(Сатирический роман о юной дурочке, которую хотели выдать замуж за немилого ей человека да не выдали, за что, дуракам родителям, отдельное спасибо.)

 

Предприниматель Максим Петрович Сытин, сорока пяти лет, человек крепкий, плотный, людей считавший на штуки и группы, в заполярном городе Салехарде держал сеть крупных продовольственных магазинов. Город Салехард лежит на правом берегу реки Оби, в её самом нижнем течении, и есть, что называется столица автономного округа. Кроме торговли господин Сытин занимался строительством, причём строил не просто коттеджи местным нуворишам, а кирпичные современные девятиэтажки под заказы различных кооперативов и Дирекции капитального строительства города. Сорок пять Максиму Петровичу исполнилось только-только, и чувствовал себя он в этом возрасте и в условиях капиталистической России весьма прекрасно. Можно даже сказать – уверенно. Для своего обширного бизнеса, Максим Петрович не жалел ни себя, ни времени, ни своих домочадцев.

Двухэтажный коттедж Максима Петровича находился в приличном “спальном” районе города, имел большую гостиную на первом этаже, здесь же, рядом, кухню, личный кабинет, кабинет для супруги, какие-то гостевые комнаты, в которых никто, никогда не жил и несколько спален на этаже втором. Планировка дома была европейской, потому потолок гостиной был на уровне потолка второго этажа. То есть присутствовал так называемые “второй свет” в гостиной. И если выйти из спален, то самая большая комната просматривалась отсюда вся – от стены до стены. Винтовая лестница с первого этажа помещалась в углу гостиной.

Семья Максима Петровича состояла из трёх человек: он, жена Елена (привлекательная барышня тридцати восьми лет), и дочь Анжелика, двадцати лет, девушка бойкая, красивая, ухоженная, хорошо одетая и до безумия расторможенная во всех областях жизненных удовольствий.

Елена служила первым заместителем директора в одном из многочисленных департаментов города Обской, имевшим красивое, звучное название – “Департамент достижений человеческого общества в духовной жизни народа”. Елена была на хорошем счету у начальства, проводила на работе времени намного больше, нежели того требовала деятельность этого департамента, потому дома бывала не так часто, домашним хозяйством занималась по мере необходимости.

Анжелика училась заочно в юридическом институте за тысячу километров от города Обской. В самом городе были кое-какие высшие учебные заведения, но папа Сытин решил, что учебное заведение в столице области имеет статус выше. К двадцати годам Анжелика Максимовна успешно окончила первый курс. Учась заочно, Анжелика Максимовна, в виду всё той же острой необходимости заниматься науками, нигде не работала. Но даже при таком образе жизни, времени на изучение этих наук у неё очень часто совсем не хватало. Сказывались занятия утехами жизни.

У Анжелики была подруга со школьной скамьи. Подругу звали  Женька Игумнова. Женька также заочно училась в том же институте, на том же юридическом факультете, но Женька работала ежедневно в одном из городских супермаркетов, который, кстати, принадлежал Максиму Петровичу, а потому приносила пользу обществу и зарабатывала себе на жизнь. А ещё смазливая, хорошенькая Женька Игумнова, была немного азиаткой, чуть-чуть… что-то такое в глазах… Очень красиво и очень ей шло. Может потому, она, как последняя дура, ждала большой любви в своей юной жизни. Анжелика пыталась ей втолковать, что, на сегодняшнем этапе существования планеты Земля, нет понятия разврата, есть понятия сексуальности и сексапильности. Правда, сама Анжелика никак не могла, даже самой себе, объяснить слово – сексапильность. Спросить у знакомых подруг или знакомых мужчин она побаивалась, потому, как с подобными вопросами недолго прослыть и безграмотной. Этого Анжелика боялась больше всего. Так и жила. Что значит сексапильность? Пиление сексом? Или секс-пила? Что за сравнение с дровосечной промышленностью? Просто неуважение какое-то к самому приятному в женской доле. Хотя и прикольно. Такими размышлениями и неразмышлениями Анжелика ничем не отличалась от миллионов таких же сексапильных девушек, которые многое что  на сегодняшний день произносят, а что за этим кроется, понятия не имеют. Потом ей пришла мысль в голову посмотреть это слово в интернете и, о, боже! Интернет выдал такое!

“Сексапильность (от англ. sex appeal) — сексуальная привлекательность, специфичная манера поведения, направленная на привлечение внимания и возникновение сексуальных фантазий”.

Ну, так если это ещё и по-английски! – подумала Анжелика.

Женька Игумнова хоть и жила иной жизнью, нежели подруга Анжелика, но это не мешало им регулярно встречаться и проводить вместе те часы, которые у Анжелики не были заняты склоками с родителями, косметикой, примеркой нарядов и встречами с мужчинами. Что касалось учёбы в институте, то Женька училась столь примерно, что уже в конце первого курса, сдавая экзамен по истории России, преподаватель попросил просто ответить тезисами на несколько его вопросов. Ответы просто отлетали от белоснежных зубов Игумновой. Первый курс она закончила на “отлично”. Анжелика Сытина, в противовес своей подруге, к тому же времени завоевала к себе внимание преподавательского состава несколько с иной стороны. Сторона  называлась – материальная заинтересованность. Перед тем, как брать билет со стола на экзамене, Анжелика лезла в сумочку, доставала конверт, говорила сбивчиво и смущённо – папа тут дал знаний немного… хватит? Преподаватели мирились с глупостью и неграмотностью, спрашивали Анжелику – работать-то вы как потом будете? Анжелика мигом им всё раскладывала по местам:

– Я работать буду в папиной компании. И не юристом. А обычным первым заместителем. Этот диплом мне нужен только как “корочки”… Надо будет, так у меня этих юристов…

Но были в институте и честные преподаватели. Денег не брали вообще, считали это всё безнравственностью, беспринципностью и коррупцией, однако с удовольствием спали с Анжеликой днём, вечером и ночью в одной кровати, где она им ставила регулярно двойки и тройки, а они ей, в зачётку, пятёрки и четвёрки.

Возвращаясь в родной город Салехард, после экзаменационной сессии, Анжелика ещё в аэропорту весело махала “зачёткой” и на расстоянии  громко говорила встречающим её родителям:

– Информатика – пять! Государство и право – пять! Остальные  – твёрдое хорошо! – Тут же бубнила весело себе под носик чудный: – А преподу по информатике – единица!

Женька Игумнова шла за ней с видом двоечницы, которую не сегодня, так завтра отчислят из института. Родители Анжелики обычно довозили подругу Женьку до её дома, потом ехали к себе за город праздновать успешно сданную сессию своей дочери. Про загадочные конверты, что отец давал дочери в институт для сдачи экзаменов, мать-Елена не знала и даже не догадывалась, про “честных, кроватных” преподавателей даже предположить не могла, но на работе в департаменте всегда при случае говаривала:

– Моя Анжелика один раз только учебник полистает, так всё сразу и запоминает. Вообще учёба девочке даётся очень легко… очень легко… могла бы стать хорошим юристом, но не хочет… всё по стопам отца, всё в коммерцию…

Женька Игумнова не хвасталась ни перед кем своими оценками. Дома, по приезду, она только считала, сколько денег у неё осталось на жизнь после покупки подарков своим близким. Отца у Женьки не было, была мать в возрасте и двое младших братьев-близнецов по восемь лет. В супермаркете, где работала, учёбу Игумновой приветствовали.

Так как Женька была последняя дура, потому как ждала в жизни большой любви, то и всяких удовольствий да разнообразий в её жизни было немного.

 

Стоял август. Самая его середина. В заполярье пришла ночь, ещё короткая, но уже тёмная; в тундре отходила ягода, но грибы ещё были по окраинам города, а из бескрайней реки Обь рыбаки таскали щёкура да муксуна. Август выдался тихий и солнечный. Повсюду безветрие, полный штиль, даже на Крайний Север не похоже. Гладь реки в этом затишье превратилась в одно большое, длинное озеро – вода не двигалась, течение отсутствовало, речной прибой по берегам Оби иссяк. Температура воздуха на главном градуснике города Салехарда остановилась на отметке “плюс двадцать”… Жара. Народ загорал и купался, бегал по пляжам местных рек, за ним бегали местные москиты и дожившие комары.

Глеб Иванович Хваткий к своим пятидесяти годам, хорошему брюшку и солидному капиталу чиновника, отвечавшего в городе за капитальное строительство, за строительство вообще и за строительство в частности, имел ещё и сына, двадцати трёх лет, заканчивавшего через год институт “нефтегаза”. Сын Аркадий был человек неприметный, скромный, тихий, застенчивый и тормознутый. За пять лет учёбы он так ни с кем из лиц противоположного пола в институте замечен и не был. Думали, что он “другой”, но и это отпало быстро, потому как “другие” его за своего никогда не признавали, потому проблема с педерастией отпала сама собой и все решили – тормознутый. Учился он хорошо и вполне разумно родители надеялись на “красный” диплом. Но такие дипломы, увы, не являются пропуском в настоящую, мужскую жизнь, а потому этим положением молодого, но ещё раз, увы, недоросля, занялась его мать Арина Ивановна Хваткая – женщина ловкая, языкатая и хорошо упитанная на деньги мужа. Глеб Иванович не остался в стороне и помогал делу – как нам обустроить сына – всеми доступными ему средствами. Средств было не так и много у чиновника Хваткого, но здесь-то и подвернулся господин Сытин со своим предложением застройки одного очень престижного места в городе. Хваткий пригласил Сытина к себе в кабинет и в популярной форме объяснил насколько согласие его дочери Анжелики, может повлиять на его согласие, на строительство этим Сытиным нового объекта. Так и сказал в глаза отцу и предпринимателю Сытину:

– Ты же мою Арину знаешь?.. Она к вам подойдёт, всё обсудит… будет сын устроен, будет и проект по строительству твой устроен… потому как вообще-то мы собирались там аукцион создавать… а тут сын институт заканчивает, женить надо.

Максим Петрович Сытин крякнул как-то неопределённо, потом ответил неопределённо:

– Вообще-то… мы как-то… впрочем, ей тоже пора подумать о жизни как-то…

Таким незатейливым способом они и договорились о чём-то похожем на сватовство.

Арина Ивановна Хваткая – женщина сорока с небольшим лет, ничего не боялась в жизни, кроме как остаться без средств. Средства её полностью зависели от мужа. Потому как после школы, работая санитаркой в больнице, она была  застигнута “больным” Хватким в состоянии мытья полов. Рядом с мытьём полов находилась подсобка… Понимая, что сопротивления его сильным мужским рукам нет, Хваткий затащил её в подсобку, сразу же “женился” там на ней по полной программе… она и понесла… или как там? Забеременела. Так вот и вышла замуж за Хваткого… так и вышла. Рабочий стаж Арины Ивановны на этом и закончился. Родился скоро и Аркаша.

Пристроить сына она хотела ещё лет пять назад, но тогда этому помешало поступление в институт. Теперь Арина Ивановна решила действия свои форсировать. Впереди у Аркадия была лишь защита дипломной работы, а дело это для него трудностей не представляло. Как-то в самом начале августа, их большой “Лэнд-Крузер” проезжал мимо дома Сытиных, и через открытые ворота Аркадий увидел стоящую во дворе Анжелику. На Анжелике была лишь маечка да шортики… Мать глянула на эту породистую сучку и сказала, как уже решила:

– А неплохая была бы для тебя пара?..

Аркаша помялся, ногой поелозив по мягкому ковру в салоне, и ответил смущённо:

– Красивая. Наверное, у неё есть парень…

– С чего бы это? – удивилась мать.

– У красивых всегда кто-то есть, – сказал сын уклончиво.

– Сказала бы я, кто есть у красивых, – ухмыльнулась Арина Ивановна, – главное, чтоб здоровая была. Не курила. И зубы белые.

Сын промолчал, и мать решила, что согласился. С отцом разговор был короткий. Хваткий сказал – будет время, придумаю что-нибудь. Придумал.

Этим же прекрасным, тихим летним вечером, Арина Ивановна позвонила в дом Сытина и сообщила, что подойдёт “на переговоры” через полчаса. Подошла Арина Ивановна, конечно, часа через полтора. Позвонила в ворота хорошего кирпичного забора вокруг дома, сразу оценила, что содержится дом в чистоте и порядке, что железные ворота блестят свежей краской, что башенки на кирпичных столбах по бокам оснащены видеокамерами, что под воротами и мышь не проскочит, что съезд на дорогу от ворот заасфальтирован, что… “Как я раньше всего этого не замечала?” – мелькнуло у неё. Здесь дверца в воротах отворилась и за ней показалась Анжелика, в коротком домашнем халате. Прекрасно скроенное тело, приветливое, милое лицо, упругая кожа, свежий румянец, симпатично прижатые к черепу ушки, ровный носик и большие, синие глаза без признаков близорукости, вполне устроили Арину Ивановну. Она опустила глаза вниз и увидела там ровные ножки в сандалиях с аккуратным педикюром. Анжелика посмотрела на Арину Ивановну внимательно, легко откинула прядь волос назад, показав сразу ухоженные ноготки на руке, спросила ровным голосом:

– Здравствуйте. Что вы хотели?

– Анжелика, – ласково, можно даже сказать, змеино-ласково и зверино-мило, произнесла Арина Ивановна, – я мама Аркадия… мы ваши соседи… вон там, – и махнула себе за спину рукой, – наверное ты меня знаешь?

– Конечно, знаю, – ответила Анжелика, чуть наморщив носик при упоминании имени Аркадия, – вы к нам?

– Да, я к маме твоей… можно войти?

– Да, конечно, можно, проходите.

– Я звонила…

– Да, да, – как вспомнила Анжелика, – мама говорила… она в зале сейчас, проходите. Я тут зачиталась вся… с учебниками.

Елена Сытина, мать Анжелики, встретила Арину Ивановну тепло и радушно. Поднялась с дивана, в той самой гостиной на первом этаже с высоким потолком и “вторым светом”, раскинула руки и тепло произнесла:

– А я уже волноваться начала, думала, что вы передумали к нам в гости заходить…

Улыбаясь, она провела гостью к дивану, усадила и присела сама напротив в кресло. Тут же крикнула громко в прихожую, где входила Анжелика:

– Анжела! Принеси нам фруктов и что-нибудь выпить!

– Ой, что вы, что вы!! – запричитала Арина Ивановна. – Зачем?..

Но Анжелика, волшебным образом, за секунду установив все продукты на стеклянную тележку, вкатила “поесть и попить” в зал. Тележка заняла своё место возле низкого стеклянного столика, Анжелика хотела уйти, мать спросила в спину:

– Ты куда? Посиди с нами?

– Ой, мама! – скривилась та.  – У меня же реферат… надо писать? Я с утра же настроилась… Итак, пока калитку ходила открывать, всё ветром выдуло. Сейчас собьюсь и потом опять…

– Иди, иди, – согласилась мигом мать-Елена, махнув на неё рукой тепло, по-матерински, тут же повернулась к гостье и поведала, – с утра дочка сидит за учебниками, из института привозит одни пятёрки и четвёрки! Мы специально её даже на работу не устраиваем, чтобы могла все силы на учёбу, все силы… – и здесь же с интересом, словно в неведении, – так, а я вас слушаю?

Пока Арина Ивановна объясняла, зачем она пришла, Анжелика успела подняться к себе на второй этаж дома, глянуть вниз с балкона в гостиную – все ли остались там на местах? Аккуратно войти в свою спальную комнату, закрыть за собой дверь на шпингалет, тут же сказав кому-то в кровати:

– Притащилась мамаша этого Аркаши! Дело у неё на ночь глядя!

Одеяло в кровати шевельнулось, сползло  вниз и там показалось лицо парня, которое одним взглядом можно было охарактеризовать так – ох, ты и гнилой!.. Парня звали Борька Гнилов, кличка была, конечно, среди своих “Гнилой”, характеристика та же. Работы он не имел, учиться не учился, жил за счёт матери и сестры, гулял с девчонками наподобие Анжелики, когда утром покидал их, нередко что-нибудь прихватывал с собой… так, по мелочи, пару тысяч, чтоб не очень дёргались.

Анжелика сбросила с себя халат и юркнула под одеяло.

– Замуж тебя выдают? – безразлично спросил Борька.

– С чего бы это? – едва не оскорбилась Анжелика. – За кого?..

– Если мать Аркаши, то за Аркашу, – сказал он разумно.

– Ты его знаешь?

– Откуда?

– Тогда ты с дуба рухнул, – нехорошим голосом произнесла Анжелика, – он тормознутый на всю голову!

– Да я так… – примирительно ответил тот, – представил себе…

– Ты бы лучше, что другое себе представил.

– А что другое? – не понял Борька.

– Как, к примеру, тебе на стройках нашего государства работать придётся?

– Это ещё с чего? – Борька даже на подушке приподнялся.

– Так посадят за тунеядство, заставят принудительно работать.

– Статьи же такой нет в уголовном кодексе.

– Будет, – ответственно заявила Анжелика, – в институте преподаватели говорили, проект такой статьи обсуждается уже в Госдуме. Ну и что ты разлёгся? Спать сюда пришёл или спортом заниматься?

Борька тупо смотрел в потолок. Через какое-то время сказал:

– Так после этого… и-и  на спорт всё упало.

– Скотина трусливая! – брезгливо произнесла Анжелика.

Здесь в двери к ней постучали. Анжелика встрепенулась, привскочив на матрасе, Борька с головой зарылся в одеяло. Оттуда донеслось хрипло, испуганно и сжато:

– Кто это?

– Что? – крикнула Анжелика в двери.

– Доченька, открой, пожалуйста, мне надо сказать тебе что-то, – донеслось из-за двери голосом матери.

– Да я занята! Вы меня сбиваете! Только книгу открыла!

– Ничего, я на секундочку.

Анжелика вскочила с кровати, на ходу одевая халат, ринулась к широкому, высокому, нестандартному окну, распахнула его настежь, тут же сдёрнула одеяло с полуголого любовника… Тот мигом вскочил на ноги, стараясь трусы подтянуть чуть ли не на голову, и похоже решив, что будут бить, озирнулся на окно.

– Быстро вниз! – шёпотом крикнула Анжелика, схватила его за руку и подтащила к окну.

– Вещ-щи!! – моргал он глазами, указывая на свои штаны, кроссовки и рубашку на полу, тут же придерживая трусы на слабой, разношенной резинке.

– Потом, потом! – Анжелика толкнула его так сильно, что Борька просто взлетел на подоконник, здесь он глянул вниз да испугался.

– Высако!! – шепотнул он со страхом, делая ударение на первый слог и коверкая слово. – Высако!!

– Прыгай, козёл! – толкнула она его в спину, Борька взмахнул руками и рухнул вниз…

Не прошло и секунды как оттуда раздалось хрипло:

– Й-й-ё-о!!

После чего, Анжелика, одним движением смахнув с пола все его вещи, выбросила их за окно. Оттуда сразу донеслось: “О-от, сучка!..”  Она быстро включила настольную лампу, прошла к двери, отворила. За дверью стояла мать.

– Девочка моя, – попросила мать-Елена, – у тебя лежит наш фотоальбом, дай мне, пожалуйста, я покажу его Арине Ивановне.

– Ваш альбом, ваш альбом! – обозлилась Анжелика. – Альбов вам нужен! У меня реферат, а им альбом!..

Прошла к шкафу вытащила фотоальбом и сунула его в руки матери.

– Всё?

– Всё, доченька, – мягко согласилась та, – учись. У тебя окно распахнуто?

– Всё у меня теперь распахнуто!

– А постель что уже разобрала?

– Меня разобрало, вот и разобрала!

Когда дверь закрылась, Анжелика озлобленно договорила:

– Учись! С кем мне теперь учиться? Спугнули учителя! – Здесь она что-то там вспомнила и договорила ехидно: – Впрочем, учитель с него, как из г… пуля! Скучно сегодня.

Она подошла к окну и выглянула вниз. Под окном Анжелики была разбита  большая клумба с цветами. Росли здесь ромашки, анютины глазки, земля была привозная, клумбу огораживал по периметру ряд белых кирпичей. Ровно посередине всей этой ухоженности торчали чернотой вдавленной земли отпечатки двух босых ног и рук…

– На четыре кости приземлился, что ли? – как удивилась Анжелика. – Не мог, ублюдок, клумбу перепрыгнуть? О-ой, – едва не захныкала она, – завтра опять землю перекапывать! Опять отцу рассказывать небылицы! А может, встать пораньше, пока никто не увидел?.. – она фыркнула. – Ну вот ещё, буду я из-за этого… придумаю что-нибудь.

Под окном комнаты Анжелики, отец много лет назад разбил большую клумбу  с цветами, в выходные дни любил осматривать свои владения. Ухаживал за крошечными “анютиными глазками”, “лютиками-цветочками”, поливал их, окучивал…  и, конечно, подмечал всё, что могло случиться и что измениться. Однажды он уже видел примятую клумбу в начале лета, когда цветы только высадили, но тогда она быстро всё прибрала, стебли цветов были невысокие, отцу тогда сказала, что-о… что-то там искала, из окна выпало, потом искала, искала, да и случайно вступила в клумбу… Сегодня цветы  стояли в рост. Что теперь рассказывать? И на отца у неё ничего нет компроматного.

Борька Гнилов в это время, одеваясь на ходу, бежал на последний автобус к остановке. Жалел лишь об одном – он ушёл, а с этой дурочки ничего не поимел, даже нескольких сотен рублей!

А в зале первого этажа дома Сытиных, Елена показывала альбом гостье Арине Ивановне, рассказывая по ходу дела о том, как их дочь росла, росла, выросла и… теперь учится. За минуту до звонка Арины Ивановны, ей звонил из своего офиса муж и наставительным голосом сказал, что придёт Арина Ивановна… сын у неё… институт заканчивает, будет чиновником… а у нас дочь, помнишь? Прими хорошо. Соглашайся, но обещаний не раздавай.

– Хорошая у вас девочка, – нахваливала Арина Ивановна, – скромная такая на фотографиях… воспитанная… умненькая… видно, да.

– Ой, что вы!.. – тут же лепетала за ней хозяйка, – Не налюбуемся! Утром только встанет – сразу учиться и учиться! То рефераты пишет, то контрольные решает. Я уже говорю ей – ты хоть думаешь замуж там, или хоть увлечение романтическое, что ж ты всё одна да одна?.. Она – нет, вначале институт закончу, вначале надо на ноги встать… вначале дело, потом радости жизни.

– Это нам подходит, – одобрительно закивала головой Арина Ивановна.

Мать-Елена, на этом слове и движении гостьи, споткнулась речью, внимательно посмотрела на неё и чуть неровно спросила:

– Это к-как так, подходит?

– Ну, это в смысле – ваш товар, наш купец, – пояснила  Арина Ивановна.

– А-а, – расплылась, как подлива на мясе, Елена, – ну да… купец. Хотелось бы, конечно, глянуть на купца одним глазком?.. Как он там… купец-то?

Елена застыла глазами на своей Арине Ивановне. Та мигом глянула на хозяйку “товара” и застыла также. Немая сцена длилась недолго. Арина Ивановна сделала губами – пф-ф!.. Потом сказала:

– Что там смотреть, милая моя? Мужики, они же все… как один – обезьяны!

– Так обезьяна – не обезьяна, всё равно знакомиться придётся? – предположила Елена. – Хотелось бы и обезьянку-то, чтоб со здоровьем всё в порядке, с головой…

– А-а, – протянула Арина Ивановна, осознав кого именно сейчас упомянули обезьяной, – так знакомиться оно конечно, только… только надо же вначале заручиться, так сказать… мнением родительским?.. Мне кажется.

Здесь Арина Ивановна сделал многозначительную паузу, как подсказывая собеседнице, что фраза будет очень значимой.

– … мне кажется, что наш союз, так сказать – тандем шестерых, я всю семью имею в виду, очень неплохо скажется, так сказать, на всех остальных?.. Союзы, они знаете, очень большую роль играют, когда жизнь вокруг бурлит, так сказать. Это как принцесса, так сказать, выходит замуж за короля соседнего государства.

– Я думаю, что возражений с нашей стороны не будет, – как предположила Елена, – надо узнать мнение Анжелики. Молодые люди, сами знаете… так сказать, очень строптивые, чуть, что не по-ихнему, так и-и… так сказать, на дыбы!

– Обуздаем! – уверила за будущую невестку Арина Ивановна, – Обуздаем! Главное – родительское благословление. Без благословления, какое там по-ихому?

– Родительское благословение у нас есть, – закивала головой Елена, соображая, как бы не наболтать лишнего, – родительское благословение, оно же как… оно же… есть у дочки интерес, так и благословение есть… Дело житейское.

– Аркаша наш!.. – чуть не в полный голос сказала Арина Ивановна. – Просто уникальный мальчик! Главное, – она резко перешла на шёпот, – не испорченный ни кем! Ни-и кем! Любить будет вашу Анжелику, как богиню!

Елена сразу стала ростом в кресле ниже, а в стороны шире. Хотела даже тут же согласиться и за себя, и за мужа, и за дочь, но вовремя удержалась и произнесла располагающе, мягко:

– Анжелике понравится ваш Аркаша, понравится. Она девочка нежная, беззащитная, хрупкая… всё учёба, учёба… вся в науках, в занятиях, в книжках.

 

Анжелика в это время, наохавшись, что завтра утром придётся клумбу как-то восстанавливать, лежала на кровати у себя, поверх одеяла, задрав ноги вверх, и рассматривая – ровные они или не ровные?  Занималась она этим уже пять лет подряд по десять раза на день. В восемнадцать тысяч двести шестьдесят раз убедилась – ровные. Сразу успокоилась, посмотрела на руку – хороша ли кожа? Хороша. Бархатистая, немного смуглая от лёгкого загара из солярия. На ночном столике зазвонил тихонько телефон. Анжелика протянула руку, вытянула ногу, что пальчики с ногой превратились в одну линию, и, смотря на эту прелесть, восхищаясь собой, ответила голосом загадочным, таинственным и киношным до полной женской дурости:

– Алль-ё-о?..

– Что ты там разалёкалась? – спросил её простовато и быковато мужской голос. – Одна что ли?

– Ты, Мусик, дурак! – сказал ему беззлобно Анжелика. – Дурак и кретин. Не знаю, как тебя в департаменте держат!

– Меня в департаменте любят, – ответил Мусик, – у меня же начальником – баба. А бабы, они знаешь какие?..

– Знаю, – тут же сказала Анжелика, – сама баба. Бабы любят кретинов и дураков, потому что с кретинами легче, а с дураками проще. Что тебе надо?

– Время “че”. Заскочить? Можем стыкануться.

– Стыкануться ты можешь мордой об асфальт. А мы не можем, – вздохнула Анжелика, – один уже заскочил, так через окошко выскочил. Приезжай, посмотри – под моим окном до сих пор опечатки его костей сохранились! Только через забор не перелазий, мы собаку спустили. Так, тихонько морду свою высунь поверху забора и посмотри. Опасно стало, Мусик! Пасут меня нынче! Серьёзные люди пасут!

– Вечно у тебя, как у моей начальницы!.. – брякнул Мусик и мигом замолчал.

– Что это вечно у меня, – сразу безо всяких загадок, несколько деревянно спросила Анжелика, – как у твоей дуры-начальницы?

– Да это… на работе она вечно… таким же голосом со мной общается… А что ты так смотришь на меня?

– Как это я могу смотреть на тебя по телефону? – возмутилась Анжелика. – Совсем уже?..

– Ну, так я же по голосу слышу?

– Ты дурак, Мусик, – пренебрежительно сказала Анжелика, – как был дурак, так и остался.

– Да я хотел… – начал тот.

– Хотелку свою на узел завяжи и клеем залей! – посоветовала Анжелика, хихикнула мило и отключила телефон.

Мусик был не из тех мужчин, которых она могла пригласить к себе, взамен кого другого. Даже такого кретина и салагу как Борька Гнилов. Мусик всегда был из тех мужчин, кого вызывают, когда уже совсем невтерпёж.

Мусик – Михаил Крюков работал в том же департаменте, где работала и Елена, и раз от разу был её очень активным любовником, а по совместительству и подчинённым. Так как был подчинённым, то по этому поводу (чтобы остаться работать в департаменте) стал и любовником. Мусик навещал свою пассию Елену у неё в кабинете. Но Мусик и понятия не имел, что Анжелика её дочь. Фамилию Анжелики он не знал, никогда не спрашивал, дома у неё никогда не был, потому до сих пор всё так и оставалось загадкой – кто кому и кем приходится?  Анжелика к Мусику относилась, как относятся к игрушке, что лежит на пыльных полках, а когда заговаривала с какой подругой “за мужиков”, так о Мусике и не вспоминала. Анжелика вообще, к своему совершеннолетию случайных мужчин в своей жизни никогда не причисляла к “своим мужчинам”. Ну что здесь такого? Подумаешь, разок переспали… У неё был знакомый мужчинка, которого на охоте разок по заднице дробью зацепили, так что ж теперь он на всю оставшуюся жизнь в ж… раненный? Так и здесь, примерно.  Они и познакомились-то случайно на какой-то дискотеке… были так пьяны оба, что проснувшись утром в кровати Мусика, Анжелика ни как не могла вспомнить – а было ли что-нибудь ночью-то, али не было? Мусик тоже вспомнить не мог, но с того утра думал, что имеет на неё какие-то свои, мудрёные, мужские права.

Шёл одиннадцатый час вечера. Наступала ночь. Солнце уже село, горизонт розовел. В спальном районе, где дома были все низкие, не выше двух этажей, никаких особых картин величия природы не наблюдалось. Стены домов серели, окна в них загорались светом. Чьи-то крыши купались в ореоле заходящих лучей солнца, где-то рядом, словно в деревне, начинала брехать чья-то собака… Всё как у всех.

Анжелика лежала на кровати и уже засыпала. Ей снилось море, точнее ещё не снилось, а лишь виделось сквозь дрёму. Над морем висели чайки, под чайками качалась яхта… какой-то смуглый мужчина склонился над ней, от него пахнет морским прибоем, он что-то ей говорит, она не слышит, просит повторить, что, простите?..  Но вместо голоса, вместо чудного бархатного голоса, что должен был раздаться от этого мачо (испанское слово, в переводе означает – скот),  вместо бархатного голоса этого мачо жутко трезвонит телефон…

Анжелика очнулась, глянула на тумбочку возле кровати – там слабо крутился от вибрации её сотовый телефон. Она быстро схватила его, глянула на дисплей – номер чужой.

– Алло? – хрипловато, спросонья сказала она.

– Так я это… – сказал там голос хоть и мужской, но ещё явно очень далёкий от истинного назначения этого слова.

Анжелика чуть напряглась, приподнялась на локте.

– Что – я? – спросила она и грубо и недовольно.

– Так это я, – повторил там юноша, – я, значит, хотел сказать вам… вы же с мамой говорили?.. Так вот я и того… знакомлюсь. Ничего, не перепутал? А? Не поздно? Я, этот, Аркаша… э-э… Аркадий. Мама сказала, что вы уже согласны на всё, я и решил, на всякий случай позвонить, чтобы вы того… не передумали и-и того… не подумали… что я того.

– Слушай, – трезво произнесла Анжелика, – я не передумала. Я вообще-то и не думала ещё ни о чём. А ты, мальчик, знаешь что… ты завтра, утречком, по холодку – прямо так и к врачу, ладно? Врач есть домашний?

– Домашний? – удивился  тот. – Нету. Есть кот и собака, а врача тут нету.

Здесь он замолчал. Анжелика тоже ничего не сказала. Может, ошиблись? Или ушиблись? А может, это и есть то самое, зачем приходила Арина Ивановна?.. Может, это и есть её сынок? Краем уха Анжелика слышала, когда попить, поесть на тележке готовила, что говорили в зале её мать и гостья, но вслушиваться не стала, она прекрасно знала – как она скажет, так и будет. Отец слишком любит её, чтобы пойти против дочери. Сейчас Анжелике было немного смешно. Дебилов и дураков от рождения не так часто встретишь по жизни.

– Так, а вы как?.. спросил здесь Аркадий. – Так и будете молчать?

– Я что-то не поняла, – изумилась Анжелика, – а кто сейчас звонил?

– Так звонил-то я… значит поступок мой, а вы поддержите? Вы девушка сильная?

– Сильная. Тебе лучше не связываться.

– Да-а я ничего, я могу, – сказал он туманно, – я институт свой… на “красный” диплом,  на обе лопатки положил! Один в группе!

– Больше никого там на обе лопатки не положил? – спросила она.

– Больше нет… я себя значит, как бы вам сказать… я себя берегу, – прошептал он громко, – для семьи берегу! Ни с кем! Ни-ни!!

– Понятно, – протянула разочарованно Анжелика, – колокольчик. Что же мы делать тогда будем?

– Так как?.. – споткнулся он. – Я понял… ну-у, как мама сказала – как-нибудь разберёмся. У меня книжка есть… такая… прибабахнутая… Камасутра называется… там, как бы это?.. Гадость такая нарисована! Но я вам её не покажу, я сам почитаю и что полезного потом… переведу на нормальный язык. А мама сказала, вы тоже… того?

– Я того? – чуть слюной не подавилась Анжелика. – Что я того?

– Так учитесь всё, учитесь. Дома сидите.

– Да я дома сижу, на дому и принимаю.

– Что принимаете? – без тени сомнения спросил Аркадий.

– Так таблетки всякие, микстуры разные, для повышения умственного восприятия придурков.

– Вот и я всё также… учусь, учусь… даже глаз задёргался последнее время и руки опустились.

– Ну, руки – это дело вторичное, главное чтобы ничего другого не опускалось, – то ли посоветовала Анжелика, то ли предупредила.

– Да нет, – беззаботно сказал Аркадий, – остальное – ерунда, мозги они ведь не опускаются… они всегда на месте.

– Да-а, – протянула Анжелика, чувствуя, что ещё пять минут, и она тоже свихнётся, – мозги они такие – не сдвинешь…

– Я сейчас в городе, могу и зайти, – предложил он.

– А я сейчас сплю, – сообщила она.

– Так я в переносном смысле – зайти сейчас, это я имею в виду на будущее, мне тоже надо подготовиться к встрече, это же у нас с вами серьёзно?

– Ну, так и договорились. Завтра заходи.

– Так я сразу и зайду. Вы какие цветы любите?

– Так и обычные – лотосы японские.

– Ага, – сказал Аркадий, словно запоминал это слово, – ага…

– Пока. Камасутру читай. Картинки наизусть выучи. А то мы с тобой  – два колокольчика и не поймём, что нам и делать, правильно? Я ведь даже не знаю, как вы… эти… мужчины устроены… как мы, нет?

– Не-ет, – рассмеялся Аркадий, – нет, не так.

– Вот видишь. Учи Камасутру! – С выдохом попрощалась: – До завтра!

– Зайду! – твёрдо пообещал тот.

Она отключила телефон и положила  его на тумбочку. В комнате прозвучало очень естественно да искренне:

– Идиот! – посмотрела в потолок, быстро схватила телефончик и, найдя нужный номер, нажала кнопочку соединения…

Аркадий, услышав прощальные гудки в трубке, прижал телефон к животу, стоял он в эту минуту перед портретом президента страны и сказал:

– Богиня!

Потом телефон положил в футляр, сел на стул возле письменного стола, открыл книгу с названием “Камасутра” и в комнате вновь прозвучало:

– Буду учить всю эту грязь, чтобы жена не замаралась случаем!

Всю эту ночь Аркадий не спал. Лампа его на письменном столе горела до утра. После разговора с Анжеликой, Аркадий уже не сомневался – жениться! Он её покорил, теперь дело за малым – воспитать эту девчоночку для семьи, для его семьи, как, к примеру, его воспитали? Он жил, как учили, он жил, как сказали, он думал, как предложили. Сам, до этого времени, ничего не пытался изменить. Ничего не постигая в жизни на собственном опыте, он был очень послушным, разумным и воспитанным юношей, без грехов и падений.

 

Женька Игумнова в этот вечер засыпала менее экзотично, нежели её подруга. Никто ей не звонил по сотовому телефону, не предлагал попробовать “камасутру”, не выпадал из окна и не пытался набиться в гости. Она мирно и тихо пожелала спокойной ночи двум меньшим братьям, которые в свои восемь лет знали лишь одно развлечение в жизни – гулять по улицам. Пожелала спокойной ночи матери и легла в постель, в который раз подумав – всё же придёт такой день, когда она будет засыпать не с мыслями, почему ей так до сих пор не везёт с мужчинами, а когда же, наконец, этот юноша сделает ей предложение – сегодня или завтра?

За Женькой Игумновой ухаживали много раз. Современные парни не очень утруждали себя заботами по каким-то там ухаживаниям, просто предлагали сходить на дискотеку, в бар, даже в ресторан, и, представьте себе, за их счёт! Упоминая этот нюанс так ярко, что становилось сразу всё понятно кто, чем и где  платить должен. Женька отвергала такие предложения и довольно быстро предложения утихли. Когда она поведала о таких предложениях своей подруге по институту Анжелике Сытиной, та вначале долго смеялась, а потом разумно учила:

– Милая моя, ты должна не отваживать мужиков, а наоборот – приваживать! И если пригласили в кабак, то иди, но потом… потом можно сказаться больной… ногу, к примеру, подвернуть… пусть на руках домой тащит! И, заметь – к тебе домой пусть тащит, а там, пусть с мамой знакомится, с братьями… поняла? А ещё лучше, так и намекнуть, что вот в магазине ювелирном видела колечко… подвесочку… поняла?.. Мужики, они ведь на что ещё нужны? На секс?.. Тю-ю… Умели бы хоть что-то там!.. На десять мужских особей, если половина хотя бы дееспособна – уже красота! Вот потому, девушка, продавать себя тоже надо уметь.

Продавать себя Женька Игумнова не умела и не могла. Дура потому что. Сама она, конечно, говорила, что у неё, вроде там, принципы какие-то, при которых без любви, без отношений серьёзных и быть ничего не может. А, в сущности, что может быть в  твоей личной жизни серьёзнее, нежели твоё личное материальное состояние? А ничего серьёзнее этого, оказывается, и нет.

Женька, пребывая в состоянии ожидания встречи со своим кавалером, жила всё так же, тихо, скромно и… пугливо.

Когда поздно вечером, почти ночью, у неё прозвонил телефон, у Женьки даже мысли не возникло, кто это может ей звонить по ночам. Это могла быть только Анжелика со своими анжеликинскими проблемами. Это и была Анжелика со своими проблемами.

– Алло? – прочитав имя подруги на дисплее телефона, сказала Женька.

– Нет, ну ты только глянь! – сразу возмутилась Ажелика. – Они там за меня решили, что я должна выйти замуж обязательно за идиота! Ты не знаешь, почему дети состоятельных родителей обязательно должны свою жизнь кроить под благополучие этого состояния? Я сейчас только что говорила по телефону с сыном одного нашего чиновника… как его?..  Хваткий! Фамилия такая, что сразу хочется руки свои подальше спрятать. Он решил… ага, представляешь – ОН решил! меня за своего сына замуж отдать! Родил бы вначале нормального, а потом решал, а то, похоже, они с этой Ариной Ивановной своего Аркашу в перерыве на обед сделали, а теперь не знают, куда такую закуску по жизни  на столе поставить!.. И этот… Аркаша-сыночек… Камасутру купил! А? Женька, ты бы его послушала, он читает Камасутру, как справочник по ремонту канализации! – Здесь Анжелика остановилась и перевела дыхание: – У меня отец последний месяц всё по канализации что-то мотался, какой-то дом построили, а канализация полетела через день… – пояснила она голосом немного пониженным, – ты меня слушаешь?

– Слушаю, – наконец проговорила Женька, – ты этого Аркашу видела, или только по телефону?

– Не видела. Зачем? Уродов по жизни и так хватает.

– Может, красивый?

– И что?

– Понравится. Красивый, сильный, дорогой…

– … и больной!

– Может, он  просто стеснительный. Многие нормальные мужчины ухаживать стесняются, а так…

– Мне иногда кажется, что я совсем тебя не знаю, – удивлённо проговорила Анжелика.

– Да нет, – усмехнулась Женька, поняв, о чём говорит Анжелика, – это я по книгам…

– Ну да, по книгам… я и забыла, что ты у нас девушка образованная, книги читаешь… посоветуй мне, может, и я почитаю, стану такой же умной, а? Сколько книжек надо прочитать, Женька, чтобы умной стать? Кроме учебников наших долбанных?

– Откуда ж мне знать, я же не на счёт книги читаю?

– Ладно. Мы сейчас не о великом, мы о жизни… как думаешь, мне сразу Аркашу послать, или подумать вначале?

– Подумать вначале.

– Честно говоря, не хочется лишний раз с родителями ругаться.

– Зачем ругаться? Объясни им.

– Ты что, подруга?! – чуть не воскликнула там Анжелика. – Кому объяснить? Папе? Он не привык к отказам, он же этот… предприниматель! Отказы принимает только от чиновников! И то… Всякий бизнесмен – это же руководитель, они же попривыкли, что всё  и все от них зависят! Они же не понимают, что сами зависят от людей, которые им капитал сколачивают! Только в их мозгах повёрнутых всё обстоит иначе! Таким не объяснишь ничего. Чуть что, так начинают вопить – я им рабо-оту даю!

– Одно дело – работники, – разумно предположила Женька, – другое – дочь своя.

– Приходи завтра ко мне? – предложила внезапно Анжелика. – Завтра вроде этот… самец подойти должен. Аркаша!

– Вы договорились встретиться?

– Не знаю, я ни о чём не договаривалась, просто сказала ему – до завтра, он и уцепился сразу клещом тифозным. Идиот. Приходи Женька, а то ещё занасилует меня по Камасутре?

Женька уклончиво обещала помочь. Они попрощались. Положив телефон подальше от своей кровати, на трюмо, Женька быстро юркнула под одеяло, свернулась калачиком и в подушку проговорила:

– Если где-то, что-то убыло, значит где-то, что-то обязательно прибыло. Если у Анжелики кавалеров несколько, то вполне понятно, что у кого-то их нет вообще.

Так и заснула.

 

 

На следующий день Женька почти до самого вечера занималась домашними делами, помогала матери, штопала штаны и рубашки братьям, сходила  к себе на работу в супермаркет, узнала, когда выходит на работу после учебного отпуска, и, наконец, часам к пяти вечера, пошла к Анжелике в спальный район. Дверь в воротах ей открыла мать Анжелики, тётя Лена. Лицо у неё было несколько озабоченным. Она тревожно глянула на Женьку, мотнула головой, пропустила во двор, сказав коротко:

– Здравствуй, Женя.

И здесь же зашагала рядом к дому. За эти десять метров выложила голосом по-матерински вдумчивым и рассудительным:

– Сегодня утром отец очень ругался… так вы уж там с Ликочкой не очень шумите… отец скоро появится… так кричал, так кричал на дочку…

Женьке только и оставалось, что поглядывать безмолвно на тётю Лену, как спрашивая – неужели что-то случилось?

– Представляешь, – нисколько не сомневаясь в своей правоте, говорила Елена Максимовна, – утром поднялся наш родитель, собрался на работу, так пока машину ждал, прошёлся по задам-то дома нашего, клумбы свои глянуть, а там… – она покачала головой, – клумбу какой-то воришка испоганил всю! Прямо ногами! Ногами! Словно скакал! А отец-то подумал, что это из окна Лики кто-то спрыгнул?.. Ну, кто там мог спрыгнуть, а?.. Кто? Лика прыгать не будет, а никого в доме вчера и не было больше, да и быть не могло. А он, как начал кричать на дочку, как начал… Еле угомонился, когда уже машина приехала. Так уж вы там не очень… обещал сегодня вечером рано приехать с работы… к нам мальчик один посватался… так ты уж посиди, Женя, с Ликой, успокой её, а то дочка-то одна весь день просидела за учебниками… измоталась науками.

Женька обещала посидеть.

Анжелику она застала в своей комнате, возле трюмо, разглядывавшую какой-то прыщ у себя на подбородке. Женьку она сразу и не заметила. Двумя большими пальцами жала на прыщ, стараясь выдавить его, отчего лицо её исказилось, кожа на пальцах и подбородке побелела, а комнату наполняли слова из лексикона подсобных рабочих, которым не заплатили за разгрузку чугуна и цемента.

– Лика, – обратилась Женька, – давить на лице нельзя! Можешь так заражение…

– А с мордой такой к людям (ударение сделала на последний слог) выходить можно? – спросила через силу Анжелика, выдавливая прыщик, тут же смахнула его салфеткой, смазала чем-то, поморщилась и договорила: – Сегодня у меня смотрины, помнишь?

– Так ты же не собираешься замуж?

– Так и что? – удивилась Анжелика. – Хоть и не собираюсь? Что ж я должна ходить при людях (ударение так и осталось на последнем слоге) как жаба прыщавая? У самой-то, вон какая мордашка! – кивнула она чуть завистливо на чистую кожу лица Женьки.

– Просто от выдавливания могут остаться шрамы, – сказала Женька, – ты же не хочешь по жизни рябой остаться?

– Ты что – дура, что ли? – Анжелика даже в лице изменилась. – Постучи по дереву!

Женька сделала движение, словно хотела постучать по голове Анжелики, тут же хихикнула и постучала по спинке резного стула. Анжелика вздохнула и произнесла трагически, смотря на подругу через зеркало:

– Что от тебя ещё можно ожидать!

– В романах такие лица очень часто называют… – она задумалась, как вспоминая, – лицо у неё было всё сплошь изрыто оспинами! Рыхлая кожа от этого…

– Замолчи! – выпучила глаза Анжелика. – Оспинами – это же… после болезни!

– Так и что? – спросила Женька. – Не всё ли равно от чего ямки на физиономии?

– Всё! – Анжелика быстро повернулась к подруге и подняла указательный палец вверх, – О морде ни слова!

Здесь она как-то заинтересованно глянула на подругу, голову слегка наклонила вбок, словно во что-то не верила и спросила:

– А ты-ы что и романы такие читаешь?

– Читаю, – просто ответила Женька, – регулярно. Классику.

– Женскую?

– Нет. И классика не может быть женской.  Обычную классику, прозу. Особенно девятнадцатого века.

– А женскую?

– Ты имеешь в виду женские романы? Пробовала. Больше не читаю. Одни слёзы и… – она задумалась над словом, – и насморк.

– Сопли, что ли?

Женька не ответила, сделала вид, что не услышала.

– Слёзы – тоже неплохо, – сказала задумчиво Анжелика.

– Времени на слезливость нет. Успеть бы классику.

– У меня тоже времени нет, – вздохнула Анжелика, – даже на книжки.

– Куда ж ты его деваешь?

– В интернете сижу… в “ютубе”. Знаешь, как там интересно?

– Знаю, – немного небрежно ответила Женька, – правда не для всех интересно и уже точно, что никому, никаких мозгов не прибавляет.

– А романы твои прибавляют? – усмехнулась Анжелика.

– Конечно. Там дух времени, там жизнь человеческая рассматривается под философским прицелом.

– Ой!  – скривилась Анжелика. – Жизнь надо рассматривать под одним прицелом!.. И тот…  промеж ног находится! Останешься в своих романах до пожилого возраста, потом будешь выть на лампочку к сорока годам, вспоминая философский прицел.  А хочешь… – Анжелика таинственно и коварно улыбнулась, лицо мигом стало хищным, – хочешь, я тебе этого идиота отдам? Ну, Аркашу, придурка? Будешь с ним Камасутру проходить? Про романы девятнадцатого века рассказывать. Такие, как он, ну-у… идиоты, обычно всё выучивают наизусть и умеют слушать. А когда применяют начитанный опыт на деле, сопровождают всё словами из учебника. Обещаю, в первую же ночь, от смеха упадёшь с кровати. Берёшь?

– Нет, – замотала головой Женька, – сама с ним Камасутру проходи.

Анжелика разом сникла, словно в один миг лишилась дела, над которым всю жизнь трудилась, сжала губы и повернулась к трюмо, там своему отражению сказала:

– Ну как хочешь. У меня-то по Камасутре “отлично”.

В дверь Анжелики постучали робко и голос матери Елены Максимовны, проговорил осторожно:

– Девочки? Звонила Арина Ивановна. Они с сыном уже идут к нам. Девочки?..

– Де-евочки, – ехидно повторила Анжелика, поднялась из-за трюмо, открыла двери, глянула на мать строгими глазами и спросила также, – он книжку прихватил? Вдруг что забудет?

– Какую книжку? – Елена Максимовна была озадачена.

– Как какую? Этот идиот вчера мне звонил и говорил, что учит Камасутру…

– Ликочка, – попросила мать, – я тебя умоляю, оставь свои фантазии при себе, у нас сейчас будут гости. Женечка, ты будешь с нами ужинать?

– Ой, я не знаю, – засомневалась та, – неудобно.

– Неудобно спать в почтовом ящике! – отрезала Анжелика. – Я с этим передурком одна за стол не сяду… – она скривила мордашку и жеманно сказала, – я его боюсь.

– Ликочка, остынь, – попросила мать, – Женечка, оставайтесь. Я вас очень прошу. И Ликочке будет свободнее… и нам веселее. Идёмте, поможете мне? А ты, Ликочка, прибери… макияжик, парфюм, всё как положено.

– Ещё чего? – выпучила та глаза. – Я сегодня замуж выхожу? Я с ним только ужинать. И то!.. В присутствии родителей! Ещё снасильничает после Камасутры!

– Ликочка, – вновь терпеливо попросила мать, – веди себя… Сейчас отец придёт. Обещал сегодня специально к ужину вернуться.

– Во будет картина! – воскликнула Анжелика. – Чинные родители и дебильные дети! И все за одним столом! Мама, а ты его видела?

– Кого? Аркашу? Нет.

– А вдруг он… такой же, как и по телефону?

– А какой он по телефону? – не поняла мать.

– Прибабахнутый. Какой ещё? Нормальных уже всех разобрали.

– Так. Приводи себя в порядок. Женечка, идём со мной, поможешь мне по хозяйству.

Женька, уходя, толкнула легонько подругу кулачком в плечо и ушла с Еленой Максимовной. Анжелика вздохнула и тягостно проговорила:

– А вдруг это судьба? Тащить дебила по жизни? Ой, – вздохнула она так громко, что сама испугалась, – а ведь так хотелось замуж выйти по-человечески! Чтоб был мужик как… как мачо! Чтоб вначале… силком! А я сопротивляюсь! Он силком!.. А я сопротивляюсь!.. А он всё равно силком!! – и договорила тихо с выдохом. – А потом любовь!.. Любовь… Нет. Придётся всё же Аркашу на хрен послать! Так, – она встала, подошла к большому, в рост, зеркалу на стене и стала репетировать, мило кривляясь и делая строгое лицо, – Аркаша, пошёл ты в… Нет. Так. Аркаша, пошёл ты на… Нет. Так. Аркаша, иди-ка ты на хрен! Боец  камасутринский! Тумбочка прикроватная! Прыщи вначале на морде повыдавливай, потом подходи!

Здесь Анжелика остановилась, замерла, как вспомнив что-то, потом у самой себя через зеркало и спросила:

– Интересно, деньги у него есть? Папаша-то… чиновник! Взятки берёт, деньги в чулок складывает, чтоб не засудили… морды продажные. Если деньги есть, тогда посмотрим. А вдруг!.. – она восхищённо посмотрела на себя вновь через зеркало. – Вдруг – красавец!! Мачо! Принц на белом коне! По телефону придуривался, мозги мне пудрил, проверял… А наяву!.. – она крутанулась вокруг оси и ровно остановилась в том же месте с таким же видом, мгновенно лицо опало, тень лицемерия и ханжества опустилась на весь облик. – А наяву он прыщавый козёл и тупоголовый баран, – здесь Анжелика хитренько улыбнулась сама себе, – ох, и рожки у тебя будут, миленький мой муженёк! О-ох, и ро-ожки!! Как у барашка – завиваться!

Анжелика расхохоталась во весь голос и, сделав шаг вбок, повалилась на кровать от смеха. На втором приступе этой лёгкой истерики в комнату заглянула мать-Елена, спросила:

– Всё в порядке, доченька?

– Конечно, – вскочила мигом Анжелика, – морально готовлюсь к встрече с женихом.

– Умница, – похвалила мать и ушла.

 

В зале Женька помогала накрывать на стол. Огромный обеденный стол был поставлен  в центр зала, накрыт белой накрахмаленной скатертью, в центре стола стояла высокая, толстая хрустальная ваза с букетом цветов весьма чахлой формы. Похоже, хозяева надеялись на букет, который должен был принести жених.

Женька расставляла тарелки. Тарелок расставляли двенадцать, приборов к ним положили столько же. Женька позволила себе вопрос, когда Елена Максимовна вернулась от дочери:

– А у вас сегодня будет столько гостей?

– Гостей? – явно занята своими мыслями, встрепенулась мать-Елена, –  Ах, вот ты что…  Нет, гостей… ты, мы, они… Максим Петрович… наверное, человек семь?..

Здесь мать-Елена глянула на стол и, подняв палец указательный вверх, произнесла:

– Женечка?.. Я же не выставлю семь тарелок?.. Ещё подумают, что у меня сервиз битый, или купленный на распродаже? Эта… некондиция.  Пусть видят… пусть смотрят – у нас всё приличное! Всё – кондиция! – Она что-то вспомнила по этому поводу и сразу же попросила несколько игриво: – Женечка, а принеси-ка ты сюда вторую вазу для фруктов?

– Так есть же? – удивилась та, кивнув на широкую прозрачную вазу из резного хрусталя с яблоками, апельсинами и ананасом в центре.

– А ты принеси ещё одну, с кухни. Там стоит индийская ваза такая… з железа! – уже кричала она вслед. – З железа, Женечка, разукрашенного!

Женька принесла ещё одну вазу, которая была похожа на четыре металлические тарелочки, с разными восточными рисунками, насаженные в центре на длинный стержень. В эту вазу мать-Елена наложила ещё яблок и апельсин, на нижнюю тарелочку уместился целый ананас.

– Вот, – радостно улыбнулась она, – чтоб не тянулись гости через стол за яблочками… Знаете, Женечка, сколько стоит такая прелесть?.. – она загадочно посмотрела на неё. – О-о!.. Не спрашивайте! Максим привёз из Индии… лично!

Вазу “з железа” поставили в один конец стола, вазу “з резного хрусталя” в другой. Очень быстро Женька и мать-Елена заставили стол всякой едой, напитками и лёгким алкоголем.

Ближе ко времени подхода гостей, со второго этажа к ним спустилась Анжелика с одним накрашенным глазом. Она осмотрела стол, глянула на подругу и сказала:

– Представляешь, если жених придёт и притащит к такой красоте бутылку пива?

– Ликочка, – мигом увидела её мать-Елена, засветилась вся от счастья и сказала, – неважно, что принесёт жених, важно – что он за жених и что его появление в твоей жизни принесёт тебе. А так… пусть хоть с газировкой придёт.

– Ну да, – как согласилась дочь, – потом начнёт тут газами мучиться да пыжиться за столом, глаза на лоб от пучепузия выкатывать!

– Ликочка! – удивилась мать-Елена такой пошлости.

– Да я вообще-то… – сказала Ликочка, – ещё ведь не решила… я так… посмотреть, не больше. А как не понравится… так и сами знаете, терпеть не буду.

– Так, – мать-Елена подняла указательный палец вверх, как что-то вспоминая, смотря в стол, – что-то я забыла… а-а!.. Надо лёд, ведро и шампанское туда!

С этими словами она вышла в кухню. Вслед Ликочка-дочка проговорила:

– Мама, поставьте шампанское в ведро, которое в сортире стоит! Только тряпку половую вытащите!

– Ликочка, – уже из кухни сказала мать-Елена, – начинай вести себя культурно, как подобает Сытиной, как ведут себя приличные невесты!

– Что я чиканутая, что ли? – ответила в кухню Ликочка, – Мне и так неплохо.

– Ликочка, – уже попросила мать, – ты должна слушаться папу, как он скажет…

– Сейчас! – даже станом своим гибким изогнулась от негодования та.

– А это тогда всё для чего? – кивнула Женька на заставленный стол.

– Да так, – махнула рукой Анжелика, – скучно нам, Сытиным. Родителям хочется чего-то…  Ты ж пойми, – нагнулась она к уху подруги, – мне же ещё институт закончить надо, да? – и заглянула той в глаза. – А для этого… просто необходимо быть свободной!

Здесь Анжелика расхохоталась во всё горло, подмигнула Женьке и, сказав, что ей надо докрасить глаз, быстро убежала наверх.

В зал вошла мать-Елена с декоративным ведром, из которого торчало горлышко бутылки шампанского, вокруг бутылки был наколот лёд.

– Ух, ты! – раскрыла глаза Женька. – Прямо как в кино!

– Почему в кино? – очень хотела искренно удивиться мать-Елена. – Почему как в кино?

– В жизни я ещё не видела вёдер с шампанским, – призналась Женька.

– Ой, Женечка, – махнула одними пальчиками мать-Елена, – это же… это же проза всё. Подумаешь!.. Ведро!

Она бухнула это ведро на стол, раздвинув им всё на пути, установила в центр. Посмотрела и сказала одобрительно:

– Ну-у, где-то так.

– Может, всё-таки с краю? – предположила Женька осторожно. – Цветы симпатичнее.

– Да? – как подавившись словом, удивилась мать-Елена. – Что ж, вам, молодым виднее. Да и гости-то… они же водку хлестать будут. Что им шампанское да культура всякая? Правильно, – подхватила она ведро, оттащив его на край стола,  – с краю!

Максим Петрович Сытин пришёл домой как раз в то время, когда стол уже был накрыт. Он вошёл в зал, быстро кивнул Женьке, глянул строго на стол, криво нахмурился одним глазом и произнёс:

– Может, эту бочку стоило бы… по центру замесить?

– Макс, – укоризненно сказала Елена, – брось свои штукатурские штучки! Всё бы тебе кого замесить! Шампанское должно стоять с краю… так вот непосредственно… А в центре – цветы и фрукты! Только гости замешкались, а мы им – пожалуйте шампанского! Сы льда! Холодненького! И вот… – Елена остановилась, обвела рукой яства на столе, – селёдочка сразу тут!

– Селёдочка – это хорошо, – смягчился Сытин, – водки вторую бутылку поставьте? Рядышком здесь.

– Зачем вторую? – удивилась Елена. – Две бутылки одинаковые – это же пошло?

– Я сказал, вторую поставьте! – нажал на голос Максим Петрович. – И рядом!

– Холёсё, холёсё, – поковеркала слово Елена, – мы люди северные, у нас водка – цэ ж вода! Без претензий.

Максим Петрович коротко посмотрел на второй этаж дома, куда вела винтовая лестница, потом перевёл глаза на супругу Елену и, слегка сомневаясь, но всё же голосом хозяина, спросил:

– Она-то как?.. Готова, нет?

– К чему готова, нет? – испугалась мать, что-то уже представив в своей не очень просторной черепной коробке.

– К чему девки должны быть готовы? – нервно переспросил отец. – К замужеству, мадам! – Здесь Максим Петрович немного плечами ёрзнул под пиджаком, словно в пиджак спрятаться хотел и договорил: – Что тебя так дёргает этот вопрос? Или ты думаешь, девчонка наша так в девках и ходит?..

Мать-Елена слегка отупела от этого слова, похоже, что-то там, в жизнях разных сравнивая, но тут же за дочь вступилась:

– Ты что не знаешь, что ли? Девочка с утра до вечера за книжками сидит! За учебниками сидит! Как зайду к ней, так за учебник держится!

– Ну, ну, – согласился недоверчиво отец, – за учебник держится – это хорошо, лишь бы, за что другое не держалась. Она ведь у нас в маму?

На этих словах повернулся и ушёл из зала, громко заржав своей пошлости. Жена Елена опомнилась слишком поздно, а когда опомнилась, то схватила со стола ананас и швырнула его вслед супругу. Заморский фрукт пролетел зал и врезался в косяк двери, разлетевшись там на куски брызгами раненного бока.

– Прибери за собой! – строго крикнул ей муж из коридора. – Стыдно будет, если жених на ананасе поскользнётся!

– Хрена тебе! – крикнула жена Елена и ушла в кухню.

Там за столом стояла Женька и аккуратно резала хлеб. Хлеб был четырёх сортов: пшеничный, бородинский, ржаной и нарезной батон. Каждый хлеб отдельно укладывался в отдельную тарелку. Мать-Елена глянула на аккуратно-нарезанные кусочки, сказала добрым голосом:

– Видишь, Женечка, какие мужики бывают паскудники?.. Кладёшь им жизнь под ноги, что называется, кладёшь… а всё  им по фигу. Накладут на тебя и всё! Ничто не ценят, кроме себя и своих удовольствий. Неси хлебушек на стол, гости уже вот-вот… слышу, как идут.

– Надо Анжелку крикнуть? – предложила Женька, унося все четыре тарелки в зал, непостижимым образом уместившиеся в её руках. Мать-Елена глянула на этот трюк, сказала задумчиво:

– Так что орать-то? – И уже вслед: – Приличные девушки, они должны потом… на закуску, так сказать, появляться.  Когда гости сядут, перед едой размяться… этим… голодом… тут и дочка появляется, ну да, как эта… предвестник хорошего обеда… Ну да.

В зале Женька поставила тарелки с хлебом на столе, глянула на мать-Елену вопросительно, тут же крикнула наверх негромко:

– Анжел?!

Анжелика вышла быстро на небольшой балкончик сбоку от лестницы, глянула вниз, на стол и на подругу.

– Как? – кивнула Женька, – Годиться для помолвки?

– Дура, что ли? – утвердительно спросила Анжела. – Годиться для пожрать.

– Ты когда спускаешься?

– Я бельё примеряю… нижнее.

– Бельё не бывает верхним, доченька, – поправила её мать-Елена.

– Так говорят, – отвертелась та от нравоучения.

– Так говорят необразованные люди, – вновь поправила мать-Елена, – а ты говори образованно – примеряю бельё!.. И точка! Кстати, – здесь мать-Елена опомнилась, – на кой леший ты там примеряешь бельё?

– Как? – изумилась Анжелика. – Вдруг женишок захочет глянуть, хорошо ли я одета?

– Ну так, доченька, – изумилась она, – не будет же этот… женишок, как ты говоришь, глядеть на-а… нижнее бельё?..

– Бельё не бывает верхним, – напомнила Анжела.

– Я и говорю, – выпучила мать-Елена глаза вниз в стол на красную икру, – не будет ведь он туда… смотреть?

– Судя по разговору, – доложила Анжелика, – он немножко недоделанный, мама, а все недоделанные любят смотреть. Извращенцы. Так что ты напрягись и приготовься… думаю, он начнёт этим заниматься прямо за столом, прямо при всех, прямо непосредственно после первой рюмки. Это у него будет, типа там, закуски горячей…

– Анжела! – попросила требовательно мать.

– Спортит девчонку прямо между водкой и селёдкой, – не унималась та.

– Кто тут собрался портить девку? – вошёл в зал отец, переодевшись в стильный костюм, при белой сорочке и галстуке. – И кто тут девка?

– Макси-им! – попросила мать-Елена.

В дверь позвонили. Вздрогнули от этого звонка все, даже Максим Петрович. Женька хотела сразу улизнуть и сделала попытку стенкой пройти к выходу зала, Анжелика крикнула:

– Женька! Обещаю, будет весело!

– Да, Женечка, – уже попросила мать-Елена, – вы уж останьтесь? Как-то с вами полегче будет, вы же человек сторонний?.. Непосредственный. Кто откроет? – глянула она на мужа. – Вообще, как это всё положено?

Максим Петрович поначалу хотел нажать кнопку открытия дверей, но потом, совсем не к своему праздничному, роскошному виду, шмыгнул носом громко, сказал что-то такое – мать-перемать, и ушёл открывать на улицу дверцу в воротах забора.  Анжелика тут же бросила вниз:

– Я докрашусь и выйду!

Мать-Елена замерла возле стола, заняв позицию рыцарского оруженосца – копьём вперёд, копьём служила вилка, которая, непонятно как, оказалась у неё в руке. Женька вздохнула, сказала себе – что ж, повеселимся, и присела за стол. Во дворе раздались первые приветственные слова, сказал их Максим Петрович. Сказал он их так громко, что было слышно во всём его двухэтажном доме:

– Ой, как хорошо, что вы нашли время к нам зайти!..

На эту ересь, голос матери Арины ответил:

– Да что вы? А мы уже думали – побеспокоим ещё, неудобно как-то?.. Всё шли-гадали, может, обождать маненько?.. Мы на минуточку, просто по-соседски… Ехали, знаете, на рынок, ехали… чего-то не доехали, Глеб говорит поздно, вот проехать никак мимо не могли… я и говорю – заедем к нашим?..

– Ну да, ну да, – бормотал за гостями Максим Петрович, уже входя с ними в дом, – к нашим… к вашим.

Аркадий Глебович Хваткий, студент двадцати трёх лет, изучавший “мерзкую” книгу Камасутру и мечтавший покорить сердце Анжелики через своего папашу и свою мамашу,  вообще в жизни был человеком добрым, но, правда, немножко “прибабахнутым”. Женщину любую считал цветком жизни, причём цветком в полном понимании этого слова, а мама в детстве ему разъяснила, что цветы рвать – это полный моветон, цветы можно только нюхать… Вот потому-то, когда Аркаша вырос, то, в общем, когда женщинам надоедало что их обнюхивают второй месяц, они его бросали… но это до сего дня не поколебало Аркашу в его представлениях о мужской нравственности и отношениях между мужчиной и женщиной.

Сегодня, в торжественный день знакомства с будущей супругой, Аркаша нацепил на себя чёрный костюм, белую рубашку, галстук и лаковые туфли, которые при входе в дом Сытиных не снял… мать-Елена проследила за ним с выкаченными глазами, как этот жених топчет грязной обувью ручной работы азербайджанский ковёр, схватилась рукой за спинку стула, вилку быстро положила на стол, растянула губы в стороны, что обнажились зубы, и сказала громко:

– Да, да, не надо снимать обувь, правильно… правильно…

– Ой, а я снял, – тут же сказал отец Аркаши Глеб Иванович Хваткий, тот самый важный чиновник, от которого очень сильно зависел строительный бизнес отца Анжелики. Словно в довесок к своей жене, Глеб Иванович был также упитан и кругл от хорошей, сытой жизни.

– Ой, да сняли и, слава богу! Что ж теперь одевать-то? – сказала мать-Елена. – Походите без обуви, пусть ноги отдохнут.  А может, тапочки? А? Глеб Иванович? Тапочки? – повторила она понимающе.

– Может, водки? – раздался голос за спинами гостей. Все разом обернулись, там прорисовался Сытин.

– Водки? – как удивился Хваткий. – Дак мы… завсегда.

– По рюмке? – прошёл между ними к столу Сытин, взял бутылку и стал наливать. – Глеб Иванович?

– Ой, садитися, садитися! – встрепенулась мать-Елена, отодвигая стулья от стола.

– А где же… – оглядывалась Арина Ивановна, – где же главная наша героиня? Анжелика… так?

– Да, да, Анжелика, – согласилась мать-Елена, – сейчас будут, они красятся.

Трудно поверить, что Арина Ивановна могла забыть имя своей будущей невестки, однако некоторая забывчивость говорила о том, что союз её сына и Анжелики не так уж священен для этой семьи. Не получится с этой… Анжеликой, так? Так женят сына на другой… бабе, так?

– Ликочка! – крикнула наверх мать-Елена, – Мы уже садимся за стол! Гости ждут!

– Ну уж, зачем так? – смущённо улыбнулась гадливыми губами Арина Ивановна, – Прямо уж ждём… просто… сидим… отдыхаем… беседу ведём с хозяевами… зашли ж по случаю… я говорила?

– Да, да, говорили, я помню, – быстро сказала мать-Елена, – Максим, предложи же Глебу Ивановичу икорки?.. Нет, это вон то – красное.

– Да я знаю, – сказал Глеб Иванович, – я по селёдке больше, по-русски: селёдочка, грибуёчки. Будем? – Поднял он рюмку, обращаясь к Максиму Петровичу, здесь увидел что-то в рюмке особенное и похвалил: – Хорошие рюмочки, грамм на сто?

– Да, – небрежно ответил тот, – соточки. Думаю, посидим по-мужски.

– Правильно, – одобрил Хваткий, – будем?

Сытин поднял свою рюмку, чокнулся со “сватом”, выпил, крякнул и потянулся за селёдкой. Вместе с Глебом Ивановичем они захватили один и тот же кусок, Глеб Иванович оказался быстрее и хитрее, он ковырнул вилкой вверх и утащил с вилки Сытина закуску.

– Ага? – сказал он, сверкнув глазами. – Наши своего не упустят!

– Ну да, – согласился Сытин едко, – когда такое было?

– Эт-то точно! – смачно чавкнул тот жирной селёдкой.

Сытин тут же, едва что-то сунул себе в рот, стал наливать по второй рюмке, заметил стыдливо смотрящего в стол дураковатого Аркашу, спросил то ли громко, то ли тихо, то ли Глеба Ивановича, то ли всех сразу, стараясь заострить внимание:

– Твой-то будет пить? – и кивнул на Аркашу, Аркаша зарделся краской от внимания взрослых. – Наливать ему? Или маленький ещё?

– Наливай, – разрешил Глеб Иванович, – пусть хлебнёт чуток, сразу и посмелее станет. Твоя-то где уже? Сколько ждать можно? Может, она сбежала куда?

– Лика! – крикнул отец наверх.

На балкон второго этажа, рядом с винтовой лестницей, вышла Анжелика, разукрашенная, как американский индеец перед битвой. Одета она была в облегающую футболку снежно-белого цвета, под которой явно просматривалось полное отсутствие бюстгальтера и смешную юбку, которая  едва “срам” прикрывала, дальше шли босоножки на толстой, прозрачной, стеклянной подошве и “шпилькой” сантиметров в пятнадцать. Анжелика спустилась вниз, явно наслаждаясь тем, что свёкр смотрит на неё не очень-то и по-отцовски, а жених Аркаша про водку забыл. Анжелика прогарцевала породистой лошадкой к столу, села рядом с Аркашей и спросила тягуче:

– Меня ждёте? Вот тоже.

– Ты куда собралась? – спросил отец, сидевший напротив, кивнул куда-то под стол к её ногам.

– Как? – Анжелика выпятила губы, потом вновь тягуче: – Кушать. Вы же кушаете и я кушать. Маменька, можно мне булочку с вареньем и листик китайского салата?

Здесь она глянула на Аркашу, потом на его водку в рюмке и спросила:

– Вы варенье… как?

– Что… как? – спросил тот, опустив глаза вниз, на ноги любимой.

– Под водку, – сообщила она, – будете?

Женька едва слышно хихикнула в торце стола, быстро поднялась и сказала:

– Я мясо посмотрю, – и сразу ушла, давясь смехом.

– Водка – продукт универсальный, её можно подо что угодно, – заученно произнёс Аркаша.

Анжелика приблизилась к Аркаше вплотную, грациозно изогнувшись станом, попку отставив назад, на стуле, а грудью вся придвинулась к Аркаше, и на ухо громко спросила шёпотом:

– Камасутру всю прочёл? Хватило ночи?

– Так это… я так… через страницу. Спать хотелось.

– Нет, – капризно произнесла Анжелика, – так не пойдёт. Перед свадьбой будешь мне сдавать экзамен по теории…

– Ликочка! – изумилась мать-Елена. – Мы тут вообще-то едим се!..

Оба папаши быстро выпили водки, закусывать полезли вилками в разные блюда. Арина Ивановна сидела, словно колом ударенная.

– Так, а я что? – уже изумилась Ликочка, слова растягивая. – Я же за семью нашу будущую, ботву всю эту… Как же иначе? Пусть мужчина берёт на себя всю полноту ответственности! А так… Женимся и будем, как два пентюха сидеть на кровати, ловить друг друга под одеялом да давиться от стыдливости?

– Ликочка!

– Хорошо! – согласилась капризно та. – Тогда дайте уже салату!.. Есть хочется. А я, окромя салату, и не ем ничего. Сыроежка!

– Что, простите? – вылетело из Арины Ивановны.

– Сыроедением занимаюся, – пояснила Лика

Здесь она повернулась в сторону Аркаши, глянула на него, словно первый раз заметила и спросила:

– Ты что сидишь? Водку-то выпей, прокиснет, будет тебе аки плесень спиртяшная!

– Вы уже на “ты”? – удивилась Арина Ивановна.

– Водка, в силу того, что сделана из спирта, не прокисает, – сказал Аркаша.

– Да ну на?.. – выпучила глаза Анжелика от удивления. – Иди ты?.. – И уже совсем с придыханием: –  Брешешь?

– Спирт вообще уникальное изобретение, – поведал Аркаша, – он не пропадает, хранится вечно и может, в любых кол-личествах, растворяться в воде, а вода в любых количествах в спирте. Вот.

– Ну, на?.. – обалдела на виду у всех невеста. – По-одохнуть! А давай проверим?

Она быстро схватила кувшин с водой, стоявший на столе, плеснула в стакан, потом поднесла стакан к рюмке Аркаши и капнула туда ровно одну капельку. Сделано было всё так быстро, что никто не успел ничего даже сказать. Вода ушла в рюмку. Анжелика с невыразимым ужасом просмотрела, как исчезла вода, и сказала, тупо улыбаясь:

– Гляди к ты-ы! Пропала!

