Автор: Бай Бин

Бай Бин родился в 1956 г. Настоящее имя Бай Юйчжо, родом из провинции Хэбэй.

Переводчик с китайского языка: Жукова Виктория Александровна.

Информация о выполненных ранее переводах на русский язык не найдена.

Переводчиком получено разрешение автора на перевод произведений.

 

 

Сборник стихотворений «Детское сердце»

Мамин день рождения

У тебя сегодня день рожденья,
и к тебе спешу я с поздравленьем.
Слеплю тебе руками из теплой глины
подарок самый лучший на именины.

Я дерево слеплю, чтобы ты глядела,
и первый лист на нём добавлю смело.
Придуман этот день вовсе неспроста,
иначе не было бы древа и на нем листа.

А также солнце тебе слеплю,
чтобы ты узнала, как тебя люблю.
Под солнцем расти цветок будет красный.
Ах, какой же этот день прекрасный!
Без него солнце бы не сияло,
и цветочка красного не хватало.

Я вылеплю море с волною пенной.
День этот значим в масштабах вселенной.
Без него не смогли бы море мы обрести
с пеной веселою на груди.

Легко из глины так лепить,
но всех мне чувств не отразить.
Слеплю лучше дату. Так и сделаю, да!
Я день этот помнить должен всегда!

 

 

Разноцветная песня

На моей картинке смелой
не обойтись без краски белой:
снежинки весело кружат,
вот голуби с письмом летят.
Ух, как же чайки раскричались,
до самых облаков поднялись.
Когда коснется губ снежинка,
холодная резная льдинка,
представишь ты наверняка
весёлого снеговика.
А коли ты свисток услышишь,
взгляни на небо… выше, выше!
В сей миг над головой твоей
кружится стая голубей…

А также на рисунок мой
цвет я добавлю голубой.
Вот море плещется волнами,
и озеро блестит пред нами.
Вода лазурью отливает,
и лебедь мимо проплывает…
Соленый запах ощутишь
и сразу море ты узришь,
как волны  резво набегают,
со дна ракушки извлекают…

Неполная картинка эта
без красного, как пламя, цвета.
То цвет вечерних облаков,
в походе греющих костров.
Цвет флага, яркий, горделивый,
и яблок спелых цвет красивый.
Веселье в парке. Заходи же!
Цветов здесь море: дальше, ближе.
Цветок, что рожица смешная,
в них без труда я нас узнаю…

Коли я взялся рисовать,
как цвет зелёный упускать?
То травки цвет, кузнечиков прыгучих,
полей и зарослей на горных кручах.
Ты свежий запах медленно вдыхаешь
и во всех красках поле представляешь:
как тянется росток, стремится
сквозь землю плотную пробиться.
Плечом к плечу ростки стоят,
весны весёлый цветоряд.
Хоть поле сухое, не чернозём
весну и зелень здесь найдём.

Ах, как же мало мне цветов,
я столько выразить готов!
Ах, если б красок было много,
нарисовал бы я дорогу.
Я б краски смешивал, творил,
камнем цветным твой путь мостил.
Чтоб многоцветие камней
тебе светило много дней.
Из разных красок и чернил
я сон тебе бы сочинил.
О том, что жизнь подобна песне,
нет её ярче и интересней!

 

 

В поисках улыбки

Мама, скажу я тебе не тая:
солнцу подобна улыбка твоя.
Она мне сердце освещает,
но иногда вдруг исчезает.
Что происходит? Кто-то знает?
Кто же улыбку похищает?

То воробьи, что за окошком
щебечут громко, или кошка?
Она из лености своей
не ловит уж давно мышей.
Иль маме муравьишку жалко?
Попал он, видно, в перепалку.
Или потерянный ягнёнок?
Для мамы тоже он ребёнок.

Когда неправду говорила,
улыбку ветром уносило.
Когда я палкой птиц гоняла,
с лица улыбка убегала.
Красно в тетради от помет –
улыбки мамы снова нет.

Верну улыбку поскорей!
На тонких кончиках бровей
пускай она всегда живёт.
Легко сказать, но только вот
мне надо думать, размышлять:
где же улыбку отыскать?

