Путевые заметки

Кто не любит путешествовать?! Кто не мечтает поплавать по разноцветным морям, покачаться на волнах Черного или Красного моря, увидеть седые волны Белого или насладиться дайвингом в Желтом море!

Море — великое поле, безбрежное, безграничное, но вызывает все-таки некоторое беспокойство. То ли дело — река! Берег, как надежда, вот он, рядом. Если что, как-нибудь доплывем! Самонадеянно? Зато придает уверенность.

И не только поэтому. По реке плыть — несказанное удовольствие. Это праздник! Праздник души, водопад впечатлений, фейерверк знаний!

Каждое утро встречаешь в новом городе. Где еще такое возможно?

Жизнь на судне ни с чем не сравнить. Чувствуешь себя царицей: хочешь петь под аккомпанемент аккордеона — пой! Хочешь слушать певцов или музыкантов — пожалуйста, вот они перед тобой; хочешь научиться делать оригами — учись! Сказка!

Но это лишь дополнение к главному. А главное — это поток знаний о жизни маленьких и больших селений по берегам реки и о ней самой. Он волшебно будет литься и из речи экскурсоводов на суше, и из репродуктора в каюте, и на палубе. К концу поездки кажешься себе огромным раздутым шаром, наполненным экскурсиями, храмами, соборами, судьбами, встречами. Уже нет свободного места в нем, а ты все впихиваешь и втискиваешь туда невероятно интересные факты, броские образы. А дома эйдетическая память восстановит каждый день, каждый город, каждый характер встреченного на пути человека, и ты понимаешь: с новой навигацией — снова в путь!

Глава 1. Теплоход «Бородино» и его пассажиры.

 

В эту зиму в средней полосе России снега выпало так много, что Ока, вскрывшись ото льда, отяжелела, забурлила. Она с трудом умещалась в берегах, а тут еще талая вода из ручьев и безлесных полей и оврагов, не спрашивая разрешения, напористо и своенравно врезалась в русло, заполненное до краев. И река не выдержала, развела руки-рукава и, не удерживая больше мощный напор, разлила свои воды на многие километры вокруг.

Ура! Теперь появился новый маршрут круиза по Оке из Москвы до Нижнего Новгорода.

Путевка в кармане – и мы в столице. Еще издали виден нарядный, похожий на белого лебедя, теплоход. Двухпалубный красавец стоял тихо, спрятавшись за деревьями, будто притаился, будто не хотел, чтобы его лишний раз беспокоили. Мы остановились, поглядели на него с восторгом, предвкушая удовольствие от путешествия, и ускорили шаг.

Подошли к пристани, – и ахнули! Сколько же ему лет?! И плавает?! Ни вымытые до блеска палубы, ни сверкающие на солнце свежевыкрашенные борта не могли скрыть безжалостного возраста.

Теплоход недовольно пыхтел серой гарью и сердито бурчал, как трактор «Беларусь», в ответ на наше бесцеремонное разглядывание. На пирсе в ожидании посадки уже стояла толпа людей с багажом. Все солидные, элегантного возраста, со вкусом одетые и уверенно разглядывающие соседей в очереди.

Пристроившись в хвосте, обратила внимание на пару, что подходила к трапу. Сочетание не сочетаемого. Она высокая, дородная дама, холеная, в шикарной шляпке и миниатюрным ридикюлем. Он квадратный, лысый с огромными чемоданами на колесиках и хозяйственной сумкой через плечо.

Продвигаясь вперед, он суетливо толкал их, забегая то слева, то справа,  не выпуская сумку из рук. Странно, что ценного можно хранить в базарном аксессуаре? Наконец, они у трапа. Морячок-практикант, помогая толстяку втащить груз на трап, весь покраснел и вспотел от натуги.

Женщина в это время спокойно стояла, облокотившись на стойку. Как только чемоданы оказались рядом, она с нетерпением распорядилась:

– Ваня, ну давай же скорее сюда документы!

Из хозяйственной сумки тотчас же была изъята пачка бумаг, и холеная дама с достоинством положила их перед двумя тоненькими, светловолосыми девушками, оформлявшими пассажиров.

-Девушка, – нетерпеливо сказала она, – у нас 24 каюта. Вы мне ключ дайте, а потом будете разбираться с бумагами, сколько хотите.

В ответ тишина. Дама нервно стучит пальцами по стойке. Не выдержав молчания, она недовольно распорядилась, обратившись к матросу:

– Молодой человек, будьте добры, отнесите чемоданы в каюту.

Проводив взглядом багаж, она тряхнула шляпкой и капризно бросила в сторону стойки:

– Девушка, ну что Вы копаетесь?! Документы в порядке, не сомневайтесь!

– Да, да, конечно, – устало улыбнулась та и положила ключ на стойку. – Вот, возьмите.

– А распечатка плана круиза?

– К сожалению, нет. План каждого дня будет стоять здесь на столе после ужина, – последовал сдержанно-вежливый ответ.

По полному лицу пассажирки пробежала тень разочарования. Она недовольно поджала губы, но промолчала.

Муж взял ключ, подхватил даму под руку:

– Не задерживай очередь! Пойдем!

Наконец-то и мы вошли, осматриваясь, внутрь теплохода,. Праздничное, возвышенное настроение таяло с каждым шагом. Внешний вид неминуемо соответствовал внутреннему виду.  Потертый ковролин вздыхал и скрипел под ногами и чемоданами. Более чем скромная обстановка средней палубы не обещала ни блеска, ни комфорта.

Около стойки туристов встречали трое. Мужчина в форме, невероятно худой, болезненно-костлявый, с грубыми чертами лица, стоял, молча, только слушал, смотрел на входящих людей и изредка кивал стриженной наголо головой в знак приветствия. Неужели капитан?!

Второй был среднего роста, плотный, как гриб-боровик, красный и потный в несвежей рубашке. Это начальник круиза, Олег Львович, так к нему обращались девушки за стойкой. Он устало, озабоченно поглядывал на проходивших пассажиров, здоровался и разговаривал с товарищами, обсуждая, по-видимому, важную проблему. В его крашенных хной темно-рыжих волосках пряталась уже обширная плешь, но взгляд был наивен и простодушен.

Рядом с ним – маленькая симпатичная брюнетка в роговых очках и туфлях на высоченных каблуках. Она переминалась с ноги на ногу от усталости и держалась за спинку видавшего вида стула.

Перед нами положили ключ. Амбарный. Один на двоих. Мы сникли…

Молча подошли к двери каюты. С первого раза попасть в развороченное отверстие не получилось. Напряжение внутри росло. Вот это теплоход! Вот это сюрприз! А он плавает?!

Дверь упала, и глубокий затхлый запах старости вытолкнул нас наружу. В носу все пересохло, в глазах — слезы, в груди — кашель, а во всем теле — страх. Как же здесь спать?! Негодование, злость, обида захлестнули.

Выскочив из каюты в коридор, огляделась, увидела: не я одна, такая недовольно ошарашенная. Дверь соседней каюты тоже распахнута. Проветривается. А внутри ноющий мужской голос, будто мои мысли произносит вслух:

– Лера, я не могу, – стонал он , – я не выдержу здесь и часа! У меня же астма!

Он остановился, вытер лысину батистовым платком, сморщил плаксиво нос и шагнул к двери, но остановился в нерешительности и, взглянув на опухшие с глубокими канавками от застежек ноги жены, что лежали на его диване напротив, хлопнул себя по бокам и воскликнул с сожалением:

– Нет, нет, не могу! Нет, я задыхаюсь!

-Кыш на палубу! – властно и спокойно приказала лежавшая женщина, – разлетался здесь!

Мужчина схватил сумку, проскочил мимо, поднялся по крутой лестнице на верхнюю палубу. Я уныло полезла следом.

Конечно, она права. Подумаешь, воздух! Проветрится. Старый теплоход? Ну и что!? Плавает же! По Оке ни на каком другом и не поплывешь.

В мои размышления вторглась музыка, веселая, зажигательная. Это на соседнем теплоходе женский голос энергично страдал от неразделенной любви и жаловался, что «на теплоходе музыка играет, а» она стоит «одна на берегу». Счастливые туристы, пританцовывая, размахивали разноцветными шарами, зычный баритон в рупор, на всю Москву-реку поздравлял всех с началом круиза. Мы с интересом наблюдали, как соседи прижимали к груди шарики, наверное, что-то шептали, загадывая желание, а потом под наши завистливые взгляды с криком «ура!» и оглушительным гудком теплохода, отпустили шарики в   небо к жгучему солнцу.

Счастливчики! Они поплыли. Там началась сказка.

А у нас тишина. Народ, самостоятельно осваивая лайнер, бродил по палубам. Неожиданно и наш теплоход вздрогнул, выдохнул черным дымом, загудел, затрясся – и поплыл. Все заулыбались, поглядывая друг на друга и на уплывающий веселый, праздничный теплоход. Мы тоже плывем! Вдруг над рекой раздался громкий чих, потом кашель, шипение и из репродуктора прохрипело:

– Граждане, товарищи экскурсанты! Кто свободен, можете собраться в концертном зале для получения инструктажа. Итак, повторяю, Желающие могут пройти в концертный зал для получения инструктажа. Поздравляю с началом круиза.

На палубе люди остановились в недоумении, переглянулись. И это все?! Любопытство охватило всех, и семьдесят шесть пассажиров бодрым шагом, дружно, под звуки «Марша славянки» ринулись на нос теплохода…

Но камерный зал мог вместить лишь первых, самых любопытных. Остальные остались в коридорах и на палубе. Без поздравлений. Без инструктажа. Обидно.

Зато мы плыли по Москве-реке. Несмотря на неудачное начало круиза, меня охватило гедонистическое ощущение триумфа. Вот река! Вот теплоход! Я путешествую… плыву!

Река играет с солнечными бликами, с берегов доносится музыка, рядом то и дело проплывают большие и маленькие прогулочные катера, а на причалах еще несколько стоят в ожидании пассажиров. День и ночь снуют они по реке, работают. Река дарит многомиллионному городу прохладу, воду, а в непогоду возмущается, бьет волной о берег, пенится. Стою, любуюсь, шумными московскими набережными и вспоминаю Влтаву. Она даже не пенится. Вода зеленая, тяжелая, с тиной, и ее кажется совсем мало. Запруда на реке в районе Праги больше походит на болотце. Плывешь на катере и диву даешься, как только суда не наскакивают друг на друга. Приглядишься. А они все по кругу плывут. Десять минут – и все удовольствие! Дальше межень.

То ли дело Москва- река! Она широкая, нарядная, закованная в гранит. И справа, и слева гремит музыка, а на нашем теплоходе тишина. Нет праздника. Жаль. Стою у борта и всматриваюсь вдаль. И тут слух улавливает знакомое название деревеньки. Исчезнувшей деревеньки. Прислушиваюсь. Говорит пожилая женщина, не торопясь, как о чем-то давно уже решенном:

– Нет, в Касимове я не останусь. Сестер и так видела. Мы же решили ехать в Пителино, значит, едем.

Она помолчала и уже мягче продолжила:

– Дюшка поедет к Кате, посмотрит, как живут прабабушки и увидит Касимов, а мы с тобой на такси. Час туда, час назад, еще и останется время походить, погулять, вспомнить…

– А давление? – озабоченно возразил голос моложе.

-Не волнуйся. Таблетки на что? Не спорь! Сколько лет ждали этого маршрута! Вот на поезде ехать было бы тяжело, а здесь — благодать!

Я обернулась. За столиком  сидели четыре женщины, невероятно похожие, только разного возраста, будто взяли молодое, цветущее лицо и показали его в разные этапы жизни: от молодости до глубокой старости. Все голубоглазые, круглолицые и курносые с пухлыми, румяными щеками. Старшая — седая, сухонькая женщина среднего роста, полная сил и энергии. Ее живой проницательный взгляд остановился на моем лице, внимательно его рассматривая. «Наверное, знакома с физиогномикой», – подумала я . – Интересно, что им нужно в этой Богом забытой деревни?! Да и есть ли она сейчас. Уже в семидесятых годах там жили одни старики, а заколоченных изб было больше, чем светящихся огоньком. Рязань и Москва энергично выгребала молодежь.»

