Михаил Ковсан. Явь (сборник стихотворений)

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

  1. ПРЕОДОЛЕВ РАЗРОЗНЕННОСТЬ ВРЕМЁН

 

  1. ПЕРЕЛЕПЛЕТЕНЬЕ ТЕЛ ДЕЕПРИЧАСТНО

 

  1. МЕЧТЫ НА МАЧТАХ ПРОВИСАЮТ В ШТИЛЬ

 

  1. Я ЖИВ — И СМЕРТИ НЕТ

 

  1. НАД ЯВЬЮ ХИЩНО ВЫМЫСЕЛ КРУЖИТ

 

  1. СРОК БЫТИЯ: ОТ ЗВЁЗД И ДО УТРА

1

ПРЕОДОЛЕВ РАЗРОЗНЕННОСТЬ ВРЕМЁН

 

КРУШЕНИЕ ОСНОВ, КРУЖЕНИЕ НАД СМЫСЛОМ

 

Крушение основ. Кружение над смыслом

Минувших листьев и опавших лет,

Над снегом оседающим и рыхлым,

Седеющим иронией примет,

 

Сводом слепней, сходящихся над рынком,

Как торжествующее торжище побед,

Читайте журнал «Новая Литература»

Лавинно рвущих толпы львиным рыком,

Взгляд в хрупкое сияние воздет —

 

Посметь увидеть то, что непреложно

Видеть нельзя, не видеть невозможно,

Но всё равно слепящее — успеть,

 

Хоть прожито так спешно и оплошно,

Как ни тверди пустое слово «впредь»,

Но горько наспех в прошлом умереть.

 

ТЕЛО ЛЕЖАЛО ТЕНЬЮ. НА СТЕНЕ

 

Тело лежало тенью. На стене

Остатки света корчились космато,

Постель белела пусто и не смято,

Бесплотно, как бывает лишь во сне

 

Рассветном, не в себе ты, а вовне,

Оставленный следит замысловато,

Как тот сновидчески, провидчески крылато

Взлетает, встрепенувшись, на волне,

 

И пристрастно земной следит за ним,

Не за собой — чудовищно иным,

Оставшимся немыслимо тобою,

 

Объемлемым простором голубым

В бесплотности изящного покроя,

В нимбе белёсого светящегося роя.

 

В НЕСМЕТНОСТИ ТОЛПЫ. В СЛИЯННОСТИ ТЕЛЕСНОЙ

 

В несметности толпы. В слиянности телесной

Сопящей, густопсово площадной,

Сжирающей обильно по одной —

Счёт лакомый однообразно лестный.

 

Насытившись, вздымается отвесно

Опухшей тушей в летний липкий зной,

В голодный холод ледяной зимой

Прозрачною сосульностью скабрезной,

 

Чтоб, потеряв взлелеянную власть,

Язвительно безмолвием упасть,

Осколками немыми разлететься,

 

Было вольно чужие воли красть,

Кроме слиянности, куда посмеешь деться?

В маразм ли впасть или в бесправье детства?

 

ИЗ МЛЕЧНОГО ПУТИ ЩЕНОК ЛАКАЕТ

 

Суконным языком чистильщика сапог:

Какой там к чёрту слог, бездарно безударный,

Какой там строй, гудят: авторитарный,

Твердят, что текст искусно лапидарный,

Зато денёк улыбчиво базарный,

Вот и плевать, какой у них там слог.

 

Не я для речи — для меня язык,

Не псарь я — царь, и для меня суббота,

Не жну, не сею — тошная работа,

Через плечо, и ну ее в болото,

И сразу — замок, из-за поворота —

Из клетки львов кровь леденящий рык.

 

Клыкастых тварей жуток беспредел,

Холерные и вирусные страсти,

Кличи чумных, клыкастые напасти,

Нетленность истин, тошнотворность власти —

По полной огребают все, отчасти

И я, боясь остаться не у дел.

 

Под шелест освежёванных газет,

Граду и миру пыль в глаза пускаю.

Из Млечного пути щенок лакает,

Растаял воск — слух музыка ласкает,

Встречает Одиссея Навсикая,

Дарит одежду, задает обед.

 

И это всё. Но будет Телемах,

И будет свадьба, Персепол родится,

Который в чистильщики точно не годится,

Внуку царя в чужой слог не рядиться —

Отцом и дедом юноше гордиться,

С души смывая перед роком страх.

 

А в снежности, бездонной и пустой,

В привольности, истерзанной бураном,

Оболганной, обглоданной бурьяном,

Очерченной вороньим чёрным кланом,

В рассветности, измученной туманом,

Пропасть, не дотащившись на постой.

 

А сапоги в базарный день? Язык?

Кровь из носу — от края и до края,

Карает всех кровавая кривая,

И, голову сломя, базар летит, сгорая,

В тьму ада или в свет угрюмый рая?

Вздор! Режет воздух вздёрнутый кадык.

 

НЕВМОГОТУ? НАД ТЛЕНИЕМ ПОСТОЙ

 

Страх старости, страх смерти. Пустотой

Закат опустится, дрожа, на пепелище,

Ищи-свищи и дымный след отыщешь.