 

 

Ах, если бы…

Ах, если б кисть мне раздобыть
волшебную, как у Ма Ляна*.
Я мог бы чудеса творить
и исправлять вокруг изъяны.
Я бы деревьям за окном
диск солнца алый подарил,
чтоб, даже скованные сном,
и в зиму набирались сил.
Чтобы от северных ветров,
бедняжки, сжавшись не стояли,
от стужи ледяных оков,
едва дыша, не замирали.
Ах, если б только получить!
Кисть у Ма Ляна – это чудо.
Я мог бы птиц всех накормить,
нарисовав зерно повсюду.
Тогда бы птицы перестали
вдали от гнезд еду искать
и больше бы не оставляли
птенцов голодных, плача, ждать.
Ах, если б кисть я раздобыл,
я б с нею не сидел без дела.
Я б другу ноги подарил,
здоровое вернул бы тело.
Чтоб больше дома не скучал,
за ласточками наблюдая,
нас на площадке обгонял,
резвился, на траве играя.
Я б рисовал с усердьем, рьяно.
Была бы кисть, как у Ма Ляна…

*«Волшебная кисть Ма Ляна» – китайская народная сказка. Ма Лян – мальчик родом из бедной семьи, он очень любил рисовать, но не имел кисточки. Тогда он взял ветку дерева и стал рисовать все, что его окружало. Усердие Ма Ляна растрогало одного из небожителей и он, явившись к мальчику во сне, подарил ему кисточку. Кисточка оказалась волшебной: что бы мальчик ни нарисовал, тут же оживало (прим. пер.).

 

 

 

Про матушку-землю и её дочку речку

У дома реченька течёт,
девица-красавица.
Земля, как мать, ей платья шьёт,
рукодельем славится.

То затрясет она кусты:
подобно каплям, там и тут
на землю разные цветы
ковром душистым упадут.
Из разноцветных лепестков
со всей любовью и стараньем
земля реке соткёт покров,
наполненный благоуханьем.

Порою ткани для обнов
из трав, теней деревьев вяжет.
По ним узор из облаков,
зелёных гор искусно ляжет.

То с листьев, в воздухе кружащих,
земля наряды создавала,
из солнечных лучей искрящих
поверх рисунок вышивала.
Дочурке волосы златые
чесала, бубенцы крепила,
пришлись сапожки как влитые,
земля их золотом расшила.

Бывало, из прозрачных льдин
придумывала облаченье,
а сверху – снежный палантин,
пушистый, словно оперенье.
И стала белою река,
как лебедь, крыльями прикрылась,
светла, прозрачна и легка,
в балетном танце закружилась.

Ах, матушка-земля, ведь ты,

как и все матери на свете,
лелеешь лишь о том мечты,
счастливыми чтоб были дети…

 

 

Волшебное зеркало

Ах, что же учителю мне подарить
на добрую память о школе начальной?
Сложнее, чем звёзды с небес раздобыть,
придумать подарок во всем идеальный.

О зеркале чудном легенды гласят,
с родными и близкими способ свидания.
Пускай много дней вы расстались назад,
меж вами огромное пусть расстояние.

Чтоб в зеркале чудном мы появлялись,
его бы на стол для письма разместить.
И где б в этом мире ни оказались,
с учителем рядом могли бы мы быть.

Тогда бы в тиши ароматного лета
учителю мы вечерами являлись.
Желали бы счастья и слали приветы,
и мили меж нами бы в миг сокращались.

Даже если б учёными важными стали
иль пилотами смелыми, облаков покорителями,
или, стоя в строю, гордо честь отдавали,
все равно бы желали доброй ночи учителю…

 

 

Красавица-осень

Красавица-осень ликует, смеётся,
вокруг её звонкая песнь раздаётся.
Платье из золота, в танце кружит
и птицею радостно в небе парит.
А волос, что солнце, что струи воды.
Глаза, как родник, так же ярки, чисты.

С кистью волшебной в поля прилетит,
гаолян в кровь окрасит, злаки озолотит.
Округлила вдруг губы и дунула с силой,
ароматы с полей до домов доносила.

Хризантемы погладила: «Сестры, не спите!
Вы того, кто садил, за труды наградите!»
В миг раскрылись цветы: белый, черный и красный.
Улыбнулись садовнику: «Все не напрасно!»

