книга 1 из цикла «Свитки семи королевств»

Жанр: приключенческое фэнтези

Аннотация

В один прекрасный майский день супруги задаются вопросом: когда же они встретились? И не могут вспомнить: кажется, что знакомы всю жизнь! Сны переносят их в далекое героическое прошлое. История развернется сразу в двух мирах: нашем и запредельном, тайну которого берется разгадать и юное поколение, раздобыв у родителей магический предмет. Но не поторопились ли они им воспользоваться? В свитках открываются истории, где проступают черты нездешних королевств со своими загадками и опасностями.

От автора

Дорогие друзья, читатели, пишу в это непростое для нас всех время, ту самую «эпоху перемен», в которую известная пословица, приписываемая известному философу, не советует рождаться. Но раз довелось, то не отказываться же от такого подарка? Как ни крути, а жизнь — бесценный дар. Так что с этими словами, которые звучат как начало тоста, начнем новую историю.

Сразу же хочу предупредить, что эта история не имеет никакого отношения к континенту, ограниченному с севера Стеной, да и о появлении или отсутствии здесь драконов достоверно ничего не известно. Хотя с некоторыми интересными персонажами и опасными созданиями мы уже столкнемся по ходу повествования.

Как бы то ни было, речь пойдет о совершенно других королевствах. Первая книга — это некий пролог, в котором мы только коснемся некоторых тайн и загадок, а сами королевства, как в пустыне, покажутся далеким призрачным миражом. Но внимательный читатель наверняка увидит кое-какие «хлебные крошки», оброненные здесь.

Ближайшие семь рассказов, вошедшие в книгу, — не что иное, как те самые свитки, только раскрывая которые, мы будем погружаться в историю. Расположил их в хронологическом порядке, хотя мне, как автору, они открывались не последовательно, а произвольно, будто разные кадры на длинной пленке.

Итак, записываю найденные свитки и отправляюсь на раскопки остальных. Надеюсь на поддержку в этом труде, ведь от вашего участия зависит очень многое!

Арти-Тати

Далекий 2019 год. Это началось за несколько лет до тех самых событий, которые перевернули мир вверх тормашками, а из людей вынули наружу всё то, что десятилетиями дремало, точно в недрах спящего вулкана.

Не думал, что решусь запечатлеть сами истории на бумаге, но они оказались настолько фантастическими и невероятными, что не записать их было бы преступлением против человечества. Дневник мой! Уверен, что ты переживешь это!

И если за окном проносятся кадры из реальной жизни, со скрежетом металла, хлопками стальных змеевидных орудий, разящих без суда, то больше всего желаю еще хоть разок попасть в этот дивный мир запредельных чувств и приключений. Не там ли кроется ответ на всё происходящее? По крайней мере, все события, что уже произошли, до того (раньше!) были там. Или мне это так кажется? Надо бы во всем этом хорошенько разобраться. Вот еще одна причина, почему завел этот дневник и стал вести записи.

Возможно ли в это поверить? Признаться, я и сам долгое время отказывался верить моей сестричке и ее россказням. А надо было ей доверять! И дело не в том, что она на десять лет младше меня. Еще в детстве она отличалась строгостью взглядов и на разлитый кетчуп на полу прямо заявляла, что это — кетчуп, а не раскаленная лава. И благодаря таким ее откровениям с родителями мне в тот же вечер влетало от папы по полной. Но я не мог долго сердиться: стоило ей перед сном заглянуть мне в глаза, как от обид не оставалось и следа. И на следующий день мы снова играли и вытворяли забавы пуще прежнего. Зачинщиком во всех безобразиях, естественно, выступал я. А она перед мамой, вернувшейся из школы, на прямой вопрос «Как вы провели день, чем занимались?» так же прямо и честно всё рассказывала. И мне снова попадало! Не люблю таких правдолюбов. Единственным исключением была моя сестра.

Но это не те истории, о которых хотел вам поведать. Вспомнил об этом лишь затем, чтобы показать, каким был упрямцем, раз отказывался верить ее словам. А ведь доверять друг другу всегда было одним из наших главных правил! Не зря нас в школе прозвали неразлучная парочка «арти тат» — «плюс вкус». Ну, слова взяли сокращением от наших имен — Артем и Татьяна. А оказалось, что так эта фраза переводится с турецкого. Придумал это в классе один мальчишка родом из Турции, шутник еще тот. Так и прицепилось во всех забавах: «Слышите, ребята? Эти кексы в столовой хороши, но не добавить ли к ним “плюс вкус” еще?». И смотрели в нашу сторону. Одним словом, мы всегда были не разлей вода. И мальчишки хоть и потешались над нами, но дальше этого не шли. Так как Таня крепко давала сдачи, да и я не отставал. Смех смехом, но уважать нас уважали.

А вот после пятого класса школы Таня с папой переехали в Смартград, а я остался с мамой здесь, в Хартоверке. Тогда, помню, сестричке еще невдомек было, почему между родителями вдруг пролегло такое огромное расстояние. Родители ссорятся, а страдают чаще и сильней всего дети. Она очень болезненно переживала разлуку с мамой и со мной. Не знаю даже, с кем больше. Мы регулярно слали друг другу письма по почте и звонили чуть ли не каждый день. Пока еще более неприступные преграды не встали между нашими городами! Всего-то два часа езды, но они вдруг разделились новыми пропускными пунктами, а возникшие два государства из одного — границами. С тех пор нам на долгие годы вперед давали случай только раз в месяц поговорить, да и то не долго. Пока технические возможности окончательно не разрушили границы, и пространство перестало быть тем, что разделяет людей.

Тогда-то она и поведала мне о знакомстве с тем мальчиком, в доме у которого узнала секрет дивных путешествий. А когда узнала, то, естественно, проверила все сама: иначе она так бы и называла тот предмет всего лишь невообразимо притягательным, но ничуть не волшебным. Впрочем, волшебство ли это? Она рассказала мне первую из историй, которые поведал ее новый друг. Вот ее и запишу сюда, прежде чем продолжу и приступлю к собственной. Это начало нашего путешествия. И как окажется, оно бы не состоялось, если бы не наш крепкий многолетний тандем, над которым не властно оказалось ни время, ни пространство.

Итак, первое притяжение состоялось задолго до того, как ее друг появился на свет.

Притяжение миров

Эпизод 1. Забвение

Странный шорох раздавался среди проводов. Что-то неприметное скользило там, куда не добиралась рука человека. Откуда-то издалека доносились тревожные шаги. Мелькнули куртки рабочих.

— Ты слышишь это? — раздался грубый мужской голос.

— Да. Думал, что показалось.

Черно-красная вуаль закрыла два розеточных глаза.

***

Это был самый обычный и неприметный день. Один из сотни тех, которые проносятся и не оставляют следов в памяти. Обычный, как все вокруг. Как этот край, затерянный среди необъятных просторов нашей родины, как район, такой же типовой, какой есть и на крайнем западе, и на дальнем востоке. Даже город, не так давно ставший мегаполисом благодаря волне тружеников из ближайших деревень, казалось, ничем не отличался от десятков ему подобных (если не брать, разумеется, пару крупнейших), а потому как ни назови его — будет правильно! Да хоть Смартград. Хотя бы потому, что в любом транспорте, в любой подземке города хватало тех, кто проживал часть жизни в смартфонах.

На такой же типичной кухне, как и у всех, за ужином сидели двое. Спагетти на тарелках приятно дымилось. По ноутбуку шли вечерние новости: «В городе произошел второй пожар за последние две недели. На этот раз пострадали три квартиры в многоэтажном доме. Огонь распространился так быстро, что пожарные…»

— Послушай, Гоша!

— Да?

— Сколько мы знаем друг друга?

Гоша, мужчина лет тридцати, крепко сложенный, атлетической внешности, с приятными черными волосами, будто из рекламы, задумчиво потер подбородок. Он смотрел на свою спутницу жизни — прелестную и очаровательную супругу: в ней, казалось, соединились все те черты и наклонности, которые он всегда хотел видеть в избраннице. Только в этот вечер беспокойство так и наползало на ее вытянутое овальное личико. Вот и сейчас Ната зацепила тарелку с вилкой краем локтя, выглядывавшим из ситцевой длинной футболочки лазурного цвета. Раздался тревожный звоночек.

— Мне кажется, что всю жизнь, — мягким баритоном уверенно произнес он.

Ната восхищенно смотрела на него. В такие минуты, как эта, когда он не набрасывал в голову сложных размышлений, не пытался осилить те волнообразные перемены, что накатывали на нее, а просто и спокойно, без тени сомнения, брал ответственность за все на себя, она растворялась в его голосе, как в мягкой подушке, тревоги уходили, уступая место теплой нежности.

— Шутник ты мой! Иди ко мне!

В ночи растворилось все: и новости, и спагетти, и двое людей, для которых не существовало мира, кроме них.

Новый день пришел так же незаметно, как и все предыдущие до него.

— Исходное положение: ноги врозь, руки на поясе! Делаем медленные вращения головой влево-вправо под счет! И, начали! Р-раз, два, р-раз, два!

Огромный физкультурный зал, как всегда по утрам, оказался наполнен детьми и солнечным светом. Крик, смех, гам остались на перемене. Как всегда, Гоша провел свою любимую инструкцию перед началом урока, задал рамки дисциплины, за которые он не позволял выходить. Он не пытался быть строгим воспитателем. Для этого хватало других его коллег, которые дали б ему фору — и то он бы не догнал. Там одних физических навыков было маловато. Но Гоша не расстраивался: вот младший класс его любил, а видеть улыбки на их детских лицах — это многого стоит!

«Но почему Ната уже не первый вечер спрашивает меня, сколько мы знаем друг друга? Что это с ней происходит? Она же знает, что я от нее без ума! Да, пусть не всегда говорю об этом… Но разве мужчина должен каждый день об этом говорить?»

— Класс, не отвлекаемся! Направо! Начали бег по кругу! Десять кругов! Шагом марш! Перешли на бег! Молодцы!

«Что она так смотрит мне в глаза? Так пристально, пристально, точно читает мою душу? Ох, Наточка, милая, любимая! Как же я тебя обожаю! Ты — все, что у меня есть. Если не считать этих маленьких попрыгунчиков».

Гоша заулыбался. Дети, что пробегали мимо него, улыбнулись в ответ.

«Ох, сорванцы, все замечают! Но за это я их и люблю. Ни на что бы не променял свою профессию! Что еще от мужчины нужно? Не мечом же махать в честь дамы сердца?»

После школы Гоша, как всегда, зашел в местную забегаловку. Он любил посидеть за этим круглым столиком, посмотреть в окно на пробегавшую детвору, умять запеканку-другую, запивая горячим, обжигающим имбирным чаем. Возвращаться домой еще рано: жена будет дома только ближе часам к семи вечера. Она работала в офисе, выполняя самую нужную в мире секретарскую работу. Ведь без круговорота писем и звонков остановилось бы движение и в цехах, и на фабриках, и на заводах. Гоша был твердо в этом убежден, а потому ценил и уважал труд супруги. Как она там справляется?

А Ната тем временем заканчивала обрабатывать утренний и дневной поток писем.

— Ну вот, теперь можно пойти на заслуженный полдник! Анют, ты со мной? — обратилась она к молоденькой девочке, сидевшей за соседним компьютерным столом.

— Да, вот только закончу тут. Иди без меня, а я нагоню тебя! — раздался ответ.

— Хорошо, давай! Да не засиживайся!

Ната спустилась на первый этаж большого швейного предприятия, которое перепрофилировалось на выпуск медицинских масок. Вот и столовая!

— Как обычно, Нат? — донесся до нее голос видной женщины на раздаче еды.

— Да, теть Зин, как обычно.

Ната следила, как ложка за ложкой ей накладывают пюрешку, кладут рядом в тарелку киевскую котлетку, добавляют чуточку сметаны и кладут винегрет. И, конечно, дымящийся имбирный чай, без которого она не представляла себе нормального перекуса.

«Как же мы с мужем похожи друг на друга! Удивительное дело! Кажется, сама судьба свела нас вместе четыре года назад! Ох, Гоша, как же это волшебно! И как быстро время летит! Сколько же мы знаем друг друга? Ну вот, опять эти дурацкие тревожные мысли заползают в голову! Есть же документ о регистрации из ЗАГСа, есть наши свадебные фотографии и воспоминания! Почему мне кажется, что прошло не четыре, а сорок лет? Почему у меня такое чувство, что мы скитались, скитались сами по себе, чтобы потом объединиться и идти вместе к той цели, что нас ждет, к той земле обетованной, где мы позабудем обо всех бедах жизни прошлой? Почему я не могу вспомнить, как мы встретились? Кажется, все произошло во сне! Какая-то сказка! То я прыгала по ступенькам университета, потом очутилась за рабочим креслом, а потом — р-раз — и мы живем вместе, душа в душу, любим одно и то же, угадываем желания друг друга, хотим поехать в отпуск на тот же сочинский берег! Что за чудеса? Как там мой любимый?»

А Гоша вернулся домой и занялся приготовлением морковного супа. Ната хоть и не была полной вегетарианкой, но предпочитала овощные блюда. Гоша с удовольствием готовил ей такие, вычитывая все новые и новые рецепты из большой поваренной книги, доставшейся по наследству еще от родителей. А она жарила ему самый лучший стейк, и все были счастливы.

Порезанная на кубики морковь прыгала по сковородке в растительном масле, обжариваясь до золотистой корочки. Оставалось добавить ее к картофелю, а потом блендером взбить все до однородной массы. Взбивая, Гоша думал о том, что вот и они с Натой — эдакая взбитая, соединенная в одно целое масса. Где теперь он, а где она? Как их разделить, если иначе блюдо потеряет весь свой вкус, аромат и предназначение?

«Предназначение? Хм, интересно, а какое же у нас оно? Нам так хорошо вместе. Хотя только последний год задумались о девочке. Да… будет дочь, непременно девочка! Даже в этом Ната согласна!»

Суп настаивался на печке, когда раздался звонок в дверь.

— Как же там жарко! — впархивая в их двухкомнатную квартиру на восьмом этаже многоэтажки, произнесла Ната.

— Да, май, как никогда жаркий! — согласился муж.

— Что у нас на ужин?

— Твой любимый морковный суп-пюре!

— Ты — мое чудо! Иди сюда!

Ната обняла его так, как умеет это делать только любящая жена: одновременно и нежно, и страстно, волнующе и трогательно. Вечер, как всегда, был прекрасен.

По новостям показывали красные машины, мчащиеся на пожар.

— Странно ведь, — заметила Ната, — уже не первый вечер передают о таких происшествиях!

— У нас в школе на классном часе, как слышал, — кивнул Гоша, — первые десять минут уделяют тому, чтобы дети помнили о правилах пожарной безопасности: ну там, не оставлять включенными электроприборы, газовые плиты…

— Да! И на работе шушукалась с подругами, так они не помнят такого обилия пожаров в городе за всю жизнь! Что-то нездоровое происходит!

Гоша старался уберечь жену от лишнего волнения и сказал:

— Мне так нравится твое удлиненное каре, что ты сделала! Когда глажу твои волосы, то ни о чем нездоровом не думаю.

Ната улыбнулась, лежа в его объятиях.

— Да, мне тоже приятно. Но все-таки представь: каждый день где-то происходит случай возгорания проводки! У подруги моей подруги есть племянник, так он едва успел вынести маленькую девочку из объятой огнем детской! Представь только, какой страх! Разве это не должно вызывать и в нас какое-никакое соучастие, сопереживание? Разве можно смотреть на все происходящее так отвлеченно, будто бы это нас совершенно не касается? Я бы хотела уменьшить количество боли и начать не с целого мира, а для начала — с нашего города! Ведь у тебя и папа был же врач! У тебя в крови должно было остаться желание помогать, бросаться в бой ради других! Ведь какой далекий ваш предок? — Ната лукаво подмигнула ему, как обычно, когда упоминала об этом. — Александр Македонский!

Гоша скрутил завиток из ее прямых, вытянутых в струну волос.

— Ведь ты знаешь, что я был совсем маленьким, когда потерял папу. Что я могу помнить? Его голос, его твердую осанку? Да и потом — мама вернулась к нам на родину, в наши края, покинув Македонию. Опять же — сколько мне было тогда лет? Четыре, пять? Все это так смутно в памяти, так обрывчато. Какие-то кусочки воспоминаний, конечно, иногда возникают. Но, по правде сказать, мало что помню из той македонской жизни!

— Тем не менее, я вижу в тебе что-то такое героическое, как у древних воинов, знаешь?

Гоша рассмеялся.

— Героическое или магическое?

— Да и то, и другое!

— Это верно: собрать тридцать охламонов в одну линию, сплотить их, чтобы они бросали мяч в корзину, а не в друг друга, и бегали, не выходя за границы поля, — в этом есть что-то и героическое, и магическое одновременно!

— И все же, — задумалась жена, — меня беспокоит то, что я не могу вспомнить, как же мы с тобой нашли друг друга! Будто наваждение, будто забвение какое-то!

— Разве плохо, что мы нашли друг друга?

— Нет, Гоша, что ты? Как ты мог такое сказать? — Ната укорительно покосилась на него. — Но разве это не странно: мы смотрим на наши свадебные альбомы, на фотографии, на видео, — а видим их как в фильме каком-то!

— Скажи еще: как в игре!

Ната знала, что Гоша в молодости был заядлым компьютерщиком, а потому ничто из области этого мира не обошло его вниманием. Одно время он даже одновременно участвовал как в дисциплинах по бегу на длинные дистанции, классические 5 километров, которые пробегал за 15 минут, немного недотягивая до разряда кмс, так и в команде их города, где в онлайн-шутере отыгрывал штурмовика, неизменно оббегая команду противника и заходя им в тыл. Это сочетание таких разных навыков всегда поражало Нату. Все ее предыдущие пассии, так и не ставшие тем единственным, с кем бы она связала жизнь, были до тошноты прямолинейны и узколобы, достигая неизменного успеха в одной только сфере жизни, и гордившиеся этим как чем-то особенным и выдающимся.

— Ну, сам посуди: ты помнишь, как это было?

— Как было что?

— Наша свадьба!

— Ну да, конечно! Как этого можно не помнить? Я взял тогда недельный отгул. Директор, скрипя зубами, вручила мне поздравление от коллектива. Это было так занятно!

— Это да! Я тоже помню, как отпрашивалась с курсов. Но это другое. А вот как мы встретились в день свадьбы, как ехали в ЗАГС, как расписывались, принимали поздравления? Разве не кажется это тебе каким-то сказочным, что ли?

— Отголоском другого мира?

— Да, да!

— Точно бац, — и Ната громко хлопнула в ладоши, — и мы соединились в такой вот сплав, чтобы идти по жизни вместе! Для какой-то важной цели!

— Ната! Ты меня оглушила, — Гоша перевернулся на другой бок, по-прежнему обнимая супругу.

— Завтра — суббота, выходной! Может, съездим к дворцу бракосочетания, погуляем по парку, что на фотографиях?

— Да, конечно, — согласился Гоша.

— Спокойной ночи, любимый?

— Спокойной! — и он поцеловал жену в губы, наслаждаясь обволакивающим и теплым ароматом ее поцелуя.

«А все-таки она права, — подумал Гоша, — как ни крути, а я ведь тоже смотрю на эти снимки и видео, а ничего не могу вспомнить вживую. Да, воспоминания есть, но они возникают и тогда, когда я в виртуальной игре прохожу по знакомому уровню. Но это же не значит, что я там жил? И что с этим делать? Ох, нужна подсказка! Пусть хоть что-то приснится, где бы найти ответ!»

И он заснул, погрузившись в сладостный сон.

***

Раскрыв глаза, он не поверил увиденному. Он стоял на залитой солнцем лужайке. Густая зелень мягко шелестела под его ногами. Трава доходила почти до колен. Стебли гнулись то в одну сторону, то в другую. Но ветер, на удивление, не щипал ни за щеку, ни за нос, не бил в глаза, а скорее — обволакивал, как мягкое ситцевое платье. Впереди — тропинка в лиственную чащу. И грохот! Какой же грохот позади! Он обернулся и пошатнулся одновременно: такой напор воды летел сверху с каменистой горы всего в каких-то двадцати-тридцати метрах от него! Настоящий водопад размером с девятиэтажку! Тонны воды низвергались с широкого, вырезанного потоком, желоба. Миллионы искр отлетали от скалистых выступов, преломляясь в лучах дневного солнца. Все это великолепие всей массой падало в глубоководное (насколько можно судить) озеро, которое стремительным ручьем огибало гору, скрываясь где-то за ней. И везде — этот лес, эти дубы, буки, каштаны! Смесь синего, зеленого, солнечных бликов — все буйство красок плясало перед глазами!

— Куда я попал? — удивленно прошептал он.

«И кто он?»— подумал, оглядывая себя, мужчина. Так нередко бывает во сне: видишь весь мир, тысячи событий, но себя, свой наряд, можешь и не заметить вовсе! «Или в виде от первого лица!» — усмехнулся незнакомец. А вид, наряд были уникальные и неповторимые! Он посмотрел на густую траву и увидел свои ноги в высоких кожаных сапогах на шнуровке. Похлопав по голенищам, он убедился, что те плотно и надежно прикрыты от любой опасности. «Да это добавляет не одну единицу к защите! Не страшны ни колючки, ни острые шипы растений! Ноги голые дальше, правда, но тут так жарко, что ни джинсы, ни штаны мне не к чему. Джинсы? Как бы смешно они на мне смотрелись! Что это на тело надето такое?» Он понял, что это — хитон греческого покроя: широкая рубаха пурпурного цвета, расшитая тонкими серебристыми вкраплениями, с короткими рукавами, так что все мышцы выдавались на могучей руке; широкий пояс стягивал ее так, что образовывался напуск на ноги, но похожий не на юбку, а на развевающееся полотнище. Впрочем, движениям ничто не мешало, не сковывала, как в джинсах, столь привычная стяжка между ног. Нет! Тут же теперь легко можно выделывать такие пируэты, которые он делал в атлетических программах! Даже удобнее! Что там со скоростью и атлетикой? Он пробежался по кругу небольшого радиуса. Удобно! Да, большую скорость не наберешь, как он мог бы: этому препятствовал внушительный цельнометаллический панцирь, что поверх хитона закрывал его тело. Двустворчатый! Нагрудная и наспинная части соединялись между собою с помощью ременных завязок. А как удобно подогнано под его размер, под его анатомию! Облегает плотно, но не туго; держится не только на плечах, но, кажется, всем телом. Изумительно! «А что это на голове? Шлем?» И без всяких подсказок он понял: да, шлем, беотийский шлем, такой, какой носили македонские воины! Бронзовый, расписанный серебряными узорами, он представлял собой колпак с широкими полями. В передней части — внушительный козырек, прикрывающий от солнца и летящих сверху стрел, по бокам и сзади угол наклона уже меньше, как и длина защитного листа; боковые вогнутые складки являлись ребрами жесткости, не позволяя листам болтаться, служа крепкой и прочной защитой! «Да! Тут наберется внушительный класс защиты! Потрясающе!»

