1.

 

Всё внутри меня сжималось от страха. Что ожидает меня в этом доме, привязанную к стулу верёвками? Представлялось самое страшное: меня  изнасилуют и убьют, подвергнув перед смертью страшным пыткам.

На больную от удара голову давит прокуренный воздух. Тяжёлый запах алкоголя затрудняет дыхание. Гобелены на окнах почти не пропускают солнечный свет; лишь одинокий лучик касается моих обездвиженных ног. Ни единого звука за окном. Где я?

– Кто вы такой? – спрашивала я который раз. – Какого чёрта я здесь делаю?

Мой похититель сидел передо мной уже более часа и молча, мучительно долго всматривался в моё лицо, будто пытаясь там что-то разглядеть. Я тоже изучала его. Тонкие губы и волевой подбородок, тонкий нос правильной, скорее женской формы. Несмотря на глубоко посаженные глаза цвета насыщенной охры, взгляд его был проницательным и, пожалуй, – жёстким. Наверное, так смотрят убийцы на своих жертв.

– Ты изменилась, Мари. Куда ты дела свои длинные волосы? – он заговорил со мной на английском языке. – Они были потрясающие. Я так любил зарыться в их густоту. И шампунь. Когда ты успела его сменить? Ты всегда пользовалась одним и тем же, раньше твои волосы пахли малиной. Хотя это было так давно, но я до сих пор помню этот запах.

– О чём вы говорите? Я не знаю никакую Мари, – отвечала я ему также по-английски. – Меня зовут Лиза. Лиза Каримова. Я из Москвы. Приехала на научный симпозиум. Кто вы? И где я нахожусь?

– Не шути так, Мари. Ты помнишь, я Болек, твой муж. Наверно, ты потеряла память. Семь лет я не видел тебя. Семь мучительных долгих лет.

 

 

2.

 

В дрожании воды плыли утки, выпрашивая свой кусочек от надкушенной мною булки. Покормив голодных птиц и стряхнув крошки с помятых брюк, я встала и направилась к отелю. Необходимо было ещё раз прочитать уже заученный до дыр доклад, с которым нам – мне и моему начальнику, участникам крупного научного симпозиума в Стокгольме – предстояло сегодня выступить. Открытие, сделанное в Москве нашей небольшой командой, было исключительным в медицинском мире событием, и волнение никого не отпускало несколько месяцев, а неделя перед поездкой оказалась настоящим хаосом. Встречи, отчёты, подготовка к отъезду за границу – свихнёшься.

В отеле я легла на кровать, застеленную белоснежным покрывалом, и только тогда почувствовала, как вымотал меня перелёт. Старость приходит незаметно, а ведь мне всего тридцать восемь. Вспомнилось, как бабушка рассказывала о своей жизни в военные годы. Ей десять лет, шла на завод, не было даже тёплых колгот, лишь длинная шерстяная юбка в пол, а на дворе минус двадцать. И ничего ведь – жили, детей рожали после всего. Война – не до усталости, не до тепла.

До встречи в холле гостиницы, о которой мы заранее договорились с начальником, оставалось два часа, и я решила вздремнуть, чтобы хоть немного прийти в себя.

 

 

3.

 

На выходе из здания НИИ передо мной выплыло улыбающееся лицо в крупных роговых очках. При виде Егора в этот раз мне особенно захотелось провалиться сквозь землю, только бы не видеть душного поклонника.

– Привет! Поздравляю! Позвольте пожать руку нашему послу иностранных дел, – попытался пошутить он и засмеялся от собственной неудачной шутки. Мне до него нет никакого дела.

Егор появился в моей жизни лет десять назад. Мать сказала, что в нашей семье хватит и одного очкарика, заложив в моей психике очередной комплекс, так что я стала смотреть на симпатичного молодого учёного с неприязнью.

С мужчинами мне не везло патологически. За всю жизнь за мной увивался один Егор, но я так и не справилась с тем чувством, которое заложила во мне мать, чтобы думать о нём всерьёз. Да и вообще не замечала его.

