Апельсиновое дерево

 

В полированном звукоснимателе патефона отражался белый круг луны. Ее мягкий свет проливался в небольшую полупустую комнатку, и длинные тени кровати и стульев, и раскрытой коробки патефона тянулись к двери.

– Первым делом шторы. И это не обсуждается, – Светка ткнула локтем и Костик кивнул.

Крутилась пластинка «Strangers in the night» и бархатный тембр Синатры убаюкивал. Костя переключил мобильный на вибро, откинулся на подушку и прикрыл глаза. Светка сидела рядом, скрестив ноги и зажав планшет коленями:

– Затем стулья. Давай на кухню возьмем высокие барные, – поджимая и прикусывая губу, она пролистывала фото.

Мобильный пару раз предательски вздрогнул. Костя сжал его в кулаке и мигом спрятал под подушку. Нащупал переключатель и поставил  беззвучный. Выждал немного, чувствуя, как горячо наливаются щеки, и только потом чуть приоткрыл глаза. Светка, сдвинув брови, что-то увлеченно рассматривала на планшете. Ее длинные каштановые волосы были спутаны долгим, трудным днем. Светка собрала их в хвост, перекинула через плечо к груди. То приглаживала волосы, то массировала себе шею и плечи.

– И почему Светка не хочет каре, – задумался Костик.

Они встречались совсем немного, и потому решение съехаться застало друзей врасплох. Затем года три прыгали по съемным квартирам. Дешевым – тесным и неуютным. Дороже – просторным, но таким же чужим. У нее, пока отец в море, у друзей пока те в разъездах. Костя успел утомиться рваным ритмом, говорил Свете, хочет остановиться. Как вдруг этот вариант.

– Я не прощу, если мы упустим ее, – Светка буквально парила, была наполнена счастьем от живота до макушки. Светлое однокомнатное гнездышко у метро в новостройке. И если оплатят вперед на год, обещали хорошую скидку. И Костя сдался.

Босиком Светка прошлепала к патефону, погладила его шершавый выцветший корпус, перевернула пластинку и в два прыжка вновь оказалась на кровати. Она назвала себя патефилкой, в шутку на первой встрече. Он продавал старые отцовские винилы, а она пополняла коллекцию. Так и познакомились.

Снова запел Синатра и перед тем как уснуть окончательно, Костик услышал ее далекий неясный вопрос:

– Оно будет первым общим… Берем?

– Конечно, – выдохнул Костик и потерялся сном.

– А потом будет общий второй, – Светка на секунду улыбнулась и погладила свой живот. – Двинься ближе, Кось.

Она звала его Кось только в минуты особой нежности. Светка потянула за руку, чтоб повернуть Костю. Его мобильник в этот момент выглянул из-под подушки, а по экрану полз черный текст сообщений.

Утром, из клочка бумаги на холодильнике (не было даже магнита, и она прилепила записку жвачкой) прочел, что она увидела в телефоне чат и те фото из гостиниц. А ниже было дописано, бегло и неровно (видимо, когда листок уже был под жвачкой): «У нас не будет ничего общего».

Ей даже не пришлось собирать вещи, они так и стояли в коридоре в двух сумках. А еще через неделю в дверь позвонили.

– Ваше апельсиновое дерево, распишитесь.

– Мое что? – Костик крутил рукой, пытаясь подобрать слово.

– Ваше дерево, – невозмутимо повторил курьер, – апельсиновое, – и протянул накладную.

– Фио и адрес мои, но я не… Светка, – догадался Костя. – Наше первое общее…, – вспомнил он. – Не принимаю! – выдал официально Костя, но тут же добавил мягко, заглядывая в глаза, – Я же могу отказаться?

– Наверное, – скучающе зевнул парень. – В накладной только адрес склада: «Турция, Сиде», дальше неразборчиво. Вам бы у продавца спросить. Вот взгляните, – и молодой человек протянул бумагу, но Костя отмахнулся.

– У продавца спросить, – повторил он, вздохнув. – Заносите.

Курьер легко сбежал по лестнице к лифту и вернулся с несоразмерно большим пластиковым горшком, из которого робко тянулся вверх ствол. Худенький,  кривенький, сантиметров в двадцать. На нем круглая зеленая шапка.

