная, глаза бесполезно открывать…
— Во, ты говоришь, амфибию у вас через трое суток достали? — обратился он ко мне. — А 157-й наш до сих пор там. Пятый уж год под водой.
— Что ж никак не достали?
— Глубоко там. Яма, как мужики-колхозники потом сказали. Бывший глиняный карьер. А потом: электроника всё равно в воде из строя вышла, материалы мы не копили, сразу передавали, а всё остальное, начальство посчитало, на хрен не нужно. Так и похоронили.
— Ну, так вот. Поныряли-поныряли мы ещё. Хоть солнце и прижаривает, а дрожать начали — вот до чего донырялись. Присели на корточки, трясёт нас. Сашка часы из штанов вынул.
— Ого! — говорит. — Полчаса доходит, как сковырнулись. Я, когда раздевались, на часы машинально взглянул. Без десяти было, а сейчас — почти двадцать минут.
И грустно так:
— Ну, всё. Остался наш Василий… Царствие ему небесное.
— Хоть тело надо бы достать, — говорю уныло.
— Да не достанем мы его, — отвечает Сашка. — Ты же видишь.
Натянули мы штаны, закурили тут же, на корточках. Тяжело это: не война, ничего тебе такого, а человек — только что с тобой разговаривал, обижался, что прямо с поля с грязными ногами в будку залазишь (“Я линолеум новый только что постелил, а вы тут!.. мать-перемать…”) и вдруг — раз! — и нет его…
И тут, среди этих мыслей, — раз! — и всплывает эта образина, вся из себя мокрая и небритая. Даже обидно, чёрт побери: мы тут о тебе столько уже хорошего успели надумать, с такой теплотой о тебе вспоминали — и всё коту под хвост.
Ну, это-то, конечно, только в первый момент. Потом-то мы взаправду обрадовались. Палку ему протянули, помогли на плотину взобраться. Пощупали для порядка. Васька как Васька. Даже, кажется, реальнее, чем до этого был. Потому что мокрый. Всё-таки нет худа без добра: из пруда вылез, а не из какого-нибудь там сухого места. Так что не понять, где снаружи мокрый, а где изнутри… Кто это там хихикает? Ничего смешного: хоть кому доведись.
А получилось так.
— Надо же было, дураку, полениться стёкла опустить, — рассказывал Васька. — Как были с ночи подняты, так и остались. И вот, когда до дна-то опустился, кабинка быстренько водой через низ наполнилась. Я дверцу… Не поверите — не могу открыть. Стекло — не опускается никак. Ну, всё разладилось! Да я ещё в панике. Пытаюсь ногой стекло высадить — никак. Давление, что ли, его держит! Так я совсем уже с жизнью попрощался. но тут вверх поднялся — а там, под крышей, воздух. Защемило его, и не пускает он воду-то, родимый. Вот я поднимусь, подышу-подышу, отдохну — и снова за стекло принимаюсь. Не знаю уж, сколько раз пробовал, но в конце концов удалось выдавить.
— Во такая история, — заключил Гера. — У 157-го, по счастью, крыша такая, округлая, наподобие купола. Здорово это кто-то придумал. Вот там воздух и собрался. Немножко, но на спастись хватило нашему Василию.
Думая, что рассказ окончен, все занялись картошкой. Каждый ел молча, по-своему переживая ситуацию и, как это бывает, где-то примеривая её на себя.
— Во так, — неожиданно снова раздался голос Геры. — Но приключения с водой в тот день на этом не кончились.
Мы оторвались от картошки, рассчитывая вновь услышать леденящий душу рассказ, в котором, возможно, будут крутиться водовороты, бурчать прорвавшаяся сквозь плотину вода или даже грохотать цунами.
— Решили мы в той деревне и заночевать. Нашли избу, в сельпо запаслись продуктами и сели отмечать наше чудесное спасение. И хорошо тогда набрались! А кто осудит: не каждый день люди от смерти спасаются. Ещё, кстати, неизвестно, что было бы со мной и Сашкой, на распахни мы дверцы настежь!