Да, у меня случались незначительные влюблённости в школе и в институте, но всё это было несерьёзно и лишь с моей стороны. С мужчинами, как мне казалось, я завязала. Моей любовью была и оставалась наука. По окончании Сеченовского университета мне выпал шанс стать частью команды профессора Черкасова, и жизнь моя оказалась посвящена вопросам онкологии. Хотелось служить обществу и спасти мир.

В профессора я влюбилась сразу, но в него были влюблены все. Он был красавец, моложав до неприличия в свои шестьдесят, да и характер – лёгкий, весёлый. Каждая втайне мечтала, что он обратит на неё внимание и разведётся с женой, которая работала здесь же, в бухгалтерии – симпатичная блондинка лет сорока. Но замечая, как он открывает двери своего автомобиля и бережно берёт её за руку, все понимали, что он никогда не оставит её.

Командировка в Стокгольм стала для меня настоящим подарком судьбы, так я думала. Но когда все в НИИ узнали, что мне выпал счастливый билет защищать авторитет нашего научного сообщества, да не где-нибудь, а за границей – и это в девяностые годы – я поняла, что это ещё и настоящее испытание. То и дело ловила на себе полные ненависти взгляды и слышала неприятные завистливые смешки.

Здравствуйте! Здравствуйте. Добрый день! Обычные приветствия коллег, однако мне казалось, что приветствия эти фальшивы, словно пропитаны ядом. Может, я всё это придумала, но на собрании многие из тех, кто ранее даже не глядел в мою сторону, теперь пытливо рассматривали меня. Хотелось сбежать и спрятаться.

Всё это было неприятно до крайности. Я боролась с завистниками тем, что мысленно представляла их голыми и смеялась уже над ними. Но вскоре я впала в зависимость от еды, прибавила в весе, отчего настроение портилось день ото дня, и вскоре мне уже не хотелось появляться на любимой работе. Радовало только одно: я буду гулять по Стокгольму. А свою неуверенность можно заесть любимыми булочками.

– Пусть попробуют разглядеть во мне стресс, когда я буду прогуливаться по столице Швеции, – успокаивала я себя перед единственной приятельницей на работе, которая, одна из немногих, искренне радовалась за меня. – Да, я должна быть выше всех этих завистников.

– Знаешь, ты справишься! – поддержала меня подруга.

– Я не могу иначе! – ответила я ей, ещё раз критически оглядев себя в зеркало. – Пойдём выкурим твоих вкусных сигарет. Сегодня особенно их хочу!

 

 

4.

 

Самолёт медленно набирал высоту, и я так же медленно проваливалась в сон. В полудрёме видела скошенный луг, отдыхающий под ставропольским солнцем, и бабушкины тёплые руки. Бабушка была единственным моим другом в детстве. Больше всего мне теперь не хватало её тёплых душевных разговоров.

На столе уже с утра стоит глиняный кувшин, так маня белой пенкой. Мне хочется скорее прикоснуться к белоснежной пузырчатой жидкости сухими ото сна губами. Отобрав у краёв молоко, дунув что есть мочи через свёрнутые в трубочку губы, начать жадно пить. А потом, наскоро покончив с завтраком, выбежать из дома и помчаться дальше за скрипучую калитку, к заветному пруду, где так любят проводить время мальчишки и девчонки, бороздя его на плотах из досок и пластиковых бутылок, воображая себя отважными моряками и распугивая крикливых жаб, которых я уже тогда с успехом препарировала, удивляя ребят своей смелостью.

Последние годы своей жизни бабушка очень болела, забрали её в Москву. Мне десять, школа, а приходится ухаживать за бабушкой, так как мать пропадала на работе. Несмотря на трудности, школу окончила с отличием, поступила в медицинский.

Мать работала с утра до поздней ночи на предприятии, брала ночные смены, пропадала у любовников, словно в отмщение своей матери и нелюбимой дочери. Я догадывалась, что она не может ей простить, что когда-то та развела их с моим отцом.

