Ты едва рассмотрел двухэтажный дом, что стоял в конце улицы чуть поодаль остальных, окруженный двойной линией защиты деревьев и бурного кустарника. Неделю назад ты пришел сюда к полной хозяйке снимать комнату, потому что приехал учиться в высшую музыкальную школу. Отец дал тебе достаточно денег «на развитие таланта», – как он выразился.  Всё как ты хотел: заниматься музыкой, и чтобы никто не мешал. Но у хозяйки оказалась пленительной красоты и спокойствия дочь. Она не смотрит на тебя, а заглатывает, как кит планктон, – водоворотом, мощно, неотвратимо и молча. И имя у неё, лучшее из имен, с гордым и своенравным ударением на последний слог – Нино.

Дезориентирующая жара стояла уже пять дней, из вытяжек и открытых окон разит горьким луковым запахом, резким как нашатырь, отвратительным, как фальшь. Душный осенний вечер – все одуревшее от жары хранило неподвижность. Не было сил для проклятий, не было проклятий, чтоб придать сил.  Ты лежишь и думаешь: каким же для неё явиться – задумчивым романтиком, самоуверенным ухажером, суровым скитальцем? Хотя зачем выдумывать, если она все равно всё узнает? Узнает, что всё, что я есть – это моя рекламная кампания для неё.

Твои мысли прервал несмелый стук в дверь.

На пороге стояла Нино. Вспороло, как мешок, память, резко: ты стоишь и недоумеваешь, слушаешь полную женщину, а в глубине коридора за её отъетой спиной скользнула чья-то цветная тень. Ты качнулся будто маятник, стремясь разглядеть, ускользнувший объект. «Это моя дочь  – Нинок, – говорит тебе хозяйка». Ты берешь комнату не глядя, потому что все еще смотришь вослед мелькнувшему силуэту.

Нино протянула записку, и как только ты взял её, девушка молча, бесшумно ушла.

В записке говорилось: «Придите вечером, когда жара спадет, в гостиную, есть небольшой разговор. Но не тревожьтесь».  Почерк старательный – желание быть понятым.

В такую духоту панна Катарина ходила по своей части дома, едва прикрываясь фрагментом ситца. Ты знаешь это, потому что имел неосторожность (хотя на самом деле эту намеренную неосторожность имела панна) попросить не вовремя соль. Соль? Почему соль? – спрашивал ты себя, – на какой ляд мне понадобилась соль? Но ты уже видел панну Катарину, панна Катарина видела меня, а соль, – как всегда молча, нашла мне её Нино.

В пальцах шелестит сминаемая бумага.

Будто услышал, как тоскуют вдали поезда, равнодушно свистят цикады – знал бы в детстве, что это огромная муха, ни в жизнь бы не умилялся – безмолвствует тряпье в шкафу, скрипит диван и пустуют стены. Ты в силу уныния убранства комнаты, постоянно смотришь в окно – там разнообразней.

Сегодня там во дворе твоя возлюбленная Нино развешивала белье в своем шафрановом платье и оливковом шарфе. Можешь не быть прелатом, монахом, можешь  вообще слово «Бог» упоминать исключительно всуе, но с тебя спросят за это развивающееся шафрановое платье, и за эту оливковую зелень длинного, как печатная лента, шарфа, что сегодня на ней.  Нино вешала белье,  и все танцевало на ветру, словно у тебя был билет в лоджии на ситцевый балет с либретто белых наволочек и примой в шафрановом платье. Твои мысли скачут вслед, повторяя линии развивающегося белья, будто стаккато Шопена.

Ты уже отвернулся, прежде чем заметить, что Нино подняла голову вверх и внимательно посмотрела на твои окна.

К ночи жара спала, она лежала у ног вязкой лужей, а в этой луже лежала скомканная днем записка. Панна Катарина ждет тебя и, помилуй Господь, (но не помилует) чего–то еще. Этот вид мамаш семейства вдовствующих отряда пышногрудых был знаком тебе по шокирующе откровенным рассказам друзей.  Они болтали, будто в таком возрасте дамы переживают гормональную эмиссию, что им  якобы природа визирует полный сексуальный абонемент.

Ты,  Алекс, наивный дурак, потому что неправильно рассчитал азимут побега от панны.

Походкой наивной  дичи, что еще не учуяла собак, ты шагнул на вторую половину дома.

– Нинок печет, и у неё хорошо получается – попробуйте чай с печеньем, – начинает мамаша кружить.

