Уродливая самоделка на четырёх колёсах с говорящим прозвищем “Кабысдох” не в первый раз стояла на пустынной площади села, у местной “Чайной”. На ней приезжал сантехник, довольно известный в районе умелец, который собственными руками уже лет десять строит во дворе своего дома самолёт. Сегодня из его самобытного “авто”, через вторую дверь справа от водителя, буквально выкарабкался мужчина среднего роста, в вельветовых тёмно-синих брюках и такого же цвета куртке спортивного покроя. Он носил тонкие усики и длинные, такие же чёрные бакенбарды, как у индийского актёра Раджа Капура. Облик неожиданного пассажира дополнял шейный платок вишнёвого цвета, спрятанный в воротнике куртки, в руках за белый шёлковый шнурок он держал небольшой брезентовый мешок.

– А что, к церкви нельзя было подъехать? – Несколько раздражённо, спросил он водителя.

– Здесь до четырёх часов – время обеда, – ответил тот после намеренно сделанной паузы, – и священнику надо борща похлебать. Идём в “Чайную”, здесь хорошо кормят и “Перцовка” дешёвая…

– Можно мешок закрыть в машине? – Спросил попутчик, – замок-то есть?

– Моё авто знают и замок есть… Бросай внутрь, там у меня инструмент хранится.

Как правило, гости, осоловев от стакана перцовки под борщ и местные куриные котлеты – “Поздняковские” с картофельным пюре и свежими помидорами, отправлялись знакомиться с совхозом – миллионером: с его домом культуры, где уже месяц крутили фильм “Волга-Волга”, но с неизменным и довольно свежим киножурналом “Новости дня”, а также городком спорта с работающими секциями для детей и взрослых, футбольным полем и тренажёрным залом. О храме, где в спешном порядке заканчивался капитальный ремонт, местные жители вели отдельный разговор. Удивительно было видеть, как во многих деревнях района стояли полуразрушенные, облезлые большие и малые церкви, а этот красавец с пятью куполами уже сверкал сусальным золотом и тёмно-синей железной крышей.

– Нам сегодня надо вернуться, – сказал, словно отрезал Радж Капур.

– Без проблем, – парировал умелец, – в шесть вечера в райцентр идёт рейсовый автобус. А мне завтра с утра трубу к кессону подключать, чтобы водопровод, значит, в церкви был… Воскресная школа открывается, это тебе не шуточки, – и пошёл по довольно шатким ступенькам на второй этаж питейного заведения.

– Хрен моржовый, – буквально прошипел гость, – ты же обещал…

– Довезти тебя до центральной усадьбы. Довёз. Заметь, бесплатно, как попутчика.

В двух залах, большом, с десятком столов, накрытых цветной плиткой, и малом, отделённым перегородкой, со скатертями на пластмассовых столиках и вазами с водой, в которых стояли полевые васильки-ромашки, посетителей было немного. Сантехник, на правах хозяина, проследовал в малый зал, расположился у широкого, в полстены, окна. Соседа по машине не замечал, достал из-за пазухи сложенную вчетверо газету и стал читать, дожидаясь официантку. Обладатель вельветовых брюк постоял, глядя в окно, похоже, раздумывал: надо ли мириться с взбунтовавшимся умельцем, уже сделал шаг к другому столику, но, в последний момент, передумал и уселся рядом с ним. Он решил проверить его на алкоголь, раз уж тот не собирался садиться за руль.

В зал буквально вплыла высокая стройная женщина, светловолосая, пышногрудая, с открытой улыбкой на ярких накрашенных губах и абсолютно чистыми, почти наивными, серыми в голубизну глазами. Она узнала посетителя с газетой, всплеснула руками, держащими блокнот и карандаш, заговорила мягким голосом:

– Ой, Геннадий Савелич, какой ты строгий сегодня, не узнала даже тебя. С газетой… Куда пришёл-то? Обедать или в избу-читальню? Здравствуй, во-первых. Как жизнь молодая, жена – дети как, во-вторых? На открытие храма приехал? Да уж, в воскресенье – праздник, говорят, сам митрополит будет… А это твой товарищ, рядом-то? Небось, тоже к храму причастен?