– Покорное животное, – жаловалась мать по телефону подруге, будто это она днями и ночами дежурила у кровати больной. – Эта кровать – всё, что у неё есть. Зачем она живёт? Осталось дотянуть до того часа, когда её глаза сомкнутся навсегда.

Бабушка слышала этот разговор. Я видела слёзы, скопившихся в уголках её глаз. Через несколько дней она умерла. Перед смертью просила у дочери прощения, но заветного «прощаю», кажется, так и не услышала. Мы обе чувствовали себя отверженными, она – дочерью, я – матерью.

– Поужинаешь? – спросила мать. – Завтра ты улетишь, я хотела провести этот вечер вместе.

Стол был красиво сервирован, в центре стола – бутылка вина. Она готовила за свою жизнь раза два, чаще морила себя голодом, а я готовила нам кашу.

– Удивительно! – сказала я и села за стол. – Мама, я хотела спросить у тебя. Ты так и не простила бабушку?

– Мне всё равно. Я не хочу говорить о бабушке, лучше попробуй рыбу. Недалеко от дома недавно открылся уютный ресторанчик.

– Понятно, – только и сказала я матери.

 

 

5.

 

Ещё до отъезда я наметила себе маршрут, выбирая с путеводителем те места, которые успела бы посетить за короткое время. В Стокгольме мы должны были провести два дня, и у меня был целый день после симпозиума, чтобы посвятить его себе. Брусчатые переулки старой части города, цветастые кирпичные домики с черепичными крышами и пики церквушек среди них – всё то, что я видела когда-то в детстве на старых открытках и мечтала увидеть своими глазами.

Мой начальник сидит рядом – красивый и элегантный. Хороший начальник, дал поспать. Знает, как тяжело мне пришлось на этой неделе.

Выступление прошло на ура. Красивые люди, речи, шампанское. Практикующие врачи с огромным опытом работы, преподаватели, руководители – все обсуждали свои успехи и методы лечения больных.

Преодолевая усталость, вечером после симпозиума я отправилась прогуляться по узким мощёным улочкам. Любуясь зданиями и памятниками, к ночи я забрела на окраину города.  И тут на мою голову обрушился внезапный удар, после которого потеряла сознание.

– Сколько я думал о тебе, любовь моя. Сколько тосковал. Я ведь думал, ты умерла. Все думали. А ты – нет, живая. Где ты была, Мари?

– Я не Мари!

– Ну хорошо, хорошо. Видимо, ты потеряла память, так бывает. Какое счастье, что мы снова вместе.

С этими словами незнакомый мужчина сгрёб меня в охапку и прижал к себе так, что, казалось, треснут кости. Сопротивляться нет сил. Спорить бесполезно.

– Бывало, мы хохотали вместе до слёз. Помнишь?

– Сколько тебе твердить. Я – не она!

– Молчи. Замолчи, наконец! Ты помешалась, Мари. Тебе не нравится здесь? Этот дом. Да, я и сам подумываю переехать отсюда. Скажем, где-то у моря. Будем любоваться закатами. Как тебе, Мари? Может быть, заведём собаку. Или детей. Ты хочешь детей, Мари?

– Я хочу уйти отсюда, это всё, что я хочу.

– Ну если ты хочешь уйти – уходи.

– Честно? – спросила я неуверенно.

– Да, конечно. Ты можешь уйти. Разве ты моя пленница? Просто я думал, что ты хочешь остаться. Но… Если ты хочешь, то конечно.

Уже несколько недель всё, что я видела – это комнату, в которой оказалась заключена. Я неуверенно поднялась и подошла к двери. Она оказалась запертой на ключ.

Я подошла к окну и упёрлась взглядом в решётку. Всё бесполезно. Я стояла и рассматривала немытые окна. Странно вот так просто думать о грязных окнах в моём положении.

