(московские зарисовки первокурсника МВТУ)

«Там, внутри текла совсем другая жизнь»

Конец октября 1976 года. Шел второй месяц, как я учился в МВТУ, и у меня еще не было ни настоящих друзей в группе, ни уютного жилья. Поэтому я и шатался по Москве после занятий в МВТУ, целым днями, чтобы как-то скрасить время, не имея общаги, куда бы я пришел и завалился спать. И так я шел по своему излюбленному маршруту: площадь Революции, Детский мир, кафе-закусочная на Лубянской площади около метро «Дзержинская», ее еще в народе прозвали «уши КГБ» чтобы съесть в кафе пирожок с бульоном и яйцом, потом заходил в ГУМ, а дальше по разному. А в этот раз шел в кинотеатр «Метрополь», так как он стоял на моем маршруте.

Времени у меня было навалом и самое обидное его «надо было убивать». Уже вечерело, хотя времени еще было немного, около шести часов, и Москва зажглась, как новогодняя елка на раз, два три, разноцветными огнями, как снаружи: неоновой рекламой, уличными фонарями, фарами машин, так и изнутри: витринами и окнами, глядя в которые, было видно хаотичное движение людей, снующих туда-сюда и ради чего все это? Моросящий дождь в этом калейдоскопе огней, падал на асфальт, образуя лужи, по которым шлепала толпа, брызгая друг друга. Он барабанил по крышам зданий и машин, стучал в закрытые окна, создавая мелодию осеннего вальса, танцевать под который, мне совсем не хотелось. Небо стало низким, будто висело над головой, и Москву, как серым покрывалом, накрыли длинные тучи, сквозь которые свет далеких звезд не мог пробиться, Луна тоже где-то затерялась, хотя ей полагалось висеть на своем месте виде серпа и лить на Землю слабый свет, но капал только дождь. Голые деревья, стыдясь своей наготы, плакали каплями дождя, не найдя чем от него укрыться. Под таким покрывалом, которое накрыло и меня, хотелось спать или мечтать о Солнце, которое появиться уже не скоро, а не шататься по мокрой Москве, которая в такую погоду наводила тоску. Поэтому хотелось послушать песню замечательного барда Евгения Клячкина:

«В небе облака из серой ваты,Сыровато, сыровато.Не беда, ведь я привык…В луже эта вата намокает,И волнуясь, пробегаетПод водою мой двойник. Люди даже днем не смотрят в окна.На дожде антенны мокнут.Телевизоры в тепле…Город подставляет небу крыши,Притворяясь, что не слышит,Танец капель на стекле. Вечер дарит свету отраженья,И квартир немые звенья,Повисают над двором…Ветер отражения полощет,Он на ощупь ищет площадь,И освистывает дом.

Сколько раз, выходя из метро «Площадь Революции» и, пройдя вдоль Китайгородской стены, я останавливался у светящихся витрин – окон ресторана «Метрополь» и заворожено в них смотрел, где видел залитый ярким светом огромный зал с высоченным потолком, ну, наверное, не меньше 10 метров, а это считай высота четырех этажей. Где вальяжно сидели какие-то люди, и они не спеша, пили вино, беседуя, может о погоде, вокруг них суетился худой долговязый официант, подливая в бокалы им вино. Может это иностранные туристы, а может наши советские люди богема столицы. Им нет до меня никакого дела. В мраморном фонтане, что находится в центре ресторана, какой-то подвыпивший мужик ловит руками рыбу, наверное, жирного карпа, мне с улицы было плохо видно, а карпу нет никакого дела до этого мужика и он бьет его хвостом по пьяной морде.

У стенки стоит скучающий метрдотель и тоже смотрит в окно, только с другой стороны. Нет, наши взгляды не пересеклись, потому что они были разными на эту «богемную» жизнь. Я хотел после МВТУ, сконструировать марсолет и полететь на Марс, чтобы посадить там яблоневый сад, а он не хотел сесть в тюрьму, а просто хотел рассаживать посетителей в этом ресторане и жить припеваючи. И там, в ресторане текла совсем другая жизнь, сладкая как мед. И как мне тогда казалось, аристократическая и веселая, совсем непохожая на мою серую, как это небо сейчас надо мной, скучную и полуголодную, от которой иной раз становилось так невыносимо, что хоть волком вой: «У-ууу».

