«Гроза двенадцатого года
Настала. Кто тут нам помог?
Остервенение народа
Барклай, зима иль русский Бог?»
(Александр Пушкин).
Рассказывает министр народного просвещения Разумовский Алексей Кириллович.
В 1812 году ожидали страшную войну. Вовсю шла подготовка к ней.
Перед этим были пожары. Горели села, города, леса. По небу ходила небывалая, «власатая комета». Не к добру.
Из-за военных приготовлений и экономии Лицей стали обеспечивать хуже, наравне с другими учебными заведениями.
О стакане портера в обед пришлось забыть. Теперь вместо портера воспитанники получали квас.
Одежда стала беднее. «Вначале нам сделали прекрасные синие мундиры из тонкого сукна, с теперешним воротником, и при них белые панталоны в обтяжку с ботфортами и трехугольными шляпами и, сверх того, для будней — синие форменные сюртуки с красными воротниками»; … «все это стало отпадать: сперва, вместо белых панталон с ботфортами, явились серые брюки; потом, вместо треугольных шляп — фуражки; наконец, вместо форменных синих сюртуков — серые статского покроя, чем особенно мы обижались, потому что такая же форма была тогда у малолетних придворных певчих вне службы».
К началу лета 1812 чудовищная армия неприятелей обозначилась на берегах Вислы. А 12 июня Наполеон перешел Неман.
. Две наших армии отступали. Каждая много уступала врагу. Неприятель стремился их разбить поодиночке и препятствовал соединению.
Из Белоруссии шли неприятные вести. Литовские губернии принимали французов с великой радостью и устраивали пиршества для них. Виленский университет поголовно присягнул Наполеону, а студенты виленские ушли добровольцами воевать против нас.
Основной поток несметной армии был направлен на Москву. Другая часть направилась к Петербургу. Маршал Удино заявил Бонапарту:
«Мне очень совестно, Ваше величество, что я прежде вас буду в Санкт – Петербурге».
Против французских войск и пруссаков стоял корпус графа Витгенштейна. Другой силы за ним не было.
И в Петербурге войск не было. Вся артиллерия и запасные батальоны были отправлены под Калугу.
Потерпи Витгенштейн неудачу, оборонять Петербург стало бы нечем и некому.
О ходе боевых действий мы узнавали с большим опозданием из английских и шведских газет, которые привозили купеческие корабли.
Наши же газеты сообщали о высоком духе всеобщем против мирового врага, о народных пожертвованиях и ополчении.
А потом военные действия перенеслись в губернии России.
Враг разорял деревни и забирал у крестьян последнее. Города, занятые французами, также страдали в значительной степени. Обывателей грабили, а на улицах жгли костры из архивных дел и важных документов, захваченных в разных присутственных местах.
Мы только потом узнали о многом.
Наконец, пришли сведения, что две наших армии соединились в Смоленске. Но враг по-прежнему превосходил числом. Удержать Смоленск не было возможности и его оставили в развалинах.
Армия роптала: когда бы нас разбили – другое дело, а то даром отдают Россию, а нас мучают переходами.
Барклай терпел незаслуженные упреки и оскорбления. В спину ему говорили «изменник» с прибавкой солдатской брани. Багратиона возносили до небес.
Войско могло отказаться подчиняться.
Был положительно необходим другой главнокомандующий.
10 июля получены сведения из Риги, что французы перешли Двину у Юнгфергофена и силами 30-40 тысяч продвигаются к Петербургу. В городе большое смятение.
Будто бы супостат издал прокламацию, по которой русские будут отброшены за Иртыш, «где Иркутск будет их столицею».
Пока граф Витгенштейн удерживал неприятеля. Победы его и генерала Тормасова отмечали выстрелами из Петропавловской крепости. Но все знали о том, что это не главные успехи. Ходили упорные, и, как оказалось, ложные слухи о поражении корпуса графа, и будто бы неприятель вступил в Курляндию.
Некоторую радость составили сообщения из Испании. Французы потерпели там чувствительные поражения. Эти сведения преувеличивали успехи союзников, но добавляли веры в нашу победу.
В столице наблюдался то подъем народного духа, то наоборот, наступало смятение.
Кто мог распускать ложные слухи?
Французы и прочие нерусские. Обыватели не сомневались в этом.
По заключению полиции, самые невыгодные для положения дел наших известия разглашаются чиновниками из союзных с Франциею Посольств, и, отчасти, поляками. Запретить их трудно.