– Галя, отдохни… – не зло, сказал сантехник, – скажу, что к тебе приехал, всё равно не поверишь. Храм всех собирает, аж из облисполкома будет начальство. А это мой попутчик, вот, говорит, специалист по церковной живописи, отслеживает старые иконы, определяет их, куда надо… Я так говорю? Кстати, а как тебя-то зовут?

Киногерой поднял голову от стола, посмотрел на официантку и, почему-то слегка зардевшись, сказал:

– Меня-то, Александром зовут. А вы, значит, Галина? Знавал я одну Галину…

– А фамилия-то ваша, не Сахаров? Уж больно похож на мово однокашника из параллельного класса, Сашку Сахарова…

– Он самый. А вы, то есть, ты – здесь обосновалась? Я слышал, что на фабрике сувениров работала. Всё хотел подъехать в райцентр, повстречаться, поговорить о живописи…

– Ха-ха-хи-ии, – залилась официантка смехом, бросила блокнот на стол, достала платок из кармашка яркого фартука, приложила его к глазам, – о живопи-си… Я фабричной столовой заведовала, развелась с мужем, вот сюда с двумя дочками переехала, директор совхоза доверил “Чайную” и всё ждёт, когда я из неё ресторан сделаю. Чтобы, значит, представлять нашу птицефабрику с фирменным блюдом – котлета “Поздняковская”. Почти, как котлета “По-киевски” звучит. Похоже?

– А почему поздняковская? – Спросил Сахаров у Галины.

– Так фамилия директора совхоза – Поздняков…

– Да вас райком партии и ОБХСС в порошок сотрут, – гость был рад, что привёл в чувство немного зарвавшуюся, по его мнению, будущую директрису ресторана.

Он не ожидал встретить здесь Галину, ту самую, с которой случился у него в юности неожиданный роман: шутя-шутя, а дело не только до поцелуев дошло. В начале лета они сдали экзамены за восьмилетку, та поступила в кулинарное, а Сашка – в художественное училища. Их родители, естественно, не сговариваясь, устроили им прощальную смену в лагере для старшеклассников (других форм отдыха подростков тогда просто не было). Правда, парню повезло: он плавал по первому разряду и его определили помощником физрука, поселили в отдельную комнату с двумя мужчинами – руководителями техкружков.

***

 

Сахаров – младший был баловнем судьбы: от отца унаследовал лицо типичного киногероя, плюс плавание расширило его плечи, вытянуло до роста десятиклассника. Предок опекал его даже в мелочах, забыв о личной карьере: сумев закончить всего лишь техникум, дальше начальника цеха на фабрике так и не продвинулся. Но он и не думал о себе, грешном. Ничего не понимая в живописи, сумел разглядеть склонности сына к творчеству, определил его в худшколу. Мечтал, что сын станет актёром, будет сниматься в кино. Хотя о кино узнал подробнее только тогда, когда в его хозяйстве снимали героя соцтруда, известную на всю страну ткачиху Валентину Лебедеву. В кинохронике “Наш край” ткацкие станки у неё были современные полуавтоматы, а на самом деле, она работала по старинке, на чугунных ветеранах, грохочущих челноками. И ему, как начальнику, приходилось на оставленные ею двадцать станков, чтобы они не простаивали и не позорили героя низкими показателями, искать толковую работницу из соседней смены и платить той зарплату с премией. Вот так он познавал это искусство и плевался каждый раз, когда приезжали суетливые киношники.

Отец в полном смысле посвятил сыну жизнь, но секцию плавания, в которую случайно попал Сашка, он прозевал. Когда узнал о его успехах в бассейне, было поздно вытаскивать того из воды: он уже стал выступать за сборную школы. Окружающие его дети и взрослые восхищались тем, как легко и непринуждённо он ведёт себя на людях: весел, всегда с очаровательной улыбкой, доброжелателен со всеми, хорошо одет и причёсан. Как будешь обижаться на человека, если он слова дурного никому не сказал.

