Литания мирянина

 

Молю Тебя, Премудрость, на коленях,

О звёздном шуме в длительной ночи,

О лилиях на адовых ступенях,

О нежной дымке восковой свечи.

 

О разуме молю — не для суждений,

И пламени, сжигающем язык;

О вечности немого откровенья,

Ненужности бессмысленных вериг.

 

О бабушке, о ласке, о мечтанье,

В который раз! О детстве на песку,

О чае сладком, полднике и мае,

О домике и песнях к вечерку.

 

О мире без войны, бескровном споре,

О чуткости и музыке — письму;

О белом, как зима, надменном взоре,

Забавном, как весна, «тебя люблю».

 

О паперти, свободной от стаканов,

Удобстве и достатке — но без тьмы,

В Конце Времён — о безграничном храме,

Где, звери раньше, встретимся людьми.

 

О благости альковного безумья,

Молю Тебя, о таинстве любви:

Чужой любви?.. Моей любви?.. Неважно!

Признании любимым в визави.

 

Идут года, о Боже, как мне страшно!

Осталась ночь, и скоро — как чужак,

Взойду на крест, трусливо и отважно:

Со Мраком жил, и погребусь во Мрак.

 

Аид

 

Осенний букет на курганах немых,
Лесные пожары сверкающих глаз,
Нет места в огне для восторгов земных,
Для вздохов, прелюдий, дуэтов губных,
И время упрямой золе не указ.

Железом калёным хтонический бал
У век одиноких похитит росу,
В созвездьях я свет путеводный искал —
Венеру, ей дом, и пророчества там,
Теперь же фонарик во тьме стерегу.

Рогатка на шее — монисто из снов;
Тугим рукавом заслоняюсь, держа
Внутри не синицу, но пепел и кровь,
Крестов вереницу, лестви́цу грехов,
Любви приснопамятной тысячу жатв.

На что мы, мужчины — глупцы! — не идём,
Борясь за свободу от женских тисков.
Но я же, напротив, верёвкой влеком
Коварных, как ночь, затаённых в былом,
Покрытых золой васильковых цветов.

Пускай не разделишь с безумцем тюрьму,
Ко мне не опустишь колени свои,
С тебя обещанья любить не возьму,
Ни жеста, ни дара просить не смогу,
И если дыханье умрёт взаперти.

Но просьбой одной помечтаю вослед:
Немного улыбки — не только кнута!
Лесному пожарищу встретить рассвет,
Букетам — цвести, а созвездьям — гореть
На тёплых углях твоего очага.

 

На Пастернака

 

Свой сон записывал Шопен

На чёрной выпилке пюпитра,

Но сны зависят от палитры,

И кто их помнит — тот мишень.

 

Мишень для стрел критичных виршей,

Наград за творческий фронтон,

В словах таится эмбрион

Верёвки к аду, райских пиршеств.

 

Кого влечёт всевластный зов,

Того несчастья не удержат,

И в пламени глухой надежды

Бредёт Эвтерпы богослов.

 

Куда бредёт? И Бог не знает,

Полным-полно в траве дорог,

Но мёд поэзий застывает,

Когда приходит эпилог.

 

 

Дорогому селу

 

Над холмами, над лесами, в помощь нежным фонарям,

Льются песни Девы Звёздной к позабытым деревням,

Убаюкивают ветром лай собак и рост клубник,

Там и я, в кровати тёплой, их последний ученик.

 

Шелест мягкий, пламя режет — это лунный хоровод

Делом занят, овивая первой вишни тайный плод.

Гроздья тени, гул летковый — пчёлы зёрнами на нём,

Как и дети, спать не любят, верят в лето, но молчком.

 

Винограды им роняют листья сочные, полынь

Их заботы освящает терпким запахом своим.

Буку-дедушке — отрада, на ветвях качает он

Гнёзда пуночек из сада, тоже песней одолён. 

 

За оградой, за домами поездов бегущий стук

Вдаль увозит нити хмари, что соткал ночной паук,

Дева Звёздная на рельсы отражением взойдёт,

Серебристо-белым шельфом поезд в сумрак отведёт.

 

И вернётся — эхом Рая — гимны к полночи допеть,

Чтобы утром, свет впуская, жизнь деревни обогреть.

 

Гармония Афродиты

 

В жизни народа людского, и зверя, и всякого праха,

Бьются две силы природы — два вольных и древних начала.

Слушай, о муза! Меня поправлять не сочти за работу,

Слеп, как Гомер, на добро и на зло, но журавлик нелепый

Хоть бы и слабым родился, и всё ж оградился им Ивик.

Вот Дионис, повелитель свобод и священных экстазов,

Фебу противник — владыки законов в природном движенье,

Оба они, то живущие рядом, то недруги в битве,

Разум морочат войной бесконечной, не ведая меры.

 

Вакх беспокойный по крови несётся, взбираясь на крылья,

Зиждет в союзах семейных безумные ссоры и беды,

Терпким букетом даёт изобильные пиршества в душах:

Люди свою забывают судьбу, не щебечут признанья,

Страх им неведом, одна лишь свобода, свобода без цели.

Звери под выей его, как весна наступает для танцев,

Мучают друга, как будто любовь продаётся за силу,

Ризы из плоти сражаются с духом, избранник — с богами,

Веет над чащей туман, и ночами пожаром сверкает.

