«Сортир» – как много в этом слове…»

В английском языке, точнее, в словаре, есть слово «сорте» (sorte), что означает «неожиданная атака»; во французском sortir – «выйти, выходить». В русском обиходном – определённое место, куда выходят в случае – порой неожиданной – атаки пищеварительного тракта. А вообще сортир играет в жизни человеческой роль более значительную и более душевную, чем просто приём выбросов этого самого пищеварительного тракта.

Моим первым сортиром был кусочек земли за хлевушкой. Для взрослых членов неказистой нашей семьи в сибирской деревне, возможно, служил сортиром кусочек земли за сараем, во всяком случае, я никогда их не видела за хлевушкой и вообще, за отправлением неизбежной функции по очищению организма, а только видела кучки за сараем. Могло бы быть иначе, например, в качестве нашего фамильного сортира могло быть деревянному или дощатому домику-бунгало, но дело в том, что наш дедушка как глава семьи был немножко ленив, а скорее, равнодушен к домашнему обустройству, и домика-бунгало не было. То, что я оставляла после себя за хлевушкой, и то, что виделось за сараем – было хорошим удобрением – для сорняков, точно.

Потом, в Сибири же, помню овражек по пути в школу-семилетку –  экологическое место нашего девичьего перевала и коллективного выброса отходов организмов.

На Дальнем Востоке, вспоминаются дощатые домики на задворках – дома ли, школы. Помню один такой одноэтажный домик во дворе Бикинской (города Бикин) школы, где я училась в пятом классе, а у/в него два входа – один для девочек, другой для мальчиков. Внутри – стена-перегородка, к сожалению, не доходящая до потолка, что побуждало мальчишек, забравшись вверх (не знаю как) подсматривать за происходящим на женской половине. Вот так однажды я была, мягко выражаясь, неприятно удивлена, когда, услышав над моей головой гнусное «хи-хи-хи» и вскинув голову вверх, увидела смеющуюся толстую рожу одноклассника по имени Толька Рева. Через несколько лет – я уже была в поселке Бабанаково в Центральной Сибири – мой двоюродный дядя Витя представил меня своей молодой жене Кате Рева, привезённой с Дальнего Востока из города Бикин, которая сказала, что у неё есть младший брат по имени Толька (Рева), который, возможно, ходил со мной в одну школу и может быть, в один класс. Я поспешила с «нет, не помню такого», мысленно пожелав этому дяде Вите скорого развода… (Оно так и случилось, много позже, но я тут ни при чём.)

Воистину “sortir”: ещё раньше случилось мне быть зрителем странной дальневосточной короткометражки: деревня, где мы с мамой тогда жили, занималась разведением сои, её обработкой и сбытом. Я же любила играть в лесу, и в тот день занималась в зарослях обустройством игрушечного хозяйства из травы и веточек под звуки молотилки с колхозного тока неподалеку. Вдруг в заросли вбегает тётя Фрося Ахмеджанова, не добегая до меня и меня не замечая присаживается ко мне задом, вываливает кучу, вскакивает, надевает штаны и возвращается на ток, оставив в моей памяти сей кадр.

Москва, Москва После того как я оставила родные гнезда на Дальнем Востоке и в Сибири, мне встречались разные сортиры. Тут были и уличные «Эко», и домашние, и публичные, разные. В Москве, например, до перестроечных 1980х, помню, был замечательный общественный туалет недалеко от ГУМа – просторное одноэтажное помещение с чистыми зеркалами и предприимчивыми грузинскими дамами, торгующими лифчиками и прочей галантереей. Одна такая дама учила меня (бесплатно наставляла!) жить, то есть убеждала в кооперации с ней закупать, и потом перепродавать предметы дамского обихода – в том туалете, разумеется. Я не сумела, не смогла…

Те, что при вокзалах, были менее претенциозны, но более богаты характерами. В одном, помню, при Савёловском вокзале – состоялось короткое знакомство с цыганочкой, знакомство описано мною  в сценке «Всё относительно!»:

Общественный туалет. Входит молоденькая цыганка. Я перед зеркалом, подкрашиваю губы. Цыганка просит позволения подкрасить губы моей помадой, я даю ей. Она подкрасила губы и спрашивает, сколько мне лет, я говорю: «Двадцать пять» – сильно приврав, то есть изрядно убавив. Выходит из кабинки девушка, на ходу закуривает. Цыганка просит сигаретку, девушка отказывает. Цыганка спрашивает её: «Сколько тебе лет?» Та отвечает, идя к выходу: «Восемнадцать». «Нет же, – говорит цыганка, – тебе не восемнадцать, а двадцать пять! Вот ей, – показывает она на меня, – ей восемнадцать! А тебе – двадцать пять!»

