Действие происходит в срединной России, на небольшом озерном острове естественного происхождения. К острову от Большой земли ведет одна-единственная дорога, проложенная через дамбу; впрочем, персонажи часто путаются (и не только в этом вопросе): иногда им кажется, что от Большой земли к острову перекинут мост. Власти, проявив минимум воображения, назвали все это – объект «Остров».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Сергей Александрович Берсентьев – человек неопределенного возраста; он также и единственный человек неопределенного статуса на объекте «Остров». Вальяжный вид, какой бывает у некоторых крепко битых людей.
Трифоныч (Алексей Трифонович Селезнев) – начальник охраны «Острова». Пожилой человек служилой, вымуштрованной наружности, но постоянно срывается на какие-то мелкие, ненужные подлости.
Кира (Кира Андреевна Звонарева) – проверяющая из Москвы, обладающая неопределенно широкими полномочиями. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не постоянно присутствующее выражение недовольства на бледном, классических пропорций лице.
Филипп Филиппович Мезенцев – губернатор области, впоследствии министр. Настолько типичный чиновник «представительского класса», что даже и говорить о нем нечего.
Анна Львовна Мезенцева – губернаторша, женщина разбитная и оборотливая. Но и не без благородства, не без благородства.
Английский посол – очень умный человек, старая школа. Старается во всем походить на Черчилля, что при его небольшом росте и худощавом телосложении выходит несколько комично.
Французский посол – вертлявый хлыщ с претензиями на обаяние. Нет никаких сомнений, что зовут его как-то пакостно, вроде Жюль.
Немецкий посол – солидный господин с моноклем в правом глазу, весь прусская прямота и некоторая туповатость, кажется наигранная.
Впрочем, послов можно изображать как угодно, это не имеет решительно никакого значения.
Хор – охранники; корифей – их старшина.
Сцена представляет из себя внутренность просторного двухэтажного дачного дома. Сцены с первой по шестую происходят на втором, остальные – на первом этаже.
Второй этаж – несколько отдельных комнат и проход между ними по авансцене (по коридору). Двери комнат расположены так, что происходящее внутри видно зрителям и при «закрытых» дверях. Персонажи зачастую просто сидят в своих или чужих комнатах и ждут, когда до них дойдет дело.
Первый этаж – один большой зал.
Хор в первых сценах находится в коридоре второго этажа, потом – в общем зале.
Никакие детали интерьера не указывают на то, что это особо охраняемый объект, все как-то потерто и несколько старомодно.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Кабинет Берсентьева. Хозяин сидит за письменным столом и что-то пишет, одновременно размышляя вслух.
Берсентьев
Изгнанье, ссылка – правильное время
задуматься. Я убран из событий,
из мелкой современности. Отставлен
от должностей, от дел. Я сбережен
умышленно для настоящей нашей
Истории. Так прячут в рокировках
заветную ладью.
Среди пейзажа
классического, среднерусской шири,
стоит тюрьма. Нет вышек, и охрана
в цивильном ходит – станут ли стрелять,
когда я дернусь? Как-нибудь проверю;
ем много и ращу для них мишень.
Как птица Божья в клетке. ПОют, шлют
мне переводы денежные. Письма,
которые бесплатны, не читаю,
и книги надоели. Напролет
дни целые сижу в покойных креслах,
смотрю в окно – за сменою времен
у года наблюдаю.
А стихи?
Ну эта мелочь по тетрадке в месяц –
куда их? Был бы психоаналитик,
я б позабавил глупого фрейдиста
причудливою смесью, хуже снов…
Полтыщи километров от Москвы.
Доходят вести поздно, искаженно,
утратив злободневность, – голый смысл.
Так легче для анализа, тем проще
для обобщений тонких и глубоких…
И я шепчу, и слушают меня
внимательно, записывают слово,
его толкуют.
Вещее мое
уединенье, вещая аскеза!
Сегодня как-то ветрено. По дому
охрана суетится – может быть,
какие измененья происходят
в политике.
О, время демократов
веселое, приди! Другие люди
займут тогда места при власти, им
не нужен, устарел, неинтересен
Берсентьев – и отпустят…
Заходит Трифоныч.
Где ты бродишь?
Трифоныч
Ты, говорят, искал меня?
Берсентьев
Искал.
Ты, может, объяснишь, что происходит?
Меня сегодня разбудили в восемь
архаровцы твои. Крик, шум, уборка –
когда так было?
Трифоныч
А, не обращай
внимания…
Берсентьев
Так что это такое?
Трифоныч
Нас едут проверять.
Берсентьев
Нас?
Трифоныч
Ну меня…
Берсентьев
Ты чем не угодил?
Трифоныч
Небось писал,
бранил меня… Теперь посмотрим, как
ты с новым уживешься.
Берсентьев
Никуда
я не писал, и не хватало мне
на собственных тюремщиков строчить
доносы, так чтоб сразу глупость, подлость
в одной бумаге…
Трифоныч
Ладно, я шучу.
Расслабься: поглазеют и уедут,
я столько пережил таких проверок…
Ну а на всякий случай, если спросят…
(Сует в руки Берсентьеву какую-то бумагу.)
Вот что примерно надо говорить.
Берсентьев
Я подыграю, что не подыграть…
Конец первой сцены
ИНТЕРМЕДИЯ
Корифей
А все равно боязно:
знаем мы этих щеголей
столичных, такой приедет
учить нас – по носу щелкать.
Такому как попадешься –
сгинешь, ему ведь тоже
хоть расшибись, а надо,
чтоб по нам результаты,
чтоб из поездки выжать
плюсы к своей карьере.
Хор
СТРОФА 1
Разгонят,
разгонят –
в Сибирь или дальше.
АНТИСТРОФА 1
Уволят,
уволят
нас пенсии раньше.
СТРОФА 2
Тут теплое место –
сиди сторожи.
АНТИСТРОФА 2
Теперь до ареста
сиди и дрожи!
СТРОФА 3
Но мы ведь не просто
охрана: кому
доверишь ты остров,
доверишь тюрьму,
где стен нет – гуляет
на воле почти
наш узник; кто знает,
какие пути
открыты страдальцу –
когда будет час!
Пойдет прогуляться –
возьмет с собой нас!
АНТИСТРОФА 3
Наш узник – как будто
Железная маска,
особенно жутко
от звука, от лязга
чернильницы – пишет,
бумага скрипит,
на пальцы он дышит,
по строчке спешит.
И для человека
тугая петля –
строка – время века
допишет дотла.
СТРОФА 4
Мы привязались к своему
клиенту – услужать, стеречь
равно готовы, ничему
мы не дивимся, ищут встреч
такие люди… страшно им
решетчатые отворять
ворота, жестом ведь одним
судьбу любую могут смять.
АНТИСТРОФА 4
А наш-то, наш – как будто зол,
что потревожили, молчит,
сопит, и взгляд его тяжол,
и сходит с них спесивый вид,
и руки ходят ходуном,
и щеки толстые дрожат;
суют нам деньги, чтоб живьем
отсюда как-нибудь назад.
Корифей
А есть еще надежда, что его спросят
и не посмеют волю навязать, скажет –
оставьте эту мелочь, я привык к ихней
невинной суете, они берут деньги
за всякие услуги: привести бабу,
бумагу принести и сбегать за водкой.
Другие-то пока научатся делу!
СЦЕНА ВТОРАЯ
Кабинет Трифоныча. В хозяйском кресле, которое ей не по росту и неудобно, сидит Кира. Трифоныч стоит перед ней навытяжку, но все равно как-то нагло и насмешливо – кажется, у него это получается непреднамеренно.
Кира
…И списки всех, бывавших у него
за весь период ссылки.
Трифоныч
Не ведем-с…
Кира
Что это значит?
Трифоныч
Списков нет.
Кира
Бардак!
Трифоныч
Инструкция. Тут иногда приходят
молодчики в костюмах, нас тогда
и вовсе со двора долой, и кто там
чаи гоняет с подопечным нашим –
бог весть.
Ведь у Берсентьева не спросишь
для нашего отчета новостей.
Это звучит так убедительно, что Кира невольно призадумывается. А не надо бы: все врет старый черт.
Кира
Что он за человек?
Трифоныч
Ну вы ж читали…
Кира
Написано все так, чтоб не понять.
За что он арестован, был ли суд,
какой-то приговор?
Трифоныч
А вы случайно
не из газеты? Странные вопросы
для дамы из спецслужб.
Кира
Вот для того
меня прислали – чтобы задавать
вопросы, получать на них ответы.
А в странном деле странные вопросы
должны быть, чтоб понять, тут что к чему!
А впрочем, если есть у вас сомненья
в моих бумагах, если полномочий
моих не признаете – позвоните
в Москву.
Трифоныч
Уже звонил.
Кира
Ну так продолжим.
Вы здесь почти три года. Вы с ним пьете
по пятницам.
Трифоныч
Ну это строго, да.
Кира
Что он за человек?
Трифоныч
Хотите – сами
идите пить с ним. Нынче что, четверг?
Вот завтра вечерком и отправляйтесь,
я дам бутылку вам – припасена
заранее.
Кира (отмахиваясь)
Нет, сведений о нем,
конечно, много…
Только слишком много.
И кажется, что тот Сергей Берсентьев,
чьи фото, чьи записки в нашем деле
подшиты, и ваш узник…
Трифоныч
Не трудитесь
рассказывать. Его просили взять
какое-нибудь имя, не писать же
его Железной маской, как тут шутят
все остряки заезжие и мы.
Кира
Так не Берсентьев?
Трифоныч
Нет. Они, похоже,
знакомы были, тот страну покинул,
осталось имя, и приятель взял
бесхозное, а имя потянуло
весь перечень примет, записок, факты
различной достоверности.
Кира
Вот как…
Трифоныч (пожимая плечами)
Я думал, что все знают… Даже в прессе…
Кира
Мы прессу не читаем.
Трифоныч
Как зовут
его на самом деле, я не знаю.
Он именин не празднует. А так –
веселый и открытый человек.
Кира
Так, значит, в самой тайной и надежной
тюрьме сидит, с охраною острит
веселый и открытый человек?
Трифоныч
Выходит, так.
Кира
Могу поговорить с ним?
Трифоныч
Ну, если примет.
Кира (стараясь быть ироничной)
Вы уж попросите.
Трифоныч (подходит к телефону)
Сергей Лексаныч, ты не очень занят?
Да тут к тебе пришли… Та из Москвы,
с инспекцией. Нет, говорит – недолго.
Пятнадцати минут, конечно, хватит.
(Кладет трубку.)
Идите, он вас ждет.
Кира
Куда идти?
Трифоныч
Я провожу.
Кира
Не надо.
Трифоныч
Я до двери,
а дальше не пойду.
Кира
Ну, если так.
Трифоныч
Подслушивать не стану… Здесь направо…
Конец второй сцены
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Трифоныч отворяет двери в кабинет Берсентьева, но сам не заходит, пропускает Киру.
Берсентьев (равнодушным тоном)
Вы кто? Вы проверяете охрану?
Зачем вам я?
Кира
Я послана сюда
узнать о вас.
Берсентьев
Кем послана?
Кира
Не важно.
Берсентьев
Вы, может быть, хотите – двери настежь –
меня освободить?
Кира
Ну, все не так
решительно, но, если доложу,
что вы здесь незаконно, нет от вас
опасности для государства…
Берсентьев (орет так, что стекла в комнате дрожат)
Вон!
Подите вон отсюда!
Кира
Что такое?
Берсентьев
Вы им свои бумаги показали,
они вам и поверили, но я
и без бумаг узнаю самозванку.
Кира
Да что такое?