Невмоготу? Над тлением постой

 

И в путь пускайся, к страху на постой

Не смея напроситься. Кверху днище

Корабль выпучил по-жабьи, ветер рыщет

В жажде реальности прыщавой и простой.

 

Всё переломится, хлюпнув, нахлынет страх —

Губительно блестящ клинок дамасский,

Обманчивый и вкрадчивый, как ласка,

 

Терзающий и рвущий — всё во прах,

Не сказочно — жестоко арзамасский,

Синеющий бесстыдством на губах.

 

И В ЧЁМ ЖЕ СМЫСЛ? А В ТОМ, ЧТО СМЫСЛА НЕТ

 

Копья длинны, и коротки мечи.

Души мрачны, неисцелимо кротки,

Дни нестерпимо, зло бесповоротны,

Что ни сули, что вслед им ни кричи,

 

Один от всех попробуй отличи,

Одна у всех скользящая походка,

Нелепая, как лошадь-одногодка

На поводке неведомых причин.

 

И в чём же смысл? А в том, что смысла нет,

Он тот же, что в кружении планет

Вокруг угасших звёзд, как слух пустой в народе,

 

Лелеешь звёздный хрупкий колкий свет,

Взошедший в эту ночь на небосводе,

Но час-другой, и боле не пригоден.

 

ПРЕОДОЛЕВ РАЗРОЗНЕННОСТЬ ВРЕМЁН

 

Преодолев разрозненность времён,

Закольцевав концы полуудачи,

Довесок жизни обретя на сдачу,

Задумавшись: на что его потрачу,

Над вымыслом весёлым не заплачу,

Заслышав трели певчие ворон,

 

Слетевшихся на дерзостный разбой —

Склевать, карая, кроткой жизни крохи,

Не слившиеся с веком дни и строки,

Нелепые для доблестной эпохи,

Которой чужды стансы и эклоги,

Но внятен мокрошерстный псовый вой,

 

Неправосердно пущенный пращой,

Степно горящий, зло, остервенело

В ушах звенело мелко, и зверело

Колоколами вздёрнутое тело

И оземь падало, сминаясь, неумело

Расставшись с несгорающей душой,

 

Оставившей злосчастный зябкий звон,

Струящийся слепой долиной плача,

Над ней заката загнанная кляча,

Кромешности стремясь переиначить,

Орудье палачей продать, на сдачу

Их мёртвым жертвам возместить урон —

 

Угасший звук внутри виолончели,

Беззвучье струнное: стихи окоченели.

 

2

ПЕРЕЛЕПЛЕТЕНЬЕ ТЕЛ ДЕЕПРИЧАСТНО

 

ПО-НАД БЕЗДНОЙ ПО УЗКОМУ КРАЮ

 

Диалоги немых и глухих,

Состязанье слепых и незрячих,

Кочевых-притяженье-бродячих,

Удалых-тяготенье-лихих.

 

Всё со всем: искупление-грех,

Каждый с каждым: ничто не разъято,

Всё едино: греховно-и-свято,

Всё одно: и-позор-и-успех.

 

Пядь-за-пядью, шажок-за-шажком

По-над бездной, по узкому краю,

Погребальный костер, догорая,

Машет дыма сигнальным флажком.

 

Но ведь мёртв! Ведь от жизни отъят!

Ведь от плоти дыханье отъято!

Жизнь-и-смерть. Небо дымом объято,

И над бездной край узкий объят.

 

ОНИ ПОШЛИ. НОГАМИ ГРЯЗЬ МЕСИЛАСЬ

 

Ногами, расходящимися вкось,

Месилась грязь. От влаги изнывая

И властвуя над целым светом, злость

Вперед вела, отставших зазывая.

 

Измученно сбивалися в толпу

Враг к недругу, друг к другу незнакомцы,

Словно на площади к позорному столбу,

Жались к пророку светлых дней питомцы.

 

Все ждали слова: горький приговор,

Все ждали истово: жребий отважно брошен,

Все ждали: судия и страж, и вор,

Все ждали так, как нищий жаждет гроша.

 

Дождались, огорошенно мыча.

Тем временем, жирея, тьма сгустилась.

Пророк немотствовал безмолвием меча.

Они пошли. Ногами грязь месилась.

 

ЭТО СОРНОЕ СЛОВО ЛЮБОВЬ

 

Это сорное слово любовь,

Озорной прочерк птицы узорный,

Скрип зазорностей тех же, что кровь,

Затихает вордсвортно, озёрно.

 

Это сорное слово любовь,

Эти скользкие сизые скалы,

Вознесённости не прекословь,

Не злословь ни величье, ни славу.

 

От любви, от сумы, от тюрьмы

Зарекаться язык не велит нам,

И кумира не сотвори

Хоть из рифмы, хоть из верлибра,

 

Хоть из самых небесных стихов,

Олимпийски пьянящих нектаров,

Хоть из увещевающих снов,

Одаряющих душу недаром.

 

Принимая, всю плату сполна

За любовь и за скалы отдашь ты,

Шелестящая смоет волна

Всё, что мнилось нездешне незряшным.

 

Всё, что вызрел, и всё, что презрел,

Всё, что было случайно и вечно,

Взвизги пуль и визжание стрел,

Всё, чем путь поднебесный размечен.

