– Да, ты, конфеты-то бери, вон и печенье есть, мне Ирина много принесла, до следующей недели точно хватит.

Семён Моисеевич смотрел на Ивана Петровича, суетившегося с чаем возле их общего стола, а получалось, словно бы сквозь него, словно он вообще не видел своего соседа по комнате. «Шустрый» так про себя стал называть его Семён Моисеевич, как только увидел в первый раз.

Семён Моисеевич встал с кровати, сделал два шага и прислонился лбом к прохладному стеклу окна.

– Да, да, ветрено, может и голова болеть даже от погоды-то от такой, стараясь угадать мысли Семёна по поводу увиденного в окне, проговорил Шустрый и тоже наклонился к окну и посмотрел вниз.

Ветер гонял разноцветную листву по всему двору и только что, заботливо  собранные дворником разноцветные кучки, снова были разбросаны внезапными порывами ветра в разные стороны.

– Да, работёнка не позавидуешь – произнес Шустрый, обдумывая сколько же придется теперь трудиться дворнику, чтобы обратно сложить непослушную листву в аккуратные, рядом стоящие пирамидки.

Семён отошел от окна и, сев на свою кровать, притих.

Неловко, конечно, получалось, вот уже который час Шустрый сильно обрадовавшийся новому соседу, обихаживал его и предлагал всякое, да и рассказывал всё и про себя, и про жизнь свою видя, что и стесняется новый сосед, и молчит всё время. Семён всё это чувствовал и всё порывался сам начать разговор, да как тут начать, когда не знаешь с чего, да и к чему это всё…

Мысли его итак, после случившегося с ним, разбегались, да ещё и сосед, явно приветливый, требовал внимания, но не получалось у Семёна сейчас сосредоточиться, не получалось и всё тут. И умом понимал, что надо бы рассказать, как говорят, облегчить душу, да разве расскажешь всё не знакомому- то человеку, разве вот так вот всё выложишь?

А как начнёт этот человек его осуждать, да мнения свои высказывать, что тогда, как с этим-то быть?

Не знал Семён как ему сейчас вести себя, да и с такой заботой.., не привык он,  вот поэтому- то и молчал и от чая с конфетами в ярких обертках, отказывался.

– Ты, это, ничего, не смущайся, я что не понимаю, что ли, живой же человек, всяко бывает – услышал Семён откуда-то сверху голос Шустрого.

– У меня, вон тоже, поди, знаешь, не сахар жизнь-то, да у кого сейчас, – Шустрый замолчал, видимо, подбирая слова, …сахар-то, -рассуждая вслух продолжил он. – Меня моя Ирка, знаешь, уговорила, невестка моя, значит,- иди, говорит, дед, поживи там, всё равно тебе здесь, с нами житья -то особо не будет, а там и уход, и питание, и компания для тебя подходящая, да и развлечения всякие, я узнавала, – так и сказала, слышь?

Шустрый помолчал, видимо, ожидая ответа от Семёна и не дождавшись, сам  заполнил образовавшуюся паузу, весело продолжил:

– И ты, ведь, представляешь, права оказалась! Всё как Ирка моя сказала, так и вышло. Она, знаешь, у меня какая заботливая!

Семён в первый раз кивнул, почувствовав, что нужно поддержать собеседника,  мол, ага, понимаю.

– Да, ты и правда, не боись, тут же не тюрьма, сам понимаешь, гуляем когда хотим, хоть сейчас выходи, медсёстры добрые, питание четыре раза в день, я тебе честно скажу, я дома так не ел, калорийность и все такое. – Ирка моя не успевала просто, то на работе она, то в командировке, а мне, знаешь, это сухомятка,- Шустрый провел рукой по середине своей морщинистой шее,- во где.

Семён молча слушал своего собеседника.

– А то если ты сам готовить любишь, так, пожалуйста, на кухне можешь, с девушками нашими,- Шустрый усмехнулся и видя ,что Семён не оценил его шутку, всё равно весело продолжил,- иди готовь, только продукты сам покупай, тут и магазин рядом.

Шустрый умолк, видимо, обдумывая, не сказал ли он, сам, Семёну чего лишнего.

Семён по- прежнему молчал.

– Ты сам подумай, это ж у нас элитный Дом престарелых, ты понял, э- лит-ный! – произнес растягивая все гласные Шустрый – мне моя Ирка так и сказала:

– Ты, дед, не думай, не в тюрьму тебя отправляю, за тобой там и уход, и… Шустрый остановился, вспомнив, видимо, что только что уже рассказывал Семёну об этом.- Вечером можем в библиотеку пойти, у нас там и шахматы есть.

Семён при слове шахматы ухмыльнулся, Шустрый тут же отреагировал и продолжил:- Да, я сам, знаешь, не очень, но у нас, тут, сосед из 15^-й , так он мастер спорта, правда, тебе говорю, без шуток.

Семён молчал и слегка улыбнувшись, вспомнил как с десятилетним Валеркой  играл в шахматы, да только забросил он это дело «на потом» и не возвращался к любимой игре, понимая ,что всё равно не удастся увлечь Валерку хотя бы этим занятием. А потом уж и сам охладел к древней игре.

С Валеркой у него вообще не сложилось как-то и винил Семён в этом только себя. Как же… Женился Семён по любви, да только хватило ему этой, его любви, только на жену, на Любочку.