Если Загрей выступает с игрой — предсказатель не видит,

Ждать ли покоя от плясок и оргий в харизме мистерий?

 

Феб златокудрый по небу проходит светилом порядка,

Мир он хранит в математике хитрых суждений, и в роке,

Что наступает, с причинами связанный, на человека.

Держит эгиду, и дел разновидность обмерит прибытком,

Сеет ученье, покой безмятежный в сердцах поселяя.

Мудрый, живущий во флегме, при этом без чувств и без неги,

Воин, шагающий в битву — се те, кто его восхищают.

Если настройщик струны многозвучной рапсода доверит

Хладной гармонии лиры, то где тот найдёт вдохновенье?

Связан цепями, не сломлен, певец сочиняет поэму —

Даже соринка в глазу не приносит поэме доверья.

 

Сии начала бегут в человеке, как влажные слёзы,

Кормят его сумасбродством, в бесстрастность глухую ввергают,

Только никак человек не поймает златую средину,

В ночь обречённый уйти за тенями недоброй фортуны.

Друг мой, однако, постой упрекать в том Всевидящий Логос!

Есть и другое начало, сокрытое в светлых теснинах

Между чувствилищем духа и лирой, его возбудившей.

Правит им свет — Афродита, зачаток фиалки невинной,

Семя земное родило её, а стихии вскормили,

Небо же манит, по воздуху стелет пути на вершины.

Трудно её разыскать: коренится в медвяных чертогах,

Пчёлами бродит над лугом, покровом лелеет виденья,

Власти не знает она над собой, но в руках — не держава,

Мирта венок лишь цветёт, подносимый счастливой тоскою.

 

Дочь белопенного взморья, с камнями вступившего в узы,

Носит в груди теплоту и дарует причудливы грёзы,

Пары бранятся — она прилетает на крыльях голубки,

Сном разрушает сомненья, изгладит безумье улыбкой,

Вечером звёзды сажает, как яблоньки в рощах Атланта,

Утром, с божественной Эос восходом, их в ковш собирают

Дети в нарядных туниках, встречая багровое море.

Жертвой её восхваляют и люди, и боги, и звери,

Это она танцевала, когда сочинялись планеты,

Это она — та художница, водам уставы давала.

Числа склоняет любовью к абакам, не знающим грани,

Той же любовью и винные чаши хранит от позора.

Ночи супругов её наполняют отрадою дивной,

Вечное женство не терпит аскезы, телесное — благо.

Вакху на горе умеренна дева, ей правит премудрость.

Смута для Феба — потеха Киприды без вычурных логик.

Сильных она вдохновляет новеллы писать о природе,

В слабых рождает всесильную тягу к поэтам и музам.

 

Сложно найти, нелегко и сберечь благодать Афродиты,

Коли нашёл, так воздай похвалу Пантократору жертвой:

Примет Он только любовь, милосердье в нужде и в забаве.

Всё остальное Ему, как хрусталь средь алмазов прекрасных.

В жизни народа людского, и зверя, и всякого праха,

Бьются две силы природы — два вольных и древних начала.

Верят, что трон обретут над мечтою и пламенем нашим —

Их одолеет Любовь, сокрушившая тюрьмы Аида.

 

Имена

 

Данте, Беатриче,

Боккаччо и Фьяметта,

Я надел обличье

Безумнейших сонетов.

 

Юлия и Прéшерн,

Никó и Маргарита,

Против всех усмешек

Меня спасает свита.

 

Петрарка и Лаура,

Тот Бодлер и Жанна,

Романсов лигатура

Стала талисманом!

 

Настя

 

Чёрным оби затянет ночь

Твой костюмчик квазара ярче,

Ипомеей в теплицах марта

Вьются грёзы мои — точь-в-точь.

Месяц вредный в рогатом шанце,

Всполошённый вороньей мастью,

Ранит Небо кометой «Настя»,

Побуждая заре помочь.

 

Соком яблонь, крылом авдотки,

Мявом кошки в ночной крапиве,

Всё забывши, слегка пугливо

Он мне даст на любовь наводку.

И на утро, в корейском танце

Я — в заклонах кипе́нной юбки —

Сотворю белоснежно-хрупкий

Шаг весёлым твоим кроссовкам.

 

Но меня не услышишь, дочь

Лёгких гимнов, успеха кузниц;

Жить в любви — божества искусство,

Одному — и богам невмочь!

Верной сумкой тонов румянца

Донесу васильки до просек,

Лепестком поцелую в носик,

Пожелаешь — отыду прочь.

 

 

Апокатастасис

 

Греет, греет мрак костёла,

за оградой блещет пруд,

я не знаю, есть ли воля,

знаю: нету вечных мук.

 

Думал, думал, тяжка доля!

Нисский сердце развернул.

Исааку я поверил,

к Робинсону — ускользнул.

 

Суд свершится, не спешите…

Коль хотите линчевать,

на костёр меня ведите

всеспасение встречать.

 

Я и с Шуманом, и с Гёте

проведу диспу́т о жизни,

Бог сведёт с грехами счёты

на моей любовной тризне.

 

Где не правят злые норны,

где нет яростных сражений,

плач и пытка иллюзорны,

суд не знает преступлений.

 

Верю, грешник каждый станет

день Господень отмечать!

(Стены памяти обманны)

цепи в душах неустанно

нотой Промысла звенят!