 

Всё! На скалы скользи, восходя,

За соринку любую цепляясь,

Быль пропавшего в пропасти дня,

Вслед за ним уходя, восславляя.

 

ПОЛОВИНА ПУТИ, ПОЛОВИНА ЛЮБВИ, ПОЛОВИНА НАЧАЛА

 

Половина пути, половина любви, половина начала,

Половина, о большем мечтать не дано,

Чья б мычала корова, а чья бы молчала,

Тоже вовсе не важно, молчит ли, мычит, всё равно.

 

И не всё ли равно, кто любви половину долюбит,

Кто пройдет половинный повинный остаток пути,

Кто остаток начала случайно пригубит,

Кто осмелится в дом твой без спроса войти?

 

Разве так это важно, неужели имеет значенье,

Кто оставленный знак твой невольным движеньем сметет,

Тень твою не увидит и не заметит знаменье,

Всё, что ты не свершил, непременно превратно поймет?

 

Пуповину порвав, на оставшуюся половину

Он бездумно в святой простоте посягнет,

И, верша половинную явку с повинной,

Словно в воду, в бесхозную жизнь сиганет.

 

Что ему делать там, разбираясь с чужими делами,

С непонятной любовью, с неясной мечтой?

С тем, кого в доме нет, подружиться домами?

Иль пустою судьбой оплатить свой постой?

 

СОЙДЁМ С УМА ПО-СВОЕМУ, ВДВОЁМ

 

Сойдём с ума по-своему, вдвоём,

С ума сводя, безумье сочиняя,

Вначале молча, а потом споем.

О чем? Хоть о грозе в начале мая.

 

Или чернилах слёзных в феврале,

О роще, в октябре лист отряхнувшей.

Да мало ли, хоть о добре и зле,

Сигналу вняв: спасите наши души!

 

Сойти с ума! О, дерзостный соблазн!

Опасный вызов! Да еще на пару!

Во лбу у каждого мерцает третий глаз,

Как будто пары глаз на брата мало.

 

Да это что! Безумья скромный знак!

Еще не то нас ожидает, брат мой!

Неведомый взрастим мы миру злак,

Смелем зерно и возведем опару!

 

Наш хлеб — безумный выбор вопреки,

Наперекор благоразумью улья.

Сколотим плот. Мерцание реки.

Исток. Пробел. Плеск волн. И просверк устья.

 

ЛЕТУ ВБРОД ПЕРЕЙТИ

 

Лету вброд перейти

под конец уходящего лета,

в середине пути,

на исходе вечернего света,

 

Озираясь назад,

в память жизни вминая остаток,

колкий стрекот цикад,

утверждающий мира порядок,

 

И тоску по нему,

и острые листья осоки,

и влеченье к огню,

и звоном слепящие сроки

 

Завершенья пути,

вброд по Лете, до дна обмелевшей,

чтобы, весть упредив,

дотянуться до музыки вещей

 

На ином берегу,

где возникнуть не броско, не ярко,

завершая строку

без помарки.

 

ПЕРЕЛЕПЛЕТЕНЬЕ ТЕЛ ДЕЕПРИЧАСТНО

 

Переплетенье тел деепричастно,

Влечения безудержный глагол

Плоть тащит за собою неотвязно,

Всевластно. За смятеньем — частокол

 

Нелепостей, случившихся напрасно.

Гол как сокол, или силен, как вол,

Любовь вершит невыносимо ясно,

Словно вбивая глухо в землю кол.

 

Соитие, совластье, совращенье?

Слепой порыв, незрячая судьба?

Союзничество или же борьба?

Проникновенье, превращенье, мщенье?

 

Глагольная настойчивость волшебна,

Жаль, существительность глагольности враждебна.

 

И ЖИЗНЬ ОДНА, И СМЕРТЬ ОДНА

 

И жизнь одна, и смерть одна, однако

Ты столько раз, рождаясь, умирал

И столько, умирая, воскресал,

Так перепутал знаки зодиака,

Что до смерти всех парок испугал.

 

Им париться, распутывая нить

Судьбы на вид вполне благообразной,

Но чуть копнешь — ужасно несуразной,

Тебе-то что, а им в мученьях вить,

Страдая от трудов своих злосчастных.

 

Причастны напрямую к судьбам тех,

Которых изначально невзлюбили,

Которых живо криво-косо свили

То ли для подвигов, то ль для пустых утех

Из нитей тех, что под руку сложили.

 

Подручные сырье им нанесли,

И вот, плети и в ворохе копайся,

В оба гляди, в судьбе не ошибайся:

Кого убили, а кого спасли,

Тот просто чмо, а этот — гой еси!

 

А если нить прокрутится не так?

Инакомысленно, прокрустово совьется?

К истоку жизнь от устья развернется?

Задуман мудрецом, да вот — дурак?

А смерть рождением внезапно обернется?

 

НА ТЫ НЕ ПЕРЕЙДЯ, БАРЬЕР НЕ ПРОТЫКАЯ

 

На ты не перейдя, барьер не протыкая,

Продолжим путь без мёда и обид,

Чтоб согласиться: это блажь такая,

Ее никто из нас не победит.