Мы познакомились, разговорились. На мой вопрос о деревеньке уклончиво ответила:

– Хочу поклониться местам, что спасли от голодной смерти во время войны.

Сколько же ей лет, если хорошо помнит дни и ночи Великой Отечественной войны! Хотелось расспросить, узнать подробности, но холодный взгляд и плотно сжатые губы женщины остановили меня.

Плывем час, другой, третий. Динамик молчит, матросы снуют, теплоход пыхтит, а по голым берегам Москвы-реки все селения, дома, храмы, и вдруг, как явление — маленькие фигурки людей в китайских панамах копошатся в земле. Вот это да!!! Уже до Москвы добрались.! А ведь после их работы даже сорняки в обморок падают — не растут!

Кругом тихо, голо. Солнце нещадно печет. Даже вода от жары не спасает. Еще видны окраины столицы, и городская река серая, безжизненная, безразличная. С тревогой провожаем гигантские теплицы и усеянные шлангами берега реки..

Какая странная современная любовь к родной земле, к родной реке?! Отдал взаймы — и лежи на печи. Совсем недавно здесь тысячами гибли наши деды, сражаясь за каждую пядь. Она пропитана кровью наших предков! А у внуков это арендой называется. В народе говорят: ленивый да трусливый своей земли не убережет.

 

Глава 2. Река ледникового периода.

 

Вечереет. Комары с жадностью набрасываются на сидящих за столиком туристов. А берега вдруг стали одеваться кустарником, редкими деревьями, а потом река будто вырвалась на волю, в лес, ожила, и теперь, полная сил и мощи, несла наше судно легко, играючи. В ее воде, как в зеркале, отражались прибрежные кусты и верхушки деревьев. Теплоход скользил по ней нежно, осторожно, будто боялся взбаламутить прозрачность. Тишина. В береговых зарослях в волшебной тишине заливаются птицы. Это ли не рай?!

Первая ночь на теплоходе пролетела как одно мгновение. Так много новых интересных людей, такой воздух, что даже снов никаких не приснилось. Кажется, только глаза закрылись, а уже солнце встало, тело бодро, душа ищет приключений.

Динамик голосом Высоцкого призывает приседать «до упаду», но кто в семьдесят, восемьдесят лет будет карабкаться по винтовой лестнице на солнечную палубу!?

Завтрак в ресторане. Звучит красиво и многообещающе. Напротив меня сидит Илья Павлович, мужчина грузный, метра два роста, с одышкой. Он бывший машинист, железнодорожник и тонкий знаток женщин. В ожидании первого блюда сосед философски замечает, серьезно глядя на яркую блондинку с эклектическим вкусом:

– Как только находишь свою половинку, вокруг начинают бродить другие половинки и заставляют тебя сомневаться.

Мы, улыбаясь, сочувственно киваем, и Илья Павлович, наклонившись, доверчиво рассказывает, что до сих пор не понимает, почему от него ушла третья жена.

– Понимаете, я ведь никогда женщине ни в чем не отказываю. Это не умно, – говорит он серьезно, намазывая горчицу на черный хлеб. – Просто нужно хорошо объяснить, что с ней случится после исполнения ее желания. Вот и все!

Молоденький юркий официант скользит между столами. Илья Павлович некоторое время вглядывается в десертную тарелочку, на которой положены две ложки овсяной каши. Съедает все за минуту, разворачивает не успевшего далеко уйти официанта, и говорит:

– Каш пять порций! Каждое утро! Понял?

Мы опускаем глаза в свои тарелки, пряча улыбки. Зря улыбались. Несколько дней такой детсадовской еды — и в животах заурчало, забурлило… Захотелось уже какой-то здоровой пищи. Например, здоровый кусок отбивной.

После завтрака большая часть общества шагала по кругу от носа теплохода к корме и назад: изгоняла калории. Замечали ли они красоту реки, берегов? Скорее отмечали, фиксировали. Другая часть — сидела за столиками, как правило, на солнечной стороне, подставляла лицо солнышку и, дыша глубоко и спокойно , созерцала прекрасный мир вокруг.

Как Москва-река слилась с Окой, увидеть не удалось. Это действо было ночью, и мы дружно спали. Но утром Олег Львович нам об этом сообщил по радио:

– Уважаемые экскурсанты! Послушайте информацию.

Звуки знакомого тенора заставили остановиться и прислушаться. Я обрадовалась. Наконец-то можно услышать что-нибудь о местах, мимо которых проплываем.

– За ночь мы проехали следующие населенные пункты: Воскресенск, Коломну, – он остановился, вчитываясь в название незнакомого города, с шумом громко вдохнул и произнес, – Кораблин.

Что-то его явно смущало, и он прочитал еще раз:

– Кораблин.… Кораблино — это город, одиннадцать тысяч жителей.

Пауза. Только шелест  страниц и учащенное дыхание. Гуляющие на палубе женщины переглядывались, осуждающе качали головами. Может, ослышались или ошиблись? Но динамик голосом директора круиза еще раз уверенно и неправильно повторил названия города:

– Кораблино и сейчас крупный текстильный центр России. Река Ока…

Динамик щелкнул и затих.

– Да что же это за радиогид нам достался, а?! Ни читать, ни рассказать, – хлопнул по перилам возмущенный Илья Павлович и, обратившись к динамику, будто его мог услышать Олег Львович, громко крикнул:

– Кораблино, Кораблино. Он находится на реке Проня, далеко, далеко от Оки!

Сидящие рядом женщины улыбнулись, одобрительно закивали.

– Набрали команду! Одни бывшие двоечники, – сказала с сожалением полная седая женщина своей подружке, сидящей напротив, и решительно сделала стежок в вышивке. На ее коленях, укутанных шерстяным пледом, лежала коробка с нитками и схема рисунка; поверх палевой ветровки на шее красивый цветастый шарф. Глядя на них, я подумала, что учителей невозможно спутать ни с кем.

– И куда делись образованные специалисты?! – с болью в голосе откликнулась ее соседка и повернулась к мужчине, – на днях слушала интервью Министра просвещения какой-то республики. Журналист ее спрашивает: « А сейчас в школе изучают творчество Радищева?» Она, не задумываясь, отвечает: «Конечно, «Горе от ума» не изымалось из программы.»

– С такими знаниями командует всем образованием?! Анекдот! – с недоверием воскликнула вышивающая женщина.

-Хороший анекдот! На всю страну телевидение ославило и министра и правительство, назначающее таких вот двоечников министрами.

Динамик молчал. Он будто чувствовал недовольство туристов. А я с ожиданием посматривала наверх: вдруг заговорит, но напрасно. Ни слова, ни звука. Плыть по таким историческим местам, по такой красивой древней реке Оке и ничего не узнать нового! Вот не повезло!

-Не огорчайтесь так, – обратилась ко мне женщина с шитьем. Она, в роговых очках, вышивала крестиком нарисованный букет полевых цветов. – Что Вы хотели бы услышать? Меня зовут Валентина Петровна, это моя подруга — Рита Олеговна. Извините, что не по современному, не по-американски знакомлюсь, сорок лет честно служила людям, государству, отчество заработала.

Я представилась и замялась, но женщина так дружелюбно посмотрела, приглашая к разговору, что не ответить было нельзя.

– Надеялась, может, что-нибудь интересное скажет, – махнула я рукой в сторону динамика.

– А Вы на Оке первый раз? – делая стежок, спросила Валентина Петровна.

– Нет. Училась в Рязани, а речку как следует и не видела. Познакомилась с ней весной, когда отрабатывала три года после окончания института в сельской школе. В степи выросла — никогда половодья не видела. А тут такое началось! Куда ни глянь — везде вода! Сидим в деревне, как на острове. Ослепительное солнце каждое утро в окно и стылая чистая, как в роднике, синь воды. Неделю любуешься, две, а потом, как на грех, поднимается в груди жгучее желание посетить цивилизацию, похрустеть городской булкой, полакомиться эскимо. Вроде и свободна, но в плену. Каждый вечер ходила на берег колышки ставить, чтобы видеть движение воды.

– Да Ока славится своими разливами, – глядя на реку, задумчиво сказала незнакомка, с удивительными глазами. – А я родом из древнего города Неринска, современное название поселка Шилово. Ночью будем проплывать. Уже в 12 веке он упоминается в летописях, сражается с Батыем! Недалеко от Неринска, в Урсовском городке родился Евпатий Коловрат. Сейчас на центральной площади, около Дома Культуры, высится огромный памятник русскому воину-защитнику, что сражался малым отрядом с целым вражеским войском и остался непобедимым.

– Недавно великолепный фильм сняли об этих событиях, – вставила я, – Вы смотрели?

– Конечно, смотрела. Настоящих героев показали. Маленький отряд рязанских воинов нападает на войско Батыя. Невероятно. Сколько смекалки, какое страстное желание отомстить врагу! Особенно впечатляет последний бой. Наверное, так оно и было на самом деле.

– Да, былинный герой! А памятник поставили лишь в конце прошлого века.

– Главное, что поставили, – твердо сказала Валентина Петровна. – А под селом Ерахтур, недалеко от Неринска, высится курган, называемый Добрынин остров. Сколько раз за грибами проходила, проезжала его в детстве и не знала, какое это святое место, не знала, что на нем могила богатыря. На этой горе Добрыня Никитич жил, нес службу, здесь же и погиб в битве с кочевниками.

Много веков земляки мои хранили о богатыре память, а в конце 20 века любопытные крестьяне раскопали курган, осквернили могилу богатыря. Себе забрали и кольчугу, и меч, и шлем. Отблагодарили воина-героя, защитника….

Валентина Петровна тяжело вздохнула, будто сожалела, что не остановила крестьянский вандализм, не уберегла святыню, поправила плед на коленях, поставила на столик сползающую коробку с нитками, потом улыбнулась и, видя наше нетерпение, продолжила:

В 14 веке крепкое село Неринск царь пожаловал боярину Шилову, Дмитру Александровичу, с сыновьями за доблестную и верную службу. С тех пор зовется эта древняя крепость Шиловым. Сейчас это поселок городского типа, большой районный центр, 14 тысяч жителей. Раньше было больше. Работать негде, молодежь уезжает…. Хоть бы луна поярче светила, чтобы посмотреть издали на родное село.

Валентина Петровна склонилась над пяльцами, и ее седые волнистые волосы в лучах солнца сверкнули фиолетовым оттенком.

– Что, наш теплоход не останавливается там?

– Пристань развалилась, – она тяжело вздохнула. – Раньше по Оке много барж ходило. Летом это самая дешевая дорога. Зимой суда стояли в затоне. Сторожил и чинил эту пристань один страшный человек, огромного роста, в тельняшке и черной бородой. Он с семьей жил на барже. Мы бегали кататься на затон с горки, а он всегда нас прогонял. Голос у него, как раскаты громы. Как закричит: «Вот, я вас сейчас!», нас будто ветром сдувало с берега. Боялся, как бы наши санки не нырнули в заводь. У него был маленький сын. Мы как увидим его, спрашиваем: «Ты откуда?», и он неизменно отвечал: « С баржи!». Хохот стоял всегда минут пять! Вот так детство и юность на реке прошли. Плавали до посинения, но около берега. На лодке и то переплывать страшно было: унесет И еще одного боялись — омутов. А их на Оке…

– Да ведь равнинная же река, – возразила я .

– Верно, а скорость течения полтора метра в секунду. Мощь! Даже на правом, крутом берегу, и то боялись строиться рядом с рекой. Половодье обойдет, так разлив унесет. Помню, кто-то отважный построил магазинчик на ничейной земле, на границе разлива, и прозвали его «Водный». Года три заливало его по окна, но не унесло. А потом старица стала зарастать ивняком, и Ока присмирела, затихла. Сильно обмелела, будто ее песок сжимал, затягивал, поглощал.

