Никита Контуков. Съём тёлок по ГОСТу. Как мы жарим кур (рассказ)

 

Протоколы московских ходоков.

 

 

— Млять, видали лоха! — Бугор, входя в раж, безжалостно прохаживался на счёт однокашника Харитона, этого неудачника Харчика, который и в двадцать лет не умел присушить клёвую девку. Да хоть какую-нибудь. Нормальный пацан на месте Харчика за такие тирады дал бы обидчику по мордасам, но что взять с тюфяка, привыкшего отмалчиваться в сторонке? Харчику и школота накостыляет. Сколь сил на него, неразумного, поклал Бугор, сколь учил Харитона быть крутым чуваком — все усилия прахом. Харчик с годами не меняется, даже щетиной нормальной не обзавёлся. Куда ему до реального съёма!

 

Бугор, в миру Сергей Бугровский, повторял уроки соблазнения, лениво откинувшись в кресле. Для Серого девку сманить — раз плюнуть.

 

— Твой козырь — уверенность в себе и безупречный внешний вид. Щетина, если идёт к лицу, аккуратно подстриженные, чисто вымытые волосы. И никаких обгрызанных ногтей! На ногти смотрят чаще, чем на обувь. Цветники обходим стороной: подруг на войне не бросают. Допустим, удастся срисовать её номерок — всё равно толку немного. Наутро, с похмелья, заспанная курица не возьмёт трубку.

 

Своих жертв Бугор мигом клал на лопатки, не теряя времени на скучные свидания. Бугор клялся, что за двадцать семь лет не подарил ни одного цветка.

 

Их общий друг Эдуард, смазливый, как молодой Делон, действовал в ином ключе. Послушать его, так скромность — безотказное оружие обольстителя. Находясь рядом с жертвой, Эдуард разыгрывал из себя паиньку и шептал ей на ухо, что из-за природной скромности он никак не может лишиться девственности. Бывает и такое, с недоумением думает озадаченная фифа. А в голове у неё между тем созревает мысль: я должна помочь этому бедолаге.

 

— Вот таким образом я лишаюсь девственности несколько раз в неделю.

 

Бугор самодовольно осклабился.

 

— Харчику и притворяться незачем. Харчик у нас девственник — натуральный. От грубого слова зардеется. Рыцарь печального образа.

Читайте журнал «Новая Литература»

 

— Всему своё время, — вступался за Харитона Эдуард.  — Дедушка Фрейд боялся женщин и лишился девственности в тридцать лет, Шопенгауэр — в семьдесят. Скромность — безотказное оружие.

 

Бугор скептически пожимал плечами.

 

— На такое одни малявки ведутся.

 

— А тебе старух подавай — с гнильцой?

 

— Да просто лень валять ничего не умеющую овечку. И как ни крути, езженная кобыла — экономия для кошелька.

 

Бугор уверял, что замужних женщин соблазнить проще, чем молодых фив. Когда кенты удивлённо переглядывались, он брался объяснить свою теорию: малявки не ищут приключений, они вообще в большинстве своём фригидны, покорно отдаются содержателю и не получают от соития никакого кайфа. Они ищут тёплое крылышко — и только. А взрослые бабы, они ведь недотраханные все: от мужей их толку немного — отстреляются за минутку и на бочок.

 

Делон покрутил носом. Такому красавцу, как он, не пристало ступать набитыми  тропками. Его интересовали девственницы: несказанное удовольствие получал Эдуард от сопротивления и страха юной партнёрши. Он не торопился нырять в постель, он готов был ждать сколько угодно, постепенно развращая девочку. Демонстрируя своё небывалых размеров достоинство, он мял жертву за грудки, блаженно наблюдая, как она приникает к нему, соглашаясь на разврат от скуки и неодолимого интереса.

 

Но Эдуарду повезло: ему ведь не приходилось заботиться о завтрашнем дне. Вот почему у Эдуарда не было времени на старух. А как быть другим молодчикам, чьи предки не успели обзавестись нефтяной горной выработкой — дома сидеть прикажете?