В тёплые и тем более в солнечные дни Сахаров-младший, как помощник физрука, проводил на реке, где из струганных досок был сооружён бассейн на пять дорожек. На берегу стоял специально привезённый вагончик, какими повсеместно пользовались геологи и буровики, в нём хранились спасательные плавсредства и щиты с картинками о поведении детей на воде. Здесь же был оборудован уголок для отдыха: стояли заправленная матрасом и одеялом железная койка и тумбочка с двумя полками, забитыми печеньем и сухарями, привезёнными родителями.

Галину он приметил на купании первого, как все называли, взрослого отряда: она была полностью сформировавшейся женщиной. Его восхитили её грудь и длинные ноги, тонкие в лодыжках и упругие в бёдрах. Он видел таких пловчих в бассейне, но дальше любования их телами дело не заходило: тренеры вели себя, как сторожевые псы, на сборах было не до любовных похождений. А тут Сашка, на правах инструктора по плаванию, мог поддерживать на воде так понравившуюся ему девушку. Да и Галина, в принципе, не возражала, сама просила научить её плавать. До свиданий в вагончике дело не дошло, люди постоянно были или на берегу, или плавали в бассейне, поэтому их уединение не осталось бы незамеченным. Тогда Сашка предложил умный ход: в часы занятий кружков (после полдника, почти два часа по времени) девушка могла придти к нему в комнату, благо, его соседи в это время отдувались с пацанами по радиоделу и авиамоделированию.

И она довольно спокойно пришла в эту комнату, расположенную сзади спального корпуса, но, увидев там три кровати, тут же хотела сбежать из холостяцкого жилища. Александр сказал тихим голосом, поскольку от соседей их отделяли только фанерные перегородки:

– Галь, не волнуйся, парней не будет два часа, они ведут занятия в кружках. И потом, они такие взрослые, всё понимают, никогда не полезут в комнату, закрытую изнутри.

Он достал из своей тумбочки тарелку с черешней, которую не так давно привёз ему отец, небольшой графин с кофе на молоке, открыл пачку сливочного печенья, поставил два стакана. Из-за отсутствия стульев, он попросил девушку сесть на его кровать. Александр не ожидал, что такая яркая близость произойдёт у них в первое же свидание. Он не был знатоком этих дел, так что инициативу полностью взяла в свои руки Галина. И он понял по её поведению, сдержанным стонам и даже вскрикам, что она владеет ситуацией и испытывает от сближения с ним большое удовольствие.

***

 

Церковный зал был внушительным, с улицы нельзя было определить его размеры, что и удивило Александра, впервые увидевшего такой богатый иконостас, перекрывающий алтарь и уходящие от него помещения с довольно старинными, большими и маленькими по размеру, горизонтальными и вертикальными, иконами. Он не спеша обошёл церковь, в правой нише, за большой вертикальной иконой святителя Николая Чудотворца, почти в самом углу, увидел складень Божьей Матери Владимирской – “Венчальная пара”. Об этой иконе, списанной с подлинника 12 века, ориентировочно датированной позапрошлым веком, он узнал от специалиста-реставратора давно, но не думал, что она так быстро будет передана этому храму. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не наблюдает, Александр дотронулся до деревянной основы иконы, ощутил шероховатость поверхности, даже почувствовал исходящий от реликвии едва уловимый запах краски.