– Москва, это тебе не лес, чтобы тут выть, особенно в центре города, где полно иностранцев и всяких важных людей нашего Отечества, езжай в измайловские леса и там вой, сколько тебе угодно,- прокаркал мудрый ворон с бородой, что важно прохаживался вдоль этих же витрин – окон. Может, он, как и я, видел за этими окнами спектакль, под названием «Пир во время чумы». А в это время в Малом театре, который находился по иронии судьбы рядом, шел спектакль «Униженные и оскорбленные» по роману Федора Достоевского, и по иронии названия обеих спектаклей как-то друг друга дополняли. Но в тот театр нужен было билет, а я смотрел бесплатно, без антрактов и буфетов, хотя в «Метрополе», наверное, и был буфет.

Я смотрел в зрительный зал «нерожденной оперы Мамонтова» и по иронии судьбы он остался зрительным залом, потому как «лучшее общество» – те же актеры, все остальные – и я, в том числе с этим старым вороном – зрители, прямо по Гиляровскому: «…прежде в Москве народ был, а теперь – публика». А забыл еще записать в зрители мокрого воробья, что, нахохлившись от холода, сидел на мокрых проводах и смотрел в сторону окон ресторана.

– Ворон, ты не знаешь, там есть буфет?

– Жень, не чуди, он тебе не по карману, – каркнул ворон и полетел, наверное, на Лубянку в КГБ докладывать, что Женька топчется у «Метрополя» и ищет связи с иностранцами. С какой целью? Выясните сами.

Ресторан «Метрополь», заискивающий перед интуристами, к своим согражданам времен зрелого социализма, имел презрительное отношение. А я все стоял около ресторана и не имел ни заискивающего взгляда, ни презрительного отношения, ни к себе, ни к тем людям за окном. А ещё этот затяжной нудный вяло-капающий дождик, который зовут одним словом – моросящий. Такие дожди бывают как раз в конце октября, когда в природе уже не осень и еще не зима, когда в затылок веет холодом, а по носу бьет холодный дождь, это самая мерзопакостная погода, и время года – скорее бы оно уже прошло. Стою «переминаясь с ноги на ногу» в какой-то луже, в промокшей до носков обувке и хочется одного….

«Разговор с «черным дьяволом Революции»

«У дядюшки у Якова добра хватает всякого, — писал о Якове Свердлове  пролетарский поэт Демьян Бедный, — и волос, и голос, и всегда готовая резолюция: да здравствует социальная революция!»

– Жень, а ты знаешь? В 1918 году мы – большевики снова сделали столицей Москву, а гостиницу «Метрополь» сделали 2-м Домом Советов, в которой я запер законотворцев в одном из номеров и пообещал не выпускать, пока первая Конституция РСФСР не будет готова — и через два дня все было сделано. Я официально утвердил диктатуру пролетариата и федеративное устройство России, и самоопределение Финляндии. И вывел «на чистую воду» кулаков.

– А это кто, говорит со мной?- оглядываясь по сторонам, испуганно спросил я.

– Жень, это я Яков Михалыч Свердлов, вернее его дух, тут еще площадь перед Большим театром в честь меня названа и город на Урале. Ну, что вспомнил, да?

– Яков Михалыч, а вы где? Я что-то вас не вижу.

– Жень, я тут рядом у Кремлевской стены, рядом с Феликсом Дзержинским.

– Яков Михалыч, а говорили, что вы «черный дьявол революции», якобы, вместе с Каплан организовали покушение на Ленина, а потом, когда «железный Феликс» расследовал этот факт, он попросту вас спас от ….

– Жень, не пори чушь, если ни черта не знаешь, да и откуда тебе знать?

4 сентября 1918 года в «Известиях» появилось крохотное сообщение: «Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан)», так что никто меня не спасал, тем более Дзержинский, который в это  время уехал в Петроград расследовать убийство руководителя местной ЧК Моисея Урицкого. Враги у большевиков были кругом, и Свердлову приходилось работать не разгибаясь. Предъявляющие немыслимые требования немцы, затеянная Англией, Америкой и Францией интервенция, японцы, белочехи, Колчак, Каледин, Деникин, путающиеся под ногами, меньшевики и эсеры, колеблющаяся деревня, казаки — только успевай, поворачивайся. Так, что, Женя по напраслину на меня не возводи. И, если бы не мой «красный террор», как вы любите сейчас говорить, ходили бы до сих пор в лаптях за сохой. А я смотрю у тебя моднячие ботинки, правда они скоро у тебя развалятся, а государство наше стояло, и будет стоять, если воровать сами у себя не будете.

