В начале русско-польской войны, по приказу царя Алексея Михайловича, дьяку Башмакову приказано организовать приказ, занимающий разведкой и контрразведкой , внутри России и за ее пределами, подчиняющийся лишь самому дьяку и царю . На войне, внимание Башмакова, привлекает молодой служилый дворянин, Еремей Куницын.
Он попадает на обучение в Спасский монастырь в Москве, где готовят подьячих, именно для тайной службы. Куницын вместе с подьячими всегда при царе, на войне, в посольствах , подьячие ведут розыск по важнейшим делам. Куницын видит Украину после воссоединения с Россией, попадает в плен к шведам, но его разменивают .
Жена и сын подьячего, погибают от рук разбойников. Еремей на Дону, с послами, наблюдает за началом Разинского восстания. Он узнает, что то кто – то из подьячих, пишет на него доносы. Куницын нападает на след библиотеки Ивана Грозного. Он узнает, что доносы пишет его ближайший друг, подьячий Афанасьев. Куницын и Афанасьев, едут на Украину с воеводой Иваном Желябужским. Там начался казачий мятеж. Афанасьев погибает, а тяжело раненный Куницын, вылечившись, узнает, что вместе с Желябужским, должен ехать в Речь Посполитую. В Польше – анархия, смена королей. Куницын получает известия, что его друзья в опале , вместе с главой Посольского приказа Ордын-Нащокиным. Решив не возвращаться в Москву, Еремей инсценирует свою гибель и скрывается в монастыре, трудником (работником) печатни.

.

Книга 1

Время худородных .
Пролог.
Глава 1
– Ума искатели
Глава 2
-Мудрость великая, тайность кромешная.
Глава 3
-Далекие дали
Глава 4
-Труды тяжкие
Глава 5
-Жалует царь, да не жалует псарь.
Глава 6
– Крамола
Глава 7
– Ляшское пиршество
Глава 8
– Воры государевы.

Эпилог .

Пролог
Осеннее покрывало дня, постепенно укутывало столицу.
Вот уже в сумраках начали тонуть терема знатных , убогие домишки, лобастые купеческие подворья , коваными решетками и мощными воротами. Стали скрадываться, а подступающем мраке, маковки Божьих храмов.
Отзвонили, как и положено, вечернюю службу.
Москва, такая многолюдная, часто бесшабашная и разгульная при свете дня, стихла. Погасли каганцы – светильники и в окнах, затянутых бычьим пузырем и в строениях, где могли позволить себе слюду, а то и стекло.
Мерные шаги стражей – стрельцов , время от перекличка
– Слушай! – да лай , сбившихся в стаи , бродячих псов.
Откуда – то издалека, несется
– Караул!
… За стеной Кремля, за мощными каменными сводами, поздний вечер, так же вступал в свои права.
Позевывают , сенные девки подлого звания, готовые в момент любой сорваться и кинуться исполнять повеление государя и приближенных к нему, в покое отведенном для слуг, коротают время, играя в чет – нечет на щелчки, парни – отроки.
Все во власти ночи. Но ошибется тот, кто помыслит, что сонный мир, для потрудившихся за день , людей, наступил здесь.
Бдительная, не смыкающая очей стража, держит отточенные, словно бритва топоры – протазаны и сабли, поблескивают матово, стволы пищалей. Похрапывают подседланные кони, готовые в миг любой, сорваться и мчаться по воле всадника.
Малый покой государя, в лице неширокой комнаты, освещенной свечами и жировиками светильниками, в поздний этот час, когда предписано спать православным и католикам, людям веры магометовой и жидовинам, находился еще в работе.
Вернее трудам предавались два человека.
Один был высок ростом, худ и судя по кармазинному кафтану, перу , заткнутому за ухо и листам бумаги , которые разбирал одну за другой, был дьяком, то есть лицом, исполнявшим обязанности при государе. Иначе бы никакая нечистая сила, не пустила бы его в покои, где царь Алексей Михайлович, предпочитал не только отдыхать, то и вести беседы, чье содержание, сильно не касалось ушей посторонних.
Второй человек, находившийся рядом с дьяком , за резным массивным столом, убранным камковой тканью, судя по богатому кафтану и высокой горлатной шапке, был знатного рода и скорее всего, играл здесь роль, ведущую. Об этом свидетельствовало косвенно и властное выражение его лица и фигура, явно говорившая о том, что привык он повелевать.
Когда разбиравший бумаги, дьяк оторвал голову от стола, старший по чину, хрипловато пробасил
-Так что скажешь, дьяк думный, Алмаз Иванов, разгадал ты, тайнопись свейскую?
Тот устало тряхнул головой и почтительно наклонил голову
-Разгадал, светлый боярин, Василий Петрович!
Будет , с чем к государю идти по – утру.
Тот, кого поименовали Василием Петровичем, удовлетворенно хмыкнул
– Золотая голова у тебя, дьяк думный!
Да и мы, бояре Ртищевы, не даром хлеб государев едим. Ну, Ивашке Храповицкому, пора кланяться. Сейчас господу помолиться, да и на боковую, я в мою опочиваленку, ты к себе ?
Однако к некоторому удивлению, боярина, ведавшего посольским приказом, лицо Иванова осталось напряженным и он , оглянувшись, негромко промолвил
-Не гневайся боярин, но дело то, о котором говорил я тебе, ума требует и рук спешных.
И государю надобно утром все выложить.
Ртищев поморщился
– Да , что дело решения царского, требует, это ясно.
Значит, мыслишь ты, что бы одних руках, были подсылы, дела посольские, счет, розыск по крамоле, да воровству, тайнопись да люди тайные. Да назвать мыслишь, приказ Тайных дел ?
Иванов чуть повел длинным носом, который в сочетании с острыми чертами лица, делал его похожим на какую – то птицу
– Именно так боярин.
И с государем, наутро, о том и речь вести, непременно. Не ждет время, держава не терпит промедления.
Ртищев вздохнул
– Гляди сам. Знаешь, доносчику и кнут первый. Дело – то тайное, дело рук честных требует, да глаз зорких и ума великого .
Вот по – утру, как государь глянет на затею эту?
Знаю, знаю, что мастак ты в делах тайных, не одну крамолу выжег, розыск не один , провел.
А там, как Господь управит , да государь великий. Ладно, давай сейчас, по чарке, меда стоялого, да на боковую.
Утро вечера, мудренее.
..Царь Алексей Михайлович, второй из дома Романовых, производил впечатление , добродушного, любящего , хороший стол, уют и покой, человека.
Об этом, свидетельствовало тучное короткое туловище, полные щеки, добродушный разрез глаз.
В какой – то мере , это истине соответствовало.
Государь, прозванный Тишайшим, в самом деле, любил добрую еду, соколиный лов, церковное пение, задушевный разговор с близкими.
Однако, простачком – сибаритом, он отнюдь не являлся.
Слишком грохотали над державой Романовых, грозы бунтов, войн и различных напастей, насылаемых неведомыми судьбами. .
Скорее, Алексей Михайлович, трусом и лентяем , не бывший никогда, предпочитал ставить на самые опасные, трудные дела людей, способных принимать решения, не взирая на чины и заслуги, чужие и свои.
Вот и сейчас, он внимательно прочитал челобитную, поданную . склонившемся в поклоне, Алмазовым, коротко глянул на застывшего в позе раболепной Ртищева, и зевнув, перекрестил рот, маленькой цепкой пятерней
-То, что трудитесь, на благо государя и державы, похвально, сие похвально. Однако, и в самом деле, дело замышлено большое. И садитесь , боярин и дьяк, мыслить будем вместе,
Боярскую думу, не будем озадачивать. Дело – то замышлено небывалое, от самого государя Ивана Васильевича, не бывало такого. Да и то не смогла опричнина спасти державу от разорения великого, да смуты, от которой и сейчас , разгребаем беды.
Ртищев на правах родовитого боярина, склонился в поклоне
– Государь, мыслим так. Есть людишки тайные у государей иноземных , у короля французского , да свейского, аглицкого, да кесарей итальянских, даже у ляхов с которыми размирье сейчас, и то , подсылы имеются.
А смута она , аки тать , за спиной, с ножом стоит.
Крамола внутри державы, да чужие государи нож точат.
Тишайший глянул на застывших советников и помолчав несколько минут, вдруг словно скинув с себя сонное благодушие , заговорил четко и повелительно.
– Ну , Главу приказа Тайного, сам найдешь, дьяк думный.
В приказе, быть одному дьяку десяти подьячим. Отныне, это глаза державы, глаза мои и руки. И быть людям этим, всегда при мне. На войне им быть, в послах ведаться. Людей тайных, подсылать, крамолу знать и ведать. Знатность не нужна, честность надобна, дабы взяток бездельных не было. И дума Боярская, этим людям тайным, не указ. Чем выше род сидит, тем более, беды ждать можно, от зависти, да местничества.
И подумав, добавил, саркастически
– Велик боярин чином, да и в трухе сидит овчином.
Смута показала, чье око криво, да – губа гугнива. А сейчас, священника позовут, клятву принесете, о тайне сей, великой и о том, что дело тайное, дело государево, нести честно и грозно.
И сказанное здесь, пусть ни одно ухо не услышит. Кого , по сему делу, ставить думаешь, дьяк думный?
Нетрудно догадаться было, что Ртищеву и Иванову, государь приказ Тайных дел, не вручит, не потому что, не доверяет, а скорее, в силу того, что один, что другой, были заняты и так, по горло делами посольскими, делами розыскными, да надзором за государевыми угодьями, царской запашкой. Лица дьяка и боярина выразили благостное понимание и готовность выполнить государево повеление.
Однако , о чем , они думали реально, нам неизвестно.
Тайные мысли у тайных людей, а играть словами и ликом, находясь при правителе, завещал еще великий уроженец Флоренции, Николо Макиавелли.
Иванов отвесил поклон
– Демида Башмакова государь светлый, мыслю, на дело сие тайное ставить. Не так и молод, да в посольствах обтерся, грамотен вельми, зорок умом, нравом жесток.
Род древний , от Георгия Грунки , что с князем Дмитрием, на поле стоял Куликовом, да худороден. Тем поваден б удет нам. Деревеньку имеет, на три десятка плугов. На войне бывал.
Алексей Михайлович удовлетворенно протянул
– То и ладно будет. Указ сегодня сотворим, а вас честные гости, прошу в обед на пир. Послы свейские, пожаловали на Москву.
И давая понять, что разговор о делах завершен, царь поднялся с кресла, украшенного резанным рыбьим зубом (костью моржа).

Глава 1
Ума искатели, слов ловители. .
Осада небольшой крепость Дубровна, где отчаянно защищался польский гарнизон и жители, не ждавшие от русского воинства , ничего хорошего, завершалась.
Еще, на узких улочка, вспыхивали отчаянные рукопашные схватки, дымились руины костела и деревянных домишек, а на площадь сгоняли пленных, и русские полки князей Куракина, Черкасского и Трубецкого, входили в город.
Черкасский, невысокий кряжистый воевода , с польскими усами и скуластым татарскими лицом, с едва заметной усмешкой, указал подбородком
-Ты гляди, как Демидка Башмаков, дьяк худородный, от государя присланный , суетится, аки селезень на солнышке.
Куракин чуть поморщился
– Будет тебе, князь. Он , от государя, свое дело делает, мы – свое.
Да и на бою не трусит , сам знаешь.
Сейчас все дело найдется. Башмаков, еще не остывший от горячки боя, снявший шлем, напоминал сейчас не селезня, как выразился воевода, а ловчего копчика, выглядывающего добычу, круглым , недорым взглядом. Сходство с хищной птицей дополнял, загнутый хрящеватый нос и стремительная худощавая фигура.
Башмаков и в самом деле, был занят сильно.
На площадь стаскивали добычу, в виде съестных припасов, товаров из разгромленных лавок, коробов с казной, вытащенных из скарбницы городской. Кроме того, необходимо было проглядеть всех пленных, определить им ценность, отправить обывателей в Смоленск, привести к присяге тех, кто пожелает целовать крест к русскому царю.
А таких насчитывалось десятков семь.
Кроме того, необходимо было смотреть, что бы , не было обиды сдавшимся.
И в силу этого, Башмаков, несмотря на то, что имел за спиной тридцать лет и полу – седую голову, вертелся волчком, погоняя, ругая, отдавая приказы.
Только и слышалось
– Это в государеву долю добычи, откладывай.
-Эй, разини Богородицины, что вы, баб – то, сгоняете в кучу? Много ли, корысти от них?
Внезапно , его распоряжения, были прерваны самым бесцеремонным образом, вернее, заглушены вспыхнувшей у ворот, перебранкой, грозившей перерасти в потасовку.
Когда дьяк Тайного приказа , подъехал поближе, то уже брань летела бес прицельная и злая
-А я тебе говорю, ляшская пика (морда ) твоя, показывай, сапоги.
– А шагай к дьяблу, лотр московский, пся крев!
Башмаков увидал, подъехав поближе, что стоявший в карауле у городских ворот, молодой парень, ухватив за голенища сапоги, пытается сдернуть их с плеча какого – то свирепо ругающего усатого шляхтича. Картина в общем- то обычная , при взятии города.
Один считает вещь трофеем, другой отдавать не хочет.
Однако, учитывая строгий приказ, государя, не грабить тех, кого переселяли в Смоленск, дьяк свирепо выругался
– Шарпальник чертов! С лайном( дрянью, дерьмом) не расстанется!
В чем дело?
Караульный развел руками
– Позволь сказать, дьяк светлый. Сапоги показывать не хочет. Из всего имущества, сапоги одни тащит. А на черт , они ему сейчас?
Теплынь стоит. До Смоленска, хоть голым беги , не замерзнешь.
А сапоги на стужу, с выпоротками ( утепленные шкурками животных). Вцепился в них, как клещ худой!
Ну и вот , за каким бесом, ему сапоги зимние сейчас. Когда на самом, штаны дырявые и жупан , ветром подбит?
Шляхтич, что – то раздраженно буркнул и отвел глаза, ставшие вдруг узкими, словно ножевые лезвия,.
Дьяк бросил на него внимательный взгляд и вдруг тихо бросил двум следовавшим за ним, казакам
– А ну, держи его, казаки! А сапоги сейчас поглядим.
Поляк попытался вырваться, но получив по голове, рукоятью сабли, осел на землю.
…Когда спустился вечер, скандальный караульный, застенчиво, переступил порог дома , где разместился приказной дьяк.
Тот поднялся на встречу, встав с могучей лавки, потемневшей от времени
-Ну и глаз у тебя парень. Как тебя кличут – то, Еремей Куницын?
От сердца всего и от государя тебе, хвала. Сапоги то, не простые оказались. Под выпоротками, да за халявой сапожной, тайнопись была, подсыл этот, в Смоленск, под видом пленного, пробирался.
И кроме того, от гетмана Литовского письма подметные, с приказом под угрозой живота и имения, города литовские, войску государя великого, не сдавать! Да садись, чару заслужил. Кто родом есть? Грамотен?
Он говорил быстро и дружелюбно, расставляя на столе сулею с вином, медное блюдо с заедками и чарки, но глаза его, немигающие, внимательные, цепко оглядывали гостя. Парень смущенно кашлянул
Еремей, сын Ивана Куницына. Сын боярский из – под Пскова. Грамоту знаю, речь да письмо латинское, немецкое, по – польски, да и по татарски , учен читать и писать. Счет знаю. Отец Кирилл настоятель наш , учил.
Башмаков сделал жест приглашающий
-Ну, быть добру, вьюнош! Вино то славное.
Когда уже далеко за полночь, Еремей покинул хозяина.
Башмаков скинув с себя хмельное добродушие , подпер ладонью острый подбородок и о чем – то задумался, недобро прищурившись.
Царь и в походном облачении , резном панцире с насечкой, выглядевший человеком мирным, коротко кивнул
– Значит, тайнописные бумаги найдены. Письмо подметное, от гетмана, города литовские , не сдавать, под угрозой жизни лишения ?
И письмо тайное, к смоленскому подсылу?
И открыл дело это, сын боярский?
Башмаков вздохнул
-Именно так, государь, именно так. Сын боярский Еремейка Куницын и И учен и умен. Может пользу, делу твоему , принести, службу сослужить. .
Царь чуть потер подбородок
-Тогда бери этого сына боярского, в приказ себе, дьяк приказной.
Завтра на Москву выезжать тебе. Тут есть, кому и саблей махать и подсылов ловить. А вьюноша этого, обучать святым отцам, в монастырь Заиконоспасский . Ступай, неси службу, доволен я, радением твоим, дьяк. Башмаков несколько минут глядел в серые глаза, стоявшего перед ним парня, еще раз оценил худощавую жилистую фигуру, руки , привыкшие к клинку и пищали, чуть выдающийся подбородок, первый признак сильной воли и упорства и бросил негромко
– Собирайся, сын боярский, по слову государеву, ждет нас дорога. На Москву едем.
Еремей, с трудом смог скрыть радость
-На Москву? По слову государеву?!
Да я сейчас, мигом, соберусь, Демид Минеич..
Демид едва заметно ухмыльнулся
-Справу воинскую возьми, хоть она тебе сейчас, не слишком надобна будет. С охраной да свитой такой, поедем, что тут любой разбойный шиш, да лях злой, стречка задаст.
А наряд твой.. – он, с едва заметной усмешкой, глянул на домотканые штаны парня, кафтан, прожженный в трех местах у костра, козловые сапоги
– Одеяние сменить надобно. Ты сейчас, на ярыгу кабацкого смахиваешь. Едем по делу государеву, и облик иметь надо, дабы сраму делу, не было. Вон короб. Иди парень, переоденься.
Еремей с трудом смог скрыть восторг, оглядев себя
Хорош, жених женихом. Повидала бы сейчас родня. Кунтуш кармазинный польский, сапоги юфтевые расшитые, охабень с узорами.
Ему ли , выросшему в семье служилой, где на счету была полушка каждая, а сапоги, от старшего брата передавались младшему, не покрасоваться в таком наряде.
Сбоку сабля польская, за поясом пистолет турецкий чеканной работы. Эх, раздайся Москва, Еремей Куницын идет!
Башмаков хмыкнул понимающе
-Хорошо, что сказать.
И помни этот день, парень, «слово и дело государево», великих потов трудов стоят.
Ну да ладно, кони оседланы, отряд казачий, да полусотня стрелецкая, ждут. Время не дремля, часы не спят!
… Ах, Москва, Москва середины семнадцатого столетия, легендарная, так много, видевшая, пережившая, порой нежная и суровая.
Шли по булыжной твоей мостовой пехотные рати, отправлявшиеся на ту или иную войну, цокали копыта коней дворянской конницы и полков рейтарских.
В цепях вели и везли бунтовщиков в свирепый «бунташный» век. Оглашались улочки, переулки и закоулки, людским говором, бранью, надсадными воплями торговцев, хрипом дерущихся, хвалящих свой товар, пением колокольным.
Искрилась снегами русская столица в зимние дни, золотилась листвой сухой – осенью, радостно отливала изумрудными оттенками листвы, веселым летом.
.. Сейчас осенью 1655 года, столица встретила Башмакова, Еремея и сопровождавший их отряд веселым, еще теплым дождиков, прибившим к мостовым неспокойную пожухлую листву.
Заслышав колокольный звон, звавший к обедне и разглядев переливающиеся купола храмов, путники, скинув шапки, перекрестились.
Башмаков мельком глянув на Еремея, сделал знак рукой и пояснил
– Сейчас в Чертолово, за Китай – город!
Там у меня именьишко, от дедов – прадедов досталось. Жена там сейчас, хозяйничает, Екатерина, свет Савельевна, да дочки мои.
Ладно, сам увидишь. Там по снидать , переночевать, да с утра, перекрестимся и делами займемся.
Он говорил все это намеренно скучным тоном, но Еремей, не по возрасту сметливый, по глазам наставника и начальника, сразу сообразил, что тот, по дому , крепко соскучился, так как служба государева, не так часто , дает возможность, бывать на родовом подворье.
Сейчас на улицах Москвы, почти не было людей, кто на службе в храме, кого разогнал дождик, поэтому можно было пришпоривать коней, не рискуя кого – либо снести на узких улочках.
Промелькнули торговые ряды Ордынки, вот и Китай – город легендарный. По седым преданиям, именно отсюда, начинались некогда стены той самой, Москвы, стольного града Юрия Долгорукого.
.. Когда потянулись отшибы города, и кони вынесли всадников на берег
Яузы, Башмаков снял шапку.
-Вот и гнездо мое родовое , взору открывается, Еремейка.
Поди, ждут нас, глаза проглядели.
Усадьба Башмакова, не была роскошной, но по одному взгляду, можно было определить, что твердой рукой, правит здесь хозяин разумный и рачительный.
Высокая мощная ограда, из за которой виднелись тянущие постройки хозяйственный, ладно рубленный , двух этажный терем с резным петухом на крыше и окнами, сделанными сводом, по западной моде, все это говорило том, что здесь, живет человек, не последний в державе московской.
Вышедшая на крыльцо жена Демида, дородная Екатерина, чинно склонилась в полоне, держа перед собой каравай с солонкой
-Добрый день, батюшка Демид Минеич!
И тебе по чести быть , гость дорогой.
Ясно было, что все это лишь отдание должного старине и оказания внимания гостю.
Выскочившие на крыльцо, девчушки – подлетки, чуть зарозовели, глядя на статного Еремея, однако, соблюдая приличие, только перешепнулись.
Башмаков улыбнулся
– Стрекозы мои, Софья, да Еленка, баловницы.
Что и говорить, славная трапеза вечерняя, шла в Чертолово.
По бычаю на стол ставились горячие блюда, закуски, сулейки и бутылки с медами, винами и водкой.
Из гостей за столом, к некоторому удивлению Еремея, привыкшего дома, что , хозяин должен при возвращении, устраивать гульбу, пир честной, находился лишь один человек.
Он явился сам, буквально через час после появления хозяина, словно ждал возвращения Башмакова. . Его хозяин приветствовал очень почтительно, что само по себе говорило о том, что гость этот не прост
-По добру по здорову , Даниил Петрович! Проходи, гостем дорогим будешь! Гостю такому и честь и место.
Пришедший, одетый внешне в скромное, но на самом деле, дорогое одеяние, вошедшее в моду в Польше и немецких землях, ответил , почти в тон с хозяином
– И тебе подобру по здорову быть , почтение мое, хозяин Дементий, Минаевич!
И тебе отрок привет,
Внешность гостя была бы ничем не примечательна.
Шапка горлатная, что указывало на чин солидный, европейский кунтуш темно – синего сукна, сапоги хорошей выделки, на поясе , свисток на серебряной цепочке. Обычный человек служилый, возрастом лет за сорок, судя по морщинка, да седым кудрям, выбивающимся из под шапки, аккуратная борода клином.
И лишь резкие складки упрямого волевого лица, глаза быстрые, темные словно бархат, все замечающие , говорили о том, что люди строя такого, в гости , от безделья, не ходят.
За столом как водится у людей проголодавшихся в пути, сперва отдали должное трапезе обильной, винам-наливкам.
Гость ел охотно, но к винам, явно почтения не питал, отдавая должное квасу домашнему, который аккуратно пил из чаши темного стекла, видимо, ставленой, ради него.
Несколько раз, Еремей ловил на себе, изучающий взгляд сотрапезников, но видя, что они делают какие – то выводы свои, не стал ничего спрашивать.
Это тем было тем более к месту, что разговор, за трапезой, между Демидом и Данилом, шел легкий, пустой, как обычно беседу ведут те, кто знает друг друга давно.
Когда гостей разводили по отведенным комнатам, Куницын все же не утерпел и спросил Башмакова, шедшего рядом со свечкой в руке
А кто этот Даниил Петрович?
Он так же, при государе великом?
Башмаков ответил, негромко
– Это сам дьяк думный Полянский. Большого ума человек.
В приказах Посольских, да делах тайных, важен, умен да поворотлив.
И как показалось Еремею, с легкой усмешкой, добавил
-Не был бы ума большого, давно бы, в могилу лег.
.. Утро началось суматошно, но видимо, привычно для этого дома.
Сперва , слуги подняли на рассвете , хозяина, устроив суету со сборами и трапезой, затем – молитва в церкви домовой, короткий завтрак.
Едва выглянувшее солнце, застало Башмакова и Куницына в дороге.
Вот и стены монастыря, у стен которого на смерть сорок лет назад сошлись отряды поляков , рвавшиеся к Кремлю и воины ополчения Минина и Пожарского, готовые умереть но не пропустить врага.
Еремей и Демид перекрестились, сняв шапки.
– Вот Еремейка, утро это, запомни. Жизнь твоя старая завершилась. Другая жизнь начинается и служение великое, Богу и государю.
Ворота Заиконоспасской обители, отворились, пропуская гостей.
Двое рослых иноков, поздоровавшись с приезжими, приняли коней под уздцы.
Старший произнес, глуховато
– Владыка Дионисий, ожидает !
Не понятно почему, уже на ступенях, ведущих в покои внутренние , Еремей оглянулся и неясное предчувствие того, что вступает он в жизнь иную, захлестнуло его, еще не ожесточенную годами, не потерявшую доверия к людям , душу.

Глава 2

Мудрость великая, тайна кромешная.
Что и говорить, четыре месяца за стенами храма Божьего пролетели незаметно.
Владыка Дионисий, высохший, словно мощи, в черном клобуке, правил обителью жестко и умно. И отроков, которые жили при монастыре, обучаясь премудростям приказа Тайных дел, это касалось в первую очередь.
Подъем до зари , со всей братией, молебен, затем науки:
Риторика, философия, языки латынь, немецкий, польский, обучение тайнописи, грамоте тарабарской.
И ни поблажки, ни роздыха. Учить назубок, запоминать, уметь повторить, раз и третий и пятый.
Ошибка – ослушание, слова не нужны. В углу – ведро с розгами мокнущими.
Скидывай одеяние, ложись на лавку.
Отец келарь и два дюжих служителя, учение вгоняют нерадивому, через дверь черную. .
Келарь – счет ведет, монастырские служители, без злобы малейшей прутья опускают на спину и спины по ниже.
Не захочешь, а научишься наукам разным. С Еремеем рядом, девять человек. Все уж годок двадцатый разменяли. Из мест разных они, велика держава московская. Кто из Новгорода, кто из Вологды, иной из Костромы, или Суздаля.
Наука закончилась, можно пару часов отдыхать. Затем молитва, во славу Божию. И снова учится.
Книга словесника португальского, на латыни написана, учи наизусть. Ткнул, настоятель в строчку. Изволь наизусть сказать.
А еще книги есть, ритора знаменитого и грамотея – Симеона Полоцкого.
Тот , сам порой, наезжает в обитель, молча, сидит на учениях, опираясь на палку. Иногда поправляет учеников или учителей – риторов, советы дает, сверкая сухими пронзительными глазами.
Еремей, от природы открытый и наблюдательный, очень быстро пришел к выводу, что все его сотоварищи, так же как и он сам, будущие подьячие приказа Тайных дел.
И нетрудно понять было, что не суждено им сидеть как другим приказным дьякам за стенами на месте одном, суждены им дороги, служба при самом государе великом. Листы расспросные, бунты кровавые, да полутьма пыточных башен, где надлежит розыском ведать.
Странное дело, Еремей , почему – то, понимая, что с этими парнями, свела его судьба, не сходился особо близко ни с кем, кроме кряжистого ярославца, Мишки Афанасьева, чей сочно окающий говор, выделял его постоянно , из гомона голосов.
Вот и сегодня, когда на дворе уже от веселилось Рождество и осталось прибывать в стенах монастырских пару недель, настоятель, совершенно неожиданно, разрешил великовозрастным «учням», покинуть до вечера, стены храма, выдав даже из казны монастырской по полтине..
Говорить о том, что бы все пришли трезвыми, не встряли в которы (свары), на улицах и торжищах, не стоило.
Все прекрасно знали, что кровь молодая, парней, уже сходящих с ума, от науки и вида, одних и тех же лиц, свое скажет.
Мишка и Еремей двигались не спеша, щелкая по дороге , купленные у бойкой девахи. Семечки, потягивая знаменитый русский сбитень.
Мишка в каком – то, радостном изумлении, разводил руками
– Эх, братуха! Сейчас в кабак , да винца – водочки кружечку. Чарочку за шинкарочку, да под пироги с вязигой!
Ух, как у нас на Волге их пекут ! Язык проглотишь!!
Еремей, сам, после скудных монастырских харчей, соскучившийся по хорошему застолью, поддержал охотно
– А то, как же! Иначе то, и как, Мишка!
Отведем душеньку! Посторонись душа, оболью!
Кабак , куда они завернули, и в самом деле способствовал радостям души и желудка.
С утра, народ гуляет, ароматы сивухи, пива, не хитрых кабацких яств: пирогов с вязигой, да капустой, рыбы, мяса верченого, буженины ядреной, да потрохов вареных. Чего еще надо коли желудок радуется?
То , что у кабака снег был утоптан, местами заблеван, усеян очистками от рыбы, шкурками от сала, никого не смущало, как и наличие нескольких неподвижных тел, уже мирно спящих под крыльцом.
На то и кабак. Где пьют там и льют.
Вольно человеку , с утра с Ивашкой Хмельницким переведаться, кто запретит душе христианской, гульнуть, тем более, когда рождество едва минуло?
Парни уселись на лавку, которую только что , покинул , сползая под стол какой – то упившийся вдрызг, и принялись, за принесенные проворной кабатчицей пироги, копченого сома
Картину дополняло густое пиво, стоявшее в глиняном кувшине, блестя изморозью.
Когда голод первый был утолен, а кувшин опустел наполовину
Мишка глубокомысленно покрутил пальцами
– Скоро выпустят нас, Еремейка , на свет Божий.
При государе служить, розыск помогать вершить, да на войне и при посольствах прибывать. Чуешь, где ночуешь? Слово и дело государя великого вершить! Это тебе, не девок, на сеновале, мять.
Он говорил это восторженно, но Еремей уже многое понявший, разговор поддерживал вяло, так как понимал, что служба будет трудной, а за те деньги, что им плачены будут, ни сна , ни отдыха , знать не придется.
В монастырь уже возвращались в сумерках.
Надо сказать, что внешность обоих, малость пострадала.
Началось с того, что на торгу, какой – то любитель чужого, попытался ножичком – жуликом, подрезать у Мишки , дорожный кошель – калиту. Еремей заметил это вовремя , и ухватил вора за локоть.
Тот начал вырываться, завязалась драка.
Снесли лоток торговца рыбой. Тот кликнул служителей ярыжек.
После свалки, и вора и Мишку с Еремеем , доставили в Разбойный приказ, отправив в пыточную, и выпустили лишь когда, появившийся внезапно, , уже знакомый Полянский , бегло поговорив с ними, повелительно бросил
– Этих двух дурней, отпустите. Подьячими скоро будут в Тайном приказе. А разбойника – татя, на дыбу! Пусть виску испытает.
На глазах Еремея и Мишки, пойманного вора, вздернули на дыбу, под его, истошные вопли , и испускаемый с перепугу, гадкий дух.
Лобастый палач подмигнул парням
– По делам, вору и мука!
Вы попадете, на съезжую, вас отглажу!
Вот и двигались к монастырю Мишка с синяком под глазом и Еремей с полу – оторванным рукавом охабня и рассеченной губой.
Впрочем , ни одного ни другого, это не смущало. Кровь молодецкая, забава лихая!
Вот и окончена наука монастырская, пора и к делу приступать.
Все случилось само собой, буднично и негромко.
После молитвенного песнопения и завтрака, что был. Заметно пожирней, чем обычная трапеза. Накрыт был стол с вином, да рыбой соленой, медами монастырскими, блинами с икрой.
Отвели душу, и по одному на беседу к архимандриту.
Еремей молча выслушал наставление, прославленного на всю державу , духовного отца и подойдя к его сухой руке, преклонил колено. Дионисий вдруг, произнес негромко
-Помни, в деле тайном, не считаются с трудами. С братом и сватом, не считаются, помни. И слово и дело государево, великое, храни гордо и честно. Ступай, сыне!
Ударили копытами застоявшиеся кони, понесли всадников по Москве.
Ни куда ни будь к палатам царским. Здесь над покоями самого государя великого, располагаться будет приказ Тайных дел.
Как четко и жестко прописано, Демидом Башмаковым
– Денно и нощно , при особе государя великого, находиться, неотлучно.