 

Блаженным блажь — благословенье Божье,

Тебя мне ублажать, при мне тебе блажить

И жарким ветром по холодной коже

Напоминать, что так прекрасно жить.

 

И по земле ступать отныне кротко,

Чтоб чуткий под землёй не чуял крот,

Кратко писать, шагать бесповоротно,

За поворотом видя поворот.

 

Куда нас занесет? Куда укажет ветер?

Какой возьмем барьер? Куда свернем, зачем?

Какой знак предпочтем? Какую из отметин?

Какую разрешим из теорем?

 

Что дале? Терем? Терпкий вкус изгойства?

Тюремный холод? Недостаток слов?

Познание невиданного свойства

Зыбуче исчезающих основ?

 

Тогда на ты? О, Господи, зачем же?

Без мёда и обид продолжим прежний путь?

Ну, оглянись, пыля, за нами чешет

Чеширский кот. Однако! Не вспугнуть!

 

БЕССТРАШЬЕ ПАУЗ, СТРАХ БЕССМЕРТНЫХ УЗ

 

Бесстрашье пауз, страх бессмертных уз,

Рай узок, ад обширен, тело смертно,

Мгновенье длительно, невыносимый груз,

День легкомыслен, ночь жестокосердна.

 

Как безглагольность цепкая тверда,

Постыдно каменна, постыло нестерпима,

Не проворонив, донести до рта,

Не выронить, не пронести бы мимо.

3

МЕЧТЫ НА МАЧТАХ ПРОВИСАЮТ В ШТИЛЬ

 

НЕТЛЕННОСТЬЮ НЕЛЕПО ДОРОЖА

 

Нетленностью нелепо дорожа,

Бессмертные возводят мавзолеи,

Чтоб толпы разъяренные, дрожа,

При виде их восторженно зверели.

 

Чтоб камень, возведённый на кости,

В какую-нибудь вечность прорастая,

Который не снести, не извести,

Имя утратив, сам собой истаял.

 

Чтоб время победить накоротке,

Соперничая с памятью, исчезнув,

Чтобы веселый пёс на поводке

Лапу подняв, обряд исполнил честно.

 

А СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ ПРОЧЕСТЬ НАПЕРЕКОР

 

А смерть в Венеции прочесть наперекор,

Наоборот: концом будет начало,

Зоилово, шипя, змеится жало:

Бандит, чудовище, багдадский, словом, вор.

 

О, Господи! При чем же тут Багдад,

Город, в котором не бывал ты сроду,

Хотя, быть может, побывать и рад,

Дивясь гашишно яркому народу.

 

Восток прекрасен звонкой суетой,

Бессмертными тягучими сластями,

Распахнутой открытостию той,

Под коей всё кишмя кишит страстями.

 

О, сказочно восторженный кишмиш!

О, терпкая бескосточная сладость!

А тут который день шумит камыш

И горькая сомнительная святость.

 

В заштатность серую угрюмый путь назад,

Из смерти — в жизнь, в глухую скуку детства,

Где сладкого лишить тебя грозят.

Наперекор! Обратно! В мухоедство!

 

ВСЁ НЫНЕ СТРАННО НЕ ИМЕЕТ ДАТ

 

И нервность ревности, подвох, переполох,

Ворованная верность, край вороний,

Трон Александра, дерзкий диадох

И отзвук славы мерзко посторонний.

 

Всё ныне странно не имеет дат,

Смысл потеряли все противоречья,

Уродство — красота, умён — богат,

Нью-Йорк — столица Ганы иль Двуречья.

 

Двуручный в мире ныне в моде меч,

Им ныне лишь ленивый не балует,

Вжик — голову вместе со шляпой с плеч,

Неважно где: в театре, на балу ли.

 

Тролля судьбу, забрасывая трал,

Траля фарватер и добыв удачу,

Заглядывая с завистью в астрал,

Пересчитайте непременно сдачу.

 

СГОРАЯ ОТ СТЫДА, ОТ РЕВНОСТИ СГОРАЯ

 

Сгорая от стыда, от ревности сгорая,

Как много от чего умеем мы сгорать,

На всём звучащем, коль проймёт, играя,

Умеем — нервы вспомним мы — играть.

 

О, Господи, что только не умеем!

И правду говорить, ну, и, понятно, лгать,

И даже, веселясь, отважно, важно смеем

Изящно, веще глупость излагать.

 

За «мы» так славно, так прекрасно скрыться,

Кто эти «мы», откуда и зачем?

Мы — не они, к чему в вопросах рыться?

А лучше есть. Тогда я глух и нем.

 

ВИОЛОНЧЕЛЬНАЯ ТАИНСТВЕННАЯ СТРАСТЬ

 

Виолончельная таинственная страсть,

Задушенная зависть в каждой ноте

К скрипичности, скукоженная власть

Над собственным терпеньем на исходе.

 

Во глубине, в той тесной простоте,

Безлаковой, древесной, изначальной,

Там выкипает ревность к чистоте

Высокой ноты дерзостно банальной.

 

Скользя, сквозит над пропастью смычок:

Возвыситься, воспряв, взлететь над славой

И вторить истерично за плечом,

И кланяться за скрипкой следом. Браво!