Берсентьев
Трифоныч!
Трифоныч (вбегая в комнату)
Я здесь.
Берсентьев
Ты гостью проводи, она устала,
и, видишь, заострился от вранья
милейший носик.
Кира в большом раздражении выбегает из комнаты Берсентьева и возвращается к себе.
Больше не пускай
ее ко мне.
Трифоныч
Она мое начальство,
как можно не пустить?
Берсентьев
Какое к черту
начальство?
Трифоныч
Так ты тоже не поверил.
Да, странная бабенка. Но бумаги
у ней в порядке.
Берсентьев
Ты звонил в Москву?
Трифоныч
Как только объявилась. И в Москве
такую знают, посылали к нам,
но, кто конкретно, мне сказать не могут,
вот уж какая тайна.
Берсентьев
Тайна, да…
Я чую журналюшку.
Трифоныч
Две недели
она тут будет – может, приказать,
чтоб никаких гостей пока?
Берсентьев
Ага…
Нашел кому приказывать… Мы вот что…
Зови ее, мы завтра посидим
за рюмочкой, прощупаем ее.
Трифоныч (смеется)
Прощупаешь, все мало тебе их.
Открывается дверь, на пороге охранник.
Охранник
Приехали к вам.
Берсентьев
Кто?
Охранник
Филипп Филиппыч.
Трифоныч
Ах, как некстати, как некстати он.
Охранник
Прикажете принять?
Трифоныч
Куда ж деваться.
Проси скорее.
Берсентьев
А она успела
(показывает жестом по комнате)
жучки?
Трифоныч
Ты что? Когда?
Берсентьев
Да сколько надо
тут времени. Ты вот еще смотри:
она начнет выдергивать твоих
сотрудников, беседовать там – кто-то
возьмет да согласится ей стучать;
тут как ни проверяй, а человек,
он глуп и слаб. Мы вот чего устроим…
(Что-то шепчет на ухо Трифонычу, тот согласно кивает.)
В это время к кабинету подходят давешний охранник, а вместе с ним солидный господин в темном деловом костюме – Филипп Филиппович Мезенцев. Мезенцев жестом останавливает охранника и приникает к двери, стараясь что-нибудь услышать, потом кивает охраннику.
Охранник
К вам губернатор.
Филипп Филиппович (улыбаясь во все широкое лицо)
Не ори, дурак.
Трифоныч
Рад видеть вас. Как дети, как супруга,
здоровье как?
Филипп Филиппович (Трифонычу)
Пойди посторожи
снаружи, чтоб не шастали тут.
Трифоныч
Буду
как цербер.
Филипп Филиппович
Не подслушивай, а впрочем,
у вас и так тут ничего не слышно.
Трифоныч
Стараемся…
Филипп Филиппович
Ну ладно.
Трифоныч
Ухожу.
Трифоныч выходит из комнаты, достает из кармана стетоскоп, приставляет в нужном месте к двери и внимательно слушает.
Филипп Филиппович
А я тут посоветоваться. Восемь
уж лет, как непрестанно, неуклонно
тружусь на ниве; трудная у нас
губерния, чего мы не видали:
и скотский мор, и разоренье клуба
футбольного – вся область ведь болела…
(Задумывается и продолжает.)
Искали ископаемые и
почти нашли, но дело как-то встало:
московские заспорили о наших
глубоких и богатых медью недрах
и до сих пор ведь спорят… Были бунты,
народные волнения. К чему
я эти речи все…
Мне предложили
губернию оставить и на выбор
две должности в Москве. Я думал, думал,
прикидывал так, этак.
Берсентьев
Двести тысяч.
Филипп Филиппович
Но почему так много? Я привык
к другим тарифам.
Берсентьев
Местные вопросы
решать дешевле. Ты же меня просишь
в московские дела проникнуть мыслью.
Филипп Филиппович
Ну ладно. Убедил. Здесь ровно двести.
(Протягивает Берсентьеву заранее приготовленный конверт. О стоимости услуг он еще вчера сторговался с Трифонычем.)
Две должности – или остаться тут?
Берсентьев (склоняется над своими рукописями и начинает бубнить себе под нос, изображая вдохновение)
Ходит ветер молодой,
носит слово над страной,
душу нудит на свободу,
навевает непогоду.
Надо молодцу идти,
пусть изведает пути,
будет по сердцу награда,
за которой в город надо –
в город, в стольную Москву,
власть увидеть наяву.
(Меняя тон.)
Вот что я тебе скажу-расскажу, друг сердечный:
время меняется-изменяется пёстро и скоротечно –
не век тебе сиднем сидеть,
этой землею владеть.
Я тебя здесь не вижу, в этих краях, отъездом
ты растревожишь местность – мы неизвестным
бедам предпочитаем, глупые,
ту, которая рядом, хоть она и сугубая…
Многое, многое сделано, такие ходы прорыты,
пока тут все ровно, спокойно, все шито-крыто,
но рухнет, рухнет – еще немного –
пора, пора тебе в путь-дорогу.
Филипп Филиппович (нетерпеливо)
Я понял, понял: надо уезжать,
зовет Москва; но что мне выбрать, а?
Так хорошо я там интриговал,
что в двух местах успел.
Берсентьев
Ну это просто.
(Снова начинает приговаривать.)
Богатеет Родина, собирает
дани с земель дальних, земель счастливых,
богатеет Родина, а не знает,
как пуста, убога на отчих нивах.
Хор
Везут из-за моря
кость – иворий,
дерево – кипарис,
зерно – рис.
Берсентьев
Кроме своего – скудных пашен – хлеба,
нет богатства верного: покупное –
краденое и прахом пойдет; чужую
мы питаем силу, свой труд оставив.
Хор
Укроти свою спесь,
потрудись здесь,
в тяжких трудах,
на родимых полях!
Филипп Филиппович
Ну услужил, друг милый, услужил;
да я в самой Москве всем расскажу,
что есть такой Сергей Берсентьев, есть
прямой мудрец.
Берсентьев
А вот болтай поменьше.
Филипп Филиппович
Все, как ты скажешь. Ай да человек,
такая мощь в таком тщедушном тельце!
Любая твоя просьба – расшибусь,
а все исполню. Я ж теперь министр.
Берсентьев
Ты, если будет надо, приезжай
сюда московским гостем, привози
гостинцы.
Филипп Филиппович
Что?
Берсентьев
Кубинские сигары,
какой-нибудь коньяк, что подороже,
а то тут, знаешь, в лучших магазинах
чтО по цене французского…
Филипп Филиппович
Пришлю.
(После небольшой паузы, чтобы окончательно утвердиться в принятом решении.)
Так, значит, что: отказываюсь брать
я Министерство по делам колоний,
а сельское хозяйство – это да,
вот тут я развернусь, у нас начнутся
такие урожаи.
Берсентьев
Ну, не ври.
Но в целом верно.
Филипп Филиппович
Побегу супругу
обрадовать: уж как она в Москву
давно стремится.
Филипп Филиппович выбегает из комнаты. Тут же заходит Трифоныч.
Берсентьев
Сельское хозяйство
он сильно не испортит, а дела
в колониях запутаны совсем,
одни убытки там, где можно брать
такие дани…
И никто не тянет…
Трифоныч (виновато разводит руками)
Я что подумал: если завтра Киру
нам приглашать, то, может, мне чего
распорядиться, там вина какого,
закусок кроме сала? А?
Берсентьев
Конечно.
(Передает Трифонычу полученный от Мезенцева конверт.)
Купи что надо.
Конец третьей сцены
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Комната Киры.
Кира сидит над кипой бумаг и упорно пытается в чем-то разобраться. В комнату без стука заходит Филипп Филиппович и по-хозяйски осматривается.
Кира
Вы кто?
Филипп Филиппович
Я губернатор здешний. Встаньте.
Кира встает. Субординация есть субординация.
А ничего себе… Жаль, уезжаю.
Но я по делу. Вы теперь у них
здесь старшая?
Кира
Я…
(Не успевает возразить.)
Филипп Филиппович
Знаю, вас прислали
порядок навести тут. Что ж, пора.
Ваш Трифоныч давно мышей не ловит,
пускает к нему всяких. Вот просил,
чтоб прокурора нашего сюда
и на порог, а что я узнаю?
Позавчера сидел тут три часа,
о чем-то говорили. Чую, кто
придет на смену – старый лис, Кондратьев,
суконная душонка.
(Немного забывается в своих мыслях.)
Кира
Прокурор ваш
мне не знаком.
Филипп Филиппович (с некоторой досадой)
Да черт с ним, с прокурором
и с прошлыми делами. Интерес
тут шире и серьезней, тут в масштабах
страны, а не губернии дела…
Кира
Но что вы от меня хотите?
Филипп Филиппович
Много
чего, а для начала – как уеду
в Москву, так вы мне будете писать
о каждом, кто приходит сюда, тексты
бесед ко мне на стол чтоб в тот же день.
Вы микрофоны в комнаты к нему
установите, не жалейте денег.
Контора ведь богатая у вас!
Кира
Богатая контора. Не прощает
двурушничества.
Филипп Филиппович
Я теперь министр,
я власть в этой стране, я поручаю –
вы делаете!
Кира
Все официально?
Филипп Филиппович (недовольно фыркает)
Послушай меня, девочка, ты здесь
на волоске… Такие порученья –
смерть для карьеры, результат любой
тебе опасен. Если ты нароешь
чего-то интересное – тебя
объявят сумасшедшей, а уедешь
ни с чем – разочаруешь и начальство,
и арестанта нашего.
Кира
Тут дело
обычное, тут рядовой визит
регламентный, не надо нагнетать.
Уеду я отсюда – и забудут,
что ездила, пойдут дела другие,
серьезней поручения, опасней.
Филипп Филиппович
Я нагнетаю?
(Вполне искренне смеется.)
Этот человек
так всех интересует, что тебя
запомнят хорошо: а, это та,
кто кем-то при Берсентьеве служила,
бог знает как с ним связана, подальше
держаться надо от такой. А в вашем
милейшем ведомстве не привлекать
стараются вниманье. Худший промах
такая вот известность, и тебя
задвинут в те губернии, откуда
моя почти что центр Европы. Да…
попала ты! Но я могу помочь.
Мне послужи, как я сказал, и станешь
помощницей министра. В нашем сонном,
по сельскому хозяйству, министерстве
кому какое дело до твоей
скандальной репутации. А должность
высокая! Примерно как в спецслужбах
твоих до генеральства дослужиться.
Кира
Не интересно.
Филипп Филиппович
Ну, не обессудь.
Найдутся посговорчивее люди,
тебя же я уволю. Их заставлю
тебя уволить!
Кира
Вы бы осторожней.
А то министром можно и не стать,
а можно стать вторым у нас – в соседней
тут камере засесть.
Филипп Филиппович
Ну-ну, давай
еще поерепенься, пока можно,
пока еще я БУДУЩИЙ министр!
Филипп Филиппович выходит из комнаты весьма недовольный и возбужденный. Он явно не собирается так просто отступить от намеченного.
Кира одна. Она продолжает внимательно рассматривать бумаги, но не видит ничего, кроме бессмыслицы.
Кира
Не объяснили ничего, послали:
на месте разберешься. Разбираюсь.
И понимаю меньше, чем в Москве
понятно было. Вот хоть губернатор,
теперь министр, – ему-то что за дело
до моего Берсентьева? Неужто
он верит…
А Берсентьев этот… странный
и неприятный тип. Хотя бы знать,
кто он на самом деле. Как-то странно,
что имя неизвестно, нет в бумагах, –
при наших-то возможностях узнать
о человеке все и больше. Странно…
Кривит душой начальство, ох кривит…
(Закуривает длинную тонкую сигарету.)