Глава 3
Дальние – дали.
Что и говорить, честь большая быть при особе государя великого, но и труд непрестанный. Подьячие приказа Тайных дел, оценили это, уже с первых дней пребывания при особе государя.
Много всяких бумаг, прошений, жалоб, изветов стекается по приказам. Много дел у царя, трудятся дьяки – подьячие , не переставая, денно и нощно.
Не то что пображничать, душу отвести, а иной раз и перекусывать суждено на ходу, на бегу. Жалованье на четверть больше чем у дьяка думного, да и деньгам, порой, не рад будешь.
Вот и сегодня, славна майская ночь. Заливаются соловьи за окном, дух ароматный думы будит, кровь разгоняет.
Однако не до мечтаний, подьячим, тайного приказа Куницину, Афанасьеву да Мышину. Бумаги, писанные тарабарской грамотой, привез гонец, на коне заморенном. Сам от усталости свалился.
Башмаков, несколько мгновений смотрел на подчиненных и вдруг бросил коротко
– Не урочен час, да вести срочные. Поднимать надо ближних государевых, князя Матвея Шереметьева, да Василия Щербатого.
А уж, они пусть государю, доклад чинят. Они ему – друзья – полчане с лет детских, по ловам соколиным. Вот и доносчику, первый кнут.
Михаил и Еремей переглянулись.
Они то , расшифровав грамоту тайную, смекнули, что сейчас, не поляки разбитые, волнуют, шведские отряды, вторглись в земли Псковские, вышли, гоня разгромленных ляхов, к Даугаве.
Только должность у подьячего такая, знать да молчать.
Делать , что велят, да в пьяном виде, ни в трезвом, слово лишнее не проронить.
А как языки длинные укорачивать в подвалах пыточных умеют, оба нагляделись давно.
По – походному одетый, Башмаков возник на пороге, через несколько минут.
-Еремей, полки стрелецкие , да полки строя нового, через два дня, по слову государеву выступают в Литву, да Польшу. Быть тебе с ними. Надзирать. Что бы войску обиды ни было, что бы, порухи делу государеву , не случилось, да еще поглядывать будешь. Что при гетмане Хмельницком, делается. Нет ли шатости какой?
Сдашь дела все, да и в путь добрый, подьячий.
…Еремей прибывал в Киеве на посольском подворье , в Чигирине, гетманской столице, уже пятый день, но ни как не мог надивиться красотам Киева и тому , что видали его глаза.
Шумна , часто разгульна Москва, что и говорить. Много в ней лиц, личин, языков, вер, но не равняться ей с Киевом, матерью городов русских.
Просыпается рано утром Подол. Лавки открываются. Какого товара здесь только нет: ткани, украшения разные, посуда обливная, живность всякая, товар на вкус любой, железа разного орудия, съестного – горы: мясо копченое, вяленное, рыба соленая, свежая, пироги – заедки, овощи на все вкусы, дух густой , стоит от медов, водок, наливок.
Перекличка идет
-Люди добрые, покупай пирожки – кнышики!
– Ой , вэй , осетр час назад в Днепре плавал, от панов уплыл к казакам попал!
– Эй, казак, купи зазнобе, монисто, что б целовала, не баловала!
Много товара разного. Что
Проходят подгулявшие запорожцы, шапки набекрень, жупаны добрые.
Понять нетрудно, что при добыче сечевики. Что им гроши? Кончились, еще добудут!
А смерть придет, так с ней сроднились давненько!
И товары, что глаз радуют , где честным путем, пришли, где через третьи – пятые руки, грабежом удалым взяты, трофеем в руки достались. И так же и в другие руки поплывут.
Чему удивляться, мир Божий, так живет!!
Вот прошла на рысях сотня охранная.
Кони добрые, жупаны синие, клинки да пики сверкают, мушкеты огнем горят. Значит , либо сам гетман Богдан, с утра едет, либо городовой атаман Чигиринский, Лаврин Капуста, оглядывает все, крамолу выискивает, да неисправность в делах.
Еремей , постоянно прибывая на дворе посольском, в палатах гетманских и полковничьих, очень быстро завел среди старшины друзей- приятелей, а то и просто собутыльников.
Связано это было с несколькими вещами. Сама должность подьячего, независящего, ни от бояр, ни от послов, снискала к нему определенное уважение, второй момент заключался в том, что будучи по природе, не жадным , и внешне открытым человеком, он мог деньги тратить посольские, будучи убежден, что для пользы государевой, казна не разорится, а Башмаков и государь великий, получив от него весточку хоть тарабарскую. Хоть простую , будут знать, что здесь в Малороссии, делается.
А думать тут было над чем. Он убедился воочию, что никакого единства среди казацкой старшины по поводу того, кому служить, нет. Есть кто по характеру как были сечевиками, так ими и остались, искренне считая, что дело казацкое- жить войной, грабежом, признавая власть того, кто платит.
Есть партия склонная к миру с Польшей, при признании сеймом польских прав казаков реестровых, были и те кто придерживался линии Московской.
И все это создавало картину, нарастающего раскола.
Тем более, что по слухам, сам гетман Хмельницкий, умевший держать в руках, согласных и не согласных, переписывался с турецким султаном, шведским королем , тяжко за недужил.
Особенно все моменты эти, бросились Еремею, в глаза, на пиру, который давал гетман, в честь русских посланников и воевод великого государя.
Кроме того, имел подьячий, разговор с самим гетманом после гуляния, а проникнуть в смысл беседы, труда не составило.
А поглядеть, в самом деле и послушать было что.
Ну, сказать, что сам пир, гетман, обычно любивший пищу сытную и скромную, закатил на ногу широкую, значило не сказать ничего.
Огромные столы ломились от мяса, рыбы, овощей приготовленных самыми изощренными способами. Горы фруктов, частоколы из бутылок . кувшинов и сулеек.
Гул десятков голосов, речь турецкая, татарская. Русская.
Полковники и послы, евшие и пившие так, , словно их морили голодом на галерах или в тюрьме.
Полковники уманский Глух и миргородский Лесницкий , поглощавшие горилку, четвертями, под одобрительный гул сотрапезников, не могли ни поразить воображение людское
– Черты ж их, батькови! Пьють як льют! Ото казак щирый, без подмесу!!
– Ай , наливай казаки! В крови да вине, сечевику век жить!
– Дай Боже, нашему гетману, долгий вик, да лебединый крик!
Знаменитый Богун, поодаль, сидевший с хмурым видом, заставлявший себя , есть и пить, врезался в память Еремея.
Подьячий знал отлично, что Богуну не по сердцу подданство московское и черная кошка пробежала между ним и гетманом, не смотря на то, что в сражениях, они готовы были лечь один за другого.
Упившихся и объевшихся, тут же, дежурные джуры , выволакивали как бревна в отдельный «покойчик» – отлеживаться.
Сам гетман, чье одутловатое лицо с красными прожилками, производил впечатление человека действительно больного , но тем не менее, не отвлекающегося от каких – то своих дум. Хмельницкий пил вместе со всеми, шутил, порой остро.
Не трудно заметить было, что часто взгляд его задерживается на шведском посланнике, высоченном, словно дуб генерале, с подкрученными усами, который с нескрываемой важностью поглядывал по сторонам, не скрывая пренебрежения, польским кардиналом, привезшим гетману, грамоту от польской короны.
Уже пир подходил к концу своему, выходили на шатающихся ногах гости, покинули залу послы. Куницын встал, намереваясь и сам идти в отведенный покой, когда незаметно подошедший сзади, совершенно трезвый Лаврин Капуста, произнес негромко
– Тебя, подьячий, просит в покой свой, сам гетман, ясновельможный. Пойдем, проведу, по лестнице боковой.
Это могло означать только две вещи либо он зачем то понадобился гетману, наверняка оценившему, что неприметный подьячий , играет в посольстве роль важную, либо Хмельницкий, как обычно строит какие – то планы в дипломатии или войне.
Все мысли эти промелькнули в голове подьячего приказа Тайных дел очень быстро.
Молчаливый рябой казак стоявший у двери ведущий в дальний покой., уловив взгляд капусты, молча опустил зеркально сверкнувший клинок и дверь в покой распахнулась.
Сказать, что комната сверкала пышностью или поражала размерами, означало солгать.
Покойчик гетмана, был всего на всего, локтей тридцать в ширину, и пятьдесят в длину. Ковер, увешанный оружием, старинный резной шкаф для бумаг, резной поставец для спиртного, лампадка перед иконами, массивный стол с бумагами, пером и чернильницей, три стула. Сам хозяин помещения, сидевший , уронив голову на тяжелые кулаки, мгновенным движением разогнулся и вонзил в подьячего, немигающий взгляд.
Вероятно , так глядят на ненавистного врага, таким взглядом выжигал гетман перед битвами страх из тех, кого охватывала робость.
Нет сомнений, что так глядел он в плену турецком на османских беев.
Однако через мгновение, глаза Хмельницкого потеплели, и он кивнул дружески, явно оторвавшись от своих дум.
– Садись, подьячий Еремей! Молод ты, а слыхом слыхивал я, что умом ты, и старого переплюнуть горазд. Знал государь великий, кого послать с делом тайным.
Вот мы сейчас с тобой, порядком приватным, по чарке за здравие государя великого, выпьем, да дружбу с тобой сведем поближе.
В голосе гетмана, звучали такие дружеские, чисто отцовские нотки, что Куницин, едва смог скрыть изумление
«Ах, хитер гетман, умен! Личины носит, как кунтуши меняет!»
Однако, виду он не подал, а присев за стол напротив гетмана, принялся наблюдать как тот разливает в серебряные пузатые чарки, пахучую жидкость рубинового цвета, выкладывает на поднос заедки в лице толстых блинов густо смазанных сметаной, маковых пирожков и нескольких яблок
-Ну, давай подьячий, что бы , родня не журилась! До дна , сынку!
Ото добре, пьется! Добре!
Гетман поставил на стол чарку и вся отеческая доброта, все радушие хозяина, слетели с него, как и легкий осадок хмеля.
Сейчас он заговорил негромко и четко, отвешивая словно свинцовую дробь, каждое слово
– Знаешь, как говорят у нас у казаков? Який дуб такий и клин! Який батька, такий сын! Я к тому это говорю, подьячий, что каша густая заваривается. Среди полковников моих, единомыслия нет. А я стар уже, да и господь прибрать может скоро. Знаю, что государь к голосу дьяка твоего, слух приклоняет. И бояре вам, не под шапку. Потому и прошу, донеси цифирью, до государя, что не предаст гетман Богдан!
С ляхами, лишь меч меня рассудит! Свейский король сейчас крушит ляхов. Нужно с ним стать единокупно. Добить это семя волчье!!
Все это звучало так странно, что Еремей не поверил ушам. Мало того, что гетман, дал понять, что знает о роли подьячего при после, так и нарушает все правила дипломатии, ведя игру, через голову русских послов и своих полковников.
Однако, мгновенно подавив смущение, Куницин произнес
-Пан гетман ясновельможный, не изволь сомневаться в чистоте моей и признательности. Я доведу до уха государева , твое слово. А там как господь да великий государь , рассудят.
Гетман хмыкнул и грузно встал из-за стола
-Не лжив голос твой, верю! Веру я потерял, что в полковников своих, что в справедливость. Все жалуются, чернь восстать готова, казаки жалуются. Полковники кто во что , дудеть норовят .
А всех мужиков – гречкосеев, не вмочно мне , в казаки записать!
Чернь должна место свое знать!!
Знаешь , как говорят
– Политика не гусли! Не сфальшивишь, не сыграешь!
Да к нечистому все беседы. Я тебе сейчас думу спою, о предке моем гетмане Венжике Хмельницком, и на бандуре сыграю.
А там еще и по чарочке примем, хлопче!
Этот переход от затаенных тяжких дум гетмана, к обязанностям доброго рачительного хозяина был стремителен и совершенно непредсказуем. Еремей непроизвольно улыбнулся, подумав
-Вот кому в монастыре, лицедейству, подьячих обучать!
Попрощались они уже в первом часу ночи, когда гетман, почти насильно впихнул подьячему в ладонь два десятка серебряных ефимков
Помни щедрость гетманскую. Не забывает дружбы Хмельницкий!!.
Башмаков , которому тарабарской почтой, доставил письмо через три дня человек в наряде странствующего монаха схимника, прочитав послание, чуть прикусил губу. Это само по себе свидетельствовало о высокой задумчивости.
С одной стороны, было ясно, что подьячий Еремейка Куницин, явно лезет , туда куда его не просят. А это могло быть расценено какдерзость по отношению к государю и царской чести поруха. Чем это могло грозить было очевидно: битьем палкой, прямо во дворе перед царскими палатами или того хуже, пыточным подвалом.
С другой же стороны, опасения Хмельницкого, переданные подьячим, Дементий во многом разделял. Первая волна успехов войне с поляками схлынула, жители многих городов литовских, недовольные русским правлением и казачьими грабежами, встречали государево войско в ножи. А еще эпидемия черной смерти. Занесенная с Волги татарами. Промчалась по московским землям.
Ну, а о том. Что многие казачьи полковники, глядят в сторону Польши, Башмаков знал и так.
В довершении ко всему, на Дон бежало все больше крестьян, а казачьи атаманы , отделывались присловьем
– С Дону – выдачи нет!!
Продумав всю ночь, глава приказа принял решение
Он сам изложит все государю, не ссылаясь на, не в меру поспешливого подьячего. Все едино, слово конечное, за Богом и государем.
Самого же, Еремея, нужно известить о том, что бы он с полком Матвея Шереметьева шел в «поиск « по шведам, уже дошедшим до Пскова и Нарвы.
У нашего Бога всего много! Отличится там , службу справит , подьячий, быль молодцу, не в укор! Рассудительней станет! Наверняка сейчас кто – то из бояр кому ненавистен приказ Тайных дел, полезет доносить государю, что тайные разговоры ведет с гетманом и полковниками , подьячий приказа Тайных дел.
Не полезет больше , получив урок такой Еремейка, , поперек батьки , в пекло!! Погибнет? Со святыми упокой!!
Выслушав дьяка, Алексей Михайлович пожал плечами
Сие верно есть. Полковники малоросские хитры, да многие зело ненадежны. Что до шведов, то все же мыслю, что перемирие с поляками надобно. Шведы сами волки, таких иметь , по опасаться у границ своих. Что до подьячего твоего , то пусть с полками Матвея князя Шереметьева, службу справляет. А тебя жалую за службу верную, чарой с моего стола. Обед сегодня будет званный. Приглашен будешь!
.. С самого начала дело у воевод Шереметева не задалось.
Сперва у какой то мызы. Рейтары шведские поддержанные гнем пушек оттеснили к болотам , русскую пехоту.
И князь, вырвавшийся вперед, с небольшим отрядом, отдал приказ. Всем отходить через болотную гать.
Сам он же он, гаркнув.
– Бежать мне не вмочно! – приказал бывшему при нем войску, в две сотни людей, ставить телеги и принимать огневой бой.
Еремей, так же как и все, палил из пищали по наседающим шведам, понимая, что бой не будет длинным.
Впрочем, сейчас об этом не было времени думать!
Внезапно , Шереметьев охнул и рухнул на землю, ухватившись руками за живот. В тот же миг, шведские пехотинцы, ринулись в пролом. Куницын успел встретить палашом двух остервенелых шведов размахивавших тесаками , как чудовищной силы удар, погрузил его во мрак.

Глава 3
Далекие дали.
Башмаков с едва заметным раздражением, встал и тяжелым шагом прошелся по покою, только еще начавшимся освещаться, первыми весточками рассвета.
Затем, будто придя к какому – то решению, он присел к столу и подтянул к себе лист бумаги, внизу которого, стояли три красные царские печати- признак высшей важности и секретности документа.
Сидевший напротив, Полянский, устало потер глаза, покрасневшие от бессонницы и налив себе в маленькую чарку , наливки, из объемистого штофа, выпил перекрестившись.
И лишь затем повернулся к главе приказа Тайных дел
-Хорошо у тебя наливки да водки в имении делают, брат Демид.
Ах, по душе Христос в лапотках пробежал.
Башмаков сел на скамью и уткнул в собеседника тяжелый взор
-Зубы то, мне не заговаривай, брат Данила.
Ты в делах тайных, мне учитель. И повадку хитрую твою, я выучил еще с тех пора, как у государя, писцом личным был. Думаешь, ты сейчас не о водках и винах, а о том, как шведам письмо передать, по повелению государеву, дабы о судьбе боярина Матвея Шереметьева, друга государя и наперсника, узнать? Разве не так?
Данный факт, не является авторским вымыслом
Узнав о том, что раненный Матвей Шереметьев, попал в плен, царь Алексей Михайлович, сам отправил несколько писем шведским генералам, да бы, узнать о его судьбе.
И даже узнав, что через два дня, Шереметьев умер от ран, царь продолжал утешать других, говоря о том, что за здравие боярина, нужды нет беспокоиться. Свеи с ним , обходятся по чину и милосердию»
Полянский кивнул
– Именно так. Да отвезем мы бумагу ту, генералу Ливену, с чьим отрядом полк Шереметьева столкнулся. Узнаем, что ты тревожишься, по – пусту ?
Башмаков отнюдь не обнадеженный, огляделся по сторонам, и тихо, произнес
– Да тайность еще есть одна, брат. Пропали, либо в полон, попали , с Матвеем Шереметьевым, еще с десяток человек. Среди них, подьячий приказа моего, Еремейка Куницын. А он не просто, человек тайный, знает он много. И ежели дознаются шведы кто им в руки попал, то..
Он не договорил, но по лицу Полянского, обычно сухому и невозмутимому, пробежала тень.
Оба были достаточно опытны в делах тайных, что бы, не понимать истину. На пытках, может сказать много лишнего, самый стойкий человек. А правду выискивать, шведы мастера известные.
… Еремей пришел в себя от сильного толчка и с трудом, приоткрыл словно налитые свинцом, веки
. . Под головой – солома, на лбу – повязка , из тряпья, какого – то, руки связаны спереди. Над головой небо пепельное, тусклое
Ломит голову и блевота лезет наружу.
Догадаться не трудно, что в полон, попал к свеям, подьячий Тайного приказа.
Не дай Бог, дознаются, кто он да что, кишки из живого вытянут. Сейчас, Господь попустит, в себя прийти, да обдумать , что делать дальше?

Его мысли прервала резкая немецкая команда
– Хальт!
Телега замерла будто вкопанная.
Через пару мгновений, заслоняя собой тусклое , вяло сереющее небо
Над подьячим склонилось чье – то лицо, обрамленное длинными русыми волосами.
Человек глянул на Куницына, внимательными живыми, словно жучки глазами, и произнес на немецком, обращаясь к кому – то, видимо, более высокому чину
– Господин капитан, этот московит пришел в себя. Его здоровью, ничего не угрожает. Из остальных, взятых в плен, трое умерли, а боярин раненный, обречен.
Собеседник отозвался хриплым басом
– Это хорошо. За оставшихся в живых, , можно будет, взять добрый выкуп или обменять их, на моих солдат. Если это ублюдок , пришел в себя, скинуть его с телеги, дать ему пожрать, и через минут двадцать, его, ко мне , в палатку. Господин генерал сейчас подъедет, он сам решил пленного допросить. Это не стрелец обычный, не рейтар, но судя по виду, птица непростая. Господин доктор, осмотрите этому московиту , башку, да бы, он был более или менее внятен и смог отвечать на вопросы, которые ему задавать будут?
… Матвей допил водку из жестяной кружки и с видимым наслаждением, дожевал ломтик копченой рыбы с ломтем серого ноздреватого хлеба – то, что принес ему, хмурый шведский пехотинец, буркнувший нечто
– Жри, давай, русская свинья!
Через несколько мгновений, подошедший солдат, молча ткнул подьячего , ножнами шпаги в спину, знаком, приказывая встать и идти по направлению к походной офицерской палатке.

Куницын размашисто перекрестился и вверив судьбу свою, в руки Господа, побрел в том направлении, которое ему было указано.
Генерал Фриц фон Ливен находился в настроении хорошем
Московитам отпор дали, замок осажденный отстояли.
Есть пленные, есть трофеи.
Помимо воеводы русского, умирающего сейчас, от ран, взят пленник, не похожий на обычного скота – московита.
И под обед и добрую чару смолландской водки, можно пленного допросить.
А уж по части допросов, ратных подвигов и умению наводить ужас, не только на людей, но и на целые крепости, с фон Ливеном , со времен войны Германской, мало кто мог сравниться.
Вот и сейчас с удовольствием с офицерами своего штаба, поедая жаренную курицу, копченный окорок, под добрую водку, генерал, был настроен почти благодушно.
Полог палатки распахнулся и пленник, под действием сильного тычка, оказался внутри обиталища шведского генерала.
Еремей огляделся. Ясно все. Вот тот, приземистый, что облизывает жирные пальцы, явно здесь старший, судя по тому, как остальные шведы, глядят на него с почтением, ожидая слова.
На столе походном : остатки курицы, окорока, хлеба, граненая бутылка.
Трапеза завершена, сейчас делами займутся вояки шведские.
. Фон Ливен, кивнул одному из офицеров
-Капитан Фальберг, вы знаете язык московитов.
Задавайте вопросы. Первым делом спросите, это болвана русского, кто он, как его зовут и как здесь очутился? И сразу скажите, будет упорствовать, пообщается с раскаленной решеткой, после знакомства с которой , будет похож на этот окорок!
Офицеры, желая угодить командиру, заулыбались зловещей шутки, прекрасно зная, что в устах генерала, такие шутки быстро превращаются в реальность.
Фальберг, здоровенный светловолосый детина, подошел к подьячему вплотную и произнес, тщательно подбирая русские слова
-Господин генерал спрашивает, как тебя зовут, и какой чин имеешь ты в армии русского царя? Не ответишь, будешь закопчен живьем!!
Присутствующие дружно рассмеялись
Еремей, успевший собраться с мыслями, пока его вели к палатке. ответил с видимой охотой
-Да что скрывать то? Подьячий я, государя великого слуга. Подьячий Посольского приказа, приставлен был сперва, к послам при гетмане Богдане Хмельницком, затем при воеводе – боярине Шереметьеве.
Он сейчас у вас в плену , доходит. А звать меня, Еремей Куницын, сын дворянский.
На лице фон Ливена медленно проступил интерес, чуть замутненный до этого , водкой и обильным застольем
Он повернул голову к капитану задававшему вопросу
– Фальберг, ежели , он не лжет, то это и впрямь интересно.
Это не дурак – стрелец и не воевода чванный, не поляк, заносчивый.
С этим нужно будет обращаться бережно. Это может быть прелестный подарок нашему королю или канцлеру.
Поместите его отдельно от остальных, голову ему перевязывайте, кормить по солдатской норме. Попытается бежать, пусть проклинает день, когда родила его мать.
Мы уходим отсюда через неделю. Нас ждут польские шлюхи и варшавские вина.
Куницын, тяжело опустился на охапку сена в каком – то отведенном ему, углу хлева и потер лоб, связанными спереди руками. Вот уж, из огня, да в холодок.
Нельзя сказать, что он совершенно не боялся пыток
Кому охота во цвете лет или в калеку превратиться или в мир Божий уйти в муках жутких. Однако, будучи человеком времени своего, Куницын решил, что Бог не выдаст, свинья не съест, а за государем великим, служба не пропадет. С этими мыслями, он и уснул, привалившись к нагретой солнцем, стене хлева.
И перед глазами его, вставала родня деревушка, неказистое отцовское имение, до которого здесь было всего – то полсотни верст.
И не знал Еремей, не мог знать, какие события, имеющие огромное значение для разных стран, разворачиваются в это время, высоко у подножия тронов, в покоях государей
И что рядом с этим, была его судьба?
Однако великие дела строятся, порой из переплетения большого и малого величественного и ничтожного. И счастлив , бывает человек, что не знает он, чем грозит или манит, день будущий.

Глава 4
Труды тяжкие.
Царь несколько минут молчал, обдумывая что-то, а затем подняв голову и глядя на присутствующих так, словно видел их в первый раз, четко и тяжко заговорил
-Тебе князь Иван Лобанов, поручаю выяснить, как тяжко раненный боярин Шереметьев, в плен попал к свеям? И чья в том вина? Есть ли он, или много мятежное хотение человеческое, виной тому? Кто охулу положил на славу государеву? Выезжай немедля, разобраться, если воровством и нерадением, то случилось.
Князь , знавший государя с малых лет, бывший его товарищем, еще в играх детских, сейчас имел вид человека готового по первому слову повелителя, прыгнуть со скалы или принять яд.
Сделаем, выполним, надежа государь! Не изволь сердца своего рвать!
Живота не пожалею!
Царь сделал вялый жест
– Ступай, князь! В дорогу , не медля!
Затем он холодно глянул на Башмакова
-А пойди ка сюда, пойди, дьяк приказной. Выбранить тебя желаю!
Почто молчал, ты, что за пропал вместе с боярином Матвеем, твой подьячий, Куницын Еремейка?
По что, до слуха моего, не донес сразу же?
Демид ощутил, как пол раздвигается у него под ногами, однако , сохранил присутствие духа и склонился в поклоне
– Вина на мне великая, государь! Думал сами управимся ! Беспокоить среди трудов твоих государь, денных и ночных, смелости не хватило
Не желал на имя твое и славу державы, пятно класть.
Готов искупить хоть смертью, хоть службой.
Алексей Михайлович, хмыкнул
– Искупить? Вот и скупишь!!
Поедешь с князем Лобановым, узнаешь, что да как.
Придется подкупить кого, из плена вызволить, не жалей денег.
Ну, коли, не получится, подьячего того , живым достать, то, прости Господи, грешных нас..
Знаешь ведь, что мертвые молчат живых лучше.
Ты уразумел ли то? Еже ли уразумел, ступай. Кони оседланы, ждут и князь Лобанов.
Головой, в ответе будешь!
Надо пояснить, что сама судьба подьячего, пусть и из приказа Тайных дел, не слишком заботила государя московского. Важнее было то, что причастен был , человек ко многим тайнам, знал личную переписку государя да мало ли чего еще.
И отдав распоряжение Башмакову, царь отложил эту заботу на потом
Куда более серьезные дела государственные были сейчас на уме, что у него, что у Боярской думы.
В первую очередь волновали вести из Польшы и с Украины.
То что гетман Хмельницкий, пославший вопреки царской воле, полки на помощь шведам, умирает, не подлежало сомнению
Вопрос был в том, в какую сторону повернет теперь новый гетман.
А кто им будет ? Да Бог весть? Так явно, свара – котора, начнется за булаву.
Мало этого, два полка казачьих, посланные в Польшу, не желая воевать , грабежом единым, занялись, а потом и совсем , в бунт ударились, требуя от полковника Ждановича, наказного гетмана, возвращения на Украину. А тут еще возможность, заявить права царя русского, на корону Польскую. Что тут какой – то подьячий? Песчиночка!
.. Гетман Хмельницкий знал, что умирает.
Железная воля, сильная деятельная натура, оказались мало- способны противостоять тяжкой болезни.
Последние дни июня, гетман , словно ощущая приближение смерти, посылал послов, писал грамоты, рассылал универсалы, грозил, карал и миловал
Посол польского короля Беневский, открытым текстом, предложил гетману изменить, присяге русской
— Что мешает вам сбросить московское покровительство? — вкрадчиво сказал Беньевский. Соединитесь с нами, старыми соотечественниками, как равные с равными, вольные с вольными, и пусть будет у нас неразрывный дружественный союз . На это Хмельницкий дал свой знаменитый ответ:
— Я одною ногою стою в могиле и на закате дней не прогневлю небо нарушением обета царю московскому. Раз поклялся ему в верности, и сохраню ее до последней минуты.
Когда последнее в жизни, гетмана, русское посольство прибыло к умирающему, тот, едва мог говорить, но еще мыслил ясно и четко.

Речь гетмана была проста
– Со шведами дружба нужна сейчас.
То, что государь русский претендует на корону польскую – отлично.
А он, гетман, верен был царю великому и верным умрет.
Сразу же после этого, Башмаков, загоняя коней, получив грамоту от государя, отправился вместе с полковником казачьим Мужиловским, в Стокгольм.
Канцлер Швеции, Оксеншерна, высокий осанистый старик, получил грамоты от имени русского царя, выслушал приехавших и пообещав выяснить судьбу пленных , приняв уверения в том, что московский государь имеет намерение для дружбы, удалился.
Казалось , сами обстоятельства помогают подьячему Куницыну. Накануне пришло известие, что князь Хованский, отплатив за поражение Шереметьева, наголову разгромил большой шведский корпус под Гдовом. А учитывая, что поляки развернули в стране партизанскую войну, союзники шведов , трансильванцы и казаки, не имели желания сражаться, и в бой ввязался курфюст Бранденбурсгский, союзник польского государя, то никаких намерений, обострять отношения с московитами, дальновидный канцлер, не имел.
Вот в силу всех – то этих, малых и больших причин, подьячий Куницын, изнывавший от тоски великой, под караулом, в одном из пригородов Гданьска, занятого шведами, среди ночи, был поднят, весьма бесцеремонно.

Ему всучили сумку, с какими – то вещами, грамоту с печатью, вывели на двор , где уже ждали с пяток всадников, закутанных в темные епанчи – татарские плащи.
И глазом не успел моргнуть Еремей, как копыта коней ударили в дорогу.
И только когда промчали духом единым, верст тридцать, передний из всадников, обернулся и произнес
– Ну, по здорову ли, Еремей , сын Куницын!! Бога славь да государя великого, что ноги живым унес.
Уже осень расцветила ковер свой багряно -желтый, заметая улицы Москвы, когда Куницын вернулся в столицу.
Далеко позади , осталось сельцо под Псковом, вернее , его остов. Выморила всю семью, мать, отца, двух братьев, поветрие, мужики уцелевшие , разбежались кто куда . Оставшись без присмотра, село захирело, начало превращаться в какой – то склеп.
Налетевшие шведы, разорили в прах, то , что уцелело.
И не в радость сейчас были ни похвальное слово государево, ни то жалованье, которое полагалось ему, за время, что пробыл он в плену.
И поговорив немного с Башмаковым.
Зайдя в приказ Тайных дел, найдя там одного Афанасьева, занятого делами подьячего , ощутил Еремей, тоску лютую, смертное одиночество. И не нашел лучше ничего, чем добраться до кабака за Яузой и в первый раз в жизни своей, напиться до полной потери осознания себя, в мире этом.
В этом ему, кажется, усердно помогали два случайных сотрапезника, кабацкие пропойцы, в просторечии именуемые гуни кабацкие, да гулящая какая – то срамная женка, которая словно кусок мяса на торжище, выставляла то один , то иной ломоть своего женского богатства.
Одним словом.
Пробуждение на Съезжей, куда доставили его по утру, ярыги – служилые, было тяжким. Трещала голова, во рту жила сухость, глаза упорно не желали открываться. Однако, мнения похмельного подьячего, спрашивать никто не удосужился. Он получил крепкую заушину(затрещину) и вылетел на улицу, прямо навстречу наступающему дню.
Демид Минаевич Башмаков, несколько минут, хмуро разглядывал своего помятого подчиненного, а затем скупо улыбнулся
– Эк, тебя растащило то. Нет молодца сильнее винца, видать. Однако, пьян да умен. Два угодья в нем. Вон на столе в жбанке -квас – хреновик , ждет тебя, да наливки баклажечка.
Похмеляйся, да и за труды берись. Бумаг много накопилось, да и дела приватные есть.
Когда немного пришедший в себя, Куницын углубился в доставленную шифрованную грамоту, Башмаков, объявившийся на пороге, негромко бросил
-Сдай все Мишке, без промедления, ехать тебе сейчас. По слову государеву, опять к казакам. Нестроением там пахнет великим, как бы, не изменой!!
Гетман то Малоросский , что Хмельницкого сменил, Выговский Иван, в дружбе клянется, да на ляхов поглядывает.
Да и в городах, воинством нашим занятых, смутно.
Лукава старшина казачья без меры.