Туалеты дачные: справа/слева, на гвоздике в углу кусочки газетных страниц, затянутые паутиной… солнечный луч через щели… Тишина.

А в коммуналках – туалет автономен от ванны, что «неплохо очень с одной стороны, но очень плохо с другой стороны», особенно когда первый находится в одном конце длиннющего коридора коммуналки, а ванная с раковиной, где можно сполоснуть руки – в другом. И потом, эти непредсказуемые унитазы… Помнится, однажды в нашей коммуналке унитаз вышел из строя, и я вызвалась купить новый. Нашла магазин, торгующий хозяйственными товарами, и унитазы были в продаже, только когда я приблизилась к прилавку, услышала такой вопрос: «Вам с прямым выводом или с косым?» Подумав, на всякий случай ответила «с прямым», – и ошиблась, оказалось, нужно было «с косым», так пришлось потом снова ехать через всю Москву менять прямой вывод на косой.

Горшок …Как-то в Москве, зимой, возвращаясь из кино, поймала такси, и соседкой по сиденью оказалась тётя Вера, бежавшая из тюрьмы. Точнее, из тюремного госпиталя. Как бежала? – Перемахнула через каменную стенку в халате и в тапочках на босу ногу (это зимой-то), ситуация была чрезвычайная… Таксист спросил меня, не могла ли бы я что-нибудь «придумать» или сделать для моей соседки по сиденью – его нежданной пассажирки; и я тогда привезла её к себе домой в коммуналку с лютыми соседями, то есть соседками, и в течение всей той недели, что я ходила-вызванивала тёти Вериному мужу в Уфе, заказывала билет на поезд и пр. – тёте Вере служил сортиром ночной горшок от младенческих лет моей дочери, который я по заполнению относила в туалет, выбирая моменты затишья в коммунальном коридоре, соседки-то были лютые и на язык несдержанные. Помимо нас с тётей Верой в комнатке находились моя дочь и ещё две девчонки из Сибири, ищущие работу по лимиту в Москве (найдут на кондитерской фабрике «Красный Октябрь»), так что тётя Вера делила ложе с сибирячками на полу. Но  всё обошлось, купила я ей билет и проводила в Уфу, то есть домой, где «стены помогают».

Эпилог: Месяц спустя – звонок в дверь. На пороге тётя Вера с охапкой подарков и гостинцев… Оправдали. В Уфе. Собственно, её преступление звключалось в том, что она покупала (закупала, вернее) в Москве каракулевые шубки, везла к себе в Уфу, где перепродавала в два раза дороже: по тем временам, «спекуляция» (статья №… Уголовного Кодекса)

Туалеты-сортиры, по крайней мере,  дают тебе понять, что ты женщина. Леди. И даже…

Матриархат Одесса, город маленьких двориков, двухэтажных домиков с лестницами ведущими на второй этаж, и туалетов во дворе. Захожу я однажды в такой , устраиваюсь поудобнее… Неожиданно входит мужчина с волчьим выражением лица. Что остаётся мне в этом случае, как не решительное, не сходя с места: «Вон отсюда!» Мужчина-волк, как ни странно, слушается, уходит… Однако через пару минут возвращается. Опять моё решительное: «ВОН ОТСЮДА!» Уходит… Встаю, мою руки (была раковина), ворчу «бывают же такие… такая… гадость…» Выхожу – никого поблизости. Похоже, ушёл. Закрываю за собой дверь, и вижу на двери табличку: «ДЛЯ МУЖЧИН». Жалко стало мужчину-волка.

