Предисловие

Наша киноповесть об истинной дружбе народов, которая была в стране Советов. И, которая, только крепла несмотря на тяжелое военное время.

Казахский горнорудный поселок Ачисай, куда нас, немцев с Поволжья депортировали, стал моим вторым домом – я назвал своим Вавилоном.

Горнорудная шахта не только обеспечивала углем полстраны, но и работой для многих местных жителей поселка – казахов и русских, переселенных турок и даже пленных японцев. Жизнь в горнорудном поселке нельзя было назвать легкой. Труды горняков были самыми тяжелыми и опасными, но они продолжали добывать уголь.

Во время войны и после, Ачисай стал трудовым лагерем и для японских солдат, которые были захвачены во время боевых действий. В горнорудном поселке каждый день начинался со звона рельсовой шпалы, словно раздавался гулкий колокол. Японцы добывали уголь, как и русские и казахские шахтеры, работали, несмотря на тяжелые и опасные условия. Недалеко от горнорудного поселка, где время казалось остановившимся, стояла шахта – сердце этого маленького угольного мира. Слышны были лишь звуки раздвигающихся дверей, скрежет тележек и свист паровоза, что тянулся вдоль железнодорожных путей. Вместе с японцами в Ачисае также работали на шахте, добывая уголь, и немецкие переселенцы с Поволжья.

Высокие горы оставались немыми свидетелями жизни в горнорудном поселке. Они не только защищали этот уголок земли от зимних ветров, но и создали в поселке уникальный, своеобразный микроклимат. Каждый рассвет охватывал горнорудный поселок, проникая через горные вершины и покачиваясь на снежных грядах гор. Это была картина истинной красоты, которая мне всегда будет припоминаться в мечтах и воспоминаниях.

 

Мой Вавилон.

Кинохроника.

Товарняк медленно подъезжал на станцию, потом резко остановился, загремели цепи, заскрипели буфера, послышался передающийся стук сцепок вагонов.                                                                                                                                                       В деревянном, не отапливаемом вагоне ехали немецкие семьи. Было тесно, неуютно и тревожно. Люди смотрели в крохотные зарешеченные окошки наверх, на серое дождливое небо…

Мужчины собрались у входа и курили махорку. Никто ничего толком не знал, куда их привезли.

Хныкали дети, а женщины,  старались  успокоить их, упрашивая малышей не плакать. Хотя сами тревожились не меньше их.

Мужчины, собравшиеся у входа, неуверенно обсуждали обстановку. С каждой минутой беспорядочные мысли одолевали их все больше и больше. Что их ждет дальше? Куда их привезли?

Среди этих напряженных лиц был подросток по имени Герольд, чьи глаза искренне выражали смесь из любопытства и интереса. Мужчины, подсадили его на своих сильных руках, чтобы он мог взглянуть в окна и разглядеть, куда их привезли.

– Станция Ачисай, – прочел Герольд, прочитал на вывеске одноэтажного здания.

– Каз. ССР.

Осенний дождь и холод проникали сквозь стены вагона, сея дополнительную тревогу в сердцах людей. Они прижимались друг к другу, согревая теплом, друг друга.

Все вокруг казалось непонятным и необъяснимым. Пятилетний Иоганн непрерывно спрашивал свою маму, почему они здесь и когда все это закончится, а ее лицо отражало только беспомощность и смятение.

Подросток Герольд старался разглядеть что-то знакомое за этими окошками. Он надеялся, что мир за решетками окажется более благоприятным, чем прошлый. Но увиденное его разочаровало, и он повернулся,…

Вдруг послышались охриплые голоса команд.

Взгляды мужчин и женщин приковывались к крохотным зарешеченным оконцам, пытаясь уловить частичку реальности за их преградой. Мужчины, стремясь хоть как-то поддержать друг друга, собрались у входа в вагон и продолжали дымить своими махорками. С каждым вздохом висящий в воздухе табачный дым создавал атмосферу расслабленности и временного убежища, хотя ситуация все еще оставалась загадкой. Так продолжалось несколько мгновений, которые казались бесконечностью. Все слова и действия людей были наполнены ожиданием и тревогой. Независимо от возраста и пола, они оставались заложниками неизвестности, испытывая смесь чувств – от страха и надежды до апатии и равнодушия. Немецкие семьи ехали куда-то, не зная, что их там ждет. Очередная остановка и стук сцепок вагонов напоминали им о временной остановке в их жизни, где будущее оставалось лишь неразгаданной загадкой.

– Двери настежь. Вылезай!

– Выходим из вагонов!

Открылись двери вагона, подошли солдаты, и офицер хрипло проговорил:

– Все, приехали!

С вещами на выход. (на нем. языке).

Вскоре полсотни немцев со своими пожитками столпились перед вагонами и с недоумением оглядывались по сторонам. Они стояли в траве, мокрой от утренней росы, и смотрели на местных жителей. Те окружили их со всех сторон, среди них были привокзальные торговцы, женщины, босоногие мальчишки, все с любопытством рассматривали новых приезжих.

На вопрос: – Где мы?

– Казахстан.

Местные жители с интересом наблюдали за приехавшими немцами. Некоторые из них были сердобольными, особенно женщины и старались помочь новым приезжим в этом незнакомом месте, а другие смотрели с опаской и недоверием. Они понимали, что наступает новый этап в их жизнях, и их судьбы навсегда переплетутся с этими немецкими поселенцами.

Густой аромат луговых цветов смешивался с запахом поселка и влаги после дождя. Этим запахом пронизывалось все вокруг – воздух и вещи, выгруженные из вагонов, и сама земля, на которой они стояли.

Среди множества прибывших, на новое место поселения юному Герольду, шел всего лишь шестнадцатый год. Был сентябрь 1944 года, и немцы-переселенцы оказались в далеком Казахстане, хотя никому из них не было известно, куда их привезли и что их ожидает.

Герольд стоял неподвижно, с любопытством оглядывался вокруг. Окружающая обстановка погружала его в полное недоумение. С одной стороны были видны лишь бескрайние просторы и пустынные равнины, где ветер гонял пыль иссушенной земли, поглощая любой звук, и создавал причудливые образы песчаных бурь. А, с другой, высились заснеженные горы. Герольд пытался представить себе, что впереди  ждет в этом новом месте, но все его предположения казались ему смутными и неопределенными.

Он не мог себе понять, почему его семье пришлось оставить родное Поволжье и отправиться в далекий Казахстан. Видимо, это была необходимость, вызванная тяжелыми временами и опасностями, которые несла с собой война.

 

Почта.

Дверь на станции отворилась и оттуда вышла молодая, красивая казашка, с огромной сумкой на плече. Она остановилась и тоже с интересом посмотрела на вновь прибывших депортированных немцев. Ее взгляд остановился на Герольде, высоком, не по годам юноше, с глубокими глазами, в которых казалось, что укрыто множество загадок. От его взгляда она засмущалась и отвернулась.

В это время в открытое окно выглянула пожилая женщина и окликнула:

“Айгерим, ты телеграммы забыла!”

Герольд взглянул на Айгерим, и его взгляд пронзил ее, вызвав легкое замешательство. Она отвернулась, но почувствовала пылкий интерес, искорки неизвестных эмоций вспыхнули в ее сердце.

Подойдя к своему коню, приторочила сумку к седлу коня и не спеша поехала в поселок. Герольд все это время наблюдал за ней. Айгерим обернулась, с улыбкой стеганула свою лошадь и помчалась в поселок. А Герольд так и стоял, словно заколдованный смотря, девушки вслед.

Тихий ветерок ласкал щеки Айгерим, а предутренний рассвет разгорался на небе, словно светильник, подсвечивая путь.

А, Герольд так и стоял, словно заколдованный, наблюдая, как девушка и ее верный конь исчезают в предрассветном тумане.

На песчаный перрон въехало несколько телег. Была команда, разгружать все из вагонов и загружать на телеги. Немцы суетились, пытаясь ничего не забыть, выгружая вещи из вагонов. Однако, в их глазах сквозила тревога и неуверенность.

На одной из телег сидел невзрачный старик-аксакал и курил козью ножку:

– Садитесь, люди добрые.

В его голосе звучала теплая убедительность, которая сразу располагала к себе.

Герольд и его мама загрузили свои вещи аксакалу и уселись на его телегу.

— Но пошла, непутевая, — добавил аксакал, оглядывая свое скромное имущество с недовольством. — Да, вещей то у вас кот наплакал.

По дороге старик начал напевать какую-то мелодию. Она была простая и меланхоличная, как первая дождевая капля, что спадает с крыши. Герольд, сидя рядом с мамой, ощущал себя маленьким мальчиком среди массы вещей, стариковских историй и воспоминаний.

— Откуда будете? — поинтересовался аксакал

— С Поволжья, — ответила мама, чуть приподняв голову.

— Красиво у вас там, на Волге. — Аксакал задумался. — Для казахов Волга — это Итиль. Мы тоже жили на Волге, когда-то давно.

— Красиво! — произнесла мама, находясь на волне ностальгии.

— Вам у нас, тоже понравится, — продолжал старик, как будто знал, о чем мечтают в своих снах его новые попутчики. — У нас горы, у нас степи. И воздух…! Пробуждает в душе то, что давно забыто.

Немецкие семьи рассадили по телегам.

Медленно, но верно колонна начала двигаться, семьи молча сидели в своих телегах, созерцая проходящие мимо их виды и пейзажи. Тишина была прервана лишь звуками конского топота и скрипом колес.

Часы тяжело вращались на станции, каждая минута из которых оставляла прошлую жизнь позади. Мягкий шелест листвы сопровождал продолжающийся путь.

Поднявшись по отлогому холму, на горизонте, среди голой равнины замаячили капониры угольных шахт. Телеги, с приехавшими немцами проезжали через горнорудный поселок, Герольд с интересом оглядывался по сторонам.  Вдали он увидел небольшую колонну человек двадцать, которые не спеша  шли неровным строем на шахты.

Герольд с любопытством смотрел на поселок, в котором рядом с каменными домами стояли и необычные круглые жилища.

– А это, что за домики? – спросил он аксакала.

– Это казахские юрты. В них казахи живут летом, на пастбище.

Внезапно его взор остановился на маленькой колонне. Легкий ветерок донес до него фразы на необычном языке.  Холодок прошел по его телу, когда он понял, кто эти люди в странной одежде и с железными обозначениями.

Военнопленные… Японские военнопленные.

Они шли неровным строем, медленно, походкой, лишенной прежней гордости и уверенности. Лица у них были уставшие, после ночной смены…

Герольд слушал, впитывая слова, как солнечные лучи. В голове возникали образы: волнующие, пересекающиеся звуки, яркие плоды, которые когда-то росли под быстрыми солнцепеками.

Герольд вспомнил, как Белая, только что пробудившаяся от зимнего сна, плавно текла рядом, делая их пребывание не таким уж бездушным. Правда, далеко, но в памяти все еще звучали мелодии вечернего Поволжья.

— Красиво! — произнесла мама, находясь на волне ностальгии.

— Вам у нас понравится, — продолжал старик, как будто знал, о чем мечтают в своих снах его новые попутчики. — У нас горы, у нас степи.

– А, зимой как у вас?

– Зимы у нас теплые, если в степи пурга, буран. То, у нас только снегопад. Наши горы не пускают холод к нам.

— А как же с весной?

— Весна? — аксакал усмехнулся. — Для нас весна — это время жизни! После долгой зимы. Лошадей, баранов ведем пасти, начинаем сажать на полях. А как же! Мы поставим юрты, будем праздновать, пока ночь не опустится. У казахов это Наурыз называется.

Герольд закрыл глаза и представил себе панораму настоящего праздника: смех, звуки домбры, чаша кумыса, которую щедро разливают из рук.

Местные жители с интересом наблюдали за проезжающими немцами. Некоторые из них были сердобольными, особенно женщины и старались помочь новым приезжим в этом незнакомом месте, а другие смотрели с опаской и недоверием. Они понимали, что их судьбы навсегда переплетутся с этими немецкими поселенцами.

По дороге аксакал успевал здороваться с местными жителями.

– Вот приехали к нам, аж с Поволжья.

– А тетушка Бибигуль, салам алейкум! Как поживает твой несравненный?

– Как обычно, говорит, что на диете, а сам на пирожках сидит!

– Разве пирожками можно казаха накормишь?

– Говорю же тебе, он на диете.

Проезжая по поселку Алдар ака, рассказывал:

– Поселок наш небольшой, но зато дружный. А, сколько разных людей у нас живут. Русские есть, киргизы есть, турки есть, даже японцы есть. Правда, пленные. Вон их казармы стоят.

– А, что они делают в поселке?

– Как, что. Работают на шахте. Уголь добывают. Теперь вот вы приехали.

– Теперь, вот мы приехали – повторила мать Герольда.

– Вот-вот, прям Бабилон какой-то получается. Может, слышали про такой город?

– Может Вавилон?

– А, для казахов бары бир, что Бабилон, что Вавилон.

И действительно, поселок горный оказался небольшим, но очень дружным. И, даже пленных японцев, прибывших сюда для работы на угольной шахте, казахи приняли как своих. Их казармы были расположены на окраине поселка и сразу привлекали внимание своим необычным видом…

– Эй, Бейшен! Когда отдашь свой шахматный долг. Или думаешь отыграться. У тебя баранов не хватит отыграться, –  обращается Алдар ака к седому старику, сидящего на лавочке возле своего дома.

– Да, подожди ты со своими баранами. Дай с людьми поздороваюсь.

– А вы, мил человек, откуда пожаловали? – интересуется у Герольда пожилой казах.

– Из Поволжья, – отвечает он.

– О, с самой Волги! – восклицает старик. – А я из Жамбыла. Будем знакомы! – и он протягивает мне руку для приветствия.

Старик стал рассказывать, что в поселок он приехал много лет назад, когда поселок только начинал строиться. Работал на шахте, как и большинство жителей. А теперь вот на пенсии.

К подводе подъезжает на грохочущем мотоцикле участковый милиционер, не заглушая мотора здоровается:

– Гутен так

– Гутен так

– Я участковый, зовут меня Куат Тлеубаев. Если, будет нужно, обращайтесь.

Герольд и мама его кивнула головой.

– А, Алдар ака еще не женихался к вам? – обращается он  к маме Герольда.

Мама Герольда со смехом: – Пока нет.

– А то, он у нас, у всех бабушек ходит в женихах.