Глава 5
Жалует царь, да не жалует псарь.
И в самом деле, осознать, что на землях Малоросские, надвигается великое нестроение, было делом не сложным. Еремей, приехавший в Киев в середине уже, пугающего морозцем, ноября. Обратил внимание, что прежний развеселый разгульный дух столицы украинской, порядком под выветрился , за то время, что его здесь не было.
В переулках и в кабаках, на площадях , собираются, время от времени, кучки казаков, мещан, мужиков.
Громкие споры, порой переходящие в потасовки
-А вот и говорю, люди добры, что не потянет гетманство Хмельничонок! Слаб и духом и здоровьем!
-А что бы, черт тебе язык в узел завил!
– Услышат стражи гетманские, канчуков отведаешь!
– Не бреши, аки пес рябой! Сам на пали(колья) угодишь!
Хмуро проезжает стража гетманская, рожи звериные, так и глядят, кого взять за хивок (шиворот)!!
Разгоняют плетьми да словом худым , дерущихся, да скандалящих. Да не угомонить моря словами, коли штормом пахнет. Только что, избранный гетманом Иван Выговский, был словоохотлив и приветлив
Он встретил послов и их свиту, так как встречают наилучших друзей
– Честь то, честь великая, от самого государя, почет великий и слово похвальное!!
Уже и место отведено для роздыху, гостям дорогим!!
Отдыхайте, сейчас корма привезут туда посольские, вина да меда стоялые, да от меня, дары малые!! Радость – то какая, радость, всему племени казацкому.
Когда приехали на Подол, где обычно располагались послы иных держав, Куницын, остро глянул на спутников
-Схожу, посмотрю. Послушаю. Что да как.
Бутурлин, как родовитый боярин, член думы, не слишком любивший служилых из Тайного приказа, усмехнулся в бороду, иронически
-Иди, погляди, послушай, подьячий! Может весть, принесешь какую, как собака на хвосте!
Вечер спускался на Киев, вели свою перекличку колокола храмов, взывая к господу и призывая на молитву православных. И почему то так печально, и одновременно стало на сердце у Еремея, что он остановился, бездумно глядя перед собой. Может быть в первый раз в свои двадцать шесть лет, пришла ему в голову мысль, что кроме неустанных трудов, опасных дорог, денежной корысти, риска, и краткого счастья кабацкого, есть на свете иное что-то?
Может быть – дом, где ждут тебя? Жена, дети, для которых после Бога, ты первый?
Проходивший мимо, чуть подгулявший, суд я по походке и запаху , казак с шапке с красной китыцей (кисточкой), знаком Чигиринского полка, на миг, остановился и с веселым, хмельным любопытством, глянул на хорошо одетого москаля, судя по виду, не торговца, не мещанина, а гостя московского.
И что то видно его заинтересовало, а может , был казак в том настроении, когда выпившему человеку свят- сват, брат. И готов казак угостить первого встречного. Потому что хочется, что бы, было легко на сердце, еще у кого то, хочется мир обнять христианский.
По той , или по иной причине, чигигиринец потоптался на молодом снежку, и негромко и дружелюбно произнес
-А что , москалик, не сходить ли нам до корчмы?! Стукнуть чарку о чарку, что бы, родня не журилась!! Ежели грошей нема, та не журися ни колы . Казак платит!
Еремей очнулся от своих дум и пристально глянул на подгулявшего казака.
Тот был , может и чуть старше, годов тридцати, имел , как и полагается бравому воину, пару сабельных шрамов на лице, но улыбался так задорно и приглашающее, что Еремей улыбнулся в ответ
-Гроши имеются, казачок!!
Я и в самом деле гость московский. Спосольством приехал. МеняЕремой зовут!
Казак расплылся в улыбке
Ото дило! А я – Степан, а прозвище мое – Кричи – хвост.
Сотник я , чигиринский!
От дедов – прадедов досталось. Вот зараз, и гульнем, от всей души.
Через несколько минут, они сидели в битком набитом кабаке, за кружкой горилки, закусывая ее , шматками сала с гречаным хлебом.
Степан, видимо, искавший собеседника, способного понять его, захмелевшую душу, разошелся не на шутку
-Тут видишь как, Еремка! Выходит, что Выговский-гетман, лисой перед всеми стелет. Да спать то, каково будет?
Хитер вражий лях! Я ляхам не верю.
Что и говорить, сильна рука у царя московского, не в обиду сказано будь. Да свои полковники, как на землю сели, так и хуже ляхов душить начали. Пошлины. Подати дерут!!
Реестровых казаков, ни во что держат. Мало того, родичи Богдана , гетмана покойного, брат нынешнего гетмана – Данила и зять усопшего , Иван, неправды да обиды, творят в Литве да в местах иных. Силой в казаки людей поверстают. Кто в казаки не желают, того аж. До исподнего грабят – трясут! Се корысти своей для.
Хуже сечевиков, шарпают да волокут!
Внезапно, он замолчал и забыв о Куницыне, завопил через головы сидевших и стоявших в корчме
-Кум Михайла!! Рябый!! Разбогател, не признал?!
Меня не признал!!!!
Через несколько минут, он уже расцеловывался с каким – то дюжим казаком. Еще через несколько минут, перед казаками на столе возник жбан с водкой, а еще спустя некоторое время, совершенно не помня про московского гостя чигиринский сотник, лихо отдирал в корчме казачка , под аккомпанемент какого то полупьяного кобзаря
– Ах, пан был, тай нема!
Тай поихав до млына!
Ай, быв, тай нема!
Поихав на речку!!
Ах, черты бы пана взялы
Поставили б свечку!
Еремей посидел еще немного, наблюдая за корчемными завсегдатаями, прислушиваясь к пьяным выкрикам, и негромким разговорам.
Конечно, по гулу кабацкому, судить о делах серьезных было нельзя, но понять, что среди казаков и самое главное, среди старшины, прибравшей к рукам , земли , мельницы, леса и рыбные угодья шляхты, зреет раскол, было не сложно для умного человека. Ничего этого, он пока говорить никому не собирался, тем боле отправлять цидульку тарабарскую , Башмакову.
Выводы можно было какие – то сделать, лишь побывав на сегодняшнем пиру, для послов и казачьей старшины , задаваемом Выговским, да еще поговорив поутру с купцом, Силой Вахромеевым, давно осевшим в Киеве, верным московским подсылом. Знал Сила , много, имел уши хорошие, да и на руку скор был, как и положено купцу.
А где товар, там и купец. Умей лишь слушать, да помнить!
Пир заданный Выговским и в самом деле гремел, гудел и разливался. Гетманский палац был освящен сотнями свечей и светильников. Столы в огромной зале, ломились от мяса, дичины, окороков, вин и водок. Ароматы фруктов, лежавших горами, сносили с ног.
Сбивались с ног кухонные казачки, слуги, джуры, меняя перемены блюд и вин. От говора, хохота и громких споров, звенели драгоценные венецианские стекла.
Приглашенные русские послы, ляшские посланники, шведские, и турецкие гости, как и положено дипломатам, не столько ели-пили. Сколько высматривали и вынюхивали, то что им было интересно.
Куницын наблюдал за разгулявшейся казачьей старшиной, решившей от всего сердца воспользоваться щедростью обычно прижимистого Выговского.
Давно ли люди эти стали старшиной казачьей?
Кто то, был сечевым атаманом, счастливым от горсти награбленных цехинов, да пары драгоценных камней, выковырнутых из ятагана турецкого, что уцелели в кошельке – кишени, после пропоя добычи.
Иной, из мещан, бежал в казаки, опасаясь, что обовьет петля, шею, за грабеж на дороге большой, за обобранный монастырь и обесчещенных монашек и шляхтянок.
Третий, не имея угла, задолжав всем на свете, скитался по белу свету, плюя на свою жизнь и презирая чужую. Запорожцы во главе с куренными, прибывшие на гулянку, уже палят во дворе из пищалей и гаковниц, вышибая днища из винных бочек.
От топота ног и стрельбы, сотрясаются светильники и стекла.
Несется грозовое
– Ух-ах, ух- ха-ха!!!!
-Ах, да ти, проклятии паны,
С нас шкуры по сдиралы пошили жупаны!!
– Слава гетману!!
И не так трудно заметить было, что не так много осталось за столом из числа старшины, тех , кто на невозможное дело, пахнущее кровью и варшавской плахой, поднимался девять лет назад, вместе с гетманом Богданом. Иные люди заменили их.
Кого из полковников прежних, мать сыра земля взяла, на бою за веру и волю, кто в плену сгинул, кого смерть черная забрала.
А те, кто с Хмельницким шел, пьют да едят, да друг на друга, да гетмана нового, поглядывают искоса. И исчез куда то, правая рука Хмельницкого в делах явных и тайных, городовой атаман Лаврин Капуста.
Может, сложил с себя тихо чин полковничий да уряд – службу, от дел решил отойти? А может , исчез как бывает, исчезает тот кто власть имел, да знал много слишком. По слухам, лютая вражда была у Выговского да Капусты. Лишь гетман, держал обоих в кулаке. Не позволял ненависти вспыхнуть.
Ах, ты пир шляхты казачьей, вчерашние побратимы, уже примериваются, с кем дружбу водить, кому в горло нож втыкать.
Всяк из старшины , о корысти думать силен.
Из грязи да в князи, недаром придумано
Страшен пан природный с плетью. Во много страшнее пан из гречкосея – лапотника.
С кровью будет он, богатство выдирать, из рук чужих, за свое добро, глотку перекусит, за вчерашние обиды, мстить будет многократно.
И то, что рука у Москвы не легче чем у короля польского, да магната ляшского, многие ощутить успели. Стоят полки московские на землях Малороссии: корми, фураж давай, на постой места отводи.
Сам Выговский. Ни дать ни взять магнат польский. Обходителен, любезен. Чары за здравие государя великого, короля польского. Государя шведского. Да и не перечесть всего. О чем думает он, гетман новоиспеченный?
Вспоминает ли гетман нынешний, что на поле желтоводском, когда после разгрома татары у казаков ясырь меня – продавали, выменял Хмельницкий, драгунского поручика Выговского, за каурую кобылу?
Если и забыл об этом гетман только что, избранный, то есть еще свидетели
Есть те, кто тот торг помнит.
Уже под утро начали расходиться разгулявшиеся гости.
Мертвецки упившихся запорожцев. Растаскивала гетманская стража, отведя им для сна черные светлицы. А кому там места не хватило, то и сараи-пристройки. Не помрет бродяга- запорожец, одну ночку в катухе или сарае смолокурном, поспит.
Куницын, видал, как Выговский, на мгновение , задержав плечо Бутурлина, что то негромко произнес и тот качнув головой в знак согласия, прошел вместе с гетманом в боковой покойчик.
Ясно, что для беседы какой то приватной.
…Рано утром, Еремей вышел на широкое крыльцо гетманского дворца и с наслаждением умылся первым , застенчивым, таким забористым снегом. Сейчас нужно было искать на рядах торговых. Силу Вахромеева.
Пусть отрабатывает купчина деньги, что тратит на него казна московская.
Вахромеев, таровитый купец, родом из Коломны, осел в Малроссии, десятка два годов назад. Приехал по лету в одних портках, зипуне ветром подбитом, с коробом разной хозяйственной мелочи-калечи.
Заматерел- разжился где честно, где нечестно.
У казаков , татар, турок и у ляхов, не стеснялся грабленое скупать по дешевке, в тридорога, подавать, товар скупать у тех кто по миру пошел
Заматерел купец, отпустил усы по казачьи, терем отхватил-отстроил , пятистенку, у Святой Софии..
И именно здесь, отыскал его подьячий. Зевал купец, крестя рот щепотью, сонно поглядывал на свет божий. Что ему? Приказчики в лавках стоят, товар нахваливают.
Увидав Еремея, Вахромеев скинул с себя , одурь сонную и склонился до земли, выскочив на порог
– Рад гостю московскому! Заходи до светлицы моей! Жинка сейчас в Умани гостит с сыном. Так мы с тобой побеседуем, человек добрый. Славный подьячий.
Он тараторил, проворно увлекая гостя за собой, вглубь дома и казалось, что нет купцу в жизни, счастья большего, чем встречать такого долгожданного человека.
Однако, поднаторевшего в делах тайных, Куницына, эта «комедь», обмануть не могла.
Настороженно глядели глаза подсыла, словно пытались вызнать , что нужно от него подьячему.
Они сидели в уютной горенке, за столом с легкими заедками : тиснеными пряниками, пирожками медовыми, сахарными крендельками.
Тут же , стояла сулейка с мальвазией.
Вахромеев говорил, негромко и убедительно
– Так и передай, подьячий мудрый, что смута большая ждет державу казачью.
Сам гетман во власти шаток. Мало кто , из казаков природных, привержен к нему. Да и сильно он утесняет всех и чернь и казаков и мещан. Да и в старшине единомыслия нет
Выбрали то его, пока Юрко Хмельниченок, в силу не войдет!
А уж, среди казаков, говор идет, что младший Хмельницкий, не потянет гетманство. Слаб духом, не в отца покойного пошел. .
Наклонен в сторону ляшскую очень, гетман Выговский.
Да и сами полковники, кто во что. Словно овцы у хозяина пьяного, разбрестись норовят.
Остаться на обед, Куницын отказался, сославшись, на то что дел государевых не счесть и раскланявшись, ушел. Он был погружен в свои мысли, раскладывая в голове, то и это , иначе сумел бы заметить, что стоявший на углу, улицы, человек в мещанском кожухе, проводил его внимательным взглядом в спину, и подойдя к сидевшему у угла, оборванцу, что – то, бросил повелительно.
До позднего вечера, Еремей составляя тарабарскую грамоту, понимая, что то что он вкладывает в послание, может очень сильно притись, не подуше, не столько Башмакову, сколько государю.
Ведь уже послано похвальное слово от царя, гетману новому, дары царские переданы.
Верят в Москве Выговскому? Или делают вид, что верят?
Да и на сам приказ Тайных дел, клыки выросли и у бояр и поляков, шведов. Да и у своих крамольников языки да ножи найдутся.
С этими мыслями он и уснул
Проснулся уже достаточно поздно, а поскольку дел срочных не было, подьячий решил прогуляться по Киеву, так славно умытому снежком.
Он купил с лотка пару ломтей еще теплого кендюха(начиненной кашей колбасы) и с удовольствием подставляя лицо ветерку, шел по городу, оглядываясь на румяных молодиц. Вот и Святая София. Почему то сразу кольнуло в сердце, что возле дома Силы – купца, толпится народ, крутятся стражи городовые.
Он стал чуть в сторонке и прислушался
-Как есть, обобрали до нитки, самого на ферфал(лапшу0, изрезали!
– Вот жена то приедет с сыном!
– Горе вдовице!
– Ага. Сейчас тебе, горюшко !
Вдовица, за мужем таким , и лавки остались и денег короб.
И от страшной догадки, Куницын похолодел. Сомнения не было. Этой ночью, проникшие в дом, разбойники, ограбили и зарезали купца – подсыла.
И догадаться о том, что визит подьячего московского и убийство, совпали недаром, было не трудно.
Кто – то ясно давал знать Куницыну, что лезет он не в свое дело, и о том, что купец служил Москве и имел длинный язык, кто – то знал отлично.
Ничего этого, он говорить посольским не стал.
Все произошло само собой.
Вечером этого дня несчастливого, Прилуцкий полковник Иван Цоцюра, уловив момент, когда рядом никого не было, поймал Еремея за рукав , и оглядевшись, сунул ему в руку, два листа бумаги
-Передай это на Москву, хоть государю великому, хоть дьяку приказному .
Это, от старшины верной, что руку царя Белого держит, честно.
И есть мысль, что Силу – купца, ближние люди гетмана, отправили в мир иной. И Капуста Лаврин, атаман городовой , исчез недаром!
Отправишь ежели, знай, что услуга твоя, без ответа , не останется, парень!!
От сыпем ефимков , кошель!
И государю, службу великую сослужишь!
Мы уж, посылали письма свои, да видать , нам веры нет!
До Бога высоко, до царя далеко!!
Другом будешь, еже ли, службу сослужишь!!
В беде укроем, в радости – вина нальем!!
Гетман, был любезен с послами, поднимал чару за их здравие, но Куницын ощущал, что какие – то мысли тайные, держат Выговского в напряжении все время.
Тарабарскую грамоту он отправил в Москву со странствующими богомольцами, шедшими поклониться на Москве храму Василия Блаженного. Сейчас, оставалось лишь ждать и надеяться.
Глава 6
Донская крамола.
Уже весна, растопив остатки льда и снега, пошла гулять по Московской державе, словно подгулявшая вдовушка, оставшаяся без крепкой мужской руки во цвете годов. Рспустились, разыгрались сережки на вербах и березах.
Башмаков, вошедший в неурочный час в приказ, несколько минут выжидающе поглядывал на Ивана Глотова, Степана Курицына и Данилу Кусакова, Михаила Афанасьева и Еремея Куницына, собиравшихся домой, после службы, так как, государь, отправлявшийся на богомолье, разрешил, приказным подьячим, отдохнуть , пару – тройку, дней в кругу семейном.
Внезапно , приняв какое – то, решение

Демид Минаевич, проронил
– Гуляй ребята, а Мишке да Еремею, остаться потребно.
Афанасьев только вздохнул
– Ну, не было забот да хлопот…
Однако Башмаков, чуть поднял брови упреждающе
– Слово и дело государево!
Когда они остались втроем, глава приказа бросил
Михаил завтра поутру, выезжаешь с посольскими из приказа , в Варшаву. Там паны уняться не могут, все гетманов своих перебирают , как хозяйка крупу, мятежи – рокоши строят, да с турками, сварятся
А тебе Еремей, дорога на Дон казачий , предстоит. Там дело ума большого, да глаза зоркого требует.
Там , лишь с силой считаются испокон веку!
И он оглядел своего воспитанника, так словно видал его в первый раз. А что было глядеть. За те девять лет, что побывал в землях казацких подьячий Еремей, много утекло воды. Гетманы менявшиеся то и дело, присягали то царю, то польскому королю, то турецкому султану. Старшина и казаки , перегрызлись между собой.
Левый берег Днепра , остался за московской державой, правый за Польшей. Сам Еремей поседел за эти годы, обзавелся домом, женой справной, да сыном, которому шел уже пятый год и в котором подьячий не чаял души.
Словно поняв его, Башмаков развел руками
– Иному, человеку, дело поручить не могу. Смута зреет. Недобрые ветры Дон колышут. Через два дня выезжать тебе, с отрядом стрелецким, да грамотами государевыми и подарками к старшине казачьей. Там сейчас, голытьбы сбродной, как мошкары, на лугу. Она – гниль голутвенная и мутит Дон тихий!
Отлагательства невозможны. Еще покойный Алмаз Иванов, хоть к казакам благоволил, а все , с них глаз не спускал и нам о заповедовал . Сейчас , езжай домой, жинку по голубь напоследок, да с сыном повидайся.
Кто знает, скоро ли, их увидать суждено будет?
И что – то, в голос обычно сурового дьяка прозвучало такое, что Куницын понял – предстоит дело – большого труда, а может и крови великой.
Усадьба Куницына на Арбате, ничем особенно не отличалась от домов, иных зажиточных служилых людей.
Высокая ограда, несколько надворных построек, чьи крыши виднелись из густо разгулявшейся зелени, дом с мощным каменным под клетком и деревянным верхом.
Куницын въехал в ворота, которые проворно распахнул холоп и взбежав по резному крыльцу, вошел в сени.
Жена, невысокая крепко сбитая Елена, дочь богатого купца, торговой сотни, шагнула к мужу
-Ну, здравствуй, государь мой, свет мой!
Как скажи, дорогу к дому забыл, хозяин!
Еремей улыбнулся, зная , что это их обычная семейная игра.
Жена делает вид, что озадачена постоянным отсутствием мужа, а муж шутливо кается, обещая исправиться.
Поэтому ответил в тон
-Да не кручинься, свет Еленушка, не томи сердце свое.
Прибыл, здрав, государем обласкан и весел.
Заметив, что на пороге возникли холопы, кланяющиеся хозяину, жена повернулась к сенным девкам.
– Стол накрывать в трапезной, живо, девки!
Мяса копченого чечулю, да рыбы соленой из погребов несите.
Остальное в кухарне. Губное, да ушное там стоит.
Да что бы вин, наливок, вдоволь было.
Да глядите, подлые, завижу шарпанье какое не то, в клети – погребе, за виски, оттаскаю.
Ключник, седой мужик, наклонил голову
-Матушка, сомневаться не изволь. Все добром – ладом будет. Это тоже был всем известный разговор.
Все знали, что хозяйка в доме Куницына, строга, но не злобна, награждает провинившихся слуг, заушинами и тычками, только в случае крайнем. А когда наступает время голодноватое, как например, в году минувшем, кормит дворню тем же что ест и ее семья. Дело тут было не столько в любви к народу простому, а в том, что, будучи дочерью купца и женой человека служилого, Елена понимала хорошо, что озлоблять лишний раз , челядь, с которой сживаешься по неволе, себе дороже.

Долго ли , красного петуха пустить или хозяев , зельем извести?
Да и слухи, сплетни пойдут, что де в доме подьячего Куницына, люд черный мором морят, по едом едят!
Это тем более было опасно, что муж службу имел при самом государе, и недоброжелателей у него хватало, а каждый шаг мужа, был под оком государя.
Умывшись из резного кувшинчика с петухами и отерев руки об расшитый утиральник, поданный сенной девкой, Еремей шагнул в трапезную
Все уже было готово к поздней трапезе
Дымились мисы с жидким губным, розовела в широкой глиняной тарелке – рыба, ароматами сильными , но не резкими, чеснока, зверобоя, душицы, отзывался копченый окорок.
В центре стола, как и положено каравай ржаного хлеба, два штофа с водками домашними, сулейка с наливкой.
Куницы, сотворил молитву и нарезал хлеб крупными ломтями, будучи хозяином дома.
Через несколько минут, с аппетитом проголодавшегося, сильно притомившегося , человека, он отдавал должное вечерней трапезе. Елена, сидевшая рядом с мужем, ела не спеша, по немного, беря в рот то одно, то это.
Наконец когда с вечерей было покончено, со стола убрано, Еремей повернулся к жене
– Блага пища, во кругу семейном и хлеба кус сладок.
Как вы здесь, почитай семь ден, вас не видал.
Елена, будучи женщиной немногословной и рассудительной, повела плечом, что придало ей, вид несколько легкомысленный
-Живем, батюшка, да хлеб жуем.
Хлеб то есть, а у других, то и не густо. Сегодня , от Митрохина- кожевника, приходили четверть муки занять.
Дала, а что делать? Душа христианская, как откажешь!!
У нас то еще , хвала Господу, да и челядь, сыта.
У других то, бегут холопы, кто в казаки, кто на дорогу большую с ножиками. Иные , вон в кабаках, гуни последние, с горя – печали оставляют, до креста нательно вплоть.
Оба помолчали, потому что сказанное, новостью не было. Год минувший, выдался не урожайным, по югу державы прошлась язва моровая, а окончившаяся война с поляками, крепко ударила по карману, не только холопам и служилым людям, но и купцам и казакам.
Цены на товары, особенно на еду , взлетели на треть, случаи побега холопов от хозяев, грабежа и бунта, стали обыденностью.
Куницыных выручало то, что как всякий дьяк – подьячий, Еремей имел возможность, добыть там или тут, лишнюю деньгу, пользуясь своим местом при власти.
Нет, он не брал взяток как другие, живущие по принципу
– От трудов праведных, не наживешь палат каменных!
Все было в рамках государевых уложений по большей части. Там ябеду(жалобу)написал, там бумагу без волокиты приказной, по мог пронести, а иной раз, к самому государю, в руки челобитную подать. А в милости государевой , в справедливости, всякого звания, человек нуждается.
А люди платят: кто меда кадь, кто тушу баранью либо свиную, кто еще чем – то расплатиться готов.
Елена глянула на мужа серыми, чуть выпуклыми глазами и поправила повойник, чуть нервическим движением
-А догадалась я, Еремеюшка, что неспроста, ты, домой заявился. Опять , по делу государеву, едешь?
Куда и надолго ли, спрашивать не буду. На то воля Божья, да царская. Сын вон тебе уж забыл, заждался. Ступай уж к нему, а потом одеяла камковые, да подушки, с пухом лебяжьим ждут тебя.
Пока холопами распоряжусь пойду
Она улыбнулась, ясно дав понять, что по мужу, крепко соскучилась и не преминет, с ним, быть особенно нежной, перед предстоящей разлукой.
Поняв жену без лишних слов, хозяин улыбнулся в негустую бороду
Заждались меня, то ведомо. Иди, Еленушка, указ дай.
Я с сыном по – тетешкаюсь, Господу помолюсь, да и в опочивальню, как и положено, православному.
Башмаков, видимо не спавший всю ночь, был хмур и чем – то озадачен.
Он коротко поздоровался с подьячим и произнес голосом, который уже звучал, чуть надтреснуто, как у старика
Ну, вот что Еремей, послушай меня толком.
Поедешь сейчас вместе с дьяком думным Иваном Ершаковым, на Воронеж.
Там воеводой ныне, Иван Уваров, умен, ратолюбив, да бражник великий есть. Ну, да то не в укор ему.
Казаки воровские, гольтепа донская, во главе с Васькой Усом, атаманом, туда движутся. Их уж человек 500 набралось, сволочи разной. да и другие к ним примыкают. Оголодал народишко черный , в конец. На месте глянете, что и как.
Заодно, на Воронеже, отпуск хлебный, перечтете.
Подарки , по описи государевой, для старшины казачьей верной, возьмете в скарбницею
А сейчас , с Богом, в дорогу!!
….Ах, дороги минувшей России! Русские великие реки
Славны вы были во все века. Потому и вошли в легенды, сказания, сохранились в сказках да песнях.
Какие народы не оставили здесь следов своих, чьи только кони не топтали тропы русские?
Что касается рек, то не даром зовутся они, Волга-матушка, Днепр – Славутич, Дон- батюшка.
И спокон веков, селился здесь человек, ища укрытие от врагов, возможность обрести пристанище и пищу.
И недаром, на реках великих, с давних времен вили гнезда люди вольные, покинувшие отчий край, готовые глядеть беде в лицо и самим думать о хлебе насущном.
Посольство подъехало к Воронежу , уже когда июньский рассвет, сонно заглядывал в тихую темную воду Дона и впадавшей в него, реки Воронеж.
Ершаков, не высокий, смуглый человек с чуть вытянутым лицом, высунулся из дорожной кибитки и повернулся к Куницыну, ехавшему верхом
-А что Еремей, свет Севастьянович, скоро и гостевать на Воронеже , будем! Воевода – то, Уваров хлебосол известный!
Осетры донские, да пироги, дивно как хороши.
А уж, что говорить, про окорока, по – казачьи, в дыму копченные! М-м- м!
Еремей с трудом скрыл улыбку.
Прожорливость Ершакова была известна всем и в приказах и думе.
Даже по сулы, коли, таковые были, он, брал не деньгами, а съестным, поминутно , что-то пережевывая и глотая.
Если ему это ставили на вид, он беззлобно отшучивался
-Нам все полезно, что в рот полезло
Вот и сейчас, третий день пути от Москвы, он успел перекусить не один раз, приложился к походной сулейке с вином и пребывал в настроении веселом. Впрочем, его прожорливость, делу не вредила, был Ершаков, человеком сметливым, в делах посольских и приказных , проворным.
Красавец – Воронеж, на высоком берегу одноименной реки, восстановленный после смутного времени , Ильей Катерининым, красовался на тридцати аршинных валах, поглядывая зорким глазом, в воду речную и на татарские сакмы, откуда в момент любой, можно было ждать недобрых гостей.
Завидев путников, дозорный на башне , подал кому то сигнал и через несколько минут, посольство очутилось у уже распахнутых городских ворот. Сам воевода, наряженный в цветную ферязь, и парадный шлем, выехал встречать гостей.
Он был деловит, немногословен, степенен в движениях. Не смотря на то что стояло раннее утро, город имевший статус сторожевой крепости, уже был на ногах.
С колокольни Ильинской церкви, раздавался мелодичный звон
-Блин, пол- блина! Четверть блина!!
Когда приехали в воеводский город и гости с хозяином, оставив за дверьми охрану, остались одни
Воевода произнес
Идет отряд Васьки Уса! Шарпальники- грабежники! Человек семьсот!! В крепость уж, обыватели бегут!
Скоры на руку, воры голутвенные. Здесь и ждать будем! Приказ имею, не пускать их до Москвы.
Ну, вы гости дорогие с чем, с какой службой?
Куницын, как, более старший по чину, произнес весомо
-Так за делом, воевода. Смотреть, что бы блази воровской, на Дону, не было!
Что бы кто, не соблазнился умыслом худым. И мало того, сегодня обозы, с отпуском донским, подойти должны. Их учесть надо, на бадары речные, да насады перегрузить, да с ними и к станицам донским , двигаться.
Там слово и дело государево, держать надобно.
Ершаков кашлянул в кулак
-Истинно именно так. Оголодал народишко, глотки , за ломоть хлеба, рвут друг другу.
А уж казаки то донские воры известные, на войне повидал.
Выслушав посланцев, Уваров вдруг вспомнив, что он сейчас не только воевода, но и хозяин края, расплылся в улыбке
– Банька сейчас готова будет! Ане угодно ли, к столу, нашему скромному?
Не Москва что говорить, да есть чем приветить, угостить!
.. Дьяк с подьячим распаренные, сытые, отвалились от стола, только когда солнце покатилось на вторую половину неба.
Ершаков сыто отдуваясь, вдруг с каким – то незнакомым выражением лица, подмигнул Еремею
– Труды наши тяжкие, грехи наши людские, подьячий!!
Вот так трудишься, трудишься, а все враги, достать норовят. Поняв, что разговор заведен не напрасно, Куницын сделал безразличное лицо
Верно слово твое, дьяк думный!
Тот присел поближе и наклонился к уху Куницына
– Разговор до тебя имею, касаемый тебя, подьячий!
Немного недоумевая, что нельзя было поговорить в пути, Еремей придвинулся ближе
Имеешь что, говори! Нет, так что зря язык бить?
Ершаков хмыкнул
– Степь уши имеет, охрана – слыхом слышит. А князь любит донос, воевода – принос! Не обессудь уж, подьячий, времена такие.
Поняв, что за так, ничего не узнаешь, Куницын выложил из кошелька, два шведских серебряных талера.
Дьяк монеты сгреб мгновенно и заговорил тихо
-Известия имею, что поклеп на тебя состряпан.
Многие бояре родовитые, вельми недовольны, что дела без их участия вершатся государевы.
Но поклеп пол- беды. Вестимо, что, ты, Мишка Афанасьев, да подьячий Глотов, подсылов в приказах имеете, да кроме того надзор тайный за боярами светлыми , ведете. И все ведаете, чье око криво, чья губа гугнива.
И бережете то, до часа урочного. И листы расспросные по бунту Медному, что случился четыре года назад, подьячие, не все государю , на стол положили. Ведь в той мене денежной, толика немалая , труда была дьяка Демида Минаевича. А дело то как обернулось!!
Корыстью польстились, приказные, из – под плахи , за посул хороший, вывели не одного. Теперь они отслуживают. Вот это и вестимо , боярам стало. А дьяк Башмаков теперь и в Челобитном и в Посольском и в Разрядном и в Тайном, приказах, заседает.
И слух ходит, что иного человека, государь желает, в приказ дел Тайных , главой поставить.
Сам посуди об этом.
Куницын , с неподвижным лицом, поднял чарку, не подавая вида что внутри у него все похолодело
Ну , за здравие государя великого, Иван свет Михайлович!
Что опас , ты меня, о наветах злых, то спасибо.
Да совесть – то моя чиста, перед государем и Богом!
Ершаков выпил, и закусив , поморщился
– Да кто спорить то желает! Известны труды твои и донос, под сукно ляжет , старанием моим. Со мной умрет!
А вот то, что про бояр высоких имеешь и знаешь, то зело опасно, подьячий. Ну да ладно, идет кто – то. Договорим, как час иной будет!
Разговор недобрый и в самом деле, пришлось прекратить, потому что пришедший воевода, сообщил, что подошли насады, везущие мешки с мукой. Сейчас отпуск донской, надо пересчитывать с тщанием особым, глядеть, что бы кто из голытьбы, не покусился на добро чужое. Затем перетаскивать все на будары, которые дальше пойдут.
В трудах и заботах на пристани, прошел день.
Уже стемнело, когда Куницын и Ершаков, составив грамоту о том, что ничего не пропало, которую гонец повезет в Москву, вернулись в воеводский город, примыкавший к Стрелецкой слободе. Немногочисленный град Воронеж, живут здесь те кто волей своей пришел сюда, на край поля Дикого : казаки, стрельцы , службу несущие, крестьяне, да люд мастеровой.
Тут одной рукой плуг держи, другой клинок, да ружье. Татары налетят, вольница казачья, просто люд лихой, в шайки сбившийся, все едино- грабеж- разорение.
Когда поужинали и послы отправились в отведенный им покой, Куницын, выждав , когда Ершаков уснет, вышел на подворье воеводское и присев на массивный камень песчаник, задумался.
А вспомнить и подумать, было что.
Встал перед глазами, тот кровавый июль, четыре года назад. Обесценились медные деньги, товары подорожали во много раз.
На стенах домов московских появились призывы бить бояр Милославского, Ртищева, виновных в бедствиях людских.
Кроме того, в листах подметных говорилось о том, что бояре задумали переметнуться на ляшскую сторону. Толпа пошла крушить приказных, затоптали купца Шорина. Поднялся чудовищный грабеж богатых домов, в Москве вспыхнули пожары.
Разъяренные люди , хлынули в Коломенское, любимую вотчину царя. Кровью было погашено пламя мятежа, трупами запрудили Яузу- реку.
Приказ Тайных дел, не выходил из подвалов пыточных и из приказа Разбойного, почти пять дней.
Подьячие целые день вели распросные листы, наблюдая за муками схваченных бунтовщиков, выясняя, кто подметные листы писал. Сам Башмаков, приложивший руку к замене серебряных денег, медью, напоминал зверя , наглотавшегося крови.
А ведь если разобраться, все жалобы из приказов в его руках.