 

Свою родословную Бугор вёл из простой рабочей семьи, на горизонте — мрачный бесперспективняк, табачная пыль — в карманах. Но Бугор по этому поводу не переживал. Напротив, он по-робеспьерски гордился нищетой, выставлял её напоказ и неизменно повторял, что не истратил на баб ни копейки. Какой смысл? На Серёгино тело спрос превеликий. И лишь театральное обаяние Эдика выводило Бугра из терпения. Мажор с внешностью Эндимиона — где ж правота, когда священный дар озаряет голову безумца? При таких финансовых вливаниях, при такой внешности трудно ударить лицом в грязь. А вот попробуй склеить тёлку без понтового шмотья и с пустым карманом.

 

Эдуард, который в рамках бытовой эротической свободы помогал матери застёгивать крючки на бюстгальтере и тёр ей спину мочалкой, с достоинством принимал вызов и провожал всех желающих по своим интимным кулисам:

 

— Как в том анекдоте, помните? Маманьке шубу подавай да машину, а сынишка приходит к завтраку, снимает штаны, наклоняется перед папашей задом и говорит: «Папа, а мне футбольный мяч и фломастеры!»

 

Хохотнув, Бугор упрекал себя за чрезмерную самонадеянность. Какого рожна ввязался он в это дурацкое пари, ведь красавец Эдуард сделает его при любых раскладах. Конечно, Бугра редко кто обламывал, но соперничать с Эдиком — безнадёга полная. Рядом с Эдиком матёрый ловелас покажется простофилей.

 

Эдуард клеил баб на интерес, это была охота ради охоты. Он не хотел жениться и каждый раз, встречая посреди шумной улицы Алевтину Петровну, тётю Алю, могутную женщину под центнер весом с грубым, мужеподобным голосом и пробившейся под носом жёсткой щетиной, и супруга её, Юрия, плюгавого человечка с измождённым лицом святого мученика, несчастного в лоне семьи, ликовал, убеждённый в своей правоте.

 

Эдуард решал сложную дилемму: Алевтина Петровна сверху или снизу?

 

— Погода, говорю, хорошая, идём на прогулку, — объясняла тётя Аля цель уличных перемещений, словно её застигли на месте преступления.  — Солнце-то как печёт, духота нестерпимая. И ни ветерочка. А дома, в четырёх стенах, вообще не продохнуть. Правда, птенчик? — ласково обращалась Алевтина Петровна к плюгавому Юрию, грустному, как Пьеро.

 

Пьеро в ответ кивал — правда, пташка.

 

Алевтина Петровна вынимала из кармана платок и обмахивала покрывшееся бисером пота лицо.

 

Боясь прослыть невежей, Эдуард цеплялся за разговор:

 

— Вор-воробей домосед, а люди не хвалят. И правильно, нечего сидеть взаперти.

 

Если сверху, думал Эдуард, Пьеро был бы плоский, как закладка. Не изобрели ещё такой кровати, которая могла бы выдержать любовный галоп от тёти Али. Эдуард проживал этажом ниже, и ни разу ему на голову не сыпалась штукатурка. А если Пьеро сверху, то это совсем неправдоподобно.

 

— Поехали, говорю, летом на море, а он заупрямился и ни в какую. Что, говорит, мы там забыли, на твоём море? Правда, птенчик?

 

Пьеро кивал — правда.

 

Эдуард, хмыкнув, прятал улыбку в кулак.

 

Алевтина Петровна наскоро прощалась и подталкивала Пьеро, заслоняя его своей широкой спиной, за которой могли бы спрятаться не меньше трёх человек.

 

— Идём, птенчик. Сегодня будут твои любимые оладьи.

 

Эдуард провожал их долгим взглядом. Сверху, думал он. Готов был даже поспорить.

 

Эдуард шарахался от женитьбы ещё и потому, что не хотел становиться мужиком, неряшливо одетым, с помятой физиономией и плохой причёской. С коротким набором ругательств и ограниченным ритуалом дурных привычек. Ему казалось, что стоит связать свою жизнь с какой-нибудь кралей, как он тут же превратится в мохнатого гориллу.

 

— От мужиков какой толк? — рассуждал Эдуард, складывая губы в карикатурное «пю».  — Мужики все одинаковые, их не переделаешь. Вечно у них одно на уме: куда бы вставить, чтобы память о себе оставить. Дал потомство — и был таков. Вот тебе и мужик! Сядет на шею и ножки свесит. Всё на нас, бабах, держится — и дом, и семья, и бюджет.