– Растворилась, – гордо поправил Аркаша, словно провёл химический опыт и опыт удался.

– А ты умный, – заключила Анжелика, смотря жениху ровно в глаза.

Аркаша одним махом хлобыстнул водку, закашлялся, схватился за горло, в руке появился платок, он прижал его ко рту, прокашлялся, потом сказал, извинившись:

– Не в то горло пошла.

– У тебя два горла? – едва не умерла от страха Анжелика.

– Так. Господа! – призвала всех мать-Елена. – Что это мужчины у нас пьют, а женщинам так до сих пор ещё ничего не предложили? Максим! Налей дамам вина!

– Да! – поддержала Арина Ивановна. – Дамам вина! – И сразу же: – Скажите, Елена Максимовна, у вас в департаменте… много этих… дам работает?

Сытин разлил дама красного сухого вина, и дамы мигом стали его пить вприкуску с овощным салатом, аки чай с бубликами. Елена Максимовна в эту секунду обдумывала – а стоит ли ей отвечать на идиотские вопросы? Подумала, подумала и ответила:

– Дам? Ну так… а сколько?.. Сколько и положено, – здесь Елена Максимовна ощутила себя дурой полной, потому и договорила авторитетно и строго, – сколько и положено по штатному расписанию.

– Да, да, – согласилась Арина Ивановна, – штатное расписание это… это серьёзное дело. Ну так, выпимьте? – предложила она, тут же хватаясь за бокал с вином.

– Давайте тост? – предложила Елена Максимовна. – Мужчины должны сказать тост! Кто у нас мужчина?

Сытин сразу посмотрел на Хваткого, Хваткий на Сытина, оба держали в руках рюмки с водкой, потом они глянули на Аркашу… Тот увидел обращённые на него взоры, смутился, спросил:

– А почему я?..

Спросил он это таким обиженным голосом, словно его кто-то сильно испугал только что и от этой неприятности штаны на нём стали не очень чистые.

– А кто у нас жениться собрался? – ехидно, не совсем по-мужски, задал вопрос Сытин и кивнул на будущего зятя подбородком.

– Так, а мы же пока того… – попробовал оправдаться Аркаша, – мы пока… друзья.

– С друзей в полюбовники дорога коротка! – с сознанием дела произнесла Арина Ивановна.

– За это и выпьем! – поддержала Елена Максимовна.

Здесь Анжелика взяла бутылку с вином, налила себе, потом налила Женьке, сказала бормочущим голосом:

– Женька давай с тобой выпьем за полюбовников?

Женька потупила взор при таких словах и опустила глазки в стол, но фужер свой к Анжелике протянула, и бокалы их мелодично звякнули. Аркаша выразительно смерил глазами Анжелику.

– Женечка, – тут же спросила Елена Максимовна, явно пытаясь слегка загладить слова дочери, – а у тебя уже есть молодой человек?

Женька не успела ответить, как Анжелика спросила у неё:

– А для чего он ей? У неё книги. Рома-аны!

– Нет у меня молодого человека, – ответила Женька, – сейчас нет.

– Вот и у нашей Ликочки, – подхватила мать-Елена, – одни романы да учебники, всё в девках да в девках! Всё сидит да сидит! – уже заохала она в конце.

И здесь главный гость и гвоздь программы – Аркадий Хваткий вдруг зашевелился. В голове у мальчишечки закралось сомнение после яркого бормотания невесты, по поводу “выпьем за полюбовников”.  Аркадий сосредоточенно выпил свою рюмку водки, подчёркнуто не закусил, сказал задумчиво:

– Сидеть, оно можно в девках, а полюбовников иметь.

Мать-Елена пившая красное сухое вино, после этих слов подавилась, закашлялась, стала махать на себя платочком, Арина Ивановна пнула сына под столом по ноге, а оба отца, которым, в сущности, было глубоко плевать – в девках, или не в девках – нахмурили брови. Анжелика выкатила глаза, Женька смолчала. Тут бы Аркаше смутиться, что ляпнул не то, тут бы парню остановиться да шутку отпустить, что, мол, всё это – стёб такой дурацкий, да и только, но он губу нижнюю выпятил жеманно, на невесту глянул и спросил таинственно да умно:

– И что?

Анжелика языком щёлкнула, похоже, в себя придя после такого монолога женишка, да спросила, как стараясь не накалять обстановку:

– Ты это мне? – Тут же бокал с вином выпила весь, сморщилась и, притянув запястье к носу, шумно вздохнула – получилось, что занюхала.

– Так кому же? – удивился жених. – Вам, конечно. Хочу побольше узнать о своей невесте, так сказать, из первых р-рук!

– Где они сейчас шарят – первые руки? – спросила у самой себя совсем легко и прозрачно Анжелика, сразу же Аркаше. – Конкретно?

– Так это… – Аркадий немного замялся, вроде как уже понял, что влез не туда, – куда уж конкретнее?..

– А вот кто хочет муксунчика? – проблеял голос матери Елены. – Только-только купила. Охлаждённый, малосольненький муксунчик!..* (*муксун – северная, крупная белая рыба, семейства сиговых, по вкусовым качествам и питательным ценностям не уступает сёмге. прим. автора)

Последнее слово она уже тянула, как могла, но это не спасло. Мужчины быстренько налили себе ещё по рюмке, выпили, Хваткий спросил Сытина:

– Максим, ты куришь?

И, озираясь на остальных, тут же оба ушли курить на улицу.

Аркадий Хваткий, зацепил вилкой кусочек малосольненького муксунчика, бросил себе в тарелку и стал его там рвать, стараясь отделить хребет от мяса. Потом долго ел этот кусок с вилки, обсасывая кости, жевал хлеб и, казалось, нет больше у него в жизни интереса сейчас, кроме этой вот закуски. Анжелика, едва женишок за рыбу принялся, так и поведала:

– Разве может порядочная девушка, сидя в девках, иметь полюбовников?

Вопрос был серьёзный и житейский, к программе обучения Аркадия в институте не относился, а потому поставил его в тупик. Жених вначале рот было открыл, чтоб реагировать, но тут же запихнул в него муксуна и старательно зажевал, показывая этим, что внимательно слушает. Но невеста не стала сильно распространяться, взяла да налила себе и Женьке ещё по бокалу вина. Подняла бокал свой и предложила Женьке:

– За девок!

– Ликочка? – тут же выдохнула мать-Елена. – Какие девки? Ну что это?..

Женька, уже плохо сдерживая себя, присоединилась, Арина Ивановна, стараясь загладить поведение сына, тут же подхватила:

– Да, действительно, давайте выпьем за наших девочек! Елена Максимовна, давайте-давайте!.. Молодёжь нашу и не поймёшь сегодня… и не поймёшь, что-о надо?..

Елена Максимовна налила им также вина, и женщины все вчетвером быстро стали пить… Аркадий увидел, что один сидит и не пьёт, спросил кого-то:

– А я что? Хуже баб?

На этот раз подавилась Арина Ивановна. Подавилась вином так, что мать-Елена поднялась со стула, стала бить её по спине, вроде как, помогая прокашляться да уж больно старалась, Арина Ивановна мгновенно пришла в себя и жестом руки остановила Елену Максимовну, смущённо улыбаясь, спросила:

– Ну, кума?.. Ты уж совсем! Печёнку отобьёшь?

– А печёнка спереди, – сказала сразу Анжелика ядовито.

– Д-да? – последний раз кашлянула Арина Ивановна, метнула взор на невестку, глазами показав – ну, подлюка, выйди замуж за моего сына… уж, я тебе дома покажу, где печёнка!

– А кто хочет оленьей печёночки? – проблеяла мать-Елена, руку отбитую отряхивая, – У нас сегодня отличная оленья печёночка! Свеженькая… токо что зарезали… ха-ха-ха. Аркадий, вам положить печёночки? – ласково спросила она, глянув на жениха так тепло, что тот, совсем не ожидая от себя, глянул поочерёдно на мать, потом на дочь, как сравнил на ком он жениться собрался? Похоже, не найдя ответ, налил себе ещё водки, выпил рюмку и согласился:

– Давайте вашу печёнку! Подливки можно? – заглядывал он уже в фарфоровую лоханку, где лежала тушёная печень.

– А к печени оленячей у нас сегодня чего? – бодро поинтересовалась Арина Ивановна, словно столовалась у Сытиных ежедневно.

– К печени? – переспросила недоумённо мать-Елена. – Да так… ничего… просто печень оленья.

– Ну-у, это не резонно, не резонно, – пожурила Арина Ивановна, – совсем не экономите, нужен гарнирчик! Что ж так жрать-то?.. – Она спохватилась за грубое слово, ущемилась вся в корпусе, зажала рот рукой, игриво поглядывая по сторонам, и договорила игриво: – В приличных ресторанах всегда подают с гарниром, так даже вкуснее.

– Ну, у нас не ресторан, – вздохнула мать-Елена и, окинув стол, кивнула, – у нас-то вона сколько гарниров!.. И икра тебе… и балык рыбный… хочешь вон так и огурчиков малосольненьких хватай!

– Можно картошки отварной положить… – попробовала очень скромно предложить Женька и пододвинула большую тарелку с отварным картофелем к Арине Ивановне. Та глянула недоверчиво на картофель, а мать-Елена тут же сопроводила:

– Ну уж, прямо совсем!.. Как говорят у нас в департаменте, картошка – еда курьеров!

– Почему курьеров? – едва не рассмеялась фальшиво Арина Ивановна, подтаскивая к себе блюдо с картофелем.

– Так курьеры наши чипсы картофельные вечно трескают с утра до вечера, вот и потому!

– Д-да? – Арина Ивановна остановилась, посмотрела подозрительно на отварной картофель. – Ладно. Картошку будем с икрой есть… чтоб не обкурьериться! – и гулко, заливисто рассмеялась. Мать-Елена ей вторила своим тихим, едким смешком.

Жених, под общее веселье, махнул ещё одну рюмку водки. Закусил он картошкой, зачерпнув столовой ложкой из пол-литровой баночки, красной икры… зачерпнул с горкой, послушался маму, в рот засунул содержимое и опять зачерпнул ложкой… Елена Максимовна увидела всё это и как-то сразу смешок её оборвался. В зал вошли накурившиеся Сытин и Хваткий. Гость шёл первым, Сытин сзади как догонял. По пути они о чём-то продолжали говорить, Хваткий почти соглашался, а Сытин напирал:

– …там всего-то участок необходим… треть гектара… ну, половина?

– Поглядим, поглядим, – соглашался Хваткий через свою спину, – всё поглядим, тут что? Смотрю, дамы наши уже общий язык нашли?

– Да мы тут всё за здоровье детей, за здоровье детей, – проговорила мать-Елена, поглядывая на Аркашу, а через него и на Арину Ивановну.

– А что здоровье? – тут же отреагировала Арина. – У нас на здоровье никто, никогда…

– Да я и вижу… вижу… – согласилась мягко мать-Елена, – аппетит хороший у сыночка, значит здоров…

– Давайте-ка выпьем ещё, – предложил Хваткий, кивая на водку и садясь за стол уже свободными движениями, – предлагаю выпить за наше дальнейшее это… дружественное отношение… вообще-то мы ведь к вам с целенаправленным предложением пришли, так сказать купца привели на ваш товар! – здесь он вначале улыбнулся, а потом и коротко рассмеялся, очевидно, решив, что сказал шутку. Арина Ивановна поддержала, закатившись своим смехом мелко и рассыпчато. Мать-Елена улыбнулась, а Сытин стал разливать водку мужчинам. Налил он и Аркаше, тот  в свою рюмку пьяновато посмотрел и сказал брезгливо:

– Как-то слабовато наливаете, папаша.

Сытин быстро глянул на жениха, сразу оценил состояние его организма и простил выходку. Хваткий же улыбнулся широко и сопроводил:

– Наливай, наливай ему больше, Максим Петрович, у него сегодня день рождения… мужчиной!.. Пусть поднаберётся… храбрости…

– Простите, – чуть не рехнулась мать-Елена от такого сообщения, – это как понимать?

– Так, а так и понимать, – взял свою рюмку Глеб Иванович, – сюда он зашёл мальчиком, а выйдет уже… определившимся мужчиной. А что?.. – Хваткий выпучил глаза, на секунду усомнившись в своём предположении: – Может, не подходит… купец?

– Выпьем, давай, – вовремя возник рядом с ним Сытин, протягивая рюмку и тут же жене, – что мать вылупилась глазами на гостя? Он же в переносном смысле?.. Морально!

– А-а, – вздохнула Елена, – морально… ну так ладно… просто звучит как-то… аморально.

– Звучит, – загремел голосом дальше Хваткий, – аморально! А вспомните, дорогая Елена Максимовна, сколько аморальщины было в нашей жизни-то! Все мы состоим из одной аморальщины, особенно те, кто власть на данный момент имеет! Во власть с моралью не пройдёшь! Не проползёшь! – Здесь Хваткий остановился, оглянулся как в незнакомом обществе: – Ладно! Предлагаю выпить за дальнейшее, благоразумное разрешение всех проблем по созданию новой семьи Хватких!.. Они будут муж да жена, а мы с вами кум с кумами!

– Пей, – сказал на это Максим Петрович.

– Вообще-то это ещё надо будет поглядеть, – внезапно и довольно громко произнёс Аркаша, – серьёзные дела так не делаются.

Мужчины не успели выпить, а та, что должна была играть роль невесты, внезапно замерла с бокалом вина, посмотрела на суженого и спросила его как-то затаённо-злобно:

– А что, что-то не подходит?..

– Так я и говорю, – напомнил тот, – надо поглядеть.

Здесь он посмотрел влажными глазами на невесту, потом облизнул влажные, масляные губки и спросил пьяно, явно с подоплёкой:

– Вып-пем?

– Не упейся, – сказала ему Анжелика, – а то мужчиной так и не станешь.

– Простите, – чуть не выронила бокал с вином из рук Арина Ивановна, – это как понимать?

– Да как? – пожала плечами Анжелика. – В том же переносном смысле.

– Давайте мы вначале бокалы поднимем, а потом поговорим, – предложил Сытин, поднимая свою рюмку над столом. Никто не возражал. Выпили все, даже Женька.

В тот самый ответственный момент, когда все разом увлеклись закуской, очень резко прозвонил телефон Анжелики. Сотовый телефон, тоненький и маленький издал такую трель, в виде одной музыкальной фразы из современной российской песни, что у Арины Ивановны случилась громкая отрыжка, а Глеб Иванович внезапно часто и мелко заикал. Аркаша потёр указательным пальцем по своему носу, сбоку и выдал:

– Не вовремя.

После чего есть стал так тихо и скромно, словно желал послушать, кто там позвонил его любимой? Анжелика, не извиняясь и не смущаясь, быстро вытащила из кармашка, на удивление, маленький розовый телефончик. Раскрыла его и сказала таинственно да тягуче:

– Ал-ло? Я… К-кто?.. Да-а ну? Мило. Нет, я не скучаю. Меня тута сватают. Нет, не губернатор. Соседи. Сидим, водку пьём…

– Дочка? – попросил Сытин. – Давай-ка потом все свои девичьи беседы?.. У нас гости всё-таки?..

– Гости? – отвлеклась театрально Анжелика от телефонной беседы. – Ах, ну да! Слышь, ты… этот… У нас тут гости! – сказала она в телефон. – Давай, пока. Потом? А-а не знаю… надо ли вообще звонить?

Здесь она телефон выключила, показано смутилась и сказала:

– Извините? Подружка значит тута…

– Подружку как звать? – ревниво спросил Аркаша. – Миша? Петя, Коля, Федя?..

– Не! – мотнула Анжелика головой, улыбнувшись Аркаше стеклянно. – Шура.

– Шура – женское имя, – определила самоотверженно Арина Ивановна.

– Женское, женское, – согласилась мать-Елена, мигом встрепенулась и спросила громко, – а что гости так плохо едят? Вот ещё балычок никто не поел! А вот икра осталась! Нельзя при таком случае хоть что-то оставлять на столе! Надо всё съесть, чтобы…

– … ничего не выбрасывать, – договорила Анжелика.

– Ха-ха-ха! – вдруг рассмеялась громко, в тон матери Елене, Арина Ивановна. – Ха-ха-ха!.. У вас такая миленькая дочь! Просто… просто слов нет!

– Слюни одни, – тихо и как самой себе сказала Анжелика, но её услышали. Арина Ивановна выпрямилась, соображая куриными мозгами, что теперь делать? Аркаша цокнул языком, не прожевав до конца мясо, остатки пищи вывалились в тарелку… Анжелика это увидела и прыснула смехом, Женька тоже не удержалась, Арина Ивановна мигом нить мозговую потеряла и переключилась на сына:

– Да жуй же ты нормально!.. – в сердцах рявкнула она. – Недоросль!

– Это с водки, – не смутился тот, – сухомятка, выпить надо. Товарищи мужчины, – обратился он к отцу и будущему, вроде как, тестю, – может, кто нальёт по маленькой? Всухомятку едим!

Максим Петрович проглотил такое обхождение и налил всем мужчинам по рюмке, Хваткий нервно поёрзал на стуле.

– Предлагаю вот что! – поднялся неустойчиво Аркаша со стула. – Предлагаю всё забыть и… того значит… начать всё с чистого листа! Тост!

Он выпил стоя и плюхнулся на место, Сытин и Хваткий выпили за ним, чокнувшись, Сытин при этом сказал тихо, одному Глебу Ивановичу:

– Я молодёжь совсем не понимаю… говорят, как в компьютер играют.

– Работают также, – поддержал Хваткий.

– А вот у нас фрукты! – опять прорезалась мать-Елена. – Вот у нас мандарины и конфеты, помидоры маринованные! Специальные конфеты к водочке! Чай будем пить?.. Всё… несу. Женечка, – тут же попросила она ласково, – принеси, пожалуйста, чайник, там, на плите, а я пока чашки расставлю?..

Женька мигом поднялась и ушла в кухню.

К чаю компания совсем захмелела. Оба кума, как и следовало большим начальникам, расслабившись после выпитого, наплевали на всех присутствующих и курили в зале, стряхивая пепел в тарелку с объедками. Обе кумы только и успевали на колкости и лёгкие словесные выпады своих детей придумывать какие-то оправдания и тушевать значения того или иного слова. Женишок бойчился всем свои видом, с каждой рюмкой всё больше и больше храбрясь да выпрямляясь корпусом. Анжелика, хоть и опьянела, но очень быстро поняла, к чему приведёт всё это знакомство и, когда Женька принесла из кухни самовар, поставив его в центр стола, вдруг тоже корпусом выпрямилась да сказала требовательно, обведя гостей чуть-чуть осоловелыми глазками:

– А что это мы тут меня уже того… замуж выдали?.. Я, вроде как, согласия своего ещё не давала? А? Нет и этот тоже, – она посмотрела на затихшего вмиг Аркашу, – сидит, расска-азывает кто-чего да каким макаром!.. Вы же мимо шли? – она внимательно, но нетрезво посмотрела на Арину Ивановну. – Ну так, значится просто мы сидим да обедаем. А то уже совсем тут… – она посмотрела пренебрежительно на Аркашу, – этот скоро нотации мне читать будет… А? Женька, видала? У меня такое впечатление, что сейчас мы разойдёмся и этот вот, – она ткнула в Аркашу пальцем, – меня в кровать потащит и там завалит! А?.. Нет, ну тут у вас ваще!..

– Ха-ха-ха!! – просто залилась смехом до полного неприличия Арина Ивановна. – Ха-ха-ха-ха!! Какая у вас миленькая эта… дочь.

Арина Ивановна посмотрела на Анжелику в упор, сощурила глаза. Похоже так, она была совсем не против, чтобы сыночек её прямо из-за стола в кровать эту девку потащил… хоть кого-то бы уже в кровать утащил. Она сейчас быстро в голове перебирала слова, только что сказанные Анжеликой, сразу продумывая к какому именно слову сейчас лучше всего привязаться и несколько поскандальничать, хотя бы в форме лёгких колкостей и претензий. Мать-Елена сидела полной дурой, потому как с одной стороны ей очень понравилась такая сильная, независимая позиция дочери, а с другой стороны такая позиция дочери могла очень не понравиться гостям, а хуже того Максиму Петровичу, а это уже… большие семейные неприятности. Мужчины курили сигареты, говорили между собой и услышали речь Анжелики лишь на последних словах, когда она упомянула “кровать”. Здесь оба разом повернулись и заинтересованно глянули на неё. Отец нахмурился, а Глеб Иванович ухмыльнулся. Аркаша вначале речи чуть струхнул, поняв, что он здесь не очень-то и главный, как ему показалось после второй рюмки, но потом решил, что лучшее его поведение, это простое и непосредственное понимание слов “невесты”, потому он и заговорил первым:

– А что, в кровать надо обязательно тащить? Разве по согласию нельзя? Обоюдному?

И, стараясь заглянуть невесте в глаза, качнулся корпусом вперёд, задел рукой поставленную перед ним чашку… Чашка вначале со звоном перевернулась в блюдце, тут же вместе с блюдцем полетела на пол. Блюдце упало первым на ковёр азербайджанский, чашка ударилась о блюдце и раскололась на три части.

– Японский фарфор! Тончайшее изделие! – сказала торжественно мать-Елена.

– К счастью! – тут же проговорила Арина Ивановна, чтобы предупредить недовольство хозяев. – Ой, Глеб, надо молодым обязательно подарить будет полный сервиз из фарфора! И столовый, и чайный… и кофейный… и кухонный, да! В магазине видела немецкий фарфор, о-очень хороший, очень!..

– Да можно склеить будет, чашку-то? – как предположил Глеб Иванович через стол.

– М-молодым надо дарить не фа-арфор, – выдал Аркаша тут же, – а деньги! Молодые сами решат, что им вначале-то важнее, понимаешь меня? – уставился он на мать.

– Нет, ну ты глянь! – воскликнула насмешливо Анжелика. – Ему опять подавай стать молодым! Только, вроде как, разобрались и на тебе!..

– Впо-олне приличное желание, – тупо уставил мордашку в стол тот, – мне-е… кто-нибудь даст? А т-то моя ведь разбит-тая?..

– Рановато для желаний ещё, – сказала Анжелика и вместо чая стала наливать себе и Женьке вина.

– А вот знаешь что? – вытянул указательный палец из кулака Аркаша и уставил его в потолок. – Мне ведь раньше никогда и ничего не х-хотелсь! Ну да… ага… совсем.

– Да что ты? – как удивилась Анжелика, пригубив вина. – А сейчас что? Женилку подёргал втихаря под столом и желание появилось?

– Ликочка! – не удержалась мать-Елена пунцовым от стыда лицом.

Арина Ивановна не удержалась и тихонько, мелко засмеялась, словно что-то из жизни вспомнила, хотела собраться быстро, но не смогла и раскатилась смешком заново. Елена Максимовна тоже не выдержала, но смех её был прерывист и куц, так – хи-хи… хи-хи… Глеб Иванович увидел, что-то вспомнил и строго спросил, пьяно языком во рту ворочая:

– А что так смешно стало? Вспомнила чего из детства золотого, интернатовского?

– Мужик! – бросила ему Арина Ивановна. – Давайте, Леночка, выпьем за нас, за женщин! Выпьем… чтоб почаще эти мужики себя дёргали… вдруг поможет?.. Ой, что я несу?

Тут же она потянулась за бутылкой вина, но не дотянулась, по пути прихватила бутылку водки и налила в винные бокалы себе и матери Елене водки… Та обомлела и спросила:

– Прямо так?

– А нам что? – удивилась Арина Ивановна.

– А и ладно! – сказала мать-Елена и хватанула водки одним глотком. Водка провалилась в неё быстро и чисто, словно она пила её регулярно три раза в день за едой.

Анжелика глаза вытаращила, Женька тоже была удивлена, Аркаша не удивился, сказал лишь матери обиженно:

– А мне, мама, уже не надо водки? Я тут что, фидективный какой?

– Давайте, я всем чаю налью? – спросила громко Женька.

Присутствующие как-то задержались при этих словах, похоже, так раздумывая – согласиться или послать девушку с такими  предложениями подальше? Максим Петрович согласился:

– Да, – сказал он, грузно переваливаясь на стуле, словно отсидел себе одну ягодицу, – пора уже и чайком побаловаться, Глеб, сигареты дай?

Женька быстро разлила чай по чашкам, пододвинула поближе к гостям сахар, печенье, варенье, сыр, масло… Она делала это так старательно, что Арина Ивановна глянула на неё более пристально, нежели обычно, как присматриваясь… тут же ласково улыбнулась, на всякий случай, и сказала также ласково да приветливо:

– Да что вы, что вы, Женечка, мы столько не едим… никак не едим… Мы, семья культурная, новомодные представления имеем… хай-тек, перфорьменс, гендонное (сделала ударение на второй слог) разделение, реновация, – это всё к нам. Да нет, нет же, печенье оставьте, печенье можно.

– А что за новомодные представления такие? – довольно уже пьяно спросила мать-Елена, тупо разглядывая печенье перед кумой. – Где ты тут увидела гендоннный перформанс?

– Так, а-а… – потянула та, как вспоминая, – жрать поменьше нынче и модно, дорогая моя… ну да… приходите, как говориться, в гости!..

– Да-а, – туманно сказала мать-Елена, – на Руси и в самом деле всё переменилось. Ну да я не знаю, у нас в департаменте… в моём департаменте так едят, как ели всегда.

– Как лошади! – подсказала Арина Ивановна. – Ну так, милая моя, ваш департамент… как его… “Достижений человеческого общества в духовной жизни”, не хрен тебе собачий, вам жрать и положено!

Здесь Глеб Иванович затушил сигарету в тарелке, глянул на кума и сказал:

– А что, Максим Петрович, если нам ещё по рюмке да потом чайку? И наплевать, в сущности, на все эти новомодные явления в обществе! Мы как были люди русские, так и будем!

– Ну да, – тут же хитро и сально улыбнулась мужу Арина Ивановна, повернувшись к нему всем своим бодрым телом молодой гусеницы, – как вы жрали, Глеб Иванович,  так и жрать до конца дней своих будете, только успевай костюмы размерами менять.

– Ну так, а мне что? – удивился тот, – Денег не хватает на костюмы? Буду я ещё о костюмах думать, да голодом себя морить! Вот придумала! Ха-ха, ду-ура!..

После такого определения, Максим Петрович посмотрел нетрезво на куму – точно ли дура, или ошиблись? Взгляд его поблуждал по её крепенькому телу и остановился почему-то на жене Елене. Здесь глаза Максима Петровича вспыхнули, он фыркнул через сжатые губы, что никто, ничего и никак не понял и сказал:

– Таких мозгов у них у всех… в порядке!

– А вот есть ещё пирожное! – вскрикнула мать-Елена. – Кто хочет пирожное? Ну и как хотите, – быстро скороговоркой произнесла она и засунула сразу половину бисквита себе в рот.

– Ха-хароший аппетит! – похвалил Глеб Иванович, поднял рюмку, чокнулся с кумом и опрокинул её себе в глотку. Потом долго ковырялся вилкой в общей тарелке с соленьями, что-то нашёл, подцепил, и, протащив до рта, успел сорок раз накапать соленьем на скатерть. – Отстира-ается! – тут же успокоил он то ли себя, то ли хозяев скатерти.

Чай пили молча. Чай был горячий, все громко дули  на свои чашки, после чего также громко тянули в себя, выпятив губы, дымящуюся поверхность. Печенье хрустело на зубах как песок, сахар ели по-разному – кто ел вприкуску, так колол сахар зубами, тот лопался, словно гравий в молотилке. Арина Ивановна сразу извинилась перед всеми, что, мол, не может, есть вприкуску, даже конфеты, сказав:

– Ой, вы знаете, у меня же во рту золото… мягкое золото девяносто девятой пробы… нельзя кусать… так маюсь, так маюсь… который год, – уже чуть не плача закончила она.

Все за столом понимающе закивали головами, одна лишь Анжелика сказала:

– Так давайте вынем золото, вставим вам железо, или чугун? Кусать начнёте всё подряд!..

– Ха-ха-ха!! – сказала громко, как рассмеялась, стараясь при этом не потерять лицо, будущая свекровь.

– Ликочка! – урезонила мать.

– А что, – пожала плечами Анжелика, – человек мается, надо помочь. Я, так прямо сейчас готова! Плоскогубцы у отца вон в шкафу…

– Ликочка?..

– Ха-ха-ха! – уже нервно разнеслось в зале.

– Плоскогубцы вначале-то надо быть спиртом прополоскать? – напомнил нетрезвый отец. – Я ими третьего дня гвозди дёргал с полу в гараже, – он посмотрел на Арину Ивановну, – держат хорошо… не вырвешься!

– Ха-ха-ха!

– Арина Ивановна, – как вспомнил кум, – а вы, простите, где работаете?

– Так, где ж мне работать, – встрепенулась она, – всё там же… в департаменте… в департаменте быта и семьи.

– Это где ж  у нас такой?

– Так, где ж?..  – Арина Ивановна усмехнулась, – Всё там же… дома у себя! Дома сижу… вон растила Аркашу… теперь вот внуков буду… Ликочка, вы нам нарожаете внуков? – напрямую спросила она так уверенно, что Анжелика поперхнулась чаем, прокашлялась, глянула на Аркашу, передёрнула плечами и, поднявшись из-за стола, сказала:

– Я пойду, кхе-кхе!.. Женька, похлопай? – и подставила ей свою спину, чуть согнувшись.

Женька мигом поднялась, захлопала ей по спине, Аркаша посмотрел на спину, похвалил:

– Спина ровная… поро-одистая. И стоит хорошо.

Анжелика закашлялась ещё сильнее, и вместе с Женькой да со словами – мы поднимемся ко мне – покинули зал. Арина Ивановна глянула на сына и пожурила словами:

– Ты рот разевай, когда печенье засовываешь! Спугнул девчонку, теперь иди, извиняйся.

– Продохается да вернётся, – махнул рукой Аркаша, подхватил свою рюмку и глянул ей на дно, – пустая… нальёт кто-нибудь?

У себя в комнате, Анжелика сразу повалилась спиной на кровать, разбросав руки по сторонам. Женька села в кресло напротив.

– Ну и хрен! – сказала ей Анжелика. – Словно кобылу себе покупает, а? А вначале такой тихий был, как одуванчик полевой, свистнешь, и отлетит всё.

– Не понравился? – спросила Женька.

– Ты что, подруга? – даже приподнялась та на локте. – С ума?.. Я вообще замуж не хочу, а тут за идиота!

– А зачем смотрины?

– А папе своему не хочу нервы трепать, он намедни предложил мне на работу устраиваться… что ж я, плохая дочка, папу отказами да капризами мучить? Поглядим, покажем родителям, что дочку за дурака выдавать ещё рано…

Она быстро перевернулась телом в сторону, к изящной, лёгкой прикроватной тумбочке, открыла её, достала плоскую пачку сигарет, вытащила одну щелчком среднего пальца и протянула  Женьке:

– Будешь?

– Да нет, конечно, – даже испугалась та, – что я, дура что ли?

– А я буду, – прикурила сигарету Анжелика, –  я дура. Кстати, таких дур, как я, сейчас гораздо больше, чем вас, умных.

– Сейчас это не модно.

– Почему все молодые бабы курят?

– Потому что дуры. Видела когда-нибудь взрослых тёток с сигаретой?

– А что?

– Смотреть противно. И табаком от них на три метра вперёд тянет.  Сидеть рядом невозможно.

– Мужикам-то нравится? Каждый ещё и угостить норовит.

– Ну так… – Женька хитренько, стеснительно ухмыльнулась, – мужикам. Им раскованность женская нравится… так чтобы за один вечер и познакомиться, и в кровать уложить… только потом девять из десяти претензии начинают предъявлять.

– Нет, – беззаботно затянулась Анжелика, – не знаю, не помню, не предъявляли. У меня, в лучшем случае, мужчина дольше месяца не задерживается… не успевают предъявлять, подруга! И это – в лучшем случае! Понимаешь?

Анжелика тоже хитренько глянула на подругу.

– Нет, – ответила та простенько, – не понимаю.

– Дурочка, – Анжелика вытянула перед собой ладонь тыльной стороной к себе и рассматривала свои ухоженные, длинные, крашенные ноготки. Крутанулась телом по кровати и быстро сошла с неё на другой стороне. Подошла к большому, в рост, окну  с низким подоконником, глянула вниз.

– Вон видишь, – кивнула она на клумбу, – за последним мальчишечкой пришлось даже землю пахать, чтобы папаша не орал… лопатой копала!.. Представляешь?

– А что случилось? – удивилась Женька.

– А родители постучались, а мальчишечка, оказывается, летать-то не умел… так и бухнулся со второго этажа мордой в клумбу… оставил на ней следы от своих ручек да ножек… ха-ха-ха! – рассмеялась она в голос. – На четыре кости приземлился… Больше не дружим, – уже вздохнула горестно, – разонравился… летать не умеет… вот такие утраты. – И здесь опять радостно и легко: – Ха-ха-ха!.. А этот Аркашка-то – полный дебил, заметила?.. Но, я думаю, поиграть можно… интересно, до чего он дойдёт в своих поползновениях на меня? А скажи мне, Женька, ты бы такого женишка себе хотела?

– Нет, – ответила Женька сразу, – не хотела.

– Вот видишь, – ткнула та в неё сигаретой, – я, почему должна такого хотеть? Я может и тупее тебя, но не настолько же, чтобы под передурка ложиться?

– Под передурка не надо, – согласилась Женька, – но, может, он не такой? Может, это только по первому разу так кажется?

– А то не видно!

 

За столом на первом этаже Аркаша едва не уснул головой в тарелке. Арина Ивановна по-матерински ловко подхватила сыночка за кучерявый чубчик и Аркаша мигом проснулся. Глянул на маму, отшатнулся, насколько это позволил стул, и спросил:

– Что мы тут?

– Ребёнок не пьёт, – сказала мама, – с непривычки.

И пнула Аркашу под столом ногой. Он встрепенулся, быстро вспомнил “что они тут” и, тряхнув головой, предложил отцу и будущему тестю:

– Может, м-мы, наконец, в-выпьем, г-го… го-о…

– Говна? – предположил Сытин, усмехнувшись.

– Г-господа! – выговорил Аркаша.

– Ну, тебе уже хватит, – сказал Глеб Иванович, – а мы на посошок, Максим Петрович?

– На посошок, – согласился тот.

Мужчины выпили на посошок, не закусывая, Глеб Иванович, явно сознавая, что сыночек оплошал, недовольно поднялся и сказал:

– Спасибо, хозяева, было всё очень вкусно и аппетитно. Нам пора!

– Чего это?! – боднул головой воздух  Аркаша. – Я ещё пос-сижу! Где н-невеста?

На этих словах он посмотрел на место, где сидела Анжелика, потом, отчего-то, глянул под стол, отвернув наверх свисавшую скатерть. Арина Ивановна быстро хлопнула его по руке, проговорила:

– Да ладно тебе… потерял он невесту. Не помнишь  уже? Ушла к себе… устала, девочка.

– Х-ха! – сказал Аркаша и попробовал встать. – Д-девочка! Видали мы… девочек! Где невеста, спрашиваю?

Он, наконец, встал полностью, обвёл мутными, пьяными глазами зал, требовательно глянул на отца, но встретившись с ним глазами как-то сразу утих, присел на стул, спросил:

– У-уходим уже, д-да?..

– Уходим, уходим, – сказал отец тяжело, – поднимаемся… засиделись.

В коридоре, когда все уже почти выходили из дверей во двор, Глеб Иванович внезапно и очень сильно дал подзатыльник Аркаше, тот башкой качнулся вперёд, но ничего не сказал, пошёл дальше молча. Арина Ивановна напоследок разложилась вся в комплиментах хозяйке, передала приветы Анжелике и этой… девочке, что с ними сидела за столом… как её?..  Да неважно, ей тоже приветы!

Когда гости ушли, Сытин, вернувшись в зал к столу, почесал затылок и сказал:

– Ну и, слава богу,  за проект договорились, можно строить.

– Тебе жених-то как? – спросила мать-Елена участливо.

– Кто? – даже вздрогнул Сытин.

– Жених! – чуть не крикнула мать-Елена.

– Ах, этот… – вспомнил Сытин, – а что… пацан, как пацан… придурок немножко… главное, объект строить можно… завтра встречаемся у Глеба Ивановича.

– А дочка наша, – не унималась со своими глупостями мать-Елена, – как думаешь, им-то понравилась?

– Так… – Сытин опять затылок почесал, – раз строить разрешили?.. Понравилась.

Здесь Максим Петрович глянул на жену и откровенно признался:

– Мне кажется, они сами понимают, кого сватают. Хорошо хоть учится парень. Представляешь, такой да неуч? Только лопатой махать. Где-то он немножко двинутый.

– Мало ли… может, в детстве?

– Пьяное зачатие, – сказал веско Максим Петрович, посмотрел на жену и договорил, – как у твоих родителей за девять месяцев до твоего рождения…  перебухали!

И здесь совсем неподобающе его возрасту и положению внезапно согнулся в плечах, громко расхохотался и побежал из зала прочь. Мать-Елена поздно опомнилась, схватила яблоко со стола и запустила ему в спину. Муж благополучно увернулся.

– Козёл, – сказала жена и стала прибирать со стола.

 

Борька Гнилов, после последнего “пересыпа” с Анжеликой и своего бесславного бегства через клумбу с цветами, всё это время ходил сам не свой. Как так – целый час у Анжелики пробыл, а ничего за это не поимел? Ни любви, ни ласки. Даже тумбочку возле кровати, на которой (он прекрасно знал) Анжелика всегда оставляла всякую мелочь… тысячи там три – четыре, и те не прихватил. Позор! Вначале Борька решил больше совсем не приходить к Анжелике, но потом передумал, ввиду большого безденежья, и позвонил девчонке по сотовому телефону. Анжелика трубочку подняла, пару слов сказала, и, Борька почувствовал перемену в поведении девчонки, голос был резкий, хмельной и ехидный. Наконец она сказала, что её сватают и Борька мигом сказал расхожее выражение – за губернатора? Но в самом конце разговора Анжелика совсем рехнулась и сказала, что теперь ему вообще нечего ей звонить… вот так номер! С чего бы это? Всё было прекрасно, она даже ни разу не заподозрила, что он у неё деньги тащит, она ни разу не заподозрила, что он у неё в сумочке роется и даже тогда, в самый первый раз их совместного пребывания в кровати, когда он стащил у неё сотовый телефон за тысяч тридцать, а то и сорок, она решила, что просто потеряла телефон в баре… а может, прикинулась тогда? Захотелось переспать, прикинулась… потом понравилось… а теперь посватали, значит, мужик не нужен, так и вспомнила про телефончик?.. Вот сучка злобная?.. Вот подлюка памятная!..

Борька полежал немного на своей кровати дома, поворочался, потом поднялся, просмотрел все карманы одежды… все карманы были пусты. Денег не было вообще и ни откуда не предвиделось их появление. Что делать? Вечный вопрос.

Борька глянул на часы – прошло уже больше часа, может, гости эти разошлись уже, так девчонка посговорчивее будет? Он ей удовольствие, а утром тихо-онечко вжик!.. С пару тысчонками! В самом последнем случае, можно даже попросить у этой сучки взаймы… ну так… чтоб не подумала ничего. Бабы – они же дуры полные, ещё подумает, что он попрошайничает. А ей – что тысяча, что десять, всё одно – не заметит.

Борька набрал номер. Анжелика ответила сразу, можно сказать очень быстро, словно телефон в руках держала.

– Привет, – сказал он дружеским голосом, – это я. Ты сказала там что-то, я тогда не расслышал. У вас гости?

– Говорила же тебе, – капризным голосом произнесла Анжелика, – меня тут сватали за молодого, перспективного пацана. Ты бы видел его! В плечах сажень, взгляд орлиный, кожа бронзовая, руки как клещи, роста двухметрового! Ты позвонил, он сразу – кто да что? Я говорю, мой знакомый звонил, так он… – Анжелика очень правдоподобно рассмеялась и сквозь смех договорила, – так он обещал тебе телефон этот… в задницу засунуть, а потом… ха-ха-ха, потом позвонить тебе!.. Ха-ха-ха! Чтоб ты попкой своей заиграл!

– Хочешь, я сейчас подойду к тебе, – едва сдерживаясь, произнёс Борька, – и выброшу его в ту клумбу, что у тебя под окном?

– Ой, – изумилась Анжелика, и смех прекратился, – страшно как! Ты такой решительный? Ой!.. Слава богу! Сла-ава богу!

– Что так?

– То, что этот бронзовый парень уже ушёл, – проговорила она нежно и грустно, – ушёл мой мачо! Оставил девчоночку одну.

Анжелика всхлипнула.

– Так, может, я подойду? – спросил Борька, мысленно представляя себе почему-то вместо лица Анжелики пятитысячную бумажку.

– Так подходи, – чуть ли не всплакнула она, – что  сделаешь, к одинокой девушке всякий может прийти, всякий может обидеть…

– Да чтоб я? – едва не захлебнулся там от негодования Борька, представляя себе уже рядом с пятитысячной бумажкой, как два уха, ещё и две тысячные купюры.

– Нет, – прохлюпала носом Анжелика, – ты не такой, ты благородный… подходи, Боря, я жду!

И телефон замолчал. Борька вскочил ошпаренной кошкой с кровати и рванулся за штанами.

 

Анжелика, после этого разговора, глянула на подругу, глаза её загорелись бесовским огнём, Анжелика быстро поднялась с кровати и проговорила:

– Женька, поможешь подруге своей одну “квазимоду” проучить? Не могу на его рожу смотреть больше!
– Помочь – помогу, – согласилась та, осторожно косясь на свои часики, – только поздно уже, мне домой надо, ехать ещё…

– Да останешься у меня? – предложила Анжелика. – Поболтаем на ночь! Твои же не против будут, скажешь, что мне помочь надо? Ну, Жень? – протянула она умоляюще. – Ну, погибну же?

– Хорошо, – согласилась Женька, – матери только позвоню.

Пока она набирала номер матери, Анжелика села за трюмо, глянула на себя и сказала громко:

– Мерзавца этого будем выживать огнём! Просто так он не поймёт!

– Почему не поймёт? – удивилась Женька. – Если человеку объяснить всё нормально, любой поймёт.

– Это человеку, а этот… первый раз, когда переспали, так он тут же у меня телефон и спэ-эр!  (Анжелика специально выговорила слово через “э”, подчёркивая всю мерзость и низость поступка Борьки) А потом… я же не сразу поняла… на второй раз у меня деньги со столика исчезли… я даже на нашу тётю Аню подумала, что у нас раз в неделю здесь убирает… представляешь?

– А в школе был нормальный парень, – как вспомнила  Женька.

– Да какой парень? Он этот… проститут!

– О-о! – глаза Женьки выразили крайнее удивление, здесь телефон её соединился, и она в него проговорила: – Алло, мама? Я у Анжелы…

 

Борька Гнилов явился к дому Анжелики через полчаса. Для этого потребовалось идти весь путь через город вприпрыжку. Борька жил в старом городе, за речкой, а потому, чтобы добраться до спальных коттеджей, где жила Анжелика, пришлось прошагать чуть ли не всю городскую черту. Время было крайне позднее – близилась полночь. В середине августа ночь всего-то на пару часов, но уже настоящая – тёмная, кромешная, полная. Фонари на улицах светят не очень ярко, сказывается чернота земли, а то и просто, где не светят, потому бывает довольно жутковато.

Борька прошёл несколько двухэтажных коттеджей, проклиная всех его обитателей за хорошее материальное состояние – сами морды отъели, автомобили понакупали, так ещё и дома себе понастроили. Борька в своих суждениях был несколько прав – большинство обитателей коттеджей и в самом деле и морды отъели, и дома понастроили… и не всё, что понастроили, понастроили за свои деньги… Строительство в городе Салехарде было одним из самых дорогих в России. Квадратный метр стоил здесь дороже, нежели где-нибудь на Чёрном море, и уже подавно дороже “средней полосы”. И, тем не менее, терема стояли прочно, с заборами кирпичными, с башенками, с шатровыми крышами. Что сделаешь, газа много в земле северной, налогов на него много, бюджеты городов приличные, вот и тащат… кто сколько сможет.

Борька подошёл к забору Сытиных, подпрыгнул в условном месте, где выходило окно Анжелики, себе сразу сказал – надо сразу будет деньги приметить… чтобы, если вдруг чего… так знать, куда руку запускать. Он свистнул негромко, как изредка делал, чтобы Анжелика открыла окно. Оглянулся во тьме и аккуратно полез через кирпичный забор.

Сытины, последнее время собаку не держали, потому никто к ногам не бросился, когда Борька спрыгнул на чужую территорию, охраняемую законом. Он прошёл, крадучись, к стене дома, здесь случайно наступил на всё ту же клумбу, поморщился, вспомнив своё последнее бегство, тихо, не дыша, стал забираться на кирпичную пристройку к дому, которая вела в подвал, где Сытины хранили всякую всячину. Пристройка имела односкатную крышу, край которой был расположен впритык к стене дома. По ней можно было подняться до самого окна Анжелики, но только далеко сбоку, потом нужно было пройти по небольшому выступу под окном… Но это всё возможно, когда время есть, и никто за вами не гонится. Сейчас окно девушки подозрительно было тёмным. Может, уже легла и ждёт?.. Шлюшка.

Борька поднял маленький камешек, запустил его в окно. Но окошко не загорелось светом. Борька плюнул на всё и полез на пристройку, потом, держась рукой за стену дома, пошёл по парапету под окном, стараясь как можно теснее стоять к стене дома… Вот он уже ухватился за подоконник, постучал в окошко, попробовал открыть, но окошко было закрыто, он постучал негромко ещё раз, сказав:

– Лика! Открой, это я, птичка!..

Окно отворилось резко, но вместо птички там показалось чужое, красивое девичье личико, Борька увидел лишь глаза и носик, ротик был закрыт девичьими ручками, оно ахнуло в ужасе, потом вскрикнуло… потом Борька глупо спросил:

– А ты кто, н-на хрен? Где Лика?..

– А-а! – почти заорало личико девичье, его кто-то оттолкнул и перед Борькой предстал мужик с чёрными усами и белой кожей, словно это был не мужик вообще, а мальчик целомудренный. Однако в руках у мужика было ружьё, он крикнул хрипло, но высоким бабским голосом:

– Ах, ты, падля нерусская!!

И ружьё подпрыгнуло у него в руках, тут же уткнувшись двумя стволами в Борьку. Гнилов как держался за подоконник, так от него и отшатнулся… в полёте вспомнил клумбу. Хорошо, что землю перекопали после его последнего полёта, легче падать… хорошо, что только второй этаж…

– Собака!! – крикнул тот же хриплый голос, как-то странно сфальцетив в конце девичьим голосом. Борька упал на землю, неловко, на бок, вскочил, оглянулся трусливо, неосторожно показав противнику спину. Здесь на все окрестности грянул выстрел, да настоящий, да с таким раскатом, что уши заложило, а в левую ягодицу садануло так, что Борька подумал – это лошадь копытом… откуда здесь лошадь?  Его лошадь никогда не била… Жгучая боль подстегнула вперёд, Борька почти влетел на кирпичный забор, перемахнул его в секунду и бодро поскакал, не разбирая дороги, обратно.

Когда он был в сотне-другой метрах от коттеджей, попробовал в свете фонаря оглянуться на свою “пятую точку” и посмотреть на штаны. Штаны были целые, но ягодицу саднило и поджигало немного. Борька сунул руку в штаны и провёл ладошкой по телу, крови не было. Ничего не понимая, кляня Анжелику последними словами, он пошёл домой. Хотел было позвонить Анжелике, но… А зачем? У неё кто-то есть там… Зачем звала?.. Вот сучка!  И без денег опять!

 

В доме Сытиных, перепуганная до смерти Женька, выглядывала из окна спальной Анжелики, как пытаясь во тьме закоулков коттеджных построек разглядеть убегающую фигуру Борьки.

– Ты с ума сошла? Ты сдурела? – спрашивала она в пустоту двора со второго этажа. – Это соль, надеюсь?

– Да нормально всё, – небрежно ответила Анжелика, стаскивая с лица накладные усы, отставляя ружьё в сторону к кровати.

Здесь в комнату, без спроса, без вопросов и стуков влетел отец Сытин, с безумными глазами глянул на обеих девчонок, что у Женьки даже душа свернулась клубочком, потом грозно, но тревожно спросил:

– Что за стрельба?.. Что это было?! Лика, мать твою?!

– Да что, что, – ворчливо ответила та, – воры по ночам шляются! Вон через окно хотели влезть! Говорила тебе, папа… собаку заведи! Нет, нет… после Жульки никого не хочу!.. Вот тебе и не хочу!

– А ружьё кто взял? – всё ещё требовал отец.

– Я взяла… я вверх палила, не бойся! – сказала она, Женька при этих словах глаза опустила.

– Так… – Сытин, держа крепко оружие, вышел, по ходу сказав, – больше никаких оружий на коврах! Никаких ружей на коврах! Идиотство! Где мой сейф?!

С этими словами он ушёл. Никакая милиция-полиция не приехала. Соседи даже и не высунулись из своих грандиозных, каменных убежищ. Да и зачем? Лучше пересидеть, а потом поболтать. Нет?..

– Так, а как же Борюсик? – едва Сытин вышел, спросила Женька, кивнув в окно.

– Да никак, что ты засуетилась? – Анжелика говорила небрежно и даже пренебрежительно. – Я дробь-то вытащила, что ты боишься? Просто там пыж такой… войлочный… осаленный, папа сам патроны снаряжает. Ох, как лупится этим пыжом!.. Видала, да? – и на этих словах Анжелика покатилась со смеху.

– Откуда ты это всё знаешь? – удивилась Женька.

– Да откуда, – пожала плечиком та, – всё оттуда же, от папы и его друзей. Ездила с ними как-то отдыхать в горы наши местные, по детству своему розовому, так они, когда перепились, дробь повыкатывали из патронов и давай друг в друга лупить пыжами, в войнушку играть. Представляешь? Высшие чиновники города! Мне четырнадцать, грудь первого размера, а один друг этот… папин знакомый… мне свиданку предложил… сволочь кудлатая! Ох, как я тогда испугалась! Даже отцу ничего не сказала. Зато вот… – ухмыльнулась она вновь радостно, – умею пыжами стреляться!

– Так это, как солью? – спросила Женька уже без боязни и опасения за Борьку Гнилова.

– Да нет, – смех опять начал разбирать Анжелику, – солью больно, разъедает, а это просто – жбык по заднице! Как кнутом! Ну, синяк останется, не больше. И то, смотря с какого расстояния. Но нашему Борюсику хорошо влепилось! Тут метров пять-шесть.

И здесь обе девчонки покатились  со смеху.

– А откуда у тебя этот… макияж? – подняла Женька усы с трюмо и рассматривая их на свету.

– Со школы осталось. Не помнишь, спектакль по литературе играли?..

– Боюсь, Борька меня узнал, – сказала с опаской Женька.

– Куда там! – фыркнула Анжелика. – Ты же рот зажала руками? Глаза не узнает, он со страху сейчас бежит, штаны руками держит…

И они вновь покатились со смеху. Долго смеяться им не дали, у Анжелики запел сотовый телефон. Она взяла его в руки, всё ещё фыркая от воспоминаний, сказала прерывисто:

– Алло?

– Ты что?.. – крикнули ей в ухо голосом Борьки. – Совсем рехнулась?! (рехнулась, он сказал матерно, да так матерно, что Анжелика в один миг смеяться перестала)

– Что это я вдруг… – в тон ему ответила она, – я тебя жду… ты где? – Анжелика выпучила глаза и глянула на Женьку. – Уже подошёл?

– Сука! – бросил он. – Я тебе никогда не забуду это вот! Я сейчас в больничку пойду, а потом к ментам и вас всех заложу!

– Так это в тебя братец мой палил? – удивилась Анжелика правдоподобно. – Ой, Борюсик, я же забыла тебя предупредить, я теперь в другой комнате нахожусь, на другой стороне дома, а в моей комнате сейчас брат… брат приехал с женой из Воркуты, у них там бескормица, голодуха, приехали покушать немножко… ты уж извини, я забыла предупредить, он ревнивый такой, Ужас!.. А ещё и голодный! А до Салехарда из Воркуты почти триста километров, а поезд идёт пятнадцать часов!.. Скотовоз. А кушать в дороге не дают, не самолётка! А ты же в окошко полез?.. Чем это он в тебя, Борюсик?

– Не знаю! – зло бросил тот, сразу не решив, что ему сейчас предпринять, но на всякий случай рвать отношения в порыве не стал. – Чем-то!.. Но штаны не пробило…

– Так он тебе прямо в эту?.. – покатилась со смеху Анжелика. – Он тебе прямо в попку попал?.. Мальчик мой, как же ты теперь в кроватке?.. Ты теперь у нас как – в ж… раненый? Так ведь на инвалидность можно уйти…

– Заткнись! – бросил Борька спокойно, помолчал ровно секунду и быстро, наступательно спросил. – Как у тебя с деньгами? Взаймы? Мне рублей так четыре… тысячи.

– Так я всё брату отдала, – честно призналась Анжелика, – говорю же, голодный братуха приехал, кушает сейчас – остановиться не может, одной рукой за ложку, другой за винтовку, один глаз в тарелке, другой на жене… Воркутинцы ревнивые все, ужасть!! Давай завтра?

– Пошла ты!.. – сказал Борька, вновь выругавшись матерно, и отключил телефон.

Анжелика телефон швырнула беззлобно на кровать и спросила тут же Женьку:

– Как думаешь, подруга, почему мужики… если с тобой переспят разок или чуть больше, думают, что право имеют хамить?

– Не знаю, – пожала плечами Женька, – может, думают, что право собственности приобрели?

– Право собственности? – выпучила глаза Анжелика. – Думаешь? Во долбо… ! Они же, как бэушный материал, эта… резинка отработанная.

– Жвачка, что ли? – спросила Женька искренно.

– Ну, если тебе ближе жевачка, то жевачка, – согласилась Анжелика, отбрасывая с кровати шёлковое расписное, китайское покрывало, – теперь давай дрыхнуть! Ты с какой стороны?..

А когда засыпала, сказала Женьке сонным голосом:

– Ты помнишь, что у меня завтра день рождения?.. Подари мне книжку?.. Ладно? Просто книжку. Умную. Так уже всё золото надоело… Брошки, серёжки… как селёдка ржавая.

– Замуж тебе надо, – ответила на это Женька, – просто замуж, за человека, а не за “стройплощадку”. Самой-то не надоело всё?

– Не знаю. Другого нет. Скучно. Везде со всеми скучно. Вот и стараюсь для себя, что-то придумать… глупо, конечно.

– Время не прозевай.

– Я как эта… Катя Островская… вырваться не могу.

– Какая ещё Островская?

– Катерина, вроде, у писателя Островского… – едва различимо бубнила Анжелика сонным голосом, – всё птичкой хотела быть… летать над Волгой… вырваться не могла и жить так не могла, утопилась… дурочка.

 

Михаил Крюков работал в департаменте  “Достижений человеческого общества в духовной жизни”, под руководством начальника Елены Максимовны Сытиной, в отделе руководителем по курьерским доставкам и, по совместительству, первым её любовником. Любовником он был скверным, потому как у Михаила Крюкова “то эмоциональное желание пропадало, то физическое ощущение”. В разговорной речи это звучало также пошло, как и выражения Борьки Гнилова относительно Анжелики. Но иногда оба препятствия куда-то пропадали и встречи Михаила с Еленой были страстными и пылкими. Обычно проходило это в самой что ни на есть пошлейшей обстановке – на диване в кабинете, в часы обеда, между входной дверью и служебным телефоном Елены Максимовны. Иногда телефон звонил не вовремя, госпожа судорожно вздрагивала, и Михаил ошибочно думал, что это из-за него.

Михаилу Крюкову было тридцать лет. В своё время он окончил Институт культуры, режиссёрское отделение. Попробовал по распределению, в отдалённом посёлке округа из группы доярок сделать парочку Катрин Денёв, а из четырёх скотников хотя бы одного Майкла Кейна, но ничего не вышло, доярки читали текст пьесы задом-наперёд, а скотники, вместо страдания на лице, вечно изображали похмельную муку. Михаил помучался, помучался, да и уехал в столицу округа. Здесь он приглянулся вначале в одном из молодёжных клубов, поставив там какие-то сцены из уездной жизни для городского праздника,  а потом и самой Сытиной Елене Максимовне, которая и курировала этот молодёжный клуб от своего департамента. Так что, как это не обидно звучало для Михаила Крюкова, он в кровати выступал той самой шлюшкой мужского рода, которая всё в жизни делает через постель, потому как ничего кроме мордашки, да скользкого, юношеского тела, природа ему ничего и не дала. Пользовался хоть этим.

На сегодняшний день, Крюков чувствовал себя вполне уверенно. Совершенно случайно, на одной дискотеке, в том же молодёжном клубе он познакомился с девчонкой по имени Анжелика, переспал с ней у себя в квартирке съёмной, утром похвастался, что может дать ей работу в одном, очень приличном департаменте (то ли уборщицей, то ли вахтёршей), совершенно не предполагая, что подчиняется её же матери. Получив отказ от его предложения, и, упросив всё же дать ему “телефон”, обещал звонить. Анжелика была ещё пьяна от клубного алкоголя, потому телефон дала. Анжелика вообще никогда особенно не боялась раздавать свой номер телефона кому бы то ни было, даже тем, кто экзамен на мужское достоинство сдал на полный “неуд”.

Проснувшись сегодня рано утром, Крюков сел на кровати, достал пачку сигарет, закурил. В комнате, кроме кровати, стоял старый, квадратный телевизор на тумбочке без дверцы, старый, тёртый шкаф для костюмов и белья, на полу возвышался, крупных размеров, музыкальный центр. Мебель Крюков не покупал, жил в той, что досталась от хозяев квартиры. Деньги старался беречь, откладывая их на покупку нового жилья, где-нибудь в центре города, в новых девятиэтажных высотках. Накопил пока немного. Вообще-то Михаил с огромным удовольствием квартиру бы не покупал, а приобрёл её другим способом, например, женился на какой-нибудь бабёнке местной, у которой квартира уже есть и желательно в три комнаты, не меньше. А лучше всего, жениться на бабёнке, у которой дом в собственности да в приличном жилом квартале. Родители старенькие, на ладан дышат, здоровья чтоб так года на три-четыре, а лучше на месяцев семь-восемь… Он бы даже поухаживал… На Анжелику он, примерно, так и смотрел, узнав за рюмкой водки в баре, что проживает она в двухэтажном кирпичном особняке. Анжелика, девочка, совсем дурочка, взяла да и сказала ему тут же, мол, родители у меня, как раз на ладан и дышат оба… мамашка уже на коляске ездит, а папашка на костылях толкается от кровати до сортира и обратно, вот и все прогулки. Михаил мигом в любви объяснился, рассказал, что такой, как Анжелика, у него никогда не было, что она человек удивительный, не такой как все, что глаза у неё – два озера бездонных, что в глазах её тайна не раскрытая, что…  что его жизнь – пустая возня, что для жизни нужен рядом человек, такой вот как она, что судьба подарила ему сегодня… и так далее. Анжелика слушала, слушала, да и сказала:

– Ой, а я так уже устала ото всей этой больницы дома! То маме в аптеку за шприцами, то отцу за таблетками! Костыли стоптал уже свои, надо новые искать. Не продохнёшь!

– Да, – вторил ей тут же Михаил, – когда оба родителя больные, здесь одному едва управиться… здесь помощь нужна… замуж тебе пора, Анжела.

– Ой, да не берёт никто! – возмутилась Анжелика, – кому я нужна?

– Не поверю, – смотрел на неё Михаил, искренно сказал, – девчонка ты видная.

– Видная, не видная, характер у меня… не дай бог!

– Характер – дело наживное, – парировал Михаил, – можно привыкнуть. Телефончик оставь свой? Я позвоню. Может, если ты не против, естественно, встретимся?.. Мало ли чего? Может, тебе помощь потребуется? В аптеку сходить, или там… я не знаю, костыли починить, коляску выкатить?

Сегодня Михаил проснулся в состоянии близком к растерянному. Он уже целый год живёт в столице округа, а ни одного задуманного им предприятия ещё не претворил в жизнь. Даже самого простейшего – пожить гражданским браком с какой-нибудь девчонкой в центре города. Пожить, посмотреть, как эти дуры приручаются или не приручаются? В конце концов, если  всё удастся, он Анжелику обязательно попробует приручить так, как это ему кажется правильным, а там и её родителей, у которых здоровья осталось – “два раза в сортит сходить”. Ха-ха, смешно, но… пошло, что ли? Впрочем, какая может быть пошлость, если дело стоит целого двухэтажного особняка да ещё в самом престижном спальном квартале? В разговоре, она как-то обронила пару слов про машину?.. Значит, машина тоже есть? Впрочем, было бы глупо думать, что у людей денег на кирпичную домину хватило, с кирпичным забором, а на машину нет? Анжеликой надо заниматься всерьёз… всерьёз. Михаил поднялся с кровати, сказал вслух:

– Надо с этой Анжеликой форсировать события!  Первым делом – переспать с ней у неё дома! У неё!.. Папе, потом, костыли починить, а маме… маму можно и во двор на коляске выпихнуть, воздухом подышать.

С самым решительным видом да с серьёзными намерениями Михаил шагнул в своё новое светлое будущее. Шагнул так широко, как только мог, но нога случайно вступила в пивную лужу, которая образовалась вчера от неправильно открытой бутылки, тело вмиг потеряло равновесие, качнулось назад, Михаил взвизгнул, ухватился за ручку комнатной двери, но дверь не выдержала его веса и верхняя петля оборвалась… Дверь рухнула вниз, держась только снизу, и ударила своим ребром Михаила по морде… Здесь он упал на попку, дверь выпустил, ухватился за лицо обеими руками, глаза зажмурил. Когда боль ушла, он отпустил лицо, глянул на дверь, та болталась, свесившись на уцелевшей нижней петле, Михаил поднялся на ноги, прошёл в ванную, глянул в зеркало – под глазом во всей красе проявлялось красное пятно. Будет “фингал”, подумалось Михаилу. Он сразу же ухватил небольшое медное блюдце, оставшееся в ванной от прежних хозяев, в котором, наверное, лет сто назад пенили мыло для бритья, и приложил его дном к нижнему веку, стало легче. Михаил ушёл в комнату, включил телевизор и просидел так с мыльницей у глаза больше часа. Потом привёл себя в порядок и, сидя перед трюмо, минут тридцать пудрил и замазывал кремом, уже темнеющий под глазом ушиб. Пока сидел у зеркала, словно последняя “курсистка”, выжимающая прыщи на своей роже перед приёмом клиента, бормотал под нос:

– Что-то эта Анжелика мне уже не нравится, ох, не нравится. Только серьёзно хотел знакомиться, так в первую же минуту фэйс свой побил… нервирует.

После этого заключения, Михаил решил уже сегодня, благо была суббота, позвонить Анжелике.

 

Наталья Шелупотько, бывшая одноклассница Анжелики и её подруга до гроба, как сама признавалась, была человеком завистливым и жадноватым. Ей, как всякой особе, с неудовлетворёнными потребностями и регулярно меняющимися запросами всегда всего было мало, всего чего-то не доставало. Если ей недоставало вчера шёлковой кофточки для бара, а сегодня она у неё появилась, то сегодня ей будет недоставать юбочки под эту кофточку, а, когда завтра она появится, то вместе с ней появится дефицит в туфельках под юбочку. Потом возникнет потребность в сумочке, потом в шляпке, потом… потом шёлковая кофточка надоест, станет не модной, потасканной, а то и просто ношенной, сразу отпадёт потребность в юбочке, туфельках… Здесь внезапно появится блузка и… всё с начала. Состояние внутренней умиротворённости в Наташе отсутствовало напрочь, то есть, другими словами, состояние такое ей было просто неведомо. Единственно чего ей никогда не хотелось – учиться больше, нежели средняя школа. Потребности в знаниях ограничивались лишь знаниями моды, косметики, тряпок, безделушек и всего-такого прочего, милого для сердца женщины. Она даже драгоценные камушки, которые любила без ума (наличие которого улавливалось с трудом) и те путала. Например, говорила на изумруд – ой, как красивый зелёный рубин вы притащили! Работала Наташа Шелупотько в системе ЖКХ, где благополучно  работали оба её родителя, и беды себе не знала, знала лишь, когда и кому надо было отказать в просьбе, а кому наоборот. Простых клиентов звала просто – чудики. Ну да, пришли вчера ко мне два чудика за справками, я тут же всё бросила и побежала, задрав хвост им справки делать! Послала их принести мне квитанции об уплате за квартиру, ага!.. На том всё и закончилось. Наташа была девица в теле. И тело очень часто просто требовало к себе ласкового мужского отношения. Самое большое восхищение в жизни Натальи Шелупотько вызывали… начальники. Любые начальники. Любого возраста и любого калибра. Главное, чтоб мог приказать. Чтоб так: а ну-ка, быстренько мне! А ну-ка, ноги в руки и м-марш!

 

Любовь Закопайкина, вторая бывшая одноклассница Анжелики, была ростом сто восемьдесят, худа как астраханская цапля, весила пятьдесят килограмм, глаза горели страстью, форм особенных не наблюдалось, да и хрен с ними, зато голос был высокий и звонкий, когда говорила, звенела посуда в сервантах, когда орала, через дом просыпались дети. Работать она никогда не хотела, потому служила родному государству… сидя. Сидела она в секретарях у начальника “Департамента обновлённой российской балалайки”, который никогда бы не взял себе эту Любовь, но взяла её… его супруга. Устроила конкурс секретарей жена директора и отобрала Любовь Закопайкину лично, уяснив разом, что её муж – Почухалин Владимир Павлович – полный дебил, но человек исполнительный и скотски любвеобильный до полных слюней, никогда, даже с “литра выпитого” не позарится на Любашу… Потому и взяли. Что ж, и так бывает.

 

Наташа Шелупотько и Любаша Закопайкина всегда, с детских лет, присутствовали на днях рождений у Анжелики Сытиной. Одноклассницы.

 

Кузьма Семёныч Зюзюкин был капиталист. Настоящий крутой предприниматель, с деньгами, с положением, с партийным билетом самой модной партии России, с крутым автомобилем класс “люкс” и роскошным перстнем на указательном пальце левой руки с камнем… бриллиант в пять карат.

Это он так думал. Или хотел, чтоб так все вокруг думали, потому так и думал.

На самом деле Кузьма Семёныч Зюзюкин и в самом деле был капиталист – мелкий предприниматель, владевший к своим тридцати годам тремя продовольственными киосками, с автомобилем эконом класса, выпуска девяносто первого года, на пальце у него и в самом деле был камень, прозрачный, искрящийся, назывался он бриллиантин и стоил одну тысячу рублей, может, две тысячи, и очень походил на женский, а вот партийный билет!.. Партийный билет был настоящий и самой модной партии России. С билетом Кузьма не прошиб, сразу определил в каком направлении плыть, а плыть он собирался в политике очень далеко, но для этого ждал, когда партия обратит на него своё внимание. Но партия внимания всё не обращала.

Кузьма был знаком с Сытиным, потому как имел отношения с Максимом Петровичем через “городской союз предпринимателей”. Максим Петрович был там замом председателя, а Кузьма обращался к нему со своей просьбой по торговле, присовокупив сюда и свою партию. Выглядело мерзко, но Сытин был беспартийный и ссориться с партией “Всея России” не хотел.

 

Суббота началась ласково – выглянуло солнце, и городская температура воздуха поднялась до пятнадцати градусов по Цельсию. Анжелика проснулась, когда первый солнечный луч всё же умудрился до неё добраться и опустился мягко на её целомудренную щёчку, заставив поморщиться от яркого света. Подходил полдень. Женька ушла ещё утром, поздравила первой с днём рождения, поцеловав подружку, после чего Анжела  продолжила утреннюю дрёму. Спальная родителей была в стороне, потому она не услышала, как там ругался отец, поднявшись рано специально для похода к чиновнику Хваткому. Чиновник Хваткий Глеб Иванович, который вчера за рюмкой водки ( уже из третьей пол-литры) обещал Сытину всё подписать, был ещё и человек хитрый. Наобещать-то он наобещал, но про то, что завтра будет выходной день, вроде как, подзабыл… Вот и ругался Сытин на чём свет стоит, ступая тяжело по комнате, где супруга ещё не продрала глаза, и поносил Хваткого последними словами.

– Нет, а? – вышагивал в трусах Максим Петрович между окном и кроватью. – Завтра подходи, подпишем всё! А? Вот мерзавец! Подонок! Сыночка он на моей дочке женить хочет! Ну, я ладно, я впопыхах подзабыл, когда тут выходные! У меня выходных, в деле моём, просто не бывает, но этот? Крючкотвор! Закорючка авторучкина! Знал ведь, что у чиновников этих выходной?!

– Ну что ты вскочил? – хриплым голосом спрашивала супруга. – В понедельник подпишешь. Вчера все всё забыли… Хваткий твой хорош был… нажрался, словно он губернатор… как так и положено…

– А вот хрен им на рыло, а не Анжелику! – вдруг закипел Сытин и показал куда-то в окно кукиш.

– Анжелика-то причём? – приподнялась мать-Елена. – Дочь не надо трогать.

– Дочь – мой козырь и я буду им… козырять! – отрезал Сытин. – Захочу, – он здесь подумал, как взвешивал свои возможности, но договорил твёрдо, –  и не отдам!.. Моя дочь! Хочу – отдам, хочу – не отдам!

– Будет она тебя слушать! – усомнилась мать.

– Будет, – сказал Максим Петрович веско, – а не будет, так без денег останется… а без денег она… потому будет слушать. Разбудишь дочь, так скажи, что свадьба откладывается до-о… до момента подписания акта! Моего строительного акта, что мне нужён! Вот так.

На этих словах он схватил свой телефон, набрал номер, сказал властно:

– Серёжа? Машину к дому! Едем на второй объект, так что заправь машину “под завязку”.

Когда он уже выходил из дома, в зал из спальной спустилась Анжелика с мятым лицом и пухлыми щеками. Анжелика жевала лениво яблоко, сказал лениво отцу – доброе утро, в ответ услышала жёсткое:

– Ты там, наверное, уже замуж собралась? Так вот, свадьбы не будет… будешь пока с родителями маяться. Так что “не раскатывай свою губу”, дочка! Потерпишь!

С таким заявлением и без поздравления с днём рождения, он вышел из дома, хлопнув дверью. Анжелика, изобразила при словах отца полный ужас на лице, едва он скрылся, тут же перекрестилась и сказала:

– Слава тебе господи! И у родителей бывают мозги!

После чего в хорошем настроении ушла красить и мазать лицо всеми кремами, мазями, гелями, скрабами, пудрами и чем-то ещё, что успела накупить к своему дню рождения.

 

Первым поздравителем в этот день оказался Аркадий Глебович Хваткий. Он позвонил, когда день перевалил за полдень, прожевал слово – “здравствуй-вуйте” и торжественно объявил:

– Поздравляю вас с днём рождения!

– Боже мой, – изумилась Анжелика, – ты-то, откуда узнал?

– Ну так… – усмехнулись там, – контора работает.

– Спасибо конторе, – ответила Анжелика.

– Я надеюсь, я буду приглашён на ваше это… торжество?

– Торжество? – Анжелика задумалась, устраивать какое-то торжество ей совсем не хотелось, хотелось просто с девчонками своими посидеть да посплетничать обо всём, но она вспомнила отца и разрешила: – Ну так, а как же? Приглашаю вас на торжество!

– Много будет гостей? – поинтересовался он деловито и немного нервно.

– А что, есть лимит какой?

– Не люблю шумных сборищ, – сделал заявление Аркаша, – это на будущее… надо же нам того… притираться друг к другу, правильно?

Анжелика хотела по инерции ответить – смотри не сотрись до места одного, но вовремя спохватилась, выпятила нижнюю губу, что показало её изумление насчёт скромности жениха, и ехидно спросила:

– И каким местом будем притираться?

– Так каким? – даже удивился Аркаша. – Самым тёплым.

Анжелика не нашлась что сказать, или спросить сразу. Молчание чуть затянулось, Аркаша не выдержал первым.

– А может, вы не хотите со мной… того?.. – спросил он осторожно. – Ну-у… того… обтерпеться? Породниться, значит?

– Да вообще-то я дальше дружбы, женишок, ещё никуда не смотрю, – довольно трезво и довольно резко сказала она, – это вы там с мамочкой да папочкой…

– А вы разве не выполняете наказы мамы и папы? – голос Аркаши поднялся до тенора.

– А я как-то сама думаю за свою жизнь, – в тон ответила она, – я, человек взрослый.  Не заметили?

– Заметил. Потому и пришёл вчера знакомиться. Мне показалось, что вы такой человек, такой человек… как бы это…

– Так, так?.. подстегнула его Анжелика.

– Ну, такой человек, который любит, чтоб его того, значит, нахрапом… быстренько… обработали. Р-раз и того… в кровать!

– Ты с дуба рухнул? – спросила она, остекленев голосом. – Мальчик?

– Мальчик – это хорошо, – совсем не обиделся он, – это показывает серьёзность человека и его добропорядочность, а также целенаправленность… У тебя мужики уже были, нет? – внезапно спросил он так, словно право имел, но тут же плаксиво попросил: – Только честно?