И тут, Еремея, словно пробило разрядом
Так значит и у самого Демида, ручки запачканы, погрел на денежках медных, да подорожании всего.
Значит и про доносы на Куницына , он знает.
И знает, на кого из бояр еще крамола имеется. Знает и молчит.
Но это пол – дела. Страшнее – другое, попасть к Ершакову, донос на подьячего приказа Тайных дел, о чем речь шла сегодня, мог только от того, кто сам в приказе служит. От того ябеда, кто рядом с тобой, сидит, ест, пьет и на войну ездит, по делам государевым, розыск ведет. А коснись чего, так крайним кто будет? Подьячий виноват. Тем более, что от себя прятаться, имеются грешки.
И бояре гордые из думы , помогут расправе с неугодным, на которого и так зуб великий имеется.
И теперь лишь один выход, на Дону, в станицах разбойных казацких, дело сделать по совести и чести, а там решать. Что касается до Ершакова, то видно по нему, что не тот ястребок, что бы уняться. От мяса живого, не оторвешь. Если и в самом деле, не будет Демид Минаевич дьяком приказным, то дело худым, обернуться может. Да и сам Башмаков, коли до розыска дойдет, станет ли подьячего спасать? Ой, вряд ли! Своя овчинка дорога.
И сегодня недаром, крыса приказная , речь завела хитрую , так не ко времени.
Хотел Ершаков, дать понять, что теперь будет подьячий Куницын, под его гусли , плясать начнет .
Ну что же, хитер татарин казанский, да хитрей него, астраханский.
Воинство Васьки Уса, подошло к сенам Воронежа через два дня. Стрельцы и городовые казаки были поставлены под ружье уже давно, а будучи народом привычным к боям и осадам, они глядели на стоящую под стенами, рать, хладнокровно. Спешно укрывшиеся за стенами, посадские, приободрились и сейчас кипятили смолу и воду, на случай если это воинство, пойдет на штурм.
Скажем прямо, войском, это назвать было сложно.
Огромная толпа оборванцев, вооруженных кто чем, от пищалей и пистолетов, до кос и за сапожных ножей.
Куницын стоявший на городской стене со всеми вместе, увидал, как среди голытьбы, возникло смятение некоторое, при виде наглухо закрытых ворот и ощетинившихся пищалями и пушками палисадов.
Наконец, из толпы, видимо после краткого совещания, вышел человек могучего сложения, который приложив ладони ко рту крикнул
-Не что мы, не христи? Что в осаду – то сели?
Со стены ему ответили емко и звучно
– Не христи, ни не христи, а иди подобру – поздорову, пока вашим падлом, рыбу , в Дону, не накормили.
После недолгого совещания, тот же человек, гаркнул во всю мощь
-С воеводой, поговорить желательно. Пустите в крепость.
Уваров переглянулся с командирами стрельцов и казаков и поднявшись на башню, зычно бросил
– Пять человек пущу для разговора, а остальные пусть стоят на месте. Хитрость какую измыслите, картечью положу .
Василий Ус и четверо его атаманов, прошли в воеводскую избу и сели за стол, на против Уварова и посольских людей.
Что и говорить, видно по осанке было, что Ус казак, живущий войной, с сабли вскормленный
Доспех сидел на нем ладно, словно он с ним родился, чеканная турецкая сабля и пара пистолетов, подчеркивали, что человек этот , в военном деле разбирается хорошо.
Его можно было бы назвать красавцем – казаком, если бы не хищный вырез ноздрей, выдающиеся скулы, что говорило о примеси крови восточной, уродливый шрам, рассекавший левую щеку и пронзительные, словно прожигающие все вокруг, черные глаза .
Предводитель голытьбы, заговорил первым.
Картина по его словам, выглядела так. На Дону скопилось голытьбы видимо – невидимо, там уже среди ново – пришлых
голод и мор , гуляет .
Он Василий Ус – казак городка Раздоры, , вернувшийся из Литвы, ведет голытьбу казачью к Москве, дабы их, приняли в войско царское и разрешили отправиться на войну.
И поэтому, просит воеводу и приказных, добром – честью, пропустить их на север, в числе семьсот человек, что бы послужить государю великому.
Он говорил тоном просительным, порой униженным, но по тому, как он прятал глаза, пересиливая себя, подыскивал искательные слова, можно было сделать вывод, что человек этот отчаянной отваги, привыкший никого не бояться, и вступить в переговоры, его вынуждает ситуация.
Уваров , отлично понимавший это, выслушав предводителя казачьей голытьбы, чуть презрительно наморщил бровь
– А у меня, от государя и приказа Разбойного, повеление есть. Вас, шарпальщиков, далее не пускать . А если учнете бунтовать, то боем, с вами сходиться. Вот так, то, Ус. Думай сам, ты в деле ратном, человек ученый с годов малых, сам поймешь, что все тут, костью ляжете.
Ус, видим ожидавший чего – то, в этом духе развел руками
– Ну, тогда коли такова воля государя, разреши князь воевода, на Москву, послать переговорщиков к государю великому.
А пока мест, разреши, стан разбить. Дорогой людишки истомились, оголодали. Сейчас рыбы наудят, чрево набьют.
И хлеба продайте , если есть излишек. И вам спокойней и мне.
А переговорщиков к государю, послать могу хоть утром.
Авось , не отринет он, нас, горемык, сирот неприкаянных!
Уваров переглянулся с приказными и кивнул сдержанно
-Посылай своих к государю, елом бейте, а пока решения не будет, либо обратно , на дон, либо здесь станом станете, атаман гулевой.
Ус, ушел, поклонившись и в приказной избе, воцарилась недобрая тишина.
Воевода прошелся по избе, заложив руки за спину
Вы дьяки мудрые, не глядите на меня, волками. Сами в ум возьмите. Донской отпуск отправлять надо. Не дай Бог, позарится голытьба на добро казенное!! Что тогда, кровью мятеж гасить? Насады с товарами, к отправке готовы на низ , новые грузятся.
Глазу воровскому – радость, да рукам разбойным. Вот, видит Господь и государь великий, живу как на лезвии ножа. И в войско голутвенное, уже мужиков двести, от хозяев сбежали и прибывают день каждый в стан воровской.
Он говорил, как обычно говорят сильные люди, попавшие в ситуацию неловкую, когда шаг каждый, ведет ухудшению положения.
Куницыну внезапно, стало жаль воеводу, но он подавил жалость, ответив сухо
-Ты уж, не жалобься. Ты для того, чтоб государев интерес блюсти, здесь посажен , воевода. И сила есть ратная, а робеешь!
Уваров вздохнул
На войнах не робел, а здесь , как ум растерял
И то казачишки мои , городовые и стрельцы – годовики, сами в степь , глядят, как волки лютые. Того гляди – пожгут, пошарпают.
Ну, да ладно, Бог не без милости.
Посланники от Уса. Выехали на Москву ранним утром, а к обеду, Куницын велел воеводе, дать свежих коней послам и не дожидаясь, пока от пристаней отойдут грузные насады, повел посольство на Дон, помня, что время не терпит….
Демид Минаевич, внимательно пересмотрел бумаги, затем поднял глаза, на сидевших рядом, Полянского и Ртищева
– От часа, час , не легче. У государя нашего и священников, с патриархом Никоном, пря намечается , пря великая. Кровью она пахнет, да тем, что брат на брата пойдет!
Слыханное ли дело, что вера христианская, вера православная, словно старый зипун, по клокам , разлезется?
И много найдется тех, кто за раскол станет. И велено приказу дел тайных, сыск вести, денно и нощно.
Полянский , еще более исхудавший за последние дни, когда отрешен был от патриаршества Никон, до этого, друг и наперсник царя , пожал плечами
– Дело привычно – розыск. Вера это одно, это господу – Богу на суд, а вот то, что Никона, сторонники, вооружатся и войной пойдут, вот что, худо.
Уже и сейчас бегут людишки – никонианцы в Сибирь, на Дон казачий, на Валааме – острове, да в Пскове смута , за веру старую . Крамола!!
И с Дона , есть ли вести?
Башмаков вздохнул
-Пишет подьячий мой, Ерема Куницын, пишут сами атаманы донские. Голытьбы, как мошкары весной, на лугу. Хлеба требуют. Васька Ус, с воеводами, не срядился, грабежников своих , на Дон увел. Да по пути, уездов восемь, пограбили, разорили, мужики к ним пристали. Черт их разберет, право слово. Смута за смутой, в державе православной!
Куницын, Ершаков , несколько писцов приказных, и казачья старшина, во главе с войсковым атаманом Корнилой Яковлевым, по прозвищу Черкасс, стояла на возвышении , в самом центре станичного майдана.
А внизу бушевало, по иному, не скажешь, море голов, шапок, лиц, поднятых кулаков.
Это разгорался то стихая, то набирая силу , вольный казачий круг.
Приказные не были трусами, большинство были своими и в царских палатах и на войне и пыточных подвалах. Но то, что сейчас разгоралось на майдане, могло внушить опасение и самым отважным
Чудовищный рев голосов, крики, брань
-К такой – то матери, писарчуков московских!!
-Приехали послы от государя! Крысы приказные!
-Души чернильные!!
-Казаку вольно жить, помирать вольно!
-Да что вы, как бугаи от слепней ревете!! Сам государь слово похвальное, казакам донским прислал, за службу верную!!
-Пришло жалование хлебное! А хлеб будет, все казак добудет!
-А ново пришлых куда девать!!
– За гайтан их, посадить!!
Куницын глядел в разномастное чудовищное скопление лиц, всех мастей и пород. Кого здесь только не принял Дон казачий: восточные глаза, рязанские скулы, горбатые носы кавказские. Матерые мужики, парни за двадцать весен, старики. Одеты кто в чем! На одном ферязь цветная дорогая, другой в зипунишке, словно из хлева где скотину кормил, на третьем обноски, драные, а оружие дорогое турецкое.
Разными судьбами попали эти люди на Дон.
Кто бежал от помещика, по иному – тюрьма да плаха стосковались, третий в долгах погряз. Да не перечтешь всех горестей и превратностей судеб людских.
Ясно лишь одно, здесь на обочине земли русской те укоренился кому своя жизнь полушка – грош – судьба чужая.
Яковлев повелительно поднял булаву и возвысил голос, зарокотав басом
-Поклон и благодарность государю великому и посланникам его!! Жалование хлебное, да старшине подарки, сегодня разделим, никто не будет в обиде! Как держали казаки руку государя великого, так и держать им во веки
Снова грохот, уже довольство и бахвальство
– А то дело!
– За этакий кураж и погулять можно!!
– Веди , Корней- атаман, на промысел , в степи!!
Атаман поднял насеку
– Закрыт круг казачий, атаманы- молодцы!!
Затем, он повернулся всем телом к послам и старшине
– А вас гости дорогие и старшина моя , прошу в светлицу мою, на мой скромный хлеб атаманский. Уж, не обессудьте, угощения отведать скудного.
Ну, на счет скромности хлеба своего и скудного угощения, Яковлев поскромничал. Огромная светлица в доме атаманском, была занята мощными столами из степного карагача, дерева способного пережить хозяев. Столы были накрыты драгоценной камкой и ломились от кувшинов, сулей, баклаг, количества блюда с мясом, дичиной , рыбой копченой жареной, вяленой.
От блеска серебряной, позолоченной, медной и бронзовой посуды, рябило в глазах.
Сам атаман, будто скинув с себя личину, казачьего предводителя грозного и всевластного, обернулся хлебосольным хозяином, счастливым от такого наплыва гостей.
Лица сидевшей рядом старшины и домовитых казаков, расплылаваются в улыбках, бражники известные, умеют и за столом посидеть и на войне не дрогнут.
На дворе выкатываются уже бочки с вином для станичников, на вертелах жарятся бараны, воловьи туши, источает аромат, коптящийся в дыму кабан, только что добыты в степи за Черасском.
Куницын приглядывался к старшине , сидевшей на почетных местах справа и слева от атамана Самаренин, Логинов. Ефремов. Фролов, Забелин, Мартемьянов, Баницин, Кожухов. Раскрасневшиеся от еды и водки лица, дорогая одежда , заляпанная жиром, вином залитая.
Беспорядочный разговор, пьяная похвальба
-Знай казака донского, мухамедане!
-Эх, и резали мы ляхов, добро брали!!
– Азов, треклятый, бельмом на глазу сидит!!
– Наливай кум – Бизяк!
– Дай-ка еще рыбы донской, малосольной, дерганем.
– С капустой, под водку , росу казачью!!
Куницын, которому нужно было сегодня- завтра, обсудить с атаманом и старшиной, много дел, выяснить что то для себя, кидал порой на Корнилу, вопросительные взгляды, но то чуть щурил глаза, словно говоря
-Погоди посол, погоди, наступит время , все обсудим!
Внезапно взгляд Еремея привлекли два богато одетых казака, сидевших чуть левее атамана. Один был среднего роста чуть рябоват, с темно русыми кудрявыми волосами и серыми пристальными глазами. Он ел и пил , чокался со всеми, однако можно было увидать, что хмель берет его, гораздо слабее чем остальных гуляк. Вся по бычьи упрямая фигура и гордый поворот головы, свидетельствовали о том, что этот домовитый казак, кланяться не привык и способен остоять то что задумал. Его сосед, судя по неуловимому сходству брат, был уже в плечах, и судя по лицу, имел менее волевых наклонностей.
Заметив взгляд подьячего, Яковлев прищурился
Братья, Разины, сыны Тимофея Рази, покойного односума моего. Старший Стенька, тот рябоватый!! Ох, и казак, ох и прожога! Крестник мой! Рядом с ним – Фролка, брат его меньшой!
Старый Разя из сидельцев азовских был! Чертополох был, а не казачина!! Голыми руками не взять!!
Ну, да об этом, за столом, беседу не ведут!!
И что – то прозвучало в голосе атамана, не то осуждение, не то похвала.
Через мгновение, Яковлев рявкнул, заглушая пьяный гул
– А ну, Фролка , сыграй для души! Играй, гусляр!
И через мгновение, зазвенели, заговорили гусли в руках Разина – младшего
-Эх, пошли наши гусли, писать ногой мысли!
С печки на лавку!
Пьяный хор воодушевленно рванул, подхватывая!
-С печки на лавку, славки на травку!
С подворья грянули свое , в десятки дюжих глоток
– Ты гуляй , казак, гуляй! Дон Иванович , гуляй!!
Ты гуляй, казак , гуляй! Воевод лихих не знай!
Развеселившиеся гости покинули дом хозяина, когда уже оплыли свечи в шандалах и глухая донская ночь, глянула в окна, своим пронзительным взглядом.
Атаман, выждав, когда холопы унесут скатерти в пятнах и потеках, уберут со стола, тяжело поднялся и глядя в упор на подьячего, произнес совершенно трезвым голосом
– Пойдем, подьячий мудрый, в покойчик дальний. С глазу на глаз, речь хороша.
Вот и светелка в дальнем углу атаманского , богатого дома. Видно здесь, атаман обдумывал что – то наедине, беседовал с людьми тайными, или писал нечто, то , что другим знать не стоит.
На глинобитных стенах ковры персидские, клинки турецкие, кинжалы , ножи, несколько пищалей старых, полу- пудовых.
Память о времени том, когда бесстрашный сперва казак, а затем атаман, ходил в походы, брал добычу, не упомнить, сколько раз , ранен был.
Они присели к столу, и Яковлев поставил на стол две чарки потемневшего серебра и объемистый жбанчик
– Давай, подьячий приказа тайного. Потянем квасу, что бы ум на место вернулся. Квас, в Москве и у нас.
Когда они выпили прохладного, густого напитка, отдающего кислинкой, Корней заговорил напористо и убежденно
– Так вот, и послушай меня, гость дорогой. Много на Дону всякой сволочи голутвенной, скопилось.
Бегут из городов, из усадеб помещичьих. Их зараз здесь уже тысячи с три, не меньше.
Хлеба на них нет, вот и как волки , они по станицам бродят, где христовым именем кормяться, где норовят украсть.
Казаки природные недовольны. Требуют окорот дать им.
Брови Куницына полезли на лоб
-Так в чем беда то?
Атаман пожал плечами
-Есть среди казаков такие, кто за них встает горой. Дескать, нету с Дону выдачи! А чем кормить их?
Куда их девать? Вон с Васькой усом пришли, награбленное проедают, на Кагальнике – острове.
Всех то Дон не прокормит, не запишу всех в казаки. Нам старшине, ворье лапотное, не братья. Казаки природные, сам знаешь, государя Михаила, деда нынешнего государя, полвека назад, первыми на соборе церковном, выкрикнули.
Времена, когда за зипунами ходили, да вольность разбойная гуляла, видать скоро пройдут совсем
Уж государю и дьяку Башмакову, отписал грамотку, что в верности не поколебался.
Да сам – то ее и отправишь, дьяк, услуга не забыта будет.
Вот, держи.
В ладонь , подьячего, ткнулся увесистый перстень с ярко-красным камнем.
– Это не взятка. За дружбу благодарность.
Ведь и среди старшины, как и среди домовитых, складу – ладу, не найдешь. Самаренин Мишка.
Да Ивашка Логинов, вон на меня в Москву жалуются, что дескать, ворам поноровку даю. А что делать? Задавить их? Кровь на Дону тихом большая будет. Выдать заводчиков? Вы их заберете, да в москву на пытку да казнь. А мне здесь жить.
Куницын хмыкнул
– А кто же главный смутьян здесь, среди природных казаков?
Яковлев зло оскалился
– Крестник мой, ты видал его, Стенька Разин. Всем казак. На бою храбр и дело воинское, знает, . Я сам его учил .
В делах посольских , искусен, языки знает. А как казнили на польской войне, его брата Ивана , князь Долгорукий, за вину, так и озлел казак, все грозит расправами, с гольтепой якшается. Все про вольность донскую, кричит.
Вот, грамотку мою , в приказ и передай и сам отпиши, что радея государю, думаю как дорогу беглому люду лапотному, на Дон, перекрыть.
Когда уже выглянула желтоватая, круто – бокая Луна, Куницын вышел из дома атамана и не спеша прошелся по станице.
Тихо плещет Дон, перекликаются караульные, где то слышно пьяное пение. Улочки узенькие, плетни, заборы, лезут друг на друга, там кучи мусора, там вышла баба , присела у забора, по нужде., лают собаки.
Вольница дикая, ни чем, ни управная. Со старых времен, здесь могут , атамана неугодного, в мешок посадить, да в Дон метнуть или просто прибить на майдане, как пса безродного.
И такие, как Корнила Яковлев, с одной стороны, норовят узду на вольность прежнюю надеть, с другой сами имеют выгоду: того из беглых нанять табун пасти, рыбу ловить, сколотить отряд да в ногаи или в калмыки отправить – шарпать, жечь.
Имеет старшина и табуны коней и торговлишку, иной виноградники разводить взялся, да рыбу коптить-солить на продажу. Деньги имеют, тем и казаков, могут в узде держать, не плетью, так угрозой или даром.
Откуда – то , с воды, может с того самого берега, где скопилась нищета беглая, долетело заунывное
– Волки идут, за удалыми в ход!
Эх, выходите с ножами вперед!
Давно за кляузными бумагами, войнами, зрелищем пыток и крови, очерствело некогда, доброе сердце Еремы Куницына, а сейчас , что – то мутно стало у него на душе.
В самом деле, разорились мужики. Война, мор, деньги медные. Служилые люди обнищали. А эта гольтепа зарится с голодухи на чужое.
Всем не угодишь, всех не накормишь!
И здесь на Дону вольном, того и гляди, за угольники, ножом сунут в бок, ищи – свищи.
.. Башмаков развернул свиток и прочитав его раз – другой . бросил с досадой, обращаясь к ближнему царя, Артамону Матвееву
– Ну, что ты будешь делать, князь светлый?
Самаренин – есаул пишет кляузно, на атамана Корнея Яковлева – « по норовку ворам дает, сам шарпальников, нанимает, с есаулом Логиновым, да с иной старшиной.
Да подарки царские милость государеву, да сукно даренное, что на всех , прислано было, все за себя берет».
Сам Корней Яковлев пишет – « Мишке Самаренину, воли – веры, не давайте. На насеку атаманскую, он глаз имеет.
А я государю верен до гроба. А что Васька Ус, привел ватагу, то здесь круг казачий , вины не имеет»
А теперь, чти , что подьячий Куницын мой, пишет
– Пушек в Черкасске нет – видать, казаки их пропили.
Вал и ров, мелкие курица перейдет. Не бояться казаки никого. А кого бояться, ежели, найдется кто в уме трезвом, что бы лезть голым задом, да брадой и лицом, в гнездо шершней злых?
Из казаков донских, особенно к смуте способен, зол и крамоле подвержен, Стенька Разин, сын старого казака Рази Тимофея. Что пришел еще лет сорок назад, с братом своим Микишкой, по прозвищу Черток, с Воронежа.
И этот Стенька, тут всей старшине верной , как кость в горле»
И черт их тут разберет, не к ночи, помянут он , будь, что там деется?
Матвеев хмыкнул дружески
– Да брось, Демид Минаевич, всякое море – шумит, да успокаивается. Надобно голытьбу эту, с Дона , убрать, а остальным, беглым, пусть приграничные воеводы, дорогу прикроют. Этот подьячий твой, сметлив ли, надежен?
Башмаков развел руками
– Лукав, порой, да в деле нашем, без лукавства никак.
Со мной со дня первого. С моей руки вскормлен, на войне, не трусил, корысти не склонен излишней.
А так , охулки на руку, не положит. А что спрашиваешь, князь светлый? Или худое что, в речах, либо в делах заподозрено ?
Матвеев, не спеша, достал из рукава свиток, желтоватой бумаги
– А вот, чти. Мне сегодня передали, не сказали от кого. Купец какой то на углу сунул, сказал. Что его лишь человек незнаемый, просил передать, за полтину серебра.
Навет, на подьячего твоего, Еремейку Куницына.
Дескать, лукав, корыстен, может утаить челобитную, спустя рукава, дело повести, подсылов своих держит там, где и не должно им быть.
Сам понимаешь, что дойди сие , до государя, может и плохим кончится. Тем более, когда Никон не только патриаршества, но и сана священнического , лишен. Приказ твой тайный , боярам многим, по сердцу, как ножом режет! Без утайки скажи, дьяк думный, есть правда здесь или поклеп злостный?!
Демид. Понимая. Что сейчас речь идет не только о подьячем , но и о его имени добром, размашисто перекрестился
– Крест святой кладу, князь светлый! Коли бы что худое умысли, подьячий мой, то слово и дело! Сам знаешь, это свято.!
.. Ох и мутный, хлопотный день, выдался сегодня на Дону. С рассветом, к дому атамана прибежали с пяток казапков, замолотили кулаками в двери и в наличники.
Подвернувшегося под руку сторожа, просто отправили подальше, самым простым способом – кулаком по уху
Пошел к такой матери, пугало ночное!
С атаманом желаем разговаривать!
Когда Яковлев, на ходу завязывая шнурки на штанах, возник на пороге, на него обрушился водопад майданной брани, машущие перед носом кулаки
Это что же делается, атаман? !
Эти шарпальники голозадые, у меня из амбара, три мешка муки, ночью умыкнули, да мяса копченого три окорока, да три лагуна, рыбы соленой!!
Давай окорот, ворам, пока я сам, не пошел с казаками, да их на корм , ракам, не пустил!
– Ты куда глядишь, Корнила ? Глазки заспал свои или мушки тебе засидели их?!!
Атаманом выбрали тебя, насеку таскать, да сладки речи возглашать! У меня с луга, пяток коней лучших угнали! Ентерь –вентерь, гони эту голытьбу, к матери рас – такой, к энтой бабке, мужицкой! Пока тебя самого не погнали с атаманства!
Остальные, просто испускали бес прицельную трехаршинную брань, обещая , сей же час, выкатить пушки и гнать картечью, треклятую голытьбу, которая тащит и ворует все, вплоть до белья, что на веревках сушится!
Гвалт , атаман сумел унять лишь через час, снарядив гонца на Кагальник, вызвав , оттуда покровителя и предводителя голытьбы, Стеньку Разина.
Тот , не отрицал факт грабежа, лишь хмыкнув примирительно
-Крестный, так ежели, чем покорыстовались голодные, с домовитых, не убудет!
Не выдержав, Яковлев, с не прикрытой злобой, глянул на крестника
– Долг на двери, а получка в Твери!
Вот что, Степан, куда хочешь, шарпальников своих , грабежников лапотных, девай, пока казаки, с них, шерсть драть не начали! И это мое тебе, слово последнее. Или розыск войсковой будет. Перед ним ответишь!
….Казаки высыпавшие на донской берег, стояли огромной гогочущей и улюлюкающей толпой .
Хохот раздавался такой, что эхо летело по течению Дона. Прядали ушами кони. Разбуженные Куницын и Ершаков, поспешили на берег да бы узнать причины не своевременного,
( шел лишь восьмой час утра) веселья.
А картина и в самом деле на песчаном берегудонском изрытом землянками- бурдюгами голытьбы, разворачивалась живописная
Разин и несколько казаков, взявших на себя должности есаула, надрывая глотки строили и пытались научить хоть простейшим воинским движениям, беглых мужиков
Это и в самом деле, выглядело потешно
Вооруженные , кто вилами, кто косой и топором, мужики в лаптях, рваных азямах, каких – то рубищах, пытались строиться, поворачиваться, делать выпады. Это выглядело так , словно они пытались изувечить друг друга. Матерщина неслась окрест, заглушая порой, даже казачий хохот. Те , у кого оружие и было, выглядели еще более смешно, на взгляд людей, к сабле и мушкету, привыкших с малолетства.
Едкое подбадривание летело , мешаясь с хохотом
-Эй, тамбовский!! Смотри себе , справу мужскую , не отруби!!
Баба домой не пустит!!
-Га-га-га! Ха-ха-ха!! Эй, казак лапотный, это тебе не девку за углом мять! Строй держи, шиш дорожный!!
– Ах – ха-ха!! Штаны подтяни, а то срам , по песку тянется!!
– Коней бы еще вам. Да научить где у коня хвост, а где грива!!
Яковлев, немного, сам по улыбавшийся , в седые усы, знаком подозвал к себе крестника
– Ты никак, Степан, ратиться собрался? Скем же? Кого с таким войском, бить будешь?!
Старшина , не выдержав, захохотала.