Аксакал притворно засмущался: – Что я могу поделать, если любовь во мне еще играет. Говорят же, любви все возрасты покорны…

– Ну, ладно. Вы обустраивайтесь, а поехал дальше.

– А вот и наш дом, – говорит Алдар ака, показывая на небольшой домик с резными ставнями. – Заходите в гости, гости дорогие. Сначала накормлю вас, а потом поедем  к вам, разгружаться.

– С дороги то, изголодались, наверное.

В доме старика Герольда и его маму встречает старушка. На столе уже накрыто угощение.

– Проходите, проходите, гости дорогие, – говорит хозяйка. – Будем чай пить, бешбармак есть.

Бешбармак оказывается очень вкусным, а чай – ароматным и крепким. Бешбармак по-казахски это, когда много теста и много дымящегося мяса, да сверху еще посыпанный лучком. Вкус необыкновенный для тех, кто пробует это блюдо в первый раз.

– Парень, не торопись, ешь понемножку. Мясо тебя согреет изнутри, – предупреждает Герольда старик.

– Рассказывайте, чем собираетесь заниматься? – спрашивает его старик.

– Мама моя на пенсии, а я буду учиться. Десятый класс.

Старик внимательно слушает, иногда задает вопросы.

На улице зажигаются фонари, и поселок погружается в полумрак.

– Уже поздно, сегодня переночуете у нас. А, завтра, не спеша заселимся в ваши бараки.

А, Герольд уже чувствует, как тепло разливается по его телу и глаза невольно закрываются сами по себе.

Так, они провели первую ночь на новой для нас земле, казахской.

 

Бараки.

Наконец, после долгой и трясучей дороги, депортированных немцев доставили на окраину маленького поселка. Серое утро окутывало окрестности, когда небольшие деревянные створки ворот, будто зевая, медленно открылись.  Телеги медленно въехал внутрь, остановившись рядом с двумя скромными бараками, которые …

Неторопливо немцы начали разгружать свои вещи, грустно взирая на место нового временного пристанища. В их глазах отражалась усталость от бесконечной дороги и переживаний.

Бараки, а это были старые кошары, но все же предлагали тепло и убежище.

В небе начали появляться слабые лучики солнца, предвещая новый день. Депортированные немцы, наконец, смогли осмотреться вокруг, увидев, что этот поселок стал новым пристанищем в их жизни.

 

Председатель сельсовета.

Спускаясь по ступенькам барака, к ним вышел пожилой мужчина в сером плаще и с портфелем в руках. Рядом с ним стоял хлипкий, скуластый милиционер.

Спускаясь по ступенькам барака, к ним вышли двое мужчин. Первым из них был пожилой мужчина в сером плаще, выглядевший достаточно странно среди обычных жителей. Он держал в руках портфель. Рядом с ним стоял хлипкий милиционер, казавшийся нерешительным и трусливым. Хотя он был одет в форму, его вид ничуть не добавлял ему авторитета и уверенности.

Мужчина в сером плаще, не обращая внимания на милиционера, подошел к группе людей, собравшихся у подъезда барака. Его поведение казалось загадочным и непредсказуемым, и все они с любопытством следили за каждым его движением. Некоторые более смелые даже подошли поближе, надеясь услышать его разговор с кем-то из присутствующих.

Мужчина в сером плаще начал разговаривать с группой людей, что вызвало удивление и недоумение.

Пожилой мужчина.

– Граждане немцы! Меня зовут Марат. Я председатель сельсовета.

Сейчас мы составим списки каждой семьи и расселим вас по баракам.

Просьба подойти представителей старших в семье.

Мужчина и милиционер подошли к  столу, он достал толстый журнал из портфеля и начал записывать.                                                                                                                                        Так началась новая пока еще неизвестная жизнь немецких семей в этом поселке под названием «Ачисай».

Милиционер, стоявший неподалеку, осторожно наблюдал за всем происходящим, будучи в некоторой степени в замешательстве.

Вскоре перепись прибывших была заполнена и он тихо ушел, так же загадочно, как и появился. Оставив после себя волнение и сомнения у немцев,  оставшихся стоять около барака.

Вечером, когда все устроились и легли спать, Герольд сидел на крыльце барака и все вспоминал ту девушку на коне. Это казашка, ее обаяние, словно волшебство, окутало его.

 

Ачисай. Утро.

Из прохлады утреннего тумана доносился удар о подвешенную рельсу: – бум! бум! бум! Японцы, уставшие после ночной смены в шахте, выходили из бараков, потирая зябкие носы и топая на месте, они стояли перед строгими караульными, ждали, пока лейтенант всех пересчитает и запишет. Закончив свою рутинную процедуру, караульные начали громко кричать, располагая пленных и направляя их на работу в шахту.

“Япона мать!” – рявкнул один из них, … палец в сторону одного из вставших в ряд японцев. “Давай! Пошел! Шевели ногами!”

Неохотно глядя в землю, пленный японец покорно двинулся вперед, знаю, что у него не остается выбора.

 

Шахта.

Мрачные проходы и подземные гудящие механизмы лишь подчеркивали угнетающую атмосферу. Группа пленных японцев следовала за караульным по тесным коридорам, слушая зловещее эхо своих собственных шагов.

И так, каждый день, японцы шли через мрачные туннели, пытаясь забыться в монотонной работе. Японские пленные были лишены возможности видеть свет, чувствовать свежий воздух, Их судьба была решена, как рельса, по которой заставляли их идти каждый день.

В небольшом поселке, окруженном хвойными лесами и снежными вершинами гор, разместилась лесопилка, которая с давних времен служила важным источником … для местных жителей. Стройные стволы лесных громадин, прибывшие на лесопилку, превращались в материал для строительства, … Близко к лесопилке находился угольный склад, дарующий жителям тепло и комфорт, особенно в холодные зимние месяцы. Ведь на земле, где раскинулся поселок, зима приходила рано и снежно, закутывая дома в серебристый плед снега и мороза. Благодаря угольному складу жители могли спокойно противостоять холоду, их дома наполнялись теплом и уютом.

Также магазин, почта на вокзале и школа. Магазин предлагал все необходимое для повседневной жизни. Почта на вокзале, со своими железнодорожными сообщениями и доставкой писем, играла важную роль в поддержании связи между поселком и остальным миром. Она была и местом, где жители получали долгожданные новости от своих родственников и близких.

Школа, раскинувшая свои крылья в самом центре поселка, была … для местных детей.

 

Ж-Д станция.  Тетя Циля.

Послевоенные годы… Кто что, а первым делом вспоминаются тележки с газированной водой: примитивные тачки на колесах, с небольшим навесом… они спасали в летнее время от жары и жажды…  И, неизменно, сидела за тележкой дородная баба Циля.

Там еще была забавная система мытья стаканов: легкий поворот рычага, перевернутый стакан полощется под сильной струей воды … Затем в него из стеклянного цилиндра цедят немного сиропу, того, что ты выбираешь, и сразу вслед – просто чистая вода под газом… И это так весело шипело, вскипало к краям…

Циля сидела за своим лотком под грязно-полотняным тентом, глядела на мир из-за цветных цилиндров с сиропом и комментировала происходящую вокруг нее жизнь. Циля была одесситкой, эвакуированной в Казахстан во время войны. Здесь и осела, за этим вот лотком с мокрыми медяками.

– Дама, шо вы мимики делаете, у вас же весь газ выйдет! Кому не сладко? Вам? А вы за копейку сладко захотели? Шо вы уставились, гражданин, я похожа на вашу покойную мамочку? Шагайте себе по жизни дальше. Какую копейку? Кто не додал? Я?! Боже ж мой, он без тоей копейки умрет, а! Да я всю выручку дам сейчас в твою морду, вместе с тою копейкой! Я тебе материально обеспечу. Я тебе сиропом умою! На, подавись тою копейкой, положь ее в банк! Но я тебе ее не дам!…

Вокруг Цили, на пятачке асфальта с подтеками и лужицами слитого сиропа, всегда бурлила жизнь и толпился народ. Подходили, звякая, горячие от жары поезда, народ вываливался из дверей и устремлялся к Циле за шипучим глотком воды.

Циля глыбой сидела за лотком – царица Савская, вдоволь хлебнувшая жизни. На исходе женского возраста родила она себе от пожилого и лысого, да и женатого, святого духа – (имени никогда не называла, говорила только: подкисший возраст и лысина), двойню – Вовку и Розку. Часто они прибегали к матери на остановку – разгоряченные, с потными лбами, наперебой что-то рассказывая. Бывало, стоят по обе руки от матери, помогают ей, мальчик наливает в стаканы газировку, девочка дает сдачу – отсчитывает и подвигает мокрые медяки тонким пальчиком.

Циля в это время, не торопясь, подробно расчесывала гребнем свои густые, с проседью, волосы. Шпильки держала во рту, сквозь зубы, подсказывая девочке сдачу. Наконец закручивала на затылке крепкий ярко-седой кулак, всаживала в него гребенку.

Айгерим много раз наблюдала за ней. Вообще она любила постоять возле лотка, поболтать с Цилей-Квашней. Та сидела в крепдешиновой блузке с закатанными по локоть рукавами, одной рукой ловко крутила на мойке стаканы, другой отсчитывала медяки. Осы гудели под тентом, облепливая цилиндры с сиропом…

– Теть Циля налейте мне с сиропом.

– Айгерим, шо слышно? – лениво спрашивала Циля, газируя стаканчик.

– Да, так особо нечего.

– Ты же на своем почтамте работаешь, самые новости должна знать. Про отца что-нибудь слышно?

– Пока никаких сведений.

– Да, вот говорят, Калтай возвращается. Новым комендантом будет.

– А, этот еще откуда?

– Из нашего поселка. Пошел на войну, аж до капитана дослужился.

– Видимо, сурьезный человек.

– Поглядим

Однажды Циля заметила, небрежно оглядев Айгерим с ног до головы:

– Да, что ты свои ножки то все время в сапогах прячешь. Девушка должна быть приятной с ног до головы. Женихи то, они капризные.

– Так, я же на коне. Да и про женихов то, думать мне рано.

– А, этот то, мальчишка заглядывается на тебя.

– Какой мальчишка?

– Как его, Герольд.

– Ну, еще, что придумаете тетя Циля?

– Ничего, я не думаю. А, мальчишка, по-моему, влюблен.

– Ой, скажите тетя Циля.

– Заморочила голову мальчишке, а самой то нравится.

Айгерим пожала плечами и пошла к своему коню. Вслед Циля ей прокричала:

– А равно, хоть замуж, хоть не замуж, а девичью красоту прятать не надо.

Уже перед рельсами стояли рядами бабы, держали товар на руках или на земле, на расстеленной газете… Ряды пересекали железнодорожное полотно и тянулись влево, туда, где кипел муравейник базара. Железнодорожная площадь с утра была запружена людьми – все толкались, пробивались, искали в месиве толпы протоки, по которым можно протиснуться вглубь, дальше, в шевелящийся, торгующий, матерящийся базарчик.

 

 

Колонка.

Посреди поселка, возле колонки с водой, в тени деревьев часто сидели женщины аула и обсуждали все новости.

Алдар ака тоже любил посидеть в женском коллективе и поболтать с ними. Вот и сейчас, он присел к женщинам.  Скрутил свою самокрутку и закурил:

– Ну, что хозяйки, какие новости?

– Ну, все задымил, теперь все табаком будут пахнуть.

– Так это благородный табак. Сам Сталин его курит. Флор, какой-то герцогский.

– Ты себя со Сталином не ровняй. У него и без тебя забот полно. Вся страна на нем, да еще эта война. Когда она закончится проклятая.

–  Скоро, скоро. Наши уже по Европе шагают.

– Да что ж ты, Алдар ака, все про войну да Сталина? – вздохнула одна из женщин. – У нас своих забот хватает.

– Да что вы, красавицы мои, я же не просто так про войну говорю, – хитро прищурился Алдар ака. – Я вот думаю, когда она закончится, сразу свадьбу сыграем. Выберу себе самую красивую и молодую жену.

– А куда тетушку Майрам, женушку свою денешь?

– По обычаям наших дедов, имею право жениться четыре раза.

– А, силенок то хватит на четырех?

Женщины засмеялись, но в их смехе чувствовалась легкая грусть.

– Ох, Алдар ака, – сказала одна из них. – Ты же старый уже, тебе за невестой на кобыле не угнаться.

– Старый? – возмутился Алдар ака. – Да я еще ого-го! Вот как закурю еще одну трубочку…

И он снова затянулся своей самокруткой.

– Ну, что, Алдар ака, закончил дымить? – спросила одна из женщин.

– Да, красавицы мои, закончил, – ответил Алдар ака. – Теперь я весь в вашем распоряжении. Рассказывайте, что у вас нового …

 

Три месяца.

Прошло три месяца. Немецкие семьи уже обустроились, и жизнь в поселке «Ачисай» пополнилась, помимо пленных японцев еще депортированными немцами.

 

Магазин.

Осенним днем, Герольд стоял в очереди за хлебом в магазинчике у вокзала. Хлеб продавали на вес, он взял этот довесок и направился мимо пленных японцев, которые разгружали мешки с зерном.                                                                                         Герольд увидел Айгерим, когда она получала почту.                                                    Словно заколдованный пошел в сторону Айгерим, которая ехала навстречу, ветер играл ее волосами. Чем ближе она подъезжала к нему, тем сильнее перехватывало дыхание. Когда они поравнялись, Айгерим посмотрела на него, пожала плечами и рассмеялась. Герольд споткнулся и упал в небольшой арык, выронив хлеб. Встав, он поднял хлеб и  начал обтряхивать с себя пыль.                                                                               В этот момент мимо проскакала Айгерим, пленные японцы тоже разглядывали девушку, которая стремительно пронеслась, вызывая восторг.

 

Сельсовет.

Длинный, пыльный коридор сельсовета. Герольд вошел и в конце коридора остановился у кабинета с открытой дверью.                                                                           В кабинете впритык обшарпанной, не беленой стены, стоял облезлый стол. За ним, неумело согнувшись над бумагами, сидит тот самый пожилой мужчина, что когда-то расселял немцев.                                                                                                                                  Его мозолистые пальцы держали карандаш и что-то сосредоточенно писали. Над столом хрипит посеревший от пыли, засиженный мухами бумажный репродуктор. Играет музыка. О чем-то плачут, надрываясь скрипки, стараясь заглушить гул оркестра, который становится все слышней.                                                           По окну ползет огромная муха. Время от времени она яростно жужжит, силясь пробиться сквозь стекло. Герольд стоит возле двери, дожидаясь вызова.