Весь на виду. Как черт из табакерки
он выпрыгнул. Никто о нем не слышал –
и вот вам знаменитость… Вот статьи
о нем… За многословьем смысла нет!
(Отпихивает от себя бумаги.)
А Трифоныч – он точно что-то знает…
Мне б только имя, я бы раскрутила
все остальное… Только б зацепиться.
Аккуратный стук в дверь.
Кира
Войдите.
Трифоныч
Неудачный день сегодня?
Кира
А? Что?
Трифоныч
Здесь губернатор был. Он так
добрейший малый, но когда находит…
шлея под хвост… Ну как там говорят.
Кира
Ваш губернатор – хам.
Трифоныч (разводит руками)
Он хочет знать,
чему обязан собственной карьерой.
Естественное любопытство.
Кира
И
он связывает взлеты и паденья
с кем? С подопечным вашим?
Трифоныч
Точно так.
Кира
Но это ж бред.
Трифоныч
Ну если это бред,
то для чего послали вас сюда?
Кира
Уже не знаю…
Трифоныч
А узнать хотите?
Кира кивает.
Конец четвертой сцены
СЦЕНА ПЯТАЯ
Комната Берсентьева. Заглядывает улыбающийся и какой-то весь масляный Филипп Филиппович.
Филипп Филиппович
А я опять к Вам за советом…
Берсентьев
?
Филипп Филиппович
С просьбой.
Я говорил с женой, она считает,
что надо брать колонии… Вы как?
Ну что вам стоит сочинить еще
игривенькое что-то: баобабы,
слоновья кость? Кубинские сигары
как раз будут в подарок вам, а то
что проку, смысла с сельского хозяйства?
Тариф двойной, да что – тройной готов
платить, а захотите – Анна Львовна
придет просить колонии. Скажите
хотя бы слово.
(Берсентьев продолжает молчать и вообще, кажется, утрачивает всяческий интерес к словам Филиппа Филипповича.)
Ладно, завтра будет
к вам Анна Львовна, уж она сумеет
расшевелить, разговорить вас, буку.
Филипп Филиппович уходит, донельзя довольный собой. Заходит Трифоныч.
Трифоныч
Она придет.
Берсентьев
Кто?
Трифоныч
Кира.
Берсентьев
И прекрасно.
Конец пятой сцены
ИНТЕРМЕДИЯ
На сцене идет подготовка к пятничному вечеру.
Берсентьев
Люди, дела их меня тревожат,
вечер приходит, и день мой прожит
не так, как надо: я взял бы, может,
книгу, сидел, читал…
Толку-то в ссылке и заточенье,
раз в ходу мелкие развлеченья;
что еще будет: столоверченье?
призраки старых зал?
Корифей
Сегодня чужие придут,
шороху наведут.
За всем станут следить,
глазами водить,
а вы еле-еле
душа в теле
телепаетесь –
ох, доиграетесь!
Хор
СТРОФА 1
Пошевеливаемся –
стол протереть,
посуду перемыть,
микрофоны настроить.
АНТИСТРОФА 1
Пошевеливаемся –
на стол накидать,
посуду расставить,
нет ли прослушки, проверить.
Один из хоревтов
Нас по делу и без дела
всяк гоняет, всяк шпыняет,
роздыху солдат не знает;
верный, преданный всецело
родине, начальству, служит –
родина о нас не тужит,
родина нам срок накажет,
родина плетьми уважит,
а начальство даст прибавки!
Хор
Доживем ли до отставки?
Берсентьев
Алчность и страх собирают дани,
гонят ко мне с утра, с самой рани
тех, кто просить, – от таких свиданий
только тоска и страх
у них, холеных; природу власти
не понимают моей – отчасти,
может, юродство? Меняю масти –
в каждой при козырях.
Трифоныч
Сегодня будет весело –
пусть гости собираются;
обычно мы келейненько,
обычно скучно пьянствуем,
сидим вдвоем с приятелем,
болтаем или в шахматы
фигурки тихо двигаем –
не вспомнить, кто взял-выиграл!
Корифей
Придут, придут к вам сегодня многие!
Званых, незваных я жду! В тревоге я!
Трифоныч
Пусть званые, незваные
за выпивкой обильною
свободно и раскованно
разговорятся – всякого,
кто трезвый к нам заявится,
напоим до беспамятства,
расспросим без пристрастия,
узнаем подноготную.
Корифей
Смотри, смотри, как бы нас самих не прознали!
По наши ведь души умную одну прислали.
Трифоныч
А дамочка ученая,
присядет, спинка пряменька,
и думает, голубушка, –
умнее всех, учили ведь
их пить, да не закусывать,
их пить, да не пьянея чтоб;
но пойло тут губернское,
в столицах не учтенное.
Корифей
Жди, жди, будут и другие гости, похитрей, умней.
Их не проймешь крестьянской сметкой твоей!
Трифоныч
А кто еще заявится?
Да, будут гости новые,
из дальних стран притекшие;
их что ни слово – с умыслом,
их жесты – со значением,
их руки – с ядом-смертию –
данайцы, подносящие!
Мы примем – и живехоньки!
На другой части сцены.
Хор (на разные голоса)
– С тобою говорили?
– Говорили.
– Что сулили?
– Да уж сулили.
Высшие звания –
и можно заранее!
Хочешь ордена –
вот тебе, на!
Будут и деньги,
но этого помаленьку
и чуть-чуть потом,
когда дело спихнем
с мертвой точки,
пойдет по кочкам.
«А ждет тебя, солдатик, Москва,
а выслуга твоя пойдет год за два,
а когда начнется большая война –
других на фронт, а тебя мать родна
упрячет в тылу,
в медвежьем углу».
Ты, говорят, только донеси-принеси,
расскажи-обскажи, чего у вас
тут происходит, – и все проси,
что только есть у нас.
– Ну а ты чего?
– А ничего!
Трифоныч
СТРОФА 2
Стоит у окна он, дремлет,
на три сажени видит
под каждым он; ложь учует, –
не скроете, – в его власти
живого отправить к мертвым,
вывернуть наизнанку
мысли твои, служивый!
АНТИСТРОФА 2
Стоит он пока молчащий,
а произнесет он имя –
и не видать солдату
дома, родной сторонки,
да что там – света не взвидеть,
памяти не оставить,
сгаснуть душе солдатской!
Один из хоревтов
Не выдай, отец родной,
я – тот дурной,
кто выложил как на духу
то, что на слуху,
кто все обсказал,
что видал.
Прости, не губи,
голову не руби.
Трифоныч
А у тебя, паря,
башка варит:
успел сам!
Ну ничего, еще послужишь нам!
(Что-то нашептывает на ухо стукачу.)
Берсентьев
Нашей политики, этой муки
хватит уже, моей вещей скуки
хватит; пишу – болят, зябнут руки, –
мне мое не к лицу
повествованье, его торопит
свора героев моих, весь опыт
мой пригодился и ложно понят –
дело идет к концу.
Конец пятой сцены
СЦЕНА ШЕСТАЯ
На сцену выходит Анна Львовна и громко свистит; на ее свист выбегает Трифоныч.
Анна Львовна
Прими пальто.
Трифоныч
Богатый матерьялец.
Анна Львовна
Ну, не болтай. Где он?
Трифоныч
Сидит сычом
в своей каморке, курит и молчит.
Анна Львовна
Шофер мой принесет сейчас коробки,
там виски, ветчина, немного фруктов,
сыры кое-какие, что у нас
не продают.
Трифоныч
Такие подношенья
богатые к чему бы?
Анна Львовна
Ну не все вам
вдвоем лакать по пятницам – сегодня
я присоединюсь к вам.
Трифоныч
Будет против.
Анна Львовна
Ну я уговорю, не сомневайся.
Трифоныч
А может, не сегодня? За неделю
я б подготовил, а?
Анна Львовна
Через неделю
в Москве я буду. Мне сегодня надо
его взять за рога… Он должен мне
колонии…
Трифоныч
Чтоб он перерешил
решенное – такого не бывало.
Анна Львовна
Так, значит, в первый раз. Ради меня.
Я польщена. Иди прими коробки.
Трифоныч (со вздохом)
Он будет недоволен.
Анна Львовна
Успокойся.
Трифоныч уносит коробки. Анна Львовна поднимается по лестнице на второй этаж и проходит к кабинету Берсентьева, без стука распахивает дверь.
Берсентьев
А, это ты…
Анна Львовна
Не ждал меня, Сережа?
Берсентьев
Он обещал, что ты придешь, я ждал
колониальных споров.
Анна Львовна
И?
Берсентьев
Не надо
вам браться за колонии сейчас.
Буза большая будет, оттеснят
военные его от руководства,
без прибылей останется, без власти,
министром не пойми чего; когда же
вояки оскандалятся, то твой
устанет отбиваться: на него
убытки все и всех собак повесят.
Анна Львовна
Ох, складно говоришь.
Берсентьев
И правду!
Анна Львовна
Врешь!
Берсентьев
У вас два года будут урожаи
хорошие: что сохло или гнило
у двух подряд предшественников ваших,
у вас взойдет и вырастет, в свой срок
пролито и просушено. Тогда
вы на волне успеха…
(Продолжительно зевает.)
Анна Львовна
Говори же!
Берсентьев (хватая ее за задницу)
Вице-премьерша!
Анна Львовна
Это хорошо,
когда бы так…
Неужто и погода
в твоей, Берсентьев, власти?
Берсентьев
Кое-как…
Анна Львовна (начинает рассуждать как бы про себя, но постоянно поглядывая на Берсентьева)
Ну ладно, про погоду – это вздор,
а в остальном…
Волнения студентов…
В Магрибе уже тлеет… Дальше – больше:
пойдет потеха, все Владенья раком
поставит. Наши чудо-генералы
зальют всё кровью щедро и бездарно,
о подвигах расскажут; наградят
кого попало, только моему
ни крестика, ни звездочки: он – штатский,
он и ответит…
Ладно, переедем
мы в переулок Орликов.
Берсентьев
Езжайте.
Анна Львовна задумывается. Ну хоть какой-то толк должен быть от визита.
Анна Львовна
Но ты хоть орденок накинь Филиппу.
Берсентьев
На шею Анну?
Анна Львовна
Не смешно, mon cher.
Целуются.
Берсентьев
По заслугам есть награда!
Будет время звездопада,
будет время твоему
и сойти на год в тюрьму –
а без этого какие
перспективы тут, в России?
А без этого нельзя
хаму в светлые князья.
Анна Львовна
Зачем тюрьма? А я?
Берсентьев
Тебя не тронут.
И даже деньги будут скорбь твою
утешить, если скорби в самом деле
предашься. Ровно год твой проведет
под следствием; чтоб выпутаться, он
всех сдаст.
Анна Львовна как-то беспокойно дергается.
Тебя не тронут.
Вот такой
сопротивленья символ будет этим.
Анна Львовна
Кому?
Берсентьев
Народу.
Пусть противный, жирный
неумный гаер встанет во главе
всей нашей оппозиции.
Анна Львовна
А я?
Берсентьев
Вице-премьерша. Дальше не ходи
за ним его путями.
Анна Львовна
Не пойду.
С тобой останусь. Летом хорошо –
природа, а зимой камин затопим…
Берсентьев (которому неприятно это слушать, перебивает)
А за кого меня ты принимаешь, –
мне просто любопытно, – если просишь
награды государственные так
вот запросто?
