Среди старого хлама попалась книжица Ленина “Государство и революция”.
Написана в августе 17-ого. Вспомнилось – разлив, шалаш. Ильич пишет, сидя на пеньке. И муравьи его не кусают. Классика. Конечно, проходили многократно, но не запомнилось абсолютно ничего.
Стал читать и, увы мне, бросил. Ну, полная пустота. Прямо, поразительная пустота. Начетничество. Цитата за цитатой. Маркс, Энгельс. Опыт парижской коммуны. Революция 1848 года… Критика какой то там программы…Империализм…
Ты, дорогой мой Ильич, в России. Царя сбросили, но тебе мало. Только что – июльские события, беспорядки в столице. Тебя едва не арестовали, как германского шпиона. Бежал с перекошенной рожей. А вот Троцкий пошел на суд. Что б его. Но нужен он, не мудрствует, дела делает.
И вот, ты сидишь в шалаше с верным тебе Зиновьвым ( “Гриша то, он и все мои ошибки запоминает и повторяет”) и мыслишь, обобщаешь, смотришь вдаль. Прежде всего, чем хуже в стране, тем лучше. Значит, раскачивать власть. Это ясно.
А что там вдали, что следует из теории? Что ты там видишь? К чему приводишь читателя? Насилие! Вот твое любимое словцо. Как нерадивый ученик, ты подбираешь цитаты, подгоняешь решение под ответ. Маркс, то ведь он такой, многогранен. То так скажет, то этак. Расползается мыслью по древу. Вот и приходится выуживать цитатки, одна за другой. И подгонять под ответ – классовый враг не сдается, необходима диктатура нового класса, необходимо насилие и жесткая, революционная власть. И потому никакого сотрудничества с буржуазным правительством, никакого соглашательства. Только свержение. Вся власть советам рабочих и солдатских депутатов. Именно так. Про крестьян умолчим.
С революцией разобрались. Ренегат Каутский и всякие с ним прочие мартовы и чхеидзе скулят и молят о пощаде. Ну, это уж, как новый, пролетарский трибунал порешит.
Ну, а что с государством? Быть ему или не быть? Опять мазня из цитат. Своих мыслей нуль с палочкой. Оказывается, государство отомрет за ненадобностью. Но не сразу. Это анархисты, им – сразу. Нет, надо пройти через диктатуру пролетариата, классовую борьбу. Тут, ежу понятно, без государства не обойтись. А вот дальше – светлое будущее. Люди, оказывается, станут другими, сознательными. И работать будут в охотку и задарма. И вместо государства появится свободная ассоциация всякого рода производителей и еще черт знает кого. И вот это и будет самая настоящая демократия. Народная.
Пардон, но убогость мыслей удручающая. А экономические функции государства? Оборона, здравоохранение, образование? Налоги, поддержка неимущих, планирование, наконец? Ах, ну да. В самом деле. Ведь каждый работает в меру своих сил и способностей. И получит, сколько душа попросит. Все теперь сознательные, а буржуазные элементы сгинули. И денег тоже нет. Простое распределение.
Мда. Новой наукой, генетикой, ты, видно, совсем не интересовался. А ведь уже проклевывалась. И оказывается, не так то просто человеческую природу переделать, вытравить из людей многообразие, превратить в ходячие автоматы. Как выяснилось при твоем преемнике, с человека надо кожу снять, чтобы его переделать по новому, по пролетарскому. Ну и что с того? И будут снимать. И писать с ликованием – Человек меняет кожу…Перековался… Но все это позже, после тебя. Базируясь на твоих, с позволения сказать, трудах. И руководствуясь твоими указаниями.
А генетика, как выяснилось, «служанка империализма». Лженаука. А потому с лжеучеными разобрались, как полагается. Кого к стенке, кого на перековку. И не кивай, Ильич, с небес, это мол, мой преемник поураганил, такой был чудесный грузин, а к власти пришел, переродился, занесло его. Головокружение от успехов.
Нет, Ильич, от тебя идет. Преемник, с присущей ему семинаристской скромностью, ни единожды говорил – «я всего лишь ученик великого Ленина». Ты им путь указал, руку свою простер. Так тебя и живописуют. Стоит этакий клопик с огромной ручищей, вытянутой куда то вперед. Путь указует.
Ты ведь изначально простой люд в грош не ставил. Потому с меньшевиками разошелся. Они то говорили, надо с народом, с массами. Отрываться нельзя, разъяснять и самим у народа учиться. А ты – совсем другое. Ни черта эти тупорылые массы не понимают, и как им ни талдыч, не поймут. Я, мол, это еще в младые годы понял, когда всякими рабочими кружками руководил. Их за собой тянуть надо. Если упираются, то и плеткой подстегнуть не грех. Ведь для их же пользы. Потом спасибо скажут. А для этого нужна пролетарская партия. Законспирированная, дисциплинированная. С жесткой иерархией и вождем во главе. Партия избранных, просветленных, усвоивших марксистскую теорию. В моей, конечно, интерпретации. Партия поведет за собой массы, а придя к власти, станет воплощением диктатуры пролетариата.
Об этом и классики не догадывались. Это – твое личное достижение, твой вклад в теорию. Марксистско-ленинское учение о партии, как об авангарде общества.
И ты такую партию создал, и что удивительно, привел к власти. Всего через несколько месяцев после трудов праведных тогда, в шалаше, в разливе. Крепкий ты человек был, цельный. Настоящий волжанин. Казалось, ничто уже не светит. Лишь бы тюрьмы избежать. А то и расстрелять могут за шпионаж в условиях военного времени. Но ты сидишь на пеньке и пишешь, как ни в чем не бывало. Знаешь, все меняется, сегодня пан, завтра пропал и наоборот.