В углу, надвинув на глаза фуражку, дремлет на скамейке хлипкий, скуластый милиционер. Он открыл один глаз, посмотрел на пожилого мужчину, потом на муху на окне и снова погрузился дремать. Пожилой мужчина подолгу смотрит на бумагу, кряхтит, морщит лоб, на котором выступили капли пота, и только сейчас заметил Герольда у двери.

Пожилой мужчина.

– Эй, Нартай! Сбегай в магазин.

Там, наверное, морс привезли.

Давай, живо!

Милиционер, не поняв, взглянул на мужчину, и когда тот уткнулся опять в бумагу, встал, потянулся и вдруг молниеносно хлопнул фуражкой по мухе. Та упала на подоконник. В это время по репродуктору  раза три гулко ударил барабан, и музыка оборвалась. Милиционер взял графин и, грохоча сапогами, побежал по длинному коридору.

Пожилой мужчина.

– А ты проходи, – обратился он к Герольду.

Герольд вошел в кабинет. На столе стояли пустая бутылка, стакан, валялись шахматные фигурки.                                                                                                          Пожилой мужчина указал карандашом, чтобы он сел. Тяжело вздохнув, опять заскрипел над бумагой.                                                                                                                Мимо окна по пыльной дороге протопал к раймагу хлипкий милиционер с графином в руке. Репродуктор, докладывал о новом этапе восстановления страны. Закончив и оторвавшись от писанины, пожилой мужчина наконец-то спросил:

Пожилой мужчина.

– Как твоя фамилия?

Герольд.

– Зальберг!

Пожилой мужчина.

– А!.. Знаю, знаю…

Ссыльный?

– Ты что хотел?

Герольд.

– Коменданта Волкова.

Пожилой мужчина.

– Волков в отъезде

Синичкин вместо него.

Герольд.

– Ну, тогда я к Синичкину.

Пожилой мужчина.

– Зачем?

Герольд.

– Разрешение хочу попросить, на выезд в город. Хочу продолжить учебу.

Пожилой мужчина.

– А фамилия твоя как?

Герольд.

– Зальберг. Спецпереселенец.

Пожилой мужчина.

– Без разрешения нельзя.

Ты это уже с Синичкиным решай.

Пожилой мужчина поднял голову и стал внимательно разглядывать Герольда. Потом отбросил карандаш и, подняв, обе руки, подошел к Герольду. Вдруг он привлек, его к себе восторженно произнеся:

Пожилой мужчина.

– Слушай!

– Ты же русский язык хорошо знаешь.

А у меня в начальных классах учительница в декрет ушла.

Полгода поработай учителем русского языка. А я потом тебе от коменданта, с разрешением и с документами на выезд в город помогу.

Вот так Герольд стал учителем русского языка в начальных классах.

 

Японцы.

Осень. Для прокладки водопроводных труб японцы копали промерзшею землю глубиной до одного метра.                                                                                                  Не спеша колхозные гуси небольшой стайкой приближались к японцам. Двое военнопленных, что копали траншею, что-то сказали третьему, который находился наверху. Тот столкнул неуклюжую и жирную птицу в канаву. Двое японцев ей быстро свернули шею и, засунув в мешковину, скрылись в овраге.

На небе загорелась вечерняя заря. На землю тихо спускались осенние сумерки.

Прокукарекал петух. Пес понуро протрусил до колодца и обратно к крыльцу дома. Потом растянулся и положил свою морду на лапы и громко зевнул.

 

Тамара Михайловна.

Дверь дома открылась и оттуда вышла Айгерим с почтовой сумкой наперевес. Выйдя со двора, она направилась вдоль небольших зарослей кустарника. Надрывается кукушка, одинокий ее голос пронизывал тишину поселка.

Айгерим подошла к небольшому домику, стоявшему возле одноэтажной школы. Открыв, калитку Айгерим вошла во двор.                                                                                                                                                       На лавочке сидела хрупкая женщина Тамара Михайловна. На ее бледном, изможденном лице выделялись синие, внимательные глаза. Айгерим достала из сумки конверт и протянула его женщине. Тамара Михайловна взяла конверт и, обняв, Айгерим за талию пригласила в дом.

Скромная обстановка в доме, большую часть ее богатства составляли ящики с книгами. Тамара Михайловна помогла Айгерим снять сумку и разрешила ей включить патефон.                                                                                                                                     Сев за стол и вскрыв конверт начала читать письмо. Айгерим покрутив ручку, и поставив иголку, на пластинку устроилась рядом с патефоном. Приглушенно зазвучала нездешняя музыка.                                                                                                              Прочитав письмо, Тамара Михайловна взяла с полки одну из книг и положила на стол.

Тамара Михайловна.

– Вот Айгерим, прочти теперь вот эту книгу. Тебе надо обогащать

разговорный язык.

Она придвинула, книгу к Айгерим это был «Кавказский пленник». Айгерим взяла книгу и положила в сумку и спросила:

– Что в письме неприятности?

– Что-то случилось с супругом?

Тамара Михайловна.

-Ничего страшного, я думала мужа переведут на поселение из Шахтинска, но пока говорят нет. Я из Ленинграда сюда за ним приехала в надежде что буду рядом.  Ведь мы когда-то с ним преподавали  в Ленинградском пединституте. В свое время он был доцентом философии, а теперь вот нормировщиком в Карлаге.

– Я надеюсь, все будет хорошо. И вы обязательно будете вместе.

Тамара Михайловна погладила ее по руке.

– Спасибо дочка. Ну а у тебя есть какие-нибудь вести от отца?

– На мои запросы пока не ответили. Тоже жду надеждами.

Айгерим собралась и вышла из дома.

 

Лесопилка.

Работа на лесопилке была на открытом воздухе, где всегда бушевал холодный ветер, и уже по утрам стояли декабрьские морозы. Японцы работали на разгрузке бревен для использования на шахтах. Работа была тяжелая и мучительная, на лесопилке стоял шум:

– Тащи туда, где навесы! Да нет же япона мать.

– Сюда!

Японцы молча выполняли свою работу.

Работа на лесопилке была непростой. Она проходила на открытом воздухе, где всегда  холодный ветер. Декабрьские морозы уже с самого утра делали свое дело, заставляя рабочих пощипывать зябко. В этой работали японцы, занимаясь разгрузкой бревен, предназначенных для использования на шахтах. Необходимо было перетаскивать их на нужные места, и это было тяжело и изматывающе.

Шум на лесопилке постоянно сопровождал рабочих в их …. Бригадиры кричали указания, направляя японцев на нужные участки.

– Тащи туда, где навесы! – крикнул бригадир одному из рабочих.

Но, японец даже не пошел в ту сторону.

– Сюда! – исправил бригадир, указывая на правильное место.

Японцы молча выполняли свою работу, не произнося ни слова. Их движения были слаженными и точными, словно они говорили на языке без слов. Бревна перемещались по лесопилке, маневрируя между рабочими, словно вальяжные гиганты. Холодный ветер продолжал свирепствовать, а они, несмотря на все морозы продолжали свою работу. Лесопилка была для них местом испытаний, местом, где нужно было доказать свою силу и выдержку.

Так проходили дни на лесопилке, один за другим. Каждый рабочий час был наполнен суетой, тяжестью и шумом. И хотя работа на лесопилке была тяжелой и мучительной, каждый из японцев знал, что они делают важное дело. Их усилия помогали обеспечить бревна для использования их на шахте.

 

Авария.

Глухо стуча копытами, тяжеловоз тащил коногонку с несколькими пустыми вагонетками. Пожилой казах Нуржуман вел этого коня под узцы, помогая ему и ободряя своим голосом.                                                                                                                                     И вдруг – грохот! Шум! Крики! Японцы на лесопилке оглянулись.                                                        Это, сорвавшись с троса, сверху катилась по рельсам вагонетка полная угля. По узкому ходу, прямо на коногонку, которую внизу вел Нуржуман.

Один из японских военнопленных взял бревно и, подбежав всадил его под колесо летящей сверху вагонетки. Она опрокинулась сойдя с рельсов не доехав до коногонки Нуржумана. Но к сожалению, отскочившее бревно ударила самого японца, он упал и потерял сознание.                                                                                                              К нему прибежали японцы и местные рабочие, отнесли его в санчасть, где он и умер так и не придя в сознание.

 

Кладбище.

Нуржуман подбрасывал дрова в костер на земле. Двое японцев долбили кайлами замерзшую как камень землю. Помахав кайлами несколько раз один из пленных начал задыхаться. Нуржуман сменил его и продолжил дальше долбить землю.

Стоя у небольшого холмика Нуржуман снял шапку и долго смотрел куда-то вдаль. День шел к концу. На горизонте возник слабый свет, через какое-то время он вознесся ввысь, меняя и смешивая краски – красное, синее, желтое, фиолетовое свечения причудливо затанцевали в беззвучном небе.

Незнакомец.

Однажды на рассвете, когда первые лучи солнца еще только начинали проникать сквозь пелену утреннего тумана, мать Герольда выгнала корову на выпас и увидела у колонки незнакомого мужчину казаха, пившего воду прямо из колонки. Мать удивилась столь раннему гостю с чемоданом.

Там, под огромным дубом, в призрачной пелене рассветного тумана, стоял незнакомый мужчина. Его внешность: черные вьющиеся волосы, скромная борода, узкие глаза, скрытые глубоко под высоким лбом. Весь его облик, даже судя по скромной штатской одежде, штаны заправленные в кирзовые сапоги, и небольшой чемодан, говорили, что приехал он издалека. Мать наблюдала, как незнакомец склонился к холодному источнику воды – поселковой колонке и попросту пил воду, пресной и холодной, словно жаждущий путник.

Мать Герольда решила подойти к незнакомцу.

Он приветливо улыбнулся и вдруг заговорил на немецком языке:

– Гутен морген, гнедиге фрау!

– Гутен морген, – ответила она растерянно. – Но… я вас, простите, не знаю.

– Ах, либер гот, вир зинд дох нахбари.

Мужчина взял чемодан и направился дальше. Позже мы узнаем, что это отец Айгерим и зовут его Сакен. Война закончилась, но о нем не было ни слуха, ни духа, и вот объявился живой и целехонький. Без наград, без трофеев и без гимнастерки. Шел он издалека, из далекого германского плена.

Сакен ага смотрел на свой родной поселок, который оставил много лет назад, уходя на фронт. Он не знал, что судьба преподнесет ему такие испытания и разлуки. Его сердце сжималось от тоски и радости одновременно. Наконец, он вернулся домой.

Он шел по знакомым улицам и улыбался каждому прохожему. Люди смотрели на него с любопытством,  радуясь, что этот человек, с сединой на голове смог пережить все испытания и вернуться в свой родной поселок.

Его сердце наполнялось безграничной … и в то же время тревогой. По дороге люди подходили к нему, спрашивали о войне, о германском плене. Сакен ага рассказывал и про войну, и про плен.

 

Дом Айгерим.

Калитка оказалась открытой. Во дворе дома Айгерим собирала расстеленные корпешки и увидела мужчину в ватнике и тяжелых мужских сапогах. Она испуганно смотрела на отца, из рук на ступеньки крыльца, упала корпешка. Ее слезы застыли на глазах. Сакен сел прямо на край колодца, что делать дальше, не понимая.

– Здравствуй, дочка. Вот я и вернулся.

Айгерим  подошла к отцу и опустившись на колени обняла его. Так они сидели молча какое-то время.

– Ну что же это, так и будем сидеть у колодца. Пошли в дом, я тебя накормлю.

В доме все прибрано, полы чистые. Над кроватью фотография Сакена и его жены.  Сакен снял с голову кепку, поставил чемодан и сел на табуретку.                                                        Поели они молча. Хлеб да картошка с постным маслом.

– Мамы уже как год нету. Она в конце войны заболела воспалением легких так и не смогла оправится. А когда нам сказали что ты без вести пропал, так она совсем духом упала.

– Наверное, она тогда ко мне во сне приходила. Прощалась… Я дочка от самой Москвы воевать начал, шел, на брюхе полз,думал, вернусь домой и встретит меня с победой моя Арайлым. А я             вернулся, без орденов и медалей.

Сакен с грустью посмотрел на фотографию на стене. Сакен вспоминал свою жену, которая так долго ждала его. Он понимал, что все эти годы она жила, ждала его возвращения, но сердце ее подвело.

– Ранен был два раза, потом попал в плен к немцам. В 1945 наши освободили, и опять в лагерь. Вот только месяц назад как оправдали. Но, ничего дочка, главное война кончилась, окопов тут нет, слава богу, люди в домах живут. Теперь будем жить, не тужить.

– Я завтра вместе с тобой к коменданту пойду. Он чего-нибудь по работе тебе обязательно предложит.

А, под вечер, на закате дня, стали подходить соседи. Всем было интересно поговорить с Сакеном, который все же вернулся домой, хоть и раненый, но живой.

Уютный двор Айгерим был наполнен теплом и интересом встречи с земляком, который пережил столь захватывающие события в своей жизни.

Соседи теснились вокруг Сакена, захваченные его увлекательными рассказами о войне. Он делился трагическими событиями, но и весело повествовал о всевозможных курьезных ситуациях, которые случались на фронте.

Его истории заставляли их то смеяться до слез, то поджимать губы от гнева и сожаления.

Раз за разом Сакен старался передать своим слушателям все эмоции войны, которые сам испытал. Он описывал моменты яростных боев, запах пороха воздухе, … в глазах солдат.

Взгляды соседей не могли оторваться от его добродушного лица, которое переливалось от смеха до грусти.

Так, они сидели всю ночь в доме Сакена, с увлечением слушали его пылкие рассказы о мужестве солдат, и очевидно было, что Сакен прошел через многое и оставил часть своей души на полях сражений.

И, только под утро, Айгерим смогла выпроводить соседей. А, Сакен, скрутив самокрутку сидел на крыльце и воспоминания не покидали его. Айгерим присела рядом…

Утром, Сакен встал, оделся и тихонько вышел из дома. Попил воды из колодца, постоял немного и пошел по проселочной дороге.

 

Тамара Михайловна.