Анжелика замерла на полуслове, посмотрела на свой телефон  со стороны, потом сказала:

– А у тебя?

Аркаша там запыхтел, потом всё же сказал:

– А я сам мужик, мне зачем? Мне не надо, мне, если надо, так у меня вон… всё при мне.

При этом заявлении, которое Анжелика поняла по-своему, она поспешно зажала телефон рукой, там, где должен быть  микрофон и рассмеялась от души, запрокидывая голову и зажимая рот рукой. Нахохотавшись, Анжелика послушала, что там говорил Аркаша, но телефон хранил молчание.

– А знаешь что? – как-то хитро и коварно сказала Анжелика. – Приходи-ка ты сегодня ко мне на день рождения? Только без родителей. Без родителей ты ходишь? Как мужик?

– Ну так… – засомневался тот, – так оно конечно, я подойду значит, а во сколько?

– А вечером, после шести?

– Л-ладно. Я буду. Водки принести?

– Обязательно. И огурцы солёные захвати?

– Огурцы солёные? – переспросил Аркадий глуповато, словно спрашивал – трусы запасные?

– Да. Парочку. Один себе огурец, один мне. Жду.

 

Женька Игумнова полдня провела в книжном магазине. Вначале в одном, потом пошла в другой, благо в городе Салехарде их было целых два. Правда, второй был не книжный магазин, а канцелярский с книжным отделом, но всё-таки. Когда обошла второй книжный магазин и ничего не подобрала подруге Анжелике, вновь вернулась в первый книжный, вновь стала просматривать художественную литературу. Здесь внимание её привлёк большой, красочный альбом художественной живописи. Женька взяла его в руки, на обложке прочитала: “Полотна великих мастеров живописи эпохи Ренессанса в музеях России”. Она открыла альбом и так увлеклась просмотром, что, когда через какое-то время, сзади женский голос спросил:

– Подобрали что-нибудь?

Женька вздрогнула, обернулась и увидела перед собой продавщицу. Та мило улыбнулась ей и, кивнув на альбом в руках Женьки, сказала:

– Роскошное издание, кроме самих полотен, на каждое произведение есть подробная аннотация…

– Да, да, – сказал Женька, – я беру.

Выйдя из магазина, Женька шла домой, не закрывая альбома, так и дошла, рассматривая картины великих мастеров. Дома она отложила альбом в сторону, села к зеркалу. Своему отражению сказала:

– Как всё-таки мы далеки от великого и вечного. Крутишься в жизни, крутишься, вроде ничего и нет другого.

В голову закралась нехорошая мысль – может, не дарить Анжелике этот альбом? Может, оставить себе? Может… Женька усмехнулась отражению и ему же сказала тихонько:

– Раз купила подруге, значит это уже не моё. Надо будет, себе могу купить отдельно. Всё.

Поставив, таким образом, условия самой себе, Женька глянула на часы и тут же стала прихорашиваться перед походом к Анжелике. В комнату заглянули восьмилетние братья близнецы, как всегда заглянули оба разом, потом постучали, хихикнули, увидев, как сестра подводит глаза, и спросили, также разом:

– Ты сегодня опять у Анжелы спать останешься?

– Нет, – она обернулась удивлённым лицом на братьев, – почему я должна оставаться?

– Вчера же осталась? – хихикнул Пашка, что был старше своего брата на три минуты.

– Вчера так получилось, Анжелика попросила.

– А женихи сегодня будут у Анжелики? – хихикнул Сашка вслед за братом.

– А женихи сегодня зачем? – не совсем уяснила подвох Женька.

– Тогда будет, зачем остаться ещё раз! – хихикнули они разом.

Женька запустила в братьев своим платком, что лежал тут же на тумбочке и братья скрылись. Она вновь глянула на своё отражение в зеркале, глаза сами сказали: “Вообще-то уже пора хоть какого себе жениха найти. Хоть временного. Лучше, конечно, настоящего, но хоть временного”.

Женька не любила слов – любовник, бой-френд, мачо или ещё какое новоявленное определение мужского пола, когда лицо этого пола проявляет к тебе большое внимание вечером, или в выходные дни. Не любила потому, что каждый молодой человек, который ухаживал за ней или пытался ухаживать, сразу же заносился у неё в голове в потенциальные женихи. Женька просто замуж хотела, а потому отношения с мужчинами носили для неё всегда серьёзный характер, хотя до сих пор ни одно увлечение, так в “серьёзные” и не перешло.

 

Владимир Павлович Пачухалин, хоть и был полный дебил, но всё же человек был уважаемый и при деле – заведовал “Департаментом обновлённой российской балалайки”. Работы там было невпроворот, потому Владимир Павлович Пачухалин всегда присутствовал на своём месте, держа на всякий случай в одной руке дорогую чернильную авторучку с золотым пером, которой подписывал приказы, а в другой телефон сотовый, последней модели, через который общался с такими же занятыми чиновниками и прочими номенклатурщиками.

В субботу Владимир Павлович проснулся в дурном настроении. Вчера он попытался ухватить покрепче свою сотрудницу из отдела “медных струн”, но сотрудница увернулась и выскользнула у него прямо из рук. Тогда Владимир Павлович зашёл к себе в кабинет, вызвал секретаря и, когда Любаша вошла с блокнотом и ручкой, как ей было и положено, он очень детально её осмотрел на предмет сексуальных домогательств, но… решил повременить. Ни одно достоинство Любаши ему никогда не нравилось, он даже, когда ей задание давал, старался не смотреть на девушку. Ему не импонировала ни её плоская грудь, ни длинные худые ножки с выдающимися коленками, ни узкая до полной худобы задница, ни… Да вообще ничего не “ндравилось” и всё тут!

– М-да, – промычал он через секунд десять, – м-да… не за что и уцепиться.

– Я слушаю, – на всякий случай произнесла покорно Любаша.

– А что меня слушать?.. – промычал Пачухалин, разглядывая девушку, думая прозаично чисто мужское – сколько нужно водки, чтобы я на неё залез? Мама дорогая! Я столько не выпью! Вот же положеньице?.. И здесь внезапно его дебильную голову осенило. Пачухалин выпрямился в кресле и спросил напрямую: – Слушай… эта… а у тебя подруги есть?..

В голове его начала зреть маленькая, мерзенькая мыслишка – можно ведь через эту секретаршу познакомиться с кем-то из подружек, к примеру? С более аппетитными формами? А ей, дурочке, за то будет и почёт, и уважение, и с работы он её не уволит.

– Подруги? – прозрачными глазами посмотрела на босса Любаша. – Подруги есть, Вы каких предпочитаете?

– Как это? – потерялся от таких слов начальник департамента и поёрзал в кресле.

– Пухленьких, маленьких, глупеньких?..  – подсказала Любаша.

– Таких… в теле, конечно, но-о… чтобы при этом… при… – он показал двумя руками большую женскую грудь.

– С сиськами, что ли? – обиженно переспросила Любаша.

– Так… вкус такой, – промямлил он, как извиняясь.

– Есть с сиськами, – похвасталась Любаша, – но это… сложно всё…

– А я могу ведь и премию, – пообещал тут же начальник.

– Лучше прибавку к окладу, – сообразила Любаша, – оклад повыше… чтоб почувствовать…

– Можно и оклад повыше.

– Можно и познакомить, – Любаша показала перед собой большую женскую грудь, – вот такая есть… звать… – она зажмурилась сладко так, что в штанах у начальника даже что-то проснулось, – Наташа звать!.. Хорошенькая-я-я!.. Загляденье!

– Так и что?

– Скажу сегодня, надо же мне её подготовить, она строптивая.

– Так и когда?..

– Так сегодня… завтра будет и готова.

– Так и давай!.. – подстегнул Пачухалин.

– Я что ли? – едва не обрадовалась Закопайкина.

– Работай, давай, – поправился он, – работай, зарабатывай себе оклад! Хорош про балалайки бумагу портить! А то сама уже на балалайку похожа стала, ха-ха!

Любаша вышла из кабинета и в ту же минуту связалась с Наташкой. Наташка только услышала, что её хотят “сами балалаечный начальник департамента”, так едва не приехала в тот же миг к подруге на работу. Но Любаша её остановила, сказала, чтоб готовилась, они всё продумают. Утром в субботу Любаша позвонила Анжелике, поздравила с днём рождения, мимоходом, через полчаса разговора телефонного, рассказала и про начальника. Анжелика сказала:

– А может, и этого идиота ко мне на день рождения?

– Да ты что? – даже голосом отшатнулась та. – Он же начальник! Дебил!

– Так это же хорошо! Весело! Дебилом больше, дебилом меньше? А то ко мне должен мой придурок-жених подойти… представляешь – два дурака в одной компании?..

 

Может, предчувствуя всё это, Пачухалин и проснулся в субботу, непонятно отчего, в прескверном состоянии духа. Вроде, сегодня и с девочкой должен познакомиться, а настроения нет и бодрости духа да этого… бодрости тела нет. Странно.

Супруга Пачухалина, Галина Васильевна в это утро проснулась в своём обычном настроении – лёгкой прострации и привычной неудовлетворённости от недостатка мужского внимания. Надо сказать, что Владимир Павлович давно перестал уделять своей супруге, какое-то особое мужское внимание, это сразу сказалось на их отношениях. Галина Васильевна стала не доверять мужу, стала следить за ним, причём никаких особых приспособлений для этого не приобретала, а просто вламывалась в кабинет в любое время суток и устраивала там полный обыск, ища предмет неверности во всех уголках, в комнате отдыха и даже в личном туалете Владимира Павловича. Но тот уже давно свыкся с таким поведением своей супруги и нашёл прекрасный выход из этих налётов на свою служебную обитель. Если, к примеру, у него в гостях была сотрудница какого ведомства, в виде курьера, а то и просто подчинённая, которая составила плохой отчёт и потому переписывала этот отчёт у него в кабинете, под личным присмотром Пачухалина, он на это время просто звонил на первый этаж охраннику, говорил строго:

– У меня в кабинете дезинфекция. Кто подойдёт, отправляйте в кабинет моего зама.

Заместитель сидел этажом ниже, потому, когда к нему заявлялась супруга Почухалина, он нервно звонил своему руководителю и под пыхтящий вопрос:

– Ну что нужно? Я уже занят!

Сообщал:

– Тут ваша жена… почему-то ко мне… вы где?

– У губернатора! – рявкал на последнем издыхании Почухалин.

И жена уходила, смиренно опустив голову. Когда она дважды пришла к одному заместителю, пришлось кабинет менять и наказывать охраннику, чтоб посылал в кабинет к завотделом по изготовке лакокрасочных материалов, потом к менеджеру по продажам балалаек в странах Микронезийского архипелага, потом в отдел замены колков с пластмассовых на железные, потом… и так далее. Наконец кабинеты закончились, и Почухалин решил тактику сменить. А здесь как раз и Наташа. Потому проснулся он в прескверном состоянии, обдумывая между чисткой зубов и сортирными делами, куда тащить эту девку сегодня или завтра, если та вдруг согласится и проявит к нему уважение да интерес?  В ванной комнате, он снял с себя майку, глянул вниз на отвислое пузо, что уже давным-давно торчало из штанов и было хорошим вестником приличной да сытой жизни. В его кругах – дело обычное, даже престижное, но в отношениях с девками молодыми?.. Пачухалин попробовал втянуть живот в себя, ничего не вышло, пресс был слабоват, тогда попробовал утянуть его резинкой от спортивного трико… глупо, жира было столько, что резинка скорее лопнет, нежели что-то там утянет. Настроение ещё больше ухудшилось. Побрившись, Пачухалин, глянул в зеркало, заметил на лбу прыщик красный – снова вчера пережрал острого соуса, вылез, хотюнчик перезрелый! Он выдавил прыщ большими пальцами, сморщившись от боли – красота требует жертв! Замазал рану лосьоном и вышел из ванной. В коридоре, напротив, уже стояла жена, смотрела на него не то что бы подозрительно, а с полной убеждённостью, что застала мужа за чем-то нехорошим, спросила сразу:

– Ты что там делал?

– Что делают  в ванной? – зло переспросил он.

– Умываются в ванной, – сказала она, как разъяснила ему, – а ты что там делал?

– Умывался!

– Врёшь! – сказала жена убеждённо. – Ты там планировал случку с молодой бабой! Я это чувствую за версту! Зачем брился в субботу?

– Я всегда бреюсь по субботам! – повысил голос Пачухалин.

– Врёшь! Ты всегда бреешься не так тщательно! Врёшь, собака! Отвечай, зачем брился, вон рожа блестит за три версты, и… – она втянула ноздрями воздух, стала похожа от этого на маленькую толстую лошадь, – наодеколонился, собака! Зачем одеколонился?

– Чтоб люди вокруг думали, что рядом с ними человек приличный.

– Врёшь! Люди и так знают, что ты мурло и дрянь последняя! Прыщ на харе, зачем повыдавливал?

– Чтоб не торчал на харе! – взвился Пачухалин.

– Врёшь! – не угомонилась супруга, – Врёшь, бесстыдная морда! Прыщ выдавил, кремом вон на три версты наперёд тащит, одеколонился час, половину флакона вылил!.. Брился, словно на приём к английской королеве прёшься!.. Куда собрался, собака?!

– Никуда не собрался, – сказал Пачухалин, оттолкнул жену с дороги, прошёл в кухню, открыл холодильник, достал оттуда бутылку пива, открыл её и приложился прямо из горлышка… Пил долго, булькал медленно. Жена смотрела, словно этим делом она руководила.

– Зачем столько пива жрёшь с утра? – нашлась она что спросить. – Для храбрости? Опять молодую сучку себе поимел?.. Заимел?.. Завёл?.. Так, скотина толстобрюхая? Опять на пузе кататься собрался по плоским животам этих падлюк? Ну, я тебе сейчас дам, сучек этих!.. – это было уже предупреждение и супруга быстренько после этих слов, вытащила из-за себя, приготовленную заранее тряпку, размером с полотенце,  и замолотила ей по харе, по морде и просто по лицу своего мужа… Пачухалин вначале отбивался свободной рукой, потом перестал,  просто взял, зажал горлышко пивной бутылки большим пальцем несколько раз энергично встряхнул бутылку, после чего и направил вырвавшуюся струю ровно в личико супружницы… Струя ударила резко и отрезвляюще. Галина Васильева остановилась. Сказала напоследок:

– Мандюк музыкальный!

И ушла к себе в комнату.

– Ну что ж, – под нос пробубнил Пачухалин, – утренний секс с супругой закончен.

И ушёл к себе в комнату.

Они уже не первый год жили в разных комнатах.

Спрашивается, зачем было супруге подбирать для мужа секретаршу с внешностью Любаши, если он и без этого… без своих секретарш того?..

А затем. Просто так. Лишний раз подлецу гадость сделать. Приятно же?

Спрашивается, зачем Пачухалину превращаться в подкаблучника прилюдно при выборе секретарши? А затем, что разведись он с женой так внезапно, так и с кресла первого балалаечника Крайнего Севера слетит. Начальство может многое прощать своим сотрудникам до тех пор… пока от них нет никаких волнений и тревог этим начальникам, пока всё тихо и мирно, а развод?.. Да с такой бабой, как Галина Васильевна?..

Ещё два часа, до самого обеда, Владимир Павлович ходил, словно проглотил жабу, а она оказалась синтетической и не переваривалась. В обед Владимир Павлович выпил (втихаря) большую рюмку водки… достал из холодильника графинчик водки на семьсот пятьдесят грамм, что супруга всегда хранила на всякий случай… На всякий случай Галина Васильевна многое что хранила, потому как была внучкой  деда-кулака, расстрелянного коммунистами в тридцать четвёртом году, в декабре-месяце, как пособника убийцы Сергея Мироновича Кирова, правда дед жил в Сибири, а Кирова застрелили в Ленинграде, ну да это тогда были мелкие нестыковки. Достал Пачухалин заначку супруги, выпил большую рюмку, грамм на сто, и почувствовал себя сразу с двух сторон хорошо: с первой стороны, потому что после водки всегда хорошо, со второй стороны, потому что водка была супруги, а сделать супруге гадость – всегда приятно.

В обед ему позвонили, трубку привычно и быстро ухватила супруга.

– Алло? – сказала Галина Васильевна голосом содержательницы тайного борделя. – Пачухалина Галина Васильевна, говорите чего надо?

В телефонной трубке промолчали и супруга повторила:

– Вас слушают!

Через две секунды ещё одного молчания громко крикнула на весь дом:

– Владимир Павлович! Возьмите трубочку в уборной! Вам очередная сучка дворовая звонит!

Пачухалин снял трубку у себя в кабинете. Сказал громко:

– Перезвоните мне на сотовый, вас не слышно, – и он сказал номер сотового так быстро, что супруга не успела среагировать.

– Да! – крикнула супруга, естественно подслушивая, на всякий случай. – Перезвоните этому мудозвону на сотовый! Шалава!

Через секунды запищал сотовый.

– Ах, здравствуйте, Александр Михайлович! – радостно воскликнул Пачухалин, супруга резко вошла в кабинет, он подмигнул ей и прошептал: – Первый зам губернатора!..

Галина Васильевна вышла, но осталась возле двери, чутко приложив ухо. На всякий случай промолчала, скандал дальше не развивала, а вдруг?.. А если и в самом деле?..

– Да, да, слушаю, – говорил супруг за дверью, – нет, сегодня у нашего департамента выходной. Когда? Сами будете? А что за заказ такой? Американский оркестр Нью-йоркской федеральной оперы хочет заказать сто балалаек высокого калибра? Симфоническая постановка оперы “Московские матрёшки и президент Соединённых Штатов”? И мне надо будет ехать в Америку? С женой? Ах, со всей семьёй и с товаром, если всё сделаем хорошо?.. Та-ак. Хорошо. Буду. Во сколько мне подъехать? Ага, хорошо, ага…

Жена съёжилась при словах – американский оркестр и увидела себя на мгновение в лимузине на “пятой авеню стрит”, в Нью-Йорке,  на ступеньках Капитолия, что по её мнению находился тут же, через дорогу от Белого дома, сбоку от знаменитой Ньюйркской оперы с громким именем “Ла Скала”, прямо перед Нью-йоркской биржей, что скрывалась за углом от ресторанчика “Мулен Руж”. Ньюйоркская опера рукоплескала ей! Почему? Она не знала, просто заполошные американцы кричали: “Ес, ес, русский баляляйка! Галиня Васильевьня!! О! Ес! Вы отличный баляляйка, Галиня Васильевьня!” Как и всякая российская дура, она несколько побаивалась всего заграничного, а ещё, как и всякая российская дура, она благоговела перед всем заграничным, почему, она и сама не знала, просто благоговела. А может, потому, что собственных мозгов не было, а купить мозги невозможно, невозможно нигде, даже в Америке. Жена опустилась вниз, встала на карачки, чтоб удобнее было подслушивать, упёрлась лбом в косяк.

– … да, да, буду, – договаривался уже напрямую с американскими друзьями её дурень-муж, – в семь вечера, сегодня… адрес какой?.. Ой, я хотел сказать – у вас в кабинете… да, да… да что-то забылся я…

Здесь ворвалась супруга, предварительно сняв с ноги домашнюю туфлю и с воплем:

– Скот!! Скот!! Скот!!

Замолотила туфлей супруга по морде. Пачухалин быстро телефончик спрятал и бодро, непозволительно для его общественного и физического веса, юркнул в двери. Выскочив в коридор, пустился галопом в кухню. Там хлопнул дверью и закрыл её на защёлку. Жена осталась с носом.

– Сволочь! – кричала она через стекло в двери. – Сволочь!  А я уже поверила! Америка! Балалайка для оперы! Балалайка у тебя про меж ног висит!! Игрун! Только выйди мне – убью!

Пачухалин достал вновь всё тот же графин с водкой, выпил ещё пятьдесят грамм и сел за стол обедать. Ничего, к вечеру рассосётся. Приглашение есть и Любаша – горбыль сучковатый – сказала, что Наташка эта просто уже вся мычит и стонет!! Ох, вечерочек будет, ох, красота!

Галина Васильевна, в это же время всё, что успела уловить из отдельных обрывков фраз мужа, уже состроила себе картину его дальнейших действий, на всякий случай присмотрела в шкафу брючный летний костюм, фиолетового цвета, к нему жёлтые туфли, красную блузку, лиловый тончайший шарфик, который должен закрывать её складки на горле, ко всему гарнитуру присобачила первую попавшуюся сумочку, больше похожую на хозяйственную, чёрную, гладкую, словно утюгом прошлись, одела всё, посмотрела в зеркало… Понравилось. Правда для слежки плохо подходит, ярковато, заметно на улицах, но-о… простите, кроме слежки ведь ещё есть такие понятия как – вид, вкус, положение, состояние, выглядение… э-э… выгляд… нет… как же это?.. Выглядеть надо прилично! И тогда уже плевать на то, что заметно! Когда время выйдет, то надо будет и выглядеть, простите!.. Не будет же она в юбке белой и блузке белоснежной да чёрном пиджаке лупить этого козла при всех, прилюдно… М-да, Галина Васильевна задумалась, прилюдно она ещё никогда не лупила мужа, что если он вдруг взбрыканётся? А? Возьмёт да как даст… стрекача, к примеру? Правильно, вот тут-то брючный костюмчик и в пору окажется. Она крутанулась ещё разок грузным телом и оставила костюм и все остальные шпионские принадлежности прямо на спинке стула, охнула, крякнула, бормотнула – прям я как мужик какой вещи побросала… да ладно, так надеть будет быстрее.

 

После обеда, уже после объекта “номер два”, Максим Петрович Сытин вернулся домой. Анжелика, немного в волнении, прошла к нему в кабинет, осторожно постучала, по-девичьи кротко и беззащитно, сказала тихонько:

– Папа, можно к тебе?

Папа разрешил, она вошла и спросила сбивчиво, как спрашиваю двенадцатилетние девочки, для которых папа – единственный и самый красивый мужчина на свете:

– Я к себе на день рождения гостей пригласила… ничего? Не помешают?  Мы посидим немного? Можем у меня в комнате?

Максим Петрович сидел в кресле за столом, смотрел бумаги, на дочь даже взора не поднял.

– Да что там, – отмахнулся отец, – садитесь в зале. Я всё равно буду у себя… мне тут надо кое-что посчитать… что-то смета по последнему объекту у меня не сходится и главбух, собака… – вскинул он на неё глаза и разрешил уже окончательно, – садитесь в зале, если гостей много… одна просьба – гостям скажи, чтоб не шумели, как у вас это бывает. Сегодня должна прийти наша Анна Сергеевна, прибирать, ты позвони ей, скажи, чтобы завтра пришла?

– Хорошо, папа, – сказала дочь, здесь вскинула глаза робко и спросила, – я пригласила Аркадия, можно? Он, правда, сам напросился, но я же не знаю, вдруг у вас там с мамой всё переменится и мне надо будет за него замуж выходить? Как-то неудобно?

– Ну, а что? – удивился отец. – На день рождения, это же не в кровать? – он глянул на дочь. – Маме скажешь, что я разрешил в зале.

Анжелика вышла, сказав – ага.

 

Вечером,  Наталья Шелупотько, узнав от подруги Любаши, что с ней де хочет познакомиться начальник департамента… вначале почувствовала холод  в нижних конечностях, потом жар в грудях, потом лёгкое головокружение, потом спросила Любашу, в глаза пронзительно посмотрев:

– А тачка у него есть?

– Конечно, – пылко говорила Любаша, прикидывая в уме, насколько за такую  кралю ей повысят оклад, – и тачка есть и отдельный кабинет, и подчинённые! Всё есть. Главное, Наташка, запомни, он… как бы это?.. Дебил! Ага, дурак по-нашему.  С ним аккуратно надо, мозговито. Сама знаешь: кто приказывает – понимать не умеет!

– Боязно, – прошептала Наташка, – всё же этот… нача-альник!

– Главное на его супругу не нарваться. Нарвёшься… хана!

– Сука, да?

– Полная! Похожа на гусеницу.

– Слушай, – томно прошептала Наташка, – что одеть? А? – она бросилась к платяному шкафу, открыла его стала просматривать вещи. – Что одеть?.. Белое?.. Нет! Чёрное! Строго! Подчёркнуто строго!

– Ты что? Демократично надо. Чтобы все прелести повылазили наружу! Ты же не таблицу умножения с ним будешь проходить? Заарканить надо с первого раза! Схватила за хобот и держи!

Дородная Наталья Шелупотько прикидывала то одну вещь к груди, демонстрируя её Любаше, то другую. Всё не подходило. Наконец они нашли какую-то древнюю мини-юбку просторную, открытую со всех сторон летнюю блузку, нацепили на ноги летние открытые туфельки. Наташка крутанулась возле зеркала.

– О! – показала Любаша большой палец. – То, что нужно! Ещё причесон вот так, – и показала на голове своей фигу, – и полный абзац!

– Сразу ни за что не дамся! – как отрезала Наташка, крутясь во все стороны и рассматривая себя в зеркало. – Вначале пусть ухаживает! Цветы, шампанское, шоколад, конфеты…

– Ага, – хихикнула тут же подруга, – варенье, повидло! Пока будешь шоколад трескать, да цветы нюхать, он свою конфету кому другому предложит! Хватать надо!

– Чем, говоришь, заведует? Балалайками? – Здесь Наташка остановилась и задумалась, тут же спросила: – Слушай, подруга, а зачем нашему округу балалайки? Целый департамент балалаек? На хрена столько?

– Дура ты, – удивилась её необразованности Любаша, – на весь округ же? А потом за границу прут сотнями… там же думают, что все русские только на балалайках и пиликают! Больше ни хрена не делают.

– Да? – Наташка немного смялась лицом. – Так, похоже, так оно и есть? Мне, конечно, балалайки до одного места… Вот заведовал бы он там какой молодёжной политикой, или культуркой какой? А? Вот заведовал бы он культурой каких-нибудь молодёжных тусовок?

– А что есть такой департамент?

– Не знаю. Почему нет? Звучит красиво – Департамент молодёжных тусовок!

– Ладно, – махнула рукой Любаша, – смотри трезво – у тебя впереди главный балалаечник округа! Вот в эту струю и влейся! Хорошо влейся! Потом обменяешь балалайки на молодёжные тусовки! Поняла?

– Поняла! Часы на трусы?

Мозги Наташи с трудом представили себе как она будет менять балалайку на тусовку. Получилось, что за балалайку ей давали место главного на тусовке. На какой тусовке?

– Всё равно, – загадочно и коварно одновременно прошептала она, рассматривая себя в зеркало, – сразу не отдамся! Ни за что!!

– А за балалайку отдашься? – внезапно и совсем запутано спросила Любаша.

– За балалайку? – Наташка даже лицом сморщилась. – А на хрена мне эта балалайка? Нет, если за балалайку тусовку дадут… место главного… тогда?

– А что, – уже удивлялась Любаша, – на тусовках есть место главного?

– Ну да, – Наташка даже глаза выпучила, – типа там заведующий организатор!

– Хрень? – предложила Любаша.

– Ну, хрень конечно, но кто-то ведь с этого что-то имеет?

 

Вечером, около шести часов, Максиму Петровичу позвонили, он сказал только два слова:

– Козлы позорные!

И стал быстро одеваться. Супруга спросила:

– Случилось что?

Максим Петрович злобно, на весь дом, ответил:

– Кран упал… мерзавцы, кран они уронили прямо на стройку! Слава богу, хоть без жертв!

– Когда будешь?

– Когда кран поднимем, или когда прокурор уедет.

Он вызвал свою машину и сразу же укатил прочь из дома. Супруга Елена Максимовна тут же глянула на себя в зеркало, пробормотала:

– Как чувствовала, беда будет, беда! – проговорила она весело и беззаботно, что-то там пальчиком поскребла под глазом и тут же ухватила с трюмо свой сотовый телефон. Набрала номер и произнесла трезво и очень мягко властно:

– Михаил? Что делаем? Это замечательно. У меня есть сейчас время, часа два… нет, сейчас время есть, часа два… что?.. То есть, как не можешь? Да ты что-о! – произнесла она обиженно-злобно. – Ты за-анят? Интересно чем? Встреча? Интересно с кем? А работать ты ещё хочешь? Нет, ты мне ответь!.. Ах, вон как? Ладно, в понедельник увидимся, господин Крюков!

И резко нажав кнопку отключения, бросила сотовый на супружескую кровать. Мерзавец! Грустила и расстраивалась она недолго. Быстро подобрала телефон, быстро набрала номер, сказала:

– Пал Сергеич? Да, я. Спасибо… спасибо. Ещё раз спасибо. Я знаю ваше расположение ко мне, только… спасибо. Вы такой настойчивый кавалер… ой, вы такой… ой, сейчас прямо? Да я ведь… нет, ну маникюр всякий… боюсь плохо выглядеть… ах, на природе? Ну, так и что… спасибо… ну, хорошо, уговорили, сейчас выйду… через час, хорошо через полчаса!.. Вы меня шокируете!..

Проговорив этот монолог, отбросила телефон опять на кровать, повалилась за ним на спину, широко расставив ноги, и сказала в потолок:

– Настоящие мужики всегда есть! Ах, Миша… Крюков… закорючка от слова … (она мерзко выругалась коротким словом) попомнишь у меня! Ишь, он занят! Он ещё имеет какие-то свои дела! Прошмандовка в штанах!

Она крикнула дочери через весь верхний коридор, где находились спальные комнаты:

– Анжела! Я ухожу на пару часов! Слышишь меня?

Анжелика выглянула из своей комнаты, глянула на мать, сказала:

– Я слышала! – как-то излишне честно, призналась дочь, что мать-Елена даже замолчала, остекленев на секунду. – Ты тоже уходишь? Тоже кран упал?

– Анжелика, – попросила мать-Елена, – прекрати свои мерзкие выходки! И откуда  у тебя такие мысли? Да ещё о своей матери?

– Мамочка, да что ты? – мигом запричитала дочь. – Я так счастлива, что у тебя есть куда сходить! Мамочка… я просто слышала, что ты говорила по телефону, что куда-то тебе надо. Что у вас случилось, какой-то Мишка подвёл?..

– Всё! Не слюнявь и не мешай мне! За мной сейчас машина приедет.

Анжелика скрылась за своей дверью и там  хлопнула в ладоши:

– Слава тебя яйца! – воскликнула она. – Предки сваливаются на пару часов, это значит – до ночи! Будем хохотать во всю мощь! Так. Надо позвонить Женьке, пусть подойдёт пораньше остальных.

 

Женька Игумнова уже привела свой внешний вид в полный порядок. Много косметики она не любила, потому перед трюмо долго никогда не сидела, не рассматривала своё лицо через лупу, не искала чёрные точки угрей или красные пупырышки всяких прыщиков. Повезло девчонке, кожа была всегда здоровая. Накормив своих братьев ранним ужином, она строго-настрого наказала сидеть тихо ещё полчаса, когда уже с работы подойдёт мать, а сама, нацепив всего-то джинсы и футболку с ветровкой, прихватив книгу-подарок, отправилась к Анжелике.

Уже подходя к дому Сытиных, она увидела молодого человека, который явно искал какой-то адрес, но не находил. Ещё издали Женька приметила, что молодой человек был одет довольно прилично, но несколько вычурно. На нём был полосатый костюм-тройка, жёлтая сорочка и ярко-красный галстук. Галстук этот отчего-то сразу показался Женьке признаком большой безвкусицы, она хмыкнула и обозвала его “гребешок наоборот”.

– Девушка! –  крикнул молодой человек – Девушка! Простите! Вы не подскажете, как мне пробраться к дому номер тринадцать? Где-то тут вот, а где…

Женька стояла в двадцати метрах от него, возле поворота дороги.

– Вы далеко ушли, нам сюда, – и кивнула перед собой. Потом пошла дальше, обернулась и как позвала, – Идёмте за мной, я тоже в дом номер тринадцать.

Молодой человек быстро нагнал её, зашагал рядом, сразу спросил:

– Вы к Анжелике?

– Да, я к Анжелике, – ответила Женька.

– Вы знаете, – затараторил он не совсем мужским голосом, – мы так давно знакомы с Анжеликой, мы хорошие друзья с ней, а я никогда даже не спрашивал её фамилию, представляете? Сейчас хотел во двор один крикнуть, спросить, где живёт?.. И вспомнил, что фамилии не знаю, как вот спросить? Ходил здесь, ходил, мне вас бог послал. А это у вас что?

– Подарок, – сказала Женька, посмотрев на свой альбом, завёрнутый в подарочную бумагу.

– Конфеты? – сразу догадался тот.

– Нет, – Женька улыбнулась, – не конфеты.

– Значит, набор косметики, – убеждённо заключил он.

– Нет.

– Что же? – парень был явно озадачен, – Что-то… из… дамских принадлежностей… не говорите, я попробую сам догадаться, – довольно скверно проговорил он слова американских героев третьесортных фильмов, – здесь кружевное, шёлковое бельё и…

– Нет.

– Неужели набор… садо-мазо? Плётка, кнут, наручники, намордники?

– Тоже нет, – вздохнула Женька глубоко и досадно.

– Что же может быть в такой тоненькой коробке? – изумился он.

– А это не коробка, – Женька немного вытащила с другой стороны подарок и показала его ближе парню, – это книга. Просто книга завёрнута в бумагу.

– Книга? – едва не рехнулся тот. – Анжелике? Вы меня разыгрываете?

– Совсем нет, она сама просила.

– Может, мы к разным Анжеликам идём? – предположил парень, – Кстати, давайте сразу и познакомимся?

– Мы уже пришли, – кивнула Женька на ворота дома.

Парень прошёл к воротам, обернулся и представился чуть ли не через плечо:

– Крюков. Михаил. Работник департамента “Достижений человеческого общества в духовной жизни округа”.

Женька едва не сказала – вот как, мама Анжелики тоже там работает, но не успела. По видеофону её спросили:

– Женька, ты? Заходи!

Двери мигом открылись и они вошли. Крюков, как приличный и обычный российский хам, сказал Женьке – спасибо и вошёл первым.

Когда переступил порог дома, дверь не придержал, и она едва не ударила Женьку своим ребром. Игумнова глянула вслед Крюкову и подумала – наверное, Анжелика права, когда смеётся над своими любовниками.

 

Анжелика, уже готовая к приёму гостей, сидела за трюмо, смотрела на себя ненаглядную, пила шампанское втихаря и пела вполголоса какие-то песни из репертуара российской попсы, переставляя слова то так, то эдак, иногда вставляя совсем иные, что подходили по рифме, смысл песни при этом не менялся. Звонок в воротах звенел у них громко в зале и потому был слышен во всём доме. Анжелика опять вздыхала, опять была недовольна собой, потому как день рождения ещё не начался, а уже было скучно. Она несколько раз представила себе пару-тройку возможностей проведения праздника, чтобы и весело было и (обязательно!) было что вспомнить, чтобы и потом, спустя какое-то время, можно было посмеяться да посудачить. А иначе?.. А иначе потом о чём говорить? Повседневных историй с ней не случалось, всё-таки дома девчонка сидела, ежедневных новостей в жизни не предвиделось, а потому… потому в жизни несчастной страдалицы было столько скукотищи, что хоть вешайся… нет, не вешайся, а хоть на потоп молись! Анжелика иногда и в самом деле думала – вот бы потоп случился у нас в городе? Великий потоп! Чтобы вода с неба как из ведра! Чтобы лил сутки! А что? Ну, пусть затопит домов так двести, или триста? Пусть, в конце концов, какое-нибудь здание снесёт потоком… без жертв конечно! Всё весело будет?

Когда позвонили, Анжелика глянула в монитор видеофона, камеры которого были как на самих воротах, так и перед входом в дом. Рядом с Женькой Анжелика увидела Крюкова, причём тот стоял как-то впереди, словно привёл сюда Женьку. Анжелика поморщилась. Она рассчитывала, что эти особи мужского рода будут хотя бы к семи вечера. Но кнопку нажала и двери открылись. Анжелика была одета в короткое, прозрачное платье, летнее и лёгкое до полной невесомости. Тело в таком одеянии соблазняло, а платье, вдобавок, казалось, пыталось хозяйку свою покинуть ежесекундно.

Анжелика вышла из комнаты в зал, когда туда уже вошли Крюков и Женька. Первое, что она сказала Крюкову, было:

– Ты что, мордоворот, туфли не снял? Тебе тут что – конюшня? Быстро стащил свои чёботы и влез в тапочки! Для гостей тапочки вон те, что стёрты!

Крюков вернулся в прихожую и стал переобуваться. Женька уже успела тут же босоножки свои снять, протереть мокрой тряпкой и одеть снова. Переобуваться её не заставили. Вошёл Крюков в стоптанных тапочках. Женька сказала:

– Мы рядом с домом твоим встретились, он немного заплутал в вашем спальном районе.

– Да он в трёх соснах заплутает, – насмешливо сказала Анжелика, – да и ладно, раз пришёл первым из мужиков, будет с кухни таскать посуду и кастрюли. Мусик? – позвала она, уходя в кухню. – За мной!

– Я бы хотел тебе вручить свой скромный подарок, – сказал Михаил, – пока остальные не подошли.

– А что, – ядовито поинтересовалась Анжелика, – подарок такой скромный, что при всех его вручать стыдно? Женька, – как увидела она свою подругу, – ты меня не подвела?

Женька вытащила из бумаги солидный альбом величайших мастеров живописи мира, и отдала Анжелике.

– Поздравляю, – сказала она.

Анжелика схватила альбом и увлеклась им так, что не увидела, как Михаил достал из кармана флакон то ли духов, то ли туалетной воды, то ли жидкости для мытья стёкол, потому как без коробки, и протянул ей.

– Поздравляю, – сказал он негромко, как боясь принадлежностью духов к определённой стране спугнуть хозяйку, – французские.

– Ну да, – наконец заметила протянутую руку Крюкова она, – сейчас всё французское, только сделано в Турции, или в Китае, или того хуже – турками да китайцами в московских трущобах. Почему без коробки?

– Так продавали, – пожал смущённо плечами тот.

– Где продали, Мусик? – ехидно спросила Анжелика. – В подъезде?

Флакон она взяла, не сказав даже и спасибо. Вместо спасибо произнесла:

– Давай Мусик, в кухню! Там сервиз на столе стоит, тащи сюда, мы пока глянем, как великие жили.

Тут же Женьке пожаловалась:

– Жизнь пошла – каждый день праздники: то смотрины, то именины! Смотри, Женька, какой мужик голый, а? Вот это фигура! Вот это тело!.. Что ж он, как его?.. Рубенс… нарисовал его с другой стороны? Надо было бы и достоинство мужское показать во всей красе, а? Женька, хотела бы такого?

Женька фыркнула.

– А что вначале тащить-то? – крикнул Михаил из кухни.

– Да всё, что увидишь! – ответила Анжелика. – Да не торопись! Сразу не входи, а то мы тут под впечатлением.

В зале вновь прозвенел звонок, Анжелика без вопросов нажала кнопку на стене, возле видеофона, тут же из калитки по двору зашагали Наташа и Любаша.

– Глянь, – кивнула на них Анжелика. – Наташка звезданулась на всю голову, видала, как приоделась? Словно на съём собралась! И эта хороша, – уже относилось к Любаше, – как напялит что-нибудь на себя, всё как борщевик-переросток дустом потравленный! Неужели нельзя проще одеваться?

– Тихо ты? – толкнула её легонько Женька.

Девчонки прошли через двор и тут же их голоса зазвенели в прихожей. Что-то отдавая Анжелике в большом свёртке, они щебетали так быстро и так звонко, что та вынуждена была закрыть своей рукой рот и Наташе, и Любаше, кивнув тут же в кухню.

– У нас уже один мужик припёрся, – шёпотом сообщила она, – так что не очень громко кричите про свои потребности внутренние.

– Мужик? – в голос прошептали обе сразу, и Любаша сразу доложила, – А мы уже не знаем, как Наташку лучше этому козлу представить? Как думаешь, хорошо она сегодня оделась?

Наташка крутанулась на каблуках. Анжелика сказала одобрительно:

– Высший класс! А что за фига над рожей?

– Фига, хрен с ней! – махнула рукой та. – Как думаешь, сексуально?

– Ус-сраться можно! – согласилась Анжелика очень одобрительно. – Такое впечатление, что только-только из-под дальнобойщика вылезла! Молодец, куртуазно!

– Это чего? – спросила Наташка, явно за последнее слово.

– Это ещё один абзац, подруга! – подхватила её под руку Анжелика. – Проходите, сейчас будем стол накрывать. Начальнику-то адрес мой дали?

– Дали, дали, – заверещала Любаша, – еле успела проговорить… там жена такая…

– Кто он, говоришь – начальник балалаечного департамента?

– Мой начальник, – как напомнила Любаша.

– Дебил? – сразу вспомнила Анжелика.

– Полный.

– Чайник нести? – вышел из кухни Мишка Крюков с чайником в руках.

– Ты что? – удивилась резко Анжелика. – Чай перед водкой собрался пить? Ты, кстати, водку принёс? – воззрились её глаза на Михаила немного коварно.

– Я-я… – начал он мяться, – я духи принёс!.. Духи! Франция! Подарок! – увидел девчонок, смутился немного от количества, – Здрасте!

– Здрасите, – сказали разом и Любаша, и Наташа, явно неодобрительно отреагировав на слова – я духи принёс.

– Ладно, – произнесла Анжелика миролюбиво, – в холодильнике водка стоит, неси пару бутылок! – Михаил тут же скрылся, а хозяйка тут же пренебрежительно сказала: – Духи он принёс! Хорошо, если сам туда не помочился. Жлоб!

– Две бутылки несу! – крикнул из кухни Михаил.

– Что за мужики пошли? – задалась вопросом Анжелика. – Даже водки притащить не могут!

– Редеет порода! – выдала Наташка.

 

Кузьма Семёнович Зюзюкин в эту субботу обычным образом объездил свои торговые точки и на последней, где у него был “офис” – закуток отдельный от торгового “зала” в киоске. В “офисе” этом Зюзюкин еженедельно подводил свой баланс. Баланс был сегодня положительным. Настроение также.

На последней встрече с владельцем супермаркетов Сытиным, Зюзюкин услышал, что тот собирается продать, один из своих продовольственных магазинов. Магазин стоял несколько в стороне от большой жизни города, дохода давал немного, но стабильно. Вначале Сытин собирался магазин сносить, строить  настоящий супермаркет, но его опередили, и супермаркет в этом районе построил другой предприниматель, потому магазинчик свой Сытин решил сбыть с рук долой, чтоб не мешал остальной работе. Зюзюкину он сказал, что может даже продать его в рассрочку… Кузьма Семёнович ухватился сразу, решив, таким образом, бизнес свой расширить. Сегодня он должен был обговорить с Сытиным кое-какие детали. Кузьма звонил ему весь обед на сотовый, но Максим Петрович не отвечал. Зюзюкин позвонил ему прямо домой… трубку сняла молодая женщина, похоже, дочь, и томным голосом сказала:

– А отца дома нет, поехал кран поднимать.

– К-какой кран? – ничего не понял Зюзюкин.

– Ну, какой, какой? – дочь говорила томно и протяжно. – Какой кран у вас, мужиков, вечно падает в самый ответственный момент?

– Падает? – Зюзюкин понял, что услышал пошлость, но подумал, что ослышался, потому глупо переспросил: – У кого падает? У м-меня не падает ничего.

Здесь осёкся, сознав, что тоже всё испошлил.

– Даже та-ак? – протянула дочь. – Тогда подходите… посмотрим…

– Куда подходить? Что п-посмотрим?.. – Зюзюкин потерялся ещё больше.

– К нам домой подходите, посмотрим, за одно и папу подождёте? Он приедет, как кран свой поднимет, а вы здесь, сразу… Боитесь?

– Да нет… чего мне бояться… я же по делу, в самом-то?.. – Зюзюкин соображал, куда его зовут и почему так мгновенно откровенно, разнуздано?

– Идёте, или папе сказать, что вы потом?.. Правда потом он… если кран не поднимет свой…  папа может сразу напиться и запить недели на две…

– Хорошо, я подойду, – сказал Зюзюкин Кузьма, – если это удобно?

– Это удобно, если вы с собой водки притащите, – сказала Анжелика, – у меня сегодня день рождения, а я сижу тут одна и кукую в отсутствие родителей. Понимаете? Адрес пишите? Звать вас как? Кузьма?.. – Анжелика едва не рассмеялась. – Записываю… Семёныч Кузьма.

Пока Кузьма писал адрес, он уже всё продумал: он придёт, девка она добрая, он её сразу и завалит там… в койку, а потом, когда завалит, у него появится хороший рычаг давления на Сытина! А как же? Родственники!

 

Михаил Крюков, помогая девушкам накрывать на стол, таская столовые приборы, какие-то салаты, винегреты, нарезанные овощи, колбасу… всё поглядывал по сторонам, смотрел, сколько мог усмотреть, а усмотреть он уже мог и кухню, обставленную самой современной техникой, и зал, обставленный самой дорогой мебелью, завешанный коврами пушистыми, хрусталём в богатой стенке-горке до самого потолка, часами золочёными напольными да всякими телевизорами, видео да музыкальными центрами, видеофонами… Смотрел, смотрел Михаил и решил на Анжелике… жениться. Так и решил – а женюсь-ка я на этой потаскушке, да выжму из папаньки сколько смогу. А сколько я могу выжать и главное, что я смогу выжать? Анжелика говорила, что отец, вроде как, на костылях ходит? А чего  не видно? Брехала, значит. Отец, похоже, большой капиталист? Предприниматель? Это хорошо. Можно, к примеру, стать у него доверенным лицом, или каким-нибудь генеральным директором… Главное – матери понравиться. Матери понравиться… кстати, где мать на своей коляске? Не скрипит что-то коляска по дому? На дачу уехала?  Впрочем, один леший и так понятно, что про родителей это она стебалась. Теперь программа действий… программа такая – дочь в кровать, отец с костылями на всё согласен… красота! Живи – не хочу! Так между делом, через тарелки, кастрюли и ложки он уже построил себе прекрасное будущее, перспективу развития материального благополучия и дальнейшее продвижение по жизни респектабельным человеком. Только бизнес – ничего личного, любил повторять убитые, опошленные кинофразы Михаил Крюков.

Стол обставили в той же манере, что и при смотринах  с семьёй Аркаши Хваткого. Женька больше хлопотала по расположению тарелок и ваз с бокалами, Михаил таскал всякие принадлежности из кухни,  Анжелика скрылась с Наташкой и Любашей у себя в комнате, шушукаться. Крюков на Женьку пару раз глянул мимоходом, пару раз прикинул в уме, как он и с ней переспит, в качестве жениха любимой подруги. Тут же подумал, как уберечься, если эта симпатичная Женька вдруг Анжелике про всё, что ещё не состоялось, расскажет, решил, что просто морду ей набьёт, чтоб семью его не рушила, Анжелике запретит с ней встречаться…  “А что? – расхрабрился он. –  Вон она как на меня глянула, точно уже хочет!”

В зале послышался мелодичный звонок, Михаил глянул на видеофон, там торчала чья-то мужская морда, жуя во рту сигарету. Михаил подошёл к видеофону, оглянулся – в зале он был один, Женьки видно не было, нажал кнопку, спросил:

– А вам кого тут?..

Морда на мониторе перестала жевать сигарету, выплюнула её и сказала нерешительно:

– Так, а мы ж того… нас позвали… пригласили… на день рождения… Анжелика Максимовна. Она дома? А это кто? Вы отец? Нет?..

Морда проговорила всё так быстро, словно хотела выговориться и тут же удрать куда подальше. Но вместо этого, она осталась и ждала ответа.

– Какая разница, кто я, – ответил небрежно и даже пренебрежительно Михаил, – меня здесь хорошо знают и без этого. – В сторону очень громко крикнул: – Евгения, пригласите Анжелику?

Женька крикнула Анжелику, та сразу двери открыла и сказала:

– Заходите, Кузьма Семёныч, мы уже празднуем на “сухую”! Мужики забыли купить водки!

Михаил принял этот укол на свой счёт, конечно, недовольно развернулся, как гусар на каблуках и ушёл в кухню за вазой с фруктами. Там зло, протяжно пригвоздил:

– Кузьма! Боже мой, какая пошлость!

Кузьма вошёл в дом примерно так, как вошёл бы в какой придорожный сарай, где каждый путник справляет нужду. Вошёл широко, глянул на ноги тех, кто вышел его встречать, увидел на Михаиле тапочки, сказал:

– У вас тут раздеваются? Да и ладно.

Скинул туфли просто так, ногами брыканув поочерёдно, и, держа перед собой большой пакет с продуктами, где очень показательно для всех торчали два горлышка от водочных бутылок и одно от шампанского, прошёл прямо в зал.

– Как гусь деревенский, – промямлил Михаил, – сбросил валенки  и повалил в гостиную!

Здесь вспомнил своё театрально-культурное образование и уже громко, и на правах главной посудомойки, крикнул:

– Кузьма! Несите, что припёрли, на кухню! В приличных домах харчи в зал не тащат!

Кузьма повернул голову в том направлении, откуда это донеслось, ничего не сказал, достал какую-то коробку, отдал спустившейся Анжелике, поздравил с днём рождения, спросил сразу, очень деловито:

– Максима Петрович, когда будут?

– Не знаю, – пожала она плечами, разглядывая Кузьму пристально и чуть глаза сощурив.

– Подождём-с, – сказал Кузьма. Показал на пакет и спросил опять у Анжелики: – Туда? В кухоньку?

– Водку на стол, – сказала та, – остальное в кухоньку.

Звонок прозвенел ещё раз. Анжелика, не успев убежать наверх к подружкам, глянула на монитор видеофона, сморщилась и крикнула наверх и Любаше, и Наташе:

– Девки! Это мурло к вам?

Со второго этажа, со скоростью, которой позавидовали бы работники пожарной охраны, спускающиеся по шестам вниз, слетели в зал обе молодые дурочки, уставились в монитор, Любаша зарделась, словно это был её протеже, а Наташа молвила неразборчивое:

– Ничего так… пузатенький, дове-ерчивый… и одет чистенько.

– Говорите, – нажала кнопку Анжелика, хихикнув.

– Так, а что говорить? – сморщился Пачухалин. – Меня пригласили… значит… вот я тут… адрес этот… я и пришёл, значится.

– Входите, – нажала кнопку Анжелика и уже подружкам, – сами и встречайте.

– Вообще-то, – как-то мигом оказался рядом с Анжеликой Кузьма Семёныч, – я думал, мы одни будем?..

Анжелика повернулась к нему и спросила:

– Да?.. Одни?

– Ну, так вы же сами сказали, что…

– Что-о?.. – вытаращила на него глазище она. – Что-то особенное хотели? Амурчик с дочерью? Не-ет? А мы тута специально… это чтоб вас случаем не спугнуть… мы тут оргию решили забубенить! Групповушку! Любите?

– То есть как групповушку? – вошёл в зал Михаил. – Вообще-то, я думал, что дочь Максима Петровича…

Не успел Владимир Павлович войти, как опять прозвенел звонок, на мониторе показалась глупая физиономия Аркаши.

– О-о!! – завопила Анжелика, едва сдерживаясь от смеха. – Групповушки не будет! Пришёл жених! Входи, Аркаша! – крикнула столь громко, что и Кузьма и Михаил слегка присели.

Пачухалин и Аркаша вошли практически одновременно. Аркаша, увидев столько народа, мигом прошёл в зал, предварительно стянув туфли и надев свои тапочки, что принёс под мышкой, Пачухалин тоже стал стягивать с себя туфли, мямлил под нос:

– А я не взял ничего с собой… только водку… Тапок нет у меня… меня не предупредили… Я думал, будет просто ужин… тапок нет у меня… меня не предупредили…

– Да мы вам дадим! – сказала Анжелика, подходя к Почиталину и проникновенно смотря ему в глаза. – Мы вам дадим. Вон там под полкой с обувью, видите? Стоптанные.

Пачухалин стал надевать тапочки, под нос пробурчал: “А лучше бы чего другого дали”.  В тапочках он стал похож на циркового медведя, которого одели в ботинки, дали в лапы велосипед и заставили накручивать по арене круги. Он прошёл в зал, сказал смущённо:

– О, да у вас тут целый шалман.

– У нас день рождения! – заявила Анжелика.

– Поздравляю, – прочавкал он ртом, – а меня не предупредили… я бы подарок…

– Так ещё не поздно! – обнадёжила иронично Анжелика. – Давайте знакомиться?

Знакомились все очень тривиально, скучно и без происшествий. Наташа, когда подала руку Пачухалину, сказала тягуче:

– Ната-аша…

После смотрела на начальника департамента глазами кошки, вторую неделю ходящую задом-наперёд с поднятым хвостом. Пачухалин пожал ей руку, скромно, но зорко заглянул Наташе в самую душу, которая, оказалось, находится намного ниже по корпусу, нежели он ожидал, пожал ладошку прочно, словно своё клеймо поставил, а губками прошевелил, метнув взор на Анжелику:

– М-да… хозяйка, однако… – и тут же Наташе, – о-очень рад, о-очень. Вы просто обворожительны.

Шелупотько вильнула задом, что означало, комплимент принят.

Мужчины знакомились с таким видом, словно пришли на мордобой, а группу поддержки забыли. Причём забыли все и теперь думали – справятся в одиночку, или же нет? Скучно. Когда все решили садиться за стол, то Аркаша внезапно громко сказал очень уверенно:

– Ну-с, я думаю, мне надо сесть рядом с невестой.

Сказал и сразу всем мужчинам не понравился. Михаил решил его прибить, понимая, что этими словами Аркаша уже покушается на его жизненное благополучие, Кузьма стал продумывать план, каким образом отстранить соперника, но не своими руками, а Пачухалин просто кхекнул, про себя решив, что жениться он всё равно уже не будет, но вот перед тем как знакомиться близко с Наташей, он бы с удовольствием вначале близко познакомился с хозяйкой.

– Не торопись садиться рядом, – вдруг предупредила Анжелика, – мы сядем поровну – девочки с одной стороны, мальчики с другой стороны. ( И у всех мужчин, кроме Аркаши, благодарно засветились глаза.)

Она вытянула руку и предложила:

– Прошу!

В это время взгляд её был упёрт в Пачухалина, который, как и всякий дебил-начальник, понял это по-своему. Мысль переработчика хвойной древесины в музыкальные инструменты, звучала примерно так: “А завалю-ка я её вначале, а уж потом эту бомбу Наташку”.

– Ну-с, – тут же нашёлся Аркаша, – тогда я напротив невесты!

Все расселись за столом. Какое-то время молчали, кто-то мял салфетку, кто-то вилкой по скатерти водил, кто-то сучил под столом беспокойно ногами и смотрел на спасительную водку.

Наконец Анжелика обвела мужчин напротив глазами шкодными и спросила:

– Кто у нас с водкой по бабам шляется?

Все сразу посмотрели на Кузьму, который тут же заволновался и оправдался:

– Так, а я и шампанское, я же и шампанское?.. Я всё своё…

– Я-я специально ничего не принёс, – сделал заявление Аркаша, улыбаясь при этом почему-то белой скатерти мило и уверенно, – потому что моё появление для моей невесты – самый лучший подарок, тем более я категорически против алкоголя, против пьянства моей невесты… она и так мочит как слесарь-водопроводчик, а мне лично и вчерашнего было достаточно.

– А что вчера? – поинтересовался Пачухалин директорским голосом. – Перепили?

Тут же достал рукой бутылку водки и, наливая всем подряд в рюмки, смотрел пристально на Аркашу.

– А вчера, – ещё более нахально заявил Аркаша, – мы знакомились семьями. На предмет того…

– На предмет трудоустройства интимного инструмента Аркадия Глебовича! – заявила Анжелика.

При этом Михаил Крюков высунул язык и фыркнул так смачно и громко, что забрызгал слюнями Любашу, сидевшую напротив, она стала вытирать лицо рукавом и говорить – а плеваться чего?

– Но мы договорились, что пока останемся друзьями, – закончила Анжелика.

Михаил посмотрел на Анжелику, потом на Аркашу, во взгляде светилось превосходство, глаза просто орали Аркаше в лоб – мальчик мой, да я с ней уже дважды переспал! Хочешь, расскажу?

– Все молодые люди вначале друзья, – сказал на это Аркаша, слова опять были похожи на заявление, – потом бах! И уже не друзья! Девушки, иногда, этого просто не замечают. Не успевают, значит. Это я вам всем точно говорю.

– Могу вам сказать, – важно молвил Пачухалин, осознав наконец, что он здесь самый старший, как по возрасту, так и по положению, –  что понятие друзья, совершенно не противоречит интимным отношениям между людьми. Можно оставаться друзьями и спать, простите, друг с дружкой хоть каждый день… а мужья, кстати, об этом и не догадываются… потому что,  по-дружески ведь?

Он хихикнул мерзко и поднял рюмку, предлагая выпить.

– Так что, – сказала Анжелика, коварно поглядывая на Пачухалина, – за дружбу что ли?

Ну вот – подумалось тому – опять на меня смотрит плотоядными глазами! Точно – хочет меня!

Пачухалин уже собрался хоть что-нибудь сказать Анжелике, чтобы она могла понять – он совсем не против интрижки с ней лично, он вообще…

– Я, конечно, с удовольствием выпью за дружбу, за настоящую дружбу, – внезапно и несколько не вовремя возник Аркаша, поднявшись из-за стола с лицом обворованного, и, держа рюмку где-то в стороне, – только я вначале хотел бы узнать – каким образом все эти вот гости здесь и оказались?

Задав этот довольно едкий вопрос, Аркадий провёл языком под верхней губой и щёлкнул языком так громко, что едва челюстью нижней по столу не хлопнул. Пачухалин морду свою сразу скуксил, даже не предполагая, каким это образом он здесь очутился и вообще – что он тут делает? Долго задумываться над таким вопросом он не стал, да ему и не дали. Крюков сально улыбался. Он бы, конечно, мог объяснить, что он тут делает и, как очутился, потому как он уже всё-таки, сами понимаете, да? Всё-таки пару раз он уже с Анжеликой… понимаете, да?  Ему-то есть, что рассказать этим недоумкам за столом. Он всё же пару раз, да? Или один раз?.. А что-то не помню? Один раз там вообще непонятно было, что-то проснулись и никто, ничего и не помнил?.. Зато, голую её видал, ага! Ну, не совсем и голую, так… полуголую! А это не мало! Есть что рассказать!

Кузьма Семёнович тоже улыбался, хотя таких “козырей”, как у Михаила не имел. Просто сидел и улыбался, вилкой водил по скатерти, смотрел на неё и опять улыбался. Почему улыбался? Да потому что он-то со своей водкой пришёл, ясно, да? Выглядел глупо до невозможности, но думал, что независимо. Так бывает. Думаешь так, а выходит эдак. Наконец Анжелика поняла, что собравшиеся мужчины будут молчать до последнего и, как это часто бывает, взяла  ситуацию в свои нежные, хрупкие и чуткие женские руки.

– Я могу тебе объяснить, мой дорогой, – сказала она внятно и не торопясь, – эти гости все оказались ровно так, как и ты. Пришли ногами по моему приглашению. Теперь сядь, миленький, ревнивенький бычок и выкушай водочки на халяву! И день рождения мой не порть! А то… – она улыбнулась ему ровно как идиоту, – замуж за тебя не пойду!..

При общем молчании вдруг от места, где сидел Михаил Крюков, раздалось тоненькое и очень гаденькое:

– Хи-хи-хи-хи….

Все повернулись. Смех Михаила вмиг угас, мерзкие нотки утихли.

– Кстати, Анжелика… – громко, словно заявление делая, произнёс Пачухалин, – я вот тут подумал и сейчас… я ведь не знал.

Пачухалин быстро вытащил телефон, набрал номер и договорил туда требовательно:

– Пожалуйста, по адресу… букет роз, коньяк, шампанское, сухое французское вино, икры красненькой… нет не щучьей! Этой… лосиной! Да хрен с вами – лососиной! Слово такое пошлое. И… и-и… привезите какую-нибудь золотую безделушку, – голос Пачухалина стал небрежен, – ну да… там бранзулетку или… а я и сам не знаю что такое бранзулетка… где-то видал, наверное… ну так, привезите, что-нибудь даме на шею кинуть… подарок, а что ж ещё?

Он отложил телефон на стол и торжественно, даже через чур торжественно сказал:

– Ну вот, сейчас всё будет! А теперь можно и выпить! Поздравляю вас, Анжелика, с днём рождения!

– А я вообще пришёл к Максиму Петровичу, – вдруг произнёс Кузьма, – правда принёс и водки, и шампанское, и закуски вон сколько!.. Я всегда пью на свои, господа! И ем на свои!.. Вон у меня тут… – он обвёл глазами сразу всю еду перед всеми,  – полон стол!

Гости посмотрели вначале на Кузьму, потому на водку, потом на закуску, не понимая, какую Кузьма принёс, а какая была на столе и без него? Крюков пробухтел со вздохом:

– Тут вообще-то я с кухни всё таскал, когда вас и в помине не было, вы то-с потом пришли!

Анжелика сделала миленькое, беззащитное и серенькое личико, согласное на всё сразу, чокнулась и скромненько предложила:

– Гости, поддержим нашего товарища? – она посмотрела на Пачухалина. – Выпьем за меня!

Гости сразу поддержали. Все по своим причинам. Аркаша, например, для храбрости, чтоб после выпитого всем рожи и побить. Пачухалин, чтоб маломерными мозгами утвердиться в своих мыслях ещё твёрже: ” Точно завалю! Сёдня завалю! До мамы завалю! Пока не пришла”.  И лишь Наташка сидела с видом юной барышни, которая пришла на свой первый в жизни взрослый вальс, но вместо танца ей на голову села ворона и нагадила на причёску. Наташка  даже хотела уже вцепиться Анжелике в лицо когтями, разодрать всю рожу ей ото лба и до подбородка, потом выцарапать глаза этому скоту Начальнику, на которого было сегодня столько возложено в мыслях… Однако Наташка вовремя удержалась. Удержалась она  потому, что Любаша вовремя сказала ей на ухо, во время чтения заказа Пачухалиным по телефону:

– Представляешь, Натка, сколько он тебе всего отвалит, когда близко вы  с ним будете спать?  Задарит подарками! Лови гада!!

Последнее она прошептала так громко, что даже услышала  Анжелика, но сам Пачухалин был столь занят заказом по телефону, что ничего не услышал, мужчины остальные были столь раздавлены этим заказом, что только и думали, что им-то теперь делать? Тоже заказывать что-нибудь “золотого”, или просто напиться?.. Женька ничего не услышала, она только посмотрела на часы и подумала – похоже, в этот раз посиделки будут бурными.

Наконец-то все выпили свою первую рюмку. Пачухалин закусывать не стал, вспомнил каких-то русских мужчин, очевидно о которых читал в детстве и смотрел фильмы в юности, что они после первой не закусывают… Аркаша промямлил – это смотря какая первая по объёму, а то может стать и последней, Пачухалин сделал вид, что не услышал, налил всем ещё по второй. Аркаша сказал громковато:

– Так может сразу и по стакану хряпнем? Что мелочиться?

Пачухалин сделал вид, что не услышал, Аркаша даже стакан пододвинул к нему, Кузьма стакан этот перевернул дном вверх и поставил перед собой, Михаил сказал – да вообще-то водки ещё много. Кузьма быстро принял всё на свой счёт и ответил – а кто ещё принёс, кроме меня?.. Пачухалин поднял рюмку и сказал – кто со мной, тот герой! Такую пошлость никто долго вытерпеть не смог, быстро разлили и выпили все.

– А вот теперь, – сел Пачухалин на своё места и накладывая себе всего в тарелку, – можно и закусить, и поговорить.

Он стал закусывать и чавкать так громко, что Анжелика не выдержала и предложила включить музыку, гости, мол, громкие очень. Владимир Павлович чавкать перестал, вытер рот салфеткой, отрыгнул прилично и сказал:

– А вообще я люблю вот так в приличном обществе посидеть, поболтать о разном… С интересными людьми пообщаться. Начальнику департамента (выговорил каждую букву) трудно найти себе подобного, равного, для разговору, или там беседования всякого. Анжелика, а вы любите живопись?

– Ещё как! – сказала она, рассматривая на своей вилке тоненький, маленький огурчик. – мне Женька сегодня книжку подарила – “Великие мастера живописи”.

– Можете показать? – полюбопытствовал он.

– Так вначале же водка? – удивилась Анжелика.

– Ах, да! – вспомнил он, – Господа! Прошу наливать водки! Я могу! Я могу! – повернулся к Кузьме. – Прошу покорно простить, я не вашу наливаю!

И стал опять всем разливать водку в рюмки. Аркаша ещё раз, ехидно улыбаясь уже посоловевшими глазками, пододвинул ему ещё один пустой стакан.

– Вам в стакан? – спросил Пачухалин.

– Так мне зачем? – удивился Аркаша. – Вам! Чтоб икру не метать тут, по рюмке да по рюмке! Бухнул сразу и отвалил!

Водки в бутылке осталось мало для стакана, Пачухалин открыл вторую бутылку, налил, стакан выдвинул куда-то к центру стола, но в сторону Аркаши. После третьей рюмки, Кузьма  ухватил огурец маринованный прямо рукой, прямо из общей глубокой фарфоровой посудины, где тот плавал в маринаде среди своих собратьев, откусил сразу половину и громко захрустел им, сказав набитым ртом:

– Ну, наконец-то! Потащило.

Наташка, всё это время не сводившая глаз с Пачухалина, болезненно реагируя на его внимание к Анжелике, наконец осознала слова подруги Любы – лови гада и решилась.

– Скажите, – произнесла  она громко и внятно, – а вы, каким видом искусства увлекаетесь, Владимир Павлович?

Пачухалин закашлялся, поднял на неё глаза и совсем уже по-идиотски переспросил:

– Й-я?..

– Ну, конечно вы, – протянула она мягко, женственно, – не стенка же?  Что больше вам нравится в искусстве? Моцарт или Леонардо?..

Она произнесла два этих имени так уверенно и, так акцентируя, что кто-то из них явно может не нравиться, причём сразу становилось всем ясно: Моцарт и Леонардо – ребята из одного цеха.

– Так, а мне они оба нравятся, – ответил Пачухалин, – оба. Каждый из них – достойный представитель…

– А мне больше нравится Леди Гага, – сказала Наташка, протянув первый слог иноязычного имени певицы, – такая прикольная! Вам нравится, как она поёт?

– Простите, – смутился своей необразованности Пачухалин, – не знаком.

– Ха-ха-ха! – сказала Наташка, непонятно, то ли потешаясь над необразованностью Владимира Павловича, то ли действительно рассмеявшись, – Ха-ха-ха! Леонардо знаете, а Гагу не-ет!.. Ха-ха-ха! Я тоже незнакома, это же певи-ица! Она из Америки! Одевается так, словно ей в детстве витаминов в детдоме не хватило!

Пачухалин глянул внимательно на Наташку и подумал: “Ну да, эта точно у плиты не побрезгует отдаться. Впрочем, мне что? Мне и у плиты…”

– А Мадонна вам нравится? – спросила Наташка.

– Мадонна? – Пачухалин глаза в потолок поднял. – Не знаю, так на рожу – ничего.

– Ну да, – громко и брезгливо сказала Наташка, – куда там! Ей уже давно за пятьдесят, а она всё стриптизом на своих концертах подрабатывает! Вот вы бы хотели такую, как Мадонна, к себе в постель?

– Нет, – мотнул головой Пачухалин, – не хотел бы.

– Правильно, – похвалила Наташка, – потому что вы приличный. Она трясёт своим задом постоянно, словно жаба током ударенная! – И тут же: – Вы видели когда-нибудь, как трясётся жаба, током ударенная? Ха-ха-ха, это смешно!

– Женька, – проснулась именинница Анжелика, – а налей дамам вина! Что-то мы на моём дне рождения про жаб вспомнили. Явно не хватает…

– Ну, извините! – крутанулась обиженно Наташка в сторону подруги, после чего увидела на столе в широченной тарелке массу нарезанной кружочками колбасы, ветчины, бекона, буженины, карбоната, копчёных телячьих языков… ухватила вилкой сразу горсть и перетащила к себе на тарелку. Вся снедь не поместилась, и несколько кружочков легли на скатерть, Наташка схватила рукой эту непослушную закуску, вновь сказала нервно:

– Ну, извините!

И уложила  к себе в тарелку горкой.

– А давайте-ка за искусство? – предложил Пачухалин, поднимая рюмку.

Выпили и за искусство. Водка как-то языки не развязывала, а наоборот сковывала всех, создавая лишь нетрезвое напряжение. Аркаша пил сосредоточенно, Кузьма пытался расслабиться, Михаил просто пропустить халяву не мог. Пачухалин поглядывал на всех украдкой, соображая, что же ему делать среди этих недоумков? Может, просто предложить этой любительнице моцартов и леонардов пройтись с ним?.. Куда? Он, когда шёл, думал что прямо к ней в дом идёт, что там тишина, радость, посторонних нет… приятный разговор, немножко алкоголя и полная победа. А тут… Шобла недоносков и каждый только промежностью своей думает.

Он  посматривал поочерёдно на всех за столом, пытаясь получше определиться в этой компании. Конечно самый лакомый кусочек здесь, это Евгения. Девчонка молодая, хорошенькая и очень сексуальная. Но Женька явно не из тех, кто запросто отдаётся в первый же вечер незнакомому мужчине, а это большой минус. Минус тем отношениям, которых жаждал сейчас Почухалин. Чего ради ему перед этой Женькой сейчас раскланиваться да расшаркиваться, если после всего не утащишь в кровать? Журавлей в сторону, надо хватать синицу. Кто у нас тут синица? Наташка? Наташка, похоже, согласна, но Наташка и завтра будет согласна, а вот Анжелика?.. Надо как-то поближе подсесть да посерьёзнее поговорить. Он так всегда делал в компаниях и в большинстве случаев это получалось. Женщины в разговоре, что называется приватном, негромком, тихом даже, раскрываются быстрее. Как вот только подсесть к этой Анжелике, со всех сторон девки её торчат, подруги хреновы.

Здесь в прихожей раздался звонок. Анжелика беззаботно крикнула в прихожую:

– Ну, кто там ещё? У нас уже полный комплект!

– Да у нас полный комплект! – поддержал её тут же Пачухалин и мило так улыбнулся, потом как-то быстро вспомнил, что заказывал в магазине по телефону всякой там ерунды, быстро вскочил, всем показал растопыренные ладошки с короткими, волосатыми пальцами, сказал торжественно:

– Это мой заказ! Сейчас! – Посмотрел в видеомонитор, нажал кнопку, крикнул туда: – Входите, входите, я иду уже!

Сбегал в прихожую, долго там что-то спорил, ругался даже негромким голосом, сжатым таким, сдавленным, но пара слов просочилась в зал:

– … откуда цены такие? Ну, вообще!!

Через секунды дверь хлопнула, и в зале появился Пачухалин с пакетами в руках. Стал вынимать из них коньяка бутылку, вторую, водки несколько бутылок, вина красного, фрукты заморские в виде бананов да ананасов, киви да манго. Пока доставал, всё приговаривал:

– Так-с, коньяк вот приволокли!.. Вот вторая бутылочка… да-а… хороший коньяк, – глянул он на этикетку, – очень дорогой, очень, да… Вот ананасики… бананасики… пацанам водки… раз, два, три… четыре, ой, простите, цэ вино у нас… так вино раз, вино два-с… Франция? Франция, конечно! Как ещё может быть у нас, у Пачухалиных? Так это у нас оленьи языки копчёные, сёмужка, икорки есть… дорого всё так, дорого… арбуз просил, нет у них, а?..

Потом достал в подарочной бумаге коробку, обёртку тут же содрал решительно, торжественно поднёс коробку Анжелике, обойдя стол, открыл и там сверкнул тёмным, толстым стеклом красивый флакон духов.

– Франция, Франция… – небрежно заполоскал он языком, – Франция, понимаешь, мать её!.. Ха-ха, вот возьмите, очень рад-с, очень… золота у них нет, нищие… не торгуем, говорят, мы золотом… м-да-с, нищие они, понимаешь!

Анжелика отчего-то гадливо улыбнулась, словно за подарок пнуть хотела Пачухалина промеж ног, сказала спокойно:

– Спасибо. Вы такой галантный джентльмен!

– Ну что вы, что вы! – Пачухалин чуть нагнулся и почти на ухо молвил: – Если вы не против, мы могли бы переговорить кое о чём… да-с!..

И с масляной, похотливой улыбкой отодвинулся в сторону, Анжелика опять гадливо улыбнулась и в тон ему ответила:

– Подумаю, подумаю.

– А давайте-ка выпьем мы за семью! – вдруг проснулся Аркадий, – Выпьем мы за семью новую, ещё не состоявшуюся, но заявку сделавшую!

Все присутствующие уставились на Аркадия. Даже Анжелика посмотрела на него как сторонний наблюдатель. Сейчас ей очень хотелось быть сторонним наблюдателем, хотя выпить предлагалось именно за её будущую семью.

– Ты вчера, вроде, покрепче был на алкоголь? – как вспомнила она.

– Так, моя ты милая, – осклабился тот пьяным лицом, с маленькими капельками пота на щеках, – на старые дрожжи почитай?..

Пачухалин глянул на хозяйку, как-то сразу увидел в глазах жуткую злобу и, предупреждая любой конфликт, мигом предложил:

– Не будем ворошить наши мужские возможности, давайте и в самом деле – за любовь!