Опомнились, бросились чистить! Песку намыли…. горы! Потом целый микрорайон из него построили. И река вздохнула, и людям хорошо!

– Вовремя спохватились. А сейчас второй день плывем и не видно, чтобы где-нибудь реку чистили.

Женщина согласно кивнула, но мечтательное выражение от нахлынувших воспоминаний сделало лицо еще привлекательнее. Старость никого не красит, но есть лица, от которых веет такой силой, такой внутренней красотой, что морщинки кажутся досадливой помехой.

– А Вы знаете, Ока длиннее Волги, а речной каньон появился еще до Ледникового периода. Это священная река, как Нил, – с гордостью сказала женщина.

– Потому на ней богатыри рождались, да? – усмехнулась я, – Евпатий Коловрат, Добрыня Никитич из Шилова, Илья Муромец из Мурома, да?

– Сомневаетесь? Посмотрите на реку, на берега.

Я огляделась. Мимо проходили женщины, парами и о одиночку, медленно и быстро, глядя себе под ноги. Это они выполняют задание самой себе. В это время их лучше не отвлекать: рискуешь получить недовольный взгляд. Вот промелькнула Ольга Васильевна. Ей еще три круга шагать, потом она, конечно, увидит нас, сидящих за столиком, и подойдет. Но это будет потом…

Теплоход деловито рассекает воду, плывет, работает, а река, будто понимая это, не сердится, а лишь шлепает его по бортам в ответ волной, беззлобно пенясь и убегая к берегам. Какие они красивые! Густые, заросшие, темно-зеленые. Они кажутся непроходимыми, безлюдными, сказочными.

– Красота вокруг порождает красивое, сильное, здоровое, – услышала я сквозь пелену, а в скворечнике вырастает хилое, злое…

– Верно, красивые берега, – подтвердила я, глядя на склонившуюся над водой березу. Ее стащил паводок с высокого берега вниз вместе с землей, но не унес. Зацепилась березка корнями за песчаный берег, устояла. Весной уровень воды в Оке местами поднимается до четырнадцати метров. Бурлящий поток сносит все на пути со скоростью четыре метра в секунду и вымывает глубокие овраги. Но кустарники и деревья залечивают раны-рвы, корнями скрепляют берег.

– А мне больше нравится левый низкий берег. Песок теплый, чистый, золотой. Зароешься в него, а там, глубоко-глубоко — водичка горячая, – улыбнулась мечтательно женщина. Ее руки, сведенные артритом, с распухшими суставами спокойно лежали на коленях, а глаза светились теплом.

-Вот Волга вытекает из болота, Нева и Ангара – из озера, а Ока из священного источника. Священная река. У ее истока построена деревянная часовня, выдолблены из дерева идолы. С языческих времен люди шли к этому месту лечиться и пить воду.

– Вы тоже ездили?

– Нет.

– Откуда же Вы это все знаете? – не удержалась я от бестактного вопроса. – Вы учитель географии?

Женщина улыбнулась, взяла пяльцы, повертела, отыскивая место, где остановилась:

– Я, милочка, доктор географических наук. Мне положено это знать

– Вот это да! – воскликнула я и, не раздумывая, эгоистично заметила, – как мне повезло! Будете моим гидом, да?

По лицу женщины пробежала тень, и я поспешно умоляюще добавила:

-Иногда. Под настроение.

-Вам, действительно, интересно? – с недоверием переспросила доктор наук.

– Конечно! – с азартом ученицы заверила я.

Она положила на стол вышивание, поправила сползающий плед и начала рассказ.

– Реки очень разные, как люди. Вот есть реки, которые пятятся, то есть ни с того ни с сего начинают течь в сторону верховья. Есть реки «блуждающие». Сами меняют свое русло, подмывая берега. За такими реками, как за малыми детьми, нужен глаз да глаз. Наиболее резвые на Земле Хуанхе и Амударья. Китайская река за последние тысячелетие меняла русло семь раз, а Амударью вообще называют «бешеной рекой». В прошлом веке она дважды неожиданно направляла свои воды по другому руслу и набрасывалась на селения, как дикий зверь, со страшным ревом и смывала их.

– А сейчас?

– А сейчас они загорожены дамбами.

– А я слышала, – обратилась подошедшая к нам Ольга Васильевна.( Она уже сделала свои три круга и остановилась рядом), – что жители Нового Орлеана смотрят на проходящие теплоходы снизу вверх. Это правда?

– Ну как студенты! – профессор улыбнулась.- Миссисипи оградили .дамбами, чтобы не разливалась и из-за этого город оказался в котловине, над которой возвышается русло реки.

– Вот бы посмотреть! Стоишь, а над головой плывет теплоход, вместо самолета.

– А знаете, куда течет Ока?- с азартом спросила меня Валентина Петровна.

– Ну, – соображала я, представив мысленно карту, – если начало берет в Орловских степях, а впадает в Нижнем Новгороде в Волгу, значит, с запада на восток

У доктора географических наук засмеялась каждая морщинка, их стало больше, но голос зазвучал теплее, глубже, ласковее, и она молодо, озорно воскликнула:

– Вот это школьная география! Нет. У Оки все не так. Она течет сначала на юг, затем резко на север, петляет и лишь потом на восток. У нее много стариц. Это старые русла реки, и они ничуть не меньше самой Оки.

Я окидываю хозяйским взглядом реку. Человек на родной стороне, что медведь в лесу! Хозяин. Это земля моих предков, моя земля, моя река. Сколько веков она была единственной дорогой, соединяла села, деревни, города. В разлив можно было попасть в самое отдаленное селение. Но река обмелела, а других дорог не построили. С бездорожьем исчезают и села. Сколько плывем — ни одного судна навстречу. Куда все подевались?! Река же судоходна!

В 60-70годах по реке то и дело летали «кометы», быстрые пассажирские катера. Как приятно прокатиться по реке с ветерком! Не страшно ни половодье, ни разлив: сообщение по реке постоянное, по расписанию. Это было удобно. А сейчас это проблема по всей России.

В Астраханской области один инженер-пенсионер смастерил из УАЗика военного образца со свалки и самодельного плота лодку и назвал ее буханка. С виду она напоминала булку хлеба. Мотор разобрал смазал, собрал. Заработал, как новый, даром что древний. Возил всех сельчан в райцентр, как автобус. Смекалистый мужик! Только вот не разбогател. Это же надо было залезть в карман пенсионеров. А чиновники равнодушны, им это изобретение не нужно, лишние заботы. Люди молчат – и ладно.

Однажды это сооружение увидели иностранные туристы. Их настолько поразило наше средневековье, что они тут же сняли все увиденное на камеру и сотворили документальный фильм о том, как выживают русские в 21веке. Осрамили на весь мир.

И что? Наказали чиновников за равнодушие к нуждам людей? Может, власти приобрели для перевозки пассажиров моторную современную лодку? А вдруг поблагодарили настоящего хозяина реки инженера-пенсионера? Он решает за них государственную проблему. А мы?

Каждый третий город на Оке не имеет очистных сооружений, канализация сбрасывается в реку. А сколько предприятий настроено на берегах!

За год вода в реке меняется примерно тридцать раз. Но она же возвращает нам, людям, то, что в нее кинули. Это по-хозяйски!?

В России двадцать организаций отвечают за водные ресурсы страны, а хозяина нет. А я, а ты?… Есть одна удивительная притча.

Шел человек по берегу и вдруг увидел мальчика, который поднимал что-то с песка и бросал в море. Человек подошел ближе. Мальчика со всех сторон окружали морские звезды. Казалось, весь берег был ими усеян на много километров

– Зачем ты бросаешь эти морские звезды в воду? – спросил он.

– Если они останутся на берегу до завтрашнего утра, когда начнется отлив, то погибнут, – ответил мальчик, не прекращая своего занятия.

– Но это просто глупо! – закричал человек. – Оглянись! Здесь миллионы морских звезд, берег усеян ими. Твои попытки ничего не изменят!

Мальчик поднял следующую звезду, на мгновение задумался, бросил ее в море и сказал:

– Нет, мои попытки изменят очень многое… для этой звезды.

Глава 3. На Родине Сергея Есенина.

Теплоход со скрежетом бросил якорь у пристани села Константиново, на родине поэта Сергея Есенина.

Рассветает. Над рекой висит легкий туман. Прохладно. Но разве можно долго спать?! Чуть забрезжило, и сон бежит. Внутри – ожидание, восторг, нетерпение… Они, как пружина, выталкивают, выбрасывают из каюты на палубу.

Пойма левого берега Оки, безбрежная, бесконечная, невероятна красива. Ощутить этот простор можно лишь на верхней палубе, на самом кончике носа теплохода. Смотришь и мысленно летишь…

Зато берег правый — гора! Какой же он высокий! Внизу белый теплоход и синь воды, над ними — серовато -голубое небо. Тишина., безлюдье, лишь туман, как живой, скользит над водой. Все как всегда, только без поэта, без Сергея Александровича

Песня отзвенела Кто тебя, кудрявый,

Над родной землей. Поманил, позвал?

Пир земной со славой

Ты отпировал.

Что же ты наделал, Было это, нет ли,

Синеглазый мой? Сам не знаю я,

Задушила петля

Отшумело поле, В роще соловья.

Пролилась река, Вековая просинь,

Русское раздолье, Наша сторона…

Русская тоска. Если Пушкин — осень,

Ты у нас — весна!

А ведь прав Петр Орешин, друг поэта: Есенин, действительно, поэт весны! Кто же все-таки предал его, поманил? Может, не случайно, Галина Бениславская застрелилась на могиле поэта? Год промучилась, и совесть все-таки ее съела… Муки предательства — самые страшные. Но ведь не для всех! Вольф Эрлих, друг, жил еще долго.

– Что, предвкушаешь насладиться стихами, или в который раз услышать прописные истины из биографии? – услышала я насмешливый голос новой знакомой, Ольги Васильевны.

Инженер по образованию, она долгое время преподавала механику в училище. Удлиненное худощавое лицо с живыми серо-голубыми глазами было почти без морщин, и только шея выдавала серьезный возраст дамы. Познакомились мы еще на пирсе в ожидании посадки и сразу перешли на «ты». Может, почувствовали родство душ?

Я улыбнулась, глядя на ее висячий монашеский балахон, полностью скрывающий тело.

Ольга Васильевна зябко передернула плечами, плотнее закуталась в шерстяной палантин и, облокотившись на перила теплохода, с горькой усмешкой сказала:

– А вдруг экскурсовод знает только программные стихи Есенина и биографию по учебнику?

Она окинула взглядом деревянную лестницу на правом берегу, что вела в музей- заповедник, прикидывая количество ступенек. Вздохнула.

– Не хотелось бы зря подниматься… Уж больно высоко…

Я с сочувствием кивнула. Два года назад,  по ее рассказам, она и встать-то не могла. Пластом лежала. Выкарабкалась. Теперь прячет под балахонами свое изуродованное артритом тело, читает романы с гастрономическими темами, в основном зарубежных авторов, и азартно путешествует.

– Так что же ты ждешь от этой экскурсии? Стоишь и так внимательно вглядываешься в этот бугор?

– Хочу поставить точку в своих сомнениях, – ответила я, глядя на поднимающейся над горизонтом диск солнца, – убит поэт или нет. В девяностых годах столько статей об этом размышляли, но так и оставили все в подвешенном состоянии.

– Ты хочешь узнать правду у экскурсовода? – с иронией воскликнула Ольга Васильевна.

– Я хочу попасть в дом-музей архива, где хранится посмертная маска Есенина и фотографии следователя.

– Это наивно, но уже интересно, – она посмотрела на свои растоптанные кроссовки, повертела правой ступней и решительно заявила, – значит, пойдем. Думаю, со шведскими палочками я одолею эту кручу.

Имея за плечами семь-восемь десятков лет, нелегкое это дело — карабкаться наверх. Но какая красота! Несколько ступенек , и — фотографироваться, дышать и обнимать эту невероятную ширь. Наверху, у памятника поэту сидели молча, дышали, оглядывались. Шведские палочки отдыхали в стороне.