Сортир-рентген. (Или проявитель?) Вступив в Горком Профсоюзов Художников-Графиков (Малая Грузинская, 28), я получила на руки мою трудовую книжку и теперь работала по трудовым соглашениям. Трудовая книжка на руках давала возможность подработать, – скажем, уборкой. И я нанялась уборщицей в столовую через дорогу. В мои обязанности входило мыть лестничную площадку и кладовки с мясом, что в северном крыле помещения. И был тут дядя Лёня – подсобный рабочий, милый человек, с которым мы перебрасывались парой приветственных слов. Вот как-то директор столовой сказал, чтобы я убирала ещё и южное крыло, а там, в южном крыле, по вечерам столовая превращалась в кафе-бар; перед входом в кафе, т.е. перед лестницей наверх в кафе, внизу справа – туалет. Вечером в столовую-кафе приходили нарядные посетители, чаще посетительницы – крашеные блондинки (реже, много реже  – крашеные брюнетки) в мехах. Я думаю, эта реинкарнация столовой в кафе-бар и явление крашеных блондинок в мехах объяснялось строительством в этом районе каких-то конструкций, выполняемом иностранными рабочими – хорошо сложенными парнями говорящими на польском, венгерском и прочих нерусских языках. Перед и после дамы заходили в туалет. Нет слов, чтобы описать картины, которые  они оставляли после себя на стенах туалета: американский абстракционист Джеймс Поллак мог отдыхать. С тех давних пор при виде блондинки (реже брюнетки) в мехах, в памяти оживает ароматная абстракция на стенках. (Что они едят?) И потом, нужно было бегать через помещение кафе с половой тряпкой, ведром и в вечно спадающим на глаза головном платке. Не эффектно, несправедливо… Послабление пришло в один прекрасный день, когда во время мытия подошедший сзади дядя Лёня хлопнул меня по ниже спины и шепнул: «Эй, я хочу тебе что-то сказать…» Подумав, что это ещё одно испытание, и что если хлопнет ещё раз, получит по мор… Он хлопнул ещё раз, и с мыслью «Ну, держись, бедный дядя Лёня» я разогнулась, приготовив правую ладонь для рукоприкладства к дяди Лёниной щеке, но он опередил меня фразой шёпотом: «Они не имели права заставлять тебя убирать южное крыло, да ещё и платить как за одно… Для этого должен быть другой человек.» Я, тоже шёпотом: «А что мне теперь делать?» «Перестань убирать здесь.» «А как они… ничего?» «Поверь мне, ничего…» «Спасибо, дядя Лёня.» Больше я этого крыла, с дамами в мехах и их настенными росписями не видела, хоть помню.

Нью-Йорк В квартирах нью-йоркских, туалет всегда совмещён с ванной, и это неплохо тем, что будучи в гостях, можно в случае соответствующей нужды обратиться к хозяину со словами «где тут у вас можно вымыть руки?» (Наверное, и в московских квартирах «совмещённые санузлы», но мне, продукту коммуналок, этого знать там не довелось.)  А общественные – ничего особенного, туалеты как туалеты, в кафе, Макдоналдсе, пиццерии, очереди, мексиканцы за прилавком: «Только для клиентов» – вынужденная покупка ненужного куска пиццы или кофе в бумажном стаканчике, чтобы войти и… Запомнился туалет при автобусной станции на 181й улице, собственно, запомнился чистотой и туалетной работницей – красивой латиноамериканкой – на вид истинной леди, с книжкой в руках сидящей в комнатке справа от входа. Я даже один раз поздравила её с праздником (Женским Днем 8 Марта) и угостила шоколадкой, такое от неё исходило женское.

А в другом туалете, что рядом с  Публичной библиотекой на 42й улице и 5й авеню, и славится на весь мир своей чистотой и комфортом, где звучит классическая музыка, туалетная работница – тощая злобная африканка, без чаевых (доллар) готовая раздавить тебя презрением. Можно подумать что это она автор Девятой симфонии, а не Бетховен. Я пыталась расплатиться с ней улыбкой, но она этого не оценила, отвернулась. Ну, что ж. Есть другие туалеты.

 

Хэйзел

 

В женском отделении брайтон-бичского пляжного туалета висит плакат. Переводится с английского примерно так:

«Три вещи помни при любых обстоятельствах:

1. Не лги, как бы ни было трудно говорить правду
2. Не испытывай ненависти как бы плохо с тобой ни обращались
3. Отдавай и подавай, как бы мало ты ни имел»

Этот плакат, и ещё несколько похожих по содержанию, поместила на стену  уборщица Хэйзел.