Следовательно, посольства и прочие нерусские затем и остались в городе, чтобы из их домов исходили слухи.
Теперь загород на прогулки никто не ездит. Только иностранцы выезжают, но вовсе не для прогулки, а чтобы своими рассказами возмущать крестьян.
Почему французский посол маркиз Лористон не желает покинуть Петербург? Не может рассчитаться по долгам? Основная ли это причина?
Питерские обыватели и особенно купечество, были едины в пожелании, чтобы послы иностранные поскорее покинули столицу. Незачем им ждать французских орлов.
(Из газет) 25 июля бедный пьяный чиновник избил иностранца в Санкт Петербурге на глазах у полиции за лишний вопрос. Такие поступки были в народе одобряемы.
Французские орлы могли появиться у города еще и потому, что в столицу прибыл император Александр.
Рассуждали: А вдруг не устоит Витгенштейн и супостат придет испить невской водички? Что тогда?
Страх, подозрительность к иностранцам и похвальное усердие делали из каждого российского гражданина правительственного агента. Лиц, в чем – то заподозренных, приводили для допроса каждый день.
Немецкий лекарь, собрав народ, рисовал картины счастья, которое начнется с приходом Наполеона. Немца посадили в тюрьму, а тот, кто донес, получил 1000 рублей.
Театр французский, до того наиболее посещаемый, закрыли совсем, дабы не навлекать ропота обывателей, для которых слово француз сделалось ненавистным.
Для иностранцев многое стало опасно. Подозревали, что они травят народ. Будто бы нерусские – содержатели питейных домов подливают купорос в водку.
Маркиз Лористон все – же покинул Петербург. Но по -прежнему нахождение вблизи французского посольства считалось подозрительным.
Неприязнь возрастала. Полицейские осведомители доносили о разговорах дворовых людей (министра финансов) «…свернуть головы своим французам и уже потом идти на врага».
Полиция собирала всякого рода сведения об иностранцах, брала на учет лиц незанятых, и «праздношатающихся».
Перечень поначалу состоял из 100 человек. В основном французы.
К чему это? К тому, что один из воспитанников Лицея, большой знаток французского языка и литературы, носил кличку «француз» и был похож на француза по поведению.
Если иностранные посольства продавали экипажи, дорогие мебели и покидали Санкт – Петербург, то воспитанник Лицея Александр Пушкин должен был ощутить на себе всю глубину ненависти народной.
Потом была ужасная весть об оставлении Москвы.
В это не верилось. Все погибло. Покушение врага на святыню порождало сильнейшее чувство мести. И обыватели с новой силой искали врагов.
Между тем граф Витгенштейн устоял и не пустил французов в Петербург. Они отошли к Витебску и стали окапываться, посылая разъезды до Великих Лук.
Для столицы изменилось немногое. Рассуждали так: поскольку Бонапарт захватил Москву, он все равно двинется на Петербург. Для него этот вопрос решенный.
Памятник Петру Великому отвезут в Париж и поставят рядом с квадригой Бранденбургских ворот и бронзовыми конями венецианскими.
Однако готовилась подмога Витгенштейну.
«Среди святых воспоминаний
Я с детских лет здесь вырастал
А глухо между тем поток народной брани
Уж бесновался и роптал
Отчизну обняла кровавая забота
Россия двинулась, и мимо нас волной
И тучи конные, брадатая пехота,
И пушек медных светлый строй…»
Брадатая пехота.
В Петербурге редко было встретить статскую одежду или военные мундиры. Зато было много бородатых ополченцев в грубых сермягах с крестами на шапках, с топором за поясом или с казацкой пикой в руке. Они ходили строем по улицам, несли гарнизонную службу. Иным выдавали казенные ружья. Таких ставили в караулы у ворот и подъездов Зимнего императорского дворца.
Михаил Кутузов находился в волынском имении Горошки, когда узнал, что Наполеон форсировал Неман. Старик поспешил в Петербург и изъявил готовность принять начальство над ополчением.
В комитеты устроительный и экономический народ приходил толпами и просил, как милости, позволения взять оружие. В ратники поступали крестьяне, купцы, мещане и ремесленники.
Многие, никогда не помышлявшие видеть ратное поле, были из Горного корпуса, Александровской мануфактуры и других мест. Даже колонисты, живущие около Санкт – Петербурга, объявили о готовности вступить в ополчение.