 

Впрочем, гнев Эдика не обходил стороной и дочерей Евы. Эдуард не сидел без гроша в кармане, но всегда удивлялся, почему платить должен он. Что может дать любовник? Деньги. Что может дать любовница? Просто дать.

 

— Весь женский ум сводится к заурядной манипуляции, — повторял Эдуард с убеждённостью человека, который знает, чему грош цена, а чему алтын.  — Постояльцы платят за ночь, проведённую в гостинице. Постояльцев много, гостиниц — на весь город одна. Справедливо. Но правила игры резко меняются: гостиниц настроили много, постояльцев — как пальцев одной руки. Здесь гостиница, там гостиница, за углом гостиница, через дорогу. Но платить ты должен втридорога. У одной искал справедливости, она мне сказала, что настоящий мужик такой херни не спросит. А между тем они торгуют своим телом, все до единой. Хочешь трахаться — плати. Не хочешь платить, таращься в монитор да балуйся себе втихаря.

 

Эдуард честно признался, прижав к груди пятерню, что перестал мастурбировать с тех пор, как повязал на шее пионерский галстук. Красная тряпка, как известно, выполняла роль ошейника, но Эдуард был далёк от идеологии и по-гиппократовски берёг себя от растраты впустую.

 

Бугор выражал несогласие: в конце концов, мастурбация не порок, который приводит к параличу или слабоумию. Это сейчас он хвастается достижениями, а прежде, ещё не потеряв девственности, приходилось как-то выкручиваться, когда круглые сутки сухостой. Да и девку обрюхатить не страшно. Молодёжь ведь не понимает, что беременность может случиться, даже если обронить каплю спермы чуть ниже лобка.

 

— Есть и альтернативные методы, помимо резины, — со спокойной гордостью просвещал Эдуард.  — Например, засунуть туда кусочек лимона или подмыться кока-колой.

 

Бугор, так кичившийся своими любовными победами, когда хватал жертву за холку и водил по улицам, как трофейное животное, отчаянно защищал мастурбацию.

 

— Да ну их, этих старорежимных тёток! Подумаешь, невинное баловство, ёпты. Просидят под замком четверть века, а потом уходят в загулы или жалуются подругам, что не знают, что такое оргазм. Они своё под старость навёрстывают, мля: запахло кобельком — уже готовы задрать лапы. А я бы им показал, как снять распылитель с душа.

 

Эдуард знавал одну старорежимную бабищу. Дочка у неё была отличница, с виду тихоня, а как мать уйдёт на работу, бегала перед отчимом в лифчике и садилась к нему на колени. Вот тебе и воспитание. Заготовка для будущих цып-секретуток. А ведь девочка глянца в руках не держала, читала про Ассоль и Джен Эйр.

 

Желая сотворить из Харчика ловеласа, Бугор внушал, что запах — неотъемлемая часть успеха. Сам он тщательно выбирал парфюм, для каждого случая — отдельный. Горьковатые и шипровые запахи сводили с ума богатых тёток, восточные ароматы — мечтательных юных девиц. А чтобы всегда чувствовать себя молодым, Бугор использовал цитрусово-пряные ароматы.

 

Эдуард, гася Бугра нарочитым цинизмом, по-наполеоновски восклицал: «Жозефина, не мойся три дня, я скоро приеду!». Сам он использовал лаванду и розу, а также нахваливал ароматическую баню на японский манер с кедровыми опилками вместо воды и высушенными листьями трав.

 

— Есть и натуралисты-извращенцы, — спохватился Бугор.  — Один чувак клеил фифу целый месяц, истратил на неё кучу бабла, а когда дело дошло до траха, у него ничего не получилось. Его, видите ли, возбуждают волосы между ног, мля, а у неё лобок бритый, как у лягушки. Тошнит, говорит, от этой гладкости. Ну, попросил её отрастить мохер. Делов-то — за месяц шерстяная станет.

 

Эдуард брезгливо ёжился. Зачем впадать в такие крайности? Колхозницы мохнатые теперь не в чести. Пусть бреют, но аккуратно — бразильский грумлинг, например, звёздочка, ёлочка, бикини-дизайн с окрашиванием.