Залетела в сады, веселясь, танцевала,
из плодов-бубенцов звонко песнь затевала.
Уж гранатов и яблок корзина полна,
и садовника в сон погрузила она.

Приподняв вверх, платком небеса протирала,
чтоб небесная синь снова яркою стала.
Кто, себя не жалея, трудился весь год,
тот пусть дышит легко и счастливо живёт.

Красавица-осень так дивно смеется,
и песнь ее звонкая льётся и льётся.
Из леса зелёного к нам прилетает,
чуть-чуть погостит и в снегах исчезает.
Тому, кто льет пот, как наступит весна,
в награду надежду дарует она.

 

 

Новая идея

Представлю я изобретенье
учёным всем на удивленье:
доска станет белой, наш класс не узнать!
Теперь черным мелом мы будем писать.

Об учителе бабушки помню слова:
была у неё словно смоль голова.
Длинные локоны вниз ниспадали,
черным вороньим крылом отливали.

Пока же учитель нам знанья давала,
по черной доске белым мелом писала,
летала, кружилась всё пыль меловая,
на черных власах сединой оседая…

Ах, если б идею мне в жизнь воплотить,
все мог бы исправить и все изменить.
Сияли бы локоны смолью всегда,
не страшны бы учителю стали года…

 

 

Детское сердце

Мама, ты думаешь двери закроешь
и сердце мое в тот же миг успокоишь?
Не стану лягушек ловить на пруду,
в ученье отраду себе я найду?
Лягушек сложу из бумаги обычной,
из тазика пруд получу я отличный.
Лягушки запрыгают в воду: «плюх! плюх!»,
лаская и радуя кваканьем слух.

Мама, ты думаешь с дверью закрытой

мои увлечения будут забыты?
Что я не пойду птичьи гнезда смотреть,
а буду над книжками дома корпеть?
Из вешалки дерево сооружу,
подушек накидки я в гнезда сложу.
Птицы из плюша на небо глядят,
крылья расправят и ввысь улетят.

Мама, считаешь дверные засовы –
это для детского сердца оковы?
Больше не стану я лазить в горах,
найду утешение в толстых томах?
Из стульев, стола горы сделаю в миг,
овечки мои – это буквы из книг.
Голосом громким овец погоняю,
шарф из овчины связать заставляю.

Мама, поверь мне, во время ученья
я весь во внимании, полон терпенья.
Когда же играть, бегать, прыгать готов,
то сердце мое не запрешь на засов.
Позволь мне с барашками в поле болтать,
лягушек концерты свободно внимать.
Мир книге подобен, уроков не счесть.
Отчего не даёшь эту книгу прочесть?

 

 

Птица счастья

Мамин взгляд, как птица счастья.
Когда в душе моей ненастье,
от грусти и тоски спасёт,
прочь слёзы в клюве унесёт.

Мамин голос, что счастья птица.
Когда болезни тень ложится,
над подушкой моей летает,
боль без остатка прогоняет.

И пение мамы подобно птице,
ничто с ним, право, не сравнится.
Меня манит и увлекает
в цветные сны. Вот пробегает
олень, за пандой он бежит,
а надо мной павлин кружит.
Павлина лихо оседлав,
в ущелье я лечу стремглав.
А там нет зарослям конца,
все молодые деревца…
Ах, мама, точно знаю я,
ты птица счастия моя.
Я счастья дочь, я его плод,
со мною счастье пусть растёт.

 

 

Про звезды

Чтоб дети те, что по ошибке
в лесу дремучем затерялись,
нашли вновь мамину улыбку,
к теплу и свету возвращались,
в ночи летающие птицы
чтоб свои гнезда находили,
чтоб ветвь нашли, где примоститься,
птенцов галдящих в срок кормили,
как ночь настанет, проступая,
для всех сияет во спасенье
с небес Медведица Большая,
благое семи звёзд свеченье.

Чтоб своим слабым, нежным светом
окрасить небо в цвет пунцовый,
дать вспыхнуть солнцу и при этом
сжечь ночи занавес свинцовый,
рассвет скорей чтоб наступил,
звёзд утренних парад сияет.
Их свет край неба озарил,
день новый гордо возвещает.

Наверно, когда звёзды были
ещё совсем малы, тогда
уже свой путь определили:
с улыбкой нам светить всегда.