А «Черным дьяволом» меня прозвали, потому что я от сапог до кепки был весь в черной коже. Ну, люблю я кожу, что со мной поделаешь?

– Дядя Яша, а говорят, что вы были в то время круче Сталина.

– Жень, опять ты употребляешь слово «говорят». Говорят бабки на базаре. Я был с ним в ссыльной отсидке и знаю, что я крупнее… у меня значительный перевес… я дал ему мат… в ссылках и тюрьмах я сумел себя европейски окультурить. Я, по сути, с Октября 17 года и до конца своей жизни, а умер я от «испанки» в 1919 году, я был фактически вторым лицом в государстве после Ильича, а в какие-то моменты — и первым. Если бы я дожил до 1924 года, я бы стал первым, и, учитывая мой возраст, мог бы возглавлять СССР ещё лет 40, довести страну до начала 60-х годов. Дожить мог и до 70-х годов, и мы практически могли встретиться с тобою в живую, хотя вряд ли, я бы или умер уже или жил безбедно в Америке.

– Дядя Яша, а каким был бы СССР под вашим руководством?

– Жень, в главном страна была бы, конечно, той же, что и сейчас при тебе, но кое в чём могла бы и отличаться и я думаю в лучшую сторону.

– Дядя Яша, а где вы со Сталиным были в ссылке?

– В Туруханском крае, Жень. Жить с ним там было невозможно, сильно ругались, а потом мы с ним разбежались по разным хатам.

«Я далёк от того, чтобы претендовать на полное знакомство со всеми организаторами и строителями нашей партии, но должен сказать, что из всех знакомых мне незаурядных организаторов я знаю – после Ленина – лишь двух, которыми наша партия может и должна гордиться: И. Ф. Дубровинского, который погиб в туруханской ссылке, и Я. М. Свердлова, который сгорел на работе по строительству партии и государства»

«Пролетарская Революция»

№ 11 (34), ноябрь 1924 г

Подпись И. Сталин

– Дядя Яша, а где у вас была приемная в «Метрополе»?

– В угловом, выходящем на Большой театр, номере была моя приемная – председателя ВЦИК. Я любил пить утренний чай с маслом и икрой, или с сыром и ветчиной. Пить не спеша, и смотреть на квадригу на Большом, и пытался рассмотреть, что там Аполлон в руках держит, так и не разглядел. Ленин то не любил Большой театр, хотя его и посещал, там, у членов правительства была отдельная ложа.

– Дядя Яша, а за что он не любил Большой?

– Гнобить Большой он начал с конца 1917 года, когда ему принесли коллективное письмо артистов Большого театра, в котором они выступили против большевистской революции. Поэтому Ленин относился к Большому театру очень нервно, называл его «куском чисто помещичьей культуры».

В октябре 1918 года там поставили балет «Стенька Разин» и даже существовали планы постановок глубоко советских балетов «Красная звезда» и «Третий Интернационал», но поставили оперу «Броненосец Потемкин». Зимой 1919 года по его настоянию Совнарком принял первое решение о закрытии Большого. Театр отстояли, но урезали бюджет.

– Жень, ни у Ленина, ни у Сталина никогда не было портфеля, а у меня был, и я с ним никогда не расставался, в нем была «вся Советская власть», гляжу, а у тебя тоже есть портфель и в нем, наверное, «вся библиотека МВТУ», да?

– Дядя Яша, а что было в вашем портфеле?

