Однообразный ландшафт за окном больничной палаты сейчас преобразился золотыми лампочками, подвешенными вокруг уличных столбов, как знаменование наступающего Нового года. В это самое окно я смотрю уже больше года и никак мне не вырваться из него. А всё-таки я рад хотя бы тому, что скоро праздник.

Тяжёлое дыхание соседа по палате всё чаще сопровождается надрывным затяжным кашлем. Ему трудно вставать, а тем более ходить. И это не только потому, что он тучен и грузен, как шкаф и еле помещается на двух соединённых вместе кроватях. Иногда я рассказываю ему, что вижу в окне. Я не хочу рассказывать, но он просит. Я знаю, что скоро он умрёт. Туберкулёз съел все его лёгкие. Но знал я об этом, не только поэтому. Он был моим третьим соседом. До него были студент с вечными наушниками, откуда доносилась рок-музыка, который мечтал стать врачом; один профессиональный спортсмен- конькобежец, который никогда ни на что не жаловался, перекинемся словечком- другим и далее весь день ни замечаем друг друга. В противоположность ему дальнобойщик- армянин, который никогда не закрывал рот.

–  А, какие они?

– Кто? – спросил я, очнувшись от своих размышлений.

– Ну лампочки!

– Обычные.

– Красные? Синие?

– Красные и синие.

– Хорошо.

Он задавал мне этот вопрос уже раз десятый за день. Хорошо. Хорошо тому, кто встретит Новый год дома среди родных и друзей. Как они там без меня?

С утра шёл снег, покрывая дорожки мягкой периной. Наблюдая за методичным падением снежных перьев, я заснул. Мне приснился сон. Я маленький, с нетерпением жду наступления Нового года. Мать хлопочет по кухне. Оттуда по квартире распространяются тёплые запахи.

В этот Новый год мне подарили железную дорогу и букварь. В детстве я мечтал стать железнодорожником, но стал юристом. На этом мою биографию можно заканчивать. Лучше рассказывать о снежинках, которые падают с неба. Они и тоньше, и красивее, чем моя жизнь. Хотя что-то общее у нас всё такие есть- они, как и годы очень быстро летят.

Сначала всё проходило мимо, потому что надо строить карьеру. Сейчас из- за болезни. Даже работа. Но мне всё-таки повезло больше. Сосед по палате даже не может встать. Он не может выйти, чтобы вздохнуть другого воздуха. Эта палата- всё, что он видит. Весь его мир.

Диспансер- это есть одна большая семья. Страна в стране. Многие здесь надолго. Некоторые навсегда. Живём, как в санатории. Случаются культ- программы. Пространства вдоволь. Здесь даже есть магазин. Есть роща, в которой можно погулять. В парке летом высаживают ирисы и астры. Здесь же располагается несколько беседочных мест, где пациенты обычно играют в настольные игры. Здесь можно послушать приятное жужжание пчёл, спрятавшись от назойливого июльского солнца. Здесь же завязывают разговоры. Случались даже случаи романтичного знакомства.

Она, надо признаться, стала для меня самой что ни на есть отдушиной, после несколько мучительных месяцев больничной скуки. Мы сидим с ней совсем рядышком и она, заглядывая мне в глаза, внимательно слушает то, что я говорю. Виктория- молодая вдова, мать двоих детей. Весёлые искорки в глазах- такая редкость здесь. У меня от её глаз туманы в голове были. И не надо ничего было, кроме как заглядывать в её эти глаза. Я всё говорил и говорил, как никогда в жизни, а она смеялась несмешным шуткам, поправляя выбившие из-под платка льняные пряди. А смеялась через край, выливая на меня всю свою жизнерадостную волю.

Встретились не в том месте. Костёр был недолгий. Её погас слишком быстро. С тех пор я злой, как цепной пёс и разговаривать не люблю.

– Горят?

–  Красиво! Пок-пок, вот так. – отвечал я, сжимая и разжимая пальцы в кулаке.

Конечно, не все здесь умирали. Много кто выздоравливал. Особенно быстро выписывались те, кто попал в больницу с улицы. Бездомные в этом случае оказываются живучей.