— И куда мне идти?

С тропинки, что шла в чащу, раздался птичий свист. «Значит, сюда?» И он не ошибся. Едва он вступил на нее, как мир завертелся, водопад с его монотонным ревом остался далеко позади, а прямо перед ним возникла целая деревушка с приземистыми домиками, чьи соломенные крыши чудно гармонировали с пшеничными полями за ними, со здоровенными мельницами, чьи лопасти кремового цвета перемахивали с края на край, чтобы забраться на вершину и оттуда пуститься в новый полет.

— Горян! — раздался детский мелодичный голос.

— Кто меня зовет? — подивился мужчина всего пару секунд, как из-за угла ближайшего домика выскочила юркая девчушка в льняном платьице. У девочки было на удивление миловидное лицо, русые косы сбегали по хрупким плечам, звенели украшения на руках.

— Горян! — обрадовалась девочка.

— Ты меня знаешь?

— Еще бы! Ты вернулся! Наконец! Как же долго тебя не было! Где ты пропадал? — щебетала она.

— И сам не знаю! — рассмеялся он. — Как ты назвала меня?

— Горян! Ты разве забыл? — весело выкрикнула девочка.

— Горян, — точно смакуя на вкус, произнес мужчина, — это мне нравится больше Гоши. Это, это звучит так по-македонски!

— Еще бы! Ты же и есть македонец! Тебя уж заждались у общего котла! Скоро обед, давай быстрее за мной.

И она побежала за угол домика, из окон которого выглядывала, улыбаясь, пожилая старушка. Горян отправился обедать.

***

Она стояла среди теплых плит древнего храма. С потолка мягко лучились огоньки множества свечей, свисали зеленые лианы и гроздья гортензий, на каменных колоннах поблескивали высечки от резца таинственного мастера. Далекая капель в полной тишине мерно отстукивала секунды бесконечного времени. И правда? Сколько она тут уже стоит? Минуту? Час? И только сейчас проснулась? Какой удивительный сон! Как спокойно!

Осмотрев себя, девушка нашла наряд подходящим: на ногах — сандалии на плоской подошве и с тонкими кожаными ремешками, на теле — легчайшая рубашка-футляр: нежного молочного цвета хитон с длинными рукавами, небольшая накидка крепится застежкой на правом плече и ниспадает оттуда волнами; волосы скромно уложены.

— Лия, ты идешь? — раздался мелодичный женский голос.

— Меня зовут? — удивилась она.

— Конечно. Уже почти все собрались. Скоро начнутся мистерии!

Лия замерла.

— Мистерии?

Из-за колонны выглянуло женское личико.

— Ты что, впала в забвение? Элевсинские мистерии, которые мы уже сколько сотен лет ежегодно празднуем! Очень важно пройти посвящение богини Деметры! Плодородие ведь касается всего: не только земли, но и рода человеческого!

— Иду, иду. Просто все так неожиданно, — девушка замялась.

Лия зажмурила глаза, свечи храма потонули в кромешной тьме.

***

Когда она встряхнула головой, то едва не задела мужа. Тот смотрел на нее во все глаза. Через плотные шторы пробивались рассветные лучи.

— Ты не поверишь! — вдвоем выдохнули они.

— Мне такое приснилось! — размахнул руками муж.

— Когда ты услышишь, как я проходила обряд инициации в греческом храме, то твой сон покажется шуткой!

— И я был греком! Точнее — македонским воином! — округлил глаза Гоша.

— Фантастика! Давай тогда ты!

— Нет, ты!

И так они, перебивая и дополняя друг друга, провели субботнее утро в чудных рассказах об удивительных сновидениях, которые казались настолько реальными и красочными, какими редко когда бывают самые четкие сны.

— Но это было так правдоподобно! — повторяли они, прохаживаясь по парку Смартграда, где люди в джинсах разгуливали, ничего не догадываясь об их античном приключении.

— Два мороженого, пожалуйста! — попросил Гоша на ближайшей тележке продажи.

— Слушай! — держась за палочку и откусывая кусочек клубнично-сливочного лакомства, сказала жена. — А вдруг мы просто забыли о том, кем были когда-то? И встретились для того, чтобы вспомнить это? Мне там перед этими мистериями так и сказали: у тебя что, забвение? Что, если мы этими вопросами по вечерам пробудили какие-то скрытые в нас воспоминания?

— Ну ты, Натали, даешь! — рассмеялся муж.

— А почему бы и нет? — продолжила Ната. — Ведь что есть память? Фотографическая, мысленная визуализация прожитого? А что, если мы одновременно живем в нескольких мирах?

Гоша обнял супругу за талию, и они неспешно продолжили прогулку.

— Вот за что я тебя люблю, так это за твои оригинальные идеи!

— Только за это? — задорно улыбнулась она.

— Ну уж нет!

Их смех звучал на длинной аллее, где прогуливались такие же влюбленные парочки. Этим субботним днем в Смартграде больше не происходило ничего необычного. Одни отдыхали, другие трудились. Все было, как всегда.

Эпизод 2. Схватка

— Вставай, Горян, вставай! — раздался тянущийся, как жвачка, голос.

Что это? Опять какое-то наваждение? Горян открыл глаза: над ним нависала густая, точно гроздья спелого винограда, борода. А от свежего ветра приятно топорщилась небритая щетина.

— Дед Илай? — спросонья спросил Горян. — Это правда ты?

— Еще какая правда! Вставай! Послеполуденный отдых закончился. Время тренировок и подготовки к бою!

У македонца округлились глаза.

— К бою? Какому еще бою?

— А ты думал, что будешь тут только есть да спать? Для этого родился в нашем мире? — строго смотрели на него такие знакомые глаза. — Это я тебя еще жалую! Отец бы давно дал тебе палки!

Горян протер глаза. Да, он помнил, как вчера очутился в этой славной деревушке, как пировал вместе с товарищами. Как дед, играючи, устраивал кулачный бой. Право, удивительное дело: эдакая-то сила в его-то возрасте! Сколько ему стукнуло уж лет, сколько зим? Семьдесят, восемьдесят? Дед Илай выглядел на все сорок: подтянутый, ни намека на горб; плечи — как две рыхлые горы; измятая накидка да морщинистое лицо — вот единственное, что выдавало годы! Да голос с легкой хрипотцой, точно в ледяной горный ручей бросали камешек, и он там кувыркался, ударяясь о каменистые выступы русла.

— Жаль, его нет рядом!

— То-то, что жаль! Он выступил с нашей славной македонской армией в дальний поход. А тебе — самое время готовиться: в соседней деревушке третью ночь подряд сгорает по дому! Не иначе, как завелся огненный демон! Выступаем следующим утром! А сегодня — тренируемся, тренируемся! Все слышали?

И он гаркнул, осматривая воинов вокруг себя. Посреди поляны, у котла, вперемешку с женщинами и детьми стояли и сверкали глазами они — защитники — до десятка юношей и мужчин.

Горян и не заметил, как оказался среди тренирующихся. Слева и справа мелькали острия мечей, разгоряченные лица, раскрашенные фасады щитов.

Он замахнулся своим мечом и… проснулся. Утреннее солнце било прямо в глаза из щели плохо задернутой шторы.

— Наточка! Ну ты что? — запротестовал он спросонья. — Опять собиралась на работу и открывала штору?

Рядом раздался такой знакомый и милый голос:

— Гоша! Ты все забыл? Сегодня же выходной! И мы идем в гости к Лизе. Мы о чем вчера вечером говорили?

Ната смотрела на него с краешка кровати. На ней было то чудное, но прелестное солнечное платье, которое через тонкие бретельки открывало вид на ее белоснежные плечи. Сам фасон платья напоминал вытянутый прямоугольник, но от делового его отличал и яркий желтый цвет, и модные застежки, и струящиеся фалды.

— Точно, точно! — протирая глаза, пробормотал Гоша. — Вспомнил!

— Тебе опять снился сон, где ты был греческим воином? — покивала девушка.

— Да. Ничего не могу с этим поделать, любимая. Это как вспышки. Как озарение какое-то. Все такое живое. Будто происходит наяву.

— Можешь и не говорить! Уж кому-кому, а мне ничего доказывать не надо. Мои сны на этой неделе были такими же яркими!

— А ты не рассказывала, что у тебя было продолжение!

— Правда? — Ната задумалась. — Не хотела тебя беспокоить. Я лечила раненных после каких-то сражений. Это были не самые приятные воспоминания. Все те боль и мучения солдат — они точно живые!

Ната зажмурилась, а Гоша обнял ее и прижал к себе. Через час они позавтракали, собрались и выехали.

Улицы Смартграда в основном пустовали: многие не хотели проводить первые летние дни в разгоряченном асфальтовом блоке, где, как провода, пролегали витиеватые улочки-магистрали.

В быстро мчащемся троллейбусе было душно, несмотря на открытые створки окон. И, как всегда, находились те, кому это не нравилось.

— Радует только одно, — кричала Ната на ухо мужу, перекрикивая гомон и возмущения, — что нам ехать всего десять остановок! Скоро будем!

— Не так уж и скоро! — возразил Гоша.

— Но и не другой конец города!

— А почему за все годы нашего супружества мы так и не были ни разу в гостях у твоей сестры? Я только на свадьбе видел ее. И то — мельком!

— Чтооо? — Ната пыталась услышать, но в салоне дело дошло до махания руками.

«Уважаемые пассажиры! — раздался механический голос из громкоговорителя. — Давайте уважать друг друга. Одним плохо от жары, другим — от сквозняка. Но всем одинаково плохо от ругани и ссор. Может, вам разойтись по салону троллейбуса?»

— Вот только не надо нам указывать, что делать! — раздался тонкий голосок женщины с несколькими сумками. Вдобавок к ним она старательно обмахивалась веером.

— Тоже мне водитель нашелся! — вторил первой другой голос женщины, которая куталась в просторный платок.

Как часто бывает в таких случаях, женщины перестали ругаться друг с другом и переключились на «общего врага» — водителя, который грубо, как казалось, нарушил их права.

Гоша с Натой вышли на своей остановке с чумными головами.

— Давай посидим где-то на скамеечке, прежде чем пойдем к твоей сестре? — взмолился Гоша. — У меня разболелась голова от этих криков!

— И откуда они только берут столько сил? — согласилась жена.

Они нашли скамейку вдоль вытянутого девятиэтажного дома. По аллейке туда и обратно ходили люди, бегали дети. Но тень от раскидистого каштана накрыла их с головой так, что казалось, они погрузились в свой особенный мир, обособленный от прочего. Они говорили, доверительно прижавшись щеками.

— …это было что-то страшное! — шептала Ната. — Их обугленные лица, обожженые руки, сжимавшие почерневшие мечи. Не могу этого забыть, Гош!

— Успокойся, милая! Все в прошлом! Все прошло уже!

— Точно ли в прошлом?

— А как же еще может быть? — удивился Гоша. — Ты видишь на мне сверкающие доспехи?

Ната рассмеялась.

— Не знаю. Порой мне кажется, что ты и есть тот самый рыцарь, которого я всегда искала. И нашла!

К сестре они шли окрыленные. А энтузиазму всегда сопутствует удача.

— Вот это ее дом? — спросил Гоша.

— Да!

Перед ними возникла такая же типичная девятиэтажка, которую они видели и до этого. Единственный опознавательный знак, о котором слышал Гоша и благодаря которому он узнал ее, был тот, что возле нее в каких-то ста шагах начинался детский садик, огороженный невысокой металлической оградкой. Поскольку был выходной день, то и садик пустовал.

— Какой нам подъезд нужен?

— Третий, — ответила Ната.

— Почему же сестра никогда за эти годы не приезжала к нам?

— Да все потому… — уклончиво начала Ната. — Потому же, почему и сидит одна уже три года! Максим…

— Максим?

— Ее бывший муж. Они разошлись. И довольно немиролюбиво. Лиза очень тяжело переживала расставание. Сколько слез она выплакала — одному богу известно!

— Ты с ней не была в тот тяжелый момент? — брови Гоши сами собой поднялись.

— Она никого не пускала к себе в душу! Ни родителей, ни меня. Одна только ее подушка знает всю правду!

— Это ужасно.

— А что я могла сделать?

— Так не должно быть. Ты знаешь, что последние исследования говорят о том, что все наши мысли, все эмоции влияют на наше физическое здоровье? Что все в организме человека взаимосвязано? Горечь в душе находит отображение горечью в теле? А обиды в мыслях разъедают не хуже кислоты?

— Вот сам ей об этом и скажешь!

Они зашли в подъезд (после того, как в домофоне на их звонок раздался безмолвный щелчок кнопки), сели в лифт и поднялись на седьмой этаж. Их встретила ничем не приметная серая дверь, стертые косяки, звонок в пластмассовой оправе.

— Она не вышла нас встречать? — подивился Гоша.

— У тебя никогда не было ни сестры, ни брата ведь, — заметила Ната, — порой в детстве мы были не разлей вода, выручали друг друга, прикрывали перед мамой, рассказывая сказки про библиотеку или что-то вроде того тогда, когда сами отправлялись гулять с мальчиками… Да, чудесное было время!

Ната позвонила в дверь второй раз.

— И где же она? — спросил Гоша.

— Не знаю. Должна быть дома. Мы же вчера с ней говорили по телефону! Она сказала, что, как и всегда, просидит весь день в квартире. Что боится выходить даже на лестничную клетку!

— Тогда почему не открывает?

— Сама не знаю, — занервничала жена. — Подожди. Давай я ее наберу по смартфону.

Вызов пошел. Долгие секунды киселем растянулись по тихому коридорному безбрежью.

«Алло! — расслышал Гоша глухой, придавленный голос сквозь динамики смартфона, который Ната приложила к уху. — Это ты, Нат?»

— Да, да! — быстро заговорила Ната. — Открывай! Мы у тебя под дверями стоим и звоним! Ты разве не слышишь?

В ответ раздалось какое-то невнятное бормотание.

— Она положила трубку, — смущенно сказала Ната.

— И что это было?

— Тихо! Слышишь?

Гоша прислушался. Да! За дверью раздалось какое-то шлепанье, шарканье. Будто кто-то продирался через джунгли.

Дверь открылась, и оттуда проступило лицо: плотные тени под глазами еще молодой девушки, немного мучные щечки, но будто обескровленные, волосы отдельными прядями разбегались в стороны — химия их немного поддерживала, но без должного ухода они превратились в спутанный и неопрятный клубок; глаза девушки пробежались не столько по гостям, сколько вокруг них и за ними, словно искали кого-то там.

— Что ты, Лиза? Это мы! — уверила ее Ната. — Кого ты высматриваешь?

— Давайте, зайдем, а потом уже побежим кружочки! — ввернул Гоша.

— Ну, Гоша, мы не на физкультуре!

За дверью послышался вздох облегчения, и их впустили. Гоша с Натой зашли. Прихожая оказалась довольно большая: несколько платяных шкафов с одной стороны, высокая тумбочка для обуви, вешалка, с другой стороны — баррикада из пустых коробок и стройматериалов. Тут же парочка огнетушителей стояли на виду.

— Смотрю, ремонт у тебя так и стоит, Лиза?

— А куда бы он делся?

Гоша посмотрел на Лизу. Это была молодая еще женщина. В чем-то даже привлекательная, если бы не такие большие тени под измученными глазами. Ей было уже тридцать шесть лет. И все эти три года после развода она провела сама?

— Лиза, извините за вопрос, — встрял Гоша, — а у вас, наверное, не часто гости бывают?

— Именно! — отрезала она и пошла на кухню.

Ната косо посмотрела на мужа.

— А что я спросил? — развел он руками.

Кухня ничем особым не выделялась: те же горы разбросанных тарелок, отдельно валяющихся ложек, вилок, чашек, которые можно встретить у тех, кто привык к одиночеству и перестал следить за порядком. Есть, безусловно, такие сильные духом люди, которые считают, что разбросать вещи, посуду, даже если живешь один, — это просто неуважение к себе. Но, по-видимому, Лиза к ним не относилась.

— Где же этот чай? — Лиза растерянно водила руками по кухонному шкафчику, где располагались разные упаковки.

— Да вот же он! — аккуратно показала сестра на упаковку чая. — Давай я тебя обниму!

И она обняла ее. Лиза не сопротивлялась.

— Что же с тобой случилось? — прошептала Ната. — Расскажешь?

— Ты все равно не поверишь, — недоверчиво посмотрела та. — Как не поверили родители. Они только вызвали мастеров. А что толку с этих мастеров?

— Расскажи!

Но сестра уже замкнулась, ушла в себя. Чай они пили молча. Только изредка Лиза поднимала глаза, точно ища вокруг себя тот спасательный круг, за который можно ухватиться.

Гоша с Натой так ничего и не добились. Посидели часик, поболтали о всяких всячинах, ничего существенного, да так и ушли.

Когда они вышли из дома, Ната сказала:

— Я позвоню родителям вечером, узнаю, чему они там не поверили.

— Да, хорошо, — несколько отстраненно сказал Гоша. — А ей бы, конечно, не помешало, чтобы рядом был мужчина, который бы выбивал всю эту дурь из ее головы. Женщины, когда остаются одни, то надумывают бог знает что!

— Ты же видел, как она убегала от таких вопросов и предложений!

— А чего?

— Кто ее знает… Они с Максимом прожили довольно долго. Считай – почти восемь лет. За это время она, похоже, полностью вросла в него. Максим то, Максим это. Она больше ничего вокруг не видела. Врачи ей поставили диагноз… одним словом, ей было трудно зачать. Максим какое-то время варился, варился… А потом в один прекрасный день объявил, что они — не пара.

— Не по-джентльменски с его стороны, — заметил Гоша.

— Как бы то ни было, но за годы совместной жизни она отреклась от всех подруг: с кем-то перестала общаться, видеться, кто-то с ней перестал общаться, когда ее звали на посиделки подруг. Она просто перестала поддерживать отношения с прежним кругом, решив, что добилась всего, чего хотела.

— Жизнь преподнесла ей жестокий урок…

— Я постоянно пыталась, по крайней мере на первых порах, проявлять к ней участие, быть рядом: звонила, приходила, слала то шутки разные, то уверения, что это не конец света, что она — еще молодая, еще найдет того, кто полюбит ее с любыми недостатками, что Максим просто оказался ее не достоин.

— Но все без толку?

— Да. Временами она немного оживала… Но ненадолго.

Домой супруги доехали без приключений. После плотного ужина (они запекли курочку в духовке) вечером Ната позвонила маме. Гоша смотрел со стороны, как меняется лицо жены. Пришлось взять себя в руки, чтобы не дергать ее за край платья и не пододвигать ухо к трубке.

— Ну, что там? — выстрелил он, как только она пожелала маме «спокойной ночи».

Ната смотрела на него растерянно, брови по очереди то поднимались, то опускались.

— Даже не знаю, как тебе сказать.

— Скажи, как есть!

— В общем, слушай. Мама рассказала такую удивительную историю, что в это невозможно поверить: Лиза не раз звонила ей и жаловалась, что за розетками кто-то шевелится по вечерам… то в одной комнате, то в другой. Будто бы черно-желтое существо показывалось оттуда и намеревалось ее слопать. Искры летели во всю сторону, пламя вырывалось… Папа с мамой пришли в тот же день, когда она звонила…

— И?

— И ничего не нашли. Все на своих местах. Розетки фирменные, турецкие. Меняли их лет пять назад. Еще рано, чтобы искрить. Никаких следов нигде. Ну, на всякий случай родители вызвали мастеров. Те пришли на другой день, что-то там пооткручивали, поколупали, но тоже ничего не нашли. Все в порядке и с розетками, и с проводкой. Ничего нигде. А Лиза потом еще звонила. Говорила, что чуть ли не плавятся обои под розеткой. Тогда-то она запаслась огнетушителями.

— Какой ужас.

— Да. А потом еще говорила, что боится выходить даже на лестничную клетку, так как то существо якобы преследует ее. И за пределами квартиры она в большой опасности.

— К врачам обращались? — робко спросил Гоша.

— Пока нет, — замялась Ната. — У родителей это было на уме, но никто не посмел… Решили обождать. Может, все пройдет?

За такими разговорами наступила ночь.

— Спокойной ночи! — пожелала Ната мужу.

Но Гоше не спалось. Он ворочался с боку на бок, крутился, кряхтел. Наконец, измученный, он заснул. Сон настиг его где-то во втором часу ночи. Супруга давно спала. В квартире было так тихо, как редко когда бывает.

Гоша увидел на занавеске мелькание теней, повернул глаза и… обнаружил, что идет в шеренге македонских воинов.

— Шагать в ногу! — крикнул дед Илай. — Мы подходим к той самой деревне!

И правда: прямо перед ними лежала греческая деревня. Но мрак накрыл ее: плотный дым от сожженных домов стелился низко, закрывая вид на далекие горы. Кое-где еще вырывалось пламя из разбитых окон и искореженных крыш. Первые дома являли собой жалкое зрелище: останки былых стен на усыпанном обломками фундаменте.

— Щиты наготове, копья наперевес! — скомандовал дед Илай.

Отряд из десяти человек (вместе с командующим фалангой) дружно выставил копья по направлению к ожидаемому противнику. Сделал это и Горян. Причем он поразился сам себе, насколько это вышло четко, слаженно, механически. Ни секунды на размышление!

Отряд успел пройти всего каких-то метров двадцать-тридцать, обходя разрушенные строения, как в хижине, из окон которой вырывалось пламя, показалась злобная морда какой-то твари.