 

Внося свою лепту, Эдуард внушал Харчику: «Запомни, парень, ты бог, а женщина — рабыня. И тогда всё пойдёт как по маслу». Говорил он это с апломбом человека, который доводил девок до оргазма одним прикосновением к  запястью. Эдуард мигом врубался, когда партнёрша готова и ноет от возбуждения. Ему не приходилось внимательно изучать, как образуется оргастическая манжетка, на треть сужающая вход во влагалище, достаточно было уловить заплясавший в глазах плутоватый огонёк. Да и оргазм распознать проще пареной репы, уверял Эдуард: лицо и шея становятся красными, пот на спине и затылке — ручьём.

 

Этот ванильный мажор отличался широтой взглядов, повторяя, что в каждой избушке свои игрушки: чем только не тешился он, в какие оргии не пускался — какой-нибудь зайка-чесалка с батарейкой, беспрестанно вибрирующий, покажется детским лепетом рядом с фантазией Эдуарда, но мохнатые лобки он не признавал. Весь этот ретро-колхоз — панталоны, зонтики, корсеты, кружево и чёрные мохнатые треугольники, — удел благородной старины. Эдуард призывал идти в ногу со временем. Бюстик с кружавчиками да стринги в тон, да пояс с чулочками, да пеньюарчик прозрачный. И никакой кудрявой волосни!

 

— Да ладно! Захочешь девку заклепать — и волосатых ног не заметишь, — альфа-самец Бугор не терпел сентиментальностей.  — Или какого там цвета у неё трусы — хоть красные, хоть зелёные, мля.

 

Оскорблённый Эдуард закатывал очи. Нет, только не зелёные! И не коричневые. Ни в коем случае. Эдуард предпочитал лимонные, чёрные и голубые. На худой конец — красные. А лучше всего — «бельё проститутки»: боди и колготки, дырявые между ног, сетчатые чулки да пояс.

 

— Все они ждут оргазма как манны небесной, но не все дожидаются, ибо много званных, но мало избранных. А как же, проще списать неудачу на кобеля, который не в состоянии удовлетворить похотливую сучку, но я вам так скажу: сексуальную энергию нужно разбудить. Есть вагинальные шарики, например, которые помещают во влагалище на пять часов. Сначала большие, потом средние, а через три месяца — маленькие и тяжёлые. Пусть тренируют мышцы, особенно отражавшие, у которых дыра на месте мышиного глаза.

 

К каждому телу, лихо размыкая замки, Эдуард подбирал ключ. Одних он доводил до исступления, зажимая пальцами клитор с боков, вторым тёр через половые губы, а третьим — постукивал или опускал вниз.

 

Его гастрономическим способностям мог бы позавидовать профессиональный кулинар. Эдуард пускал в ход душистый базилик и корицу, халву и мёд с добавлением кунжутного семени, икру. Опоить девку всякий дурак способен, соблазнить же — настоящее искусство.

 

— От фиников улучшается качество спермы, — приговаривал Эдуард.

 

Разоткровенничавшись, он признавался, что его раздражало в оприходованных самках больше всего.

 

— Не так уж это и сложно — довести до оргазма, мля. И резинки на любой вкус имеются, не то что бабушкины калоши в прошлом веке — и цветные, и ароматные, и пупырчатые, и рефлёные, с насадками и усиками. Глянцевая кукла или толстуха с четырьмя складками на животе, которая ради дефлорации отдаётся первому встречному, — неважно. Работать можно и с отсыревшим материалом. Но знаете, что меня реально бесит? Лежишь себе отстранённо, закатив глаза, пялишься в потолок, сил, понятно, никаких. Да и вообще, отстранённость, если верить специалистам, нормальная мужская посторгазменная реакция. Короче, отдыхаешь себе, а она обниматься лезет, наваливается на тебя всем телом. Ну, не дура ли?

 

Вообще, Эдуард был придирчив и имел чёткие представления о женской красоте: рост сто семьдесят пять сантиметров, тугая грудь между вторым и третьим размером, плоский живот из фитнес-клуба, ноги — две трети от общего роста.

