Алексей Ивин. Друг естества

Есть разновидность писателей, которые, кажется, любимы всеми категориями читателей – от школьников до пенсионеров. Это писатели-натуралисты. Может быть, секрет в том, что они пишут – и пишут всегда с любовью – о том, что и все мы любим: о природе.

В самом деле, небо, поле, река, лес – очень простые вещи, которые лучше любого о себе представления – музыкального, литературного, кинематографического… Природа первична и мудра, и это понятно не только деревенским жителям, но и горожанам, которые от рождения до смерти живут в тенетах ц и в и л и з а ц и и, в четырех стенах, среди стандартов и удобств. Жизнь б е з людей, но с дятлами, дельфинами, обезьянами, бабочками кажется нам более полной, натуральной, основательной. Отношения между людьми подчас тяжелы и мучительны, отношения же в природе всегда просты и ясны, даже если жестоки.

И, судя по тому, как разворачивается экологическое движение, судя по тому, сколько появляется собачников, кошатников, любителей всякой пернатой и пресмыкающейся фауны даже в тесно застроенных городах, можно с уверенностью сказать, что горожанин тоскует по природе, по нормальным природосообразным отношениям, по своим корням, особенно те из горожан, которые родились и провели детство в деревне (вполне допускаю, что коренные москвичи и петербуржцы в пятом поколении нормальную-то природу уже и не воспринимают иначе как декорацию).

В русской литературе собственно писателей-натуралистов, а особенно известных, было не так уж и много: Арсеньев с его великолепным «Дерсу Узала» и дальневосточной тайгой; Виталий Бианки с «Лесной газетой» да несколько профессиональных литераторов, путешественников и этнографов: Пришвин, Миклухо-Маклай, К. Бадигин. Люди, разрабатывающие «уральскую» и «сибирскую» темы – Бажов, Шишков, Мельников-Печерский, Мамин-Сибиряк, — решали как-то больше общехудожественные задачи, хотя увлекательные рассказы о животных и о природе у них тоже есть.

Их могло быть и больше, отечественных Дарреллов и Тэйлоров, Кусто и Киплингов, но для этого, как ни странно, и уровень цивилизованности должен быть «погуще». Я хочу сказать, что «неволя душных городов» должна стать воистину неволей, чтобы из нее захотелось уйти; у нас же Сибирь и Север воспринимаются пока что как место ссылки и наказания, а отнюдь не как область притяжения, область интересов тех же писателей, этнографов и путешественников. Сколько было экспедиций, начиная с петровских времен и до наших дней, — а много ли было в составе этих экспедиций талантливых людей, которые могли бы занимательно и живо рассказать о том, что видели? Одного только Гончарова и помним, да и тот, как утверждают злые языки, борта своего корабля не покидал и описывал только, где и что едят…

Между тем изначальная, коренная потребность мужчины, если говорить о первоосновах и иметь в виду первобытно-общинный строй, состоит именно в натуралистических исследованиях – леса с целью поохотиться, реки и моря с целью поймать рыбу, а в новое время и шире – окружающего мира с целью покорить и завоевать (кто как умеет). Эти потребности и самые первые, и самые здоровые. Мужчина, торгующий с лотка или завивающий женщинам локоны, это уже вроде как и не совсем мужчина, это слуга женщины, это существо цивилизованное и окультуренное, хотя нас и пытаются уверить, что он-то и есть герой нашего времени.

Все эти общие рассуждения и имена понадобились мне, чтобы исподволь подвести вас к личности выдающегося канадского писателя, художника-анималиста, естествоиспытателя Эрнеста Сетон-Томпсона (1860-1946). До революции у нас выходило десятитомное собрание его сочинений, в советское время он издавался скудно, а в последние несколько лет опять активно издается. До 1896 года он изучал изобразительное искусство в Лондоне, Париже и Нью-Йорке, после того как в девятнадцать лет уже закончил колледж искусств в Торонто. Он много путешествовал, охотился и написал в общей сложности около сорока книг, главным образом о животных, в том числе восьмитомный труд «Жизнь диких зверей». Это была долгая, насыщенная, в полном смысле слова бродяжья жизнь, за которую у нас вполне могли бы и посадить, не окажись у тебя лицензии охотника-промысловика. Впрочем, ему чаще, чем с окружным шерифом, приходилось сталкиваться с хищниками, вождями индейских племен и эскимосами.

Отец Сетон-Томпсона, шотландский переселенец, занимался фермерством в Канаде, неподалеку от городка Линдсей, семья была большая, и впечатлительный мальчик Эрнест играл с братьями, а то и один во всевозможные игры, какие только изобретает детское воображение на свежем воздухе. Четыре года на ферме в лесу, коровы, орнитологические увлечения, охота, индейцы – таковы первые вехи на его пути. Впоследствии он не мог подолгу жить в крупных городах – его неизбежно тянуло к канадским и американским охотникам, фермерам, индейцам, а главное – к животным, которые водятся на пространствах, не обжитых человеком.