Смешливый Логвинов, сполз с седла
– Не иначе, царя турецкого, покорять будут! Янычары бежки побегут от восйка такого!
Степан ответил, деловито, не показывая вида, что ему досадно
Дорожкой старой казачьей, за зипунами! И круг войсковой нам не указ! Азов взять замыслили!
Яковлев хмыкнул изумленно
– Ты не атаман войсковой, Стенька!!
Ежели, и в самом деле, дурь стукнула, ратиться с персами. татарами и турками, то Христос в путь, Богородица вдогонку. Хоть Азов, хоть Шемаху бери приступом! Только, ни хлеба, ни зелья ружейного не дам! Круг казачий за вас не отвечает, беспуть .
У нас, с царем турским и шахом персидским – мир!
Так и двигайте на стругах, как есть, с голым задом, от войска подмоги вам не будет – повернул коня и молча, поехал в станицу.
Осознав через месяц, что поход за зипунами, откладывается, пришлая голытьба, вконец оголодав и озлившись, начала сколачиваться в ватаги и привычным путем, разбредаться по уездам, ища себе легкой добычи.
И ничего удивительного в том, что в скором времени заполыхали усадьбы помещиков и приказных по уездам тамбовским, воронежским, московским, рязанским.
Самые отчаянные головы, имевшие хоть какой- то боевой опыт, ходили в набеги даже на улусы калмыков.
По слухам их, на это дело подбивали сами казаки, дававшие свинец , сабли и пищали и имевшие с грабежа чужими руками, добрую выгоду.
Ватаги , возвращавшиеся на Дон , были огружены захваченным добром, товаром, который можно было продать или обменять, у домовитых казаков.
На все письма приграничных воевод, с требованием утихомирить ватаги, тянущиеся с Дона, Яковлев ссылался на то что делается то без избы войсковой, бес согласия казачьего, а без слова государева и людей царских, он не может с голытьбой , тяжбу устроить»
Но как говорится, все рано или поздно, приходит к финалу своему.
Поздней осенью, дошедшая в набегах, до Венева, голутвенная ватага, столкнулась с полками Тульского воеводы.
На помощь воеводе прислал полки один из самых толковых царских воевод, Дмитрий Косогов, отличавшийся напористостью и умением водить полки. В
В ходе жестокого боя, голытьба была крепко побита , и начала отступать. Царские воеводы, сели ей на плечи и очищая один за другим, уезды, загнали отряды беглых, обратно , на Дон.
Прибежавшие грабежники, имели вид жалкий, среди них, были сотни раненных и больных.
И оставалось теперь, зимовать в землянках, надеясь пережить зиму.
Ет ничего удивительного в том, что мор свирепый проредил к весне жилища беглых и теперь они толпами скитались по станицам, выпрашивая работенку или ломоть хлеба.
Ситуация в самом деле была теперь нестерпимой, так как рознь между казакими старожилыми и пришлыми, могла в момент любой, прерости в резню. И после долгих разговоров, Яковлев махнув на все рукой, разрешил крестнику Степану, взять из скарбницы войсковой ружья, порох и свинец, строить струги и идти за зипунами.
Пусть идет голытьба куда подальше. Хоть Азов брать приступом, хоть с царем персидским тягаться. Не они первые, не они последние.
Густо , костями сорвиголов таких, берега персиды, туречщины, да кавказских предгорий усеяны. Сколько таких самоуправных, на колах , дергаются, на галерах , прикованные, гниют?!!
Вернутся, с добычей, за порох и свинец, рассчитаются сполна.
Не вернутся, не велики протори. На Дону спокойней станет, да и другим, урок будет.
Подьячие вместе с казаками Зимовейской станицы, наблюдали как отчаливают от пристаней, насады, как приодевшаяся голытьба, уже считая себя истинными казаками, сноровисто ворочает веслами. Куницын, наблюдавший за началом похода, не имел понятия, что спустя время некоторое, имя предводителя похода, донского мятежника – Разина тяжким кровавым эхом, отзовется по всей России и далеко за ее пределами.
Ершаков, стоявший рядом, чуть толкнул , подьячего в бок
– Подьячий светлый, разговор будет!
Еремей глянул на него сумрачно
– Вот дойдем до избы посольской, там беседу и поведем. Тем более, время сейчас к обеду.
Когда сели за стол и под копченых чебаков и уху- щербу. Выпили по кружке пива, Ершаков произнес не спеша
– Дело – то такое, подьячий. Грамота пришла из Москвы.
Велено возвращаться нам. Дела государевы зовут. Ты едешь через два дня, я через седмицу.
Еремей с равнодушным видом, дожевал звено копченой рыбы и кивнул
Служба и есть служба.
Мог бы и на берегу сказать.
Ершаков прищурился
-Так этож к тому, что не забывай разговор наш.
Знаю я много и помню не мало.
Куницын, одним движением привлек собеседника за грудки
Ты и в самом деле, пугать меня думаешь, дьяче?
Москва она большая. И Дон велик, человек здесь мал- малешенек. А на Москве меньше еще.

Ершаков, хмыкнул, чуть удивленно
-Время покажет, сойдутся ли дорожки? И чьи ножки пробегут по дорожкам этим? Я в том смысле, что мир тесен.
.. Вот и Москва, по – весеннему , улыбчивая, звонкая колоколами своими, топотом копыт, звяканьем сбруи, переливами голосов.
Цепляется за утлый забор, какой – то ранний пьянчуга, в кавказском рваном бешмете, радостно орущий
-Ходи лавка, ходи печь!
Хозяину негде лечь!
Что мне пьяному нога, голова не дорога!
Прошли мимо крестным ходом священнослужители с хоругвью и иконами.
Вот и Коломенское.
Башмаков, поздоровался солидно, а затем произнес, глядя куда – то в угол
-Ты, знаешь ведь, Ерема, что с твоими – то, ближними , сделалось? Не далее , как седмицу назад?
За грехи наши, прибрал их Господь. Лютой смертью от руки разбойной, ушли до времени
И холод мертвенный , прокатился по сердцу Куницына.
Он присел на лавку и звенящим страшным шепотом поторопил
– Поведай, Демьян Минеевич, не молчи.
Рассказ главы приказа был краток.
Как совсем тепло стало, жена Куницына вместе с сыном, поехали к родне в гости, не далече, верст двадцать от Москвы.
Как водится, ехали , хорошо одетые с подарками, в сопровождении трех холопов вооруженных.
И наткнулись на ватагу разбойную, под Можайском.
Их бы , не стали убивать, а просто , обобрали бы, по обычаю разбойному.
Однако судил Господь по – иному. Видно сын Еремея или холопы, не пожелали быть баранами . которых стригут, вступили в драку.
Побоище вышло крепкое, крови много.
Своих, битых, видать, разбойники унесли, а вот жена Куницына с сыном и холопами, остались в урочище глухом, лежать, до гола раздетые, птицами клеванные хищными.
Шайку ту, нашли через три дня. Что именно они – лиходеи, догадались, найдя в добре награбленном, дареный поясок женский, с именами Еремея и Елены , жемчугом вышитый.
Поняв состояние подьячего, Демид, распахнул старинный шкапчик, потемневшего дерева, брякнул на стол, граненую бутыль , темного стекла
Давай, за упокой души, ближних твоих, подьячий!
Земля им пухом! И произнес с отеческой грубоватостью
Тебе в усадьбу пустую, идти сейчас не след!
Их похоронили уже. Свечки поставили, я молен заказал. Девять дней будет, сходишь!
Поживешь у меня пока. Знаешь, горе как медведь, навалится , не вздохнуть. А отдышишься, жить можно.
И что то прозвучало в голосе, обычно сурового Башмакова такое, какая то отеческая заботливая грубоватость, что Еремей сел на лавку, и глотая водку со слезами, согласно мотнул головой.
.. Дальнейшее, Куницые помнил смутно. Он пил, плакал, просыпался в каких – то немыслимых видениях.
Убивавший на войне, привыкший к крови и смерти, видавший сотни раз, как добывают правду в подвалах пыточных, Еремей, впервые ощутил, что жизнь- песчинка. Будь ты мал или велик, не уйдешь от судьбы.
Уже стоял жаркий июнь, расцветивший столицу , когда вошедший с утра, в горницу, Башмаков, глянув, на рано вставшего гостя, , произнес деловито
– Вот и пора за службу браться, подьячий Тайного приказа Еремей Куницын . Горе горем, всех слез не выплакать, а дело государево, справлять надобно.
Зайдешь сейчас , после трапезы утренней , в светелку мою, речь есть. Не для ушей праздных.
Горница, где любил хозяин усадьбы обдумывать тайное, принимать тех, кого стоило прятать от глаз чужих была обставлена скромно. Ложе хозяина, шкафчик с бумагами, поставец, вешало для одежды, пара ларей, лавка . и еще полочка с глиняными игрушками. Всем близким , известна была слабость Демида, лепить игрушки из глины. Вот казацкий гетман Сагайдачный на коне, рядом с ним, стрелец – молодец, в ферязи синей – Шепелева – полка, вот зверушки, свистульки.
Когда присели к столу, Башмаков, произнес не громко
Дело то тайное, Ерема. Лишь тебе поручить могу.
Известно тебе, что знакомец твой, Стенька Разин с ватагой разбойничьей, не в Персиду, ни к Азову не пошел.
Он, вор в Качалинском городке и в Паньшине, переволоку занял, аки волк матерый. Беглых у него, да лихих людишек , набежало тысячи с три. И в стрельцах, шатость великая есть.
Ведь знаешь ты, что государем, помимо всего, нам велен надзор и пересчет хлеба государева, что на низ волжский да донской идет, на кормление стрельцам, да торговлю. Куницын кивнул головой
-Известно, Демид Минаевич.
Тем я и занимался. И зерна не пропало у меня, ни крошки, как и мука казенная.
Башмаков устало сгорбился
– А сейчас купец Шорин , караван своей муки, да рыбы, да товара иного на низ отправляет. Да еще с ним товары свои, на торг ладит воевода Одоевский. Да вора Разина опасаются.
А мы государеву казну хлебную, беречь должны.
Понял ли?
Куницын покрутил головой ошарашено
-Это как же выходит, что под охраной стрельцов, не только царский хлеб, но и купеческий пойдет на стругах?
До селе, не бывало такого. А вдруг, к разбойникам в ум войдет, государев караван разграбить?
Нам головы снесут и не спросят.
Башмаков чуть нахмурился
– Стрелецкий отряд там будет , душ триста не меньше. Да и в своем же, уме Разин то вор, что бы, государев хлеб зорить , с купеческим вместе.
За это, на дне Волги найдут, да на царевы качели (виселицу) вздернут. И.. – он помялся, потом выложил на стол увесистый кошель – заплатили хорошо, серебром. Одна треть тебе, остальное мое.
Куницын, пересчитал деньги, отложил свою долю и сложив ее, в свой дорожный кошель, улыбнулся
– Бог не выдаст, свинья не съест.
Все хорошо будет, будем в чести и почете, ну, ежели препона какая , голова одна в ответе, Демид Минеевич.
Однако как часто бывает в жизни этой расчет выверенный проверенный временем и делом, не выдержал столкновения с реальностью.
Ватага Разина, терпеливо дождалась смешанного каравана с мукой и товарами , и под удалой посвист
– Сарынь на кичку!!! – караван захватила.
Стрелецкие начальники, попытавшиеся организовать оборону, были быстро истреблены и кинуты в воду, а сами стрельцы головы Тарлыкова, присоединились к волжским сорвиголовам, дружно дуваня – сукно, серебро, муку, распивая вино с казаками, на волжском берегу.
После этого отъевшаяся и одевшаяся ватага во главе с Усом Разиным , осмелела и сочла своей добычей , волжские города. Первым из них стал Черный Яр, затем Гурьев и наконец – Астрахань!
Башмаков, обычно , хладнокровия , не терявший, пришел в бешенство.
Домашние его, попрятались кто куда. Досталось и подьячим, три дня , клавшим примочки на синяки и шишки.
Однако все это было не столь важно. Гораздо страшнее было то, как на все поглядит государь, Алексей Михайлович, ставший в годы последние, жестким и подозрительным.
Тем более, что огня добавили челобитные купца Шорина и боярина Одоевского, понесших огромные убытки.
Однако, все обошлось, за исключением того, что Демиду пришлось из собственного кармана, возмещать купцу и боярину убытки, да захихикали в Боярской думе, недоброжелатели.
Все это Куницыну, казалось далеким, отстраненным, по сравнению с лютым одиночеством, не проходившим ни днем ни ночью.
Помогала лишь до поры до времени, злая водка, от которой боль души притуплялась на время.

Уже завел песню свою, буйный август, когда глава Приказа Тайных дел, позвав к себе Куницына.
Негромко спросил, вернее поинтересовался
-Есть ли у тебя, подьячий люди тайные, подсылы такие, что бы как тень ходили, как туман на заре, таяли?
Это прозвучало так непонятно, что Куницын, ушам своим не поверил.
Уж кому – кому, как не главе приказа Тайных дел ведомо, что имеют подьячие людей способных не только слушать.
Но и службу тайную справить, следов не оставив, высмотреть и вынюхать?
Однако, в этот раз речь видимо шла о чем то совершенно тайном или человеке настолько темном и значимом, что требовались люди в ком уверенность была бы полная. Поэтому подавив усмешку, Куницын поклонился
-Есть и такие, как не быть, батюшка дьяк мудрый. Что за служба и тайность предстоит?
Башмаков огляделся и тихо произнес
-За человеком одни, темным и тайным, глаза зоркие ставить надо, подьячий. Да что бы ни одна душа живая, государя включая, не ведала о том.
Еремей чуть наклонился и на ухо, ему Башмаков шепнул
Человек этот, сам митрополит Паисий Лигарид!
Сам государь благоволит к нему!
Узнает ежели, что, головы нам не сносить, подьячий.
Сказать, что Куницын был потрясен, значило не сказать ничего. Паисий Лигарид, книжник известный, италиец, носящий сан митрополита.
Совсем недавно, участвовал он, в осуждении Никона, вместе с другими патриархами вселенскими.
Сам государь к нему благоволит, разрешает торговлей заниматься, в монастырские скарбницы и бумаги, ему путь открыт.
Поняв по лицу подчиненного, что тот в недоумении, Башмаков перекрестился
– Есть слух, что стоят за ним люди тайные, церковью римской обласканные.
И тут он, недаром, по Москве, гордо ездит. Вера латинская , за спиной его. А она нам, со времен государя Ивана Васильевича, добра не несла, хоть смуту вспомнить ту же . И знать надобно, что ему нужно, с кем ведается, с кем знается ? Знаешь, гласит поговорка – сверху тих, изнутри лих? Вот то –то, же и есть
Да что язык бить попусту?
Сейчас в подвал расспросный спустимся, сам увидишь, сам все услышишь, Ерема!
Человек, висевший в подвале на пыточном бревне, был жив и еще мог говорить, хотя весь вид его свидетельствовал о том, что с ним , работали умелые палачи.
Неестественно вывернутые руки, лицо, превращенное в кровавую личину, раздавленные пальцы.
Едкий запах крови и испражнений, что испускает нутро человеческое, не в силах переносить лютую муку.
Палач, увидав вошедших, склонился в поклоне
– По здорову будьте , дьяки честные. Я свое дело делаю, вам расспрос вести.
Башмаков присел за стол и негромко произнес
-Коли муки лютой не хочешь, назовись , человек добрый! Кто и откуда? Что за тайность, тебе митрополит Паисий Лагарид, поведал, что с ней, ты, на ночь, глядя, из Москвы, верхами кинулся, а стражей тебя бравших, чуть не на смерть уходил? Как зверь дикий бился!
Кто – ты? Кайся, облегчай душу перед смертью. Живым отсюда, все равно тебе не выйти!
Человек подняв на дьяка глаза, уже подернутые предсмертной мукой, выдохнул сквозь зубы
– Та деум Аллилуя! ( так хочет Бог) – и бессильно повис на цепях, навсегда распростившись с тим страшным, кровавым, суетным миро..
Башмаков глянул на Куницына
– Все теперь понял , Ерема? Иезуиты, у нас , по доброте государя нашего, гнездо свили.
И заметь, крыжаки – латинцы треклятые, у нас , как по команде, каждый раз, перед смутой, объявляются.
Куницын, несколько секунд, рассматривавший мертвеца, вдруг повернулся к палачу
– Труп сейчас , с башни раскатной, спустить. Морду ему , в мясо, дабы не опознали!
Утром, как водится, боже – домы подберут, похоронят.
Барахло , что от покойного осталось, стражи , себе не забрали? Ни чем не польстились?
Палач перекрестился
– Да что ж мы, нехристи что ли, подьячий, барахлом умершего , соблазниться ?
Вон все в углу свалено. Порты его, сапоги, белье нижнее .
Все на месте, да и брать там нечего.
Еремей несколько минут , разглядывал имущество умершего, а затем, извлек из за голенища, короткий нож и принялся с деловитым видом, резать и кромсать.
Башмаков, сидевший в задумчивости глубокой, вдруг , поднял глаза
– Так ты считаешь, подьячий, что в одежде либо грамота тарабарская спрятана , либо вещь какая – то.
Не ответив, Куницын, лишь кивнул головой, продолжая шов за швом, осторожно прощупывать ткань.
Внезапно он распрямился и тихо выдохнул
-Есть! Есть вот тут, под подкладкой портов дорожных. И за стелькой сапога
Через мгновение, перед ними , лежали два тончайших листа рисовой бумаги.
Один , был явно шифрованной грамотой, содержащей лишь латинские буквы и какие – то цифры
Второй лист, бывший гораздо старше , судя по тому , что успел пожелтеть, содержал какой то план, очень смахивающий на схему подземелья или какого – то тайного укрытия.
По углам, были даны примечания, опять же, на латыни.
В нескольких уголках, стояли красные крестики, полу – истершиеся от времени.
Ах, какой же роман исторический без детективной составляющей, без темной, почти мистической фигуры, этакого серого кардинала.
Не сможем обойтись без такой личности и мы, в ходе своего повествования.
История России, семнадцатого столетия, полна тайн, выдающихся деятелей, предателей, подвижников и бунтарей. Однако, были и те, кто всплывал в мутной воде смут, измен, мятежей, делал какие – то, свои, многим, не понятные дела и так же, стремительно уходил в глубину, оставляя за собой кровавые пятна , сгустки исторического ила или мрачные легенды.
И без сомнения, одной из таких темных, мрачных фигур, буйного века, словно вынырнувших из не бытия времени, был Паисий Лигарид, уроженец Генуи, человек , чье имя, на веки связано с Ватиканским престолом и зорким оком папы римского, рассылавшего шпионов своих, от Карибских островов, до Московии православной.
Блестящий богослов, ритор и просветитель, был истинным сыном иезуитов, человеком, для которого единственно верным, был девиз
– Цель оправдывает средства.
Его появление в Московии, странным удивительным образом, совпало с Медным бунтом и началом ухудшения отношений царя с патриархом Никоном.
Глубоко верующий православный государь Алексей Михайлович, искоренявший староверов- раскольников, неизвестно по какой причине, разрешил публикацию в России, книг Паисия Лигарида, прославляющих католицизм.
В момент осуждения Никона, Лигарид сам не присутствовал на суде, но , без всякого сомнения, держал в руках, нити дела.
И кто – кто, а дьяки приказа Тайных дел, не имели сомнений, что среди слуг , Лигарида, торговцев, охранников, писцов, священнослужителей, основная масса – шпионы Ватикана, умеющие не только торговать и говорить на разных языках, но и слышать, слушать, молчать на дыбе, травить людей и пускать в ход, ножи и удавки..
И теперь было над чем, поломать голову. План старый и тарабарская грамота, говорили о том, что что-то итальянцу, надобно в Москве, что – то, что ищет, не он первый.
Ищет или нашел уже , рискуя головой, так как, знает, что не слишком , жалуют в столице русской, иноземцев любопытных.
Задача осложнялась и тем , что знать о том, что умер в подвале пыточном, слуга Лигарида и что за самим латинским ритором и богословом, начинается слежка, должен был, кроме Башмакова, лишь подьячий Куницын.
Человек, отряженный Куницыным следить за митрополитом Лигаридом, умел менять личины мгновенно, ничуть не напрягаясь.
Сегодня он – купец таровитый, гость суконной сотни.
Завтра, книжник,. писец, кем будет вскоре, не скажешь и сразу. Не заметишь, ходит бесшумно, в воздухе тает. На рожу глянешь, таких десять на десяток по Москве шатается.
Если и нужно , что передать, то грамота тарабарская есть , да подпись к ней «Непря»
Поди, знай, то ли имя родовое, то ли прозвище.
Выслушав Куницына, «Непря», молчал несколько минут, а затем , широко перекрестился
– Ох, за грехи мои тяжкие, крест на себя беру, подьячий!
С деньгами то, обмана не будет? Все сделаю по слову твоему. По милости Божьей!
Еремей , молча, выложил перед ним рубль серебром, по тем временам, деньги очень большие.
Соглядатай хмыкнул
– Ну, так что поминайте люди добрые.
И мгновенно нахлобучив шапчонку. Превратился в забитого нуждой мастерового из черной слободки, что на податях и налогах. Концы с концами сводит еле- еле.
Куницын поднял руку, предостерегающе
– Помни главное, заметят тебя, пощады не жди. На пытку сволокут, язык глотай, умри рот не раскрой!!
Само главное, первым делом, ты мне, узнай, с кем совет держит? Кто в друзьях ближних. И куда ходит ночной порой? Понял?
« Непря» сделал жест – «не извольте волноваться» и исчез за порогом, предварительно мазнув по физиономии, двумя горстями сажи – сапухи, извлеченной из печи.
Это было нелишней мерой предосторожности, хотя уже чернильно – глубокая ночь, висела над столицей и в двух шагах, разобрать что – то было сложно.
Когда Еремей явился в приказную избу, Башмаков, не смотря на раннее утро, был уже там. Судя по всему, он здесь и ночевал.
Он поздоровался кивком. А затем бросил
-Похоже, план этот , найденный у подсыла, я разгадал
Это старые подземелья Москвы.
Эти ходы и башни тайные, еще при царе Борисе, да при Иване Васильевиче Грозном, проложены были под Москвой.
Куницын , не выдержав, рассмеялся
– А что за тайности, там , найти – то можно?
Сапог чей-то , потерянный? Или может клад, ни весть кем, зарытый? Башмаков глянул на него с укоризной
Вроде и умен ты – Ерема. А как маленький, скалишься!
Либерия, государя Ивана Васильевича, покоя не дает, рукам жадным, да глазам, до чужого добра, сведущим!
Куницын, от изумления, едва не упал под лавку и вытаращил глаза
-Матерь Божия! Да он еще при Иване Васильевиче исчезла.
По слухам, когда Москва горела! Чего найдешь то сейчас? Башмаков скривился
– Сам Юрий Крижанич , великий ритор и философ иноземный, либерию ту, искал. За то много – умный мудрец и в Тобольск по повелению государя, отправлен был. Поплатился за любопытство свое. И план похожий, я когда розыск вел, годов семь назад, видал.
Тогда это было , не твоего ума дело.
А сейчас сказывай, с кем митрополит Газский Паисий Лигарид, дружбу ведет?
Лицо Куницына стало жестким
– Ближайший друг у него, и наперсник, отец мой . в науках, в мудрости словесной, Симеон Полоцкий, он же, у него и переводчик. То всем известно.
И от отца Симеона, уволь , сыск чинить. Голова дороже.
Он – государевым детям – наставник в грамоте, да риторике.
А бывает митрополит Паисий часто в Заиконоспасском монастыре, с монахами беседы ведет, книги переводят, да там ему труды его печатают, дьяк мудрый..
Словно не слыша его, Башмаков прошелся по покою, подошел к стрельчатому окну и негромко произнес
-Ну, это не по твоему носу, табак.
Да и не по – моему, то же. Буду с государем великим, беседу держать. Грамоту тарабарскую раскусил я.
Это описание подземелья, в тридцати аршинах от башни Тайницкой. В пятидесяти аршинах от самого Кремля.
Это раз.
Второй лист тайнописи той – послание в Польшу , к иезуитскому примасу – кардиналу Маскони.
Так , особого ничего, кроме того, что извещал иезуита, митрополит, что нестроение великое в Московии грядет, от казаков воровских, да раскольников, Никона сподвижников. И предупреждал, что вера латинская здесь не в чести, не в почете.
И надобно де, ее здесь, на щит поднимать, пока в умах -смятение .
Что до либерии искомой, то не сошел же , с ума, митрополит , под мостовую государева двора, с киркой и ломом, рубиться?! Значит , ход какой – то , есть тайный, до времени засыпанный.
Ладно, ступай, Ерема!!
Так и осталось неизвестным, что сумел разглядеть, разгадать, многоликий «Непря», за личиной митрополита Газского, но, известно лишь, что он как – то встретив на торгу, Куницына, тихо бросил , на ходу
-Кажется подьячий, сумел я увидать от тайны хвост. Сейчас не время говорить об этом.
В приказную палату я не ходок. Жди меня вечером у дома своего.
Куницын, едва успел отойти на десяток шагов, как сзади , заполошно взвыла девка, торговка пирожками
– Убили, убили, люди добрые!
Еремей обернулся. На утоптанном снегу, у короба с пирожками, лежал Непря, глядя в небо широко открытыми глазами, а под ним пачкая снег алым, расплывалось рдяное пятно.
Когда подбежавшие люди подняли убитого, то гадать, о том, что случилось, не пришлось. Узкий клинок, сходный с шилом, был воткнут соглядатаю, под лопатку, по самую рукоять.
Что сказать о дальнейшем.
Государь остался благосклонен к Паисию Лигариду, защищая его , от всех обвинений.
Когда пришла весть, что Лигарид самозванец, давно извергнутый из сана, царь Алексей Михайлович, сумел выпросить для него прощения и возвращения, в лик священнослужителей.
Грамота о том, что подозревается Лигарид в «книжном соглядатайстве», таинственным образом исчезла.
А дальше начинается то, что иначе , чем каким – то, фарсом назвать сложно.
Через два месяца, Паисий Лигарид, сана был вновь лишен.
В 1672 отпущен был , в Палестину, но задержан царским указом в Киеве. Оттуда писались опальным митрополитом жалобы на имя царя , на притеснения и произвол.
В 1675-м году, Лигарид получил повеление возвращаться в Москву, но, по какой – то причине, ехать не пожелал (!!)
Смерть постигла таинственного священнослужителя и книжника, уже в новом царствовании.
Однако , все это, уже выходит за рамки повествования нашего.
Просто одна из тайн, канувших в лету, с теми, кто к ней был причастен.
Что касется таинственно исчезнувшей либерии, то как известно, тайна ее, будоражила умы в прошлом, будоражит и сейчас.
Более шести десятков мест, считаются приоритетными для поиска легендарной библиотеки.
Написан не один приключенческий роман, где герои раскрывают вековую тайну, но в момент последний все срывается, вмешиваются те или иные обстоятельства.
Пусть будет так, ведь в поисках таинственной библиотеки, люди натыкаются, на совершенно удивительные вещи, делают потрясающие открытия.
А книга о поисках наследства Ивана Васильевича, еще ждет своего часа.
.. Куницын ощущая себя, совершенно опустошенным, е способным думать и действовать, тупо сидел в приказной палате и бесцельно взирал на разложенные бумагию. Дело было не столько в смерти толкового соглядатая. Мало ли, смертей и крови, видал подьячий , на веку своем?
Причина состояла в том, что трудная, порой кровавая, кропотливая работа в Таном приказе. Совершенно неотвратимо, хотя и медленно пожирала его душу. А если прибавить, что он бобыль, практически без друзей, то и выходит, что и пойти не к кому, не с кем, горем – радостью поделиться.
Вошедшие в приказ Афанасьев и Глотов, мигом сообразили, что их сотоварищ. Не в себе, но приставать с разговором не стали. Захочет человек – скажет, не захочет – его дело. Да и вся работа, подьячих, не способствовала сближению дружескому.
Вошедший в приказ, Башмаков, некоторое время, глядел на подчиненных , с таким видом, будто увидал их впервые.
Затем, видимо придя к какому – то решению, хрипло бросил
– Садитесь, подьячие, разговор есть.
Глотов, Куницын, Афанасьев и подошедший через пару минут Хмуров, были наиболее доверенными лицами дьяка, прошедшими огонь и воду. Им , он доверял, если вообще доверять не разучился людям.
Когда подьячие примостились на лавки, Башмаков, извлек из шкафчика массивный штоф граненого стекла и чары
Так вот, подьячие мои, слуги государевы.
С дня сегодняшнего, помимо меня, волю государеву по делам приказа Тайных дел, будет исполнять дьяк Полянский Даниил и дьяк думский Федоров. А вам и мне, по прежнему , службу государеву нести, как и несли.
Выпьем же, за то что бы честно и грозно , дело свое продолжать. Да дьяк Полянский, сам все об скажет, когда от государя выйдет.
Известие было настолько ошеломляющим, что подьячие, люди привыкшие ко всему, переглянулись.
Однако спрашивать никто ни о чем не стал, а моча опрокинули чары.
Уже день клонился к закату, подьячие покидали приказ, оставив трех человек, на случай чего либо, неожиданного, как было заведено.
Куницын, бездумно шел по Москве. В домах, уже приветливым теплым светом , горели огни, словно маня бесприютных. Там семья, там хозяева сидят за столом, может принимают гостей, обсуждают что-то.
Прошла мимо стайка. Запоздавших гуляк. Пахнув веселым винным духом и ощущением буйного кабацкого счастья. А куда идти ему, подьячему Куницыну?
В пустой дом? Глядеть на осиротевшее подворье?
В корчму, с водкой беседовать, наливая случайным собутыльникам – гунникам кабацким?
Не лежала сейчас, к этому душа.
Внезапно, Еремей остановился и хлопнул себя по лбу.
Если на людей смотреть тошно, воротит от хмельного, то надо искать у Бога, помощи, совета и заступы. И всего то на всего, миновать Китай – город а там – рядом, и родной Заиконоспасский монастырь. Там те , кто учил его мудрости, смирению, упорству , с лет юных. Нет давно архимандрита Дионисия, земля ему пухом, но остались те, кто может приложить бальзам слов спасительных, к измученной страждущей душе.
Вот и стены монастыря, виднеется, поблескивает в темноте пристройка для хозяйственных нужд, с узорными украшениями плинфами – дар государя.
Не смотря на поздний час, обитель , еще не отошла ко сну: поблескивали факелы в руках братии снующей по двору, раздавались голоса, горел свет в трапезной.
Куницын осторожно стукнул в резные ворота. Через минуту, голос изнутри откликнулся
Кто в час поздний, тревожит обитель Божию? Что надобно?
Куницын ответил устало
-Раб Божий Еремей Куницын, к отцу настоятелю, за разговором и делом.
Дверь открылась и дюжий монах, на миг, осветив подьячего, факелом, сделал жест, означающий. Разрешение проходить.
Вот и так знакомые постройки, вот молельня, вот часовенка, за решеткой тонкой ковки, свет в окне настоятеля.
Проводив позднего гостя, до порога, инок исчез.
Куницын, распахнул дверь и широко перекрестившись, поклонился
– К тебе отец Симеон, прости за поздний час. Душой истосковался я, по слову благостному, о душе забывая.
Полоцкий протянул ему руку к которой, подьячий приложился губами.
За то время, что они не видались, Симеон еще более высох, пергаментной стала кожа на руках и скулах.
Однако, глубоко посаженные глаза, , чуть подернутые старческой мутью, глядели по – прежнему зорко и проницательно.
Настоятель сделал приглашающий жест
Я всего лишь смиренный слуга Божий и мудрость моя скудна. Однако . если есть желание душе -спасительной беседы, то в храм божий к божьим слугам, каждый вхож.
Он чуть колыхнул в пальцах тонких серебряный колокольчик и приказал появившемуся на пороге иноку
– Трапезу, мне и гостю нашему, брат Варсонофий.
Инок исчез мгновенно.
Симеон едва заметно скривил губы в улыбке
– Подьячий светлый, не будешь ли ты, против, если подождем еще одного человека, который так же, как и ты, гость в храме божьем? Пусть он разделит трапезу с нами.
Куницын приложил ладонь к сердцу, понимая, что вопрос риторический.
Симеон ждал кого то и появление Куницына, было не то, что неуместно, но не совсем ко времени.
– Обитель Божья – дом гостеприимный для страждущих.
Твое слово, отче закон и с гостем поздним, я трапезу разделю по – христиански.
Через несколько минут на столике стояла поздняя трапеза : сыченый мед в глиняной чаше, только что, испеченные монастырские лепешки, томленая с луком , речная рыба, маринованная капуста в расписном жбане, ягодный квас.
Гость не заставил себя ждать.
Распахнулась дверь и на пороге возник Сильвестр Медведев, наставник царских детей в пиитике, риторике и языках, так же , как и Еремей, подьячий Тайного приказа.
Куницын и Медведев поклонились друг другу, не подавая вида, что встреча здесь, их немного озадачила.
Медведев стал приказным на четыре года позже Еремея. Однако обладая феноменальной памятью, огромной тягой к знаниям и талантами, вскоре помимо своих дел, стал наставником государевых детей.
А если учесть, что и дипломат он был незаурядный, то нетрудно понять было, что государь его ценит особо, а люди косятся зачастую недоброжелательно или заискивают, ища дружбы. С Еремеем, Медведев, близко не сходился. Слишком разными были их нравы. Куницын, мог выглядеть шумным, разбитным, способным отпустить колкую шутку.
Медведев же предпочитал уединение, тихую беседу, разговоры , не требующие громкого голоса.
Уловив замешательство гостей, настоятель, сделал приглашающий жест
К столу, братья во Христе. Сотворим молитву , да и отведаем, что Господь послал.
Несколько минут, все наслаждались монастырской трапезой.
Еремей завершив позднюю вечерю, перекрестился
Бог напитал, никто не видал
.. Медведев завершил –А кто видел, то не обидел!
Симеон повернулся к Куницыну. Говори, сын мой. Что на сердце?
Не стесняйся брата нашего!
От меня тайн, не имеет он. Так же и как я с ним единомыслен.
Еремей с натугой выдохнул
-Душой я истомился. Отче, душой!
Дело государево свято. Кто спорит. А вот душа то, она от господа нашего. Томится, душа стала моя. Враг сегодня, друг завтра!
Веры никому нет, на службе моей, вон Сильвестр, солгать не даст! Бунтуют людишки, кровь льется, да дыбы пыточные без передыху, скрипят . Государи лгут, хоть и помазанники Божьи.
Отче, наставь на путь истинный.
Настоятель качнул головой
-Наставник у всех один – господь Бог.
К нему обращайся, его проси. Я тебе сказать могу, лишь мнение свое, грешное людское.
Мир велик и на месте , он, божьим промыслом, не стоит.
И державе нашей предстоит на мир глядеть и думать , что бы не отстать, не опоздать! Велик наш государь, но и он не вечен.
Он замолчал, на миг, переводя дух, что бы сделать глоток кваса.
. Медведев, видимо понимая учителя с полу-слова, подхватил
И раскол наш и смуты. Тому прукой. То что у других давно живет. У нас под зароком
Театры- ересь, скоморохи- балагуры- исчадия адовы. Женщины под замками, как турецкие наложницы.
В странах других банки есть, там люд свободный , труд продает. А мы все, по старинке жить норовим
Я, детей государевых. Учу премудрости Божьей, тому что в Европе, знают давно. Дай Бог государю, века долго да и он не вечен. А дети его, по – иному, на мир глядят.
Впервые за много лет, с подьячим, говорили так откровенно. Беседу вели люди, которые(он ощущал это), намного дальновиднее него. По – иному глядят они , на мир.
Еремей покрутил головой
-Да ведь есть государь православный, есть вера отцовская.
Симеон глянул, словно хлестнул
– Есть и будет вера. Только у иных народов, Христа славящих. Обряды иные. А они так же живут и в Господа веруют.
Ты сын мой, просто душой притомился. Загнал себя службой на благо государя и державы.