Таким не полагался солдатский мундир. Ратники должны быть в обыкновенной своей одежде…
Михайло Илларионыч увидел в ополченцах помощь армии в строительстве полевых укреплений и настаивал, чтобы каждый имел топор и лопатку.
Уступая всеобщему пожеланию, император назначил Кутузова главнокомандующим и тот отправился в действующую армию.
Первого сентября ополчение, собранное в Петербурге, было собрано на трех площадях: Дворцовой, Исаакиевской и Петровской. В 10 часов прибыл император и объехал все ряды нового воинства. Воинство прошло мимо государя.
Парадные расчеты имели «благородный, простой и вместе геройский вид»… «после чего малорослые и малолетние падали императору в ноги и просили оставить в строю.
Дружины направились к Полоцку.
Начальник петербургского ополчения генерал и тайный советник Бибиков успешно справился с назначением.
(Портреты Бибикова и ратника)
В пути ополченцы вели себя настолько благонравно, что в лавках Великих Лук купцы не хотели брать деньги с них.
Дружины быстро подошли к месту назначения.
Витгенштейна поразил воинский вид и порядок людей, недавно оставивших плуг. Он приказал дать им по чарке водки и по фунту говядины.
Дружинники составили резервы строевых частей и приняли участие во Второй битве за Полоцк и в последующих сражениях.
Однако в Петербурге началась эвакуация. Министерство народного образование отвечало за важнейшие государственные ценности.
Но как быть с императорской семьей? Отправить в Англию? В Финляндию?
Придворное ведомство составляло перечни ценностей. Эрмитаж, Монплезир, Петропавловская крепость, Лавра и Мощи сберегаемые в ней, Кунсткамера, Академия художеств, Монетный двор, Казна.
Решили императорскую семью вместе с ценностями и реликвиями отправить в Казань через Ярославль, минуя Москву.
От Питера до Ярославля на почтовых станциях расставили 2000 лошадей.
Но подвод и лошадей нужны были тысячи. Где их взять? Министерству народного просвещения недоставало ни времени, ни способов.
Чиновникам, задействованным в эвакуации, я приказал выдать жалованье вперед за два месяца.
Императрица – мать Мария Федоровна, находясь в Петербурге, в Зимнем дворце, уже с 11 июля укладывала свои бумаги и прочее, но молодая государыня Елизавета Алексеевна повела себя иначе. Когда ее спросили, сколько надобно подвод для вывоза вещей, отвечала: «Так как нет возможности спасти имущество всех жителей Петербурга до последней бедной, то и я должна терпеть одинаковую с ними участь».
Елизавета Алексеевна была характера благородного и возвышенного и много сделала для эвакуации картин Эрмитажа.
Обыватели осуждали Марию Федоровну, и, наоборот, сочувствовали Екатерине Алексеевне. Было даже опасение, что императрица – мать подкуплена Наполеоном и собирается убедить сына Александра заключить мир.
Разное поведение императриц останется в памяти Пушкина и, возможно, он напишет так:
«И перед новою столицей
Померкла старая Москва
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова»
(Портреты старой и молодой императриц)
25 сентября Оленин, Алексей Николаевич, директор Публичной библиотеки, потребовал у меня 100 подвод или три судна и сто ящиков, по 20 пудов каждый для эвакуации рукописей и нужнейших книг. Направление – Петрозаводск.
Нашлось и то и другое.
Приказ губернатору Мартенсу: «Не вскрывать, промокнут». Суда потащили вверх по Неве лошадьми и далее по рекам и каналам.
Но наступил ледостав и суда вмерзли в лед. Там же, во льду на реке Свирь застряли экспонаты Кунсткамеры и произведения Академии Художеств.
Местом размещения столичных учащихся определили Новгородскую и Олонецкую губернии. Приготовили яхты, намереваясь отправить Губернскую гимназию и Педагогический институт, но их тоже остановил лед.
Студентов выгрузили на берег и повезли лошадьми зимним путем, а гимназистов, за неимением транспорта, разместили в деревнях на берегу.
Директору Царскосельского Лицея Малиновскому я приказал готовить теплые вещи и жестяную дорожную посуду, но к закупкам продуктов не приступать. «Книги по малому количеству взять с собой. Преподаватели готовятся к дороге вместе с воспитанниками». Направление – Петрозаводск.
В небогатых северных губерниях надо было готовиться к долгой зиме, искать провизию и теплую одежду.
Эвакуацию Лицея, Пажеского и Кадетского сухопутного корпусов, Иезуитского института временно отложили.