Айгерим подходила к маленькому домику Тамары Михайловны, это был скромный очаг культуры в поселке. Здесь Айгерим узнавала имена художников, писателей, композиторов. Все в этом доме было интересно и необычно. Тамара Михайловна поприветствовала Айгерим, в доме кроме нее еще находился Герольд.

Познакомься Айгерим, это Герольд.

Айгерим кивнула головой в его сторону.

Тамара Михайловна.

-А это наша, Айгерим!

Проходи не стесняйся, мы с Герольдом только пришли с сельсовета. Ходили отмечаться он как ссыльный-поселенец, а я как административно-ссыльная.

Она завела патефон, потом достала книгу с иллюстрациями картин художников эпохи возрождения.                                                                                                                              Айгерим и Герольд уединившись на диванчике, с любопытством листали, рассматривали яркие картины. Тамара Михайловна проверяя тетради за столом, готовясь к урокам изредка поднимая голову заметила, как Герольд смотрит на Айгерим. Вскоре, Айгерим и Герольд попрощавшись вышли из дома.

Солнце уже склонилось за зенит, медленно плыло по синеве неба и, щедро истекая лучами, взирало на молодых. Их глаза сияли, от улыбок и какой-то душевной расположенности друг к другу. Мимо проходили люди, что-то говорили, оглядывались им вслед и двигались дальше. Но юная пара не обращали на это внимание, их захлестнул, увлек свой разговор, окунувших их в хаотический круговорот. Это было их первое гулянье охваченное радостным упоением.

 

Дом Сакена.

Сакен с утра копошился во дворе. Подправил скособочившуюся изгородь. Наколол дров, собрал в кучу многолетний мусор.                                                                   Герольд вместе с матерью проходили мимо и наблюдали за Сакеном. Мать восхитилась:

Мать.

-Надо же…

Он работает как немец!

-Научился, видно, там…

Герольд посмотрел на мать, и спросил:

Герольд.

-Где это там?

Мать.

– Он в плену, оказывается, был.

Герольд.

– Так отпустили же! Получается…

Мать.

– Отпустить-то отпустили, да кто знает. Не важно. Пойдем быстрей.

Навстречу шел аульный, кривоногий старичок, накинув на плечи такой же ветхий, как он сам, чапан и держа в руке медный кумган с водой, бредет не спеша. Слезящимися глазами он подслеповато щурится на Герольда и мать, поравнявшись, они поздоровались и заспешили вниз по дороге.

 

Вода.

Стоял жаркий день. На небе не было не единого облачка. Лошадь, запряженная в телегу, медленно двигалась по проселочной дороге. На повозке с большой металлической бочкой для воды сидели два японца Кохиро и Тэкео, с ними аксакал, которого в поселке звали Жанатай – водовоз.                                                                                Старая кобыла медленным шагом двигалась по пыльной дороге. Жанатай любил свою кобылу и сильно ее не погонял. Кобыла шла медленно, слышно было, как поскрипывала телега. Большие стрекозы, шелестя крыльями, летали над бочкой, в которой плескались остатки воды.                                                                                                 Аксакал запел казахскую песню. Пел он негромко, японцы со вниманием прислушались к его пению. Кохиро на ломанном русском языке спросил Жанатая:

Кохиро.

-О чем поешь?

Жанатай.

– Да так. Про нашу землю казахскую, про любовь.

Кобыла шла медленным шагом, оставляя на пыльной дороге четкий след от копыт.

Жанатай.

– А, как далеко ваша Япония?

Кохиро.

– Очень далеко. На поезде много дней надо ехать. Потом на пароходе.

– Япония очень красивая страна!

Жанатай.

-А, старики, как там живут?

Кохиро.

– У нас, старики живут долго. По сто лет.

Жанатай.

– Ну, прямо так и живут по сто лет.

Кохиро.

– Честно, честно.

– А весной цветет сакура, и все вокруг белое. Там нас отцы и матери ждут.

Жанатай.

–  Тогда, зачем на войну то пошли. Сколько народу за зря загубили.

Тэкео.

– Нам император приказал, вот мы и пошли.

Мы даже не стреляли а, потом приказали сдаться.

Водовоз замолчал, некоторое время ехали молча.                                                                               С реки повеяло свежестью и прохладой. Жанатай загнал телегу в реку  и распряг кобылу. Японцы, стоя на телеге, начали доставать ковши для воды.

Жанатай.

– Не торопитесь, дайте песку осесть.

Вода у колес становилась прозрачной. Было видно множество мелких рыбешек, которые всюду сновали в реке. Жанатай дал команду японцам:

Жанатай.

-Вот теперь наполняйте, день сегодня будет жарким.

Наполнив бочку до краев. Кохиро подошел к Жанатаю, который щеткой смывал пыль с кобылы.

Кохиро.

– Жанатай ака , дай прокатиться.

Аксакал посмотрел на улыбающихся японцев и сказал:

Жанатай.

– Давай по очереди, только не ускачите на свою Фудзияму.

Тэкео помог Кохиро забраться на кобылу. Она царственным шагом пронесла, парнишку сделав круг. Кохиро пошел на второй, третий круг, было приятно ощущать себя верхом на коне. Тэкео на японском что-то возмущенно прокричал Кохиро.

Жанатай.

– Кохиро ты что, оглох? Дай Тэкео тоже прокатится!

Кохиро остановился, нехотя стал слезать с коня. Настала очередь Тэкео. Все-то время, которое… находился верхом на коне, с его лица не сходила улыбка.   Накатавшись, они запрягли кобылу и выбрались с реки.                                                     Кобыла тихим шагом двигалась по проселочной дороге. Теперь уже запели японцы. Аксакал сидел, молча, слушал их и с улыбкой качал седой головой. Телега все ближе приближалась к поселку, яснее стал виднеться холм, кладбище с могилами пленных японцев. Радость с лиц  Кохиро и Тэкео исчезла. Впереди замаячил высокий лагерный забор.

 

9-е мая.

Был праздник Победы. Школьники собрались, на лужайке перед школой Герольд стоял с учениками первого класса. Тамара Михайловна стояла с учениками старших классов. Перед ними выступил все тот же пожилой мужчина, после чего все разошлись.

Проходя, мимо вокзала у буфета стояли орденоносные ветераны, шахтеры уже под «мухой», завидев, Герольда один из них загорланил:

Молодой шахтер.

-Эй, Гера, давай к нам выпьем!

Я – за Сталина, а ты – за Гитлера…

– Ну, давай, что ты?!

Герольд.

– Пейте за обоих! Надеюсь, справитесь.

Герольду стало, неприятно он отмахнулся рукой и пошел дальше. Другой, стоявший рядом, пояснил уже захмелевшему шахтеру:

-Ну что ж … понять его можно. Как-никак один народ. Одна кровь. Обидно, наверное. Наша победа – для них позор …

 

Герольд так быстро шел, пытаясь убежать от сказанных ему слов, что не заметил, как оказался около дома Айгерим.                                                                                   Сакен подправлял скособочившийся  навес над крыльцом. Герольд остановился у калитки, его чем-то манил и привлекал этот настороженный человек. Который редко показывался на людях, сторонился их, был отрешенный. Возможно, потому, что не был таким он, как все. Герольд оробел, и не знал, как и о чем с ним заговорить.                                                                                                                                    Сакен почувствовав взгляд, обернулся и пристально посмотрел на него.

Сакен.

-Э, майн юнге… – проходи, не стой у калитки.

Переборов смущение, Герольд прошел во двор. Подошел к Сакену, почтительно склонился, пожал ему руку. Сакен обрадовался его порыву и стиснул ему руку, потрепав его по волосам, улыбнулся.

Герольд.

-Ага, давайте я вам чем-нибудь помогу. Я много чего умею делать.

Сакен похлопал по плечу Герольда и предложил ему сесть на лавочку.

Сакен.

-Да я уже закончил. Садись, отдохни.

– Сколько тебе лет?

Герольд.

-Семнадцать!

Сакен.

-Хороший возраст. Огромный мир открывается перед вами. Что расстроенный такой, пьяные шахтеры приставали. Никогда не теряй надежды, не падай духом. Один шайтан только живет без надежды. Быть немцем-спецпереселенцем – не лучшая доля. Но придет время и многое изменится. Поверь мне. Я из дальней дороги вернулся, знаю, аллах милостив.

– Данке, сары-бала… что предложил свою помощь.

Пес, который лежал у колодца вдруг вскочил и, виляя хвостом, направился к калитке. К дому с почтовой сумкой на боку весело шагая, шла Айгерим.

 

Калтай.

В поселке по случаю праздника доносилась музыка из громкоговорителя. Сойдя с прибывшего поезда, с рюкзаком на плече, вернулся в поселок Калтай. В звании капитана, с орденом и медалями на груди слегка прихрамывая, он прошел мимо захмелевших ветеранов у буфета. Они сопроводили его молчаливыми взглядами, один из них отпил, из стакана произнес:

Ветеран.

-Это же Калтай! Мрачный энкавэдэшник. Живой значит вернулся.

 

Водопад.

Герольд, сидя у небольшого водопада прикрыв глаза, видит, как к нему подкрадывается Айгерим. Она щекочет его щеки маленькой травинкой. Герольд  открывает глаза. Перед ним улыбалась Айгерим. Они сели рядом, опустив ноги в прозрачную воду, повернувшись, к Герольду Айгерим спросила:

Айгерим.

-Тебе нравится учить детей в школе.

Герольд.

-Я вообще мечтаю учиться дальше в Алмате. Ведь я с отличием закончил учебу, но к нам такое недоверие, я немец-спецпереселенец. Чужой. Паспорта нет. Разрешения райУМВД нет. Вызова из института тоже нет.

Айгерим положила руку на его руку, он повернулся и взглянул ей в глаза.

Они смотрели друг на друга, их сердца, словно молот, выстукивали в груди. Герольд, закрыв глаза, поцеловал Айгерим.                                                                                                        Это был счастливый миг их далекой юности, который им запомнится навсегда. А вскоре и вся их жизнь пойдет кувырком.

 

Комендатура.

Сакен выпил стакан чая, сжевал кусочек хлеба, вежливо поблагодарил Айгерим. На столе осталась, стоят пиала с айраном и поджаренная пшеница в тарелке. Сакен поцеловал дочь в лоб и сказал:

Сакен.

– Я, в сельсовет. Вызывают в комендатуру.

Новый комендант приехал, хочет видеть.

Айгерим испуганно вцепилась в рукав отца.

Айгерим.

-Вызывают! Забирают!

-Куда? Зачем? Кто?

Сакен.

-Никто, никого не забирает. Просто очередная проверка.

– Все успокойся.

Сакен убрал ее руки и, посадив, Айгерим на табуретку вышел из дома.

По возвращению Калтая в поселок его назначали комендантом, который курировал пленных японцев и всех спецпереселенцев. Он вызывал в сельсовет сначала японских офицеров, затем принялся за местных.

Герольд тоже пришел к сельсовету, где находились и другие неблагонадежные, которые ожидали, понуро опустив головы. Герольд сел у входа, чуть в стороне стоял казенный мерин, привязанный к таратайке, жевал сено.                                                                             На крыльцо вышел долговязый, худой, русский мужчина. Все, что было при нем, вместительная холщовая торба. Он взглянул мимо, куда-то вдаль. Потом повернулся, к Герольду и обронил:

Русский мужчина.

– Ты еврей, русский?

Герольд.

– Немец.

Русский мужчина.

– Война уже три года как закончилась, а они до сих пор проверяют.

– Уже забирают в пятый раз. Устал…

Тут-то Герольд заметил, что он не один. За ним вышел скуластый милиционер Нартай, который должен доставить долговязого мужчину в район.                                                              Солнце ярко сияло, на небе проплывали пушистые облака. Долговязый и Нартай усаживались на таратайку, вдруг мужчина подозвал Герольда.

Русский мужчина.

-Сколько тебе лет?

Герольд.

-Семнадцать.

Русский мужчина.

– По-русски читаешь?

Герольд.

-Да!

Мужчина порылся в холщовой сумке, извлек потрепанную книгу.

Русский мужчина.

-На… Больше дарить мне нечего.

Книга, пожалуй, тебе непонятна будет.

Но подрастешь-поймешь. Мудрая книга!

– Мы в этот мир пришли, чтоб видеть солнце…

Негромко произнеся последнею фразу – он усмехнулся.

Таратайка дернулась и понеслась по проселочной дороге.                                                                                               Герольд полистал книгу, начальных страниц в ней не было.                                                                                                                                                            Спустя время, когда будет студентом, он откроет для себя: что это была книга Лиона Фейхтвангера «Лже-Нерон».

 

Кабинет Калтая.

В кабинете коменданта сидел Сакен. Калтай был в гимнастерке, галифе, хромовых офицерских сапогах, с наградами на груди, что-то говорил. Сакен молчал и смотрел в угол. На его лице не было никакого выражения, но даже это говорило о том, что между ним и Калтаем появилось какое-то внутреннее нерасположение. Калтай встал и подошел к окну, он увидел, как Айгерим стоит с Герольдом и они о чем-то разговаривали. Он внимательно рассматривал девушку.

 

Калтай.

– Смотрю, выросла ваша дочь, прекрасной девушкой стала. Уже невеста! Пора, наверное, сватов отправлять.

Сакен вздрогнул и резко ответил:

-Рано ей еще замуж! Выучиться сперва надо.

Калтай взял карандаш и что-то записал в журнале. Потом протянул руку Сакену и уже вежливо сказал:

Калтай.

-Все ага, можете идти. На счет работы я вам сообщу на днях.

Сакен вышел из сельсовета и, окликнув, Айгерим направился по дороге к дому. Айгерим догнала отца, засеменила с ним рядом. Сакен взял ее за руку и, стараясь не повышать голос, сказал:

-Дочка ты зачем сюда пришла!

Я же просил, чтобы ты не ходила за мной.

Калтай из окна наблюдал, за отцом и дочерью провожая их взглядом.

– Что тут такого? Я не хочу стесняться своего отца. Пусть все знают кто мой отец.

На глаза Сакена накатили слезы. Он еще крепче обнял Айгерим.

 

Кабинет коменданта.

Герольд стоял, он положил на стол перед Калтаем заявление. Тот не спеша прочитал заявление и, подняв голову, посмотрел на Герольда.

Герольд.

-Товарищ комендант! Почему я, не имею права учиться в высшем учебном заведении?

Калтай.