Твердит мне мама, что я тоже
одна из звёзд. Но как понять,
какой путь выбрать лучше все же,
где в жизни я должна сиять?

 

 

Заветное желание

Места родные, отчий дом –
картинок красочных альбом.
Обозреваю с высоты
гор синих острые хребты
и ленты серебристых рек,
текут они из века в век.
Темно-зеленые леса,
их восхитительна краса.
Нежно-зеленый цвет полей,
нет сердцу моему милей…
Ах, братцы, как бы я хотел,
чтоб лебедь белый прилетел,
чтобы он крыльями махал,
с речными волнами играл,
и чтобы песнь его звучала,
а рядом ласточка летала.
Бурлит фантазия моя:
ещё представлю журавля
и красноклювых голубей…
Я в воду брошусь поскорей!
Случится чудо: ввысь взметнусь
и белым лебедем явлюсь.
Ах, братцы, вот бы в этот миг
художник из полей возник,
цветные краски б свои взял
и сей пейзаж зарисовал,
и я чтоб на картине был,
как лебедь, грациозно плыл…

 

 

Когда я болел

Кашель, жар, я простудился.
Ну чем я, братцы, провинился?
Пришла болезнь со всем коварством,
отправив маму за лекарством.
Так тихо, что кругом ни звука,
и, боже мой, какая мука
лежать в постели, не вставать,
лишь в потолок взор устремлять.

Тут на стене из ниоткуда
возник вдруг силуэт верблюда.
В глазах упорство и твердыня.
Из жаром дышащей пустыни
к воде его пути лежат,
в ответе он за верблюжат…

Верблюд исчез, и вдруг из тени
явились спешно два оленя.
За ними тигры вслед несутся,
рычанье, визги раздаются.
Оленя хвост, как знамя, взвился,
в горах он с олененком скрылся…

На смену птицы прилетели,
на ветку дерева присели.
Гляжу на них и не дышу,
как перья чистят малышу.
А птенчик время не теряет,
он червячка уж доедает.
Прижался к маме под крыло,
здесь так уютно и тепло…

Поток чудесных превращений…
Я просто жажду приключений!
Я весь в фантазиях, мечтах:
скачу мартышкою в горах
иль, пандой будучи, в лесу
уже бамбука ветвь грызу…

Тут вдруг виденье прекратилось,
с аптеки мама возвратилась.
Ко лбу легонько прикоснулась
с любовью глядя, улыбнулась…

 

 

Водяные капли

Промелькнула одна,

промелькнула вторая,
брызжут тысячи капель,
на солнце сверкая.
Всё несутся куда-то
вдаль потоком бурлящим,
нет пути им обратно
в этом ритме спешащем.

Вдруг упала одна
и упала вторая,
капли прыгают вниз,

веселясь и играя.
Прыгнув, ищут сестёр,
вновь сцепляясь руками,
прижимаются плотно
друг к другу плечами.
Словно парашютисты,
прыжки совершают,
вместе в небе паря,
как алмазы, сверкают.
Смело прыгают вниз
с высоты горной кручи,
чистым, словно кристалл,

водопадом могучим.
Это все неспроста:
для прохожих награда,
чтоб могли виды снять
на краю водопада.
Чтоб художник сюда
мог холсты приносить,
созерцать дивный вид
и шедевры творить…

Полетела одна,
полетела вторая.
Как же здесь высоко!
Скачут, страха не зная.
А, ударившись о земь,
они слез не роняют,
невзирая на боль,
вновь сестёр догоняют.
Есть такие из них,
что сольются с рекою
и построят для рыб
дом с прозрачной водою.
А другим суждено
мелкой речки стать частью,
для сельчан трудовых
быть опорой и счастьем.
А какой-то смельчак
утечет в само море,
и с ним вместе разделит
его радость и горе…

Так прозрачны, чисты,
как кристаллы, сияют,
словно жемчуг речной,
в лучах солнца играют.
Как хрупки и малы,
кто бы знал, что их ждёт!
Твердой поступью, с песней,
держат путь лишь вперёд…

 

 

Про братьев-обезьян и кривое зеркало

История эта не служит примером,
даже странно об этом рассказывать вам.
Какого б вы ни были роста, размера,
не верьте, ребята, кривым зеркалам!
Два брата в размере своем изменились,
увы, с Сунь Укуном* они не сравнятся.
События б эти тогда не случились,
но им довелось у зеркал оказаться.