– Вот давайте за любовь, – согласилась Наташа, – за любовь я выпью сы начальником своим!

– О-о, – протянул Пачухалин, также злобновато глянув на Наташу, как только что Анжелика смотрела на Аркашу, – и эта девушка на старых дрожжах? Кстати, Анжелика, – словно вспомнил он к слову, – вы одна живёте в таких хоромах, или…

– Или, – сказала Анжелика, – или с папой, или с мамой!

– И позвольте узнать, – мягко, осторожно произнёс Пачухалин, – чьих родителей будете дочь?

– Сытиных! – громко сказала она и за столом звякнула посуда.

Все посмотрели на Михаила Крюкова, тот сидел уже бледный в одну секунду, из его рук выпала рюмка с водкой, залила скатерть, а сама, ударившись о край тарелки, разбилась. Михаил был похож на стеклянную бутылку с молоком.

– Сытиных? – переспросил он нервно и пугливо, словно эта фамилия могла принести ему вред даже при одном произношении. – Каких Сытиных?

– Обычных, – Анжелика смотрела на этого любовника, понять не могла, чем так его напугала.

– А мать твоя… случайно, не в департаменте “Достижений человеческого общества в духовной жизни” работает? – спросил Михаил, и голова его чуть-чуть вошла в плечи.

– Да, – бодро сказала Анжелика, – начальником.

– Ё-ё… – донеслось тихо от Крюкова.

– Знаком, что ли? – спросила Анжелика.

Крюков мигом выпрямился, сел ровно и пробормотал:

– М-да… А-а… она, когда будет?.. Она, когда приходит?.. Она здесь живёт? – каждый вопрос прозвучал так мучительно болезненно, что присутствующие напряглись в предчувствии ожидания развязки.

– Да подойдёт скоро, что ты так напугался? Она у меня добрая. По делам вышла на пару часов. Мама и отец в курсе, что у меня сегодня будут гости. Так за что мы выпьем?

Пачухалин почувствовал себя тоже не очень уверенно, всё же он начальник департамента, и если её мать… Сытина… Сытина… где-то он слышал фамилию?.. Сытина… Нет, точно он знает эту Сытину, знает.

“Бежа-ать! – думал в это же время Крюков. – Бежать как можно быстрее!! Не дай бог припрётся сюда эта Ленка-дура и устроит ему здесь скандал! Вот уж учудил! Спал и с мамой, и с дочкой и даже знать не знал, кто, кому родственник! Бежать!..”

Пока Крюков соображал, как бы ему незаметно и быстренько покинуть этот дом, Кузьма Семёнович наоборот выпрямился на стуле и в потолок сказал:

– Вот это было бы замечательно, если бы ваши родители подошли сейчас, мне Максима Петрович очень нужён, очень. Он, кстати, не сказал, кран, что они поднять не могут, он как – большой или маленький?

– Да где ж сейчас большой найдёшь? – рассмеялась Анжелика и две её подружки захихикали нервно и голодно вслед за ней. – Маленький кран они поднимают все вместе… одной секс-бандой! Кстати, Кузьма Семёнович, – обратилась она к Зюзюкину, пытливо смотря в глаза, а у вас… кран, так сказать… того?.. Не падал никогда?

– А у меня и нет крана, – признался Зюзюкин, совершенно не понимая в какую пошлость влип, – без крана живу.

Наташка и Любашка расхохотались. Расхохотались громко и таким мерзким, чисто женским смехом, что Кузьма даже смутился. Наташка сказала иронично и где-то жалостливо:

– Может, у вас хотя бы крантик найдётся? Как же так… совсем?

– У него съёмный крантик, – подсказала Любаша ехидненько, – пошёл в опасное место – отстегнул, пришёл домой – пристегнул! Ха-ха-ха! – заржали они обе ещё громче.

– Анжела, – совсем негромко, проговорила Женька, – я, пожалуй, уже пойду. Мать должна сегодня в ночь… мои сорванцы одни останутся…

– Ой! – мигом встрепенулся Михаил Крюков, – я вас провожу! Как же…

Он столь обрадовался её уходу и столь радостно решился при всех проводить девушку, что присутствующие переглянулись и мило ухмыльнулись сами себе. Потом Анжелика недовольно сказала:

– Куда это ты собрался провожать? Мы Женьке вызовем такси, и она сама уедет. Сиди, давай, не ломай компанию!

Михаил притих на секунду, столь прекрасная возможность – улизнуть  из этого дома, сейчас может улизнуть от него самого. Крюков ёрзнул седалищем и сказал:

– Да к чему такие сложности? Я провожу девушку и вернусь?..

Кузьма выразительно скуксил лицо и сказал довольно облегчённо:

– А что, пусть уходит? Мы и без него можем водки попить.

– Правильно, – сказал Аркаша, цокнув языком, и тут же продемонстрировал всем громкую отрыжку, – пускай проваливает… здесь и так… кучу навалили!.. Дышат тут, понимаете ли…

– Да, да, правильно, – был готов на всё Михаил, лишь бы уйти, – всё верно, народу много, меньше народу, больше кислороду… Евгения, я вас провожу…

– Э-э нет! – возникла Анжелика, – Если так каждый будет с моей подругой уходить, то, простите, с кем мне день рождения встречать?

– Со мной, – тут же напомнил Аркаша и сразу же за этим громко и честно на весь зал позыв из глубины груди, – ик!!

– С тобой, я так посмотрю, можно только о нефтяных лужах разговаривать, – ответила Анжелика, – Женька, а давай мы наймём твоим мальчишкам няньку на ночь?

– Да нет, – даже смутилась та.

– Тогда притащим их сюда? – сориентировалась Анжелика сразу, – вызовем такси, поедем, заберём их и вернёмся обратно? Ну, не ломай же компанию?..

– Точно, – мигом поднялся Крюков, – мы сейчас с Евгенией поедем и привезём сюда её пацанят! Поедемте, Женя?

– А ты-то что собрался? – возмутилась Анжелика, – Она что, без тебя в такси не сядет?

– Ничего, я просто помогу? – сказал тот, про себя подумал – боже мой, только бы уйти, только бы уйти отсюда, просто встать и выйти за территорию, перепрыгнуть забор!..  А там, потом… он найдёт, как всё объяснить хоть этой дуре Анжелике, только бы сейчас уйти без позора,  под предлогом…

За окном хлопнула железная калитка в воротах. Все сразу как-то замерли. По плитке во дворе застучали каблуки, явно женские, шаги были мелкие и частые. Все замерли ещё больше.

– О! – радостно воскликнула Анжелика. – Мама! Сейчас вас всех познакомлю. У меня мама – класс!

“Это точно, – мелькнуло у Мишки Крюкова, – мама у тебя класс, только… только стерва ещё та…”   Он быстро схватил незаметно кусок солёного, жирного муксуна, и уронил себе на штаны, тут же вскочил, кусок отбросил прилюдно и как заголосил:

– Надо срочно застирать штаны! Надо срочно застирать штаны! Где у вас ванная, сортир, или просто туалет?.. Надо срочно… я уронил кусок вонючей рыбы!..

Анжелика недоверчиво глянула на Крюкова и сказала:

– Иди за мной, – и повела его отчего-то на второй этаж, где помещались спальные комнаты, гостевые и верхний санузел.

На втором этаже, когда в доме уже хлопнула входная дверь и голос Елены Максимовны сказал:

– Здравствуйте всем! Ликочка, почему двери открыты! Не боитесь?

Ликочка в эту минуту, уже в коридорчике второго этажа, припёрла Крюкова к стене рукой и, смотря ему в полумраке в глаза, спросила требовательно:

– Что происходит?!

– Слушай, я тебе всё объясню, просто мне надо срочно уйти, мне надо… ну, хорошо, я работаю вместе с твоей матерью… в одном департаменте… понимаешь?

Ликочка всё поняла. Она помнила, как однажды отец громко предупредил её мать – ещё раз узнаю об этом проходимце, твоём подчинённом!.. Ещё раз услышу хоть это имя – Мишка… прибью обоих! (после чего впервые в жизни добавил маме определение – сука подзаборная!)

Анжелика мигом толкнула Мишку в свою спальную и сказала грозно да требовательно:

– Сиди здесь, сучонок недоделанный, и не пикай, и не пукай! Приду, разберёмся! Захочешь удрать через окно… там кирпичи лежат, один ноги себе уже поломал, ещё больше опозоришься, или сама матери всё расскажу! Понял?

– Понял, понял, – прошептал он трусливо и согласно, оглядываясь в комнате, – я буду сидеть тихо, я здесь… Где мне можно, где мне можно?..

– Где можно? – переспросила недоумённо Анжелика. – Где место найдёшь. Вон под кроватью прячься… мать, бывает, заходит ко мне без стука.

– Ой-ёй!! – взвыл тот. – Как же я?.. Куда же я?.. Спрячь меня, Анжела, век помнить буду, она же меня уволит, она меня…

– Это мать ТЕБЕ сегодня звонила? – спросила она так, словно сейчас кнутом хлестанёт. – Говори!

– Да, – сознался полной тряпкой тот, – мне… мне… я отказал… из-за тебя… спрячь меня, она меня уволит… спаси, Анжелка? Спрячь меня?

– Куда? – Анжелика даже оглянулась вокруг.

– Спрячь меня за шкафом? – кивнул он на большой платяной шкаф в углу возле окна, стоявший чуть в стороне от стены, и тут же засеменил  к нему.

– А если она к окну пройдёт? – предположила Анжелика.

– Я ковром закроюсь, ковром… – он уже вошёл в нишу за шкаф, спрятался там и прикрылся рулоном ковра в два метра высотой, сдавленно проговорил, тихо матерясь, – тут постою, тут… только не выдавай меня?..

Едва он спрятался между стеной и шкафом, и, едва Анжелика хотела хихикнуть довольно, как дверь в её комнату открылась и на пороге показалась мать-Елена. Елена

– Ты здесь с кем? – спросила она.

– Одна, – Анжелика мигом подошла к трюмо, глянула в зеркало  и открыла широко пальцами веко глаза, – что-то попало в глаз… сейчас…

– Познакомь меня с твоими гостями? – попросила мама. – Я хотела Женьку попросить да неудобно, ты же хозяйка сегодня.

– Сейчас, – ответила Анжелика, как справившись с соринкой, – пойдём.

– У тебя такие видные гости, солидные, – на ходу сказала мать-Елена, явно говоря о человеке очень ей понравившимся.

– Пачухалина имеешь в виду? – спросила небрежно Анжелика. – Ну да, он начальник департамента… балалайки делает!

– Да ты что? – приятно удивилась мать-Елена. – Эт-то интересно!

Они спустились вниз. Гости внимательно посмотрели, куда это делся Михаил, но Анжелика не дала возможности никому задать вопроса. Пачухалин глянул осторожно на Елену Максимовну, она, вроде как, посмотрела на него и Владимир Павлович вмиг перестал пугаться и своего положения среди неандертальцев, и своего возраста среди щенков, да и того для какой цели явился в этот дом. Глаза Елены Максимовны очень доходчиво ему рассказали, что она-то совсем и не против его присутствия, скорее даже “за”. Что же касается Наташки “мордоплясовой”? Ну так… на то они и “наташки”! Пачухалин приосанился, всмотрелся в лицо Елены Максимовны… где-то встречались, где-то уже встречались… почему такое впечатление, что она, как выше него?.. Словно он должен, или виноват перед ней?

Кузьма Семёнович тоже отметил про себя, что маманя-то очень даже ничего, очень… можно и маманю… куда вот только папаню деть?.. Папаня у них, ох, строг, ох, строг!! Говорят одного капиталиста на каком-то приёме при сдаче какого-то объекта по морде так засветил, что тот потом с переломанным носом полгода по клиникам шатался. А это ведь деньги! Носяру-то лечить! Но самое главное, спрашивается, за что? А за то, что тот, видите ли, его супругу слишком крепко обнял при встрече… ну да, обнял и тут же приподнял… а она и завизжала… ну, а этот боров и треснул. Лапотник. Однако, человек он нужный для Кузьмы и Кузьма, в сущности, не на праздник пришёл, а его дожидается. Слава богу, дочь по заднице ещё не успел шлёпнуть. Успокоившись, таким образом, Кузьма вновь вонзил глаза в Елену Максимовну, внутренне уже нежно изнасиловав её всю, прямо вот здесь, на ковре, а внешне оставаясь респектабельным, уравновешенным да интеллигентным человеком.

Аркадий, единственный из всех мужчин, уже знавший Елену Максимовну да не просто знавший, а чуть ли не тёщей называвший, любезно поклонился одним подбородком и сказал:

– Очень рады… это… Очень рады. Присаживайтесь с нами рядом. Угощайтесь.  Мы здесь вот по-семейному собрались, день рождения Ликочки отпраздновать… Куда ходили, что видели?

Последний вопрос немного поставил в тупик Елену Максимовну. Какого лешего она должна ещё рассказывать этому недоумку с родителями идиотами, хотя и с положением в обществе, куда она ходила и что видела? К любовнику ходила! К давнему, хорошему любовнику! А что видела? О, боже мой! Что можно видеть, когда ходишь к любовнику?.. Потолок да подушку.

– Здравствуйте, Аркадий! – поприветствовала она, вместо рассказов об увиденном. – Давайте знакомиться? Я ещё никогда не видела у Ликочки такой представительной компании. Елена Максимовна! – представилась она сама.

Анжелика по очереди представила всех гостей, кроме девчонок, когда дошла до Аркадия, то представила тоже, довольно неординарно:

– Аркадий Глебович Хваткий! Алкоголик во втором поколении!

– Ликочка! – урезонила мать-Елена.

– А что? – удивилась Ликочка, – Вчера он здесь с папаней своим упился до соплей, сегодня и без папани вон догоняется до поросячьего визга.

– Ликочка!

– А ещё жениться захотел! Ну и на фига нам тут муж-алкоголик?

– Ликочка!

Аркадий встрепенулся, пьяноватыми мозгами пытаясь сообразить – оскорбила его невеста, или ещё нет?

– Кстати, – сказал он мутно, – жениться – дело нехитрое! Жениться можно и “косому” в ж… А вот замуж выйти, милая моя!.. Замуж выйти, это тебе не фунт поля перейти!

Соединив две пословицы в одну, он быстренько дотянулся до бутылки, налил себе, выпил и опять испытал громкую отрыжку. Не смутился. Взял рукой кусок сёмги и засунул себе в рот. Потом стал жевать.

Девчонки, что пришли на день рождения к подруге с явной целью – одна знакомиться, другая продвигаться по служебной лестнице, при появлении Елены Максимовны несколько заскучали. Пачухалин, хоть вида и не показывал, но явно стал оказывать знаки внимания хозяйке дома.  Наташка даже приревновала Елену Максимовну поначалу, но чуть погодя решила, что её молодость и её юные упругие формы всё равно привлекательнее, нежели какой-то там умный базар за столом и аккуратно прибранная, ухоженная, холёная, тридцативосьмилетняя баба, с морщинками у глаз да первой дряблостью щёк… Любаша мигом собралась и приготовилась подругу шёпотом успокаивать и подбадривать, терять прибавку к окладу совсем не хотелось.

– Как у вас дела на службе? – интересовался деловито Пачухалин, наливая Елене Максимовне вина в бокал.

Сытина говорила ему спасибо одними губами, накладывала себе в тарелку какую-то закуску, ровно по чайной ложке каждого продукта, смотрела пристально и как-то так, словно хорошо знала его, отвечала нейтрально, наподобие – нормально всё, продвигается, растём, проводим в жизнь, курс партии, минимизируем, оптимизируем, выживаем. Пока девчонки Наташа и Любаша шептались, Пачухалин и Елена Максимовна любовались друг другом, Кузьма попробовал говорить с Женькой, спросив последнюю – а как ыы относитесь к последнему обращению президента, насчёт малого и среднего бизнеса?.. Аракадий Хваткий решил ещё раз застолбить своё место мужа в этой семье. Этим утром, когда он в страшном похмелье литрами употреблял квас, рассол, кефир и пиво, ему в голову пришла мысль. Мысль была вполне самостоятельная и пришла сама… без мамы. Пришла мысль как-то внезапно и Аркаша не успел к ней приготовиться, прочитать в учебнике “камасутра” что-нибудь или просто у мамы спросить… мысль была  простейшая и довольно скабрёзная – а что если с Анжеликой не говорить, а того… употребить? Взять эту козу и употребить? К примеру, он придёт к ним в дом, под предлогом зайдёт к ней в спальную… тут он хватает её за волосья… швырк на кровать… ровно так – башкой туда, а ногами, значит, сюда… Эта мысль не давала ему покоя весь день и сейчас, под воздействием спиртного обрела даже свои реальные черты и нюансы. К примеру, надо предложить Анжелике, пройти с ним в её спальную… так, для начала. Он постучал вилкой по своей рюмке, как привлекая внимание суженой, которая в это время о чём-то говорила с Женькой.

– Анжелика, – сказал он голосом настойчивым, – мы должны с вами пройтись!

– Куда это? – не поняла сразу та.

– К примеру, в Вашу спальную. Нам надо переговорить уже окончательно… всё-таки семью создаём, – он нацепил пальцами на вилку кусок колбасы, – не хрен тебе собачий?

– Никогда не видела, как создают хрен собачий, – быстро ответила Анжелика.

Предложение это никто не услышал кроме Женьки, она слегка хихикнула. Анжелика наоборот стала серьёзной, глянула беспокойно по сторонам и тихонько сказала Аркаше:

– Мы в спальную мою не можем пойти.

– Это ещё почему? – удивился Аркаша, открыл рот и пытался в него уложить цельный кружок варёной “докторской” колбасы.

– У меня там любовник спрятан… так что место занято.

– Где спрятан? – не моргнул глазом Аркаша.

– За шкафом.

– А м-мы за шкаф не пойдём, – сказал Аркадий, – нам за шкаф зачем? Мы на эту… кровать сядем значит, понимаете меня?

– Я вас понимаю, – но и вы же меня поймите, – произнесла ровно и деловито Анжелика, – любовники, они же… горячие, не поймут-с!

– Так там что – два любовника? – спросил Аркадий.

– Точно не помню, но один стоит за шкафом! – брякнула Анжелика уже по привычке брякать и ответственности за это не нести.

Аркадий быстро встал и быстро пошёл, чуть покачиваясь, к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж.

Анжелика смотрела вслед Аркаше, не в силах произнести хоть слово, не в силах остановить зарвавшегося жениха. Женька тронула её за локоть, спросила тихо:

– А ты, куда увела Михаила?

– Мусю? – не отводя глаз от младшего Хваткого, переспросила та. – А куда я его увела? С маминых глаз подальше… за шкафом спрятался… ой, Женька!! – зажала она себе рот рукой.

– Семейное? – деликатно поинтересовалась Женька, – Чем помочь?

– А чем?..

Анжелика вскочила со стула и бросилась к лестнице, Аркадий уже практически поднялся на второй этаж. Женька посмотрела ей вслед, чуть помедлила и тоже поднялась из-за стола. Кузьма проводил их взглядом и стал громко закусывать. А что кривляться? На свои закусывает. Наташка и Любашка слушали о чём говорят Пачухалин с Еленой Максимовной.  Наташка опять была готова то ли разрыдаться, то ли матери лучшей подруги в волосы вцепиться. Любашка дрожала телом и душой, боясь провала всей своей финансовой операции.

Елена Максимовна столь увлеклась какой-то пустой болтовнёй с господином Пачухалиным, что даже не услышала, как Аркаша стал предъявлять права на её дочь. Владимир Павлович, как всякий начальник и ограниченный в мозгах джентльмен, был крайне учтив в беседе, лёгок на обещания, ничего, никому не дающие, рассыпался в комплиментах на уровне средней школы, стараясь прощупать почву женской благосклонности к нему и очень внимательно следил – сколько вина осталось в бокале у девушки напротив. Елена Максимовна приняла такие ухаживания, прекрасно понимая, что она-то уже где-то встречалась с этим паскудником?.. Где? Он, похоже, так же это понимает, и так же вспомнить не может. Что же… где же?.. Что-то очень нехорошее и очень давнее. И здесь Елена Максимовна попробовала:

– Мы с вами где-то уже виделись… не припомните?

– Навряд ли, – бормотнул тот, про себя тут же отметил – я её знаю… мимолётно знаю… что-то не очень хорошее… что?

– Вы не присутствовали на четыреста десятой годовщине нашего города? – спросила Елена Максимовна.

– Нет, – ответил тот и сразу же разговор перевёл, – вот у нас недавно заказ поступил… – Пачухалин ел глазами Елену и пытался через стол погладить ей руку, такие моменты он видел в иностранном кино и очень хотел, уже который год, применить в своей практике, но пока не получалось, наверное столы в России слишком широкие, – Заказ поступил из Нью-Йорка… ага, представляете? Ньюйоркская опера, эта самая “Гранд опера”, в курсе? Там, где Мулен Руж и эта… “Скала”, так? Так вот, заказали нам для своего представления сотню балалаек… сам губернатор просил оказать содействие американской культуре…

Здесь Пачухалин, так и не достав ладошки женщины, откинулся на спинку стула и договорил:

– Делаем. Басовые балалайки уже закончили клеить. Кстати, – Пачухалин вновь навалился на стол, протянул руку и здесь, о боже, ухватил пальчиками пальчики Елены, – на следующей неделе приступаем к формированию цеха по отработке заготовки дек и грифов для мандолин и банджо. Банджо – это балалайка такая… американская. Если пойдёт, так тоже… туда… в эти оперы американские сунем!

– Боже мой, – восхищалась Елена Максимовна, – у вас такая интересная работа в департаменте! Не то, что у нас… текучка культурных событий, мелочи жизни!

– Да-а, – выпячивал губы Пачухалин, – у нас много достижений… много… высоко поднялись. А кто бы мог подумать? Начинали, что называется с одной ёлки?.. С одной ёлки, которую некуда было деть! Но человек нашёлся и подсказал – а на балалайки её! На балалайки её, поганую! Вот так – начали ёлкой, кончили оперой! Фактура!

Елена Максимовна кивала головой, присматривалась к Пачухалину уже со стороны женской – брать, или не брать? Он так просто пищит и стонет, как хочет её уговорить. Что же тормозит? Память? Память тормозит, а выдать свою суть не может. Значит давно, значит глубоко.

– Кстати, – тут же выныривал Владимир Павлович глупой башкой вперёд, – какой тон звучания вам больше нравится – низкий или высокий? Вы знаете, что колки для натяжения струн нам делают в Чехии? Нет? А знаете, что балалайки клеят столярным клеем? Смешно, правда? Вот бы скрипку Паганини поклеили столярным клеем?..

– Страдивари, вы хотели сказать? – поправила Елена.

– Итальянские фамилии все похожи, – сказал ей Пачухалин, – Страдивари, Паганини… кстати, моя фамилия раньше была тоже итальянской, – он здесь остановился, видно желал, чтоб попросили рассказать.

– Интересно, – сказала Елена.

– Да, да, – небрежно сказал Владимир Павлович, – фамилия звучала, как Пачухалини… с итальянского переводится, как… фармазон неаполитанский… они всегда были в оппозиции к власти в Италии… я как-то проводил исследования… всех, то ли Папа перевешал, то ли римский император… вы, кстати, любите Италию? Хотели бы съездить?

– Простите? – удивилась Елена, понимая, что её приглашают посетить Италию на определённых условиях.

– Нет, нет, ничего… – тут же спохватился он, – ничего… как я могу? Как я могу?.. Это же… беспринципиально, верно? Но-о… это имеет место подумать? Правильно? Место-то подумать, это ведь не беспринципиально? Хотите, к примеру, встретиться со мной в других… этих… местах?

– Встретиться?

– Ну-у… мы же люди взрослые… понимаем, что  наше с вами положение – просто так не стыканёшься. Верно? Но можно продумать варианты и-и… того…

– Стыкануться?

– Так-то так, но надо же соблюсти конспирацию! – Пачухалин при этих словах сощурил один глаз, получилось, как подмигнул.

– Мы переходим границы, – испугалась такого внезапного предложения Елена, – у дамы закончилось вино, – показала пустой бокал.

– Ох, ах, – Пачухалин встрепенулся и налил ей ещё, – так вами увлёкся, так увлёкся… где-то мы с вами встречались, вот гляжу, гляжу и не могу вспомнить?..

Он посмотрел в сторону – Кузьма пил водку в одиночестве, через стол, чуть поодаль, сидела Наташка с мокрыми глазами – уже всё выплакала, всё передумала и сейчас была столь очаровательна и беззащитна в своей женской ревности и грусти, что Владимир Павлович, посредством шевеления нижнего таза, шевельнул мозгами…

– Хотите, потанцуем? – спросил он через стол Наташку и поднялся. – Елена Максимовна? – глянул он на хозяйку, словно и в Италию не приглашал. – Ну-ка поставьте нам что-нибудь такое… дзинь-дринь! А мы тут девушку того…

И быстренько увёл на всё готовую и на всё согласную Наташку в центр зала.

– О чём любите поговорить? – спросил Пачухалин Наташке прямо в левое ухо.

– Ну-у, я не зна-аю, – пропела она, уже вспотев, – можно о чём… давайте о чём… А я вот сегодня сидела в “ютьюбе”, да? Знаете, да? Так там я прочитала, что у собаки был любовник мужик, да?..

Пачухалин вздохнул. Похоже, ограниченность и глупость имеет ещё и свои ступени. Здесь поставили музыку. Под фокстрот Владимир Павлович с Наташкой исполнили медленное, тягучее, трясущееся как холодец, российское танго. (Особый вид искусства, танцуется протяжно, очень медленно, где партнёршу прижимают так, что она и ногами двигать особо не может).

 

На втором этаже Анжела догнала Аркашу, который стоял в нерешительности, не зная в какую сторону повернуть и в какую комнату зайти на предмет обнаружения в комнате невесты двух любовников? Анжелика в спину ему сказала:

– По коридору вторая налево.

Аркаша сразу и пошёл туда… в комнату матери Елены. Анжелика быстро толкнула дверь напротив, быстро вошла к себе. Комната была пуста. Низкое солнце резало комнату своими лучами, пробиваясь сквозь тяжёлые шторы окна, жёлтыми полосками на стене. Анжелика обернулась назад, увидела поднявшуюся Женьку, махнула ей ладошкой – подожди, мол, здесь. Анжелике, в сущности, было глубоко наплевать, увидит Аркаша здесь Мишку Крюкова или не увидит, подумает он о ней плохо или не подумает, устроит он здесь какой скандалец или проглотит сцену обнаружения любовника молча… Анжелика не хотела только одного – она не хотела, чтобы этот поганец Мишка Крюков вдруг встретился с её матерью. Судя по тому, что этот козёл успел ей рассказать, тогда вполне возможно не избежать идиотской ситуации, когда два человека смотрят друг на друга и молчат, потому как одному больше всего хочется сейчас провалиться сквозь землю, а другому… другой… хочется чтобы этот человек провалился сквозь землю и там сгинул навечно. Какой всё-таки не была неразумной дочерью Анжелика, но к матери относилась нежно и с большой чуткостью… правда, старалась это скрывать ото всех, в том числе и от матери, и от себя самой. А потом, если такое случится в присутствии гостей? Тогда и отец может об этом узнать.

– Свинёныш, ты жив? – спросила Анжелика негромко, подходя к шкафу у стены.

За шкафом смолчали. Анжелика остановилась в нерешительности, может, он уже через окно сиганул на свободу? Вряд ли, в прихожей остались его туфли. Этот, скорее всего, отважится перед матерью показаться, нежели что-то своё оставить. Анжелика усмехнулась внутренне, когда ей приходили на ум такие мысли о своих любовниках, она всегда, словно кто-то чужой, спрашивала себя – а зачем тогда с такими подонками спишь? Вопрос становился ребром сам по себе, без её участия, потому приходилось на него отвечать также самой себе. Ответ всегда носил некоторую долю принципиального эгоизма, а также следы эмансипированной чудачки – сплю с кем хочу, мужики ведь спят со шлюхами, а потом хают их до слюней, не задумываясь над тем, что если спишь с падшими бабами, то других ты и не заслуживаешь, если говоришь о них мерзости и гадости, то кто ты сам после этого, раз с такими в отношения входишь? Знал ведь с кем спать ложишься и всё-таки лёг рядом?.. Сознательно? Для удовольствия?.. Так чем ты лучше? Такая же дешёвая шлюха, только борода растёт. Анжелика прошла к стене, где стоял за шкафом свёрнутый ковёр, бесшумно отодвинула рулон в сторону… Мертвенно-бледное лицо Мишки вскрикнуло, сказав что-то такое:

– Уай-яй!.. – Тут же он схватился за ковёр и спросил жутким, хриплым шёпотом: – Что? Что?.. Где она? Туфли дай? Принеси туфли! Туфли итальянские! Хорошие туфли, восемь тысяч отдал!

– А на что тебе туфли? – удивилась Анжелика. – Ты из окошка выпрыгнешь?.. Ты глянь, здесь второй этаж.

– Этаж?.. И что?.. Туфли дай? Принеси туфли, будь человеком? Итальянские туфли… Простыни здесь есть? Я по простыни! Туфли принеси?

– Да сиди ты тихо, – успокоила его Анжелика, – никто сюда не войдёт.

– Ага, не войдёт! – возмутился Мишка, – А если спросят, где Михаил? Куда делся? А тут и твоя мамаша!.. А?!

– Придурок трусливый! Наследил, теперь терпи.

– Ну, принеси туфли? – взмолился он. – Хочешь, на колени встану? Век помнить буду! Анжела? Спаси меня?.. – последнее прозвучало так, словно сказано было не мужчиной, а девочкой лет десяти.

Здесь, не дожидаясь ответа и согласия, Мишка просто бухнулся на колени, да так, что удар сотряс всю спальную. Тут же двери открылись, и показалась Женька.

– Лика, всё в порядке? – спросила она тревожно, здесь увидела Крюкова на коленках, глянула опять на Анжелику.

– Да где уж там, – усмехнулась та, – вон видишь, в любви мне признаётся, руку и сердце предлагает… Зайди сюда, двери прикрой, сейчас Аркаша ещё заявится.

– А что Аркаша? – беспокойно переспросил Михаил, поднимаясь с колен. – Что ещё за Аркаша? Ему что надо? Кто этот дебил?

– Жених мой, – серьёзно и даже поучительно произнесла Анжелика, – с ножом ходит, всех козлов режет…

– А я причём? – тут же удивился он.

– Как причём? – тоже удивилась его несообразительности Анжелика. – Сказала же – всех козлов режет!

– Ой! – Михаил сунулся за шкаф, придерживая ковёр, глянул на Женьку, спросил её: – А ты… ты того… ты можешь мне туфли притащить, Женька? Принеси, пожалуйста? Отблагодарю. Не пожалеешь!

– О чём? –  уже удивилась Женька.

– Обо всём! – отрезал тот. – Принеси туфли? – здесь нервы у Мишки лопнули и он чуть не крикнул: – Да принесите же мою обувь, сучки замороченные!!

– Ах, вон ты как? – едва не рассмеялась Анжелика. – Ну тогда…

Договорить она не успела, в комнату вошёл Аркаша. Михаил, вместе с ковром мигом сгинул за шкафом. Вошёл Аркадий молча, без стука, как входят в своё помещения хозяева,  а не гости. Вошёл, широко шагая, и также широко спросил:

– А с кем это ты здесь разговариваешь, дорогая?.. Кто тут? – второе прозвучало нервно и требовательно.

– Ты это… – Анжелика едва не выразилась, перевела взгляд на жениха, поняв, что Крюкова тот от дверей не видит, договорила нежно и кротко, – ты рот особенно в моей комнате не разевай?

– Да? – Аркаша чуть шатнулся, подошёл к шкафу и упёрся в него рукой. – А здесь кто сидит?

– Не видишь, что ли? – Анжелика хихикнула. – Здесь мы с Женькой беседуем.

– А любовники? – не унимался он.

– В шкафу сидят любовники, – усмехнулась Анжелика, мотнула досадливо головой – от глупости нормальные люди быстро устают.

Аркаша сделал два шага, открыл резко дверцу мощного платяного шкафа, глянул, отодвинул какую-то женскую одежду, глянул глубже, в ту же секунду проводя перед собой, по висевшим платьям, в темноте шкафа рукой… Анжелика внезапно толкнула его в спину, Аркаша повалился вперёд, в шкаф, повалился как-то на коленки, потом стал быстро подниматься, бормоча проклятия невесте, ступил одной ногой на поддон шкафа, тут же второй ногой… Анжелика быстро хлопнула дверцей и молниеносно повернула ключ на два оборота… стало так тихо, что Женька услышала биение своего сердца. Через секунду недоумённый голос Аркадия произнёс:

– Я не п-понял… что это?

– Это шкаф. Тихо сиди! – прикрикнула шёпотом Анжелика. – Не опозорься… жених, твою мать! Забыла тебя предупредить – при большой нагрузке на дно шкафа, двери сами закрываются и замок защёлкивается! А ключ не знаю где, понял? Сиди, не бухти, я сейчас ключ поищу!

Женька стояла рядом, зажимая себе рот рукой в приступе смеха, глаза её горели огнём женского коварства и полного одобрения действий подруги. Анжелика сунула за шкаф руку со сжатым кулачком Мишке куда-то там под нос и сказала так:

– Чиш-ш!!

Аркаша услышал.

– А эт-то что ещё такое? – спросил тут же.

– Это я на карачках, милый, ползаю, ключи ищу, – сообщила Анжелика, – Картина – не представишь! Сплошной секс без мужчин! Тихо сиди, опозоришься – замуж не пойду!

– А гы-гордость моя мужская? – спросил Аркаша.

– Засунь её себе в ж… – посоветовала она.

В комнату постучали. Анжелика мигом подскочила к Женьке, толкнула её легонько в грудь, что та сделала шаг назад и оказалась за дверью.

– Войдите! – крикнула Анжелика, смотрясь в зеркало платяного шкафа.

Дверь отворилась и на пороге появилась мать-Елена.

– Ликочка, – сказала она ласково, – ты тут с кем у меня?

– Как это с кем? – удивилась та. – Одна.

Женька, за дверью, глаза выпучила от своего нелепого положения, если её вдруг обнаружат, вновь ладошками рот закрыла, словно “караул” закричать хотела и так и замерла.

– Ликочка, – вновь сказала мать-Елена ласково, – скажи мне, а что это у тебя сегодня такие солидные гости?.. Владимир Павлович – твой знакомый?

– Да ну, мам, ты что? – изумилась та. – Я его сегодня первый раз увидела. Он с Наташкой припёрся знакомиться. Зачесалось одно место!

– У Наташки? – спросила мать.

– А-а, – задумалась Анжелика, – может и у Наташки… но он-то припёрся не для благотворительных действий?..

– Папа не звонил? – спросила она.

– Нет, ещё.

– Я вот боюсь, что он не особенно одобрит… несколько странная компания. Кстати, куда Аркаша делся?

В это время в шкафу раздалось что-то такое свинячье, высокое и пронзительно-свистящее – уик!..

– Ликочка?

– Поперхнулась слюной, – закашлялась та.

– Аркаша ушёл, что ли?

– Не видела, – всё кашляла Анжелика, – может, по нужде?.. Мне показалось, что мальчишечка страдает недержанием?.. Простатит, может?

Из шкафа вновь раздалось поросячье хрюканье. Анжелика вновь кашляла, Женька сползла за дверью на пол, мать-Елена послушала  всё и вышла, сказав:

– Пойду вниз. Ты подумай здесь… наверное, пора расходиться?.. Конечно, девчонок это не касается.

– Мам, – заторопилась дочь, – сейчас выйду и всех выпру! Всё!

Танцуя с Наташкой медленное танго, Пачухалин вначале держал её очень корректно и сдержанно. Наташка в его руках очень быстро расцвела, слёзы высохли, глаза разгорелись, а щёчки разрумянились. Очень быстро девушка прильнула телом в мужчине так крепко, что было и непонятно – а танец ли это? Пачухалин не сопротивлялся и, когда их никто не видел, точнее никто не смотрел, старательно тёр ладошкой её попку, отчего у Наташки вновь заслезились глаза. Молчали.

В зал вернулась мать-Елена, и танцующие приняли нормальный вид. Мать-Елена прошла через зал, сказав, что устала немного и вынуждена их всех ненадолго покинуть. Пьяный Кузьма сказал громковато, чтобы его услышали:

– М-да?.. А-а зря!

Елена Максимовна прошла зал и вышла в другую дверь с другой стороны зала. Кузьма посмотрел на Любашу, передёрнул плечами, похоже что-то представив, потом посмотрел на танцующих и сказал им громко:

– Вот придёт сейчас Петрович… Максимка, ох, не любит он всяких собирушек! Ох, не лю-юбит. Он вообще не любит тех, кто с его бабой хочет стыкануться! – внезапно громко сказал Кузьма.

Пачухалин вздрогнул всем телом, что Наташка испугалась. Сказал ей:

– Минутку посиди? – Подошёл к Кузьме, нагнулся и прошептал: – Стыдно подслушивать чужие разговоры, молодой человек, стыдно!

– А я что? – удивился тот. – Я сидел, ждал Петровича, ты тут орал… тут все слушали.

– Не надо хотя бы сейчас так орать? – попросил требовательно Пачухалин. – Не в бардаке-с!

– Ну да-с! – ехидно согласился Кузьма. – Тут вон глянешь по сторонам и не пойми… – он посмотрел на Любашу и Наташу, – девки-то они явно не на сервант посмотреть пришли? А я что?.. Я вона… своё пью!

На этих словах дверь в прихожей хлопнула, мужской голос спросил:

– Дома нет никого? Отец пришёл. Дочь? Анжела? Принимай подарки!

Пачухалин сделал шаг в сторону, глянул воровато в прихожую, одну секунду смотрел – кто пришёл? Потом обмер и замер. Остекленел, одеревенел… Тут же рванулся куда-то к дивану, потом к столу, потом посмотрел туда, где скрылась Елена Максимовна и быстро ушёл. В зал вошёл Максим Петрович, глянул на стол, на колличество стульев, на количество людей присутствующих и спросил громко:

– Куда разбежались?

Девчонки проблеяли по-козьи – здра-авствуйте.  Кузьма тоже хотел заблеять, но вспомнил, что он по делу пришёл, быстро поднялся и сказал:

– Здрасте, Максима Петрович! Я, помните, должен был… вот пришёл.

“Максима Петрович” посмотрел внимательно на Кузьму и,  похоже, узнал его, сказав:

– Ах, да. Помню. Согласны на мои условия? Бизнес стоит тех денег.

– Та-ак я тут вот случайно на день рождения попал, значит, – оправдывался он, – понимаете, позвонил вам, а дочь, значит, пригласила… но я, Максима Петрович, со своим! Я-я со своим! Вот это вот… – он кивнул на бутылки водки уже пустые, на икру подъеденную, – вот это… и там вон… всё сам принёс… на-а свои купил.

– Что ты лопочешь? – не понял Максим Петрович. – Ты бизнес пришёл покупать, или харчами хвастаться?

– Да, да, пришёл, – сказал тот пьяно, – не то, что некоторые… непонятно куды пришли… танцуют тут, понимаешь, – он нетрезво хихикнул, получилось мерзко, не по-мужски, – пристают здесь… лясы точат… заигрывают… хи-хи-хи… ой, рассказать тут могу…

– Так! – сел на стол Максим Петрович. – Зюзюкин? Что у тебя ещё?

– Так надо обговорить? – сказал тот, на ногах не держась.

– А сможешь? В таком-то виде?

– Нормалёк. Не прошибу!

– Ну, пошли, – предложил Максим Петрович и уже куда-то вверх и во все стороны: – Елена?! Где ты?..

Елена Максимовна в это время находилась у себя в комнате, которую называла на старый манер “уборная”. Уборная – означала туалетную комнату, а туалетная комната, в свою очередь, означала комнату для макияжа. Другими словами – женский кабинет. Комната была совсем рядом с залом на том же этаже. Эту комнату, в которой кроме телевизора, музыкального центра и широченного дивана с подушками, пледом и торшером, стояло ещё и большое трюмо, для того самого макияжа, Елена Максимовна выделила себе специально для отдыха от семьи и семейных дел.

Когда Пачухалин, труся ягодицами, влетел в этот кабинет, Елена Максимовна сидела за трюмо и старательно подводила пальчиком нижние веки глаз, как пробуя кожу на упругость. Вечер сегодня прошёл замечательно. Старые связи с мужчинами ещё действовали, а новые связи… пока рановато… и этот Пачухалин?.. Странное состояние, словно… где же встречались? Где? И встреча была неприятной. А где они могли встречаться? С департаментом балалаек у них никаких совместных дел не было. А может, на общих, городских собраниях? Может…

Здесь в женский кабинет ворвался Пачухалин. На лице его был нарисован неподдельный испуг. С порога он извинился примерно так:

– Пардон, пардон, пардон!! Прошу пардона, мать ядрёна! Но вы меня убили! Как я мог?! Как я мог?! – трагически запрокинул он голову. – Сижу и вспоминаю, где я вас видел?! О, мой бог! Вы меня убили! Вы…

– Да что случилось? – не выдержала Елена Максимовна.

– Ваш мужинёк припёрлися, вот что случилось! – отрезал жёстко Пачухалин.

– Это его дом, – напомнила Елена Максимовна.

– Да, конечно, это его дом, потому меня здесь быть не должно! Боже мой, боже мой… меня убили! Ну? – глянул он требовательно на Елену Максимовну. – Так и не вспомнили?

Она вгляделась ему в глаза и стала припоминать свои самые скользкие и самые беспринципные дни жизни… вспомнилось многое, даже было немного приятно, но Пачухалина не вспомнилось.

– Десять лет назад, – напомнил он, – открытие Центра делового партнёрства города…

Елена Максимовна прекрасно помнила этот позорный вечер, этот мерзкий вечер, где она позволила себе в пьяном виде в дамской комнате… о, мой бог!! Она погибла! Её убили! Муж тогда простил её первый и последний раз! Она погибла! Первый и последний, он так и сказал тогда… правда, потом он ещё раз пять или шесть прощал в первый и последний, но это тогда, а сейчас!.. Её убили!

– Я вижу, вспомнили… Он меня убьёт, он меня убьёт!.. – прошептал Пачухалин трагическим голосом и здесь, через секунду, глянув на неё: – Ах, как вы изменились! Тогда вы были просто взбалмошная девчонка! Но сейчас!.. Такая дама! Что делать? Кто виноват? Русский вопрос! Извечный вопрос, мать его!..

– Не знаю, – мотнула головой Елена Максимовна, – я и тогда не хотела, вы меня чуть не взяли силой, я хотела кричать… я…

– Да замолчите вы!! – прикрикнул Пачухалин. – Силой! Надо же такое придумать? Чуть меня там не занасиловали в бабском сортире! Ф-фу, какая гадость! Я помню! Я… я даже сопротивляться вначале пытался, – на этом слове Пачухалин хрюкнул… причём хрюкнул самым настоящим образом.

– Вы – сопротивляться? – захотелось свалиться с кресла от негодования Елене Максимовне, – Да вы, не спросясь, ворвались в дамскую комнату, запустили свою руку мне между… кстати, тоже не спросясь, запустили! Прямо в…

– Тихо! – яростно зашептал он, приставив палец к своим губам. – Тихо!.. Я запустил ей свою руку!.. Ха! Надо же?.. Свою руку! А чью руку я ещё мог туда запустить! Ненужные слова! Вы меня убили! И тогда убили и сейчас! Я и тогда не хотел, вы на меня повесились и стали меня целовать!

– Я вас целовать?! – побелела Елена Максимовна. – Да я быстрее бы жабу стала целовать! Я просто была пьяна… я просто была пьяна!.. Пьяная баба этой… – не хозяйка! Я не могла сопротивляться,  я была без сил, вы этим хотели воспользоваться!.. Извращенец и насильник! Под-донок!

– Тих-ха! – яростно шепотнул Пачухалин. – Она была без сил! Ишь, придумала! А что ж ногу на меня забросила? А? Словно на этот… на шест хотела забраться, где проститутки в барах пляшут! Забыла уже? Ещё и пищала на ухо – только тихо, только тихо! Не торопись! Ещё, ещё, ещё!

– Максим! – шевельнулась Елена, глянув на входную дверь.

Они прислушались, через зал кто-то громко прошёл и уже в коридоре, рядом с дверью “уборной” голос Максима Петровича позвал:

– Лена?.. Ты у себя?..

Максим Петрович задержался лишь на секунду, он знал, что жена не выносила, когда кто-либо врывался в её покои, надо было хоть на секунду остановиться, позвать или постучать… потом можно было входить. Максим Петрович так и сделал – на секунду перед дверью задержался после вопроса, дверь на себя рванул и… вошёл.

 

Аккуратно проследив за матерью, когда та ушла от неё, Анжелика стремительно вернулась в свою спальную, подмигнула Женьке, которая так и находилась за дверью. Проходя мимо шкафа, она стукнула кулачком в дверь и спросила негромко:

– Ты ещё там жив, женишок?

– Я устал,  – сказал терпеливо тот, – когда уже ты найдёшь ключ? Я сейчас ударю дверь ногой, она откроется.

– Э! Э! – предупредила Анжелика погромче. – Осторожнее! Такого мои родители уж точно не простят.
Анжелика зашла за шкаф, отодвинула свёрнутый рулоном ковёр, оттуда чуть ли не вывалилось лицо Михаила Крюкова. Анжелика шёпотом его спросила:

– Ходить можешь?

– Могу, – прошептал он.

– Иди отсюда к ядрене матери! – и с этими словами придержала ковёр руками.

– А с кем это ты шепчешься? – спросили из шкафа.

– С Женькой, – ответила сразу Анжелика в сторону дверцы.

Михаил перешагнул через угол наклонённого рулона, проходя мимо Анжелики, схватил её за талию обеими руками и чуток зарычал, показывая своё к девушке хорошее расположение. Анжелика быстро ковёр отпустила и, пока тот не упал, успела залепить Михаилу пощёчину, да так звонко, что из шкафа опять спросили:

– А это кому так “леща” отпустили?

– Женьке, – вновь сказала Анжелика.

– Вы что там – дерётесь?

– Да нет ещё, она в шкаф к тебе просится! – сказала Анжелика. Женька при этих словах стыдливо за подругу повела головой, Михаил тёр щёку рукой, тут же Анжелика уложила ковёр за шкаф, Крюков был уже возле двери, она позвала вновь шёпотом:

– Слышь, ты?..

Михаил обернулся и остановился, Анжелика быстро подошла к нему и залепила наотмашь ещё одну пощёчину, уже с другой стороны. С этим напутствием Крюков вышел из спальной, ничего не сказав. Из шкафа второй хлопок расценили по-своему, и Аркаша предложил масленым голосом ловеласа:

– Послушай, Анжелика, может, лучше девчонку отпустить ко мне в шкаф?.. Чего драться-то?

– Отпустим, как ключ найдём, – сказала она, садясь к себе на кровать, и, приглашая Женьку присесть рядом.

– Садись, подруга, устала я. Надо было, как и прошлый раз – собраться бабами да поболтать.

– Евгения, – обратился Аркаша из-за дверцы, – если вы найдёте ключи от этого стоячего комода, я пущу вас к себе… постоим тут… поговорим по душам. Вы не замужем?

 

Михаил Крюков, осторожно ступая, шёл по ступенькам винтовой лестницы вниз, стараясь не привлечь к себе чьего-либо внимания. В зале было тихо. Он спустился, глянул зоркими глазами – перед ним был стол, за столом Наташка и Любашка, и Кузьма Зюзюкин, что весь вечер трындел, что пьёт свою водку… Так. Максим Петрович? Максима Петровича нет, и Елены Максимовны тоже нет. Прекрасно! Вперёд! К выходу! К свободе!..

– Слышь ты, скорострел, – вдруг громко сказал ему Кузьма пренебрежительным голосом, – давай сюда подваливай, водки хлебанём моей? Со скуки даже с таким как ты выпью.

Наташка и Любашка прохихикали.

– Что ты там, у девок, в спальной прятался столько времени?

Михаил хотел плюнуть и пройти мимо, слишком велико было желание смыться из этой квартиры, но обвинение ему показалось слишком похабным, в другое время он бы и в морду?..

– Ничего я не прятался, – сказал он, – просто у тебя водка палёная… отравился. У меня желудок чувствительный на такие вещи. Палёной водки притащил на день рождения девчонки, ещё и подсирает здесь! – Михаил произнёс это  с таким видом, словно сам пришёл сюда с французским коньяком да головкой швейцарского сыра. Наверное, потому сразу ухватил единственную бутылку коньяка, оставшуюся от заказа Пачухалина. Себе налил, рюмку к губам поднёс, на вопросительные мордашки Наташки и Любашки спросил:

– Вы не будете? Ну и как хотите!

Выпил рюмку и громко плюхнул её на стол. Рюмка задела тарелку и, со звоном стекла, лопнула ножкой…  Михаил сконфузился, попробовал так, без ножки, пристроить рюмку на столе, но та падала, наконец, упала полностью, чуть замочив скатерть остатками алкоголя, Михаил махнул рукой, с перекошенной мордашкой от послевкусия коньячного, сказал:

– А, хрен с ней! К счастью. Пусть лежит. Уберут. Так. Я пошёл.  Пора мне по делам! Прощайте. И коньяк клопами пахнет.

Не успел он выйти, как в зал, со стороны уединённой таулетной комнаты Елены Максимовны, влетел-вылетел директор департамента Пачухалин Владимир Павлович, собственной персоной, лбом вперёд, руки в стороны расставив, словно орёл на жертву падающий. Проскочил он так  несколько шагов, похоже, с чьей-то поддачи, и рухнул ровно на колени Наташки Шелупотько. Наташка сразу же порозовела от счастья такого, не уразумев с чего бы это директору департамента летать жирным гусаком по чужим залам да к ней, ровно между ножек, мордашкой приземляться? Следом в зал вошёл Максим Петрович, грозный и важный, с гневным лицом и горящими от злобы глазами. За ним семенила Елена Максимовна и тараторила тоненьким голосом:

– Максимочка! Максимочка, миленький! Они ничего не сделали. Они только вошли засвидетельствовать почтение! Они вошли… Они просто сидели напротив… руки никто не распускал! Это совсем не то, что ты подумал! – уже заорала она по-бабьи, явно вспомнив ещё один идиотский американский фильм.

– Мы только вошли, – бормотал мятой рожей Пачухалин, прячась этой рожей уже за Наташкой, – мы только вошли, это не то, что вы подумали! Мы директор департамента, мы по делам…

– Ах, вы здесь по делам?! – подскочил Максим Петрович к нему, схватил за воротник пиджака и рубанул кулаком Пачухалину ровно по морде.

Елена Максимовна вцепилась обеими руками в кулак мужа уже занесённый вторично и  запричитала:

– Максимочка! Они – начальник департамента!..

– А что? – удивился Максим Петрович. – Начальникам департамента морды бить нельзя?

– Так они же – номенклатура? – удивилась его неразумности жена.

– А я ему по-номенклатурному! – Здесь Сытин совсем случайно и (по мнению Крюкова) совсем некстати, глянул на гостей и увидел Михаила Крюкова… И что за день такой? Вспомнил Максим Петрович в один момент этого Крюкова, а  с ним и всю историю запятнанной чести своей супруги…

– Ах ты гадина! – бросил он Пачухалина и пошёл на Крюкова медленно, но с ускорением. – Ты-то здесь что делаешь? Я что-то не пойму к кому тут гости поприходили?! А ну-ка…

Он быстро пошёл кругом стола, Михаил также кругом, гусем недожаренным вокруг стола стал уходить, даже не пытаясь выскочить в прихожую – туфель-то итальянских на ногах нет, а одеть, явно не успеет. Так они обежали стол один раз, пока Кузьма и девчонки удивлённо смотрели на всю эту расправу. Наконец Кузьма понял, что может сейчас подкузьмить этому Крюкову и так и выложил подленьким, мерзеньким голосом:

– А он, Максима Петрович, полчаса сидел в спальной дочки Вашей! Да-а-а!.. Сидел там, потом вышел довольный… да-а-а!..

– Ах, ты ж гни-ида!! – зарычал Максим Петрович и побежал вокруг стола. Михаил до тех пор ловко уходил от него, говоря что-то:

– Я за шкафом стоял, я за шкафом, я не к дочке, я с ковром там вместе… больше ничего…

Кузьма подставил ему подножку, и Михаил рухнул лицом на роскошный азербайджанский ковёр.

Максим Петрович был тут как тут. Огромной волосатой лапищей, мужской и сильной, он ухватил Михаила за чупры. Так прямо за волосья и поднял с ковра, повернув в этом движении его лицо к себе, и вторая рука со сжатым кулаком уже зависла над мордой этого бабника, как здесь вновь возникла Елена Максимовна, вцепилась в кулак мужа и запричитала:

– Максимушка! Это же сослуживец! Это не тот, это другой совсем! Ты обознался!

– Я не обознался! – крикнул муж. – Я обосрался! У-ух, сучья порода! – сказал он в лицо Михаила и, к превеликому удовольствию некоторых гостей, туда же ударил кулаком…

На мгновение, пока Михаил скулил как побитый щенок, гости увлечённо глазели на сцену. Анжелика и Женька вышли из спальной и смотрели всё с балкончика. Анжелике явно нравилось, Женька была слегка испугана, похоже, никогда ещё при таких разбирательствах не присутствовала. Здесь от прихожей послышался громкий хлопок двери. Все разом оглянулись. Звонка никто не слышал. Наташка и Любашка сжались в один комочек и Любашка сказала:

– Похоже, надбавки к окладу не будет!

– А я сегодня английские презервативы купила, – пожаловалась Наташка, – размечталась! Вот д-дура!.. С ароматом клубники!

– Ну да, – согласилась Любаша, – понюхала!

– Никогда дядю Максима таким не видела, не хватало, чтоб он до кучи ещё и тёте Лене засадил!

Любаша удивлённо посмотрела на подругу, не понимая сказанного, Наташа сжала кулачёк и постукала им осторожно по столу, как подсказывая, что имела в виду, Любаша протянула сразу – а-а!.. Здесь Сытин Михаила отшвырнул в сторону, глянул на жену и, словно услышав Наташкины пожелания, проговорил:

– С тобой разберусь после! Кто там?! – громко и требовательно спросил он в прихожую.

Из прихожей, немного-нимало, вышла… Арина Ивановна Хваткая. Вышла, осмотрела всех изумлёнными глазами, сказала размеренно, как обычно говорят малообразованные, глуповатые от природы и туповатые от сытой жизни, жёны начальников:

– Проходя мимо вашего дома… случайно зашла вот, не видали здесь сына Глеба Ивановича?-  И уже совсем громко, чтоб услышали во всём доме, договорила: –  Он у нас пошёл к вашей дочке на день рождения!

Откуда-то сверху, точнее, из спальной Анжелики, глухо, но громковато  донеслось:

– А почему тогда сижу в шкафу?!

– Кто сидит в шкафу? – возмутилась Арина Ивановна, проходя в зал и поглядывая наверх, откуда голос сына слышала.

Анжелика и Женька мигом смылись с балкончика и, через секунду, оттуда вышел Аркаша. Чистенький, прилежненький, уже протрезвевший в темноте и духоте платяного шкафа.

– Сыначка! – позвала Арина Ивановна снизу, – Что ты делал в шкафу?

– Это ещё что за новые извращения в моём доме? – рыкнул Максим Петрович.

– Да никто не сидел в шкафу, – появилась рядом с Аркашей Анжелика, взяла его  за руку и, увлекая за собой по лестнице вниз, проговорила всем: – мы просто там играли в прятки… дурачились. Ваш Аркаша и залез в шкаф… правильно?

И здесь она, изловчившись, пнула его ногой под коленку, как лягнула. Аркаша взвизгнул по лошадиному и сказал:

– Н-да! Играли в прятки. Я выиграл!

– Ну, правильно, – одобрила Арина Ивановна, – ещё бы мой сын проиграл!

– Ой, – встрепенулась Елена Максимовна, мигом осознав, что можно ситуацию повернуть в другое русло, вдруг заговорила с каким-то вятско-пермско-псковско-нижегородским акцентом на татарский манер: – что вы стоите, проходите, садитеся, у нас день рождения… мы тут игралися, игралися, просто заигралися… пряталися… знаете… что там вспоминать? Садитеся все… господа! Дамы с ними…

– Заигрались, – всё ещё рыкнул Максим Петрович, – ну да… заигрались… жаль вы рановато пришли, – сказал он Арине Ивановне, садясь за стол, – а то бы я продолжил… ещё парочку раз по мордам… интересная игра, скажу я вам! Тресь по харе одному, тресь другому!! Выиграл!

– Мама дорогая, – глянула на Пачухалина Арина Ивановна, – Владимир Павлович? Вы? Вы знакомы с семьёй Сытиных? Как это замечательно!

Сытин сразу налил себе полстакана водки, никого из гостей даже и не увидел при этом, выпил, закусил тут же куском колбасы, потом осмотрел всех гостей без исключения.

Елена Максимовна улетела в кухню.

Арина Ивановна оглянулась за столом по его поверхности, нашла закуску довольно скудной и сказала сыну:

– Аркашенька, что ты здесь кушал, мой мальчик? Здесь совершенно нечего кушать!

– Сейчас… – тут же очнулся Максим Петрович, переводя тяжёлый взгляд на неё, – тёща подсуетится… облопаетесь! – Он налил себе ещё полстакана водки и вновь выпил в одиночестве, потом стянул с тарелки кусок колбасы и, смотря на Аркадия чуть прищуренными глазами, спросил ехидно и пытливо: – А ты, Аркаша… случайно ещё не положил глаз на тёщу?.. Кхе, кхе… – последнее, прозвучавшее колко и желчно.

Арина Ивановна встрепенулась, секунду обдумывала – а точно ли это то, что она услышала? Секунду мыслила, чтобы такого гадкого сказать, секунду размышляла, кто здесь, кому, кем приходится, и кто от кого особенно зависит, да и кому это вообще более выгодно, да и вообще…

– Что Вы такое говорите? – наконец очнулась она, пыталась его урезонить восклицанием. – Максим Петрович! – тут же улыбнулась змеино, сощурила хитроватенько глазки поросячьи. – Вы такой баловник!.. Я, ужо зна-аю!.. Были сегодня у Глеба Ивановича? Он ведь Вас ждал.

– Он и дождался… слава богу, всё подписано и всё в норме… я даже не ожидал…

– Ну что вы! – махнула весело и беззаботно рукой она. – Если мой Хваткий что пообещает кому… особенно своим… понимаете меня, да? Обяза-ательно исполнит!

– Замечательно, – пробурчал Сытин, уже начиная хмелеть, – Ленка! – крикнул он в кухню. – Может, пошевелишь своей задницей?! Второй час ждём! Зятёк сомлел без жратухи! Кстати, – глянул он ещё раз на Аркадия, – у тебя, зятёк, уже женщины были?

– Что? – вздрогнул тот. – Кто, зачем?

– Да понятно, зачем… а то я дочь хочу за тебя отдать, а не знаю… может, ты и не в курсе с какой стороны к бабе подойти?

Здесь случилось несколько неожиданное движение со стороны Арины Ивановны, она вдруг вместо того, чтобы урезонивать Сытина, высоко и звонко рассмеялась, да так заливисто, что присутствующие за столом неловко заёрзали.

– Ха-ха-ха-ха!! – колко подпрыгивала она на стуле. – Ха-ха-ха-ха! Ну, укокоморили меня, кум, ну, укокоморили! Что ж тут знать?.. Что ж тут… – внезапно смех её оборвался, – да знает он с какой стороны подходить.

– Они… – вступила Анжелика загадочным голосом, – “Камасутру” читають!

– Да что мне ваша камасутра? – воскликнул Сытин, откинувшись спиной на спинку стула. – Я спрашиваю – бабы у тебя были?.. Живые! Которые задом крутят! Ну?..

– К-конечно, – стыдливо опустил глаза тот, – только задом они не крутят… не крутили… так… сидели тихо на стуле… всё прилично.

– Тьфу, ты блин! – руганулся Сытин и себе уже сказал негромко, – Если бы не объект…

В зал вошла Елена Максимовна, неся в руках большой поднос с бутылками и закуской в широких тарелках. Арина Ивановна втянула воздух от тарелок, сморщилась и тут же:

– Кума, что-то такое похоже… консервы, что ли?

– Свежая ветчина, свежая икра… вы что? – запричитала та.

– Ну ладно, – вздохнула Арина Ивановна, – попробуем… не отравите, надеюсь?

И не дожидаясь, когда  Елена Максимовна все блюда расставит на столе, стянула прямо себе в тарелку толстый кусок малосольной сёмги, а за ним на ходу и кусок копчёной оленины. Максим Петрович смотрел на Аркадия, взял водки бутылку и налил себе и Аркадию, немного посмотрел на Кузьму и налил ему… Потом взгляд его упал на Пачухалина, потом на Крюкова… Максим Петрович поставил бутылку на стол перед ними, сказав:

– Сами лейте…

Елена Максимовна мигом подхватила бутылку водки, как завзятая алкоголичка, сразу же налила в рюмку Пачухалина, пробормотав – Владимиру Павловичу… Владимиру Павловичу… Потом повернулась в другую сторону, где сидел Крюков, и наклонила бутылку над его рюмкой… Крюков поднял на Елену Максимовну виноватую морду. Морда говорила – случайно, случайно я здесь, Елена… Не знал, кто приглашает, не знал, Максимовна, хочешь прямо сейчас, прямо вот за… за углом тебе отдамся?

Елена Максимовна глянула лишь на один миг в эти чистые, безгрешные и щенячьи глаза Крюкова, рука её с бутылкой сноровисто, без промедлений чуть ушла в сторону и… за одну секунду вылила полстакана водки на самое срамное место Михаилу. Крюков вначале ничего не понял, пока алкоголь не промочил штаны и бельё до самого дорогого и бесценного, потом, похоже, что-то там похолодело и защипало, он подскочил на попке, опустил морду вниз, увидел тёмное, мокрое пятно в паху на довольно светлых брюках… взвизгнул поросёнком молочным, подлетел ещё раз и встал в рост, зажав ладошкой своё мужское достоинство. Вначале Крюков хотел сказать что-нибудь такое истинно мужское и серьёзное – сука, падла рыжая, шлюха, подстилка македонская!.. Но напротив него сидел большой Сытин, подпитой и злой как собака и смотрел на Михаила волчьими глазами… горящими глазами матёрого перед прыжком на жертву… Михаил дёрнул тазом, получилось, что покрутил попкой, и сказал обиженно:

– Осторожнее надо! Не видите что ли, куда льёте?

– Ой, простите, ой, простите! – просто рвущимся от счастья голосом запричитала Елена Максимовна. – Ой, я такая неловкая! Ой…

– Да ладно вопить-то? – одёрнул супругу Сытин. – Чего пардонишься? Не кислотой же его облила и не кипятком? Для его хрена – большая честь, в водке моей полоскаться!

Михаил постоял немного, хотел было уйти, сказать что-нибудь отчётно-прощальное:  звиняюсь, но в такой ситуации я должен вас всех покинуть! Он уже и рот открыл, и слова нашёл, и воздуха набрал… как Сытин глянул на него и произнёс предупреждающе:

– Ты сиди пока, мальчик?.. Сиди, говнюшонок, водки попей, мы ещё не договорили.

– Так, может, я пойду?.. – всё же решился Крюков. – Тут вот незадача такая… обмочился, понимаете ли?..

– А надо было в сортире сидеть, – вдруг прорезалась Наташка ехидным голосом, – раз у вас недержание!

– Они в спальной у невесты сидели, – поддакнул Кузьма сразу же.

– Кузя, – изумился его нахальству Сытин, накладывая себе закуски, – ты, что, тут тявкаешь?

– Так я же за правду, Максима Петрович? Я хочу всех негодяев перевести?

– С ума сошёл? – с издёвкой спросил тот. – С себя начинай?

– А я вообще-то здесь… за вас, – обиделся Кузьма.

– Так естественно, Кузя. На бабу мою только смотришь, словно в публичном доме оцениваешь!

– Да я же к вам пришёл!

– Ну вот, – как подвёл итог Сытин, – ко мне пришёл, а на бабу замечтался!

– Да никогда!

С этими словами Кузьма хватанул рюмку водки, что пролил половину себе на подбородок, не закусил, поставил рюмку, нервно глянул на Елену Максимовну, она ему мило и совсем уже по-скотски улыбнулась, он сказал тут же что-то такое:

– Да ну на!.. – схватил бутылку водки, налил себе ещё и выпил ещё, потом немного успокоился и стал что-то хватать с общего блюда, тут же стал чавкать и лихорадочно пыхтеть, словно работу выполнял тяжёлую.

– А что это вы, уважаемый тесть, – вежливо, витиевато и торжественно начал Аркаша, – всё за бабу свою да за бабу? Неужели нет других тем для мужчин достойных… – что-то подумал и повторил, – достойных для мужчин?

И воззрился на Сытина. Сытин жевать перестал. Арина Ивановна почувствовала мясистым  тазом, что назревает гроза и сразу же весь удар взяла на себя:

– Аркашенька прав, Максим Петрович, – сказала она мирно, – за столом столько народа, а мы всё не можем оторваться от ваших лишних подозрений. В жизни, Максим Петрович, бывают такие щепетильные ситуации, что многие мужчины не совсем правильно реагируют на те или иные моменты жизни  и отношения между мужчинами и женщинами. Не надо думать, что если женщина в первые пять секунд не вцепилась в рожу чужому мужчине, а просто улыбалась ему, то она уже и готова на всё!.. Женщина всегда пытается понять истинный смысл мужских предложений… женщины – они же не конфликтны по сути своей, они компроматны… чи как там?

– Компромиссны, – подсказал кто-то.

– Боже мой! – даже захрипел от возмущения Максим Петрович. – Слова какие – щепетильные ситуации, моменты жизни, не конфликтны!.. А всё заканчивается одним – ухватила баба мужика за член, или нет!

От такой откровенности высказывания все присутствующие немного перестали моргать. Пачухалин, втихаря ото всех, даже водки выпил вместо коньяка, Наташка и Любашка посмотрели в глаза друг дружке заинтересованно, словно спросили – ты хватала, а ты хватала? Елена Максимовна приняла всё житейски одобрительно, а Кузьма промямлил что-то такое –  ну, а что… правильно, они потому и платят всегда меньше в кабаках. Михаил глаза на штаны мокрые опустил да вдруг сказал внятно:

– Чушь какая, ещё чего не хватало. Да не все позволяют.

Аркаша ничего не понял, Максим Петрович это увидел и договорил Арине Ивановне:

– Гляньте на своего Аркашеньку? – кивнул он на парня, ковырявшегося вилкой в тарелке. – Анжелка уже про-очно его за интим-место держит! Не шелохнётся! А шелохнётся – не получит ничего! Верно, дочка?

Анжелика кивнула механически, потом опомнилась и возмутилась:

– Ну, ты тоже скажешь, папа! Я даже мыслей таких не имею! Я даже слов таких не знаю! Я даже… даже… этот… член не представляю… как он выглядит! Фу, мерзость!

– Да уж не скажи-и!! – усмехнулся папа. – Бабы лю-юбят это дело!

Он глянул при этих словах на Наташку, да так пронзительно, что она опустила глаза, Любаша увидела эти переглядывания, глянула на подругу, потом на Максима Петровича, потом несуразно спросила:

– Это что это?.. Это вы чего так?.. Ты чего, Наташка?

– Ты что, дура что ли? – взорвалась та сразу. – Я ничего!

Максим Петрович, явно с удовольствием, подмигнул Любашке и сказал:

– А сама-то? Нет что ли?..

– Й-я-а?!! – даже в грудь щуплую ткнула себя Любаша. – Да вы что, дядя Максим?! Я никогда, да ни разу вообще!! – Она глянула по сторонам, но поддержки не нашла, тогда ткнула рукой в Пачухалина и сказала требовательно: – Я даже вон с начальством своим не спала ни разу!!

Пачухалин при этих откровениях фыркнул губами длинно, пробормотав что-то такое:

– Ну, вот ещё? Я что… свой фаллос на помойке нашёл?

Любаша в запале чувств это не услышала. Кузьма при этих откровениях развязно ухмылялся, дотянулся до бутылки водки, тут же увидел, что бутылка эта не его, а его бутылок уже и нет, все пустые, сразу и сказал:

– Вы мне все уже должны… я столько водяры притащил… ваше будем пить…

И стал всем наливать в рюмки и мужчинам, и женщинам, поглядывал на Любашу да Наташу, наконец, скользнул глазами по лицу Елены Максимовны да глазами так вниз и пробежал по полной высокой груди.

– Смотри, глаза повылазят, – тут же предупредил Максим Петрович.

– Да я тут разливаю, – показал бутылку в руках Кузьма, – Кстати, Максим Петрович, торопитесь вы свою дочь замуж отдавать. Торопитесь.

– Глеб Иванович, – тут же сказала Арина Ивановна, – уже присмотрел для молодых новый автомобиль… Аркаша хочет “Инфинити”… за три миллиона, – добавила она с выражением цену автомобиля, – правда, Аркаша?

– Правда, – как-то нехотя согласился тот, – за четыре миллиона, на первое время неплохой автомобиль для молодой семьи. Потом посмотрим. Я только не понял, – здесь он посмотрел на Кузьму, – что хотел сказать этот молодой человек, когда говорил, что дочь вы рано отдаёте замуж? Это что… вызов? Или просто молодой человек быдло и хам? Подонок и козёл! Му-удак! – наконец нашёл он нужное слово.

– Э!.. Э!.. – предупредил Кузьма, привставая с места грозно. – Я бы попросил… не будь здесь Максима Петровича… я бы!..

– А что ты смотришь? – удивился тот. – Врежь ему по морде прямо через стол! Врежь, Кузя? Я разрешаю.

Арина Ивановна посмотрела на кума злобно и выразительно удивлённо. Сытин ел сёмгу, куму не видел, смотрел сосредоточенно в жирный кусок, с которого жир просто капал в тарелку, потом глянул на стол, где должна была стоять его рюмка с водкой, взял эту рюмку, приподнял и сразу предложил:

– А давайте, в самом деле, посмотрим, кто тут более достоин, быть мужем? Кто, кому наваляет, тому и девчонка? Ты как, Анжела? Устроим из твоей свадьбы турнир рыцарский?

– Да запросто, – сказала вяло Анжелика, – пусть они все передеруться.

– А давайте пить кофе? – откуда-то сбоку послышался внезапно очень высокий голос Елены Максимовны. – Давайте пить кофе с тортом и…

– Торта нет, – встряла Анжелика, – не предусмотрено.

– Можно сходить и купить? – сказала мать-Елена, – Я сейчас быстро принесу торт.

Она сразу поднялась, за ней тут же поднялся Пачухалин, сказал:

– Вы знаете, я тоже пойду, хватит уже гостить, спасибо за…

– Э-э не-ет!! – оторвался от своей сёмги Максим Петрович. – Куда это вы вдвоём? Ишь, разбежались!

– Я одна, я одна, – запричитала Елена Максимовна.

– Лучше я схожу, – внезапно поднялся Крюков, – я помогу.

– Ещё чего? – Максим Петрович интуитивно ухватил со стола правой рукой вилку.

– Я одна, я одна, – вновь сказала Елена Максимовна, пятясь задом.

– Сиде-еть! – приказал Максим Петрович. – Выяснять отношения будем без торта! Анжела, забирай своих девок и марш отсель, в свою комнату, мы тут по-взрослому посидим!

Анжелика мигом подскочила вверх, схватив с собой Женьку, Наташка и Любашка подскочили за ней, после чего все четверо улетели в спальную к имениннице. Аркаша остался с матерью, та не поднялась, а Кузьма пожал плечами, сказав:

– Я тут на свои пью… пил… вы мне все должны… я посижу.

Странная компания осталась наедине сама с собой. Максим Петрович был зол, сыт и немного пьян.

– Ну так, что, – спросил он, смотря поочерёдно то на Пачухалина, то на Михаила Крюкова, – как это вы оба – бздиловатые хахалишки (сказал это определение матерным словом) – оказались здесь рядышком? Научились на пару работать?

– Да какой на пару? – возмутился Пачухалин, уже потом поняв, что его заставляют оправдываться, а оправдываться ему сейчас просто не в чем. – Я вообще пришёл знакомиться…

– Вот же ты недоразумение! – перебил его Максим Петрович. – Прошлый раз не познакомились? – И посмотрел на жену: – Решили старое вспомнить? И десяти лет, как и не было?

– Максим? – хотела возмутиться супруга, но тот глянул на неё, и она захлопнула рот так громко, что Арина Ивановна к ней повернулась.

– Меня, моя секретарь, – начал Пачухалин, всё же решив хоть каким образом доказать свою невиновность, – хотела познакомить со-о своей, значит, подругой, на предмет… её устройства к нам на работу в департамент, у нас освободилось место референта и мы себе подыскивали…

– …бабёнку порасторопнее, – договорил за него Сытин, – а тут и бабёнка, и неудавшаяся попытка  в виде Елены Максимовны? И она, конечно, – уже издевательски договаривал он, – решила променять место начальника в департаменте на место референта?

– Да нет, Елены Максимовны не было, она пришла позже, – сказал Пачухалин.

– Интересно? – воззрился на супругу Сытин. – А куда это вы, дорогая, сдёрнули, пока муж на работу ездил?

