(с примером разбора повести «Операция «Грин-карта»»,
журнал «Новая литература», февраль 2025г.)
Принцип дополнительности сформулирован датским учёным Нильсом Бором (1885-1962) как «методологическое положение, согласно которому воспроизведение целостности явления требует применения в познании взаимоисключающих «дополнительных» классов понятий… Тем самым с помощью принципа дополнительности устанавливалась эквивалентнсть (равнозначность) между двумя классами понятий, описывающими противоречивые ситуации в различных сферах познания» (Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. «Наука», М., 1975).
Итак, «различные сферы познания» – это и литературоведение, включая литературную критику. Дождались манны? На самом же деле этот принцип Бора сам во многом обязан сфере языка: в шестнадцать лет Нильс Бор (по книге Барбары Клайн «Физики и квантовая теория») вопрошал: «Возможно ли познание, если слово «действительность» и другие понимаются людьми по-разному?» Критическое отношение к слову (к разности дополнительных смыслов) позволило ему сделать свой исключительный прорыв в физике. И спустя почти полвека Н.Бор не покидает «поле языка». (В 1946 г. он писал, что практическое применение слова находится в дополнительном отношении с его строгим определением. Нельзя не согласиться: слово употребляется по ситуации и почти совсем абстрагируется от своего определения, но если применение слова ограничить его однозначным определением, то применение слова становится даже невозможным. Так некая «невидимая» целостность, контекст формируются живой речью и словарным значением слов по принципу дополнительности). Тем самым, сформулированный Бором принцип возник из уже существующей в науке дополнительности гуманитарного и естественнонаучного знаний, из феномена дополнительности в жизни самого социума, что объясняет, почему принцип дополнительности быстро закрепился… нет – воспрянул в гуманитарной сфере, вплоть до литературоведения.
Уже в 1968г., «Вопросы литературы», №3, шла дискуссия между автором работ о революции в физике в начале ХХ века Б.Кузнецовым (статья «Образы Достоевского и идеи Эйнштейна») и литературным критиком М.Гусом (статья «Противоречия Достоевского и принцип дополнительности»). Б.Кузнецов начинает со слов Эйнштейна «Достоевский дал мне больше, чем Гаусс». М.Гус парировал некоторые доводы Б.Кузнецова, опираясь, конечно, на марксизм-ленинизм, но в статьях высвечены самые разные аспекты принципа дополнительности, касающиеся литературы: И дополнительность в самом социальном бытии, и в творчестве как продукте и как процессе. (В сфере литературного творчества дополняющими моментами могут быть приняты, как один из вариантов, субъективная позиция (цель) автора – и объективная логика поведения героя, когда герои правят пером автора. Пушкин заметил, что Татьяна вышла замуж совершенно неожиданно для него, автора)…
Далее, уже в постперестроечное время, появляется очередная работа Д.С.Лихачёва о сфере языка «Принцип дополнительности в изучении литературы», ясная и краткая, как манифест (журнал «Русская литература», №3, 1991г.). В качестве взаимодополняющих сторон автор рассматривает редукционные интерпретации, уходящие в теорию литературы или в культурологию, – и свободу творца, порождающую «необъяснимость». Необъяснимость возникающей новой целостности репрезентируется только через принцип дополнительности. Если уйти от громоздкой терминологии, «необъяснимость» Д.С.Лихачёва – это расхожее нынче выражение «в этом что-то есть». Однако это выражение имеет свою историю и вполне эвристично:
Как известно, Нина Берберова после революции эмигрировала в Европу из Петрограда, где она последнее время мыла полы в клубе поэтов (клуб Н.Гумилёва, и др.). Подруга по институту предложила ей тоже почитать свои стихи в клубе: «…Ты умеешь сочинять!» Берберова, конечно, подготовила несколько стихотворений (их же учили. Про греческих богов и героев, и пр.), но в последнем не хватало двух строк, а она спешила домыть полы… И поэтесса закончила-таки стихотворение.
И вот она прочитала свои стихи собравшимся. Ответом было полное, почти минутное молчание. Наконец, один из собравшихся мэтров нарушил тишину: «А знаете? Вот в этих двух последних строках про ведро и тряпку – в этом что-то есть!» Н.Берберова вспоминала, что так она была признана поэтом и принята в клуб.
Вердикт «в этом что-то есть» является (с тех времён) информативно-безинформативной оценкой («необъяснимостью») литературных явлений: мы не знаем, что это, но знаем, что оно – искомое нами – есть. Всякое его описание с некоторых избранных позиций будет однобокостью, то есть предполагает использовать принцип дополнительности: сосуществование двух (или более) концептуальных взглядов на это «что-то есть». (Его мы воспринимаем «шестым чувством. Последнее упоминание об этом феномене я встретил у Игоря Якушко в февральском номере «НЛ»).