Где же сама Нино, хоть бы она пришла на выручку. Пока ждешь подмогу, осматриваешь убранство комнаты, – прекрасно обставленная гостиная, будто до этого маман «обставила» кого-то другого не менее великолепно. А кто жил в этих поистине скромных комнатах прежде? В объявлении писали, что девушкам не следует беспокоить. «Почему?» – спрашиваешь ты себя. Роскошный диван и самые удобные низкие ореховые кресла, удобней которых твое тело еще не знало. Высокие, как деревья, торшеры, секретер, переделанный в бар, и бар этот был полон элитного алкоголя. «Значит, наша молодая вдова оказалась латентной аристократкой», – мелькнула у тебя мысль. Откуда вся эта роскошь, куда делись предыдущие жильцы, куда пропал муж? Десятки вопросов набросились на тебя комариным роем, оставляя после себя зудящие следы.

Слишком много вопросов, чересчур удобное кресло, отличный виски, панна Катарина – само обаяние, и нигде не мелькнет спасительная тень шафрана.

 

Странные звуки, неожиданные и знакомые, как колыбельная, разбудили ночью. Это флейта. Кто-то играл на ней неуверенно и робко что-то из школьной программы. Как долго ты спал? На улице по-прежнему или опять темно. Где панна Катарина с её ликерами? А, бог с ней, тебе сейчас не до неё. Сегодня, сейчас раздраженный и злой жарой и безразличием Нино, этой головной болью ты идешь на слабый звук. Черт! Черный кот. Громко мяукнув, он заставляет тебя замереть на месте. Только бы не услышали обитатели дома. Звуки вели на улицу, вглубь  двора, там оказался миниатюрный сад – полуупорядоченная группа деревьев с все тем же беспокойно-растущим высоким кустарником и старой качелей. Ты тут впервые. Казалось, тут нейтральная земля, которую взяли под свою стражу хмурые деревья.

Нино сидела на старой увитой ползучим растением скамейке. Ты споткнулся о что-то черное и музыка оборвалась.

– Не бойся, – говоришь ты, – это я, Алекс, снимаю у вас комнату. Мы еще ни разу не разговаривали…

Ты пускаешься в пространные объяснения. Но Нино как будто и не слышит. Луну закрыли тучи, и ты не можешь рассмотреть её лица. Ты волнуешься, подбираешь слова, но напрасно, Нино беззвучно проскальзывает мимо тебя, наклоняясь, поднимает футляр, о который ты споткнулся, и уходит, не проронив ни звука. Еще одна ночь без сна: вчера ты лежал, колебался и слушал. Сегодня ты спугнул дикую птицу. Как с ней поговорить? Что сказать, так чтоб сразу стало понятно. Но что понятно, когда и тебе самому смутно и неотчетливо видится все происходящее. Ни-но-о! Гобой! Надо сыграть ей. Точно! Возбужденный, с нетерпением ждущий следующей ночи ты садишься на скамейку в саду и лихорадочно фантазируешь, как всё произойдет. А что если придет панна Катарина? Тогда это катастрофа. Может Нино сомнамбула? Почему она играет в саду ночью? А почему я играю в саду ночью? Достаточна ли глуха панна, чтоб наш музыкальный диалог оставался тайной? Может они заодно? Вопросы-вопросы-вопросы вместо хора цикад. Пара одиноких тоскливых аккордов, протяжных, как тонкая нитка слюны. Робость сегодня победила, в ее команде усталость, безызвестность, нерешительность, в общем, целая футбольная команда.

На рассвете тебя разбудила ссора ворон. И снова день, и снова ночью ты ждешь объяснения с Нино, или хотя бы возможность узнать, как звучит её голос. Ты не ложишься спать. До самого рассвета ты вслушиваешься в ночь, но она безмолвствует. Ты берешь свой гобой и спускаешься в сад. Садишься там, где сидела вчера Нино и начинаешь тихо играть. (Вчера ли это было? Сколько я уже не сплю, или сплю клочками не разбирая времени суток?) Может она услышит и придет? Может она хотя бы просто услышит. Ты подаешь сигналы, как одинокий астроном, в безмолвствующий космос, терзаясь вопросом: дойдет ли он?

На следующий день все повторилось в точности. Ты лежишь, коптишься в душной комнате на втором этаже, ждешь звуков флейты; тебе не хватает терпения, и ты выходишь в сад. Что творится в этом доме? В сотый раз ты задаешь себе вопросы. В саду ты играешь тихо на гобое, вкладываешь в эту музыку все свои чувства. Ждешь ответа. Приходит утро, ссорятся вороны, панна Катарина капризным голосом зовет Нино.

Её надо увезти от этой кровопийцы, сквозь сон думаешь ты. Но, что ты ей дашь, если у самого только гобой. Ты можешь одуреть от бессонницы, но фальшивить не должен. Ты занимаешься с большим усердием, чем когда либо. Чтоб не видеть панну Катарину ты все время проводишь в консерватории, если не лежишь в забытьи у себя в комнате. И по ночам выходишь в сад, чтобы встретить там Нино.