Старший брат обезьяной был очень большою,
вдруг уменьшился в зеркале, словно котёнок.
Три дня слёзы он лил бесконечной рекою.
Так расстроился сильно, рыдал, как ребёнок.
«Боже, как я ничтожен!» – в сердцах сокрушался,
«эх, позора такого совсем я не ждал!»
И тогда он в дремучую чащу забрался,
так стеснялся себя, даже птиц избегал.

Младший брат же его неказист был и мал,
как вдруг в зеркале стал он высоким и статным.
С видом гордым, задрав нос, вперёд зашагал:
«Все глядите, какой стал я молодец знатный!»

Он важно вокруг начал всем утверждать:
«Дотянуться до облака – проще простого.
А хотите, луну могу с неба достать,
будет зеркалом мне, удивлю им любого!»

А на самом-то деле всё прежним осталось:
старший так же велик, младший брат – слаб и мал.
Эх, бедняги, сполна им обоим досталось!
Кто б исход им печальный такой предсказал?

Знай, что подобны кривым зеркалам
порой речи других и чужие сужденья.
Ты себя хорошо очень должен знать сам,
чтобы бед избежать и не впасть в заблужденье.

*Сунь Укун – герой романа У Чэнъэнь «Путешествие на Запад». Сунь Укун был царем обезьян, отличался умом и ловкостью, сопровождал монаха Сюаньцзана в Индию за священными книгами (прим. пер.).

 

 

Тень

Мы с Лоло – друзья не разлей вода,
в классе с ним вдвоём мы сидим всегда.
Так дружны, что нам не нужны слова,
на двоих у нас одна голова.
Пусть заданий тьма – нас не испугать,
в цифрах он силён, я люблю писать.
Если он решит генералом быть,
буду я ему саблю подносить.
Коль про НЛО он вешает лапшу,
«Пришельцев видел сам!» – я тут же подтвержу.

Но если вдруг Лоло бывает не со мной,
лишаюсь головы, я прямо сам не свой.
И на любой вопрос ответ мой прозвучит:
«Спросите у Лоло, он точно всё решит».
Ребята надо мной смеются целый день:
«Эй, ты, где твоё «я»? С Лоло ты просто тень!»

Однажды я пошел для рыбок корм ловить,
увидел, как скакун несётся во всю прыть.
А по земле скользит меж трав, среди корней
огромнейшая тень той лошади крупней.
И тотчас понял я: для тени нет границ,
подвижна и легка, летит быстрее птиц.

Но стоит скакуну укрыться в сень ветвей,
мельчает его тень, становится скромней.
Когда же скакуна плеть грубая хлестнет,
он унесется вдаль, тень тут же пропадёт.
Останется лишь звук несущихся копыт,
да на лугу трава вниз голову склонит.
Как поле широко, и взглядом не объять,
кузнечиков в траве лишь можно услыхать…

И пусть я тень Лоло, не велика вина,
и голова у нас пусть на двоих одна.
Наступит день, решу её себе забрать.
Ах, кто же я такой? Где ж мне себя искать?

 

 

На крыльях птицы

Прилетела вдруг птица сегодня ко мне,
посадил я верхом на неё муравья.
Оказался негаданно я на коне:
птица – верный скакун, муравей – это я.

Как увидите птицу над гладью морской,
моря тайную жизнь наблюдает она:
кит пускает фонтаны над синей водой,
для креветок скакалкою служит волна,
направляет дельфин заплутавшее судно,
осьминог, испугавшись, извергнул чернил…
Прошу, морю скажите, коль это нетрудно,
что за ним я с той птицы украдкой следил.

Коль заметите птицу вы в чаще еловой,
там на кронах дерев она лес изучает:
как качается белка на ветке сосновой,
как журавль на длинной ноге засыпает.
Антилопа бежит, соревнуясь с ветрами,
цветы буйно цветут, словно пламя огня…
Вас прошу передать, коль пойдёте лесами,
птица в сей дивный край доставляла меня.