На солнце нашла черная туча, дым щипал глаза, дышать становилось труднее, когда произошло нападение. Три бойца с того фланга, что примыкал к дому, отлетели будто игрушечные от удара.

— Сомкнуть ряд! Копья! — кричал дед Илай.

Горян не видел толком неприятеля. Щит, выставленный прямо на уровне корпуса, шлем, который, казалось, давил на голову всей тяжестью, дым и языки пламени — все смешалось! Чье-то толстое, пружинистое тело оббегало их сзади, выхватывая одного за другим из фаланги. Горян чувствовал, как по фаланге прошла нервная дрожь. Так бывает за секунду до неминуемого поражения. Предчувствие не обмануло: так и произошло. Неведомый зверь разбросал их одного за другим, не встретив сопротивления. Горян в числе последних почувствовал, как что-то цапнуло его за бок, прикрытый доспехами, и бросило в сторону. Он перелетел крышу ближайшего строения и рухнул на опрокинутые тюки.

Очнулся он от того, что жена шептала ему: «Тише, тише, это только сон». Он посмотрел: да, сквозь завесу ночи на него смотрели любящие глаза Наты, а не неведомого зверя. Пот проступил на лбу.

— Мне такое приснилось…

— Мне тоже! — шепнула она ему. — Только такое чудесное: я нашла раненого воина, смачивала тканью ему лоб, омывала ноги. Когда он очнулся, он так на меня смотрел, что я сразу поняла: передо мной — мой будущий муж!

Гоша прижался к груди Наты. Чувство умиротворения окутало его.

— А там была разрушенная деревня? — спросил он спустя пару минут.

— Да! А как ты узнал?

— Тогда все понятно. — И он рассказал ей сон.

Они заснули и проспали до десяти часов утра. Начался воскресный день. И внезапно — звонок!

— Что? Что случилось? — кричала в трубку Ната.

На другом конце раздавались тревожные ноты.

— Мы должны ехать! — выпалила Ната, когда звонок оборвался.

— Что еще случилось? — повторил следом за ней Гоша.

— Лиза! Она… боюсь, она в беде! Собирайся!

Пока жена одевалась, Гоша успел вбросить в себя пару бутербродов и запить соком. Мчаться, даже если на пожар, лучше с сытым желудком.

По дороге Ната рассказала, что Лиза тушила пожар сегодня утром, что из розетки вырывалось пламя, что она едва успела выскочить, чтобы отрубить электричество в щитке, что в коридоре ее поджидало что-то страшное!

— Что за небылицы? — повторял Гоша, но чувствовал, как под ложечкой что-то сосет.

Они не доехали, а домчались до знакомого дома! Лифт распахнул двери и… в коридоре было тихо, чисто, спокойно. Ната изо всех сил вдавила кнопку звонка. Громкие трели услышал бы и глухой! Но только через минут пять в замке послышалось, как проворачивается трясущийся ключ. Лиза впустила их и тут же захлопнула входную дверь.

Ее прихожая точно пережила наводнение: кругом вода, смешанная с пеной, промокшие коробки, плавающие бумажки.

— Ну и ну! — ахнул Гоша.

Пока Ната уводила сестру в комнату, он осматривал розеточные гнезда в коридоре и провода. Все было цело, ни намека на воспламенение. Без света так казалось. Но, разумеется, включать рубильник сейчас было бы глупо.

— Тут был пожар? — на всякий случай крикнул он девушкам в комнату.

— Да! — ответила жена, когда Лиза кивнула.

— Странно: нет никаких следов возгорания, — не сильно громко, но и не тихо, сказал Гоша.

— Но оно там было, было, было! — сорвалась на крик Лиза.

Ната спешно бросилась ее утешать, замахав руками на мужа.

— Принеси лучше воды!

Он пошел на кухню, открыл кухонный шкаф, достал бокал. Пока искал баклажку с водой, бросил взгляд на чайник: его провод шевелился, будто живой! Гоша протер глаза. Да нет. Не кажется. Провод шевелится. Он потянулся головой следом за проводом к тому месту, где была розетка, и отпрянул, точно опаленный внезапной вспышкой. Там, за мисками, пластмассами и пустыми кульками на него дохнул чей-то уничтожающий взгляд. Сердце колотилось как сумасшедшее. Гоша отполз от этого места, бокал покатился по полу, отброшенный его рукой. Ната прибежала на звук падения из комнаты.

— Что с тобой? — бросилась она к нему.

Гоша мотнул головой, не желая принимать то, что показалось, за истину.

— Подожди! — бросил он, приободренный присутствием любимого человека. Именно это придало ему ту храбрость, которой он и не ожидал от себя. Он резким движением отодвинул стол, отбросил мусорные ведра и коробки. Розетка, откуда тянулся провод к чайнику, смотрела прямо на него. Но там никого и ничего не было! Да и провод не шевелился. Он вытянул вилку чайника из гнезда.

— Вилка как вилка, — пробормотал он сам себе. — Что за ерунда?

— Тебе что-то показалось? — склонилась Ната к месту происшествия.

— Возможно, возможно… — Гоша чесал затылок. — Знаешь, мы должны будем сегодня остаться тут и заночевать!

Гоша произнес это таким твердым голосом, что ни Ната, ни подошедшая Лиза и не посмели возражать. Когда мужчина решается на что-то, то нет смысла прекословить. Если это, к тому же, в общих интересах!

Приход ночи ждали все втроем. Никто не бросал слов просто так, никто не обсуждал, чего именно они ждут, что хотят увидеть… Но все трое ждали! Нервничала Лиза, нервничала Ната. Один Гоша, казалось, смотрел непреклонно, решительно. «Он и в самом деле походит на того далекого своего македонского предка», — подумала Ната.

Часы пробили десять часов вечера. Ну как пробили — моргнули цифровыми значениями.

— Пора ложиться спать, Лиза? — предложила Ната.

— Я не усну!

— Ну что ты? Я буду рядом с тобой. А Гоша будет охранять наш покой! Правда?

— Еще как! — заверил Гоша. — Ложитесь спокойно. Я сейчас выйду на кухню, сделаю себе крепкий-прекрепкий чай, вы пока сделайте все свои дела там, укладывайтесь, а я себе постелю потом на полу! Годится?

Сестры кивнули. Гоша вышел из комнаты. На кухне он думал о чем-то далеком. Будто и не было всего этого нервного дня. Будто не было и того зловещего сумрака, что привиделся ему утром. Он сжал кулаки, готовясь защищать семью. Сестра жены ведь тоже была частью его семьи!

Если это в его силах, он остановит этот кошмар! Откуда взялась эта уверенность? Будто только теперь он пришел к тому, чтобы узнать что-то, что не давало покоя долгие годы!

С этими мыслями он заснул. На этот раз он не ворочался. Он был на своем месте. Там, где и должен был оказаться. Гоша это твердо знал.

А потому и не удивился особо, когда обнаружил себя Горяном. Да, верной сариссы, копья, с ним не было, но был копис — меч с длиной изогнутого клинка 80 сантиметров; вот он, в деревянных ножнах на левом боку, с рукоятью в форме полукольца для защиты рук! Это оружие именно то, что нужно в таких условиях! А что за условия? Почему-то не удивился он и тому, когда осмотрелся: да это же квартира Лизы, в которой он заснул! На кровати, правда, никого нет! Почему бы? Где же его жена, где Лиза?

Он встал, кожа на сапогах вытянулась. Почему-то совсем не казалось, что глупо ходить в сапогах по комнате!

— Лия, Лиза, где вы? — крикнул он и подумал: «Почему я назвал жену Лией?»

Нет ответа. Только свист ветра неведомо откуда. В самом деле, откуда тут ветер? Горян пошел по тому следу, что тянулся на кухню. Обоняние, казалось, обострилось до предела. Поразительно, как он буквально слышит опасность! Откуда такое восприятие?

Все эти вопросы промелькнули быстро, не задерживаясь в голове. Горян шел действовать.

Кухня сразу насторожила его. В приглушенном сумраке ночи он видел опасность. Горян достал из ножен копис, поправил доспехи. В два прыжка он оказался возле того места, где утром (как это было давно!) видел странную морду. Не успел он и глазом моргнуть, как из розетки пробился сизый дым с далекими огненными язычками. Мгновенно окутав мужчину, дым заполнил всю комнату. От нее не осталось и следа! Да и комната ли это была? Вдали горит крыша какого-то домика, повсюду обломки, как в той деревне из его последнего сна. Нет, это не комната, а та самая деревня! И крик! Далекий крик с просьбой о помощи! Отчаяние, страх – все было в том крике.

Горян не раздумывал и побежал, перемахивая через опрокинутые балки, осколки глиняной утвари, разломанные бочки. Крик доносится из того дома! Он увидел лишь часть строения, но понял: внутри заперта девушка. Сомнений не оставалось: это Лиза! Ее дребезжащие нотки с толикой опустошенности он узнал наверняка.

Не раздумывая, выскочил он из-за угла дома, подняв меч, готовясь отразить любую атаку спереди. Но такого он не ожидал! Длинное, вытянутое чудище головой билось в дверь. Все черно-желтое туловище плясало язычками огня, плоская морда с немигающими ящеричными глазами неумолимо пялилась теперь на него! Секунда — и черный хвост, сливаясь с землей, с силой мотнул, сбил его с ног! Падая, Горян выставил локоть, пружиня и перекатываясь на другое место. И верно: в следующую секунду чудище клацнуло пастью туда, где он должен был упасть. Не раздумывая, вскочил воин и рубанул по концу хвоста. Он попал в заднюю лапу, которая показалась на миг. Удача была на его стороне! Чудище издало протяжный то ли рыкающий, то ли утробный звук, и завалилось на один бок. Горян не преминул воспользоваться случаем: удар за ударом наносил он опрокинутому противнику! Туловище трехметровой ящерицы вспыхнуло пламенем. На землю падали лепестки огня.

Но Горян увлекся своей чередой атак и пропустил контрвыпад. Широкая пасть чудища, словно капкан, схватила его за правое плечо. Поистине мертвая хватка! Горян изо всех сил дернулся в противоположную сторону, но страшная боль поразила его мышцы, рука дрогнула и выпустила меч. Тот воткнулся в землю рукоятью вверх. Еще одно движение пасти — и он полетел на землю. Левой рукой он ударил по передним лапам ящерицы так, что та рухнула рядом с ним, не выпуская добычу. Сражающиеся оказались в своеобразном паритете: меч лежал в стороне справа от Горяна — он не мог дотянуться до него, но и рептилия не ослабляла хватку, не желая выпускать его плечо.

Как же вовремя! Эти шаги! Эти легкие шаги он бы узнал за тысячу километров! Словно лесной олень, подскочила к нему Лия: девушка чистейшей красоты в безупречном хитоне с длинными рукавами, белоснежная, грациозная! В груди мужчины зазвучали барабаны. Лия подошла всего на метр, не приближаясь вплотную, сложила руки и что-то зашептала. Горян не увидел, а скорее почувствовал, как живительная влага разливается по его телу; а в тех местах, где пламя чудища опалило руку, проступили водяные капли. Ящерица недовольно мотнула головой: в ее пасти булькала вода, что перебегала с руки Горяна. Еще мгновение — и зверь выплюнул плечо македонца, выплескивая целые чаши жидкости. Горян не ждал: перекатился на бок, левой рукой схватил копис и рубанул по голове врага! Ящерица обмякла, глаза подернулись туманом, и тело рухнуло на землю.

— Вот это зверь! Никогда такого не видела! — воскликнула, улыбаясь, Лия.

«Какая же она чудесная!» — подумал Горян, но вслух сказал:

— Как ты вовремя! Еще бы пару минут — и он бы сломал мне кости в плече!

— Я тебя исцелю, милый! — целуя его в лоб, шепнула Лия. — Но сперва: сестра!

Они одновременно подошли к двери, толкнули ее и, довольные, наблюдали картину: посреди разрушенного дома на полу сидела девушка старше них, укутанная в дорожный плащ, и держала руки на ушах, зажмурив глаза.

— Лиза, Лиза, мы тут! — кричали они хором, чтобы она услышала.

И она услышала! Лиза лежала рядом с Натой на кровати, под одеялом. Утренние лучи брезжили в окно, воздух в комнате стоял чистейший, дышалось легко. Точно роса отдала все свежие капельки в их квартиру! Гоша проснулся на полу, там же, где вчера заснул, и щупал плечо.

Все трое смотрели друг на друга, точно вопрошая: это был сон или нет?

За чаем они дружно пришли к выводу, что не сон, но как все объяснить, — не было ни мысли!

— Зато квартира изменилась! Ты видишь изменения? — усмехнулась Ната.

— Не только вижу, но и чувствую! — просияла сестра.

Изменения и вправду были: так бывает после какого-то капитального ремонта и влажной уборки, когда все выдраено, вымыто! Лиза выскочила проверить ощущения в коридор и не обманулась.

— Его больше нет! — смеялась она. — Нет того страха, нет! Хочется кружиться, танцевать!

— Наконец-то с кем-то познакомиться! — смеялась и Ната.

— А почему бы нет? — согласилась Лиза и бросилась перебирать шифоньер в поисках красивых вещей, которые лежали там всеми забытые долгие годы.

— Гоша, — сказала Ната, с любовью заглядывая в его глаза, — когда у нас будет дочь, мы расскажем ему об этом?

— Так ты не передумала, будет именно девочка?

— Да, я чувствую, что это будет она, — твердо ответила она, поглаживая пока еще совсем плоский животик.

— Посмотрим! — ответил Гоша и обнял жену.

Гоша и Ната вышли из квартиры Лизы с чувством выполненного долга. Но что это было? И как это объяснить — они не знали!

Секрет

— Послушай, Таня, ты не только смейся, хорошо? — с надеждой посмотрел он на хрупкую девушку, сидевшую напротив.

— Это еще почему? — с вызовом бросила она, не дожидаясь объяснений. Улыбка ее карих, с какой-то желтинкой, глаз готова была вспыхнуть тем самым, от чего просил удержаться ее друг.

Юноша с легким осуждением погрозил ей пальцем.

— Я хочу поделиться с тобой таким секретом, о котором еще ни одной душе не рассказывал. А тебе бы только и смеяться!

Казалось, он немного обиделся.

— Ну, не дуйся, Борей…

— И не Борей, а Андрей! — перебил ее собеседник.

— Но, когда ты сердишься, ты так похож на северный бурный ветер! И потом… — Таню только подзадоривала его сердитость, — игра слов и звуков! Слышишь: Борей-Андрей, Андрей-Борей?

Таня едва сдерживала смех, подступивший к самому горлу, если не к белоснежным зубкам, точно прячась за ними, чтобы выскочить будто из-за засады.

Андрей готов был развернуться и выйти из комнаты, где они уединились. В вечернем полумраке, под лучами заходящего солнца, можно было разглядеть старенькое, но вполне добротное пианино под настенными часами, большой книжный шкаф с цветными корешками книг, несколько шкафов для вещей, письменный стол с двумя стульями, и, собственно, просторную кровать, на которой и сидели наши собеседники.

— Ну брось, Андрей! — смилостивилась Таня. — Я больше не буду. Честное слово!

Андрей искоса поглядел на нее.

— Ты мне веришь? — вполне доверчиво смотрела на него подруга.

— Да, — сдался он. — Но…

— Что «но»?

— Надеюсь, что и ты мне так же поверишь, когда поделюсь с тобой секретом!

Андрей смотрел на нее так, как смотрят на того, в руках которого находится всё твое счастье. Девушка поняла, что в этот раз ее друг настроен самым серьезным образом и ему не до шуток. Женское любопытство сыграло дальше свою роль. В данном случае — вполне уместную.

— Так скажи, скажи! Ну что там за секрет такой у тебя? — Таня чуть не запрыгала вокруг него, как у новогодней елочки, которая вот-вот должна зажечься.

— Да ты присаживайся! — скомандовал он. — И не шуми так! Родители сегодня что-то рано легли отдыхать. И не хотелось бы их будить!

Таня с явным недовольством заставила себя сесть.

— Кроме того, — добавил Андрей, чтобы как-то уравновесить эмоциональные метания подруги, — тут дело важное и не такое скорое! Мне бы только понять, что со мной происходит!

— А с тобой что-то происходит? — взметнула красивые брови над карими глазками Таня.

— Провокационный вопрос?

— А вопросом на вопрос не вежливо отвечать, — заметила девушка.

Таня, обладательница хрупкой фигуры, имела вдобавок ко всему не только миловидное личико, длинные, словно водопадные струи, волосы с манящим бронзовым отливом, но и острый, меткий, хотя порой и больно ранящий ум. Ее слова, точно стрелы, норовили попасть прямо в яблочко! Горе, если этим яблочком была голова сидящего напротив!

— Да, происходит, — перешел на шепот Андрей. — Но началось это не сейчас…

— Люблю истории, которые, словно из сказки «Тысяча и одна ночь», перетекают из одной бесконечности в другую.

— Почти так! — согласился Андрей.

Таня состроила мину.

— Боюсь, что ты мне просто не поверишь! Поэтому вот и требую от тебя, чтобы ты дала мне рассказать, не перебивая. И… больше никому не рассказывай! По крайней мере, пока… Пока мы не поймем, что со всем этим делать. Я один уже просто-напросто потерялся в догадках! Сколько лет прошло. А меня по-прежнему все происходящее удивляет и восторгает.

— Расскажи же, что и когда началось! — Танина заинтригованность отражалась на всех складках ее лица и в суетливых движениях рук.

— Не сейчас! Как-нибудь позже, — махнул рукой собеседник. — Это история не на одну минуту. Обещаю тебе, что расскажу всё с самого начала по порядку. И этот рассказ будет самым необычным, что ты слышала! Он будет о моих родителях.

За окном солнце окончательно растворилось в вечерней полумгле, стаи ласточек с криками разлетались после ужина по своим гнездам.

— Подожди, я позвоню папе, что буду позже, а то он будет волноваться.

И девочка со смартфоном подошла к окну. Вид с окна восьмого этажа завораживал. Недалеко виднелся парк, скрытый летней листвой, через которую мигали огоньки фонарей. Словно тысячи светлячков плясали танец на лоне первозданной природы. Чем и ценился этот район города — здесь старались сохранить ландшафт нетронутым, не загораживая его небоскребами.

— Вот! — кивнула девочка. — Теперь всё в порядке. Продолжай!

— Так вот, — приступил Андрей. — Ты же знаешь, что мои родители хотели девочку?

— Папа Гоша твой и мама Ната?

— Да!

— Девочку? При взгляде на твоего мужественного папу мне бы и в голову не пришло, что он хочет умиляться девчачьим причудам! — рассмеялась Таня.

— А вот поди ж ты! Это так! Мне как-то мама проговорилась за семейным ужином!

— Хотя многие папы хотят девочку, пожалуй. Ведь мы — самое прекрасное, что есть в мире. Не зря папа выбрал меня, когда…

— Ну, скромности тебе не занимать.

— А ты как хотел? — выпятила губки девочка, но даже это у нее вышло мило.

— Хотел бы хоть одно предложение договорить без того, чтобы ты не перебила.

— Надо крепче держать свою мысль и тогда всё получится! — убежденно сказала Таня.

Андрей посмотрел на нее с видом, говорившем, что она безнадежна.

— Ладно, продолжу. Ты помнишь тот день, когда к нам в гости приезжал дядя Мацуки?

— Тот старенький японский дедушка?

— Да. Папа всегда просил называть его дядей. Но кому конкретно он приходился родственником — никто никогда не говорил. Честно говоря, я подозреваю, что никому.

— Почему же он тогда приезжал к твоему папе? Тем более, это же был не первый такой международный визит? — девушка улыбнулась, поняв по лицу друга, что выразилась в очередной раз метко.

— Да. Но в прошлые года я был слишком маленький, чтобы что-то понимать, да и они оставляли меня в комнате с тетей Лизой, маминой сестрой.

— Так.

— Вот. А в тот раз я был сам! И уже достаточно смышлен, чтобы на цыпочках вроде как проходить мимо их комнаты в туалет, но невольно замирать у замочной скважины!

— О, это трюк всегда работающий! — захлопала в ладони девочка. — И что ты разузнал?

Андрей невольно оглянулся по сторонам и прошептал:

— Вот тогда-то я и узнал об этом секрете…

— Секретный секрет, — так же тихонько пропищала Таня. И добавила: — Я никому не скажу.

— Ну хорошо… Но смотри! Ты дала слово. Впрочем, — добавил он, — когда это девчонки держали слово? Ну да ладно! Говорил дядя Мацуки. Вот что я услышал тогда.

И он стал рассказывать.

***

— Одно из самых больших преступлений человечества начала XXI века… а преступлений этих, надо сказать, — множество… так вот, одно самых, прямо скажу, пакостных — это извращение цветов радуги! Присвоение их группой людей с животными чувствами! А ведь радуга — всегда была, есть и будет тем, что после любого дождя притягивает взгляд человеческий! И какой тайной и явной радостью наполняются сердца как детей, так и взрослых, когда они видят радугу! И вот это чудо, эта тайна, эта мистерия природы, если угодно, оказалась в руках тех, кто к свету не имеет никакого отношения! А теперь что? Вы принимаете законы, запрещающие пропаганду этих сообществ, так сказать. Это хорошо, конечно. А как будете решать с их символами? Тоже под запрет? Может, выйдете после дождя на улицу и запретите появляться радуге? А если завтра какие-то сатанисты решат присвоить себе солнышко, то что, запретите символ Солнца?

— Но почему же чудо? — негромко проговорил Гоша. — Ведь вам, как ученому, наверняка известно научное объяснение радуги.

— Вы про то, что свет солнца — белый — состоит из световых волн различной длины, где самые длинные наш глаз воспринимает как красный цвет, а самые короткие как фиолетовый? И когда потоки солнечного света, пролетая сотни тысяч километров в секунду, сталкиваются в земной атмосфере с капельками дождя, то происходит процесс дисперсии — разложения белого света на весь спектр? Отражаясь в капельке от внешней границы, часть света попадает на внутреннюю стенку капли и вновь отражается там, преломляясь на цвета. И уже эти цвета мы видим в виде дуги.