Тишина. Безлюдье. Одни неугомонные туристы-пенсионеры с теплохода вокруг. Как-то неуютно. Может, потому что утро? Но птицы же должны петь! Солнце уже припекает, а вокруг пустынно. От зданий литературного комплекса веет обветшалостью, скрытой бедностью.

Когда в начале семидесятых мы, студенты педагогического института гуляли по только что открытому музею, здесь бушевала жизнь: толпы туристов, десятки палаток с сувенирами, кабачки с бражкой, сбитнем и, конечно же, с медовухой. Музейный комплекс, состоящий из несколько деревянных изб, окруженных множеством берез, стоял на краю обрывистого берега. Широкие мощеные дорожки бежали от одного здания к другому. У входа — шикарная книжная лавка, где я впервые купила томик стихов Есенина и книги Юрия Прокушева, исследователя творчества поэта и библиографа. Их можно было купить только в Константиново. Тогда я восхищалась талантом литературоведа.

Наконец, показалась одинокая женская фигурка. Экскурсовод. Сердце затрепетало от ожидания чего-то интересного, неизвестного. Но мы молча, толпой, шли в глубь березовой рощи, а здания литературного комплекса так и оставались заперты, и только недовольные вороны громко по-хозяйски каркали. На каждой березе по вороньему гнезду, а то и по два…

Двери архива заперты скорее всего не один сезон. На его окнах висели пыльные выцветшие занавески, а облезший торец прикрывали две огромные фотографии поэта.

Неужели опять дело С.Есенина закрыто, а истина так и не установлена?!

Выходит, тайну его гибели скрывают до сих пор и говорят о поэте как о самоубийце,  пьянице и гуляке?! Он ушел из жизни на пике славы. Его называли национальной гордостью и современным Пушкиным, потом, после смерти, по приказу забыли. Вспомнили в годы оттепели, но клеймо гуляки, пьяницы и самоубийцы впечатали в сознание читателей еще глубже. И вот, наконец, под давлением общественности, в семидесятых, открыли музей-заповедник (как кость бросили) и даже отдали в фонд музея кое-какие документы и посмертную маску поэта. Владимир Исаевич Астахов, первый директор музея-заповедника, хранил ее как зеницу ока и никому старался не показывать. Почему? Что за тайна?! Маску А. С. Пушкина — пожалуйста, Достоевского — смотрите, а Есенина — нельзя!

И лишь в конце девяностых годов о великом русском поэте заговорили вновь, но в связи с тайной его трагической гибели. А тут еще в Англии ученый-славист Гордон Маквэй опубликовал в своей книге посмертные снимки поэта, которые производили жуткое впечатление. Заговорили об убийстве. Создали Комиссию Всероссийского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти С. А. Есенина во главе с Юрием Прокушевым. Работали долго, о результатах сообщили скромно, кулуарно: говорить об убийстве поэта нет оснований.

Заколоченное здание архива только подтвердило мои догадки: поэт знал то, чего боялись власти. Но кто именно?

А экскурсовод, не останавливаясь, бодро шагала к цветущей поляне, к усадьбе Л. Кашиной. Около дома помещицы она громко и радостно заявила, что наша экскурсия посвящена произведению С.Есенина, поэме «Анна Снегина».

Это уникальный музей одного литературного произведения. Таких музеев на Земле всего три. Два из них у нас в России… Может быть, но я растеряно оглядывалась и слушала плохо, а все искала момент задать мучивший меня вопрос. Наконец, у дома родителей поэта спросила:

– Скажите, а есть ли возможность попасть в дом с архивом? – и добавила торопливо, с мольбой, боясь отказа. – Понимаете, издалека ехала специально прочитать письма, поработать хотя бы эти три часа?

Женщина ответила сразу, не задумываясь, будто отрезала:

-Нет. Все опечатано, – и добавила, извиняясь за свою резкость. – Что Вас конкретно интересует?

– Убит Есенин или нет? – так же резко и четко спросила я.

– В 1925году «Дело» о самоубийстве было закрыто слишком быстро и расследования как такового не было, нет его и до сих пор.

– Почему?

– Потому что все материалы, касающиеся смерти поэта, надо передать в Следственный комитет, тогда он начнет расследование. А пока все опечатано.

– Так почему же не передаете? Вы же музей, хранители?

Она печально пожала плечами, вздохнула и, взглянув на меня, как на капризного ребенка, указала рукой на маленький домик около церкви:

– Это дом священника. Он крестил поэта, он и отпевал его как убиенного. Сейчас это тоже музей, можете сходить.

Конечно, сходили. Еще осталось время и медовухи попить.

За столиком ресторана «Русская быль» Ольга Васильевна пыталась меня ободрить, отвлечь от невеселых мыслей, наставляя:

– Брось, жизнь любого поэта или писателя — это помойная яма. Чего в ней рыться?! Ведь чтобы написать неординарное, надо быть неординарным. Бурлюк именно этому учил Маяковского: хочешь, чтобы тебя заметили, читай стихи, стоя на столе, или ходи в ядовито-зеленой рубашке. Вот они и изголялись!

А я подумала: « Да, это было в юности. Он хотел прославиться, поэтому «долой благопристойность и пощечина общественному вкусу». Но ведь и он не избежал своего палача Агранова.

Она подняла большую керамическую кружку с медовухой, которая неуклюже смотрелась в ее хрупких тонких руках, сделала глоток и продолжила:

-А я Блока любила… мама тоже учитель литературы, так красиво рассказывала, так читала его стихи… А потом я случайно наткнулась на маленькую такую книжонку о личной жизни с Прекрасной Дамой.

Я заинтересованно подалась вперед, боясь пропустить название книги или автора, но Ольга Васильевна, усмехнувшись своим мыслям, задумчиво откинулась назад на спинку кресла. Она молча держала кружку и неторопливо цедила пенистое горько-сладкое варево.

Я разочарованно повертела напиток предков, отпила, поставила… Поняла, что собеседница ничего больше не скажет, и все-таки не вытерпела:

– И что же это за книга?

– А…а…а, – махнула она лениво рукой, – не заморачивайся! Зачем тебе лишние разочарования?

– Да причем здесь разочарования?! – возмутилась я. – Вы знаете, читали, как Блока, которого Вы любили, уничтожал Зиновьев? Убивал слухами, сплетнями, которые печатал в газетах и журналах. Делал это до тех пор (конечно не сам ), пока не убеждался, что вокруг поверили. А стихи Блок писал в стол и голодал. А вот почему казнь русского поэта Гумилева наблюдал Осип Брик, с которым бок о бок жил Маяковский?

Разочарование… Прав Валентин Сорокин. «Ни одного своего гения не уберегли от клеветы и травли, ни одному великому поэту не продлили ни мечтательности, ни вздоха: то пуля, то виселица…» Только плохому верим, только сплетням. Да какая разница, как он жил с Любовью Менделеевой?! Он великий поэт, мыслитель, учитель.

Ольга Васильевна с интересом смотрела на меня, но без обычной насмешки в уголках глаз. А меня несло:

– Пушкина убил иностранец, Лермонтова — почти иностранец, Грибоедова зарезали персы, Есенина вот тоже… Ну вот почему мы, русские, терпеливы? Или трусливы? Почему позволяем обливать грязью своих национальных поэтов? Боимся обидеть людей других национальностей?! А ведь они не боятся, живут среди нас, пользуются всем… и убивают…

– Кто знает, кто знает… « Горька судьба поэтов всех времен, но тяжелее всех казнит она Россию»

– Как точно, – изумилась я. – И кто сказал?

– Панченко, поэт середины прошлого века

– А почему тяжелее всех судьба казнит Россию? Что с нашей интеллигенцией не так? А может ее и нет ?  Надо сказать народу правду, что Есенина убили из-за одной фразы.

– Думаешь, из-за одной фразы,?-  усмехнулась Ольга Васильевна. – Какой?

– Он спорил с так называемым другом о Троцком и сказал, что Россия довоевалась, теперь ею правят Лейбы.

В пустом ресторанчике в полной тишине неожиданно включили музыку, и нежный женский голос запел:

« Отговорила роща золотая березовым веселым языком…» Напиток уже не казался таким горьким, а скромная обстановка — бедной. Выходя из полутемного помещения, мы решили,  скорее всего эта фраза была последней каплей или основной причиной гибели поэта.

Солнце стояло в зените. За плетнем растянулось село, знаменитое на весь мир. На широкой, покрытой асфальтом, парковке пеклись на солнышке две одинокие легковушки. Где же люди? Где любители поэзии? Что же все-таки с нами случилось? Опять в моде все иностранное? Заморских гениев слушаем, своих не бережем, а современные русские писатели, поэты не читаемы, не чтимы и . не знаемы.

Может, потому что доверчивый русский народ перестал доверять печатному слову?!

А вечером, скользя по Оке, мы сидели в концертном зале и слушали арт-дуэт. Сегодня вечер джаза, и Википедия в ударе. У него хорошее чувство ритма и сочный слабый тенорок. И то, как легко, даже изящно, двигались полные в джинсах ноги, и как четко стучали каблуки лакированных туфель, как самозабвенно он пел, коверкая английские слова, говорило об особой его любви к этому жанру. У него, действительно, получалось неплохо, да и сама мелодия помогала расслабиться. Мы подпевали, глаза пенсионеров задорно блестели, даже ноги, обутые в уродливые широкие туфли, пританцовывали. Удивительно, как эта музыка сильно действует на двигательную систему. Так и хочется дергать руками, ногами и всем телом сразу. Здесь Олег Львович зажигал…

 

Глава 4 Касимовское ханство. 7

После обеда путешественники отдыхают, а я стою у борта теплохода и смотрю на чистую, темную воду. Берега — глаз не оторвать. Если до Рязани Ока ровной дорожкой стелилась, была тиха и задумчива, то потом стала изгибаться, словно убегать от преследования, петлять и изворачиваться, прячась за крутые берега. Это так необычно. Смотришь вдаль и видишь: один берег врезается в другой – и река исчезла.

Рядом на левом низком берегу деревья стоят стеной, склонившись, подходят вплотную к воде, будто берегут речку, качают. Правый же гордо возвышается песчаной неприступной крепостью над Окой, а огромные вековые осины держат берег мощными корнями.

Вот уже целый час теплоход идет не спеша, осторожно; пыхтит, будто боится реку, а она совсем изменилась: петля на петле, только успевай поворачиваться. От кого убегает? Для кого этот петельный каскад на протяжении многих километров?! Теплоход вертится то в одну сторону, то в другую, не сдаваясь своенравной реке.

Мимо проходит горничная, высокая, плоская девица с косичкой и тихо, но чтобы было слышно, бурчит:

– И чего не лежится?! Все спят, тихий час!

– А мне смотреть интересно, – говорю я громко и улыбаюсь. – Разве мы в детском саду?

Она останавливается и озабоченно смотрит на меня, на воду и опять на меня.

– Вы вот тут стоите на краю, а зря. Теплоход толкнет и свалитесь.

– С чего это ему толкаться? – рассмеялась я, удивляясь. – Он так тихо плывет, что даже чай в кружке не колышется.

Женщина посмотрела на меня осуждающе, как на ребенка, будто знала то, о чем я и понятия не имею, пожала плечами и повернулась уходить.

– Нет, нет, постойте! А когда это наш теплоход толкался и люди в реку падали?

Я отошла от борта, села за столик, приглашая женщину. Она охотно присела на краешек стула и, наклонившись, зашептала:

– А вот две недели назад. Плыли, плыли… все хорошо, а как к этой Рязани подходить, как толкнет со всего маху. У меня ведро с водой и покатилось… Хорошо матросик -практикант удержался за веревку, а то точно искупался бы в ледяной воде.

– Что ты говоришь? А почему? Что случилось? – спрашиваю с интересом.

– Как что?! Известное дело: сели на мель. Их здесь — тьма! Все обошли, до пристани чуть-чуть осталось… А эту, под носом у города, и не заметили.