Коль увидите птицу в пустыне далёкой,
изучает она царство знойных ветров:
вот верблюд с бубенцами под пальмой высокой,
а вот страус копается в толще песков.
Здесь юрты стоят, словно лотосы белые,
и бегут скакуны вдаль бурлящей волной…
Вы пустыне скажите, какие мы смелые,
птица, в небе парившая, была вместе со мной.

Устремилась ввысь птица в бездонное небо,
моё сердце с собою она забрала.
С ней увидел места, побывать где хотел бы,
странствий дух птица та в мою жизнь привнесла…

 

 

Про Сяокэ и художника

На выставке было так много картин,
но средь всех выделялся художник один.
Как будто бы кистью Ма Ляна он пишет:
картина тотчас оживает и дышит.

Вот пруд и в нем лотосы пышно цветут,
меж листьев утята, играясь, плывут.
Росою омытый прекрасный цветок,
легонько качает его ветерок.
Утята ныряют и ловят планктон,
их кряканьем громким весь пруд оглушен…

Сяокэ от картин глаз не мог оторвать,
ему тоже хотелось скорей рисовать.
А вдруг и в его руках кисть оживет,
во все, что рисует он, жизнь вдохнет.

Как же много всего он хотел написать:
вот щенок лает так, что его не унять,
на качели взобравшись, мартышка резвится,
облака разорвав, ввысь ракета стремится.
А в ракете той мальчик, хоть мал, но отважен,
ведь его полет в космос науке так важен…

Художник на мальчике взгляд задержал,
Сяокэ весь затрясся и руку разжал.
За движением кисти он не уследил
и на клюве утёнка пятно посадил.
Как котёнок, которого вот-вот побьют,
он готов был бежать, куда ноги несут.
Испугался: художник сейчас закричит,
и ему за провинность нещадно влетит.

Он видел, как взрослые злыми бывали,
таращась, свой гнев на дитя изливали,
как будто с пелёнок во всем разбирались,
ни в чём никогда они не ошибались.

Однако художник ему улыбнулся,
взял кисть и легонько рисунка коснулся.
И капля на клюве вдруг рыбкою стала,
прося о пощаде, хвостом трепетала.

Сяокэ был так рад, что аж начал плясать.
«Ай да дядя художник!» – стал он восклицать.
«Ах, если б и я чудо-кисть раздобыл,
картиной огромной бы Вас поразил!»

Художник обнял Сяокэ, говоря:
«Коль живопись любишь, картина твоя.
А будешь трудиться, кисть в пот промокая,
кисть станет волшебной. Поверь мне, я знаю..»

В усердье своем мальчик равных не знал
и дивные краски порой открывал:
чтоб цвет облаков золотой подчеркнуть,
в луч солнца придумал он кисть обмакнуть.
С свечением лунным он краску смешал –
и конь серебристый в миг вдаль поскакал.
Бывало он даже во сне рисовал,
вот курица, рядом – яичка овал…

Время птицей неслось, не угнаться за ним,
десять лет в миг прошло, Сяокэ стал большим.
На открытии выставки полон был зал,
там художника юноша вновь повстречал.

Сяокэ осторожно картину извлёк,
он все эти годы подарок берёг.
Здесь так же всё лотосы пышно цветут,
утята меж листьев зелёных плывут.
Тут памяти длинный поток забурлил,
и мальчика робкого образ вдруг всплыл.
Сяокэ рисовал, а художник смотрел,
как ловко он кистью своею владел!
Река серебрится, горы в зелени спят,
сто жёлтых цветов затмить солнце хотят…

Художник в восторге был, как никогда:
«В искусстве зажглась молодая звезда!»
Глаза Сяокэ в тот миг влажными стали:
«Спасибо, что в тот день меня не ругали.
Иначе бы детское сердце разбилось,
из меня ничего тогда б не получилось…»

 

 

Наш класс – это целый мир

Учебы первый день настал,
весь класс был счастлив, ликовал,
ребята громко хохотали,
и песни во дворе звучали…
Не нужно ездить в поездах,
в автобусных трястись рядах,
получим в классе все ответы,
объездим целую планету.

От бабушки один мальчишка
принес в класс белочку и шишку.
А шишка – леса аромат.
Понюхать каждый был так рад!
Чрез миг класс лесом весь порос,
вперёд ведёт наш верный пёс.
А белка резвится, все скачет, играет,
нас в сказку лесную с собой увлекает.
В лесу дивных птиц громкий глас раздается,
и тигр рычащий с пригорка крадётся…
Лесною прогулкой так класс увлечен,
как будто Хинган нами был покорён.