– В нем было все, как Греции: документы, бланки, печати, деньги. – Жень, я с 1902 года профессиональный революционер: занимался распространением нелегальной литературы, собирал средства для партии, организовал подпольную типографию. В революцию 1905-07 годов был одним из руководителей Уральского и Екатеринбургского областных комитетов РСДРП. Меня не раз отправляли в тюрьму и ссылки. В тюрьмах я изучил иностранные языки, политическую экономию, математику. Все прочитанное конспектировал, делал выписки. Память у меня была блестящая, а записанное я часто помнил наизусть. Ну, и побеги совершал. В 1912 году бежал очередной раз, добравшись до Санкт-Петербурга избирался в ЦК партии, был членом редакции газеты «Правда». В 1913 году меня опять арестовали, и я оказался в Туруханском крае. Здесь же познакомился со Сталиным. Тот тоже свою очередную ссылку отбывал. А ты, Женя, шатаешься тут возле ресторана. Зачем? Займись лучше учебой, стань первым в группе и народ сам к тебе потянется.

– Спасибо за совет, дядя Яша, но с учебой у меня все в порядке, а вот жить негде, общагу не дают вот, и скитаюсь «по чужим углам»

– Кто у вас сейчас председатель ВЦИКа?

– Дядя Яша, у нас нет такого органа.

– Ну, кто тогда у вас первый человек в государстве?

– Леонид Ильич Брежнев.

-Ну, вот позвоню ему, и он все решит. Он ведь в Кремле сидит, а я рядом у Кремлевской стены лежу, а скоро вместе будем лежать. Сейчас какой год, Жень?

– 1976-й.

-Ну, тогда не скоро.

И наступила тишина, и разговор прервался без всяких на то причин.

– Внучок, ты, что тут стоишь, заблудился, да? И с кем ты тут разговариваешь? Никого ведь нет, рядом, не захворал ли случаем?- услышал я голос, в котором было столько теплоты и доброты, что я даже забыл на время, что я промок, и мне холодно.

– Со Свердловым Яковым Михалычем разговаривал, бабушка,- запросто ответил я и посмотрел на нее. Сухонькая, как вино «Алиготэ», она была шустренькая, хотя на вид ей было далеко за семьдесят.

– А, Яшкин дух здесь до сих пор витает, чую его я,- сказала бабуля и три раза перекрестилась.- Он ведь здесь в «Метрополи» работал, и каждый день ходил пешком сюда из кремлевской квартиры вдоль Китайгородской стены, возле которой, как писали газеты, в 1978 году поставят ему памятник. Я ведь в то время работала посудомойкой в столовой в «Метрополи», насмотрелась на них большевиков, в век не забуду. Мне было тогда 19 лет, а Яшке где-то за тридцать, он был невысокого роста, очень худощавый, сухопарый, брюнет, с резкими чертами худого лица. Тихо говорит, тихо ходит, медленно жестикулирует — ледяной, кажется, человек, но внутри — просто зверь в нем сидит. Весь в черном кожане с головы до пят, с черной бородой, дикими глазами и черной густой шевелюрой, ну, вылитый «черный ворон», а прозвали его «черный дьявол» за его крутой нрав и жестокость. Из «Метрополя» исчезла тогда вся эта шикарная веселящаяся публика, коридоры заполонили суровые люди в черных кожанках. В ресторане проходили бесконечные заседания ВЦИКа, в номерах поселили важных деятелей партии и правительства. Рабочих и крестьян Свердлов принимал, остальных же просил секретаря, чтобы гнала их в шею, но вежливо. После покушения на Ленина Свердлов объявил красный террор, обернувшийся бесчисленными жертвами. Я его тоже тогда боялась, как увижу, так сердце сразу в пятки…. Ну, довольно воспоминаний, а то счас расплачусь. Так ты, куда, говоришь, шел, внучок?

– В кино, оно рядом в этом же здании, только за углом вход.

– Ну, иди, иди быстрее. Не мокни здесь под дождём и не зябни. И она растворилась, как шипучая таблетка в дожде.

Ну, а я стоял и все смотрел, под впечатлением от рассказанного, то на «Метрополь», то на площадь Свердлова, где кони на «Большом» встали на дыбы и ржали. Ну, чего вы ржете? Над рассказами?

Обнаженный Аполлон без «фигового листа» на самом видном месте, не может их удержать, так как руки у него заняты арфой и лавровым венком. А внизу перед «Большим» замер на зиму фонтан, медленно наполняясь сейчас дождевой водой, мокрые скамейки вокруг него были сиротливо пусты. И даже проныры-воробьи предпочитали на них не садиться.. Одинокая счастливая парочка стояла под зонтом в обнимку, может, целуясь, может, влюблено смотря друг другу в глаза, нашёптывая волшебные слова, выбрав, как им казалось, самое романтическое время: вечер, дождь, фонарь.