Уходил из монастыря Куницын вместе с Медведевым, уже на рассвете, погруженный в свои думы.
Сильвестр, совершенно по дружески, поняв его состояние, проговорил
Видишь, на всякого мудреца, простоты довольно. Ельзя не знаь, что иные зхнают. Не медведь человек русский, из берлоги ему вылезать надобно.
Только потом, до Куницына дойдет, чо так уважаемые им люди. Были по взглядам своим, европейцами, отлично видевшими, что мир стремительно меняется и уповать на дедовские обычаи и старину святую, значит обречь державу на гибель.
Конечно воспитывая царских детей и будучи настоятелем монастыря государева, можно было себе крамолу в речах позволять, но с ним то, говорили как с человеком способным на многое , глянуть по иному!!
В иное время. Куницын бы счел все это блажью и ересью, но донская смута, церковный раскол, мутная фигура Лигарида, заставили его, глянуть на мир, совершенно по – иному.
.. Дьяк Ершаков, встретивший Еремея у порога Посольского приказа, низко поклонился.

А затем негромко произнес
– А что подьячий, муж мудрый, не пора ли , нам, по душам потолковать о том, и о сем?
Еремей внутренне готовый к разговору , ожидавший его давно, кивнул
– А почему бы и нет? Почему бы и не повести беседу, нам с тобой, дьяк посольский. В гости сегодня вечером, буду рад тебя ждать!
Они сидели в пустом доме Куницына, где казалось, на веки поселилась тоска и под копченого осетра с пивом, перебрасывались лениво, словами, как обычно бывает, когда люди, давно знающие друг друга, убивают время.
Однако же ни тот ни другой, за болтовней мимолетной, не забывали, что в момент каждый, один вцепится другому в глотку.
Ершаков , с видимым наслаждением, бросил в мелкозубый рот, кусок рыбы
-Ах, хороша рыбка. Река – Ока- осетровая вотчина.
Хозяин с легкой улыбкой, плеснул еще пива в кочажки
Да ты пей, Иван Петрович! Ты у меня в гостях!
Дьяк сделал глоток и зажмурился сладко
– Гости то разные бывают. Как и друзья. Бывает, что шасть за порог, да в окно и плевок.
Поняв, что разговор пошел по существу, Еремей, собрался и поинтересовался лениво
-А о чем речь то? Поясни гость дорогой.
Ершаков, не спеша расстегнул пуговицы на синей, служебной ферязи и одним движением, положил перед Куницыным пачку листков, многие из которых уже завернулись, от времени
-Чти давай, ежели грамотен.
Куницын, начал читать и время остановилось, повисло, как висит над головой в ущелье, подтаявшая глыба.
Это были доносы, написанные со знанием дела.
В них Куницын и Башмаков обвинялись в нерадение к «нужде государевой вотчины», корысти своей бездельной, в ущерб имени государеву», « крамоле и поношению чести держаной»
Если бы хоть часть из написанного дошла бы до ушей Боярской думы или самого государя, то и подьячему и дьяку Тайного приказа, нужно было бы вешаться сразу. В лучшем случае наказание, ссылка куда ни будь , в Тобольск или Мангазею приказными. В худшем – розыск, кнуто – битие смертное и плаха.
Удостоверившись, что бумаги произвели впечатление, Дьяк впился глазами в лицо хозяина
-Сам видишь, сколь поклеп серьезен, подьячий Еремей Куницын. И на замету возьми, это списки. Подлинники то, я сжег, потому что, руку угадал.
Еремей понял, что у него выход один, провожая гостя, указать ему дорогу туда, откуда уже не возвращаются.
Словно уловив его мысль, Ершаков пожал плечами
Да не думай, хозяин, худо. Гони мысль дурную.
Я ведь пришел с миром.
Куницын выдохнул, ощущая , как огненный шар, ворочается под сердцем
-Так и я гостюшка дорогой, не с боем! Говори, что желаешь? Что хочешь просить, проси и иди дорожкой кривой!
Однако скандальный, сволочной дьяк Ершаков, повел себя странно
-Он положил в рот ложку дегтярно-черной икры и зажмурившись, проговорил
– Вот и послушай меня.
Потому дьяков Полянского и Федорова в приказ Тайный подсадили к Башмакову, что бы каждый иного топил, первым перед государем, желая выслужиться.
Бумаги эти, лишь мои глаза видали, потому что первоначально, руку я различить не мог. Ты же помнишь как в бунт медный, грамотных заставляли писать, желая знать, кто листы подметные черкал? И писал то наветы, тот кто с тобой рядом десяток с лишним годочков, хлеб ел, в бою прикрывал, по делам посольским ездил, другом слыл два де
Куницын поднял брови
– Еще бы не помнить! Все помню про бунт медный
И сказать ты желаешь, что клеветник – то, что на имя государя и дьяка Башмакова, писал подметные бумаги, меня, в петлю толкая, рядом ходит, за столом одним, сидит?!
И замер, уже предчувствуя разящий ответ, после которого, не известно, как дальше жить и на небо глядеть.
Ершаков оглянулся и тихо произнес
-А подлинные кляузы – то, рука твоего друга и собрата, Мишки Афанасьева , писала. Зачем, да за что, он, охулку на руку положил, сам узнаешь, коли нужда будет. И дьяк Демид Башмаков, бумаги те, имея, все под сукно, да в ящик долгий, прятал, не один год.
А зачем, да почем? Не моей овчины заботушка!
Куницын стиснул кулаки
– Говори что надобно от меня, змей искуситель и иди из дома моего, дьяк Иван, пока сердцем , ты меня не раскалил!
Однако гость повел себя странно, допил не спеша, пиво и глядя печально, произнес
– Да уйми сердце свое. Не горячкуй!!
Говорю же, с добром пришел. С миром на душе!
Забери наветы эти и хоть съешь, хоть сожги. Ничего мне , от тебя, подьячий, уже не надобно. Корысть моя, что точила меня коростой легла на землю.
Куницын заставил себя зло улыбнуться
– Ты никак , на небо вознестись желаешь, дьяк?
Ершаков покрутил головой
– В приказ ангельский , еще не записан. В монастырь я ухожу.
В Филаретову обитель, к Никону, патриарху опальному. От деяний земных от грязи мирской отрекаюсь
А схиму принять, значит, все грехи земные оставить надо. Перед высшим судом, душой чистым, быть желаю!!
Господь – то, все видит!! Он и рассудит дела земные, там, судом последним.
И поднялся, надевая шапку
– Ну, прощевай, Еремей Севастьянович! Не поминай лихом!! Живи, как придется, да помни, суд есть высший, он всех рассудит!!
И царей земных и смердов горьких!
Ершаков ушел, оставив после себя едучий запах злости и какой то недосказанности, а Еремей долго сидел за столом, прихлебывая водку из резного графина, глядя прямо перед собой, невидящими ничего глазами.
Всю ночь потом, он ходил по горнице, стискивая кулаки, двигая челюстью, словно пережевывая кусок черствый. О чем он думал? Отом, что прошла молодость в вере в служение? И что на излете почти сорока годов? Презрение к людям? Усталость мертвая? И ли может он размышлял о том, что месть тому, кого считал чуть не единственным другом, будет жуткой? Так или иначе, это было похоронено, на глубине души подьячего. Утром, как и всегда, он шел оскальзываясь по первому ледку , туда где его ждала служба. Прибыв на место, он узнал, что государь отправился с сокольничими, в Преображенское село, глядеть на новых птиц, присланных в подарок шахом персидским.
С ним поехали двое подьячих и остальным, ежели позволит Демид Минеевич, можно побить баклуши.
Башмаков возможно, догадавшись о чем то, глядя, в красные от бессонницы, глаза подьячего и ощущая густой аромат сивухи, вдруг бросил доброжелательно
– Ступай, Еремей, отдыхай сегодня. Делу время, потехе – час, как царь наш говаривать любит. Сам государь, нам, потачку дал сегодня.
Куницын сгреб шапку и уже на пороге, спросил, словно о пустяке
– Демид Минаевич, а Мишка – то , Афанасьев, не заявлялся?
Башмаков махнул рукой
– Холоп от него, верховой , был, говорит, занедужил хозяин.
Да знаем мы, этот недуг наш ! – и выразительно щелкнул пальцами, давая понять, что подьячий Афанасьев, видать,
На гвоздился хлебного вина так, что и прийти на службу, ему тяжко, а коли придет, то службу нести , будет не в силу.
Пусть читателя не удивляет, что в то время, уже так далекое, не выход на работу, даже при государе, грехом , особо тяжким не считался.
Как говаривал сам государь Алексей Михайлович
Пьян, да умен – два угодья в нем.
Мужское население страны, активно употребляло горячительное. Пили все, от государя, до последнего бродяги.
Все зависело от количества денег в карманах.
Про грандиозные пиры Тишайшего государя, откуда пирующих часто вытаскивали за ноги, писали и пишут много.
Европа, не отставали ничуть.
Над ней, в облаках алкогольных испарений, где в чехарду , играли зеленые чертики и бегали, сине – носые ангелы, парил пресловутый зеленый змей.
Короли, герцоги, курфюрсты и полководцы, спивались и валялись на улицах, так же как мастеровые и матросы.
К усадьбе Афанасьева, Еремей подъехал, осторожно, имея под легкой накидкой, заряженный пистоль, а у пояса, боевой нож.
Уж кто кто, а он то знал, что Мишка Афанасьев силен, проворен и искусен в деле воинском.
На широком подворье, его не встретила ни одна душа, ворота , в которые он вошел, не были заложены на засов.
Куницын поднялся по ступенькам, почему – то оглянувшись, на изваяние ангелочка, стоявшего у входа в маленькую домовую церквушку, и протягивавшего ему ладонь, словно в безмолвной просьбе.
Хозяин, сидел в гостевом покое, возле широко зева , печи голландки.
На столе, стояли остатки закуски, в лице нарезанных овощей , политых льняным маслом, краюхи хлеба и съеденного на половину , ломтя буженины . Тут же красовалась сулея, судя по запаху, с крепчайшим самогонным зельем
Увидав гостя, хозяин, радостно и пьяно вскинулся
-Ерема, по добру, по здорову, проходи , давай, брат!
Сейчас мы сперва, по – черному выпьем.
А затем, и по белому, слезок адамовых, примем.
Куницын, сделал несколько шагов по направлению к вчерашнему другу и сотоварищу.
Никогда не растрачивавший себя на первый гнев, но и хранящий очень долго ярость, Еремей, и сейчас , не изменил себе.
Остановившись в трех шагах от Михаила, он с пару минут. брезгливо разглядывал его, а затем произнес четко и раздельно
-Братья твои, подьячий, по лесам, в шубах серых бегают!!
Ты объясни мне сперва, по что , ты такую ябеду, выдумывал и так долго? Что тебе не терпелось, меня и Демида Минеевича, со свету, сжить?
Пьяное тупое выражение , исчезло с лица хозяина дома и он сев на широкую, расписную лавку, оперся локтями о стол
– Прознал, значит все?
Я ждал этого!! И враку нести не буду, что я не я, лошадь не моя. Попался, ответ держи.
Сковырнуть хотел тебя, а если получится, то и Демида, стал бы , первым подьячим в приказе, а то, глядишь государь за службу верную, и в дьяки приказные, меня бы пожаловал. Не я первый. Не я последний!
А сейчас, хоть в рожу бей, хоть из пистоля стреляй, вон у тебя за пазухой. И смерть приму как подарочек!
Куницын, выдохнул в бешенстве
-Ты, мне, мужской нос, в лапоть , не обувай, Мишка!!
Ты, пес сутулый, все делал обдуманно, с толком, как стряпчий дельный!
Умен, ты храбр и осторожен, ради корысти одной, на такое дело, да в одиночку, не пошел бы ты!
Потому и говори толком, кайся, грешная душа!
Афанасьев, не обратив внимания на брань и вид гостя, явно намеревавшегося свернуть ему шею, налил себе пузатую чару и не закусывая, выпил.
После этого, начал говорить, трезво и зло
Сковырнуть то у меня мысль была. Спервовоначально, что бы самому первым подьячим быть, да и Башмакова , коли удастся скинуть!
Государь если бы вины ваши доказал я, пожаловал бы от сердца.
Я же из худородных. Вот и бес попутал, корысть обуяла!
Думал, мне бояре, теперь, не под шапку, сам тайны великие знаю, в посольствах бываю, государя лице зрею.
Да везуч ты оказался с Демидом вместе. Как сом из тенет, выскальзывал. Что в бунт Медный, что на поле брани. Помнишь, как к шведам, угодил в полон? А ведь, это я, за тобой, тогда ездил, вызволять.
Куницын глянул на него с ненавистью
– А что же, когда ездил, в спину, не стрельнул, ножом не ударил, как шиш лесной?
Афанасьев усмехнулся недобро
-Видаков много было рядом. Не сподручно так то . Да и в злодеи государевы, попасть, резону не было.
Да и погибни ты, смертью честной, мне то, от этого, корысть, не велика была бы.
А потом нашлись люди, подсказали кое – что путно. И стал я не только корысти ради своей, наветы плодить, а для того, что бы иным людям помочь дорогу расчистить. Сними подняться.
Иначе – то, никак. Что за люди спросишь?
Одно скажу, люди умные. Книги читающие, мудрость латинскую , понявшие. Их, не мало, таких то, у трона государева.
Они , на жизнь то по – иному глядят, с других стран пример брать стараются.
Это звучало настолько дико, что Еремей усомнился в том, что дьяк Афанасьев в уме своем.
Сейчас в самую пору, было бы орать
– Слово государево тайное – кликать ярыжек городовых и волочь, свихнувшегося , подьячего Афанасьева в пыточный подвал, узнавать, где он , крамолы нахватался?
Однако, сама ситуация, была настолько не предсказуемой, что сейчас торопиться не следовало.
То, что подьячий знался с какими – то деятельными влиятельными людьми, чьи воззрения на жизнь державы, расходились с точкой зрения царя и думы, было очевидно.
И то, что Мишка говорил об этом, свидетельствовало либо о том, что он в пьяном виде, несет и с Дона и с моря, не соображая что , либо , человек, до такой степени, сожрал уже, сам себя, что ничего не боится.
А хозяин, словно вдохновленный , молчанием гостя, повел речи дальше, словно с раската помчал на санях
– В других то державах, корабли строят. Золотишко , да товары возят. У нас, все одно, нам то – неуместно, нам другое – неуместно.
Там армия , так армия, а мы только , татар пугать, да полячишек безголовых, лупцевать. Там, человек с денежкой, государям советы дает, да торговлишку ладит. Они к нам едут . да нас за детей глупых держат.
У них армии водят воеводы отборные. А нам абы знатность была родовая. Мир господний меняется!
А нам все одно едино. Ровно как медведь, силен да дремуч, все в берлоге век сидит!!
И оскалившись, Афанасьев выдохнул, стремительно трезвея
– Ты , Ерема, что со мной, делать надумал?
В приказ стащишь, так от всего отрекусь, скажу, что сам ты пьян был, и послышалась тебе, крамола.
А либо самого, за то, что речи злостные слушал. К ответу потянут!
Убить ежели хочешь, так и давай.
Грех на мне, а коли открылось все, так и кару приму.
Мне уж и жизнь то не сладка стала.
Нестроения в державе, а людей умных, бояре чванные затирают, за ровню не держат!!
Только убивай сразу.
Куницын, помолчав минут несколько, выложил на стол пистолет
– Эх, дурак ты , Мишка!! Все желал на горбу чужом. В рай вьехать. Что государи твои латинские? Вон в аглицкой державе короля на плаху сунули, теперь на троне у них, черт какой о сидит!
Во Франции, сколько лет , смута была? Сколько людишек порезали!!
Там люди воняют как звери дикие, потому что не моются. Там , говоришь торговля. Корабли? И у нас будут, срок дай. Полки строя нового есть у нас, и будут науки нам давать. А про людишек твоих тайных, умом богатых, считай, что не слышал я. Скажем, с пьяну не пригожа речь была. Что до тебя, то хотел я, сейчас, суд, расправу на вести над тобой . Да не буду руки марать. Ты, с тайными мыслями, да крамолой в сердце, сам теперь, себя, изводить будешь.
И либо, на плахе, век закончишь, либо сам смерти искать будешь. Сам знаешь , ожидание, кары хуже. И знаешь , что ты у меня, теперь, в рукаве.
А сейчас, прощай, похмеляйся, и в приказ иди.
С этими словами, Еремей, широко распахнул дверь , и вышел на свежий воздух.
То, что в окружении царя, Алексея Михайловича существовали люди, по – европейски образованные, стремящиеся начать перестройку жизни в стране , по европейским канонам, не подлежит сомнению. Достаточно вспомнить, Матвеева, Ордын – Нащокина, Сильвестра Медведева, Юрия Крижанича, Симеона Полоцкого .
До поры до времени, они, пользовались влиянием и расположением царя, не смотря на все интриги и доносы.
Финал их известен. В последние годы правления Алексея Михайловича, все они . за исключением Матвеева, милости царской лишились. Так же как и своих должностей. Увы, история такова, что ее не переделать. Что произошло, уже произошло.
То, что дьяки и подьячие, приказов, в том числе и приказа Тайных дел. Бывавшие в посольствах, на войнах, ведавшие розыскными делами. Понимали, что стрне нужны перемены-факт неоспоримый.
То что многие их них, входили в круг возможных реформаторов державы- так же очевидно.
Проблема состояла в том, что та консервативная боярская система, которая служила основой правления Алексея Михайловича, не допустила бы и малейших сдвигов, в сторону европейского развития. Наследники Тишайшего государя Федор и Софья, единственное , что смогли совершить, так это , привить некоторые новшества русской знати, в рамках культуры.
Ломать устои державы, через колено, пришлось уже сыну государя, Петру Великому.
Одно знал теперь, Еремей Куницын точно, что повязаны они с Мишкой Афанасьевым, на веки. Оба знают друг про друга столько, что еже ли, возьмут одного на расспрос, то и второму , несдобровать. И ненавидя друг, друга, боясь друг друга, будут они делать одно дело сообща.
А жизнь продолжалась. Пришло известие, что рать разбойная Степана Разина, пошла по Каспию, крушить и грабить города персидского шаха. Мало этого, Стенька попросился у шаха, в подданство с отрядом казачьим, пообещав , что если отведут им землю , в Гиляне или Табаристане, то будут казаки, верой и правдой, служить мусульманскому владыке.
По поводу этого, государь имел беседу с Башмаковым, выбранив дьяка приказного, что » у нас мир с царем персидским, и на том отписать его величеству шаху, что казаки воровские в поход пошли без его величества ведома и слова»
Уже весна шла с переплясом, словно застоявшаяся в конюшне кобылка, почуявшая обновление жизни.
И неожиданно для самого себя, сблизился Куницын с Сильвестром Медведевым.
Встречались они чаще всего в так любимом Заиконоспасском монастыре.
Сильвестр, обычно спокойный, иногда, в беседе горячился
– Да сам подумай, Еремей, сам посуди!
В раздорах опять держава тонет
Казаки чужие берега шарпают, выход к морю у нас один шведы отобрали, второй под турками. Армия новая нужна. А иностранцы к нам едут, делу воинскому обучать, так чаще всего шмоль – голь продажная, кровью да мечом торгующая. Как один , бражники , да сброд наемный!
Куницын в таких случаях только улыбался
– Светлый ум у тебя Сильвестр, а все же, ты не государь. Государю все решать! Язык длинный, да ум чересчур поспешливый, до добра не доведут!
А ты и на бояр глядишь как на ровню, да детей государевых, премудростям учишь! Смотри, тому кто много знает, жизнь коротка!
Медведев морщился
– Тебе бы все поговорочками, да прибаутками отделываться, подьячий!
Симеон Полоцкий, часто присутствующий на таких спорах, разводил руками
– Дойдет до порки, вспомнишь про поговорки! Будет вам, дети мои, и с пустого, да в порожнее , лить!!
.. Башмаков вызвал к себе Афанасьева и Куницына, бросил повелительно
– Вот что , дьяки светлые. Через два дня, выезжаете с воеводой Желебужским Иваном, на Украину. Там гетман левобережный, Иван Брюховецкий, изменил крестному целованию. Государю изменил!
Мятеж там, грамоты, гетман рассылает к казакам донским, к запорожцам, что бы бить войско царя белого, резать гарнизоны русские
А что за человек гетман сей, вам самим доподлинно должно быть известно. И как сие , учинилось, знать надлежит государю великому.
В самом деле, гетман Брюховецкий, некогда выкупленный из плена Хмельницким, прибывал при его сыне Юрии. Когда гетман Хмельницкий перешел на сторону поляков, то Брюховецкий уничтожив восставших против него, полковников, во главе с Самком, стал гетманом, опираясь на старшину и подкупленных казаков. Очень образно выразился про него и избравших его, воевода Переяславский, Волконский – «худые де вы люди, свиньи учинились в начальстве и обрали в гетманы такую же свинью, худого человека, а лутших людей, Самка с таварищи, от начальства отлучили»
До поры до времени, Брюховецкий с казачьими полками, громил поляков, сохраняя верность Москве и заслужив похвалу царя, помимо боярского титула.
Однако, ситуация изменилась очень быстро. Тяжелеющую день ото дня, руку московского государя, казаки ощутили в 1665 –м году.
Гетман заключил с царем соглашение, по которому ему запрещалось сношение с иностранными владыками, в городах Украины, ставились русские полки. Гетман утверждался государем, сбор налогов, переходил к воеводам.
Помощь Брюховецкому, пообещал гетман правобережной Украины, оставшейся под Польшей , Петр Дорошенко, присягнувший крымскому хану.
И вот теперь, огнем и мечом , шли по украинским землям казачьи полки , запорожские ватаги и татарская орда, вырезая русские гарнизоны, оставляя после себя выжженную землю и смрадное кладбище.
Воевода Иван Желебужский производил впечатление сибарита. Женский, мягкий овал лица, медленная речь, небольшие изящные руки, красивые глаза с длинными ресницами. Одним словом, любимец женщин, вгоняющий видом своим в краску, девиц на выданье.
Ой, как жестоко ошибались те, кто эту внешность, баловня судьбы и любимца женщин, принимали за монету чистую!!
За тонкой, чуть слащавой оболочкой, скрывалась жесткая, волевая натура. Свою жизнь Иван Желябужский, провел на службе, дьяком посольским, думным дворянином, воеводой. Он был отлично образован, знал языки и умел держать клинок, не хуже, чем перо.
Когда надо было, он прирожденный дипломат умел льстить, говорить тонко и замысловато. Если же была война, Иван Афанасьевич, был краток, сух, беспощаден, решения принимая мгновенно.
Сейчас, они ехали верхами, шлепая по грязи, тянущейся по курящейся степи, после обильного ливня. По бокам и чуть сзади, растянулся отряд охраны в двести сабель.
Желябужский , с видом человека , очень довольного жизнью, что-то напевал себе под нос, казалось совершенно, не обращая внимания, на выпархивающих из – под копыт, перепелок, веселый вид зеленеющих трав, поднимающихся в рост людской, до горизонта. И Афанасьев и Еремей, понимали, что беззаботность воеводы, кажущаяся. Просто он, не считает возможным, попусту тратить время на разговоры и предположения, до тех пор , пока они не будут на месте событий.
Что касается обоих подьячих, то они практически не разговаривали друг с другом. Заметно лишь было, что Афанасьев находится в каком то радостном возбуждении, раздувая весело ноздри и сдерживает коня, что бы , не рвануть в галоп.
Куницын же, был сосредоточен, размышляя о том о сем. Мысли эти были плана такого, что опять судьба и воля государева кидают его в пасть львиную
Пока удача улыбается, а что дальше? А дальше, как Господу Богу угодно будет!
Вот и Киев. Давно , кажется здесь не был подьячий Куницын.
Все изменилось за годы эти.
Веселый 12- ть лет назад, город, сейчас напоминал осажденную крепость. Пустые улицы, закрыты торговые ряды.
На стенах казачьи и стрелецкие наряды. Цокают по улицам копыта коней. В момент любой, Киев готов принять бой
Встретивший гостей, воевода Данила Фрязин, деловито поздоровался и не тратя времени на околичности, бросил
– Дьяки приказные и ты, воевода, езжайте за конвоем моим. Вам , там и квартиры отведены. Отдохните с дороги, поутру полки князя Куракина выступают, а вы с ними. Корма и порция винная, выделены уже, сейчас привезут. А мне, на стены сейчас, да наряд(артиллерию) осмотреть еще раз.
Шатость везде, не знай , на кого и надеяться, свой глаз везде надобен. Вечером встретимся, да поговорим, что и как делать предстоит. Казаки – то воровские, да воры запорожские, на мятеж поднялись, да гетмана своего , Брюховецкого Ваньку, ни в грош не ставят. А запорожцам война – мать родна! Лишь бы грабить да резать!! Дорошенко , ставленник татарский, с правого берега , идет с ордой вместе . Война , она и есть война. Что говорить, сами вы, люди опытные, все знаете!
Разместились приказные без особых удобств, по походному, зная что с утра выступать.
Саки походные в один угол, доспехи, да оружие в другой
Когда пообедав вяленым мясом и казачьей похлебкой кулишем, выпив немного водки, вытянули ноги на лавках, желая дать отдыха усталым членам, Желябужский внезапно произнес
– А что дьяки мудрые, кто в шахматы, игру государей и воевод, сыгает со мно?
Через мгновение Куницын и воевода с азартом играли в древнюю игру, время оот времени, выражая свое состояние короткими возгласми
-Эх, ма!!
-Ах, где наша не пробегала! Да везде проскочила!
Афанасьев наблюдал за игроками, чуть прикрыв глаза и странная улыбка, тонкой нитью, ходила по его губам.
Явившийся в восьмом часу , Фрязин, усевшись на лавку и приняв чарку, под ломоть мяса, поведал о делах. По его словам обстояло таким образом. Вырезав русские гарнизоны, татары и казаки сейчас осаждают Нежин, Чернигов, Прилуки, Остер. Запорожцы знаменитого атамана Серко, поперли на Харьков, решив взять его с ходу. Однако, тамошний гарнизон и местные жители, знавшие , что от павших городов, остаются пепелища, так встретили чубатых «лыцарей» , что те , бежали с десяток верст, устилая своими телами, дорогу до самых Сум.
Среди казаков единства никакого. Казаки стоят за Дорошенко, сулящего объединить под рукой крымского хана и правый берег Днепра и левый, а Брюховецкий, то угрожает казачьим атаманам, то лебезит перед ними и перед Дорошенко с татарами.
Выслушавший воеводу , Желябужский произнес деловито
– Ну, значит и нам с рассветом пора.
К Остеру, осажденному, выступаем. Что из войск дашь, воевода?