— Поскольку мы стоим на земле. А иначе был бы целый круг!

— Да. Но это объяснение чисто научное и дает ответ только рассудку, но не нашим чувствам. Ведь вспомните свою молодость! Разве вас не охватывало чувство прекрасного в те мгновенья, когда, выскочив на улицу, бежали вприпрыжку? Особенно, если бывали влюблены! И разве в тот миг вы думаете о физике явления?

Тут лицо дяди Мацуки приняло восторженный и мечтательный вид, точно он был мыслями уже не в комнате родителей, а где-то далеко — там, где живет оставленная нами страна юности, бодрости и свежих чувств. Возможно, он видел японский сад цветущих сакур, а, возможно, вспоминал ту восточную красавицу, от больших глаз которой трепетало его сердце, неподвластное доводам ученого рассудка о том, что все объяснимо с научной точки зрения.

— Теперь, — дядя вернулся в реальность, — к тому, о чем вы мне писали в письме, и почему я приехал.

Гоша и Ната тотчас оживились.

— Вы пишите, что не помните, сколько знаете друг друга.

— Кажется — всю жизнь! — хором ответили родители Андрея.

Дядя Мацуки задумчиво покачал головой.

— Возможно, возможно… кхе-кхе… что и не одну…

— Что вы там бормочете, дядя? — округлил глаза Гоша.

— Продолжаю раздумывать. Передай я эти находки не в те руки — быть беде! Но если вы из тех самых… кхе-кхе… И говорите, иногда видите такие сны, что не отличишь, где сон, а где явь?

Супруги обступили дядю, повторяя истории, о которых маленький Андрей слышал чуть ли не с пеленок, когда мама рассказывала их вместо сказок на ночь. Она думала, что, когда он подрастет, то забудет их, но Андрей все помнил.

— Так-так, — внимал дядя Мацуки, — значит, ты как македонский воин, а ты как служительница в храме, оказываетесь в одном месте и в одно время… и проживаете во сне такие насыщенные жизни?

— Да! И чего там только не происходит!

— И часто вы оказываетесь вместе?

— Да! Точно всю жизнь там знали друг друга! — опять хором ответили супруги.

— Что ж… возможно, возможно. Дайте мне еще минуту подумать.

И он заходил по комнате. Его шаги, несмотря на преклонный по нашим меркам возраст, были легки, как у молодого юноши, а выверенная походка поражала.

— Вы, конечно же, не верите в возможность перевоплощения духа человека?

Гоша улыбнулся.

— Ну, дядя Мацуки, мы же православные христиане, а не буддисты, как вы.

Дядя в ответ хитро прищурился.

— Одно другому не противоречит. Исток у всех один.

Супруги замахали руками, готовясь о чем-то спорить.

— Ладно, ладно, — соединив ладони, сказал дядя. — Вот как мы поступим. Я доверю вам те находки, которые привез… Взамен на то, что вы будете присылать мне подробные письма и отчеты каждое утро, сразу по пробуждении!

— Находки? Какие? Письма? О чем? — удивились родители Андрея.

— Крайне важно, чтобы вы следовали всем моим указаниям, которые я вам оставлю! — казалось, дядя Мацуки даже пригрозил им пальцем.

Тишина, повисшая в комнате, никогда более не повторялась в таком первозданном виде, когда и самые мельчайшие пылинки в воздухе затихли, точно по некоему неслышимому приказу.

Голос же дяди с его неповторимым, легко узнаваемым акцентом звучал таинственно и крайне доверительно.

— Поутру происходит смена реальностей. Наш мозг адаптирован к ней превосходно. Словно выгрузка одной и загрузка другой операционной системы на сверхмощном процессоре. И счет идет вовсе не на минуты. Порой и секунды много бывает. Так. Один только миг. И этот миг крайне важно, слышите, крайне важно уловить и запечатлеть! А запечатлев, тут же пригвоздить к бумаге! Иначе он, как солнечный зайчик, как та же радуга после дождя, рассеется в иной атмосферной среде, оставив по себе только смутные, пусть и прекрасные воспоминания.

— Вы говорите о моменте просыпания? — уточнила почему-то Ната.

— Так его называют большинство людей. Для меня же это, как в калейдоскопе, всего лишь смена картины мира. И она может ввести в заблуждение любого. Ведь смотря на такой яркий, красочный мир, разве можно поверить, что за секунду до этого ты был в не менее ярком и красочном? И считал его за реальность, ни секунды не сомневаясь в том, что живешь именно там, в том месте! Ведь вспомните: когда вы спите и во сне видите сон, разве вы сомневаетесь в его реальности? А? Ну ответьте мне! Задаете ли вы себе вопрос, что вы спите?

— Конечно, нет, — сказал Гоша. — Напротив, кажется, что это и есть — самая та жизнь, единственная и неповторимая. Особенно в тех снах, про которые мы вам писали!

— О! Это — особенные сны. В их природе я бы и хотел разобраться. С помощью вас, мои дорогие.

Дядя выждал театральную паузу и продолжил.

— Так вы согласны сообщать мне всё, что с вами будет происходить в этих снах? Учтите, их качество изменится. Да и сами они могут теперь измениться после нашего эксперимента.

— Разумеется, — заверил Гоша, нисколько не смутившись.

— Конечно, — чуть менее твердо сказала Ната.

— Замечательно! — воскликнул дядя. — Это первое и пренепременное условие. Возможно, мы с вами вместе сделаем большое дело!

— Какое дело? — удивилась Ната.

— О… всему свое время, — невозмутимо ответил дядя, отводя глаза в сторону, и продолжил. — Что ж, дорогие мои, возможно, у нас все получится. Эти сферы не должны попасть не в те руки! Я буду вам в деталях сообщать, какие шаги нужно будет проделать, чтобы все пошло, как надо, под вашим полным контролем. А иначе… впрочем, до этого, уверен, не дойдет…

С этими словами он достал из своего дорожного саквояжа небольшой по размерам холщовый мешочек серого цвета, подвязанный шнурочком серебристого цвета. Супруги плотно обступили дядю, ловя то редкое мгновение предвкушения неизведанного, когда силы воображения способны взбудоражить самого уравновешенного человека.

Андрей притих за дверью, ловя вздохи, охи, биения сердец и, наконец, безудержные восторги, захлестнувшие больше маму, как наиболее эмоциональную личность из находившихся в комнате. Впрочем, дядя Мацуки быстро пресек бурные излияния и зашикал на них, завязывая мешочек обратно. Как бы хотелось Андрею в этот миг оказаться рядом с ними и заглянуть внутрь. Но нельзя было выходить из режима скрытности, дабы не пропустить следующие откровения. И не зря выдержка его не подвела. Японский дядя продолжал говорить, передав мешочек Гоше.

— Об этих находках раньше не очень-то распространялись, хотя об экспедициях на Луну все знали. Но вот что там находили — ни астронавты, ни ученые в космических центрах не имели права распространяться. Америнцы первыми добрались до неожиданных находок. Может быть, во многом поэтому заварилась с тех пор такая каша, которая, кажется, доведет до того, что пар из кастрюли снесет не одну только крышку. Так вот, об их находках не буду много говорить, эти сферы, что вам передаю, не имеют к ним отношения.

— Так откуда же они? — нетерпеливо спросила Ната.

— Вы, возможно, и не слышали, что китайский луноход еще в феврале 2022 года сделал невероятное открытие на обратной стороне Луны?

— Нет, этой областью мы особо и не интересовались.

— А зря. Силикаты, которые содержатся в лунной пыли в изобилии, под воздействием высоких температур и дали нам эти превосходные, чудесные образцы, — дядя с явной гордостью и любовью смотрел на мешочек в руках Гоши, который тот держал так, словно боялся сделать лишнее движение. — Неизвестно точно, что дало там температуру — удары метеоритов о поверхность, после которых образуются те порой гигантские кратеры, которые мы наблюдаем и на видимой части Луны, или же вулканические процессы в далеком прошлом нашего спутника… но результат вышел до того неожиданным, что в это сложно поверить. Хотя некоторые древние легенды и гласят, что некогда люди жили на Луне, и лишь потом перебрались на нашу матушку Землю.

— Да, я тоже что-то об этом слышала, — кивнула Ната.

— Тогда вам не покажется странным, почему мы испытываем невольное тяготение, видя на ночном небе такой близкий и далекий наш спутник. Точно оставленный некогда дом. Впрочем, он так же полон тайн и загадок, как и наша с вами Земля! Вот одну из них передал вам. Бережно храните их и пользуйтесь только по инструкции. Вот тут я вам все расписал подробно и тщательно.

С этими словами дядя Мацуки передал Гоше плотную тетрадь темно-синего цвета.

— Прочитайте все внимательно и следуйте инструкциям, — опять повторил свое напутствие японский дядюшка.

Андрей от долгого стояния в одной позе, причем далеко не самой удобной, невольно притопнул на одну ногу.

— Что это там? — спросил дядя.

— Сейчас гляну, — засучивая рукава, сказал папа Гоша.

Но когда он открыл дверь, то ничего и никого за ней не обнаружил.

***

— Дальнейшего я уже не слышал, — сказал Андрей внимательно слушавшей его Татьяне, — но и этого было более, чем достаточно, чтобы понять: рядом с тобой произошло самое настоящее чудо!

— А дальше? Дальше? — нетерпеливо прошептала девушка.

— Вот ты всегда торопишь события!

— Конечно. Время не терпит остановок!

— Время не терпит мчащихся, — рассмеялся юноша. — Знаешь ли ты, что согласно теории относительности, чем быстрее мчаться, тем больше будет время замедляться вплоть до полной остановки и даже движения вспять? Поэтому, быстро мчась, ты просто рискуешь замереть в какой-то секунде жизни… ничего не видя вокруг, ничего не замечая! «Тише едешь — дальше будешь», как любит повторять мама, когда папа предлагает ей очередные физкультурные тренировки!

— Она не любит тренировки?

— Да нет. Любит. Но в меру, — улыбнулся Андрей. — Папа же какой-то настоящий фанатик этого дела. Не удивлюсь, что он бы и в самом деле мог запросто бегать марафоны в полном облачении! Когда я был маленьким, он на ночь рассказывал такие вот рассказы. Я все думал, что это просто небывальщина… До того дня, когда дядя Мацуки передал нам сферы…

— Нам? — перебила девушка. — Ты сказал «нам»?

— Ну да. Ведь не думаешь же ты, что то, что оказывается у родителей пусть в самом дальнем и закрытом схроне, не становится однажды достоянием и их ребенка?

— Так они у тебя?

— А что бы это был за секрет, который нельзя пощупать? Иначе — это просто сплетни у крыльца о том, кто чем живет! Почему я тебя и предупредил, чтобы ты никому — ни слова! И главное — молчок родителям!

— А они что, не знают?

— Они решили, что потеряли три сферы, когда мы ездили в одно лето на дачу в Подмосковье… Мы там отдыхали как-то на берегу озера и во время пикника маму укусила пчела в руку… ну, она и дернула другой рукой. В итоге наша подстилка со всем содержимым взлетела на секунду в воздух, а затем гравитация сделала свое дело, и все разлетелось по местной травушке! В том числе и почему-то незавязанный мешочек со сферами! Папа, конечно, первым делом бросился к маме. Он-то не видел, как я, что то была обычная пчела. Больно, да, но не смертельно. Уж сколько раз меня кусали пчелы… Даже за нос, когда я ползал по траве и совал свой любопытный орган во все травинки. Так вот, папа бросился к маме, а я бросился к давно желанному содержимому мешочка, в который я и прежде заглядывал (и не только), но не смел взять, так сказать, «свою долю». Все ждал подходящего случая! И вот такой случай! Ну скажи мне, как я мог не воспользоваться им?

— Ну доставай же скорее тогда, показывай! — Таня всплеснула руками от нетерпения.

— Не спеши. Я в свое время поспешил. И не было бы сейчас этого разговора, если бы я мог сам справиться. Но мне нужна помощь. Твоя. Именно поэтому и доверяю тебе этот секрет!

Таня затаила дыхание, так как поняла, что только в этом случае Андрей наконец сможет довериться ей и рассказать все, что собирался. Ее ожидания оправдались.

— Когда я первый раз заглянул внутрь сферы, у меня закружилась голова, а перед глазами поплыли цветные пятна. Знаешь, как бывает, когда смотришь какое-то время на солнце, потом отводишь взгляд в сторону, а везде перед тобой прыгают солнечные зайчики. И нужно подождать, пока они не растворятся, дав возможность видеть мир реальным, без их непредсказуемой пляски. Смотрела так на солнце?

— Да, конечно…

Но Андрея уже было не остановить. Главное было начать.

— Только тут эффект был в десять, нет, в сто раз больший! Как жаль, что я не нашел тех инструкций, о которых говорил дядюшка Мацуки. Наверняка там было что-то важное, о чем он предупреждал, и чего я не так и не узнал. Вот теперь расплачиваюсь… Что бы ты лучше поняла, что я хочу тебе сказать… Как же сложно передать другому человеку то, что видишь и чувствуешь сам! Представь себе, что мне надо было бы рассказать другому о цвете, которого он не видит. Вот как бы ты рассказала о, например, фиолетовом цвете, если бы ты видела его, а я — нет?

Девушка явно задумалась. Да и действительно: можно ли передать словами то, что происходит за пределом, где кончаются описания?

— Ну, не знаю, попробуй хоть как-то?

— Только вчера я погиб…

Таня так и замерла, не смея шелохнуться. Оторопь охватила и лицо ее, и странно застывшие пальцы. Каменное изваяние и то более живо выглядело бы, чем внезапно побелевшие щечки юной девушки. Андрей же, как ни в чем не бывало продолжал, видимо, не понимая, какую бурю эмоций вызвал у своей подруги. Так часто бывает, что в самые важные минуты мы каким-то роковым образом не замечаем тех важных перемен, которые происходят в душах близких нам людей. А эта перемена, надо сказать, в дальнейшем сыграла если не ключевую, то весьма важную роль.

— Я тебе расскажу всю эту историю. Хотя и она — не самая страшная из всех моих переживаний, которые уже изрешетили за эти годы мое сердце… Когда все дети, как дети, играются в игрушечных солдатиков и войнушку понарошку, я испытываю какие-то дьявольские муки порой и наяву, попадая в самые крупные переделки!

Его взгляд улетел, казалось, прочь, будто он и сейчас видит нечто такое, что вызывало бурю эмоций.

— Да что и говорить, — продолжил Андрей через пару мгновений, которые растянулись в тишине комнаты в долгую паузу, — таких историй было немало. И эта вот… Как раз вчера, когда все группы потока собрались на паре по химии, ты еще тогда какой-то интересный вопрос задала…

— А, ну да, — чуть пришла в себя девушка. — Про закись азота… Образуется ли в природе сам по себе «веселящий газ»?

— Да, да, точно! Так вот именно тогда мне было совсем не до веселья, когда весь поток хохотал. А мне хотелось провалиться под парту. Да я частично так и сделал. Благо, сидел на галерке, почти на самом верху аудитории. Оттуда и лектор-то казался не таким уж и крупным. Вот тогда-то передо мной плыли силуэты двух братьев… Когда ты получала награду после урока в виде хороших оценок за хорошие вопросы, я тоже получал награду… Ты сейчас услышишь всю эту историю… Меня звали Чезаре. Я прожил долгую жизнь, у меня была семья. Но все рушилось, когда по стране прокатились волны, разделившие людей на разные партии. Сколько было событий! Последнюю сцену я прожил вчера на уроке химии… А у меня до сих пор перед глазами мелькают выступы старого замка. Что же я наделал? Слушай.

И он поведал следующую историю.

Награда

Бальный зал старого замка – родового гнезда знатной фамилии, чья династия так цепко ухватилась за нити власти, что до сих пор сохраняла влияние в политических кругах, – блестел, начищенный до той степени показной чистоты, когда поневоле хочешь зажмуриться. Но куда ни кинешь взгляд – везде встречаешь отблеск официальной, важной встречи. Люстры на потолке искрились сотнями огней, затмевая мозаичный орнамент свода, где изображалась сцена первого братоубийства, согласно библейским источникам. По стенам, покрытым лепниной, висели здоровенные гобелены. Оттуда взирали застывшие предки владельца замка – хмурого Стефано. Сам он стоял у колонны на противоположной стороне зала, неподалеку от входа в коридор, ведущий к личным покоям. Вокруг него, куда ни брось взгляд, собрались его сторонники – люди в серых пиджаках, кепках, нахлобученных до самых глаз, в шарфах землистого цвета. Они сновали повсюду как муравьи: и на пролетах второго этажа, перегнувшись через низкие перила, как в театре, старались не упустить ни мельчайшего изменения сцены, и по углам и тенистым, укромным местечкам залы – там, где раньше прятали оркестр. Глаза их выражали ту же молчаливую непокорность судьбе, что и глаза на выцветших, затертых гобеленах. Те же глаза холодно, грозно буравили зал и у самого Стефано. Его противники, как у канатов на ринге, ждали на другом конце. Здесь был большой парадный вход с высоченными створками бирюзовых дверей. Более просторный холл давил числом противников нового уклада. Их лица выражали презрение изменнику, покинувшему их обеспеченные ряды… и ради чего? Ради миража, ради несбыточной мечты трудовых масс – тех лиц напротив, тех, что их кормили, но которых они не ставили ни во грош, и в той или иной мере презирали. И он. Стефано. Он, знающий их тайны, посмевший бросить вызов вековому укладу!

Чезаре стоял у первой из боковых колонн, сразу за спиной здоровяка Джуго, банкира в пятом поколении, и так же дико ненавидел этого Стефано; и если сейчас он безмолвствовал, то только потому, что молчали все, на минуту будто пораженные таким блистательным приемом. Но стоило бы Бьянко, старшему брату того изменника, бросить их отработанный до механической безотказности клич, как Чезаре, равно как и все остальные, забыв себя, вопил бы что есть мочи, проклиная ненавистного предателя, единственного виновника страшной финансовой катастрофы, заложником которой они все оставались вот уже больше года. Это именно он поднял вопрос о том, чтобы как-то уравнять дикий разброс денежных течений в королевстве, когда один из элиты, не сильно утруждая себя, за день мог спускать такие деньги, которые обычному заводскому трудяге и не снились в самом сладком сне: ведь даже ту небольшую каморку, где он ютился вместе с женой и кучей ребятишек, нужно выплачивать едва ли не до пенсии! Какой страшный резонанс тогда поднялся в обществе, какие пошли трагические события!..

– Вот он стоит весь из себя, словно камень, – пробасил Джуго, стоявший впереди Чезаре. – Гордец, не ценящий настоящих людей! Вместо сотни счастливых он обрек общество на сотни тысяч несчастных! Чего он добился?

– Уж не знаю, – завел Чезаре, – а вот я лишился всего. Жене пришлось вспомнить швейные курсы…

– Где ты ее и нашел, и возвысил с самых низов до небожителей судебной власти, – ухмыльнулся толстый банкир.

– Да, – обиженно продолжал щуплый Чезаре, засунув руки в длинное пальто бордового цвета, – ее-то возвысил, и где моя награда за доброе дело в жизни? Где? Суды закрыты уже полгода – а кому они нужны, если каждый почувствовал себя судьей и смеет думать, что он понимает, какое должно быть кому наказание? Кого надо пощадить и помиловать, а кого казнить и наказать? Много в наше время развелось понимающих, да что они знают? Дальше своего пупка не видят! А ведь даже до судьи районного суда какой длинный путь лежит… устланный, между прочим, в своё время, вовсе не обертками из-под конфет и жвачек! А они ходят по улицам, жуют жвачку и нажатием спускового крючка смеют думать, что вершат правосудие! Тьфу! Стадо глупых…

Кого именно – Чезаре не успел договорить, так как оба конца бального зала запестрили поднятыми полотнами флагов: на одном, недалеко от банкира, взвился желудь, обрамленный узором из сердечек, а на другом, в рядах «серых пиджачников», – сердце, украшенное по границе флага россыпью из желудей. Два мира сошлись, схлынули на берег, как волны разных морей, делящих узкую полоску суши. И всё же выхода не было, если они только хотели расположиться пусть не полностью, но на ещё уцелевшем клочке земли. Который был под угрозой полного уничтожения. Принцип «всё или ничего» тут не срабатывал: твоё «всё» неумолимо превращало предмет вожделения в «ничего», а значит, нужно договариваться.

Стефано, окруженный сторонниками, со знаменосцем по правую руку, двинулся как раз в сторону своего брата, словно радушный хозяин, встречающий долгожданного гостя.

– Это место еще не разрушено войной, – прогремел его громовой голос, – место наших родителей, место наших величественных предков! Я надеюсь, что так оно и будет.

– Да, – двинулся навстречу ему Бьянко, так же со знаменосцем по правую руку, но и с пастором Гербертом по левую. – Единственное, что нас объединяет. А потому это место – священное! Я еще раз объявляю об этом во всеуслышание и даю клятву, что не нарушу своего слова. С нами посланник, который заверит это и укрепит нашу связь. Как из семени родится дерево, так из этого места может родиться новый строй, который будет учитывать интересы всех.

– Так тому и быть, – подойдя вплотную, Стефано пожал руку брату и добавил вполголоса: – Рад, что ты одумался. Довольно нам истреблять друг друга на потеху заморским принцам. Несмотря на всю пролитую кровь и вражду, я тебя никогда не ненавидел, брат!

Скупая слеза, заблестевшая в глазах Стефано, красноречивей всего на свете показала Бьянко правдивость слов политического врага.

– Но как же так? – Бьянко развел в стороны могучие руки, мышцы которых не могла скрыть ни одна ткань. – Все мои ближайшие помощники, да вот и пастор Герберт, кстати, тысячу раз твердили мне, как люто ты меня ненавидишь, как жаждешь моей смерти, как ждешь, наконец, часа, когда я покину эту грешную юдоль! Они клали мне доклад за докладом на стол. От самых мастистых шпионов королевства! Где черным по белому лежали твои слова как гвоздь, вбитые в крышку гроба, звучащие как приговор: «Смерть врагу народа!» Разве не этим лозунгом вы начинаете и заканчиваете свои собрания?