 

— Такие только к богатым старикам липнут, — справедливо заметил Бугор.  — Или просто к старикам.

 

Все трое вспомнили дядю Яшу, старого сморчка и извращенца, который соблазнял девушек прямо на рабочем месте. Чаще всего он получал решительный отказ, но, пользуясь положением, доносил на тех, кто не соглашался пить вечерами чай в компании сутулого еврея, сочинял гнусную клевету, за что молодых сотрудниц без объяснения причин вышвыривали на улицу. Правда, находились и дурочки, готовые лечь с ним в постель. Красномордый пьяница Яков представлялся каким-нибудь театралом, отвергнутым патриархом старой школы, и наивные студентки, не дыша, перечитывали его рукописи, наплевав, что старику перевалило за шестьдесят, а его дружок скис навеки.

 

— Врагу не пожелаешь, мля, — с нескрываемым отвращением сказал Бугор, проживавший со стариком в одном подъезде.  — Для баб первый раз всегда экзекуция, а тут первый раз, да ещё с этим выжившим из ума стариком. Ладно бы воротила какой, «Ломбарджини», золото, цветы с курьером — это я ещё могу понять. Крутой перец, словом. Но этот старый дурак Яков — тоже мне, сокровище! На всю жизнь испорченный аппетит, мля.

 

Впрочем, Бугор слышал и о благородных трахателях. Бывает и такое: семейный человек, обвешанный якорями, преспокойно трахает на стороне соломенную вдову, не считая это изменой.

 

Игорьку можно было позавидовать: спал с подругой жены и не скрывал своих похождений. Дружили семьями, Ленкин муж вляпался в какую-то тёмную историю и получил конкретный срок. Так вот, Игорёк носил жене сидельца продукты и трахал её чисто по-дружески: пришёл, уложил на лопатки, отстрелялся, развернулся, ушёл. И все были довольны. Откинувшись, Миха жал Игорьку лапу: спасибо, мол, братан, а то спуталась бы неизвестно с кем.

 

— Тоже мне, рыцарь! — презрительно фыркнул Эдуард.  — Будь я на месте зэка — разом бы потерял и друга, и жену. А этот на шею лезет с благодарностью, мля. Тьфу, мерзость какая! Всё настроение испортил.

 

Слащавому Эдуарду неожиданно претила эта достоевщина, когда с несказанной признательностью вешаются на шею любовнику невесты. Он, Эдуард, хоть и не щеголял показной брутальностью, таких жертв принять не мог. Ну что за размазня, честное слово! Верность, конечно, продукт скоропортящийся, тем паче если тебя окружают подружки-всем-даюшки, но всё-таки это слишком круто. Вот так, по-дружески. Да ещё с оглаской на две семьи. Ладно, молодой муж изменяет направо и налево. У него жена брюхатая, талии нет и грудь как вымя, да ещё врачи запретили трахаться на шестом месяце, опасаясь выкидыша. Вот он и лезет под каждую юбку. Но чтобы вот так, по-приятельски. Это уж ни в какие ворота.

 

— Так всех всё устраивало, — объяснял Бугор, яростно жестикулируя.  — Жена Игорька сама науськивала: сходи, мол, проведи с ней вечерок. Она там на стену лезет, пока Миха в тюряге мыкается. Уж лучше с Ленкой, чем с какой-нибудь шлюхой. Там всё было механически: стахановец Игорёк трудился во вторую смену, а Ленка, задрав ноги кверху, отдавалась на пятнадцать минут и молча, стиснув зубы, разглядывала люстру. Подумаешь, невинные посношалочки.

 

— Всё равно это гадко. Лучше целоваться с инквизитором, чем лезть на шею трахарю собственной жены. А эта цыпа тоже хороша! Своими чесалками сталкивает всех лбами, мля. Если уж тело так зудит, если захотелось простого проникновения в свою плоть, заказала бы мальчика по вызову. Стоит это удовольствие недорого, и трахарь что надо — с бриолином в волосах и кубиками на животе. Всё лучше, чем перепихон с каким-то там Игорьком, стухшим в лоне семейной жизни.