– Выкинь из головы. Немцам пока ходу нет. Какая Алмата? Паспорта нет, значит и разрешения нет. Попробуем для начало хотя бы пробить временное удостоверение. Все! Свободен.

Расстроенный Герольд шел к бараку. Нехорошие, крамольные мысли роились в его голове: «Сталинская власть – ложь. А дальше надо как-то жить…»

Японцы.

Закат. Мальчик – пастух гонит коров, по улице поселка, на встречу идут строем военнопленные. Они смешиваются.                                                                                      С приходом лета у японцев возродились надежды на возвращение домой. Идя, в колонне Кохиро увидел летящих птиц и, обращаясь, к Тэкео сказал:

– Когда приеду в Японию, первым делом отправлюсь на горячий источник, попарюсь там до вечера, а ночью войду в дом с черного хода.

– Почему с черного? – изумился второй.

– Я войду в дом с высоко поднятой головой! Хоть я и не воевал        толком, трусом я все-таки не был.

– Хватит ерунду молоть! Мы даже ни одного выстрела не сделали, как нас взяли в плен.

Колонна медленно приближалась к большому забору лагеря.

 

БАЗАР.

Иногда, японцы получали увольнительные на целый день. Но, их отпускали, в сопровождении охранников.

На базаре несколько мужчин и женщин лихо танцевали кружком, один из них играл на гармонике, а молодая женщина стучала пальцами в бубен-тамбурин. Каждый раз, когда кончался танец, мужчина-гармонист брал в руки шляпу и обходил с ней зрителей. Люди бросали в эту шляпу мелкие деньги. Юдзи спросил у старика, который стоял рядом:

– Дедушка, кто они такие? Артисты?

– Какой, на хрен, артисты?! Это цыгане.

– Не понимаю. Что такое цыгане?

– А что, у вас в Японии нету цыган? Цыгане – это бездомные бродяги. Они не работают, а только побираются вот так, и воруют.

– Отчего же правительство не задерживает таких бездельников?

– А это ты у милиционера спроси.

В другом конце базара пожилая женщина с длинными черными волосами сидела на табурете за шатким столиком. На столике стоял ящик с разноцветным песком. Черпая ладонью этот песок и ссыпая его обратно, женщина что-то шептала и бормотала сама с собой. Юдзи заинтересовался, подошел к ней:

– Извините, мадам. Что вы продаете?

– Нет, красивый японец, я продаю судьбу, я гадалка.

Черными глазами она так пристально глянула Юдзи в глаза, что ему стало не по себе. Затем она зачерпнула песок из ящика и что-то зашептала, ссыпая его обратно. Когда весь песок высыпался из ее руки, она посмотрела на него и сказала:

– На тебе, японец, проклятие бумажного духа! Берегись его! Берегись бумажного духа!

– Мадам, я не понимаю. Что такое бумажный дух?

– Это значит, тебе нельзя обращаться с бумагой. Гадание закончено. Дай 50 копеек за мою работу.

В центре базара разбитной парень стоял на подводе, полной старых вещей, и зычно кричал:

– Любой товар – полтинник! Любой товар – 50 копеек!

Люди охотно рылись в его вещах, каждый находил что-нибудь на свой вкус и покупал за 50 копеек. Там были старые свитера, проеденные молью, перчатки без пальцев, галифе с дыркой от утюга, чугунные щипцы для камина, книги без переплета, граммофонные пластинки и еще много нужных и ненужных вещей. Юдзи порылся в этих вещах и нашел старую японскую пластинку с наполовину содранной этикеткой. Но Юдзи все-таки прочел: это была пластинка с японской знаменитой песней «Амэно фуруёру» – «Ночной дождь».

Конечно, Юдзи тут же купил эту пластинку, хотя в лагере не было никакого граммофона.

Но Юдзи повезло: среди пленных оказался замечательный мастер Мацумото. Когда он узнал, что в лагере появилась японская граммофонная пластинка, он сказал:

– Я сам сделаю граммофон!

Юдзи не поверил:

– Как ты сделаешь граммофон? У тебя даже иголки нет!

 

ГРАММОФОН.

Но Мацумото был веселый и упрямый мастер. Целую неделю он что-то точил в мастерской напильником, что-то ковал на кузнице и наконец победно принес в штаб граммофон собственного изготовления.

– Тише, товарищи! Давайте вашу пластинку!

Все столпились вокруг граммофона, Юдзи отдал ему пластинку, Мацумото до конца закрутил ручку граммофона с внутренней пружиной и опустил на пластинку шарнир с самодельной иголкой.

И вдруг из аппарата послышался тонкий и высокий женский голос, который пел по-японски:

«Амэно фуруёру, амэно фуруёру…

Ночной дождь, ночной дождь за темным окном…

И душа моя плачет о родине, я слез не могу сдержать…»

– Банзай! – закричал Мацумото. – Я сделал это! Смотрите, как хорошо слышно!

– Замолчи, – сказал ему комбат. – Дай послушать.

Японцы стояли вокруг и слушали милый девичий голос своей далекой родины. И слезы текли по их щекам.

 

Калтай и Айгерим.                                                  

Вечер. Калтай встречает Айгерим, которая устала с почтовой сумкой через плечо возвращалась домой. Он предложил ей помощь:

Калтай.

– Давай помогу, дай мне сумку.

Айгерим.

– Спасибо агай! Она не тяжелая.

Калтай.

– Я смотрю, ты уже взрослой стала! Пора, наверное, к тебе сватов отправлять.

Айгерим.

– Рано мне еще замуж. Только 18 исполнилось. Я учиться хочу.

Калтай.

– А, я подожду. Учись, конечно. Да и я к тому времени обоснуюсь.

Новый дом  поставлю, будешь  хозяйкой в нем.

Айгерим.

– У нас, в поселке много красивых девушек.

Калтай.

– Да вижу, но по душе только ты мне.

Айгерим.

– Какой вы быстрый. У вас все такие?

Калтай.

– Нет, я один такой.

Айгерим.

– А что вы так долго с фронта возвращались.

Калтай.

– В конце войны ранило меня,   в госпитале пролежал почти год.  Потом в Белоруссии служил, и вот, наконец-то вернулся домой. Ничего, рана затянулась. Только, прихрамываю немного.

Айгерим.

– Да почти совсем незаметно. Ну, ладно, мы уже пришли.

Калтай.

– Да, я что хотел сказать с завтрашнего дня пусть

отец выходит на работу, в МТС я договорился.

Айгерим.

– Рахмет Калтай ага. Я   вам очень благодарна.

Она протянула руку Калтаю, он обеими ладонями взял ее в свои.

Айгерим забежала во двор, где ее, виляя хвостом, встретил пес. И также быстро исчезла в доме.  Калтай проводив, ее взглядом постояв, немного пошел по проселочной дороге.

Воздушный змей.

Герольд целую ночь возился в школьной мастерской, что-то клея из кучу газет и тонких деревянных реек.

Ранним утром Герольд, сидя на зеленом холме, любовался природой. Ускоряя шаг, спешила, на свидание Айгерим приблизившись, к Герольду с ходу спросила:

Айгерим.

-Что это такое?

Герольд.

-Это воздушный змей!

Айгерим.

-Воздушный змей? – переспросила  Айгерим.

Айгерим.

-И как он летает?

Герольд поднял над головой бумажного змея и побежал.

Герольд.

-Догоняй!

Они побежали по холму. Герольд разматывал веревку на ходу, к которой был привязан воздушный змей. Поначалу он волочился по земле, и вдруг поймав порыв ветра, поднялся ввысь к небу. Герольд управлял змеем.

Герольд.

-Айгерим, хочешь попробовать!

Айгерим.

– Да!

Айгерим взяла веревочку и радостно смеясь, побежала со змеем.

Айгерим.

– Я лечу-у !

Это было восхитительное ощущение. Она как будто плыла, летела.

Потом Герольд, и Айгерим взявшись за руки, собирали цветы, гуляли по холмам вдали от чужих глаз и нежелательных разговоров.

Райхан апа.

Тэкео и Кохиро отправили в поселок помочь Райхан апа посадить картошку. Жила Райхан апа одна, ее муж вместе с сыном ушли на фронт, муж погиб, а сын пропал без вести.                                                                                                                              Когда закончили посадку картошки, голодные японцы услышали запах чего-то  вкусного. Они переглянулись. Их окликнула Райхан апа:

Райхан апа.

-Руки мойте, я вам плов приготовила.

Во дворе дома дымился целый казан, а рядом гудел самовар. Райхан апа открыла казан и большим черпаком вытащила все на большой деревянный табак. Разрезала мясо на маленькие кусочки и посыпала сверху на рис.                                                           Японцы сидели не шелохнувшись. От запаха плова они не сводили глаз со стола.

Райхан апа.

-Вот вам ложки, кушайте.

А я еще салат вам сделаю.

Тэкео и Кохиро быстро принялись за еду никогда они еще не ели такого блюда.

Кохиро.

-Как называется это еда?

Райхан апа.

-Плов!

Кохиро.

-Пилав! – повторил Кохиро.

Райхан апа.

-Не пилав, а плов.

Райхан апа сходила в дом и принесла, бутылку водки разлила ее по пиалушкам.

Райхан апа.

-Это водка, по-вашему, сакэ. По чуть-чуть выпейте, много не налью, а то опьянеете. Начальство ругать будет вас и меня. Выпейте за моего сына, чтобы он живой и здоровый вернулся домой.

Кохиро.

– А где ваш сын?

Райхан апа.

-Он в 44 году пропал без вести.Где-то в Польше.

Она закупорила бутылку бумажной пробкой и отнесла обратно в дом.

Поев и выпив, японцы начали кланяться Райхан апа, она сунула им тандырный хлеб.

Кохиро.

– Аригато! Спасибо вам!

Мы никогда не ели такой вкусный еда.

Райхан апа.

– Эх, солдатики, надеюсь, дождетесь своего возвращения домой.

Японцы продолжали кланяться и благодарить.

Райхан апа.

– Ну, все идите.

Тэкео и Кохиро вышли со двора. Райхан апа еще долго смотрела им вслед и тяжело вздохнув, произнесла:

Райхан апа.

-Может, и моего сына кто-то так накормит. Где же ты кровушка моя, живой ли?! Будь проклята это война.

Идя по улице, японцы столкнулись с Айгерим. Тэкео говоря на японском  и показывая руками, предложил помочь ей донести почтовую сумку.

Айгерим увидев худых японцев с глазами, которые излучали жизненную радость, поблагодарила их. Они пошли дальше и о чем-то весело разговаривали между собой.

 

Родник.

У родника Айгерим и Герольд, он читает ей написанные им самим стихи. Шумит водопад, переливаясь на солнце всеми цветами радуги.                                                     Айгерим несколько смущенно подошла так близко к Герольду, что он задрожал от ее близости. Она отстранилась и взглянула ему в глаза. Капельки воды стекали со лба по щекам, его лицо было взволнованным и счастливым, он смотрел на нее.                                                Айгерим улыбнулась, и ей было настолько хорошо, что никакие слова не нужны были, они слушали свои бьющиеся сердца и учащенное дыхание.

В падающем потоке воды размылись их силуэты, и они оказались лицом к лицу. Девушка обвела руки вокруг его шеи, и он приподнял ее. Она чувствовала себя счастливой в его руках.                                                                                                    Солнце уже склонилось за зенит. Оно словно не спешило, не торопилось к закату, медленно плыло в синеве неба.

 

Дом Тамары Михайловны.

В доме Тамары Михайловны, горела керосиновая лампа. Учительница проверяла тетради, будто что-то почувствовав, она приподняла голову и пошла к двери. Калитка оказалась открытой. Во дворе она увидела женщину в ватнике и тяжелых кирзовых сапогах. Женщина поставила на землю большой фанерный чемодан, из-за нее выкатился завернутый в шерстяной серый платок колобок. Тамара Михайловна рассмотрела в этом закутанном тряпье худенького мальчишку с чумазой мордочкой.

Мальчик.

– Драстуйте, тьотя, – улыбнулся мальчишка.

Тамара Михайловна.

-Вечер добрый!

Она спустилась с крыльца и подошла к незваным гостям.

Тамара Михайловна.

-Я слушаю вас.

Женщина выглядела бледной, она слегка пошатнулась, схватившись за перильца крыльца, но взяла себя в руки:

Женщина.

– Слушайте сюда, женщина! Раньше это был мой дом, а теперь вижу, ты здесь хозяйничаешь.

Тамара Михайловна ничего не сказала в ответ. Женщина вошла, в дом не спрашивая разрешения.

В доме женщина подошла к окну и широко распахнула его. Вечерняя прохлада ворвалась в дом, она тяжело опустилась на пол и навзрыд расплакалась.

Теперь они сидели за столом Тамара Михайловна и женщина с уснувшим сыном на руках. На столе скромная еда, картошка хлеб и открытая банка тушенки. Почему-то злости не было. Не было вообще ничего, лишь пустота. Женщину звали Роксаной и у нее были яркие рыжие волосы.

Тамара Михайловна.

– Сколько ему? – спросила она Роксану.

Роксана.

– Кому?

Тамара Михайловна.

-Сыну вашему, кому…

Роксана.

-Четыре.

Тамара Михайловна.

-А зовут его как?

Роксана.

-Максимкой назвала…

Женщина встала и уложила сына на диван. Подойдя к окну, встала, вглядываясь в темноту, словно пытаясь разглядеть что-то в ночной пелене.

Роксана.

-Мы в этом доме с мужем до войны жили. Его потом по доносу арестовали, и сослали нас почти на десять лет в далекий мордовский край. Четыре года назад муж в штрафбате погиб, а нас как бы простили.

Тамара Михайловна.

– Вы не переживайте, я завтра к коменданту пойду и попрошу чтобы меня в школу переселили.

 

 

Роксана.

– Ты вот что, Тамара… Живи сколько надо, а мы с Максимкой в зале будем спать.

Спустя какое-то время в окне погас свет, и на небе над поселком рассыпались звезды.

 

Комендатура.

Утро. Калтай вызывал в кабинет тех, кто состоял на учете комендатуры. Герольд вошел в кабинет и, расписавшись в журнале, спросил у Калтая:

Герольд.

-Товарищ комендант! Я уже полгода проработал в школе учителем русского языка. Что там с моим запросом на получение разрешения учиться дальше?

Калтай закрыл журнал и встав из-за стола подошел к окну.

Калтай.

-Мы отправили запрос, наберись терпения. Ждем!