«Вечер, улица, фонарь, и зонтик,

Сверху падает тусклый свет.

И осенний этот дождик,

Будет литься на нас целый век.

И живи хоть больше века —

Дорогой мой человек,

Я люблю тебя за это,

Что ты рядом в сей момент»

Аполлон с квадриги смотрел на них с высоты «Большого» и завидовал, ведь на месте этого парня, мог бы быть он, а не стоять сейчас тут с этими конями, которые того и гляди, дадут копытом в лоб. Милый Аполлон, конечно, ты бы мог, если бы надел хотя бы фиговый лист, а так у тебя шансов нет.

«Грандиозный проект»

У «Метрополя» сложная судьба: здание строилось с 1899 по 1905 годы, потом перестраивалось, горело и снова перестраивалось. Метрополь по-гречески означает «город-государство». Проект был грандиозный и газета «Курьер» писала 12 июня 1898 года про строительство Метрополя: «Как мы слышали, к участию в постройке привлекаются художники К.А.Коровин, М.А.Врубель, В.Н Поленов, а также инженер С.П.Чоколов и архитектор Л.Н.Кекушев. по предполагаемому плану, театр поместится внутри нового здания. Главный вестибюль театра будет отделан роскошно: это будет круглый зал (в диаметре 11 саженей), который прорежет все здание доверху на расстоянии 5 этажей и закончится красивой стеклянной крышей. Множество зал, фойе, кабинетов примкнет к вестибюлю и к коридорам театра. Отделанные с роскошью залы предназначены под танцевальные вечера, выставки, маскарады и пр. Сам театр предположено будет размером, превосходящим немного театр «Венской оперы».

Но проекту помешал финансовый коллапс. Вечером 11 сентября 1899 года в московском доме Мамонтовых на Садовой-Спасской предприниматель был арестован по обвинению в присвоении средств. Денег он не брал, хотя и вел дела, не утруждая себя формальностями. При нем нашли несколько рублей, заряженный револьвер и записку, в которой были слова: «Тянуть далее незачем: без меня все скорее и проще разрешится. Ухожу с сознанием, что никому зла намеренно не делал, кому делал добро, тот вспомнит меня в своей совести. Фарисеем не был никогда». Было ясно, что хотел сделать Савва Иванович и почему – хотел избежать позора, отвести от себя обвинения в каких-либо корыстных расчетах. Но, к счастью, сделать этот крайний шаг он не успел. Суд Мамонтова разорил. «Метрополь» открылся уже без него в феврале 1905 году, место театрального зала занял ресторан.

Гришка Распутин здесь кутил в «Метрополе» и кидался в окна бутылками из-под шампанского. Блин, хоть бы сейчас кто-нибудь кинул мне бутылочку «Камю», но не пустую и карпа в придачу, запеченного в сметане. Сейчас у меня в кармане было только три рубля, хотя для студента это было целое состояние. Сергей Есенин признался здесь в «Метрополи» в любви к Айседоре Дункан. Блин, интересно, сколько у него тогда было денег в кармане? Может, и я пообедаю здесь, когда закончу МВТУ и стану Нобелевским лауреатом в области космических полетов. Я мысленно вхожу в огромный зал, сажусь за столик у фонтана. Оркестр играет полонез Огинского, я пью бокал французского «Камю», закусывая ломтиком кислящего лимона. В фонтане плещется огромный жирный карп, которого сейчас сачком поймают для меня и с корочкой хрустящею зажарят.

– Молодой человек, подскажите, как пройти к ЦУМу?- этот вопрос пожилой женщины с полной авоськой кульков, вывел меня из мечтаний – обратно из ресторана на улицу. Я успел только увидеть хвост того наглого карпа, которого не успел съесть, и, ежась от холода, ответил:

– ЦУМ-м, там за Малым театром, где сидит Островский, что написал пьесы «Волки и овцы», «Без вины виноватые», «Красавец мужчина», «Не от мира сего»,- ответил я. Тетка как-то странно посмотрела на меня, на мой огромный рыжий портфель и, наверное, подумала: «Профессор что ли будет? Так сильно в пьесах разбирается.