– Хм, – хмыкнул Костик, – тоже мне дерево. А оно точно апельсиновое? – он крутил горшок и рассматривал вытянутые плотные листья.

– Так по накладной.

– Куда же мне его ставить? – огляделся Костик. Квартира была пустой, и места было полно.

– Не знаю, может в комнату. У окна светлее. Да у вас и штор нету.

– Не нужны, потому и нету, – огрызнулся Костик.

– Вы бы расписались, – курьер вновь зевнул. – Адреса еще.

– Минуту, – Костик медленно выводил свою фамилию в накладной, словно тянул нарочно. Будто боялся остаться наедине с новым жильцом. – Может знаете, как за ними обычно ухаживают?

Но курьер только повел плечами, свернул надвое бумаги и заторопился по лестнице.

Костик сидел близко к дереву на полу, подогнув ноги. Он залил землю, и теперь вода вытекала из поддона, и он собирал ее тряпкой, и выжимал в ведро.

– Как и за всяким растением, – успокаивал себя Костик. – Не ребенка же Светка оставила, всего лишь дерево. Апельсиновое.

 

 

Пробник

 

Свежие газеты пестрили излюбленными к наступившему празднику заголовками, громкими и штампованными. С черно-белых портретов хмурились бородатые мужчины в свитерах с высоким горлом, фуражки на бок и в руке каждого или курительная трубка, или подзорная труба. А на последних страницах обязательные анекдоты в четыре строки с заурядными карикатурами. В них грушевидная она со скалкой, тощий он в растянутой майке и удочка с гротескным поплавком леской обрамляет весь газетный разворот. Артур рвал газеты длинными полосами, комкал и совал кочергой в топку.

– Завязывай, Турик, само разгорится. И давай уже к нам, там Олежка начинает.

– Если бы оно само, – многозначительно отозвался Артур, подбросил в печь пару сухих досок и присоединился к столу.

По воскресеньям компания собиралась у него – в бане, на окраине города.  Пропариться, отмыться, встретиться, посмеяться, да и просто выпить.

– Олежек, ну ты даешь. Опять новая?

Пятерней Олег придвинул стопки и наполнил:

– Новой только работа бывает, а у меня новенькая, — он махнул стопку, выбрал пальцем шпротину пожирней и пустил ее следом.

– Почему без тоста. Рыбаки есть за столом?

– Я по туризму.

– А я в нефтянке.

Компания шумела.

– Получается из рыбаков у нас только Турик.

Артур был из семьи медиков и ему пророчили карьеру хирурга, но в выпускном классе выбрал море. Сперва вроде как на зло родителям, лишь бы ни мед. Но отец поддержал и пришлось поступать. Потом втянулся так, что без моря уже не мог. Правда моря было немного, всего пара лет. Жахнули девяностые и от могучего рыбного порта осталась лишь пара проржавевших причалов и ни одного судна под флагом своей страны. Закружились бессмысленные суточные вахты на траулере с мертвой машиной, что годом позднее продали в Индию за бесценок на иголки. Бесконечные подмены, замены. Покраска всего и вся, что от вынужденного простоя на глазах рушилось и рассыпалось. Вздутыми на висках венами Артур проживал каждый день, затем плюнул и ушел в коммерцию.

Первое время сбывал у вокзала прессованные брикеты ерша. Потом своя точка на рынке. Сегодня Артур владелец местной сети рыбных лавок и уже смотрит на Питер.

– Все деньги там, – советовали друзья и срывались.

– Для меня дом у Баренцухи.

И сегодня, когда его вновь подкололи рыбаком, Артуру ещё стоило усилий не подать вида и надеть улыбку длиной с арбузную корку:

– С днем рыбака, сухопутные! – прохрипел Артур и выпил. Дань празднику он отдавал тем, что всегда крепко напивался в этот день.

– Другое дело!

– Поехали!

Олежек дождался пока все выпьют и продолжил:

– Моложавая, стройная. Я говорю, выше меня на голову. Ноги крепкие такие, видно занимается. Волосы вьются.

– Олежек, ты не коня завел, расскажи нормально.

– И чем ты их цепляешь?

– Пузом своим?

Перебивали друг друга и говорить дальше сделалось невозможно, дразнили и смеялись.