Когда женился всё думал, что вот оно и началось его, Семёна, счастье, да что-то не срасталось у него всё, не получалось. Валерка, Любин сын, всё никак не признавал в нём отчима (ох как не любил Семён это слово) и сторонился его, и скрытничал, а потом и совсем отдалился от него, уже после своей женитьбы.

Вообщем, как узнал он Валерку 10-летним, так и не разгадал он его, Валеркину тайну, так и не нашел к нему ключика. Валерка, даже после своего развода, всё равно никак не хотел сближаться с Семёном. А уж после ухода Любы вообще перестал с ним контактировать.

Ждал, ждал Семён в одиночестве, сам не зная чего, да так и не дождавшись решил уйти в этот самый дом, узнав от знакомых, что вроде и неплохо там, и жить можно. Не мог он один  после ухода Любы, совсем не мог, да и не хотел ничего…

И вдруг после этого старика с его расспросами, да с разговорами, с заботами да с присказками, подступило к Семёну так, что и сказать нельзя, подступило к сердцу – горячим жаром, к глазам – солёными каплями, к горлу – тугим и тяжёлым комком, и рассказал он Шустрому, сам того не ожидая, обо всех своих печалях и радостях, о горестях и счастьях, всё рассказал, без утайки, словно ехал он в поезде и до выхода оставалось минут пять, и дверь уже открыта, и ждут его там за дверью этой, и торопят, торопят, чтобы быстрее, значит выходил, не задерживал…

Рассказал как женился он на Любе по любви и взял ее с сыном Валеркой, и не заладилось между ними сразу как-то, а он и не знал, что делать, то ли ревновал его Валерка к матери, то ли еще что, только не получался контакт с мальцом, хоть ты тресни.. И как совсем отдалился Валерка от него после смерти Любы, и как завербовался Валерка на Север, и женился там, и узнал это Семён, не от пасынка своего, а от совсем посторонних людей, и что жена Валеркина Валентина развелась с ним, и уехала с маленькой дочкой в Израиль, тем самым совсем оборвав все ниточки, связывавшие Семёна и с памятью о его жене, и с родными, как он считал, внучкой и невесткой.

И не знал он как искать их в этой далекой стране, и нужно ли, если за три с лишним  года не было от них ни слуху ни духу, и отчаялся он, и от тоски этой, и от безысходности, и прибился сюда вот, к Дому этому, а что его дальше ждет одному только Б-гу и известно.

И молился бы он, если бы умел и мог, да не знает он как, да и стоит ли начинать, если почти всю свою жизнь прожил он без всего этого, и если бы умел и мог, может оно и повернулось бы всё в его жизни по- другому, не так как сейчас..

Шустрый слушал очень внимательно и вопреки своему обыкновению не задавал никаких вопросов, и совсем не перебивал Семёна.

И, правда, сказав все, Семён умолк, а потом и вообще вышел из их комнаты, всё, мол, разговор по душам окончен.

…В эту свою первую ночь в новом для себя доме Семён, и так страдавший бессонницей, совсем не спал. Сильно переживал, что открылся, что доверил самое сокровенное незнакомому, первому встречному человеку, поэтому и  ворочался Семён с боку на бок, подтыкая под себя неудобную душную подушку, и вставал, и пил из тяжелого стеклянного графина, наливая в темноте  теплую противную сладковатую воду, и снова ложился, пытаясь унять непослушные мысли, и ухватить хоть обрывками сон.

Еле-еле под утро забылся Семён тяжелым, тревожным сном.

А наутро, как только встал, понял, что Шустрого в комнате нет. Исчез старик.

Ждал Семён до вечера, отгоняя от себя нехорошие мысли и даже ходил на пост справиться у дежурной по этажу где, мол, сосед, куда пропал, на что та сказала,- что записал Шустрый в журнале своё отсутствие и ушел. А куда и когда будет это, мол, не ее дело, вот вернется, тогда, дед, и узнаешь.

Два дня прожил Семён один и уже привыкать стал и к порядкам, и к расписанию, как на третий день рано утром проснулся он от того, что кто-то громко кашлянул прямо у него в изголовье.

– Я тут это, в отлучке был, значит – громко сказал Шустрый и замявшись,  положил перед Семёном смятый листок бумаги – тебе, вообщем.

– Что это? -Семён, словно очнувшись, посмотрел на неразборчивые каракули на мятой бумажке.

– Ирка моя, знаешь – с гордостью ответил Шустрый – она у меня такая, всё что хочешь  найдет.

– Что это? – переспросил Семён, спросонья всё еще не понимая, что может быть на смятом клочке.

– Ты это… – не потеряй – Ирка говорит, что всё точно, она проверяла, там теперь, знаешь, можно хоть иголку в стоге сена найти – шучу, шучу – развеселился Шустрый и это…, – Шустрый снова замялся, – ждут они тебя, Ирина моя звонила, говорила с Валентиной твоей .

– Ты только, знаешь, – Шустрый на секунду умолк – как увидишь своих, сразу не ругай, что, мол, не писали, знаешь, ведь как бывает, дела, обстоятельства всякие – бери, бери – Шустрый пододвинул клочок ближе к Семёну и тот, взяв листок в непослушные, почему-то задрожавшие руки, прочел еле разборчивые каракули деда: Валентина Таль, Израиль г. Ашдод ул. Метула…

 

 

Спасший одного человека, словно спасает целый мир (Талмуд, Сангедрин)

 

КОНЕЦ