– И что?!

– Что, что… Сидели … целый день сидели, ждали толкача, ждали, когда нас снимут с мели.

– А что потом?

– Потом всех экскурсантов домой, то есть в Москву, на автобусах, а мы в ремонт. Теперь вот опять ишь, как петляет. Едем и молимся, чтобы наш старпом в оба глаза глядел.

– А капитан?

– Не знаю. На берегу остался. Зря обидели человека. Ведь не он один на этих мелях застревал. После нас еще один там же сидел, – она встала, отряхнула фартук на коленях и добавила, – так что не стойте у края, от греха подальше.

Теплоход в очередной раз круто развернулся. Я схватила фотоаппарат, открыла, навела на очередную петлю – и не успела.

Поднялся ветер. В городе бы его и незаметно было, а вот на реке холодно, скорее берет натягивать, уши прикрывать. Скоро Касимов. Берега стали меняться. Левый становился все выше и выше, а на правом горы песка. Это великолепно. Значит, чистят реку, заботятся! Если уж двухпалубные теплоходы спустя четыре года сюда пошли, значит, дно реки углубилась до пяти метров. Живем!!! И ведь рыба есть. У берега нет-нет да появятся круги. Рыбка выпрыгнет и назад прячется от солнышка.

День выдался великолепный, даже жаркий, и все туристы, готовясь к экскурсии, еще на палубе натянули шляпки, панамки, стараясь скрыть от солнца носы и головы.

Зашипел динамик, и голос Олега Львовича произнес новый шедевр:

-Товарищи экскурсанты, кто не сдал деньги на Гусь Железный, пойдет пешком по Касимову. Повторяю. Экскурсанты, не сдавшие деньги на платную экскурсию в Гусь Железный, приглашаются на пешую прогулку по Касимову.

Улыбаясь, мы сходили с теплохода и глядели со страхом на пустынную без единого кустика и деревца двухкилометровую пристань, выложенную плиткой. А ведь это центр Мещеры! Центр когда-то дремучих непроходимых лесов! Жарко и негде укрыться. Берег залит бетоном, а пристань обозначена решеткой. Заканчивалось это грандиозное сооружение длинной пологой лестницей в гору. Хорошо хоть на пристани скамейки поставили. Редко, правда, но ведь стоят.

Слушать экскурсовода легче сидя, и мы, кто успел, сели на красивые изумрудные лавочки и ловили завистливые взгляды стоящих. А молоденькая экскурсовод вещала.

Основание города относится к 1152году. Юрий Долгорукий, плывя по Оке, увидел селение Мещерский городец на реке Бабенка, что впадает в Оку и приказал на этом месте строить крепостные стены. В 1376 г., защищая границы Киевской Руси этот городок был сожжен татарами до тла. Отстроился вновь, а Василий Темный за верность и преданность отдал его своим слугам, двум братьям татарам Касиму и Якуту. Так с1452года Мещерский городец превратился татарское ханство Касимов. Через сто лет Иван Грозный сослал сюда последнюю правительницу Казанского ханства Сююмбике, сосватав ее за князя Касимовского ханства. Красива, но жестока и своевольна красавица. В первую же брачную ночь решила убить мужа. Не удалось. Силы не равны, а наказание жестокое. Хан приказал запереть ее в высокой башне минарета и никогда не выпускать.

Слушая эмоциональную речь экскурсовода, я вертела головой, стараясь все увидеть, сфотографировать и запомнить. Вдруг мой взгляд упал на подъехавшее к причалу такси. Интересно, кому это понадобился скоростной транспорт?!

К машине вышла пожилая дама, опираясь на руку юной особы с коротко стрижеными русыми волосами. Вспомнила! Это, наверное, та смелая женщина, которая хотела попасть в Пителино. А ехать туда километров восемьдесят. Теплоход стоит три часа и ждать никого не будет. Отважно. Во мне с детства живет неукротимый страх опоздать. Я до сих пор боюсь на перроне отойти, например, в вокзал от вагона, от автобуса на стоянке. И что ее заставляет так рисковать?

Я на секунду отвлеклась посмотреть на знаменитый минарет, услышала, что женщин жестоко наказывали за непокорность, и отвернулась. Уехали или нет? Нет. Выходят из машины, а таксист мотает головой и не соглашается с чем-то, потом хлопает дверью и уезжает. Женщины бурно спорят, размахивая руками, одна из них звонит. Как-то быстро показывается еще одно такси. С таксистом разговаривают все, но он тоже качает отрицательно головой и уезжает. Стоят молча. Неожиданно девчушка выбегает на дорогу и машет рукой проезжающей машине. Останавливается, что-то говорит и машет призывно рукой остальным. Сели втроем, и машина скрылась.

– А сейчас мы подойдем ближе к памятнику 15 века, и тот, кто захочет, может подняться по винтовой лестнице на башню, – подвела итог рассказа экскурсовод.

Все двинулись в гору по лестнице, мы тоже попытались встать. Не получилось. Прилипли. Тот, кто стоял весело засмеялся, видя наши попытки и полосатые зады, а мы вставали рывками и с удивлением и ужасом осматривали платья и брюки друг друга.

Смущенная девушка-экскурсовод суетливо ходила вокруг, смущенно улыбалась и извинялась за свое городское начальство.

-Но почему не написали, что покрашено? – возмутился Илья Павлович, которому досталась краска с половины скамьи.

– А кому писать? Здесь никто не гуляет! Парк наверху. Но я отведу вас в лучший наш магазин, и вы купите растворитель.

Мы возмущались, конечно, минуту, две и забыли, потому что поднимались по размытой дождевыми потоками, разрушенной лестнице. Шагая, оступаясь и перепрыгивая через ямы и ямки, мы узнали, что на ее восстановление денег не хватило у администрации. Не рассчитали.

Касимов — маленький провинциальный городок на высоких холмах, изрезанных глубокими оврагами. Город двух культур: христианской и мусульманской. Здесь есть, конечно, свой собор и минарет.

Красота с высокого берега невероятная. Но во все времена касимовцы норовили занять место поближе к короне, а то и вовсе взобраться на престол. Кто в шутку, а кто и всерьез.

Однажды касимовскому хану Симсону Бехбулатовичу это удалось. Он стал царем Руси почти на год. Иван Грозный сажал его на трон за обедом, прислуживал ему, а сам себя смиренно называл «холопом Ивашкой».

А в 18 веке была еще интереснее история. Однажды Петр1 плыл по Оке мимо Касимова, и был в его свите шут, осторослов Иван Балакирев, выходец из старинного рода. Он знал, что титул правителя города не занят и попросил у царя позволения именоваться ханом Касимовским. Царь в шутку разрешил. Сначала все было формально, но Екатерина 1 законодательно закрепила эту шутку, и Балакирев получил право владения бывшими имениями касимовских царей, чин поручика и титул «царя Касимовского».

Смелые, сильные люди рождались на берегу Оки. Они прославили и себя, и местность, и Россию

Но гаснет городок., уезжает оттуда молодежь. Урбанизация. Это болезнь или достижение цивилизации? Неизбежность развития? Может, следствие неразумной политики государства, отсутствие любви и уважения к маленьким провинциальным городкам? А ведь они, как ручьи, питают огромные города страны, сохраняют быт, культуру, традиции народа.

Экскурсовод с восторгом показывала великолепные торговые ряды на Соборной площади. Их построили двести лет назад. Сейчас отреставрировали. Молодцы! Два ряда сверкают свежей краской, а третий разваливается, осыпается. Опять не рассчитали. Денег не хватило.

Есть здесь и еще одно знаменитое место — дом Скорнякова, красивый двухэтажный особняк начала 19 века с колоннами, балкончиками. Наши кинорежиссеры снимали его как дом губернатора или усадьбу дворянина в своих фильмах. А ведь построил его ямщик, что служил у Елизаветы. И жил в нем со своей семьей, и потомки его жили до революции. За долгую службу получил титул дворянский и собственный герб, на котором изображен конь в упряжке.

Недалеко от дома – скверик. Столетние липы, лиственницы, современные памятники погибшим воинам, В. И. Ленину, надгробные плиты с фамилиями солдат и трава, трава трава….

Мы шли в гору по мощенной булыжником дорожке. Идти было неудобно: подошва то соскальзывала, то проваливалась, то спотыкалась. Жара забирала последние силы. Такое впечатление, что в городе правят одни Маниловы: все сделано наполовину.

– А это, – торжественно провозгласила экскурсовод, – главная достопримечательность города на сегодняшний день.

Мы остановились около обычного дома, построенного в начале 20 века. Дом жилой, с занавесочками. В подвальное помещение вели каменные ступеньки, над дверью висел плакат «Лаки, краски».

– Кому надо, зайдите! Я подожду здесь, – пояснила она медленно соображавшей группе и стала под липу.

Порядком уставшие туристы, уже не глядя вокруг, устремились к открытой двери. И вдруг кто-то из группы ахнул и рассмеялся, звонко, задорно:

– Да ведь это магазин! Лаки и краски!

Под смех и шутки был куплен один на всех флакон растворителя.

Шутить тут любят. Это наследственное.

 

5. Муром.

 

После путешествия по Касимову мы чистили одежды на палубе. У кого-то одна полоска, у кого-то лишь пятнышко, а у нас с Ильей Павловичем весь зад полосатый. Основательно сидели на скамейке. Запах растворителя всех прогнал с палубы, а мы, стараясь дышать изредка, терли изумрудные полоски на брюках.

– Все, в Муроме вообще не буду садиться на скамейки! – сказала я, с ожесточением втирая растворитель в материал. – А Вы были в Муроме?

– Илья Павлович держал штанину на вытянутых руках, подальше от носа, и пытался содрать с нее краску. От усилий его лоб сморщился, а крупный нос покраснел.

– Где я только не был! – буркнул он недовольно.

Конечно, занятие не из приятных и не располагает к разговору. А тут еще холодный ветер пронизывает и заставляет двигаться быстрее.

Наконец, мы вбежали в фойе теплохода, вздохнули с облегчением и уселись в кресла.

Илья Павлович, вытирая руки салфеткой, как бы извиняясь, произнес:

– Был я в Муроме, был. Это город моей юности, город первой любви… Удивительный город! Вот смотри, все городочки на Оке стареют, сжимаются, люди бегут оттуда, уезжают, а Муром растет. Ему тысяча сто пятьдесят лет!

– Что, такой красивый? – недоверчиво засмеялась я, видя, как разглаживаются морщинки около рта, как теплеет взгляд серо-голубых глаз. – Однажды наша студенческая группа решила на каникулах побывать в Муроме, но не получилось. В моем представлении это какой-то медвежий уголок, куда дорожка заколодила, замуравила.

Илья Петрович улыбнулся.

– Наверное, отчасти Вы правы. Там много военных заводов, военное училище связи, и в советское время был закрыт для посещения. Но мало, кто из русских городов может похвастаться таким количеством монастырей, церквей и святых, как Муром. Его можно назвать душой России.

– О, как поэтично! Вы родились в Муроме? – усмехнулась я, глядя на  развевающиеся брюки, прикрепленные к спинке стула.

Я замерзла, запах растворителя, которым пропиталась кожа, действовал на нервы. Хотелось мылить и мыться долго-долго, чтобы вода вычистила, вытолкнула ощущение грязи. Но скользнувшее, еле уловимое выражение мечтательности на лице собеседника заставило остаться рядом, вжаться плотнее в кресло, спрятать руки в карманы.

Над рекой повисла дождевая кисея, моросило, прохладно и неуютно. Ока, широкая и глубокая, кажется строгой и сердитой. Вечереет. Вдали серое небо легло на воду, слилось, растворилось.

. – Родился? – Илья Петрович задумчиво посмотрел в окно, – пожалуй, можно и так сказать. В армии я служил в этом городе. Наша часть, учебный полк связи, размещалась прямо в центре города, на территории бывшего мужского Спас — Преображенского монастыря на Спасской горе.