Герольд.

-Я думаю написать заявление Климентею Ворошилову.

Словом: почему я, советский немец, не имею права учиться в высшем учебном заведении?

Калтай при этих словах развернулся к Герольду и, подойдя к нему, сказал:

Калтай.

-Никуда писать не надо. Я обещал помочь! Значит так и будет!

Выходя из сельсовета, Герольд столкнулся лицом к лицу с Сакен ага.

Герольд.

-Асаламуагалейкум, ага!

Герольд поздоровался, протягивая обе руки.

Сакен.

-Э, майн юнге… – чуть тихо произнес Сакен.

Сакен.

-Амансын ба!

Крепко пожав руку Герольду и похлопав его по плечу, Сакен вошел внутрь сельсовета.                                                                                                                               Спустившись по крыльцу, Герольд обратил внимание на странную женщину с яркими рыжими волосами, которая сидела на скамейке. Он пошел дальше к выходу и еще раз оглянулся назад на рыжеволосую женщину.

 

Бараки. Костюм.

Калтай появился у барака с портфелем в руках, где проживали депортированные немцы, появился в час, как раз время к обеду. Он вошел, внутрь идя по общему коридору, он заглядывал в комнаты, которые располагались друг против друга.                                                    В одной из комнат на кроватях сидят двое бородатых мужчин немцев и о чем-то переговаривались тихими голосами. Из закрытой комнаты слышно визгливые звуки из-под смычка поющей трепещущей струны.                                                                                   Идя дальше, Калтай заглянул в следующую комнату. На широкой кровати лежала девушка и спала. Ее муж сидит у окна на табуретке, широкими движениями рук плетет корзину.

Марк Соломонович проснулся в плетеном кресле от треска будильника, надел лакированные штиблеты, сопя, пошел к умывальнику и вылил на голый череп графин воды.                                                                                                                                        Затем со спущенными подтяжками подошел к большому столу, на котором лежали отрезы разных тканей. Повторяя: « -А! а! а!» – сильно ладонью потер череп, потом пристегнул одну из половинок подтяжек. Шепча ругательства, ворошил газетные вырезки для раскроев.                                                                                                                 Марк Соломонович непрерывно боролся с наступающей уже неврастенией. Ему шел седьмой десяток лет, но он все еще обшивал весь поселок, так как был портным от бога.

Калтай подошел к двери и, постучав, вошел.

Калтай.

– Здравствуйте Марк! Как и говорил, что зайду к вам на примерку.

Марк.

– Здравствуйте! Проходите, садитесь. – И так, я вас слушаю,

– сказал Марк Соломонович, придвинув табуретку. Калтай присел и внимательно разглядывал швейную машинку с ножным управлением.

Калтай.

– Вот хотел заказать у вас костюм. Могли бы вы пошить мне, ну чтобы в нем можно было весьма достойно выглядеть.

Марк открыв, комод чем-то зазвенел, что-то двигал, потом достал измерительный шнур и подошел к Калтаю.

Марк.

– Встаньте, давайте я сниму с вас мерки.

Калтай встал и, отодвинув, табуретку приготовился. Марк щелкнул языком и, покачиваясь, поглядывая на измерительный шнур, двигался вокруг Калтая.

Марк.

– Беру на себя смелость спросить:

– Не женится, ли вы собрались? А то я бы взглянул на эту красавицу.

Калтай.

– Да нет, война давно закончилась, а я все в гимнастерке хожу.

Марк Соломонович взглянул на него и, продолжая, делать замеры сказал:

Марк.

– Я согласен с вами, нужно обновить ваш гардероб ну и, в конце концов, должность вас обязывает. – На войне вы видели смерть в лицо, а сейчас наступил мир. Конечно, в стране сейчас положение не легкое. Все нужно восстанавливать заново, как и заново нужно переодеть людей из гимнастерок в штатское. – Ну, а моя профессия оказывать людям радость хотя бы внешне.

Закончив примерку, Марк подошел к столу и начал записывать у себя в тетради. Калтай взял свой портфель и, поставив на табуретку начал вытаскивать продукты.

Калтай.

– Ну, вы меня растрогали своей речью. Ладно, я пойду, зайду к вам на днях.

Калтай достал папиросу и потянулся в карман за спичками: Марк откуда-то выхватил бензиновую зажигалку и подал прикурить. Калтай крепко пожал ему руку и направился к выходу.

Марк Соломонович сел в плетеное кресло и платком вытирал себе ладони. Постучав в комнату, вошла мать Герольда и предложила принести обед.

Марк.

-Спасибо дочка, что-то мне расхотелось. Достань лучше мои сигары и иди к себе!

Мать Герольда положила перед ним сигару и вышла из комнаты. Марк закурил. Достав из жестяной банки два перстня, надев на палец, он, любуясь, рассматривал их, щурясь от дыма.

 

Дом Тамары Михайловны.

Тамара Михайловна вышла на крыльцо и стала ходить по двору в поисках мальчика. Заглянув в покосившийся сарай, она радостно воскликнула:

Тамара Михайловна.

-Вон ты где! Нашла тебя, сорванец.

Максимка оглянулся и, прижимая книжку, увидел учительницу. Тамара Михайловна взяла его за руку и, выйдя, во двор подбросила. Он смеялся так, как смеются все дети, когда их подбрасывают взрослые. Потом расположившись на лавочке, она взяла у него книжку и раскрыла ее.

Тамара Михайловна.

-Читать ты пока не умеешь?

Но мы научимся обязательно, и про Чапаева, и про пиратов прочтем.

Мимо дома проходила Айгерим с почтовой сумкой на боку. Она зашла и поздоровалась с учительницей, та прервав чтение, вслух отложила книгу.

Тамара Михайловна.

– Здравствуй Айгерим! Что-то вы с Герольдом совсем забыли меня.

-Случилось что?

Айгерим.

– Да нет, все хорошо. Просто хочу побольше времени быть с отцом. Ведь я его уже и не надеялась увидеть. А это ваш новый поселенец?

Айгерим достала из кармана кусковой сахар и протянула его мальчику. Тот, стесняясь, взял его и целиком закинул за щеку.

Тамара Михайловна.

-А что надо сказать, Максим.

Максим.

-Рахмет, тьотя!

Айгерим и Тамара Михайловна рассмеялись. Погладив, по волосам мальчишку Айгерим сообщила учительнице:

Айгерим.

-Вот иду к Райхан апа ей письмо наконец-то, пришло.

Может там что-нибудь о сыне написано.

Тамара Михайловна.

-Ну, беги, беги!

 

МТС.

МТС под деревянным навесом Сакен вместе с шофером ковырялся в полуторке, они никак не могли завести грузовик. Шофер все ругался:

Шофер.

-Наверное, что-то в бензин подсыпали, атанын басы?

-Все, перекур!

Протерев, руки тряпкой он сплюнул, и направился к маленькой сторожке. Сакен не обращая, внимания на ругань продолжал ковыряться в моторе машины, пока его кто-то не похлопал по плечу. Он обернулся, перед ним стояла и улыбалась Айгерим:

Айгерим.

-Аке, а я вам обед принесла. Давай поешьте, работа никуда не убежит.

Она достала из почтовой сумки завернутый в платок чугунок и передала его отцу. Поцеловав его в щеку, она побежала, крикнув на ходу:

Айгерим.

-Мне еще надо к Райхан апа!

Сакен проводив ее взглядом, отставил чугунок и опять принялся ковыряться в моторе. Через какое-то время он сел в кабину, и двигатель вначале закудахтал, потом чихнул, полуторка вздрогнула и завелась. Из сторожевой будки выбежал шофер с ложкой в руке и радостно прокричал:

Шофер.

-Ай, молодес-с!

 

Дом Райхан апы.

Айгерим подходила к дому Райхан апа, с опаской. Что там, в письме. Сидя во дворе держа чашку в руках, она перебирала зерно. Увидев, входящую во двор Айгерим  Райхан апа отложила чашу и поднялась. Айгерим достала из почтовой сумки конверт и протянула его ей.

Райхан апа.

-Что это? Не пугай меня, говори быстрей!

Айгерим.

-Вам письмо апа.

Райхан апа взяла за руку Айгерим и сама опять присела. Потом трясущимися руками взяла конверт и опять передала его Айгерим.

Райхан апа.

-Не могу, волнуюсь.

– Лучше ты открой и прочти что там?

Айгерим открыла конверт и начала читать письмо:

Айгерим.

– Здравствуйте Райхан! Пишет вам фельдшер Зинаида Петровна. Я работаю в доме инвалидов войны в Валааме. Хочу вам сообщить, что ваш сын Ибраев Кайрат жив. На войне он был танкистом, горел в танке, герой обороны Сталинграда. К сожалению, сейчас он инвалид без обеих ног.

Райхан апа вцепилась в руку Айгерим и, сжав, ее крепко вскрикнула:

– Он жив! Сыночек мой! Я знала, я чувствовала, читай, читай дальше.

Айгерим.

– Нашли мы его на базаре где он, сидя в деревянном ящике,  просил милостыню. Пройдя ад войны, и выжив там, они уже ничего не боятся, и чтобы не быть обузой для вас он предпочел улицу. Я занимаюсь восстановлением фамилий и данных адресов фронтовиков. Мне он сказал что сирота и без родственников. Но спустя время он со слезами, признался, что у него есть вы. Я высылаю вам адрес нашего дома инвалидов.

С почтением к вам, Зинаида Петровна.

Райхан апа сняв платок, с головы и прикрыв им глаза, тихо заплакала. Айгерим обняла ее и тоже вытирала слезы, которые текли по ее щекам.                                              Подняв, голову и взяв, письмо из рук Айгерим Райхан апа уже уверенным голосом сказала:

– Дочка найди мне этот Валаам, и узнай, как туда доехать.

Айгерим кивнула ей в ответ.

-Я сегодня же все выясню апа.

Дни шли за днями. Над поселком моросил дождь, расстилая туман.

 

Калтай и Айгерим.

Айгерим медленно идет среди тополей, держа лошадь под уздцы. Опустив, голову она погрузилась в свои мысли и не заметила, как за ней следует Калтай. Он вполголоса начал разговор, Айгерим вздрогнула от страха.

Калтай.

-Я и не надеялся Айгерим сегодня увидеть тебя. Тебя что-то тяготит, могу я чем-то помочь?

Айгерим остановилась и обернулась к Калтаю, он пристально смотрит на нее. Смутившись, взгляда Калтая она с внутренним напряжением отвечает:

Айгерим.

-Сегодня такой день, я принесла радостную весть Райхан апа. По-моему, сбылась ее несбыточная надежда, нашелся ее сын, он живой. Раньше многие письма которые я приносила, разочаровывали людей, а сейчас наконец-то стали приходить совсем другие письма. Я теперь без страха передаю эти письма людям.

Калтай  слушает внимательно Айгерим, потом он берет ее за руку и пропускает, вперед и они продолжают идти дальше.

Калтай.

-Ты так интересно рассказываешь, люди благодарны тебе за эти счастливые моменты и они теперь будут ждать тебя с нетерпением.

Айгерим посмотрела на Калтая, а потом словно очнувшись, убрала свои пальцы из его ладони.

Калтай.

-Я помню, когда видел тебя в последний раз перед войной. Тогда ты была совсем еще юная, а теперь в одно мгновенье ты стала ангелом.

Айгерим покраснела. Они остановились. Калтай смотрит на нее. Какое-то время пребывает в нерешительности, потом набрав, воздуха проговорил:

Калтай.

-Айгерим! Мне ты можешь довериться во всем. Моя любовь к тебе остается искренним чувством, неизменной с того дня как я вернулся в поселок. Я уверен, никто не сумеет дать тебе всего самого лучшего, чем я. Будь моей женой.

Айгерим смотрит, на него потом ничего не сказав широким шагом, пошла к дому. Калтай снял фуражку и, улыбаясь, смотрел ей вслед.

 

Дом Айгерим.

Сакен стоя недалеко от своего дома, наблюдал за всем происходящим на расстоянии.                                                                                                                                    Айгерим пересекла двор, привязала коня к навесу и вся встревоженная от этой встречи вбежала в дом, перепрыгивая через несколько ступенек. Сакен войдя следом, присел у колодца.

 

Станция.

Дни шли за днями. На перроне вокзала Калтай зачитывает список японских военнопленных. Их стояло, человек двадцать это были те, что остались из тех двухсот, когда-то прибывших в Ачисай.                                                                                                Амнистия. Кто-то радостно вскрикивает на свою фамилию, а кто-то в отчаянье плачет. Закончив перекличку, Калтай дал команду по вагонам, солдаты стали помогать японцам с посадкой и передавали им мешки с сухим пайком.                                                       Наступили минуты расставания. На маленький перрон вышли люди с поселка, эти японские солдаты стали им частью их жизни. Кохиро и Такэо все высматривали и искали взглядами Райхан апа.                                                                                              Паровоз загудел и медленно стал, отходит от станции и только на выезде они увидели Райхан апа, которая стояла на краю перрона и махала им рукой.                                                                                                                             Кохиро закричал и заплакал:

Кохиро.

-Райхан апа! Рахмет!

-Сизди суйемин!

Поезд набирал скорость, и Райхан апа еще долго стояла, провожая взглядом состав, пока он не исчез в моросящем дожде. Не знала она и не думала, что через много, много лет, Кохиро вновь вернется почтить память об оставшихся вечно лежат на этой земле пленных японцах.

Озеро.

Казалось, сотни птиц щебетали вокруг. Герольд сидел на велосипеде, его ноги бешено крутили педали. Впереди на своем коне скакала Айгерим, они радостно выкрикивали свои имена, приближаясь к небольшому озеру.                                                          А дальше они бегали по краю озера, разбрызгивая вокруг мириады радужных брызг, весело смеялись, толкали друг друга. Им было весело, Айгерим каталась на велосипеде по мелкой воде, а Герольд бежал, сзади подталкивая велосипед.                    Потом они, молча, сидели на берегу, Айгерим держала своей маленькой ладошкой руку Герольда.  Он повернулся к ней и начал разговор:

Герольд.

-Айгерим я, наверное, скоро уеду. Комендант Калтай обещал помочь с разрешением на выезд в город. Я подал документы в институт, после долгих хождений и просьб мне, наверное, разрешат.

При упоминании Калтая, Айгерим изменилась в лице и убрала свою руку, последняя с ним встреча никак не выходила из ее головы. Герольд, почувствовав, что-то неладное виновато спросил:

Герольд.