Редкий раз румяный Олежек не появлялся на пороге со словами: «Парни, такая девка у меня сейчас, просто сок». Ему далеко за сорок. Немного лысенький, немного с пузиком, в толпе такого не отличить. Совсем обычный, но болтливый жутко. Иные в бане уже второй развод отметили, а этот все не наиграется. Неделя проходит – он с новой, еще неделя – со следующей. Хвастал, всегда бросает первым, пока они не одумались. Это его фишка. И всегда охотно делился приключениями. Так его истории быстро стали славной банной традицией. Со временем потерялся их счет. Они становились однообразными и казалось сам Олежек перестал понимать какая из его новых баек настоящая, а какую выдумал за минуту до.

Олег достал из морозилки вторую бутылку, налил и смех потихоньку сошел:

– С моей Олечкой, все иначе! – Олег так певуче произнес имя, что за столом не выдержали и вновь заржали.

– О, у новой даже имя.

Олежек банной компании девушек никогда не представлял. Память на имена у него так себе, да и к чему всякий раз имя.

– Ваш друг втюхался по самые пятки, – Олег снова махнул стопку не дождавшись остальных и стол ахнул:

– Да ладно!

– Врет!

– И она, – продолжал Олежек поправляя сползающее полотенце, – она тоже по пятки. Совсем не может без своего Тэдди – так она меня зовет. Строчит без остановки.

– Олежек, не гони!

– Вот, смотрите, – Олежка полез было в переписку, но осёкся. – Девять пропущенных, – гордо произнес он, демонстрируя журнал звонков.

Никто не вглядывался в его телефон:

– Олег, завязывай.

– Ах так? – Олежек затянул полотенце крепче и набрал номер. – Привет, – запел он по-кошачьи, – это твой Тэдди. Там столько пропущенных от тебя. Срочно хочешь увидеть? Нужно поговорить? Приезжай, адрес сейчас скину, – Олежек положил трубку и выпил, вновь не дождавшись:

– Сейчас полюбуетесь на мою Олечку. Слюни всем подобрать, она моя. Ясно? – он осмотрел друзей хмурясь.

– Ты чо завелся?

– Верим мы.

– Отменяй Олю!

– Ну, неудобно же. Дай отбой.

Но Олежек уже сочинил себе два больших бутерброда с салом, зеленым луком и огурцом и сидел краснощекий и распаренный забросив на спинку дивана руки, поглядывая на часы.

Артур отмахнулся, налил до краев стопку и пошатываясь вернулся к печке. Огня не было, но жар шел такой, что Артур знал, стоит подкинуть пару сухих досок и те возьмутся. И оказался прав. Пламя разрасталось жадно и быстро.

– Интересно, когда всем наскучат пробы лепить из моего города центр туризма и нефтедобычи, центр чего угодно, вернется желание подарить городу былой порт и рыбу? Или к тому дню он уже обратится в безымянный город вахтовиков. В людскую центрифугу, – сквозь мутное стекло стопки посмотрел на огонь. – Может продать магазины и открыть рыбную контору со своим кораблем, а лучше двумя. На примере показать, как нужно. Нет, большие риски. Знакомые из министерства слили, год-два и в область вернутся китайцы, а значит прибыльней вложиться в туризм.

Он подобрал с пола газету и сел у стены. В развороте газеты, праздничную часть которой Артур пустил на растопку, прочел статью. На аукционе с молотка пускали картины Рериха, бриллианты и спорт кар бывшего директора порта, что почти три года под следствием и вот наконец суд.

– Очередной пробователь, – икнул Артур и выпил залпом. – Пробовал, пробовал и распробовал, – он свернул газету подзорной трубой и посмотрел в столовую. Щурясь и часто моргая Артур пытался увидеть хоть что-то. Но спины ребят плотно скрывали зеркальное окно.

Он не увидел, как за окном в дождевичке на голое тело, придерживая узел полотенца, по-медвежьи переваливаясь к своей Олечке, что присела на капот красного седана, бежал розовощекий Олежек.

Не видел и девушки с узким строгим лицом, грубыми скулами и прической «под мальчика» за рулем авто.

Артур не видел и лица Олежки, в тот самый момент, как Ольга призналась, что больше «по девочкам». Его – такого средненького и простого, такого «как все» взяла как пробник в парфюмерном. Думала узнать зайдут ли ей мужчины. Не зашли.