А кто-то на море у бабушки был,
ракушек причудливых нам раздобыл.
Он моря дух привез с собой,
в ракушках слышится прибой.
Тут море бескрайнее мы увидали,
виляя хвостами, в нем рыбы сновали.
Навстречу ветрам! В катер сели за руль,
у нас спецзаданье – дежурный патруль.
Глядим, как красуется флаг над кормою,
как чайки летают над синей водою.

А кто-то недавно в горах побывал,
поймал там кузнечика, трав нам нарвал.
Букет дивным запахом всё наполняет,
наш класс многоцветием гор украшает.
Кузнечик привлек к себе много вниманья,
гимн солнцу и лету его стрекотанье.
Представили мы, что под вязом сидим
и дружной толпой кукурузу едим.
В небе светит луна, все мы слушаем тихо
рассказ о любви пастуха и ткачихи.
Кто-то, звёзды считая, боится моргнуть,
кто-то шепчет: «Ребята, вон там Млечный Путь!»

Друг о друге все думают в классе моём,
мы играем здесь, учимся, вместе растём.
Каждый мира кусочек с собой принесет,
и граница из стен в сей же час пропадёт.
Не нужны нам автобусы и поезда,
ведь наш класс – целый мир, попадём хоть куда.

 

 

Зелёная птица

Я в детстве любил слушать мамины сказки
про птицу чудесной зелёной окраски.
Их много летает по белому свету,
от близких людей доставляет приветы.

Однажды нашёл я письмо на дороге,
лежало оно в ожиданьи подмоги.
Какой-то растяпа здесь, видно, бежал,
заветный конверт впопыхах потерял.

С письмом я тотчас же на почту сходил
и птицей зелёной себя ощутил.
Когда же играл я в саду в конце дня,
цветной сон, подкравшись, окутал меня.
Вдруг автор желал тем письмом удивить,
собравшись котенка кому-то дарить.
Теперь кто-то рад, аж готов танцевать,
котёнку стал тёплый лежак застилать…

Иль школьник какой ожидает ответа,
художнику пишет и просит совета.
Художник был опытом рад поделиться,
рисует в ответ, как олень в траве мчится…

А, может, письмо – это брату посланье?
Игре уделяет он много вниманья.
Но знаний цветы нужно потом омыть,
тогда они смогут бутоны раскрыть.
Письмо прочитав, брат играть не бежит,
теперь умноженья таблицу зубрит…

Один лишь раз птицей зелёной я стал
и так много снов, задремав, увидал.
А что, если б я в самом деле был птицей?
Я б мог во властителя снов превратиться.
Ко мне б сновиденья являлись с докладом,
а я бы кивал с повелительным взглядом…

 

 

Светлячки

Как-то раз светлячков я у речки поймал,
каждый брюшком своим нежный свет испускал.
Плен стеклянный покинуть хотели скорей
и так ярко светили, как в день фонарей.
Освещали листы и читали со мной;
сотрясали сверчки пеньем воздух ночной.

Горемыка-горох в подземелье попал,
а похитил его сам мышей генерал.
Как горошку бежать? Где дорогу найти?
Здесь не видно ни зги, нет огней на пути.
Горько плачет горох, свою маму зовёт.
Верит он, что фонарь, вдруг возникнув, спасёт…

Дочитав до сих пор, банку я приоткрыл
и своих светлячков всех на волю пустил.
Приказал светлячкам: «Отправляйтесь скорей!
Пропадает горох, нужна помощь друзей.
Брюшком ярко светя, помогите бежать,
из мышиной норы путь домой отыскать…»
Светлячки, не боясь, в темноту унеслись,
вмиг на небе ночном ярко звёзды зажглись.

Светлячки, верю я, меня не подведут,
из мышиной норы горемыку спасут.
На носилках из листьев доставят домой,
отдадут прям в объятия мамы родной.
Светлячки не вернулись с докладом ко мне,
но в надёжности их я уверен вполне.
А горошек, наверно, уж рад, что спасён,
светлячки его учат, как пляшет дракон…