Анна Львовна
Черт знает кто такой
сидит и курит, смотрит на меня
взволнованно; черт знает кто такой
устроит мужу верную карьеру
и наградит… Черт знает кто такой
меня сейчас возьмет…
Берсентьев
Все угадала.
Комната Киры. Кира разговаривает по телефону.
Кира
Я поняла, да, Мезенцева ставим
министром по колониям. Берсентьев
ему объявит.
Я не понимаю,
зачем все это…
Выполню и завтра
вам отчитаюсь…
Да, Иван Иваныч.
(Кладет трубку.)
Какой-то бред. Берсентьев назначает
министров… Мне пойти, что ль, повертеться
перед седым оракулом – глядишь,
и министерством разживусь каким,
вот хоть аграрным, раз уж не досталось
оно Филипп Филиппычу. Да что же
у нас в стране такое происходит?
Кто нами управляет, черт возьми?!
Комната Берсентьева. Он и Анна Львовна в растрепанном виде и приводят себя в порядок.
Анна Львовна
Так, значит, Станислава, с бантом!
Берсентьев (со вздохом, обреченно)
Да.
Анна Львовна
Но я у вас останусь все равно
пить до утра. Пусть собирает вещи
селюк наш новоявленный, ему
я передам записку. Прям отсюда
поеду на вокзал. Губернский дом
уже чужой мне, было б неприятно
по комнатам ободранным шататься
да подбирать забытое – пускай
находит прокурорша: ей все роскошь,
что с барского плеча, седая сука…
Берсентьев
А муж не заревнует?
Анна Львовна
Как смешно!
Берсентьев
Конечно, неудобно выгонять
тебя после всего, но…
Анна Львовна
И не думай.
Мы посидим прекрасно вчетвером.
Или ты думал, что твой аргус мне
не рассказал про Киру?
Берсентьев
Ну, как хочешь.
Бьет гонг.
Конец шестой сцены
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Все четверо сходятся в обеденной зале.
Трифоныч
У нас тут по-простому, мы привыкли,
чтобы без баб.
Анна Львовна
Ну, мы вас не стесним.
Налей-ка водки.
Трифоныч
Это непременно.
Кира
Пожалуйста, вина.
Трифоныч
А вы знакомы?
Вот это губернаторша.
Анна Львовна
Уже,
как говорится, ci-devant.
Трифоныч
Неважно,
ведь бывших губернаторов…
Анна Львовна
Смешно.
Трифоныч
А это – из Москвы нас проверять
приехавшая, то есть мне начальство,
сотрудница спецслужб, не из последних,
звать Кира Александровна, всех нас
когда-нибудь посадит, а пока
пьет запросто, компании такой
нисколько не стесняясь.
Кира
Вы хотите
смутить меня?
Трифоныч
И в мыслях не имел.
Я преданность лишь выказать.
Кира
Похвально.
Напряжение между действующими лицами так прямо и чувствуется.
Берсентьев
Давайте пить. А колкости все ваши
оставьте.
Анна Львовна
Ты, как рыцарь, защищаешь
прекрасную такую незнакомку.
(Кире.)
Ведь вы же незнакомка? Так сказать,
par excellence: профессия такая –
разведка-контрразведка. В этом есть
особый аромат, порочный шик.
Кира
Вы были завербованы?
Анна Львовна
Остра
на язычок.
Кира
Умом остра.
Анна Львовна
Туше.
Все чокаются и выпивают.
Кира (Берсентьеву)
Я слышала, вы пишете стихи?
Повисает неловкая пауза.
Берсентьев
Попробуйте соленья.
Кира
Я спросила
чего-то неприличное?
Анна Львовна
Она,
не может быть, чтоб из спецслужб.
Трифоныч
Бумаги
я проверял.
Анна Львовна
И что там в тех бумагах?
Подделывают, знаешь ли, любые,
и разговор с Москвой – невелика
задача, там подельник ее шустрый
смеялся над тобой.
А почему
в губернию о ней не сообщили?
Ведь только от тебя узнал Филиппыч.
Секретность? Да? И вот она сидит
со мною за столом чуть не в погонах,
вполне официально. Что ж теперь
с секретностью случилось? Вдруг исчезла,
тихонько испарилась. Я в Москве
как буду, на Лубянку загляну,
поговорю с кем надо, отзвонюсь
тебе, старик. Посмотрим, кто такая…
Кира
И почему ж такое недоверье,
все трое вы… Договорились? Да?
Заранее?
Берсентьев
Вы слишком неуклюже
стараетесь изобразить свое
неведенье. Не переоценив
возможности охранки, я скажу,
что там специалисты половчей.
Трифоныч (перебивает)
К которым проникаешься доверьем
с полслова. А мы с вами целый день
болтаем, и что, кроме раздраженья,
от ваших скудоумных ухищрений?
Кира
Позвольте…
Берсентьев
Вы послушайте его,
он прав… Я не могу пока сказать
определенно, точно, в чем проблема;
но вы почти красивы; полагаю,
умны и остроумны – но когда
вы в кабинет вошли, мне показалось,
что холодом повеяло.
Трифоныч
Он прав,
вот так же я почувствовал. Могильный.
Анна Львовна
Да, зябко от вас, мерзко.
Кира
Извините
за климат.
Берсентьев
Я желаю вам добра.
Кира резко, никого не дожидаясь, выпивает рюмку.
Кира
Вот так теплее будет.
Трифоныч
И еще
одну, другую, соколом, колом…
(Подмигивает Берсентьеву.)
Анна Львовна, окончательно убедившись, что Кира ей никак и ни в чем не соперница, продолжает гнуть свою линию.
Анна Львовна
Ты почему губернию отдал
Кондратьеву? Он хмур и неумен,
займется делом он…
(икает)
…восстановлять
тут добродетель попранную…
Было
у нас в глуши хоть весело.
А эта,
жена его…
Она к тебе ходила?
Я не ревную, нет, мне интересно:
а какова она, сухая вобла,
на волнах страсти, а? Воображенья
мне не хватает. Ты и прокурорша!
Трифоныч
Она сюда не ходит. Не пускает
муж, или как-то брезгует.
Анна Львовна
Ну-ну…
Берсентьев
Я не всегда через постель решаю
вопросы управления…
Анна Львовна
Филиппу
так, значит, повезло: ну каковы
заслуги, добродетели, таланты
у хама и мужлана, кроме этих
(проводит по себе руками)
достоинств моих, прелестей?
Кира
Вполне
в колониальном вкусе эта вся
дородность.
Все недоуменно на нее оглядываются: казалось, она еще долго не решится влезть в разговор.
Анна Львовна
Как в селе – кровь с молоком.
Кира понимает, что это ее шанс перевести разговор в нужное русло.
Кира
Крестьянин надрывается в трудах,
волочит свои бороны и плуги,
он голодает осенью, чтоб три
оставшиеся времени траву
жевать сухую.
Трифоныч
Кто вам рассказал
такое, эту глупость…
Анна Львовна
Погоди,
пусть выскажется наша Мата Хари.
Кира
Труд подневольный, ненавистный труд
там, где должна быть святость. От земли
крестьянин отвращается – она
как море для галерника-гребца:
чем ее больше, тем больнее хлещут
по сгорбленной спине, тем дольше труд
до берега, до зимней непогоды.
Конец седьмой сцены
ИНТЕРМЕДИЯ
1-й охранник
Вечная барщина
на бесконечных полях.
2-й охранник
Черная работа,
смертная тоска.
3-й охранник
Велика земля Русь.
Пахать не перепахать.
4-й охранник
Отняли у нас землю,
оставили нас на земле.
Корифей
Смотрите вокруг на бывшее ваше!
Хор
СТРОФА 1
Не то беда,
когда тьма труда,
когда во тьме страда.
АНТИСТРОФА 1
Ты жди беды,
когда рук труды
тебе стыдны.
Корифей
Позорно рабу хорошо работать!
Хор
СТРОФА 2
Где, бабушка, наш Юрьев день?
Бесконечных твоих деревень
лежит земля, на которой свободы
век не видали народы.
АНТИСТРОФА 2
Всю землю изрежем, изотрем плугами –
не будем больше земле слугами.
Землю – прахом развеем,
без нее жить сумеем.
Корифей
А не часть ли вы этой земли?
Хор
СТРОФА 3
Тут проклято для пахоты, посева
любое время. Проклято уменье
пахать и сеять. Проклята земля,
полита нашим потом, остается
соль – поле серебрит! Рожать не будет!
АНТИСТРОФА 3
Тут урожаи – лишняя морока!
Луддит ломает рычаги машины.
Своим трудом уничтожает землю
крестьянин, и, когда она исчезнет,
освобожденный раб уйдет, исчезнет!
Корифей
И вот вы теперь солдаты! Легче ли вам, ребятушки?
Хор
СТРОФА 4
Срока не жду: освободиться
со службы – куда вернуться?
Домой, где ждут не дождутся
новую силу в тягло?
АНТИСТРОФА 4
Легче удел солдатский,
чем черными брать трудами
плоды земли – за годами
годы – труд беспросветный.
Кира
Вот чего вы сделали с Россией!
Поедает поедом старуха
самоё себя; не быть крестьянской –
значит ей не быть самой собою.
Отдаете племени чужому,
сами чуждым племенем мы станем
на родной земле. Пока работой
связаны с ней, черными трудами,
скоро же и эта связь прервется,
станет труд бесприбыльным, дешевле
прекратить, чем дальше мучить землю, –
вот какие мысли ходят в светлых
головах больших экономистов.
В самом главном русском министерстве
землю предают.
Корифей
Скорей на волю
отпусти нас, хилых, нас, болезных.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Неловкая, немая сцена.
Берсентьев (задумчиво)
А может, правда хватит мучить землю,
обременять присутствием своим.
Кира (кричит на Анну Львовну)
В колонии езжайте, там бесчестный
доход, народ чужой, там все равно
все ложь и преступление, оставьте
в покое нашу землю.
Анна Львовна
Нашу, да?
Я – русская, а вот кто вы, не знаю…
Уж как-то экзальтированны слишком
для наших-то широт. Еврейка, что ли?
Кира (Берсентьеву)
Скажите вы ей, вам она поверит.
Берсентьев
Да что сказать?
Кира
В колонии пусть едут.
Берсентьев недоуменно пожимает плечами. Киру буквально колотит.
Трифоныч
Истерика.
Анна Львовна
Перепила, наверно.
Заладила: колонии. Сама я
просила их, да вовремя сказали…
Берсентьев (подходит к Кире)
Не надо так. Ну что вы, в самом деле
обиделись на шутки наши? Мы
чуть-чуть боимся вас…
Кира
Вы кто такой?
Берсентьев пожимает плечами.
И кто стоит за вами, кто решает,
что говорить, кому министром стать,
кому какая отрасль?
Берсентьев
Я решаю.
(Отходит в угол комнаты.)
Кира
Вот просто так?
Трифоныч
Решает как решает.
Кира
А все эти стихи, шаманство это –
так, для отвода глаз?
Трифоныч
Нет, в этом суть
и самый момент выбора. Он так
анализ понукает, так он смотрит
внимательней и зорче, так взывает
к богам, какие есть.
Кира (стараясь больше обращаться к Берсентьеву, нежели к Трифонычу)
И боги вам
диктуют?
Берсентьев (из угла комнаты, как-то равнодушно)
Вы не верьте, я совсем
не мистик, это так… фигуры речи,
чего-то архетипы все мои
Крониды, Аполлоны, Дионисы;
Даждьбоги или Велесы мои.
Хор (на разные голоса)
Он решает в добрый час,
он решает за всех нас:
миру быть или войне;
общей чем воздать вине;
есть ли где предел свободе;
быть ли ведру, непогоде,
быть ли холоду, жаре,
в августе ли, в январе…
Он решает за страну –
ночи быть, или быть дню.