А затем ход войны переменился.
Знакомы ли вам такие стихи?
Друзья! сестрицы! я в Париже!
Я начал жить, а не дышать!
Садитесь вы друг к другу ближе
Мой маленький журнал читать:
Я был в Лицее, в Пантеоне,
У Бонапарта на поклоне;
Стоял близехонько к нему,
Не веря счастью моему.
Вчера меня князь Д<олгоруко>в
Представил милой Рекамье;
Я видел корпус мамелюков,
Сиеса, Вестриса, Мерсье,
Мадам Жанлис, Виже, Пикара,
Фонтана, Герля, Легуве,
Актрису Жорж и Фиеве;
Все тропки знаю булевара,
Все магазины новых мод;
В театре всякий день, оттоле
В Тиволи и Фраскати, в поле.
Как весело! Какой народ!
Как счастлив я! – итак, простите!
Простите милые и ждите
Из области наук, искусств
Вы с первой почтой продолженья,
Истории без украшенья
Идей моих и чувств.
Стихи написал баснописец Иван Дмитриев, друг семьи Пушкиных. Дмитриев собирался стать мужем Анны Львовны – тетки Александра Сергеевича, но вопрос затянулся и их отношения закончились ничем. В 1810 году Дмитриев был назначен министром юстиции.
(Портреты Василия Львовича Пушкина и Ивана Дмитриева)
Стихи вполне дружеские. Будто бы Дмитриев написал их еще до поездки дяди в 1803 году. Тогда с Францией был мир.
Надеюсь, Василий Пушкин, – Мой дядя самых честных правил, когда – нибудь расскажет, зачем попёрся в Париж и что он там увидел.
Мне только известно, что Василий Львович бежал в Европу от семейных неудач. Искал покоя и временного убежища.
У Пушкиных семейные проблемы – традиция. У деда проблемы, у прадеда, у прапрадеда…
Однако Дмитриев издал книжку со стихами и они понравились публике. Пушкин – дядя стал широко известен.
Встречи Василия Львовича в Париже Дмитриев обозначил в основном правильно.
Василий Пушкин действительно получил аудиенцию Первого консула. В следующем году Наполеон станет императором.
Аудиенция продолжалась недолго, с полчаса. Но о ней сообщили парижские газеты, и, по меньшей мере, одна из них повысила звание гвардии поручика Пушкина до подполковника.
Что вполне объяснимо. Не может первое лицо государства принимать иностранного офицера невысокого звания.
Надо ли рассказывать, как гордился Василий Пушкин знакомством с Бонапартом и Жозефиной! Он и дальше поддерживал внимание общественности. Показывал на себе костюмы последней моды и специально заказывал новые. Тоже с прическами. Говорили, что дядя предлагал желающим потрогать свою напомаженную голову. Хотя, мне кажется, так могли говорить только завистники и злопыхатели.
Так или иначе Василий Пушкин пошел в гору. Но такому известность даже необходима. Василий Пушкин и сам был поэт.
К моменту поступления племянника в Лицей его дядя был уже широко известным поэтом и предметом гордости племянника. По другому и быть не могло.
Поездка дяди по праву была семейным достижением. Надо полагать, юный Пушкин поспешил рассказать воспитанникам много интересного о знакомстве дяди с выдающимися людьми Франции: с актерами, красавицами, подробности встречи Василия Львовича с Бонапартом и Жозефиной.
А поскольку у Саши Пушкина была превосходная память, он мог декламировать стихи, поездке посвященные, которые написал сам министр юстиции.
У Пушкина были два прозвища: «сверчок» и «француз». По характеру живой, смуглый, невелик ростом.
Французов и до войны недолюбливали. В них все больше замечали бесцеремонность, склонность к легкому обогащению.
Но им прощали. Высшее общество было ориентировано на французскую культуру. Французское воспитание, французская литература, французский язык… Желая видеть у себя носителей высокой культуры, французов нанимали гувернерами в помещичьи семьи.
С началом войны, когда образованные французы пришли к нам настоящими варварами, познания французской литературы, гордость за дядю, за его поездку в Париж обернулись Александру Пушкину противоположной стороной.
Над таким «французом» легко можно издеваться. Пользуясь всенародной ненавистью, вымещать на нем действительные и ложные сведения о неудачах русской армии. При этом можно ничего не бояться.
Но я был мало осведомлен о затруднениях Александра Пушкина.
