„Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии…“
И. Бродский
Меня зовут Витька Скруминьш и я коренной ленинградец! Не удивляйтесь. Мои предки все родом из этих мест, чем я очень горжусь. Брат моей латышской бабушки был капитаном императорского географического судна. Дед в годы революции, будучи еще совсем мальчишкой, служил простым матросом. Сказывал, что бывал в царских покоях Николая Второго. Как он туда проник – для меня до сих пор загадка.
В Великую Отечественную отец воевал на Волховском фронте, был тяжело ранен. Мама пережила блокаду. Родители встретились уже после окончания войны. Тогда я и появился на свет. Вот и считаю себя настоящим ленинградцем, хотя давно уже не живу в городе своего детства.
Послевоенные времена! Да – впроголодь, да – неустроенность, но счастье! Счастье жить! Обитали мы тогда на Петроградке. Из окон было видно реку Карповку и Ботанический Сад. На праздники родня собиралась вместе, да и вся Карповка гуляла. Отмечали Первомай, День Победы, День Октябрьской революции. Особо чтили, конечно, Победу. Во дворах за столами пели под гармонь. Папа любил песню „Волховская застольная“:
„Не часто, друзья, собираться приходится,
Но уж когда довелось,
Сядем и выпьем мы с вами, как водится,
Как на Руси повелось.
Пусть вместе с нами земля Ленинградская
Вспомнит былые дела,
Вспомним, как русская сила солдатская
Немцев за Тихвин гнала…“
В будни в этом уголке Ленинграда всегда стояла какая-то необыкновенная тишина. Как там сейчас – не знаю, но воображение рисует отсутствие заборов, красивые ухоженные места для прогулок по набережной, скамейки и цветники – всё, достойное великого Города, где я был тогда поистине счастлив.
Помню, бегали на Карповку удить рыбу. В зарослях Ботаничекого Сада, куда проникали через специально проделанное для этого тайное отверстие в заборе, можно было срезать длинную ветку орешника и сделать из неё удилище. Сторожа с собаками не дремали, не раз приходилось удирать от них со всеми своими мальчишескими скоростью и юркостью. Доделаешь, было, удочку, забросишь её с набережной, сидишь, ждёшь, когда клюнет… Надоест рыбачить – сигай в воду, купайся! Хороша была Карповка в те годы – чиста и прозрачна. Солнце светлыми бликами искрилось на водной глади. Pека подмигивала, извиваясь в русле своём, a здания набережной повторяли её изгиб… Аптекарский остров, Каменно-Островский, Большой проспект, улица Рентгена, улица академика Павлова, первый в Ленинграде кинотеатр на Карповке. Всё это навсегда осталось в памяти моей.
Мой родной отец умер, когда мне исполнилось семь лет. Сказалось ранение. По нему я латыш. И по отчиму латыш. Получается, двойной латыш. А мама была русская. Никого из них ныне в живых уж нет…
В Латвию переехали в середине шестидесятых. С тех пор живу в Риге. Тогда в ней, советской, никакой прохлады в отношениях между людьми разных национальностей не чувствовалось. То, что я наполовину русский, никого не интересовало. Столица республики мне понравилась. Архитектурных шедевров вдоволь и в Ленинграде, и в Риге. Домский собор! Виды потрясающие. Советский запад – так называли Прибалтику. Съездить отдохнуть на Рижское взморье для советского человека считалось верхом состоятельности.
В Риге мы жили недалеко от того дома, где снимали знаменитый фильм „”Человек в проходном дворе“. Ходил я в тот двор много раз, представлял мысленно, как проходили съёмки, переиначивал сюжет детектива.
Шло время, у меня обнаружились творческие задатки. Поступил в художественную школу, неплохо рисую. Окончил курсы фотографов. Иногда провожу персональные выставки своих картин и фотографий. Уверен, всё было заложено ещё в Ленинграде. Есть и другая специальность – электромеханик. В девяностых годах даже вёл небольшой бизнес – занимался перемоткой электродвигателей. Западу нужен не был, так как двигатели готовились в малых количествах. Собственно, ему и большие также не нужны. Как и мы все тут. А вот в Питере меня приняли! Несколько лет возил туда свою продукцию. Доход невелик, но жить было можно. Латышские власти постарались, и бизнес пришлось закрыть. С тех пор не приезжал боле в город своего детства. И дорого, и здоровье не позволяет. Жизнь, подобно старой бутылке из-под домашнего вина, хранившегося в кладовке ленинградской квартиры, разбилась, осколки разлетелись по свету – не собрать. Мы стали чужими.
Как-то мама решила поздравить питерских родственников с Новым годом. Послала тётке открытку. Надо сказать, что в Латвии, поздравляя, адресатов перечислять поимённо не принято. Всем – так всем: счастья, благ, удачи! Всем здоровья и процветания! Родня обиделась: не всех-де вспомнили. Перестали с нами общаться. Попросту забыли. Лет пять прошло. Вдруг, появляются у нас на пороге: „Вот, мы ваша ближайшая родня, приехали навестить“. А мама тогда уже пила. Не стала она долго разговаривать с ленинградскими родственниками, схватила тапочки и давай швырять в гостей! Выгнала их из дома. Может, тем самым хотела показать, что прошлое ей недорого. Или наоборот, обиду, что теперь лишена его. Связи с Россией и Питером были утеряны навсегда.
Хочу, хочу – до боли в сердце приехать в свой родной город, оказаться на Карповке, встретиться со старыми друзьями, вспомнить наши вылазки на Каменноостровский проспект и драки с местной шпаной – вернуть атмосферу тех дней, полных сил, идей и смелости – смелости дерзновений.
Всё проходит, если рассматривать жизнь кадр за кадром, как на фотоплёнке, а если развернуть катушку, распрямив, растянув эту плёнку на свету и увидеть жизнь целиком – она вся здесь, вся одновременно в твоих руках. И ничто не потеряно….
Александр Шишкин