-Ты расстроилась!

-Что-то не так?

Айгерим.

-Нет! Нет!

Это очень хорошо, если ты получишь разрешение на выезд.

Ведь это твоя мечта, поступить в институт.

Она посмотрела на него, пожала плечами, а потом улыбнулась, Герольд улыбнулся в ответ.

Герольд.

-Я люблю тебя, – сказал он, и нежно поцеловал Айгерим.

Они шли по краю берега, солнце клонилось к закату и на поверхности озера заиграли яркие блестки огней.

Дом Айгерим.

Вечер. В дом к Сакену пришел Калтай, он был одет в новый недавно пошитый костюм, в руках у него был портфель.                                                                                             Сакен поздоровавшись, предложил ему сесть за стол.

Сакен.

-Что такое случилось? Пришел  в таком нарядном костюме, ко мне.

Калтай, поставив, портфель на стол достал из него бутылку водки, тушенку, хлеб и огурцы с помидорами.

Калтай.

-Саке! Мы с вами оба фронтовики, поэтому я буду краток.

Сакен поставил на стол две пиалушки и, чувствуя нервозность, стал скручивать махорку. Калтай достал портсигар и предложил папиросы, отложив, самокрутку Сакен закурил папиросу.                                                                                                                Разлив водки они, молча, чокнулись и выпили, Калтай достал из кармана платок и положил его перед Сакеном.

Сакен.

-Что это? – он указал пальцем на платок.

Калтай.

-Ага. Моих родителей уже нет в живых. Я оставшийся один на поле боя так сказать…

Калтай развернул платок и пододвинул к Сакену, перед ним лежали серебряные серьги. Калтай приложил правую руку к сердцу и продолжил:

Калтай.

– Я…  по-настоящему люблю вашу дочь. Мое отношение к вам остается почтительным, и я прошу  руки вашей дочери Айгерим.

Уверен, никто не сумеет лучше меня позаботится о ней, чем я. Поверьте в мою искренность.

Он присел на табуретку, Сакен наоборот встал и отошел к окну, Калтай обернулся и смотрит на него. Сакен затянулся папиросой и, выдохнув, дым сказал:

Сакен.

– Скажу честно, моя дочь свободный человек, и я хочу, чтобы она вышла замуж в соответствии со своими желаниями и взглядами. Без ханжества и лжи. Одной твоей искренности мало Калтай, нужно чтобы и она тебя полюбила. Мне кажется ей еще не время.

Сакен подошел к столу и, завернув, серьги в платок протянул его Калтаю. Тот собирался что-то возразить, но передумал.

Сакен.

– Я хочу, чтобы моя дочь вышла замуж по любви, и прожила, жизнь счастлива.

– Ты, забери это… – он вложил свернутый платок с серьгами в руки Калтаю.

– Я не питаю к тебе ни обиды, ни ненависти к твоей должности. Уверен, ты можешь найти себе более достойную женщину. Просто я хочу, чтобы у моей дочери был свободный выбор.

Калтай, сжав платок, сунул его в карман пиджака, налив водки он отпил не закусывая.

Калтай.

– Свобода… невозможного.

Свобода, о которой вы говорите, – это склон, по которому легче сойти вниз, чем подняться наверх. Зря вы ага, так со мной поступаете. Я же с серьезными намерениями, что же вы так сразу отказываете. Вы сами вступили на этот путь, как бы ни пришлось

покатится вниз до конца. Назад уже возврата не будет.

Лицо Калтая покрыло бледность, он, нервничая, стал закрывать портфель.

Калтай.

-Я… излил вам свою душу. Расположение, которое вы выказали, дает мне смелость сказать откровенно, как мужчина мужчине. Все мы не без греха, и не нам осуждать других. Встретимся в другом месте.

Он развернулся и, выходя, громко хлопнул дверью. Сакен налил, в пиалу водки, выпив, то же вышел во двор.

 

Айгерим и Герольд.

Облачное небо и лунная ночь. Тишина. Айгерим и Герольд идут среди тополей к дому, выйдя, из-под деревьев они остановились. Айгерим всматриваясь в темноту, увидела одиноко сидящего у колодца отца.

Айгерим.

– Не ходи дальше, я сама дойду.

Герольд отпустил ее теплые руки, и она побежала к дому. Он видел, как отец встретил ее и, обнявшись, они вошли в дом.

 

Калтай.

Калтай сидел один в своей комнате и распивал водку. Уже порядком захмелев, он завел ручку патефона, заиграла музыка и полилась песня.

Калтай встал начал отбивать такт руками и топать ногами.

 

Дом Тамары Михайловны.

Роксана во дворе кипятила вещи, ведро грелось на разведенном примусе. Пчелы кружились, над расцветающей вишней жужжа над распустившимися цветочками. Тамара Михайловна вышла из дома, в поношенном плаще держа, портфель в руке направилась к калитке. Роксана, подпихнув, край юбки под пояс стирала белье в большом тазу. При виде Тамары Михайловны окликнула ее:

Роксана.

– Тамара Михайловна вы надолго уходите? Мне поговорить с вами надо.

Тамара Михайловна.

– К ужину буду, но если что-то срочное давай поговорим.

Роксана вытерла руки об юбку, и подошла к учительнице.

Роксана.

– Да я насчет отъезда в город хотела поговорить. Работы здесь нет, кроме трудового лагеря. Японцы уехали, а с ними и моя работа закончилась.

Тамара Михайловна.

– А как же сын, Максимка.

Роксана.

– Пока с вами побудет, он вас обожает. Ну а как на работу устроюсь, я его и заберу.

Тамара Михайловна.

– Ладно, приду вечером, тогда и обсудим.

В ведре закипела вода, выплескивая брызги, Роксана вылила воду в таз и продолжила стирку.

 

Школа.

Школа. Классный кабинет. Тамара Михайловна пишет на доске «Моя будущая профессия» в классе сидит человек пятнадцать детей шестиклассников. На урок также пришла комиссия из трех человек, пожилой мужчина и с ним были две женщины в старомодных костюмах.

Тамара Михайловна.

-Дети у нас сегодня последний урок в этом году. И мы будем

писать и отвечать, кем мы хотим быть в будущем.

К доске вышел пожилой мужчина и, прервав Тамару Васильевну, попросил разрешение самому продолжить дальше.

Пожилой мужчина.

-Вот ты, девочка, кем ты хочешь быть?

С первой парты поднялась девочка русской национальности. Она не успела ответить, как из класса послушался голос:

Мальчик.

– Индийской танцовщицей!

Тамара Михайловна решительно тут же одернула ученика. Все рассмеялись в классе. Девочка, которая стояла, нарушила тишину и ответила:

Девочка.

– Бухгалтером.

Пожилой мужчина.

– Что? – не понял пожилой мужчина.

Девочка.

– Бухгалтером хочу быть. Как мама. На шахте.

Пожилой мужчина.

– А-А. Ну и хорошо, молодец. Бухгалтером – это очень хорошо! – Полезная и нужная профессия, между прочим.

Девочка присела. Пожилой мужчина дальше говорил про то, что очень важно выбрать будущую профессию.                                                                                                    Одним словом, в классе практически все впали в сон. Вдруг пожилой мужчина приостановил свою лекцию и обратился к тому же мальчику, который сказал, что предыдущая девочка хочет быть индийской танцовщицей.

Пожилой мужчина.

– Вот ты, мальчик, кем ты хочешь быть? – обратился он к мальчику.

Мальчик.

– Что? Я? – очнулся тот от сна.

Пожилой мужчина.

– Да, ты, мальчик, – серьезно смотрел на него мужчина.

Мальчик.

– Бухгалтером, – не раздумывая, ответил мальчик.

Мальчик.

– Как мама Кати.

Пожилой мужчина.

– Хм, – улыбнулся мужчина.

Пожилой мужчина.

– Ну, ладно. Хорошая нужная профессия. А ты? – кивнул мужчина другому ученику. Тот тоже не успев, быстро сообразить громко ответил:

Мальчик .

– Я… это… тоже.

Пожилой мужчина.

– Тоже что?

Мальчик .

– Как мама Кати. Этим самым. Бухгалтером?

– Ну.

Пожилой мужчина.

– Не ну, а да.

Мальчик .

– Да.

Следующим отвечал еще ученик, который тоже выразил желание стать бухгалтером, как мама Кати. Тамара Михайловна стояла в оцепенении и ужасе возле доски.

Пожилой мужчина.

– Хорошо, дети, а кто здесь хочет  быть кем-то другим? Не бухгалтером.

Руку поднял мальчик, который сидел на последней парте. Пожилой мужчина указал на него и спросил:

Пожилой мужчина.

– Как тебя зовут?

Саша.

– Саша Гинзбург.

Пожилой мужчина.

– И кем же ты хочешь быть?

Саша.

– Трактористом.

Пожилой мужчина.

– Тракторист Гинзбург? – после паузы спросил мужчина.

Саша.

– Да, – скромно потупил взор Саша.

После этого случая Тамара Михайловна уже на каникулах заставляла учеников проводить контрольные чуть ли не ежедневно.

 

Арест.

Лето было в самом разгаре, поселок опустел, не звенели школьные звонки и не стучала по утрам подвешенная японцами рельса.                                                                                          Герольд сидел на крыше сарая и разглядывал в бинокль окрестности поселка. Он остановился, на доме Айгерим заметив движение около него. Спрыгнув с крыши, побежал к ее дому.

У дома стояло несколько поселковых. Герольд прошел среди них и услышал одну из женщин:

Женщина.

– Ойбай, Сакена забирают!..

Герольд.

– Кто?

Женщина.

– Ой, не спрашивай! Джигиты из энкавэдэ…

Двое из НКВД дали время Сакену на сборы. Один из них, старшина был казах, и он дал ему разрешение попрощаться. Рядом сидел на низкой табуретке, курил папиросу его напарник, русский. Оба молчали.                                                                         Сакен погладил по голове собаку. Робко оглядываясь, подходили мужчины, старики, пожимали руку, обнимали. Один из стариков сказал слова утешения:

Старик.

– Ты из дальней дороги вернулся, и из ближней тоже вернешься.

– Аллах милостив. Не падай духом. Не теряй надежды. Дочку твою в беде не оставим.

Сакен кивал головой, что-то отвечал.                                                                                                   Переборов смущение, Герольд протиснулся к нему, и тотчас оба из НКВД с недоумением уставились на него. Низко склонившись, как это делали аксакалы, пожал ему руку. Сакен крепко сжал Герольду руку и улыбнулся.

Сакен.

– Данке, сары бала… – Айгерим в город за почтой уехала, так и не смогу увидеть ее.

– Ты присмотри за ней!

Потом его вывели, усадили в бричку, с двух сторон примостились оба из НКВД  и повезли в район.                                                                                                                          Герольд стоял и его мучили мысли, что быть немцем спецпереселенцем – не лучшая доля. Но попасть опять после плена под арест – еще хуже.

 

Дом Айгерим.

День клонился к закату. Айгерим подъехала, к дому на коне сняла почтовые сумки, вошла в дом. Она увидела прикорнувшего за столом Герольда, ее шаги разбудили его. Айгерим опустила сумки и с тревогой спросила:

Айгерим.

– Ты что здесь делаешь, и где отец?

Герольд, боясь, начать разговор и не осмеливается смотреть ей в глаза. Айгерим бросается в другую комнату, пусто, нигде не было его чемодана. Входит Герольд и садится рядом с ней.

Герольд.

– Его увезли два часа назад в район.

Он пытается обнять, Айгерим порывисто оборачивается. Выражение лица напряженное.

Айгерим.

– Я еще не успела привыкнуть к отцу, как вновь потеряла его. Тебе лучше уйти. Кажется, я знаю, что мне делать.

Герольд брел по улице подавленный и расстроенный, события этого дня сразили его.

Айгерим вбежала в комендатуру. Калтай сидел за столом и что-то писал, при виде Айгерим он закрыл папку. Она подошла к столу, ее лицо было бледным,  нервничая ели сдерживая, слезы выпалила:

Айгерим.

– Это отвратительная клевета, Калтай ага. На него кто-то донес. Только вы можете все это опровергнуть. Если вы напишите письмо в район и все опровергните. И это письмо можно опубликовать в газете… Помогите. Прошу вас.

Айгерим пристально смотрит на Калтая. У нее на лбу выступили капли пота. Калтай обошел стол усадил на стул и подал ей воды. Она большими глотками осушила стакан, Калтай налил повторно и, поставив графин сел напротив.

Калтай.

– Некрасивая оказалось история. Это мой долг, я умею, ценить настоящую дружбу. Я завтра же  поеду в район.

Он взял ее руки в свои.

Калтай.

– Мне ты можешь доверять. Я постараюсь сделать все возможное для твоего отца.

Айгерим успокоилась и с надеждой смотрела на него.

Калтай.

– Моя любовь к тебе осталась неизменной с того дня, когда ты приходила сюда с отцом. Будем терпимыми, я знаю, как ты любишь отца. Доверься мне…

Айгерим встала, отходит от Калтая и останавливается у окна. Он последовал за ней.

Вечерело. В комнате стало, темнее и Айгерим почувствовала пустоту, которая случается когда человек остается совсем один.                                                                           Калтай взял, ее за плечи и развернул, Айгерим закрыла глаза.

 

Драка.

Герольд долго поджидал капитана Калтая на улице, ожидая его появления под светом поселкового фонаря. Как только он, наконец увидел Калтая, мальчик мгновенно подскочил к нему и, не говоря ни слова, с силой ударил его. От столь неожиданной атаки Калтай чуть не потерял равновесие, но смог устоять на ногах.

–    Ты что, с ума сошел? – спросил Калтай, потирая свое лицо и пытаясь … от неожиданного удара.

–    Отстань от Айгерим! – закричал Герольд, снова готовясь замахнуться на Калтая.

Однако Калтай быстро среагировал и успел перехватить руку Герольда, а затем ударил его сильно,  так, что Герольд отлетел на пыльную дорогу.

–    Ах, ты щенок! Драться захотел? – с усмешкой прошипел Калтай. – Тогда, получай.

Однако Калтай был готов к такому повороту событий. В мгновение ока он схватил руку Герольда и в ответ ударил его. Мальчик отлетел в сторону, упав на пыльную дорожку.

– Ах ты, щенок. Ты хочешь драться, – насмешливо произнес Калтай.