 

ЗДЕСЬ СТАТУЙ ПОЛЫХ ДОЛГИЕ РЯДЫ

 

Здесь статуй полых долгие ряды

Место, назначенное смерти, окружают,

Живые лебеди и мёртвые пруды

Восходят ввысь и горизонт сужают.

 

Всё строится, пока покойный жив,

Лучше его кто смерть предуготовит,

Натянет струны из звериных жил

Для музыки. Что смерти прекословит?

 

Кто смерть верней от жизни отделит,

Щедрей кто одарит посмертно верных?

Кто злоязычие предотвратит?

Остудит славословящих безмерно?

 

Ясен ответ, избыточен вопрос,

Дальнейшее напрасно и злосчастно.

Венки из лавра. Ликованье роз.

Последний путь. Немыслимо прекрасно!

 

КОСНОЯЗЫЧНЫЕ ОКОЛЬНЫЕ ПУТИ

 

Косноязычные окольные пути

Подслащены бренчаньем колокольцев,

Пришитых украшеньем на груди

Бесстыже безобразных богомольцев.

 

Куда? Бог весть, свой устремляя шаг,

Чёрт знает где зачерпывая мысли

О том, что тот, кто с ними, тот всеблаг,

А все отставшие в греховном сраме скисли.

 

И тащатся, зломыслием полны,

Души пустынны, а сердца их полы,

Лица от света мёртвого луны

Желты, синеющие ноги жутко голы.

 

Каждый из них жестоко нелюдим,

Брат ненавидит безысходно брата.

Известно им, что путь неотвратим,

Всем ведомо: дорога без возврата.

 

ТАКОЙ НАС ВОЗВЫШАЮЩИЙ ОБМАН

 

Машинки пишущей цикадный перещёлк,

Как дятел, годы жизни предвещает,

От птичьей щедрости изрядно прибавляет,

Так сказочник всё всем всегда прощает,

Забыв, что бабушку сожрёт голодный волк.

 

Прежде всего его бы накормить,

Собачий дух привить бы осторожно,

Заставить позабыть о волчьем прошлом,

Ушлом и пошлом, и голодно тошном,

Прежде чем нынешней жестокостью корить.

 

Шапчонка Красная с лукошком налегке,

Сроков не ведая, с гостинцами несётся,

Не зная, чем прогулка обернётся,

Что с бабушкой доверчивой стрясётся.

Мысли сквозят в летучем ветерке.

 

Да Бог с ней! Нам бы зарядить роман,

От разных сказок вусмерть все устали,

Отплыв от выдумок, к нон-фикшн не пристали.

Героя сочинить из спермы, слёз и стали.

Такой нас возвышающий обман!

 

МЕЧТЫ НА МАЧТАХ ПРОВИСАЮТ В ШТИЛЬ

 

Мечты на мачтах провисают в штиль,

Беспарусно без ветра задыхаясь,

Ржавеющими шпагами утиль

Заполонён, как воплем рот, до края.

 

В плену иллюзий сладостно скользя

По льду озерному, не ведая: в глубинах

Ликует жизнь, отвергнутая зря

Скольженья ради по блестящим льдинам.

 

ПОБРЕДИМ ЯРОСТНО О ТОМ, КАК ПОБРЕДЁМ

 

Побредим яростно о том, как побредём,

Реку времен прочесывая бреднем,

Улиточно таща свой бренный дом,

Припоминая то, что помнить вредно.

 

Бредём, бредово ощущая брод,

Бессонно, бородато, сумасбродно,

Глумится звучно, видя нас, народ,

Не выбирая слов, простонародно.

 

Сыскав поляну, учредим привал,

Уж мы поберендействуем с устатку,

Сам и получше времена знавал,

Хотя они довольно были кратки.

 

Неупредимо счёт эпох велик.

Аллюром дерзким одолев пределы,

Трудов и дней обозреваем лик

Бредово бодро, шатко ошалело.

 

Ох, надоумит мудрый Берендей,

Нещадно самолюбье наше раня

Бродячим поучением царей:

Песни похабные с вагантами варганить.

 

Во всех эпохах должно местным слыть,

Раз Медный век случился, будь там медным,

С волками жить — невольно волчьи выть,

С героями — геройствовать победно!

 

Когда иссякнет страсть к чужим дымам,

Проймёт, что прежде чувств не бередило,

То побредём обратно, по домам,

Страсть к перемене дней перебродила.

 

4

Я ЖИВ — И СМЕРТИ НЕТ

 

Я ЖИВ — И СМЕРТИ НЕТ

 

Я жив — и смерти нет, я умер — нет меня, мы с нею разошлись, нелепо разминулись,

Мы существуем врозь, маяча и маня, друг с другом говоря, не обинуясь.

О чём? Вопрос хорош. Как со звездой звезда. Что значит? Обо всём, однако, не конкретно,

О том, как провожают поезда, не так как пароходы. Неприметно.

А собственно, о чём нам говорить? О море, о любви, о снах, о жизни?

О том, как Галатею сотворить? О философском пире? Звонкой тризне?

Беседовать не много есть причин, у нас не много общих тем найдётся,

Вот потому всё больше мы молчим неистово, спокойно, как придётся.