Вот, по всем этим причинам набрались мы до чёртиков и повалились спать, где попало. Но сон был беспокойный. С какого-то момента начал нас всех мучить жестокий сушняк. А надо сказать, что мы, предвидя это дело, поставили на стол чайник с водой. И всю ночь периодически вскакивали и к чайнику этому прикладывались. Но вёл он себя как-то странно: удавалось сделать лишь один глоток, а потом вода совершенно не шла. Не хотела идти, словно клапан какой закрывался! Ну, а мы-то были в таком состоянии, что ломать голову над техническими вопросами, как вы понимаете, были совершенно не расположены. И вот каждый из нас поднимался, выпивал один глоток воды и заваливался снова. Один глоток, естественно, решал проблему ненадолго, и поэтому вскоре каждый снова вскакивал и повторял всю процедуру. И так всю ночь.
И только утром, когда рассвело, кому-то наконец пришло в голову приподнять крышку и посмотреть, что же там, едри её мать, такое, что напиться-то как следует не даёт.
— И что же там было? — заинтригованно спросили мы.
— Мышь. Как-то забралась под крышку, зараза, да и утопла там. И так утопла, что хвост прямо в носике чайника оказался. Потому и действовал этот “клапан” безотказно.
— Да-а… Повезло ей в тот день меньше, чем нашему Василию.
Гера закончил рассказ, а мы ещё долго сидели у потухающего костра, крутя в руках остывающие картофелины.
Пересмешник
(литературные пародии)
Верности добьюсь!
Я встану в шесть,
спеку тебе шарлотку,
и с чашкой кофе
принесу в постель…
Sashka
И каждый день я буду — верь не верь! —
носить тебе в постель свою шарлотку.
И ты не влезешь ни в какую шмотку
и не сбежишь через вот эту дверь.
Искания
Ни платьев, ни сложных покроев –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из лёгких дыханье достала
Елена Сидорова,
Море
Весь день я сегодня искала,
зигзагом по дому ходила.
Из лёгких дыханье достала,
из печени – то, что там было.
Насилу себя успокоив,
пошарила там, где не видно
ни платьев, ни сложных покроев…
И там ничего.
Как обидно!
Копалась в своей черепушке
(Уж там-то найдётся железно!)
От низа дошла до макушки –
И снова назад…
— Бесполезно.
Весь день –
и полночи! –
искала.
Мозги напрягала и зренье.
— Чего же?
— Эх, кабы я знала,
то сразу б нашла, без сомненья.
На минутку
Забежать на минутку,
А остаться на час.
Ольга Лебедева
На обед ели утку.
Вдруг раздался звонок:
забежал на минутку
институтский дружок.
Угловато, несмело…
Усадили за стол.
За окошком стемнело –
он ещё не ушёл.
Потеснили старушку
и прогнали щенка.
Поперёк раскладушку
затолкали пока.
Рассудили мы мудро:
мол, сойдёт до утра.
Вот пришло это утро,
а ему не пора.
Раскладушкой мне ноги
надоело сшибать.
Раскладушку – с дороги,
а его – на кровать.
Вам скажу я не в шутку:
вот такой он простой.
Забежал на минутку…
Год тому уж шестой.
Вечерние пляски
Загадочно пьянею без вина
Игрою полусвета-полутени.
Танец
Мне выпивка и на фиг не нужна.
И в рот я не беру подобной хрени!
Теперя я пьянею без вина
игрою полусвета-полутени.
До темноты за ужином сижу.
Тарелку наверну перловой каши –
и за окошко всё гляжу, гляжу.
Гляжу, гляжу, гляжу, как тени пляшут.
Всё тихо. Лишь соседова жена
моей шепнёт откуда-то оттуда:
«Чего?.. Опять?..
И даже без вина?..
Лечи, Клав, мужика.
Совсем ведь худо!..»
Урок воображения
В каждой икринке, такой необъятной,
Скрыто солёное солнце заката.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В каждом блине, ноздреватом и плоском,
Скрыта луна…
Светлана Алексеева,
Блины с икрой
В каждой икринке – огромное солнце.