Четвертый день кряду ты спишь по два часа перед рассветом. Сад, скамейка, гобой, тоска. С тех пор, как ты спугнул Нино, не было больше звуков флейты, ни мелькания шафранового платья. только скрипучий и капризный, несущий околесицу, голос панны. “Как таких Земля только держит?” – думаешь ты.  Откинувшись на спинку, закинув голову, видишь звезды. Ты думаешь, что если каждой звезде присвоить ноту, то получится изумительная симфония, и ты сыграл бы её для Нино. И ты берешь и играешь. Импровизация все время плохо тебе давалась. Только сегодня – или это было вчера, – в голове уже свой размытый календарь, профессор по теории музыки рассказывал, что нам и не светит сыграть Бетховена, если мы еще как следует не страдали от любви. Ты играешь уставший блюз созвездий, полагая, что до Нино, как и до звезд, звуки не долетают. И ты прощаешься с этой все затеей. Как быстро усталость сточила веру или просто надо поспать. Есть еще один способ. Еще один последний мотив. С этой мыслью ты проваливаешься в сон.

Пятая ночь. Ты уже без гобоя. Ты пинаешь цветы по дороге в сад, а зачем идешь туда и сам не знаешь. Еле идешь, ты был бы пьян, если б были деньги, ты бал бы зол, если б были силы. Как прежде, падаешь на качели, закидываешь голову и смотришь на звезды, пальцы играют мелодию, голосовые связки тянут еле слышно какой-то мотив. Этих звуков, думаешь ты, Нино точно не услышит, ни-ког-да… Небо темнеет и приближается одновременно, скамейка почему-то немного качается, и этот вот звук, такой… земной…это…

«Проснись – проснись, –  различаешь ты сквозь сон. – Вставай, – продолжал требовать голос».

– Если ты будешь спать до утра, то нас убьют и меня первую, и у тебя на глазах.

– Астроном, играющий на гобое, просто хочет спать. – продолжая сонные мысли бормочешь ты. Стоп! Нино! Ты открыл глаза. Паника вырывает тебя из сна.

Ты слушаешь её отрывистый и сбивчивый рассказ. Восстанавливая сам, как детектив, все недостающие улики, которые заметил раньше, но не придал значения. Нино рассказывает про то, что панна Катарина опоила тебя, и ты то ли в хмелю, то ли в бреду подписал какие- то злополучные бумаги, а еще попутно изнасиловал её малолетнюю дочь?  Что сделал? Кого? Изнасиловал? Малолетнюю? Каждая буква в отдельности, как выстрел дробью, пробила воздух с глухим шлепком и вонзилась в твой мозг. Слова, как исполинские гроздья, нависли над тобой и вжали тебя в листву. Ты продолжая слушать Нино, все так же описывающую закулисье этого опасного и тихого дома.

-… со дня встречи с маман прошло уже несколько дней, это специально, чтобы усыпить мою бдительность, мол, ничего не случилось, – тараторила девушка.

– Нино, – обрываешь ты её бессвязные объяснения, –  где твоя флейта?

Она смотрит на тебя глазами полными усмиренной печали, так врачи смотрят на пациентов после ампутации.

Сквозь открытые окна Нино влюбилась в музыку, продала, влекомая волнами любви бабушкину флейту, и, зная, что скоро матушка пойдет в атаку на нового жильца, выкрала документы. Ты не понимаешь: где правда, где ложь, где юмор, где нож, где спасательная шлюпка?

Пазл собрался. Панна Катарина сдавала комнату состоятельному студенту и обманным путем вымогала у него все деньги, что давали родители на обучение. В некоторых случаях подлогом и наветом, используя свою дочь, вынуждала продавать или сама скупала ценные вещи, попавших в клетку студентов. А еще то что у Нино была бабушка, которая учила играть её на флейте. После смерти завещала ей дорогой инструмент. Нино играла ночью, чтобы не провоцировать мать.

– Я её продала, чтоб были деньги. Без денег ты не сможешь бежать отсюда. И я не смогу бежать.

Ты обнимаешь ее, потому что это и нелепо и правда – без денег действительно сложно бегать, ты смотрел, наверное, это в тех же фильмах, что и Нино.

– Нино, – говоришь ты, проживая жизнь, за эти пять дней её молчания и пять минут объяснений, – я не смогу бежать отсюда без тебя, а не без денег. Пошли со мной. Я продал сегодня гобой. Чтоб ты смогла уйти из дома. Мой отец меня убьет, но,.. Это всё не важно. В классе есть старые инструменты…

– Как? – Нино долго молчит и добавляет. – Ты так красиво играл…

– И чем мы займемся, когда уйдем? – спрашивает она.

В одной руке твой чемодан, в другой – ее рука.

– Выкупим твою флейту.

– Нет. Твой гобой.