 

ПРЕАМБУЛА. ПАРАБОЛА. ПРИАМ

 

Преамбула. Парабола. Приам. Приморский город. Жизни перепутье.

Отвратный запах. Курят фимиам. Квадратами ржавеют в окнах прутья.

Обол. Прута. Копейка. Долгопят солдат шинельно в рыжее окрашен.

Жара. И голо в городе все спят. Не спит солдат шрапнельно ошарашен.

Не волею своею он не спит, но командирской волей забубённой,

Он на посту который год стоит, поставленный судьбой краснознамённой.

Во лбу у парня звёздный знак горит, словно звезду на небе замещая.

Воин не спит, не ест солдат, стоит, о долге и отчизне размышляя.

 

ИСЧЕРПАННОСТЬ ОТ АЛЕФ-БЕТ ДО Я

 

Глагольность рифм, нелепость бытия, теченье жизни, дней невосполнимость,

Исчерпанность от алеф-бет до я, хохочущего клоуна глумливость.

И, кланяясь пустому божеству, перед убожеством, кощунствуя, склоняясь,

К посмертному подходишь торжеству, на торжище убогое являясь.

Всё — громы, молнии, всё — масок дикий круг, всё — липкая, смердящая удача,

Упрямство плоти, мелкий дух упруг, и лживость смеха, и гадливость плача.

Бытийная рифмованность судеб, оставшихся без цели и без дела,

И самый зоркий среди нас ослеп, вживаясь в беспредельные пределы.

 

СЖИГАТЬ МОСТЫ И КОРАБЛИ СЖИГАТЬ

 

Сжигать мосты и корабли сжигать, чтоб не сбежать от славы и победы,

Чтобы бесчестию обрыдло ожидать на берегу, в грязи, вдали от света.

Построившим мосты и корабли ужасно тягостно век доживать в печали,

Но и они, даже они смогли сжечь путь к позору — чтоб черно торчали

Свидетельства их выбора, назад не воротиться, будущее мутно,

И нет бесценнее, желаннее стократ: забыть, чтоб не свербело поминутно,

Чтобы не надо было выбирать между позором и не мёртвым телом,

Чтоб крошки чужой славы воровать и поедать тайком остервенело.

 

5

НАД ЯВЬЮ ХИЩНО ВЫМЫСЕЛ КРУЖИТ

 

КУ-КА-РЕ-КУ

 

Сквозь духоту и глухоту,

Сквозь прямоту упрямой речи

Теченье вынесет далече —

Не отчуравшись, не переча,

Себя и память обрету

На берегу в плакучих ивах,

В квакучих заводях залива,

В певучих Леты переливах,

Сливаясь с ними, поплыву,

Память нечистую сотру,

Чтобы, очнувшись поутру,

Назначенное расстоянье

От берега до предстоянья

Проделать мне по предсказанью:

Петух пропел ку-ка-ре-ку,

Вослед ему в плакучих ивах,

В квакучих заводях залива

Я на реку взойдя, реку,

Речисто чисто прореку:

Ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку!

 

БЛЕСТЯЩИЙ ГЛАЗ ЗЕЛЕНОЙ ЧЕРЕПАХИ

 

Блестящий глаз зелёной черепахи

Ход бурных мыслей приостановил

О том, что совершили братья Гракхи,

Чем римлянам хлебный закон был мил.

 

Застыла мысль, а глаз следит за мною:

Застывшая насколько мне важна,

Случайною была или сквозною,

И, вообще, какого я рожна

 

О Гракхах, Риме, хлебе размышляю

Вместо того чтоб бурно созидать,

И глазу черепахи разрешаю

За мыслями своими надзирать.

 

НАД ЯВЬЮ ХИЩНО ВЫМЫСЕЛ КРУЖИТ

 

Когда душа решится и сочтёт

От плоти отведённой отлучиться,

Решит всё жребий: нечет или чёт.

Вперед? Назад? Вернуться? Затаиться?

 

Над явью хищно вымысел кружит,

Предчувствуя: грядет стихоявленье,

Последний с ним восшествует пиит,

А с тем хичкоковских пернатых наважденье.

 

И что им плоть? Что птицы? Что душа?

Всем отрешенным от забав постыдных.

Пиит дрожит от страсти. Всё круша

Чернеет стая. Птицам всё обрыдло.

 

НАУЧУСЬ РАССТАВЛЯТЬ ЗАПЯТЫЕ

 

Научусь расставлять запятые

Там, где раньше шагал напрямик,

Запятые — мои понятые,

К метам этим приник — не привык.

 

Но обвыкнусь, знаменья пустые

Зазмеятся удаче впритык,

Истощится, иссякнет, остынет

Вместе с днём восклицательный крик.

 

Но вопрос, не задавшись, не сгинет

Голо, немощно, с горечью встык,

Многоточие в горле заклинит

Заостряющийся кадык.

 

Точка. Ночи безлунной печать:

Орфографию изучать.

 

ЗНАЧИТ, СКОРО ЛАПКИ ОТОРВУТ

 

Эти маленькие паучки

В этой жизни явно новички,

Им бы лапками перебирать,

В эту жизнь весёлую играть.