Все в его верховной власти
будущее в русской части!
Корифей
Не в каждом его слове смыслы есть, бродят.
Он глуп и говорлив, бормочет, как все мы;
он рассуждает о большой судьбе русских,
запутался, заврался он в своих чувствах.
Но есть и божий дар: слова словам вторят,
задай ему вопрос, вернее, дай тему –
услышишь, когда рифмы он начнет, правду,
рифмует он всегда саму с собой – правду.
Немая сцена.
Кира (все никак не успокоившись)
Я куклу вижу! Где же кукловод?
Трифоныч
А что, весь божий мир, вся остальная
нам видимая жизнь вас точно так же
не удивляет? Где же кукловод
у остальных: у вас, у ваших всяких
начальников, у всех простых людей,
у общества и у мироустройства?
Кира (теперь она уже сама оторопела)
Ну вы загнули.
Трифоныч
Так ли я загнул?
Берсентьев (снова как бы сам с собой)
Я, сколько ни задумывался, сам
не много понимаю. Вот был частный,
невзрачный человек, жил своей жизнью,
печатался в журналах, был поэтом
посредственным – и в сорок с лишним лет
вдруг гений овладел им.
Кира
Как занятно…
Берсентьев
Занятно? Нет, не очень. Гений мой –
он гений политический, я так же
пишу: не очень сильно, очень долго
вымучивая каждое, меняя
по сто раз слово. Мне б огня небес,
мне б вдохновенья чистого – тогда
хоть было бы понятно. Ну а так –
в чужом пиру похмелье: ходят все,
мешают мне работать… Ссылка эта…
Сначала хорошо, да надоело,
хочу уехать.
Кира
Мы вам можем это
устроить.
Берсентьев
Мне поездки по России
неинтересны. Вы меня пустите
в Париж – слабо?
Кира
Узнаю. Сообщу.
Берсентьев
Не тратьте время даром.
Кира
А вдруг пустят?
Анна Львовна, негромко похрапывая, спит за столом, Трифоныч из чувства ложно понятой деликатности отошел в угол комнаты, оставив Берсентьева и Киру как бы наедине, но под дальнозорким наблюдением.
Кира (как бы решившись)
Вы помните Максима Звонарева?
Берсентьев
Кто это?
Кира
Были пару лет назад
волнения в Казани.
Берсентьев
Это помню.
Такие молодые анархисты –
мыслители, мечтатели, махновцы,
и крови не боялись…
Кира
Это ложь.
Берсентьев равнодушно пожимает плечами.
Кропоткина читали, говорили
о будущем России.
Берсентьев
Так всегда
перед большою кровью.
Кира
Всё вы врете…
(Выпивает рюмку.)
Не знаете, а врете, все вы так!
Привыкли о России рассуждать
размеренно, степенно, а у них
огонь любви был, детская наивность,
такая удивительно родная
и русская. Не диво, что они
погублены, растоптаны: собрали
всю ненависть таких вот…
(судорожно подбирает нужное слово)
воротил!
Берсентьев
И что с ними случилось?
Кира
То есть вы
не помните?
Берсентьев
А что я должен помнить?
Кира
Их расстреляли.
Берсентьев
Уголовный суд
решает сам.
Кира
И вашей нет вины
в их гибели – три мальчика-подростка?
Как только разговор пошел об анархистах, Трифоныч покидает свое место и подходит к говорящим.
Трифоныч
Три мальчика-подростка – два налета
на банки, невеликие два куша,
стрельба, но мимо: у случайной жертвы
прострелена тулья на новой шляпе.
Тогда они решают, что пора
им дело посерьезнее затеять;
в Казани биржа есть, вот там кочуют
мильоны от купца к купцу и дальше
к налетчику. Приехали под вечер,
шмальнули с трех стволов, и кто-то им
в ответ свинца послал. Пошла потеха:
тринадцать трупов – ровное число
для чертовой разделки.
Кира
А все трое
налетчиков-то целы, ни одной
царапины – бывает так? Конечно,
когда весь город в панике, когда
Москва орет, грозит – а тут прям банда,
два банка, где действительно они
шалили, прострелили шляпу, денег
почти не взяли.
Трифоныч
Честные…
Кира
Со страху
схватили их. На волосках держались
погоны генеральские; конечно,
чем бегать, чем искать, так проще выбить
любые показания, а тут
политика, то есть для власти местной
ответственности меньше, и ребята
приезжие, студенты кто откуда,
один так из Москвы.
Берсентьев
К чему все это?
Кира
И вы их привели на эшафот,
связали руки…
Трифоныч
Звонарев? Позвольте,
так вы – сестра?
Кира
Спросить хочу за брата.
(С неестественной ненавистью смотрит на Берсентьева, который ну уж в чем и по самому большому, гамбургскому, счету виноват?)
Я столько лет хотела вас увидеть,
виновника единственного этой
позорной казни.
Берсентьев вопросительно смотрит на Трифоныча.
Трифоныч
Вздернули его.
(Показывает жестом.)
Когда ты мораторий отменил,
они открыли краткий скорбный список
Фемиды… Там один еще сорвался
и заново повешен…
Кира
Это брат мой!
Берсентьев
Ну да, я разрешил опять в России
казнить.
Кира
И поднялись над всей страной
глаголи твои вещие.
Берсентьев
Как было
не разрешить? Вы помните: народ
суровых казней требовал; врагов
отечества грозился рвать на части…
Кира
Ну не порвал бы.
Трифоныч
Были прецеденты.
В Туркмении. Камнями побивали.
Скажите, государству это надо?
Насилие должно быть нашим делом,
прерогативой власти, так сказать…
Берсентьев
Я сам давно противник смертной казни,
но есть необходимость, я не мог
против всего народа голос свой
возвысить.
Кира
Иногда возвысить надо.
Берсентьев
Вы правы, в том и смысл всех нас, держащих
бразды, чтоб развернуть лошадок, тройку
не так, как сивкам хочется бежать.
Анна Львовна (подходит к ним и решает тоже принять участие в интересном разговоре)
Он
(кивает в сторону Берсентьева)
демократ большой, ему нельзя,
народный глас услышав, не расслышать.
Берсентьев
А что вся демократия? – Попытка
народный голос извратить, ослабить.
Кира
И получается?
Берсентьев
Вся наша власть
тогда честна и праведна, когда,
любимая народом, изменяет
народу естество. Насильем и
умом свою навязывает волю.
Тогда – цивилизация…
(Надолго замолкает.)
Кира
Так что?
Берсентьев
Не преуспел в тот раз я, извините.
Трифоныч
Бывает так: чтоб прекратить шатанья,
приходится немного уступить.
Кира
Немного?
Трифоныч
Тех-то казней два десятка…
(задумывается, считая в уме)
немного больше. В жертву принесли.
Кира
Невинного?
Берсентьев
Возможно… Кто их знает,
мотивы правосудия…
Кира
И это
ответ верховной власти?
Берсентьев
Да. Другого
не будет.
Трифоныч
И того, что совершил
ваш брат, по вашим собственным словам,
в чем вы признались: банки, анархизм, –
достаточно для казни.
Кира
Я искала
убийцу брата – следователь или
судья, а может быть, палач, тугую
накинувший петлю, – нет: я встречалась
со всеми ними – где им убивать!
По малости своей не виноваты.
Трифоныч
А здесь нашли.
Кира
Нашла.
Трифоныч
И что теперь?
Кира
Всё то же. Кровь за кровь. Чтоб справедливо.
Достает из дамской сумочки пистолет и стреляет в Берсентьева. Берсентьев заваливается набок, хватаясь за плечо.
Раздается отдаленный раскат то ли грома, то ли взрыва. Всеобщая паника. Кира стоит с пистолетом в руке, как будто завороженная сделанным.
Конец восьмой сцены
ИНТЕРМЕДИЯ
Немая сцена. Через несколько секунд все как-то оживает.
Хор
СТРОФА 1
Стоит столбом,
хватает ртом
воздух; а сколько их
в обойме? Шесть –
на каждого есть,
чтоб он навек затих.
Кира прижимает пистолет к собственному виску.
АНТИСТРОФА 1
Подносит ствол,
непуст и тяжол, –
холод прижать к виску;
да жалко себя,
да не судьба
враз истребить тоску.
Кира, постояв с прижатым к виску пистолетом, опускает руку…
Корифей
СТРОФА 2
Тащи бинты,
а ты и ты –
тело поднять,
чур не ронять.
АНТИСТРОФА 2
А вы, кто ловчее,
справляйтесь с нею;
сильно не бить,
лицо не вредить!
Хор (на разные голоса)
Повалим, повяжем.
Мы ей отомстим.
Кнутами уважим.
Дубьем окрестим.
Хрустят белы кости.
Кровями плюет.
А в ком больше злости,
кто насмерть убьет?!
Корифей (подходит к Берсентьеву)
Ну, старинушка, терпи, терпи,
были белым-белы бинты, бинты,
а к телу прижались,
а кровью пропитались.
Кровь держи, держи в себе,
рану сжимай, сжимай, не слабей,
с кровью вытекает душа, душа, душа,
удержи ее – тоща, тоща, тоща.
На чем только держалась в теле, в теле –
слава богу, что и течет еле-еле…
Трифоныч
Успокойтесь!
И рана – пустяк,
и заживет как на собаке!
Не о том думаете!
Мы – виноваты,
с нас будет спрос!
А там стреляют не так, как эта!
Зеленкой помажут – и поминай как звали!
Прощайте, друзья-соратники…
Пока за нами едут – мы еще живы!
Длинна ли дорога до казенного дома?
СЦЕНА ДЕВЯТАЯ
Всеобщая беготня по сцене. Один Берсентьев спокоен, только немного бледен. Рана действительно совсем не опасна, практически не рана – так, царапина. Кира сидит в углу сцены, привязанная скатертью к батарее.
Корифей
К вам послы!
Англия!
Франция!
Германия!
На сцену выходят послы.
Трифоныч
Такой позор. И при чужих.
Английский посол
Готовы
помочь вам.
Французский посол
Сохраним мы тайну.
Анна Львовна
К черту!
Я позвоню и вызову врача.
Наш Гензер – честный немец; если надо,
он отвезет в больницу – к черту все
инструкции. Отдельная палата,
поставите охрану у дверей.
Трифоныч
Нельзя в больницу. Может, у нее
сообщники… Попробуют еще…
А что мы можем сделать там, в больнице?
Анна Львовна
Да вы и здесь не можете сберечь.
(Накручивает себя.)
В отставку вам пора, под суд пора!
Ну я в Москве устрою.
Трифоныч (в сторону)
Кто заказчик?
Когда Лубянка – плохо наше дело,
там надо всех менять до одного;
верхушку так в расход. Ах я дурак,
фамилию услышал, и не вспомнил,
и не проверил.
Английский посол
Я звонил своим,
мне подтвердили, что такая есть
мисс Звонарева в вашей контрразведке,
действительно сестра того парнишки
повешенного.
Трифоныч
Как же потрудилась,
чтоб не прогнали, сколько ж надо крови
ей было лить, чтоб оправдать доверье
своих! Наверно, именно она
и раскрутила дело анархистов.
Иначе как понять ее карьеру.
И заявилась мстить нам за свои
грехи в недобрый час.
(Оборачивается к Кире.)
Сидишь молчишь…
У, стерва!
Берсентьев недовольно отстраняет поднесенные Анной Львовной пилюли.
Берсентьев
Да что вы раскудахтались! Не рана –
так, содранная кожа.
(Трифонычу.)