Сад за окном, переходящий в лесополосу, был запущен, но оттого и сам выглядел как лес, величественным и тайным. Где-то выросли новые деревья, а трава местами была выше меня ростом.

«Как в сказке», – подумала я, а вслух сказала:

– Надо здесь проветрить.

Он подошёл к окну и отпер его. В комнату ворвался свежий ветер, и я вдохнула его так, как утопающий хватает последний глоток воздуха.

– Больше всего на свете я мечтаю принять ванну и сменить одежду, – стала кротко просить я, видя, что он идёт мне навстречу.

 

 

6.

 

Мой довольный «муж» раздел меня и усадил в наполненную горячей водой ванну. Ванна тоже была грязной, но мне было наплевать.

– Нам сюда. – Он со счастливой улыбкой подвёл меня к старому платяному шкафу. – Вот все твои вещи, Мари!

Шкаф действительно был доверху набит женской одеждой. Я выбрала удобное домашнее платье в крупный цветок. Это было платье, ПЛАТЬЕ, а не те ужасные безразмерные чёрные балахоны с брюками, которые я привыкла надевать и в пир, и в мир. Что и нарядного – шерстяное платье, выметающее пол.

– Тебе очень идёт! – он помог мне надеть платье и, как художник, который оценивает только написанный шедевр, отошёл от меня на несколько шагов и снова расплылся в улыбке. – Пойдём ужинать, дорогая. Слава богу, ты дома!

А платье мне действительно шло, обтягивая исхудавшую за несколько дней фигуру.

На следующий день похититель позаботился о средствах личной гигиены для меня. Я заметила, что он купил шампунь, душистое мыло, зубную щётку и остальное необходимое.

Вечером меня ждал ужин. Я уже не отказывалась от еды и уплетала за обе щёки. Болек был общителен. Говорил долго. Рассказывал о себе, о жизни со мной, то есть, с Мари, об их жизни в Америке. В этот вечер я взглянула на своего похитителя другими глазами.

Мы долго разговаривали о литературе, кино, медицине и других интересных вещах. Он стал лучшим собеседником в моей жизни. Настоящим кладом для меня стали пыльные книги, которыми была заполнена комната. Американская, французская, польская литература помогала сбежать от монотонности будней. Здесь были книги из самых разных областей знания, и мне стало ясно, что все эти книги, которые заполняли его дом, были им прочитаны. Он поделился, что даже сам писал немного в юности. Болек жаловался и на то, как плохо ему стало в жизни без неё, и мне, захмелевшей от вина, уже захотелось подойти к нему, чтобы обнять, погладить по голове. Я начинала верить, что я и есть та женщина, которой он так болеет.

Со временем наши обстоятельные многочасовые беседы становились всё интереснее и содержательней. Мы обсуждали искусство, вместе рассматривая те журналы, которые он приносил, пили вино, ели вкусную еду, которую он привозил вечером из ресторана. Иногда готовил сам. Никто никогда, кроме бабушки, не готовил для меня. С каждым днём он удивлял меня всё больше. Удивлял и радовал.

Я не знала его до потери жены. Всё, что он рассказывал, касалось его жизни уже после её смерти. Семь лет безумства, одиночества. Несколько лет бродяжничества. За эти годы он успел повидать несколько стран, занимался волонтёрством, служил при монастыре. Может быть, стоит человеку хотя бы раз потерять смысл жизни, чтобы эту саму жизнь и обрести, понять себя, обрести смелость.

А всё же я ничего о нём не знаю. Кто его знакомые, кто друзья, чем он зарабатывает на жизнь. Стоит расспросить его об этом. С утра до позднего вечера его нет дома. Может быть, он безжалостный убийца и каждую неделю убивает по одной хорошенькой женщине.

 

 

7.

 

В Москве сейчас, наверное, уже выпал снег. Мать, конечно, сходит с ума. Плачет ночами в своих четырёхкомнатных хоромах. На столике стоит моя фотография. Может быть, она всё-таки любит меня.

