1
Так прямо и колдуем. Что иначе
все эти тексты значат, никому
не нужная словесность? Но есть силы
действительны и действенны. Как было
в начале слова, так и перед самым
его распадом в хаос нежных звуков…
2
Ночь на дворе,
сад в серебре
колком, морозном;
вышел на воздух
старый хозяин
наших окраин –
вышел один
мест господин.
Спичкой чиркнУл,
окрест зыркнУл,
курево тлеет,
небо яснеет
до дна, до бога,
стало немного –
ходу-пути –
снег прекратил.
Шепчет чего –
страх от того:
слово да слово,
свято и ново;
что старый скажет,
тем навек свяжет –
жестка, груба
выйдет судьба.
3
Начинается большой
ветер от твоих страниц,
книга; сколько за душой
смерти, сколько падал ниц,
сколько знаков узнавал,
сочленял и в чтенье их
сколько сам присочинял,
успевая за других!
***
Черный дом среди лесов,
бесконечные дожди –
стал непроходимым ров,
ни просвета впереди.
Скоро ветви обмокнет
и вершины скроет лес,
скоро, волнам сбивший счет,
полетит над гладью бес.
***
А что жертва – то и смерть
с человеческим лицом;
начал, так сумей стерпеть,
чтобы делу быть с концом.
Искажается душа,
время, место ее здесь.
А пока нехороша
строчка – образ шаток весь!
4
Учусь я жить, чтоб неосторожного,
чтоб никогда несчастного слова. И,
явлений мира созерцатель,
разве я смею вмешаться, напрочь
переменить устройство вселенное –
ну то, со смертью, болью, посмертными
делами? Годы тащат старость –
кто я такой? – Демиург не хуже,
не плоше здешних – выпью, и пьяного
кто остановит при вдохновении? –
Проснемся в мире, где бессмертны
и нет похмелья, душа – свободна.
5
А то, что все мы прокляты, так это
совсем не страшно, бога нет, проклятье
сугубо частным стало, малым делом –
не тяжелее с ним, чем без него…
6
Метет снегами белыми,
идет тропами близкими,
не спит ночами целыми,
дрожит губами склизкими.
Слова его сплетаются –
трепещет сердце бедное,
слова его сбываются –
как первое, последнее!
7
Насыпало семян бог весть откуда,
из мест благословенных, столько, что,
и пролетев полмира, не теряют
сил жизненных, прожорливости доброй –
и уж на что пустырь там за сараем
мертв, неродящ, а он, да и сарай, –
в побегах свежих, ярких, извести
которые никак – пускай себе
сорняк мои владенья заполняет,
соседей мучит нудною работой…
8
Сначала спрохвала,
не в обаянье зла –
а так, удачный слог
найдя и повторенье,
как будто бог и бог –
созвучье и смешенье!
А после, отыскав
закон терцин, октав,
врага себе убить
и, чтобы ты любила,
давай писать, шалить –
безумствовала сила.
Теперь, суров и скуп,
земли бугор и пуп,
предпочитаю я
молчание злословью,
пределы бытия
не раздвигать любовью…
9
Потихоньку пишу, колдую, –
может, этим окрестный мир
только держится, – озорую
и рифмую; для божьих лир
наши тексты – и боги помнят,
в чьих словах красота и мощь
их сказались, – живой, огромный
мир гудит в мировую ночь.
10
А эти шутки темные со временем,
с духОв, богов изменчивым, злым племенем,
а эти шутки шучены, заучены,
над Летою две ржавые уключины
скрипят надрывно, самый ад измучили…
Старик прогонит: «Для тебя, тяжолого,
нет места здесь покойного, веселого.
Иди, мни землю ради дела честного
и дара, вам, подсолнечным, известного».
И я уйду – мне нет знаменья крестного.
Отрекшийся от смерти, смерти пишущий,
с трудом и сипом земной воздух дышащий,
я продолжаю; были мысли разные,
видения томили неотвязные,
а нынче что? – Освобожденье праздную!
11
Чей смех прекрасный над лесом, долами
звучит? – То боги. Горя не знающим
легко. Благой смех отменяет
наши страдания, счастья полный.