Калтай начал избивать Герольда ногами,

Минуты, которые казались бесконечными, Герольд получал удар за ударом, даже несмотря на боль и страдание, он отказывался сдаваться.

Постепенно, Калтай прекратил свое избиение, просто потому, что  устал от бессмысленных ударов. В его глазах отразилось некоторое презрение и недоумение перед Герольдом, который не сдавался и не боялся его. Герольд, с немыми слезами на глазах, сидел на пыльной дороге, сломленным и сокрушенным, но все еще остающимся верным себе и своим убеждениям.

–    Ну, что щенок получил?

Калтай, поднял свою шляпу, отряхнул ее, надел на голову и ушел, оставив Герольда сидеть на пыльной дороге.

 

Айгерим и Герольд. Озеро.

Айгерим стояла у берега озера, ее белое платье легко развевалось на ветру. В глазах ее горел огонек страсти, который ни один взгляд не смог бы погасить.

–    Ах, ты мой влюбленный рыцарь, – прошептала она, переводя взгляд на Герольда, который сидел неподалеку.

Его лицо было покрыто синяками, следами предыдущей схватки. Но страсть к Айгерим была сильнее любых ран и большего страдания. Внутри Герольда закипало от смешанных чувств – глубокой привязанности к Айгерим и одновременной тоски от осознания того, что каждая их встреча может быть последней.

Герольд медленно повернулся к Айгерим, его глаза горели от решимости. Он крепко сжал кулаки, чувствуя силу и энергию, которую давала ему эта любовь.

Взгляды их встретились, и на миг время остановилось. Айгерим подошла к Герольду, обняла его крепко и поцеловала. Весь мир исчез в их объятиях, и только они существовали в этот момент. Ничто не могло сравниться с силой и искренностью их чувств.

Они сидели у берега озера, ощущая его тишину и спокойствие. Озеро было символом их единения, местом, где они всегда могли найти покой и силы, чтобы продолжить свой путь вместе – рука об руку, сердце к сердцу. Так они сидели у берега, держа друг друга за руки, и смотрели в воды озера,

 

Водопад.

Ранее утро Герольд сидел на лужайке возле водопада. Айгерим с платком в руке идет к роднику.                                                                                                                                         Она протянула к нему руки. Герольд схватил ее руки и стал целовать их, словно пытался их согреть. Так они стояли у водопада и смотрели друг другу в глаза. Они держались, за руки не произнеся ни одного слова. Это молчание была понятно, лишь им двоим.

Герольд.

– Мне жаль, что все так случилось с твоим отцом.

Я все решил, буду дальше работать в школе и не поеду в город. Я буду рядом с тобой. Мы справимся, тем более твой отец дал добро. Он сказал, чтобы я присмотрел за тобой.

Айгерим взглянула ему в глаза.

Айгерим.

– Прости, – произнесла девушка, ели сдерживая слезы. Герольд хотел что-то сказать, но она рукой прикрыла его губы.

Айгерим.

– Я вчера была, у Калтая он обещал мне помочь по освобождению отца. Но, у него есть условие – я должна стать его женой. А быть нам с тобой вместе он все равно не позволит. Тебе лучше уехать и учится дальше. Пусть хоть сбудется твоя мечта. У нас с тобой нет выбора.

Герольд.

– Но я хочу остаться здесь рядом с тобой.

Айгерим.

– Тебе лучше уехать, иначе он и тебя погубит.

Герольд.

– А как же ты? – он прижал ее руки к себе еще крепче.

Айгерим.

– Мы будем писать друг другу письма.

Герольд.

– Но, я не смогу без тебя.

Айгерим.

– Мне самой так страшно. Закрой глаза и не открывай. И я сделаю точно также.

Герольд.

– Хорошо.

Она поцеловала его.

Айгерим.

– Прости.

Айгерим вырвалась из его объятий и быстрым шагом пошла вдоль ручья. Герольд еще долго смотрел ей вслед. Спустя время он пошел следом.

 

Станция.

Лето клонилось к закату, первые сентябрьские капли дождя то и дело попадали на лицо Герольда. Он стоял с чемоданом на перроне небольшого вокзала. Мать держала его за руку.

Мать.

– Герольд ты там учись хорошо. Надо жить, учиться и работать достойно. Надеяться на хорошее, но не забывай и о худшем.

Герольд.

– Вы не переживайте за меня. Я не подведу. Все мама идите домой.

Они обнялись, и он побежал к вагону.                                                                                                       Поезд дернулся и покатил, медленно набирая скорость. Провожающие стали расходится.                                                                                                                                              Мать Герольда с грустью брела домой и в конце перрона ей встретилась Райхан апа с инвалидом. Он передвигался, сидя в деревянном ящике и отталкивался от земли специальными палками. Одет был в военную гимнастерку, на его груди висело несколько орденов и медалей. Некоторые провожающие приветствовали их, а Райхан апа шла рядом с сыном и гордо отвечала на поздравления.

Райхан апа.

– Вот наконец-то сына привезла!

Он у меня герой самим маршалом был награжден!

Она шла с чемоданом в руке и с рюкзаком на плече, а рядом отталкиваясь, палками от земли  катился на деревянном ящике ее сын фронтовик. И казалось, во всем поселке нет счастливее людей кроме них двоих.

Наши дни.

Между тем, прошло много лет. Девяностые годы. Герольд закончил в Алматы институт, потом аспирантуру. Работал журналистом, стал писателем. Живя и работая в Казахстане на стыке разных культур и наций. Решил поехать в далекий поселок своей юности Ачисай.

Небольшая комнатка скромного сельского жилища, выстроенного из самана с белеными стенами. По древней традиции кочевой  юрты она экономно и заботливо убрана строго по назначению без всяких роскошных излишеств. Под черно-красным настенным ковром ручной работы – алакиизом – с затейливым узором зашифрованной в нём истории судьбы хозяйки дома, в углу, рядом со стопкой цветных одеял и традиционного деревянного сундука на самом почетном месте стоит старый телевизор ещё советского образца. С первого взгляда видно, что этот немой свидетель ушедшей эпохи уже был много раз чинен. Так как справа в углу вместо пластиковой ручки переключения каналов торчит металлический стержень с приваренной к нему железной поперечиной.  Берясь за которую двумя руками можно с грохотом переключать каналы, приводя в изумление такой непосредственной находчивостью бесхитростных зрителей.   И, тем не менее, этот огромный ящик темно вишневого цвета, на тоненьких длинных ножках среди всего этого незатейливого бытия являет собой какое-то странное, но почти живое «домашнее животное».  С огромным квадратным глазом, молча, но не равнодушно и как будто бы даже чуть-чуть с придирчивой оценкой взирающим на все вокруг него происходящее.                                                                                                                                       О том, что здесь живет пожилой ветеран, второй мировой войны напоминает висящий на стене над телевизором праздничный костюм с немногочисленными ветеранскими наградами, полученными по случаю юбилейных событий. Хозяина дома, пожилого аксакала Калтая и его жены, бабушки Айгерим увидим из комнаты через окно, как раз с точки зрения молчаливого наблюдателя этого дома телевизора.

Через окно хорошо видно, что бабушка Айгерим во дворе привычно возится с самоваром, в то время как аксакал Калтай с маленьким своим внуком Тилеком неспешно входят в дом. Пока аксакал у порога снимает с мягких сапог калоши и по мягкому ковру степенно проходит в дом, Тилек, тоже у порога быстро сняв обувь, сразу же пробегает к телевизору и с готовностью замирает у его «штурвальной ручки». И пока дед неторопливо усаживается на своё традиционное место перед маленьким круглым столиком, Тлек с нетерпением ждет команды. Но вот дед все также неспешно и чинно снимает свою тюбетейку и молча, кивает внуку. Тот, тут же включив телевизор, начинает крутить его огромную ручку, постоянно оглядываясь, на деда и молчаливым взглядом спрашивая его, на каком канале оставить…                                                                                                                                       Вот появился какой-то бразильский сериал… И дед отрицательно покачал головой… Вот какое-то молодежное шоу показывают, где друг друга мажут тортами… И дед недовольно, но едва заметно поморщился… Но вот на канале появился военный фильм и у деда утвердительно молодежным блеском загорелись глаза  как- никак молодость – это несгораемые воспоминания… А, довольный внук, благодарно и преданно присел тут же с дедом рядом и с родственным притяжением прижался к нему…

Потом после кадров разрушенной фашистами страны, увиденных по телевизору, дед разволновался и вышел на улицу. Он, молча, пошел в сторону предгорья, и внук пошел с ним рядом.

Их внимание привлекла иностранная машина, она проехала мимо них и остановилась у мазаров. Из машины вышел молодой парень в черном костюме и белой рубашке. Открыл дверь и из нее вышел седовласый старик, парень попытался помочь ему, однако он отстранил его, сказав ему что-то резко на японском языке. Парень, молча, склонил голову, придерживая дверь. Старик медленно прошел мимо казахских мазаров, поклонился им, постоял немного. Затем пошел дальше за кладбище, туда, где находились огороженные проволокой старые забытые могилы. Старик опустился на колени перед ними и стал читать молитву.                                                                                                                           Для Калтая все это выглядело немного странно со стороны. Позже мы узнаем, что это гость из далекой страны восходящего солнца уже был здесь. Послевоенные годы в качестве военнопленного и звали этого старика Кохиро.

В то же самое время по асфальтированной трассе в направлении поселка ехал микроавтобус с двумя пассажирами. Это был Герольд Зальберг а сопровождал его секретарь местного райисполкома Абай Карпыков. Герольд рассказывал о своих воспоминаниях и поблагодарил секретаря.

Герольд.

– Спасибо за теплый прием в райцентре, я был сердечно рад встречи с земляками. Жаль не дожила до этого моя мама…

Секретарь.

– Для нас высокая честь что мы провели юбилей в нашем райцентре Герольд ага. Много добрых книг и переводов написано вами.

Герольд.

– Когда я покидал поселок, а было это давно. Встретилась мне на пути пожилая казашка. Она была близкая знакомая моей матери. Вот что она мне сказала на прощание:

«Саспа. Қазақтың аруагы сенi алып шығады»  Не волнуйся. Дух казахов тебя спасет.

Поселок.

Машина въехала в поселок, и остановилась у администрации. Герольда и Абая встречали несколько человек из руководства поселка. Поприветствовав, они вошли в здание.

Герольд в маленькой гостинице подошел к окну, вглядываясь в вечерние огни поселка. Луна была окружена ореолом, и на ней можно было разобрать оттенки радуги. Поселок плыл под этим слепящим белым светом, под молчаливыми россыпями звезд.

Ранним утром Герольд вышел из гостиницы и пошел гулять по проселочным дорожкам так хорошо знакомых ему. Он приблизился к бараку, где когда-то расселяли их по прибытию в поселок. Двери барака были закрыты на замок и в нем уже давно никто не проживал.

Герольд поднялся на крыльцо и открыл старый деревянный почтовый ящик. Внутри он нашел старую потрепанную книгу « Лже – Нерон » подаренную ему когда-то долговязым русским мужчиной еще в юности.

Он вновь начал рассматривать потрепанную книгу без начала и конца. Он уже читал эту книгу написанную Лионом Фейхтвангером. И то, что в ней говорилось, видно перекликалось с тем, что видел, чувствовал, переживал этот нескладный, долговязый человек, бог весть, чем не угодивший тогдашнему всесильному режиму. И, должно быть, хотелось ему, чтобы со временем и я, тогдашний несмышленый поселковый мальчуган, все это понял. Герольд рассеянно полистал страницы, и вдруг знакомая фраза обожгла его душу:

– Я в этот мир пришел, чтобы видеть солнце…

И вспомнился тот долговязый мужчина из давней юности, всколыхнуло память, о том, что каждый, кто явился в этот мир, конечно же, достоин, увидеть солнце, но – увы! – не всегда и не всем это суждено.

Двигаясь, дальше его ноги словно привели к дому Сакена. Двор молчал, не было здесь большого пса с виляющим хвостом, а колодец вместо воды словно наполнился гулкой темнотой. Герольд присел на лавочку и долго смотрел на качающиеся, на ветру тополя. Какая-то пожилая женщина появилась среди этих тополей и направлялась она прямо к дому Сакена.                                                                                                Герольд достал очки и надел их. Это была Айгерим. Он встал и сделал шаг на встречу, галантно по-молодецки подал ей руку.  Они присели на лавочку рядом как в молодости. И сидели так, молча. Каждый, вспоминая о чем-то своем.

Айгерим.

– Я еще вчера знала, что ты приехал сюда. Слышала о тебе, читала твои книги.

Не думала, что встретимся вновь, – прервав молчание, произнесла Айгерим. Герольд улыбнулся.

Герольд.

– Я часто вспоминал наш поселок, он снился мне. Всю жизнь я живу и работаю на стыке трех культур. Но казахская струна в моей душе звучит высоко и чисто.

Айгерим взяла за руку Герольда.

Айгерим.

– Ты всегда красиво говорил. И я этим горжусь. Я знаю ты неизменно надежная опора для своей семьи.

Герольд.

– Но, я в отличие от других, имею только одну жену, одну дочь и одного внука.

Они прислонились друг другу головами и рассмеялись. Посидев, еще немного Айгерим встала:

Айгерим.

– Домой идти надо.

Герольд повел Айгерим до калитки. Впереди виднелись дома поселка. И снова, словно молния, вспыхнули в сознании картины: озаренный солнцем водопад, слепящая синева неба и озера.                                                                                                              Как все-таки давно это было! Ведь возможно все могло быть иначе! Герольд взглянул на Айгерим она, тяжело вздохнув, сказала:

Айгерим.

– Мы уже не молоды. Счастье тебе и здоровья! Пойду я к своему старику и внуку.- Прощай Герольд.

Герольд крепко пожал ей руку, а Айгерим наклонилась к нему и прижалась к его лицу щекой. Потом отстранилась и пошла к тополям. Герольд с грустью провожал, ее взглядом пока она не исчезла из виду.

Старик Кохиро с молодым парнем рассаживал саженцы возле японского захоронения. Вскоре подошли местные жители и стали помогать ему.

Спустя годы здесь вырастет, небольшой вишневый сад и каждую весну он будет распускаться своими белыми цветочками, которое издали, будет похоже на небесное облако.

К О Н Е Ц.

Мейрим Карбозов

Сапар Койчуманов

 

 

 

 

2024 год.