Фрязин вздохнул
-Два приказа стрелецких, да три сотни казачьи. Больше никак не выйдет!! У меня каждый на счету.
Как знакома приказным была картина, ставшая привычной для Украины: печные обугленные трубы, вместо селений, дороги заваленные телами убитых, деревья, трещащие под тяжестью тел казненных. Давно уже, в ходу выражение Руина великая, а не Украина. Страшнее татарского нашествия, разорен изобильный некогда край. Уже на подходе к Остеру, густой запах гари и тлена, стал невыносимым. Желябужский обернулся к отряду, мельком глянул на приказных
– С ходу, прорываться будем к крепости!!
Гоод, словно вынырнувший из пелены дыма, отчаянно отбивался. Не смолкая, гакали пушки и пищали. У пролома , в стене, шла резня рукопашной. Запорожцы обкладывали город огнем, лезли в проломы. Гарнизон противопоставил ярости атакующих, мужество решивших, драться до конца. С ходу, отряд Желябужского, словно обухом пробил строй двух татарских чамбулов, разметал запорожский кош , шедший на штурм. Куницын, кошкой вертелся в седле, рубя направо и налево, не отставая от него ни шаг, Афанасьев крушил казаков, длинным польским палашом.
Осаждающих было больше в несколько раз, но натиск был так силен, что отряду, потерявшему почти две сотни человек , удалось укрыться за стенами города, отбросив атакующих.
Почерневший от гари, в панцире ржавом от крови воевода, Петр Дементьев, обрадовано махнул шапкой
– Слава тебе , Господи! Дождались подмоги !
К утру , полки князя Ромодановского, подойти должны.
Желябужский деловито вытер окровавленный клинок о гриву коня и проронил
– Сейчас, нас в избу отдельную. Да дай, воевода, рожи обмыть. Если пленные есть, на расспрос давай.
Приведенный для расспроса , чубатый запорожец, рослый казачина лет тридцати, глядел зверем, на все вопросы, отвечая матерной скороговоркой или презрительно, плюя под ноги .
Желябужский , поняв, что пленник намерен упираться, лишь пожал плечами и равнодушно бросил
– Ну, козлик чубатый, коли смерти хочешь то получишь! Только в ум возьми, медленной она будет!
Железом каленым, да дыбой угостим тебя.
Это было произнесено совершенно равнодушным тоном, от которого, на миг, мороз пробежал по спинам , даже у подьячих.
Пытаемый скрипел зубами вися на дыбе, сулил пекельные муки , мучителям, под каленым железом. Заговорил он , лишь тогда, когда на раздробленных ногах , у него начали лопаться, суставы. По словам его, выходило, что среди казаков – распри, все хотят Дорошенко, плюя на приказы Брюховецкого.
Татары , набравшие ясырь, воевать не хотят .
Донские казаки, к которым посланы грамоты, во главе со Стенькой Разиным, бродят где – то и на соединение , идти так же, не желают. Мало этого, запорожцы Серка, огрузившись награбленным добром, поняв, что дело проиграно, собираются к себе , на Сечь родную. Города садятся в осаду.
Мало этого, отношения Брюховецкого и Дорошенко такие, что в одном лагере, стоя, казаки, копают друг напротив друга, окопы. Татары стоят отдельно, вмешиваться не собираются. Им бы – ясырь в Крым отогнать.
Вечером того же дня, гонец на взмыленном коне, привез грамоту из Москвы.
Прочитав ее, Желябужский, несколько минут сидел молча, размышляя о чем то, а потом подозвав к себе, Афанасьева и Куницына, коротко произнес
– Чтите, это и вас, касается, подьячие!
Смысл грамоты был ясен, воеводе Желябужскому, надлежало, в июле – месяце, взяв с собой, в качестве помощника подьячего Куницына, ехать в Варшаву, дабы там, быть послом постоянным при польской короне.
Подьячие переглянулись. Им давно было известно, что боярин Ордын – Нащокин, «светлая голова», как именовали его, при дворе, хлопочет о том, что бы при европейских государях, послы русские состояли постоянно, дабы, можно было , иметь сведения о том или ином событии , своевременно.
И в том, что в Польшу уряжен юбыл ехать, Желябужский, умный, дипломатичный и очень жесткий дьяк, не счтоило удивляться.
Сейчас, вопрос о нависшем турецком мече и отношениях с Речью Посполитой, стоял остро до крайности.
Какие еще инструкции, получил дьяк Иван Афанасьевич, осталось неизвестным. Делиться всеми указаниями из Москвы, он, с подчиненными, не собирался.
Возможно, причина , того, что он не сказал, помощникам и малой части того, что знал, состояла и в том , что у воеводы Желябужского, был старый конфликт с Ордын – Нащекиным.
В первую очередь, касалось это, различного отношения к украинской старшине и гетманам Украины, в целом.
Если Желябужский стоял на жестком контроле за землями Украины, за постоянное наличие русских гарнизонов в Малороссии, то Ордын – Нащекин, считал возможным, иметь украинские земли в качестве автономии, предоставив казакам. право, самим избирать гетманов и иметь сношения с другими державами.
Помимо этого, два умных, толковых дипломата, преданных делу, яростно соперничали за влияние в посольском приказе.
Так или иначе, осле того, как город, был освобожден от осады, царские полки двинулись к Козельцу, расположенному в пятнадцати верстах к северу от Остера.
Афанасьев, Вызвался ехать с передовым отрядом, на что Желябужский отозвался неодобрительно
– Скажи, как юнак какой! Как крови жаждет, или гибели ищет!
Саблей, есть, кому махать! Мне головы светлые, нужны , а не головорубы.
Однако возражать не стал, отпустив подьячего с передовым полком – ертаулом.
.. Уже веселый июнь, вступал в права свои, степь покрылась разноцветным ковром, маня душу и радуя сердце ароматами, когда два гетмана Дорошенко и Брюховецкий, решили созвать недалеко от Полтавы, общую казацкую раду.
И на этой раде и разгорелись события, характеризуемые русской поговоркой – » вор у вора, дубинку украл»
Оба гетман и правобережный Дорошенко и левобережный Брюховецкий, готовы были присягать хоть сатане, лишь бы не быть под рукой Москвы, чью тяжесть Малоросские земли, ощущали все больше , с каждым днем.
Доршенко много обещал Брюховецкому, Брюховецкий сулил поддержку левобережных казаков и запорожцев, Дорошенко.
И тот и другой, слали письма польскому кролю, турецкому султану, крымскому хану.
И если Дорошенко , . гетман, оставшейся под Польшей, Украины правобережной, был ничем не обязан царю русскому, обещая казакам, объединение, Украины под своей рукой и независимость, то Брюховецкий, получивший боярскую шапку, женатый на княгине Долгорукой, в глазах русских и части казаков, склонных к переговорам с Москвой, был изменником, к тому же, не казацкого рода, что лишь усиливало к нему неприязнь.
Кроме того, ему не забыли, смерть верных русскому царю полковников, таких, как Яким Самко и Золотаренко.
Эх, казачья черная рада!!
Отголоски буйной , прошлой эпохи, уснувшей так давно, под могильными курганами, порой проснувшейся, под лопатой археолога, являющей свидетельства свои, в виде бунчуков, клинков и одеяний , из музейных собраний.
Сама земля, хранит память о бесконечных сражениях и походах, взлетах и падениях чьего величия, часах позора и быстротечных минутах славы.
Ах, славно казачья вольница, вольные казачьи круги, описаны в романах прекрасных Ле, Сенкевича, Старицкого, Рыбака, бессмертного Николая Васильевича Гоголя!!
И о том, что произошло на Опошненской раде, близ Диканьки, а затем на Сербовом поле, очень подробно, в скором времени, поведали московским дьяками и воеводам, пленные и перебежчики , из стана взбунтовавшихся казаков.
Не дано, автору повествования этого, состязаться с великими классиками, описывая казачью раду, да и цели такой не стоит.
Пусть читатель, вместе с автором, перенесется на три с лишним столетия назад, услышит голоса, давно ушедшего поколения, ощутит сам, вкус времени, о котором так долго пели кобзари и бандуристы, славя эпоху битв и договоров.
Лагерь казачий под Опошней, где стояли левобережцы Брюховецкого и запорожцы, гудел, бурлил , переливаясь всеми красками, казачьей жизни и натуры людей, привыкших добывать хлеб свой, саблей и пищалью.
Раскинувшийся табор, пил , гулял, ругался, пел песни.
Вот усевшись в кружок, казаки, бросают на расстеленное рядно, кости, поочередно прикладываясь к баклажке с горилкой
Несется
– Трясца, его маты!! Опять, Данило шестерка выпала!!
– Давай Грицко, кишень выворачивай!
Толпа, черпает из бочек горилку ковшами, мерными гарнцами, шапками,
-Ух, горилка не жинка!! Одолеть можно!!
– Пей , казаченьки, може завтра, безносая приголубит!!
-За счастье за славу казачью!!
Вот припав к коновязи, пьяно плачет какой – то казак
-Эх, разрубили маты Украину!! Сгубили волюшку казачью!
Я, с гетманом Богданом, Татар да ляхов, рубав, до Варшавы ходил!!
Его утишают такие же, нетрезвые собратья
– Кум Опанас, буде слезы лить!
– Не сирота Украина, есть еще сабли у казаков!
И гетман Дорошенко, рода казачьего! Буде воля и буде счастье!
В по валку, спят, прямо на земле, с десяток запорожцев, над их телами, пяток человек, сидя на каменной глыбе, пьяно выводят, обнимаясь
– Рада бабка, рада, що, дид удавывся!
Наварила горшок каши, а вин обьявылся!!
Пусть бросят камень в меня сторонники традиций, так обожаемого мной Гоголя, но давно уже , ушли, в небытие, воля и товарищество запорожское, описанное Николаем Васильевичем в своем эпосе.
Давно привыкли казаки к тому что есть старшина, у которой власть, табуны коней, мельничные поставы и лесные угодья, а ты казак , живи днем одни, пей-гуляй , если успеешь, может, завтра поведут , тебя , рубиться с побратимами своими.
В неволю попадешь, или сгинешь на плахе! На то и короток век казачий! Короток и сладок!!
Вот проскакала по лагерю, минуя хмельные толпы, группка нарядно одетых всадников с красно – шлычных шапках- охрана гетмана. Вот и он сам, на сером иноходце. Тщательно завитые усы, тонкое лицо, зло поджатые губы.
Никакого почтения к гетману никто не высказывает. Мало кто снимает шапки .
Сам хомут решил на казаков надеть, да сам же и казаков. призвал за волю стать, на все стороны клянясь.
Вот забили в тулумбасы, призывая казаков на черную раду.
Медленно, но неотвратимо, на площадь стекаются толпы.
Многие набрались уже так. Что едва стоят на ногах.
Кто – то в полном облачении воинском , кто полу – голый, или в одной рубахе нательной, прихватив с собой, пищаль, саблю , или просто ослоп ( дубину).
Поднимается на помост старшина.
Хмурые, угрюмые лица. Всем известно, что гетман Дорошенко, уже прислал своих гонцов, предлагая казакам и старшине, объединится, и гнать с гетманства Ивана Брюховецкого.
Сам Дорошенко со своими правобережными полками, уже на подходе.
Генеральный есаул, поднял пернач
– Панове, казаки! Гетман наш ясновельможный, желает речь перед вами держать!!
Рев голосов, махание рук и шапок
– Дозволяем, нехай, речь держит!!
-Нехай, ответ дает!
Брюховецкий взмахнул булавой
– Панове казаки! Братья, светлы!
Твои братья, в овраге лошадь доели!!. Речь моя такова будет, что надо нам объединить силы свои, дабы мать наша Украина, воспряла духом!! Что бы один гетман был у обоих берегов днепровских! Что бы духа московского, не было на землях наших!
Толпа , слушавшая в недобром молчании, взорвалась
– Твои братья, в овраге лошадь доели!!
– Иди , беса под хвост целуй!
-Сам в хомут боярский полез, вражий сын, а теперь, зовешь с Москвой тягаться!
– Дары от Москвы получил, а мать нашу, Украину, как саблей, рассекли!!
– Забыл, как старшину добрую губил, сучий выкидыш!!
-Пошел с гетманства, туда и рас – туда твоего батькови!!
-Пес продажный!
– Геть, старшину, зраднико поганых!
Рев толпы закладывал уши.
И старшина, осознав, что сейчас разъяренные казаки, просто пришибут их, начала проворно, сбегать с возвышения, под дикий ор
– Клади гетманскую булаву, сукин сын!! Покинь гетманство, собака худая!!
Подскочивший к Брюховицкому полковник Чугай , что – то шепнул ему на ухо и тщательно пытаясь сохранять достоинство, гетман покинул раду, продолжавшую бушевать.
Появившийся Дорошенко сделал знак казакам и мгновенно Брюховецкий оказался прикован к пушке, по – старому казацкому обычаю. Еще миг и разъяренная толпа, окружила опального, обрушивая на него удары дубин. За Брюховецкого вступилась охрана и казаки из полка Чугая.
Однако, было уже поздно, гетман Брюховецкий. Превратился в бесформенный кусок мяса, бессильно повисший на цепях, сковывавших его.
Бои под Севском развернулись с невиданным ожесточением. Казаки при поддержке крымцев, надеясь разгромить войско князя Ромодановского , напирали с неслыханной яростью, веря в то, что Дорошенко, объединит под властью своей , оба днепровских берега.
Подьячие Афанасьев и Куницын, оказались в самом пекле ожесточенной рубки. Стрельцы и поместная конница, ожесточенно отбивали натиск мятежников, за ходивших по широкой дуге к лагерю царских войск.
Куницын рубя направо и налево, вдруг ощутил чудовищной силы удар по голве и качнулось в глазах небо. Он начал обессилено сползать с седла, последним усилием воли, услышав голос Афанасьева-Держись, ярема!! Держись, сукин сын!
Потом тяжкое, спасительное затишье и тьма, поглотившая сознание. Куницын пришел в себя, ощущая, как лицо стянуто жесткой коркой, он с трудом поднял руку, и понял, что эта маска, засохшая кровь.
Он попытался приподнять голову и со стоном , повалился , ощущая как захлестывает его , приступ рвоты. .
Смутные голоса
-Жив, никак очнется. А второй – то гляди, доходит. Подьячий то, его , как брата собой прикрывал, да сам посечен.
С трудом , открыв глаза Куницын увидал, что лежит на соломе. Рядом с ним, Мишка Афанасьев,
У Мишки , саблей разрублено лицо, отсечена по локоть, левая рука, но он еще жив. Еще гонит от себя смерть, и едва слышно шепчет
– Прости Ерема, прости , меня, во Христе. Ухожу, нераскаянным грешником! Крест и молитву, ради Христа! !
Ухожу к господу нашему! Иисусе Христе, прими душу мою грешную!
Куницын, пролежал, то впадая в бессознательность, то приходя в себя, до января – месяца, некоторое время, он, почти ничего не видал, таков был результат удара по голове, обухом чекана.
Когда он уже смог ходить и сидеть в седле, воевода Нежинский Иван Толстой, все эти месяцы, приставлявший к нему заботливых седелок и лекарей, протянул ему грамоту
– Велено тебе, от приказа Тайных дел, от дьяка Башмакова, коли по чунеешься ( придешь в себя), собираться на Варшаву.
Туда, от приказа Посольского, еще в ноябре – месяце, думный дворянин Иван Желябужский, поехал с дьяком Гороховым!
И тебе дорога прямая, к ляхам, лежит подьячий.

Глава 7
Ляшское пиршество.
Какими только сравнениями эпитетами, не награждают история и люди, государей . Бываю они Кровавые, Кроткие, Красивые, Страшные, Богатые , Мудрые и так далее .
И то, с чем человек прошел отмеренный ему путь , останется в истории. Сколько угодно придворные льстецы и летописцы угодливые, будут замазывать в хрониках, одно деяние и другое, выпячивать не совершенный подвиг и прятать смертный грех, то что вошло в память людскую. Останется на веки в назидание потомкам.
Речь Посполитая, держава простиравшаяся в годы, лучшие свои, от моря Черного, до берега Балтийского, вобравшая в это время, ливонские и белорусские, украинские, польские и русские территории, в памяти потомков осталась страной рокоша
( державой мятежа ), буйной неуправляемой республикой, где был король, который ничем не управлял и прав государевых, не имел, потому что был избираем.
Мало этого, эту вольную республику с имеющимся государем, раздирали дрязги, внутри сословий, национальностей , среди смиренных слуг Божьих.
Куницын, ехавший в возке, медленно вышел из дремы убаюканный конским аллюром, запахом весны, уже вступавшей в права свои. Он потому сменил коня на возок, что был еще слаб после ранения и боялся разболеться в трудной поездке, от Нежина до Варшавы.
Повозка остановилась и чей – то грубый голос, бросил по польски
– Стой! Кто такие , куда путь держите и по делу какому?
Еремей высунул голову наружу
Рослый шляхтич. Судя по нашивкам серебряным, ротмистр литовской хоругви, в сопровождении, трех драгун, перегораживал дорогу, держа пику поперек седла.
Возница, сидевший на козлах, сделал знак, следовавшим чуть сзади повозки , охранникам, из числа шотландцев , не вмешиваться, и произнес внушительно
-Подьячий приказной, от великого государя, в Варшаву, к его милости, ясновельможному королю Яну – Казимиру, путь держит, по посольской надобности. Вот и грамота посольская.
Ротмистр, и в самом деле, осознав, что перед ним, птицы высокого полета и поживиться, ухватив мзду, здесь не получится, пробормотав себе под нос, замысловатое ругательство, освободил дорогу.
Невозмутимые шотландцы последовали за возком подьячего, хотя судя по тому , какие взоры, конвойные протестанты, бросали на католика – ротмистра, они бы , с удовольствием, вырвали бы ему усы, прямо на месте.

Варшава завиднелась из – далека.
Островерхие крыши храмов, крепостные стены с бойницами , казавшиеся серыми в утренней дымке, дымы и запахи, поднимавшиеся над польской столицей.
Предместья, как водится с утра, встретили спутников. колокольным переливом, могучими запахами ремесленных слободок топотом копыт, людским многоголосым хором.
Заставу, где уже шныряли проворные сборщики податей и стражники, ищущие , что положено и что не положено, в чужих возах, миновали достаточно быстро.
Начальник стражи, поняв, что едет птица не простого полета, буркнул стражникам
– Прах его дери, гуся московского какого-то, нечистая сила несет. Пускай едет. Пропусти , сто дьяблов, ему в печенку – и отвлекся на более интересный предмет – воз какого – то торговца, чьи короба, пахли копченостями, из – под накинутого рядна.
Повозка начала подпрыгивать на мощеных улицах.
Смрад , казалось, висел в воздухе , это заставляли зажимать нос, мастерские и корчмы, нечистоты, которые жители, выплескивали прямо из окон на улицы, бойни, рыбные лавки и овощные ряды. Одним словом, как во всех столицах старого света.
Вот и посольский двор.
Куницын много раз, бывавший в Варшаве, следуя за молчаливым слугой, прошел по ступенькам и поднялся в гостевые покои. Ну, что же, все, как и везде.
Хороминка с низким потолком, узкое стрельчатое окно, , старая кирпичная кладка, помнящая еще , может быть, времена Стефана Батория.
Кровать в углу, низенький шкафчик для книг и бумаг, лари для вещей, три стула, крепкий стол с чернильницей.
Для удобств , горшок под ложем, правда , покрытый для красоты , тампаком (сплавом меди с оловом).
Пришедший в покои подьячего, дьяк Леонтий Горохов, маленький, шустрый человек с лицом того типа, что именуются «кувшинное рыло» , поклонился Куницыну. поздоровался и мелко, дробно рассмеялся, обнажая в улыбке беззубые десны
– Вот таковы , палаты панские, подьячий приказной!
Да тебе то, чай не впервой! Сам знаешь все!
Сейчас, помолимся господу, нашему, позавтракаем.
С дороги отдохнешь, да и за дело возьмемся. Тут паны польские, такого начудили, что хоть гопака отбивай, хоть менуэт, танцуй, все невнятно, что будет завтра.
Выпалив эту цветистую тираду, дьяк повернулся и пошел к двери, уютно скрипя, новыми юфтевыми сапогами, сотворенными бутылками, на манер шведский и посверкивая щегольским кафтаном, отделанным серебряной росписью. .
Еремей глянул ему вслед и невольно улыбнулся.
Ох, хитер, ох и лицедей , дьяк Горохов !!!
Вот уж точно, с таким не пропадешь, а горя хватишь!!
После обильного завтрака , в котором принял участие и подошедший Желябужский, поприветствовавший Куницына деловито и коротко, наступило время бумаг и слов.
А разбираться и в самом деле было с чем. Совсем недавно, воинство казацкое, во главе с Дорошенко, объединилось с крымцами и огнем и мечом , прошлось по Подолии.
Шляхта польская, несмотря на разосланные вицы(знаки), – призыв о созыве ополчения, не слишком торопилась ехать на войну. И гетман Собесский, собрав всего четыре тысячи человек, и вооружив крепостных, не смотря на вопли местных панов, дал бой врагу.
Крымцы и казаки, оказались разбиты под Подгайцами.
Дорошенко объявил переходе в подданство к туркам. Большинство казаков , от него отвернулись.
Польское ополчение быстренько, разбрелось по домам, а сам король, Ян-Казимир, похоронивший два года назад, жену, Марию Гонзаго, заперся у себя в покоях, и на все события в державе, реагирует предельно вяло.
Предложение, озвученное ему, от имени государя Алексея Михайловича, о заключении союза и общей борьбе с турками, было так же воспринято, равнодушно.
Мало этого, из Польши были изгнаны христиане, арианского вероисповедания, верно служившие в войсках, честно дравшиеся на поле брани. Все это крепости трону не добавило.
Недавний мятеж Любомирского, удалось погасить, но отряды шляхтичей – рокошан (мятежников), превратились в разбойничьи шайки, готовые драться с кем угодно, на свой страх и риск, а если нет войны, то заниматься обычным разбоем, плюя на суды и приговоры.
Кроме того, снова , над польской короной, нависла угроза грызни магнатов, рвавших при слабой власти, друг у друга, привилегии и права. Одним словом, вот такая картина , надвигающейся анархии, вырисовывалась перед глазами подьячего.
Изложив все это , Желябужский, сделал знак Горшкову. приказывая выйти, а когда тот, повиновался, дьяк присел к столу и произнес, со своей тонкой, чуть женственной улыбкой
– Ну, а теперь, дьяк приказа Тайных дел. Поведай мне, без лукавства. Что там делается, на отчине то нашей ? Как здоровье государя великого? Что в приказах нового? Кто в опале нынче, кто в милости государевой? Пишут то , пишут, то доносят, да это.
А ты, что скажешь, еже ли без лукавства?
Куницын подобрался. Он знал, что мягкая, чарующая улыбка думного дворянина, ныне посла государева, в Польше, не значит ничего. Это лишь личина, за которой , может таиться , что угодно.
Отлично зная все это, Куницын ответил лаконично
-Так в самой – то Москве, не довелось быть. Ты же знаешь, дьяк Иван Афанасьевич. Что господь смилостивился. Не дал мне смертью лютой, умереть. Знаю, что государь в скорби великой, государыня то преставилась в марте – месяце. Нестроения великие, вор Стенька Разин, города и суда персидского царя, пожег, по шарпал и сейчас на Дону. Смуту творит, добротой государя пользуясь. Монахи – никонианцы в Соловках, в осаду сели.
Упорствуют в заблуждениях своих.
Желябужский помолчал немного и поинтересовался равнодушным тоном
– А что Тайный приказ? Там по – прежнему, трое – Башмаков дьяк, Полянский дьяк и Федоров дьяк? Как Ордын – Нащекин, любимец государев, все прожекты свои строит?
Еремей пожал плечами, уловив в этом вопросе, что-то не праздное, какое – то второе дно.
Видно было, что посол знает гораздо больше, но не имеет желания все высказывать, Куницын улыбнулся
Да что там сделается? Стоит Москва. Стоять ей век. Все на местах своих, боярин Ордын – Нащекин, правит приказом Посольским. Сам поди знаешь, что это его мысль была, тебя милостивец. Сюда направить службу блюсти. .
Поняв, что разговор теряет смысл, Иван Афанасьевич гостеприимно развел руками
-Ну, теперь можно и после речей умных, сказать разуму
– Прощай, увидимся завтра!
Сейчас за стол, да с Ивашкой Хмельницким, беседу поведем!
Стол накрытый ждет, подьячий честной! Небось забыл, про меда литовские , да водочку ляшскую?!!
Утром, когда похмелились и поели, Желябужский заговорил приказным тоном , и не вольно, Куницын еще раз, изумился, как ловко и мгновенно, дьяк умеет менять личины.
Только что сидел за столом, веселый собутыльник, похмелялся друг любезный, приговаривая
-Ух, нет молодца, сильнее винца! Рассол огуречный, счастье похмельное, Еремей!
А через мгновение
-Через час, у нас у короля аудиенция. Назначено нам.
Прежде, со мной, Горшков – дьяк ездил, а теперь ты, подьячий, писцом послужишь. Слушай, пиши, запоминай и помни. В чертогах каменных, стены уши имеют.
Это первое.
Посол задумчиво покрутил в сильных пальцах, кусок каравая
-А второе, нужно будет, тебе, подьячий, с людишками тайными поговорить, с подсылами толковыми, да самому, по Варшаве погулять. Чует сердце мое, чем – то пахнет столица польская, большим и грозным. Что – то неспроста, магнаты, да шляхта, здесь, последние недели, словно пчелы вокруг улья вьются.

Куницын , приложив ладонь к груди, поклонившись
– Все понял, Иван Афанасьевич, посол государев. Не в первый раз, службу, мне справлять приходится.
Уже стоял полдень, полнились народом. Польская столица, привычно гудела, перекликались торговцы, из распахнутых дверей кабаков и харчевен , неслись клики, брань, песни, всадники то и дело, сновали по улицам, покрикивая
-Берегись!
Порой. Одни свои надменным видом, распугивая толпу, двигались магнатские отряды и шляхетские хоругви.
Одни словом, жизнь обычная, как и всегда.
Вот и королевская резиденция.
Посольских встретили вежливо, рассыпаясь в любезностях и улыбках.
Ни дьяк ни Куницын, ни тем более, охранники. Этому и не подумали придать внимание.
Обычные дворцовые правила.
Да же , если, человека, через час, выволокут из дворца за ноги, все равно, положено быть политичным.
Столпившаяся на галерея, молодежь, судя, по росписи одежд и богатству шитья, магнатская или королевская прислуга, проводила , скрывшихся внутри дворца , московитов, пренебрежительными взглядами и отвернулась, не проявив заинтересованности.
Дворцовый пахолок( дворецкий), указал на дверь, возле которой красовались, два гиганта с обнаженными клинками, в доспехах иноземного войска
– Его милость, король ожидает !
Ян – Казимир, сидевший на возвышении, чуть приподнялся навстречу гостям и произнес внешне приветливо
– Добрый день, господин достопочтенный посол!
Я рад, что наш брат, великий государь московский, шлет мне свое послание
Дьяк склонился в поклоне
– Его величество, царь Алексей Михайлович, государь, Малой, Белой и Великой Руси , царь московский, шлет государю польскому, наисветлейшему, Яну – Казимиру, послание.
Устно, государь просил осведомиться о здоровье, его милости, короля польского.
Король, слабо улыбнулся
– Благодарю за заботу, брата нашего, государя русского.
Что до здоровья, то хвала господу, оно, еще не подводит меня!
Король взял протянутую ему, запечатанную грамоту с тремя красными печатями и сломав сургуч. Быстро прочел.
Затем , отложил послание в сторону
– Передайте государю, что ответ, будет составлен и вручен своевременно, дабы, никто, не посмел , заподозрить, меня, в умышленном, умаление чести государя, брата нашего.
Я понимаю, что у господина посла, имеется еще разговор, так сказать, плана конфиденциального? Ну, что же, я готов вести беседу, с глаза на глаз, как угодно будет милостивому пану.
Хотя если быть откровенным следовало бы беседу плана такого, вести с государственным канцлером .
Куницын мгновенно уловил на себе пристальный королевский взгляд. Ранее казалось, что польский государь, не видит его совсем, а замечает лишь присутствие посла.
Без слов поняв, его, Желябужский коротко бросил
– Это подьячий из приказа государева. Человек вельми искушенный, в делах посольских и письменных . Велено от него, государем великим, тайн не иметь.
Что – то больное, тоскливое, мелькнуло в глазах польского государя, но он, лишь кивнул
-Как угодно будет, милостивому пану.
Покой где предстояло вести беседу, защищенную от чужих ушей, примыкал к королевской опочивальне, был не велик , задрапирован голландскими гобеленами, и имел обстановку скромную. : резной шкафчик, инкрустированные стулья , столик с бумагами и золоченым пером. Распятие в углу, явно итальянской работы, висящие на стене, клинки, богато изукрашенные камнями, парадный щит с гербом дома Ваза .
Король сделал разрешающий жест
-Присаживайтесь, милостивый пан , я готов выслушать .
Куницын, все так же оставшийся стоять, не мог, не поразиться. Тому, как изменился Ян – Казимир, которого ему, неоднократно пришлось видать и будучи в посольствах , на поле брани и во время перемирия.
Тогда это был еще сравнительно молой человек с волевым лицом. Ястребиным взглядом темных глаз и чуть выдающимся подбородком, признаком воли и гонора. Сейчас за столом сидел поникший мужчина. Уже тронутый старотю. С редеющими волосами и бессильно опущенными плечами.
Понять, что состарило короля до времени, труда не составляло.
С одной стороны это крайне неудачные войны с собственными подданными как казаками и так и шляхтой. Потеря в результате огромных территорий, завоеванных его предшественниками кровью и трудами кровавыми.
С другой же стороны Швеция и московская держава, буквально стиснули Речь Посполитую, отняв у нее Ливонию. Смоленск, Северские земли. Кроме того, авторитет власти королевской и без того низкий, стремительно катился к отсутствию даже малейшего уважения среди подданных.
И конечно завершающим ударом, для Яна-Казимира, стала смерть, два года назад, любимой жены Марии, на которой он женился, когда она стала вдовой. А мужем ее , был брат Яна-Казимира.