Диагноз мне был поставлен вовремя, но, несмотря на это, открытую форму я себе успел заработать. Дышать трудно, сердце бьётся где-то в горле. Думал пневмония.

Снова и снова попадая в больницу, я думал, что уже никогда не смогу нормально жить и радоваться. Со временем втянулся. Конечно, лучше было бы сюда не попадать, но смотря на соседа по палате, я радуюсь, что, хотя бы имею другой воздух.

В одиночестве палат особенно хорошо думается про жизнь. Можно задать себе волнующие душу вопросы, о которых ты бы даже не подумал раньше. А ещё можно вспомнить как ты гулял по лесу и собирал грибы. Как в первый раз сел на велосипед, упал и потом долго боялся попробовать снова.  Как в первый раз признался в любви девушке. Первый поцелуй. Как любили друг друга. Как любил других.

В больнице можно отдохнуть от стресса, который последние годы, вымотал так, что иногда хотелось умереть; и заработать новый, переживая за своё здоровье.

Со скрипом открылась дверь. Тучная медсестра вкатила капельницы и громко объявила, что на обед будут котлеты. Котлеты были каждый день, но она каждый раз об этом объявляла. Меня это каждый раз выводит из себя. Характер у меня вредный. Но в основном еда здесь не так дурна, и привыкаешь ко всему.

С кухни распространялся аромат сладкой выпечки. Мать ходила по дому в кухонном передничке и то и дело посматривала на новое праздничное платье, которое висело на дверце шкафа, так как будто оно могло куда-то исчезнуть.

Неожиданно в комнату ворвался клубок седого дыма. Пирог был безнадёжно испорчен. Но мать это не расстроило. Самое главное платье- кремовое с тонкими бретелями. Выбирала она его больше месяца. За ним мы объездили все магазины одежды в городе.

– Ты такая красивая! – говорил я ей каждый раз, когда она его примеряла. Раз по пять в день.

Вечером, когда мать уложила меня спать, я услышал, как к ней кто-то пришёл.

Я думал, что это Дед Мороз, и мне нестерпимо хотелось с ним познакомится. Но мать меня заперла на ключ и мне пришлось только всю ночь надрывать уши, чтобы что-то услышать.

Скоро Новый Год, а Новый Год приходит везде, в том числе и в больницу. Все здесь пребывали в приподнятом настроении. В холле царит оживлённость, всё чаще раздаются звонки телефона, кого-то зовут к трубке и больной торопится скорее принять поздравления на той стороне трубки, бежит шаркая тапочками по полу. Меня никто не поздравлял. Соседа тоже. Впрочем, он всё равно бы не смог подняться.

Я взглянул в окно и увидел мамин силуэт. Сейчас она на небе, но я чувствую, что она остаётся рядом. По-прежнему любит новые платья и готовит пирог. Иногда я явственно чувствую запах приготовленный ею выпечки.

– Горят? – сосед повернул ко мне своё одутловатое лицо.

– Горят. Давай спать.

Что здесь не так? Вы лежали когда-нибудь в больнице? Здесь почти как в поезде. Каждый считает своей святой обязанностью, поделится личной биографией, своими планами на жизнь. Самое личное, самое дорогое. Отдают частичку себя. Рассказывают сокровенное, выбалтывают тайны. Доброе, злое.  Когда всё уже оговорено наступает молчание.  Остаётся некоторый осадок, непонимание, зачем ты открыл свою душу перед чужим в общем-то тебе человеком.  От этого вдруг такой милый человек становится тебе неприятен. В поезде вы хотя бы расстаётесь и вряд ли когда-нибудь встретитесь. А здесь приходится терпеть, прятать глаза.

Ночь перед Новым годом. Я проснулся и, странно, в окно, ничего не светило. Почему выключили свет? Какая-то авария на станции? Необычайно темно и тихо в палате. Я встал и, двигаясь на ощупь, подошёл к соседу. Он больше не кашлял. Он лежал покойно с открытыми глазами.

Сегодня Новый год. Все фонари погасли. Впрочем, на этот раз уже некому спросить.

– Горят?

– Горят, милый, ещё как горят! – ответил я в пустоту.