Он замолчал и посмотрел, проверяя, какое впечатление произвел на меня этот факт. Тень от приглушенного света падала на кресло, и моего лица было не видно, зато очень удобно наблюдать за собеседником. Редко можно встретить вот такого мужчину, способного на сентиментальные воспоминания. Вот что значит круиз! Душа оживает, былые воспоминания захватывают и ничем их не удержать, рвутся они наружу, и нужен только благодарный слушатель.

Илья Петрович откашлялся, похлопал правой рукой по карману, достал конфетку.

– Будете? Курить бросил, к леденцам пристрастился. Так вот, – продолжил он , положив фантик в урну. – Первое время ходил по территории с разинутым ртом. Я же атеист, и родители о Боге ничего не рассказывали, а тут стены расписаны ангелами, святые везде нарисованы. Рассматривал фрески 16 века, ничего не понимая. Это уж потом мне Тасенька объяснила, что это один из первых монастырей на Руси. Монахи здесь поселились аж в 11 веке!

– Вы что же в соборе жили? – со страхом спросила я.

– Ну, что Вы, – приглаживая волосы толстыми красными пальцами, успокоил Илья Петрович. – на территории монастыря в1891году возвели кирпичный трехэтажный братский корпус для монахов и послушников. Там и жили, а собор в центре стоял. Каменный красавец. Его поставили в 16веке по велению Ивана Грозного на месте деревянной церкви, срубленной первыми монахами.

– И что, собор был открыт?

– Открывался… Там ведь много чего интересного да красивого было. До революции там сам архимадрид жил и пять иероманахов, – попытался он объяснить мне всю значимость и величие монастыря, но я лишь вежливо кивнула, потому что с иерархической лестницей священнослужителей мало знакома.

Илья Петрович усмехнулся и продолжил:

– Рядом с собором – Покровская церковь. Обветшала, конечно, со временем, но купол, как шлем богатырский… Внутри -красота. Вот и пристрастился я ходить в свободное время разглядывать ангелов. Солдат я был сначала никудышний: хилый, слабый. В детстве все время болел. А тут стал замечать, как постою под куполом. будто энергии прибавляется, настроение поднимается, жить хочется…

А еще была в части библиотека, где я впервые увидел священные книги, украшенные, в кожаных переплетах… Потом узнал, что здесь хранился архив всего духовного ведомства, есть очень древние рукописи.

В первую же увольнительную пошел смотреть город. Знаешь, что поразило — на каждом шагу храмы, соборы, церкви… тогда это раздражало: я же атеист. Зато на главной площади масса торговых рядов. Покупай — не хочу! Выбираю калачи, и вдруг вижу: подходит девушка, необычная. Все со стрижкой, а у нее коса до пояса через плечо, волосы аж сверкают, такие частые, глаза — утонуть можно. В общем, познакомились…

Потом каждое увольнение ждал, как награду. Необыкновенная девушка повстречалась мне на пути. По городу водила, как заправский экскурсовод, хотя училась в радиотехническом техникуме, а потом вот дала почитать тоненькую книжечку «Повесть о Петре и Февронии»

Он замолчал, достал еще одну конфетку, не спеша развернул обертку и сжал в руке.

– Обидел девушку, – выдавил он. – Как только демобилизовался, сразу же уехал. Сбежал. Думал: не мое, еще учиться надо, а жениться… не нагулялся.

– Ну, да, «как много девушек хороших, как много ласковых имен…»

– Да, да, – печально усмехнулся мужчина. – Всю страну изъездил, а вот такой ласковой, умной, как Тася, не встречал, таких калачей, как Муроме нигде не ел, и такой тихой красоты, как муромские леса, не встречал. Это такое, такое…

Илья Павлович развел руками, закатил глаза, вздохнул и затаил дыхание от восторга:

– Не передать.. Это надо видеть. А какая там вода! Пьешь не напьешься. Однажды ездили мы с Тасей в село Карачарово.

– На родину Ильи Муромца!

– Ну да, это недалеко от города. Село, как и Муром, на холмах. Вниз вверх, с холма в на холм Устали, ни одного деревца, одни поля. А солнце, как назло жарит вовсю. Наконец, спустились мы к Часовне святого Ильи Муромца, а рядом родник бьет… Вот это вода! И кружку, и две, и три… Припали… С каждым глотком, будто силой наливаешься.

Тася рассказывала, будто в каждом дворе есть свой колодезь-родник, и вода в нем лечебная, здоровья прибавляет, а больных излечивает. Рыли его там, где, по приданию, ступили копыта богатырского коня.

Напились мы, и пошли в самый конец улицы Приокской, к самому Иван Афанасьевичу Гущину. Знаешь, дом — типичная крестьянская изба в три окна, ничего особенного…

-А кто такой Гущин? – удивилась я.

– Гущин? – Илья Павлович улыбнулся. – Я вот тоже не знал, а Тася, она все знает: часто ездила к старикам, гостинцы привозила. Это потомок богатыря Ильи Муромца. Не верите? Сам С.Н.Никитин, антрополог, авторитетный портретный эксперт, был удивлен и поражен внешним их сходством. Да и силой физической Иван Афанасьевич обладал недюженой. Это все сельчане признали.

Я во все глаза смотрела на Илью Павловича. Вот это счастливец! Был знаком с такими людьми!

Как-то раньше мне и голову не приходила мысль, что у богатыря, как и у каждого человека, на земле остались дети, внуки, правнуки… Ведь столько веков прошло! А частичка Ильи Муромца живет в его потомках. Но самое главное: они хранят память о нем все девять веков! Обустроили Часовню , заказали икону святого Ильи Муромца с частицей его мощей.

Как он стал святым? Служил Родине, Отечеству. После ратных подвигов, воспетых былинами, оставил службу княжескую и стал иноком Киево-Печерского монастыря, часто плакал, что губил невинные души. Но даже в монашестве пришлось богатырю защищать стены обители от врага. Так и умер Илья Муромец на поле брани в монашеском одеянии, проткнутый копьем. Его нетленные мощи и до ныне почивают в Антониевых пищерах.

«Обязательно пойду в Покровскую церковь, – решила я про себя, – поклонюсь мощам богатыря, посмотрю его «портрет», выполненный по реконструкции С. Никитина и яркие настенные росписи, жития святого Ильи Муромца.

Но это будет завтра, а сегодня я передернула плечами от холода, потерла руки.

-Да, в такую погоду вряд ли наши вещи высохнут, а вот растворитель точно должен испариться.

Илья Павлович вышел на палубу. В фойе ворвался холодный поток воздуха и заставил недовольно сжаться, но мужчина уже победоносно нес пару брюк. Действительно, запах исчез, но вид… Надо стирать.

– Вот, вот, если бы мы могли поехать в Карачарово и прополоскать в роднике наши вещи, мы бы зарядились здоровьем, – и тихо добавил, – или выздоровели, может быть.

Раздался голос Википедии, приглашая на ужин.

К Мурому мы подплывали ранним утром. Звонкая тишина окружала широкую реку, лесистые берега и бескрайнюю пойму Оки. Во всем сквозило достоинство, покой. Такая неяркая, броская, пленительная красота, захватывающая душу.

Илья Павлович был уже на палубе, в строгом костюме, белой рубашке. Он вглядывался в очертания домиков, облепивших горки и овраги прибрежной полосы на несколько километров. Но, как я заметила, смотрел он в одну точку.

– Что Вы там увидели? – спросила я, подходя к мужчине.

Он был напряжен и, как мне показалось, нервничал. На вопрос не ответил, но махнул рукой в сторону ярких куполов храма на вершине холма и сказал отрывисто:

– Это церковь Николы- Набережного. Древняя. 17 век. Стоит на Квасницкой горе. Мы с Тасей любили там гулять. С горы такой вид открывается на окские дали, дух захватывает, а в розлив вода поднимается до самых стен храма. Представляете? Поэтому церковь еще называют Никола Мокрый.

Невероятно! Это же высота пятиэтажного дома! Вот это сила! Вот это мощь! Илья Павлович не заметил мой недоверчивый взгляд и, думая о чем-то своем, продолжал:

– От нее отходят два оврага. Видите? Внизу течет звонкая речка Муромка. Ее почти не видно сквозь траву, а рядом — родник. Возле него восемьсот лет назад жили в шалаше князь Петр с женой Февронией, когда их выгнали из города бояре.

Он замолчал, не отрывая взгляда от Квасницкой горы. Церковь как церковь, ничего примечательного. Может, я издали не вижу ее седых прелестей.

Солнце светит ярко, радостно. Будет хороший день. Надела очки солнцезащитные очки. Теплоход легко, играючи разрезает воду, и та недовольно булькает. Шипит или шепчет?

И вдруг Илья Павлович вздрогнул и, шепча: «Я сейчас, сейчас…», попытался и взмахнуть рукой, и достать из что-то из кармана. Не получилось. Суетливо шлепая себя по бокам, вынул носовой платок, махнул, сильно, отчаянно, выронил, повертелся в поиске белой материи, нашел и отчаянно закричал, крепко сжимая его в вытянутой руке: «Здесь! Я здесь!»

С удивлением наблюдая за радостно пляшущим соседом, сообразила поднять глаза. На Квасницкой горе, рядом с церковью белела одинокая женская фигурка, размахивающая тоже белым платком.

– Это она, моя Тася! – то ли смеялся, то ли всхлипывал Илья Павлович, спеша на нос судна. Видение исчезло, зато появилась огромная статуя – памятник русскому богатырю Илье Муромцу скульптора Клыкова. Богатырь и сейчас стоит на страже Родины, крепко держит в руках меч.

По старому Мурому туристы бродили с удовольствием. Чистенький ухоженный городок. Положили цветы на постамент, на котором во весь рост возвышаются фигуры святых Петра и Февронии Муромских, покровителей семейного благополучия, мудрого брака. Используя местные предания и легенды, ученый книжник Ермолай Еразм написал «Повесть о Петре и Февронии». Сейчас их житие читается на уроках литературы как образец семейной жизни. Они жили в любви и согласии до глубокой старости.

Прошлись по центральной площади, возле знаменитой водонапорной башни напились вкусной воды, а в торговых рядах с аппетитом уплетали калачи.

Теплоход отплывал от пристани тихо, почти беззвучно. Ни гудка, ни свиста. С палубы хорошо были видны на пристани мужчина и женщана. Они стояли рядышком, крепко прижавших, и провожали наш теплоход.

Муром остался позади, а мы плывем дальше по былинным местам нашей Родины. Ока играет в лучах солнца, и я улыбаюсь. Хорошо! Хорошо, когда люди находят друг к друга. Пусть будут счастливы! Наверное, Тася тоже мудрая. Ведь сумела же она зацепить чем-то этого казанову, бродягу, что вернулся он все-таки к ней. Женщина — хранительница семьи. Сильная духом и мудрая Феврония не раз спасала их от губительной разлуки, а вот состарились, и она сказала мужу, что пора расстаться. Он ушел в монастырь. Почему расстаться после столько пережитых лет?

Может, есть вещи, которые понятны лишь людям, умудренным годами?

С Окой за эти дни путешествия мы сроднились, теперь она кажется теплой и не такой суровой Вдруг берег стал таким высоким, таким заросшим и красивым, что я поняла: это Перемиловы горы. Удивительные места на Муромской земле. Они сопровождали нас до самого Павлова. Где-то здесь, на одной из самых высоких гор было древнее капище языческого бога Перемила, бога любви и согласия. В этих лесах когда-то жили князь Петр с женой Февронией, спасаясь от врагов.

Жители современной деревни Корниловка оберегают Троицкую церковь, воздвигнутую в память о пребывании здесь святых, а место это называют Перемилова пустынь.

Каждая пядь этой древней земли хранит столько интересного, что за одну поездку не охватишь, одной кружкой родниковой воды не напьешься, одним днем всей красоты не увидишь.

Глава 6. Дороги в прошлое.