– Так, а я… – начала супруга, не зная, что и сказать, сказать хотелось сейчас только одно – ох, и сволочь ты Пачухалин!! – Так, а я тут ходила в департамент… там надо было… я там оставила…

– Свою честь и достоинство? – предположил Сытин.

“Знал бы ты, дурак набитый, – подумала, глядя в скатерть, Елена Максимовна, – когда я оставила свою честь и достоинство! Кретин надутый! Из твоих рожек уже давно пантокрин можно бочками гнать на запад!”

– Я там оставила свой сотовый телефон, – сказала она вслух, – сходила, забрала… вон он, в сумочке.

– Так я пойду? – уже спрашивал разрешения Пачухалин. – Всё выяснили?

– Нет, не пойдёшь, – отрезал Сытин, посмотрел на Крюкова, – А ты, любовник обосравшийся, что сюда-то припёрся? На свою сослуживицу посмотреть? Он у тебя в подчинении, или ты у него? – глянул Сытин вновь на супругу.

– Он у меня, – сказала сразу она.

– Ну, так что скажешь? – перевёл глаза Сытин на Михаила.

– Я вообще не знал, что вы тут проживаете, я не к вам, я к этой… пришёл… к этой… – он сник под глазами Сытина.

– Я пришёл… меня  значит Анжелика… позвала… я хотел, значит, познакомится с девушкой, – быстро нашёлся он, – она и позвала, сказала, что у неё будут подруги…

– Нет, ты только посмотри! – изумился Сытин. – Все в мой дом знакомиться приходят! У нас тут что – дом свиданий?

После этого Михаил стал приподниматься, сразу обдумывая – бегу в прихожую, не обуваясь, хватаю свои туфли и так – босиком, ухожу от погони!.. Но Сытин как предугадал его действия, достал внезапно из кармана пиджака какой-то маленький брелок, нажал на нём кнопочку и в прихожей раздался стальной лязг. Лязг походил на засов, который защёлкнулся сам по себе.

– Вот так! – объявил Сытин. – Полицейский замок, десять тысяч отдал. Пригодилось. Теперь никто не уйдёт! А попробуешь опять из окошка, – пригрозил он Михаилу, – засажу тебе в задницу порцию дроби мелкой, будешь потом у хирурга выковыривать полдня. Всем сидеть! Кузьма, наливай гостям водки. Продолжаем разговор.

– Нет, простите! – внезапно приободрился и несколько приосанился Пачухалин, что даже выше ростом стал, с ягодиц своих не поднимаясь. – Я не намерен здесь терпеть больше выходки хозяина дома! Мы, наконец, можем и позвонить в полицию!..

У Сытина вылезли глаза, он посмотрел ими  в стол. В ту же секунду в прихожей прозвенел звонок. Сытин повернулся в ту сторону двери довольно простоватой физиономией, сказал – опа, а вот и мусора! Но водку свою выпил и стал не торопясь закусывать. Все сделали то же самое, никто и не пошёл двери открывать, пока Аркаша не сказал:

– А вам не кажется, что кто-то пришёл?

Сытин без лишних слов поднялся, вышел из-за стола и походкой племенного быка направился в прихожую. За столом воцарилась тишина. Пачухалин, что по звонку привстал, присел обратно. Девчонки переглядывались, пробовали шушукаться, но тишина сразу выдала их свистящий шёпот и они мигом замолчали. В прихожей лязгнул засов, хлопнула дверь.

– Не знаю, – вслух и как для всех произнесла Арина Ивановна, – Глеба Ивановича мы не ждём… кто же тогда?

Из прихожей вышли Сытин, а впереди него Борька Гнилов, что клумбу под окном Анжелики недавно и поломал всю.

Борька весь день просидел как на иголках, здесь не выдержал и в твёрдой уверенности, что он у Анжелики “самый-самый”, решил нанести визит и… просто попросить денег взаймы, потому как ложиться спать на голодный желудок не привык, а денег было столько, что даже на автобусный проезд не хватило. Так и шёл до дома Сытиных пешком. Позвонить он уже никак не мог, деньги просто закончились на счету. Шёл в сумерках, страшно, а есть хочется, и… выпить бы неплохо, а денег нет и не предвидится.

– Принимайте ещё одного хахалёнка! – толкнул Борьку в спину Сыти., – Вёрткий, словно салом смазанный, как глиста выкручивался там, в дверях! Садись, глиста! Будем сейчас водки пить с коньяками и разбираться дальше. Анжела! – громко крикнул он наверх. Вышла Анжела, глянула сверху, Борьке не удивилась, Сытин спросил:

– Кто таков, почему не знаю? Или он не к тебе? – посмотрел он грозно вначале на супругу, потом на дочь.

– Борис Гнилов! Одноклассник наш общий, – громко и торжественно объявила Анжелика, здесь из её комнаты вышли все девчонки и все пошли вниз по лестнице, на ходу Анжелика говорила:

– В народе просто “гнилушка”. Жуликоватый, вороватый, любит переспать с бабой, и что-нибудь прихватить с собой. Безделушку какую-нибудь, денег немного, телефон сотовый…

– Ликочка? – приложила мать-Елена руку ко рту.

– Ты что?! – Борька Гнилов ещё и сесть не успел за стол, как возмущённо поднялся на ноги. – Ты это сейчас за кого сказала? Чтобы я на мелочи разменивался?

– А, так ты по крупному воруешь? – спросила Анжелика с пренебрежением, с каким женщины обычно говорят о мужчинах брошенных и для них теперь никакой ценности не представляющих.

– Чем занимаешься? – сел Сытин, налил себе водки, потом посмотрел на Михаила Крюкова, забрал у него бесцеремонно рюмку, что стояла перед ним, налил водки туда и пододвинул рюмку Гнилову. – Пей! Со мной пей! Чем занимаешься, я спросил. Услышал меня?..

Сытин выпил, схватил кусок какой-то буженины-ветчины, положил себе на язык, задрав при этом голову, смачно зажевал, глаз с Борьки так и не сводил. Гнилов посмотрел на дно рюмки, втихаря чертыхнулся, что все услышали что-то такое:

– …твою мать, прилетело счастье, сходил в гости…

После этого водки выпил, рюмку отставил, но закусывать не стал. Посмотрел Сытину в глаза и сказал:

– Меня с первой никогда не берёт. Даже есть не могу.

– Вот поколение пошло, – пожаловался Сытин, – бесцеремонны и нахальны настолько, насколько пусты у них карманы! Пей!

И налил ему вторую рюмку. Борька выпил водки, взял с тарелки не очень чистыми пальцами кусочек сёмги и положил себе в рот, за ним взял также кусочек хлеба и положил в рот кусочек хлеба. Сделал он это примерно также, как делал Сытин – голову вверх задирал, язык высовывал, на язык клал пищу, жевал громко, потом смотрел на гостей, потом сказал:

– После учёбы я. Учился на курсах… пока гуляю. Хочу устраиваться  в одно учреждение…

– Кем? – спросил Сытин.

У Анжелики, Наташки, Любашки и Женьки глаза уже выкатились из орбит.

– Да кем? – удивился такому вопросу Борька, – Заместителем  начальника департамента… Он сам предложил, я просто пока думаю.

– Интересно, – уже действительно с интересом и каким-то лёгким уважением сказал Сытин, –  без высшего образования? И что за департамент? Не строительства ли?

– Нет, – небрежно ответил тот.

– Ой, – вздохнула Арина Ивановна, – я уж думала к моему Глебушке…

– Департамент небольшой, – продолжил Борька, – такой… невзрачный… “Департамент обновлённой российской балалайки”! Водочки?.. – глянул он на Сытина нагло.

Пачухалин при этих словах вздрогнул всем телом, голова его дёрнулась, глаза прояснились, наконец, смысл всего достиг его ограниченных мозгов и он стал выпрямляться на стуле. Когда выпрямление достигло абсолютной прямизны спины, Пачухалин вскинул глаза на Гнилова и спросил:

– И что, сам директор департамента предложил это место вам?

– Да сам, сам, – вяло махнул рукой Гнилов, тут же подхватывая рюмку с водкой, что налил ему Сытин, – забодал меня, козёл… представляешь? – он посмотрел проникновенно на Пачухалина. – Борис Михайлович,  – кривлялся он голосом, изображая мнимого директора, – Борис Михайлович! Ну, сколько вас можно упрашивать, ну, когда вы уже к нам  на работу определитесь?.. Да я бы пошёл, понимаешь меня? Я бы пошёл, да больно департамент паршивый! Ну, что такое здесь, в заполярье, балалайка? Вот если бы это цемент да бетон! Асфальт да кирпич!..

– Хорошо мыслишь, – вроде, как похвалил его Сытин, махая вилкой с закуской, – цемент да бетон, асфальт да кирпич – штуки серьёзные. А что гости в трауре? Ну-ка, всем водки!

На этих словах он кивнул головой властно в сторону Михаила Крюкова, как приказав ему всем налить алкоголь. Михаил тут же встрепенулся, схватил бутылку, сказал:

– Да, да, Максим Петрович, да, да!..

– А сюда-то чего ты припёрся? – поднял глаза на Борьку Сытин. – Чего пришёл в такой час?.. – он глянул себе на часы наручные. – В такой… поздноватый час… о-о!.. Уже почти одиннадцать вечера, поздновато для гостей незваных!

– Так я ж просто, – оправдался Борька, – шёл тут… шёл рядом… мимо… дай, думаю, зайду к однокласснице? Зашёл… – последнее слово он проговорил уже на выдохе, прозвучало оно грустно и панически безысходно.

Пару секунд Сытин как обдумывал – откуда этот прохвост мог идти здесь, в спальном районе и куда он мог идти в спальном районе, да и зачем он мог зайти сюда?.. За эти пару секунд директор департамента этой самой балалайки, господин Пачухалин, почувствовав, что бычий интерес к нему у хозяина дома спал, решил проявить свою персону в несколько ином облике. Он стукнул пару раз с перебором всеми пальчиками правой руки по столу, как пассаж сыграл, левой рукой тут же свою рюмку водки схватил, выпил, явно привлёк этим к себе внимание, поставил рюмку на стол резко и, не закусывая, поинтересовался голосом едким и крайне подозрительным:

– Интересно, а вы можете сказать, когда это вам директор департамента… простите, как вы говорите?.. Паршивого?.. Ну да… паршивого “Департамента обновлённой российской балалайки” предлагал вам такую работу?.. Заместителем?

И замер. Сытин, закусывая, с интересом глянул поочерёдно на обоих, самому уже видно надоело приставать, так хоть понаблюдать за другими. Любаша заёрзала на стуле и покрутила Гнилову пальцем у виска. Борька обратил внимание на неё слишком поздно. Наташка тоже поняла глупость ситуации и старалась достать через стол своим носком летней туфли до лодыжки Гнилова. Пнуть не получилось даже тогда, когда Наташка сползла по стулу так низко, что затылок её чуть  не лёг на спинку стула.

– Когда, когда, – проворчал Борька, – каждый день зовёт, да я не тороплюсь… потерпит, верно?

– Верно, верно, – согласился Пачухалин, – подожду… раз работник такой ценный.

Елена Максимовна крякнула уткой, пытаясь привлечь к себе внимание Борьки и жестом сообщить ему, что он болван полный, но Борька вместо неё посмотрел на Пачухалина насмешливо и столь же насмешливо спросил:

– А вы-то чего ждать собираетесь? Или тоже туда устраиваться хотите? Не советую. Департамент дрянной, да и прикроют его скоро… мне в «губернаторской» говорили, вчера был в резиденции у губернатора…

– А он и есть директор этого департамента! – выпалила Любаша, – Дубина, моргаю тебе, моргаю!..

Секунду Борька глупо улыбался. Сытин, спьяну поняв, кто здесь есть кто, очевидно вспомнив, кто из начальников совращал его жену десять лет назад, стал смеяться полным ртом закуски, чуть не подавился, схватил бокал Наташи с красным вином, хряпнул его и, наконец прожевав, заржал громко и ясно молодым, здоровым конём. Елена Максимовна тут же хотела поддержать мужа, но ржать, похоже, не умела, а смеяться не получилось, получилось что-то такое мелкое и мерзкое, исподтишка да с поддёвочкой, потому быстро умолкла и воззрилась на Гнилова. Тот так и остался сидеть и смотреть на Пачухалина большими, недоумёнными глазами. Анжелика сказала:

– Ха-ха!..

Женька посмотрела на подругу и спросила на всякий случай:

– А у нас один такой департамент?

– Д-да? – спасительно поддержала Елена Максимовна, словно не поверила, что такой необходимый департамент может быть в городе лишь в одном экземпляре.

– А что? – тут же появилась Арина Ивановна. – Разумно. У нас же есть в городе Департамент жилищного строительства и Департамент капитального строительства?  Департамент строительства основательных сооружений и Департамент строительства по жилищной политике? А ещё  Департамент малоэтажного строительства и Департамент строительства жилого сектора…

– Да, – вроде как согласился Сытин, прервав Арину Ивановну, – и в самом деле – дурости и безмозглости в нашем городе хватает! Как и самих департаментов! И в самом деле, – глянул он на Пачухалина, – ты у нас, Володенька, по каким балалайкам спец – по большим, аль по маленьким?

– По всем, – остался непреклонен тот, – один такой департамент в городе. Может вообще… один на всю страну! Водки налей? – подал он свою рюмку Кузьме.

– А я тут что? – хотел возмутиться Кузьма. – Разливайкин?

– Ты давай не петушись! – осадил его Сытин, поднялся из-за стола и, выходя в коридор, сказал требовательно: – Налей номенклатуре, а то бизнес твой по миру пущу!

– Так я что? Я к вам завсегда с превеликим удовольствием! – тут же налил Пачухалину водки.

Владимир Павлович выпил, закусил быстренько чем-то невзрачным, стал сразу же глаза кровью наливать, шею бычить и жилы на лбу вздувать. Так он делал несколько секунд, все только и смотрели на него, потом взял вилку в руки, и, приподнимаясь, произнёс, как спрашивая:

– Значит, говоришь, департамент паршивенький?

С этими словами вскочил из-за стола и с вилкой в руке бросился к Борьке, обегая стол. Борька резко выпрыгнул со своего стула, побежал вокруг стола, причитая на бегу:

– Так я не понял? Ху из ху? Ась?! Ху из ху, спрашиваю?! – последнее уже относилось ко всем вместе, кроме Пачухалина, но тому тоже досталось, когда их разделял стол, Борька спросил:  – Ты сам-то кто, пузотолстый? Какого департаменту начальник?

На этих словах, Михаил Крюков решил ещё раз попробовать счастье смыться прочь из этого дома, сказал решительно, словно останавливало его в этом только хорошее отношение к хозяевам:

– Ну, вы тут разбирайтесь, а я пойду, пожалуй, пора!

Он поднялся из-за стола, отодвинул стул, и здесь же Анжелика, не смотря на него, а куда-то в сторону, произнесла вяло:

– Куды собралася, любовничек? Замочек тайный, пока на пультике кнопочку не нажмёшь, никаким макаром не откроется! Сиди!..

– То есть как? – сник Михаил, посмотрел на всякий случай на Елену Максимовну, она сделала вид, что не увидела. – Совсем никак? Так не бывает, должен же быть какой-то выход?

– А он и есть, – ухмыльнулась Анжелика, – через окошко! Скок! В форточку и как тебя и не было… если ноги не переломаешь.

–  Я звоню в МЧС, – трезво и решительно сказал Михаил.

– Ну да, – посмеялась над ним Анжелика, – ещё в ЖКХ не забудь. Звони сразу пожарным, они за тобой “лестницу” пришлють… прямо  в моё окошко и протянут.

Михаил сел. Немного помолчал, поскулил втихую и взорвался:

– Нет, а почему это мы тут все должны быть какими-то заложниками настроения и подозрения какого-то одного человека?! Почему я, ни в чём невинный, человек… должен сейчас тут испытывать чьи-то эксперименты на себе?.. Нет, почему, я спрашиваю…

– Да сиди уже, – вдруг разразилась словом с затаённой злобой Елена Максимовна, – невинный!.. Обормот. На молоденькую потянуло? Проститут!

– Мама? – укоризненно произнесла Анжелика. Елена Максимовна смолчала.

– Я-а решительно не понимаю, – стал наливать всем водки Аркаша, – о чём тут говорят? Кто-то ходит в полночь мимо дома моей невесты, потом заходит в дом!.. Я решительно не понимаю и половины всего разговора! Анжелика, я требую ответа!

Здесь в зал заглянул из коридора Сытин с телефоном возле уха и нахмурился, как прислушавшись.

– Какого ответа? – возмутилась та, – Сам-то вон… чуть в шкафу меня не изнасиловал, а теперь ответа требует!

–  Как это – чуть?! – едва не подавился тот слюной. – Вы что думаете, я не способен?

– Ты способен? – удивилась Анжелика.

– Арка-ашенька, – укоризненно сказала Арина Ивановна, – Арка-ашенька? Успокойся, сыначка, ты её изнасиловал, успокойся! Перед свадьбой можно и понасиловать!  Да чтоб мой сын! Пусть даже и в шкафу!.. Пусть даже и за ещё один строительный объект! Подавитесь вы всеми этими объектами. Насилуй сыначка, стройобъектами их обеспечим!

Сытин на этих словах в телефон сказал внятно – слышал теперь, Глеб Иванович? Тут же поднялся со стула и вышел из зала, что-то говоря по тедефону.

Аркашенька налил, наконец, всем водки, очень солидарно наливая мужчинам до краёв, а женщинам лишь на донышко, взял свою рюмку и сказал:

– Тост! За то, чтобы мы все во всём сейчас разобрались! Лично я способен на всё! И в шкафу тоже!!

Пачухалин иронично глянул на Аркашу, ухмыльнулся мерзко и подумал невзначай: “Я бы с большим удовольствием в шкафу с этой фифой, как собака!..  Интересно, шкаф как – не качается? Глянуть бы?” После таких приятных и обнадёживающих мыслей, Пачухалин перестал торопиться, перестал суетиться и даже на время подзабыл, что этот подонок Борька Гнилов, что сидел напротив него через стол, брехал и про его департамент, и про него самого.

Сам же Гнилов сидел несколько обескураженный. С ним ещё никогда таких проколов не случалось. Может, попробовать всё повернуть в сторону стёба? Так, мол, и так, постебался просто? Нет, не поверят. Вот бы сейчас как-нибудь девок обгадить да при всех, да потом пригрозить, болтать начнёте, так сами понимаете… Бабы, они же трусливые, в сущности, подлюки все… сразу и замолкнут… только вот, как обгадить? Да как бы обгадить, чтобы по морде от родственников не получить? Борька водки выпил и стал прислушиваться к разговору пристальней.

Кузьма, впервые за весь вечер, испытал лёгкое неудобство. Кузьма весь вечер, вроде как, свою водку пил, мог говорить запросто – на свои пью, а сейчас? Его-то водку выпили и вот теперь он, получается, не свою уже пьёт, а на халяву?  А они же мигом забудут, что пили все его водку? Мигом! И огурцы его вона ели сколько! И помидоры, и колбасы, и всё солёненькое… Надо всё-таки почаще им всем громко напоминать, что они здесь все ему обязаны!.. Всё его выпили да схавали… теперь обязаны!

Кузьма налил себе коньяка. Налил не в рюмку, а в тонкий фужер, глянул по сторонам, заметил Аркашу, сидевшего с видом обворованного, налил и ему коньяка, тут же предложил:

–  Анжелика ваша запуталась совсем в своих женихах… давай, Аркаша, бухнём уже?

Вдвоём они и выпили. Пачухалин глянул на обоих и молвил недовольно как-то:

– М-да… культурка банно-прачечного комбината.

– Что вы сказали? – поинтересовался Кузьма.

– Говорю, культура так и прёт, – как повторил Пачухалин, – девушки, вам налить? – тут же обратился он ко всем дамам. Ответила Арина Ивановна:

– Да уж налейте, милок, налейте Владимир Павлович… кстати, давно хотела поговорить с вами о насущном и великом… о музыке, значит, о приборах всяких, что вы там у себя клеите… или как это называется? Вот, к примеру, балалайка? Она что – щипковый инструмент, или струнный?

– Клавишный, – тут же подсказала Анжелика.

– Клавишный? – в первую секунду не осознала подвоха Арина Ивановна. – А-а, – погрозила она ей пальцем, – Ликочка, всё подшучиваете над свекровью своей будущей? Нехорошо. Так всё же, Владимир Павлович, щипковый или струнный?

– Ну так, – вдруг замялся тот, не совсем понимая вопроса, – она ведь как… смотря как её использовать, Арина Ивановна, если вот пощипывать, то щипковый, а если… так значит… ну этим… смычком, да? Тогда…

– … тогда скриполайка получается! – тут же договорила за него Анжелика и все девчонки поголовно заливисто, звонко рассмеялись.

– Девочки, – урезонила Арина Ивановна, поглядывая на Елену Максимовну, хранившую нейтралитет, – надо быть уже серьёзнее, мы, между прочим, о приличных вещах разговариваем, о проблемах музыки, вообще-то?.. Вы не слышите?

Владимир Павлович заведовал департаментом уже не первый год, с самого его основания. До “Департамента обновлённой российской балалайки” он с успехом сидел в кресле заместителя “Департамента проблем северных наречий русского языка и их специфических выражений в разрезе российских углеводородных разработок”. Так как оба департамента относились к гуманитарным наукам, то при появлении нового департамента, Пачухалину туда просто и указали дорогу. Ставили его как человека сведущего в гуманитарных проблемах и как человека умеющего руководить коллективом творческим. Сам же Пачухалин в свои сорок лет имел два высших образования (по документам). Первое – “Специалист по словоскладыванию и словоразделению”, второе – “Бакалавр прикладных наук по применению зимнего авиационного топлива в качестве обогревателя жилищ северных народов в условия тундры и лесотундры”. Узнав о его больших музыкальных наклонностях (Пачухалин тайно ото всех писал научное исследование о возможности использования старых контрабасов и виолончелей для изготовления новых маломерных музыкальных приспособлений по типу скрипок, альтов и тамбуринов, кстати, балалайки здесь тоже были в чести), руководство округа и предложило ему возглавить новый, необходимый за полярным кругом департамент. Пачухалин и возглавил.

Владимир Павлович почесал вилкой затылок, потом потыкал вилкой закуску, что была разбросана по его тарелке, сказал вдумчиво и наставительно:

– На сегодняшний день многие люди настолько увлечены всякими новомодными игрушками, что истинно народное, людское уже и не помнят. Не в чести говорить сегодня о струнных, и, уж тем более, о щипковых инструментах. Сегодня в чести говорить о современном, о… планшетах, айфонах, компах… вообще-то я с уважением отношусь к новшествам, с уважением… да, кстати, вы в курсе, что, к примеру, из одного контрабаса можно соорудить, поклеить примерно пять балалаек? Сколько старых, вышедших из строя контрабасов валяется по стране, а?  И лес пилить не надо, просто взял и распилил контрабас! А мы вон… на балалайку лиственницу рубим, ёлку рубим, потом пилим её, а потом её и стругаем!

– А куда же?.. – попробовала поддержать разговор Арина Ивановна. – Куда смотрит… президент?

– Да никуда! – ответил Пачухалин. – На Москва-реку смотрит. Ему оно надо?

Здесь, держа сотовый телефон высоко над головой, в зал вошёл Сытин с выражением на лице близком к собачьему, когда той блин со стола дают. Никого не слыша, он сразу крикнул супруге:

– Ленка, ёшкин кот! Мы победили! Второй объект будет наш! Это хорошо, – сел он за стол на своё место, – это очень хорошо, что ты родила дочку! Что, Арканя? – глянул он на того. – Раз обосрался – держи ответ! Шифоньерный насильник! Так, быстро всем водочки!

– Да куда уж водочки? – попробовала угомонить мужчин Елена Максимовна, – и так уже все лыка не вяжут.

– Это кто тут не вяжет? – осмотрел всех Сытин, – Ну-ка, Аркашенька!.. Пенис засидевшийся! Фаллос стеснительный!

– Я-а не пенис, – попробовал отречься от клички тот, – Я нормальный! Прошу уважительно относиться к моему имени!

– Ладно, – махнул рукой Сытин, – Лика, можешь выпить водки, разрешаю.

– Зачем? – удивилась та.

– Ну-у… – потерялся отец перед вопросом дочери, – в знак нашего удачного… Арина Ивановна? – как увидел он её. – Хотел спросить, вы с Глебом Ивановичем тоже так начинали? Нет?

– Как? – не поняла она.

– Ну как, – ухмыльнулся Сытин, – в шкафу! Не развернуться ведь мужику-то? Да и у бабы там впотьмах перепутать всё можно? Ась?!

– Я бы попросила!..

– Ничего, ничего, мы уже вашего сыночка простили… просто Арканечке повезло, что папа его не балалайками занимается, а строительством! Кстати, этот, как тебя? – он ткнул вилкой в Борьку Гнилова. – Я тут уходил… мы с тобой не закончили. Рассказывай. На кой хрен ты сюда припёрся сегодня и к кому?

– Я сейчас его зарежу, – сказал тихо, внятно и очень серьёзно Аркадий. За столом все притихли.

– Кого это ты… – Арина Ивановна даже отшатнулась от сына, – зарежешь?

– Вот его, – ткнул вилкой в Гнилова Аркадий, – он сейчас опять будет говорить, что зашёл на огонёк к моей невесте.

И здесь случилось непредвиденное – Гнилов, не выдержал всех унижений, не выдержал напряжения и сорвался. Он вскочил из-за стола с вилкой в левой руке и ножом в правой (потому как осторожно пытался отколупать себе от тушки, запечённого гуся, кусочек пожирнее со своего бока, но не успел) и заорал:

– А ну, хватит здесь пазгать имя моё честное и невинное!

Компания вздрогнула волной, прокатившись поочерёдно по каждому, и затихла на Сытине.

– Какое? – переспросил с интересом и полным спокойствием Сытин.

– Хорошее! – крикнул тот. – Я шёл мимо! Шёл и зашёл! Больше ничего! И не воровал  я никаких телефонов, не воровал денег и побрякушек! И сами вы тут “гнилушки”! Я всё слышал! А департамент я перепутал! Департамент не Ваш! – крикнул он в лицо Пачухалину, и туда же ткнул вилкой. – А Департамент… ёлочных игрушек! Вот туда мне и предложили…

Последнее предложение прозвучало на понижении голоса и все поняли, что речь закончена. Борька постоял немного и здесь Сытин ему как разрешил:

– Ты садись, садись. Вона гуся кушай. Втихаря начал ведь уже им закусывать?

– И не втихаря! – опять крикнул Борька, – Я со своей стороны кушать начал! Никому не мешал! Свой бок и ел!..

– А, ну да, ну да, – как согласился Сытин, – а Департамент, говоришь, ёлочных игрушек? Кто построил? Не помню?  Стоит где?

– В “караганде”! – ответил с вызовом Гнилов. – Там и стоит!

– Ага, – Сытин водочки из рюмочки отхлебнул, словно сока апельсинового, тут же в гуся вилку вонзил и кусочек себе отщипнул, стал закусывать чмокать губами, чавкать ртом да прихваливать, – хороший гусак, очень хороший. Тоже, наверное, по гусыням лазил… пока бошку (сделал ударение на первом слоге) не отрубили! Донжуан в перьях! Ты садись, садись, кушай… вот я тебе водочки налью, – он взял бутылку и в самом деле налил Гнилову водки, – пейте, юноша, пейте, пока бошка ваша глазами моргает.

– Я вас никого не боюсь! – сделал заявление Борька, сел обратно на стул, схватил свою водку, выпил залпом, одним глотком, тут же вонзил вилку в бочину гуся, стал резать его ножом столовым, нож был тупой, не резал, тогда Борька стал рвать мясо вилкой, наконец, оторвал кусок побольше, положил на тарелку и, поглядывая по-звериному, из-под бровей, на всех за столом, стал закусывать. Очень был похож на озлобленную, избитую собачёнку, утащившую свой кусок под табуретку.

– Знаешь, что, Кузьма, – вдруг глянул на того Сытин, выпятив нижнюю губу и вновь накладывая себе закуски в виде салата из помидор и огурцов, – не получишь ты моего магазина ни за какие деньги. Не дам!

Кузьма на какое-то время застыл, потом стал вспоминать:

– Нет, я, значит, несу сюда всякую еду да выпивку… причём ведь не для своего удовольствия несу, для вот них, – и кивнул в сторону девчонок.

– Пойдёшь с голым жопом по миру! – сказал Сытин честно. – Магазин не уступлю! Хрен вот тебе, а не магазин! – и он показал Кузьме под нос, через Пачухалина, большой кукиш.

– Ах, вот как? – вскочил Кузьма на ноги, да так быстро, что задел тазом столешницу и все приборы вместе со столом подпрыгнули вверх. – Вот как всё повернулось? Ну ладно!

Кузьма стал что-то искать в карманах штанов, похоже деньги, потом в карманах пиджака, ничего не нашёл, а что нашёл, так обратно засунул в тот же карман, после глянул разочарованно на стол, произнёс:

– Хорошо! Раз мне хрен, а не магазин!.. Раз мне хрен… раз, значится, Нашей Партии хрен!.. Раз вы тут всей партии нашей народной, единственной и правящей, хрен показываете, что у вас ещё селёдкой пахнет, и Ему значит тоже хрен?..

Он поискал что-то на стенах зала и не нашёл, тут же выпалил обличительно:

– А у вас в доме даже и портрета нашего лидера, значится, нету?  Ишь, как устроились хитренько!! Вот так да? Хрен всей партии, а портрета нет? Так да? – посмотрел он на Сытина, всё ещё сомневаясь в таком исходе. – Тогда я доведу на первом же собрании партии… доведу до партии ваш ответ… это же интересно будет – он, – ткнул пальцем прямо в Сытина Кузьма, – Ведущей Партии Страны Нашей хрен показал!!

Кузьма вылез из-за стола, всем своим видом при этом показывая, как ему неудобно вылезать, похоже, забыл, что стулья свободно отодвигаются назад. Когда вылез, то стал что-то на столе искать, поднимая тарелку свою и зачем-то убирая попеременно вилки, ложки, потом всё поставил обратно, при этом не замолкал:

– Нет, это же уму непостижимо – показать партии хрен?! В каком веке живём? При каком правительстве?.. Разгильдяйство и попустительство мы будем искоренять! – сделал последнее заявление, постоял некоторое время, как ожидая, что его попросят остаться, круто развернулся на носках, приподнявшись вверх при этом, и пошёл в прихожую, уже оттуда спросил:

– А что, даже и проводить некому?

– Ой, я сейчас! – крикнула Елена Максимовна, хотела встать, но отец крикнул:

– Цыц!!

И Елена Максимовна осталась за столом.

– Сам проводишься! – сказал громко Сытин. – Песка не натряси!

– Нет, посмотрите, какое обхождение с членом партии? – удивлялся Кузьма. – Какое обхождение, знал бы, никогда не пришёл! Всем партийцам закажу это место! Всем!!

– И не пукай мне там! – прикрикнул Сытин. – Мы за столом сидим!

Кузьма попробовал двери открыть, но двери так и остались закрытыми на потайной замок, тогда Кузьма дважды пыхнув ртом, крикнул ещё:

– Двери быстро открыть!! Быстро открыть двери члену… этой…  партии!!

– Сим-Сим! – нажал на пульт у себя в руках Сытин, что-то в прихожей щёлкнуло. – Открой двери члену партии!

– На первом же собрании!.. – пообещал Кузьма, и дверь в прихожей гулко хлопнула бронированной сталью. За столом секунду стояла тишина, потом Пачухалин сказал небрежно, словно из вежливости:

– Ну, пожалуй, и нам уже пора… пойдём.

Здесь кто-то под окном заорал:

– Вы представляете?! Нашей партии хрен показал?!

– Пап, – тихонько попробовала напомнить Анжелика, – вообще-то у меня сегодня день рождения?

– Так и хорошо, – согласился отец, – бери всех своих и марш к себе на день рождения! Можете даже винишка прихватить. Празднуйте, только дом не разнесите.

– Быстро все поднялись, кто пришёл ко мне на день рождения! – позвала, вставая Анжелика. – И за мной, марш!

И пошла. За ней тут же поднялась Женька, мигом оторвали свои тощие и пухлые попки Любаша с Наташей.

– Я тоже как-то вот, – подскочил Михаил, – приглашён-с, я же сам слышал, она звонила-с мне…

– Так и меня звали? – удивился балалаечными мозгами Пачухалин.

Таким образом, все гости поднялись из-за стола и прошли наверх к Анжелике в спальную. Удивительным образом, даже нисколько не сговорившись, каждый мужчина, истинный и независимый, совсем неожиданно для самого себя, прихватил со стола что-нибудь: кто бутылку водки, кто тарелку закуски, кто рюмки, а последний – Пачухалин, растерявшись на мгновение и поводив в воздухе руками, уже почти на метр отойдя от стола, вдруг изогнулся корпусом да ухватил глубокую вазу с фруктами. Последним поднялся Аркаша с удивлённой мордой.

Сытин посмотрел всем вслед, понял, что и разбираться теперь не с кем, пьяно пожевал губами, пьяно посмотрел на Арину Ивановну, что той сразу захотелось домой, посмотрел на супругу – а может, вмазать ей сейчас на всякий случай?  Выпил да сказал:

– Ну, раз так… сейчас напьюсь… потом, пожалуй, снасильничаю… – и вновь посмотрел на Арину Ивановну.

– Вы-ы, молодой человек, не того!.. – предупредила та. – Вы-ы мне тут не очень… я всё же вам эта теперь… эта…

– Кто? – удивился Сытин.

– Кума! – разъяснила Арина Ивановна.

– Ну и правильно, – сказал ей Сытин одной так, словно жены здесь и в помине не было, – какая ты кума, если под кумом не была?

После этой народной пошлости Сытин заржал гнедым жеребцом, молодую кобылу учуявшим, и стал подниматься из-за стола.

– Елена Максимовна? – попросила заступиться Арина Ивановна, глянув на Елену Максимовну, но та философски сказала куда-то в сторону:

– Тут бы самой…

Арина Ивановна вскочила на ноги, крикнула:

– Аркашенька! Мама ушла!

На её глубокое удивление, никто её не преследовал и этот Сытин, несостоявшийся насильник, даже из-за стола не вышел проводить. Она быстро просеменила в прихожую, быстро нацепила туфли, быстро смылась (благо дверь на автоматический засов не закрыли), тихо, без лишнего стука и хлопанья, даже каблуками не стучала, только с улицы донеслось обиженно:

– Всё Глебу расскажу! Всё! Больше не получите ни одного согласия нашего!! Ни одного объекта нашего! Мерзавец! Разнузданный кабан! И-ишь, чего захотел? Оттянуть меня!

Здесь она, видно от ликования, что не досталась врагу, сплясала какое-то па ногами, пару раз хлопнула себя руками по ляжкам жирным, согнула в колене ногу, шлёпнула ладошкой по подошве туфли и, показав сразу два кукиша в сторону дома Сытиных, крикнула:

– А?.. – Помолчала, покрутила кукиши и вновь: – А?! Выкусил?! Ага. Ну?! Догони?

Последнее, отчего-то прозвучало, как приглашение. Выйдя за ограду, стоя ещё в дверях кирпичного забора, посмотрела на дом Сытиных, что-то подумала и проговорила себе под ночным фонарём спального района:

– А может, зря ушла?.. Может, надо было… а что? Интересно. В конце концов, не по своей же воле, если что?.. Он силком! Ленка эта там в свидетелях… Вот дура?

 

В спальной Анжелики собрались все гости: униженные, обиженные, оплёванные, загаженные, запуганные и  просто гости. Женька, имея статус просто гостя, едва вошла в спальную Анжелики, вслед за ней, сразу сказала:

– Анжел, ну это просто глупость, что мы здесь будем ютиться, столько человек? Лучше пойдём уже все по домам?

– А мне нормально, – быстро ответила та, – вы что не можете подруге вечер скосить? Вы уйдёте, что мне тут делать? – она наклонилась к ней на ухо и сказала шёпотом. – Я думаю, этот козёл Аркаша ещё остаться захочет, пьянь рваная. Подожди, выпроводим всех и пойдёшь.

– Зачем тогда весь спектакль? – также шёпотом спросила та.

– Женька? – вопросительно прошептала та. – Скучно же?

Здесь гости вошли все, замыкающий Аркаша вошёл последним, вошёл не просто как все, скромно и стеснительно, а лихо так, свободно, толкнул по пути замешкавшегося Пачухалина плечом, сел в кресло и сказал всем:

– Прошу с-садиться… эти… господа! Хотя, что там…

Господа завертелись вокруг себя, ища куда бы и присесть каждому. Кроме кровати огромной и пары кресел из сидячей мебели и не было ничего. Одно кресло уже Аркаша занял, Пачухалин как-то быстренько сел в другое, Михаил да Борька, глянув друга на друга, набрались храбрости и присели на кровать Анжелики. Оказавшись рядом, сразу оба, повернувшись одновременно друг к другу, слово в слово, как один и спросили друг друга, одним подлым шепотком:

– Ты с ней спал?

Тут же отшатнулись друг от друга в испуге, глаза выпучили в сторону и заозирались вокруг – никто не услышал? Обычно подонки боятся общества, в котором так любят показывать свою удаль. Пачухалин тоже вокруг осмотрелся, больше для того, чтобы обстановку уяснить себе, а также расположение предметов, если что.  Наташка и Любашка, немые и глухие последние минуты жизни в доме Сытиных, присели скромно на кровать с другой стороны от парней, Женька осталась стоять возле двери, Анжелика прошла к окну и там встала довольно вызывающе – ноги скрестив, руками о подоконник облокотившись за собой, и голову гордо назад откинув.

– Ну-с! – первым не выдержал Пачухалин, уже в спокойной обстановке приходя в себя и вспоминая, кто он да что он, и вообще тут да там, по должности и по положению в социуме. – Сегодня, конечно, день выдался очень интересный… и что только не пережили мы все вместе… довольно пикантные ситуации… Кстати, Анжелика, мы тут вот… что делать будем?

– Не зна-аю, – томно протянула Анжелика, – что вообще в спальнях делают люди?

– Это как? – спросил тут же, сразу, с испугом в голосе, Пачухалин.

– Д-да? – вдруг перепугались и Наташа, и Любаша, и тоже заговорили одновременно.

Михаил и Борька вновь переглянулись, опять одновременно чуть не высказав своё одобрение к своим предположениям.

– В спальнях люди обычно спят! – громко и вызывающе раздалось со стороны кресла, где находился Аркадий. Все повернулись к нему. Аркадий сидел, забросив ногу на ногу так, что заброшенная нога своей щиколоткой лежала на бедре другой ноги и там довольно живо крутила носком туфли пируэты.

– А этот, – кивнул Борька на Аркашу, – оказывается, ботинки не снял?

На первом этаже послышался мужской рык, словно большой мужик пытался поднять большую бочку, за ним женский визг, полный скрытой радости, потом что-то очень громко упало на пол, покатилось… Анжелика тут же выскочила из спальной, хлопнув дверью, на всякий случай, чтоб за ней никто не увязался из гостей, вылетела на балкончик и глянула вниз. Внизу, в зале, на одном конце стола находился её отец, пьяный и весьма развязный. Рубашка на нём была расстёгнута до пояса. Глаза были наглыми и сальными. На другом конце стола стояла её мать-Елена, с красным, разгоревшимся лицом, такими же горящими глазами, в роскошном вечернем платье, стояла Елена, чуть наклонившись над столом, и смотрела на мужа то ли с ненавистью, то ли со скрытым одобрением, то ли просто подзадоривая его к дальнейшим действиям.

– Ах ты, маленькая, шкодливая сучка! – проговорил отец злорадно и многообещающе. – Сейчас ты узнаешь, наконец, что такое мужчина…

– Неужели? – язвительно переспрашивала Елена. – Неужели наконец-таки я узнаю, что в доме есть мужчина, а не приходящий предприниматель?

– Ничего, сейчас я тебя догоню, и ты вкусишь своего любимого блюда в своём любимом скотском варианте!

– Интересно, – и в самом деле оживилась лицом Елена, – это как это… в моём любимом скотском?.. Что-то не припомню?..

– Припомнишь, когда я тебя у твоего трюмо бобром поставлю!! – пообещал Сытин и рванулся за женой по новому витку вокруг стола.

Анжелика опёрлась руками о поручень балкончика, наклонившись корпусом, чтобы лучше видеть что происходит внизу, представила себе невероятное – маму бобром… ей стало нехорошо… потом она, как последняя кретинка, представила себе за мамой своего папу… бобром… боже мой!!

– Родители! – крикнула Анжелика сверху.

Мать-Елена сразу остановилась, но отец движения не прервал, тут же догнал супругу и схватил её за рукав, только потом задрал пьяную, разгорячённую голову вверх и спросил спокойно и трезво:

– Что тебя, дочка?

– Вы что делаете? – спросила дочка с укором в голосе.

– Бегаем, – сказал отец, – от инфаркта!

– Зачем?

– Чтобы здоровыми быть, – пояснил он, – ты не заметила, мы ещё с твоей мамой о-очень молодые люди… можем вот побегать… друг за другом. Я догнал. Иди, гуляй с друзьями, мы тут разберёмся сами.

– Мам, всё в порядке? – беспокойно спросила дочь.

Мать-Елена насмешливо посмотрела на мужа, державшего её за рукав так прочно, что материя сжалась в его кулаке и рукав сдавил ей предплечье, потом утянула пренебрежительно губы и ответила:

– Хотелось бы надеяться!

Сытин зарычал и потащил супругу в её потаённую комнату, откуда ещё час назад выкинул Пачухалина мордой вперёд… Елена Максимовна тут же рассмеялась этаким победным тоном и последнее крикнула:

– Ой, ну-у… Порвёшь!.. Балбес!

 

За эти короткие две минуты отсутствия Анжелики, едва она только вышла из спальной, Борька Гнилов мигом всему обществу вопрос задал:

– Господа, я бы хотел всё же узнать… кто тут кто? И вообще, я вот девчонок всех знаю уже много лет, а вот некоторых… – он глянул на Аркашу в кресле, тот шевельнулся.

– А вы уверены, – возник где-то за его спиной Пачухалин, – что девчонок знаете? Бывает так, что знаком много лет, а человек – потёмки.

Борька обернулся, глянул на Пачухалина. Глянул Борька прямо, но долго смотреть не мог, не мог по одной лишь простой причине – Пачухалин почти в отцы ему годился и по должности уже давно научился в любых ситуациях и положениях смело смотреть глаза в глаза любому человеку, кроме следователя, прокурора и губернатора.

– А вы-то, собственно, что тут делаете? – усмехнулся Борька в пол, рядом, усмехнулся Мишка Крюков – В вашем возрасте уже пора… пора заканчивать по дискотекам прогуливаться… есть другие интересы.

– Видели бы вы, с каким лицом встретила именинница ваше появление здесь, – открыл ему правду Пачухалин едко и колко.

– С каким? – резко и вызывающе переспросил Борька.

– С каким встречают второго  жениха в загсе! – как ударил Пачухалин. – Знаете, идёт богатая девушка с женихом в ЗАГС, приходит, а тут ещё один прилетает, бывший, отработанный материал, нищий и тупой, тоже на ней жениться захотел…

Борька зубы стиснул, губы сжал, глаза сузил, стал похож на молодого петушка на птичьем дворе, вихрами тряхнул, хотел ответить, но ничего не сказал, слов не нашёл. Однако всё ещё полужених Аркаша губы выпятил, похоже, также слова поискав, наконец, что-то там нашёл и сказал:

– Вы тут как два котяха конских, случайно коровой задетых и таким макаром на лужайку выкатившимися!

Сказав это, он посмотрел вначале на Мишку, потом на Борьку, и спросил категорично коротко:

– А?..

Судя по лицам Мишки и Борьки, неизвестно, чтобы два этих хахаля сделали с Аркашей в сию минуту, но… в эту минуту и вернулась Анжелика. Она вошла быстро, словно теперь боялась, что оба родителя войдут за ней следом.

– Что приуныли? – спросила она, улыбаясь. – Гости дорогие. О чём беседа?

– Твой жених, – мило доложила Любаша, – назвал Боречку и Мишечку двумя конскими котяхами!

Анжелика прыснула смехом, чем доставила невыразимое удовольствие Аркаше, глянула на Борьку с Михаилом и спросила:

– И что теперь?

– Я хотел его из окошка выкинуть, – сказал бодрым голосом, Борька, – но ты вошла… теперь думаю.

– А что думать? – как удивилась Анжелика и совсем, в духе своего отца, предложила. – Выкидывай!

– Как это? – удивился Борька, глянул на Михаила, но тот отвернулся в сторону.

– Да так, – подсказала именинница, – за шиворот его и в форточку!

– Так, я же… – Борька замялся, – я же как… я один, что ли? Я же не один тут, как бы этот… котях?..  Мишка вон тоже – котях конский!

Это заявление, а точнее напоминание сразу разделило братьев-близнецов по своим лагерям. Михаил поднялся, но никуда не пошёл, просто сказал:

– Ты аккуратней… словами-то. Захотел в окошко выкидывать – выкидывай, а меня не приписывай! Буду я ещё на всяких… – он оглянулся на Аркашу и ему сказал, – буду я ещё на всякую лушпайку слюнявую внимание обращать! Руки пачкать.

Мало кто из собравшегося общества понял, что означает слово такое – лушпайка, но Аркаша мигом стал кровью наливаться, уже предчувствуя, что оскорблён таинственным значением по самые уши. Слово и в самом деле во многих областях России обидное, потому как происходит от слова – лущить. К примеру, семечки. Шелуха и получается – лушпайка.

Борька поднялся с кровати, сделал два шага к креслу, налившегося кровью Аркаши, тот шевельнулся тревожно, но не поднялся навстречу. Борька глянул на Анжелику, в надежде, что она его остановит в действиях, чтобы он не прибил здесь её жениха, но невеста смолчала и смотрела внимательно на обоих. Борька был бы не против выбросить Аркашу в окошко, но неизвестно, вдруг этот жених, сопротивление окажет и будет он здесь смешон, как клоун?.. Он посмотрел насмешливо да зло на Аркашу, губы скривил в ухмылке и, наконец, выдал:

– А ну-ка, прыгай в окошко, лушпайка!

Аркаша не пошевелился, только теперь у него кровью налились и уши. Не найдя, что ему делать, уж больно Аркаша был нескладным и большим, чтоб его просто так можно было – в окошко… Борька нашёл себе оправдание, громко заявив:

– С сидячими не воюем! Вона он, от страха-то уже розовеет.

– Ну да, – совсем неожиданное похвалила Борьку Женька, – воины воюют с воинами.

– Да! – обернулся благодарно на неё Борька. – Воины с воинами, с гражданскими нет!.. Это просто  нонсенс! – И здесь великодушно простил Аркадия одним словом: – Живи, пёс смердячий.

И сел обратно на кровать.  Аркадий достал водку со столика низкого, налил себе прилюдно в стакан, выпил водки и ответил:

– Живу. А ты, козёл, сейчас за всё ответишь!

И уже совсем неожиданно для всех, вскочил с кресла, где был так удобно устроен, подскочил в два неловких прыжка к Борьке и… вцепился тому одной пятернёй в волосы, а второй стал хлестать его по щекам… Хлестал ладошкой, потому как, очевидно, пальцы в кулак складывать не умел, а может, и просто не знал как? Сцена такая застала всех врасплох, даже самого Борьку. Он позволил отвесить себе несколько звучных оплеух, прежде чем стал сопротивляться, тут же подскочили к ним Михаил, Пачухалин, Наташка… Аркашу схватили за руки, стали оттаскивать от Борьки, он сопротивлялся, изловчился, вцепился Пачухалину за волосы, но увидел, кто перед ним, сказал громко:

– Это свой…

Тут же схватил за волосы сразу двух – Михаила и Наташку… последняя завизжала свиньёй. Мишка, как баба, уцепился обеими руками за ладонь Аркаши, что держала его вихры, согнулся от боли в корпусе, вопил громко что-то несвязное высоким тембром. Аркаша выпустил Наташку, и замолотил свободной рукой Мишку по мордам… Театр продолжался несколько секунд, но действия произошло на много часов. Пачухалин извернулся и, зажав, наконец, кисть Аркаши, вывернул её назад, за спину, тут же за другую руку ухватилась Любаша. Заломанный Аркадий оказался беззащитным. Борька мигом это увидел, размахнулся и такому скрюченному противнику залепил кулаком куда-то в щёку… Удар был слабый, похожий на пощёчину. Наташка схватила Борьку за кулак, Борька развернулся и залепил Наташке оплеуху, она завыла и вцепилась ему в лицо ногтями. Борька вцепился обеими руками в причёску Наташки и с воем повалил её на спину, между ними проскользнул Пачухалин, вроде, как решив помочь девушке.

Наконец вся эта компания, колыхаясь, как большая куча конских “булочек”, рухнула на кровать Анжелики. Наташка оказалась в самом низу, на ней, лицом к лицу, Пачухалин, сверху Мишка, попкой на попке, а уже на нём, стоя на кровати ногами, Аркаша и его сыплющиеся удары ладошкой по морде Мишке, по морде!..  Анжелика стояла в стороне, смотрела на своих любовников-женихов и тихо, печально улыбалась. Потом  сказала трезво и коротко ясно:

– Ладно, всё очень симпатично. День рождения закончился. Всем прощайте!

И села на кровать, смотря под ноги. Все сразу и пошли к дверям, словно этой команды ждали давно. Девчонки сказали – ладно, Анжел, увидимся. Она кивнула в ответ. Пачухалин пробормотал что-то такое – ну уж, извините, я тут – сторона, не моя вина?.. Она кивнула. Аркаша сказал:

– Я, пожалуй, задержусь.

– Нет! – быстро отрезала Анжелика. – Не задерживайся! Домой, домой! Мамка заждалась!

Когда последней уходила Женька, Анжелика негромко позвала:

– Жень? – Та обернулась. – Задержись? – уже попросила Анжелика.

Женька вернулась в комнату.

Выходя на балкончик, который был на втором этаже в самом начале винтовой лестницы вниз, Михаил глянул вниз (он шёл первым), увидел там стоящий прямо под балконом диван приличный, тут же задержался, подождал пока все пройдут мимо и, когда мимо него проходил Аркаша, просто одной рукой ухватил его за мотню штанов как мог крепче, постарался приподнять, а второй изо всей силы толкнул в грудь на невысокие перила балкончика. Перила скрипнули под тяжестью тела… Аркаша заорал громко, на весь дом, перемахнул перила и… полетел со второго этажа. Все это увидели, интуитивно замерли, Наташка даже успела ладошку ко рту поднести. Аркаша маханул метра три высоты и грохнулся боком ровно на диван.

Первое, что нарушило тишину, был смех Михаила:

– О-ха-ха-ха!- ржал он на весь дом. – О-о, ха-ха-ха! Какой вы ловкий, однако! Да вы быстрее нас всех спустились!

Аркадий ощупал своё тело в некоторых местах, посмотрел наверх, на балкон, где ржал Михаил…

– Это что ещё тут у меня происходит? – раздался грозный голос Сытина.

Все перевели глаза с Аркаши на стол в зале… За столом сидел Сытин, пил водку, рядом сидела супруга и тоже пила водку, закусывали они просто, здоровым крестьянским способом  – солёными огурцами и квашеной капустой. Картина была русская, народная. Один – в приличном костюме, с галстуком на плече, ворот рубашки расстёгнут, то, что в народе называется – расхристан, вторая – в вечернем платье, расстёгнутом на спине почти до пояса, с порванным рукавом и помятом подолом, что называется – донельзя.

– Дерётся! – пожаловался Аркаша. – Не поймите неверно… товарищ тесть, – вдруг пролетарско-семейным языком заговорил Аркаша, – ваш гость дерётся, прикажите уйти или… или я за себя не ручаюсь… я могу тут и революцию и-и… всё остальное, я уже там, – он указал вверх на комнату Анжелики, – я уже там ему задал раза!

– Дочь моя где? – спросил Сытин.

– Дочь? – Аркаша пожал плечами. – так она нас выгнала, а сама там осталась.

– Ну так… и проваливайте, – как посоветовал Сытин, – что тормознулись? Все революции переносятся на улицу. У нас тут дела!

– К-какие дела? – глупо спросил Аркаша.

– Дом строить будем с тёщей твоей! В два этажа! – солёно-хамски сказал “тесть”.

Последнее он сказал с каким-то послевкусием в значении слов и посмотрел внимательно на супругу.

 

Анжелика встала с кровати, прошла к окошку, сказала Женьке голосом грустным и разочарованным:

– Я тебе вызову такси. Поздно уже, – Анжелика смотрела в окно, – ты весь вечер молчала, – сказала Анжелика.

– А с кем говорить? – спросила Женька. – О чём?

– Правильно, – согласилась нехотя Анжелика, – говорить не с кем. Скучно с дебилами. А я думала, наоборот будет.

Женька пожала плечами:

– Кого звала.

– Звала тех, – разочарованно произнесла Анжелика, – с кем думала повеселиться можно…

– Да нет, Анжела, – прервала её Женька, – ты позвала тех, над кем повеселиться можно, но ситуацию не удержала.

– А ты что не помогла? Я вообще-то думала, мы вместе посмеёмся над этими недоумками.

– Да не хочется мне… – как-то не смешно произнесла      Женька, – смеяться над недоумками.

– Это ведь в переносном смысле.

– Да это как посмотреть, – сказала Женька искренно, потом быстро глянула на подругу, словно проговорилась, и они вдвоём рассмеялись.

Анжела отошла к своему трюмо, села за него, посмотрела на своё отражение, мечтательно сказала:

– А задумывалось-то всё как большой-большой  юмористический клип в живом исполнении. Честно говоря, я не хотела мужиков звать. Это уже потом, когда… девчонки стали с этим начальником знакомиться, когда этот Аркаша напросился… дай, думаю, соберу тут две парочки дебилов… вот посмеёмся!.. – она повернулась к подруге, – Не получилось. Ну и ладно! Зато папка мамку погонял… и догнал! Ой, – она быстро ухватилась ладошкой за свои губки, –  я такая дура болтливая! Всё бы про счастье женское молотить.

Здесь Анжелика мелко рассмеялась, понимая, что болтает женские мерзости. Женька не выдержала и улыбнулась, вздохнула:

– Где оно прячется, счастье женское? Крутись – не крутись… всё не так, всё не то. Ты время не теряешь, я наоборот теряю… И что получается?.. Ничего. Что ты не нужна никому, что я! Что так искать, получается неправильно, что этак.

– Вот именно, – согласилась Анжелика, – только ты упустила – я хоть удовольствия от исканий имею, а ты?..

– А я… – начала Женька сразу и думая, что она там имеет, – а я имею мудрые выводы жития женского без мужчины.

– А ты знаешь, милая моя, – с явным превосходством в голосе изрекла Анжелика, – сколько болезней разных… разных, может иметь женщина, что… без мужчины? – она посмотрела на неё вопросительно, Женька молчала. – Вот и думай, что оно лучше.

Женька прошла к окошку, посмотрела на соседний дом через дорогу, увидела там какую-то старушенцию – живую, сухенькую, с биноклем у глаз, похоже, заглядывающую к ним в комнату… повернулась спиной к окну, и Анжелике сказала:

– Мужик нынче пошёл… Только глянешь, сразу видно – чешуя лезет.

– Мама дорогая, – воскликнула Анжелика, – кто сказал! Откуда такие знания, тихоня?

– Пошла вон, – сказала Женька беззлобно и чуть смущённо.

– Вообще-то ты права, – как согласилась Анжелика, – мужик пошёл… и не мужик вообще… что-то такое… больное на все части тела. Самое обидное, что обычно снаружи-то всё в порядке, а как глянешь… – она закатила глаза вверх, – как ляжешь!.. А там ничего и нет, что сверху обещало накаченное тело.

– Феминизация, – произнесла Женька уверенно.

– Что? – глянула на неё Анжелика вопросительно.

– Мужики оба-би-ваются, – членораздельно сказала Женька.

Анжелика ушла от окна, села за трюмо, посмотрела на себя в зеркало, сказала мудро:

– Возьми вот, к примеру, Борьку?.. Ну, совсем как баба стал, а?.. Утром, у меня здесь, – кивнула она на кровать, –  быстренько глаза протрёт, вскочит тихонько с кроватки, башмачки свои и штанишки под мышку, кошелёк мой тоже под мышку, телефончик за тысячу баксов под мышку и домой!.. – она ещё раз внимательно на себя глянула и закончила, как вывод сделала. – Проститут.

Женька вздохнула тяжело, глубоко, сказала – д-да… после чего взяла с трюмо телефон Анжелики, набрала номер и вызвала себе такси.

– Да куда ты торопишься? – нервно спросила Анжелика. – Успеешь ещё… мне тут одной сейчас… знаешь как?

– Быстрее уснёшь, – сказала ей Женька, – меньше глупостей наделаешь. Меньше глупостей наговоришь своим родителям.

– Не хочу я спать, – капризно бухнула Анжелика одним словом, – у меня вообще… похмелье началось. И скучно опять.

– Тогда выпей ещё и ложись, – сказала Женька, заглянула в зеркало трюмо, поправила прическу, как поправляют девушки, зная, что через несколько минут надо выходить на улицу.

– Противно всё так, – пожаловалась подруга Анжелика, – внутри просто всё трясётся и горит. Сейчас бы мужика!..  – помечтала она. – Минут на тридцать, потом пинка ему под зад и спать… тогда да… уснула бы…

– Без мужика уснёшь. Валерьянки выпей.

– Как думаешь, – спросила Анжелика задумчиво, – Борька теперь вообще меня забудет, или всё же начнёт опять под одеяло проситься?

– Если денег не будет, то начнёт, – сказала Женька.

От неожиданности такой правды, Анжелика вскинула голову на подругу так резко, что в шее у неё что-то хрустнуло, Анжелика схватилась рукой за больное место чуть ниже затылка, проговорила с девчачьим кряхтеньем:

– Неужели, я такая дрянь низкая, что ко мне можно лишь, когда… денег нет?

– Дело не в тебе, – пояснила подруга, – ты – предлог. Была бы я на твоём месте, то такая дрянь, как Борька бегал бы ко мне. Ему без разницы – кто, ему необходимо отношения свои с девушкой всегда обналичивать…

– Проститут.

– Не возражаю.

– А Пачухалин на меня запал, – как похвасталась Анжелика, потом голосом слегка стеснительным доложила, – делал мне неприличные намёки и предложения. Я так полагаю, что он был бы не против вначале меня завалить, а уж потом и Наташку…

– Что за жаргон, Анжела? Завалить! Что ты, свинья какая-нибудь? Завалить!.. Уважай себя. В любых ситуациях уважай себя вначале.

– А я специально в дурочках остаюсь. Эти мужики просто не знают, какие они все дураки и дешёвки! Клоуны! А мужиков среди них – один на полсотни! Остальные так…

– Ты хоть одного мужика встречала?

– Нет, – простодушно ответила та.

– Значит, полсотни самцов у тебя ещё не было? – предположила Женька язвительно.

– Дура!

– Ложись спать.

– Я не смогу уснуть, у меня нервы! – и посмотрела выразительно на тележку со спиртными напитками.

– Такое впечатление, Анжела, – тяжко молвила Женька, – что тебе не двадцать лет, а все сорок.

– А я скороспелка! Вон такси твоё подъехало, – кивнула она в окно, где под ворота дома подошла легковая машина с шашечками на крыше.

Женька мигом собралась, накинула на себя свою летнюю, лёгкую ветровку и они вместе пошли вниз.

 

Были уже глубокие сумерки, когда Владимир Павлович Пачухалин привёз домой Наташку к её большому, красивому, девятиэтажному  дому. Дом стоял в центре жилого массива из нескольких многоэтажек. Любашу они отвезли домой на такси первой. Когда Пачухалин вызывал такси,  Наташка спросила скромненько так, с лёгкой ухмылочкой:

– Как же так, у такого представительного начальника и машины нет служебной?

– Дорогая моя, – ответил тот сдержанно, – машина служебная стоит в гараже служебном, а машина своя личная стоит перед домом моим, не сяду же я за руль выпимши?

– А водитель? – повела глазами Наташка и грудь её при этом колыхнулась.

– А водитель дома спит… водителя не следует посвящать в дела личные…

– А мы, – Наташка посмотрела искоса на Любашу, стоявшую чуть в стороне, и, как всегда, одиноко, – мы – это ваши дела личные? – и всем видом показала, как ей это нравится.

– Вы, – выделил резко это слово Пачухалин, – личное, а Люба… Люба у меня производственное. Устраивает так?

– Ой, как смешно, – хотела рассмеяться Наташка, – производственная любовь!..

Пачухалин смех не поддержал, а сама Любовь не обернулась на этот всплеск радости слабоголовой подруги. Пачухалин же сейчас довольно бодро размышлял – как себя повести и что, в сущности, сейчас делать? Отправить эту дуру домой? Самому тоже домой? Зачем тогда такие траты на этом идиотском дне рождения? Он выложил столько, что мог бы и двух таких девок, как Наташка, на сегодня себе обеспечить. За что такие унижения перед этим самодовольным мерзавцем Сытиным, зачем скачки по диванам, зачем извинения, уничижительные разговоры, и самое главное – за что по морде дали в комнате у этой дуры сучкообразной, Елены?.. Значит надо что-то придумать. Интересно, у этой скудоумной девочки есть место, где можно на часик приземлиться?.. Пачухалин, как только усвоил, что с Анжеликой он на сегодня пролетает совершенно точно, сразу стал присматриваться к Наташке более детально и… присмотрелся. Наташка была хоть и в теле, с не очень тоненькой талией, но девка плотная, похоже, горячая и вполне, в качестве “на про запас” годная. Тем более девка сама не против. Что в нём такого мужественного и привлекательного, что девки западают?.. Пачухалин сам себе на этот вопрос ответил уже давно. Девки на девяносто девять процентов продажны, и привлекает их его положение, его кошелёк и его возможности в социуме! Привлекает его большой, чёрный внедорожник служебный. Потому что он – директор департамента! Какого? Это вопрос второй и для девок бесцветный.

Стоял с такими мыслями Пачухалин где-то в спальном районе города Салехарда, застроенного частными домами, и ждал такси. Потом с такими же мыслями ехал в такси, отвозил Любашу домой, прощался с ней прохладно, она даже мордашку скуксила, видно боится, подлюка тощая, что прибавку к окладу не получит. Да ладно… он добрый, даст прибавку… Вот с Наташей как?

Уже подъезжая к дому, Наташа приблизилась к его уху и сказала шёпотом:

– Здесь останови?.. Выходим. Чтоб из окон не засекли.

Пачухалин вышел (похоже, всё получится!), помог выйти девушке, потом незаметно посмотрел на часы – одиннадцать пятьдесят девять – самое время для хулиганья всякого, не хватало ещё по морде в подворотне получить, не дай бог завтра на работу да с синяком… ой, завтра же воскресенье!

– Так, – сказала Наташка, когда Пачухалин расплатился с водителем, и машина уехала, – теперь я иду первая, а ты за мной. Я вхожу в подъезд, а ты не уходи никуда, я тебе окошко открою… у меня первый этаж, окошко на лоджии открою, ты спортивный мужчина? – и посмотрела ехидно на его пузо, Пачухалин сделал вид, что не заметил.

И когда на “ты” перешли? Пачухалин слушал всё как во сне. На кой ему это надо – лезть в окошко да ещё на лоджию? Идиотка! Она кому предлагает? Дурында! Она с кем говорит? Сучья порода, она хоть понимает его социальное положение?

Пока полудурок от директора департамента Пачухалин всё это думал, Наташа быстро скрылась за углом дома. Он остался один. Огляделся. Где-то невдалеке раздался громкий, вызывающе наглый смех парня, ему вторил другой, потом ещё один, потом также пошло и мерзко ржали девки. Все они – шлюхи, подумалось Пачухалину. Что она сказала? Подойти к лоджии? Где тут у них лоджии?

Пачухалин воровато обошёл дом, оглядел в полумраке первый этаж, лоджии была со стороны двора. Интересно, в какой стороны сейчас пыхтит эта коза?

Долго ждать ему не пришлось. Окошко в лоджии открылось, и там показалась Наташка. Она хитро и жеманно помахала рукой, и Пачухалин услышал несколько не очень красивое на его взгляд приглашение:

– Ну, иди уже, чё встал?

Он подошёл к дому вплотную, оказалось, что лоджия с окошком намного выше. Пришлось подпрыгнуть на пару сантиметров верх (больше не осилил), ухватиться двумя руками за поручень лоджии и, стуча туфлями по закрытому ограждению, забраться грудью на подоконник окна. Наташка тут же подхватила его за ремень брюк сзади и стала тащить  к себе. Картина была уморительная, но зрители отсутствовали. Пачухалин изо всех сил карабкался ногами, стараясь как можно быстрее перекинуть вес тела на другую сторону лоджии, Наташка пыхтела, явно не справляясь с его массой тела, морда у директора департамента покраснела, надулась и глаза вылезли. Здесь кто-то рядом, снаружи, похоже, с соседней лоджии, мужским голосом посоветовал негромко:

– А ты его шилом в ж… уколи, так он горным козлом перепрыгнет!..

Владимир Павлович и в самом деле испытал укол куда-то ниже пояса, от страха едва не свалился обратно на улицу, но здесь мощные, похотливые руки девушки так рванули его за ремень, что в штанах директора департамента что-то треснуло. Пачухалин кулем с отрубями (любимое лакомство свиней) свалился внутрь лоджии. Над ним раздался громкий и радостный животный выдох девушки:

– Наконец-то!! Красавец!

А на соседней лоджии пробасили:

– Тихо ты, Наташка! Так ведь главный инструмент поломать можно! Ох и хорёк у тебя сегодня!.. Исперделся  весь, пока ножками дрыгал!

 

Этой же ночью Мишка и Борька, выйдя из дома Сытиных, отправились сразу совсем в другую сторону, нежели Пачухалин с девицами. Когда удалились на приличное расстояние, оба разом оглянулись, не видно ли их, пожали друг другу руки, вновь разом спросили друг дргуа:

– Ты с ней спал?

– Спал, – ответили разом.

Мишка посмотрел в сторону и сказал (один):

– Ты в этом году спал?

– В этом, – ответил Борька, – а ты?

– И я в этом. Тебе как?

– Да так, – махнул рукой Борька, – сносно.

– И мне сносно.

– А она ещё что-то про нас болтает!

– Шлюха, – пренебрежительно сказал Мишка.

– А этот, – Борька ухмыльнулся, – Аркаша, да?.. Жениться на ней собрался! Во дурило!!

– Дурило, конечно, – подхватил Мишка, – кто ж на сучке женится?

– Да-а, та ещё тварь… спит с мужиками, остановиться не может, а потом ещё и болтает про них всякую дрянь!

– Тварь! – пригвоздил Анжелику Мишка.

– Ей место в “жёлтом доме”, а не в этих хоромах! – сказал Борька.

– А я ещё хотел ей помочь, – пожаловался Мишка, – за шкаф прятался… чтобы у неё не было скандала… вот так помогаешь людям, помогаешь…

– А она тварь! – заключил Борька.

– Тварь. Куда пойдём? – оглянулся Мишка в темноте. Район спальный хоть и освещался фонарями неплохо, но земля здесь была тёмная, асфальт тёмный и получалось, что улица освещена неровно, будто в островках света.

– Не знаю… – Борька сразу потерялся, стал запинаться, – я же сегодня случайно здесь был… случайно зашёл, по делу… предупредить эту тварь хотел… денег не взял.

– У меня тоже… – Мишка оглянулся в темноте, – тоже денег не много… на такси должно хватить.

Он достал телефон и стал вызывать такси. Где-то невдалеке послышался хохот мужской компании. На дорогу, невдалеке, метрах в ста, вышло трое молодых парней…

К великому сожалению Борьки и Мишки, парни подошли к ним быстрее, нежели такси. Подошли парни спокойно, немного вразвалочку, как присматриваясь к незнакомцам в полумраке. Один вышел чуть вперёд, спросил весело, задиристо:

– Пацаны, а как у нас с сигаретами?

– Нормально с сигаретами, – ответил Мишка, вытащил сигареты, угостил всех.

– Что так поздно ходим, всё по бабам? – вновь спросил тот.

– Да-а, – небрежно ответил Мишка, – были тут у одной…

– Вдвоём? – удивился тот и остальные двое хихикнули.

– Вдвоём. Такая, – Мишка сплюнул на землю, – может и двоих обработать…

– Это кто ж  у нас здесь? – оглянулся парень, словно искал дом.

– Да там вон, – кивнул Мишка на дом Сытиных, спрятавшийся среди коттеджей, – там вон… Сытинская сучка.

– Хороша девка?

– Шлю-юха! – пренебрежительно процедил Мишка.

Борька за весь короткий разговор стоял, дрожал, слова выговорить не мог, про себя только повторял – лишь бы морду не стали бить, лишь бы морду не стали бить… больше никогда так поздно… никогда больше так поздно… и что такси сразу не вызвали? Козёл этот Мишка. И что ушли от этих сучек Наташки да Любашки?.. С бабами всё легче, чуть что, можно их пацанам отдать… только бы не стали морду бить…

– Почему шлюха? – всё удивлялся незнакомец. – Она же вам радость доставила?

– Так, а кто она? – не понял Мишка. – Шлюха и есть.

– Так я не знаю, – протянул парень и здесь сказал совсем неожиданное, – может, она моя сестра?..

Он вгляделся в глаза Мишке, где мигом вылез наружу страх и пополз по его роже вниз, опуская челюсть…

– Тогда получается, ты мою сестру шлюхой назвал?..

Борька ничего не успел понять, только услышал шлепок короткий, потом увидел, что Мишка полетел в кювет придорожный, тут же безо всякой мысли ощутил, что кто-то его ударил ногой в пах, в животе оборвалось и дыхание пропало… темнота опустилась полная… Борька только успел выдавить из себя:

– Я же её не обзывал шлюхой, я же…

Как кто-то снаружи сказал:

– Этому тоже надо яйки опустить… Санёк, долбани его по яйкам, чтобы по ночам к шлюхам не ходил! Ишь, ухарь херов, шлюха она ему!! Сам-то кто, скотина при галстуке?.. Выкидыш спасённый!

Когда подъехало такси, Борька сидел на обочине и тяжело дышал, между ног горело, в животе тянуло, а в душе было всё оплёвано, Мишка сидел рядом с такой же мордой. Таксис глянул, спросил:

– Вы машину вызывали?

– М-мы-ы… просипел Мишка, – м-мы вызывали. Что так долго?

– Семь минут, – сказал таксист, – как доехал. Задницы отряхните, – он посмотрел на них внимательно, увидел красноту возле глаза у Мишки, очевидно, всё понял, – штаны отряхните? Чехлы у меня светлые на сиденьях.

Машина довезла Борьку до самого подъезда. Да зачем это теперь? Поздно. И главное – за что?.. Что ж за сволочной народ? Он же никого не трогал, он вообще рядом просто стоял. Это же Мишка, козёл, с ними базарил! Он же рядом стоял? Вот же скоты?

 

Через полчаса  после своего удачного приземления башкой в пол лоджии, Владимир Павлович Пачухалин, одетый в шёлковые трусы, также осторожно вышел опять на лоджию. Вышел воздухом подышать. Ночь стояла короткая, тёмная, где-то лаяла собака, кричали девки от восторга, бухали чьи-то фейерверки, взлетая за домами и освещая островки неба короткими вспышками. Пачухалин подышал воздухом, мотнул головой, сказал под нос:

– А ничего так бабец подцепил.

Он вошёл в комнату, где на широком диване, совершенно новым и потому совсем не скрипучим, лежала в подушках Наташка… довольная до самых пяток. Глянув на Пачухалина в трусах, она сказала:

– Слышь… Володенька, тебе понравилось?

– Я восхищён, – сказал Володенька, лоб наморщив.

– Ты это… – зевнула широко Наташка, что обнажила всю нижнюю челюсть, где не хватало пары коренных зубов, – ты мне сегодня позвонишь? – сделала она ударение на втором слоге.

– Позвоню, – сказал Пачухалин, также коверкая слово.

– Ну, – как простила она его, – ты это… спать уже пора… ты это… такси себе вызови?

Пачухалин стал вызывать такси, Наташка так и не вылезла из-под одеяла, смотрела на него глазами хищницы, которая была сыта и потому этого выродка не трогает. Когда Пачухалин стал надевать штаны, она высунула на свет свою белую, молодую, здоровую ногу и обнажила её по самый… окорок. Показав, как она умеет быть сексуальной, Наташка сказала:

– А я первый раз сплю с директором департамента. У меня таких видных дядей ещё и не было.

– А много дядей было? – зачем-то спросил Пачухалин, и отчего-то лапка ревности царапнула самолюбие.

– Один, – как само собой разумеющееся ответила та, – один и тот… дебил. Обманул все девичьи ожидания. Потому раз и навсегда закрыла тему – с молодыми не сплю! Они вруны и козлы, им только бы засадить!.. И всё! Ни романтики тебе, ни поэзии! А ты стихи читаешь, Володя?

– Стихи? – Пачухалин поморщился, поразмыслил очень разумно, – ещё мне не хватало этой дуре стихи читать, что она о себе думает? Потому ответил так: – Нет, я больше прозу.