И ведь прифартило. Лавр Корнилов, боевой генерал, устал от всеобщей расхлябанности и разгильдяйства, от всевластия солдатских советов, их депутатов, этих наглых паханов, которые в военном деле ничего не смыслят и только вертятся под ногами, да при случае и пристрелить могут. Он собрал Дикую дивизию из кавказцев, еще кое какие боеспособные части и двинулся на Петроград. Спасать отечество, Святую Русь спасать. Пора навести в стране порядок. А будет порядок, то и до победы над немцем один шаг. Они там у себя уже брюквой питаются, как скотина.
Но не тут то было. Могущественный профсоюз железнодорожников запретил проезд. Составы встали, не дойдя до Питера. Жратва кончилась, а вместе с ней и дисциплина. Начался разброд и шатание. А тем временем страшно напуганный Керенский выпустил из тюрем уголовников и большевиков и отдал приказ раздать оружие населению. Боевые дружины пошли навстречу Корнилову и Лавр, бросив свое воинство, позорно бежал.
Все изменилось мгновенно. До Лавра и после Лавра. До – работает Предпарламент, собралось Демократическое Совещание. Полным ходом идет подготовка к выборам в Учредительное Собрание. Керенский опасается только военного переворота. После – на заводах и в воинских частях всем заправляют боевые дружины. Рабочие и солдатские депутаты готовят свой съезд. Партия большевиков, монолитная и сплоченная, вышла из подполья и с каждым днем усиливает свое влияние. А Керенский потерялся. Он всегда заигрывал с Петросоветом, шагу не делал без его согласия. И все напрасно. Теперь у них в фаворе Троцкий. Время толпы и время ораторов, и равному ему нет. Его выступления зажигают, гипнотизируют. А за ним – партия большевиков. Он нужен партии, партия нужна ему. Он доволен собой. В мае только вернулся из Штатов, походил по партийным комитетам, разведал обстановку. Понял, что надо к кому то примкнуть. К кому? К Ленину. Демагог, конечно, склочник, «профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении», как писал он Чхеидзе в 13-ом. Между ними всегда были натянутые отношения. Троцкий пытался сплотить социал-демократов, Ленин подрывал все его усилия. К тому же и на руку не чист – «Перехватил темные деньги у Каутского и Цеткин», создал на них ежедневную газету – «рычаг кружковых интриганств и беспринципного раскольничества».
Но у Ленина – партия. Орудие воздействия. Пусть партия совсем небольшая, не столь важно. В условиях хаоса и несколько тысяч могут взять верх.
Я не знаю, как проходили его встречи с большевиками, о чем договорились, на каких условиях он стал членом партии. В Истории КПСС об этом ни слова. Но факт остается фактом, он сразу стал членом ЦК и вторым человеком в партии.
Троцкий становится председателем исполкома Петроградского Совета. Он создает военно-революционный комитет Петросовета, подчиняет ему боевые дружины рабочих и солдат. Скажем – спасибо Лавру, что бы мы без тебя делали.
И вот кульминация, а за ней – развязка. Собирается съезд рабочих и солдатских депутатов. Между прочим, отдельно собрался съезд крестьянских депутатов, но там заправляли эсэры. Да и среди рабочих и солдатских депутатов большевиков было не много. Всякие. Анархисты, эсеры, меньшевики. А большая часть – вне всяких партий. Просто, солдатские авторитеты, паханы. Те, кто еще в 15-ом офицерам в спины стреляли.
Ильич и Троцкий прекрасно понимали, надо предельно спешить. Съезду надо предъявить новую реальность, Временное правительство свергнуто, власть у большевиков. Только так. Иначе, съезд отодвинет их в сторону. И все пойдет своим путем. Учредительное собрание и в нем небольшая фракция большевиков. Только и всего. Гора родила мышь.
Троцкий блестяще справляется с поставленной перед ним задачей. Восстание свершилось, Временное правительство свергнуто, именно в день открытия съезда. И Ленин мог сказать съезду, вся власть в стране теперь принадлежит советам, ваша, товарищи, власть. Фабрики отдаем рабочим, землю крестьянам, мир народам. А значит, возвращаться на фронт вам не надо. Мирная, товарищи, наступает жизнь.
Можно только представить, как ошалели от его слов депутаты. Главное, на фронт не возвращаться. А вместо фронта этот дяденька предлагает им править Россией, фабрики дает, землю дает. Ну, скажите, кто откажется? Всеобщее ликование. Занавес.
А «Государство и революция» и еще 55 томов с.с. Ильича прилежно изучались в течение семидесяти последующих лет. Институт марксизма-ленинизма, большелобые доктора наук, кафедры, студенты, аспиранты, защиты диссертаций, банкеты. Во всех странах мира – братские партии. Коммунизм – светлое будущее всего человечества.
А потом как то враз кто то крикнул, какой то мальчик – а король то голый. И все завершилось. Лениниана закончилась, исчезли институты, братские партии. Остался только трупик в мавзолее на Красной площади. И что с ним делать не знает никто.
Да еще сущий пустяк. Остались давно заросшие и потерянные могилы десятков миллионов людей и исковерканное ложью, вздором и животным страхом сознание, укоренившееся в подкорке и в таком виде дошедшее до наших дней.