Он понимал: наскоком складень не заменишь, настоятель и служители ещё не раз обойдут все помещения, проверят иконы, особенно те, которые только что были переданы для совершения “чина освящения храма”. Дело серьёзное, не часто открывают после капитального ремонта подобные заведения да ещё и с одновременным началом здесь занятий в воскресной школе. Александр вышел на паперть со старинной мраморной лестницей, увидел, как справа от него, в тени кустов сирени, сантехник пытается открыть чугунную крышку кессона, но с первого раза у него не получилось: то ли “перцовки” перебрал, то ли металл успел проржаветь так сильно. Спустившись со ступенек на землю, он подошёл к сантехнику, которого официантка к концу трапезы стала называть просто Савелич, перехватил из рук хозяина увесистый лом, вбил его в щель под крышкой и обеими ногами с силой прижал к земле. Крышка заскрежетала, поднялась на несколько сантиметров. В четыре руки они приподняли и перекатили увесистый круг на мягкую траву.

– Спасибо, – сказал Савелич, бросив на попутчика дружеский взгляд, – залежался металл под дождями. Закрывать снова не будем, есть китайская джутовая мешковина, сверху обложим досками, чтобы, не дай бог, никто не провалился в колодец.

– А что, брезента нет, что ли? – Спросил Александр, – а если ночью снова дождь?

– В чужой монастырь… Хотя я полажу по подсобкам, стал уже здесь своим человеком. Как ты настроен, Саша? Оставайся на пару дней: ужин и тёплую женщину гарантирую, ха-ха-хёх… А мужская сила потребуется. Не обижу, ползарплаты своей за подключение воды гарантирую.

– Хорошо, Савелич. И мне надо с тобой поговорить. Пойдём к машине, покажу кое-что…

Не спеша вернулись к самоделке, которую хозяин перегнал к церкви, он открыл хитрый замок, и сразу поднялась кверху задняя часть кабины, где был оборудован багажник для перевозки инструментов и сапёрных лопат. Поверх всего лежал мешок Александра. Он взял его, тряхнул за верёвку, засунул руку в образовавшийся зев, достал какой-то свёрток. Сказал:

– Я предельно откровенен: да-да, нет… И разговора не было. Это – копия складня, который висит в правой от иконостаса нише. Если ты, на правах старого товарища служителей церкви, сумеешь поменять их местами, я гарантирую тебе половину стоимости новой “Волги”. И никто, никогда не узнает, какой складень находится в церкви. Это лично моя работа, а я знаю, как и что надо делать.

Сантехник опустил голову, будто не хотел смотреть в глаза и будто на него в этот самый момент с невероятной силой давил яркими красками сверкающей на солнце отремонтированный храм. И гость молчал, но он почти был уверен, что умелец сдастся: Галина успела шепнуть, что Савелич десять лет не может достроить аэроплан (она сказала это красиво звучащее для неё слово – “аероплан”) и что пособия бывшего капитана вооружённых сил, назначенного ему по инвалидности, не хватает даже на аптеку. Поэтому он и прирабатывает без трудовой книжки: подключает водоснабжение к частным домам, делает разводку сантехники, оборудует скважины.

– Надо подумать, Александр, – наконец, сказал он самым серьёзным голосом, – это ты не с церковью играешь. Это ты с самим сатаной собираешься обняться…

– Всё верно, Савелич, всё верно говоришь. Я уже два десятка лет вижу, как другие играются: и машины имеют, и дома в деревнях прикупили, и мастерские в два этажа построили. Но мы-то с тобой – не Мухины-Конёнковы, у нас нет сталинских премий и “Суриковку” не закончили, служить надо было, три года родину защищать. Хорошо, что художественное училище осталось за плечами, вот в реставраторы выбились(мать – перемать)…

– Давай так договариваться: ты не мешаешь мне, если смогу, постараюсь сделать. Не ради наживы, ради мечты давнишней. И пусть господь меня простит… А куда уйдёт иконка? Она ведь старинная…

– Не волнуйся, покупатель столичный, с частной коллекцией. Он только складни собирает. Но я видел у него и одну из первых копий иконы Толгской Богоматери из Ярославля, это что-то, думаю, состояние стоит… И многие знают о его богатстве, ничего, до сих пор здравствует товарищ.