– Замечательно, – сказала счастливым голосом Наташка, – в следующий раз почитаешь мне прозу…

Морда Пачухалина при этом вытянулась и стала похоже на лошадиное лицо.

За окном быстро прошелестели автомобильные шины и машина остановилась.

– Тачка пришла, – сказала Наташка, приподнялась на кровати, одеяло упало с её плеч и обнажило молодую грудь… Тут же в коридоре квартиры кто-то прошлёпал ногами мимо их двери. Пачухалин и забыл сразу всё.

– Давай, давай! – яростно зашептала она. – Давай, проваливай! Не дай бог, маманя или папаня войдёт!

Владимир Павлович, быстро похватав свои пожитки, ринулся к двери. Наташка в ужасе вскочила на ноги, одеяло слетело с неё, и она шикнула:

– К-куда?!

Пачухалин опомнился, повернулся к лоджии, увидел совершенной голую девицу, которая тоже увидела себя совершенно голую, застеснякалась в один миг и бухнулась заново под одеяло. В квартире обратно прошелестели шаги, женский голос резко спросил:

– Наташа?! Ты что там говоришь? Ты что там… ты не одна?..

– Одна, одна, это я по телефону! – также громко ответила Наташка. Тут же Пачухалину шёпотом: – Давай, давай, шуруй через лоджию!..

Он вышел на лоджию. До земли, через тот же подоконник, было метра два… меньше… метр восемьдесят. Напротив, у подъезда стояла машина, его ждали. Он осторожно перекинул одну ногу, потом попытался задрать вторую, сказал в комнату:

– Да помоги же ты?.. Лежебока хренова!

Окошко такси приоткрылось, и оттуда выглянул водитель:

– Вы машину заказывали? – громковато спросил он.

– Я, – ответил Пачухалин.

– Так выходите? – сказал водитель.

– А я что делаю? – возмутился Владимир Павлович, – Не видите, выхожу! Дверь заклинило, вот приходится через окно!.. Подгоняют ещё!

– Они токо-токо с бабы злезли, – сказали с соседней лоджии тем же муским голосом, – бояться шо родители зарэжуть!! Ха-ха-ха!!

Заржали там так громко, что из квартиры вновь донёсся голос матери:

– Наташенька! Что там?..

Пачухалин перекинул вторую ногу, потом попробовал опуститься на руках, но слабые ручки не выдержали веса, хорошо питавшегося хряка, и он плюхнулся на траву под окном…

– У-а-а-ха-ха-ха!! – ржали на соседней лоджии.

Пачухалин встал, стал отряхиваться, понося всех вокруг. Здесь в лоджии показалась чья-то незнакомая фигура, она вышла в халате и это была не Наташка. Фигура увидела Пачухалина, тут же схватила кувшин с водой на лоджии, что стоял рядом с цветами, и плеснула из него, на директора “Департамента обновлённой российской балалайки”. Вода попала ровно ему на темечко.

– Ах ты козёл! – крикнула женщина. – Ты что, кобель поганый, по ночам да по девкам?..

– Хорошо! – отозвался Пачухалин, – Завтра приду утром и по мужикам!! – хотел уже уйти, но начальственные мозги сразу не пустили, он обернулся и крикнул: – Сучья семейка!

Здесь фигура быстро скрылась внутри, и в комнате Наташки загорелся свет, потом было видно, как женщина била чем-то Наташку и приговаривала:

– Опять?.. Опять?.. Паскуда ненасытная! Это кто был, па-аскуда? Кто? Васька, Борька, Мишка, Сашка, Витька, Валерка, Серёжка, или Эдик твой лишайный?

“Боже мой, – мелькнула в голове Пачухалина, когда он садился в такси, – не хватало ещё лишаёв подхватить!”

На соседней лоджии опять ржали во весь голос.

Дома его встретила жена, прямо с порога спросила романтично – где был? Он ответил так – на совещании. Она посмотрела на часы в коридоре и сказала эдак – в час ночи? Он ответил так – в час ночи закончилось. Она сказала эдак – сволочь! Он ответил просто, по-мужски – квашня! Она по-женски схватила  с вешалки припасённое на такой случай мокрое полотенце и заколотила им по морде мужа. Колотила она минуту. Минуту муж стоически закрывал лицо руками и локтями. Молчал. Молчал, чтобы не услышали соседи. Потом жена пошла в кухню, потом обозвала его козлом и ушла спать. Пачухалин пошёл спать на диван в зал. Засыпая, сладко потягивался – это сучка Наташка, скажу вам, такая шаловливая девка! О-ох же паскудины эти бабы!

Избитый и счастливый он заснул богатырским сном. Отчего-то после всего случившегося хотелось работать и приносить пользу обществу. И ещё… Ещё хотелось, наконец, попробовать сделать балалайку не из ёлки, а из… лиственницы!.. Настоящей сибирской лиственницы! Вдруг звук появится как у скрипки Паганини? А ещё… ещё… Здесь внутренний голос громко и отчётливо сказал ему – ещё к дерматологу сходи, лишаёв проверь на себе, кролик  пушистый!

 

Засыпая в полном девичьем одиночестве и физически, и морально, Анжелика вдруг пришла к мысли, что ей впервые в жизни не понравилось её мероприятие. Впервые в жизни что-то надломилось в её сознании, хрустнув до боли в голове вопросом – а что ей приносят такие вечеринки, собирушки, где одних выставляют дураками, других холопами да холуями, оставляя самой себе место какого-то фальшивого, подложного правосудия, фальшивой королевы бала… лицемерно подменяющей справедливость на своё личное мнение о человеке и заставляющего в это мнение, если не поверить всех остальных, то, хотя бы, прилюдно с ним согласиться?

Провернув в голове такой длинный, неприятный для самой себя вопрос, Анжелика открыла глаза и посмотрела в потолок. Потолок был белый и чистый. Чем она лучше Борьки да Мишки? Тем, что у неё обеспечение в жизни есть, тем, что она родилась в семье, где отец смог создать материальное благополучие? Что ж ей тогда в жизни так скучно, колко и неудобно, если всё дело, лишь в материальном благополучии? Что ж  тогда её всё не устраивает, везде всё кажется занудством, всё надоедает… С жиру бесится? Учиться ей не хочется, лень. Работать юристом она никогда не будет, не её интерес… а где её интерес? В чём? Менять мужчин как перчатки? Относиться к ним пренебрежительно? “Так и они ко мне также относятся, как к шлюхе последней. Они ведь никогда, ни разу, ни за что не задумаются, что это не они меня, а их использую? Нет, не задумаются? Почему? Потому что социум такой, как говорит Женька”. Общество давно себе правила такие установило и правила эти не в пользу женщин. Вначале женщину хотят все, потом её грязью обливают все, а она должна слушать и смущаться, так?

Эти две гнилушки, что Мишка, что Борька сегодня наверняка уже между собой о ней посудачили, как две бабки колхозные… а причём здесь колхоз?..

Что-то надо менять, а что? И как? С кем? Замуж за полудурочка Аркашу выйти? Он тихоня, тихоня, а как женится – сто процентов будет жену лупить смертным боем с поводом и без повода. Это потому что маменькин сынок, они все такие – тихие только в присутствие родителей, а в тихих обычно самые отъявленные садисты скрываются. Когда-то, где-то, как-то она прочитала, что большинство садистов рождается у тех, кто в жизни сам испытал унижения, но ответить на унижения, неважно какие – физические или моральные, не мог. Проявляется в детях. А может, врут?

 

Неделя началась у Глеба Ивановича Хваткого довольно скверно. В десять утра к нему, когда он должен был принимать у себя секретаря Вику с голыми ногами, который… которая должна была регулярно по понедельникам снимать у него стресс, к нему припёрся, простите, новый родственник Максим Петрович Сытин и, даже не дав секретарю объяснить что у него совещание, сразу ввалился в кабинет…

– Ну, здорово! – приветствовал Сытин, проходя к столу и протягивая ему руку, тут же, как вспомнив, добавил громко, чтобы Вика, в дверях застрявшая с растерянным личиком, услышала, – Кум!..

Не дожидаясь приглашения, Сытин сел за служебный стол сбоку, как мог бы сесть запросто мэр города или губернатор округа. Со стула сказал ему:

– Дело у меня к тебе очень важное, по вчерашнему звоночку, помнишь? – Обернулся назад, глянул на Вику, спросил: – Она всегда в дверях торчит, как пугало огородное? У меня дело, не для лишних ушей.

– Да у меня секретов нет… на работе, – сказал немного нервно Хваткий, Вика осталась в дверях.

– Твой сынок, мой значит зятёк, – сказал тогда Сытин громко, внятно, – вчерась изнасиловал свою… заметь!.. – Сытин поднял указательный палец вверх. – Свою невесту! Причём!.. – палец ещё дальше ушёл вверх. – Причём, в шкафу!..

Сзади, от Вики донёсся жалобный стон, который перешёл в насмешливое мычание. Хваткий махнул ей рукой, но Вика молвила, уходя:

– Это у них семейное!

– Вика!! – крикнул Хваткий в спину.

– Да, да? – мигом участливо и покорно обернулась та.

– Ты того… – Глеб Иванович помахал руками, видно было, что хотел пальцем погрозить да постеснялся, – ты того… кофе нам принеси… крепкого!

Вика ушла, сказав с придыханием, голосом сладким и томным, как зубки стиснув:

– Я мигом! Душ принять?

Хваткий даже с кресла тёплого привстал:

– Вика!!

Вика исчезла. Глеб Иванович сел обратно, пробормотал:

– Болтают, бог знает что!.. С ними по-хорошему, так распускаются…

– Да хрен с ней, с твоей подстилкой, – махнул рукой Сытин, – давай-ка наше дело обсудим? Супруга в гневе, Анжела места себе не находит, вчера “скорую” вызывали… боюсь анализы уже у неё взяли… ещё заявит?..

Здесь Сытин остановился внезапно и посмотрел на Хваткого внимательно. Тот увидел, всё понял, осознал свою отцовскую ответственность и спросил, сквозь сжатые губы:

– И что?.. Что от меня?..

– Так… – Сытин ладонью покрутил в воздухе, – надо дело как-то уладить?

– Хорошо, я поговорю с сыном.

– Ну, не-ет…

– Хорошо, я его выпорю.

– Не-ет… – Сытин даже заулыбался.

– А что тогда? – спросил Хваткий, хотя прекрасно знал – что тогда? сли ты по второму объекту, так вчера уже всё с тобой по телефону обговорили. Или у тебя за одну провинность надо дважды отчитываться и платить?

– Есть ещё один момент. Я вот тут проектик один имею… есть местечко… домик там стоит ма-аленький… а место большое, хорошее… вот бы расселить пару семей?..

И он посмотрел на Хваткого. Тот понял, но сказал своё:

– Ты же понимаешь… кум. Здесь уже… такое положение – процент!..

– Обговорим.

– Подумаем, – также ответил уклончиво Хваткий.

– И ещё, – Сытин полез в свою рабочую кожаную папку, – вот здесь у меня… надо бы твою подпись, в двух местах…

Уходя от кума, Сытин сказал весело, улыбнувшись и едва не рассмеявшись:

– Надо бы тоже себе  такого секретаря завести… расслабляет… жена-то как? Не в курсе?

– Ты что несёшь? – взорвался Хваткий. – Ненормальный!

– Ну, ну, – успокоил его Сытин, – мы же теперь в одной упряжке. Нам одних внуков нянчить! Подыщешь мне такую же? – и он кивнул на дверь.

– Вика! – крикнул Хваткий.

Вика ворвалась в кабинет в ту же секунду:

– Да?

– Проводи товарища  и-и… ко мне, с бумагами…

Вика проводила товарища, через секунду в приёмной щёлкнул дверной замок, она вошла, держа в руке какой-то квадратик маленький, в фольге серебряной.

– Бумаги, Глеб Иванович? – показала она квадратик, тут же надкусывая его зубками белыми и доставая из квадратика совсем не бумаги, – Бумаги?

– А ну на стол! Быстро! – прикрикнул он, выхватив у неё квадратик.

– Бумаги на стол? – сделала она простецкую мордашку, словно ничего не понимала.

– Са-ама на стол!

– Ах! – сказала Вика, подходя к столу и облокачиваясь на него попкой. – Врач-хирург!.. Кибинетных дел мастер!

 

Арина Ивановна в это утро чувствовала себя хорошо до тех пор, пока не наступило десять часов. Потом ей стало плохо. Просто плохо. Отдышка, давление, ломота в пояснице и краснота вокруг глаз. Она быстро сняла трубку телефонную, набрала номер мужа, рабочий номер мужа… долго трубка пытала её гудками длинными, долго таинственно молчала, нагоняя на Арину Ивановну дурные мыли, потом голос запыхавшегося супруга сказал громко и нервозно:

– Аллё?! Что надо?

– Глебушка, – сказала облегчённо Арина Ивановна, – это я. Я просто… я волнуюсь, как-то вдруг здесь у меня… – она замолчала на секунду, что-то вслушиваясь, потом спросила тревожно, – ты, что так дышишь?

– Переезжаем! – крикнул тот. – Переезжаем в другой кабинет!  Мебель таскаю! – бросил трубку на рачаг аппарата.

Смотря в потолок, на столе, Вика спросила у него и у потолка одновременно, задумчиво да таинственно:

– И куда мы переезжаем?..

– Молчи! – приказали сверху, стоя у стола, где расположилась Вика, и тут же для красок происходящего: – Убью! Душу выну!..

 

Женька Игумнова после дня рождения подруги проснулась в отличном настроении и прекрасном расположении духа. Сегодня у неё был первый день работы после короткого отпуска. Она поднялась ближе к восьми часам. Все спали – братья младшие были на каникулах, мать только-только пришла с ночной смены. Женька поднялась, мигом убежала в ванную.

Женька умылась, побежала в свою комнату делать физзарядку. Физзарядка была обязательным утренним процессом. Женька жутко боялась располнеть или дурно выглядеть. Анжелике было проще, она вообще не была склонна к полноте, да и если располнеет, то быстрее всего не в тренажёрный зал отправится, а на стол ляжет к пластическому хирургу… это когда деньги на хирурга есть.  У Женьки денег не было. На упражнения Женька отдавала около получаса.

К девяти она вышла из дома.

Уже возле самого здания супермаркета, который помещался в отдельном новом строении, Женька встретила Борьку Гнилова. Тот был немного смущён, увидев Игумнову столь внезапно и, похоже, не успев подготовиться. Он быстро и немного воровато осмотрелся по сторонам, словно ждал кого-то, наконец, взгляд его упал на Женьку, как случайно, она уже стояла к нему вплотную и бесхитростно улыбалась.

– А-ах, это ты? – протянул Борька удивлённо, прикрывая сразу один глаз ладошкой так, словно у него очень зуделось верхнее веко и он его легонько поглаживал пальчиками, но глаз при этом скрывался, – Куда? Гуляем? Себя показываем?

Привычка говорить чуть свысока осталась у Гнилова со школы, где он вместе с девчонками учился. После школы, как и у всякого бездельника по жизни, эта небрежность в разговорах осталась.

– Да нет, – ответила она просто, – на работу. Отпуск закончился.

– Ах, да-а… – вновь протянул он, смотря куда-то поверх её головы, – ты же у нас работаешь…

Тут же в голове Борьки мелькнула мысль: “Может, денег даст? Занять?”

– А ты что, в такой ранний час? – спросила в свою очередь Женька.

Гнилов почему-то услышал в её вопросе насмешку, что ему, вроде как, и спешить некуда, резко ответил:

– Что в ранний час?.. Что в ранний час?.. Что ты думаешь, мне и нечем заняться в ранний час? Или, может быть, у меня никаких дел быть не может в ранний час? Как вы мне все надоели, дуры! – и тут же, резко опустив руку, что под глазом сразу сверкнул свежий синяк, обиженным селезнем ушёл прочь через дорогу на красный свет светофора, чуть не угодив под машину.

Женька посмотрела ему вслед, сжала губки, сказала тихо:

– Псих. И глаз подбит.

Борька не обернувшись, бросил себе под ноги:

– Специально, сучка, так разговор повела, чтобы я про деньги спросить не мог. Сучка!

Перед самым парадным крыльцом супермаркета, Женька неловко запнулась о небольшой бордюр, который стоял на пути у парковавшихся здесь машин, равновесие вмиг потерялось, и Женька едва не полетела носом вперёд, но… её предплечье ухватила крепкая мужская рука, приятный баритон сказал:

– Осторожнее, девушка.

Женька глянула вбок на спасителя, молвила тихо:

– Спасибо, – и спаситель, поднявшись вместе с ней по крыльцу, открыл ей двери. Женька вошла, мельком глянула на него, ещё раз сказала, уже как в тумане:

– Спасибо.

Голову довольно низко опустила и просто упорхнула в магазин. Здесь она мигом пересекла торговую территорию самообслуживания и скрылась в закоулках складских помещений да подсобках персонала. Спаситель её не преследовал. Когда она уже входила в двери подсобных помещений, то голову чуть повернула назад, на одну секунду, и успела заметить, что… мужчине было около тридцати, волосы были тёмные, глаза проникновенные, нос правильный, подбородок волевой, шея как у благородного оленя, руки крепкие, плечи расправлены, похоже спортсмен, одет был прилично, штаны летние, светлые, покрой джинсовый, кроссовки тёмные, новые, рубашка в клетку свежая да ветровка лёгкая из хлопка, в руках кейс… Так вот, увидела она, что мужчина направился в отдел бакалейных товаров, в ту её часть, где на полках лежали коробки конфет… ищет подарочный вариант… та-ак… Это её отдел. Сколько надо времени, чтобы переодеться в униформу?..

Времени для этого совсем и не понадобилось. Она глянула на себя в зеркало, схватила униформу в руки, на ходу одевая халат, сверху нацепила колпак, и не успел спаситель даже разобраться, где в коробках зефир, а где конфеты, Женька уже подошла к нему,  лицо сделала деловое-строгое, но голос убавила, сказала приятно магазинное, пошлое, но с улыбкой:

– Ищите что-то? Могу я вам чем-нибудь помочь?

Мужчина обернулся и тоже улыбнулся, потом улыбку спрятал и весьма заинтересованно сказал:

– Да. Конфеты. День рождения. Хочу красивую коробку, и конфеты, чтоб мягкие были.

Он посмотрел ей внимательно в глаза и чуть удивлённо произнёс:

– Такое впечатление, что мы уже встречались, – очень осторожно, деликатно напомнил он.

Женька скромно улыбнулась, даже стеснительно улыбнулась, сказала тихо в витрину с конфетами:

– Д-да… на улице… я опаздывала… спешила…

– А-а, – явно обрадовался тот и вспомнил, – вы споткнулись? Я не очень вас крепко схватил за руку?

– Нет, не очень, – сказала она и глаза подняла, посмотрела ему в глаза и вновь, – так что будем выбирать? Московские фабрики? “Бабаевский”, “Рот фронт”, или что-нибудь новенькое?

– А что новенькое?

– Например “Коркунов”, очень хорошие конфеты…

– Покажите, – согласился он.

Она подошла к витрине, сняла какую-то коробку, мужчина приблизился сзади, справа от её плеча, Женькин чуткий носик вмиг уловил приятный и, похоже, дорогой парфюм. Она чуть округлила глаза, как округляют их девушки, когда им что-то нравится, показала тут же коробку куда-то вправо, сказала хорошо:

– Вот посмотрите, шоколадные, ассорти… совсем свежие, вот дата… должны быть мягкие…

Мужчина сделал шаг ближе и задел своей грудью Женькино плечико, она так постояла, постояла, потом, видя, что молчание чуть затянулось, попыталась взять ещё одну коробку с витрины, но пришлось сделать шаг в сторону и она опять, непонятно обо что, споткнулась… Мужчина вновь, очень быстро и очень ловко ухватил её за локоть… Женька мило взвизгнула – ой!.. Мужчина тут же извинился, сказал, что не хотел. Она сказала – ну что вы, что вы?.. Наоборот, спасибо…

Здесь Женька набралась смелости, явно желая знакомство продолжить, и спросила так внезапно, что вопрос удивил даже её саму:

– А вы не знаете, что это я при вас постоянно с ног валюсь?

Он улыбнулся, усмехнулся легко, мотнул головой, ответил негромко, как извиняясь:

– Нет, не знаю… простите.

– Вот и я не знаю, – сказала Женька и удивилась себе ещё раз.

– А вы здесь работаете? – спросил он. Когда спросил, понял, о чём спросил. Это очень ясно прочиталось в его глазах.

– Не-ет, – ответила Женька смело и где-то по-женски дерзко, – я тут проездом. А вы?

– Я-я, – замялся спаситель, – я тоже… шёл мимо… вспомнил, что сегодня день рождения у…

– …жены? – тут же дополнила Женька с женским коварством и таким же сожалением.

– Нет, – ответил мужчина как-то радостно и нравоучительно.

– Значит?.. – не договорила Женька и стала что-то искать на витрине.

– У матери моей день рождения, – в спину ей сказал мужчина, – и матери уже семьдесят лет, потому и выбираю конфеты свежие… мягкие… зубы у мамы не очень…

Женька остановилась, похоже, ей очень понравилось, что у мамы с зубами не всё в порядке, она как-то по-детски мило шмыгнула носиком и сказала тихо в пол, как задумавшись:

– Ну да, север… тогда вот, – достала она большую плоскую коробку с красочной картинкой сверху, – берите… привезли на той неделе, вот здесь даже написано – дата изготовления август… конфетам ещё и месяца нет.

Мужчина взял коробку, просмотрел всё очень внимательно, потом посмотрел на Женьку и спросил, словно дальше конфетами интересовался:

– Вас как зовут?

– Меня? – Женька переспросила, потому как игра в продавца и покупателя закончилась, она это поняла. На один миг она опустила глаза себе на грудь, где должен был приколот бейджик с её именем, но там его не было.

– Вас, – сказал он прямо, глаза не отводя.

– Меня как зовут? Так… – Женька опять уставилась в пол, но здесь быстро глаза вскинула и спросила, – а Вам зачем?

Про себя ругнулась крепко – дура, ты что спрашиваешь? Говори быстро имя! Имя говори ему, дура! И телефон давай, адрес давай, электронную почту, номер пенсионного страхового свидетельства, ИНН… что там ещё?..

– Как зачем? – удивился естественно мужчина. – Просто так… если вы не против… познакомиться. Люди, бывает, так знакомятся… получается, вроде, мимоходом, а выходит, что на всю жизнь.

– Вы со мной на всю жизнь познакомиться хотите? – как не поверила Женька.

– Вполне может быть.

– Так – вполне, или может быть? – не унялась она.

– А вы могли бы на всю жизнь?

– А кто вас знает, – немного усомнилась Женька, – какая у вас жизнь?

– Нормальная, – обещал он сразу же, – можно даже сказать, интересная.

– Ишь, ты? – глаза Женьки вновь по-женски загорелись.

– Так скажите, как вас звать?

– Звать?.. Ой… Звать меня Евгения… Павловна… я не знаю… Вам – как лучше?

– Мне лучше – Женя, – сказал он совсем уже тепло.

– Да? – Женька качнулась в сторону, но вовремя спохватилась, сказала быстро и миленько, – Ой!.. А вас как?.. Звать вас как?

– Меня звать, Владимир Алексеевич, – сказал он и тут же, – Вам как лучше – Владимир, или Владимир Алексеевич?

– Мне? – Женька задумалась как в замешательстве. – Мне… не знаю, – пожала она плечами и здесь, немного глянув вниз, вновь, как задумавшись, очень быстро и беззащитно поморгала ресницами, – Владимир Алексеевич, – повторила она уже осознанно, – как Гиляровского.

Спаситель посмотрел на Женьку внимательно. Спросил довольно осторожно:

– Вы читаете Гиляровского?

Женька глянула на него простенько, дураковато и ответила:

– Ну, а как же? Разве сегодня можно жить, не зная Гиляровского?

– Простите, – уже как опешил он, – а что вы читали Гиляровского?

– Так многое… “Москва и москвичи”, “Москва газетная”, “Трущобные люди”, “Мои скитания”… – она запнулась, подняла глаза и поправилась, – его скитания, значит.

– Интересно, – уже плечи расправил мужчина, словно в своей вотчине оказался ненароком, – и для чего вы читаете Гиляровского?..

– Хороший вопрос, – едва видимо усмехнулась Женька, – для того, что бы не сидеть в “ютубе”. Это интернет-портал, слышали?

– Слышал, – кивнул он, –  вот значит как… интересно.

Владимир Алексеевич оглянулся вокруг и спросил, уже не зная у кого:

– А что здесь тогда делает девушка, которая сегодня читает Гиляровского, чтобы не сидеть в “ютубе”?

– Так, – Женька вновь плечами пожала, – деньги зарабатывает. Кушать хочется.

– Ах, да! – как вернулся он на землю. – Обмен веществ. Кстати, – Владимир Алексеевич преобразился в лице, – что вы делаете сегодня вечером?

Вопрос был поставлен так прямо, можно сказать – в лоб, что Женька уже совсем смутилась, такого напора она никак не ожидала и готова к нему не была.

– Вечером я… Ги… Ги… Гиляровского дочитываю, – произнесла она, отвернувшись на последних словах в сторону, внутренний голос сказал громко – дура! Ой, какая ж дура!! И Женька, совсем как эта дура внутреннему голосу произнесла вслух согласно:

– Конечно, дура.

– Что? – спросил Владимир Алексеевич.

– Да ничего, – Женька расправила плечи и посмотрела ему в лицо, – просто мы мало знакомы, чтобы я вам сказала что-то другое.

– Вы во сколько заканчиваете работу? – он глянул сразу на часы.

– В шесть.

– Я могу вас встретить и проводить домой? Нет? Не вызовет это у вас или… ещё кого-нибудь, возмущения?

От такого обхождения Женька едва не рассмеялась, но быстро смех подавила и ответила:

– Только я ждать не буду. Опоздаете, я уйду.

– Нет, – сказал он, – зачем? Я приду раньше. Я, – он сделал ударение, –  буду ждать.

– Да? – Женька в глаза ему посмотрела и увидела там искреннюю заинтересованность. – Хорошо. Ждите, если вам так хочется.

– Спасибо, – сказал он непонятно за что, спросил сразу, – на кассу? – и показал коробку конфет.

– Да, – ткнула она рукой в зал, – туда… вон туда… прямо и направо… мимо прилавков… может, проводить? Не заблудитесь?

– Нет. Я приду в шесть, я буду вас ждать на улице, на крыльце. Так нормально?

– Не знаю, наверное?

– До свидания.

– До свидания, – прошептала она, смотря ему в спину. Пока он был виден, Женька глаз так и не увела, Смотрела, смотрела…  Когда Владимир Алексеевич ушёл, она улетела к себе в подсобку, бухнулась на диван, на спину, руки разбросала – одну на спинку дивана, вторую куда-то вниз, на пол… полежала немного и спросила себя хриплым голосом:

– А чё было-то, а?.. Чё было-то?.. Не поняла, – сделала ударение на первом слоге, явно дурачась, – говорю – не поняла!.. Я чё – познакомилася?.. О-от, ду-у-ура!!

– Игумнова!! – раздалось где-то совсем рядом с подсобкой.

Женька вскочила с дивана, подлетела вмиг к дверям. Едва открыла, как на пороге увидела старшего администратора.

– Женя! – назидательно сказала та. – Тебя для чего старшей поставили в отдел? – Тут же сама и рассказала для чего: – Чтобы ты смотрела за своими подчинёнными и…

– Я только телефон забыла, за телефоном зашла, – быстро оправдалась Женька.

– Сдала экзамены? – поинтересовалась та.

– Сдала. Пятёрки.

– Молодец, – похвалила та, – через год меня поставят здесь директором… тогда тебя поставлю на своё место.

– А откуда вы знаете, что вас поставят? – спросила Женька.

– От верблюда! Иди, работай! – И уже вдогонку проскользнувшей мимо неё Женьке: – Юр-рист!..

 

Борька Гнилов недолго думал, после встречи с Женькой, куда ему идти. Взорвавшись от негодования, он быстрым шагом направился вниз по Республиканской улице, главной улице города Салехарда. Шёл он так, как ходят люди, имеющие определённую цель. Шёл быстро, сосредоточенно. Прошёл метров триста, остановился, подумал… Куда идёт? Вначале думал хорошо и трезво. Долго думал. Старательно. Куда идёт?.. Постоял, постоял и пошёл медленно, прогуливаясь. А никуда он не идёт! Что, нельзя просто прогуляться утром?.. Игумнова – дура такая, всегда лезет со своими вопросами, когда не просят, нет чтобы пригласить его вечером домой да порезвиться с ним в кровати?

Борька оглянулся, достал телефон, посмотрел на дисплей, проверил деньги на счету… А что проверять? Они ещё позавчера закончились, а новых он не положил… нету денег… точнее – не успел положить. Что делать? Может, какой бизнес открыть? А какой? Где этот – стартовый капитал взять? Был бы стартовый капитал, так он бы его на телефон положил. Может, к кому в бизнес пойти? К кому? Кто возьмёт? А он бы мог. Он бы мог любой бизнес так поднять, так поднять!.. А может, к этому, к Кузьме подойти? Предложить, так, мол, и так… давай вдвоём твой бизнес обмозгуем, а?.. Тут же Борька представил себе эту картину и… не пошёл к Кузьме. Может, позвонить Анжеле? И что? На завтрак попроситься? Нет, это уже совсем!.. А что, если позвонить этому… Мишке? Всё же у них много общего. А что у них общее? Анжелка-проститутка? Ах, да… Вчера они всё же вдвоём битву держали? Или вчеар их вдвоём просто лупили? Так что теперь они почти как эти… братья. Борька вновь достал телефон и набрал номер оператора связи.

Через секунду  на дисплее телефона Михаила Крюкова высветилось, что абонент такой-то, ввиду недостатка средств, просит его перезвонить.

Михаил поелозил под пиджаком плечами. Занят он сейчас ещё не был. Своего начальника, в виде Елены Максимовны Сытиной, он пока утром не видел. Хорошо бы сразу обозначить их отношения, хорошо бы… Но милая девочка его, прекрасная, тридцативосьмилетняя руководитель, пока не появлялась. Михаил вспомнил, как вчера его лупили… вздохнул, тот костюм теперь придётся в чистку отдавать. На работу Михаил ходил только в костюмах и только в галстуках. Звонить этому Борьке? В сущности, кто он ему? Случайный попутчик? Вчера вечером они только-только номерами телефонов обменялись и вот на тебе! Звонит уже! Не просто звонит, а просит перезвонить! Нищета! Что ему надо? Денег? Он слышал за столом на дне рождении, как девки эти, дуры недоношенные, хихикали втихаря над Борькой… вроде, они в одной школе учились? Михаил вздохнул, любопытство всё же пересилило, набрал номер Борьки.

– Алло? – сказал он вяло и несколько свысока. – Что ты хотел, Борис?

Борис он сказал специально, чтобы сразу как-то обозначить их отношения, отношения случайные и официальные, дружеских отношений у них нет, потому и денег у него для Борьки, если что, тоже нет!

– Привет! – сказал Борька весело и беззаботно. – Я тут вот стою недалеко… случайно вспомнил наше с тобой приключение… ага, вчерашнее… ты там как – работаешь? Сытина уже пришла?

– Тебе зачем?

– Да мысль есть, поделиться хотел. Я так понял, ты у неё в этих…

– Ты полегче, – предупредил Михаил.

– Так я же потому к тебе и обращаюсь? За помощью. Хочу этого Сытина проучить, да и жену евонную… а ты в курсе там… как у неё да что?.. Ну-у, как там подойти так… с какого бока?.. Я тут подумал… ты, вряд ли будешь так… а я вот… я могу с неё денег тянуть… – он переждал небольшую паузу, тут же и дополнил, – не меряно! Тебе процент! – и здесь, вспомнив детективные сериалы, договорил криминальным языком, – Перетрём? Могу подойти сейчас к вашему департаменту.

 

Анжелика всё утро в этот день просидела вначале возле холодной пластиковой бутылки с квасом, потом возле своего трюмо, где в течение часа выискивала у себя на лице чёрные точки и красные прыщики. Не нашла ничего, успокоилась и принялась за макияж. Красилась она почти до обеда, поднимая ноги вверх на столик трюмо, когда домовая прислуга Анна Сергеевна пылесосила ковёр в её спальной. Наконец Анжелика привела себя в порядок, посмотрела в зеркало со всех сторон, осталась довольна проделанной работой, поднялась, покрутилась на босых ножках вокруг оси… ещё раз глянула на себя в огромное зеркало, что висело на стене, улыбнулась сама себе змеёй и спросила у себя самой с таким же приятным выражением лица:

– И зачем тебе это всё? Для кого?..

Ответа она не нашла. Быстро прошла к кровати, плюхнулась лицом вниз на шёлковую наволочку подушки, туда же сказала, как спросила:

– А может, куда на работу? Может, Женька права?.. Чего так пропадать… ждать этого диплома… А куда? К отцу? Кем?.. Помощником ночного сторожа на стройке? Начнёт мораль читать, жизни учить… Нет уж, лучше так…

С этими словами она перевернулась лицом вверх, расхохоталась  и сказала в потолок:

– А и наплевать! Буду радоваться жизни, прожигая время и молодость свою! Вот сейчас заведу свою “мыльницу” и поеду к Женьке в магазин, в гости!

Так и сделала. Нацепила самую короткую юбку, надела самые высокие шпильки, самую открытую блузку… Завела свой мини-кар “Опель-Карса”, вырулила со двора, потом, слегка зацепив правым крылом ограничительный столбик на повороте дороги, что тот отклонился назад, ушла в город, набирая скорость до сотни километров. А что такого?  Не задавила же никого?

 

Из департамента Михаил выходил с опаской. Во-первых, боялся встретиться с Еленой Максимовной, во-вторых, мучился вопросом – зачем ему этот Борька-придурок? Проскользнув по коридору, мимо кабинета Сытиной, Михаил вышел на лестничный пролёт и, быстро семеня ножками, побежал вниз. Хорошо бы сегодня вообще её, эту Сытину, не видеть. Что надо по курьерской работе, ему может передать и её помощник, в конце концов, любой сотрудник отдела, или просто вахтёр…

– Здрасьте! – бросил он вахтёру в стеклянную будку.

– Стоп! – крикнул тот.

Михаил тормознул, внутри похолодело – вдруг Сытина уже приказала найти его и… “на ковёр”!..

– Держи, – протянул вахтёр пакет, – ещё в пятницу положили в смену Тоськи, а я сейчас приметил! Ох, и будет вам всем, а?.. Протянет, гадюка, вдоль и поперёк! А?

Вахтёр, дядя Федя, шестидесяти лет с явным комплексом по женской части  и явно силы ещё не все свои мужские растратив за жизнь, подмигнул Михаилу и хихикнул:

– Кстати! Ты как? Тоську пробовал? Нет? Хочешь, договорюсь?

Тоське было лет двадцать, была она девкой грузной, полной сил, розовая вся, вечно с растрёпанными локонами волос по щекам, что создавало впечатление какой-то расхлябанности и лёгкой сексуальной возбудимости.

– Я не пробовал никакую Тоську, – зло произнёс Михаил, беря пакет и смотря на адрес, – и пробовать её не хочу!

– Да-а-а?.. – поползли вверх брови у дяди Феди, – Ишь, ты!! Антеллигенция! – крикнул он ему вслед, после чего уже совсем возмущённо, – Гляньте на него!.. Тоську он не хочет! С-собака паршивая! Разбо-орчивые стали.

Михаил вышел на крыльцо. Не успел оглянуться, не успел ещё привыкнуть после полумрака в коридоре департамента к яркому солнечному свету, как его окликнули:

– Крюков!

Голос был женский. Голос был… Елены Максимовны. Где-то в районе нижнего таза у Михаила всё опустилось и заныло как вчера за три минуты до приезда такси, когда эти подонки уже ушли… На мгновение ему подумалось, что он внезапно подхватил триппер в последней стадии, так что-то зажгло в самом дорогом месте.

Михаил плечи опустил, спину согнул, руку к глазам приставил – перед ним в метрах десяти стояла возле своей личной машины Сытина Елена Максимовна и закрывала дверцу. Стройная, ухоженная и ладная фигура словно летела в обтекающем её ветре. Решительность и жёсткость, так несовместимые с точёными женскими линиями, просвечивали в каждом жесте, каждом движении. Серьёзность её сиюминутных намерений выходила на уровень ярости и гнева, которые были видны даже в том, как она поворачивала ключ в замке дверцы машины… Смотрела она на него прямо,  глаза были… да какие глаза! Морда у неё вся была такая злая, что хотелось провалиться на месте! Росомаха!

– Да! – сорвавшимся голосом ответил Михаил. – Я здесь!

Ноги пошли к начальству сами, Михаил отказывался, но ноги шли, его не спрашивая. Подошли ноги вместе с ним, рот спросил:

– Слушаю вас?

– Меня слушаешь? – удивилась язвительно Елена Максимовна. – Надо же? Куда намылился?

– Никуда, покурить вышел, – сразу сказал Михаил.

– Покуришь, – произнесла она, – ко мне в кабинет! Всё!

– У меня пакет здесь… – Михаил пакет показал, – вахтёр дал, сказал, что Тоська в пятницу забыла отдать.

– Что там? – Глянула Елена Максимовна и здесь же испуганно: – Ой! Это же сегодня уже должно, быстро по адресу!! – крикнула она. – Машину возьми!

Она ткнула рукой в “Лэнд Крузер” департамента, что постоянно стоял возле крыльца. Михаил деловито кивнул и пошёл к машине. Елена Максимовна скрылась в дверях, Михаил оглянулся, увидел недалеко Борьку, махнул ему рукой. Борька подбежал шустро. Они сели в машину и Михаил водителю сказал, когда тот обернулся на Борьку:

– Наш новый сотрудник… практику проходит, едем.

В дороге молчали, Михаил кивал на водителя и прикладывал палец к губам. Похожи были на дурачков из детства не вышедших. Когда приехали по адресу, когда Михаил пакет отнёс, все дела окончили, он подошёл к водителю, сказал:

– Дядя Саша, вы можете сейчас по своим делам ехать, мы, вроде, тут как задержаться должны. Если позвонят вам на сотовый, скажите, что мы стоим здесь, какая-то задержка там… годится? После обеда подъезжайте к департаменту.

Дядя Саша был не против. Михаил и Борька пошли своей дорогой. Дорога отчего-то сразу привела их к небольшому киоску с вывеской “Шаурма, чебуреки”, но торговали там больше пивом.

Борька жадно глянул на чебуреки, что дымились за стеклом киоска на тарелке, видно только что сняли со сковороды, облизнулся как пацан пятилетний, сказал также:

– Может, закусим?

Михаил нехотя достал деньги, заказал чебуреков и пива. Когда всё было поставлено на шатающийся во все стороны высокий столик, так называемую “стоячку”, Михаил уже довольно высокомерно спросил:

– Ну, что там у тебя?..

 

Кузьма в этот день совершенно не хотел и не собирался встречаться со своими новыми знакомыми – Борькой и Михаилом. И уж тем более, не собирался иметь с ними хоть какие дела, учитывая их поведение в доме Сытиных. Кузьма вообще хотел быстрее забыть весь свой небольшой позор ухода из сытинского дома. Хотел побыстрее оправиться от пережитого и появиться уже в новом качестве. Другими словами, встретиться с Михаилом и Борькой, к примеру, уже не просто владельцем киосков, а  владельцем большого бизнеса. Встретиться ненароком, вроде, как случайно… а-ах, это вы, молодые люди? А что тут? Так я уже супермаркетами ворочаю. Кто? Анжелика? Так я на ней женился… что ж сделаешь – бизнес. Пришлось. Так разведусь с этой сучкой, когда необходимость будет… вы на машине, нет? Давайте подвезу? Я здесь по случаю “Майбах” себе прикупил… да так… посмотреть, так ли уж он хорош, как болтают?

Но судьба свела его с Борькой и Михаилом гораздо раньше. Едва он выехал на своей “иномарке” с пробегом расстояния до Луны и обратно, где передний бампер, грозился отвалиться на каждой кочке, как уже на первом повороте, возле чебуречной “стоячки” он увидел двух своих знакомых – Михаила и Борьку, аппетитно поедавших чебуреки и что-то обсуждавших между собой.

 

– Пойми правильно, – доедал первый чебурек Борька, к пиву пока и не притронувшись, – я здесь решение принял… хочу заняться этой Еленой Максимовной… слышал она баба на на мужиках двинутая?.. Так?

– Не знаю, – мечтательно сказал Михаил, тоже думая, а не подстава ли это со стороны самой Елены Максимовны, всё же Борька вместе с её дочерью учился?

– Надоело по этим молодым глупым шлюшкам шататься, – пожаловался Борька, – Максимовну знаю давно, но по разговорам дочки, а вот встретились только в прошлый раз… как раз по мне баба. Отдашь? – простенько спросил он, глянув Михаилу в глаза и ухватив при этом его второй чебурек, словно рукой промахнулся в тарелках.

Михаила вначале покоробило это – отдашь. С чего бы это он должен какому-то Борьке свою бабу отдавать? Впрочем, после вчерашнего?..   И потом – это ведь у него разрешения спрашивают, это ведь у него просят бабу!.. Это ведь он парень такой, что у него (!) просят бабой поделиться! А?.. Прикольно! Был бы этот пентюх с деньгами, так поторговался бы!

– Ну, здесь, – наконец решился он отхлебнуть в рабочее время пивка, – здесь просто так не отдашь, здесь, понимаешь… подход нужен.

– К кому подход? – удивился Борька, – К бабе что ли? Что к ней подходить? Вечером я её встречу у вашего департамента, только ты мне расскажи до чего она падкая? Я и кину ей… леща!

– До чего она падкая?! – усмехнулся на всю улицу Михаил, – Муж ею не занимается, вот она и падкая!.. До молодых (здесь Михаил хотел сказать – кобелей, но вспомнил, что и он тогда кобель, потому подыскал другие слова), до молодых, здоровых мужчин она падкая! Лю-юбит это дело…

– Вот, вот, вот, – затараторил Борька Гнилов, – ты мне расскажи, расскажи?..

 

Кузьма оставил машину и осторожно подошёл со спины к приятелям. Встал за столик рядом и, вроде, как кого-то ожидая, посмотрел по сторонам. Голоса Борьки и Михаила стали слышны отчётливо и ясно. Пятым чувством, а может, пятой точкой организма Кузьма понял, что просто так эти два подонка встречаться не будут, значит, дело у них какое-то есть. Тогда надо… Здесь Михаил начал говорить в голос:

-… как лучше и удобнее? Вообще-то, надёжнее обработать Сытину словами. Любит она, когда на ухо поют всякую херню!..

Кузьма даже приосанился. Именно это ему и надо было. Он поднялся из-за столика, сделал пару шагов и хлопнул обоих мерзавцев по плечам. Мерзавцы обернулись.

– Приветик! – осклабился Кузьма. – Каким ветром? По рюмке?

Михаил глянул на Кузьму, потом на Борьку. Борька тоже глянул на Кузьму, потом на Михаила. Глаза их встретились и оба, сморщившись лицами, сказали:

– Пусть платит.

Перекочевали в пивбар, там сели за столик со стульями. Сидели долго. Часа два. Потом Кузьма, так и не выпивший спиртного, лишь угощавший, отвёз обоих парней по домам. Михаил забыл у него свой портфель и совесть, а Борька лишь одну совесть, потому в положении остался более выгодном, потерял много меньше. На прощание Борька сказал:

– А хочешь, я тебе эту Сытину подарю?.. Лучше ты ею занимайся. Мне… н-некогда. Д-дела! Кого тебе – мать Ленку или Анжелку?

– Ну так… – как замялся Кузьма, – можно оно конечно… но денег не дам.

– А б-бери этих шлюх за так!.. – разрешил Борька, – Бери за так, раз хороший человек. Завтра, так?.. Завтра заедешь? Я тебе ещё что-то посоветую… я же эту сучку, я её как эту… облупленную знаю… всё скажу, всё! Похмеляемся завтра, рассказываю, так?

 

Половину рабочего дня Елена Максимовна только и была занята мыслями о том, как бы ей наказать этого проходимца Крюкова за его ложь и распутство. Каков мерзавец? Занят он сегодня вечером! Сегодня вечером он, оказывается, совращает её дочь! Ну да, на молоденькую потянуло, скотина! Ну, ничего, вот вернёшься сейчас и я тебе здесь придумаю… Елена Максимовна не была женщиной злопамятной, но была женщиной вспыльчивой, потому решила сразу каким образом следует отомстить Крюкову, чтобы и ему неповадно было, и ей не обидно, и для работы в департаменте не навредило.

Елена Максимовна сидела в кресле, мысль пришла так скоро и так верно, что она даже сказала вслух это:

– Ну, так и вот!

Из соседней комнаты сразу подошла девчонка, спросила:

– Что-то хотели?

– Сколько у нас Крюков работает? – спросила Елена Максимовна.

Здесь для Крюкова случилось ещё одно неприятное событие, девчонка как-то зарделась лицом, глаза опустила и проговорила:

– Не знаю… может, год?

– Иди, – сказала Елена Максимовна, усмехнувшись открыто, – прибудет этот кобель с задания, направишь его ко мне. Сразу же!

Елена Максимовна подняла трубку, набрала номер, сказала:

– Пал Сергеич! Это я. Всё замечательно. Нет, не по этому делу. У нас здесь сотрудник один в курьерах задержался… возьмите к себе… спосо-обный! А коли не устроит, так и гоните его в шею! Что-то у нас с курьерами нынче… надо девчонку брать. Да почему, почему… потому что с пятницы пакеты лежат не отправленные. Возьмёте? Я сама не могу.

– Я вас понял, Елена Максимовна, – сказал Пал Сергеич.

Елена Максимовна положила трубку, улыбнулась, себе сказала тихо и самозабвенно:

– Нет,  мы же не звери? Если в ножки бухнется, если прощения вымолит, на коленках поползает… мы такие, можем и простить…

 

Анжелика прикатила к Женьке в гости, в супермаркет, поставила машину на стоянке возле магазина, вышла, тут же поймала на себе взгляд охранника, что покурить из магазина вышел, а сейчас глаз не отводил от её голых, загорелых ног, поднялась по ступенькам, и уже прямо в дверях, обернулась назад – охранник, держа сигарету во рту, так и не сводил с неё прищуреных, оценивающих глаз.

– Сигарету не проглоти! – сказала ему Анжелика.

Охранник кхекнул, усмехнулся ей в спину и в спину сказал:

– Меньше рот разевай… а то, как бы сама чего не проглотила!

Анжелика остановилась, секунду стояла спиной к охраннику, потом обернулась всем корпусом и очень просто, безо всякой заносчивости произнесла:

– Странно. Я думала, у моего отца хамы в маркетах не работают. Вот удивится!

Повернулась грациозно, унеся лицо куда-то вверх, и вошла в стеклянные двери. За спиной промолчали.

В супермаркете Анжелика нашла Женьку возле витрины с конфетами, где та, с какой-то девчонкой, проверяли какую-то наличность продукта. Женька что-то записывала в блокнот. Анжелика тихонько подобралась к подруге сзади, повесила себе сумочку на плечо, вцепилась обеими руками Женьке в плечи, заорав чуть ли не на весь супермаркет:

– Ага!! Попалась?..

Женька завизжала коротко и пронзительно, обернулась, прижала ладошку к груди и, закатив на секунду глаза, сказала:

– Сама ты дура! Так же родить можно!

– Ты что залетела, что ли? – замерла Анжелика.

– Причём тут залетела? – Женька перевела дыхание. – От кого я могла залететь? От святого духа? Родить можно… родимчика.

– Это что за зверь?

– Не знаю. У меня сейчас память отшибло.

– Пошли, поболтаем к тебе? – предложила та. – Скучно так… повеситься можно.

– Работать иди! – сказала ей Женька. – Шляешься днями… книги бы читала, учебники.

– Да на фига мне это надо? – удивилась Анжелика. – Работать всё равно не буду, а если и буду, то у отца… Я вот сегодня сидела с утра в интернете… что думаешь? – Она заглянула Женьке в глаза, словно собиралась ей сообщить какую-то важную новость: – И там скукотища!..

– Ладно, – Женька посмотрела вдаль магазина, потом на свою помощницу девчонку, сказала ей, – ты пока просмотри здесь всё и запиши, хорошо?.. Я отлучусь, – и уже Анжелике, – пошли, узница тоски интернетовской.

В подсобке Женька села на диван, Анжелика вначале осмотрелась вокруг, словно что-то знакомое искала для себя, потом сказала разочарованно:

– И у тебя скукотища… полгода не была здесь, ни-ичего не изменилось! Даже пятно от комара, раздавленного прошлым летом, осталось, – и ткнула пальцем в стену.

– Сказала бы отцу, – предложила Женька, – он бы тебя к нам устроил кем-нибудь…

– Да ну! – даже глаза выпучила Анжелика. – Ты думаешь, он мне поблажки будет делать? Заставит работать… да ещё через всяких здешних администраторов… да и хамья у вас здесь… только что встретилась.

– Кто это?

– Охрана… на улице. Пожелал, чтобы я знаешь что проглотила?.. – и она посмотрела на подругу внимательно.

– Не знаю, мне не хамят, – пожала Женька плечами, – я тут со всеми мирно.

Анжелика хмыкнула, как хмыкают девушки, когда хотят лишний раз уличить любимую подругу в её более близком состоянии к совершенству, что-то такое – ну, конечно, ты же у нас!..

– Ну, правильно, – сказала Анжелика тут же, повернув голову  в сторону, – тебе бы ещё и хамили!.. Поехали вечером в клуб? Говорят, какой-то ди-джей с Москвы прикатил. Наверное, такой же козёл, но всё-таки?

– Москвоский ди-джей лучше пластинки переворачивает? – усмехнулась Женька.

– Ты что? – возмутилась Анжелика. – Московский! Это же престиж!.. Престиж клуба.

– А нам?

– А нам что?.. – не поняла Анжелика. – Нам лишь бы болтал прилично да знал, что когда поставить на круг?..

– Вот и про это же…

– Так идём?

Здесь Женька хотела сказать – идём, но вдруг вспомнила своего нового знакомого, вспомнила короткий, странный, не ” по сезону” разговор, даже довольно странную, какую-то воспитанную просьбу встретить её после работы… и покачала головой.

– Не могу. Извини.

– Что, мама? – понимающе кивнул Анжелика.

– Да нет… ну, как тебе сказать… в общем, дело у меня сегодня.

– Что за дело? – бесхитростно поинтересовалась подруга.

– Не хочу пока говорить, ладно? – и она посмотрела на ту внимательно, долго.

– А-а, – протянула Анжелика, – а-а… вон как? Серьёзно?

– Не знаю… я пока не знаю… давай потом?

– Ух, ты! – качнула головой Анжелика. – Вот так Женька! Культурно-воспитанная девушка, на улицах не знакомится. И когда? Сегодня что ли? Вчера, по крайней мере, так глазки не горели.

– Анжела, – попросила Женька, – Мы сегодня ни о чём не говорим. Забыли.

– Ну да… ну да. Сглазим. Правильно. А вот я в тоске… я вот тут в тоске вся! Мужика нет и не предвидится. Да уже и состояние такое, что… и не знаю… и мужика не хочу, – выкатила она глаза, – а кого тогда хочу?.. – и выкатила глаза ещё больше.

Какое-то время подруги так и смотрели друг на друга, потом Анжелика опять спросила-сказала:

– Договорилась уже, кабздец!

– Это всё от безделья, – сказала ей наставительно Женька.

– Это точно. От безделья, Женька, все философы появились. Сидишь, делать не хрен, начинаешь за смысл жизни задумываться. Задумаешься… а жизнь-то ни хрена и не стоит! Я бы вот задумалась, как философ, но-о… слов мало знаю, не складывается у меня со словами-то. Вот и получается – слов не знаешь сколько нужно, делать нечего, задумываешься без слов, ответа не находишь, на ответ тоже слова нужны… получается, жизнь ни хрена и не стоит!

– Тьфу, на тебя! – сказала ей Женька. – Думай, что несёшь?

Анжелика поднялась с кушетки, прошлась по комнате, заглянув по всяким углам, обернулась круто на каблуках к подруге:

– Первопричина, дорогая моя, не во мне! Когда твой придёт, после работы?

– Какой он мой?

– А чей?

– Не знаю. Мы и говорили с ним две минуты.

– На какую тему?

– Да так… без темы.

– Ну, с чего-то же всё зацепилось?

– С Гиляровского. Его звать также – Владимир Алексеевич.

– С какого Гиляровского? Местный ваш мачо?

– Дура, что ли? – фыркнула Женька. – Какой мачо?

– А кто? Польский жид, что завёл поблизости “золотой” ломбард? Машина у него какая, у вашего Гиляровского?

– Гиляровский ни имел машины, – уже смеялась Женька, – он на коне скакал, в тарантасах ездил, на бричках… в поезде.

– Он что, – Анжелика несколько удивилась, – помер уже?

– Лет семьдесят назад. Это писатель был такой… журналист, публицист при царе ещё, батюшке, при советской власти.

– А-а, – отмахнулась Анжелика, – ты про своё!.. Я сразу не поняла, думала мы сейчас в нашем веке. Ты за книжки говоришь?

– А что?

– Нет, ничего. Если за книжки, то всё понятно. Ладно, подруга, я пойду. Куплю себе книжку сейчас, прочитаю, как учебник и стану такая же умная, как и ты. Слова найду для своих ответов. Какую купить?

– Любую.

– Кулинарную?

– Любую в отделе – классическая литература.

– А если не понравится?

– Так ты же сказала, как учебник?

Анжелика покивала согласно головой, словно соглашалась не классическую литературу читать, а к стоматологу в кабинет идти и сверлить там зубы без укола анестезии.

– И скучно и грустно,- произнесла она вниз, – вот о классической литературе беседуем, а тоска сразу берёт, словно Уголовный кодекс зубрить надо.

– Знаешь, Анжелка, – подошла к ней вплотную Женька, – тебе просто общества не хватает. Сейчас ведь как – где работаешь, там и общество твоё. Плохое оно, хорошее, это вторично, это привыкаешь, главное ты не одна, ты на людях, это-то и определяет и состояние духовное и состояние внешнее…

– Состояние внешнее у меня в лучшем виде, – отрезала Анжелика, – многие завидуют. А духовное? – она посмотрела на подругу, как-то очень долго посмотрела, и Женьке показалось, что глаза Анжелики стали влажные.

– Духовное состояние, – потянула Анжелика негромко, словно раздумывала, – где-то я потер-ряла… просто потеряла и всё! – Быстро глаза вскинула на Женьку,  спросила уже совсем серьёзно: – Не знаешь, как найти? А? духовное состояние можно найти?

– Можно, – совсем неслышно ответила Женька, – если очень захочешь.

– Ах, да! – вспомнила Анжелика, как встрепенулась. – Забыла. На своего-то дашь хоть посмотреть?

– Да не на моего! – вновь поправила Женька.

– Ну, не на своего дашь хоть посмотреть?

– Что на него смотреть?

– Просто… порадоваться за тебя… раз у самой всё так вот… – здесь она махнула рукой и выложила как секрет, – да и ладно! Подгляжу за вами из машины. Приеду сюда к концу рабочего дня и погляжу… поеду сейчас домой, бинокль возьму у папаши.

Женька рассмеялась коротко, а Анжелика глянула на себя в небольшое зеркальце на стене, поправила чуток причёску, сказала:

– Пора. Иди посюськаемся и пошла я!

Они поцеловали друг дружку в щёку, Анжелика поправила тонкую косынку, поправила узелок под подбородком и вышла из подсобки. Женька вышла за ней, проводила подругу до дверей супермаркета, там вслед обронила:

– Звони вечером?

– Расскажешь про мужика? – тут же спросила Анжелика.

– Расскажу, расскажу! – сдалась та. – Что тебе до мужика? Он Гиляровского читает!

– Да? – Анжелика даже остановилась. – Ну да… – она опустила голову вниз, как переживая за незнакомого мужчину, что читает Гиляровского, а потому для неё не досягаем, – ну да… что мне до такого?.. Пока.

 

Уже сворачивая в небольшой спальный квартал города Салехарда, квартал, который сама Анжелика называла не спальным, а постельным, у неё в сумочке прозвонил её телефон.

– Боже! – взмолилась она, доставая сотовый телефон.  – Ну пусть это будет кто-то из настоящих мужчин! Пусть это будет случайный прохожий, но настоящий мужчина, пусть это будет забытый друг, ставший настоящим мужчиной, пусть это будет…

Здесь она трубочку достала, глянула на дисплей и хорошенькая, ухоженная мордашка скривилась – Аркаша.

– Да! – едва не крикнула она в телефон.

– Н-ну, так это вот я, – представился тот, сразу и подавившись чем-то, – с-сижу вот тут, сижу… думаю, значит.

– О, мама мия! – воскликнула Анжелика. – И что же ты там надумал?

– Вот думаю, – не смутился и не сбился он её воплем, – как на тебе жениться – сразу, или понемножку?

Анжелика вдумалась в это понятие, потом вдумалась ещё раз, потом подумала, а что она в этом деле ещё может не знать? Потом вновь подумала и сказала жёстко:

– Идиот!

Трубку отключила, и бросила её на сиденье рядом. Через несколько секунд телефон требовательно прозвонил ещё раз. Анжелика вывернула в переулок с главной дороги, покатила по мрачному проходу из высоких заборов к своему дому. На телефон глянула, но взяла, спросила сразу:

– Что тебе ещё?

– Так, а что?.. – удивился Аркаша. – Мы же не договорили? Я-я, что имел в виду… дать тебе вначале-то привыкнуть, а уж потом, так сказать, и-и… того!

– Того? – спросила Анжелика даже заволновавшись.

– А… покувыркаться, – доложил Аркаша, – так дворяне делали… в досточтимые времена. Не напускались сразу на жену-то, а тихонько её… того… обрабатывали.

– Слушай, – спросила Анжелика затаённо, – а ты и в самом деле в институт заканчиваешь? Родители твои не привирают?

– В самом деле, – гордо доложил тот, – на “красный” диплом иду.

– А впечатление, что ты в “пэтэу” экзамены провалил, причём самый первый экзамен.

– А в ПТУ, – сообщил ей Аркаша, – экзаменов нет… там принимают по аттестату за девять классов.

– А вот у меня впечатление, – нажала на голос Анжелика, – что ты туда экзамены провалил, причём – первый!

– Ну, так правильно, – согласился Аркаша примирительно, – бабы же дуры… потому и впечатление.

Анжелика вновь выключила телефон и швырнула его на сиденье. Телефон зазвонил снова. Звонил долго, требовательно. Машина уже сворачивала к воротам, Анжелика достала пульт дистанционного управления, нажала кнопочку и ворота стали открываться. Навстречу ей вышла из дома Анна Сергеевна и потащила в открытые ворота мусор в пластиковом пакете. Проходя мимо машины, крикнула:

– Лика! У тебя телефон звонит!

Анжелика остановила машину, взяла телефон, посмотрела на него, послушала настойчивые звонки, спросила:

– А зачем он звонит, если говорить не с кем?

Но кнопочку нажала.

– Алло?

– Нас разъединили, – авторитетным голосом доложил Аркадий, – й-я-я хотел сказать ещё так… жениться надо не для того, чтобы в кровати кувыркаться, а для продолжения рода. В кровати оно… и с девками можно, а с женой оно… того… серьёзно и результативно! Оно с женой не для удовольствия, а для супружеского долга перед потомством. Слушаешь меня?

– А ты со своими, как ты говоришь, девками, тоже  так разговариваешь? – поинтересовалась Анжелика.

– А-а я не с девками… я их не держу при себе… потому и не разговариваю с девками… были бы девки, разве ж я б звонил тебе-б?.. Что хотел сказать ещё…

– Мне некогда сейчас, – оборвала его Анжелика, – потом… я занята. Сейчас не звони.

Трубка вновь улетела на сиденье, через секунду позвонила. Анжелика взяла.

– Алло?

– А когда мне позвонить?

– Потом. Вечером. Завтра вечером.

– А вечером завтра у нас гости.

– Послезавтра вечером… через неделю…

– Я уже поеду в институт.

– Тогда вообще не звони, пока институт не закончишь! Приедешь с дипломом, покажешь его мне, после и поговорим! – крикнула она и телефон выключила из сети.

Она вышла из машины, из ворот показалась Анна Сергеевна. Она зашла во двор, Анжелика закрыла пультом ворота. Анна Сергеевна ей сказала:

– Только что звонил Максим Петрович, наказал вам дома быть, Ликочка, никуда вечером не уходить. И ещё звонил какой-то Кузьма?.. – Анна Сергеевна  нахмурила лоб, вспоминая, – да, Кузьма… спрашивал, когда вы дома будете? Я просила перезвонить после шести.

 

После шести часов вечера, минут через десять, чтобы никакой, даже самый приличный мужчина не мог что-то там себе подумать, или даже представить, что может что-то там себе подумать… Женька вышла из своего супермаркета. Стараясь не смотреть по сторонам, чтобы, не дай бог(!), не вызвать у кого-то там хоть какое предположение, что она может кого-то тут ждать… Женька, смотря себе под ноги, быстро сошла по ступенькам, не успела ступить на свежий асфальт примагазинной площади, нервно, скованно поправила на плече сумочку…

– Женя? – крикнули сзади мужским голосом. Женька остановилась. Женька остановилась, замерев вся. Женька остановилась и хотела в этот миг, чтобы остановилось время, чтобы этот звук её имени звучал у неё в ушах сто лет… она остановилась.

– Вы меня? – обернулась Игумнова, на последней ступеньке крыльца, отчего-то и как-то очень точно сразу, в один миг, выделив Владимира Алексеевича изо всей толпы. Здесь её глаза рассмеялись беззвучно, уголки чуть сощурились, она вся посветлела и вновь как удивилась: – Ой, это Вы?.. Вы так неожиданно… я даже не ожидала, я совсем и забыла… знаете…

Владимир Алексеевич стоял на ступеньках, а теперь шёл к ней, спокойно так шёл, размеренно, как ходят очень уверенные в себе мужчины. В руках он держал небольшой букет цветов. Было там всего три алые розы. Ровно столько, чтобы подарок этот не выглядел вызывающе, не выпячивался перед ней, но в то же время сделал всё, чтоб нежное, но замкнутое женское сердце оценило его внимание.  Женька оценила. Розы оказались на уровне её глаз, она опустила взор и была удивлена… спросила:

– Это мне? Ой… спасибо… так мило… так неожиданно… вы вообще так неожиданно подошли. Ой, что я говорю.

– Я вас ждал совсем недолго, Вы столь аккуратны, что и не опоздали совсем. Спасибо. Мы можем идти? – спросил он, уже заглядывая ей в глаза, словно и искал там ответ, а не помешает ли кто им в этой прогулке?

– Идти? Можем, – ответила Женька, а себе молча сказала – вот дура, нет чтобы ещё полчасика в кандейке своей посидеть, проверить – дождётся, или нет? Так вот выперлась на улицу – вдруг сбежит? Д-дура!

– А куда мы пойдём? – вновь спросил Владимир Алексеевич. – У вас как со временем?

– Со временем у меня не очень, – тут же ответила Женька, – у меня мама сегодня в ночную смену,  а  дома ещё два младших брата… смотреть за ними надо, – и здесь зачем-то добавила ласково, – свинёныши.

Владимир Алексеевич улыбнулся, потом поддержал Женьку за локоток, когда она ступала с последней ступеньки на асфальт, как ступила, так сразу локоток и отпустил. Она держала одной рукой за лямочку сумки, а второй букет роз, прикасаясь бутонами к лицу, чтобы если что, сразу за ними и спрятаться. Как-то в магазине было намного легче, в магазине было даже свободно так, а здесь… воздуха больше, а дышится сложнее, воздуха вот не хватает…

– Вы далеко живёте? – спросил Владимир Алексеевич.

– Я? – она была несколько удивлена. – Я нет, не очень, тут рядом.

– Пойдёмте? – предложил он, как предлагая идти рядом с собой.

Они пошли к первому перекрёстку. Едва загорелся зелёный свет светофора, Владимир Алексеевич вновь взял Женьку за локоток и так перевёл через дорогу.

– Ой, ну что ж вы меня как маленькую совсем? – слегка рассмеялась она.

– Я не как маленькую, – ответил он без тени и намёка на смущение или неудобство положения, – я вас перевожу как женщину… женщины у нас обычно находятся в более опасном положении на улицах, нежели мужчины… вот, к примеру, – он кивнул на её туфли на “шпильке”, – сколько у вас каблучок этот изящный? Десять сантиметров?

– Двенадцать, – сказала она, про себя подумала – зачем брешешь, дура, десять сантиметров каблучок!

– Ну вот, – ещё больше утвердился в своём мнении Владимир Алексеевич, – двенадцать. А если вы, к примеру, случайно наступите на камушек и подвернёте ногу? А лихачей у нас много, не перешли сразу дорогу, кто-то и рванулся с места на своей машине, а там вы… нет, не именно вы, а так… в переносном смысле.

– Я поняла, – сказала Женька, – конечно, в этом смысле…

– Вы знаете, я весь день думал о нашей встрече, – сказал он, и сердце у Женьки выдало ударов сто двадцать в минуту, сказав ей – береги дыхание, дорогая. Владимир Алексеевич продолжил: – Думал, что вот так просто можно встретить в городе человека, который тебе интересен, именно как человек.

Женька хотела закрыть глаза, сердце постучалось сильнее, чтоб не забывалась.

– Вы где-то учитесь, или в своё удовольствие читаете того же Гиляровского?

– Я и учусь, – ответила она таким голосом, что он сразу выдал её волнение, которое Владимир Алексеевич и не заметил, – и в своё удовольствие читаю Гиляровского.

– Вот как? – он был приятно удивлён. – А где учитесь? Если не секрет?

– Я учусь заочно, на юридическом, в области.

– Надо полагать, вы только начали учиться?

– Почему? – она вскинула глаза.

– Так почему… Вы так молоды и, наверное, недавно школу закончили?

– Вообще-то правильно.

– А знаете, – он улыбнулся, как-то тепло и по-дружески, – я когда с конфетами ушёл из вашего магазина… шёл и думал – вот приду вас встречать вечером, а мимо проедет какой-нибудь “мерседес”, вы туда и упорхнёте мимо меня…

– Это с чего такие мысли? – Женька посмотрела на Владимира Алексеевича и, наконец, напряжение стало исчезать. – Я создаю впечатление девушки ветреной? Или впечатление девушки уже не свободной?

– Нет, – сказал он, смотря под ноги, потом глаза поднял, как слово обдумав, посмотрел на неё и произнёс как-то очень честно да искренне, – просто вы очень красивы. У вас славянское лицо с лёгким таким налётом восточной обаятельности. Не знаю, но я вас увидел сразу… потому думал, что не только ведь я могу так сразу вас увидеть? Вот отсюда и мысли такие.

Женька поднесла розы ближе к лицу, скрыв за ними всё, что сейчас испытала от этих мужских слов, потом какое-то время смотрела вниз, потом ответила, ответила негромко и так… как рассуждая сама с собой:

– Увидеть-то можно и сразу… как вы сказали, только после каждого взгляда девушки ещё и слышат слова, которые говорят мужчины, правильно? Да и не все девушки могут размениваться на “мерседесы”.

– С милым рай в шалаше?

– Рай там, где милый, а шалаш это, или нет?..

– У вас очень живое воображение, – мотнул он головой.

– Гиляровского читаю, – беззвучно и незаметно рассмеялась она.

– Гиляровский между нами, как добрый гений, – сказал Владимир Алексеевич, – связующее звено и общность интересов.

– Надо найти портрет и повесить себе на стенку, – предложила Женька весело.

– Вряд ли это сегодня возможно.

– Можно переснять его портрет с книжки, – предложила она совсем серьёзно, – в полном собрании сочинений есть, хорошая фотография, такой лихой казак там… да и в интеренете наверняка есть.

– А у вас вообще кто любимый писатель? – спросил Владимир Алексеевич столь уверенно, словно они с ним уже обсудили не один десяток литературных имён.

– Определённо как-то не задумывалась, – пожала плечами Женька, – многие… кто больше, кто меньше… Бунин вот… особенно дневники. Знаете, что сказал Бунин в одной из своих записей? – хитровато глянула на него, будто он сейчас был просто обязан сказать  с точностью до слова, что там сказал Бунин в одной из своих записей.

– Что?

– Он сказал, что в будущем дневники станут одной из ведущих форм литературы. То есть, наравне с романами, повестями, новеллами, рядом со всеми  жанрами.

– Простите, – Владимир Алексеевич даже задумался, – не понял в чём параллель?

– Как же? – удивилась громко Женька, – А сегодняшние полуграмотные блогеры в интернете? Все же сегодня помешались на высказывании своих мыслей в интернете, зачастую к мыслям никакого отношения не имеющим.

– Ох, ты!

– А разве нет? Читали блогеров? Тех, особенно, кого называют ведущими?

– Как-то не очень, – он был немного смущён, что оказался не в курсе этой стороны жизни.

– Ну вот, видите, а Бунин оказался провидцем. Конечно, чтоб выражать мысли и чувства столь коротко и веско, необходимо быть, прежде всего, Буниным.

– Надо блогерам поучиться у Бунина.

– Надо. А то ведь у нас каждый, связующий слова, желает быть услышанным, желает быть замеченным и оценённым неоценимо. Интернет для этого – лучшая трибуна. Правда эта трибуна не всех реализовывает.

– Мне кажется, – заметил Владимир Алексеевич, – что интернет, по большей части – трибуна для неудачников. Не получилось в жизни…

– Ой, – тихонько сказала Женька и оглянулась на своего кавалера, они стояли перед дорогой на перекрёстке, – посмотрите – опасное место для женщины.

Владимир Алексеевич осторожно взял её под локоток и повёл на зелёный свет светофора через дорогу. Перешли без происшествий.

Возле своего дома Женька остановилась, сразу давая понять, что путешествие окончилось, повернулась к Владимиру Алексеевичу, посмотрела ему в глаза довольно заинтересованно и сказала:

– Ну и вот. Вот тут я и живу.

Владимир Алексеевич глянул на двухэтажный дом из бруса, зашитый в так называемую евровагонку, а оттого и выглядевший довольно опрятно, никак не высказал своего отношения. Только сказал таинственно:

– Я думаю, что на втором этаже, – кивнул на окошко, – там?

– Там, – согласилась Женька, – откуда знаете?

– Ни откуда. Просто занавески понравились тюлевые, подумал, что они бы очень замечательно подошли к комнате такой девушки как вы. Лёгкие и симпатичные. И абажур у вас в стиле ретро, – кивнул он, на просматривающийся между занавесками небольшой и тоже лёгкий да светлый абажур под потолком, – девушке, которая читает, – здесь послышалось явное акцентирование, – это как раз подходит.

– Странно, – глянула на свой абажур Женька, – а я его купила, просто потому, что не хотела “стекла”… люстры, плафоны и всё прочее. Так я пойду? – сказала она так, словно спрашивала.

– Что сделаешь, – пожал он плечами, – если надо?.. Мы можем встретиться ещё раз?

“Конечно, можем! – едва не подпрыгнула она. – Конечно, можем!”

– Да я не знаю, – замялась Женька, – как-то…

– Давайте я вам позвоню? – предложил Владимир Алексеевич.

– Н-ну, хорошо, – сказала она, выдохнув, словно её упрашивали об этом всю дорогу, – позвоните.

– А телефон? Номер?

– Ах, да! – Женька достала свой сотовый, Владимир Алексеевич достал свой. – Набирайте…

Он набрал её номер, нажал кнопку соединения, телефон у Женьки прозвонил, она хихикнула весело, сказала:

– Вот и познакомились! – тут же договорила. – Это я про наши телефоны.

– Женя, – сказал он как-то серьёзно, и сразу стало понятно, что после такого обращения, последует что-то…

Женька к этому была не готова, очень быстро сказала:

– Да, да, да, да… только не звоните поздно. До восьми вечера. Всё, пока!

И улетела в подъезд.

 

Максим Петрович вернулся домой в этот день опять рано. Однако Елена Максимовна успела проспаться, потому встретила мужа трезвым взором и серьёзными словами. Едва она продрала глаза, как шум в прихожей достиг её уснувшего разума, Елена тут же приподнялась, отряхнулась, оглянулась, поняла, что бессовестным образом спала в кресле, глянула наверх, на балкончик, мысли сразу обрели стройность и текучесть – видела ли дочь, что она здесь уснула?..

В комнату вошёл Максим Петрович, жена сразу обернулась к нему, проговорила мягко:

– Что так рано, дорогой? Закончил все дела?

– Сегодня просто на площадку не привезли цемент, завтра надо ехать на склад, ругаться с поставщиками, – буркнул тот, проходя в зал, стягивая с себя пиджак, – Анжелика где?

– Была дома.

Елена принесла на широком подносе в зал еду. Поставила две тарелки, поставила всякие приправы, внезапно побежала, достала водку из холодильника, поставила и её на стол.

– Водка зачем? – спросил Сытин. – Праздник какой?

– Мне показалось, ты устал, – сказала она.

– Ну, вообще-то… – промычал тот, наливая себе рюмку.