Не мог увидеть Артур и не видел, как пряча за спиной руку Олежек подавал друзьям нелепые знаки – угомониться, но те улюлюкали, свистели и тявкали, словно гнали длинношерстного спаниеля вперед, за очередной белогрудой уткой.

 

Ненастье

 

В комнате черно и тесно, как в могиле. Вроде выспался и куча идей. В сад за яблоками. Потом на пруд. И не забыть подтянуть цепь на «Орленке» – вечером мчать в дальний кооператив, смотреть на ее окно. И если случится встретить местных сегодня, успеть взглянуть и умчать до того, как поймают. Сколько сейчас? Должно быть очень рано. Невероятно темно. Слышу чье-то дыханье:

– Кто здесь?

– Не спишь, сынок. Еще так рано, ложись. Там на улице колючий северный ветер, ты не ходи пока. А ты маленький был боялся ветра. Прятался в одеяло, так грозно он шумел в деревьях. Плакал потому как его не видно. Помнишь? Он и сегодня, невидимкой гудит во дворе и клацает словно зубами калиткой. Думала выйти запереть, да не решилась одна.

– Будто плачет кто за окном, всхлипывает.

– То скрипят петли. Ложись, я укрою. Рано еще идти. Вот утром вместе спустимся и запрем эту дрянную калитку. Спи, сыночек. Спи.

Почему не светает? Сколько еще? Я не проспал? Сегодня в офисе отчет по году. Будет сам генеральный и все его замы. Мой прогнозный план! Да нет, он готов. Бумаги в портфеле на столе. Как рассветет, увижу и стол и портфель. Это частое мерзкое дребезжанье. Отдыхать невозможно. Вставать, давно пора встать.

– Еще рано, любимый. Прижмись ко мне. Такой ливень над городом словно в тот вечер. Но ты ждал у калитки взъерошенный, вымокший, с разбитой губой. И на траве серебристый «Орленок». Может останемся сегодня здесь? Включим громко любимый фильм и что там за окном станет неслышно. Побудь дома, прошу.

Что за вой? Точно собака. Протяжно и скучно. Когда же придет это чертово утро? Сколько еще лежать? Столько дел. Прибрать в саду. В магазин. А еще нарвать цветов. Она обожала свежие. Я не помнил ее любимых и она всякий раз улыбалась тем, что дарил. Главное, свежие. И конечно таблетки. Проклятая разноцветная горсть. В голове от лекарств звуки путаются, но без них уже слишком кружит.

– Поправить подушку?

– Внучка, может ты знаешь, когда рассветет? Мне нужно во двор.

– Но там метель. Бросается, кружит и ноет и не видно, кто свистит и страшно. Я посижу у тебя, можно? А как рассветет принесу альбом. Мама просила нарисовать для тебя.

– И что там?

– Тебе понравится! Мне сбегать за ним? Только пообещай дождаться.

– Куда я уйду. В метель. В ночь если не видно дороги и не ясно, когда восход.

Кто присел на кровать? Чего молчишь? Я догадался. Знаю, кто ты. Всю ночь болтала со мной, а сейчас? Ну отвечай, там за окном жизнь? Почему не пускаешь? Говори, за окном жизнь? Ни смей молчать!

– Кругом сплошной буран. И я не держу, иди. Но теперь, тебе и пару шагов не суметь.

 

***

 

В ослепительной палате с молочными жалюзи и отбойной доской вдоль стен устало вполголоса вздыхали медсестры:

– Глянь в карте. Обычно на первой странице про родственников. Думаю, пора звонить.

– Этого из интерната к нам. Никого у него. Одинокий.

 

 

Приехал

 

Крупная розовощекая дежурная в будке у эскалатора часто моргала, растирала глаза и широко зевала. Первый состав отправлялся ровно в 5.45, а пока ожидал пассажиров распахнутыми ртами дверных проемов. Резкий запах жженой резины и масла в вагонах перемешивался с вонью раствора дезинфицирующего, что подсыхало на полу белесыми разводами.

По блестящему скользкому мрамору неуклюже шлёпали и ускорялись шаги. Изогнутый под рюкзаком тонкой кривой веткой, бледный и взмокший парень заскочил в последний вагон, как двери за его спиной выдохнули и закрылись. Пирон качнулся. Не подняв головы, молодой человек плюхнулся на крайнее от прохода место, зажал ногами поклажу и закрыл глаза. Свист со стуком мигом заполнили все вокруг.