– Как тебе могли говорить такие кощунственные слова, брат? Как у них только язык развязался лгать так нагло! Как их руки не сковал страх посмертного наказания? Или они думают купить себе вечную жизнь? Да таким негодяям как пастор этот – нет веры! Их мантия, их украшения, их речи – что кожа у змеи, блестит только на солнце! Но что это за ложный блеск, и как он мог тебя обмануть? Пробрался бы, не знаю как… но верю – захоти ты разобраться – горы бы свернул на пути, но пробрался на наши собрания! Там бы ты услышал, какие лозунги подчас звучат у нас! Там бы стыд сковал твое сердце, если у тебя осталась хоть крупица совести и человечности! Ты бы услышал все те жуткие донесения, что ежедневно поступают ко мне: как бесчинствуют твои солдаты, как крадут они последнее, что можно украсть у беззащитного гражданина, как насилуют они дочерей и убивают матерей! «Есть ли предел человеческой жестокости?» – спрашиваю я себя тогда и невольно, сама по себе, как легкий незваный собеседник, закрадывается мысль: а не губим ли мы сами себя, не губим ли в себе человека, если опускаемся до уровня зверей, причем в сто крат хуже их по коварству и лукавству – те, добыв себе пищу на сегодняшний день, не станут загрызать всё стадо, запасаясь едой на годы вперед! И это мне не раз и не два передавали такие доклады, где читались твои слова «смерть Стефано, предателю короля!»

– Да, – понурив голову, согласился Бьянко – многое правда, всё так: солдаты, попробовав крови, обезумев, творят страшное, их командиры только и видят, как нажить себе добра, а потому закрывают глаза на изуверства подопечных… Да, лозунги кричат, в основном, наши крикуны, горлопаны, но не я, брат, не я. Не кричал я вслед за ними, что готов тебя убить… довольно и той сцены, что висит над нами… будем же мириться, остановим кровопролитие, которому нет конца, которое во что бы то ни стало надо…

Бьнко так и не смог окончить свою речь, замерев, как камень, на месте. Леденяще зазвенела громадная люстра в центре зала, когда пуля со свистом прошла сквозь нее, угодив в колонну на верхнем этаже; раздались крики «это западня», когда со звоном посыпались осколки литиалина – цветного стекла, внешне напоминавшего драгоценные камни: десятки, сотни золотых, изумрудных, бирюзовых песчинок посыпались на пол, как печальные свидетельства разбитой мечты о воссоединении, как угасающий гимн утерянного счастья.

Тут же следом посыпались выстрелы наугад с обеих сторон. В такой кутерьме, что наступила, никто особо не целился: много ли ума нужно, чтобы палить без разбора в людей? А уж когда все нервы напряжены, сердце бешено колотится, а в голове роятся сотни жгучих мыслей – где найти то хладнокровие, чтобы разобраться во всём?

Люди падали, как стебли тростника, срезанные под корень острой секирой, едва успевая всплеснуть листьями-руками. Безумие царило в зале. Не минула горькая участь и братьев: Стефано и Бьянко, едва ли не среди первых, рухнули, в объятья друг другу, сраженные наповал пулями с противоположных краёв: что ж удивительного, если каждый из них мог помериться числом ненавистников? Всегда больше всего ненавидят или тех, кто сияет, неся свет в мир, или тех, кто жжет огнем, не чистым, а поджигающим вся и всё. И в том, и в другом случае это не заденет какого-нибудь Мацуко из квартала ремесленной бедноты, которому нет дела ни до чего, кроме своего брюха, набитого любой сытной едой, да в котором плещется зелье дурмана…

Последние взгляды братьев сверкнули под застилающим туманом. Они наконец увидели друг друга. Одна мысль скользнула в угасающих взорах: «как глупо и напрасно всё вышло, прости меня!»

Чезаре, с чужой кровью на рукаве – пока добирался до выхода, он упал на чьё-то бездыханное тело, – юркнул в полутёмный коридор, отпер решётчатую дверь без замка, ещё одну массивную дубовую, и оказался на заднем дворике, который раньше служил для получения припасов: туда-сюда сновали слуги, грузчики, управляющие, разгружались набитые битком телеги со всевозможной снедью, бочками вина, тканями, мебелью… Вдоль стены замка шла пешеходная аллейка, обсаженная с внешней стороны липами. Там, где аллейка заворачивала к подсобным помещениям, стояли две тени у раскидистой липы. Вечерние сумерки не давали издали разглядеть их лица. Впрочем, по наряду одного из них, Чезаре мигом узнал пастора Герберта – его чёрную сутану с длинными рукавами и стоячим воротничком нельзя было не узнать. Чезаре, запыхавшись, хромал потихоньку – хоть левое колено и ныло, но облегчение разлилось по всему телу, появились силы, какие приливают обычно при долгом спуске с горы к знакомым краям.

– Пастор! – радостно выплеснул Чезаре.

– Тише, мой дорогой, – зацыкал на него проповедник, – зачем нам привлекать к себе лишнее внимание?

– Да, вы правы! Это нам совсем ни к чему… А, командир, это вы! – узнав спутника пастора, Чезаре поклонился дюжему мужчине с широкими плечами.

– Солдат! Ты доблестно выполнил свою задачу, – похвалил командир, – и заслужил награду.

– Как и было обещано, – вторил пастор, – но расскажи, было не просто?

– Да, – Чезаре смахнул со лба пот, обильно кативший струями, – у меня сердце так бешено никогда не колотилось; не знаю, как устоял на ногах. Всё ждал сигнала с той стороны… а его всё не было! Стефано с Бьянко уже едва не обнимались! Они бы дальше пошли в переговорную вместе с генералами, и всё было на грани срыва! Как так могло получиться, пастор? Ведь если бы не вышло, и никто не шелохнулся? Какая участь ждала меня? Четвертование? Дыба?

– Ну, ну, не стоит рисовать таких жестокостей.

– А где же тогда был тот молодчина в красной кепи, как вы говорили? Обещали же, что всё пройдет гладко? А в итоге что? Как ни всматривался вдаль, а его было не видать!

– Сдрейфил наш молодчина, – укоризненно посмотрел пастор на командира, стоявшего боком к Чезаре. – В самую последнюю минуту, говорят, сбежал из дворца… Недалеко, правда. Но ты нас откровенно выручил, Чезаре, а мы ничего не забываем.

Чезаре довольно похлопал себя по животу, а пастор продолжал:

– Ведь если бы наступил мир, что было бы со всеми нами? Пришлось бы мириться с этой голытьбой, ставить их на ту же ступень с нами? Мы даем им всё, что нужно, отводим для них великие… да, да… роли в этой пьесе жизни. А они смеют роптать? Вот уж мир сошел с ума! Ловко ты всё же, дорогой мой Чезаре, сделал выстрел и ушёл цел и невредим!

– Всё благодаря здоровяку Джуго! Мне сказочно повезло, что он встал передо мной: когда ждать дольше не было сил, я собрал волю в кулак, извернулся там между колонной и тушкой нашего банкира, прицелился… эх, правда, целился в верзилу на втором этаже, на балконе, но промахнулся; зато грохот разбитой люстры дал ещё большую встряску, чем ждал! Пожалуй, с десяток пуль принял в себя Джуго, земля ему пухом, прежде чем рухнул. Это меня и спасло. Видно, он в своей жизни принял немалое количество банок пива – столько же он теперь принял свинца!

Пастор довольно подмигнул ему, и хотя Чезаре продолжал улыбаться, но лицо пастора как-то расплылось во все стороны, как изображение на лопнувшей ленте кинофильма во время неграмотной склейки: оно запрыгало из стороны в сторону, то левее, то правее, потом со вздохом, растянутым на сотни секунд, Чезаре услышал:

– Вот и нашла награда своего героя!

Липа почему-то выросла в десятки раз, а темное вечернее небо побагровело закатными красками. Чезаре с удивлением нащупал рукоятку кинжала у себя в правом боку, на пальцах расплылись краски крови. На этот раз его крови!

Последнее, что он видел, были силуэты уходящих людей. Почему-то недалеко от пастора и командира шел здоровяк Джуго, бросивший на Чезаре укоряющий взгляд, а следом брели Стефано с Бьянко. В обнимку, как ни в чём не бывало, они шли по аллее родительского замка, как в давние времена, когда, ещё детьми, после шумных и весёлых игр, они возвращались под тёплый кров, отец брал в руки лютню, а мама пела протяжную серенаду, похожую на щебетанье птиц на закате дня.

Прикосновение к тайне

Тогда шел 2021-й. Прошло два года после того вечера, когда Андрей впервые рассказал Тане тот злополучный секрет. Почему я пишу «злополучный»? Потому что с тех пор многое переменилось как в жизни сестры, так и в моей собственной. Какие это будут перемены — рассудит только время.

Но обо всем по порядку. Андрей уже на втором курсе университета съехал от родителей и снимал собственное жилье. А вскоре и его родители уехали в Японию. Надолго или нет — они не могли сказать «в связи с обстоятельствами, которые нельзя раскрыть». Впрочем, и Андрей, и Татьяна, переехавшая к тому времени к нему, понимали, что это за обстоятельства такие.

— Надеюсь, хотя бы во снах будем видеться, — игриво прощебетала Таня в аэропорту при общих прощальных обнимашках.

Родители так ничего и не заподозрили, что «младшее поколение» знает больше, чем они представляют себе. Обычное дело, разве нет?

Андрей после этого не один день выговаривал Тане за несдержанность.

— Я этот секрет хранил столько лет с детства, а ты, кажется, готова рассказать о нем «по секрету всему свету»!

Таня не лезла за словом в карман и в ответ высыпала на его голову не один десяток колкостей. Да. Такая уж у меня сестра. В ней любовь к правде сочетается порой с неумолимой жестокостью. Зато она в обиду себя не даст! Если бы не границы, я бы переехал к ней. Может, и маму уговорил бы тоже. В конце концов, она бы вернулась на свою большую родину.

С Таней в этот период времени я, к сожалению, общался мало. А ведь у меня уже за плечами был один семейный опыт. Я бы мог ей что-то подсказать. Но… 19 лет — возраст, когда на алтарь самостоятельности кладутся и большие жертвы безрассудства. Ох, Татьяна, Татьяна ты Барашкова! Знаю только, что ей не давали покоя постоянные и загадочные рассказы Андрея Молоткова. Она хотела испытать все на себе. И вычитала в дневниковых записях своего молодого человека, где он хранил заветные сферы. Улучила время, когда он сдавал, кажется, экзамены и нашла его шкатулку. Надо сказать, что к тому времени они обзавелись котом. Очень наглая шаловливая морда, однако, судя по тем видео, что присылала мне Тати. Вы, конечно, догадываетесь, что она подстроила «несчастный случай», в результате которого шкатулка «самостоятельно» вылетела из-за стопки книг на полке и, прилетев на пол, разбилась. Всем этим Тати поделилась со мной как на духу. С папой она почти не общалась. Он почти всегда пропадал на работе, а когда Татьяна переехала, то виделись они разве что раз в неделю в лучшем случае. С мамой же она никогда не была по-настоящему близка. Поэтому я и удивился, и обрадовался, что, несмотря ни на расстояние, ни на годы разлуки, наша с ней связь оставалась такой же крепкой, как и в детскую пору.

Так вот она и завладела сразу двумя сферами. Почему двумя? Кто знает, возник ли у нее еще тогда замысел прислать мне одну, или же сперва было только желание «наказать» своего кавалера? Я бы мог ей, конечно, сказать, что гордость и соперничество в личных отношениях — это тот обоюдоострый меч, который неизбежно поранит обоих. Но, как уже писал, на этот счет она не советовалась, а редкие весточки, пусть и такие вот откровенные, все равно не давали мне права вмешиваться в ее жизнь. Может статься, я ошибался?

Сразу вслед за этим поступком я посылал ей не одно и не два сообщения каждую неделю. Но ее ответы были крайне односложные и зачастую в таком виде, что было понятно: ей не до меня. Андрей долго негодовал, все никак не мог поверить, что она могла так поступить, а она не соглашалась с этим, винила во всем его.

Тати так и не призналась, что эти две сферы оказались у нее. Что она с ними делала — об этом она мне не сообщала, а на мои вопросы уводила беседу в сторону.

Он называл ее «мое чудо». Не стоит разбрасываться людьми, которые вас так называют. Быть может, они в самом деле не играют, а считают, что им крупно повезло встретить вас.

Но раз брошенное зерно сомнений и недоверия дало свои всходы, и через полгода Тати написала мне, что они расстались. Причем после этого Андрей уехал со съемной квартиры в неизвестном направлении, так и забросив учебу в университете. Мне ясно было, что их отношения зашли в тупик, но вместо поиска выхода из него они приняли наиболее простое и самое очевидное решение.

После этого наша связь сузилась до неприлично минималистичной. И это мы-то, которые шушукались обо всем на свете! И я ей всегда признавался во всех грешках! И как однажды утянул папин портсигар с позолоченными буквами, чтобы похвастать перед друзьями в школе (потом, конечно, вернул, хоть он так и не понял, где тот пропадал), и как первый раз застукал папу на улице с другой женщиной, а Тати посоветовала ничего не говорить маме (как известно, это не спасло нашу семью от разрыва), да много чего было! Эх, Тати, Тати, что же с тобой приключилось в эти полгода? Мне оставалось только гадать. И заниматься работой. В то время я как раз устроился в солидную it-компанию и задач хватало с головой.

Каково же было мое удивление, когда в самую горячую пора, когда нужно было закрывать проект, под Новый год, мне приходит уведомление о международной посылке. Я спешу на почту, бросая все дела. И получаю вожделенную посылку. Да, это от нее, от милой и любимой сестрички!

Домой я прибежал с едва не выпрыгнувшим по дороге сердцем. Обычная коробочка с почтовыми штампами, ничем не примечательная, а сколько энтузиазма она во мне вызвала! Едва сбросив зимнюю тяжелую обувь, бросился я на кровать и нетерпеливо вскрыл посылку. В нескольких слоях ваты и тряпичной набивки лежала небольшая кубическая коробочка наподобие тех, в которых хранят кольца перед свадьбой, и плотный конверт, как можно догадаться, с ее письмом. Первым дело я решился распечатать письмо. Все же слова Тати для меня важнее, чем та вещица, что она мне прислала. Второе подождет. Сперва — главное! Как же скучаю без тебя! Нет, однозначно надо будет уговорить маму и пересечь все границы, что нас разделяют!

Тати писала:

«Здравствуй, мой нежной любимый братец! Артем, ты знаешь, как я хотела бы тебя видеть! Твои глаза, твои улыбки, даже твои дурацкие выходки — все это составляет часть меня самой! Извини, что так долго не писала ничего и не сообщала. Мне нужно было время, чтобы хоть как-то прийти в себя, разобраться во всех последних метаморфозах. А иначе — готова была бы списать все если не на чертовщину, то на какую-то метафизику! Но кажется, тут есть какие-то законы сродни физическим. Нужно их только определить или открыть. Даже не знаю, что вернее. Иначе же так и хочется сказать, что магия существует. Но ты же знаешь, как я не люблю неясностей. И если чего-то не могу прояснить для себя — это меня выбивает из колеи. Весь прошедший год я так себя и чувствовала. Потому так тебе особо ничего и не рассказывала. Это надо самому увидеть, пережить. Никакие слова и объяснения тут не помогут. Кое-что, по крайней мере, мне хочется так думать, я поняла. Теперь понимаю, почему Андрей так сердился на меня. Этот семестр я боюсь, что могу не закрыть, хвосты чуть ли не по всем предметам. Мне очень сложно на чем-то сосредоточиться. Я тебе высылаю одну из тех двух сфер, что взяла себе. Но вот тебе и мое предупреждение: если у тебя дел под завязку, будь очень осторожен! И несколько раз подумай, прежде чем вовлекаться в это путешествие! Хотя… с другой стороны, это просто восхитительно! Те места, в которых я уже побывала — это что-то из другого, не нашего мира, что-то, что превосходит все наши догадки и воображения! Как я могу не поделиться этим с тобой, мой дорогой брат? Будь осторожен, Артем! Что я еще могу сказать? То же, что и мне говорил когда-то Андрей… что мне теперь тоже нужно поделиться с кем-то близким, что мне, пожалуй, нужна помощь. Там такие места, в которых лучше не бывать по одиночке! Буду ждать там тебя! Так и вижу твой удивленный сейчас взгляд на меня. Но не спеши с выводами. Ты хотел перебраться в наши края, знаю! Но с помощью этой сферы мы сможем с тобой видеться, минуя любые расстояния! Обнимаю тебя, мой братишка, мой Арти! Твоя Тати. P.S. Добавим вкус!»

Какое-то время я, похоже, просидел в нежной задумчивости. Волна чувств накатила и обогрела. За окном стоял декабрьский вечер, постепенно грозивший перейти в ночь. Я поплыл на кухню, не спеша приготовил макароны с сыром на ужин, выпил полбокала белого вина, мысли потекли размеренно, мечтательно. Да, мне очень хотелось бы увидеть сестру! И тут только я вспомнил о второй части посылки — той самой непритязательной коробочке. Взяв ее с собой на кухню, я устроился у окна, наблюдая, как постепенно загораются огоньки в соседних домах. Сколько там жизни за ними! Сколько уюта и тепла, должно быть!

Медленно снял верхнюю крышечку. Там на белой подложке лежало что-то шаровидное, завернутое в плотный кусочек ткани.

— Что ж, посмотрим, — сказал я, разворачивая презент.

На моей ладони оказался шар лилового цвета размером поменьше спичечного коробка. Его матовая поверхность под яркими лучами светодиодного потолочного светильника норовила слиться с моей ладонью. По весу он не выделялся, да и в размере уже казался меньше, так что на моей ладони таких бы уместилось три штуки запросто. Я начал приглядываться к нему, как какой-то ученый под микроскопом изучает новый вид многоклеточного существа. Странное дело, конечно, но мне почудилось, что под ним моей ладони стало теплее. Как будто он дышал. А может, это все действие вина. Хотя, что я там его выпил? Так, пригубил для вкуса. Может, и чудится. Он казался каким-то густым, многослойным, точно хорошо взбитые фиолетовые облачка, смешанные кистью художника на ватном полотне. Точно гиацинтовые соцветия и цветки размыли гауссовым распределением, разредили снежной пушкой на колышущейся занавеске с бахромой и кисточками. У меня немного поплыл кухонный стол перед глазами, меняя цвет от привычного белого до какого-то крапчатого. Я отвел глаза в окно. Там по-прежнему горели сотни огоньков. Чуть полегчало.

— Какой-то дурман. Пойду прилягу, — решил я.

Так я и сделал. И сам не заметил, как оказался уже в пижаме под теплым одеялом, будильник на смартфоне заведен на новый рабочий день, а рядом на прикроватной тумбочке возле томика фантастики, который читал еще вчера, лежит в коробочке этот шар. Я вновь взял его в руки. И только теперь заметил, что он скорее выглядит как сфера, а не шар. В квартире был погашен весь свет, кроме настольной лампы. Но у нее был выставлен режим мягкого ночного света, ровно такого, чтобы можно было без напряжения читать книгу в небольшом охвате. А эта сфера давала такие чудные фиолетовые полосы, блики по стенам! Они волнующими тенями расходились полусферами в разные края от шара, плыли друг навстречу другу и замыкались где-то в бескрайней дали в вышине, как теперь казалось.

— Мой ли это потолок? — невольно удивился я сквозь набегающие волны убаюкивающей музыки, невесть откуда раздавшейся. Это не были взрывные роковые или беспокоящие попсовые мотивы, выхватывающие внимание. Нет, так звучит ненавязчивая колыбельная, протяжная, манящая. Она охватывала все мое существо от кончиков пальцев на ногах до краешков волос на голове. Те так приятно пощипывали! Будто милая подруга нежно прохаживалась по голове коготочками, гладя ее и массажируя, но не возбуждая, а расслабляя. О, это было потрясающее чувство! Ей богу, мне захотелось улыбаться и смеяться, как в детстве, чего я давно уже не испытывал.

Эта музыка вела меня сквозь внезапно опутавшую меня липкую, противную паутину грязно-пурпурного, буро-чернильного цвета. И откуда она взялась? Я смотрел по сторонам и ничего не видел, кроме этой паутины. Тенета простирались насколько хватало взора. Густо-зеленые прожилки предательски колебались, вырываясь точно слизкие нити в банке протухших чернил. Если бы не эта чудная мелодия, проникавшая в меня, я бы наверняка сбился с едва различимой тропки и запутался в этих цепляющихся жилках. Возникшая по сторонам темная чаща не сулила ничего хорошего: там раздавались шорох и жуткий треск; пронизывающим холодом тянуло оттуда. Нет, мой путь, хвала богам, лежал не туда. Тропинка умно, деликатно плутала между целым ворохом паучьих нитей, которые как лианы тянулись ко мне с каждой встречной ветви. Ого! Да это целая чащоба! Откуда здесь взялись эти дубы-великаны? Из ничего, из ниоткуда, из странно-сгущенного мира проступили сперва всепоглощающие стволы с ветвями-крюками, страшными, безобразными; за мою просторную рубаху, схваченную плотным широким поясом, цеплялись скрюченные пальцы, по спине хлестали тонкие прутики, будто злые стаи комаров, спрессованных в длинный жгучий хлыст.

Мелодия взывала к дальней вершине всего этого невообразимого лесного котлована. Сквозь странную тьму я следил за ее аккордами, ухватывал ухом и сердцем ее пульсирующий ритм, ее воззвания. Как слепой, шел я, отбрасывая руками в стороны весь этот дикий, нелюдимый лес, разрывая ногами опадающие липкие нити. На моих башмаках из черной кожи, скрепленных шнурками и ремешками с незамысловатым дугообразным орнаментом, нависли целые скомканные гроздья такой вот липкой смеси. С отвращением я содрал ее, уже доходившую до щиколоток, и отбросил. Скорее, скорее прочь из этой непролазной чащи. Едва поддавшись беспокойству, я стал терять мою мелодию. Казалось, чаща сгустилась пуще прежнего и нависла над моей несчастной головой, укрытой только непритязательным шапероном — этаким капюшоном, чем-то похожим на тюрбан, состоящим из нескольких слоев материи. Откуда только взялось это одеяние?