Вспомним, что с этого – с исследования – начинается и жизнь каждого человека. У англоязычной литературы, как и у русской, много высоких образцов художественной натурологии, и самый известный – «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо, гимн бодрому труду и неспешному предпринимательству. Предшественниками Сетон-Томпсона можно считать и американского классика Генри Торо, написавшего «Уолден, или Жизнь в лесу», и его старшего современника Германа Мелвилла с бесподобными этнографическими повестями «Тайпи» и «Ому».

У самого Сетон-Томпсона – более научный подход; некоторые его книги напоминают хорошие учебники по природоведению – например, «Книга о лесе». Он брал и писал историю того или иного зверька, как другие историю человека, — биографически, с точными деталями, с доскональным знанием повадок: «Биография гризли», «Биография серебристой лисицы». В отличие от некоторых других анималистов, он никогда не очеловечивает животных; его почтовые голуби, лисы, волки, собаки, рыси ведут себя как бы безотносительно человека, не чувствуют и уж тем более не думают (вспомним, например, волчицу в «Белолобом» Чехова или Каштанку в одноименном рассказе). Похоже иногда, что они вообще к человеку никак не относятся, потому что они и н а ч е устроены. Как и большинство литераторов, прошедших школу англосаксонского воспитания, он добросовестен, немного сноб и предпочитает действие всяким отвлеченным разговорам о душе и сантиментах. Его звери действуют, сталкиваются, героически гибнут, но лирических отступлений, ходов, рассчитанных на то. чтобы выжать у читателя слезы, автор избегает. Суровый охотник, он и познакомился-то с большинством из этих животных после того, как подстрелил и сделал чучело.

Вместе с тем ему в высшей степени присущ дар систематизации, прилежность ученого. В автобиографической повести «Моя жизнь», вспоминая, каких денежных затруднений стоило ему увлечение природой, он говорит, как о величайшей удаче, о приобретении определителя Росса «Канадские птицы». Эта подтянутость, самодисциплина, увлеченность делом, отменное физическое и душевное здоровье, основательные охотничьи, фермерские и искусствоведческие (художнические) навыки сделали его непревзойденным знатоком американской природы и обеспечили, в конечном счете, долгую и счастливую жизнь и широкую популярность – сначала у себя на континенте, а потом и в Европе.

Его американский современник Джек Лондон, написавший множество замечательных повестей и рассказов из жизни канадских ездовых собак («Белый клык», «Зов предков» и др.), сталкивая мир человеческий и животный, изображал людей столь черными красками, что звери выглядели чуть ли не святыми в таком антураже; непременно, однако, находился добряк, рядом с которым горемычной собаке становилось, наконец, хорошо. У Сетон-Томпсона и люди, и животные представлены с позиций стороннего наблюдателя: пишется именно биография, характер через ряд последовательных мастерских сцен. Человек в этих биографиях не больше, чем еще один равноценный подвид животного. Эта равнозначность исходного состава двуногих и четвероногих позволяет автору изображать совместную деятельность обоих как партнерскую и дружескую, согреть их взаимоотношения юмором, причем человек подчас предстает большим дураком и недотепой, чем его четвероногий партнер.

Тщеславный японец Мали, продавший бродячую кошку под видом некой аттестованной и многократно награжденной Королевской Аналостанки в одноименном рассказе, воспринимается нами как фигура комическая, поведение же самой кошки, еще вчера шатавшейся по помойкам, а ныне с тем же достоинством восседающей на пуховиках, как самое естественное и натуральное. Верность царственной Королевской Аналостанки своим инстинктам вызывает невольное к ней уважение. На задворках городской загаженной цивилизации, среди картонных коробок, кухонных и человеческих отбросов это маленькое непримиримое существо оказывается одно достойным жизни и свободы, потому что каждый день идет за них на бой, среди сотен превратностей не забывая еще и любить. Всякий раз пренебрегая сытой и спокойной жизнью в комнатах ради голодной уличной, которая полна опасностей, Королевская Аналостанка неназойливо подводит нас к мысли: хорошо – это когда здоровье, свобода и крепкие зубы. Эта мысль благосклонно воспринимается подростками и юношеством, неизменными почитателями канадского писателя; впрочем, в этом смысле им сегодня повсеместно вольготно – столько везде мордобоя и естественного права.