В этот пляжный туалет заходят женщины в основном для пере-одевания, так что от панно под  Джексон Поллак Господь стены уберёг, хоть возможны другие страсти (перестрелки поблизости, нечаянные убийства, задержания наркодилеров и пр.) Уборщицы – чёрные женщины.  Одна из них Хэйзел.  У неё симпатичное круглое лицо, живые тёмные глаза. Она подтирает лужи, улыбаясь, не делая замечаний, желает доброго дня и даже посылает вослед воздушные поцелуи, тем поднимая настроение, как-то вселяя веру в себя. Мы с моей приятельницей, побывав там по пути на пляж и с пляжа, сошлись во мнении: «Добрая душа». Позже я  рискнула спросить «Как вас зовут?» «Хэйзел, – ответила она, – а почему вы спрашиваете?» «Потому что вы красивая,»- вырвалось у меня. Она: «Вы тоже!» Я махнула рукой «не так», и ушла. Это было в августе 2022. Потом я вспоминала её: «Как там Хэйзел?» и в сентябре при первой возможности отправилась на Брайтон Бич, а именно в туалет. Была нежаркая погода. В уголке пустого помещения сидела и что-то читала молодая девушка-уборщица. Я спросила, «Что с Хэйзел?» Девушка сказала: «Она сегодня в другом месте», – махнув рукой в направлении этого «другого места». «Передайте ей привет.» «Хорошо, передам!” Я уходила думая о том, что где-то есть ещё одно, «другое» место, где уборщица Хэйзел* сеет разумное, доброе, вечное…

(*кстати, «хэйзел» означает лесной орех, фундук, и у нашей Хэйзел глаза как два лесных орешка)

 

Нью-Йорк – Москва Впервые со времён поселения в Нью-Йорке я навестила Моску в 1995м, и потом – 1996… 1997… Всё переменилось, не узнать. Не стало больше просторного одноэтажного здания с зеркалами и грузинками, и когда приспичило мне в центре, указан был комплекс сортиров в виде дощатых домиков на  Красной Площади, буквально лицом-к лицу с Мавзолеем. Дощатых домиков было что-то в порядке дюжины, а в дальнем левом углу, если стать лицом к туалетам, сидел человек с рулоном туалетной бумаги и отмерял клиентам по кусочку за 8 рублей. Войдя же внутрь – домики оказывались «Эко», то есть с дыркой в дощатом полу – нужно было попасть в такую дырку, из которой исходил смрад, и самое интересное, не имелось в двери ни щеколды ни крючка, лишь имелась дырочка, в которую просовывался палец и так держал дверь закрытой, а также эти пальцы выглядывающие из дверец были живым сигналом: «занято». Замечательное зрелище! Я сожалею, что не имела при себе фотокамеры, но рассчитываю на доверие читателя.

Не менее дорогим удовольствием оказался в те поры «Эко» в районе ВДНХ, куда я ездила навестить родной ВГИК, и когда захотела …, отстояла в очереди – сначала за туалетной бумагой 8 рублей кусочек, потом – нутро с дыркой, в которую нужно было попасть.  В 2000-х, этих «Эко» в центре почему-то больше не стало, но и прежнего здания, что при ГУМе, нет тоже. В последнее моё пребывание в Москве, помню, я пользовалась услугами туалета на Тверском Бульваре с дырками в полу, но не дощатом, а кафельном, на возвышении, с шумным спуском и строгой туалетной работницей, которая однажды меня заподозрила в авторстве лужи (хорошо что не кучи) перед входом в кабинку: «Женщина!…» И т.д. Не знаю, поверила ли она, что это не моё… не моя. Есть ещё туалет в Макдоналдсе, где уборщица также с лицом детектива, но вполне комфортный туалет.

Ретро: В Париже сортиры платные, частные, недешёвые, проход через металлическую вертушку, без дураков. Как в метро. В Ницце и Каннах, в Провансе вообще, где платят (если платят) вставляя жетон в дверное отверстие, можно хитрить: подождать когда кто-то выйдет, попросить: «Не захлопывайте дверь», войти, сделать дело, а выходя оглянуться, спросить не закрывая за собой дверь: «Кому ещё нужно?» А в Париже – нет, хитрить нельзя…

Ещё раз про Париж: Я полюбила Люксембургский сад (Jardin Luxemburg) c первого взгляда/визита, и прихожy туда рисовать всякий раз когда бываю в Париже. У меня даже есть строчки, ой, даже страницы о этом благословенном месте в романе «Приземления». Пыталась сочинить поэму – не получилось, не хватило таланта, так что страницы в прозе. Зато рисовать  – могу, пусть слабо. Мне нравится одно место на скамеечке под липами напротив овального домика (я называю его «ротонда»), рисовала домик много раз (надо найти эти рисунки), тихий такой…  заходят-выходят люди… почему-то все мужского пола. Через 6-7 лет знакомства с садом и рисованием с натуры подошла ближе, близко-близко, и прочитала что-то вроде следующего: «Мужской туалет», на французском. Надо же! Красивый, и не пахнет.