 

Их никто игре не обучал,

Ни одно из принятых начал

Им неведомо, увы и ах,

Им знакома радость, но не страх.

 

Шебаршат себе туды-сюды,

Далеко ль без страха до беды?

Поперёк снуют они и вдоль,

Наплевать им на вопрос: доколь?

 

И не ищут от беды приют,

Значит, скоро лапки оторвут.

 

ПРЕКРАСЕН БЕСТИАРИЙ И СУРОВ

 

Прекрасен бестиарий и суров,

Быков в нём много, тёлок и коров,

Мычащих в ожидании любви,

Хоть храм на ней построй — не на крови.

 

Суровый бестиарий до небес

Возносит всех покинувших свой лес

Во имя правды, чести и добра,

Им на десерт положена хурма,

 

Или другой какой прекрасный плод,

Правда, не часто, раз в полгода-год,

Но и тогда, нахмурясь, не едят,

Распределяя средь больных зверят.

 

Наш бестиарий чуден и суров,

Жаль нет в нём тигров, львов и нет слонов.

 

ТРЕПЕЩЕТ ФЛЮГЕР НА ВЕТРУ

 

Трепещет флюгер на ветру,

Флигель отверженно скрежещет,

Того гляди его к утру

Перекосит, а ветер вещий

 

Слепою Пифией поёт,

Что он поёт, никто не знает,

Никто поэта не зовёт,

И он свой ужин уминает.

 

Но лишь поэт способен внять

Мычаньям Пифии безумным,

Бессмыслицу из них изъять,

Явив их солнечно и лунно.

 

Стихами мир он удивит,

Нет, лучше пусть поест пиит.

 

СОННЫМ ДЫМОМ, ОСЕННИМ ТУМАНОМ

 

Сонным дымом, осенним туманом

День взойдёт, и рассеется ночь,

Тут бы надо ввернуть, что обманом,

Обернётся, что в ступе толочь,

 

Лишь алхимику это доступно,

Добывающему из дерьма

Золотое свеченье преступно,

Чтоб упрятать его в закрома,

 

Там, где властвует рыцарь не бедный,

Рыцарь истинный, рыцарь скупой,

Тот, который из схватки победно

Скарб трофейный привозит домой,

 

Чтобы ночью густою укромно

Восхищаться богатством скоромно.

 

ТАК, САКСАУЛЯ, РАЗМЫШЛЯЛ АДЕПТ

 

Почтительно, хотя не снизу вверх,

Глядел на гения его адепт неверный,

Проворный, добродетельно не скверный,

Устав от переменчивости вер,

 

Решил освободить он пьедестал,

Пустым ведь место долго не бывает,

Чем долее, тем громче призывает:

Приди, займи, мой юный аксакал.

 

Так, саксауля, размышлял адепт,

Поглядывая, сроки исчисляя,

Налаживая связи, измышляя,

Мозгуя каждый божий дел аспект.

 

Но гений гением быть вдруг и перестал,

Убрали статую, сломали пьедестал.

 

И НЕ СМЕТЬ НИКОМУ ТАК ПИСАТЬ!

 

Холод сердца и трепет ресниц,

Лепет губ, звук дыханья призывный,

Вызов вечности дерзко наивный,

Взор, исправно направленный ниц.

 

Что ещё, как ещё описать

Юной прелести дрожь и смятенье,

Жар души и её ледененье

На холсте кто посмеет распять?

 

Нет! Никто! Только гений один

На такой подвиг чистый способен,

Кто от мира навек обособлен,

Величайшей красы паладин.

 

Прочитать! Изучить и познать!

И не сметь никому так писать!

 

6

СРОК БЫТИЯ: ОТ ЗВЁЗД И ДО УТРА

 

ВО СЛАВУ ЧЕРНОКНИЖНИКОВ СПЛЕТЁМ

 

Во славу чернокнижников сплетём

Венки сонетов и скитаться пустим,

Им двигаться назначенным путём,

Одолевая, пробираться к устью.

 

Сверяясь с «Одиссеей», поплывут,

Циклопно распухая карнавально,

До той поры, пока не призовут

Сирены отчуждённые летально.

 

Взлетят, взовьются, миновав порог,

Жестоковыйно брызг не замечая,

Заслышав призывающий их рог,

Метнутся, жаждою живой живя о чае.

 

Из уст в уста за ними вслед молва,

За вестью весть неряшливо и пышно,

Ведь чернокнижные точней всего слова,

Все прочие — унылы и облыжны.

 

Сложим костер и бросим — пусть горят,

С овцы паршивой — хоть глоток горячий,

Чайник пыхтит, в пару слова парят.

Что с прочих взять? Они, как псы, бродячи.

 

Залить костёр. И с берега — нырнуть

Туда, где чернота и просверк серный,

И вслед себе чернильницу швырнуть —

Венки, себя и стену обессмертить.

 

ЗАКАТ ЗАЧАТ. И — В ЭТНУ ЭМПЕДОКЛ

 

Тайком от времени, улавливая ход

Его проточного привычного всевластья,

Прощупав пульс и отпустив запястье,

Немо внимая вести о злосчастье,

Попробовать возобновить завод,

Пыточный ход пустив наоборот.