– Но если вдруг не получится по каким-то причинам, не обессудь, – сказал Савелич после паузы, – чтоб, значит, без обид.

– Имей в виду: охота на такие вещи идёт постоянная. И кто не успел, то опоздал.

***

 

Галина ждала Александра к ужину, наготовила столько еды, что хватило бы на отделение солдат, не меньше. Геннадий Савельич наотрез отказался от встречи, сославшись на то, что его ждут в трапезной церкви. Для сна ему там же нашли комнату в одной из пристроек: рано утром он начнёт подключать к водоснабжению храм и все его служебные помещения. Александр, как напарник, будет ему помогать.

Две Галиных дочки-школьницы познакомились с дядей Сашей, маминым другом, с которым она давно – давно училась в школе и отдыхала в пионерском лагере. Девочки были погодками, из средних классов, не очень дружили между собой и мамин друг, похоже, их тоже не очень интересовал. Александр попросил у них альбом, коробку карандашей и за полчаса нарисовал их портреты, хорошо они получились, дети были довольны и поверили, что мамин товарищ – подходящий для дружбы человек. Дом был большой, ещё не старый, состоявший из нескольких комнат, и когда в одной из них, с накрытым столом, наступила тишина, гость не сразу понял, куда улетучилось подрастающее поколение.

Последние годы он жил один, его половина, забрав сына, уехала сначала в Брест, а затем, промаявшись там с год, всё же перебралась на историческую родину. Она – медик, прекрасно чувствовала себя на ниве санитарного просвещения, повела за собой большую группу ценителей фитотерапии. А поскольку туда входили, как правило, жёны высоких чинов, то с деньгами у неё проблем не возникало. Он остался с родителями, отцом и мамой, сильно сдавшими после ухода на пенсию. Те получили шесть соток земли, купили каркасный дом и стали выращивать клубнику и смородину. Так что, в итоге, сын не видел их вживую месяцев пять-шесть в году, хотя, конечно, они были рядом, по выходным он приезжал, если не выпадали командировки. Став реставратором, Александр горевал, что художник из него не получился, долго и много пил водку, но потом привык к тихому, ровному существованию, “вычислил” свою норму пития в застольях и стал респектабельным консультантом у любителей церковной старины.

– Ты можешь жить здесь сколь угодно долго, – сказала с лукавинкой в голосе Галина, – дети знают, что ты художник по иконам, будешь открывать новую церковь. Они ничего не поняли, кроме одного: ты будешь у нас квартирантом…

Галина выглядела свежо и молодо, ноги и руки – упругие мышцы, грудь высокая, но несколько с перебором по объёму, что, честно говоря, раздражало гостя из-за памяти о своей жене. Бывая в экспедициях, как правило, в городах “Золотого кольца”, Александр встречался с умными и хорошими реставраторами, музейщиками, но не видел среди них настоящих художников. Женщины в мастерских – или тихие, зашоренные мышки, или ораторы, требующие позакрывать все церкви, к такой-то матери, чтобы верующие не мешали работать. Ему всегда хотелось задать вопрос: “А для кого мы стараемся, разве не для людей, не для верующих?”

– Галя, ты верующая? – спросил он напрямик, чем несколько обескуражил хозяйку дома.

– А ты?

Гость ожидал вопрос, отвечать не хотел, но осознавал, что без его откровенности не будет откровенна и она. И он понимал, что будущий директор ресторана вряд ли скажет искренно о своём отношении к религии. Тогда он ответил:

– Мне нужна родная душа, та, которая могла бы поддержать в самые трудные минуты жизни. Поэтому я верю в бога… Это держит меня на плаву. Но я никак не могу смириться с тем, что он позволяет людям совершать такие грязные и подлые грехи, даёт им глубокую и богатую старость, тем самым, оставляя нас, своих верных учеников и последователей, в полном недоумении…