В один из дней Болек принёс мольберт и краски, и, несмотря на то, что я никогда не проявляла интереса к живописи, я с удовольствием стала рисовать.

Первая моя картина хранила моё мрачное состояние. На полотне появилось что-то наподобие сенокоса в грозу. Но трава, кажется, забыла взойти, и коса касалась только сырой земли.

Я уже отпустила надежду, что меня найдут, и смирилась с положением пленницы.

Однажды я, как обычно, пялилась в окно. Ветер то стучал калиткой, то шумел травой, то, словно кошка, прогуливался по подоконнику.

В детстве я могла подолгу сидеть в засаде, наблюдая за ветром, птицами, насекомыми. Большую часть того времени, когда ещё жили с отцом, мы провели в тайге. Рядом с нашим домом было небольшое болото, вот его я облюбовала для своих наблюдений. Кого там только не было – и разноцветные стрекозы, и водомерки, быстро перебегающие с одного берега на другой на своих длинных лапках, головастики, жуки-плавунцы. Кто-то мог бы сравнить мою нынешнюю жизнь с болотом, но болото жило своей интересной жизнью. Запахи торфа, багульника и острой осоки я помню до сих пор, хотя даже не помню лица молодого отца, только его руки и голос.

– Берегись болота, дочь, оно несёт гибель для человека! – предупреждал он всегда, но мне было всё равно. Когда его не было дома, мать, отпуская меня во двор погулять, сама ложилась отдыхать, напрочь забыв о дочери, в полной уверенности, что я играю во дворе. Прекрасное было детство! А потом мы уехали в Москву. Не вышло из меня болотной красавицы, но время этой свободы я запомнила на всю жизнь.

– Ветер, ветер, ты могуч… – Вдруг я заметила, как в траве что-то шевельнулось, а затем опавшие листья у дуба взмыли вверх так, словно и в них прогулялся ветер, хотя кусты и деревья рядом были спокойны. А вскоре я увидела блестящие глаза Барсука. Я почувствовала прилив радости.

Барсук – дала я ему нехитрую кличку. На следующий день неожиданный гость появился снова, и на следующий, и так день изо дня он появлялся в одно и то же время.

Теперь я каждый день ждала появления моего нового друга. Тревожилась, увижу ли. Радовалась, когда видела. Он словно нить, единственная нить, которая связывала меня с внешним миром.

Болеку я решила ничего не говорить о своей находке, так как боялась, что он может прогнать животное.

Так мы и жили – я, Болек и мой Барсук. Я продолжала жить и примерять её одежду.

 

 

8.

 

На улице хорошая погода, мы гуляем в парке. Мать необычайно весела. Мурлычет песенку под нос, разговаривает с дочерью, купила мороженое.

Вдруг резко остановилась, взяла меня за руку и почти бегом двинулась к выходу.

– Лиза! Ира! – кричал издали незнакомый мужчина.

– Кто это? – спрашивала я мать.

– Твой отец, – резко отвечает мать. – Пойдём быстрее.

Отца я помнила по сильным, побитым морозом и солнцем рукам. Он был геологом и дома появлялся редко. Приезжал, привозил диковинные камни и подарки, а потом, когда мы переехали, совсем пропал.

– Папа! Папа! – пыталась я вырваться из цепкой материнской руки.

– Заткнись! – шипит она на меня.

С отцом мне всё же удалось повидаться потом, через много лет после этого случая. Я разыскала его сама, когда ещё училась в университете.

Узнав через знакомую адрес, приехала к нему. Его сожительница грубо крикнула, что такие здесь не живут, и захлопнула дверь перед моим носом. Немного подождав на улице – уезжать, ничего не разузнав, мне не хотелось, – я опросила местных бабушек. «Местные пьянчужки, – охарактеризовали они новую семью отца. – На улицу почти не выходят, весь подъезд провоняли. Дома домострой, ходит побитая». Не помню, чтобы отец бил мать.

Я потом приезжала ещё несколько раз. Зачем? Не знаю. Увидела как-то его – пьяный, неухоженный старик.