Не знаю уж, сколько времени я так проблуждал. Сомнение и страх охватывали мою душу попеременно. Как вдруг за левую ногу схватилось что-то мягкое, шершавое и, будто пробуя свои силы, потянуло в сторону, в колючие кусты. Я задергался, исцарапав все руки об их колючки в попытках сбить с себя мерзкую лапу, как стало понятно. Мне это удалось сделать не без труда. Что-то гнусно зашипело с того края. На то шипение из непроглядной далекой тьмы донеслись отзвуки — десятки таких же шипений, которые слились в одно монотонное гудение: точно по полу на большой клеенчатой подстилке тащат что-то тяжелое.

Не помня себя, не разбирая дороги, я бросился что было силы в противоположную сторону. Этот порыв наверняка бы погубил меня! Тогда, в первый раз, я еще многого не знал об этом месте, в которое попал. Сейчас, когда пишу эти строки, знаю ненамного больше, но усвоил твердо: если идешь по тропинке, то не стоит сбиваться с нее в сторону!

Я бежал, спотыкаясь, цепляясь за каждый сук, летел кубарем на склонах, взбирался на коленках на пригорки, ухватываясь за любую тростинку, что попадалась. Израненный, исколотый, с задыхающимися легкими, я мчался на последних остатках воли. Многочисленное шипение, шиканье оставались то далеко позади, то, казалось, настигали. За густыми зарослями, сплошными кронами темных деревьев я не видел ни проблеска неба.

Не знаю, что спасло меня: провидение или мысленные обращения к сестре? Если бы я был верующим, то наверняка бы согласился с тем, что в такой передряге спасет только чудо. Но за монотонными строчками кода, блоками функций так нелегко найти веру, что есть нечто, вырывающее за читаемые ограничения. Но в тот миг я позабыл не только о коде, но и о своей профессии. Глядя мимоходом на свой невзрачный внешний вид, на истрепанную крестьянскую одежду, мне уже начинало казаться, что я придумал самого себя в другом мире, а этот вот — и есть настоящий!

Чудом стал далекий мелькнувший огонек чуть правее того направления, в котором я сломя голову мчался. Дайте человеку надежду, как известно, — и он горы свернет! Но отберите и призрак ее — и даже у самых волевых появится безнадежность. Не зря же так названо это чувство! Какое же счастье, что в ту минуту я углядел его! И откуда только взялись силы? Пуще прежнего я рванул, сотрясая прыжками пустотелые пни. Что за диво? Почему тогда я не удивлялся, как от моего бега разлетались в щепки дряхлые обломки давно сгнивших коряг? Не прошло и получаса, как я домчался до опушки, на которой под сенью вековых громад приютился покосившийся домишко, вросший в свое обиталище так же, как и дубы-великаны рядом своими могучими корнями вросли в плотную, утоптанную землю.

Домишко был ветхим, с покосившейся крышей и крутыми боками; старые-престарые ставни, казалось, плотно закрывали его от всех внешних невзгод; низенькая дверь смотрела туго и нелюдимо, не оставляя на земле около себя никаких признаков, что ее отворяли. Откуда же мелькал огонек? Едва я задал этот вопрос, как вновь увидел его! На этот раз яркая вспышка замигала, запульсировала так, что не хочешь — заметишь! Вот же, чуть пониже правого оконца есть полукруглое отверстие величиной достаточной на взрослого плотного мужчину. И оттуда ровным ритмом, с выдержанными паузами, вылетали эдакие полыхающие огненные шарики размером с кулак. Их было не то чтобы много. Но и не мало. Разглядеть их можно было только так близко. Из-за яркости они сливались как раз в единообразную вспышку, или огонек. Странное дело: пролетая по наклонной прямой в сторону от меня, эти шарики затем резко сворачивали и уносились ввысь, затухая в беспроглядной ночной тьме.

Секунд десять, может, так продолжалось — и вновь все сменилось тишиной. Но я-то успел заметить источник! Уговаривать меня не пришлось. Все лучше, чем то, что находилось за спиной!

Пулей бросился я к заветному отверстию. Вблизи оно выглядело, как подкоп под ветхий дом, чуть прикрытое только мелким хворостом и всякими лопухами. Отбросив их в сторону, я осторожно поводил руками в непроглядной дыре, все опасаясь чего-то. Позади усиливался шум и шипение — так на сковороде подгорают шкварки. Не дожидаясь, пока подгорят окончательно, я почему-то набрал в легкие побольше воздуха и полез в дыру. Ее основание, на удивление, оказалось хорошо утоптанным и даже выложенным мелким камушком, а стенки — гладкими и вовсе не неприязненными, как мне думалось поначалу. Более того, дыра шла под приятным наклоном вниз — не настолько большим, чтобы катиться, но и не таким маленьким, чтобы замирать на месте.

Одним словом, я прополз метров десять спокойно и уверенно, как обнаружил поворот градусов на тридцать вправо. И тут мне открылось вдали освещенное пространство: какой-то подземный чуланчик или склад, так как повсюду виднелись полки с баночками, кадушки, бочонки, тихонько мерцала лампадка на квадратном столике. Еще несколько усилий и я выполз из норы, хотя ползать на карачках мне приходилось часто в «общем доме». Да, так я тогда подумал, но почему-то не придал этому значения, а сейчас только удивляюсь — что еще за «общий дом»? Впрочем, я встал во весь рост и удивил такое, что все прочие мысли разлетелись далеко от меня. Возле одного из бочонка крутилось нечто, да, именно так, нечто поразительное: на тонких ножках в башмаках с высоко закрученными концами, в коротком заношенном кафтане, чуть горбившийся, покрытый обильно волосами везде, где можно, особенно на руках, с огромной бородой, впрочем, как видно, аккуратно расчесанной, и с еще более густой шевелюрой на голове, закрученной уж совсем невообразимым видом, это нечто бормотало какие-то ругательства себе под толстый, выдающийся нос.

— Да где же я тебя положил? Где же ты прячешься, негодная?

Он бормотал еще целую минуту, а я стоял, как завороженный, разглядывая его. Ростом он приходился мне по пояс, а вздорными ушами, которые выглядывали из волос, он чем-то напоминал предания об эльфах, хотя нисколько не походил ни на одну из тех картинок, что я видел в фильмах. Вдобавок его суетливые движения… в каждом его жесте, в каждом порыве было столько простоты, искренности, сколько не встретишь в самых открытых людях из тех, что я знал, даже самых эмоциональны. Его пальцы сгибались и разгибались, хватались за края бочонков, сжимались, потрясали кулачком; вдобавок он притопывал левой ногой, отчего краешек башмака цеплялся за его же кафтан. Выходило такое вот маленькое крохотное торнадо, пыль клубилась и плясала вокруг него. В конце концов, я не выдержал и прыснул от давно наплывшего смеха, позабыв все опасности и тревоги.

Существо на мгновенье присело, еще больше скрючившись, плавно покрутило головой вбок, стараясь не выдавать никакого шума, краешком рыжего глаза заметило меня и тут же, я так и не успел понять из какого угла, — выхватило красную коническую шляпу с перьями, нахлобучило ее на себя и исчезло. Я протер глаза, отойдя от смеха: точно, исчезло!

— Друг, не пугайся меня, извини, что без приглашения, — смело начал я, не чувствуя испуга, — я не хотел тебя напугать! Да и забрел-то совершенно случайно сюда! Там за мной гнались какие-то мерзкие твари. А я заметил яркие вспышки, что шли, видимо, отсюда. Вот и попал в твое убежище.

— Ты не из этих, не из омраченных? — пропищало существо совершенно другим голосом, чем прежде.

— Не знаю, о ком ты говоришь, но точно нет! — поспешил я убедить его. Да и действительно, кого он имел в виду? — Я ищу свою сестру! Бежал через лес, заблудился. Там так темно!

— Ого! Еще один? — удивилось существо. — Что-то вас стало больно много в последнее время! Хотя многие теряются уже в лесу…

Мне показалось, он странно хихикнул.

— Так ты вполне себе человек, не из родившихся тут? — продолжил голос из ниоткуда.

— Да, да, выходи, не прячься, — ответил я, — а то мне так неловко общаться, не видя собеседника.

— Ну, хорошо, коли так, — согласился он наконец.

Какая-то доля секунды — и за дальней этажеркой, где стоял только цветок на высокой подставке, появился мой незнакомец. Мозг не дал отчета о том, как именно он материализовался из ничего; без всяких объяснений: вот его не было, а вот он есть, словно в пленку вставили инородный кадр. Существо выглядывало из-за широких листьев мне незнакомого комнатного цветка. Его борода выпирала отовсюду. Эдакому крохе с такими отличительными чертами тут и не спрятаться иначе, кроме как полным исчезновением.

— Как это у тебя выходит? — спросил я.

— Ты о чем толкуешь? — в лад мне ответило существо.

— Об исчезновении. Как тебе удается это делать?

— А вот так! — засмеялся незнакомец и нахлобучил вновь на себя шляпу, которую до этого держал в руке. Один миг — и его нет. Другой миг — и он снова тут. И, как и в первый раз, мозг не потрудился мне дать хоть какое-то объяснение. Точно дозволенный баг в программе. «Что за понятия?» — удивился я сам себе.

— Поразительно.

— В нашем мире это очень полезное свойство, — важно заметил мой собеседник, — иначе можно попасть в такое количество неприятностей, что тебе и не снились.

— Но кто ты такой?

— О, — поклонилось существо, — так я же не представился. Как не учтиво с моей стороны. Я — Марэнуж, хранитель этого вот домишки, с вашего позволения. Мог бы он, конечно, быть получше и покрепче, но хозяин отправился в путешествие несколько лет назад, обещался вернуться, так что я жду его.

— Марэнуж, — поклонился я в свою очередь, — рад знакомству. А меня зовут Арт… Арте… Арем? Хм, — я впал в какое-то непонятное замешательство, — Марте, Марти… Ерунда какая-то! Да и нужны ли тут имена? — рассердился я.

— Ничего, это бывает, — улыбнулся Марэнуж и заверил: — Потом вспомнишь!

— А что же ты, ну, или, извини, кто же ты таков? Я не видал еще таких, как ты!

Существо поклонилось еще раз.

— Что же, это простительно. Там, откуда ты явился, о нас незаслуженно забыли. А ведь мы столько для вас делали раньше! Сейчас меньше, конечно, ведь своим неверием вы возвели такие барьеры, через которые так запросто и не пробиться. Да и места обитания ваши теперь сплошь и рядом покрыты всевозможными волнами и невидимым для вас шумом. А у нас от этого болят головы и сводит суставы. Раньше как нас только не называли! И гномами, и лепреконами, и кобольдами, но мне милей всего форма — лютен. Так повелось в нашем роду. Таким был и мой отец, и мой дед. А остальное — то несколько уже иные наши знакомцы! Люди попросту кликали наш род домовыми. Не зря, разумеется, ведь мы жили всегда рядом с вами, в таких вот чаще отдаленных коморках ваших домов. Здесь тепло, уютно, можно хорошенько прибраться, да и за вами приглядывать сподручно.

— А что ты такое искал?

— Да ключ один от сундука на чердаке. Пока хозяина нет, хотел прибраться.

— Так вот почему мы иногда находим вещи не на своих местах?

— И вините во всем свою забывчивость, — рассмеялся лютен. — Хотя чего-чего, а уж забывчивости вам хоть отбавляй. И неблагодарности тоже! — добавил он сердито.

Лютен осмотрел пришельца и сменил гнев на милость.

— Так зачем ты пожаловал?

— Я пришел за сестрой! Ты знаешь, где мне ее искать?

— Тоже не помнишь ее имя?

Я весь напрягся, но, казалось, мозги проходят операцию переформатирования, а на очистившиеся кластеры идет какая-то иная запись. Что за дикая мысль? Но образ сестры стоял у меня как живой, поэтому мне ничего не стоило выдать ее портрет:

— Она — самая лучшая сестра из всех! Живая, непосредственная, прямая до невозможности, правдивая до раздражения, но вместе с тем — доверчивая и ранимая. Ее карие глаза смотрят с неподдельной искоркой, брови — тонкие, как линия, возносятся от краешков глаз плавной дугой с совсем небольшим изгибом; нос утонченный, изысканный, как музеи и ансамбли Петерграда, спинка носика вытянутая, высокая; рот с тонкими алыми губами, чаще сжатыми в волнистую линию, впрочем, краешки его нередко смотрят кверху, и на чуть впалых щечках рядом — небольшие ямочки; темнеющие косы кажется, что обегают локонами несколько раз вокруг головы и ложатся прямыми волнами на хрупкие плечи; ростом ниже меня сантиметров на двадцать (а у меня примерно 1,70 метров), талия изящная, ноги обыкновенные, без изъянов, легкие, спортивные. Когда она бежит на короткую дистанцию, то локти чуть расходятся в стороны от боков, так что она увеличивает свою площадь и сопротивление воздуху, что сказывается, естественно, на скорости бега. Но спортсменкой она и в школе никогда не была. А вот с математикой, а потом с алгеброй и геометрией у нее всегда был полный порядок. Ей цифры больше понятны, чем слова. В университет она поступила на физико-математическую специальность. Хотя сама мне говорила, что хотела бы больше заняться музыкой. Это больше папа повлиял на нее. Он — известный инженер у нас.

— Начало мне было больше понятно, — отметил местный домовой, он же лютен на французский манер.

— Так ты мне поможешь?

— Я тебе могу дать только инструмент. А помочь себе можешь только ты сам. Крепко-накрепко запомни этот совет. Он тебе еще не раз пригодится!

Я кивнул в предчувствии дальнейшего продвижения. Тут хоть и было уютно, но шушукающиеся звуки долетали до моего растревоженного слуха и это беспокоило. Странно, что Марэнуж сохранял спартанское спокойствие. Но я уже не стал его расспрашивать, чтобы не сбить с намерений.

— Идем за мной, — твердо сказал он.

Я без промедления выказал решимость и шагнул. Мы пошли неторопливо. Он чуть впереди, я позади. За этажерками обнаружились ступеньки, которые вели в другое крыло дома, чуть приподнимая свой уровень с каждым поворотом. Так мы вышли в просторный коридор, увешанный коврами и картинами. Своды окон изнутри имели арочные козырьки, а снаружи, как я говорил, были плотно закрыты ставнями. Шли мы поэтому больше в потемках. Хотя лютен периодически затейливо взмахивал своей красной шляпой так, что пространство озарялось лиловыми тонами — отливами красного в темноте, — их было достаточно, чтобы не набить себе шишку головой о дверные проемы и не споткнуться, переступая порожки.

— Вот мы и подошли, — заметил Марэнуж.

Я посмотрел: прямо передо мной оказался широкий камин таких невиданных размеров, что и пара коровок прошла бы в его черную глотку, вымазанную многолетней сажей. Я посмотрел на свой жалкий наряд и понял, что мне нечего терять.

— Но что же там?

— Как, ты не видишь?

— Нет.

— Вот же простофиля! — выругался домовой. — Ну, так и быть, покажу тебе, открою твои заспанные или закрытые глаза! Чем ты там по жизни занимаешься, что не видишь ничего перед собой?

По голосу я догадался, что последовал скорее риторический вопрос, и не стал ничего отвечать. И правильно сделал, так как лютен уже притопывал, приседал, делал какие-то взмахи руками, точно разрезал невидимую паутину. Потом старательно помахал шапочкой, повращал ее по часовой стрелке, и для меня камин будто разрезался. В его проеме я разглядел прежде невидимую деревянную лесенку (потом уже понял, что то — никакое не дерево, а незнакомый мне материал). Она имела небольшую площадку перед собой и даже увесистую балясину с плотным шаром. Ступени шли практически вертикально вверх, а перила где-то пропадали, а где-то будто висели в воздухе.

— Ну же, вперед! — напутствовал мне Марэнуж.

— Там я найду сестру?

— Да. Именно. То, что или кого ты ищешь — там ты непременно найдешь! Как я и сказал, а уж мое слово будет поосновательней целого фундамента этого дома!

— Спасибо тебе, добрый гном!

— Лютен, лютен! Еще раз тебе говорю. Гномы, если ты их встретишь, бывают куда более ворчливыми. Они больше пекутся о своем хозяйстве, а я — об имуществе хозяина. Вот тебя сейчас спроважу и пойду наводить порядок!

Я еще раз поблагодарил доброго незнакомца с чудаковатой внешностью, но с отзывчивым сердцем, и ступил на лестничную площадку. Сверху на меня попала сажа из камина, но я уже не обратил внимание на это. Шар на опорной стойке оказался таким же точно, что попал и в мои руки. Я вгляделся в него, держась одной рукой за перила. На этот раз плотная как будто атмосфера разошлась, и в его глубине я разглядел десятки крупных и сотни более мелких пузырьков. Каждый из них вращался, мчался по своей орбите. Я не успел хорошенько их разглядеть. Лестница вытянулась в высоту, растягивая и мое тело. Ноги и подошвы ботинок я увидел далеко внизу, а полет все ускорялся. Мимо проносились заросли, постепенно все растворяясь, и наконец я увидел в вышине небо, чистое, прекрасное, лишь с несколькими облачками. Каминное пространство осталось позади. Теперь меня окружали кружащиеся вязы, каштаны, ивы, за ними плясали каркасы домов, башен, постепенно окружая, облепляя меня. Перед глазами проносилось столько всего, что голова закружилась. Я закрыл глаза, а когда открыл их, то обнаружил себя у камина.

Но на этот раз камин был совершенно иной: небольшой, чистенький, опрятный, с металлической решеткой, так что любопытный не сунется и не обожжется, с кочергой рядом, аккуратной стопкой дровишек и бадьей с водой.

— Вот это да! — громко воскликнул я.

Преобразился не только камин, но и все вокруг: я оказался в просторной комнате у большого витражного окна, дальше шел ряд прямоугольных окошек поменьше, так что весь зал хорошо освещался естественным образом; в дальнем углу стояло штук двадцать стульев непритязательной формы, простенький паркет покрывал пол, длинный стол с тремя стульями стоял левее от меня, и на нем аккуратными стопками лежали листы, тетради, ручки, стаканы. Прямо надо мной, как оказалось, висел здоровенный портрет какой-то дамы с одним прищуренным глазом. Она им так зорко и строго смотрела, что я от неожиданности отшатнулся и зацепил кочергу, которая с громким звоном отлетела в сторону. Я спешно поднял ее и приставил к кирпичам камина. Ясно было, что на такой шум кто-то да среагирует.

Я выглянул в окно, чтобы хоть как-то осмотреться. Вечерний туман сизыми тенями скрывал узенькие улочки, шедшие в разных направлениях. По ним бесцветными фигурами сновали горожане. Люди! Я выдохнул с большим облегчением! И тут расслышал у себя за спиной топот детских ног. Обернулся и увидел, что в зал вбежала стайка детворы в растрепанных ночных рубашках. Одна девочка, что бежала впереди всех, так и не остановилась и мчалась прямо ко мне. Какое-то теплое волнение охватило все мое существо.

— Балда! Ты что здесь делаешь? Сейчас же марш обратно, не то нам всем влетит!

Она подбежала ко мне и схватила за руку. Эти прямые локоны, глаза без фальши и причуд невозможно было не узнать. Я обнял ее, подпрыгивая на месте.

— Сестричка! Как славно!

Девочка обернулась ко всем и рассмеялась:

— Нет, ну вы посмотрите, он еще и танцует!

Поднялся детский гам и смех, но длился он недолго. С противоположной стороны зала, откуда примчалась детвора, с двери, что находилась за длинным столом, а стало быть и рядом с нами, в сопровождении двух высоченных лбов вышла женщина в строгом длинном платье, с гладко прилизанным чепцом смоляных волос, и свысока осмотрела нашу компанию с не наигранной строгостью. И только тут я заметил, какой же я низкий: да, чуть повыше сестры, но по сравнению с вошедшими взрослыми — кто же я такой? Сущий ребенок!

За этими мыслями я и не заметил, как нас схватили за уши пришедшие лбы (судя по всему, старшеклассники). «Ай-яй-яй» — дружно завопили мы. Прочая детская ватага при этом скоренько шмыгнула в обратном направлении.

— Вот я тебе сейчас дам! — проговорила строгая дама и занесла надо мной руку.

И.… и тут я очнулся.

— Вот я тебе сейчас дам, Артем! — сердито выговаривал мне мой тимлид, здоровенный лысый дядька, пользовавшийся в конторе большим уважением и неограниченной властью.

Я не сразу отошел от только что виденного. Мне все еще казалось, что я — тот самый маленький мальчик и обнимаю сестру. Видимо, глупая улыбка охватила мое лицо.

— Лишишься всех своих заработанных бонусов! — проорали на меня. — Да что такое с тобой уже третий день происходит? Где ты витаешь? Проект скоро будет гореть! Сроки поджимают, а что ты сделал? Доработал фичу, о которой мы на прошлой неделе говорили?

Я растерянно мотал головой, пытаясь осознать новую реальность. «Третий день?» — подумалось мне с удивлением.

— Поговорим на тренировке! — бросил мне Кирилл Денисович снова. — Ты же идешь сегодня?

— Тренировка? — повторил я так же недоуменно и, спохватившись, спросил: — А форма? Хм, взял ли я форму?

— А это что? — отчеканил по звукам тимлид, показывая на мою спортивную сумку под столом. — Ты даже не удосужился положить ее в свой шкаф?

Он махнул на меня рукой и пошел дальше по офису. «Какая удача!» — подумал я и пошел налить себе чашечку горячего бодрящего кофе.

Остаток дня я провел довольно задумчиво, кое-как сделал необходимую часть работы и, сославшись на недомогание, отправился домой. Дома первым делом, как только разулся, я прошел к дивану и уставился на сферу, что лежала рядом на прикроватной тумбочке. Подойдя, поспешил накрыть ее футляром. Так я первый раз прикоснулся к тайне. Теперь понимаю, почему Тати ничего мне не писала долгое время. Поверил бы я ей, если бы хоть что-то подобное она рассказала мне? Да я бы сам первый решил, что она не в своем уме!