Идём дадее. Рассмотрение принципа дополнительности в применении к гуманитарной сфере (и к литературе) продолжилось и в текущем веке. Защищаются диссертации (например, Сорокина В.И. Современное социогуманитарное знание: применение принципа дополнительности, 2008г., Мушич-Громыко В.Г. Методологические возможности принципа дополнительности в формализованных и неформализованных знаниях, 2010г.), печатаются статьи в журналах (Машевский А.Г. «Золотая середина» Горация и принцип дополнительности (к вопросу о неклассичности классики), «Нева», 2014г, №3) и публикуются на интернетсайтах (Бачинин В. Социология литературы. Проза.ру. Автор говорит о взаимодействии литературоведения и социологии как о двух симметричных встречных процессах, порождающих «теорию среднего уровня: социологию литературы» (за минусом «вульгарного социологизма», конечно). А в материале «Социологический метод» (ЛитКульт) рассмаривается, в частности, «влияние социокультурного контекста на создание и восприятие произведения»). Даже беглый анализ имеющихся работ приводит к выводу, что для применения в литературной критике принципа дополнительности имеется достаточно оснований и наработок.
Подчеркнём то, что уже было сказано выше: Рассмотрение явления (произведения литературы) по принципу дополнительности возможно в разных избранных разрезах или плоскостях. В эссе будут взяты два вполне автономных подхода: литературоведческий и социологический. Литературоведческий подход изучают в школах, им руководствуется писатель, планируя литературную репрезентацию найденного сюжета. О социологическом подходе сделаем несколько замечаний.
В истории общества принцип дополнительности «работает» и в сфере историософии (обществознания), и в самом «общественном бытии». Широко известны слова Ф.Энгельса, что в истории субъекты (личности, государства) действуют не в одном направлении, их векторы разнонаправленны, а сама история движется по некоему равнодействующему, общему вектору: это есть непознанная целостность феномена истории («золотая середина» Горация), равнодействующую исторического процесса не видно, как не видно контекст: он всегда «проступает» за видимым текстом. Специфика социального познания (по сравнению с естественнонаучным) – в нём акт знания в целом совпадает с действием (акт несовершенного знания с полуправильным действием (вектором). Например, познан и провозглашён лозунг «Свобода, равенство, братство» – и грядёт Великая Французская революция: свобода для одних, рабство для других… Но этот шаг был необходим истории. В социальном знании, тем самым, тоже всегда к месту принцип дополнительности учений и доктрин, дабы сглаживать издержки односторонности. Идеализм и материализм, деспотизм и анархизм, добро и зло (Яков Бёме, 1575-1624, «И в Боге – добро и зло»)…
Социологический подход к анализу литературы, исходя из своей сути, должен соотноситься с соответствующим состоянием социума и установившейся идеологией (и общественной психологией, моралью, и др.), как бы ни была «однобока» жизнь и мысль социума. Когда в СССР в литературе и в её критике господствовал «принцип партийности», социологический подход скатился к «вульгарному социологизму», но было всё предельно ясно и понятно. Но вот пришла свобода творчества, социум и его мысль находятся в состоянии неопределенности (просится термин «соотношение неопределённости»), какова теперь роль социологического подхода? Он как бы затоплен наводнением свободы… На самом деле социологический подход в современный момент обретает полноту своих возможностей, если действительно освободить его от вульгарности. Для этого социальное бытие нужно рассматривать многоуровнево, чтобы видеть и частное, и особенное, и общее. Поясню на примере:
Мальчик в четвёртом классе проходит «Рассказы по истории СССР». Папа преподаёт историю в другой школе. Оба готовятся к урокам. Отец заставляет сына рассказать домашнее задание (пересказ из учебника). Сын начинает: «Иван Иваныч шёл по улице и зашёл к Иван Петровичу. Покурили. Иван Петрович шил сапоги…» – «Всё, что ли?» – «Всё». – «Не может быть. В рассказе что-то ещё должно быть, главное. Вспоминай». – «Там в полуподвл вели три ступеньки…» После долгой «пытки» мальчик проник-таки в нужный уровень общественного бытия: «А, в это время Ленин шёл в Смольный!» Отец-учитель принял подготовку к уроку.
То же и в социологическом подходе к анализу литературного произведения: важно, с каким уровнем социальной действительности автор анализа будет соотносить детали анализируемого текста. В этом и будет действенная «дополнительность» социологического подхода – к литературоведческому. Продемонстрируем высказанные положения при разборе повести «Операция «Грин-карта»» Виктора Парнева (журнал «Новая литература». Февраль, 2025г.).
Итак, беглый литературоведческий разбор указанного текста.