 

Анжелика Максимовна Сытина не слышала, как пришёл с работы её отец. Едва она вошла к себе в комнату, едва переоделась и села за трюмо, прозвенел телефончик в сумочке. Анжелика достала  его, не смотря на дисплей, задрала личико вверх, в потолок, руки сложила лодочкой, зажав телефон между ними, произнесла чувственно:

– Бог мой! Дай мне мужика настоящего?.. Дай мужика настоящего! Пусть это будет даже незнакомец, что номером ошибся! Лишь бы достойный!.. Лишь бы…

Вновь, не смотря на дисплей, Анжелика нажала кнопку соединения, поднесла сотовый к уху, сказала тихо, мягко, но по-женски заинтересованно:

– Ал-ло?..

– Войти не решаюся, потому как это неприлично! – доложил ей Аркаша.

Анжелика, опустила руку с телефоном, точнее рука сама упала вниз, сотовый не выпал, потому как злость пересилила разочарование. Она села на кровать с краю, подняла руку с телефоном и произнесла совсем мирно, но сквозь зубы:

– Что тебе надо, Аркаша, мы же обо всём договорились?

– Открывай дверь, – уже приказал Аркаша, – поговорим это…  глаза в глаза. А то поломаю, на хрен, ворота ваши! Антр ну, суа ди! – проговорил он на русском, но французскими словами. Так бывает у нашей “золотой”, “серебрянной”, а большей частью богатой, оловянной молодёжи.

Анжелика вышла из комнаты, явно озадаченная. Выходка, а точнее упорство Аркаши ей вдруг даже понравилось. Хоть что-то мужское, настоящее. Первый раз в жизни кто-то так явно домогался её, что собирался поломать двери. Раньше на такой поступок никто не отваживался.

Анжелика вышла из комнаты, увидела с балкончика отца, ужинавшего за бутылкой водки, сказала громко и как бы раздумывая:

– Папа, там пришёл этот… малахольный Аркадий.

– Ну и что? – промычал тот, не поднимая головы от тарелки.

– Требует, чтобы двери ему открыли.

– Так и открой.

– Открыть?

– Ты замуж собираешься?

– Есть необходимость?

– Да не очень. Строительство пошло, и пара человек уже в нём заинтересованы… теперь не помешаешь. Хотя, – здесь Сытин выпил рюмку и задумался, – пока этот упырь будет в кресле сидеть… на этом же строительство не закончится, правильно? – здесь Сытин вновь поднял голову, посмотрел на дочь. – А что, этот… сыночек упыря, очень жениться на тебе хочет?

– Он сказал, что это дело политическое.

– Да-а? – наконец оторвался отец от тарелки и поднял на дочь глаза. – Сподобился. А я думал, что дурак дураком. Открой, я поговорю с ним.

Анжелика спустилась вниз, подошла к пульту управления, нажала кнопку и сказала в домофон:

– Входите, сэ-эр!

Когда Аркаша вошёл, то первым делом, увидев Сытина, тут же направился к нему, обуви не снял, даже не вытер как следует о половик,  Анжелике бросил:

– Подожди меня в нашей комнате, я поговорю с отцом.

Максим Петрович на этих словах закашлялся и стал дохать горлом так громко, так сильно припадать в удушье к столу, что Аркадий не выдержал, подскочил быстро и похлопал с силой его по спине, сказав по-домашнему:

– Осторожнее… папа.

– Ты мне того!.. – прокашлялся Сытин, встал из-за стола. – Пока не очень-то!.. Не родственники ещё. Папу себе нашёл!

– Здравствуйте, – протянул ему свою руку Аркадий.

– Ну да, – пожал её Сытин небрежно, – садись вот… Лена! Принеси этому… рюмку!

Аркадий сел. Здесь поднял голову, увидел, что Анжелика до сих пор стоит в зале, вновь потребовал:

– Дорогая, нельзя быть такой любопытной, подожди меня в комнате?

– Не командуй, – предупредил Сытин, – сама знает, что можно, а что нельзя. Говори, что хотел?

– Хотел с вами обговорить о приданом, что вы дадите за дочерью. Как предпочитаете – в деньгах, или так… бизнесом?

Сытин налил себе ещё рюмку водки и выпил её, не закусывая. Посмотрел на Аркадия и процедил сквозь зубы:

– Та-ак. Ещё что?

– Я бы предпочёл деньгами, – сказал Аркаша, – жену не спрашиваю, её дело – хозяйство, дом, картошка, дети.

– Ага? – вроде как удивился Сытин. – Серьёзный подход.

В зал вошла Елена Максимовна и принесла одну рюмку. Поставила её перед Аркадием и тут же ушла. Аркадий налил себе водки, выпил, не спрашивая, легонько шлёпнул рюмкой по столу и договорил:

– Я так думаю, миллионов десять приданого вашего будет достаточно для того, чтобы на них я мог купить небольшой домишко, или квартиру, а от моих родителей… я подумаю, что моей семье дадут мои родители.

– О? – изобразил идиотскую физиономию Сытин.

– Я думаю, десять миллионов российских рублей – сумма крошечная… я сам возьму всё в свои руки. Я сам…

– Ты сам? – Сытин поднялся из-за стола и стал что-то искать на полу. Аркаша недоумённо за ним наблюдал, говорить сразу перестал. В движениях Сытина сквозило что-то зловещее.

Наконец Максим Петрович шлёпнул себя по лбу, быстро выскочил из зала, мигом поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж. Аркадий, оставшись один, лишь пожал плечами на эту выходку, пробормотал – конёк-горбунок!

Максим Петрович влетел обратно в зал ещё быстрее и стремительней, перескакивая через три ступеньки, почти скатился вниз… в руках было ружьё, и в патронник двустволки он уже вставлял патрон, один… второй… замок щёлкнул так, выпрямив оружие в одну линию, как приговор прочитал.

– Сам?! – крикнул Сытин, вскидывая оружие к плечу.

Зачем вскидывать ружьё к плечу, когда до противника несколько метров? Аркадий подпрыгнул на попке, используя одни лишь ягодичные мышцы, потом вскочил на ноги и бросился непонятно куда, вначале хотел побегать вокруг стола, но ружьё – не палка, он быстро подпрыгнул двумя ногами вместе и побежал по лестнице вверх, очевидно в комнату к любимой. Сытин приметился куда-то, дом тут же сотряс выстрел, весь зал просто содрогнулся от ужасного грома, из ствола вырвался густой белый дым, Аркадий взвизгнул, залетел на второй этаж, проломив головой дверь к любимой, и скрылся там. В эту же секунду, Сытин повторил зловеще:

– Сам?! –  и зал сотряс ещё один выстрел.

Было немного странно, звука рикошетящей и ломающей всё на своём пути дроби, картечи, или пули не было… Просто – бах!! И всё. Просто – бах!!! И всё.

Сытин отбросил ружьё. В зал вбежала Елена, глаза горели ужасом.

– Что здесь происходит? – крикнула она.

– Ребетёнка нового гоняю! Десять миллионов ему! Хрена тебе свинячьего!! – показал он наверх кукиш, после чего для достоверности сказанного ещё и ладонью по сгибу локтя хлопнул.

– Максим… Максим… возьми себя в руки. Ты ещё нужен нам… нашей семье.

– Ещё бы!! – взвился тот. – Конечно нужен! На все десять “лимонов” нужен!

Он посмотрел наверх и крикнул:

– И не вздумай мне оттуда выходить… обезьяна шелудивая! Пристрелю в один момент! Сиди теперь с невестой, обдумывай приданое! Пёс троянский!

В комнате Анжелики, Аркаша, едва забежав туда, озирнулся тем же самым псом, губами шлёпнул что-то матерное в сторону “всей семейки” и, приоткрыв двери, осторожно тявкнул вниз – тестю:

– Мы обсудим это по-зже, когда вы будете в нормальном психическом состоянии.

Прислушался, понял, что последнее слово в споре осталось за ним, торжественно обернулся на любимую, глянул на Анжелику глазами американского вояки, пришедшего защищать демократию и народовластие в страну, где на местном языке и понятий таких нет, улыбнулся широко и располагающе, проговорил смущённо, но твёрдо:

– Ну, дорогая, вот и я, как обещал. Не кажется ли тебе, что пришла пора заняться любовью? По Камасутре.

У Анжелики глаза округлились, рот открылся, нос засопел… С кем, с кем, но с Аркашей заниматься любовью, даже если и замуж за него выйдет, она не собиралась вообще. Аркаша принял её состояние за девичье стеснение, сказал мягко:

– Не бойся, дорогая моя, я сделаю это тихонечко, аккуратненько и миленько. Пока твой папашка подсчитывает возникшие внезапно денежные потери, мы прекрасно проведём время.

Он стал наступать на Анжелику мерными, уверенными шагами, Анжелика вначале отходила назад, потом спиной уткнулась в ручку оконной рамы, обернулась затравленно, быстро открыла окно и, сделав шаг на низкий подоконник, резко предупредила:

– Я девушка честная, отдаваться всяким шантажистам за приданое не собираюсь!

Аркаша перепугался, лицо его немного побледнело. Как и всякий негодяй мужского пола, наконец почувствовавший вкус к женщинам, наконец вырвавшийся из-под крыла матери, он очень быстро превращался в маленького семейного волюнтариста с лёгкими, небрежными садистскими наклонностями.

– Тихо, тихо, – сказал он, тоже оборачиваясь, но на дверь, – зачем так? Я… как ты и просила, выучил всю Камасутру, всю повторяю. От корки до корки. Такой мерзости там насмотрелся, потому моя техника секса…

Анжелика хотела рассмеяться, но здесь же артистически повернулась телом к окну, и, свесившись вниз, закашлялась… как кашляют девушки, когда их тошнит при лёгкой беременности, потом поднялась, выпрямилась корпусом, да так, что любая императрица позавидовала, обернулась на Аркашу волевым, озарённым лицом, отошла на два шага в сторону и сказала, словно решилась:

– Хорошо. Сексом, так сексом. Окно закрой. Одеяло сползёт – простынешь.

Гадко, но победно улыбаясь, Аркаша прошёл быстро к огромному окну, взялся за ручку, хотел затворить… фигура его оказалась на фоне голубого неба…  Анжелика мигом, сделав всего один дикий, кошкин прыжок, двумя руками изо всех сил, толкнула его от себя… Окно высокое с низким подоконником, не типовое… Аркаша быстро, как кукла, которой поставили подножку, перелетел этот низкий подоконник в районе своих колен, и с растопыренными руками выпал наружу… Там послышалось что-то такое – шмяк!! Словно большой голубь сходил “по-большому” (правда, голуби “по-маленькому” не ходят, но всё-таки). После “шмяк” на всю округу взвыл подленький голос. Взвыл голос так:

– А-а!! Сука! У-у-а!! Шлюха! Люди, помогите, шею свернули!

Анжелика перекрестилась, как крестятся грешницы – мелко и быстро… сзади на трюмо резко издал трель её телефон… она выглянула в окно. Перед ней на спине, головой к дому, а рожей в небо, лежал Аркаша всё в той же клумбе, руки он держал перед собой вверх ладонями, ноги тоже вверх. Ночью шёл дождь и клумба была ещё мокрая, земля мягкая, сырая. Аркадий повернулся на бок, показав грязный пиджак, потом на ноги встал, глянув на Анжелику, пообещал, уже совсем по-свойски:

– Всё расскажу матери! Приданое будет двадцать миллионов! Или в суд подам за членовредительство!

Анжелика хотела что-то сказать, но ничего не придумала быстро, а вместо слов внезапно даже для самой себя громко призывно крикнула куда-то в сторону:

– Рекс, фас!!

Аркаша подскочил на ножках вверх, мотнул головой по сторонам, спросил самого себя:

– Как Рекс, какой Рекс?..

Но, на всякий случай, быстро засеменил к воротам. Возле дверцы ещё раз оглянулся, сказал злобно:

– И за Рекса мне ответишь! Не  отступлюсь, шлюха! Моя!! Запомнила? Ты – моя баба!!

Уходя, уже воротам сказал:

– И деньги мои. Камасутра долбаная. И чего вспомнил? Надо было просто так…  по морде да в кровать.

 

Владимир Павлович Пачухалин после последнего гуляния с девчонкой Наташкой  имел массу неприятностей со своей женой Галиной Васильевной. Мордобоя, конечно, не вышло, и супруга не оправдала звания “кухонного боксёра”, но один из хлёстких ударов мокрым полотенцем имел не очень приятные последствия. Мокрая бахрома, что находилась по краям полотенца, ударила под глаз Пачухалина так резко, что слегка поранила кожу нижнего века. Пачухалин даже и не почувствовал это, под впечатлением свежих воспоминаний чудной ночки с Наташкой, но на утро обнаружил, что нижнее веко слегка покраснело тонкой ниточкой кровоподтёка и несколько припухло. Он стащил у супруги, после утреннего моциона, пудру и стал в ванной припудривать глаз свой наглый и похотливый. Здесь супруга и ворвалась в ванную.

– А-а, – завизжала она резким, противным голосом, что так нравятся нашим соседям, – уже рожу мажешь сучью? Уже вновь намастырился харей своей толстой по бабьим лифчикам шарить?! Уже…

Здесь Пачухалин внезапно, быстро развернулся всем корпусом, так же быстро наклонился к жене, лицом к лицу, и, тыкнув себе под глаз в раненное веко, громко выкрикнул:

– Глаз мне угробила! К обеду весь вытечет! Уже вон зрачок погас!!

И не дав той опомниться, не дав разглядеть, что там у него вытекло и что погасло, сразу же отпрянул от супруги и вернулся к своему аккуратному припудриванию. Галина Васильевна остановилась, слегка перепугалась, замолчала, ладошку в горсть собранную ко рту своему поднесла, голосить собралась…

– Похоже, с работы попрут! – заявил авторитетно Пачухалин, словно сам собирался кого-то с работы попереть, заявил столь смачно и вкусно, что не оставалось и сомнения – очень ему хотелось, чтобы его с работы попёрли.

– Точно попрут! – уже просто весело добавил он. – Пинком под зад попрут!.. Скажут, что это ты Владимир Павлович… – он подумал и переговорил, – что это ты, уважаемый Владимир Павлович, с подбитым глазом на работу припёрся? Никак баба твоя лютует? Прочь с места директора департамента балалаек! Прочь! Нам такие директоришки не нужны! Нам с чистыми лицами нужны! Нам… – Он повернулся к супруге и пригвоздил её совершенно внезапно потоком: – Дрянь! Скотина! Верти… – он хотел сказать – вертихвостка, но как-то это не вязалось, какая она вертихвостка? Здесь сказал, внезапно пришедший на ум, неологизм: – Вертиручка!! Махаловка!

– Что? – участливо переспросила та.

– Что, что?! – уже крикнул он громко. – Руками махать меньше надо, разберись вначале, где был супруг! – и здесь, наконец, нашёл то самое слово, что и сказать можно и обидно очень, – Тварь! Вот уволят меня с директоров, будешь сухари грызть по ночам, а не икру красную жрать! Пошла вон с дороги!

С этими словами нежными он покинул ванную.

Вышел из дома, сел, в ожидавшую его,  служебную машину, ни слова не сказав водителю, только указательным пальцем сделал знак – от крыши и вперёд!

Всю дорогу Пачухалин думал, вспоминал как он эту Наташку того-этого. Думал, думал да надумал он, что эта сучка в теле, наверняка расскажет всё своей подруге, его секретарю, Любаше?.. На Любаше мысли задержались дольше: с одной стороны, ещё одна попытка такого же разговора с женой и он сам будет себе секретарей подбирать, с другой, вступать в связь с секретарём – не очень осмотрительно? Слухи там всякие, разговоры, беседы с их женихами, или мужьями?.. На этих мыслях он вновь потрогал свой глаз раненый. Нет, надо оставить эту страшилищу Любашу, пусть она ему девок своих подружек, поставляет, не то!.. Ух, я её не то!!!

Случка с молодой дурочкой настолько приподняла мнение Пачухалина о самом себе, что он, в фантазиях своих, уже завёл себе (через Любашу) целый гарем, поместил его в местную гостиницу и посещал по мере надобности его похоти раз… в день! Потом он подумал, что гарем так могут очень быстро раскрыть гостиничные служащие, что… Нет, гарем – это лишнее. Скромнее надо, скромнее. Надо минимизировать любые неприятные последствия, что могут возникнуть, в результате произошедшего… стихийного бедствия. Так. А секс можно отнести к стихийному бедствию? Можно. Тут тебе всё – испуг поначалу, вдруг не получится, большие трудовые затраты, вопли, стоны, море страсти… ну, а потом бегство, простите. Бегство от этой стихийной страсти.

Машина подкатила к департаменту. На табличке перед входом кроме буковок была изображена ёлка, а рядом балалайка. Этот дизайн принадлежал голове самого Пачухалина. Он вошёл в помещение, кивая по сторонам на вечное “здрасте” подчинённых, прошёл в кабинет, Любаше кивнул строго и также сказал:

– Кофе, сахар, сливки! Договора, протокола, финансовые бумаги! А что так светимся? Что за смешки в рабочее время? Или что тут у вас?.. Бардак? Может, работы нет? Нет работы, зачем мне секретарь? Сейчас оптимизирую должность!

Любаша побледнела, а Почухалин, в полном восторге, вошёл в кабинет.

В кресле он стал вновь вспоминать Наташку. Потом обозлился на себя, подумал – а, что это я про эту дуру толстую думаю? А может, мне и ещё кого? Да я и сам могу кого угодно закадрить! Слово это навело его мысли на его молодость, и он отчего-то вспомнил день рождения Анжелики. Вспомнил свои подарки, вспомнил, как она стервозно их принимала… ох, хитра, наверное, девка! Ну и что?..

Пачухалин до воспоминался до того, что взял свой телефон, тут же открыл справочник телефонный, нашёл там – Сытин М. П. и позвонил… Трубку никто не снял. Пачухалин сказал себе – а-а, потом! Но здесь же трубку снял и позвонил вновь. Ему ответили:

– Алло, – голос был женский, приятный, в голове Пачухалина мелькнуло, кто это ещё? Может, и её закадрить? Может…

– Здравствуйте, – сказал он, как мог мягче, – я хотел бы услышать Анжелику… э-э… Максимовну?

– А её нет, она уехала.

– Вот как? – обеспокоился он, – А вы не могли бы дать мне номер её мобильного телефона, где-то я потерял здесь, – он начал шоркать задом по креслу, словно под своими ягодицами потерял номер телефона.

– А кто это? – спросил голос, – Простите.

– А это… это её беспокоят из магазина… мы вчера привозили ей товары… там был день рождения… покупали дорогие золотые вещи… произошла ошибочка, она переплатила, хотим вернуть деньги.

– Ого, – удивилась женщина, – хорошо, сейчас скажу.

– А вы, простите, кем будете? – поинтересовался Почухалин.

– Я у них убираю, я…

– Понял, понял, – сказал Пачухалин, мысленно тут же подумал – ну вот, буду я ещё на уборщицу размениваться! Хотя… он опять вспомнил Наташку, а если и она молодая, тупая, на всё согласная?

– Записывайте, – сказала женщина.

– Извините, конечно, – тут же нежно усмехнулся Пачухалин, записав номер телефона Анжелики, – вопрос такой… у вас такой голос… приятный… вам, наверное, лет двадцать, что ж не учимся?

– Ха, ха, ха! – рассмеялись там совсем просто, совсем по-взрослому, и уже совсем по-женски, – Нам уже за сорок, нам…

– Пардон! – резко выпалил Владимир Павлович, бросая трубку.

Тут же глянул на часы, хотел сразу же позвонить Анжелике, но вдруг он передумал – бабу надо брать живьём! Живьё-ём! Вечером! Вечером, он прикупит цветы, позвонит… и обязательно договорится на то время, чтобы родителей не было, ни папаши её дурного, ни мамаши долбанутой, прямо, как в юности!

 

Когда Аркадий ещё летел из окошка своей невесты на клумбу, матерясь и пуская слюни, когда он уже послал любимую в такие места, что и сам бы заблудился, у Анжелики прозвонил сотовый телефон.

Юная леди сразу и забыла, что будущий супруг лежит головой в торфе, забыла, что он едва шею себе не поломал, подбежала к телефону, посмотрела на цифры, что высветились на дисплее… чужие. Чужие цифры – это значит, звонит не знакомый придурок, а незнакомый принц! Как он её нашёл? Какая разница?

– Ал-лё! – сказала она через тройное “эль”, протянув последний слог как можно дольше, – Слу-ушаю!..

– Привет! – произнёс Пачухалин томно, даже слишком томно, как-то не по-мужски томно, – Привет девчонка! Как дела?

– Дела? – Анжелика старательно пыталась вспомнить голос, не получалось, – Дела те же. Желания те же… ты кто?

– Друг твой большой… и начальник большой…

– Козёл тоже большой? – поинтересовалась она.

Пачухалин осёкся. Вот тебе на! Козлом обозвали сразу. А может так и к лучшему, не надо лишних прелюдий? Сразу! Вместо этого, как и всякий полускрытый, полуприкрытый подонок, лишь обиженно промычал:

– Почему сразу подонок?

– Потому что все большие начальники – скоты и подлецы! – выдохнула она громко.

– Й-я, – едва не подавился он, – я друг твоей подруги Ната-ашки, помнишь такую? Я – Почухалин!

– А-а, – сразу вспомнила Анжелика, и голос её изменился в один момент, – помню. Трахнулись? Или выжидаете момент, череду действий: знакомство, цветы, первый поцелуй, шаловливые ручки, кровать? Что хотел, дядя Пачухалин? Перепробовать всех подружек своего секретаря?

– Ну, зачем так? – оскорблённым голосом спросил он. – Я вот тут в лучших намерениях, с цветами…

– Розы?

– Розы.

– Алые?

– Алые.

– Девять штук?

– Э-э… девять.

– С зеленью?

– Д-да, стебелёк здесь вот…

– Тривиальность!

– Ну-с… коньячёк вот…

– Шоколадка?

– Не только. Кофеты.

– Липесины?

– Что?

– Хрен через плечо! – заявила Анжелика. – Заходи!

– Сейчас?

– Сейчас. Пока лепесины не прокисли! Жду!

После слова – жду, дядя Пачухалин сразу и забыл и про папашу, и про мамашу.

Пачухалин позвонил жене, сказал – у меня вызов в мэрию, потом совещание у губернатора. Да! У губернатора совещание, увеличиваем производство балалаек! Ты что, хочешь сухари грызть по ночам? Так и молчи! Я ещё про глаз-то не забыл!

После сего монолога поехал к девчонке Анжелике домой. Близился вечер. На город опускалась вечерняя прохлада. Солнце скрылось за тучами, мостившимися  на горизонте, ветерок угомонился, краски городских зданий в один миг погасли. У магазинов толпился народ, машины жужали потоками, рабочий день закончился.

Анжелика в это же время позвонила Женьке, предложила ей заехать, Женька сказалась занятой. Анжелика решила пригласить Любашу, но внезапно передумала, мигом стянула с себя джинсы, нацепила самое сексуальное платье лёгкое и легла ждать на кровать с книгой в руках. Книга была та самая, что ей подарила Женька… про мировую живопись.

 

После проводов до самого своего подъезда, Женька ещё долго в своей комнате, лежала на кровати поверх покрывала, смотрела в потолок белый и тихо себе говорила, как мурлыкала:

– Вот бы с ним было так чисто… как под люстрой этой… Бывает же чисто в отношениях с мужчинами?.. Бывает.

Женька хихикнула в потолок, перевернулась на живот, глянула перед собой и сказала туда же:

– Ах, ах, Владимир Алексеевич!.. Ах, ах, какая девушка, Гиляровского читають! В “ютьюбе” не сидят! – Женька вновь перевернулась на спину, глянула в потолок, сказала серьёзно: – В “ютьюбах” сидят простушечки, Владимир Алексеевич, дурочки… Ищут кто с кем, как, да сколько?.. А чтоб понравиться Владимирам да Алексеевичам надо в библиотеках сидеть, а не в “ютубах”! Дурочки надоедают быстро. Так, – Женька резко поднялась с кровати, подошла к небольшому стеллажу в три стойки, глянула на книги, что находились на полках, подумала, вытащила одну, прочитала, явно зная книгу, но, не зная, что в ней:

– Гомер… Гомер, значит. “Иллиада” и “Одиссея”… два в одном, – побалагурила она, – с чего начинаем? Начинаем с … А похожа ли я на Пенелопу?..

Она плюхнулась на кровать,  раскрыла книгу и тут же послышалось:

– Ой, мама дорогая!.. Мудрёно как писал-то товарищ Гомер!.. И не вычитаешь! А декан наш в институте сказал, что все люди делятся на две категории – кто читал “Одиссею” и кто не читал… Перехожу в другую категорию.

После чего углубилась в чтение и не отрывалась от книги два часа, когда уже и на улице стали сумерки собираться и братья читать не давали, и мама с работы вернулась, и… телефон её прозвонил сотовый.

– Алло?

– Добрый вечер, Женя, – произнёс там очень тепло и мягко Владимир Алексеевич.

– Добрый, добрый, – решила не расслабляться Женька, тон её был весел, бодр и немножко любопытен.

– Решил позвонить, – сказал Владимир Алексеевич не очень ровным голосом, –  узнать, как у вас на завтра… планы есть?

– С утра работаем, – живо ответила она, – планы не планы, а работать всё равно надо. Телевизор смотрите?

– Смотрю.

– Помните, как про пенсию говорят? О пенсии надо думать со школьной скамьи! Вот завтра я иду с утра пенсию зарабатывать.

– А вечером?

– Вечером? – как поперхнулась словом Женька. – Вечером мы… стиркой занимаемся. Воды надо наносить, потом воды согреть, потом мокрое бельё до ночи колотить будем, как в фильмах про старину далёкую… видели? Дубинами так по скрученным простыням… бац-бац…

– Делаете что? – не сбился Владимир Алексеевич.

– Читаем.

– Интересно? Гиляровского?

– Гиляровского прочитали… сейчас… перечитываем, – она выделила это слово, – “Одиссею” перечитываем…

– Неплохо, – похвалили её, – и как вам?

– Витиевато пишет товарищ Гомер, – поделилась Женька, – не поймёшь иногда с первого раза.

– У вас дома хорошая библиотека?

– Не знаю. Книг много. Мама всю жизнь книги покупает. Большой книжный шкаф уже стоит.

– И какая литература? Преимущественно?

– Преимущественно классика, – разумненько ответила Женька, – современная классика тоже есть.

– Астафьев, Распутин?..

– Воробьёв, Нагибин,  – как договорила она за него, – вон Пастернак стоит одиноко, похоже, мается до сих пор, что отказался от Нобелевской премии… замучили коммунисты проклятые своей агиткой.

– И как вам Пастернак?

– Доктор Живаго? – мигом ответила она и тут же очень нетерпимым голосом, – А никак! Не знаю как вам, но мне показалось, что господин Пастернак роман свой сдал… знаете так как-то… впечатление сложилось, что роман ему, в конце концов, уже надоел и он его сдал. Придумал какую-то Марину в конце, смерть дурацкую, трамвайную… сдал роман, в общем. Такое впечатление, что он стал своим доктором управлять и роман пошёл под откос… За что только ему Нобелевскую премию дали?.. За антисоветчину? Не знаю, я бы… ни за что такой концовки не допустила. Лучше бы уж роман остался недописанным. Лучше знак вопроса для читателя, нежели клякса на герое. Впрочем, – совсем уже разумненько добавила она сразу, – я ведь, могла роман-с этот по настоящему и не прочувствовать! Так сказать – не понять. Правильно? Если бы сейчас меня услышал какой-нибудь пастернаковский литературовед – съел бы живую!

– Вы, после института, будете литературным критиком?

– Нет, юристом.

– Не дай вам бог стать прокурором! Засудите всех!

Женька рассмеялась легко и непринуждённо.

– А хотите, я вас приглашу в ресторан?

– Не-ет, – сказала она, – я шума не люблю.

– А в театр?

– А где у нас театр в городе?

– Приехали только что на гастроли соседи-воркутинцы, пойдёте?

– В театр?.. – Женька как думала. – В театр можно… правда, я не каждый день могу, братья здесь вот… мама бывает в ночную смену…

– Мы обговорим, – покладисто сказал он, – заранее выберем вечер, воркутинцы приехали не на один день. Договорились?

– Хорошо. Ой, – как что-то вспомнила она, – я тут с вами заговорилась, а у меня там машина стиральная… да, да пока говорили, я её и включила и перестирала уже всё…  сушить надо! До  свидания!

И быстренько трубку отключила. В доме было тихо. Ничего не работало. Только чайник засвистел предупредительным свистком на газовой плите. Тут же мимо её комнаты прошла мать в кухню. Женька посмотрела на дверь и спросила себя:

– В театр надо что-то ведь и одеть?.. В театр надо очень стильно. А зачем? Какая я дура всё же? Что вот я его боюсь? Человек в театр зовёт, а не к себе на фазенду водки попить.

 

Едва Анжелика перевернула один глянцевый лист, как телефон зазвонил снова, она недовольно посмотрела на сотовый, спросила у него:

– Адрес забыл, бестолочь балалаечная?

Взяла телефон, посмотрела на дисплей, там ничего не было, просто звонок.

– Алло? – уже усталым голосом спросила она.

– Алло, алло, – сказали там весело мужским голосом, с явными нотками похмельного синдрома.

– Гнилушка, ты что ли? – неприятно удивилась Анжелика.

– Я, – ответили там невесело, – будешь обзываться, так ничего не узнаешь.

– Хорошо, говори, – разрешила Анжелика так устало, что не оставалось и сомнения, Борьке здесь больше не рады.

– Я сегодня видел эту скотину Кузьму… что у тебя на дне рождения сидел… знаешь, что он мне предложил?.. – Борька помолчал, потом продолжил как-то нехотя: – Он мне предложил твою мать… в смысле, чтобы Михаил, значит, посоветовал ему, как твою мать… вот.

– Что – мою мать? – не изменила интонации Анжелика.

– Подошёл к нам и предложил – скажи Миша, как лучше к Елене Максимовне подкатить? Зафаловать её, значит… Миша и продал твою мать с потрохами. Рассказывал до чего она падкая… ага. Хочешь подробности?  – Борька перешёл на совсем уже сладкий голос: – Он таки-ие подробности рассказывал… вы там что, с маманей – на пару развлекаетесь, да?..

Внутри Анжелики что-то перевернулось, ей сейчас очень сильно захотелось Мишку этого Крюкова просто извозить мордой в навозе, а лучше сбросить в выгребную яму, что ещё остались кое-где в городе Салехарде на окраинах. За Мишкой в эту яму следовало бы сбросить и Борьку.

– Сколько? – спросила она голосом трезвым и резким.

– Что?

– Денег сколько?

– Да я не за деньги.

– Тогда не хочу.

– Ладно, если ты настаиваешь? Сколько не жалко.

– Заходи.

– Сейчас?

– Сию секунду.

– Лечу, – здесь, как спохватился, –  только ты это… деньги там… не забудь, ладно?

Анжелике подчас и самой себе было трудно ответить – зачем я это делаю? Изо всех возможных вариантов, самым приемлемым мог быть разве что только – скучно. Именно так она сейчас и хотела сказать себе – скучно, но сказалось внутри иначе: мерзко, подло. А подлецов надо учить.

 

Озабоченный мужчинка, Владимир Павлович Пачухалин подошёл к воротам Сытиных первым. Секс-упырь Владимир Павлович прикатил на служебной машине. Машину оставил чуть поодаль, чтобы даже шофёр не знал, куда он направляется. Водители, они же такие – чуть что и продали с потрохами. Букет цветов Пачухалин держал впереди себя, вид был торжественный. Позвонил в домофон, подождал скромно, ножками перебирая, посмотрел на часы, время шло, никто к домофону не подходил. Он позвонил ещё раз.  И здесь как-то, совсем близко, словно на ухо, кто-то женским голосом сказал:

– Что-о, сволочь старая, на молоденьких потянуло?

Пачухалин отпрянул куда-то в сторону, посмотрел на домофон как на живое существо, вновь оглянулся вокруг… пусто. Послышалось? Сам самому себе и сказал? Дурь. Он нажал кнопку домофона в третий раз, и нервный голос Анжелики проговорил высоким тембром:

– Тетий раз кнопку жму, что не входишь?

– Тут заперто! – пожаловался Пачухалин тоже нервно и плаксиво, про себя сказал – нет, это показалось, у Анжелики и голос другой, это показалось, это нервное… ох, с девками оно всегда так! Нервно.

Дверь открылась, Пачухалин вошёл. Двор был пуст. Пачухалин прошёл мощёной дорожкой к дверям, звонить не стал, вошёл тихо, скромно, цветы впереди себя, тут же пакет, где бутылочка коньячку, конфетки, шоколадки, даже лимон один, под коньячёк, сразу же и презервативы в карман брюк переложил, штаны-то он будет стаскивать ровно перед кроватью, дотянуться будет легче…

В доме было тихо, прохладно и сумрачно. Свет нигде не горел. Голосов тоже слышно не было. Невдомёк было Владимиру Павловичу, что буквально в двух шагах от него, в эту секунду, за дверью, ведущую в небольшой чулан, где у Сытина была оборудована небольшая мастерская, сидел за верстаком сам Сытин и разглядывал через лупу, найденную на стройке, старую серебряную пуговицу. В зависимости от того, насколько она была старая, Максим Петрович рассчитывал на внимание к своей персоне всех масс-медиа области.

Пачухалин поднялся на второй этаж, постучал в двери спальной девушки. Там послышалось:

– Да-а, входите.

Пачухалин вошёл. Анжелика лежала на животе на кровати, лицом к дверям, поверх покрывала шёлкового, Ножки её босые покачивались  по сторонам, платьице, лёгкое до полной невесомости, несколько задралось и оголило бёдра… лицо покоилось на ладошках, локтями она оперлась перед собой и смотрела на Пачухалина так вожделенно, что он решил сразу  – цветы в сторону, штаны вниз! Но цветы в сторону отложить не успел. Анжелика сказала нейтрально:

– Папа и мама уже пришли, ходят по дому чумные… папа ищет моего любовника с топором, а мама с вилами. Не встретились?

– Шутка? – спросил Пачухалин, но нервно. В голове пронеслось мощным ураганом – да когда же я тебя уже?.. Ладони у него вспотели. На лбу появилась испарина.

– Шутка, – сказала Анжелика, смотря на него косо и подозрительно. После звонка Борьки, настроение пропало, и теперь Анжелика хотела только одного – женской мести и мужской “крови”, сказала чуть насмешливо: – Садитесь, будем смотреть альбом, что мне Женька подарила. Искусством заниматься.

“Дура, совсем? – подумалось Пачухалину, – Позвала меня книжки смотреть?”

– Коньячку? Под искусство? – игриво предложил он, как-то “пятой точкой” чувствуя некоторую неуверенность в своих действиях – а верно ли что пришёл? Может, не стоило? Может, стоило дома посидеть? Поберечь себя? А как себя беречь, когда по девкам молодым хочется? Как? А никак!

– Мо-ожно, – протянула Анжелика, быстро поднялась и села на кровать, – вон бокалы стоят на столике. Воблы принесли?

Пачухалин не услышал, взял пакет с коньяком и шоколадом, стал выставлять на столик. Едва всё уместилось на столик, едва он в карманах брюк проверил презервативы, едва присел довольно раскованно на кровать рядом с девушкой, как в домофон позвонили…

– А ЭТО кто? – спросил Пачухалин таким голосом, словно был у себя дома, вскрывая шоколад.
– Не зна-аю, – поднялась Анжелика с кровати, встала на носочки и так, грациозно, стервозно и бесподобно, прошлась к окну, – за вами никто не следил? – спросила она, выглядывая во двор, на ворота и обхватывая ладонями свои ровные ножки, как чуть погладила их в районе самого дорого и сокровенного. – “Хвоста” не привели?

– Ч-чего? – запнулся Почухалин, – Как-кого хвоста?

– Обычного, – посмотрела на него Анжелика подозрительно.

Здесь она легко вскрикнула, приглушённо и тихо, схватила себя за чудный ротик ручками, глаза округлила, Телом подалась назад, два шага… руки её обхватили голову… она снова скрикнула, обернулась на Пачухалина и произнесла трагически, с леденящим страхом в голосе:

– Это тот самый козёл, что меня домогается и хочет изнасиловать! – Она подбежала к Пачухалину, бухнулась на колени перед ним… да так искренне, так натурально, с такими испуганными девчачьими глазами, с руками скрещенными на молодой, девичьей груди…  и взмолилась: – Ах, Владимир Павлович, спасите меня, Владимир Павлович, спасите!.. И дома одна! И защитника нет! И Аркаша, сволочь!.. Бросил девушку! Ах, Владимир Павлович!

“Всё, – решил Пачухалин, – моя баба! Так, полицию? Кто его знает, что там за насильник? А то не хватало ещё, чтобы он и её изнасиловал, да и меня в придачу? Может, пойти быстро вниз да запереть двери?”

– Может, надо позвонить в органы? – как-то неуверенно предложил он.

– В органы? – изумилась Анжелика. – Да он сам – сплошной один мужской орган!! Не успеем! Не поможет! Ах, спасите, бога ради, умоля-яю…

И с этими словами она упала на кровать и поникла головой вниз… Потом головй начала крутить, руками хвататься за волосы… Тут вдруг поднялась, прошла к кнопке домофона, нажала там кнопку, обречённо произнесла:

– Вот и вы… все как один… ник-то!.. Ни-кто!!

Пачухалин выглянул в окошко и увидел, как по дорожке к дому лёгонькой походочкой идёт… Борька Гнилов. Тот самый, что жрал и пил на дне рождения на халяву.

– Так это ж Боря, – сказал он облегчённо.

– Ну да, – моргнула Анжелика беспомощно глазами, стоя рядом с Пачухалиным и тоже поглядывая в окошко, – Боря… он и есть – насильник… он человека изнасиловал недавно… мужчину… потом распилил и… съел!

Пачухалин вздрогнул:

– Да ну что вы? Чушь. Сейчас я с ним поговорю, он от вас отстанет.

– Да какая чушь? – выпалила Анжелика. – Он же без денег совсем! Работать не хочет, а жрать хочет! Вот и повадился людей лопать! Пригласил кого в гости и ужин есть! Пришёл сам и… отобедал!.. Маньяк-людоед!

– Да какой там! – махнул рукой Почухалин.

– А что ж тогда вчера к нам наряд полиции приезжал, спрашивал про него, обещали сегодня вечером охрану свою поставить?

– Й-ерунда! – дрогнул голосом Пачухалин.

– Ах, спасите, ах, Владимир Павлович!.. Спасите! Вы же мужчина! – Анжелика подошла к Почухалину вплотную и, шевельнувшись телом, приникла юной, упругой грудью к директору департамента. В глазах её стояли слёзы, испуг, страх и мольба. – Ах, спаси-ите! Убьёт обоих! Поги-ибну, – прошептала Анжелика, хотела упасть перед ним на колени, но передумала, ухватилась за спинку кресла и опустилась в кресло, голова поникла, а глаза хитренько посмотрели на “спасителя”.

– А вот и я! – тихо воскликнул в голос Борька, открывая двери в комнату Анжелики осторожненько и аккуратненько, с видом человека, который принёс, по меньшей мере, мешок муки в голодный год, но отдавать пока не собирается.

При виде Пачухалина, глаза Борьки выдали злобный блеск. Владимир Павлович заметил и про себя подумал, что блеск-то и в самом деле нехороший, болезненный какой-то.

– Ты не одна? – как удивился недобро и досадно Борька. – Так мне теперь как?..

– А никак! – взорвался от испуга Пачухалин, сразу вспомнив, что медведь от испуга может убить любого. – Что вам тут надо?

– Тебе-то какое дело? – нагло ухмыльнулся тот. – Я тут по своим делам, по… её вот делам.

– Ваши дела нам известны! – заявил Пачухалин, помахав перед мордой Борьки указательным пальцем. – Сейчас я позвоню Барышеву!.. – заявил он так, словно Барышева знала вся Россия.

– Это кто? – нахально и ехидно спросил Борька. – Шеф повар из тошниловки?

– Это из уголовного розыска!..

– Из него получится приличный бефштекс! – сказал Борька нагло и уверенно и в довесок показал Пачухалину сжатый кулак.

Действие развития не получило. По лестнице снизу послышались тяжёлые шаги. Время было уже вечернее, так мог подниматься только отец. Анжелика вскочила на ноги. Отец? Сейчас? Когда она уже хотела ржачку устроить? Так. Быстро перепрофилируем обстановку!

Анжелика мигом повернулась к Пачухалину, заломила руки, потом обернулась на Гнилова в такой же позе:

– Мальчики, – запричитала она, – не ругайтесь! Это папа! Он меня убьёт, он меня убьёт, он сделал мне вчера последнее предупреждение! Не погуби-ите! Мальчики! Он с ружьём второй день по дому ходит! Не погуби-ите! О-ой!.. Мамочка, сейчас помру! Не погуби-ите!

– А что делать-то? – спросил тупоголово Пачухалин.

– Д-да? – поддакнул Борька.

– Спрячьтесь куда-нибудь? Спрячьтесь в шкаф, в шкаф! – тараторила она быстро и шёпотом. – Быстрее, мальчики, в шкаф, в шкаф…

Вот подлюка! – подумал про себя Пачухалин – и на кой хрен коньяк французский  покупал? Он стоит как перстень золотой.

– Я не могу в шкаф, – подходил к шкафу Пачухалин, – у меня клаустрофобия!

– Чего у тебя? – не поняла Анжелика, произнеся букву “г” мягко, фрикативно, как говорят на малороссийском наречии.

– Не переношу замкнутого пространства, – добавил тот.

– Ссышь что ли? – Открыл дверцу шкафа Борька, тут же Анжелике: – Мы там как? С деньгами-то? Приготовила?

– Хорошо, хорошо, – умоляла она, – Владимир Павлович, не губи-ите!

– Я не могу! – в голос сказал он. – В шкаф – нет! У меня депортамент!

– Что же делать? – на глазах Анжелики показались слёзы.

– Лика!! – крикнули голосом Сытина, уже подходя к дверям.

– Ну, хорошо, – согласился Пачухалин, – спрячь меня за шкафом! Я вот здесь постою. Только ради вас, Анжелика, только…

– Давай, давай, – тут же подтолкнула за шкаф и Борьку Анжелика, – поместитесь вдвоём! – В сторону дверей тут же: – Папа, я сейчас, я не одета! Минуту!

Пачухалин и Борька залезли вдвоём за шкаф, поместились они там с трудом, места было не много, закрылись всё тем же рулонам ковра, что намедни закрывался Мишка Крюков. Тут же из-за шкафа донеслось голосом Борьки, грубо и дерзко:

– Вот же , Почухалин, ты уже старый козёл, а всё туда же – по девкам!

– Не тыкать мне! Мерзавец! Людоед! Я по делу. Мы с Анжеликой Максимовной по делу собрались…

– Какое дело? – пренебрежительно спросил Борька. – Кто с какой стороны спит?.. То-то она в пеньюарах тебя встречает! Дело придумал! Уже, небось, между ног-то всё в напряге?.. Ха-ха…

Здесь раздалось грубое шуршание, переходящее в сопение и толкотню и тут же гневный голос Пачухалина:

– Не сметь! Не сметь, отпусти, ах ты, педераст заношенный! Не трогать меня здесь!

– Лика, – сказал Сытин из-за двери, – я на секунду, я только ковёр заберу и уйду.

– Всё! – в сторону шкафа сказала трагическим голосом Анжелика. – Абзац, ребята! Обоим! Папа пришёл за ковром! И с ружом!

– Зачем ему ковёр? – в два голоса спросили из-за шкафа, из-за рулона, – Пусть возьмёт вон кресло! Пусть ружо оставит за дверью!

– Скажи, что ты не одета, – посоветовал Пачухалин.

– Скажи, что ты раздета, – посоветовал Борька.

– Папа, я не одета и раздета! – крикнула Анжелика, хихикнув.

– Ты что – не одна там? – спросил резонно папа.

– Да папа, я не одна! – выпалила Анжеилка, – Я тут с двумя мужиками!

– Что ты несёшь? Аркаша куда делся? Ушёл?

– Аркаша ушёл. Через окно вышел.

Здесь, совсем некстати, из-за того же шкафа, где спрятались кобели, раздалось от Борьки:

– Что это у тебя за коробочки в штанах? Гандончики припас?

Голос Пачухалина взвыл:

– Ах ты, па-адла! Ты что меня опять хватаешь за здесь?..

Эти слова сменились звучной пощёчиной да такой, что звон оплеухи вышел за пределы комнаты. Папа, похоже, по-своему растолковал этот звук, быстро дверь рукой толкнул и возник на пороге спальной дочери как злой призрак, с тонким скальпелем в руке (очевидно, выходя из мастерской, забыл оставить на верстаке). Анжелика в это время ринулась было к месту схрона двух идиотов, встала лицом к отцу. Увидев  папу родного, она в один миг осознала, что и ржачка, и вся хохотушка, что она тут затеяла на ночь глядя, сейчас лопнет в один момент, да ещё так, что и ей самой может достаться, потому первое, что вырвалось у неё, было какое-то глупое, детское:

– Тятя? – сказала она голосом маленькой девочки, – А Вы… ты… тут как… без стука? Тятя?..

Тятя сразу прошёл к шкафу, заглянул вначале в шкаф, потом за него, быстро откинул ковёр себе на плечо и… трудно представить себе что-нибудь более глупое, нежели морды трёх мужиков взирающих друг на друга, одна из которых здесь находилась в явном превосходстве, а две другие в положении воришек, застигнутых “на горячем”. Разглядывали друг друга они недолго. Сытин, наконец, языком щёлкнул, похоже, как узнав обоих, вскинул руку со скальпелем на уровень лица, (“воришки” сразу откликнулись на это двумя – ой!) взял аккуратно за лацкан пиджака Пачухалина и потянул из-за шкафа на себя. Тот сделал послушно шаг вперёд,  шаркнув ножкой в книксене, встрепенулся воробьём смелым, но сказал отчего-то гадость и глупость:

– Вы тут не подумайте чего… мы тут… мы-ы собрались… пришли, так сказать… беседовать… под луной, в общем, никакой групповушки!

Анжелика выпучила глаза от стыда и неожиданности. Сытин молча, оставив Пачухалина возле себя, потянул за полу ветровки Борьку Гнилова. Тот был в положении ещё хуже, потому как знал, что такое полёт на клумбу. Он глупо и гадко улыбался и готов был сейчас и Сытину выложить всё, что знал о его жене, Крюкове и всех обстоятельств дела во всех подробностях, и выложить был готов даже не за деньги, а за своё очень хорошее отношение к Максиму Петровичу и его ветвистым, махровым “рогам”.  Но рассказ у него не получился.

– Что же это вы собираетесь?.. – спросил Пачухалин, стоя рядом с Сытиным послушно, как может стоять только хорошо обученная собака или, к примеру, номенклатурный работник. – Сразу хочу заявить, я лицо официальное… я, сами знаете, тут по делу, я директор департамента…

– А на случку пришёл! – гыгыкнул Борька вниз, уже выйдя полностью из-за своего укрытия.

Сытин резко вонзил скальпель в шкаф, глянул на Борьку и с размаху залепил ему оплеуху. Борька улетел на кровать Анжелики. Пачухалин взвизгнул, а Борька прикинулся убитым и замер. Сытин не обратил внимания. Анжелика посмотрела на Борьку, прижала ладошку ко рту, сказала:

– Помер! Ой, тятя, что ж ты не вовремя так?

Здесь стены спальной девушки сотряс невероятный женский возглас от Пачухалина:

– Не сметь!! Не сметь меня трогать! Я лицо официальное! Меня нельзя по лицу! Я городская номенклатура! Я вас всех в суд!..

Однако, на Максима Петровича  это не подействовало, он  быстро, резко саданул Пачухалину вначале под дых, что тот согнулся маленько, потом под глаз кулаком, тот пошатнулся, но на ногах устоял, тогда Сытин саданул ему под другой глаз и уже другой рукой (что по-русски называется, метелил со всех сторон). Пачухалин, упитанным поросёнком, рухнул на кровать рядом с Борькой, но притворяться не стал, решив, что только отчаянные действия могут привести к полной свободе. Он вскочил на ноги, в состоянии бешенства проорал какой-то клич:

– Ах, так?! В атаку!!

Здесь резко согнулся в корпусе, используя голову как таран, со всей скорости врезался башкой в живот Сытина. Максим Петрович рухнул на пол, головой в шкаф, Анжелика взвизгнула, а Борька глаз открыл, сказал тихо:

– А ни хрена себе?

Сытин тут же вскочил, на ноги, но Пачухалин уже бежал вниз по винтовой лестнице, даже не предполагая в себе таких хороших спринтерских способностей. Не останавливаясь ни на секунду, он с разбегу просто перепрыгнул большой диван, не задев его спинки.

– Ах ты, паскуда! – крикнул ему Сытин, но не успел, директор департамента был таков!

Максим Петрович рванулся тут же в спальную к себе, там было слышно, как резко, с хрустом открылось окно, и через секунды в сторону ворот прогремел выстрел из охотничьего ружья… за выстрелом опять не последовало ни стука дроби по железу ворот, ни грома пули… просто – бах!! И всё.

Анжелика, даже не ожидая от себя, выскочила из комнаты, там крикнула на весь этаж неразумно, фальцетом:

– Тятя!.. Папенька? А второго куда?..

Ответом послужил гром закрываемого окна. Анжелика вбежала в спальную к себе и запричитала, да так искренне, так чисто, с женским испугом и мольбой, что трудно было даже и вспомнить, что она только что говорила отцу в коридоре, трудно было подумать, что говорила это она, а если и говорила – может, в горячке, в безсознанке?..

– Боренька! – заломила она руки перед лицом своим, совсем уже театрально и несколько переигрывая, вновь опускаясь на колени, – Боренька! Не погубите! Он убьёт нас! Он зверь! Он убьёт и тебя и меня! Не погубите, Боренька!! Вы один мужчина! Он убьёт нас!!

Гнилов прекратил притворяться мёртвеньким, вскочил с кровати тут же. Озирнулся, мотанулся по сторонам, спросил затравлено:

– А что ж делать-то?

– Сигайте! – открыла окно перед ним Анжелика, – Сигайте, Боренька! Он убьёт нас! Застрелит… он уже застрелил Аркашу… сегодня, а труп спрятал в гараже, завтра будет его бетоном заливать… одно слово – он строитель, Боренька!

– Вот д-долбанутая!! – рявкнул Борька, становясь на низкий подоконник раскрытого окна и сразу же смотря вниз, тут же сказал своё, – Высако! (ударение сделал опять на первый слог)

– А что высако? – повторила за ним Анжелика, театрально изумившись, –  Первый раз, что ли? Боренька! Или высако, Боренька, или совсем низенько… приземисто, – жутким голосом почти шептала она, – могиленько!

Как бы вот только прыгнуть, чтоб не как в прошлый раз?.. – металось в голове Борьки – как бы прыгнуть да не испачкаться?

Шаги в коридоре приблизились к двери Анжелики, мысли Борьки свернули в клубок… Борька шагнул вниз…

Чмяк!! – сказала клумба. Тут же голос Борьки громко сказал ей с чувством:

– Н-ну, па-адла, опять весь в говне!

– Отползайте! – кричала Анжелика растягивая слова, – Отползайте, Боренька! Вы меня погубите! Отползайте! Отползайте! Вы меня погуби-или!  – кричала Анжела сверху, но сзади уже подошёл грозный отец, отпихнул дочь грубо в сторону, тут же приметился вниз… Борька подскочил на метр вверх, увидев два ствола… бежал быстро, споро, но в ворота не попал, попал в кирпичный забор, перемахнул двухметровую ограду и был таков. Здесь на всю округу грянул выстрел.

В доме Сытин повернулся к дочери с гневным лицом:

– Ты мне, что тут  устраиваешь, гадюка синеглазая? А?! – и схватил рукой её платье, висевшее на спинке кровати.

– Папенька! Папенька!! – заломила руки Анжелика, взмолясь к отцовским чувствам, – Ах!! Не-е погубите!..

Замахнувшись платьем, Сытин погнал дочь по всему дому, стараясь зацепить не больно, но обидно. Анжелика с визгом больше напоминавшем женское удовольствие, бегала по всему дому, мимо остолбеневшей, но не вмешивающейся матери, весело смеясь и крича:

– Папа, не лупи меня, я большая! Я их всех развожу! Козлов надо разводить!

Но папа лупил её и лупил так старательно, что лупка эта или порка была больше похожа на отцовскую ласку. Платье мягкое, шерстяное, невесомое… Но слова были тяжёлые:

– Мать колдобится, остановиться не может и ты туда же?! Собаки дамского полу!

Мать и на это смолчала разумно.

Через полчаса вся семья в сборе ужинала за одним столом. Отец спрашивал, что его девочки хотят получить в подарок  к первому сентября? Жена Сытина имела педагогическое образование и в далёкой юности целых пять лет отдала работе в средней школе.

 

Вернулся домой Владимир Павлович в состоянии близком к бешенству. Мало того, что коньяк, французский, дорогущий, “Хенеси” высшей пробы оставил у этой Анжелики, мало того, что теперь его сожрёт этот хам, Сытин, так ещё и штаны порвал немного, когда перепрыгивал диван этот хренов, что в самом центре их зала торчит! И самое поганое! Самое поганое! Когда он прыгал, словно архар через диван, из своей комнатёнки, где он в прошлый раз спрятаться хотел, вышла Елена Максимовна… вышла и смотрела на него, как он скачет здесь… а сзади этот ублюдок Сытин с ружьём!.. Он – Почухалин – олень, а – Сытин – охотник! Что может быть позорнее? А может, на него в полицию? А что он скажет? Что пришёл к его дочери  обсуждать новую древесину для балалаек?.. Вот именно.

Владимир Павлович глянул у самой своей двери на штаны – в районе ширинки было чуть подорвано, слишком шаг широкий сделал в прыжке. Как теперь? Жене дать зашить? Нет. Уж лучше новый костюм купить. Дешевле обойдётся.

Он вошёл домой. Время было не позднее, что-то около одиннадцати часов. Супруга вышла встречать тут же. За одну секунду определила, в каком виде муженёк, сколько выпил,  сколько баб пощупал, сколько предложений этим бабам сделал, сколько удовольствия от этого получил. Муж был трезв и отчего-то очень взвинчен. Галина Васильевна мгновенно оценила общий вид и… в районе гульфика… ох, мама дорогая!!  Ширинка порванная! Лицо её в секунду изменилось, глаза сузились, рот осклабился, крылья носа утянулись к щекам, уши прижались к черепу, а щёки растянулись в стороны, это означало улыбку.

– Что, – как спросила она, кивая вниз на штаны, – уже не хватает терпения штаны спустить?

Она быстро прошла в ванную, там зашумела вода. Это означало одно – водой Галина Васильевна всегда смачивала полотенце, чтоб было тяжелее и било больнее. Пачухалин быстро туфли скинул и скрылся у себя в кабинете, щёлкнул задвижкой. Через мгновение двери рванулись, но задвижка выдержала, и голос его супруги рявкнул:

– Ах, ты же сволочь мерзкая! Ах, ты же говнёныш поганый, жалкий плевок на тараканьей ж… ! Закрылся уже? Ну, ничего, я завтра твою защёлку-то с корнями повырываю-то!.. Придёшь со случки-то, а тута и нет убежища! Паскудник! Хрен свой на помойке нашёл? Да там и хрен-то!.. Название одно! Тьфу, сволочуга!!

 

Анжелика в эту ночь засыпала то ли счастливая, то ли удовлетворённая. Повеселилась она неплохо. Ржачка, хоть и спонтанная, не такая, какую прогнозировала, но всё же получилась. Одно плохо – Крюков этот оказался подонком ещё более скотским, нежели можно было предугадать. Мать, конечно, сама виновата, но мать жалко. Что-то надо бы предпринять. А что?..

 

На другой день, после работы, Женька не увидела своего ухажёра вечером на крыльце супермаркета. На  какое-то мгновение в душу закралось сомнение – а так ли всё замечательно, как ей показалось? Не случится ли, что вдруг придётся самой себе сказать – был и нету. Домой она пришла немного во взволнованном состоянии. Никому, конечно, и слова не сказала, но мать в ночную смену проводила чуть с потухшими глазами. Когда стрелки часов перевалил за двадцать один ноль-ноль, Женька вздохнула, молвила себе, что-то такое – ну что ж… значит, не получилось.

Но уже через полчаса её телефон яростно затрезвонил, вертясь от вибрации на столе, Женька вяло взяла его… О счастье!.. Нет. О, какая неожиданность!.. Нет. Ах, это вы? Мы уже и не ждали… Нет. Владимир Алексеевич, очень извинялся за беспокойство, после чего сказал, что он сегодня так был занят на работе, что даже не мог ей позвонить, зато он взял два билета в театр… Просто мимоходом, выскочил на минуту из машины, взял пару билетов на завтра и опять на работу. Женька всё это время молчала. Он спросил:

– Вы помните, что мы решили с вами сходить в театр?

– В театр? – спросила Женька, как подзабыв что-то из своей бурной жизни. – Ну да, в театр… помню. Как же… Когда, говорите, завтра?

– Да, завтра вечером в семь. Я, честно говоря, даже не знаю… – сказал здесь Владимир Алексеевич уже другим голосом, несколько сбивчивым, – если я буду вас каждый день… то есть когда, конечно, время будет… с этой работой тут знаете… если я буду вас провожать домой, вы не будете против? Это не вызовет…

Сдерживая себя, чтоб не крикнуть – нет, не буду против, не буду против(!), Женька собрала всю силу воли в кулак, кулак сжала, засунула его себе  за пояс сзади, чтоб не раскрылся, и сказала отстранённо, чуть тускло, чуть заинтересованно:

– Никто, конечно, не запрещает вам меня встречать, только… если уж вам так хочется… не опаздывайте. Я пока работаю всё также до шести…

– Я вас сейчас не очень отвлекаю?

– Да-а… не очень.

Владимир Алексеевич ещё раз извинился учтиво, но без лишнего шарканья ножкой, сказал, что позвонит завтра в обед и они обсудят, когда ему зайти за ней? Женька смиренно, но легко сказала – хорошо, звоните.

Часа через полтора, когда оба её брата уснули, она села перед небольшим зеркалом, что стояло у них на письменном столе и играло роль трюмо, посмотрела на себя и произнесла:

– Нет, ну всё равно же мне надо что-то такое одеть… А что я одену? Может, у Анжелки попросить? Нет, пойду в своём. Что там у нас?

И разбирала свои вещи до полуночи. Уснула, вспоминая приглашение в театр, в состоянии близком к эйфории.

 

Наталья Шелупотько после интимной встречи у себя дома с начальником департамента “Обновлённой российской балалайки”, всё последующее время ждала от него либо звонка, либо весточки. Ни  того, ни другого так и не получила и через день решилась сама прийти к нему на работу и хоть что-либо узнать… как там продвигаются её дела по трудоустройству. В кровати, этот герой-любовник, очень красочно расписывал, как он может её устроить к себе в департамент на такую работу, что будет она лишь в кресле сидеть да ногами болтать, а ещё кофе с коньяком распивать, маникюр в рабочее время, личный телефон для женских переговоров, симпатичные молодые люди вокруг, которых он шпыняет, как… как сучьих детей…

Примерно с такими мыслями, она и появилась в стенах департамента, которым заведовал господин Пачухалин. Поднялась к нему на второй этаж, подошла к приёмной, послушала привычно, что там за дверью, потом осторожно дверцу потянула и вошла. Любаша, её подруга, сидела за своим столом секретарским, смотрела в какие-то бумаги и что-то тихо под нос себе шептала. Рядом с ней, у стеночки, на невысокой и очень длинной полочке стояли образцы балалаек, что возделывались под присмотром департамента. Любаша, в окружении балалаек, смотрелась матрёшкой.

– А-а, дура!! – заорала Наташа так громко, что Любаша взмахнула руками длинными, зацепила ими балалайки на полочке, инструменты стали валиться на пол по принципу домино, зацепили собой на стене несколько грамот и благодарностей департаменту и лично Пачухалину от губернатора… всё это падало на пол, стекло рамок лопалось, от балалаек отлетали колки… Любаша глянула на эту катастрофу глазами антилопы, что случайно копытом ударила спящего льва, потом такими же глазами посмотрела на Наташку… Наташка улыбалась.

– Ты что? – спросила Любаша, – Гребанулась?..

– А чего? – удивилась Наташка, – Прикольно же?

Здесь из кабинета вышел Пачухалин. Посмотрел директорским взором, понял кто, как и каким макаром здесь всё натворил, перевёл глаза на Наташу, сказал:

– Ты-ы… вы-ы… чего здесь? Не понял?..

– Так, а чего? – сказала Наташка. – Работать пришла. Сам же… сами же говорили?.. Чего, не помните? – она хитровато улыбнулась, здесь в приёмную вошли парочка сотрудников. Наташка договорила: – Сами же обещали на работу… когда с кровати вылезали?..

Пачухалин челюсть уронил, глаза выпучил, грудь умял, плечи утянул, ростом стал ниже, быстро взял Наташку за локоть и увёл к себе в кабинет. Сотрудники улыбались, было приятно. Начальник, кроме того что дурак, оказывается ещё и сволочь безнравственная. Значит у нас в департаменте всё в порядке.

– Ты что несёшь, дура?! – взорвался Пачухалин у себя в кабинете. – Что несёшь? Ты что не видишь, мы не одни?! Идиотка!

Наташка вмиг надулась как жаба болотная, глазищи слезами наполнила и бормотнула обиженно:

– А чего такого? Сами говорили – я там чего хочу, то и ворочу! Я там всех раком ставлю! Я там…

– Замолчи! – шикнул он на неё. – Я как говорил, так и есть! А зачем всё наружу тащить? Или ты думаешь, эти губернатору не доложат? Доложат! И потом хрен тебе!.. Тебе да, а не работа!

– Так что, – удивилась Наташка, – не берёте?.. А я думала…

– Думала, думала, – обозлился он, – теперь надо будет выжидать. Теперь не так всё просто. Так. Сядь.

Он пригласил её сесть в кресло просто так, но когда девчонка села и её упитанные ножки заголились, решил, что вполне надо её приход обставить в романтическом плане. Как?.. А вот так!

– Люба? – нажал он на кнопку. – Мне в кабинет два кофе и что-нибудь… как обычно.

– Коньяк? – спросила Любаша.

– Что ты орёшь?..

– Ушли все, я одна.

– Умница. Тащи всё. Ко мне никого. Я занят на полчаса.

Когда коньячёк был принесён, Пачухалин выгнал Любашу, а Наташе жестом руки указал на диван рядом.

– Туда садись, – сказал он, – сейчас мы…

Наташка как-то стеснительно, однако, без лишних ломаний повела плечом, но к дивану пошла покорно. Пачухалин договорил, как приказ на зачисление в штат работников зачитал:

– Ну так… я, честно говоря, уже и не помню ничего… так всё быстро пролетело, так пронеслось… надо бы нам с тобой, – он подошёл вплотную, – надо бы вспомнить всё, киска моя!..

Последнее произнесено было совсем игриво  и “киска его” через полчаса, подтвердив свою приверженность и любовь ко всем начальникам планеты Земля, а так же, отдав все силы для того, чтобы начальник департамента вспомнил, что там у них было и “быстро пронеслось”, работала от души, в надежде, что начальник слово сдержит и на работу возьмёт… бездельничать. Диван скрипел, начальник пыхтел, Наташка пыталась постанывать, чтоб понравится. В общем, через полчаса Наташа вышла, вышла с напутствием, что придётся теперь маленько обождать. И пошла девчонка ждать. Обычно.

Так как Любаше, пол часа назад, абсолютно некому было рассказать про то, что вот сейчас, простите за дверью, у них в департаменте, начальник Пачухалин имеет, так сказать, Наташку как хочет… а рассказать так хотелось, аж зубы сводило, хоть кому, хоть кошке, хоть собачке, хоть печке-микроволновке на холодильнике, то Любаша… позвонила Анжелике. Едва та успела снять трубку, как подруга в одну секунду выложила самое сокровенное одним предложением:

– В пяти метрах от меня, за дверью, Пачухалин сейчас дерёт Наташку, как хочет!! – выпалила она и здесь, уже как удивляясь этому: – Представляешь?

 

В этот день Анжелика впервые в жизни испытала лёгкий укол ревности к любимой и, пожалуй, единственной настоящей подруге. После обеда, когда весь утренний моцион был закончен, оба глаза накрашены, душ принят, нежное тело молодое смазано маслами и кремами, электронная почта просмотрена, Анжелика решила позвонить к подруге. Женька сейчас была на работе, но минутку, другую выделить ей могла всегда. Они даже и не говорили, они просто поприветствовали друг дружку, после чего Анжелика довольно вяло, безынициативно и смурно (как обычно) спросила, что она делает вечером, может, замутим что-нибудь? Здесь-то Женька легко и просто, словно делала это ежедневно, как там крупу в магазине перебирала, ответила:

– Иду в театр.

На какой-то миг у Анжелики в голове кувыркнулось сознание. Кувыркнулось так, что оказалось, где-то в подсознании. Анжелика тряхнула головой, возвращая мозги на место, спросила опять:

– Я говорю, делаешь что?

– Сказала же – в театр иду с новым знакомым.

– С каким? – Анжелика всё ещё думала, что Женька познакомилась ещё с кем-то, и этот ещё кто-то… Ну не может же быть, чтобы так вот встретились, а он взял вот просто и пригласил сразу… в театр. Как это? Кстати, Анжелика на миг решила, что Женька над ней подшучивает – в городе Салехарде  нет своего театра, но подруга мигом поправилась:

– Воркутинский театр приехал на гастроли… Идём сегодня на “Мышеловку”.

– На фига вам мышеловка? – сел голос у Анжелики.

– “Мышеловка” – спектакль так называется, – пояснила Женька, – по детективу Агаты Кристи.

– Ладно, всё. У меня здесь… – севшим голосом мигом заторопилась Анжелика и отключила телефон.

Долгое время она сидела как мумия. Долгое время она не видела ничего перед собой и не слышала. Долгое время голова её лишь перекручивала одну фразу – в театр иду с новым знакомым. Потом голова переключилась на другую фразу – “Мышеловка” – так спектакль называется. Анжелика села за трюмо, посмотрела на своё отражение. На неё смотрело лицо юной барышни, лицо симпатичное, чуть игривое, чуть стервозное, то лицо, которое она так любила и обожала за все его личные качества, за все его маленькие чёрточки, которые могли меняться и играть так, как хотелось ей, никогда не подводя её капризы в обществе… Сейчас лицо было опущено и кожа на нём как сжалась. Анжелика попробовала немного утянуть щёки назад к ушкам маленьким, но щёчки вновь опустились к ротику, который сейчас и на ротик похож не был, так… губы две… боже мой – губы!.. Она даже слово такое  по отношению к себе никогда не употребляла, только губки! Губки, щёчки, ротик, носик, глаза… да глаза, она всегда говорила – глаза, потому что глаза у неё большие, проникновенные и глубокие. Глубокие, как пропасть! Глаза сейчас были несколько удивлены и пусты, словно бездонная пропасть обрела дно, а там вдруг совершенно ничего и не было, просто дно и всё.

Анжелика поднялась с места, подошла к окошку, посмотрела вниз на клумбу, куда вечно падали её мужики, глаза как-то сами ушли в сторону и посмотрели на место между стенкой у окна и шкафом, там стоял рулон  свёрнутого азербайджанского ковра… Сразу, как всплыло, лицо, перепуганного на смерть, ублюдка Мишки Крюкова – спрячь меня за шкафом!.. Значит, она тут за шкафом мужиков своих прячет, а Женьку мужики в театр приглашают? Что же здесь не так? Что же… почему её не приглашают? Почему её только вот так, вот здесь, или ещё где… просто употребил и гуляй! А так ли уж – употребил? Может, это она сама их употребляет? А что ж ещё делать, когда скукотища, хоть реви! Надо было в прошлом году в Москву или Питер уехать, была же возможность в платный институт! Побоялась, что комфорта не будет в общаге, а снимать квартиру, так ещё и отец взбрыканётся! Потом готовить… что она сама себе будет готовить? В столовке питаться? Это гастрит ходячий.

Анжелика быстро прошлась по комнате. От стены к стене. Ну ладно, Москва, Питер, Шепетовка, Моршанск, Жмеринка или деревня Козлодоевка – это всё ерунда! Почему, если её подругу приглашают в театр… как там? Воркутинцы приехали? В Воркуте есть свой театр? Жирно живут, откуда у них театр, если даже у них, в Салехарде, в окружной, богатенькой столице его нет? Правда, Воркута – другая республика… И что они, спрашивается, приехали? Сидели бы у себя дома, в Воркуте своей! Что припёрлись-то? Дома не сидится? Вперёд, вон тундру копать, когда дела нет! Анжелика, глянула в окошко. Вообще-то у меня ведь тоже дела нет никакого… – подумалось ей тут же – правда, у меня институт, а это!.. Это!.. Ну почему же её никто в театр-то никогда? Почему её в театр?.. Младшая Сытина внезапно повернулась  и рухнула лицом в подушку, всем упругим телом бухнулась на кровать и так полежала недвижимо, ухватившись кулачками за уголки подушки, потом также зажато и скованно, едва слышно зарыдала… Рыдания были короткие. Анжелика поднялась и безо всякой сдержанности стала реветь. Ревела на кровати, потом поднялась, села за любимое трюмо, стала реветь, смотря на себя в трюмо, потом ревела в окно, смотря на пустые, какие-то нищие от этого и тёмные окна богатого дома напротив. После осела у окна на корточки и ревела тихо так… свернувшись в клубок под окошком.

 

Вечером Владимир Алексеевич, зашёл за Женькой в магазин. Зашёл немного раньше окончания рабочего дня, нашёл её возле какого-то прилавка, она его увидела, всё позабыла, подбежала, не зная – на шею вешаться, чтоб все увидели какой у неё мужчина есть знакомый, или пока только глазами всё показать. Женька прекрасно понимала, если она сейчас повиснет на шее этого парня, то он будет только рад этому.

– Вы извините меня, – сказал Владимир Алексеевич, – я только хотел узнать… у нас спектакль начинается в семь вечера… мы успеем за час к вам, а потом в театр, или взять такси?

Женька только сейчас увидела, что он стоит перед ней в  роскошном тёмно-синим костюме, в безупречной белой сорочке и галстуке, на котором синие цвета имели все оттенки, переливаясь от самого светлого, до самого тёмного. Агрессивная расцветка, подумалось Женьке, красивый какой!.. Её подружки и просто бабы из кассиров и продавцов также смотрели, не отрываясь от её знакомого. Женька на секунду глаза расширила, словно это помогало думать – хватит ли у них времени, потом сказала, не сдерживая голос:

– А как хотите, можно и такси.

Они поехали на такси. Пока Женька переодевалась, такси ждало её у подъезда, потом отвезло их в Центр национальных культур округа. Спектакль “Мышеловка” начался ровно в семь часов вечера.

 

Ровно в семь часов вечера в доме Сытиных раздался звонок в двери. Сам Сытин приехал домой лишь на полчаса, собираясь поужинать и вернуться на строительный объект, где работа шла круглые сутки. Звонок застал его и его супругу Елену за столом в кухне, они ужинали вдвоём, Анжелика от ужина отказалась, всё ещё пор переживая, что вот она сейчас сидит тут, дома, сгорает просто от тоски, а Женька блистает жемчугами и алмазами в театре… с любо-овником! Впрочем, алмазов у Женьки не было, но всё равно, такая и без бриллиантов хороша! А любовник какой!.. О-о! Здесь прозвенел звонок, потом кто-то шёл по двору, шёл явно не в одиночестве. Окна у Анжелики были открыты, она слышала разговор – мужчина ворчал, женщина ему вторила. Она поднялась из-за трюмо, где проводила анализ нового крема-пудры, который нанесла себе на лицо, отчего всё лицо стало белым как полотно, прошла к дверям, вышла на балкончик и глянула вниз.

Прямо под ней, между залом и прихожей стояли всей семьёй Хваткие, напротив них, в позе пикадора, со столовым ножом и вилкой в руках, стоял отец Сытин, готовый защищать свою семейку. Глеб Хваткий не выказывал никаких внешних раздражений, похоже желал конфликт уладить мирно и тихо. Арина Ивановна наоборот настроена была решительно и скандально. Аркаша стоял за родителями.

– Максим Петрович, – говорил как-то извинительно Глеб Иванович, – вот Аркадий тут… Арина, значит, говорит, что вы значит… не знаю… поругались с ней, что ли?.. Аркадий говорит, что его значит из окна… выкинули?.. – он обернулся на сына, тот кивнул головой,  – надо как-то нам на семейном совете…

– Так я так понял, – ответил зло и непримиримо Сытин, – что никаких семейных советов больше нет? Свадьбы не будет. Молодые не хотят жениться. Так? Или как?

И Сытин глянул через родителей на своего  несостоявшегося зятя. Тот сразу замотал головой и сказал:

– Нет, я почему?.. Нет, я хочу… я очень хочу…

– Ха! – сказал ему Сытин прямо в лицо через родителей. – Он хочет! А она? Она хочет?

Здесь Анжелика не выдержала, сверху бросила громко:

– Да брешет он! Не хочет он! И вообще хотел меня насильно взять! Грит – сичас занасилую тя, одна морда и останется!