Дай мне водки.
Анна Львовна
Не надо, может быть.
Берсентьев
Немного, нервы
мне чтобы успокоить… Испугался.
Такое дуло черное, и выстрел,
и боль и кровь… Сначала ж непонятно,
что рана – тьфу.
Анна Львовна
Ты смелый человек.
Берсентьев
Какая смелость! Вот трясутся руки
и проливают водку.
Трифоныч
Я б не так
обделался и трясся.
Кира (из своего угла, с неким вызовом)
Пуля – дура.
Трифоныч (кивая на Киру)
А что нам с этой делать?
Берсентьев
Отведи
во двор и расстреляй.
Трифоныч
Вот так вот просто?
Берсентьев
А что мудрить, следы скрывать, отписки
писать в Москву: уехала, мол, ваша
посланница неведомо куда,
нам не сказалась – может, где проездом
из Вологды в Керчь сгибла, заблудилась?
Мы честно им напишем: так и так –
бах без суда и следствия…
Трифоныч
Прекрасно.
Я делаю?
Берсентьев
Не сомневайся, делай.
Анна Львовна (кидается к Берсентьеву)
Вы что все, обалдели? Подождите,
пока уеду… Дай, Сережа, мне
полдня, я умоляю, без скандала
губернию оставить.
Берсентьев
Подождем.
(Трифонычу.)
А лучше знаешь что… Отправь ее
в губернскую тюрьму.
Анна Львовна (облегченно)
Вот так подарок
Кондратьеву. Начнет свое правленье,
не зная, как отделаться от наших
даров вполне данайских.
Трифоныч
Эй, охрана.
Входит один из охранников.
Доставьте арестованную в город,
в губернскую тюрьму.
Охранник
Никак нельзя.
Все с удивлением на него смотрят.
Гроза большая. Наводненье. Мост
смело волнами. В город нет дороги.
Отрезаны. Строители начнут
работы завтра. Три-четыре дня
потребуется на ремонт. Запасов
горючего для дизелей, еды
и выпивки на месяц, как не больше.
Продержимся.
Трифоныч (задумчиво)
Отрезаны.
Анна Львовна (с чувством)
Вот сволочь!
Все недоуменно на нее смотрят.
Как он все сделал, чтобы одному
отправиться в Москву, – подрыл плотину!
Ну ничего, я, если надо, вплавь,
я – по воде, как посуху. Есть лодка?
Ты, Трифоныч, достань мне что-нибудь,
хоть плот сбей.
Английский посол
Мы как въехали на остров,
то слышали какой-то дальний грохот,
не гром, но как бы снизу от воды
гуд шедший.
Французский посол
Невозможно, чтобы это
неверный муж: таких страстей любовных
у русских не бывает. А плотина
построена тяп-ляп, а тут такая
стихия!
Немецкий посол
Я подумал: как похоже
на взрыв фугаса. Очень может быть,
что рукотворный видим мы потоп.
Нетрудно сделать: с двух концов плотину…
А выгодно кому?
Трифоныч
Вот если б рана
была опасней, как-то к сердцу ближе,
то как бы мы остались – без врачей
и без лекарств?
Анна Львовна (Трифонычу)
Спроси ее про взрыв.
Планировали? Нет? В подвал сведи
и допроси как следует…
Берсентьев
Не надо.
Кира удивленно на него смотрит.
Анна Львовна
Но почему?
Берсентьев
Уверен, что она
сказала правду. Не бывает ложь
такою пошлой, глупой.
Трифоныч (задумчиво)
Если девка
за брата мстит, то взрыв моста зачем?
Другая тут политика…
Анна Львовна
Какая?
Корифей
Четыре большие политики, партии есть в России,
четыре политики, не различить какие,
иначе как по рассчитанным, особенным, важным срокам,
когда подрывать. Политика примитивна всех и жестока.
Первые – те желают не допустить досюда
послов, визитеров срочных, плыть им через запруду
не на чем, и политика внешняя замирает –
ничего не случается страшного, а повод устаревает!
Вторые – те радикальней, автомобиль с послами
взрывают: мол, террористы воюют со всеми нами
вровень и что делить нам? Объединим усилья –
чуждая демократия и русская камарилья.
Третьи, кто любопытные, допускают переговоры
нашего постояльца и сей иностранной своры,
чтобы их взять в заложники – кого? – тех и этих скопом:
нашу власть непременную и чертову их Европу.
Всех мрачнее четвертые: смотрят на наше дело,
после переговоров – точка, чтобы до нас успела
война не сегодня-завтра, а прямо сейчас. Дым к небу!
Родина, ты в опасности! И с первой тебя победой!
Хор (на разные голоса)
К нам три посла –
хлапа к тузу.
Дорога шла –
через грозу.
Вокруг земли
течет вода.
Кто притекли –
те навсегда.
Огонь и взрыв –
и дамбы нет.
Встал, ветром взвыв,
багровый свет.
Никто из вас
в обратный путь
не сможет: час
назад вернуть.
Анна Львовна
Тогда кто это? Третьи?
Трифоныч
Нет… Не факт.
По общей безалаберности русской
могли и рычажок поставить криво,
напутать время. Все на подозренье.
Берсентьев
Но мог и сам мост обвалиться. Это
верней всего.
Трифоныч
И всего проще.
Корифей
Да!
Послы поняли, что в этом бардаке не будет удобнее момента, чтобы приступить к делу. Все равно все глупо, несвоевременно и безнадежно. Просто каждому необходимо проговорить положенное и услышать ответ, в смысле которого, к сожалению, не приходится сомневаться.
Английский посол
Сергей Лексаныч, мы, рискуя всем –
карьерой нашей, ехали сюда,
всё думали, какие компромиссы…
Берсентьев (обращается к послам, но отвечает на какие-то свои мысли, вопросы)
Вы говорите: можно не воюя
решить противоречия, есть способ
умнее рукопашной и надежней
бомбардировок. Значит, вы условья
принять готовы? Наш Царьград? Российский?
Корифей
Иначе что?
Война?
Вы в самом деле
о Третьей Мировой сейчас,
а,
начальство!?
А хор, не зная, что все уже давно решено, начинает действительно суетиться.
Хор
СТРОФА 1
Обалдела ты, Родина, лезешь куда?
Все те мало? Своя не довлеет беда?
Ты за Черное море бросаешь солдат;
кто не верит тебе – в смерти сам виноват!
Что тоскливее вечной твоей суеты
и презрения к смерти? Кривятся кресты,
полумесяца славу гнетя, – от твоей,
мати, правды во всем Божьем мире темней.
АНТИСТРОФА 1
Обалдела ты, Родина, веры твоей
не хватает для собственных древних церквей –
не София тебя, а другая ведет
сила мертвая, нас собирает в поход.
А очнешься ты, Господи Боже прости, –
по просторам великим шаром покати,
никакие враги рубежей не прешли –
просто люди закончились русской земли.
Не обращая ни малейшего внимания на стенания хора, послы продолжают.
Английский посол
Готовы на серьезные уступки
идти. Мы признаем границы ваши,
и так уже расширенные сильно
за счет соседних, нам союзных, стран!
Французский посол
И даже то, что вы пока к рукам
прибрать (Тбилиси, Киев) не успели,
мы признаем за вами. Но проливы…
Немецкий посол
А почему вы требуете с нас
Константинополь? Посмотрите карту:
там Турция. Вот с нею и воюйте,
султану Порты голову морочьте
правами на Царьград.
Французский посол
А наши ноты
все побоку.
Немецкий посол
Писать мы будем гневно.
Французский посол
И многословно.
Английский посол
Знаете обычай.
На то и дипломатия, чтоб силу
бессильем заклинать.
Французский посол
Но мы не можем
оттяпать территории кусок
у нашего союзника. Ведь это
народы наши как-то не поймут,
газеты зашумят.
Немецкий посол
У вас всё проще.
Корифей
СТРОФА 2
У нас всё проще – нет препон нашим
желаньям – так и сяк российский путь верток –
а Божьим ли, не Божьим Русь несет ветром? –
Вопрос, ответ, итог пути страшен.
Берсентьев
Царьград должен стать российским!
А между тем хор уже раздухарился, уже не страшно. Веселая обреченность.
Хор
СТРОФА 3
Покуда мы живы, России
никто не закроет пути –
прямые пути и такие,
где бошку свернуть – не пройти.
Суровые мертвые петли
кидаем по миру – и вот
стянули окрестные земли,
удвоили русский народ!
Берсентьев
Царьград должен стать российским!
Повторяет он это с унылой монотонностью, как будто и не понимая смысл… а Карфаген должен быть разрушен.
АНТИСТРОФА 3
Мечта есть великая: вынем
мы жребий небесных высот
и в славе прекраснейшей сгинем,
не выдержав Божьих щедрот.
Расступятся ангелы, наши
к себе пропуская полки.
Как рай этот чаден и страшен,
как низки его потолки!
Берсентьев
Царьград должен стать российским!
Корифей
АНТИСТРОФА 2
Читаем свои роли, маски, грим носим –
мы скажем каждый в свой черед все, что должно
по роли, от души. Сдадут Царьград – что ж мы,
уймемся? Нет – Ерусалим нужен.
Послы (вместе)
СТРОФА 4
Но для чего пойдет война?
Море вам не переплыть,
город вам не взять!
Нельзя победить всех!
Берсентьев
АНТИСТРОФА 4
Не выдержит наша страна!
Не хочет она победить –
желает она крест принять!
Взять весь мирской грех!
Хор
И в море его,
в Черное его –
как колосник,
грех велик!
Анна Львовна (она единственная, кто еще пытается рационально осмыслить происходящее)
Действительно, зачем?
Берсентьев
Последний шанс
начать войну – такую мировую,
чтоб свет перетряхнуть, встряхнуть; народам
вернуть их правду…
Анна Львовна
Что?
Берсентьев
Мы, как в болоте,
увязли, вся История увязла,
сплошная энтропия, теплый грех,
а тут – Константинополь, прям как раньше,
безумная мечта плоть обрела,
потребовала нашей плоти, крови,
политика становится реальной.
Трифоныч
Отсталая мы, нищая страна,
какой не жалко, нам себя не жалко,
а может, вот для этого хранил
нас Бог –
прощал нам русскую историю.
Берсентьев
Давным-давно зашел мир не туда,
утратил пыл любви, благую злобу.
Пора нам на попятную.
Анна Львовна
Нельзя
поворотить Историю.
Берсентьев
Они
(широким жестом указывает на послов)
не могут. Ну а я?
Кира
Последний шанс,
последний раз, когда решает некто
не избранный, но призванный Кой-кем –
уж не за тем ли, в самом деле?
Анна Львовна
Бред.
(Раскачиваясь, в несколько другом тоне.)
СТРОФА 5
Из-за какой-то глупости,
теории –
война!
Ведь жить да жить бы!
Радоваться!
Прелестные последние времена!
АНТИСТРОФА 5
Но мир действительно как-то слинял,
устал,
стал беззубым хищник –
всеобщее, сука, равенство,
со свиным рылом в калашный ряд –
и всё терпим лишних!
(Похоже, что и Анна Львовна заразилась общим безумием.)
Ну так тому и быть: война,
стань нам мать родна –
пока нас окончательно не затопило,
память не смыло;
начинаем
на русский лад –
забираем
себе Царьград!
Английский посол
Безумие, конечно, но оно
прекрасно и пугающе.
Французский посол
И мы
вовлечены, заплатим многой кровью.
Немецкий посол
Что ж, даром воскресенье не дается.