Через два года нам сообщили, что отец умер.

 

 

9.

 

– Ты ещё не готова? Мы спешим! – проговорил он, входя в комнату.

– Разве?

– Наши друзья. Разве я не предупредил тебя утром? Мы приглашены на ужин.

При этом его сообщении во мне шевельнулась надежда. Неужели мы, наконец, окажемся вне этого дома! И там будут люди. Вот оно спасение! Похоже, он сам забыл, что похитил меня.

С тех пор как я здесь, прошло, должно быть, около трёх месяцев. За временем я не следила. Меня перестал мучить страх, лишь волнение за мать, которая, как хотелось мне верить, переживала за дочь. Последний наш ужин был почти семейным.

– Куда ты меня? Куда? – простонала я скорее для виду. За это время, что я провела здесь, я уже почти доверяла ему, будто и сама забывала, что нахожусь здесь в качестве пленницы.

Он не обманул меня. Когда я оделась в то платье, что он выбрал для меня, мы вышли на улицу и сели в его машину.

– Куда ты меня везёшь?

– Прояви терпение, дорогая.

Я отвернулась к окну. Боже, как долго я не видела жизнь. Смотрела в окно, боясь дышать полной грудью. В голове только одно: куда?

Скоро мы приехали к морю. Все дома здесь выглядели как на картинке: белые фасады, острые козырьки крыш, садовые дорожки и кованые изгороди с обвивающими их цветами.

Мы остановились около одного из них. Это было двухэтажное здание с большим передним крыльцом и голубой жестяной крышей.

– Теперь это наш дом, – проговорил несмело он. – Я купил его ещё тогда, когда встретил тебя в первый раз, и всё это время занимался не работой, а ремонтом.

– Я сошла с ума. Это действительно мой дом. От этого даже страшно.

– Да, Лиза.

– Лиза??? – Он назвал меня по моему настоящему имени. – А как же Мари?

– Мари не существует.

– Но все эти платья?

– Моей бывшей жены. Она живёт давно с новым мужем, который купил ей новые. Тебе они идут намного больше. Её звали Карри.

– Значит, всё это ложь. Твоя жизнь и другое.

– Нет, всё остальное – правда, не волнуйся. Семь лет назад я был практикующим врачом, имел свою клинику в Америке, которая приносила немалые деньги. После тяжёлого развода я решил поменять свою жизнь, продал клинику, в общем, всё остальное – это правда.

– Я сойду с ума. Как это возможно?

– Я понимаю, что это странно. Лиза, я увидел тебя на симпозиуме. Я не встречал за всю свою жизнь таких девушек, пойми. Рядом с тобой ошивались, кажется, все, и ты всех отталкивала. У меня не было шансов. Я не мог тебя отпустить. Тот удар по голове, я врач, я действовал аккуратно. Я просто сошёл с ума в тот вечер. – Он посмотрел на дом.

– На данный момент в доме отремонтированы и обустроены все помещения, и есть даже для тебя гардеробная, библиотека, недавно я сделал пристройку к дому, это твоя личная мини-студия, где бы ты могла рисовать, и ещё….

– Что ещё?

– Детская. Не вини меня, я просто подумал, что теперь – в нашей собственной спальне – мы можем наконец-то заняться любовью и…

Он недоговорил. К дому быстро подъехал полицейский автомобиль, оттуда выскочили люди в форме и бросились на Болека, связав ему руки.

– С вами всё в порядке, фрёкен? – спросила меня женщина в форме. – Как вы себя чувствуете?

– Со мной всё в порядке. Всё отлично!

Болек лежал на земле, побеждённый в схватке с полицейскими, и похрипывал.

– Отпустите его. Вы… вы ошибаетесь насчёт него.

– Фрёкен Каримова, вас похитили, ваши фотографии были расклеены по всему городу. К нам поступил звонок от соседей.

– Нет, я… я Мари, его жена. Отпустите его.