А сказала мне совсем другое:

– А я у Островского в школе читала только роман «Как сталь закалялась»

И мы пошли с ней  в разные стороны: она в ЦУМ за тряпками, а я в кино, чтобы поспать в тепле и сухости.

«Кинотеатр «Метрополь»

В 1906 году при отеле «Метрополь» открылся первый в Москве двухзальный синематограф под названием «Театр Модерн». В 1930–1980-х годах он стал трехзальным и назывался кинотеатром «Метрополь». А в 1986 году его уничтожат. Имажинисты в середине 1920-ых гг. открыли здесь своё литературное кафе под названием «Калоша». В кафе было два зала: в нижнем возвели эстраду и предназначили ее для выступлений артистов. В верхнем тоже поставили эстраду, где должны были читать свои стихи имажинисты или декламировать их произведения артисты. Перед открытием кафе, расклеили небольшую белую афишу-полосу, где Борис Эрдман жирными буквами нарисовал: «Кто хочет сесть в калошу, приходите такого-то числа в нашу «Калошу» В ней часто выступал Есенин; да и предложение Айседоре Дункан, как рассказывают биографы, Сергей Александрович сделал именно в «Метрополе», в одном из кабинетов-лож, окружающих большой ресторанный зал.

В кинотеатре «Метрополь», куда я только что вошел, было три небольших зала со стенами разного цвета. Был «Зелёный зал», «Красный зал» и «Синий зал». В кинотеатре иногда в кон.1950-х – нач.1960-х гг. показывали иностранные, преимущественно американские, фильмы без дубляжа и титров – трофейные. Это был в то время единственный кинотеатр в Москве, где можно было посмотреть фильм на «иностранном» языке, что было особенно интересно для студентов Иняза. Здесь было также много интуристов, которых за версту можно было отличить по одежде и по неторопливой походке. После открытия в 1966 г. кинотеатра «Иллюзион» в высотке на Котельнической набережной, фильмы на «заграничных» языках практически исчезли из репертуара «Метрополя», а в «Иллюзионе» стали показываться гораздо чаще.

Сеансы в разноцветных залах «Метрополя» начинались не одновременно, а с некоторым сдвигом по времени – запустили зрителей в один зал, и освободилось благодаря этому место в малюсеньком фойе для накопления зрителей на другой сеанс в соседнем зале, который начинался чуть позже. Иными словами, накопление зрителей на сеансы в разных залах носило почти непрерывный характер. А вот буфет, там чень маленький, по миниатюрности подобный тому, что был в кинотеатре «Повторного фильма» у Никитских ворот, а не такой гигантище, какой был в круглом подвале с гулко-эховым куполом в кинотеатре «Ударник».
Мне было все равно, что смотреть и я, купив билет в синий зал, долго рассматривал его стены, которые были выкрашены в синий цвет. Погас свет и на небольшом экране появился «Фитиль»- это такой юмористический киножурнал, его придумал Сергей Михалков и его показывали перед сеансом в кинотеатрах. Нам показывали «Фитиль» под названием «Без дураков» о нестыковке плана с действительностью. По произведению Михаила Жванецкого. Короче высмеяли пороки развитого социализма, в котором мы и жили, не тужили. Я, правда, не смеялся. Потом начался фильм, название которого, я даже не запомнил, он был про серые будни простого советского человека, у которого одно и тоже каждый день: работа, дом. То есть про меня: учеба, бесполезное шатанье по Москве, ночлег. Все это оказалось нудным и скучным, я начал клевать носом себе в грудь и в итоге в мягком кресле, и тепле, о котором я мечтал недавно, стоя у ресторана, задремал. Меня разбудил сосед, который начал пробираться к выходу со словами:

– Ну, ты пацан, что весь фильм, что ли проспал? И правильно сделал, что не смотрел эту муру, она у меня дома перед глазами каждый день маячит.

Я тоже встал и пошел к выходу, больше я в этом кинотеатре не был. Он меня не впечатлил, зрительный зал был похож на большую синюю внутри калошу.

Прошло много времени, прежде чем я узнал, кто такой был Савва Мамонтов, но это уже другая история.