После ужина по динамику Игорь Львович пригласил нас послушать и попеть песни молодости. Погода испортилась. Моросил мелкий дождь, и палуба мокрая, скользкая, а концертный зал как раз на носу теплохода. Оттуда открывалась великолепная панорама реки. Решили пойти.

Нас уже ждал арт-дуэт и кресла, стоящие тесно прижавшись подлокотниками, будто поддерживая друг друга. Казалось, они вобрали в себя всю пыль долгих лет плавания теплохода, вдохнули и стоят теперь, надувшись, не могут ее выдохнуть сквозь выцветший, потертый гобелен.

Сели или провалились?! Неважно, потому что заиграл аккомпанирующий синтезатор, и приятный нежный тенорок нашего любимца пропел: «Как много девушек хороших…» Все заулыбались, глазки загорелись, и припев уже пели хором: «Сердце, тебе не хочется покоя…»

Пели с удовольствием, радостно. Как же это здорово, что у нас есть свои песни. Их много, и они разные . В этот вечер было на редкость удачное единоголосие. Кто-то, улыбаясь, еще и дирижировал, кто-то топал в такт и, кивая головой, выводил чудные неумирающие слова: «Комсомольцы, добровольцы! Мы сильны нашей верною дружбой! Сквозь огонь мы пройдем, если нужно…» Каждый верил в счастливое завтра, каждый верил в дружбу и любил Россию, не рашу, а Россию, дом, где живем, землю, которая кормит, реки, которые поят. Родину.

Мы смотрели друг на друга, подбадривали, подставляли листочки с напечатанным текстом, и расправлялись плечи, и разгибалась согнутая годами спина, и громко и молодо звучали голоса, выговаривая как клятву, как заклинание: «Я люблю тебя, жизнь! Я люблю тебя снова и снова!»

Пока пели, дождь прошел. Над рекой догорал закат. Ни ветерка. Тихо, спокойно, но прохладно. Теплоход бесшумно скользил по реке. Впереди разноцветное зарево во все темнеющее небо, а на мокрой палубе сумеречно. Деревья по берегам сливаются в одну сплошную темно-зеленую массу.

Не спится. Подошла Ольга Васильевна. Молча, постояла и не выдержала:

– С дочерью говорила…

– Из Германии?, – уточнила я участливо.

– Да. Проводила ее с годовалым внуком, теперь душа болит. Училась, училась, а там санитаркой можно только устроиться. А она врач. И хороший врач.

– Может, сможет мужа сюда перетянуть?

– Он Россию, кроме как раша, и не называет. Говорит, что не может жить в этой бестолковой раше.

– Образование бесплатное мог получить, а жить, видите ли, не может! И кто его только воспитывал?!- возмутилась я и прикусила язык: уж очень расстроена приятельница.

– Дочку жалко. Мечется, – она вздохнула, отвернулась от берега и села за столик.- Ну, хоть зять хорошо устроился: наши программисты там нужны.

Только я примостилась на стульчике, как увидела женщину, что садилась в такси. Она была в том же женском окружении, но с палочкой. Не подойти было невозможно.

– Извините, но очень хочется узнать, смогли ли Вы добраться до Пителина?

Все с удивлением посмотрели на меня, но русоволосая девушка, лет пятнадцати, вскочила с места и радостно воскликнула:

– А, это Вы… доехали, доехали, конечно! Не сразу…

– Доехали, – подтвердила пожилая женщина, – присаживайтесь. Меня Лидия Николаевна зовут. Никогда не видела таких таксистов. Заработать боятся!

– Частник довез? – с участием спросила я.

– Это я поймала, – с гордостью сообщила девчушка.

– Доехали до Пителино, но нам же дальше нужно, еще несколько километров, а туда, в наше село, и дороги уже нет, заросла, – печально сказала она, наклонилась, будто искала палочку, взяла ее, переставила на другую сторону, глубоко вздохнула. – Еле упросили… Согласился … довез по бездорожью. Приехали, – а там пустырь. Никого. Исчезло село. Ну, походила я, поискала свою избу, где на печи в войну грелась, посмотрела издали на лес, куда бегала по грибы, шиповник, травы да ягоды собирать, чтобы от голода спастись… Поклонилась…

-Присаживайтесь вот сюда, присаживайтесь! – пригласила седая, моложавая женщина Ольгу Васильевну, – мама любит рассказывать.

– Это верно. Надо, чтобы внуки знали свои корни, знали, что нам пришлось пережить.

-Знаем, знаем, – улыбаясь, перебила  смешливая, озорная девушка и затараторила, – двухлетней девочкой тебя с мамой и пятью сестрами вывезли из блокадного Ленинграда по Ладожской дороге, потом ты оказались в Касимове, оттуда вас повезли в районный центр Пителино. Вас приютила семья из деревни Пеньки.

– Да… едем на телеге, холодно, ветер в поле ледяной, продувает насквозь. Прячемся друг за друга… В лесу теплее… Ох, и зима была… С нами люди делились, чем могли. Выжили. Все шестеро. До конца войны в этой деревеньке жили. Река, лес, поле не дали умереть. Рыбу ловили все ребята. Мокша в половодье посильнее Оки будет, разливается — страсть. Такая широкая и глубокая, что потом никак в свои берега войти не может. Так и остаются рядом озерки, болотца, старицы. Рыбы там было!… Море. Она и спасала в годы войны.

– Да, бабуля – заядлый рыболов!- с гордостью откликнулась Дюшка.

– А что, и сейчас бы посидела на бережку! А тогда и вовсе пропадала на Ежачке, в ней барахтались и мы, дети, и рыбка, и утки с гусями. Сегодня еле нашла: ручейком стала.

– Ну, расскажи, расскажи, как окуня поймала! – озорно подмигивая мне, просит правнучка.

-Да, это был настоящий праздник! Мне уже почти шесть было. Сидим с сестрами, следим за поплавком, ужин ловим, ведерко рядом стоит. Там уже плавали пескарики, один ершик, уклейки и несколько красноперок. Уха уже будет хороша, раз ершик есть. Он жирный, хоть и колючий. Вдруг моя леска натянулась и нырнула, я тяну и никак, подскочила Катька, как дернет… И окуня выбросила на берег, и меня. Схватила я рыбину и бежать… Вкусней той ухи не ела за всю жизнь!

Лидия Николаевна цокнула языком и проглотила слюну. Видно было, что она и сейчас ощущает ее вкус и запах также ясно, как и видит эту картину в мельчайших подробностях.

– Осенью за шиповником ходили с сестрами на Мокшу. По берегам его видимо-невидимо. А колючки, будто крючки железные. Ох, и больно цепляются. Наберем ведра и домой. А грибов в лесу!… Только ленивый не будет сыт. После голодной зимы в Ленинграде здесь был рай. Вот две сестры так и остались жить в Касимове, а мы с мамой вернулась. Сколько лет прошло, как уехала, а места эти до сих пор снятся. И такая красота здесь вокруг, так вольно дышится, и все – все такое родное, хоть плачь! Бросай все в городе и возвращайся.!

Она вздохнула, глаза подернулись слезой, рука опять суетливо шарила в поисках палочки.

– Вот, наконец, теплоход пустили, дождалась. Приехала, посмотрела, как на кладбище побывала. Пусто, голо. Ни поля, ни гурта, одна трава по пояс, да печные трубы кое-где торчат. Была деревня, – и нет ее. В войну поля из последних сил засевали, картошкой засаживали… Чтобы земля не зарастала, на коровах , быках пахали, а то и лопатой, а сейчас…

– Ну, бабуль, я уже чувствую по твоему рассказу, что ты придумываешь, как заставить чиновников района возделать эту целину, – рассмеялась симпатичная седоволосая женщина, румяная,  с косой, закрученной на затылке, дочка Лидии Николаевны. – Это ты можешь…

– Уж если ты нас заставила все бросить и купить путевки на этот круиз, то им я точно не завидую, – подхватила моложавая женщина, внучка.

Все весело рассмеялись, одобрительно и любовно поглаживая по плечу Лидию Николаевну.

– И как же? – обратилась я к младшей представительнице клана.

– Знаете, это было такое, такое! – восхищенно глядя на бабушку, заговорила девушка, – Мы со страха пообещали все, все… и поехать, и поплыть, и купить!

– Перестань, Дюшка, что человека задерживать, – засмущалась женщина.

– Нет, нет, мне уже интересно, – торопливо перебила я под дружные одобрительные возгласы женщин, а атмосфера счастья, тепла, любви, и покоя окутала нас пеленой, расслабила.

– Да что рассказывать!? Я же им говорила, говорила, а они все в заботе, все заняты. Знают лишь одну дорогу: дом — работа.

– Ну, бабуль, дай я лучше расскажу, – перебила любимица Дюшка. – Понимаете, мы, действительно, не хотели ехать. В отпуске одно желание — отоспаться и никуда не уходить от домашнего уюта. А тут бабуля выкинула…залезла на крышу дома. Представляете! Стоит на краю двенадцатиэтажного дома, улыбается и кричит нам вниз:

– Ну, что, старая я, да? Ну-ка, лезьте ко мне, молодые!

У нас от страха сердце в пятках, а она стоит, рукой машет и бросает нам на асфальт сверток, перевязанный лентой. Ультиматум. Мы и смотреть не смотрели, сразу заорали, что все выполним.

Хор восхищенных, одобрительных голосов заполнил пространство, а героиня зарделась от смущения.

– А как же назад? – волнуясь за благополучное окончание происшествия, спросила я

– Нормально! – ответила за нее дочь.

– Сосед помог, паренек с кораблестроительного.

– Он боксом занимается, и все время к нам бегает. Дюшка ему нравится очень, – смеясь заметила женщина чуть моложе, мать Дюшки. Ее коса обвивала голову, как венец. Красиво. Густые, черные ресницы были, скорее всего приклеены, а вот полные щеки горели естественным, ярким румянцем, как у Дюшки.

– Бабуль, да скажи ты им, – обратилась девушка к Лидии Николаевне, – скажи, что он к тебе бегает, а не ко мне!

– Это как? – испугалась я.

– Как, как, – засмеялась женщина, видя мое изумление, – то курсовая не получается, то контрольная. Учится парень и работает! Помочь надо.

– А Вы… – начала я, но Лидия Николаевна перебила.

– Ну, да, читаю лекции, еще вот воспитываю молодежь. – она окинула взглядом свое племя, сделала паузу и добавила, – и своих детей тоже. Ну, девочки, пора спать. Поздно уже.

Она тяжело, устало поднялась и пошла в окружении своих девочек. Как же это она  сумела подняться на крышу?! Невероятно!. Вот что значит сила воли и настойчивость старой гвардии!

Умирают деревни, исчезают с поверхности земли, зарастают травой, но живут в наших снах. Только в лихие девяностые исчезло больше ста шестидесяти тысяч деревень  и заросло около сорока тысяч гектаров пашни! Закономерность? Сколько столетий они хранили быт, традиции и обычаи! Неужели мы — поколение разорителей?

 

Глава 6. Павлово — город мастеров

Каждый раз после экскурсий в Рязань и Касимов, Муром и Шилово появлялось желание что-то творить, делать, работать не покладая рук. Охватывало ощущение никчемности пенсионной жизни Особенно остро и ясно это ощущалось в Павлове, городе мастеров по металлу. Они даже портрет Льва Николаевича Толстого сотворили из мельчайших металлических букв! А какие удивительной формы ножи вытачивают! В одной статуэтке хрюшки спрятано тридцать шесть ножей разных видов! А один мастер превзошел самого Левшу: в лапки блохи вложил свой любимый меч! Вот это Мастера. Восхищаемся, но не меняемся. Образ Левши, как укор, так и остался актуальным до наших дней.

Город Павлово разделен Окой . На высоком берегу рядком высятся купеческие особняки. Как упругие грибочки, стоят они уже второй век. Для купцов все рядом: и вода в Оке, и торговая площадь на берегу возле пристани с теплоходами. Подальше от реки — дома мастеровых. Из века в век здесь жили люди ремесленные, влюбленные в металл, в приокские дали. А какая красота в весенний разлив! Прозрачная, студеная вода заливает пойму. Ослепительный солнечный свет мешает смотреть вдаль. Кажется, он закрывает, заслоняет от наглого взора стыдливую наготу юной весны.