Должен признаться, что вскоре мне пришлось уволиться с работы. Я не тянул многие задачи, с которыми сталкивался на проекте. Не то, чтобы они были выше моего разумения, но мне не хватало концентрации. Хотя я не снимал футляр со сферы, часами в обычные дни я мог «вылетать» куда-то, как отметили мои коллеги. Естественно, дело или не продвигалось, или продвигалось такими медленными темпами, что я выпадал с общего потока.

Я описал Тане свое первое путешествие в подробностях, и с нетерпением ждал ответного письма. И не замедлил получить его уже на следующий день:

«Вот! Артем! Не буду говорить, что говорила, что предупреждала. Ты же сам знаешь, что я не могла этого не написать. Хорошо, что еще так вышло! Андрей мне рассказывал куда худшие передряги, в которые он попадал. Так что, можно сказать, что ты легко отделался. Но я этому рада. В сущности, я ведь и надеялась, что так будет. Тут, как я поняла, очень многое еще зависит от самого человека, к которому попадает эта вещица. Ты, правда, веришь, что она имеет лунное происхождение, как говорил дядя Мацуки? У меня столько вопросов. Но ты видел меня и говорил со мной, пусть и в облике детишек мы были. Так даже забавней вышло! Ты больше не дотрагивался до нее, не заглядывал? Значит, не знаешь, как нам тогда влетело? Что ж, когда решишься заглянуть, узнаешь. Не понимаю, как это работает, что я прожила определенный отрезок там, а ты еще нет. И как ты, войдя туда, будешь или не будешь способен поменять то, что было там со мной? Пока у меня больше вопросов, чем ответов. У тебя, думаю, еще больше? Что же. Хочу тебе поведать еще одну историю, самую свежую, которая случилась с нами там. Да, мы были вместе! Так что я знаю, что ты еще решишься заглянуть! Она обладает каким-то магическим притяжением! Даже ужаснувшись, тянет обратно. А уж когда оказываешься в захватывающих делах, то — тем более! Я тебе сейчас все подробно расскажу. А ты слушай.»

И она приступила к рассказу.

Из записок бойца 2-й пехотной

Во дворце с самого утра голосили. Нет, конечно, там и прежде сильно голосили. Особенно, когда ко двору являлась со своими фрейлинами девятнадцатилетняя принцесса Элиза. Но сегодня, в этот летний день 1222 года по династийному календарю, юной барышни и близко не было во дворце. Она путешествовала по реке.

Но что же тогда так взбудоражило всех? Почему прислуга носилась с кухни в столовую и обратно, накрывая столы, почему слуги спотыкались на ходу, сбивая друг друга, почему в конюшне стоял непрерывный гул лошадиных глоток?

Мартин, юный слуга его величества, один из десятка, стоял с увесистой тубой. При щелчке механизм плавно раскручивал сложенный в нее лист и все присутствующие имели честь видеть славную историю правителя королевства, его подвиги, его родословную и его геральдическую лилию (поскольку каждый король предпочитал чуть-чуть, но видоизменить ее, внеся свой особенный изыск). Вот и все то немногое, что требовалось от Мартина: нажать на потайную кнопку и стоять с невозмутимым видом. Но в этот день Мартин был сам не свой: он переживал больше обычного. Но не за себя, а за свою сестру Танину, молодую красавицу, работавшую на кухне в качестве подсобной прислуги.

С ней творилось что-то неладное. Начать с того, что у нее был особый талант выдраить до блеска самую замусоленную поверхность. Повара поражались волшебству, когда на их глазах мебель, которую считали пропащей и готовились выбросить на дрова, вдруг отдраивалась от самых почерневших мест и преображалась едва ли не в новое изделие. Что и говорить о самой кухне? Где всё всегда вымыто до блеска, отполировано и расставлено по нужным местам! И вот всё это волшебство самым непонятным образом исчезло в день, когда оно было нужнее всего!

— Ты же здесь пробыла всю ночь! — сказал ей Мартин, когда зашел утром на кухню и застыл, словно пораженный молнией среди ясного неба.

Известие об общем сборе прозвучало еще вчера. Так что самую важную часть доверили Танине: приготовить кухню к утренней бурной деятельности. И что же? Посуда валялась по всем столам, следы прошлых трудов жирными пятнами расплылись везде, где только можно! Такого безобразия не было с времен правления Грогара Безобразного, который любил во всем нечистоту. Но когда это было?!

— Что же ты тут делала? — недоумевал брат.

Танина, миловидная девушка с густыми, едва вьющимися волосами, тонким, чуть вздернутым носиком и по-детски чистыми, невинными карими глазками, смотрела на него, казалось, с тем же самым недоумением.

— Ты мне не поверишь, — чуть слышно прошептала она, — но и сама не знаю. Казалось, будто бы я была не тут, а в какой-то полутемной комнате… Единственное окно было занавешено плотной тканью, а незнакомое небо слепило мне глаза бесчисленными звездами.

— Что за фантазии у тебя теперь? — развел руками Мартин.

— Сама не знаю, — согласилась она. — Вот только очнулась, и вижу, что ничего так и не сделала. Да и не успею уже… Слышишь? Топот многих ног? Это повара и их помощники уже поднимаются по винтовой лестнице!

Мартин и сам слышал… Что оставалось им делать? Дальнейшее Мартин не хотел вспоминать. Это было начало бесконечно сумбурного и суетливого дня. Теперь юноша едва стоял на ногах, сжимая в онемевших пальцах важную тубу.

Так бы он и стоял дальше, если бы чей-то локоть не ткнул его немилосердно в ребра. Рядом с ним вырос Грегор, старший слуга, и зло глазами показывал ему на тубу, дескать: “Не спи, уже пора!”

— Ну что же? — раздался зычный голос королевского герольда (Мартин вздрогнул). — Сейчас мы увидим славную историю подвигов нашего венценосного монарха Фридриха Августина.

Мартин увидел на себе взгляд сотен глаз и шипение позади. Он точно очнулся и нервно, совсем не так, как проделывал это десятки раз на домашней тренировке, забарабанил пальцем по тубе, пытаясь попасть в секретную кнопку. Механизм все-никак не поддавался, пауза затягивалась. Весь двор косил взгляды в его бок.

«Да что же ты, давай!» — выругался про себя Мартин и из последних сил ткнул тубу. Сработал рычажок, что-то защелкало, заклокотало и вместе с первыми звуками труб началось долгожданное действие.

Мартин выдохнул с облегчением и только теперь рассмотрел зал, полный пестрых гостей в бархатных накидках всевозможных цветов, платьях, камзолах с блестящими пуговицами. Восторженные глаза дам, серьезные и властные глаза кавалеров пристально следили за проносившимися событиями, титулами, регалиями, победами, которые прокручивались на больших плакатных листах через тубу с последовательными и обстоятельными разъяснениями герольда.

— О, да здесь сам Готфрид Несокрушимый, — шепнул Мартин Грегору.

Старший слуга сощурил маленькие глаза, разыскивая того.

— Верно, — подтвердил он и зашамкал губами. — Если граф Гор здесь, значит, дело нешуточное!

— Что-то затевается, — так же тихо прошептал Мартин.

А между тем представление короля подошло к концу, и герольд призывным голосом возгласил о входе монарха в зал. Придворные застыли в поклоне с расставленными в стороны руками, а гости склонили головы на бок. Через минуту томительного ожидания появился и сам король — облаченный в королевскую мантию с изысканными фиалкового цвета лилиями, он важно вышел из позолоченной двери. Гости оживленно зашушукали, и, наконец, после его приветственного жеста радостно взорвались многоголосными воззваниями. «Да здравствует король Фридрих!», «Да будет вечно жить род Августинов!», «Слава королю!» — слышалось на разные голоса.

Король прошествовал к своему тронному креслу и не спеша сел на него, важно осматривая вельмож. Фридрих Августин был уже не молод, но и не стар. Для своих тридцати шести лет он выглядел закаленным бойцом, предводителем, полководцем и монархом. В нем сочетались всевозможные достоинства и навыки. Он успел побывать в десятках сражений и нескольких походах по году, в которых повидал немало такого, о чем оседлые жители приморского королевства и не помышляли. Поэтому для многих, если не для всех, он пользовался заслуженным авторитетом. Любое его слово воспринималось как приказ, немедленно исполнявшийся.

— Прошу всех располагаться! — широким жестом взмахнул рукой король, и десятки слуг со всех сторон вбежали в зал с удобными маленькими стульчиками с мягкими подушками. Ловко порхая, как бабочки, меж гостей, слуги придвинули каждому стульчик.

Когда все сели, король еще раз дал знак, и все слуги понеслись обратно. Грегор потащил в том числе и Мартина за рукав.

— Ты что-то сегодня спишь, — пробурчал Грегор, давая ему пинков и подзатыльников.

Мартин рассеяно кивнул, потирая ушибленные места, и покорно поспешил за ним. Уходя, он слышал, как король приветствовал гостей.

— …и затем дамы смогут любоваться нашими оранжереями и библиотеками, — говорил король, — а мы с мужчинами удалимся в зал совета.

За Мартином захлопнулась боковая дверь, что вела в комнаты для слуг. Отсюда он легко мог по коридорам добраться на кухню, что и решил немедленно проделать. Благо, Грегор отлучился получать следующие распоряжения, и слуги оказались предоставлены сами себе, разбредаясь по служебным помещениям.

— Ты здесь! — воскликнул сестре Мартин, едва отдышавшись. — Ну что, рассказывай же скорее, как всё прошло? Что тебе будет?

Танина стояла, наклонив голову вбок, немного призадумавшись.

— Ну уж ты распереживался! — внезапно вспыхнув, девушка пошла на него в атаку, звучно хлопнула ладошками, отставляя ногу в сторону.

Мартин, будучи хоть и старшим братом, с детства избирал защитную тактику в отношениях с ярой сестрой. Ох, сколько родители намучились, заискивая, бывало, перед соседями за очередную «танинину шалость». Сколько стоптано клумб с красивыми цветочками, сколько заборных досок расковыряно! «Зато, — вспоминал Мартин, — в случае разборок с мальчишками с соседних улиц Танина всегда была в первых рядах!»

— Я-то? — отступая на шаг, запротестовал было брат.

— Ты-то! — не сдавалась сестра. — Что думаешь, меня теперь казнят, или вышлют из замка? Или города? Или того хуже — королевства?

Мартин замялся. Что он мог возразить? Конечно, он и впрямь переживал за сестру. После того, как они остались без родителей, сам чувствовал, что именно он теперь в ответе не только за себя, но и за нее. Не только за ее жизнь, но и за благополучие. А благополучие за пределами замка, города, а уж тем более королевства, где действовали совершенно другие, нечеловеческие законы… Нет! Он этого не допустит!

— Ты никогда не любила признавать свои ошибки! — подытожил Мартин, прохаживаясь вдоль кухонных столов, наполненных всевозможными блюдами, и стен, на которых на крюках висели чаны с горячими блюдами.

— Ну, не дуйся, — сжалилась сестра. — В конечном итоге, всё же обошлось?

— Это как посмотреть, — протянул Мартин.

— А ты знаешь, из-за чего весь этот сыр-бор?

— Нет, но намереваюсь узнать во что бы то ни стало!

— А ты никогда не мог обойтись без своего любопытства, чтобы не засунуть куда-нибудь нос и получить потом по нему! — рассмеялась в свою очередь Танина.

— Вот как ты обо мне думаешь! — рассмеялся в ответ юноша. — Без моего любопытства мы бы до сих пор жили в приюте для тех, кто потерял родителей. Нет, не так, не жили бы, а просто пошли в услужение первому же ремесленнику! И никогда бы не оказались в главном дворце королевства! Кто засунул свой нос вовремя в свое время?

— Ладно тебе, — согласилась неохотно Танина. — Признаю за тобой это не только как недостаток, но и как весьма полезный навык.

— Так-то лучше, сестрица! — ободрился брат. — А теперь я пойду разнюхивать, чего это со всего королевства съехались все важные персоны?

— Говорят, сам могучий граф Готфрид прибыл? — прошептала Танина.

— Да, — протянул Мартин.

— Нехороший признак.

— Верно.

— Если он здесь, значит, готовится что-то серьезное?

— Вот это я и хочу узнать.

— Так давай же! Не медли, — поторопила его сестра. — А вечером приходи обязательно ко мне! И всё расскажешь!

— Ладно!

Они обнялись, и Мартин через черный ход на кухне прошмыгнул в подвальные помещения. Здесь, среди бочек лучшего вина, запасов свежих овощей, изысканных копченостей, бочек с дарами моря, Мартин и затаился.

Ждал он недолго. Каких-то пару часов. Но что это такое, когда ты в кладовой королевского замка? И не на правах (а точнее, их отсутствии) какого-нибудь злостного вора, а как доверенное лицо его величества. «Ну, пусть не его величества, — подумал Мартин, — но старшего слуги его величества. Что почти одно и то же! — радостно закончил он мысль, налегая на припасы». Так что время пролетело незаметно.

С сытым желудком и довольным видом встретил он Томмазо — младшего слугу, одного из многих ему подобных, которые прислуживали гостям, поднося угощения и отличное королевское вино. Да что там и говорить: слава чудесных вкусовых свойств последнего часто приводила ко дворцу как званых, так и незваных гостей. В прежние времена, бывало, встречали всех и каждого, как желанного гостя. Но во время правления отца нынешнего короля дворцовые правила ужесточились, требуя от входящих четко обозначить цель визита. Фридрих продолжил дело отца, и теперь самостоятельно определял кого хотел видеть, а кого нет. Всех незваных гостей провожали в отдельную башню Ожидания. Некоторым приходилось ждать неделями и даже месяцами приглашения. Разумеется, если их фигура заинтересовывала монарха.

— Томмазо! — окрикнул Мартин слугу.

Тот смешно выглянул из-за бочки, обескураженный, что здесь застал еще кого-то.

— А, это ты, Мартин! — выдохнул Томмазо. — Как ты здесь очутился?

— Слушай, Томмазо. Начну сразу с главного.

Томмазо напрягся.

— Ну да, — кивнул ему Мартин точно в подтверждение опасений, что выдало лицо того. — Кража тобой того кубка так и останется тайной для всех, как и была до этого, если…

— Если?

— Да. Если. Если ты окажешь мне услугу.

— Мартин. Но мы же с тобой одного поля ягоды. Вырвавшиеся с улицы бродяги! Мы должны друг другу помогать.

— Вот именно, мой молочный брат! — Мартин заключил две его руки в свои. — Я и прошу тебя о помощи! Помоги мне!

— Так чего ты хочешь?

— Ты подаешь сегодня угощения в зал Совета?

— Да. Вот как раз пришел за десятком лучших бутылей нашего вина.

— Позволь в этот раз мне потрудиться вместо тебя!

— Но как же это, Мартин? — удивился Томмазо.

— Проще простого! Чему тут удивляться? Грегор дал передышку слугам с торжественного зала. А поскольку я скучать не люблю, то вот и решил тебя подменить. Ты отдохнешь пока, а я за тебя поприслуживаю за гостями и его величеством. Что же тут плохого?

— Ох и смельчак ты, Мартин, однако!

— Это ты еще с моей сестрой плохо знаком.

— А это не та девушка, случайно, что в позапрошлом году устроила большой конфуз, когда участвовала в балу вместе со знатными дамами королевства?

— Ага, — рассмеялся Мартин. — И уверен, что никто из них так и не догадался, что имеет дело с простолюдинкой.

— За ней еще тогда весь вечер ухаживал один кавалер…

— Да… — протянул Мартин, но не будем об этом. — Это грустная история длиной почти два года.

— Но послушай, — спохватился Томмазо, — а его величество спросит вдруг: «А где Томмазо? И почему слуга с зала торжеств прислуживает в зале Совета?»

— Думаю, у его величества есть более важные вопросы и дела сейчас.

— А если слуги увидят, что вместо Томмазо с угощениями пришел Мартин? — настаивал собеседник.

— Ничего страшного, — заверил Мартин. — Или ты думаешь, что кто-то посмеет заикнуться в разгар совещания о том, что где, дескать, Томмазо?

Тот пожал плечами.

— Конечно, нет! Так что тебе беспокоиться нечего. А потом я вернусь, и ты вернешься туда как ни в чем не бывало.

— Ну, хорошо, — согласился Томмазо, видя, что деваться некуда.

— Вот и славно!

Мартин перехватил у него в корзину то, что Томмазо уже собрал. И пошел дальше по рядам вместе с ним.

— А это брать? — восклицал он, указывая то на солености, то на сладости.

Томмазо где-то кивал, где-то мотал головой. Через десять минут Мартин обвешался корзинками получше портового торговца.

— Что ж. Я пошел, — сказал Мартин и шагнул на выход из кладовой дворца, или паласа, как еще его называли.

Палас имел много удобных помещений для приема гостей и для жизни вообще, но как оборонительное сооружение не представлял никакого значения. Мартин проходил по пышным коридорам, украшенным картинами славных предков, огибал приемные, будуарные комнаты, и достиг, наконец, зала Совета — просторного, вытянутого в длину помещения с расставленными по периметру креслами у столиков. Огромные золоченные люстры висели в начале, середине и конце зала, блистая под дневными лучами солнца хрусталиками прозрачных украшений.

В самом зале, несмотря на его размеры, находилось всего человек десять знати и куда больше прислуги. Последних было легко отличить по их невзрачным серым, бурым одеждам, по тому, как они подчеркнуто смиренно стояли, предугадывая любое желание знатных гостей. Знать же выделялась короткими и длинными туниками различных оттенков фиолетового цвета: лавандовые, нежные и светлые, фиалковые, пурпурные, сливовые. Сам король восседал на возвышении в начале зала. Он также облачился в камзол не броского, но и не яркого цвета королевского пурпура, расшитый золочеными лилиями, в туфлях с удлиненными носками, с небрежно лежащей на поручне кресла рукой в перстнях, Фридрих слушал обращения к нему.

— …и мой сосед, благородный барон де Мюа, видимо, случайно забредший в мой лес, перестрелял нескольких оленей, за что я ему и отправил с посланцем мое возмущение! — сетовал один из знатных гостей.

— Возмущение в виде тушек моих же фазанов! — запротестовал барон.

Мартин не стал вдаваться в детали беседы и, пользуясь минутой, когда все взоры были обращены на говорившего, проскользнул вдоль стен к компании слуг с таким же набором угощений, как и у него. Слуги покосились на него недоверчиво, но через пару секунд отвернулись, потеряв интерес.

С этой минуты Мартин обратился весь во внимание, не упуская ни одного слова, ни одного взгляда. Впрочем, не забывал он и прислуживать, несколько раз поднося угощения и добавляя вино в кубки. Так он обошел не один раз всех гостей. Кто еще может быть неприметнее в королевском зале, нежели слуга? Лица знатных гостей попеременно обращались то на короля, то друг на друга. Кто смотрел с неким недоверием, кто — с уважением и желанием получить поддержку.

Мартин многих не знал. Понятно было только, что сюда съехались правители всех окрестных замков не только с этого королевства, но и с соседних. Вот правителя Графства Гор Готфрида Несокрушимого нельзя было не узнать, даже если ни разу до этого его не видел. Правитель соседней области, он всегда был предан династии Августинов, как и его предки до него. Этот незыблемый альянс, союз великих с гордыми, негласно существовал веками, скрепленный сотнями совместных походов и сражений. А иначе и быть не могло: как соседи, они зависели друг от друга так же крепко, как полная влаги цветущая долина под сенью горы. Снеси гору — и палящее солнце иссушит долину. Иссуши долину — и после утомительных странствий по горным кряжам негде будет передохнуть и набраться сил.

Готфрид, как и его предки, был частым гостем в королевстве. Хотя нет — даже не гостем, а желанным родичем, которого ждут и тут же зовут к общему столу. А сколько за последние века было заключено браков между правящими династиями графства Гор и Королевства Лилий! И правители по крови уже и не могли бы сказать, кто какого родства!

Мартин сжал поднос с такой силой, что едва не перевернул тот: король встал и приступил наконец к главному!

— Огласите же, сэр Тоннэри, зачем мы здесь собрались!

И Фридрих недвусмысленно посмотрел на мужчину средних лет, чуть младше его, но гораздо более искушенного в военных делах: раскосые шрамы на щеках говорили о многом, а острый, пронзительный взгляд выдавал сильный, волевой характер, не привыкший уступать ни на долю.

Сэр Тоннэри, а точнее герцог Жан Тоннэри, правитель западной части королевства за изгибом реки Луа, которая разделяла королевство на две неравные части (относительно небольшую западную — герцогскую, и гораздо большую восточную — королевскую) и брала свой исток где-то среди острых скал Великой Горы, а впадала, собственно, в само море, — так вот, этот сэр встал с готовностью, точно только этого и ждал, и, вперив взгляд разом во всех, бросился в атаку:

— Все церемонии хороши, господа, среди королевских чертогов, среди надушенных спален и столовых с гобеленами, но им не место в пыли сражения и схватки со смертью! И выдержать ее в силах далеко не каждый! И чем дольше мы будем распылять наши силы на слова, а не на действия, тем всё более наглым и решительным будет наш враг! Кто бы им не был! Собственно… — сэр Тоннэри замешкался. — Это-то и предстояло выяснить нашим силам, что составили авангард королевского войска!

— И где же этот авангард теперь? — насмешливо вставил барон Анри де Мюа, владевший замком на левом берегу реки Луа, на самой дальней излучине королевской части. И он и не раз и не два с нескрываемым интересом посматривал на близлежащие соседские земли за рекой.

— Ради этого мы здесь и собрались! — отрезал герцог. Он прекрасно знал о притязаниях барона и за это, мягко говоря, недолюбливал его.

Герцог щелкнул пальцем, и слуга, стоявший рядом, подал ему свернутые в трубку письма. Миг истины настал.

— Вот эти записки мы обнаружили, можно сказать, совершенно случайно. Наши разведчики на островах Азора, прочесывая местность в районе заброшенного форта, наткнулись среди прочих корабельных обломков на небольшой деревянный ларец с искусной резьбой. Он привлек их внимание. Когда же вскрыли его, то и обнаружили эти самые записки.

— Скажи, Жан, когда это случилось, — добавил король.

Жан почтительно кивнул.

— Это случилось три недели назад…

— Когда пронесся тот самый шторм по морю, что снес не одну прибрежную деревушку! — воскликнул барон де Мюа.

— Верно, — многозначительно сощурился Фридрих.