Часто четвероногие герои Сетон-Томпсона олицетворяют какую-нибудь одну черту: например, пес Бинго в рассказе «Бинго» — это воплощенное добродушие; бультерьер Джинджерснап» в рассказе «Снап» — это воплощенное бесстрашие и отвага. В этом тщедушном песике таится настоящий мужской темперамент, он затевает драки со всякой превосходящей силой. Это неоспоримое преимущество приводит его к гибели: он гибнет в поединке с матерым волком. В схватке участвует вся свора, но я говорю «в поединке» потому, что при такой сверхзадаче его коротенькая жизнь иначе, как героической смертью, закончиться не могла. История бультерьера трогает нас не меньше, чем если бы мы прочли биографию человека, которого обстоятельства неуклонно подталкивают к самоубийству. По сути дела, животные (и те, которыми мы себя окружаем, и те, что живут в природе безнадзорно) – это иное выражение Премудрости Божией, чтобы люди не очень-то зазнавались в своем эгоизме. Помню, сидя как-то в одном из осенних березовых перелесков на берегу речки с удочкой, я вдруг увидел лису: она воплотилась на противоположном берегу среди тихо опадающих листьев, т о р о п я с ь п о с в о и м д е л а м; как она на меня, так москвич, выйдя из метро и закуривая, обернулся бы на какую-нибудь безмолвную кариатиду, которая показалась ему одушевленной. С тех пор я как-то очень ясно осознал, что у животных своя жизнь, свои тропы, магазины, пивнушки, детские сады, конференц-залы, а нас они воспринимают как наружную вредность или угрозу, вроде автомобиля с пьяным водителем.

Эрнест Сетон-Томпсон был человеком разносторонних дарований, поэтому, с одной стороны, требования честолюбия вынуждали его организовывать выставку своей живописи и дорожить знакомством с Рузвельтом; а с другой стороны, он был очень органичным человеком, и требования телесного здоровья и счастья вынуждали его без конца кочевать в прерии и участвовать в каждой облаве на волков, о какой только ему становилось известно. В этой любви к нормальному бытию он прошел мимо социальных потрясений. Думаю, он не понял бы многих нынешних бледных юношей в скрипучих кожаных куртках, навязывающих кофеварки и видеомагнитофоны возле ярких стеклянных витрин, хотя в его время в Америке шли те же процессы, плодились коммивояжеры, и человек становился приложением к вещи, — то есть шли процессы, обратные со-природным; вместе с тем уйти в примитивное самосохранение, как поступают спортсмены, земледельцы и прочие любители физических усилий, ему тоже не нравилось. Но, как бы там ни было, ему удавалось и то и другое сочетать (стать гармоническим человеком, сказали бы иные), и к концу жизни он имел собственную виллу в Санта-Фе и законно гордился, что входит в одну компанию с Твеном, Хоуэлсом и Берроузом и так же, как они, популярен. Он действительно оказал значительное влияние на всю мировую анималистику (как в прозе, так и в живописи); Чехов, Куприн, знаменитый канадский прозаик Ч. Робертс обращались к этой тематике под впечатлением его «биографий».

Вспоминая прожитые годы, он писал в книге «Моя жизнь» о самых первых детских впечатлениях и жизненных установках:

«Из окон нашего дома открывался очень красивый вид на поля и долины. Мы любовались стадами коз и овец, которые там паслись, и заслушивались песнями жаворонков. А в туманные вечера, когда кругом была мгла, к нам доносился с берега моря заунывный вой сирены и навевал тоску. В такие вечера я любил прислушиваться к тихому голосу матери, когда она рассказывала про старину.

В нашей семье жила память об одном замечательном предке, его называли Непобедимый Джорди. Он прославился своими замечательными подвигами в битве за Шотландию.

Сколько раз в жизненных битвах, когда, казалось, все мои карты были биты и угасала последняя искра надежды, я вспоминал рассказы матери об отважном предке и говорил себе: «Он никогда не сдавался, никогда не терпел поражения, и я должен выйти победителем».

И всегда эта мысль поднимала мои силы и вселяла уверенность в мое сердце, а потом приносила победу в жизни».

Читайте журнал «Новая Литература»

Конечно, нам не всегда любопытно, как отдельные упорные и трудолюбивые личности на американском континенте воплощают свою американскую мечту в действительность. У нас свои житейские и литературные архетипы, и один из них называется: «как наказывают за непослушание». Но и там и здесь человека, реализовавшего свои мечты и устремления, мы именуем победителем и чествуем с подобающей торжественностью. Думаю, что в связи со 135-летием со дня рождения, да и вообще в связи с самим фактом его жизни и творчества никто из нас не откажет в этом выдающемуся канадскому ученому, художнику и писателю

Алексей ИВИН

(газета «Литература», приложение к газете «Первое сентября», №26 за 1995 год. Статья также опубликована в ЖЛКиС, «Журнале литературной критики и словесности»)

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.