 

В зонты вцепившись, зыбко над землёй

Люди висят, над бездной зависая,

С водой в дорогу запах запасая

Провисших проводов, и, угасая,

Костёр сникает, гаснет под золой.

Каким он был, провисший? Добрый? Злой?

 

Смех — заливной, заливистый — язык,

Залит день светом, солнце — над заливом,

Взлететь, вцепившись намертво в загривок,

И воспарить парам в пару на диво,

Уставившимся сослепу в зенит.

Зеленобожие. Речной разлив звенит.

 

Разлад, раздрай, какой в движенье прок?

Даже себя к себе не возвращает,

Но рысью рыщет, страхами стращает

И, не прощая, злость не укрощает.

Дождь прекратился, кротко мир промок.

Закат зачат. И — в Этну Эмпедокл.

 

МЫ? СМЕРТНИКИ БЕССМЕРТНЫЕ. АМИНЬ

 

Я знаю: страх настигнет беглеца,

Я ведаю: тоске настичь изгоя,

И конь заржёт, застигнутый грозою,

Замучившись от пыли и от зноя,

От плети неуёмной наглеца,

Стирающего пот и злость с лица.

 

Не знаю я: где завершит он бег,

Не ведаю: куда и почему он

Стремится, и какой тоскою мучим,

От бытия оседлого отучен,

Где сыщет он случайный свой ночлег,

Когда его настигнут снег и смех.

 

Такой сюжет. Баллада. Блудный сын.

С поправкою: ещё не воротился,

Ещё изгой: пока не обратился,

Ещё в бегах: конец не сочинился.

И вряд ли будет прост он, как алтын,

Однако, блудных много, он — один.

 

Их, блудных, вышибают — клином клин.

Да будет так. Так будет. Не иначе.

К бессмертию безумие в придачу,

Как к Буцефалу, Росинанту — клячу.

Везде такое, даже в царстве Минь.

Мы? Смертники бессмертные. Аминь.

 

СРОК БЫТИЯ: ОТ ЗВЁЗД И ДО УТРА

 

Срок бытия: от звёзд и до утра,

До торжества материи кромешной,

Миросмесительной, истошно, зло нездешней,

Тесно телесной, душно безутешной.

Всё! Иллюзорности исчерпаны дотла.

 

Элизиум непознанных теней,

Мятущихся бесцветно и безгласно,

Перемещения их тягостно напрасны,

Хоть и стройны, изящны и прекрасны.

Но что за прок от скудных их затей!

 

Мгновенье — с паутиной сметены

Подлунные коллизии былые,

Умели бы, звериным воем взвыли,

Чтобы сметать не смели, не забыли

Все таинства, что с ними сплетены.

 

Нелепо впав в эпох круговорот,

Из иллюзорных возвратились странствий

В пустое, льдом заросшее пространство,

В сквозящее бессмертьем постоянство.

Такой вот иллюзорный анекдот.

 

СКВОЗЬ ПРИЗРАЧНЫЕ СУЩНОСТИ СКВОЗНЫЕ

 

Сквозь призрачные сущности сквозные,

Сквозь узкие прозрачные… Зрачки

Пространство прожигают. Маячки

Знаки надежды подают. Крючки —

Чтоб сущности висели привозные,

Восточные иль вовсе не земные.

 

А здесь привычно летняя жара,

Озёра высохли, и сущности засохли,

Их познававшие от тишины оглохли,

Иной и вовсе повернул оглобли,

Решив: давно на родину пора,

Ведь и monsieur прогнали со двора.

 

Куда ж ему? В какую из петель?

Дверные петли так скрипят ужасно,

Хоть ублажай их маслом — всё напрасно,

Рывком дверь ночью открывать опасно,

Поэтому уж лучше без затей:

Сущность — и всё, без всяческих идей.

 

А потому — излишнее всё прочь!

Кто Богу досаждал, того на дно, и

Из брюха рыбьего пускай несчастный молит:

Не мною истолочено, не мною,

Я лишь хотел матросам тем помочь!

На что мне ступа? Нечего толочь!

 

А мельницы ручные мелют день

И даже ночь порой так лунно мелют,

Что мелочью свет рассыпают медно,

Стражи вдоль стен, дрожа, шуршат, умело

Минует их ночами робко тень,

Дневная не тревожит дребедень.

 

ПРОЧЬ ОТ ФАНТАЗИЙ — К ПРОЧНОЙ ЗЛОБЕ ДНЯ

 

Прочь от фантазий — к прочной злобе дня,

Прочь от ночных иллюзий беззаботных,

От эфемерностей растерянно бесплотных,

От иллюзорных безымянностей безродных —

В тепло родного отчего огня,

А из него — в родное полымя,

 

Чья родина — колымская метель,

Обратно в печь она дымы вгоняет,

Ещё не мёртвых свистом донимает,

Днём завтрашним неистово воняет,

Тощей тоскою пропитав постель:

Хоть бы и в смерть, но только прочь отсель.

 

Куда? Откудова грозить нам ловко шведу,

Лить пушек гром из мглы колоколов,

Где благолюбо славит богослов

Тугое утверждение основ,

Над иллюзорностью бессмысленной победу.

Её так славно подавать к обеду.

 

 

 

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.