Корифей
СТРОФА 6
Один лишь он в своей благой власти,
в дурных своих воскрес, погряз чувствах,
сумеет взять да и начать страсти:
позор и смерть судьбы вернуть русским.
Берсентьев (Трифонычу)
Ну что, старик, им воевать пора,
друг друга убивать, а мы уже
и так в гостях у смерти, наше время
заемное у ней. И да, сегодня
надежнее, чем время молодых.
Трифоныч (наливает две рюмки и протягивает одну Берсентьеву)
Ну, за победу неизвестно чью
не чокаясь.
Берсентьев
За наше дело пью!
Корифей
АНТИСТРОФА 6
Истории предел – столпы вбиты
геракловы – забыл бегун, меты
вокруг кружа, обратный путь – и ты
окликнешь – и вернется мир к свету!
Конец девятой сцены
ИНТЕРМЕДИЯ
Хор
СТРОФА 1
Грядет война,
погубит всех,
сметет волна
за общий грех;
кто прав, не прав –
пока живой,
а всякий, пав, –
войны герой.
Корифей
Лишние поколения,
предателей естества
выметает война из мира –
так погибнем бесчестно!
Один из хоревтов
Чем услужим отечеству,
человечеству? –
Сгинем, сгинем!
АНТИСТРОФА 1
Не надо нас
земле, стране,
и пробил час,
чтоб быть войне,
чтоб прибрала,
смела рукой,
как со стола
сор-мусор свой.
Корифей
А перед Третьей Мировой
как без эсхатологии,
как без предсказаний правильных
о будущем, о его отсутствии!
Кто-то победит –
мы этого не увидим,
ну и не надо!
Один из хоревтов
Старый, добрый восстановится мир –
вот это главное!
Корифей
Европа встанет, вспрянет – мы погибнем
позорно, окончательно; такая
судьба у нас:
мы – жертва искупительная!
СЦЕНА ДЕСЯТАЯ
За сценой слышны стрельба и звуки борьбы. Растрепанный охранник выбегает на сцену.
Охранник
Тревога!
Нападенье!
Хор (на разные голоса)
Что?
Что?
Что?
Общая бессмысленная и бестолковая суета.
Конец десятой сцены
СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ
Прошло два часа с момента окончания предыдущей сцены. Следов разгрома почти не видно, все вычищено и выметено.
Трифоныч протирает хрусталь в шкафу, лицо его несколько побито, но сохраняет остатки былого достоинства.
В зале, кроме него, находится Анна Львовна.
Анна Львовна
Совсем я ничего не понимаю:
так аккуратно, вежливо, но твердо
в Сережин кабинет препроводили,
дверь заперли, а через час открыли
и без допроса, обыска прогнали.
Трифоныч
Да, странно.
Анна Львовна
Я кричала, я металась –
они молчали; ладно, не нужна
я им, я гостья лишняя, но ты,
ты, Трифоныч, хоть что-то понимаешь?
(Задумывается. После некоторой паузы.)
И почему ты здесь, а не с Сережей?
И как они добрались, ведь потоп?
На катере каком-то?
Трифоныч
Нет, по суше.
Анна Львовна
Три дня, нам говорили.
Трифоныч (разводит руками)
Три часа.
И вот, как только схлынула вода,
сюда проникли люди.
Анна Львовна
Кто такие?
Трифоныч
Не понимаю. Говорить не стали,
нас сразу мордой в пол – лежи, сопи,
не дергайся. Ну а его в подвал.
Анна Львовна
Он арестован?
Трифоныч
Если жив еще.
Ведь он не так, как мы, – сопротивлялся,
неловко бил кого-то, его били,
вели нас – волокли его, визжал
проклятия, угрозы, надрывался…
Анна Львовна
Вот даже как…
Трифоныч
Поэт нешумной смертью
не умирает, вся она навыказ.
Недорого он продал жизнь свою…
Анна Львовна (недовольно перебивая)
Ты не юродствуй!
Трифоныч
Извините. Страшно.
Вот и мелю блудливым языком.
Корифей
Чего,
чего
боится он ей сказать,
показать?
Замазывает, скрывает следы побоев,
как будто, пока о них вслух не говорят,
они не так болят,
да и наполовину только существуют.
Веря в корректность действий,
в случайность насилия,
проще предположить,
что и в дальнейшем все будет спокойно,
небольно,
живы останемся,
вынесет нас судьба невредимых,
сбережет хотя бы до завтра.
Анна Львовна
Но как вас отпустили? Почему?
Трифоныч
Кому нужны мы?
Анна Львовна (надолго задумывается, и вдруг ее осеняет)
Связь? У вас есть связь
с Большой землей?
Трифоныч
Кому теперь звонить?
И что сказать? И кто поможет нам?
И кто прислал вот этих?
Анна Львовна
Ну а Кира,
она что?
Трифоныч
И ее освободили…
Анна Львовна
Так она с ними?
Трифоныч
Вряд ли… Вроде нас
по дому бесприютна, безнадежна
блуждает…
Анна Львовна
Пусть она своим в Москву
звонит, пускай докладывает, мы
поймем по их реакции…
Трифоныч
Ну пусть
звонит, я не указ ей.
Интересно,
могу ли я уехать? Нас сейчас
удерживают, или по привычке
сидим кукуем здесь?
Анна Львовна
Куда собрался?
А он, Берсентьев, как?
Трифоныч обреченно машет рукой, ему уже явно не до Берсентьева и вообще ни до кого, сломался человек. Анна Львовна снова задумывается, прикидывает варианты.
Пойди к ним и
просись к нему, скажи: нужны лекарства,
уколы.
Трифоныч никак не реагирует на ее слова.
Где их главный? Я сама
хочу с ним говорить.
Трифоныч
Послы сидят
смирнехонько по комнатам. Никто
не вякает, боятся, а у них
ведь неприкосновенность! Мы-то что?
Дверь открывается, и в залу заходит задумчивая Кира.
Кира
Меня вот отпустили. Вероятно,
не расстреляют.
Анна Львовна (пересилив неприязнь к ней)
Кто они такие?
Кира
Не знаю. Не из наших. На шевронах
там знаки непонятные: не львы,
но что-то вроде, но с хвостом змеиным,
с копытами…
Трифоныч
Химеры.
Кира
Я не знаю
таких подразделений.
Анна Львовна (раздраженно)
Их и нет.
(Задумчиво.)
Когда-то он читал мне о химерах
и о Пегасе, о Беллерофонте…
Трифоныч
Поэзия…
Кира
Химеры…
Анна Львовна
Что химеры?
Он видел в них фантазию такую
нетворческую, мертвую и мертвых
созданий породившую. Поэт
прекрасной ради ясности обязан
бороться с ними.
Трифоныч (пытаясь казаться ироничным)
И теперь химеры
решили отомстить.
Анна Львовна
Он что-то знал
об этих молодцах, он так пытался
предупредить.
Трифоныч
А ясность где, такая
прекрасная?
Анна Львовна
А микрофоны где?
И чьи они? Вот он и шифровал
послания поэзией…
Постой –
есть микрофоны. Можем мы услышать
их разговоры?
Трифоныч
Только кабинет
был нами оснащен.
Анна Львовна (Кире)
А вы успели
своих наставить?
Кира
Что?
(В ней как будто что-то раскалывается или обрывается.)
Теперь весна
не дружная, не ранняя, но все же
в этом году прекрасная. Последней
весной для молодых, для сильных станет.
Землей они для следующей будут
весны, ее ростков; ни похоронной
тоски, ни светлых подвигов каких –
падут, падут, падут. Пророк уже
сказал свои слова, теперь его
хоть на цепь посади, а хоть убей,
не станет легче. Ива моя, ива…
Трифоныч (насмешливо)
Офелия сошла с ума.
Анна Львовна
Ты слушай.
Тут не без смысла.
Кира
Черная вода
нас окружает, мертв молчащий воздух, –
какими же путями его слово
распространилось?
Анна Львовна аж вздрагивает, но Кира, вместо того чтобы объяснить, продолжает свои ламентации.
Завтра для войны
проснемся мы, страна проснется наша;
оружие возьмем, начнутся песни
веселые, походные.
Девчонки
визжат и плачут, и любовь им дарят,
солдатикам, – короткая заминка
для смерти.
Море синее молчит,
железным строем занято, армада
под весом нашей юности кренится,
и нет волны свободной, мы по морю,
как посуху, идем; корабль, другой,
и вот уже враждебная земля,
соскочим, щит подложим, Одиссея
уловки помня.
А они прислали
по наши души этих – не смешно ли…
В бронежилетах. Будто есть броня
от наших бед.
Военные такие,
а не хотят войны, ведь странно, да?
Анна Львовна
Так вы ее успели или эти?
Трифоныч
Когда? Вы сами видели – она
в углу сидела, мы ее не били.
Анна Львовна
Кололи чем-нибудь?
Трифоныч
Как будто мало
так поводов сойти с ума…
Анна Львовна
Наверно.
(Подходит к Кире и дает ей звонкую пощечину.)
Кира (абсолютно нормальным голосом)
Нет, я не сумасшедшая, меня
так проверяли, прежде чем послать…
Иначе мне б не дали полномочий,
оружия.
(Вытаскивает откуда-то из-под одежды пистолет.)
Анна Львовна (Трофимычу)
Ты посмотри!
(Кире.)
Заряжен?
Кира
А то!
Анна Львовна
Их трое?
Трифоныч
Четверо.
Анна Львовна
Неважно.
Всех перебьем.
Трифоныч
А если он – уже?
Анна Львовна
Так, значит, отомстим. Ведь ты не трусишь?
Кира (она, похоже, окончательно очнулась от своего полусна и теперь говорит четко и вполне разумно)
Сама!
Анна Львовна
Да что сама? По неподвижной
стреляла цели мимо…
Кира
Ну а тут
не промахнусь…
Трифоныч
Ох, бабоньки, чего
затеяли!
Анна Львовна
Ты с нами, друг сердечный!
Не вздумай увильнуть.
Трифоныч
И не пытаюсь.
Конец одиннадцатой сцены
ИНТЕРМЕДИЯ
Трифоныч
А пойди отвертись,
только сбег я, спасен,
мне б сидеть да трястись,
а опять увлечен
уж в такие дела,
что всех прошлых страшней;
пуля или петля –
что достанется мне?
Анна Львовна
А не зря я езжала на охоту,
уток серых стреляла, зайцев белых –
тренирован глаз, и рука не дрогнет!
Доброй добычи!
Кира
А не зря я стреляла по мишеням
из любого доступного оружья –
я сегодня готова для дуэли!
Выстрелю первой!
Хор (на разные голоса)
Заряжают оружье –
есть ли опыт у них?
А в работе-то мужьей
каждая за двоих.
Не сробеют, успеют
четверых завалить.
Бабы смогут, сумеют
друга освободить.
Вроде этих… валькирий!
Им забава – война!
И положит, как в тире,
две мишени одна,
а вторая – Диана –
с двух широких стволов –
два тяжолых шакана:
раз – готов, два – готов.
Хор (на разные голоса)
А нам что делать?
Не всегда трусы.
Врасплох нас взяли.
А теперь будем
готовы.
Приказывай!
Мы ведь не безоружны.
Есть ножи засапожные.
Косы возьмем и вилы!
Анна Львовна и Кира кивают хору и приглашают за собой.
СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ
Трифоныч
Ох, бабоньки, затеяли…
Анна Львовна
Охотничье
еще ружье есть у Сережи в комнате,
он все шутил, что в конце пьесы… вот теперь
и пригодится. В прикроватной тумбочке
патроны, две коробки.
Трифоныч
Куда столько-то.
Анна Львовна
Тащи, не рассуждай.