Автор от лица главного героя, начиная с первой строки, рисует портрет «лишнего человека» в российской действительности начала двадцать первого века. Герой несколько бравирует своим положением, заставляет согласиться, что он есть и непременно будет. И это задаёт повествованию упругость оптимистичности. Тем более, что в окружении, в приятельских отношениях с ним такие же, он не одинок. Другие персонажи (кассирша, невидимый владелец забытой банковской карты, охранник и даже бывший приятель-работодатель), они – окружающая среда, как деревья или дома: вы есть, ну и стойте.
Характеры раскрываются через проблему выживания, трудобудни: это и отставной полковник, ставший охранником на автостоянке, и подружка, торгующая в ларьке, и сам главный герой; показывается класс людей на грани маргинальности. Впрочем, все свободны жить иначе…
Образы рисуются этакими торопливыми мазками, как в американском детективе, когда всё торопится к ковбойской победе детектива. Образ главного героя, от его же лица, рисуется автором через детализацию: герой держит в голове и на протяжении всей повести заставляет нас читать прейскуранты и ассортименты продуктов питания, чем подчёркивается уровень жизни героя (да и его близкого окружения), и в то же время прогнозируется выживаемость. Нас не возьмёшь!
Повествование выдержано в режиме постоянного ожидания фиаско и его избегания, это лишает внимание усталости, тем более что никаким длиннотам места не остаётся. Главный герой рефлексирует, что он соблазнился начать пользоваться чужой картой, и даже апеллирует к Богу, попустившему и его поступок, и ротозейство владельца карты; иногда испытвает ситуацию выхода из соблазна, но, увы, настоящая борьба с предосудительным своим поведением не показана, значит её не было.
Это лишает повесть – не побоимся этого слова – необходимой гражданственности. То, что главного героя в итоге настигла «расплата» за предосудительный соблазн, не восстанавливает гражданственность, ибо отбирание охранником продуктов – это не расплата! Это тётя-кассир погрозила пальчиком. В этом видится главный недостаток повести, но! Публичная гражданская казнь – для кого-то она «смертельней» казни физической… Это ощущение остаётся после прочтения, выручая органику текста.
В заключение литературоведческого разбора полагается сказать о значимости этой «маленькой минорной повести 18+», о вскрытых проблемах. Как бы тяжело или скучно ни жилось, красть нехорошо. Бойтесь соблазна. И нота владельцу карты: писание «рекомендует» строить крепкие заборы, дабы не провоцировать (не соблазнять) другого на грех кражи. Пожалуй, простим главного героя. Но вдруг он снова найдёт карту?.. Но это будет уже наверняка другая повесть.
Можно сделать дежурный вывод: мелкотемье (пусть среднетемье), но известно, что всякое мелкотемье – это с конкретных позиций. В другом ракурсе та же тема может утяжелиться кратно. Вот такие мысли о тексте.
А теперь, следуя поставленной в эссе задаче, перейдём к дополняющей стороне – к социологическому подходу. Было уже сказано и проиллюстрировано, что социум имеет несколько, много уровней как для проникновения в него взора писателя, так и для обратного процесса – для влияния соответствующих уровней и на пишущего, и на читающего, и на публикующего. Какой же из уровней общественного бытия кореллирует с разбираемым текстом? Исходя из результата литературоведческого экскурса, это уровень бытовой повседневности, откуда бы она ни свалилась на голову. Но в обществе есть и реалии иного, донного уровня: произошедший раскол на имущих и малоимущих с разницей в доходах раз этак в двадцать. И многие вспомнят свой ваучер, эту заветную индивидуальную «банковскую карту», бездарно отданную во грехопадение другим… Социологический подход показывает: это тоже помогло рождению данного текста. И напрашивается историческая параллель с хлестаковщиной. Не Хлестаков ли брезгливо ковырялся в поданном обеде (в прейскуранте для маргинала), пока «не соблазнился» играть предложенную роль столичного ревизора, и сразу будто завладел чужой банковской картой: сыт, пьян и нос в табаке?
Поэтому мы дожны внести правку в итог литературоведческого подхода: зло – это безразличие к своей карте, каких у её владельца в каждом кармане каждой одёжины несколько, и ему все равно, где он поленился забрать в карман одну… Это он когда-то соблазнился всё (почти всё) отобрать у других и расплаты пока не дождался. В «Ревизоре» хотя бы вопиёт последняя фраза «…Над собою смеётесь! Дурака ему, дурака!..» В разбираемом тексте мы видим только хлестакова начала XXI века, владельцы карт… вот именно, всего владельцы!, в тени, им не завидует здоровое боьшинство общества, жалеет: за всё придётся когда-то платить.
Подводя черту, выскажу мнение, что маленькая минорная повесть Виктора Парнева, опубликованная в февральском 2025 года номере журнала «Новая литература» – это (по результату применения принципа дополнительности) на самом деле к о м е д и я.
К О Н Е Ц