Затянувшееся молчание, прервал Желябужский
Имею от государя и слуг его доверенных, мысль предложить вашему величеству, поскольку, сейчас мир между нашими державами, заключить союз для борьбы, против турецкого салтана. Один раз, Речь Посполитая, натиск мусульманский выдержала, сейчас же , исход может быть иным. И всех государей иностранных, мы можем сплотить, для этой миссии. Миссии достойной христианских владык.
И помимо государя, глава приказа посольского, боярин Ордын-Нащекин, предлагает вашему величеству, вступить в переписку, относительно возможности, союза такого.
Король заговорил тихо, каким – то , отрешенным голосом
– Идея не нова и прекрасна, что и говорить.
Вопрос в том, что и нынешние беды, с татарами и казачьими гетманами, королевство вынесло с трудом. Шведский потоп. ратоборство с державой вашей, бунты казачьи, обессилили страну. Сейчас нас, подобно свирепым варварам , терзавшим Рим, доводят до исступления, татары.
Да, нет сомнений, что вам известно истинное положение дел.
Впрочем, если у вас есть полномочия такие, то изложите суть дела письменно. На имя канцлера. С подробными регистрами и росписями. И мы будем решать вопрос, тем более, что гетман Собесский. Настаивает на войне с мусульманами. Грозящими захлестнуть юго – запад и север державы. Если у вас все, то прошу прощения, я завершаю разговор.
Мои искренние чувства государю великому, так же скорбящему во вдовстве , как и я.
Посольские раскланялись , Желябужский поблагодарил за беседу , и пятясь, они покинули покои короля.
Всю обратную дорогу, до посольского палаца , посол с подьячим, , молчали и лишь когда слезли с коней, Иван Афанасьевич, удрученно вздохнул
– Ни складу, ни ладу!
Власти у короля нет, да и похоже воли не имеется
Про магнатов и шляхту, надобно молчать вообще
Хоть кол , обтеши на голове!
Один гонор на уме, да драки и гулянка разбойничья!
Проходившая мимо ворот , компания пьяных шляхтичей, словно соглашаясь с его мыслью , рявкнула, пропитым хором
– Каська шла веером домой!
Стах за нею
– Стой, постой!!
.. Соглядатай – торговец, сообщавший в Москву разные разности о польских событиях, лишь горестно вздохнул, передавая для приказа Тайных дел, тарабарскую грамоту
– Ийозус Мария!
Живем так, словно завтра не будет, ясновельможный пан!!
В сейме – рокош и свара!
В сеймиках поветовых, раздрай и неурядицы!
Шляхту к ответу , призвать не возможно, на кролевские указы плевать хотели паны гордые.
За гоновые, голо – дупые шляхтичи, любой трибунал, саблями разогнать могут! На бенефицию( лишение чеси) и кондемнату ( судебный приговор) плюют.
Начнется война. Все просится!
Хуже татар наезды делают, матерь Богородица!
В головах дурман, словно вся держава пьет без просыпу, который десяток годов!
И нет ничего удивительного в том, что составляя грамоту в приказ дел Тайных, Куницын написал
– Здесь складу – ладу, никто дать не может ничему! Все, продается. Все купить можно, от сабель, до чести и звания шляхетского.
Корль править не может. Ему не дают, гетманы между собой грызутся. Шляхта и мещане, друг друга, по едом едят!
Про старшину казачью. Вообще речи нет
Не дай Бог , свинье рог, а холопу барства! И боюсь, даже в мыслях держать, милостивый дьяк, что может быть и хуже! Ни о каком , союзе с польскими людьми , и говорить, не приходится.
Босо и голо, да гонору много!!
Самого Куницына не покидало ощущение, что Польша напоминает смертельного больного человека.
Ходит он , гоношится, храбрится, а на самом деле, обречен, бедолага.
Так и здесь. Может Польша выиграть одну две войны, одержать победу в сражениях тех или этих. Но никогда, ей не возродиться. Разорвут ее в клочья, собственная неустроенность и спесь, по отношению к соседям своим, да пренебрежение к сословиям, которые кормят и поят шляхту и магнатов!
Подберут потом, соседи клочки ляшские, к своим державам, притачают!
Ни дьяк Горшков, ни Куницын, ни многоопытный в делах посольских Желябужский, не могли себе представить, что информация их, попавшая в приказ Тайных дел, станет предметом обсуждения, среди людей собравшихся, вечером 15-го июня в Заиконоспасском монастыре.
Сильвестр Медведев, Симеон Полоцкий, Ордын – Нащекин. дьяк приказа Тайных дел, Федоров, прочитав вслух копию с донесений посольства в Польше, переглянулись
Медведев. Как воспитатель царских детей и одновременно подьячий приказа Тайных дел, бывший наиболее осведомленным, нарушил тяжелое молчание
– Куда ни кинь, везде клин.
Нам еще эта, каша польская, горяча будет! Помяните слово мое.
Ордын – Нащекин , зло прищурился
– Мы – холопы государевы! И государь решает, дума боярская приговаривает

Слышали ли , бы вы, какими словами позорными, хулят меня , за ляшские неурядицы, как главу приказа посольского.
А за казачье нестроение и гетманом – перелетов, вообще, живьем сожрать готовы . Как будто ни они, норовят казаков придавить, да вотчины свои , на землях малоросских, устроить!
Дьяк Федоров, недовольно скривился, обращаясь к главе посольского приказа
– Спина у тебя не ломкая, боярин!
А поклон спины не ломит!.
Симеон Полоцкий пожал плечами
– И так всем ясно. Ждать от государя, великих милостей не придется за дела польские. Ни нам ни, дьяку Башмакову.
А тут еще на Дону, беда кромешная . Стенька Разин, вор – шарпальник, норовит казаков домовитых подмять. Да голытьбу желает , посадить на верх. Одним словом, справа – горе, с лева – море!
А государь у нас сейчас вдовствует. В скорби тяжкой пребывает.
И потому, гневлив без меры и порой , без разбора.
Ордын – Нащекин вздохнул
– А послом в Польше, сноровил я , Ивана Желябужского, отправить. Не по сердцу , он мне, едуч, настырен. Да дело знает славно..
И ох, напишет он, на нас. Свалит на меня, грешного, и колокола и церковные дела.
Умные люди, собравшиеся сейчас в стенах монастыря. Долго судили – рядили о том и об этом, и наконец , осознав, что остается в текущих делах, положиться на волю Божию, и милость государя великого, разошлись .
В обед 19 июня, Варшава, вся Польша, Литва и окрестные государи, были подняты, взметены и буквально, ошарашены известием.
Король Польши, Ян – Казимир, отрекся от престола и желает окончить дни свои, в монастыре во Франции, откуда родом, была покойная супруга. Государь объявил , что не в силах, выносить больше, тяжесть короны , и неудач, преследующих его двадцатилетнее царствование!
Желябужский глянул на посольских вопросительно, ожидая их мнения.
Горшков , по обыкновению, иронично хмыкнул
– Хоть черт , хоть бис, абы яйца нис – но по тому, как у дьяка заходили по скулам желваки, было ясно, что от грядущих выборов государя польского, он ждет ни весть какого горюшка и забот.
Куницын, с деланным безразличием, пожал плечами и тряхнул седеющим чубом
– Бог не выдаст, свинья не съест!
И выборы, поразившие и изумившие Европу, заставившие думать о том, чего в дальнейшем , можно ждать от буйной, ломающей все устои и каноны, Польши, начались.
Увы, автор романа правдивого этого повествования, лишен разлета мысли ,таланта и красочности языка, знаменитого Генриха Сенкевича, описавшего блистательно, выборы Яна-Казимира и Михаила Вишневецкого.
Ах, выборы нового государя, так любимой польским классиком, стародавней, исконной шляхтой и магнатами родовитыми!!
Что может быть красочнее и ярче?!
И предвыборные страсти, да еще в условиях, надвигающейся войны с Турцией , переменчивости нравов казацкой старшины, буйства шляхты, заносчивости магнатской верхушки, закипели!
Первым делом, по описаниям очевидцев, началось «столпотворение вавилонское».
Со всех уголков Польши и Литвы, к Варшаве , начали стекаться шляхетские и магнатские поезда.
Делегации православной казачьей старшины, имевшей право отдать голос на выборах, за того или иного кандидата , толпы торговцев, менял, авантюристов, дипломатов и государственных чиновников. Варшавские торговцы, содержатели публичных и постоялых домов, трактиров и кабаков, счастливо потирали руки. Такое безумное стечение народа, сулило неслыханные барыши!
Дороги оказались буквально запружены путешествующим людом.
Повозки, телеги, кареты, буквально размяли и без того, утлые дороги, расползавшиеся после мало – мальски , сильного дождя.
Тут же, подобно наводнению , хлынули к столице толпы всадников, одетых кто во что, вооруженных как можно лучше по разумению хозяина.
Брань нецензурная, летела далеко окрест, когда кто – то, пытался пробиться сквозь толпу, запрудившую дороги. Тут же следовали вызовы на поединки и начинались обычные потасовки На Каптуровом поле, спешно возводились шатры для элекционной (выборной) комиссии.
Преендентов оказалось много, причем, некоторые кандидатуры, выглядели насмешкой над выборами: русский царь Алексей Михайлович, Крымский хан, Адиль -Гирей
То, что реальных претендента на власть два, стало очевидно очень скоро.
Один принц Конде, за которым стояла про-французская партия, гетмана Яна Собесского.
Прославленный воин, в расцвете лет и сил, уже давший , ощутить свою тяжкую руку , казакам, татарам и туркам.
Его подгоняла любовь всей жизни, молодая жена Марыся, француженка по крови, мечтавшая видеть своего героя, королем. А следовательно себя – королевой Польши. Ну или по крайне мере, гетманом коронным. Правой рукой короля!
Вторым претендентом, совершенно неожиданно , выдвинулся сын покойного Лубенского магната, Иеремии Вишневецкого. Михаил, отрок 29 – ти лет, не имел толком , ни политического опыта, ни военного. За него, говорило громкое имя покойного отца, неукротимого в деле войны и борьбы за власть. Его кандидатура нравилась шляхте, уверенной что он то. анархию, обуздать не сумеет и п прежнему вольность шляхетская будет переливаться всеми цветами радуги!
Русские послы , вертевшиеся, как послам и положено, в гуще событий, возвращались в избу посольскую, усталые, одурманенные, водоворотом событий.
Желябужский, когда ему рассказывали о том, что шляхта уже готова сойтись в рукопашной, по поводу того, или иного претендента на трон, лишь устало поднимал брови
– Да один черт, править ему не дадут! Ян Собесский – гетман, рато – любив, умен, да женка его оседлала.
Королем пока не будет, а принца французского Конде поддержит, потому что , так жене желательно!
Вишеневецкий нам , поваден был бы, с ним, можно было бы, союз некий , заключать, да слаб характером.
Им вертеть будут, как хотят. А в пору военную, таким государем, делать нечего. Уже такое видать приходилось.
В довершении к выборной неразберихе, из Москвы, не было четкого указания, чья фигура предпочтительней ?
Чьих претендентов, лучше всего, постараться задобрить?
Скорее всего, Алексей Михайлович, по обыкновению своему, опасавшийся резких шагов, решил выгадать время на обдумывание складывающегося положения.
Расписывать все прелести выборов государя, напоминавшие выборы пиратского вожака или разбойничьего предводителя, смысла не имеет.
Это и без меня, прекрасно осуществили классики.
Отметим лишь две яркие детали.
Кандидатуру Михаила Вишневецкого в государи, сейм сумел протащить лишь с пятого раза. Предыдущие попытки голосования , были сорваны на прочь, завершаясь скандалами и потасовками , между сторонниками претендентов на корону.
Сами выборы были ознаменованы массовым сражением на выборном поле, когда сторонники главы про – французской партии Собесского и Вишневецкого, обнажив сабли , ринулись рубить друг друга.
Побито и покалечено, было более четырех сот человек.
Взбешенного гетмана Собесского, уговаривали не признать итоги выборов , и захватив власть силой оружия, передать ее Конде, тем более , что о обещала поддержать и казацкая верхушка.
Но он , послушав обожаемую супругу, решил не устраивать рокош , лелея мечту, стать королем, на следующих выборах.
Дьяк Горшков, оказавшийся неподалеку от выборного поля, по его словам, от страха «чуть не обмочился»
В посольских палатах, приняв штоф водки, он только ошарашено крутил головой
– Совсем, паны светлые, ума лишились. И того то, малость было, но тут уж, совсем очумели.
Одни орут
– Давай Вишневецкого! – иные вопят – принца Конде, в короли!! А как сабли обнажили, так и полетели клочки.
Куда куски, куда милостынька!! Свят, свят, свят! Господи помилуй!!! Хорошо хоть , на Руси православной, до этого не дойдет! Наши государи природные, а не сброд гольтепы голозадой !!

Глава 8
Воры государевы.
Куницын, с превеликим трудом, выдавил улыбку на лице, несмотря на всю многолетнюю школу лицедейства, ставшую постоянной частью его жизни
– Моя признательность, его королевской милости, не знает границ! Большего удовольствия. Мне не приходилось получать в жизни!
Король, в лице, Михаила Вишневецкого, с явным удовольствием, стянув с лица, маску, отображающую перекошенный лик, какого – то , итальянского плута, ответил милостиво
– Я рад, что доставил высокородным гостям. Нашего брата, московского государя, такое удовольствие!
Придворные , стоявшие за спиной государя, выразили свое наслаждение театральным действом и последовавшим карнавалом «ди итальяно» , улыбками.
Честно сказать, на многих из этих физиономий, подобное выражение, можно было бы, принять за оскал разбойного шляхтича, орущего на большой дороге
– Гроши, або життя?!
Когда польский государь и его приближенные, ушли по направлению к к рытым павильонам, где уже расставлялись столы с прохладительными напитками и легкими винами, Куницын с трудом, сдерживаясь, рявкнул Горшкову
– Поехали, дьяк светлый, до избы посольской! Сколько можно, на дурачество , глядя, себя в дурня обращать?
Горшков обильно потевший в этот летний погожий вечер 1671-го года, лишь качнул головой, утратив на время, свою обычную веселость
– Поедем, подьячий светлый! Что бы этим, ясновельможным скоморохам, провалиться в тар – та- ра -ры!
Негодовать и в самом деле, было о чем.
Со дня на день, можно было ожидать турецкого посольства от султана Мехмеда , с объявлением войны.
К войне нужно было готовиться. Это понимают все, кроме короля, его милости, магнатов польских, да забубенной шляхты!!
Сам государь , в великой горести , что в родах, умерла его супруга, с не родившимся младенцем, стараясь горе забить – заглушить, проводит время в поездках, театральных действиях, машкарадах, гори они, без огня и дыма!
Уже в который раз, на вопрос главы приказа Посольского, боярина Ордын – Нащокина, о возможном заключении союза для борьбы с турками, и возможности Речи Посполитой, самостоятельно , вести войну как с грозным врагом, так и с его вассалом, казачьим гетманом Дорошенко, нет внятного ответа. Канцлер Замойский, отделывается общими словами, ссылаясь на волю Господа и на мужество шляхты испытанное временем, гетманы Собесский и Пац, готовы вцепиться друг другу в глотки . Один предлагает, немедленно, объявлять созыв шляхетского ополчения, зная как медленно оно собирается.
Другой, в пику ему, долбит словно ополоумевший дятел, что это, вызовет немедленный разрыв мира с султаном.
А этого допускать нельзя ни как. Магнаты виднейшие ссорятся между собой, в сейме, не разбери, ни пойми, что творится. Денег в казне польской, как всегда, как волос на коленке.
Ни то, что ополчение собрать, иноземному войску, платить нечем! А тут , эти маскарады да театры.
Что, скажите на милость, человеку русскому делать на этих игрищах?!
Действо театральное, труппа итальянская.
Лицедеи, то воют , как погорельцы на пепелище, то начинают одно говорить, затем , уже совершенно иное.
Скачут, кувыркаются, раскланиваются!
Еще бы в дудки подудели и в бубны стукнули!!
С таким же интересом, на родной стороне, можно, на пляски скоморошьи глядеть на масленицу или на колядки!
Что до карнавала, то это ж вообще, русскому человеку срам глядеть. Мужики, в бабьих личинах, бабы в мужских харях .
Все крутятся, да кланяются как заведенные.
Да говорят, что новая жена государыня, матушка Наталья Кирилловна, сама , такое действо , любит и поощряет!!
Поэтому, подьячий посольский, терпи, кланяйся и улыбайся!
Дело было , наверное, не только в том, что театр и полное отсутствие воли и власти , у польского государя, раздражали, но хуже всего была какая то не определенность в самой работе посольства, в том, какие ветры дуют сейчас там у трона, в далекой Москве?
Дело было не в том, что посольские деятели в лице Куницына, Гршкова, Желябужского ссорились друг с другом или друг другу, е доверяли. Скорее, дьяк Иван Афанасьевич и подьячий посольского приказа, нашли общий язык по – человечески.
Это нельзя было именовать дружбой, так как, ни один, ни другой, к дружеской близости не стремились.
Просто возникала потребность поговорить о том о сем, помимо дел посольских, поиграть в шахматы, да и просто посидеть за столом накрытым.
И Желябужский, иногда , открывался Куницыну совсем с иной стороны. Не заведший за годы службы, ни семьи, ни очага , думный дворянин, был, оказывается, очень тонок в распознавании людей. Избирателен в общении, мог замечать то, мимо чего , проходили другие. Кроме того, к некоторому удивлению Куницына, Иван Афанасьевич. Один раз в минуту откровенности, показал ему стопку исписанных листов,
Куницын деликатно осведомился
– Вирши слагаете, Иван, свет Афанасьевич?
Пиитикой душу тешите?

Посол , с какой то непривычной растроганностью ответил
– Пробовал в молодости, да бросил. Куда мне, до отца Симеона Полоцкого или Сильвестра Медведева. Вот пииты, так пииты! Золотые головы!! А это так, дневные заметки, делаю. Коли жив буду, может, отпечатаю книжицу. Нет, так после смерти моей, потомкам, в назидание останется.
Когда Горшков и Куницын вошли в посольскую избу, из-за приоткрытой двери, виднелся огонь масляной лампы. Не смотря на поздний час, думный дворянин , Желябужский не спал.
Не желая тревожить его и отвлекать от своих занятий, Еремей прошел в трапезную , и усевшись за стол, с удовольствием выпил гарнец пива, закусив его хорошим ломтем, копченого каплуна.
Желябужский возник на пороге не слышно.
Налив и себе из расписного жбанчика, так же, отхватив куриную ногу, он, в течении нескольких минут, молча ел, вместе с подьячим. А затем, положив на тарелку обглоданную кость, бросил без предисловий всяких
– Дело то такое, Еремей свет Севастьянович, что из послов, меня , отзывает Москва. Воеводой ставят на Чернигов.
Велено мне, в три дня новому послу, дьяку
Антонию Тряпицыну, дела сдавать, да на воеводство, не мешкая, поспешать! Грамотка пришла от главы приказа Посольского , боярина Ордын – Нащекина.
Оба помолчали. Прекрасно понимая, что это назначение, при всей своей внешней важности, иначе как опалой. Назвать нельзя.
И по местническому счету это отправка на должность не соразмерную с чином и выслугой и по уровню деятельности. Это опала. Более опытного дипломата, знающего в Речи Посполитой и не только в ней, каждую кочку, найти было сложно.
Желябужский, помявшись , заговорил, непривычно жестко и напористо
– Это не только под меня, яму роют враги из думы Боярской, это под самого боярина Ордын – Нащокина, Афанасия Лаврентьевича целя , и приказу дел Тайных, не поздоровится, поверь мне.
Куницын опешил
-Батюшка думный , поясни, что сия притча значит?
Иван Афанасьевич досадливо хмыкнул
-Да то и значит, что у трона государева, Нарышкины теперь, новой государыни родня. Это дело обычное.
И старым любимцам и наперсникам государевым, не поздоровится, сам увидишь.
И внезапно, прервав разговор, наклонился к уху Еремея
– Тебе здесь оставаться, тебе здесь , жить и службу нести.
Кто знает, увидимся ли на свете этом?!
Я воеводой еду, там, того и гляди гостей турецких , ждать надобно будет. И тебе вещь одну, на сбережение, дам . Поклянись на кресте, подьячий, что коли жив будешь, сбережешь!
Еремей поняв, что ему доверяют какую – то, тайну, размашисто перекрестился на образа
-Крест святой, сохраню!!
Желябужский протянул ему объемистую пачку листов, аккуратно обшитых переплетом из кожи теленка
– Это заметки, те самые. Чужим глазам, их видать, не с руки!
И запомни, как подойдет к тебе человек и поздоровавшись, произнесет по латыни
– Платон мне друг, а истина дороже, смело ему отдай.
Не имей сомнений. Ну, а сейчас, и на боковую, пора!
Утро вечера мудренее!
…Порой, погоду, принято приравнивать к людскому настроению, а характер человека сравнивают с временем года.
Однако, читатель, очень было бы, любопытно сравнить , именно Речь Посполитую, коли , на ее земле, живет и несет службу, герой моего повествования, с состоянием и нравом, людским. И для этого нужно совсем немного. Чуть – чуть воображения, шелест старинных рукописей, гравюры с пышными панами, прекрасными панянками, экспозиции музеев, где глядят на нас , из – за стекла витрин, безмолвные свидетели времени, одежда, доспехи, оружие.
И вот она, перед нами, Польша, конца 1671 – го года .
Буйная. Неуправляема, по – мальчишески задиристая, нищая и богатая одновременно , держава.
Уже известно, что турецкий посол, видя, как гетман Собесский крушит отряды казацкого предводителя Дорошенко, ждет только фирмана султанского, для объявления войны.
В сеймиках поветовых польских, не утихают дрязги, шляхта, рассуждает о грядущей войне за кружкой ива и кувшином вина, вспоминая то и это, подвиги стародавние честь и гордость предков.
Бессильный и слабовольный король, не имеет возможности, без разрешения сейма. Ни ввести налог дополнительный, ни объявить войну. Его армия, всего на всего, несколько хоругвей. На них, уходит четвертая часть королевских доходов.
Если мы говорим о нраве Польши ого времени, как о характере людском, то невольно возникает сравнение не хитрое.
Спесивый, недальновидный человек, готовый хвастовством, прикрывать собственный позор, кичась прошлыми подвигами, мнимыми или реальными. И этому же человеку, свойственна еще одна черта, так больно бьющая по тем, кто не видит дальше носа собственного: не умение делать выводы из ошибок и учиться как на своих промахах, так и на чужих.
Ах какие славные легенды, песни и сказания несутся о героической обороне Збаража мужестве защитников Ясно -горского монастыря. Еще много есть тех, кто видал этого глазами своими, и в их понимании, молодость всегда чудесна, а собственная храбрость, имеет эпический размах .
Кому какое дело, что большинство защитников Збаражского сидения, потом перемерли от дизентерии, а сама героическая оборона, результат чудовищной расхлябанности , польской венной системы?
Как летят проникновенно песни в честь защитников Ясногорья, в честь битвы за Ченстоховскую святыню!
Только, мало кто, помнить желает, что автор этого эпоса, сам настоятель Ясногорский, Август Кордецкий, прославляющий свой героизм и верность католической церкви, а оборона святыни, если и помогла Речи Посполитой, в эпоху шведского потопа, то лишь морально.
Сама же шляхта и магнаты, если что и продемонстрировали в ходе войны, так собственную продажность и военную отсталость.
И будут еще, после войны грядущей, замазывая позорнейший мир, складывать мифы о полковнике Володыевском, Гекторе Каменецком, об обороне Каменец – Подольска, сравнимого с Троей легендарной.
Но все эти подвиги, реальные и мнимые , прекрасно воспел через два века, польский классик Сенкевич, и нет желания, у автора, повторять то . что и без того, прекрасно освящено и вошло в фонд золотой, исторической романистики
А пока на дворе стоит поздняя осень.
Собран урожай, острижены овцы, из шерсти которых, будут сотворены ткани, в погребах, скоплены запасы на предстоящую зиму.
Поднимают кубки в кабаках и на постоялых дворах , казацкая старшина, шляхтичи и магнатские слуги, играют в карты и кости, возглашают здравицы, без конца, с задиристостью, подростков, дерутся на дуэлях, искренне считая себя, гораздо выше, каких – то холопов, мещан или казаков.
Все впереди, и год с его первыми раскатами грозы военной, медленно, но неотвратимо, идет к своему завершению.
…Уже кровавое лето 1672 – го года отблесками своего зарева, ложилось на земли Польши и Правобережной Украины.
Огромная турецкая армия, при поддержке татар и казаков, грязным половодьем захлестнула Подолию, Брацлавщину, угрожая Киеву.
Пал Каменец – Подольск, под угрозой оказались Бучач и Львов. Польская армия, за исключением хоругвей Яна Собесского, так и не смогла дать бой врагу. Ополчение шляхетское, так и не было собрано.
Впервые, со времен Хмельницкого, возникла угроза того, что Речь Посполитая, как держава. Перестанет существовать вообще.
Бучацкий мир, заключенный с турками бессильным королем, был не просто унижением Польши и Литвы, он прозвенел оглушительной пощечиной шляхетской гордости.
Отданы огромные земли, Польша вынуждена платить , не только контрибуцию, но и дань, деньги на которую придется выжимать из холопов и мещан , любой ценой. .
Однако, посольский подьячий Куницын, видя хаос и смятение Речи Посполитой, сейчас думал и об ином, не менее важном. Подавлено в Русской державе, грозное восстание Степана Разина и сам неукротимый атаман, принял страшную смерть на Болотной площади в Москве.
Но это было еще пол – дела. Тревожили вести из столицы и по поводам иным. Один за другим, попали в опалу, отстранены от службы , или сосланы, люди, так близкие подьячему по духу и службе .
Симеон Полоцкий , воспитатель потомства Алексея Михайловича, в честь новорожденного царевича Петра, написал чудесную оду, но влияние его, стало ничтожным.
Отстранен от обучения царских детей и должности в приказе, Сильвестр Медведев, лишился всех должностей своих и влияния при дворе , сам Ордын – Нащекин.
И понять , откуда веет ветер, было не сложно.
Родственники Наталь Нарышкиной, жены государя, ставшей летом матерью, родившей сына Петра, теперь все сильны.
Они везде: в думе Боярской в приказах, в волостях.
А уж у них то, подозрений и обид к приказу Тайных дел, хватает. Мало этого, Башмаков, теперь вынужден все бумаги, согласовывать с приказными подьячими .
И нетрудно догадаться, что все беды последних лет, все неурядицы, дума спишет на дьяка и подьячих, приказа Тайных дел. Как это сладко будет боярам, сплясать на костях тех, перед кем , столько лет, вынуждены были, поджимать хвосты.
А дьяки Полянский и Ртищев, наверняка, имеют к Башмакову свой счет, который и предъявят к оплате.
Новый посол, угрюмый и бесстрастный дьяк Тряпицын, не скрывал пренебрежения своего к тому, что было до него, сделано на посольской ниве.
И выводы напрашивались сами собой. Та политика, что стремился проводить Ордын – Нащокин, политика мира с Польшей. ценой раздела Украины, отставлена государем в сторону.
Основания для этого без сомнения, у государя были.
Огромные вложены деньги, тысячи и тысячи погибших, ненависть к Москве, со стороны не только казацкой старшины но и значительной доли мещан и холопов., неприятие московских условий в самой Речи Посполитой.
Сама Польша, барахтается в трясине бедствий и ни о каком союзе с ней для борьбы с турками. Или шведами, помышлять нечего.
Все эти едкие мысли приходили Еремею в голову все чаще и чаще. Он уже сед, ему уже за сорок. Был ранен, в плену сидел как пес. А что выслужил?
Семьи нет! Все рвение служебное, в прах! .
Опала обернется тем, что отправят, куда ни будь, в Тобольск Пелым или Туруханск.

В худшем случае, найдут вину, тггда и в острог забьют или ноздри рвать будут.
А за любым подьячим, грехов хватит.
И вывод напрашивался сам собой, пока не истребовала его Москва, пока до него, за хлопотами государевыми, не дотянулись, должен исчезнуть с лица земли, подьячий приказа Тайных дел, Еремей Куницын. Исчезнуть должен так, что бы , и мысли не было ни у кого, что растаяло облачко его жизни, по милости господа Бога. Ушел в мир иной, и нет, человека! Не ищите!
Сбежал же в Швецию посольский дьяк Котошихин. Если бы не зарезал шведа в пьяной драке, то и голову бы свою уберег. Убежал же, сын Ордин – Нащокина, так и вернулся обратно.
В монастырь отправили, потом обратно в милость вошел. Нет, он подьячий, тайнами торговать не будет. На чужой сторонке, того ценят, кто деньги имеет или полезен будет. А это не про него.
И бежать надо сейчас. Бурлит Польша, не довольная позорным миром. Шляхтичи, разбрелись, в отряды сколачиваются, грабежом – разбоем живут. Казаки и татарские отряды рыщут словно волки. Исчезают и знатные и простые людишки, целые отряды, тают в дебрях лесных и глухих буераках, без следа.
Кто одного, даже посольского, хватится?
Если конечно, все, по уму сделать.
Тряпицын, неохотно согласился с тем, что подьячему приказа Тайных дел, надобно ездить по Польше, дабы нести службу государеву , честно и грозно
-Ну, поезжай, коли охота есть. Конвоя сильного дать не могу, сам понимаешь, время худе.
Кда хоть собрался то?
Еремей сдержанно проронил
Да в сторону Львова, до Замостья, надо путь держать. Все оглядеть, да описать , в приказы .
Вот и дорога, зимняя, наезженная.
Мороз не сильный, но достаточно шаловливый.
Позади охрана в десяток всадников. Развилка дороги.
Подъехавший, усатый сотник, буркнул негромко
– Направо или налево? Место, подьячий, уж больно худое!
Куницын презрительно скривился
– Куда прикажу, туда поедем! Налево сворачивай!
Вот то место , какое и нужно.
В корчме краковской , говор был, а подсыл верный , донес, говорили, что здесь лютуют разбойники казачьего племени.
И ютятся они, вон в тех руинах, от которых трубы печные, торчат из снега. Тут подвалы уцелели, да погреба.
Подьячий чуть пришпорил коня. И разбойный свист, показал ему, что он не ошибся.
В мгновение ока, его охрана, сшиблась, в бешеной рубке, с налетевшими татями.
Подьячий, смахнул саблей с седел, двух разбойников и пришпорил коня, мгновенно , ощутив тупой удар в плечо.
Вот и опушка леса.
Полушубок на плече, набряк.
Стрела угодила, да неглубоко вошла в доспех, пробив полушубок. Хотя крови вытекло с пригоршню.
Вдалеке все затихло. Куницын, вернулся , пригибаясь на место боя. Разбойников нет. обобрали трупы и сбежали, своих убитых, унесли.
Вот и то, что нужно для дела. Стрелецкий десятник мертвый. Лицо саблей рас панахано, так, что и не узнать. Одежда в кровавом панцире.
Подьячий, раздел убитого, натянул на него свою ферязь и сапоги, мгновенно пропитавшиеся кровью.
Сам, подпрыгивая на морозе, натянул, запасную одежду, что припас заранее. Ежели , из охраны , кто и успел убежать, то, что он покажет? Рубка началась, вот подьячий , саблей , с увечен, его одеяние. Его сапоги щегольские.
Если погибли все, то мороз , снег и волчьи стаи, все укроют ,на веки , к бабке – гадалке , не ходи.
Был подьячий Тайного приказа Еремей Куницын, да исчез, как туман на зорьке ясной , с лица земли – матери.

Эпилог.

Уже весна заглядывала в окна, когда в старый, поставленный еще во времена Стефана Батория, Свято – Никольский монастырь , расположившийся на окраине Брацлавщины, стукнул странник.
Вышедший монах, на всякий случай, приготовив ослоп ( был уже вечер), поинтересовался
– Кого Бог принес?
Странник ответил, чуть хриплым голосом
– Человек Божий! К господу Иисусу, пришел. С нуждой и молитвой!
Настоятель монастыря Григорий, несколько мгновений рассматривал бродягу.
Не высок ростом и не стар еще . Лицо умное, морозом и солнцем побитое. Да седина густо сеяна, видать много повидал.
Да мало ли, таких , сейчас в годы лихие, по дорогам ходит?
И вздохнув, отец Николай
– Присаживайся, сын мой. Коли пристанища в доме Божьем ищешь, то реки, сыне кто и откуда?
Куницын устало присел на лавку
-Рода казачьего. Меня Иеремией зовут, по фамилии Кульбака. Отец сотник был. Погиб давно. Меня до пятнадцати годов, в монастыре держал, дабы грамоте и наукам , обучился
Монастырь, воровские казаки сожгли. Ушел и я казаковать, на Сечь низовую .
Да ранен был, год назад , не можен стал , к службе ратной. Шел, именем Христовым , питался. О приюте и милости, прошу!
Настоятель кивнул
– Все ясно, сын мой. Божий дом для всех ворота открывает Коли , грамоте учен, то в печатню монастырскую, тебе путь прямой. Только , сперва, в трапезной поешь, что господь послал бедным монасям, да молитву, господу вознеси, что наставил он тебя, на путь истинный! А ежели, душа попросит, то и схиму примешь , со временем. Пусть душа твоя, с миром, здесь будет как и тело бренное.
Храм Божий, храм православный, под рукой тяжкой князей православных Синявских, обретается.
…Еще через десять лет, когда уже правил царь Федор Алексеевич, в Польше, появились напечатанные записки, из которых следовало, что думный дворянин Ивана Желябужский, был автор ума едкого, глаза точного, нрава , не щадящего в своих воззрениях, ни государей, ни кабацкого ярыг, ни лихих воевод.
Так завершилась история, подьячего приказа Тайных дел, Иеремии Куницына, но далеко, не закончилась история, самого приказа Тайных дел.

Конец 1 – книги .

.