Хорошо любоваться бескрайними далями, живя на высоком берегу реки, но заливает вода низкий берег, и остается там сухим лишь островок. Деревня. Долиной Смерти называли павловчане эту пойму, а в избах селились самые бедные мастеровые — смертники, точильщики. Металлическая пыль никого не щадит. Умирают быстро.

В Павлове всегда знали: хочешь жениться на молодой работящей вдове — езжай в Долину Смерти.

И была в этом городе до революции одна странность. Торговая площадь оживала ровно в два часа ночи. Приходили в свои палатки купцы, зажигали свечи, фонари, раскрывали книги учета долгов на столе, рядом клали счеты, и начинался прием товара от мастеров. Почему ночью? Днем работать надо, нечего по рынкам лазить!

Мастеровой человек прост, а купцу надо вывернуться и прибыль получить, и заставить на себя работать. Вот и изощрялись…

Из поколения в поколение передавалась любовь к делу и мастерство. Люди гордились своим искусством, дорожили родом, именем.

В историческом музее города собраны великолепные работы по металлу мастеров 19-20 веков.

– А сейчас есть мастера такого класса?- спрашиваю я у экскурсовода.

На стене висит портрет мужчины в траурной ленте лет семидесяти. Это был последний в городе мастер.

Веками хранили павловчане навыки мастерства, а в 21веке утратили их, посчитали ненужным прошлые достижения, решили, что придет чужой дядя, накормит и все для жизни принесет! Принес? Мастеровой жил своим трудом, небогато, трудно, зато свободно.

Жалко, что утрачивается накопленный веками опыт, не ценится богатство. Но ножи и ножницы у них великолепны и сейчас. Огромный выбор на пристани!

Глава 7. Мы и двадцатый век.

Пока гуляли по историческому музею, пошел дождь. Майский, еще холодный. До пристани бежали по лужам, натягивая на головы припрятанные в сумках панамки, но увы… Старенькому ковролину тоже досталось, весь промок: капало и с волос, и с плеч…

Город накрыла серая пелена, и в течение нескольких минут сгустились сумерки.

После ужина Олег Львович объявил танцы. Устала, а он — танцы! Хотелось вытянуть ноги и даже не прикасаться к ним. Решила никуда не идти. Пусть сам танцует. С Ниной. Они моложе. Лежу размышляю, потому что больше ничем (кроме мозгов) шевельнуть не в состоянии.

Павлово, Касимов, Рязань.. Истощенные, неухоженные, заросшие по колено травой городки-труженики, зажатые налогами, законами, чиновниками…

Когда-то яркие, нарядные, звонкоголосые, они жили. Здесь чудили купцы-миллионеры, а извозчики имели такой доход, что могли построить двухэтажный каменный дом. Сейчас засыпают… Что с нами случилось? Что мы теряем?

Многие города по берегам Оки гораздо древнее Москвы. Это города-крепости, города защитники, как и сама красавица Ока. Рязань и Неринск, Исады и Мещерский городец, Муром и Павлово. Если сама река несла свои воды по степям и лесам Европы еще до Ледникового периода, то и люди разных племен и народов ( мещера, мордва, мурома) жили рядышком с незапамятных времен. Река поила, кормила, защищала, укрывала от набегов высоким берегом. Все как в сказке про гусей-лебедей и сестрицу Аленушку.

Каждый из этих городов окружен был дремучими непроходимыми лесами Река — единственная дорога. К пристани то и дело причаливали лодки, корабли с товаром. Жизнь кипела. Поэтому в каждом городке базарные ряды и базарная площадь построены на берегу.

В Касимове целый архитектурный ансамбль из трех длинных корпусов, им белее двухсот лет. Торговые ряды проектировал и строил местный архитектор-самоучка Иван Сергеевич Гагин. В каждом провинциальном городке бал правили купцы, умные и не очень, предприимчивые, жадные и не очень, завистливые и самодуры. Недаром в народе гуляло выражение «чудит купец». Но выгоду купцы чувствовали кожей и считали отлично.

Когда в конце 19 века решено было построить железную дорогу из Москвы , то шиловские купцы быстро сообразили, какая выгода их ждет, если эта дорога пройдет через их поселок, и заплатили немалые деньги, чтобы стать железнодорожной станцией. Село быстро начало расти и богатеть. И себе, и людям!

А богатый тогда Касимов остался в стороне, в глухом лесу, где единственный путь был по реке. Почти сто лет понадобилось для строительства автомобильной дороги. Какая уж тут торговля! До революции в Касимове жило сорок два дворянина. Миллионеры, крупные землевладельцы, они обогатили бы и себя, и местность, и людей. Не получилось.

Сейчас в Касимове построена трасса Касимов-Клепики- Москва, реку чистят, а люди уезжают. Всего 29 тысяч жителей!

Чем же примечателен 20 век в этих провинциальных городках? Что нового создано для потомков? Конечно, много хорошего., но, как всегда, саднит то, что болит. И если характеризовать век для каждого городка, то это разрушение, упадок, уничтожение родовых корней, исторической памяти. Исчезают села, деревни, и, наверное, не только потому, что плохое сообщение и нет городских удобств. Люди не понимают, не хотят понимать ценности той земли, что их вскормила, той красоты, что их окружает,

Страшно, что сами жители уничтожают свое достояние, свою историю. Село Исады, что раскинулось при впадении Марицы в Оку, было загородной резиденцией рязанских князей, славилось необыкновенной красотой местности. Именно здесь князья Глеб и Константин составили заговор нанять половцев и вместе с княжескими слугами погубить шестерых рязанских князей. Князь Ингварь Игоревич опоздал на встречу, остался жив и наказал заговорщиков: выгнал их из княжества. Это было в1217году.

Через четыреста лет земли Исады получили в награду герои боев с польско-литовскими захватчиками бояре отец и сын Ляпуновы. Построили церковь Вознесения Христова и великолепный двухэтажный дом из белого кирпича в двух метрах от края обрыва, Он зарос деревьями и кустарником, защищая его от разрушения. Над обрывом висела широкая, длинная терраса на столбах. Великолепная панорама! Каждый, кто плыл по реке, любовался усадьбой на берегу, утопающей в сирени.

Через сто лет сюда пришел Владимир Николаевич Кожин, «яблочный король». Он построил еще один дом из красного кирпича, окружил его яблоневыми садами. Этот красивый архитектурный ансамбль не давал покоя жителям села весь двадцатый век.

Обрыв с годами приближался к «Белому дому» Ляпуновых. Дожди, оползни разрушали его, а местные жители, колхозники помогали. Они вырубали кустарник и деревья, укрепляющие откос!

Правление колхоза расположило на первом этаже и в подвале этого дома свиноферму и унавозило великолепный дубовый паркет конца 18 века. А ведь по этому паркету скользили ножки крепостных балерин князя Григория Павловича Ржевского. Он первый в Рязанской губернии учредил провинциальный балетный театр, который блистал на сцене Москвы и Петербурга, Парижа и Рима!

Да что там паркет! Свиное стадо разрывало, рыхлило откос, на котором возвышалось красивое здание.

В довершении всему собрание колхозников по настоятельной просьбе председателя сельского совета проголосовало за то, чтобы разобрать дворянскую усадьбу и ограду на хозяйственные нужды. Два великолепных дома были растащены по кирпичику в считанные дни!

Слепы, глухи к красоте. Болезненная зависть и жадность. Попробуйте построить себе добротный дом в Рязанском селе, где убитые хибарки. Изживут сельчане, подожгут. Зависть — чувство беспокойное, волнительное. Живи, как все. Легче накинуться всем миром на одного и изгнать.

Может, это трусость. Это она, подлая, мешает жить хорошо. Таксист не повез пожилую женщину в Пителино. Почему? Испугался, что начальство узнает, донесут друзья-товарищи или не захотел перегружать себя работой? Был шанс хорошо заработать. Не использовал.

Может, это наше кредо — разорять свои родовые гнезда, вычеркивать из своего прошлого нажитое предками мастерство и богатство, а потом сокрушаться, разводить руками и искать виновных.

Не раз об этом уж говорилось и писалось! Может не стоить сотрясать опять воздух!? Но моя любимая притча о звезде возникла сразу же, как укор малодушию. Не забывай!

В дверь постучали.

– Входите, там открыто.

– А, находилась!? – злорадно улыбаясь, констатирует Ольга Васильевна. – Ну, уже полчаса прошло, можно вставать и идти. Нечего себя так ласково гладить. Пошли.

– Ольга Васильевна, Вы на трехчасовой экскурсии были? – спрашиваю я, стараясь воззвать к ее смеющейся совести. . – Теперь я понимаю, почему Вы так радостно помахали мне рукой из окна кафешки!

– Ну, не надо сравнивать! Мне Бубновский в таких дозах не приписывал ходьбу. Я инвалид, а ты сравниваешь!

– Значит, сейчас уже пора спать.

– Нет, еще детское время, восемь часов, пойдем немного потанцуем, подвигаемся после ужина.

И я понимаю: ей невыносимо одной в каюте. Спать не может: одолела боль в суставах, и замучили мысли о дочери. Встаю. Иду. Из концертного зала доносится «Вальс цветов» П. И. Чайковского.

– Это что? – оборачивается приятельница, – нас ждет балет?

Мы проходим мимо каюты Александры Николаевны и слышим ее зычный недовольный голос:

– Молодой человек! Вы когда танцевали последний раз в свои младенческие сорок!

Ольга Васильевна засмеялась и, шагая в растоптанных кедах вперед, бросила мне через плечо:

– Вот видишь, я права. Надо танцевать.

Я остановилась. Вот это фраза! Восхищенно посмотрела в проем каюты. Вдруг еще скажет что-нибудь эдакое! Но там молчали. Наверное, одевались, чтобы не посрамить свои младенческие сорок. Стоять дольше неприлично, войти — неудобно, уходить — не хотелось. Выручила сама дама. Она показалась в проеме, опираясь на палочку, взглянула на меня несколько сердито и бросила:

– А Вы что, тоже спать собрались? Молодежь называется! Как куры на насесте: солнце за село, и они на подушку.

Я улыбнулась в ответ, прижалась к стене, пропуская женщину и отвечая вслед:

– Не пытайтесь воспитывать своих детей.

Она остановилась и засмеялась:

– Надо же! А ведь точно. Здесь англичане правы: дети все равно будут похожи на меня.

. Все ближе и ближе место слияния Оки и Волги. Мы приближаемся к Нижнему Новгороду. Ока становится спокойной полноводной. Если не знать, где какая река, очень просто ошибиться: настолько они величавы и широки.

Усталость берет свое, и мы просыпаемся уже не с рассветом, а с песней Высоцкого. Конечно, зарядку никто не проводит, каждый делает ее в каюте, а потом суетливо готовится к очередной экскурсии, объявленной директором круиза:

– Уважаемые туристы! Желающих посетить капитанскую рубку туристов приглашаем на солнечную палубу. А сейчас прослушайте рассказ Ги де Мопассана.

На его жуткое косноязычие уже никто не обращал внимание. Решительно выключила радио. За всю жизнь не слушала столько рассказов этого француза, сколько здесь на теплоходе. Каждый день в течение нескольких часов один Мопассан в Русской глубинке!

А вечером нас ждал капитанский ужин. К нему мы готовились всем миром, тщательно. От каждого столика поздравления всем с окончанием путешествия: кто анекдот расскажет, кто частушки споет, кто басни или стихи почитает, а песни под аккомпанемент аккордеона радостно пели хором.

И пусть не было у нас, как на других теплоходах, ни вечерних платьев у дам, ни украшенного зала в ресторане-столовой, ни звона бокалов с шампанским, ни огромного вкусного торта на всех, зато мы смеялись так, что рыбы пугались, и каждый чувствовал себя частицей большой, красивой страны и Окского былинного края.

24.08.2019г.