Нью-Йорк, Нью-Йорк…  Любой МакДоналдс, благослови его Господь, примет вас в уютные объятья белого унитаза. Но это Макдоналдс. В Макдоналдсе люди временные, посторонние, друг другу чужие: встретились – разошлись. Но вот не в Макдоналдсе, а там, куда ты ходишь много лет, сортир – он же может быть средством проявления заботы, и может быть любви. Помню себя по пути в кабинку туалета Художественной Лиги, минуя Сильвию П. и от неё – вслед  утешающее: «Всё что ты делаешь – красиво…» Я так и не поняла повода к её комплименту на моём пути в кабинку, но с тех пор стараюсь делать всё красиво. Да-да. В другой раз лишь присела в кабинке той же Художественной Лиги, как из-под перегородки, из соседней кабинки, снизу, протянулась рука с кусочком туалетной бумаги. Мягкий голос произнёс: «Возьмите, Нина, а то  у Вас там нету бумаги.» Я так и не узнала чей то был голос – истинное добро не нуждается в гласности.

Драма В Германии, на автобусной остановке по пути из Москвы в Ниццу. В туалете чисто, как и следовало ожидать от Германии, и так случилось, туалетная работница была ещё там, ещё не окончила свою смену, русскоговорящая, оказалось – из России, из интеллигентной еврейской семьи, с университетским образованием и кандидатской степенью, эмигрировала в Германию с радужными надеждами, а получила в результате долгих поисков в качестве рабочего оружия швабру и помойное ведро.  Из её рассказа, это не то, о чём она мечтала. Жаль. Но туалет чист, как я уже сказала.

Фаворит А самым-самым памятным для меня, и даже незабываемым, стал туалет в Психиатрической лечебнице имени Кащенко, где я отбывала сроки  за свои мирные убеждения и выступления. Вот кусочек-картинка из «Белой Лошади»: «…Один… два… три… тридцать шагов вперёд, тридцать – назад. Боль от уколов галопиредола. Стоны. Страх. Чей-то жалобный голос: «Ребята…» Это художница Ира, арeстованная и доставленная сюда за сидение на ступеньках подъезда в ожидании друга. Птицы за окном, чёрные на чёрных ветках. Одна… две… три…» Узкий проход длиною в эти тридцать шагов, с одной стороны прохода – двери в палаты, их четыре (моя палата на двадцать одного человека), с другой стороны обеденные столы и два окна. За углом – туалет. Двери нет – а зачем? Есть вход. четыре толчка, между толчками невысокие каменные барьерчики, но всё так устроено, что всем друг друга видно. Пациенты не очень церемонны и совсем не аккуратны, в туалете убирает немолодая женщина Клава, я так поняла – девчонки в палате шёпотом сказали – у Клавы погиб сын в Афганистане, к тому же ей негде жить, вот она и убирает в туалете, а ночует в палате что напротив туалета. Во вторую неделю пребывания в стенах психушки я заметила, что моя соседка по койке – красавица блондинка, попавшая по заявлению мужа, заподозрившего её в шпионаже (застал в обществе иностранца) заметно поправилась от уколов галопиредола и вынужденной малоподвижности – наших прогулок в тридцать шагов для сохранения формы было недостаточно; и я стала думать, что бы такое мне сделать для избежания полноты. Придумала: подошла к Клаве, угостила яблоком, попросила дать мне швабру, разрешить мне делать за неё уборку. Клава разрешила. На следующий день я шла к Клаве с шоколадкой… Так продолжалось долгих три месяца, и даже после уколов-пыток, в состоянии овоща, тащилась я к Клаве за ведром и шваброй, убирать в туалете-сортире  для сохранения внешней формы. Ведь для женщины хорошо выглядеть важнее чем хорошо чувствовать, не правда ли? Настал день, когда ко мне подошли с вещами и сказали, что могу уходить. Заглянула я в палату к Клаве – попрощаться: «Ухожу, Клава, всего тебе хорошего» – Клава заплакала:

«А кто же теперь за меня туалет будет мыть!»

«Ну, не горюй, Клава, кто-нибудь ещё…»

(Интересно, кто…)

Туалеты в транспорте – ж/д, авто, авиа, с педалями и кнопочками… Много ещё всяких сортиров, то есть воспоминаний о них, ассоциирующихся со значительными историческими событиями  и фактами персонального прошлого, но я во-время остановлюсь чтобы не наскучить.(Уже, наверное, наску…) Храни Господь сортиры.