 

Сам Эдуард занудно пережёвывал историю, как разом упаковал двух баб и, прежде чем приступить к делу, жадно наблюдал за их прелюдией, видя, как на скользких простынях извиваются змеями две обнажённые Евы.

 

Бугор в таких случаях суровел. Конечно, многие любят поглазеть на лесбиянок, но сам он при виде однополых игрищ брезгливо морщился, словно пристал подошвой ботинка к липким ступенькам, облитым пивом. Какой в этом кайф, скажите на милость? Ну да, каждый хочет ощутить себя падишахом, супергигантом, способным покрыть одновременно нескольких самок, да. Но всё равно глупость какая-то получается. Бугор отметал лесбиянок напрочь. Вдобавок, от реализации извращённых фантазий вечно одни неприятности.

 

Как-то раз подруга Бугра призналась, что ей бы очень хотелось, чтобы за ними кто-нибудь подсматривал. Одна лишь мысль, что кто-то стоит у алькова и наблюдает за их утехами, доводила её до сладостного исступления. И тогда Бугор попросил друга исполнить роль надзирателя.

 

— Представьте себе, всё идёт по сценарию, — вспоминал Серый интимный казус.  — Ну, думаю, ща такое ей удовольствие неземное доставлю, что оргазм, как он-лайн с богом, мля. Друган-то мой затерялся в полумраке комнаты, одни глазёнки сверкают. Смотри, говорю, Танюх, там кто-то есть, он за нами наблюдает. Кентяра машет ручкой, а Танюха, насмерть перепуганная, трясётся в истерике, слезами заливается. Весь кайф обломал, называется. Для неё ведь старался, а оказался виноватым.

 

В глазах Эдуарда плескался неподдельный восторг.

 

— Весело провели вечерок, ёпты! Будет, что внукам рассказывать.

 

Вместе с тем он взывал к справедливости: говорят, молодёжь пошла развращённая. Общество, дескать, разлагается. А что делать прикажете? Какая-нибудь консервная банка будет разлагаться в лесу девяносто лет, а полиэтиленовый пакет — двести. Человеку на разложение отведено всего-то лет шестьдесят, плюс-минус пару годков.

 

— Ну и где тут справедливость, скажите? — искренне возмущался Эдик. — И что нам эти шестьдесят лет делать, книги читать? Обидно, ёпты.

 

Вечерами возле дома Харчика водворялся новёхонький чёрный “Лексус”. Высокая худощавая брюнетка Анна Викторовна, Анюша, как ласково называл её Харитон, генеральный директор крупной консалтинговой компании, дожидалась своего юного рыцаря, прячась за тёмными стёклами автомобиля. Сегодня они поедут в какой-нибудь ресторанчик, где вкусно кормят и народу не слишком много. Анна Викторовна прекрасная хозяйка, готовит она бесподобно, но ей всё время некогда, вечно у неё неотложные дела. Однако Анна Викторовна вправе считать себя благодетельницей, ведь за Харитонов аппетит расплачивается она.

 

Отобедав, влюблённые поедут на съёмные квадратные метры — Анна Викторовна любит своего Харчика и не хочет, чтобы у него из-за неё возникли неприятности. Они не могут гулять по улице, держась за руки, не могут появляться вместе в многолюдных местах из боязни скандальной огласки. Муж Анны Викторовны — очень влиятельный в городе человек.

 

— Поехали, тёлок снимем, — предложил наконец Бугор, не задумываясь над смыслом произнесённых им слов. И Харитона зазывал — прицепом. Мастер-класс, так сказать. Тем паче Бугор недавно занёс в свой плей-лист такую фифочку — глаз не нарадуется.

 

— Как-нибудь без меня, — открещивался Харчик. Вечером у него были дела поважнее.  — Как говорят у нас в деревне: кто видел, как тёлок за грязные сиськи тягают, парное молоко пить не станет. А я молоко пью из упаковок — доверяю ГОСТу и отечественному производителю.

 

Расправив плечи, Харитон сбежал с унылых посиделок, оставляя кентов наедине с непрошенными мыслями. Жадно глотнув свежего воздуха, он нырнул в чёрный “Лексус”. Через несколько секунд автомобиль, набирая скорость, исчез за углом дома.

 

 

 

Никита Контуков

 

 

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.