– Ты просто одинок, истосковался по любви и покою, тихому счастью с любимым человеком… – голос Галины едва был слышен, но он понимал её по губам, – я всегда помнила тебя, твои глаза, улыбку, руки, твой лёгкий нрав… Почему ты так изменился? Твои глаза с печалью, даже скорбью смотрят на жизнь. Попробуй вернуть себя, того Сашку Сахарова, которого любил весь лагерь старшеклассников. И я готова тебе помочь в этом…

Не спали до рассвета. Галина поднялась по будильнику: в “Чайной” завтракали приезжие рабочие, многие с птицефабрики привыкли к чаю с блинами и вареньем “от Галины”, поэтому приходилось готовить тесто с вечера, а спозаранку уже зажигать газовые горелки в печи. Она поставила будильник рядом со спящим Александром, поцеловала его в щёку и помчалась на улицу. Самоделки Савелича у “Чайной” не было, значит, подумала Галина, ночевал тот в церкви и, значит, сегодня важный день у мужчин. У неё было замечательное настроение, с нежданным гостем они больше проговорили, лёжа на пуховых подушках, чем занимались любовью. Главное – она услышала от Александра: с ней ему было так хорошо, как ни с кем из женщин и что он поживёт, если она позволит, весь свой отпуск в её семье. Надо привыкнуть… “Так и сказал, – думала счастливая Галина, – в семье. Значит, все вместе, значит, вместе с девочками. Это замечательно, хотя я собиралась отправить их к своей маме, та скучает и ждёт. И отправлю, но только на недельку позже, пусть привыкают к мужчине в доме”.

***

 

Александр проспал, хотя его исправно разбудил будильник, но было восемь утра, и он решил ещё полчаса подремать. Прибежав к церкви, он увидел открытый кессон, из нутра колодца доносился глухой стук о металл. Заглянул внутрь круглой дыры, увидел серую вязаную шапочку Савелича, крикнул:

– Извини, проспал чуток… Будильник подвёл.

Сантехник поднял голову кверху, глаза его смеялись:

– С Галиной проспишь! Прости, не моё дело, но завидую я тебе. На удивление женщина, не обижай её… Ладно, щас возьми моток пакли и иди по большой трубе, потом по ответвлениям, проверь все стыки, во всех помещениях и пристройках… Скоро будем проверять воду под разным давлением. В Алтаре – не следи, разуйся, Царские ворота обойди, не открывай… Я скоро закончу с насосной станцией и буду ждать тебя.

“Про икону – ни слова, – подумал Александр, повесив паклю на шею и отправляясь в сторону паперти. Прямо под лестницей из-под земли выходила довольно широкая, покрашенная в стальной цвет, труба и шла в подсобное помещение. Пришлось повозиться, чтобы отыскать её там. – Табу? А может, боится… Да и мне что-то не по себе: как господь посмотрит на дела наши?” Он обошёл все помещения в большом зале, проверил разводку трубы под плинтусами, в правой от иконостаса нише увидел складень, тот самый, ради которого он сделал копию. Дыхание перехватило: “Значит, не смог, Савелич? Не было возможности? – Думал он, не зная, как разгадать эту загадку. – А может, и хорошо, что так получилось. Ведь не мог не выполнить уговор Савелич, не мог не выполнить… Сколько здесь хожу – никого из служителей не встретил: снимай старую, вешай новую икону – никто и не заметит. Ах, капитан Советской Армии, дорогой мой Савелич, не захотел грешить в божьем храме. Какое же спасибо, тебе. Хочу посмотреть в твои честные глаза. И это при инвалидности, нехватке денег на жизнь. Пойду, обниму его…”

Александр прямиком направился к выходу, увидел, что рядом с лестницей стоит Геннадий Савельевич, держа в руках серую вязаную шапочку и подставив лицо яркому солнцу. Он не сопротивлялся объятиям напарника, смеялся тихо и радостно, мотая головой из стороны в строну. Наконец, глубоко вдохнув утренний воздух, сказал:

– Ну как, напарник, хотя бы планёр-то построим?