– Я читал о таком в научной статье, – прокричал в ухо хриплый голос и парень от неожиданности вздрогнул. Рядом сидел пожилой мужчина в легком летнем плаще и шляпе с полями. Кожа на лице была сухой и смуглой, маленькая аккуратная бородка, всем видом он походил на иностранца. – Если в пустом вагоне человек выбирает место рядом с другим пассажиром. Пастуший инстинкт, – мужчина кивнул и поправил небольшой пластиковый контейнер, что держал на коленях.

– Простите, – начал было оправдываться парень. – Не заметил вас. Я отсяду.

– Да будет вам. Стоцкий, – представился мужчина.

– Семён, – пожал руку парень и весь съежился.

Поезд остановился, но пассажиров не прибавилось. Заглянула краснощекая тетка с пышной прической, огляделась и застучала каблучками по платформе дальше.

– Вы могли остаться у дверей, сесть напротив, пройти вглубь вагона.

– Но я вас… – перебил Семён.

– Знаю, знаю, – похлопал по плечу Стоцкий. – Рядом с другим человек чувствуете себя безопасней. Отрадно, что посчитали меня надежным, пусть даже и не заметив.

Семён сжался еще сильней, уши его налились красным. На мгновенье он почувствовал себя одиноким, слабым и таким маленьким. Сделалось неуютно сидеть и он заёрзал:

– А я вчера поступил, – не понимая зачем заговорил о себе. – На бюджет. Три человека на место.

Семён постепенно расправлялся и вытягивался, как молодой тюльпан к свету:

– Вот, – кивнул он на рюкзак, – забрал всё из дома и теперь в общежитие.

– Любопытно. И кем юноша хочет стать? – Стоцкий переставил контейнер с колен на сиденье, справа от себя.

– Штурманом. Хочу в самый дальний рейс. Так, чтоб оказаться на другой стороне земного шара. – Семён одернул ворот рубашки. – В поселке, откуда я, ничего кроме лесозаготовки не знают. Все там пашут. Друзья, брат, батя. Ничего кроме своей древесины не видят, ничего им больше не нужно. Деревенщины, аж тошнит. И мать за них. Говорит, не отпущу в столицу. А я сам себе. Как зачислили, вещи собрал и в общагу. Да ну их.

Скрип тормозов стих и двери плавно открылись. Мимо пробежала девушка в длинной узкой юбке и с красной лакированной сумочкой. Пожилая дама с ржавой груженой тележкой замерла в нерешительности, оглядывалась, словно кого искала, но так и не вошла. Вагон присел, вздрогнул и вновь прыгнул в черный тоннель.

– В твоем возрасте я тоже бежал. Ото всех. Менял города, страны. Взрослел, старел. Всё бежал и бежал. Пока не упёрся, – Стоцкий отсел немного и переставил контейнер между собой и парнем.

Семён насторожился.

– Хотите узнать к чему пришел я? – мужчина приподнял крышку.

Яркий свет ламп осветил содержимое и парень осторожно заглянул. Его верхняя губа задрожала, а лицо в брезгливой гримасе стянула сетка из сотен мелких морщин:

– Опилки? – оторопел Семён. Он видел их столько, что не выносил. Он ненавидел поселок и лесозаготовку, и всех, кто остался там. Этот Стоцкий издевается. – Семён не отводил взгляд и щеку его подергивал мелкий спазм.

На следующей станции состав стоял казалось слишком долго. Вагон заполняли навьюченные дачники, сонные студенты, врачи, продавцы, водители. Стоцкий легко улыбнулся и запустил руку в опилки:

– Купил на рынке вчера, а теперь везу внучке. Родители конечно против, а она по секрету мне: «Деда, хочу хомячка», – Стоцкий продолжал, а Семён вертелся, не находя удобной позы. – Мы можем оказаться хоть за двумя полюсами, вот только семья …

Парень не дослушал, вскочил, поспешил прочь. Толкался и протискивался сквозь плотную встречную толпу волоча за собой бесформенный уродливый худой рюкзак. На его место плюхнулась рыжая барышня с кроссвордом в руках и тут же сунула свой острый нос в раскрытый контейнер. Моргнул свет, мир за окнами загудел и исчез, и состав устремился вперед.