Можешь сравнить: на блине и в оконце
тот же оранжевый солнечный лучик.
Что значит «нет»! Присмотрись-ка получше.
Вот. А теперь посмотри: на блине –
дыры и кратеры, как на Луне.
И насладись игрой тени и света.
Не увидал? Очень жаль.
А на этом?
Нет воображения. Экая жалость!
Что?
Извини,
но блинов не осталось
Скамейка
“Международный День защитника отечества”. Здорово?
— Переодетые в штатское полицейские сумели купить бутылку водки далеко за полночь.
— А если бы не переоделись, то запросто бы взяли её бесплатно.
Не выдрючивались бы лучше, а поберегли народные деньги!
— Поддельный Adidas направили на экспертизу в фирму Adidas. Там его снабдили подлинной этикеткой и возвратили на рынок для реализации.
— В Воронеже, как передали по ТВ, проложили коллектор из гнилых труб.
— А в Брянске, как тоже передали по ТВ, в коллектор провалились люди.
— Как интересно: проложили в Воронеже, а провалились в Брянске.
— Интересно: а закон о педофилах, прежде чем представлять в Думу, согласовывали с педофилами?
— Со следствием подсудимый не сотрудничал, т.к. судебно-психологической экспертизой был признан вменяемым.
Сегодня оскорбили тётю Лиду:
Ей нанесли удар по целлюлиту.
— Сказали: «Средство “LEMISIP” пользуется доверием в Великобритании».
— Да в Великобритании-то и Березовский пользовался доверием…
Некоторое время назад в Москве был разогнан несанкционированный гей-парад. В связи с этим правительство США высказало серьёзную озабоченность произволом, царящим в России, поскольку в этот неудавшийся гей-парад затесался один гражданин США.
За несколько дней до этого в Тбилиси был разогнан санкционированный митинг оппозиции за то, что его участники просрочили время. Но на этот раз США никакой озабоченности не высказали.
Означает ли это, что все грузинские политики не стоят одного американского педераста?
— С производства уходят на пенсию — на садовый участок, в скверик; наконец, в дом престарелых.
— А со сцены — преимущественно на телеэкран.
Не каждый, кто попал под лошадь, — О. Бендер…
И не каждая, кто попала под поезд, — Анна Каренина…
И не каждый, кто попал в Союз писателей…
Но кто попал, тот уж попа-ал!
Ну, разве б оценили, таких хороших, нас,
когда бы в этом мире да не было говна-с?
Не зарывай свой талант в землю! Прячь его под “cut”.
Настоящего чувства юмора и на себя хватает.
Деньги как дети: растут быстро, когда они чужие.
— Говорят: краткость — сестра таланта…
— По-моему, у каждого таланта свои родственники.
Восемнадцатого декабря ДВЕ ТЫСЯЧИ ДЕСЯТОГО года. Куда уж проще сказать! Нет же, упорно говорят: ДВУХ ТЫСЯЧ ДЕСЯТОГО! И что обидно: ведь целую тысячу лет будут так говорить!
Хотя нет. Через тысячу лет скажут: ТРЁХ ТЫСЯЧ десятого.
Тесть любит честь, зять любит взять.
А власть любит скрасть.
Чиновников грамотности обучать —
Накладно, однако, и сложно.
— А если неграмотных просто не брать?..
— Бог с Вами! Никак невозможно.
Для здоровья очень важно соблюдать во всём меру. Например: пожил немного — и хватит.
Нижегородские воришки из всех бронзовых фигур выбрали козу. Спрашивается: посредством такого выбора как они сами себя назвали? То-то и оно.
Думай, что делаешь!
Магам запретили давать рекламу. А киллерам — нет. Видимо, маги опаснее.
— Как только в медицине совершенствуются методы диагностики, так сразу увеличивается количество больных.
— Почему бы не запретить им совершенствовать эти самые методы?
Идеального закона быть не может, ибо не дано человеку перехитрить человеческую хитрость.
Рубрику вёл О. Скрынник