Все разом подняли головы и увидели невесту. Аркаша губы сжал да очи выпятил, Арина Ивановна усмехнулась, после чего фукнула, а Глеб Иванович спросил смущённо:

– А почему он не хочет? И что это с вами, Анжелика? Что с вашим лицом?

– Так у нас же с ним был сегодня контакт? – как удивилась Анжелика их неосведомлённости. – Он полчаса стоял на коленях, всё меня уговаривал отдаться… я подумала и отдалась. Мы друг другу признавались во всём. А он как узнал, ну-у, после контакта про меж нас, что у меня триппер, так сразу и дал задний отходняк! Я говорила ему что это лечится, что это не навсегда, не беременность от соседа по коммуналке, да ему один леший. Ушёл. Бросил. Вот мне и взбледнулось сразу. Или взбляднулось? Что-то я не помню.

Здесь она, наконец, увидела отвалившуюся челюсть у отца да у Глеба Ивановича и замолчала. Аркаша мигом спросил, как интересуясь:

– Какой такой триппер? Я не говорил ничего. С чего бы здесь взблядываться?

– Интере-есно! – воскликнула злорадно Арина Ивановна. – Интере-есно! Откуда это вдруг у ВАС… триппер? Откудова триппер у невинной девушки?

Она перевела торжествующий взгляд на Сытина и переспросила как его уже:

– Откуда, значит, в семье триппер, простите? Кто допустил?

– Я ничего такого не слышал, – сказал Сытин.

– И я не слышал, – сказал Аркаша, – был бы у неё триппер… разве б она так вот выглядела?

– Откуда ты знаешь, сыночек, как выглядят при триппере? – спросила его Арина Ивановна.

Здесь на поле боя вышла мать-Елена и, ткнув вялой ладошкой в Аркашу, произнесла:

– Так если у них был контакт… а девушка она невинная, значит, это Аркаша триппер принёс!.. Принёс триппер, ещё и командует тут!

– Аркаша?.. – вылезли глаза у Арины Ивановны. – Триппер? Да он знать даже не знает, что это такое!

– Я-я ничего такого не приносил! – взвизгнул Аркаша. – У меня не было триппера, а если и был бы… так мне бы родители сказали, рассказали… Мы вообще того значит… как-то без триппера столько лет и живём! А с Анжеликой интим был, но-о… взглядами! Может, оттого ей и взблядывается?

– Вот именно! – крикнула Арина Ивановна. – А взглядами триппер не подхватишь! Уж, я-то знаю!!

Здесь Глеб Иванович посмотрел на супругу, она замолчала, рот захлопнула, глаза опустила.

– Да нет у неё никакого триппера! – крикнул Сытин. – С ума посходили! Она дурит от скуки уже который день, а вы здесь проблему нашли! Проблема в том, что Аркаша ваш не подходит к ней… не под-хо-дит!! Не нравится ваш сынок моей дочке!

– Не подходит, – донеслось тут же от Анжелики горестно,  – даже с триппером!

– Чем это он вам не подходит? – вызывающе язвительно спросила Арина Ивановна и сразу, совсем уже ехидно до полного намёка: – Экзамен по Камасутре не сдал? Или триппер не тот?

– Да замолкни ты про свой триппер! – шикнул на неё Глеб Иванович.

– Экзамен?.. – Анжелика подняла глаза и посмотрела куда-то через зал в стену, под самый потолок, поведала грустно и страдательно, постепенно поднимая голос и тембровую окраску: – У нас в городе уже второй месяц (!) как Воркути-инский (!) теа-атр гастролирует!.. А ваш Аркаша даже не намекнул… не пригласил… эх, вы-ы, – протянула она, уже на них смотря, – мещане! Культура вам далека и не познана! Культура вам – терра инкогнито! Театр вам недоступен!

– Какой театр? – удивился Аркаша, посмотрел на Анжелику вверх, для этого пришлось чуть выглянуть из-за своих родителей и вытянуть шею невозможно длинно. – Вы мне не говорили ни про какой театр, Анжелика! Я помню. Я вам предложение сделал, от которого нельзя было отказаться, а вы меня просто, без театров… выкинули из окошка и всё.

– Правильно сделали, – сказал Сытин явно довольным голосом, – вы бы слышали, как ваш сыночек из меня деньги тянул здесь за то, что он на моей дочери жениться собрался! Приданое ему подавай в десять лимонов!

– И не так совсем, – защищался Аркадий, – я не тянул деньги, я просил… тог-го… Положено мне приданое или нет? Я читал, я знаю, я… положено.

– Ему положено! – воскликнула гневно мать-Елена. – А хрена тебе зелёного не положено?

– Хрена не надо, – отказался тот, –  а приданое…

– Тогда вначале гоните калым! – вдруг заявил громко Сытин и все сразу примолкли от нового слова. Сверху громко, ехидно прыснула Анжелика. После Арина Ивановна усмехнулась и спросила:

– Вы что азиаты-мусульмане?

– А вы не знали? – удивился правдоподобно Сытин. – Настоящая-то у нас фамилия – Оглы Сытин-бай!

– Ну, вы этого… – замялся Глеб Иванович, – совсем уже… завели куда… калым, ёшты, мать моя!.. Калым… это уже куда?

– Туда, – стоял на своём Сытин, – в приданое!

– В театр! – пробовала гнуть своё Анжелика сверху.

– Может, вы всё же пригласите нас в дом? – вдруг предложила Арина Ивановна.

– А вы что на улице? – как удивился Сытин.

– Нет, ну всё же, хоть за стол сесть.

– Проходите, – сказал Сытин после секундного размышления, – правда, мы тут ужинали. Из-за вас теперь без ужина останемся.

Гости прошли в зал и сели за стол, Сытин глянул наверх и сказал:

– Дочь, спустись вниз. По твою душу…

Анжелика вздохнула громко, чтоб все услышали, и пошла по винтовой лестнице вниз. На ходу сказала:

– Пока в театр не пригласят, ни за что, ни на что не соглашусь. Не хочу жить мещанкой!

– Ишь, разошлась! – усмехнулась в который раз Арина Ивановна. – Театры ей подавай! Машины уже мало! Машину за два миллиона уже мало! Театры какие-то нужны!..

– Тихо, – негромко, но властно сказал ей Глеб Иванович, – театр, это не имущество… мы же понимаем? – И посмотрел с укором на жену.

Какое-то время все сидели, молчали. Хваткие ждали, когда Сытины начнут разговор, Сытины взирали на Хватких и, так похоже, ждали ответа насчёт калыма. Наконец Глеб Иванович шевельнулся нижней частью и сказал с явным неудовольствием:

– Конечно, оно… Максим Петрович… договорчик-то по строительству… сами понимаете… свадьбу собирались…

– Ну так, свадьбу же! – удивился тот. – А не деньги с меня тянуть?

– Деньги – дело вторичное, – пожевал ртом Глеб Иванович, – Аркадий ошибся, хотел проявить себя как мужчина… забудем.

– Ах, ошибся? – иронично молвил Сытин. – Что ж он тогда сидит как сыч, не признает свои ошибочки?

– Я-я хотел прозондировать почву… – начал Аркаша.

– Ты вон лучше кого другого зондируй! – тут же прервал его Максим Петрович. – Вон у тебя невеста есть для зондажа! А меня зондировать… – он ухмыльнулся зло и открыто, – зонд поломаешь!

– Ну ладно, ладно, – вновь примирительно сказал Глеб Иванович, – давайте вернёмся к нашим баранам. Ничего не случилось, просто слегка не поняли друг друга, мальчик ошибся адресом. Итак, Анжелика, я обращаюсь к вам – Вы ещё не против замужества с моим сыном?

– Й-я? – икнула та и тут же, как слюной подавилась, потому как хотела что-то сказать, но лишь закашлялась, папа родной в эту секунду легко, но чувственно пнул её под столом по ноге. Было больно и обидно, но дочь решила не нервировать отца преждевременно.

– А чего мне будет? – удивилась она. – Я как была, таки и осталася. Но мещанкой жить-ть я не буду!

– Ну и вот, – облегчённо сказал Хваткий старший, – может, мы тогда поговорим, когда назначим этот… поход в ЗАГС? Для этого… подачи заявления?

– Вначале культпоход в театр! – вновь проснулась Анжелика.

– Хорошо, мы пойдём в театр все вместе! Хоть завтра! – процедил Глеб Иванович, начиная выходить из себя.

– Боже мой! – как очнулась Анжелика, глянув на Глеба Ивановича, потом на Арину Ивановну. – Вам-то, что там делать?

Хваткий скрипнул зубами. Сытин глянул на дочь, дочь опустила глаза в стол. Мать-Елена посмотрела на мужа и прорезалась разумным доводом:

– Заявления в ЗАГС принимают только по четвергам, а сегодня… знаете… совсем не среда?..  Что торопиться? Надо всем встретиться в среду, накануне. Верно, Максим?

– Правильно говоришь, – согласился Сытиин, – что воду в ступе толочь? В среду и ждём-с.

Он выразительно поднял голову на гостей, начиная с Глеба Ивановича. Но тот не стал подниматься, а полез во внутренний карман пиджака, как старый алкоголик и достал оттуда бутылку водки, поставил её на стол со стуком требовательным и проговорил:

– Это дело надо спрыснуть. Закрепить уже основательно.

Максим Петрович достал сотовый, позвонил и сказал, что поездка на объект откладывается на завтра. Закрепили они и в самом деле основательно. Когда Хваткие ушли через часа полтора, выпив у Сытиных ещё пол-литра водки и две бутылки сухого красного вина (это пили дамы), то Максим Петрович, вдруг вновь воспылав к супруге чувствами, стал гоняться за ней по дому. Елена вначале  что-то бормотала, потом взвизгнула и удрала в свою гримёрную, всё время призывая “Максика” к спокойствию… там Максик её и настиг.  Потом Максим Петрович вечер продолжил в одиночестве, крикнув наверх дочери, на сон грядущий:

– Что ты сегодня прилипла к этим… родственникам, с этим… театром? Как банный лист до ж… !

– Надоело жить в придачу! – сказала она с вызовом, выйдя вновь на балкончик.

Сытин остановился. Посмотрел в стол, налил себе рюмку и спросил:

– В придачу к кому?

– В придачу к вещам, – Анжелика произнесла это сразу же, не раздумывая, после глянула в сторону, как осмысливая, а всё ли верно произнесла, кивнула сама себе головой и договорила, – дом, машина, деньги, объект, высшее образование, камасутра, один объект, второй объект, а театра нет!.. Не было, и нет!

– А у кого есть? – понял Сытин, что тема эта всплыла не сама по себе.

– У Женьки есть, – пожаловалась Анжелика, добавила плаксиво, – только-только с мужиком познакомилась, он её в театр пригласил.

– У Женьки, – недовольно сказал отец, – Женька, она же… другая.

– Что это она другая? – возмутилась Анжелика. – Чем она другая?

– Она книги читает! – сказал Сытин, – Она человек образованный! Она не сидит в интернете в поисках чего-нибудь скабрёзного, а читает книги! Куда тебе до Женьки!

– Я книги не читаю! – с вызовом согласилась Анжелика. – Так что же – меня и в театр пригласить нельзя?! Я что, по-твоему – ничего там не пойму?..

– Поймёшь, – отец выпил водки, – только театр, дочка, это же такое дело – в него или ходят, или не ходят. Это потребность, это не разовое посещение зоопарка проездом в Москве. Это потребность у образованных, интеллектуальных людей!

– Интересно, – возмутилась Анжелика, – а как его регулярно посещать, если в нашем городе нет театра?

– Да очень просто, – отец говорил так, словно что-то вспоминал из далёкой юности, – если театра нет, а потребность есть читают люди пьесы тогда, книги, смотрят телеканал “Культура”, а не ваши “камеди” да “реалити-шоу”, где от камеди только название, пошлота сплошная, а в реалити-шоу шлюхи полуголые!

Анжелика фыркнула, отвернулась и проговорила, как отрезав:

– Ничего не знаю, пока в театр не пригласит, даже и думать пусть забудет про свадьбу!

Поднялась решительно из-за стола и, уходя, бросила напоследок:

– Свадьбы не будет!

– А деньги? – резонно спросил папа. – Ты знаешь, сколько денег принесёт нам эта стройка?.. А Хваткий… – Сытин под нос матернулся тихо, – он ведь ещё и вспять всё может повернуть… через своих… государственных смотрящих. Или тебе деньги не нужны? Ты у меня сейчас как этот… компаньон… поняла? Выйдешь немножко замуж…  сколько сможешь, потом разведём.

 

А театр был как театр. Была сцена, интерьер, актёры и аплодисменты. Сцену, больше подходящую для различных эстрадных представлений, быстро приспособили к спектаклю. Третий звонок прозвенел, зал был заполнен до отказа. Похоже, было так, что в городе Салехарде всё-таки ещё многие жители читали книги, пьесы да смотрели телеканал “Культура”.

Прошёл спектакль на одном дыхании, реагировали зрители бодро, когда же занавес “опустился”, аплодировали долго и благодарно. Всё же окружной столице надо иметь свой театр – подумали жители в восемь тысяч триста девяносто третий раз.

Владимир Алексеевич предложил Женьке после спектакля пройтись пешком. Время было не так позднее, что-то около десяти вечера. Город был тих, машины по улицам шли редко. Вдоль дорог, жёлтым бисером выстроились ряды неоновых фонарей. Толпа зрителей, выйдя на улицу, разом поредела, растворилась в ночи, разошлась по сторонам.

Идти к Женьке было совсем недалеко. Они прошли мимо её супермаркета, Женька даже не взглянула на своё место работы, прошла так, словно вообще здесь оказалась случайно. Владимир Алексеевич, однако, посмотрел на освещённый супермаркет и спросил:

– А что ваш магазин работает так поздно?

– Круглосуточно, – ответила она так, будто её оторвали от какого-то важного дела.

– Разве теперь это выгодно? – удивился он, – Странно, как-то никогда не замечал до какого времени  в городе работают магазины.

– Наверное, необходимости не было, – предположила Женька.

– Так оно и сейчас нет, – сказал он, – просто раньше, я помню, в ночное время торговали водкой и закуской… А сейчас- то чем?

– Закуской, –  примирительно пояснила Женька, – как вам спектакль?

– Спектакль-то хороший – похвалил Владимир Алексеевич, – у них, кстати, московский режиссёр, знаете?

– Нет, – мотнула Женька головой, – а что это меняет?

– Не знаю точно, но значит, могут себе позволить московского режиссёра. Единственное что мне не хватает… честно говоря, мне этого не хватает уже многие годы, во многих театрах…

– Интересно? – Женька даже зашла немного вперёд своего спутника, чтобы посмотреть ему в лицо.

– Как-то последнее время я наблюдаю во многих театрах, ка бы… упрощение в интерьере. Знаете, такой простенький постановочный сектор. Два стула, два кресла, стол, табуретка, ну, шкаф может быть, или скатерть на столе… как-то уже скучаешь по настоящему интерьеру, чтобы уже, если окунуться, так окунуться в атмосферу полностью.  Вытаскивать полное представление за счёт артистов… как-то… вот голо бывает на сцене. Нет, вам так не показалось?

– Я даже не подумала об этом.

– А мне вот показалось, что актёру иной раз даже как-то… опереться не на что? Чтобы не просто по сцене ходить, а именно между бутафорией времени и места, где действие произошло.

– Может, режиссёр хотел заострить внимание на актёрах, на их работе? Знаете, так – создать образ в атмосфере ущербного интерьера, – предположила Женька несколько игриво.

– Может. Тогда я не понял режиссёрской задумки.

– А может, просто денег не хватает, – тут же вернулась она в реальность, – откуда у театра деньги на красивый и, очевидно, дорогой интерьер?

– Он всё-таки государственный, – напомнил Владимир Алексеевич.

– А вы не заметили, – хитровато и таинственно сказала Женька, – что в нашей России всё, что принадлежит государству, выглядит несколько ущербно, относительно таких же объектов, принадлежащих кому-то непосредственно?

– Допустим кому?

– Допустим – городу, области, или просто толстосуму.

– С чего такие мысли?

– Показалось. Имущество, принадлежащее более определённому субъекту, оно и более опекаемо.

– Ну да, – как согласился Владимир Алексеевич, – если оно не принадлежит к области стратегических объектов и обороны государства.

– А вы сами, в какой области живёте? – спросила Женька так просто и незатейливо, словно интересовалась, по какой стороне тротуара они идут.

– Вы имеете в виду, где я работаю? – уточнил Владимир Алексеевич.

– Да. Скажи мне, где ты работаешь, я скажу, чем ты живёшь! – перефразировала она знаменитую пошлость.

– Судя по вам, – заметил Владимир Алексеевич, – эта поговорка ошибается. Вы живёте немного иначе, нежели работаете, по крайней мере, в наших сегодняшних реалиях.

– Вы не ответили, – напомнила Женька.

– Я работаю менеджером в рекламном агенстве, – сказал он как одним словом.

Женька остановилась, повернулась к нему всем корпусом и посмотрела несколько иначе, походило, что она то ли оценивала своего нового знакомого, то ли проверяла, а точно ли он работает менеджером по рекламе в рекламном агенстве?

– Не вижу особой разницы между нашими работами, – сказала она, – получается, вы тоже не особенно оправдываете такие поговорки.

– У вас есть любимая пьеса? – спросил Владимир Алексеевич, словно они и не отвлекались от разговора о театре.

– Нет.

– А любимая книга, роман?

Женька задумалась, пошла дальше, смотря куда-то вверх, потом вниз, потом на спутника, улыбнулась, потом плечами пожала и сказала:

– Не знаю, может “Человек, который смеётся”?

– Гюго? – чуть ли не ужаснулся Владимир Алексеевич. – Но ведь это очень тяжёлый роман?

– Зато какой! – напомнила Женька. – Человек всю жизнь потешал народ своим видом, а оказался ровней и даже выше многих из королевского двора Франции. А любовь? Какая там трагическая любовь… если бы Дея не была слепая, она бы вряд ли полюбила его?.. Правда?

Здесь Женька вновь посмотрела внимательно на путника своего, словно ответ мог быть утверждением.

– Не знаю, – ответил Владимир Алексеевич, – не знаю. Я не очень увлекаюсь трагедиями.

– У меня есть ещё любимая книга, – заявила сразу Женька,  – “Праздник, который всегда с тобой”, это подходит?

– Это подходит. Это штучка светлая. Вы любите прозу Хемингуэя?

– Не-ет, просто книга любимая. Это же его воспоминания о жизни в Париже? А прозу его… нет.

– Странно, – незаметно мотнул головой Владимир Алексеевич, как не совсем понимая девушку, – вообще-то он нобелевский лауреат.

– Хемингуэй жутко жаловался, что “Старик и море” написал за три ночи и получил Нобелевскую премию, а “По ком звонит колокол” писал три года и роман провалился. Слышали такую басню?

Здесь Женька чуть помедлила и договорила:

– И правильно, что провалился. Кстати многие другие его романы также провальны, если не знать, что их написал великий Хемингуэй…

Слово “великий” Женька явно произнесла с издевкой. Владимир Алексеевич смолчал.

– Вы не согласны? – спросила Женька.

– Вы слишком категоричны. Кстати, в кино вы ходите?

Она остановилась перед ним, улыбнулась ровно и открыто и мотнула отрицательно головой, стараясь увидеть его реакцию в глазах. Он тоже улыбнулся в ответ.

– Почему?

Женька пошла дальше, уже как увлекая своего кавалера за собой. Сказала:

– Там много едят нынче. Мерзко.

Скоро они подошли к её дому, распрощались также скоро. Целоваться у подъезда Женька бы ни за что и не стала, но Владимир Алексеевич в свои тридцать , или около этого лет, даже и не подумал предпринять какие-то похожие действия. Он просто взял её за руки внизу, подержал так секунду и сказал:

– Большое спасибо за вечер.

– Большое, пожалуйста, – ответила Женька тихо.

Звёзды на чёрном небе в полуосвещённом дворе горели ярче, нежели на улицах города. Звёзды во дворе висели ниже и оттого казались больше. Они даже мигали здесь так откровенно, что казалось, подсматривали за двумя молодыми людьми. Но подсматривать было совсем и нечего. Женька подождала ровно две секунды, поняла, что пауза затянулась, поняла, что Владимир Алексеевич слишком воспитан, отметила это как самое положительное качество, тогда быстро приподнялась на носках, поцеловала его в щёку, сказала шёпотом, специально шёпотом:

– Спасибо и ВАМ за вечер. До свидания.

И убежала к себе в подъезд.

 

В девять часов пять минут следующего утра Анжелика Максимовна Сытина входила в парадные двери супермаркета своего отца, где-то в центре зала поймала какую-то работницу, схватила за рукав халата, спросила несколько требовательно:

– Игумнова здесь?

– А вон она с девчонками возле “конфет”, – ткнула рукой та в центр зала.

Анжелика прошла  в том направлении, подошла неслышно сзади к подруге, ухватила и её за рукав, когда Женька обернулась и улыбнулась подруге, негромко, капризно спросила:

– Пять минут есть?

– Есть, конечно, – Женька отдала какую-то коробку другой девчонке, сказала, – девочки, я сейчас, – и уже уводя Анжелику в сторону, к рабочей подсобке, спросила тревожно, – у тебя глаза красные, что случилось? Ты ночь не спала?

Анжелика не ответила. В подсобке села на стул тёртый, забросила нога на ногу, что короткая и так юбка стала ещё короче, спросила нервно и опять слегка требовательно:

– Ну и как театр? Что смотрели, или как там спрашивают?..

– Что давали, спрашивают, – улыбнулась ей Женька, – успокойся, давали “Мышеловку”, английская пьеса в английском стиле. Я же тебе говорила – Агата Кристи.

– Кто играл Держиморду? – с вызовом спросила Анжелика.

Женька ещё раз улыбнулась.

– Держиморда в “Ревизоре”, это Гоголь… Анжел, ты зря бесишься. Тебя тоже пригласят в театр… найдётся мужчина, который…

– Ну, когда он найдётся? – взорвалась та. – Почему я должна ждать столько? Почему вот ты не ждёшь?

– Я тоже ждала, – напомнила Женька, – помнишь, как ты меня всё с парнями  познакомить хотела? Даже своего Аркашу мне отдать?

– Вот, вот, – тут же ухватилась та, – я хотела тебе этого дебила отдать, а ты… дождалась, что по театрам ходишь! А я не дождалась.

Она надула  свои аккуратные пухленькие губки и уставилась в пол. Женька хотела что-то ещё сказать успокоительное, но Анжелика её перебила:

– А кто он? Твой этот… прекрасный незнакомец?

– Менеджер по рекламе в агенстве.

– Ну, хоть так, – успокоилась немного подруга, – хоть не английский принц, или арабский шейх.

– Ну, зачем мне английский принц? – спросила ласково Женька, подошла к подруге и, взяв осторожно её голову, прижала к себе. – Он же капризный и вредный, избалованный. В России такой погибнет в три секунды. Нам нужны сильные мужчины.

– Поехала бы с ним в Англию? – как предложила Анжелика, словно всё уже с принцем было решено.

– Там бы я погибла, – сказала Женька тихо, – хочешь чаю?

– Так что думаешь, – вновь вернулась Анжелика к разговору, – не выходить мне за этого Аркашу?

– Зачем он тебе?

– Мне! – она даже фыркнула. – Не мне, а папане! Ему нужен долгосрочный контракт, по меньшей мере, пока последний объект не построит. А потом, говорит, мы вас с этим передурком разведём.

– Думай сама, – сказала Женька, отошла к столику, включила чайник, потом села напротив на старенький диван, – замужество, это же не мишки да борьки в кровать для потехи? Правильно?

– Правильно.

– Ну вот, возможностей у тебя намного больше, ищи своего человека и жди.

– А-а, – протянула обиженно Анжелика, – я жди… ты-то вон… уже.

– Ещё не известно. Вдруг разонравлюсь?..

– Да уж куда там!.. Ладно. Я пойду. Сяду сейчас в комнате своей и буду ждать!

– Сядь, иди, в библиотеку, – хихикнула Женька, – или на лавочку в парке с книжкой в руках.

– Да? – Анжелика была искренне удивлена.

Подруги простились. Анжелика ушла быстро, не оглядываясь.

 

Крюкова всё же уволили. Вначале какому-то толстомордому дядьке отдали, вроде как даже на повышение, а дядька этот толстомордый взял, да и… на второй день сказал – а не соответствуете! А других у меня дожностей и нет! Увы! После своего тихого и запланированного Еленой Максимовной увольнения, Мишка какое-то время бесновался у себя в квартирке, ходил из угла в угол, посылал проклятия в сторону всей семейки Сытиных, потом успокоился, решив, что надо теперь хоть что-то делать? Работы ведь нет! А какое было место! Свозил пару конвертов туда, потом пару конвертов сюда… И деньги ничего так… прилично, какие-то там доплаты постоянно, за что?.. За хорошее отношение. Сука она всё же, эта Сытина! Вот же подлюка! Ревнуют они! Х-хо!! А что ты думала?! Весь мой прекрасный, молодой организм тебе одной?! Ещё бы! Такое тело, как у него, поискать! Теперь вот спи с дряблыми  пенсионерами!  М-да… только вот теперь у неё-то с деньгами всё в порядке, а у него? У него хреново. И что попёрся к этой стерве Анжелике? Впрочем, кто ж знал? Такого опыта у него ещё не было, чтоб и мамаша, и дочка – обе у него в кровати были. Шлюхи продажные! Крюков передёрнул плечами и решил про девок не думать. Он к девкам никакого отношения не имеет. Он – мужик.

Пришёл новый день. Утром под окнами его дома люди шли на работу. В груди у Крюкова шевельнулась злость. Нет, работать он совсем и не хотел. Хотел должность. Хотел зарплату. Денег. Минуты текли одна за другой, как текла река прохожих под окном, минуты текли, а денег они не приносили. Это выводило из себя, ещё больше, озлобляя и настраивая Михаила против Елены Сытиной, Анжелики Сытиной и всех остальных таких вот… злость его доходила до полного остервенения. Когда прохожих под окном поубавилось, Михаил немного успокоился, сказав себе – а что такого, найду себе другую работу, ещё лучше.  Это у меня как незапланированный отпуск с последующим увольнением.

Никого знакомых в городе из “власть предержащих” у Михаила не было. Обратиться к кому-либо из начальников лично с просьбой о трудоустройстве он не мог. Не мог обратиться на  обычных условиях. На обычных условиях работать надо… обычно. Это если в штат возьмут! Перед тем как взять в штат, эти упыри начальнички  вначале пару месяцев над тобой так поизмываются!.. Сам в штат не захочешь. И здесь Крюков как-то невзначай вспомнил, что на дне рождении Анжелики, познакомился с начальником департамента… как его там?.. ёлочных украшений? Нет. Этих… как его? Департа-амент… музыкальной древесины?.. Нет. Да как же? Что-то явно с древесиной связано!.. Ах, да – департамент музыкальных игрушек… нет. Ах!.. Крюков даже осклабился – “Департамент лиственничной балалайки”! Он помнит, как этот полудурок, что этой сучке Анжелке подарил какие-то духи французские, да не просто подарил, а заказал по телефону!.. Во дурак! Он всё хвастал, что из лиственницы хочет сделать балалайку на века! Ага! На века!! Чтоб через тысячу лет играла! Говорил, что лиственница, она, как дуб прочная! Что ж, дубовая балалайка, это тоже симпатично. Номер телефона?.. Крюков быстро нашарил в тумбочке времён Сталина телефонный справочник, нашёл там “Департамент обновлённой российской балалайки”, начальника, набрал номер и позвонил… Ждал долго. Хорошо, что справочник есть, а то бы сейчас спросил про эту  древесную балалайку.

– Алло? – сказал там Пачухалин. – Директор на связи.

– Зд-дравств-вуйте! – запнулся дважды Крюков. – Это я Вам звоню, Владимир Павлович, – глянул он вновь в справочник, как звать начальника, – у меня к вам вопрос такой…

– Кто это? – резко спросили его.

– Это Крюков… помните мы с вами были на дне рождения у Анжелики?.. Михаил меня звать. Сидели там, рядом, за столом?.. Помните?

– Какой ещё Хрюков? – недовольно сказал Пачухалин. – Не помню никакого Хрюкова! Что я, думаете, должен всех Хрюковых помнить, с кем за столами сидел?

Вот тебе на! Михаил струхнул – не выйдет ничего, но с силами собрался и напомнил ещё раз.

– Да мы рядом сидели, говорили там, вы заказ делали дорогой… очень дорогой, коньяки, шампанское, цветы, розы, духи, золото, бриллианты Анжелике….

– Это помню, – сказал Пачухалин, – а вы кто?

– Так я там, в гостях был… рядом сидели… потом ещё этот Борька пришёл…

– Ваш друг! – как уличил его Пачухалин. Михаил мигом уловил, откуда сейчас дунул ветер. Ответил зло:

– Да какой он друг, Вы что? Тогда первый раз его увидел… под-донок!

– Это уж верно, – согласился Владимир Павлович, тёплым голосом.

– …потом мы к Анжелике в комнату уходили, там Елена Максимовна ещё с мужем…

– Ну да, да, – неприятным голосом проговорил Пачухалин, – что вы хотели, Крюков?

– Да меня эта… Сытина с работы выгнала, ищу работу.

– Ох, ты-ы! – весело выпалил Пачухалин. – Это за что же?

– Да за что? Ни за что! За правду!

– А-а, молодой человек, это она не любит, не лю-юбит, – проговорил Пачухалин с сознанием дела, – она вот меня однажды, да?.. Лет так десять назад, молодая была, красивая сучка, не оторвёшься, так хотела меня прямо в дамской комнате… ну да! В сортире! В штаны уже залезла… Кстати, – как опомнился он, – Крюков, а ты сейчас где?

– Дома у себя. Сижу на телефоне, работу ищу.

– Ага, ага… так подходи сейчас… может, что подыщем тебе?..

– Так я мигом? – вскочил тот на ноги.

– Ну-у, так и мигом, – согласился Пачухалин.

Трубочку положил и себе сказал:

– А что, устрою этого попрыгунчика к себе, всё выведаю у него про эту Елену Максимовну… похоже, он её не раз и не два…  а то ещё Сытин, не дай бог… болтать начнёт, так у меня на него и узда!..  Он про меня, а я про его бабу! Он про меня, а я про его бабу! А?..

 

Сегодня безденежье так сильно прижало Борьку Гнилова, что он готов был заработать любые деньги, любым способом. Идея продать за дорого Крюкова, его мерзские слова о матери Анжелики, да и о ней самой… ещё была довольно свежа. Гнилов перебирал в памяти все эпитеты, какими Крюков наградил женскую половину семьи Сытиных, стараясь придать  им ещё большую сочность своей убогой фантазией, перемежая высказывания Михаила матерщиной и похабщиной. Получалось совсем неплохо. Правда, было одно “но”… Гнилов, уже дважды испытавший в доме Сытиных ситуацию, когда могут и морду набить, совсем не хотел рисковать лишний раз. Потому поступки его сегодня несколько колебались от полной решимости до мелкой бздиловатости. Других возможностей, сведений о ком-то у него на сегодня не было и потому он уже в который раз пытался что-то придумать для своей безопасности, что-то обыграть так, чтобы деньги получить, но в логово Сытина не залезть. Однако, как не раздумывал, всё одно сходилось к тому, что продавать Крюкова необходимо было непосредственно в доме пострадавших. На мгновение он даже представил себе, как подойдёт к самому Сытину?.. А что? Подойдёт и скажет –  про маму он там… про вашу супругу… такое говорит, такое!! И тут же как-то надо, мол, денег нет совсем… ага… у меня, значит… Или с оплатой за новости лучше к Анжелике? А если и к тому и к этой? А если и с того взять, и с этой?.. Ух, ты-ы!

Борька набрал необходимый телефонный номер, что абонент такой-то просит вас перезвонить ему ввиду недостатка средств… после чего набрал номер Анжелики. Девчонка перезвонила практически сразу же. Причём говорила примерно так, как говорят люди очень занятые, в наушник доносился звук машин и Борька понял, что Анжелика за рулём своего “Опель-Карса”. Дрянь! Сучка продажная! И за что ей, шлюхе, такая жизнь вольготная? Повезёт же с родителями?

– Что ты хотел, Борюсик? – с издевкой в голосе спросила Анжелика, поворачивая к своему “спальному” району.

– Да я всё то же, – нехотя ответил он, – если тебя, конечно, интересует, что тут кое-кто болтает о твоей матери?

Он замолчал, ожидая всплеска эмоций, града вопросов, негодования Анжелики по поводу, что кто-то, где-то, кому-то может про её мать… Она должна прекрасно понимать, думал Борька, что если так болтает человек про её мать, и который был в контакте с ней, может также мерзко и пошло болтать о ней самой, правильно? Значит, его сообщение должно быть очень даже важным для этой дурочки.

– И что болтают о моей матери? – спокойно спросила Анжелика, что Борька даже усомнился – а сможет ли он десять тысяч вытянуть с неё? Деньги для Анжелики не такие и большие, но некоторые люди за такие деньги полмесяца, а то и весь месяц горбатиться должны! Не все же в департаментах работают, где деньги сами сыпятся, а работать не надо. А не вытянет с неё “десятку” вытянет потом с её отца! Вот так!! Или… или… или он сам всем, на хрен, расскажет какие они тут чистенькие… су-учки!

– О твоей матери не болтают, – уточнил он, – а болтает. Но сразу предупреждаю, меня за это по голове не погладят, он может даже мстить начнёт, за просто так секрет не отдам… понимаешь, о чём я?

– Сколько?  – спросила Анжелика так презрительно, что Борька даже и говорить расхотел, вообще говорить расхотел, так обидно стало и так себя жалко. Он, можно сказать, рискует тут, а она… Однако, он быстро собрался и выпалил, сам себя не слыша:

– Десять тысяч! Сразу! – помолчал, увидел мысленно презрительную мину на лице Анжелики и добавил, – И потом столько же… по ценности информации и рискам, которым я подвергаюсь.

– Говори!

– Э, нет! – он даже вытянулся на стуле, – Только с глазу на глаз и оплата вперёд!

– Приезжай!

– Когда? – сразу спросил он.

– Сегодня. К вечеру. Перезвони ещё раз и приезжай, чтоб я дома была.

– Я… – он замялся, как что-то испугавшись, – я у тебя дома бы не хотел… сама понимаешь, речь о твоей матери… отец твой сумасшедший, с ружьём носится.

– Нет, только у меня дома, – отрезала Анжелика, – деньги нужны – рискуй. Тем более, ты же из благородных целей?

– А каких ещё? – едва не обиделся он. – Я же предупредить, так сказать,  кто предупреждён, тот вооружён, он же… Крюков подлец, не остановится, по всему городу разнесёт! П-подо-онок!..

– Да, – согласилась Анжелика, – это так. Приезжай после обеда.

– Хорошо, – согласился он так, словно его уже упрашивали, – после четырёх я могу.

Анжелика отключила телефон. Машина уже поворачивала к дому. Она сжала зубы покрепче, чтобы не разреветься. Анжелика правильно подумала – если Крюков болтает, значит, обо всех болтает, и Борька болтает, и… И зачем такая жизнь собачья? Впрочем… Глупо было бы из-за таких несостоятельных мерзавцев и шакалов ещё расстраиваться. Они просто не знают, кто кого имел при тех встречах, о которых говорят. Ну ладно, пусть попробуют, она про них тоже может кое-что рассказать, что от них все бабы города шарахаться начнут. Или плеваться.

Машина въехала во двор и затихла. Анжелика вышла из салона, глянула на часы – два часа дня. Время есть подготовиться.

 

Кузьма Зюзюкин пребывал в крайне опустошённом состоянии. Кузьма Зюзюкин не мог понять, как так случилось, что он совсем недавно ещё видел себя уже не мелкопоместным помещиком “ларёчных киосков”, а крупным латифундистом на полях супермаркетов и вдруг… в одно мгновение!.. Как так? И почему? Ничего не сделал. Пришёл по вызову, принёс жрачки, выпивки, поил всех, кормил всех… Даже первую рюмку свою, Сытин пришедший, и то из его последней бутылки выпил, а?.. И ведь он на том вечере за Сытина был, за этого борова телячьего! Он за него там был! Поддерживал его, вставал на его сторону, а тот?.. За всё, за это, за хорошее отношение взял и… хрена тебе, а не магазин! А? Может, у Сытина просто настроение было… мало ли что? На работе там, или баба евонная хвостом крутнула? Может, как-то попробовать ещё? Но как попробовать, когда расстались так, что он обещал и прокурору, и всей партии ведущей в стране, да и губернаторам сразу всем рассказать какой подонок этот Сытин?.. А если через бабу его? Нет, не знакомы. А через дочку? Всё же она уже один раз его приглашала к себе в гости, на день рождения? Может, попробовать через неё договориться, попросить помочь? А он в долгу не останется, он…

Кузьма набрал номер.

– Кузя, – сказала Анжелика, когда поздоровалась и узнала, кто звонит, – а ты в театр когда-нибудь ходил?

Кузьма хотел ответить такое – я не только в театр, я в тайгу ходил без оружия, я по реке на плотах ходил по верхнему Енисею, я… но быстро  уловил “ларёчными” мозгами, что река Енисей и театр – категории разные, потому ответил правильно:

– В театр я не ходил, но на сцене бывал!.. Бывал. Мне сам мэр города благодарность выписывал за этот мелочный бизнес! Э-э… за малый бизнес, в общем. Вот это был театр! Настоящий, а не просто там что… когда придуриваются да кривляются. Я по-другому делу к тебе.

– По-другому делу в другое время.

– Мне надо переговорить…

– А МНЕ не надо! Пошёл в баню, я сказала! – потеряла к нему в один момент интерес Анжелика и телефон отключила.

Кузьма просто так не сдался и позвонил ещё раз, прежде, для сообразности мозгов, рюмочку водочки выпив. Анжелика за прошедшие полчаса как-то переменилась, говорила уже не отрывисто и требовательно, а заинтересованно:

– Ты знаешь, если хочешь со мной встретиться, то-о давай сегодня вечером после шести… я буду дома одна… только не забудь с собой всего принести, ладно? Ты же у нас всё своё с собой таскаешь? Чужое не пьёшь. Возьми водки ящик, а?.. – сказала она напоследок уже как-то игриво.

– Зачем столько-то? – Кузьма даже опешил.

– Да предки на три дня на рыбалку уехали… с губернаторскими  друзьями… я тут одна, хочу в запой уйти… бросили меня все, понимаешь? Понимаешь, бросили все!! – вдруг нервно, чуть ли не с истерикой в голосе произнесла она. – Никого рядом не осталось! Никого! Один ты… ты… Приходи, – понизился её голос, – упьёмся с тобой уже вдрабадан! Упьёмся да завалимся тут… дня на три! – и опять тем же молящим голосом. – Возьми ящик, Кузенька?

– Так ящик, ящик, – приободрился тот сразу, – Кузьма, если пообещает… Кузьма сделает! Будет тебе ящик и даже пива ведро! Завалимся на три дня!

– От! – воскликнула радостно и как-то облегчённо Анжелика, как разродилась. – От оно!! Ведро пива! От мужчина! А я думаю всё – чего хочу? Ведро пива!

И Кузьма Семёнович обещали быть. Сразу поехал за ящиком водки. Купил. Правдва, дорогой водки не стал брать. Причина была простая и правильная – когда упьются вместе с Анжеликой, потом водку кто разберёт, что она хорошая да дорогая, правильно? Вот потому и дешёвой. Первая рюмка, вторая, дальше, как говорится, вода. И надо же, он ведь даже и не ожидал, что всё так благоприятно сложится, просто позвонил. Она ведь сама, правильно? Сама напросилась. Ох, эти бабы и дуры же!..  Ещё болтают, что рома-антики они хотят, ухаживаний, слов всяких красивых!.. Ага. Вона, что они хотят – водки они хотят! Водки, селёдки, пива ведро да завалиться с ним на три дня!

 

После своего довольно удачного звонка Пачухалину, Крюков уже в тот же день вначале до самого вечера сидел у того в кабинете, делился впечатлениями о Елене Сытиной, что да как, каким образом да по какому случаю. Пачухалин слушал сосредоточено, иногда посмеивался, дополнял рассказы своими личными, далёкими впечатлениями, говоря что-то такое:

– Да, да, да… я тогда ещё, десять лет назад, на празднестве… точно, и у меня она так вот глаза выпучила, когда я её за эту-то прихватил, ха-ха, как белуга… да, да, да… и что, что?.. Какося?..

Крюков рассказывал практически всё в малейших подробностях, с такими деталями, что Пачухалин даже лицо морщил от скабрёзности и солёности фактов, но рассказчика не прерывал и только кивал головой. Наконец, когда Мишка уже рассказал довольно, он сказал:

– Давай-ка мы с тобой сейчас приказ… потом водочки за дело и вот ещё что…

Владимир Павлович поднялся, сунул под нос Крюков лист чистой бумаги, а сам достал из шкафчика бутылку водки.

– Ты мне вот что скажи, есть у этой твари какой-нибудь особый ход, чтобы и муж знал и, типа там, козырнуть можно было… ну, наподобие того, что, к примеру, на заднице родинка, понимаешь меня? Хочу себя от этого негодяя обезопасить.

– Так, а он что сделал-то? – не совсем понял его Крюков. – вроде, на дне рождения…

– День рождения его дочери, это ерунда, он ещё и потом… пришлось мне его даже товарнуть! – И Пачухалин сделал круговой воображаемый удар  рукой. – Торцанул его разок, но… сам понимаешь, он же такой… злопамятный.

– Да, – согласился Крюков, – тот ещё подонок… впрочем, у них вся семейка такая, дочка не лучше… стерва.

– Так, – Пачухалин оживился, – а дочка что? Про дочку что-нибудь знаешь?

– Да как облупленную! Слушай!

Вечером, когда рабочий день заканчивался, Крюков позвонил на сотовый Елене Максимовне Сытиной. Долго телефон гудел и не хотел соединять пылкую натуру Крюкова с его бывшим начальником. Наконец Елена Максимовна сказала холодно:

– Алло?

– Слушай, Сытина, – начал он также голосом небрежным, даже снисходительным, – и что ты добилась? Я себе работу нашёл в два раза лучше и по деньгам и по коллективу! Думала, сожрала меня? Да вот хрен тебе! Теперь извини, конечно, я с себя всякие обязательства снимаю… у нас был уговор, помнишь да?.. Молчок! Ха-ха, а-а я теперь не молчок! Так что приготовься, что многие станут…

– Никогда больше мне не звони, – как сквозь сжатые зубы произнесла Сытина, – Заявлю в полицию.

За одну десятую доли секунды Крюков понял, что разговор окончен, что Сытина может слушать его не более этой же секунды… тогда сказал сразу за одну секунду, что ещё была в его распоряжении:

– Тварь, шлюха, дрянь, паскуда!!

Когда понял, что Сытина его уже не слушает, ярость его была в самом разгаре. Вылить эту ярость было просто необходимо, но вылить было не на ком. Крюков в это время стоял у входа в департамент, ждал Пачухалина. Ждал, сам не зная зачем, но Пачухалин сказал ему после их встречи, уже за час до окончания рабочего дня – вечером меня дождись, есть дело.  Он стоял и ждал, время даром не терял. Сейчас он просто взбесился, что не успел всего сказать Сытиной, но!.. Что не успел сказать мамаше, можно ведь сказать дочке?  И Крюков позвонил Анжелике.

 

Время было уже вечернее, когда Пачухалин собирался отдать последние приказания Любаше и покинуть кабинет, Крюков должен был его уже ждать у выхода. Кое-какие вопросы всё же у Пачухалина родились к нему. Владимир Павлович снял трубку, сказал ответственным голосом:

– Д-да. Слушаю, – сказал он, стараясь тут же вспомнить все рассказы Крюкова об Анжелике и использовать их в своих сиюминутных целях.

– Ах, Владимир Павлович! – раздался там голос Анжелики полный страдания и разочарования, перемешанный с нервным потрясением и женской суматохой. – Владимир Павлович!.. Не знаю к кому теперь и обратиться. Только вы и остались у меня настоящим мужчиной и рыцарем.

– Да что случилось? – спросил он участливо, но держась пока на расстоянии, мало ли чего? Вдруг попросит такого, что… что он дать не сможет, а, точнее, – посчитает лишним? Да и последняя встреча – не из приятных. Он помнил, он всё помнил.

– Этот Крюков… – задыхалась там Анжелика, – этот Крюков про меня такое сказал… и кому? Кузьме! Помните, приходил к нам, отца ждал?

– Который на свои пьёт? – вспомнил Пачухалин. – По-подонок!

– Вот, – справилась с дыханием Анжелика, – теперь и не знаю, что мне делать? Помогите, Владимир Павлович? Помогите, – уже взмолилась она, –  а уж я вам… я вам… ну, что я могу для вас сделать? У меня ведь кроме моего, – здесь Анжелика хотела сказать тела, но смолчала, сказала так, – моего к  вам хорошего отношения и нет ничего.

– Да ну что вы, что вы, – отмахнулся тот, – я ведь как… я могу ведь и так… Только вот что делать-то? Морду ему набить?

– Ох, не знаю… – прошептала жалостливо Анжелика, – я не знаю… надо об этом, наверное, более приватно поговорить? Не по телефону.

– Вы думаете? – Пачухалин приосанился в кресле. – И как?

– У меня сегодня родители прямо после работы уезжают на пикник, на три дня… если бы вы могли подойти, мы бы с вами обговорили, я бы вам рассказала… я бы вам… ох, я бы вам, Владимир Павлович!.. Всё бы отдала! Я ведь и коньяк ваш, что вы прошлый раз принесли… сохранила, да. Ах, Владимир Павлович, если бы вы пришли, я бы вам!..

Пачухалин сказал:

– Конечно, я подойду, я ещё позвоню, я всё сделаю, я даже откладывать не буду, прямо сегодня, только надо домой зайти, переодеться, знаете весь день в делах, вспотемши, однако.

Анжелика трубку в сторону отбросила, на кровать бухнулась, в потолок глянула, произнесла:

– Вспотемши?.. Идиотина безграмотная. Как мне их через дом протащить, чтоб мать не увидела?

Здесь она быстро со спины встала, посмотрела в окошко, потом подошла к нему, глянула вниз на клумбу, потом сказала:

– А может, во дворе? На “задах” дома? Шашлыки там, типа того?.. Матери скажу, девчонки подойдут. Кстати, надо девчонкам сообщить, пусть тоже посмеются? Во ржачка будет?

Звонила Анжелика Пачухалину после того, как ей позвонил Крюков, после того, как тот сразу успел похвастаться, что ему теперь и теплее здесь, и слаще, и пусть её мать не очень-то радуется, что она ему жизнь испортила! У него теперь начальник ещё больший дурак, нежели была её мать, а потому жизнь прекрасна и удивительна. Кстати, Анжелика знает, что её мать очень активная сука в кровати, кстати, даже активнее своей дочери, ну это, активнее тебя, Анжелика!.. Рассказать – не поверишь. Ты, наверное, телодвижениями в отца пошла, потому мама от папы ищет развлечений на стороне? Х-ха-ха… ну-ну, не обижайся.

– Кстати, – тут же без обид влилась в разговор Анжелика, – а ты знаешь, что о твоих способностях мать говорит? Мы тут по-женски посидели, поболтали… Случайно у меня диктофон был включён, я аудиодневник веду уже два года, так вот записалось. Смешно. Ты оказывается с женщинами, которые постарше тебя, другой… х-хи-хи… совсем другой… ну без обид, ладно?

– А что она про меня может говорить? – очень быстро испортилось настроение у Крюкова. – я её… твою мамашу… да я её…

– А ты не злись, я тебя приглашаю к себе? Сегодня вечером. Посидим, послушаем аудиозапись. Поржём. Мне самой эти предки надоели, слава богу, сегодня на три дня на пикник в горы едут, за нашу речку Обь, на Урал. Подходи вечером, тут жратвы будет, выпивки!.. Сплошная халява. Отец столько накупил, что осталось лишнего на неделю.

Крюков думал секунду, потом спросил:

– Да что мне халява? – хотел возмутиться, как бы отказываясь от приглашения, но на полном отказе споткнулся, как-то нехотя спросил, – Точно отца и-и… матери этой не будет?

– Да точно! Что мы с тобой, Мишенька, будем  ссориться из-за глупых родителей, верно?..

– Верно, – согласился он и обещал быть. А телефончик отключив, сказал голосом загадочным, тёплым, похотливым и сладким:

– А что? На прощание, можно и попить да поесть у неё на халяву… столько девке радости в жизни доставил! Столько она из меня сил вытащила!

Внутренний голос тут же возмутился – было-то всего два раза, первый под вопросом, какие силы кто вытаскивал?.. Крюков удивился, что слушает самого себя и себе же ответил:

– А вот за раз и вытащила все силы из меня на десять лет вперёд! Шлюха! Вся в мать!

 

Двор дома Сытиных был везде. Вокруг  всего здания. Причём, если у парадного крыльца находились дорожки из плитки, подъезд к широкому, просторному гаражу на три машины, тут же стояло несколько берёз и лиственниц для антуража, то сбоку дома тянулись две клумбы, одну из которых так часто ломали любовники Анжелики, а сзади дома находилась самая незаметная часть двора, где помещалась беседка-восьмиугольник, рядом специальное место для мангала и большого котла, в нём, Сытин с друзьями, любили иногда варить плов, здесь же были две небольшие кирпичные постройки, для всякого инвентаря, похожие на сарайчики, стояла и валялась всякая, отжившая своё, мебель да другая бытовая рухлядь. Именно здесь, за домом, где стоял мангал для шашлыков, Анжелика и решила встречать своих милых, надёжных и преданных друзей. Девчонкам позвонила и прямо в лоб пригласила:

– Бабы, приходи ко мне сегодня, я на шашлык настроилась!

Даже согласия ждать не стала, позвонила, сказала да отключила телефон. Когда уже звонить совсем было некому, спокойно улеглась на кровать, глянула в потолок, внимательно глянула, словно там читала что-то, потом сказала потолку:

– А может, стоило по одному как-то?.. А то опять куча получилась. Ну и что? Веселуха будет!.. Как в кино!

И Анжелика пошла за дом посмотреть – грязно там, или не грязно? Там оказалось чисто, даже дрова лежали для мангала, даже небольшая скамеечка стояла после последнего шумного сборища старшего Сытина, даже столик для водки и закуски был чист и свеж, у обоих сарайчиков травка ещё зелёная сохранилась, стена дома здесь была практически глухая, лишь одно окно выходило сюда со второго этажа. Что это за окно, Анжелика как-то никогда и не задумывалась. Зачем? Нужно оно ей?

Окно это, однако, было окном оружейной комнаты Максима Петровича, где он бывал редко. Но в последнее время заглядывал.

 

Первым на территорию дома Сытиных, в его двор, заявился самый нетерпеливый и самый независимый человек – Кузьма Семёнович Зюзюкин. Кузьма пришёл с двумя большими пакетами, один из которых так провисал в его руках, что едва не волочился по земле. Кузьма позвонил, ворота открылись, он вошёл во двор, осмотрелся, здесь открылась парадная дверь в доме, на пороге явилась Анжелика… Она открыла двери, оперлась плечиком о дверной косяк, ножки так скрестила, что одна встала на носок, а вторая в “позицию номер шесть”. Анжелика была в полупрозрачном платье, облегающем её изящную фигуру, под платьем было видно бельё… тоненькое такое, тоненькое… Платье было мини, очень мини… да ещё этот вырез на груди… Кузьма хотел сразу оба пакета выронить, но удержался – пить он любил на “свои”, а так и разбить можно. Вместо приветствия, произнёс, стараясь выглядеть не шокированным:

– Куда тащить водяру-то? Я взял ящик, как сказала, только пол-ящика оставил дома, если что, можно сгонять. Вот тут десять пузырей, пива ведро в баклажках, а в этом, – он показал второй толстый пакет, тут закуски я взял, чтобы было, что есть… нам… с тобой… Еле припёр! Куда тащить? Ты пиво как?.. Хлещешь?

– Да куда тащить, куда тащить, – проговорила тихо и томно она, – что ты сразу за водку?.. Хоть бы слово сказал про моё новое платье? – и глянула на Кузьму провокационно. Тот сразу в коленках присел, словно платье так лучше видно было, сказал:

– Ух, ты-ы! Класс! Круто, да? Это… супер!

Анжелика легко откинулась от дверного косяка и пошла Кузьме навстречу. Чтобы мужики полностью выглядели дураками и олухами, надо показать каждому, что сегодня эта добыча в тоненьком, коротеньком платье только его, его и ничья больше – подумалось ей уже автоматически. Она подошла к нему вплотную, осмотрела, словно коня покупала с ног до головы, тоже сказала:

– Ты с водки-то как? Мужиком остаёшься? За мной иди?

И пошла, старательно качая бёдрами, за дом. Кузьма шёл за ней, стекло бутылок звенело, глаза его уже горели, а нос стал красным и потным. Потом из носа потекло, Кузьма стал им шмыгать.

Они прошли за дом.

– Так я думал, – начал Кузьма, но Анжелика здесь быстро подошла к нему, взор её был обращён вниз, под ноги, у его мужской груди она резко вскинула глаза, посмотрела ему в самую, самую душу, или что там её заменяло, сказала тихо, с придыханием:

– Пока мангал… а что ты думал? Ты думал создать девушке романтический вечер?

– Так д-да! – выпалил Кузьма. – А как же… ящик водки-то… на фига ещё? Вона он… булькает!

– Тогда давай по дрова! – пригласила она к действию.

Едва Кузьма растопил мангал, едва дым от древесных чурок повалил в сторону соседнего дома, едва Анжелика сюда же приволокла мясо, нож, разделочную доску и всё прочее, как в дверцу ворот опять позвонили. Звонок хорошо прослушивался и за домом. Кузьма резко напрягся, лицо исказила гримаса:

– Кто? Кто это? – испуганно спросил он. – Ты же говорила…

– Ты что перепугался? – удивилась та. – Это не родители. Мало ли кто? Девчонки, к примеру. Постоят тут пару минут да отправлю домой. Что напрягся-то?.. Они каждый день ко мне бегают посплетничать. Побереги здоровье, пригодится ещё сегодня.

– Да я что? Я нормально, – ответил он.

Анжелика пошла к воротам, по пути улыбалась. Хорошо будет, если это пришёл ещё один идиот.

Это и в самом деле пришёл ещё один идиот. За воротами показался сам Пачухалин.

С собой Пачухалин приволок улыбку, букет роз, шампанское, коньяк, шоколад, лимон, апельсины, виноград, какие-то тропические фрукты и ананас. Ананас торчал большой фигой из пакета сверху.

– Это что, – кивнула Анжелика на ананас, уже хихикая внутри себя, – чернобыльская картошка с ботвой?

– Ну что вы, Анжелочка? – мягко, липко и по-скотски любезно ответил Пачухалин, – это ананас, фрукт такой… из этой… Аргентины.

– У-ух, ты-ы! – восхищённо протянула она, – Из Аргентины? Это там, в Африке, да?

– Ну-у, что вы, это Южная Америка, Анжелочка!

– У-ух, ты!  – восхитилась она, – Аме-ерика! Это где индейцы, да? Нью-Йорк, Чикаго, так?  Идёмте за мной. Мы сегодня не в доме… мы тута…

– Как не в доме? – даже шаг замедлил Пачухалин от такой неприятности, духом сникнув, – Как не в доме?.. А что… почему?.. Что не в доме-то?.. Родители как, уехали?

Второй готов – подумалось  Анжелике – ну, теперь держитесь, потаскуны!

– Мы шашлыки решили готовить, – она остановилась, подождала, когда Пачухалин ближе подойдёт, тут же быстро обернулась, приникла к мужчине высокой, упругой девичьей грудью (у Пачухалина от горла до самых пяток, или где-то там, всё загорелось, зажглось, зажмурилось), сказала шёпотом:

– Кузьма припёрся. Говорит к отцу, а родителей нет. Мне кажется, он специально отца спрашивает, а сам меня совратить хочет… знаете, как тяжело жить беззащитной девушке? Вы его спровадите потом, да?

– Конечно, девочка моя, конечно, – расплылся тот.

– За мной! – скомандовала Анжелика. – Ни слова! Вид независимый, просто едим.

Они прошли за дом. Когда Пачухалин появился на поляне сладострастия, у Кузьмы выпал из рук нож, упала челюсть, а с ней всё остальное.

– А это что? – спросил он. Тут же нож поднял, ткнул им в Пачухалина, вновь спросил, как право имел:

– Это чего такое тут?

– Это я бы у вас хотел спросить, – ответил вежливо Пачухалин, – что это вы такое тут? Режьте вон мясо, так вы лучше выглядите.

– Да я сам лучше знаю всё! – ответил Кузьма, глянул на Анжелику, как что-то такое спрашивая.

– Ну, Кузьма? – ответила та капризно. – Ну, режьте мясо?

И пока  Пачухалин ставил свой пакет на землю, сказала на ушко Кузьме:

– Я от него отвязаться не могу, каждый день приходит, угощает всё, угощает… совращает, кажется.

Здесь Пачухалин расставляя свои покупки, увидел пакеты Кузьмы, иронично кивнул, иронично спросил:

– Пью своё и на свои? Лихо затарился? Не отыкается потом?

– Че-его? – явно не понял Кузьма. – Сам-то что приволок? Всё девку хочешь коньяками совратить?  – он мотнул головой. – Х-ха! И почему все, кому за сорок, такие придурки? Думают девчонок можно за пойло дорогое купить!

– Ну да, – согласился Пачухалин, – а кому меньше сорока, думают, что девчонок можно за дешёвое пойло купить.

– Че-его? – угрожающе протянул Кузьма, остановившись в резке мяса. Здесь в ворота опять позвонили. Оба соперника переглянулись, потом оба посмотрели на Анжелику. Она пожала плечами:

– Не знаю даже, я только девчонок ждала… ну-у, после обеда ждала, а сейчас? Кто бы это?

И пошла открывать. Пачухалин усмехнулся фальшиво, сказал:

– Да мне без разницы, кто это? Мне-то что?..

– А что мне не без разницы? – оживился Кузьма и вновь стал резать мясо. – Ты бы вон… начальничек, шампурики взял да мясо стал надевать. Поупражняйся хотя бы на мясе, ха-ха, у тебя хоть баба-то есть? Нет? С резиновой куклой живёшь? Ха-ха!..

Анжелика открыла дверь ворот. Там стояла элегантная сволочь Михаил Крюков. Он улыбался. Весь вид его был светел и весел.

– Привет, – сказал он, – как тут  у нас? – и обвёл глазами пространство вокруг. – Мамы, папы?.. Все срыгнули из дома?..

– Все, все, – улыбнулась ему приветливо Анжелика, – все срыгнули. Я шашлыки тут делаю, ты как? Не против поучаствовать?

– А уже жарятся? – поинтересовался тот. – Не против тогда. Не знал, что шашлыки будут, купил бы чего-нибудь. Думал, просто поговорить будем.

– Да водки пол-ящика, – безразлично ответила Анжелика, ведя его за собой, – упьёшься. Надо же чем-то нам с тобой закусывать?

– Супер! – воскликнул Крюков. – Всё у меня теперь супер! – подходили они к углу дома, за которым два других несостоявшихся любовника уже делили между собой Анжелику.

– С работой как? – спросила она, между прочим.

– С работой – супер! – радостным, хвастливым голосом воскликнул он на весь двор. – Начальник новый – ещё больший дурак и сволочь! Ах, да! Говорил уже?  – увлёкся он и тут же. – Ой, извини… я так зол на твою мать, так зол…

– Да ничего, – сказала Анжелика, огибая дом, – заходи. Мы тут уже вон мясо на шампуры… У меня тут и дураки, и  сволочи, и все прежние…

Крюков тоже  за угол зашёл и обмер – перед ним стоял его новый дурак-начальник и, держа шампур в одной руке, подкидывал в другой кусок мяса. Потом он этот кусок швырнул в Крюкова. Михаил не успел увернуться, и мясо запулило ему под глаз.

– Бин-нго!  – завизжал Кузьма и мелко рассмеялся, нож его заработал быстрее.

– И действительно, – сказал Пачухалин злобно, – дурак у тебя начальник, что такого козла принял на работу!

– Да это я, – начал Михаил, лихорадочно ища выход, – стебаюсь так! Стебаюсь!.. – он зло глянул на Анжелику. – Ты чего, специально?

– Я что дура что ли? – изумилась она. – Откуда ж мне знать, что ты через секунду ляпнешь? Водки будешь?

– А кто ему даст? – удивился Кузьма и как-то, вместе с ножом, мясом и разделочной доской переместился по периметру столика и встал между своим пакетом и Крюковым.

Пачухалин гадко улыбнулся и тоже подошёл к своему пакету с шампанским да коньяком. Мясо насаживать не перестал, но улыбался ещё гаже.

– Да ладно, – увидела их действия Анжелика, – я тебе своей водки принесу.

Крюков оглянулся вокруг себя, подыскивая место, где-бы лучше встать, чтобы оборону держать в случае чего, место это он нашёл между горящим ещё мангалом и сарайчиком с зелёной травкой. Место было мягкое, трава росла прямо из земли. Крюков несколько раз воздуха набрал в лёгкие, несколько раз выдохнул, руки то в карманы штанов сунул, то вытащил да в карманы пиджака сунул… Кузьма увидел эту суматоху, усмехнулся:

– Место не найдёшь? Я знаю. Так всегда бывает, когда обделался, а потом думаешь, как бы из дерьма вылезть, да не запачкаться!

– А не запачкаться, – тут же поддержал Пачухалин, – не получится. Такие скоты и подонки они всегда в своё время получают своё! Вот и твоё время пришло, – Пачухалин тоже мелко и вредно рассмеялся, – хи-хи… ой, ха-ха… скотина неблагодарная!

– Да ну, Владимир Павлович? – попробовал ещё раз Крюков, глянул на Анжелику, во взгляде проскользнула такая ненависть, такое желание девчонку просто растоптать на месте, что она даже улыбнуться побоялась, лишь смотрела на Крюкова большими невинными глазами.

– Да нет, в самом деле, Владимир Павлович? – вновь попробовал Михаил. – Я же так… ну это… что сказал уже…

– Вот именно! – поднял тот вверх острым концом шампур с мясом. – Уже сказал!.. Сказал – как отрубил. “Трудовую” вернут, слава богу, ещё не заполнили. Вот, посмотрите, – плохо сыграл он, широким жестом указывая на Крюкова, – свободный человек, со свободным временем!

Здесь в ворота вновь позвонили. Анжелика с невероятным чувством облегчения сказала громко, как у общества от Крюкова защиты ища:

– Вот и девчонки!..

И тут же убежала открывать. Пачухалин тут  же тоскливо сказал:

– Что за бардак в этой семье постоянно? Говорит одно – выходит всегда другое… порядок будет когда-нибудь?

Здесь из-за угла дома, откуда все они пришли, опять раздался громкий смех. Смеялась Анжелика, потом смеялся мужик… Ещё один мужик?.. Все трое просто остановились в мыслях и движениях. Что же происходит? Кто там ещё? И здесь громкий голос Борьки Гнилова изрёк со смехом вперемежку:

– И представь себе, Анжелка! Этот мудак Крюков рассказывает мне за пивной кружкой, как он с твоей матерью кувыркался у себя дома в кровати да как она ему за это платила! Премию там выписывала, а? Ну, как тебе матерьяльчик?.. Стоит он этих денег?..

Здесь из-за угла и показалась Анжелика, а за ней Борька. Немая сцена четверых скотов в штанах продолжалась недолго. Борька только успел хрюкнуть что-то такое:

– А это… чего вы здесь?..

Улыбка, что сидела на ряшке Пачухалина перекочевала сейчас на морду Крюкова. С невыразимым чувством радости и счастья, что он наконец-таки услышал, как о нём высказывается лучший его друг Борис, который на его деньги жрал, пил… пил, жрал… Михаил расплылся всем лицом, глазами и ушами. Он осклабился так широко, что где-то за ухом у него защемило и радость тут же сменилась гримасой боли, но улыбаться он не перестал, улыбаться стал теперь одной половиной своей рожи. Так, перекошенный обретённым счастьем, он сделал шаг к Борьке, но тот мигом, предусмотрительно шагнул назад, тогда Михаил осклабился ещё шире, как мог, сказал Борьке:

– А мы тут вот чего… собираемся скотобойню устроить… скотов будем бить… всё ждали, ждали, когда первого скота приведут… дождались.

Анжелика мигом определила, что лагерь обманутых баранов разделился, сразу взяла всё в свои руки, под свою команду.

– Тихо ты… забойщик высшего разряда… мы на шашлыки собрались… Устроить он собрался… Ты бы лучше теперь подумал, как тебе свою жизнь устроить… безработный.

Мишка сник, глянул на Пачухалина – вдруг простит? Но Пачухалин не повернулся к нему, сосредоточенно насаживая мясо на шампур. Кузьма очередной кусок дорезал, поднял голову, сказал:

– А что замолчали-то? Боренька? Как, говоришь, он там тебе рассказывал? За премию бабу ласкал? – Кузьма перевёл глаза на Михаила и ему договорил: – Ну ты и скоти-ина!

– Так скотина, конечно, – тут же постарался найти себе союзника Борька, – ещё и с подробностями, – сдал он его окончательно.

– Так и ты не лучше? – удивился Пачухалин, – Ты-то, чем лучше?.. – Пачухалин как-то в один миг решил, что пара-тройка мощных ударов и все эти молокососы, пригвождённые его мощными высказываниями и обличениями, разойдутся, тогда и коньяк “Хенеси” пригодится? Анжелика просто выгонит их всех паскудников и они, наконец, останутся одни. Надо бить и бить сейчас.

– Чем ты лучше этого… – он ткнул рукой в Михаила, потряс ею, как вспоминая, – этого… барана? Он тебе рассказывает всякие сальные подробности о женщине, а ты этим торгуешь?.. Под-донок!

– Я подонок?! – взвыл Борька. – Да я за правду просто! Правда не всегда бывает в белых перчатках!!

– Правда не продаётся и по языкам не таскается! – выдал Пачухалин.

– А сам-то?! – чуть не упал от удивления Михаил, решив, что всё же должности ему у Пачухалина не видать. – Сам-то?! – он почти уставился глаза в глаза Пачухалину. –  Кто у меня выспрашивал, что Елена Максимовна любит, как к ней подобраться, да как к Анжелике подъехать, что там дочка, что мать?.. Чем дышуть эти сучки? Где на жопе родинка? Вчера ещё выспрашивал!

– Я-а… выспрашивал? – Пачухалин от возмущения даже мясо уронил на землю. – Да на кой мне хрен выспрашивать, если я вона сам могу прийти к этой… как её… тебя?… – он посмотрел на Анжелику. – К Анжелике и-и… того… всё сам у неё выспросить да высмотреть! На кой мне хрен у тебя что-то ещё спрашивать, недоносок?  Подонок шустрозадый! Постельный прыщ! А про жопу я вообще не говорил! Я слов таких не у-пот-реб-ля-ю!!

Здесь в ворота ещё раз позвонили, мужчины, увлёкшись своими чисто личными, мужскими интересами, нравственными позициями, даже и не заметили звонка, они даже не увидели, что Анжелика пошла открывать. Каждый из них смотрел друг на друга и перебирал в памяти, что он про кого, чего-такого знал, чем можно пригвоздить врага к месту, чтоб не оправился? А враги сейчас были друг другу все.

Анжелика подошла к воротам, настроение у неё было столь приподнято, словно она за один вечер институт закончила, или ей отец подарил шубу из шкурок шиншилл. Она знала, что пришли Любаша и Наташа, она пригласила их также специально, чтоб девчонки послушали, что из себя эти мужики представляют.

Наташа и Любаша, зашли весёлые, смешливые, Анжелика сразу палец к губам приложила, на угол дома, за котором сейчас свара была, оглянулась и спросила:

– Ну что, готовы услышать самое страшное?

– Готовы, готовы, – в один голос согласились сразу обе.

Девчонки, стараясь ступать как можно тише, отправились на поле брани. Едва они подошли к углу дома, тут же услышали:

– Да ладно тебе, старичок-пердучок! – резал правду Кузьма, обращаясь к Пачухалину. – Дала тебе молодуха симпатичная разок, так ты сразу и растопырил свои перья!..

– Какая молодуха? – небрежно спрашивал Пачухалин. – Где ты здесь симпатичных нашёл?

– Да ясно какая, – презрительно говорил Кузьма, – какую ты весь вечер на дне рождении Анжелики жал за сиськи да руку с задницы не снимал, что, думаешь, нам непонятно, чем закончилось? Сколько ты заплатил этой Наташке за свою старческую любовь?

– Я платил?! – взвился Пачухалин. – Да у меня таких Наташек!..  По десятку на неделю! Тоже мне – Моцарты, Леонарды!.. Зверинец какой-то. Это у тебя такие бабы в чести, а у меня они… третий сорт – не брак! Ты бы ещё и Любашу мне приписал!

Тут-то девочки из-за уголка и вышли все втроём. Пачухалин ещё рот не успел закрыть, а их уже увидел. Вспомнил только коньяк “Хенеси”. “Пропал коньяк!” –  подумалось ему.

Челюсть у Наташки дрожала. Глаза были без слёз, но горели огнём и это было страшно. Руки у Наташки тоже дрожали, а взор метался изредка по месту вокруг мангала, ища что-нибудь из кухонного оружия. Дважды она останавливалась на ноже, которым Кузьма резал мясо.

– Эт-то я – третий сорт – не брак?! – тихо, грозно спросила она да стала так потихоньку наступать.

– Так это же… – Пачухалин понял, что влип, – это же, я говорю… чего возмущаться? Сказал же – не брак! И хорошо, что не брак, а?.. Ты чего так взъерепенилась? Было бы с чего, а?.. Ну не Мерлин Монро, так?

– Дай нож! – чуть  не приказала Наташка Кузьме и руку протянула, но Кузьма оказался прозорливее.

– Ага, сейчас! – ответил он и поиграл ножом. – Дай тебе нож, а сам я с чем останусь? Тут вон, не знаешь через минуту, кого обгадят, на кого бросаться! Хрена тебе, а не нож! Свой надо иметь!

– Дай нож, козёл винторогий, я сказала! – крикнул Наташка, наступая на Кузьму. – Я ему сейчас яйки отрежу, а член оторву!!

– Да хоть отгрызи! Нож не дам! – ответил Кузьма, встал в стойку боевую и нож держал так, словно нападать на девчонку собрался.

– Не давайте! – похвалил его Пачухалин. – Не давайте ей нож, молодой человек, она дура чокнутая! Ишь, что говорит?.. – и здесь иронично, высокомерно передразнил. – Яйки она мне отрежет! Нашлась здесь – яйцерезка!

– Да я тебе и так всё оторву сейчас при всех! – сменила направление Наташка и стала наступать на Пачухалина. Пока между ними было какое-то расстояние, он стоял недвижимо, говорил так:

– Фу! Какие слова от женщины? Какие выражения! Фу, позорище! Фу… ещё на работу просилась! Фу… что ты прёшь на меня, как корова? – заорал он, когда понял, что Наташка его не слышит и идёт вполне с осознанным решением, которое высказала всем только что.

Здесь Пачухалин, даже про свой пакет с коньяком позабыв, стал потихонечку отходить назад, потом в бок, потом стал потихонечку двигаться уже вперёд головой, озираясь на Наташку, пока, наконец, она не сорвалась в лошадиный галоп и не побежала за ним, грузно тряся всем своим добром, тогда Пачухалин, проявив чудеса мужского преображения, быстренько подобрал брюшко и помчался вокруг полянки с мангалом, задевая на ходу всех и, прося всех за него заступиться, потому как он де – человек культурный.

– Анжелика Максимовна, – спрятался он за неё за первую, – прошу оказать содействие по прекращению всякого рода хулиганства и посягательств на моё мужское здоровье! Вы должны и обязаны прекратить здесь эти выходки! Что за манеры?..

Последнее он уже крикнул и перебежал за Любашу. Но здесь помочь Наташке вызвался Крюков. Он просто сделал пару шагов к сарайчику, прихватил там лопату, вспомнил подлец такой, за что её берут, и на ходу отдал в ручки белые девушки Наташи… Вооружённая лопатой для чистки снега во дворах, где черенок как черенок, а сама лопата сделана из тонкой, гнутой фанеры, с ребром жёсткости посередине, Наташка помчалась уже во всю прыть за Пачухалиным. Он сделал круг вокруг всех, нигде защиты не нашёл и помчался к воротам, очевидно уже решив покинуть гостеприимный двор, но здесь… В дверь ворот вошёл… Сытин. Максим Петрович вошёл во двор, очевидно машину оставив снаружи. Пачухалин с воплем просто бросился к нему, озираясь на Наташку:

– Брось лопату, сука!!

Сытин, сильными руками,  поймал и Пачухалина, и  Наташку. Тут же глянул на Пачухалина, тот взмолился:

– Максим Петрович, я ведь сегодня пришёл к Анжелике Максимовне по делам моего департамента на предмет…

Договорить он не успел, Наташка выкрутилась из цепких лап Сытина и со всего маху сверху вниз рубанула Пачухалина фанерной лопатой плашмя по башке… Пачухалин стал медленно оседать на землю.

– Гад! – сказала Наташка, тут же. – Здрасьте, дядя Максим.

– Что тут происходит? – грозно спросил дядя Максим.

– А мы с Анжеликой шашлыки жар