Трифоныч, поохав, уходит.
Теперь с тобой,
(смотрит на Киру)
тебе
не верю ни на сколько. Если дернешься,
то я не промахнусь, прикладом жахну в лоб.
Они внимательно, изучающе смотрят друг на друга и, видимо довольные результатом, продолжают разговор, но уже несколько спокойнее.
Кира
У Трифоныча я взяла ключи
от всех дверей, держи.
(Кидает Анне Львовне тяжолую связку.)
Анна Львовна
Он лучше знает,
куда чего совать.
Кира
Он струсит. Лучше,
когда в твоих руках…
Анна Львовна
Ну хорошо.
(Берет ключи.)
Тяжолые.
Трифоныч приносит ружье и отдает его Анне Львовне.
Трифоныч
Держите. И патроны.
Анна Львовна
Ну что же, Бог нам помочь – постреляем!
Раздаются шаги и стук в дверь. Анна Львовна и Кира берут оружие на изготовку.
Трифоныч
Вы кто?
Анна Львовна
Стреляю в дверь.
Трифоныч
Вы кто? Ответьте.
Из-за двери раздается узнаваемый голос.
Берсентьев
Берсентьев, не стреляйте.
Анна Львовна
Ты один?
Берсентьев
Один. Они уплыли.
Анна Львовна
Как уплыли?
Берсентьев
Вы, может быть, откроете?
Трифоныч выхватывает у Анны Львовны ключи и семеня бежит к двери.
Трифоныч
Входите.
(Чуть ли не ощупывает Берсентьева.)
Вы как, не пострадали?
Берсентьев
Ничего.
Не пострадал.
Анна Львовна
А где они?
Берсентьев
Уплыли.
Я же сказал.
Анна Львовна
Вот так вот просто всё?
Корифей
Да!
Да!
Да!
Все просто.
Должна судьба
выкаблучиваться и выкобениваться,
чтоб интересно было,
но когда судьба,
и такая великая,
действительно решается,
то она проста до безобразия!
А эти?
Были они, да сплыли!
Привиделись нам!
Зря так болят ушибы!
Ни по какой логике,
ни по какому смыслу
их не должно было быть,
а потому –
не было!
Трифоныч
И в добрый путь.
Кира
А точно не вернутся?
Берсентьев
Точнее не бывает.
Анна Львовна
Может, кто-то
мне объяснит, что происходит тут?
И кто они такие?
Берсентьев
Боевые
пловцы.
Анна Львовна
И кто послал их?
Берсентьев
Были люди…
Хор
1-й хоревт
Которые сегодня убедились,
что здесь одна пустая болтовня,
бессильный, вечный треп интеллигентский.
2-й хоревт
Которые сегодня убедились,
что поздно. Решено все не в их пользу,
подписаны и в деле протоколы.
3-й хоревт
Которые сегодня убедились,
что щедрость иностранная меняет
любые мненья, как их не бывало.
4-й хоревт
Которые сегодня убедились,
что правильно все то, что происходит
с Россией, и готовятся к войне.
Хор (вместе)
Которые сегодня убедились,
что все смешалось в хаос. И тщета
политики явилась очевидно.
Берсентьев (потирая ушибы, но свысока)
Взрывать мост, посылать сюда спецназ –
бессмысленно. Политика идет
своим путем, как я ей говорю…
Кира
Оставили в покое нас, и, значит,
вернулись полномочья мне!
Трифоныч
Ох, надо
опять ее в наручники.
Берсентьев
Не надо.
Она так, словоблудит, набивает
себе зачем-то цену…
Кира (снова как одуревшая)
Черномор
из вод озерных с витязями вышел…
Анна Львовна
Пловцы… Вода ушла – и к нам пловцы.
Как вовремя… Но что ты им сказал?
Обвел, оплел как?
Берсентьев
Только правда, только
рассудка злые доводы…
Анна Львовна
Какие?
Долгая, томительная пауза.
Берсентьев
Вода сошла…
Анна Львовна
И надо уезжать?
Берсентьев
Ну, в добрый час.
Анна Львовна
Куда?
Берсентьев
В Москву, к министру.
Не надо тебе здесь.
Анна Львовна
Не прогоняй!
Берсентьев молчит. Анна Львовна, чуть не рыдая, выходит и с силой захлопывает дверь. Меньше чем через десять секунд дверь снова распахивается, и на пороге все та же Анна Львовна, снова собравшаяся с силами.
Анна Львовна
Так просто не избавиться. Уйду,
когда все остальные, а пока
я предлагаю выпить за спасенье
чудесное. А все же хорошо
вот так взбодриться, скучных наших буден
течение прервать. Вот только жаль,
что соли нет в истории, нет смысла
совсем.
Она бессвязная такая:
стрельба и взрыв, политика и штурм.
Кира
Бред идиота.
Анна Львовна
Точно подсказала.
И кто с кем заодно?
Берсентьев
Ну мы с тобою
уж точно заодно.
Анна Львовна
Как знать, мой друг.
Все выпивают.
Берсентьев
А ведь тебя расспрашивать начнут.
Сюда ко мне пойди еще явись
с расспросами…
Анна Львовна
Но и ко мне теперь
в палаты министерские проникнуть
задача…
Берсентьев
Так что скажешь им?
Анна Львовна
Я? Правду.
Всю правду. Ну, насколько ее знаю.
Рассказ, конечно, проиграет сильно
в сюжете, в занимательности…
Только…
А станут ли расспрашивать меня,
когда вот эта здесь. Строчит. Что пишет?
Все поворачиваются в сторону Киры, которая действительно записывает что-то в свой блокнот.
Кира
Ну ладно журналисты… Бред любой
для них сойдет, ну а мое начальство…
Порадую рассказами о том,
как все закручено тут жестко, лихо:
интрига, взрыв, потоп, послы, захват…
Анна Львовна
И выстрел не забудь. В крови лежащий
твой подопечный.
Кира
Выстрел – это да…
Про выстрел не забуду… Что ж такое
произошло? Любые объясненья
подходят лучше некуда. Теорий
такая прорва, что ни на одной
нельзя остановиться. А у нас
привыкли аналитики, чтоб всё
по полочкам.
Анна Львовна
Придется отвыкать.
Кира (уже другим, снова полоумным, тоном)
Распалась связь времен.
Берсентьев
Кусок гнилой
из времени мы выкинем, зачистим
концы, их свяжем накрепко, и жизнь-
голуба восстановится, и вновь
История начнется наших бедствий…
Конец двенадцатой сцены
СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ
С момента окончания предыдущей сцены прошли годы.
В центре зала висит большой портрет Берсентьева, перечеркнутый сбоку аккуратной траурной ленточкой. Под портретом беспорядочно навалены венки и просто цветы.
Играет негромкая музыка.
Входит Анна Львовна, она в глубоком трауре.
Анна Львовна
И все это твои цветы.
Такой-то
уж ты пророк, что про себя ни-ни,
ни слова правды, страшно было правду
тебе узнать свою…
Был муж в тюрьме.
Ты угадал. И не проворовался!
А взят был за политику, за правду.
Откуда что взялось?
Пересидел
большие перемены, и нашлись
ведь дураки, что заново подняли
его в такие сферы…
Трифоныч (подходя к ней)
По заслугам!
Все предали страну – он не успел
по тупости своей. Нерасторопность
и верность идеалам так похожи.
Анна Львовна
А ты? Ты тоже верен идеалам?
До самого конца остался здесь…
Трифоныч
Куда идти мне было? Тут зарплата,
какие-то и сверх нее доходы,
тут есть где жить, тут далека война…
Анна Львовна
Тут он, Берсентьев.
Трифоныч
Что греха таить,
привык к нему. Он дрянь как человек,
но неплохой хозяин…
Анна Львовна
Это да…
Трифоныч
А вы, я слышал, что ушли от мужа.
Анна Львовна не считает нужным отвечать на этот вопрос и погружается в неприятные воспоминания…
Анна Львовна
А кто еще сегодня будет?
Трифоныч
Кира
звонила мне, с минуты на минуту
заявится.
Анна Львовна
Вот как. И где она
была все эти годы?
Трифоныч
На фронтах.
Анна Львовна
Забавно это все. Ты не находишь?
Трифоныч (пожимая плечами)
Звонили из посольств.
Анна Львовна
А этим что
понадобилось?
Трифоныч
Долго извинялись,
сказали – не приедут.
Анна Львовна
Хорошо.
Открывается входная дверь, в зал заходит Кира. Она в потертой, плохо сидящей на фигуре военной форме.
Анна Львовна
Какой штрафбат исторг в недобрый час
такую оборванку, штучку, смертью
обглоданную?
(Демонстративно обращается к Трифонычу.)
Плохо в этот раз
ее внедрили, не всегда же ИМ
везет так, чтоб к приличным людям слали
разведывать, вынюхивать.
Кира
Есть водка?
Трифоныч подает ей стакан. Кира салютует стаканом в направлении берсентьевского портрета и выпивает.
Анна Львовна
Ну, дай хоть обниму. Ведь мы с тобой
бок о бок тут, с оружием…
Кира
Ну, здравствуй,
подруга дорогая. Тот же шик
и тот же гонор. Мимо вся война,
как не было. А мне не повезло,
я прямо в пекло. Очень недовольно
начальство было. Сбагрили меня.
Окопной правды довелось наесться
мне досыта и дотошна.
Трифоныч (прерывая ее)
Не надо!
Открывается дверь, и входит Берсентьев.
Берсентьев
Ну вот, чего вы тут? Пришли, собрались.
Ну, здравствуйте. Присядем на дорожку,
да я пойду.
(Кире.)
А как там на войне?
Кира
Окончилась война. Не так, как раньше, –
победой, поражением, – а просто
закончились воюющие, пусто
в казармах и окопах. Надоело
мне выть одной в широком, чистом поле –
вот я и к вам. А больше никого
во всей стране. Я шла – мычат коровы
недоеные, сныть и лебеда
в полях поднялись, волки пробегали,
но как-то сторонились меня волки.
Трифоныч
Странная это была война,
тоскливая это была война –
теряли
мы и они
больше всего от самоубийств,
как будто соревновались две армии,
кто быстрей,
кто ловчей
в самоистребленье будет.
Ну а эти наши, охрана, всех их
забрала война. Поначалу
слали письма, хвастались;
молодые, кто от мамки,
те все геройски,
старики страшней погибали.
Даже калек не осталось!
Берсентьев (только теперь становится понятно, насколько он постарел и одряб)
Боги только и ждут, когда я встану и выйду,
чтобы даже перестать зажигать звезды
над этой частью суши:
где-то течет вокруг Земли Великий океан,
где-то ветры рвут в клочья ночное небо,
здесь – ничего.
И здесь никогда ничего не будет.
Анна Львовна
А мне писали, что у них, в Европах,
тишь, гладь да благодать. Восстановилась
из праха, пепла, из минувших лет
позора, запустения – культура.
Теперь цивилизация как раньше,
без всяких «мульти».
Трифоныч
Это хорошо:
не зря мы, значит, Родину свою,
на пользу им, на радость погубили.
Печальный подвиг. Жизнь свою за други
свои. Да и не други. Просто так.
В этих словах есть какая-то последняя правда, от которой всем становится очень неловко.
Берсентьев
Пора прощаться.
Трифоныч
С кем, Сергей Лексаныч?
Мы – ваша свита.
Анна Львовна
А куда игла,
туда и нити все.
Кира
Веди нас, вождь.
Берсентьев
А вы ведь не отстанете?
Трифоныч
Ни в жизнь.
Все четверо уходят со сцены.
Конец тринадцатой сцены, да и всей пьесы