— Сами знаете, — продолжал герцог, — как именно выборочно проносился тот шторм… И вот эти записки! Мы долгое время не верили им. Всё думали, что это — очередные происки врагов.

— Как уже не раз бывало, — глядя в потолок, заметил барон.

— И то спорно… — хотел было возразить герцог, но взял себя в руки, — не в этом дело; мы установили, что этот боец действительно числился во второй пехотной когорте его величества. Благо, записи сохранились.

— Так что же там? — несколько голосов в зале явно истомились от ожидания.

— Дело не терпит времени, — ровно сказал герцог, — но не терпит и поспешности. Если мы поспешим, под угрозой окажется не только наша столица, город Тысячи Солнц, но и ваши владения, барон де Мюа, и мои, и даже ваши, сэр Готфрид.

Вельможи заерзали на стульях.

— А потому, — продолжал герцог, — нам нужно принять единственно правильное решение. Именно поэтому мы здесь. А для этого нужен трезвый, холодный ум и здравое суждение.

Герцог прошелся по залу, словно обдумывая дальнейшие слова, но, видимо, ни на что не решившись, развернул записи.

— Я пропущу долгое предисловие, известное всем… о подготовке когорт, сборе, погрузке на корабли и отплытии. А вот начну с самого интересного.

И герцог стал читать записки.

*

«Февраль, 15, 1222 года по династийному календарю.

Вечер. Мы высадились поздно. Луна уже освещала прибрежную полоску этого заветного южного берега, когда мы ступили на землю. Сэр Мерион первым спрыгнул с лодки в холодную воду. За ним бросился следом его верный оруженосец Брониус, верзила лет двадцати пяти, еще тот увалень, но наглый и дерзкий до отчаяния, — хотя я и не понимаю, как он с такими физическими формами хочет выслужиться до рыцаря? А дальше уж вся команда наша поспрыгивала, роняя сотни брызг по сторонам. Окатили и меня, черти этакие! Многие такие же дубы, как и этот Брониус. Что не удивительно — они тоже с графства Гор. Не знаю, что в них хорошего находит король, но я бы не доверил им свой меч.

Как ни удивительно, но здесь и вправду намного теплее даже ночью. Меховую накидку и плащ, пожалуй, стоило оставить на корабле. Хотя, думаю, завтра будет собираться команда, лишнее отвезут обратно, ну, а основное, тюки, обмундирование, походное снаряжение сгрузят в первый лагерь на этой новой земле.

Впрочем, она новая только для меня лишь! Сколько столетий уж окропляли кровью эти берега наши ребята? И что толку? Где прошлогодние форпосты? Наверное, первым делом мы двинемся к ним?

Но пора спать… Трубят отбой. На часы мне заступать через троих, так что есть время немного выспаться.

Февраль 20.

Обеденный перерыв. Нашел, наконец, свободный час, чтобы сделать эту запись. На вербовочном пункте не говорили, что будет столько бессмысленных шатаний, которые они называют походными маршами на новой территории. Ну, во-первых, территория новая только для таких вот новобранцев, как я, а во-вторых, что хорошего в том, что каждый день мы нахаживаем вдоль побережья по 30-40 километров туда и обратно, и ночью едва живые добираемся до наших лежанок, чтобы свалиться мертвецким сном? Все же эти командиры из Королевства Лилий — да не прознают они моего мнения о них ненароком, — но немного не в своем уме: у них только муштра перед глазами, постройка гарнизонов, стройматериалов, занятие позиций… И никто, ни один из них не задается вопросом: а почему прошлогодние форпосты точно слизало с земли? Где гниющие кости солдат, где останки обмундирования, доспехи, мечи, щиты, поножи? Где крытые навесы складов, где укрепленные стены и ворота, земляные насыпи, дозорные башни? Где, где все это? Почему нет к этому ни малейшего интереса?

Этот вопрос меня беспокоит не только потому, что, может, офицеры не распространяются об этом с солдатами, но ведь и сами солдаты, когда мы остаемся одни в казармах, — они же тоже молчат! Никого не беспокоит: «А что же сталось с теми, кто был здесь в прошлом году до нас? А не постигнет ли и нас такая же участь?» На их лицах — ни облачка волнения или беспокойства! Кажется, только одного меня это и заботит!

Февраль 24.

Дорассветное утро. Еще все спят. Есть время посмотреть на догорающие звезды и поговорить с моим дневником. Как сейчас помню, когда началась перемена в нашей жизни.

*

— Здесь, — прервался герцог, — докладчик уходит несколько в сторону… кхе-кхе, в свои личные переживания, только иногда перекликающиеся с тем, что нас интересует. Я немного растерян: стоит ли зачитывать все эти записи?

Зал дружно загудел. Здесь было большинство светских вельмож, не военных. А уж личная и частная жизнь — это было то, что интересовало их едва ли не больше всего. Когда видишь целыми днями одни стены, пусть и торжественные, в картинах и цветах, то поневоле ищешь разнообразия в беседах и любопытных историях.

— Непременно! Обязательно! — послышался дружный крик нескольких дюжих глоток.

— Что ж, — замялся герцог, — пусть будет.

И он продолжил читать.

*

Ты сказала, что нам нечего будет и есть, не говоря уже о крыше над головой. Что мои труды в песенном жанре не достучатся до сердец суровых жителей гор, что наше маленькое гордое королевство дало столько известнейших певцов, что мне с ними тягаться не под силу. Но раньше же ты в меня верила! Что же случилось? Почему ты так охладела?

А я тебе скажу. Чтобы уйти — всегда тысячи причин. Чтобы остаться — довольно одной. И это — любовь. С ней одной все остальное сложится должным образом. Без нее тысячи других успехов будут, что красота розы на участке без садовника. Видела ли ты когда-нибудь это печальное зрелище: розу без заботливых рук? Да, в своей лучшей поре она стоит красивая, безумно прекрасная, благоухает. Но где тот, кто вдыхает ее аромат? Кто любуется ею?

А что происходит, когда ее красота увядает… Я наблюдал однажды такие розы. Это — несчастнейшие создания. Да, порой рука садовода срезает розу и в хрустальном графине ставит посреди стола. Но и тогда ведь ее красота служит многим и радует многих!

Февраль 28.

Мы все еще стоим в расположении.

Ты помнишь тот день, когда мы разошлись? Кажется, я так и не достучался до тебя…

Есть девушки как малина: сладкие на вкус, но чтобы добраться до них нужно потолкаться в малиновых зарослях, истечь не одним литром пота, да и смотреть под ноги, чтобы не наступить на ужа, или, чего похуже, змею.

Другие же — как ежевика: вот они рядом, легко добраться вроде, и вкусные. Но с какой стороны не подступись — а непременно исколешься о колючие стебли. Да так, что потом еще с целый час будешь весь чесаться от множества царапин на руках.

Вот я и думаю — кем же есть ты для меня? Я не говорю «была». Это ты так можешь думать. Но я же и записался добровольцем в пехотную когорту лишь бы быть подальше от той сладостной боли, что несет твоя близкая даль.

Я принимал и таблетки антитанина, что выписал местный знахарь. Ты еще спрашивала меня, что это такое? Помнишь? Знахарь сказал, что лучшее средство утолить боль — перестать так часто произносить твое имя, когда тебя нет рядом. Он говорил что-то такое заумное, чего я не понял. Ну, ты же знала нашего местного знахаря? Он еще дружбу водит с нашим звездочетом! Может, от него набрался этого? Говорил что-то, что «на силу нужно воздействовать ее противоположностью, что есть такой закон физики». А значит, твое имя с противоположным посылом должно уменьшить мою боль.

Но знаешь… Я принимал долго, усердно и послушно. Но это средство не помогало. Я не смог забыть ни тебя, ни твою бурную, кипучую натуру, ни наших отгадываний мыслей друг друга. А ты говорила, что я легко отказываюсь от тебя. Но ты меня совсем не понимала.

Надеюсь, ты счастлива. А вокруг меня такие удивительные вещи происходят, что не успеваю удивляться. Запишу в другой раз. Надо переосмыслить.

Март 8.

От любви к себе мы, спотыкаясь, идем к любви к другому. Но по привычке ищем в нем себе подобного, свое отражение. Словно нарциссы, хотим мы видеть в нем себя. Может, и ты хотела видеть во мне кого-то, кем я не являлся? И рассудком задушила чувства? Когда мы последний раз писали весточки друг другу? Осенью прошлого года? Ты писала (или я) одно… не важно. А в мыслях, в голове, да и в сердце — другое! И поди разгадай, не видя блеска глаз! Хуже того: начинаешь вести разговор с самим собой. Как будто говоришь другому, а он и не слышит. А ты считаешь: ну вот, он виноват, я же говорил ему!

И вот сколько уж времени тишина…

Без средств сообщения люди прямодушнее, что ли. Когда видишь человека и говоришь с ним вживую. Я знаю точно, что чувствую, и как ты дорога мне. Но удастся ли свидеться нам вновь?

Апрель 22.

Я вспоминаю о тебе каждый день. Тучи сгущаются. Сэр Мерион перебросил первую когорту на остров южнее нашего. Оттуда, пройдя через два острова, вытянутых, словно шеи верблюдов, можно уже попасть на далекие южные земли. А наша, вторая когорта, остается пока здесь как аванпост нашего цивилизованного мира. Расскажу тебе, моя Танина, как проходят обычные наши ежедневные дела…

*

Мартин весь покрылся потом, оставил поднос с остатками блюд на краешке стола для слуг и, съежившись как ночь, шмыгнул беззвучной стрелой из зала. Едва ли кто обратил на него внимание — настолько все были увлечены тем, что читал герцог.

Мартин бежал по коридорам паласа, разбирая дорогу каким-то звериным чутьем. Вот поворот, еще один, лестница, подъем, знакомые узорчатые стены, витражи стекол, мельтешение поваров. О да, столовая! Где же ты, где? Мартин едва не сбил сестру, когда выскочил из-за угла.

— Мартин! Чтоб тебя! — вспыхнула та.

— Нет, нет, не перебивай, — затараторил брат, — просто слушай!

— Но…

— Тихо, тихо! Слушай! — сбивчивым голосом он пересказал ей все, что слышал в зале.

Сестра слушала сперва с удивлением, потом с волнением, и, наконец, с бездонными озерами в красивых глазах.

— Но как… Я думала, он пропал!

— Нет же!

— Так зачем ты мне это рассказываешь, теряя время? Вместо того, чтобы слушать, что же там дальше?! — сестра напустилась на него, как хлесткая ива во время сильного порыва северного ветра. — Бежим!

— Куда? — удивился Мартин.

— Думаешь, один ты знаешь, как можно попасть в зал Совета так, чтобы тебя не замечали? Ты, как всегда, недооцениваешь меня!

И она побежала. Мартин едва поспевал за ней.

— Ты о таких закоулках дворца, небось, и не слышал? — довольно бормотала она.

— Нет, признаться! — согласился Мартин.

Это были какие-то повидавшие виды чуланы с заброшенными вещами, тряпками, тюками. Судя по всему, склады придворных нарядов, которые некогда пользовались успехом, но потом забросили и забыли. Через несколько таких помещений со сужающимися стенами и потолком приходилось пробираться, переставляя корзинки, ящички с места на место. Но усилия не пропали даром: они очутились в низенькой комнатке, в которой и двум-то было тесно! Пришлось на корточках проползти последние метры до дубовой перегородки с мелкими дырочками.

— Это — отдушина, — шепотом объяснила сестра, — из зала Совета. Прямого вида нет, поскольку она за поворотом стены находится, но слышимость должна быть достаточной.

— Это мне напоминает наши детские игры в прятки, — прошептал брат.

— А теперь помолчи, — цыкнула сестра.

Они доползли до дырочек и тут же услышали голос герцога. Далекий, точно за вуалью, он, тем не менее, пробивал отделявшее их расстояние и перегородки.

*

…вот такие дела, Танина! И где теперь первая когорта — уму непостижимо! Я в составе разведывательной группы уже вторую неделю, но их следов мы так и не нашли! Но не могут же пятьсот человек исчезнуть просто так? Без следов, без крови, без изрубленных шлемов и щитов? Ни щепок, ни тканей, ничего. Все те же густые лианы, камыши, глубокие заводи, тина да песок. Через неделю будем выступать обратно, насколько я понял. Если ничего не найдем…

Май 1.

Я ушел на карьер один, за водой. В разведлагере осталось шестеро наших ребят.

Солнце уже светит здесь совсем по-летнему! Не то, что в наших краях. У нас весна сейчас, наверное, в самом соку? Все цветет, пахнет. Эх! Воздух наполнен самыми чудесными ароматами! Красота! А здесь парко, от густых непроходимых лесов тянет затхлостью, а от открытых песчаных насыпей — предвестником жаркого лета. Нет. Мне здесь определенно не нравится. Не хватает ни твоего смеха, ни твоей улыбки. Некогда это все было у меня, было у тебя. Стоило ли оно торжества нашей гордости?

Сейчас полдень. Сижу под свисающей у местного озера ивы. Это здесь самое спокойное место, оказывается. И по воде такие приятные зайчики прыгают.

Кажется, меня тянет ко сну… Убаюкивает. Как же мои товарищи будут без воды, если я тут засну? Пишу эти строки, а рука уже еле шевелится.

С другой стороны… Что такое каких-то пару часиков? А? Танина, как ты думаешь? Может, и вправду лучше заснуть? Как мне тебя не хватает! Во сне встретиться с тобой теперь более реально может быть, чем наяву.

Однако, как хорошо, как тихо…»

*

— На этом месте, — герцог обвел глазами присутствующих, — записки обрываются.

— Ну? — заговорил король, потирая руки. — Что скажете, любезные мои вельможи? Что бы это все значило? Эти записки мы нашли, как уже было сказано, в нашем заброшенном форте возле места высадки… И — никого больше… Только корабельные обломки да пожитки, которые еще не поглотило море.

Танина невольно вскрикнула. Крик был не громкий, но, как оказалось, вполне достаточный для того, чтобы достигнуть ушей в зале.

— Что это? — рявкнул Готфрид со своего стула.

— Слуги! Проверить! — немедленно отдал приказ герцог.

Мартин потащил сестру за подол платья.

— Быстрее! Нам пора уходить отсюда! — зашикал он на нее.

Но Танина и сама уже поняла всю опасность положения. Назад они выбирались гораздо быстрее.

— Ты слышал? Ты слышал? — теребила она брата все то время, пока они бежали на кухню.

Только тут, среди знакомых котлов и посуды, Мартин отдышался, присел пару раз и резко выпрямился.

— Ух! Давненько не испытывал таких волнений!

— Мартин! Это же он, Генри! Ты слышал? Даже если бы он и не произносил моего имени, его стиль, его слова я узнаю среди тысячи других!

— Да, да, — подтвердил Мартин, — почему же я тебя и позвал.

— Но я же и знать не знала, куда он пропал тогда! Я променяла дворец на любовь. Вот теперь и думаю: а не велика ли цена?

— Если бы мы тогда не сбежали, сестрица, то так бы и мыкались среди таких же горемык!

— Да. Но у меня была любовь, — задумчиво ответила она, — а теперь только быт… кастрюли, уборка, полы, работа.

— У тебя есть я!

— Ну, — рассмеялась Танина, — тебя никто никогда у меня не отнимет!

Мимо пробежали поварята.

— Что там происходит? — спросил Мартин.

— В старой кладовой, что примыкает к залу, кто-то был, подслушивал королевский совет! — с трепетом сказал поваренок. — И теперь ищут следы его. Но, кажется, след пропал!

— Какой ужас! — сказала Танина.

— Кто бы мог подумать! — подтвердил Мартин.

Когда вечером все стихло, унялись разговоры, улеглись и короли, и вельможи, и слуги, Танина сидела с Мартином у открытого окна. Свежий ночной воздух обдавал их лицо, далекие холодные звезды молчаливо освещали их блестящие глаза.

— Мартин, — наконец прервала долгое молчание сестра.

— Да? — отозвался он, предчувствуя что-то.

— Я думала сегодня полдня…

— О чем?

— Да обо всем. Тебе, мужчине, это вот вообще непонятно, наверное! А у меня сотни мыслей успели сменить одна другую за это время.

— Ого! Ну да. Я успел только поужинать, поблагодарить Томмазо за помощь да сходить отчитаться перед Грегором. Ох, и досталось же мне на орехи, правда!

— Чего?

— Да заладил одно: где тебя носило да где? Ну, сказал ему, что было плохо, провалялся на кровати, скрючившись.

— И поверил? — улыбнулась Танина.

— Нет. Но… он и сам понимает, что смену себе готовит же! Не казнить же теперь меня!

— Это понятно. Но знаешь вот что…

— Да?

— Да я все о том же. Долго думала… И мне кажется, ты мне не откажешь! Иначе я себе места не найду. Я теперь не знаю, как мне вообще и спать, и есть? Я чувствую, что пришла пора для действий!

— Слушаю тебя!

Танина оглянулась, чтобы удостовериться, что никто не подглядывает, и шепотом, склонившись к уху брата, проговорила:

— Мы должны отправиться на поиски Генри!

Мартин посмотрел на нее со взглядом, означавшим: «Ну вот! Я так и знал, что этим кончится!»

— Мы же только зажили нормально, как люди, — пробормотал он, — а ты теперь предлагаешь вновь пуститься в мир, да не на улицы городов, а в неизвестность.

— Нет, нет, — поспешила разуверить его сестра. — Я все обдумала и разузнала. Судя по спешным приготовлениям, через неделю-другую отходит шестая центурия третьей когорты.

— Той когорты, что только недавно сформировали?

— Да, да! И, как ты знаешь, шесть центурий по восемьдесят человек не успели скомплектовать полностью! В шестой и сейчас человек ну сорок-пятьдесят, но не восемьдесят!

— И ты предлагаешь? — Мартин задал вопрос, хотя уже знал ответ.

— Я предлагаю тебе подать прошение на зачисление в эту центурию третьей когорты. А я прикреплюсь к ней в качестве повара. Отряды все равно кормить же нужно кому-то! Они мне не откажут!

— А разрешение?

— Тебе придется сходить к Грегору и уболтать его отпустить в этот поход. А уж потом ты будешь прислуживать, сколько потребуется!

— Да он меня прибьет!

— Не прибьет, если ты скажешь ему, что мы отплывем, чтобы разузнать о его сыне!

— О его сыне?

— Да! Его сын тоже был во второй когорте. И пропал вместе со всеми! Он потому и сердитый такому, что тоже волнуется и переживает, но никому в этом не признается!

— Вот ты проныра! — рассмеялся Мартин.

— Уж такая, какая есть, братец! — согласилась Танина.

— Тогда готовься к отплытию!

И Мартин решительно зашагал к себе в комнату, чтобы хорошенько все обдумать и завтра поутру отправиться к Грегору.

В дальние края

— Тебе добавить еще оливье?

— Что? — от неожиданности я вздрогнул.

— Да что с тобой такое происходит последнее время? Ты как будто где-то витаешь!

— Прости. Что ты говорила?

— Говорю, хочешь добавки?

Я посмотрел на свою тарелку, в которой еще дымилась теплая пюрешка и маленькими пригорками лежали остатки оливье. Затем поднял глаза. Мама сидела рядом со мной за кухонным столом. Время не пощадило ее некогда прекрасную внешность. Русые волосы причесано покоились на затылке, серые нежные глаза взволнованно глядели на меня, морщинки по краям пусть и старили ее, но были свидетельством долгих бессонных ночей, многих тревог и беспокойств. Я у нее всегда был любимчик. Что же удивительного, что при разводе с папой она оставила меня подле себя?

— Артем, будешь? — не дожидаясь моего ответа, поднесла она ложку с оливье и с участием положила на тарелку.

— Спасибо, мамулечка, — пробормотал я.

— Что-то тебя беспокоит?

— Что же брать? — в задумчивости, точно сам с собой, рассуждал я. — Грегор дал добро и пора собираться в путь.

— Грегор? Какой еще Грегор? — удивилась мама.

— А, что? — переспросил я. — Грегор? Я сказал «Грегор»? Да нет, — попробовал было замять ситуацию, — я имел в виду Григория, нового начальника на распределительной линии в пищевом цехе, куда устроился. Говорит, будет мне поручена командировка.

— А, понятно, — протянула мама. — Но тебе хоть нормально, вовремя там платят? Не слишком ли большой контраст после той конторы, где ты работал?

— Ну, — отмахнулся я, не желая затрагивать больную тему, — playstation по перерывам нет, ну да и ладно. Зато жизнь стала куда более интересной и насыщенной. Я тебе когда-нибудь все подробно расскажу. А у нас в роду не было знакомых японских дедушек?

— Нет, — рассмеялась мама. — Что за вопрос?

— Да так, просто подумалось. Ну, хорошо. Спасибо за ужин, мамочка. Рад был тебя повидать.

— Я тоже!

Она встала из-за стола и обняла меня. Я утонул в ее ласковых руках. Материнская любовь, беззаветная, сердечная — одна из лучших на земле. Быть бы нам всем вместе, а не жить по отдельности? И чего вот они так с папой решили? Когда-нибудь выведаю ведь!

— Что ж, я поехал к себе домой. Увидимся тогда на неделе еще, думаю.

— Хорошо, сынок, езжай. А то уже ведь поздно. Ты и так не высыпаешься!

— Да? А мне кажется, я все время сплю. Только не знаю, где сон, а где явь, — последние слова я добавил больше про себя. Не зачем волновать маму. Ей и так хватает волнений.

Когда я доехал домой, было уже темно. Хорошо, что она не знает о всех тех опасностях, через которые мы с сестрой уже прошли и которые только предстоят мне! Что ждет меня в составе новоиспеченной шестой центурии? И что за удивительные вещи произошли у нас после того, как строгая управительница решила сурово наказать нас?

На всякий случай, приподнял футляр. В сфере стало куда меньше облачности, а пузырьки разных размеров выплывали из ее глубины, вращались, подплывали ко мне, точно манили. Но я смотрел на один из них, внутри которого туманные улочки разрезали черепичные крыши старинных домов. Там начиналась та самая история, о которой я и поведаю.

Я достал дневник, развернул его на уже исписанных страницах, и окунулся в чтение.

Андрей Римайский, 2022